1. Личность и среда: два полюса бытия
advertisement
1. ЛИЧНОСТЬ И СРЕДА: ДВА ПОЛЮСА БЫТИЯ В истории психологии и культуры в целом можно проследить появление идей, определивших методологию и предваривших исследования психологической суверенности. Частично они появились в результате дискуссии между сторонниками феноменологического и эмпирического подходов. Поскольку автор стремился к интеграции основных достижений этих течений, представляется весьма полезным проследить основные этапы их встречного движения друг к другу, ключевым моментом которого является вопрос о соотношении в психическом внешнего и внутреннего и, как следствие – о содержании и проявлениях субъекта в психологической реальности. На наш взгляд, именно категория субъекта как автора собственного бытия позволяет реинтегрировать активность разных уровней индивидуальности, выраженную разными средовыми языками, в ту естественную целостную телесно-территориально-психоэкзистенциальную единицу, которой является человек. 1.1. Субъектный подход как решение проблемы внешнего и внутреннего в психологии Логика изложения окончательных (или промежуточных) результатов часто не совпадает с логикой их получения. Точно так же и категория субъекта не сразу была распознана как узловая в понимании той эмпирики, которая разными способами попадала в руки автору. И потому прежде чем перейти к теоретическим источникам и эмпирическим данным, необходимо кратко коснуться исторического и общефилософского контекста возникновения проблемы суверенности. Именно категория субъекта позволяет уточнить основные онтологические (какова природа психологической суверенности) и гносеологические (как она может быть изучена) положения нашей работы. Существует множество определений субъекта. Субъект и объект (лат. subjectus лежащий внизу, находящийся в основе, и objectum - предмет) – фундаментальные категории философии: субъект определялся как носитель субстанциальных свойств и характеристик, определяющих качественные особенности объекта, то есть, не совсем привычно для современного взгляда, объект находился в зависимости от субъекта и был лишен самостоятельной сущности [102]. Согласно Д.Н. Ушакову, субъект – это тот (или то), кто (или что) познает, мыслит и действует, в отличие от того, на что направлены мысль и действие [245]. Субъектом можно обозначить также человека как носителя каких-либо качеств. Философская энциклопедия отмечает, что, хотя понятие это использовалось уже Аристотелем, только с 17 века оно начинает применяться для обозначения психолого-теоретико-познавательного Я, противопоставляемого чему-то другому – не-Я, предмету или объекту. В психологических словарях статья «субъект» нередко вообще не представлена [21]. Проблема субъекта в философии более чем другие узловые моменты важна для психологии личности, определяя взгляд на генезис, феноменологию личности и способы ее изучения. Как в истории человечества, так и в истории науки мы можем проследить три существенных момента: возникновение из нерасчлененной целостности субъектобъектного противостояния как одной из существеннейших бинарных оппозиций, его дальнейшее усиление и поляризация и, наконец, смягчение и диалектический синтез субъектного и объектного. Эти моменты мы можем обнаружить как в самом человеческом бытии, так и в науках о нем. 1.1.1. Историческое развитие частного бытия и внутреннего мира Этнографические и культурологические исследования обращают внимание на то, что на заре человеческой цивилизации, по-видимому, бытие человека отличалось полной синкретичностью и недифференцированностью: внешнее и внутреннее, коллективное и личное не различались, а аффект, интеллект и действие также существовали как неделимая единица, целостный квант жизнедеятельности. По мере взросления человечества коллективное и личное стали отделяться, действие приобрело характер объективного преобразования преимущественно внешней действительности, интеллект начал обслуживать планирование действий, а аффект – выражать отношение человека (автора) к действиям, мыслям, намерениям, причем как других людей, так и своим собственным. Внутренний мир, таким образом, обогащался, стремительно набирая обороты в своем развитии. И в некоторый момент времени человечество на рациональном уровне резко забыло о начале становления своей психики (как отмечал К.Г. Юнг, коллективное бессознательное, в отличие от личного, не поддается радикальному исчерпывающему анализу), а разделение мира на внешний и внутренний стало восприниматься как привычная реальность [295]. И только некоторые особые состояния, трудности разотождествления, нарушения телесности дают некоторый намек на генетические источники былой телесно-территориально-психо-экзистенциальной целостности личности. Понятно, что пути назад нет, но все же наследие прошлого не отменялось, а просто оказалось спрятано под слоями новейших психических пластов, среди которых господствующую роль, безусловно, стало играть сознание и мышление. Благодаря сознанию, по-видимому, человек сумел выделить себя из среды как фигуру на ее фоне. Но не только сознание стало определяющим признаком внутреннего мира человека: от общего для племени коллективного бессознательного отделилось личное бессознательное как знак того, что предпочтения (потребности, переживания, цели) сообщества в целом и отдельных его членов могут не совпадать [102; 295]. На протяжении долгого времени несовпадение это было незначительным, и частная жизнь человека (Privacy) предметом внимания стала далеко не сразу. Предполагается, что дальнейшее укрепление внутреннего мира происходило параллельно физическому и экономическому отделению людей друг от друга, возникновению личного пространства и частной собственности – того, что впоследствии и стало объектом приватности. В архаичных культурах, как и в раннем детстве ребенка, физические и психические явления, внешнее и внутреннее не отделены друг от друга. Архаичный человек не противопоставлен окружающему миру, равно как и маленький ребенок, который ощущает себя «прозрачным» для воздействий извне и уверен в том, что его потребности открыты другим. В этих культурах субъект-объектное единство сохранилось и сейчас в форме синкретического, мифологического (то есть лишенного субъекта-автора) мышления. Выдающийся отечественный философ Ф.Т.Михайлов столь поэтично и убедительно писал об этом времени, что приходится специально напоминать себе о гипотетичности этого описания. «Итак, напомним, что…Когда мир был вечно живым, когда все в нем – от светил до травинок – зримо, образно соединялось прочными узами кровного родства, как бы воплощенного в ярких и пластичных, вечных и незыблемых чертах всех окружающих людей предметов, когда каждый человек ощущал себя в любом возрасте, в любой роли родового ритуала столь же значимой частью гармонии всего сущего, тогда и к каждому своему состоянию, к каждой телесной своей особенности он относился как к знаку, прямо указывающему другим и ему самому, на что он годен и какова его роль в этом вечном ритуале общения его сородичей» [146, 11]. И ниже: «Явления мира не делились на субъективные и объективные: вещество, тело, его свойства и признаки жили по тем же правилам целесообразности воспроизводящего род ритуала, что и сами члены этого рода…Субъективность своего вживления в мир ощущалась как полная смысла аффективность телесно-объективного, в равной мере представленная как само-смыслочувствием тела, так и смыслочувственностью образов столь же живой и целесообразнотелесно устроенной природы» [146, 12]. Вот это само-смысло-чувствие и было источником самоподтверждения архаичного человека как телесно-территориально-психо-экзистенциальной единицы. Позже, в мощных культурах Древнего Востока, о которых можно судить уже не гипотетически, человек также ощущал себя контекстуально и целостно – в единстве с Космосом, взаимосвязанности с другими людьми, в гармонии с телом. Достаточно лишь вспомнить буддийские категории анатмавады как бессущностности и нелокальности отдельно взятой души, кармы как действия, осуществленного в соответствии со смыслом и логикой мироздания в целом; понятно, что все бытие человека Востока – это непрекращающийся диалог с миром. Обращаясь в медитативных практиках к самому себе, человек задает вопрос все же о соответствии своего бытия законам мира [247]. С другой стороны, буддийские тексты говорят также и о том, что человеческое тело представляет собой редкую драгоценность и обретение его - великое счастье. В Древнем Китае основная философская категория Дао также предполагает единство, недизъюнктивность всего сущего, которое синкретично, не поддается обозначению и анализу и может быть только прочувствовано [58]. Поиск «своего», обретение и знание земной «ниши» - основа священномудрости в даосизме, экологический ненасильственный пафос которого не утрачивает своей силы и сегодня1. Возможно, именно ресурсы восточных философий как синергичных миру и объясняют необыкновенный рост их популярности в интеллектуальных кругах современной западной культуры. В античной культуре древних эллинов также по крайней мере целое тысячелетие воспроизводился всеобщий закон меры, подчиняющий себе тождество телесности и смысла – целесообразности, аффективности и свободы воли как персонализированных, так и натурализированных первооснов бытия в их пространственной плотности, протяженности, образности. Целью самосовершенствования древнего грека была калокагатия – гармоничное единство прекрасного тела и нравственной высокой души. Стоит ли напоминать, что все материальное бытие дохристианской Греции было сакральным – любым актом своей жизни человек прославлял богов (воспринимавшихся как демократически доступные партнеры по общению, с которыми можно было спорить, не соглашаться, конфликтовать, которых можно было убеждать и усовещевать) и Жизнь в ее целостности. Бытие древнего грека в своей повседневности было чуждо насилию и дисгармонии - занятия философией происходили за винопитием в тени на свежем воздухе, так чтобы ни уродство архитектуры, ни телесное напряжение не препятствовали интеллектуальному упражнению. Невозможно себе представить древнего грека, «Пусть государство будет маленьким, а население – редким. Если в государстве имеются различные орудия, не надо их использовать. Пусть люди до конца своей жизни не уходят далеко от своих мест. Если в государстве имеются лодки и колесницы, не надо их употреблять. Даже если имеются воины, не надо их выставлять. Пусть народ снова начинает плести узелки и употреблять их вместо письма. Пусть его пища будет вкусной, одеяние красивым, жилище удобным, а жизнь радостной. Пусть соседние государства смотрят друг на друга, слушают друг у друга пение петухов и лай собак, а люди до самой старости и смерти не посещают друг друга» [58, 84]. 1 психоаналитически «выдавливающего из себя по каплям раба» - настолько позитивным было их отношение к себе в мире. Древние греки были абсолютно публичными людьми, у которых и жизнь и смерть были прилюдными, уединялись они только на время сна, и потому жилища были простыми и аскетичными2. Смерть в одиночестве считалась наказанием. Широкоупотребляемое понятие «политея» означало социальную жизнь в широком смысле слова. Символика бытовых проявлений уже тогда интерпретировалась как язык и форма движений души – именно с классическим периодом связывают первые опыты толкования сновидений (онирокритики) и обращение к оракулу, наиболее известным из которых стал Дельфийский. Что касается сексуальных связей, то во времена античности в языке одинаково обозначались «общее место» в рассуждениях и публичный дом, а отношения между мужчинами и женщинами также несли отпечаток имущественных связей, что закрепилось и в современной лексике («отдаться» для женщины значит нечто потерять, а «овладеть» для мужчины – нечто приобрести) [261]. До возникновения субъект-объектного противостояния было еще далеко. Однако уже существовала и личная собственность, и личная позиция3. Широко известно утверждение историка В.Н.Ярхо о том, что древний грек не был субъектом своих действий, поскольку в принятии решений обращался к воле богов [299]. Однако нельзя не отметить, что, узнав о своем бессознательном грехе, царь Эдип не просто принял расплату, но наказал себя сам, принимая и оценивая свою личную ответственность. Таким образом, до Средневековья диалог человека с миром в целом и другими людьми как частями этого мира был плотным, интенсивным, разноязычным. Задача отгородиться от мира еще не антиципировалась. «При этом само действие, его способ и средства становятся…лексемой языка – языка самой реальной жизни сообщества людей. Символом, лексическое значение которого несет в себе смысл цели этого действия» [146, Интересно, что уже в античной культуре внешнее и внутреннее (во многом соответствующее мужскому и женскому) маркировалось и символами внешней организации пространства. Так, в соответствии с правилами жизни женщины проводили время преимущественно в гинекее – женских покоях, части дома-ойкиа, что представлялось для них идеальным, лишь изредка выходя к фонтану, на открытое пространство. Таким образом, можно предположить, что приватность и публичность имели с самого начала гендерный оттенок. Но также и культурный. Так, Геродот писал: «Своим поведением и традициями египтяне как будто перевернули с ног на голову человеческие обычаи. Например, женщины ходят на рынок и участвуют в торговле, пока мужчины сидят дома и прядут пряжу» (Цит. по [82, 216]). 3 В то же время примечательно, что, вопреки терминологической артикуляции, в практике античной культуры ценность субъекта как демиурга, творца, была высока: в частности, при строительстве дорог строители не обходили гору, как на Востоке, а прорубали через нее тоннель. На Востоке же существовало скорее диалогичное, экологическое отношение к действительности, ориентированное на спонтанность происходящего, что может быть связано со спецификой аграрной культуры. 2 43]. Можно сказать, что аутентичное слияние действия и его смысла делало людей абсолютно искренними, и дополнительные вербальные аранжировки еще не уводили от истинного содержания простодушных поведенческих посланий. Начиная с 7 века, в Средневековье, и жизнь, и смерть продолжали оставаться прилюдными, публичными явлениями. У европейских людей не было времени для уединения в коллективной, скученной жизни, где отсутствовало отдельное помещение для личной жизни и частного дела (отметим в скобках, что публичный образ жизни, видимо, отвечал доминирующему психотипу европейцев, так как, по замечанию К.Г. Юнга, даже самый бедный индиец всегда имел отгороженное занавеской личное место для медитации в одиночестве). Отражая первичное единство природного, социального и психического, на протяжении нескольких веков познание и просвещение оставались основанными на мистическом отношении к миру, в котором также все едино и взаимосвязано: воздействие на часть приводит к изменению целого, а психические и физические явления рассматривались воспроизвела как античную взаимообратимые. Средневековая трактовку субъекта и объекта, схоластика признав во за многом субъектом онтологические параметры материальных вещей, а за объектом - производные человеческие образы субъекта. Химики обычно занимались алхимией, не переживая противоречий между естественнонаучным знанием и мистикой; единство физического и психического использовалось также и во всех мантических практиках. В дохристианской средневековой Руси господствовало множество ритуалов, укрепляющих и использующих связь человека с природой и космосом как торжество жизни в ее телесности, территориальности, временной цикличности. Человек не отчуждался от природы, и примечательно, что это время до-теремной жизни русской женщины, характеризующейся сексуальной раскрепощенностью, отмечалось высокой ценностью материнства и необычайно гуманным отношением к детям и детству вообще [206; 223]. Сохранившийся с дохристианских времен обычай родовспоможения – «выманивать» рождающегося ребенка на свет из утробы положенным во влагалище матери кусочком меда или сахара – при своем негигиеничном простодушии поражает гуманностью и диалогичностью отношения к (еще не родившемуся!) ребенку именно как к субъекту: предполагается, что он может в ответ на предложения помешкать или вообще отказать. Переход к монотеизму и распространение христианства в Европе очень сильно стимулировали разделение телесного и духовного (в клерикальных философских системах – Божественного) и становление субъект-объектного противостояния. Очень быстро душа (соответственно, внутренний мир, ментальное и рациональное) стала знаком Творца, а тело – Дьявола. Человек продолжал выделяться из сообщества по социальным, философским, имущественным признакам, ценность отдельной личности становилась амбивалентной: с одной стороны, расширялась сфера индивидуального бытия и личной ответственности человека, с другой, - усиливались позиции христианства, а знание концентрировалось вокруг духовенства. Продолжалось противопоставление души и тела, распространялась христианская мораль с категориями греха, ответственности, послушания, высшей справедливости. Христианство поэтизировало идею страдания и обесценивало телесность как причину падения души (хотя в то же время вызревала и эстетика раблезианства, протеста телесности против христианской морали). Душа, локализуясь вокруг идеи божественного происхождения, получила право относиться ко всему вне себя как к безответным объектам воздействия и манипулирования. Телесность как проявление неистинных греховных влечений стала игнорироваться и также отчуждаться, утрачивая свою знаковую ориентирующую функцию, приводя к усилению невротизации человека как «малоавторитетного» хозяина своего тела и появлению психосоматической симптоматики [146; 251]. Постепенно произошло и обесценивание материального мира вообще, а доверие к лексемам посланий средствами повседневной реальности отмечалось лишь в культурном андеграунде – осуждаемых Инквизицией ритуалах, исследовательских и мантических практиках. В 18 веке последовали социальные изменения, приведшие и к переосмыслению разных форм частного бытия. Нуклеарные семьи, жившие в собственных домах, стали составлять большинство. Появились границы между человеком и миром, а еще позже – и внутренние «перегородки» между субличностями («вторичные психологические защиты»). По образному выражению Г.К.Честертона, если в античные времена весь город мог думать, как один человек, то современный Homo скорее сам напоминает город, объятый гражданской войной, что указывает на возрастающую значимость внутреннего мира и происходящих там событий для человека и общества [275]. В современном обществе человек давно выделил себя из окружающего мира, назначил субъектом и пережил отчуждение того, что раньше казалось естественно входящим в структуру личности: природы, вещей, территории, друзей. Ни к чему не привыкать стало девизом человека западной культуры. Как следствие, многие ценности очутились формально за границами личности, естественный диалог оказался нарушен, и поэтому все чаще приходится специально «договариваться» с теми объектами, обратная связь от которых не читается легко и понятно, включая близких и органы собственного тела, что, безусловно, способствует развитию психоанализа, но не делает легче жизнь современного человека [252]. Приватность как ценность, на протяжении нескольких десятилетий символизирующая свободу американского духа, сейчас, по мнению исследовательницы M. Wolfe, переживает конфликтное отношение к себе, которое отражает неоднозначность представлений о примате общества над личностью или личности – над обществом [402]. Современная западная семья вновь стремится ограничить проявления индивидуализма и поддерживает социальную конформность. С другой стороны, невротическая отягощенность такого положения дел в современной цивилизации «уравновешивается» возможностями ухода и существования в виртуальных мирах (безопасность которых, кстати говоря, представляет собой одну из интенсивно обсуждаемых проблем, для которой выработано специальное название – дигитальная приватность (digital privacy)) [403]. Итак, индивидуальный мир человека выделился из окружающего мира территориально, вещно, ценностно, социально, информационно. Можно увидеть, что и развитие философского представления о субъекте также следовало за эволюцией индивидуального мира человека. 1.1.2. Субъект-объектные отношения в философии Субъект-объектное противостояние, привычно характеризующее современное европейское мышление, возникло не сразу и не везде. В философских традициях, обозначаемых как субъективно-идеалистические, его вообще не отмечалось. Так, например, в буддизме как наиболее атеистической на Востоке и в то же время психотерапевтической философии в понятие «личность» включалась также и объектная область, воспринятая живым существом. Для буддийского мыслителя, отмечает Е.А. Торчинов, не существовало отдельно «человека» и «солнца», а было единое поле опыта — «человек, видящий солнце» [247]. Здесь солнце - это не внешний объект, существующий вне личности, а часть личности, включенная в нее через процесс восприятия. Это уже не «солнце в себе», которое буддистов интересует очень мало, а солнце, уже воспринятое человеком и ставшее посему частью его внутреннего мира, частью данной человеческой личности. Это не мир, в котором мы живем, а мир, который мы переживаем. К последствиям такой картины мира и себя в нем мы будем неоднократно возвращаться в дальнейшем. Единицей философствования в буддийской традиции были не идеи, а текст, включающий в себя и способы запоминания, транслирования и позже – письменные формы, которые, однако, и в поздних вариантах воспроизводили «прото-формы» своего неписьменного существования, когда лексемой была целостная ситуация рассказывания в конкретных условиях, за трапезой или на перевале, в диалоге или монологе – то есть квант человеческого бытия, а не только его рефлексии [207]. Для европейской культуры античного периода характерно распространение идей панпсихизма и гилозоизма, которые снимали существенные различия между человеком как носителем психики и другими объектами как также обладающими душами; человек рассматривался как носитель и хозяин своей собственной души, непротиворечиво взаимодействующий с миром. Правила этого взаимодействия предписывались этикой как наукой о добре и зле. «Основной вопрос философии» основным еще не стал. В то же время нужно отметить, что для Платона в понимании субстрата человеческой жизни эйдос вещи был субъективно важнее элемента, и вопрос «для чего?» применительно к бытию занимал его как философа и этика сильнее, чем вопрос «из чего?». Мифологическое античное творчество также подразумевает открытость диалога с миром, в котором участвуют разные рассказчики с правом дополнения и переписывания истории4. Автор и слушатель не разделены, оба активны в процессе со-творчества, разговаривая не только с людьми, но и с природой, и с богами. На протяжении тысячелетий постепенно происходила дифференциация внешнего и внутреннего с тенденцией к доминированию последнего. Конечно, предпринимались и попытки сопряжения телесного и духовного, в которых не последнюю роль играли этические системы и распространенная в Средневековье теория двойственной истины. Так, Фома Аквинский предложил свою этику, для которой характерно учение о «естественном законе», вложенном богом в сердца людей и описываемом в духе этики Аристотеля; над ним надстраивается «божественный закон», который превосходит «естественный закон», но не может ему противоречить [257]. Однако до начала Возрождения синергетическое понимание человека в мире постепенно утрачивало свои позиции. Следующий его взлет парадоксально связан с появлением рационалистической философии Рене Декарта, который в своей дуалистической концепции развел и противопоставил субъективное и объективное, одновременно осуществляя логический переход от знания вообще к знанию разумному [59]. Картезианство усилило роль 4 Очевидно, идея переписывания сюжета обладает мощным психотерапевтическим ресурсом, потому что к ней все чаще обращаются как произведения литературы (Ш.О'Фаолейн «И вновь?», Т.Стоппард «Травести»), кинематографа (фильмы Гарольда Ремиса «День сурка», Тома Тиквера «Беги, Лола, беги!», Питера Челсома «Интуиция»), так и техники реконструкции автобиографии [148]. сомневающегося сознания и возвело его в ранг высшей познающей инстанции5. В психологии это привело к тому, что между объектом и субъектом возникли жесткие границы, так как не-мыслящее сразу же обрело статус объекта [262]. Однако аутентичная философская картина мира, предложенная Декартом, не может быть понята сугубо редукционистски. Объясняя свое различение «субстанций», Декарт ссылался на наши возможности понимания: у нас имеются три рода идей: понятие о душе как мыслящей, о теле как протяженном и третье, особое понятие о единстве души и тела. Вся человеческая наука, по Декарту, состоит в «хорошем различении» этих понятий и в приложении каждого из них только к тем вещам, к которым они применимы. И еще один ход мысли Декарта дает некоторый «люфт» в подступах к пониманию человека как неделимой телесно-территориально-психической единицы. Последовательный анализ и сомнение как метод познания, по Декарту, останавливаются перед фактом существования Субъекта как автора этого сомнения. Я могу сомневаться во всем, кроме того, что я существую. Гениальная идея существования мира только в присутствии сознания-свидетеля («обсервативная методология»), высказанная Декартом, позже будет отстаиваться в феноменологии, экзистенциализме и других философских течениях, ценных для психотерапевтической практики. Опираясь на работы Декарта, предлагали свое видение внешнего и внутреннего (а к началу Возрождения – скорее Божественного и материального) многие великие философы прошлого. Так, известнейший голландский философ Бенедикт Спиноза, не противопоставляя, подобно Декарту, протяжение и мышление, усматривал в них всего лишь два атрибута единой субстанции [232]. Бесконечно многообразные вещи чувственного и умопостигаемого мира суть модусы - различные взаимопревращающиеся состояния единой субстанции. Познавая модусы, мы познаем субстанцию. Вещное и представляемое, хотя и выглядят по-разному, на самом деле эквивалентны. Модус существует в другом и представляется через другое – как близко это к пониманию знаковой символики средовых посланий! И, наконец, хотелось бы отметить возврат к пониманию целостности человеческого бытия в материалистических позитивных течениях, в частности, работы Шарля Монтескье, который, считаясь основоположником идеи географического детерминизма, 5 В клинической практике картезианство, по мнению М. Фуко, привело к низведению людей с психическими нарушениями с пьедестала уважаемых безумцев и началу пенитенциарной психиатрии. Таким образом нерациональное познание стало осуждаться, невербальное знание и символические прогнозы оказались исключенными из социального бытия, а субъектами познания стали признаваться только образованные рационально относящиеся к миру люди [259]. первым отметил, что политическая жизнь различных народов может быть понята лишь в контексте их природных и исторических условий, в духе теории среды [148]. Согласно Монтескье, люди испытывают влияние и, как мы бы сказали сегодня, отождествляются с климатом, примерами прошлого, обычаями, которые как результат и образуют общий «дух народа». Дальнейшее развитие истории субъект-объектного противостояния приводит к началам феноменологической и экзистенциальной психологии, которое было ознаменовано появлением нового непривычного для европейской (особенно – немецкой) философии Нового Времени видения человека в мире, представленного в трудах Артура Шопенгауэра [286]. Непривычность эта обусловлена мощным вторжением малоизвестных или уже частично забытых идей Востока. Все живое - это осуществление воли к жизни, сопряженное с борьбой за свое существование против всех остальных также желающих жить существ. Картина мира, которая складывается у человека, согласно Шопенгауэру, есть результат объективации (или, как выразились бы сегодня, проекции) вовне воли и представления субъекта. Человек есть сплетение тысячи потребностей – их наличие и содержание и отличает его от неживой природы и других существ. Выражением воли к жизни является также и постоянная борьба всех против всех, война, убийство людьми себе подобных. Несправедливый человек утверждает свою волю к жизни путем отрицания чужой. Мышление как функция служит воле. Разум, по мнению Шопенгауэра, имеет женскую природу, все принимая и мало что создавая, в отличие от воли. Поскольку мир есть представление, он включает в себя объективированные волей предметы и явления. Жизнь философ уподоблял аду, в котором можно устроить себе огнеупорное помещение. К счастью ведет самоограничение, но оно тоже заключается во внутреннем чувстве, а не во внешних обстоятельствах. Мудро живущий человек осознает неизбежность бед, держит в узде свои страсти и ставит предел своим желаниям. Таким образом, в философской системе Шопенгауэра можно увидеть необыкновенно ценные для дальнейшего развития нашего собственного подхода идеи: постулирование воли к жизни как основы движения вообще (потребностей субъекта), важность представлений для понимания содержания объективируемого мира (который не существует изначально, а представляет собой результат символического творчества субъекта), неизбежность столкновения интересов в насыщенном жизнью мире и выстраивания границ. Для Шопенгауэра вещный мир изначально не внеположен человеку, а служит его выражением и отражением – и потому-то так ценен и оберегаем! Это не данность и не подарок, это результат авторского, креативного отношения человека к своему бытию, это его материализация. Шопенгауэр оказал влияние на многие психологические направления, особенно в области изучения человеческих потребностей. В наибольшей мере (но различным образом) это влияние восприняли Вильгельм Вундт и Франц Брентано [42; 26]. Вундт окончательно разделил субъекта и объект, обратив внимание на то, что каждый опыт разделяется на содержание, данное человеку, и на способ его восприятия этого содержания. Первое направление опыта обращено к объекту в его свойствах, мыслимых независимо от субъекта, второму направлению следует психология, рассматривая содержание опыта в тех свойствах, которые ему приписываются самим субъектом. Вследствие этого взаимоотношения естественнонаучное и психологическое истолкование опыта дополняют друг друга. Однако такой научной территории, где бы они встретились «на равных», Вундт не предложил: либо субъективное, либо объективное. При этом то, что происходит между ними, или что их объединяет, - остается вне сферы рассмотрения. Человеческая активность, таким образом, остается в промежутке между двумя полюсами, не неся в себе ни проекций субъекта, ни предпочтений и интенций по отношению к объекту. Субъект представлен в таком рассмотрении формально; отношение к миру может быть описано скорее девизом «Это занимательно!», чем вопросом: «Кто ты?». Принципиально иное понимание субъект-объектных взаимоотношений было предложено австрийским философом Францем Брентано. Отделив феномены физические от психических, для укрепления эмпирической психологии он предложил свою интенциональную теорию сознания, снимающую оппозиции объективного и субъективного, души и тела. Брентано полагал, что каждый психический феномен характеризуется интенцией (стремлением) к объекту; структурность мира задается структурностью сознания. По его мнению, традиционно проводимая граница между внешним и внутренним условна, потому что причинно-следственные отношения между физическим и психическим разнородны и обратимы: как физическое, так и психическое могут вызываться и физическими, и психическими причинами. Кроме того, каждый психический процесс всегда содержит свой объект в форме его образа, суждения о нем как истинном или ложном и эмоциональной оценкой как желаемого или отвергаемого. Таким образом, можно считать, что психический акт создает объект, который вне этого акта не существует. Брентано называли функционалистом, поскольку он изучал психическое как акт-функцию субъекта. Идеи Брентано были с энтузиазмом восприняты практически всеми современниками; большое влияние он оказал и на становление российской школы религиозной идеалистической философии. В современной ему западной философии распространилось понимание субъекта как эмпирического, представляющего собой особого рода единство сознания и телесности. Такое понимание, в частности, характерно для работ крупного представителя феноменологического направления Эдмунда Гуссерля, который объектом своего внимания сделал обыденный ненаучный «жизненный мир» (Lebenswelt), противопоставив его объективированному миру науки [56]. Жизненный мир, лежащий в основе всех способов отношения человека к действительности, характеризуется специфическим единством субъективного и объективного, причем единство это имеет источник в субъекте и центрировано вокруг эмпирического Эго. Гуссерль настаивал на том, что любое познание осуществляется опосредствованно, сквозь призму телесности и ценностей жизненного мира, в единстве субъекта и его бытия. Феноменологический анализ сознания предполагает полное исключение каких бы то ни было допущений относительно объективности и всех трансцендирующих предположений о существующем; феноменология – это наука о сознании, способы верификации которой основаны на опыте самого сознания. Феноменология, пожалуй, впервые отрефлексировала такое важное качество субъективного сознания как его «прозрачность»: сознание замечает себя только в точке столкновения и встречи с чем-то от него отличным - с объектом, что вплотную подводит и к пониманию границ субъектности. Таким образом, субъект и объект порождают друг друга. В зависимости от местоположения объекта отодвигаются и «границы» обнаруживающего себя субъекта – положение, чрезвычайно важное для понимания субъектности не только в познании, но и в акмеологической теории и практике, как авторства жизни. Соответственно, все естественное не осознается, а осознается (а затем – перестает) то, что находится за рамками субъектности, «иное». Наиболее напряженный познавательный диалог поэтому устанавливается между известным, «своим», и «иным». В Новое и Новейшее время субъект-объектное противостояние трансформировалось в проблему субъекта, которая переместилась в основном в области практической гносеологии, этики и психотерапии. Обсуждалась она чрезвычайно интенсивно и привела к возникновению ряда парадоксов, которые сами по себе оказались дочерними по отношению к субъект-объектному разделению. Если человеческий разум субстанциален по отношению к эмпирической действительности, а человек как носитель разума - всего лишь ее отдельный фрагмент, то где же искать критерии его истинности? Если же разум, также как и сам человек, производен от опыта, то каким образом можно объяснить его всеобщий характер и тождество познающей личности в самосознании? Категории вещные, телесные и пространственные при этом практически не вспоминались, субъект понимался в основном как носитель разума и морали. Попытку решения этих вопросов предпринял И. Кант, введя понятие «трансцендентального субъекта», воплощающего в себе чистые, внеопытные формы познания, однако трансцендентальный субъект изначально задан как единство субъекта и объекта, а потому проблема верификации знания, как отмечает В.А. Лекторский, стала входить в противоречие с развитием современных Канту наук [88; 115]. Если для классической философии было присуще в той или иной форме признание субъект-объектного бинаризма, то становление неклассической философии было ознаменовано установкой на разрушение жесткого противостояния субъекта и объекта, в итоге приведший к эзистенциализации онтологической проблематики: введении категорий «Dasein» М. Хайдеггером, «опыт феноменологической онтологии» Ж.П. Сартром, трактовке «открытого для понимания бытия» Х. Гадамера [45]. Классическая субъект-объектная оппозиция начинает подвергаться критике как со стороны естественнонаучного вектора культуры, так и со стороны философского, а проблема субъекта наделяется не только гносеологическим, но и этическим смыслом: как нужно строить отношения не только с объектами, но и с другими субъектами? Ответы во многом были операциональными и включали в себя «список» черт и особенностей проявления субъектности. К. Ясперс сформулировал критерии нормального (не патологического) самосозания, среди которых можно отметить активность, единство, идентичность Я и противоположение Я и Не-Я. Человек обнаруживает себя как субъекта и мир как объект посредством механизма отчуждения-присвоения, причем отчуждаться могут как объекты (в том числе и социальные), так и собственные переживания субъекта, «уходя» за границы его субъектности [300]. Экзистенциальное понимание, поместившее локус ответственности внутри субъекта, во многом стимулировало развитие гуманистической психологии. Понятие субъекта стало изучаться в связи с вопросом о личной свободе действия и мысли, в частности, после работ И. Канта, видевшего основной смысл поступка в содержании личного решения человека (категорический императив) [88]. В этике проблема субъекта усиливалась юридической практикой – за что субъект несет личную ответственность, а представляет собой неизбежный продукт средовых влияний? В конце 19-го-начале 20-го века многие выступления защиты апеллировали к средовой обстановке жизни обвиняемого, тем самым освобождая его от личной ответственности (то есть лишая субъектности) и одновременно подчеркивая прочность границ между человеком и средой. Широко известно учение экзистенциально-христианского философа М. Бубера о диалоге, подчеркивающее необходимость отношения к другим как субъектам (Я и Ты) [28]. Примерно в то же время А. Швейцером была создана этическая система благоговения перед жизнью, одним из условий принятия которой является переживание экзистенциальной вины перед всеми живыми существами, которым мы наносим вред своей волей к жизни [32; 280]. В западной философии 20 века внимание к субъекту было вызвано также и широко дискутировавшейся проблемой авторства дискурса, трактуемого как мысль или сюжет жизненного пути персонажа, если условно понимаемый автор сюжета – субъект, а действующие лица и связи между ними – объекты. Рождается ли мысль или открывается субъекту, есть ли у нее автор или она всегда – интертекстуальное явление, появляющееся как побочный продукт культуры и коллективного бессознательного? К.Г. Юнг, отмечая сложность проблемы авторства, отмечал, что мы до сих пор не можем однозначно ответить, например, было ли понятие числа открыто или изобретено. Философская культура постмодернизма стала настаивать на принципиальном снятии самой идеи оппозиционности субъекта и объекта; возникла новая ориентация на «смерть субъекта»: жизнедеятельность человека уподобляется тексту, а вопрос об авторе этого текста, как правило, не обретает ответа6. И, наконец, новейшие взгляды на субъект-объектное отношение вызваны «воскрешением субъекта» в течении пост-постмодернизма (After-postmodernism), программа которого ставит своей целью реконструкцию субъектности как вторичного по отношению к дискурсивной среде (вербальным практикам) явления [103]. Эта установка привела к пониманию всех взаимодействий как субъект-субъектных, а проживание субъектом своей жизни стало пониматься как воспроизведение тождественной самой себе биографии. Вопрос об авторе этой биографии лишь запутывает отношение к субъектобъектному противостоянию, способствуя «замыканию» героя и автора друг на друга и потере опорных точек переживания идентичности. Для решения этой сложной, особенно для психологии, проблемы, предлагается либо использование приемов «переписывания» биографии («контрнарративных импрингинов»), либо возврат к классическому субъектобъектному бинаризму. В постмодернистском искусстве забавно и неожиданно идея субъект-субъектного взаимодействия и со-творчества привела к снятию ответственности с Ярким примером постмодернистского искусства являются талантливая пьеса и фильм Т. Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Идея «попадания» героя в текст продуктивно используется также в разных видах психотерапии, в частности, в гештальттерапии, не последнюю роль в которой играет освобождение от личной ответственности. 6 автора произведения и ее переносу на воспринимающего-зрителя: в течениях постмодернизма основная аргументация критики направлена на неразборчивость в подборе публики, а замена значений смыслами приводит к восприятию искусства как проективного теста. На протяжении последнего столетия решение проблемы субъекта напрямую влияет на внутренний мир человека посредством все новых психотерапевтических техник. А. Швейцер, описывая «правильную» жизненную философию, отмечал в качестве необходимых два ее признака: она должна быть действенна и оптимистична, что, в сущности, служит укреплению чувства авторства, то есть субъектности [280]. Потенциально психотерапевтические возможности постмодернизма и пост- постмодернизма, усиливающие проявления вербализма и отрыв от чувственной основы бытия, по-видимому, не всегда удовлетворяют этим требованиям. Сейчас можно с уверенностью говорить, что все сознательные культуры имплицитно или эксплицитно содержали в себе варианты решения проблемы субъекта и объекта. Отказ от личного выбора иногда ошибочно приписывают ряду восточных учений. Однако анализ наиболее авторитетных и древних источников показывает, что личная ответственность признавалась как высокая ценность всегда: например, основная мысль «Тибетской книги мертвых» состоит в том, чтобы не терять контроля над сознанием даже в момент умирания (подобную степень субъектности трудно представить себе в западной философии) для воссоздания полноты и целостности человеческой души 7. А наиболее авторитетное руководство по мантической практике, «Книга перемен» (И-цзин), как отмечали известные исследователи-синологи Р.и Г. Вильгельмы, намеренно дает любой жизненной ситуации диалектическое толкование, в котором есть место для ошибочного и верного (согласно высшему, космическому, смыслу этой ситуации) поступка, то есть, опять же, подразумевается возможность выбора и пространство для проявления субъектности человека8 [38]. Итак, наполняя содержание понятия субъекта разным содержимым (которое не 7 К.Г.Юнг писал по этому поводу так: «В основу этой удивительной книги положено не скудное европейское «или-или», а величественное и утверждающее «и-и» [294, 10] и ниже: ««Книга мертвых» говорит о первичности души, что крайне важно. Ибо это единственное, в чем жизнь нас не убеждает. Наша жизнь настолько переполнена вещами, теснящими и подавляющими нас, что, окруженные ими как «данностями», мы не находим времени поразмыслить: кем же они «даны»? Умерший освобождается от мира «данностей»; цель поучений «Книги мертвых» - помочь его освобождению» [294, 13]. 8 «…В «И цзин» противоположности не есть нечто самодовлеющее, они – лишь состояния, сменяющие друг друга. Так само противостояние становится относительным. Все дело в правильности отношения…При этом вся работа по адаптации к конфликту во внешнем мире совершается внутри. Если удается сохранить гармонию между внутренним и внешним «Я», мир – при всем многообразии его проявлений – не причинит вреда…Негибкость приведет к результату, прямо противоположному ожидаемому, и битва будет продолжаться вечно» [38, 10]. всегда артикулировалось, а часто подразумевалось), философы прошлого, как правило, стремились рассматривать человека в единстве с его бытием, с акцентом на разных составляющих описания человека как телесно-территориально-психо-экзистенциальной единицы, но признанием их всех. 1.1.3. Категория субъекта в отечественной психологии Субъект – это категория междисциплинарного пользования в гуманитарной практике, и примечательно, что в философии, социологии, этике ее эвристичность не подвергается сомнению. В отечественной философии она традиционно ассоциировалась с проблемой свободой воли и ответственности, собственно говоря, и олицетворяя активное начало, носителя этой ответственности. Так, О.Г. Дробницкий писал: «1. Свободный выбор означает индивидуальность личного действия, возможность совершения человеком поступков, отличающихся от социально-массового поведения большинства. 2. Конкретнее свобода воли выражается в относительной самостоятельности индивида от его ближайшего окружения. 3. Свобода воли означает также, что предъявляемое субъекту извне веление может стать предметом самостоятельного решения» [69, 167]. Таким образом в обобщенной форме открывается философская сущность психологической суверенности как субъектного свойства. В социологии, этике, культурологии также общераспространенным является мнение о том, что субъект существует, что он должен быть понимаем только в рамках повседневных обстоятельств своего бытия. На первое место в этике выдвигается «любовь к своей среде обитания, дающая ощущение ценности бытия», - писал Ю.А. Шрейдер [288, 138]. Привязанность человека к бытию многими рассматривается в качестве основы таких социальных явлений как доверие, толерантность, милосердие. В отечественной психологии понятию субъекта также уделялось большое внимание, особенно в связи с решением проблемы детерминации психического, или взаимодействия внешнего и внутреннего, которое было неоднозначным. Но важно отметить при этом, что в настоящее время категория субъекта считается одной из наиболее дискуссионных. Существуют попытки заменить ее понятиями «личность», «индивидуальность». Исторически отношение к этой категории также было очень различным. С одной стороны, присутствовало отношение к субъекту как результату интериоризации общественного опыта (эта позиция представлена работами Л.С. Выготского, М.М. Бахтина, А.Н. Леонтьева, П.Я. Гальперина), с другой – в работах С.Л. Рубинштейна и его последователей А.В. Брушлинского, Л.И. Анцыферовой, К.А. Абульхановой-Славской подчеркивалась значимость внутренней детерминации деятельности субъекта [43; 17; 119-121; 214; 31; 11; 4]. И если первая позиция акцентировала деятельность как звено между человеком и миром с признанием приоритета объективной реальности (среда, согласно Л.С. Выготскому, это источник психического развития, а собственная активность человека – всего лишь его условие), то точка зрения С.Л. Рубинштейна заключалась не только в признании «преломления» внешнего через внутреннее при решающей роли внутреннего, но и во внутренней обусловленности, спонтанности этого развития. Необходимо отметить, что «отсчет» субъектных качеств в школе Л.С. Выготского как представителя педологического направления всегда производился от деятельности или от среды, опосредствованно, и потому более разработанными, особенно в контексте работ по детской психологии, оказались понятия, подчеркивающие динамичность, процессуальность становления субъекта – среда, границы, интериоризация. Собственно термин «субъект» Выготский практически не использовал, но его вариант решения проблемы внутреннего и внешнего несколько проясняется благодаря положениям о человеке в среде [120; 287]. Анализируя зарубежные и свои собственные данные, Л.С. Выготский подчеркивал, что для детей раннего возраста (а также больных и несоциализированных взрослых) характерно переживание своей слитности с представленной ситуацией, синкретизма мышления и полевого поведения. И только начиная с семилетнего кризиса у ребенка возникает внутренний мир, характеризующийся появлением смыслового переживания (обобщенного и осознанного чувства, которое понимается ребенком). Переживание, по Выготскому, это единица изучения личности и среды (точнее, личности в среде): это «внутреннее отношение ребенка к тому или иному моменту действительности» [43, 386]. Всякое переживание есть переживание чего-нибудь, но одновременно это всегда мое переживание, отмечает исследователь. Начиная с семилетнего возраста все кризисы заключаются в смене одного переживания среды другим. И далее Л.С. Выготский пишет: «Если дать общее формальное положение, было бы правильно сказать, что среда определяет развитие ребенка через переживание среды. Самым существенным, следовательно, является отказ от абсолютных показателей среды; ребенок есть часть социальной ситуации, отношение ребенка к среде и среды к ребенку дается через переживание и деятельность самого ребенка; силы среды приобретают направляющее значение благодаря переживанию ребенка. Это обязывает к глубокому внутреннему анализу переживаний ребенка, то есть к изучению среды, которое переносится в значительной степени внутрь самого ребенка, а не сводится к изучению обстановки его жизни» (курсив наш – С. Н.-Б.) [43, 386]. Необходимо отметить, однако, что Л.С. Выготский изучал в основном знаковую и социальную среду. А.Н. Леонтьев в анализе учения Л.С. Выготского о среде обратил внимание на сохранение противопоставления переживающего ребенка и внешней среды, причем их взаимодействие изучается скорее как взаимодействие двух «идеальных форм»: идеального общающегося (а не общественного) ребенка и идеальной социальной среды. Целостность личности при этом нарушается. Леонтьев отмечал также неопределенность термина «переживание» в данном контексте и правомерность его замены словом «осознание»; таким образом аффективное отношение заменяется аффективно- познавательным, открывающим личностный смысл, но одновременно уводит к собственной терминологии и учению А.Н. Леонтьева. «Концепция среды есть самое слабое из того, что было теоретически разработано Л.С. Выготским», - отмечает он [120, 118]. Однако анализ учения Л.С. Выготского в сопоставлении с работами М.М. Бахтина, предпринятый Дм. Шоттером, открывает тонкую диалектику внешнего и внутреннего в диалоге, который призван преодолеть изначально существующую «пропасть» между человеком и миром [287]. Предложенный Л.С. Выготским механизм интериоризации открывает «внутреннюю» жизнь человека как производную от внешней, благодаря чему то, что в детстве делается спонтанно и бессознательно, под руководством взрослого, позже делается под контролем собственной личности, то есть по ходу онтогенеза субъектность усиливается. Овладение собственными психическими функциями в развитии ВПФ – это также проявление субъектности. Отмечая, что взгляды М.М. Бахтина созвучны и во многом дополняют работы Выготского, Дм. Шоттер обращает внимание и на подвижность границ между внешним и внутренним в учении об интериоризации: «Во всем, чем человек выражает себя вовне (и, следовательно, для «другого») - от тела до слова - происходит напряженное взаимодействие «я» и «другого»: их борьба (честная или взаимный обман), равновесие, гармония (как идеал), наивное незнание друг о друге, нарочитое игнорирование друг друга, вызов, непризнание... Повторяем, эта борьба происходит во всем, чем человек выражает (раскрывает) себя вовне (для других)» (Цит. по [287, 117]). Таким образом, заключая анализ взглядов Л.С. Выготсткого и М.М. Бахтина на проблему внешнего и внутреннего, нужно отметить, что всякое развитие личности обязательно полностью мотивировано и структурировано непрерывным пересечением границ между человеком и миром или между одной и другой внутренними позициями, тем, что происходит в зонах неопределенности, где «я» взаимодействует с «другим». Идеи Л.С. Выготского оказали сильное влияние на формирование московской психологической школы. Отталкиваясь от категории деятельности, проблему внешнего и внутреннего рассматривал и А.Н. Леонтьев. Исследуя генезис ощущений, он отмечал, что граница локализации ощущений зависит от границы автономности / предсказуемости субъекта: так, если человек обследует объект рукой, границы его субъектности очерчены рецепторами руки, а если зондом – то искусственными дистант-рецепторами, установленными на зонде. «На границе этих двух материальных вещей и локализуются ощущения, образующие «ткань» субъективного образа объекта: они выступают как сместившиеся на осязающий конец зонда…» [118, 62]. Комментируя взгляды А.Н. Леонтьева в целом, В.П. Зинченко отмечает, что онтологию, лежащую в основе психологической теории деятельности А.Н. Леонтьева, можно назвать «онтологией человеческого бытия в мире», а деятельность в системе его взглядов - это единица жизненного мира. Эта онтология исходит из того факта, что «мы нигде, кроме наших абстракций, не находим человека до и вне мира, вне реальной и действенной связи с объективной действительностью. Его жизненный мир является, собственно говоря, единственным побудителем, источником энергии и содержания жизнедеятельности» [76, 12]. И несколько ниже уточняет, что для того чтобы правильно понимать деятельностную теорию, нужно все время помнить, что она строится не в физическом и не в феноменальном онтологическом пространстве, хотя оно связано и с тем и другим, находясь как бы на их границах, а представляет собой жизненный мир, «материей которого является деятельность»…Этот комментарий переводит фокус внимания с деятельности на онтологический контекст ее проявления и на субъекта как часть этого жизненного мира. А.Н. Леонтьев полагал, что субъект – это носитель жизни и способности психического отражения: «…переход от тех форм взаимодействия, которые свойственны неорганическому миру, к формам взаимодействия, присущим живой материи, находят свое выражение в факте выделения субъекта, с одной стороны, и объекта - с другой» [119, 168]. Таким образом, субъект, по А.Н.Леонтьеву, – это все живое. Субъектность как пристрастность, осознанность, способность к спонтанному порождению активности рассматривалась и учениками А.Н.Леонтьева. Так, например, А.Г.Асмолов определяет субъектность (наряду с предметностью) как одну из характеристик деятельности, которая находит свое выражение в следующих аспектах активности человека: а) в обусловленности психического образа опытом и потребностями, определяющим ее направленность и избирательность, б) в порождении психического образа в непредвиденных ситуациях, к которым нельзя приспособиться заранее с помощью поведенческих шаблонов, в) в неадаптивном характере человеческой деятельности, проявляющемся в ее саморазвитии. Обобщая эти характеристики, субъектность можно рассматривать как обусловленность потребностями, пристрастность, а также творческое отношение, то есть в основе субъектности лежит реализованный выбор между своим и не-своим. Высшую форму субъектности А.Г.Асмолов видит в личностном смысле (значении-для-меня) [13]. Важные для понимания проблемы субъекта положения представлены в трудах С.Л. Рубинштейна, оказавших сильное влияние на формирование нашего подхода. В работе «Человек и мир» С.Л. Рубинштейн отмечал, что особенности соотношения субъекта и объекта в бытии могут быть поняты лишь при определении способа существования человека в мире, то есть в контексте и во взаимодействии [214]. Будучи конечным существом, человек включается в бесконечное бытие двумя способами: 1) как бытие, преобразующее реальность и 2) как переходящее в форму идеального существования. Всеобщий характер бытия обусловливает последствия каждого личного действия, которое может повлечь «взрывные реакции», распространяющиеся на все бытие, во всех его природных и социальных проявлениях. С.Л. Рубинштейн задал идиографический уровень анализа как наиболее точный применительно к человеческой личности, подчеркивая, что общее познается через отношение к единичному. Таким образом, человек может быть адекватно понят не как носитель безличных социальных качеств, а только как индивидуальность, ценность которой состоит в том личном, чем она обладает. А отношение человека к другому – это предмет «дифференциальной этики» как части онтологии бытия, возможной постольку, поскольку каждое отношение единично: «Полноценным по отношению к другим людям может быть только человек с полноценным отношением ко всему в бытии…» [214, 351]. Эта полноценность наиболее богато представлена в личной жизни человека, которая содержательна, конкретна и выступает как «жизнь, включающая общественное, но не только его, а и познавательное отношение к бытию, и эстетическое отношение к бытию, и отношение к другому человеку как человеческому существу» [Там же, 349]. При этом философ особо подчеркивал, что не просто сострадание или погоня за счастьем выступают как основная онтологическая задача человека, а учет и реализация всех возможностей, которые создаются жизнью и деятельностью человека, то есть борьба за высший уровень человеческого существования. Как же это можно осуществить? Определяя человека как субъекта жизни (а не деятельности или познания), С.Л. Рубинштейн отмечал, что существуют два основных способа жизни: первый не выходит за пределы непосредственных связей, в которые включен человек, а второй связан с появлением рефлексии, которая помогает как бы приостановить естественный процесс жизни и вывести человека за ее пределы. Начиная с этого момента рефлексия (или – «мировоззренческие чувства») выступает как внутренние условия поведения человека. Именно собственная позиция субъекта и делает отношения людей к жизни различными, несмотря на объективную «данность» ситуации. Специфика человеческого существования, как ее понимал С.Л. Рубинштейн, состоит в том, что во всеобщую детерминацию бытия включается не просто сознание, а человек как субъект сознания и действия. А центральное положение его рассуждений, чрезвычайно важное и для нашего подхода, заключается в том, что «по самой своей природе психические явления включаются в причинную взаимосвязь бытия одновременно и как обусловленные и как обусловливающие» [214, 359]. Поэтому, рассматривая проблему свободы человека, С.Л. Рубинштейн констатировал, что наличное бытие человека – это продукт его предшествующего развития, внутренних предпосылок, которые сложились в ходе предшествующего развития, определяющего, в свою очередь, будущее человека. Такова диалектическая роль личности в самоопределении, которое осуществляется в конкретных жизненных ситуациях. Используя одним из немногих отечественных психологов понятие ситуации, С.Л. Рубинштейн подчеркивал, что личность в ней не сливается с обстоятельствами, а всегда содержит в себе нечто, имплицитно определяющее будущее и потому открывающее выход за ее пределы. Самоосуществляясь как субъект в последовательных жизненных ситуациях, человек взаимодействует и с другими людьми, причем взаимоотношение с ними определяется тем, насколько он признает их «личную жизнь» (которую С.Л. Рубинштейн отличал от частной или приватной, из которой отчуждено все общественное). Он отмечал, что «Почти всякое человеческое действие есть не только техническая операция по отношению к вещи, но и поступок по отношению к другому человеку, выражающий отношение к нему. Поэтому другой человек со своими действиями входит в «онтологию» человеческого бытия, составляет необходимый компонент человеческого бытия» [214, 366]. Итак, С.Л. Рубинштейн в своих работах обозначил главную особенность человеческого бытия как осознанный выбор и саморегуляцию; эти качества составляют в совокупности субъектность человека как способность детерминировать свою жизнь. Рубинштейн рассматривал личную жизнь как взаимодействие субъектов, основанное на уважении другого также как субъекта. Идеи С.Л. Рубинштейна развивались в работах К.А. Абульхановой-Славской, Л.И. Анцыферовой, А.В. Брушлинского, В.А. Петровского [3; 4; 12; 31; 195]. Однако наиболее последовательное и завершенное воплощение субъектный подход обрел в трудах А.В. Брушлинского, выдвинувшего проблему субъекта в центр изучения современной психологии. А.В. Брушлинский отмечал, что сложившаяся последовательность изучения «деятельности, сознания, личности» неправомерна и что все психологические проявления следует рассматривать как принадлежащие субъекту (исследователь использовал даже усиленное понятие «суверенный субъект», подчеркивающее принятие ответственности, самостоятельность и автономию человека). Субъект, по мнению А.В. Брушлинского, всегда неразрывно связан с другими людьми и вместе с тем автономен, независим, относительно обособлен, он и субъект, и объект социальных влияний, представляя собой несомненную ценность для общества [28-31]. Личностные и субъектные качества А.В. Брушлинский различал по степени внутренней детерминированности, по наличию возможности выбора и использованию этой свободы. Субъектность человека он определял как «...системную целостность всех его сложнейших и противоречивых качеств, в первую очередь психических процессов, ее состояний и свойств его сознания и бессознательного» [28, 4]. Отмечая историчность субъектности, А.В. Брушлинский подчеркивал, что на разных этапах онтогенеза человек взаимодействует с окружающей действительностью на разных уровнях: сначала как с системой раздражителей, затем как с системой сигнальных раздражителей, как с целостным объектом, а с людьми – как с субъектами. Таким образом, субъектность несет интегративную функцию, олицетворяя собой самость, целостность человека как деятеля. Человек проявляет свою субъектность в разных формах активности. Соотнося между собой понятия личности и субъекта, А.В. Брушлинский писал: «Субъект – это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство, целостность всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и т.д. Личность, напротив, менее широкое определение человеческого индивида. Оно прежде всего раскрывает глубокую взаимосвязь лишь некоторых, хотя и очень существенных черт человека: экстраверсииинтроверсии, тревожности, ригидности, импульсивности и т.д..» [31, 25]. Таким образом, субъект в понимании Брушлинского – это наиболее широкая категория описания человека. Обладая высокой методологической и эвристической силой, субъектный подход развивается последователями А.В. Брушлинского. Так, Д.Н. Завалишина, раскрывая интегративную функцию субъекта, отмечает, что, во-первых, субъект интегрирует свое «внутреннее», обеспечивая целостность и взаимосвязь своих психических свойств и, вовторых, он соотносит и согласовывает внешнее (объективные обстоятельства) и внутреннее (возможностей) человека [73]. А В.В. Знаков в качестве главных положений, определяющих новизну психологии субъекта как научного подхода, отмечает следующее: 1) Переход от микросемантического к макроаналитическому методу познания психического; 2) Расширение представлений о содержании активности как фактора детерминации психики; 3) Целостное системное исследование динамического, структурного и регулятивного планов анализа психологии субъекта [78]. Эти положения чрезвычайно важны для обоснования выделения в качестве единицы суверенности активности в отдельной (дискретной) ситуации, представляющей, в свою очередь, единицу психологического бытия, и понимания возможности проявлений субъектности в детстве, до появления у ребенка возможности осознанного выбора. Поэтому закономерна и проблема критериев субъектности. Чем растущий ребенок заявляет о себе как о не-объекте? Е.А. Сергиенко выделяет два базовых уровня развития субъектности, называя их протосубъектными [219]. Первая стадия – уровень первичной субъектности - переживается, когда у ребенка возникает способность к выделению себя из физического мира. Вторая стадия отмечена обобщенным представлением о себе как о человеке, включенном в экологическую среду и социальные отношения, что происходи к полутора годам. Отличительные признаки обоих уровней – развитие интегративности, целостности, социальности и личностного ядра. В.В. Знаков предложил к этим двум критериям добавить еще и третий (сформированность способности осознавать совершаемые им поступки как свободные нравственные деяния, за которые он несет ответственность), и четвертый– развитость навыков самопознания, самопонимания и рефлексии, обеспечивающих взгляд на самого себя со стороны. Таким образом, по мнению этого исследователя, «Субъект – это тот, кто обладает свободой выбора и принимает решения о совершении нравственных поступков, основываясь на результатах самопознания, самоанализа, самопонимания» [78, 23]. Понятно, что эти критерии достаточно жестки и задают узкие рамки феноменологии субъекта. Такой уровень субъектности достижим не сразу, что влечет за собой практически неразрешимые вопросы о том, каждый ли является субъектом, с какого возраста и т.д. Поэтому, на наш взгляд, более демократично и практично понимание субъекта видным исследователем психологии развития Е.А. Сергиенко, которая рассматривает это явление как многоуровневое, которое может принимать разные качества в зависимости от стадии взросления человека и тех параметров индивидуальности, которые поддерживают его существование в качестве субъекта. С этим хорошо согласуется и мнение З.И. Рябикиной, которая, далее углубляя субъектный подход, считает целесообразным говорить о разных уровнях проявления субъектности, которая может быть доличностной, личностной или внеличностной, что зависит от содержания потребности человека и того бытийного пространства, в котором эта потребность реализуется. Опять же, в соответствии с нашим подходом, суверенность как форма субъектности может проявлять себя на разных средовых языках в разных измерениях психологического пространства. «Субъектность предполагает потребность (как вид определенной зависимости организма от среды) и активность (возможность модифицировать среду, манипулировать ее влияниями на организм в соответствии с содержанием актуальной потребности. И потребность, и активность вариативны, связаны с личностным своеобразием конкретного человека и обусловлены особенностями жизненной ситуации», - пишет З.И. Рябикина [216, 52]. Необходимо отметить, что категория субъекта в современной отечественной психологии рассматривается все же как не имеющая точного определения, о чем свидетельствуют попытки сопоставительного анализа. Так, В.М.Русалов предлагает модель, согласно которой в субъект следует включать такие нижележащие свойства человека как личность, индивидуальность и индивид [214]. Модель, таким образом, является четырехуровневой, высшим уровнем является субъект как средоточие ценностей и мировоззренческих установок человека. В.М. Русалов пишет: «Незрелые и зрелые формы субъекта образуют, по-видимому, континуум. Зрелый субъект, с моей точки зрения, действует во имя общества и решает социальные задачи во имя человека, выполняет функцию идеала в обществе. Незрелый же субъект разрушает общество, уничтожает его духовные ценности; при этом он может быть высокоинтеллектуальным человеком и эмоционально уравновешенной личностью, более того, он может быть способным смотреть на себя со стороны, у него могут быть близкие отношения с друзьями и т.д. Таким образом, незрелый субъект может иметь вполне зрелую личность. Не правда ли, это парадокс, который мы не так редко наблюдаем в реальной жизни» [216, 86]. На наш взгляд, парадоксальность приведенного примера исчезнет, если в качестве исходной точки определения выбрать соответствие не ценностям общества как внешней инстанции, а переживание внутренней подлинности мировоззрения, которое, возможно, есть результат интериоризации ценностей общества, но в момент принятия решения действует уже изнутри. Если внешне асоциальный субъект действует без принуждения извне и без внутренних противоречий (например, в силу религиозного или революционного фанатизма), то, скорее всего, он функционирует как целостная (в нашей терминологии – суверенная) личность, как субъект жизнедеятельности, а подчиненные уровни лишь технологически обслуживают авторский замысел этого субъекта. Этот раздел хотелось бы завершить двумя определением субъектности. Первое из них дал известный представитель отечественной персонологии В.А.Петровский: «первопричинность человека к своему существованию в мире; она представлена такими чертами человека, которые присущи ему внутренне – неотчуждаемы и несводимы к заданности» [195, 357]. Субъектность, таким образом, включает в себя все авторское в человеке, реализуемое разными психологическими механизмами, ведущее место среди которых занимают надситуативная активность и персонализация. Еще одно (операциональное) определение предложил А.К. Осницкий, понимающий субъектность как свойство человека выступать режиссером своих действий, а в «эмпирику» субъектности включающий пять видов опыта: ценностный опыт, который ориентирует усилия человека, опыт рефлексии, опыт привычной активизации, ориентирующий в собственных возможностях, операциональный опыт, объединяющий конкретные средства преобразования ситуации и своих возможностей, и опыт сотрудничества [187]. Итак, обобщая работы, посвященные субъекту и субъектности, можно отметить, что субъектность всегда предполагает наличие выбора, связанного с присутствием у человека ценностного уровня регуляции, который делает человека способным к выражению своих предпочтений в разных видах активности. Развитие отношений с другими людьми, которые С.Л. Рубинштейн считал этичными, должно также строиться с учетом субъектности как права на выбор у других людей. В рамках нашего исследования основная эвристичность рассматриваемой категории связана с тем, что субъект представляет собой авторский полюс взаимодействия человека и мира и творчества себя в мире, возможный благодаря таким качествам как пристрастность, активность, целостность. Для нас субъект – это не отражающая объект инстанция, а автор диалога с миром, лексемой которого является бытие. И в этом смысле понятно, как мы можем отделить это понятие от схожих. Личность может вести себя объектно, закрываясь от диалога. Индивидуальность предполагает соподчинение и уровневость форм этого диалога (темпераментальный, типологический, посредством черт или мировоззрения – все это будут разные формы диалога). Понятие субъекта содержит все эти формы активности в актуальной или потенциальной форме. Поэтому, на наш взгляд, категория субъекта особенно важна не при сопоставлении с другими формами самоорганизации человека как целостной синергичной системы, которые действительно могут рассматриваться иногда как адекватно заменяющие друг друга синонимы, а при подчеркивании факта авторства в диалоге или полилоге с миром, состоящим из других субъектов. Именно в этом значении субъект ценен для нас как целостный, всегда пристрастный и активный носитель различных средовых языков, архитектор разных бытийных пространств, автор жизненных ситуаций и дискурсов. 1.1.4. Взгляды современных отечественных психологов на проблему внешнего и внутреннего Итак, рассмотрение истории субъект-объектного противостояния закономерно привело нас к перемещению на полюс субъекта. Однако нужно отметить, что это понятие – не единственная попытка сопряжения внешнего и внутреннего, материального и ментального в отечественной традиции. К счастью, демократичная парадигмальная обстановка в современной отечественной персонологии допускает широкое разнообразие мнений. Одним из первых на различие взглядов о природе внешнего и внутреннего и их соотношении в основных российских научных школах обратил внимание В.Э. Чудновский. В его работах подчеркивается, что, при формальном признании равноценного вклада внешних и внутренних факторов в психическое развитие, в концепциях основоположников конкурирующих учений о деятельности – С.Л.Рубинштейна и А.Н.Леонтьева – все же отмечаются предпочтения. И если Рубинштейну был ближе феноменологический взгляд, то Леонтьев большое значение придавал направлению детерминации «внешнее через внутреннее». Сам Чудновский занимает промежуточную методологическую позицию. Он признает вклад обоих механизмов взаимодействия с миров, которое циклично и меняется с возрастом человека. Для демонстрации психологических механизмов развития личности Чудновский предлагает использовать понятие «ядро субъективности» - своеобразный сплав различных по своей психологической сути проявлений субъективного, которые объединены главным свойством, высоким «зарядом» субъективной (а не реактивной) активности [276; 278]. Становление ядра субъективности выражается в постепенном изменении соотношения между внешним и внутренним: от преимущественной направленности «внешнее через внутреннее» ко все большему доминированию тенденции «внутреннее через внешнее». На значительном эмпирическом материале показано, что в процессе жизненного пути вклад биографических событий, связанных с собственной активностью человека, неуклонно растет. Преобладание внешнего – это характерная черта раннего возраста, на протяжении которого отмечаются сензитивные к среде периоды, но эта сензитивность утрачивается с возрастом, когда начинают преобладать внутренние факторы и механизмы самоорганизации. В ходе онтогенеза, отмечает В.Э. Чудновский, происходит эмансипация ядра субъективности от породивших его внешних и внутренних условий. Оно приобретает устойчивость, инертность, сопротивляемость по отношению к непосредственным воздействиям и, наконец, на некотором уровне развития внутренний мир начинает функционировать на основе самоорганизации, позволяя менять структуру психологической организации индивида, придавать ей не только «гибкость», но и упругость», то есть личность укрепляется в своей автономии. Необходимо отметить, что и в настоящее время проблема внешнего и внутреннего не перестала быть критичной для отечественной психологии личности. Предлагается несколько интегративных моделей, в которых, на наш взгляд, удачно дополняя друг друга, подчеркивается специфика ментальных и материальных составляющих. Одна из них, широко используемая в ряде средовых исследований и очень ценная для обоснования нашего собственного подхода, предложена В.А. Петровским [196]. Отмечая тот факт, что для человеческого существа исключительно важна реализация потребности быть личностью (потребность персонализации), Петровский выделяет в этом процессе три момента: социально-типический, которому соответствует такая форма активности как адаптация, индивидуальный, которому отвечает выявление своего «Я» в совокупности способностей и особенностей и наконец всеобщий, отмеченный процессом интеграции в человеческое сообщество, изменением жизни других людей, «вкладами» в их существование и таким образом – утверждении своего инобытия в них. Очевидно, что высший уровень существования личности измеряется теми изменениями, которые человек произвел в окружающем мире, разумеется, получая и от него обратную бытийную связь. Таким образом, единство человека и мира понимается Петровским как высший уровень личностной зрелости. Одновременно он отмечает сложность изучения явления персонализации, которое может быть осуществлено только с учетом принципа отраженной субъектности – то есть не напрямую по самооценочным показателям, а опосредствованно – позволю себе домыслить, по акмеологически нейтральным характеристикам, не связанным очевидной зависимостью с успешностью человека. Этот аргумент учитывался и нами при разработке показателей суверенности средового содержания. Несколько иная модель, при явном предпочтении внутреннего в схеме функционирования личности, предложена Б.С. Братусем. Личность интегрирует в себе три достаточно разнородных пространства: пространство бытия или деятельностей, сменяющих друг друга; пространство системы значений (культура) и пространство смыслов, которые дополняют внеиндивидуальную систему значений пристрастным отношением человека к действительности. Последняя составляющая, собственно говоря, и осуществляет трансформацию внешнего во внутреннее, служит бытийным фильтром, задающим систему взаимодействий человека с миром [25]. По-другому иначе внешнее и внутреннее соотносятся в концепции З.И.Рябикиной, основные понятия которой – это бытие и бытийные пространства. Бытие – это процесс воплощения смыслового содержания личности в фактах средовых преобразований; «неповторимая целостность взаимообусловленных феноменов внутреннего мира человека, его организмических состояний, поведенческих моделей и событий внешнего мира, в котором он претворил свою субъектность (объективировал субъективное)» [216, 56]. И если просто бытие как философская категория объективно, то личностное бытие всегда субъективно, потому что воплощает содержание его внутреннего мира в объективной реальности. Аутентичное бытие предполагает соответствие целей и средств, это переструктурирование среды в соответствии с конфигурацией личностных смыслов. Неаутентичное бытие, соответственно, это воспроизводство и трансляция в среду формально выработанных установок. Аутентичность бытия проявляется в доверии и верности субъекта себе. А как же З.И.Рябикина понимает средства? Вот в этой точке исследовательница уверенно и точно уходит от привычного, но все же остающегося искусственным противостоянием внешнего и внутреннего через диалектическую категорию взаимодействия субъекта со средой (то есть того же диалога, но выраженного не лексемами значений или смыслов, а вполне деятельностными средовыми посланиями). Человек как субъект - активный организатор отношений со средой, определяющий характер своего воздействия на то или иное пространство объективной реальности. И потому система средовых воздействий приводит в результате к появлению качеств двух видов: личности с определённым опытом прожитой (естественно, в среде) жизни и среды, преобразованную субъектом или несущую следы ее использования. Не употребляя термина «персонализация», З.И.Рябикина все же дает понять, что человек как субъект не просто существует в некоторой обстановке, а живет в подобной ему, заслуженной им, несущей опыт его воздействия и антиципирующей дальнейшее преобразование части среды. Таким образом, З.И.Рябикина не противопоставляет субъекта объекту, она рассматривает его как автора и основную составляющую бытия. Ключевая способность субъекта – его способность реорганизовывать собственное бытие, что было бы невозможным, если бы человек стремился только к изменению объективных обстоятельств своей жизни, а не содержания внутреннего мира. Именно бытийные пространства (на множественность которых одним из первых указывал еще Б.Г.Ананьев) переживаются человеком как «свои», как часть идентичности, а потому активно включаются во взаимодействия с другими людьми, в процессе чего возникает необходимость устанавливать и переставлять границы – именно так сквозную проблему человеческого развития и общения определяет в своих работах исследовательница научной школы З.И.Рябикиной А.В.Бурмистрова [34]. В психологии личности также продолжают широко использоваться привычные понятия внешнего и внутреннего. Так, например, А.Б. Орлов выделяет в структуре личности предметное, субъектное и объектное содержание [184]. Предметное содержание - это совокупность мотивационных отношений человека или содержание его личности, представляющее собой область личностной динамики и детерминации. Субъектное и объектное содержания не опредмечены и не распредмечены, соответственно, не включены в область личностной динамики, то есть локализованы не между полюсами «субъект» и «объект», а на самих этих полюсах. А.Б.Орлов типологизирует мотивации, среди которых называет (1) аффективно акцентированные мотивационные отношения, располагающиеся вблизи области субъектного содержания, (2) когнитивно акцентированные мотивационные отношения, примыкающие к объектному пределу континуума личностных проявлений и (3) гармоничные мотивации. Используя топологические категории, внеличностную и внутриличностную динамику он локализует с точки зрения тех границ, вблизи которых она имеет место. Процессы внеличностной динамики и детерминации протекают на «границах» личности и обеспечивают ее открытость-закрытость благодаря вытеснению и сопротивлению. Процессы-антагонисты (опредмечивание и распредмечивание) образуют, соответственно, субъектную и объектную «границы» личности, обладающие избирательной пропускной способностью и поддерживающие целостность личности. Исследователь рассматривает актуалгенез личности, представляющий собой сочетание персонализации как стремления быть личностью и персонификации как стремления быть самим собой. Персонификация, согласно А.Б.Орлову, представляет собой более естественный и менее формализованный процесс, чем персонализация, что связано с различием преобладающих мотиваций, и приводит к развитию сущностных качеств личности (ее Внутреннего Я). Указывая на выделенные еще Г.И.Гурджиевым препятствия обретению сущности (способность идентифицироваться, лгать и неспособность любить), исследователь, на наш взгляд, чрезмерно пессимистичен в изначальном понимании места человека в мире, потому что перечисленные способности, выражая человеческую субъектность, делают возможной избирательное отношение к тому, что приходит «извне», и повышение сензитивности к тому, что находится «внутри». Однако сама модель эмпирической личности, представленная А.Б.Орловым – это вариант решения вопроса о внешнем и внутреннем вообще, подтверждающий конструктивность этих категорий. Не только топологические категории, но и собственно субъектность выступает предметом исследования современных психологов. Так, например, А.К.Осницкий понимает ее как свойство человека выступать «пристрастным сценаристом» или даже режиссером своих действий и обладать предпочтениями, мировоззренческими позициями и целеустремленностью преобразователя [187]. В «эмпирику» субъектности он включает пять видов опыта: ценностный опыт, который ориентирует усилия человека, опыт рефлексии, опыт привычной активизации, ориентирующий в собственных возможностях, операциональный опыт, объединяющий конкретные средства преобразования ситуации и своих возможностей, и опыт сотрудничества. Еще одна интересная версия взаимопревращений ментального и материального представлена в концепции метаиндивидуального мира, развиваемой Л.Я.Дорфманом. Основную форму человеческого существования (инобытие) он понимает в первую очередь как преодоление разрыва между онтологическими сущностями индивидуальности и объектов мира, которые, следуя принципу дополнительности, взаимодействуют между собой одновременно как самостоятельные системы и как подсистемы друг друга, то есть проникают друг в друга. Этим и обусловлена двойственность качественной специфики метаиндивидуального мира. Основные задачи, которые решал в своем методологическом исследовании Л.Я.Дорфман, состояли в том, чтобы дать краткое описание процессам воплощения, превращения и поставить вопрос о том, каков возможный характер их взаимоотношений между собой на полюсе именно объектов мира [67]. Говоря о воплощении, Л.Я.Дорфман подчеркивает, что индивидуальность, преобразуя действительность в соответствии с логикой собственной структуры, сама при этом остается неизменной. Смысл превращения, в отличие от этого, заключается в том, чтобы, воплощаясь в другом, превращаться в иное и самому человеку. «В другом, будь то значимые личности, художественные образы, вещи, животные или объекты неживой природы, индивидуальность, образно говоря, умирает; и в другом же она начинает новую жизнь, по новым законам, правилам, обычаям» [67, 193]. При этом автор особо отмечает факт функционально-структурной полифонии объектов в процессах воплощения и превращения (если, например, Д.Б.Эльконин полагал, что предмет всегда должен рассматриваться в первую очередь с точки зрения закрепленных в нем общественных функций, то для Л.Я.Дорфмана особую ценность предмета представляет тот приватноинтимный идиоматический смысл, который возникает благодаря диалектике воплощенияпревращения в ходе индивидуальной, диадической или коллективной деятельности, то есть появляются особые смыслы, и вещь как предмет метаиндивидуального мира, а не объективного бытия, приобретает иную семиотику). Именно об этом он и пишет, обращая внимание на процесс означивания и присвоения значений объектам в метаиндивидуальном мире, которые имеют, по меньшей мере три разных способа существования, за которыми кроются (а) имманентно им присущие признаки, (б) объектные значения и (в) модели внутренних целей индивидуальности. Итак, можно отметить, что современная отечественная персонология все больше приближается к анализу и пониманию «человеческого бытия в мире» и человека как телесно-территориально-экзистенциальной единицы; при этом предлагаются разные модели и структуры существования этого мира. Особое внимание начинает уделяться при этом не только процессам установления контакта с миром - интериоризации, идентификации, но и тем механизмам, которые помогают защититься от этих контактов, если они чрезмерно сильны. Так, в работах А.Ш. Тхостова, выполненных на клиническом материале, рассматривается проблема отчуждения в разных ее формах [72; 251; 252]. Патологическим является отчуждение человеком чего-то органически ему присущего: собственных переживаний, мыслей, образов восприятия. Переход «части» прежде субъектного в статус объекта сопровождается потерей идентичности и нарушением естественности, в результате чего некоторый орган или психическая функция перестает естественно «служить» человеку и становится объектом рефлексии. Условие нормальной телесности, согласно А.Ш. Тхостову, это возможность обрести «чувство автора» своего тела, которое возникает в детстве, когда ребенок «проверяет» тело на повинуемость ему. Ограничение этого опыта может привести к формированию искаженных границ между человеком и миром. Используя понятие «культурного тела», А.Ш. Тхостов обращает внимание на связь ряда телесных патологий с изменением локуса ответственности, то есть с субъективацией физиологических функций. Ограничения, налагаемые обществом на натуральные функции, отмечает исследователь, создают принципиально иной «ландшафт» культурного тела с повышенной функцией субъектности, которая в силу своей избыточности нередко приводит к конверсионным неврозам. Еще одна конструктивная попытка интегрировать внешнее и внутреннее предпринята отечественным психологом В.И. Слободчиковым, который составил периодизацию с учетом «внешнего» и «внутреннего» и выделил 5 ступеней развития человека как субъекта собственного поведения и психики [224]. На каждой стадии человек выбирает «со-бытийную» общность (партнера по общению), внутри которой и происходит развитие, а затем, индивидуализируясь, выходит из них и творит новые формы сам, то есть становится «само-бытным». На первой ступени (оживлении) родившийся ребенок вместе с родным взрослым начинает строить непосредственное общение. Главным событием этой ступени развития субъекта является освоение собственной телесной индивидуальности; основное приобретение данной ступени - синтез человеческого тела в сенсорных, двигательных, общительных, действенных измерениях. На второй ступени (одушевлении) ребенок вместе с близким взрослым осваивает предметно-опосредствованные формы общения, прямохождение и речь становятся способами самоопределения во внешнем и внутреннем пространстве субъективности. Эта ступень лавинообразного овладения культурными навыками и способностями названа ступенью одушевления, потому что именно здесь ребенок впервые осознает себя субъектом собственных желаний и умений. На третьей ступени (персонализации) партнером растущего человека становятся общественные взрослые - учитель, мастер, наставник, с которыми подростки осваивают правила деятельности в разных сферах социального бытия. Именно тогда человек чаще всего начинает осознавать себя потенциальным автором собственной биографии, принимает персональную ответственность за свое будущее и уточняет границы социальной идентичности. На четвертой ступени (индивидуализации) партнером взрослеющего человека может стать все человечество: суть этой ступени - присвоение общественного набора ценностей в контексте личностной позиции. Обособляясь от оценок окружающих, человек принимает ответственность за собственную самость. Пятая стадия (универсализации) предполагает выход за пределы развитой индивидуальности в пространство экзистенциальных ценностей. Партнером в построении и осмыслении универсального со-бытия является человечество в его надкультурном качестве (в терминологии В.И.Слободчикова, Бого-человечество). Таким образом, этот подход прослеживает онтогенез личности в аспекте развития ее субъектности – способности быть автором собственной жизни в ее разноуровневых проявлениях с различными социальными партнерами. Следующая интересная попытка интегрировать внешнее и внутреннее предпринята Л.И. Воробьевой и Т.В. Снегиревой, предложившими возвратить в научный обиход авторитетное, но давно не используемое понятие психологического опыта [41]. На протяжении многих лет этот термин игнорировался отечественной наукой, что было обусловлено следованию принципу единства сознания и деятельности. Психологический опыт принадлежит одновременно двум «пространствам» существования, будучи укорененным в мировой культуре, но при этом принадлежа не только ей, потому что только субъект наделяет опыт жизненным смыслом. Именно смысл связывает воедино целостность жизни человека в ее ретро- и перспективе, придавая ей характер надвременного явления. Понятие психологического опыта также подразумевает процесс «присвоения» - «отчуждения», посредством которых и осуществляется развитие. И, наконец, невозможно обойти вниманием давно разрабатываемый В.С. Мухиной подход к пониманию личности и ее развития, в котором ведущая роль придается процессам обособления-идентификации как основным механизмам развития [152]. Эта концепция примечательна еще и тем, что в ней, намного опережая другие отечественные работы, отмечалась, во-первых, ценность обособления, которое до того рассматривалось лишь в негативном смысле, и, во-вторых, в ней детально представлена структура жизненной среды, в которое уделено внимание не только знаковым и социальным ее составляющим, но также миру вещей и территории («фактору места»). Обобщая разные философские и психологические трактовки понятия «субъект», остановимся на тех качествах субъектности, которые лишены дискуссионного характера и служат основой разработки теории психологической суверенности. Субъект – это человек, обладающий пристрастным отношением к бытию, в котором он существует и частью которого оказывается сам. Он может пользоваться сознанием или более простыми формами психического отражения, может проявлять свои предпочтения в осознанном или интуитивном выборе. Субъект считает своими собственными тело, мысли, переживания, поступки, он обладает чувством авторства по отношению к собственной жизни и способен принимать на себя ответственность. Субъект «прозрачен» (естествен) в стабильном состоянии и проявляет себя при столкновении с объектом, который распознается им как «иное». Между субъектом и «иным» (объектом) проходят границы, которые подвижны, могут изменяться и заявляют о себе наличием проблемных или конфликтных ситуаций. Разрешение этих ситуаций вносит определенность: объект либо интериоризируется и становится внутренним достоянием, либо остается чуждым по отношению к субъекту9. Субъектность может проявляться опосредствованно, символически, и подразумевает возможность отношения к другим людям также как к 9 Качество «прозрачности» субъекта проявляет себя не только по отношению к сознанию или телу, но также – по отношению к личной территории. Так, например, С.С. Рапапорт пишет: «…вписанность человека в освоенную среду и неанализируемость («недискретность»), или иначе – неосознаваемость этого слияния – условие нормального существования» [211, 71]. А вот новая или резко изменившаяся среда предстает в виде отчужденной, неузнаваемой, сдвинувшей социальные значения, и чтобы она оказалась «обжитой», признанной своей, нужно осуществить ее освоение, в ходе которого человек опирается на особого рода «семантизаторы» своего - лицо друга, вещь, что-то знакомое или узнаваемое. Таким образом, персонализованная среда, как и собственное тело человека, «прозрачна» и начинает осознаваться только при появлении каких-то препятствий. субъектам или объектам. Субъектность принимает разное содержание в ходе онтогенеза и личностного развития человека, обладает стадиальностью и сензитивными периодами становления и представляет собой основное условие существования в подлинно человеческом качестве как осмысленного и духовного существа. Все эти качества, на наш взгляд, кристаллизируются в таком свойстве субъекта как его психологическая суверенность. 1.2. Топологические и эмпирические категории в классических теориях личности Пространственно-средовые категории как вспомогательные в психологии личности использовались многими ведущими психологами прошлого. Привлекательность этих терминов для создания эмпирических моделей понятна: они удобны, потому что содержат в себе указание на территориальность, обозначают размерность внутреннего мира и его протяженность, то есть дают возможность исчисления. 1.2.1. Учение У.Джемса об эмпирической личности Одним из первых на важность средовых условий в развитии личности человека обратил внимание идеолог эмпиризма и прагматизма в психологии Уильям Джемс, повидимому, под влиянием идей Мальтуса и Дарвина отметивший, что одна из самых существенных черт жизни – это ее переизбыток и тем самым в неявной форме подчеркнувший важность существования границ: человек постоянно взаимодействует со средой, но при этом не сливается с ней [61-65]. У. Джемс активно использовал понятия «интимность» и «отчужденность», «тождественность», позже ставшие центральными в психоанализе, описывал он и процессы идентификации-разотождествления, хотя и не обозначая их этими терминами: для того чтобы наше эмпирическое «Я» присваивало себе новое содержание и таким образом развивалось, необходимо, чтобы до того «отдаленный» предмет осознавался и оценивался с чувством теплоты и родственности, с чувством узнавания. Джемс полагал, что не только человек взаимодействует с вещами, но и предметы вступают в отношения друг с другом: вещь может присоединять к себе или откинуть от себя другую вещь, не теряя своей тождественности. Очень многие явления, в том числе и религию, он объяснял через аналогию и идентификацию, поиск подобного себе в другом. Однако, идентифицируясь с объектами внешними, человек не должен с ними сливаться. Один из любимых примеров Джемса – это бревно, которое, принимая новых носильщиков и оставляя старых, может пройти сколь угодно путь с самым скромным сопровождением. У. Джемс первым отметил и смешанную природу личности, выделив в ее структуре познаваемый элемент в сознании личности (эмпирическое Я) и познающий элемент (чистое Я). Он считал, что удобно рассматривать личность как состоящую из 3 частей: А) составные элементы; B) чувства и эмоции, вызываемые ими (самооценка); С) Поступки, вызываемые ими (забота о самом себе и самосохранение). Эмпирическое Я соответствует части (А), включающей в себя физическую, социальную и духовную личность (Таблица 1). Таблица 1. Иерархия личностей по У.Джемсу Для нашего исследования наибольшую ценность представляет понимание У.Джемсом эмпирической личности, точнее, той ее составляющей, которую он называл физической личностью и описывал как физический, материальный носитель психологических качеств10. Примечательно, что и другие физические и социальные объекты, значимые для человека, он также включал в структуру именно этой части личности, выводя за ее границы все, что связано с присутствием личного отношения к содержанию эмпирической личности. К физической личности он относил ее телесную организацию, одежду, семью (родителей, жену и детей) домашний очаг, состояние, произведения труда. Материальные, экономические атрибуты очень важны для человека как индикаторы его социальной принадлежности (будь эти работы более поздними, мы могли бы использовать термины «личная» и «социальная идентичность»): так, по его мнению, большинство людей предпочли бы при необходимости выбора не иметь прекрасное тело в вечно грязных лохмотьях, а скрывать свое уродливое тело под прекрасным костюмом с иголочки. Следующая составляющая эмпирического Я, по Джемсу, - это социальная личность, понимаемая им как признание в нас личности со стороны других. У человека столько личностей, сколько индивидуумов признают в нем личность, поэтому позор и честь, добрая или худая слава оказывают влияние на поступки и самоощущение человека. И, наконец, третья составляющая эмпирической личности, духовная личность, представляет собой объединение состояний сознания, конкретно взятых духовных способностей и свойств. Душевные состояния имеют внутренний характер. Другие подструктуры личности относятся уже не к эмпирическому, а к познающему «…В самом широком смысле личность человека составляет общая сумма всего того, что он может назвать своим: не только его физические или душевные качества, но также его платье, его дом, его жена, дети, предки и друзья, его репутация и труды, его имение, его лошади, его яхта и капиталы. Все это вызывает в нем аналогичные чувства», - писал У. Джемс [63, 131]. И там же: «Трудно провести черту между тем, что человек называет самим собою и своим. Наши чувства и поступки по отношению к некоторым вещам, составляющим нашу принадлежность, в значительной степени сходны с чувствами и поступками по отношению к нам самим». 10 «Я» и включают в себя (B) чувства, эмоции и самооценку и (C) заботу о себе и самосохранение. Забота о физическом Я содержит все рефлекторные действия, питание и защиту, о социальном Я – такие явления как любовь и дружбу, ревность и соперничество, а забота о духовном Я представляет совокупность стремлений к духовному прогрессу. У. Джемс комментировал и пути развития и внутренней динамики личности, отмечая возможность соперничества и столкновений между отдельными сторонами личности. Как типичный представитель ассоцианизма У.Джемс, естественно, уделял внимание только сознательной жизни человека, но, возможно, именно в дополнение ограниченности этого изначального редукционизма именно он обратил внимание на присутствие средового языка самовыражения, который в контексте его работ, хотя сам У.Джемс на этом не останавливался, все же предстает как естественный и не всегда осознаваемый. Именно У.Джемс первым в описании личности утвердил онтологическое равноправие фактов и феноменов и наметил пути исследования процессов развития личности через присвоение и отчуждение различных компонентов среды, по сути, задав основное направление и нашего подхода. 1.2.2. Учение К.Левина о жизненном пространстве и психологическом поле Контекстуальность и подвижность явлений внутреннего мира нашли свое отражение отразилась и в созданной в 40-е годы теории поля Курта Левина, которой мы обязаны более, чем другим подходам, при разработке нашей собственной концепции [116]. Поле – это фундаментальный конструкт теории, который применительно к изучению индивидуальной психологии представляет собой «жизненное пространство» индивида. Теорию Курта Левина неслучайно называют также топологической теорией личности: он считал необходимым формализовать описание внутриличностной динамики посредством категорий напряжения, валентности, привлекая геометрические понятия вектора и скаляра. Позже он планировал изучать личность как годологическое пространство, то есть ограниченно структурированное, не бесконечно делимое, в котором можно выделить «единицы поля-времени», «психологические кванты». Онтология жизненного пространства была предметом острых научных дискуссий с Э. Брунсвиком, который также использовал это понятие, но в более объективном, приближенном к психологии среды, смысле. К.Левин полагал, что в сфере явлений, которые в данное время существуют, можно выделить три области, изменения которых могли бы представлять интерес для психологии личности. «Жизненное пространство» - человек и психологическая среда, как она существует для него (поле, включающее потребности, мотивы, настроения, цели, идеалы, состояния). Множество процессов в физическом или социальном мирке, которые не оказывают влияния на жизненное пространство индивида в это время. «Пограничная» зона жизненного пространства: определенные части физического или социального мира все-таки оказывают влияние на жизненное пространство, например, посредством восприятия и ответных выполнений действия. Задача «психологической экологии» - это раскрытие того, какая часть физического или социального мира будет определять в данное время «пограничную зону» жизненного пространства. Таким образом, К.Левин постулировал маргинальную природу жизненного пространства и отмечал, что его динамика и развитие сосредоточены на границах пространства. Описывать жизненное пространство нужно с уточнением его местонахождения и продолжительности во времени так, чтобы оно включало в себя все реально существующие для человека факты и исключало бы те, которые для изучаемого человека не обладают существованием. Примечательно, что существование Левин трактовал сугубо прагматически, как способность оказывать «демонстрируемое воздействие на индивида»11. Определяя содержание жизненного пространства, Левин подчеркивал, что присутствует соблазн ограничиться чисто психологическими явлениями, подобными мотивам, когнитивным схемам, целям, и исключить физические и социальные события, не оказывающие на человека прямого воздействия. Но существуют события и процессы, которые обычно относятся к физическим, экономическим или правовым явлениям и тем не менее оказывают на индивида влияние. Поэтому, заключал К.Левин, они также должны быть введены в жизненное пространство человека. «Одна из основных характеристик теории поля в психологии, как я ее понимаю, - это требование, чтобы поле, которое влияет на индивида, было описано не на «объективном физикалистском» языке, но так, как оно существует для этого человека в это время…Описать ситуацию «объективно» в психологии на самом деле означает описать ситуацию как совокупность тех фактов, и только тех фактов, которые составляют поле индивида» [82, с. 83]. Существуют и другие попытки структурного анализа жизненного пространства: так, один из последователей К. Левина Дж. Велвуд (J.Welwood) выделяет во введенном К.Левином психологическом пространстве следующие единицы: Так, если некоторый человек переживает субъективно отсутствие вероятности того, что на него упадет потолок, а инженерные расчеты говорят о другом, последним обстоятельством можно пренебречь, считал Левин, потому что оно бесполезно для понимания жизненного пространства существующего в безопасности человека. 11 1) ориентированное пространство как пространство психологических направлений, границ и сил 2) аффективное пространство как внутренний, расширяющийся или стягивающийся аффективный ландшафт 3) открытое пространство как представленное в структуре сознания тотально необусловленное единство субъекта и объекта в акте их взаимного отражения и растворения [400]. Важная для реализуемого нами подхода идея Левина состояла в том, что при изучении единого взаимозависимого поля необходимо преодолеть эклектичность межпредметной раздробленности и рассматривать составляющие поля как единую систему конструктов, поскольку они принадлежат к единому жизненному пространству. Он высказывал также мысль о взаимозависимости различных частей единого жизненного пространства (используя более современную лексику синергетики, о способности к самоорганизации и компенсации): возможно, внутри единого жизненного пространства нет ничего, что может быть абсолютно независимым от других его частей. Таким образом, детерминация жизненного пространства нелинейна и не механистична, она всегда, помимо прямого смысла, обладает косвенным влиянием и метафорическим значением. И еще одна мысль Курта Левина, считающаяся дискуссионной, также близка нашему пониманию психологического пространства как актуальной картины мира – это «принцип современности». Важно осознавать, подчеркивал исследователь, что психологическое прошлое и психологическое будущее – это одновременные части психологического поля, существующего в данное время. Только современная система, по его мнению, проявляет себя. Принцип современности, отменяющий утверждение о примате раннего детства над более поздним опытом в психоанализе, напоминает, что картина собственного бытия человека, включающая прошлое и будущее, оценивается в контексте актуального состояния человека. Следствием принципа современности является тот факт, что изменение контекста может приводит и к «переписыванию» воспринимаемой личной истории (эта же мысль примерно в то же время высказывалась и Дж. Морено, который многократно переписывал свою биографию следуя логике «психодраматической правды») [148]. Вводя категорию поля как основного объяснительного понятия, Курт Левин также ставил задачу выделения его «ситуационных единиц», которые нужно понимать как имеющие протяженность относительно их полевых и временных измерений, то есть психологическая ситуация – это «срез» поля, или состояние жизненного пространства человека в данный момент. Понимание ситуаций разного масштаба дает конструктивный способ решения многих достаточно сложных проблем, подчеркивал К.Левин (в отечественной психологии личности различать значимые и незначимые ситуации предлагает Л.И.Анцыферова) [11; 12]. Жизненное пространство динамично и способно изменяться как от ситуации к ситуации, так и в онтогенезе. Психологический мир, который оказывает влияние на поведение человека, считал К. Левин, расширяется с возрастом как в отношении областей, так и в отношении временного интервала, который принимается во внимание. И пространство свободного движения (аналог личного действия, или формы субъектности), и жизненное пространство обычно расширяются, причем это расширение происходит иногда постепенно, а иногда резкими скачками, что характерно для кризисов развития. Этот процесс может продолжаться и во взрослом возрасте. К.Левин выделял три главных аспекта расширения поля: 1) границы и дифференциация той области, которая для индивида носит характер нынешней реальности, 2) возрастающая дифференциация в измерении реальности-ирреальности, 3) расширение временного измерения, то есть «психологического прошлого» и «психологического будущего», которые существуют как части жизненного пространства в данное время. Обобщая основные положения теории К.Левина, необходимо отметить, что все тезисы, выделенные нами, обладают не только глубоким методологическим значением, но и практическим смыслом, открывая прямой выход в прикладную психологию личности, что и было нами использовано при разработке собственной концепции. 1.2.3. Учение о динамике границ контакта Ф.Перлза Теория поля К. Левина послужила одним из импульсов для возникновения прагматически ориентированной гештальттерапии, появление которой связывают с именем Фредерика (Фрица) Перлза [192]. Гештальтерапия более других теорий личности подчеркивала необходимость существования прочных личностных границ для благополучия человека, который при неотчетливости или нарушении этих границ развивается в сторону невротических или психотических искажений. Перлз был талантливым, харизматическим психотерапевтом, однако понятийный аппарат определял не всегда строго, поэтому постараемся в общем виде обобщить его теоретические воззрения. Ф. Перлз подчеркивал, что дуалистическое разведение и противопоставление души и тела, а также субъекта и среды – это особенность европейского аналитического мировоззрения; в действительности противопоставлять их не стоит. Он не проводил четкой границы между «самостью» (интегрирующей телесные, ментальные и поведенческие проявления человека инстанцией) и внешним миром, полагая, что они постоянно взаимодействуют друг с другом, продолжая идеологию теории поля К. Левина. Основным предметом психологии при этом он считал динамику границ контакта, а сам контакт понимал как сознавание, соприкосновение или совершение действий с действительностью (взаимодействие). Граница контакта - это граница между организмом и окружающей средой, где и развиваются психологические события. Все мысли, чувства и действия человека имеют место только на границе контакта. Самость – это «архитектор» жизни, это система контактов, имеющих место на границе в любой момент времени. Самость, таким образом, складывается состоит из идентификаций и отчуждений (эта идея разделялась психоанализом и теорией интериоризации Л.С. Выготского). Жизнь, согласно Ф. Перлзу, - это ряд незаконченных гештальтов (ситуаций), которые сменяют друг друга. Способность личности как системы, единой с организмом к гомеостазису позволяет человеку поддерживать себя в различных обстоятельствах, переходя от одной ситуации к другой. Ситуация – одно из важнейших понятий Ф. Перлза, которое он использовал вслед за К. Левиным и определял следующим образом. «Ситуация не сводится ни к полному пониманию функций организма, ни к самым совершенным познаниям о среде…Психологическая ситуация создается только взаимодействием организма и среды…» [192, 10]. Однако не любой опыт может механически присвоиться человеком. Чтобы ситуация реализовывалась как естественная, а не результат принуждения или насилия, необходим внутренний контроль над происходящим, внутреннее долженствование (я хочу, а не я должен): для эффективного использования нового опыта необходимо его ассимилировать. Поэтому следует вырабатывать к нему агрессивное (деструктивное) отношение, что также возможно только при наличии контакта с ним. Прерывание контакта и подавление эмоций смещают равновесие организм-среда. Невротические личности позволяют посягать на себя обществу слишком интенсивно. Они неспособны к автономии, не могут воспринимать свои собственные потребности и рассматривают общество как нечто важное, а себя – как нечто незначительное. Невротик неспособен выделить доминирующую потребность и поэтому не может ни осуществлять хороший контакт, ни полноценное изъятие бесполезного опыта. При психозе нередко развиваются фантазии как компенсация отсутствия реалистичного контакта. Нарушения на границе контакта представляют собой четыре механизма развития невроза. В случае интроекции материал извне не перерабатывается посредством нормальной ассимиляции, при которой ценные элементы опыта присваиваются, а ненужные отвергаются, а «проглатывается» некритически. В качестве себя самого рассматривается то, что в действительности представляет собой часть окружающей среды. При анализе личности невротика очень часто обнаруживаются «интроекты» - ригидные предписания, полученные от значимых или просто сильных людей в ситуациях прошлого. Проекция – это другая форма нарушения контакта, оборотная сторона интроекции, тенденция рассматривать как элемент окружающего мира то, что фактически является частью «Я». При проекции человеку проще объяснять свои собственные желания и качества как вызванные внешними обстоятельствами. Слияние – третья форма искажения контакта, при которой человек вообще не разграничивает свое «я» и окружающий мир или не ощущает границы между собой и миром. При слиянии люди требуют сходства с собой и проявляют нетерпимость к различиям. И, наконец, ретрофлексия – это четвертая форма нарушения границ контакта, когда границы между собой и другими нет, причем неосуществленные действия, направленные на других, обращаются на себя. В ретрофлексии люди замещают собой и окружающую среду, и объекты этой среды. Вариантом ретрофлексии могут быть случаи аутоагрессии, в клиническом материале также нередко примеры автомобильных аварий обнаруживают смысл приходящего извне наказания за сознательно не принимаемые или отвергаемые поступки. Контакт и его границы – явления развивающиеся. Взрослея, человек учится получать поддержку не от других, а от самого себя, мобилизуя собственные психологические ресурсы. Для того чтобы это происходило эффективно, человеку необходимы фрустрации как источник опыта. Если фрустраций недостаточно, человек начинает играть фиктивные роли, отчуждать самого себя и отдаляться от состояния полноценности, автономии и самодостаточности. Цели гештальттерапии, как они формулировались Ф.Перлзом, – помочь человеку нуждаться в поддержке окружающей среды и перейти к независимости. Таким образом, вариант гештальтпсихологической теории личности, предложенной Ф.Перлзом, акцентирует внимание на понятии границ и их целостности, обращает внимание на динамику состояния границ, которые возникают не навсегда, а в рамках определенных ограниченных во времени психологических ситуаций (принцип современности К.Левина в интерпретации Ф. Перлза получил известность как принцип «здесь-и-теперь»). Ф. Перлз обозначил также и типичные варианты нарушения границ контакта. Поскольку совокупность контактов представляет собой самость, очевидно, что она формируется в процессе прохождения через различные ситуации. 1.2.4. Символизация среды в аналитической психологии К.Г.Юнга Связь и взаимопревращения ментального и материального, внешнего и внутреннего в человеческой жизнедеятельности признавались психологами различных направлений. Основатель аналитической психологии К.Г. Юнг рассматривал эти процессы в связи с понятием коллективного бессознательного, а также с проблемой синхронистичности и прорицания [292-297]. Он глубоко исследовал природу интимной связи внутренней жизни человека с объектами непсихическими, существующими вовне. Поскольку сознание представляет собой поздно возникшее явление, лишь верхушку айсберга психической жизни человека, то информация должна достигнуть некоторого порога, чтобы оказаться осознанной. Оставаясь же досознательной, реальность проявляет себя материально, физически, в том числе и через средовые объекты. К.Г. Юнг справедливо полагал, что европейский способ каузального мышления, отграничивающий психические явления от физических, не может быть рассмотрен как наиболее мощный способ познания бытия. Существуют культуры (например, древнекитайская), в которых время рассматривалось не как однонаправленное, а как циклическое, в силу чего основное значение придавалось не последовательности физических и психических событий, а их одновременному появлению в поле времени (или, позже, - смысловом поле). Китайская культура поощряла сензитивность к такого рода одновременности, особенно при совершении значимых событий, которые должны были очень подробно протоколироваться. Примечательно, что качественное толкование событий не имело ничего общего со статистически подтвержденной достоверностью – целесообразность герменевтического, а не объяснительного принципа в понимании значимых событий обусловлена еще и тем, что, как справедливо отмечала М.-Л.фон Франц, значимые события в жизни человека всегда единичны [259]. Во многих случаях физические обстоятельства (место, предметы, атрибуты) происходящего сакрализовывались, символизируя ресурс значимости возможного события. Сакрализация места, использование тотемов очевидным образом выходят за рамки эксплуатации исключительно физических свойств места или предмета, превращая объекты в символы, которые могут бессознательно, иррационально привлекать или отвергаться на основании информации о его причастности к архетипическому событию, сохраненной в личном или коллективном бессознательном (и таким образом, используя терминологию К. Левина, включаются в жизненное пространство человека). Отмечая контекстуальность человеческого бытия, К.Г. Юнг особое внимание уделял приватности жилища. Он подчеркивал, что даже в беднейших индийских хижинах всегда существовало отделенное занавеской укромное место уединения, где человек мог посвящать себя медитациям. Уподобление человека его обиталищу мы можем проследить не только в теоретических работах, но и в практике собственной жизни К.Г.Юнга, который на протяжении более чем 30 лет строил свой дом с башней, архитектура которого следовала логике переживаемых им кризисов и озарений. «С самого начала Башня была для меня местом зрелости, материнским лоном, где я мог стать тем, чем я был, есть и буду. …Она очень помогала мне, она как бы утверждала меня в самом себе. Я строил дом по частям, следуя всего лишь нуждам момента и не задумываясь о внутренней взаимозависимости того, что строится. Можно сказать, что я строил дом как бы во сне. Лишь после, увидев то, что получилось, я обнаружил некий образ, полный смысла: символ душевной цельности» [292, 224]. Таким образом, человек может быть понят только в контексте условий своей жизни: среда, в которую человек попадает, которую он принимает или создает, метафорически и опосредствованно, а иногда и напрямую также отражает его психические свойства и потребности. 1.2.5. Роль среды в эпигенетической теории Э. Эриксона Хотя среда и физическое пространство могут быть «объективно» одними и теми же для всех людей, живущих в них, психологическое пространство всегда уникально, потому что его основой является переживание «Эго» и личная идентичность человека. Психоанализ, усовершенствованный этологическим подходом, привел к возникновению Эго-психологии Э. Эриксона, для которой пространственные категории были также небезразличны. «Определенные приемы психоаналитического рассуждения, приемы рассмотрения среды как «внешнего мира» или «объективного мира» не учитывают ее всеобъемлющей реальности. Немецкие этологи ввели термин «Umwelt», обозначающий не просто окружающую среду, но среду, существующую в человеке. И действительно, с точки зрения развития «прошлое» окружение всегда присутствует в нас; а поскольку мы живем в процессе постоянного превращения настоящего в «прошлое», мы никогда – даже в момент рождения – не сталкиваемся со средой – людьми, которые избежали воздействия какой-либо другой среды», - писал Э. Эриксон [291, 33]. Для Э. Эриксона исключительно важным было переживание цельности, непрерывности и тождества, сводящего воедино внутренний и внешний мир. Вообще понятия внешнего и внутреннего, а также их соотношение в концепции Э. Эриксона занимают не менее важное место, чем ключевая категория идентичности. Точного определения идентичности Эриксон не давал, но в психологии принято понимать этот термин как устойчивый образ Я, определяющий соответствующие ему способы поведения и представляющий условие психического здоровья и психологического благополучия. Если выразиться более кратко, то идентичность – это ментальный и поведенческий ответ на вопрос: «Кто Я?». Идентичность открывается посредством переживания – узнавания «своего» вовне и внутри себя, на что обращал внимание еще У. Джемс. Первичная цельность, переживание которой возникает еще во младенчестве и подразумевает, что внутренний и внешний мир могут восприниматься взаимосвязанно и как благо, становится первичным источником доверия к миру. Чувство базисного доверия представляет собой первый онтогенетически возникающий компонент идентичности, второй компонент – это чувство автономии, а третий – чувство инициативности. В ходе прохождения через нормативные кризисы человек подтверждает прежнюю или обретает новую идентичность. Для нас исключительно важны рассуждения и наблюдения Эриксона, касающиеся проблем половой идентичности, которые во многом близки идее ортодоксального психоанализа о том, что тело – это судьба. Эриксон полагал, предвосхищая во многом положения эволюционной теории пола, что истоки половых различий в поведении и самосознании мы можем найти в различных биологических функциях мужчин и женщин, закрепившихся и анатомически: женщины имеют «внутреннее пространство» для вынашивания ребенка, которое способно принимать, а мужчины, напротив, вынесенный за пределы тела орган деторождения, предназначенный для «вторжения». Наблюдая игры детей различного пола, а позже анализируя фильмы об обрядах в архаичных культурах и о поведении приматов, Э. Эриксон отметил важность пространственных категорий в творчестве детей. Так, девочки в своих играх и постройках выделили внутреннее пространство: это было огороженное место или расставленная мебель, люди и животные, как правило, находились внутри. Сценки обычно представляли собой бытовые события, но иногда в это внутреннее пространство «вторгались» опасные животные или мужчины (клиническая практика отмечает чисто женский характер такого нарушения как агорафобия, то есть страх открытого пространства). Рисунок 1. Организация игрового пространства девочкой 5,2 лет Мальчики играли и строили иначе: они увлекались воздвижением конусообразных или цилиндрических (фаллических) построек, а действие происходило исключительно на открытом пространстве, позы персонажей были динамичными, а сценарии включали обычно происшествия, уличные сцены, которые приводили и к катастрофам. Руины, по наблюдению Эриксона, встречались только у мальчиков (Проведенные нами позже собственные исследования построек мальчиков и девочек подтвердили наблюдения Эриксона – Рисунок 1, Рисунок 2). Рисунок 2. Организация игрового пространства мальчиком 5,6 лет «Итак, в мужском и женском пространстве преобладали, соответственно: высота и обвалы, интенсивное регулируемое движение и статичное внутреннее пространство, незамкнутое либо просто огороженное, мирное или подвергшееся нападению» [291, 288]. На материале этнографических данных и клинических случаев Эриксон показал, что, действительно, женщины в своей жизнедеятельности более склонны осваивать «внутреннее пространство» и что поэтому реализация в большом социуме (например, профессиональная) – более сложная для них задача, требующая ломки естественной логики поведения. Таким образом, в рамках Эго-психологии Э. Эриксона также утвердились, хотя и на ограниченно гендерном материале, идея изоморфности внешнего и внутреннего мира и избирательной способности обретать или конструировать в объективной среде предметы удовлетворения потребностей, что указывает на идентификацию человека со средой и осуществление себя в среде. 1.2.6. Идентификация-сепарация как механизмы развития личности в теории объектных отношений В рамках других, более современных, модификаций психоаналитических теорий ценными для нашего исследования являются категории отчуждения и обособления, а также сепарации, которые развивались в основном в работах М. Кляйн и М. Малер, посвященных онтогенезу объектных отношений [97]. Идеи приближения к миру (вплоть до слияния с ним) и удаления от него (вплоть до отчуждения) являются сквозными: идентификация и сепарация рассматривались как диалектически связанные между собой механизмы развития личности, а интроекция и проекция, также имеющие противоположные направления, – как основа социализации и развития Эго. Эти динамические явления могут описываться на языке как чувств, так и аллегорий, на символическом языке предметов и вещей – «хорошей» или «плохой» материнской груди, принимаемых или отвергаемых частей собственного тела. По наблюдениям М. Кляйн и М. Малер, эмоциональная депривированность ребенка в раннем детстве может приводить к закреплению таких черт, как, например, жадность или аутистическая отчужденность, которые отражают тенденции к расширению или обороне границ психологического пространства. М.Малер считала постепенное отделение от матери (самого существенного объекта внешней среды) естественным и необходимым процессом, в котором можно выделить четыре этапа, связанных с ускорением или замедлением сепарации. Первый этап (нормального аутизма, от 0 до 3 месяцев) характеризуется отсутствием собственного отношения ребенка к матери: младенец не различает внешние и внутренние стимулы и не чувствителен к обращениям взрослого. Но благодаря постоянному вниманию матери, ее заботе и уходу он переходит к следующему этапу — фазе нормального симбиоза. На этом этапе мать и ребенок существуют в диадном единстве: ребенок не отделяет себя от матери и не воспринимает ее отдельно. Его Эго воплощено в фигуре матери, но начинают возникать и представления о своем физическом Эго. Удовольствие или неудовольствие от удовлетворения физических потребностей формирует первый эмоциональный опыт младенца. Это очень важный этап в становлении личности. Некоторые психические отклонения (шизофрения, аутизм) М.Малер объясняла отсутствием фазы нормального симбиоза в жизни ребенка, которая при обычном развитии продолжается от 3 до б—7 месяцев, после чего наступает следующий этап отделения от матери. Третий этап (автономного функционирования) продолжается от 7-8 до 20 месяцев. В начале этого этапа мать является для ребенка опорой и источником эмоциональной поддержки, которая осуществляется через физический контакт. Затем ребенок начинает самостоятельно ходить, что позволяет ему физически отдаляться от матери и поддерживать с ней лишь сенсорную связь (то есть видеть и слышать). Самостоятельные действия приводят ребенка к осознанию своей отдельности, самостоятельности и в то же время к ограниченности своих возможностей. Это приводит к третьей, критической, фазе, которую М. Малер назвала кризисом приближения. Здесь сталкиваются две тенденции: стремление соединиться с матерью (слиться с любимым объектом) и страх потерять свою автономию, протест против нарушения самостоятельности. Большинство детей естественно преодолевают кризис приближения и могут спокойно действовать на относительной дистанции от матери. Четвертый этап, продолжающийся приблизительно до двух лет, назван периодом консолидации индивидуальности. Переживаемая константность себя и матери, возникающая на этом этапе, делает возможным овладение речью, усвоение образцов поведения взрослых, выражение своих желаний и фантазий в символической игре. Эмоционально-объектная константность позволяет интегрировать «хороший» и «плохой» образ матери в единое представление, не зависящее от ситуативных обстоятельств [23]. Согласно теории объектных отношений, надежная привязанность способствует чувству доверия к миру и уверенности в себе, а эмоциональная депривация стимулируют усилия по самоутверждению, которые могут иметь не только конструктивный, но и деструктивный характер и переходит во взрослый возраст человека. Таким образом, теория объектных отношений связывает целостность личности как субъекта действия с опытом сепарации от главного объекта жизненного пространства – матери. 1.2.7. Двойственность природы человека в ранних работах Д.Н.Узнадзе В российской психологии традиция объяснения развития личности через средовые категории связана с трудами Д.Н. Узнадзе и Л.С.Выготского. В своих ранних неопубликованных работах Д.Н.Узнадзе указывал на двойственность природы человека: с одной стороны, это идеальная всеобщность, независимость от пространства и времени, а с другой - реальная ограниченность пространством и временем [1]. Идеальная всеобщность никогда не может быть реализована в полной мере, представляя собой своеобразный предел, ориентир в человеческом развитии. Однако, будучи недостижимой, идеальная всеобщность все же побуждает человека стремиться к ней, и каждый шаг на пути реализации этой тенденции достигается творческим преобразованием внешнего мира и самого себя. Из-за реальной ограниченности человек не весь поддается творческому преобразованию. «Только то, что было творчески преобразовано, стало частью личности и, с другой стороны, только то, что стало частью личности, отделилось от всего остального мира и стало его средой. Другими словами, то, что было преобразовано человеком, образовало вместе с человеком новую объединяющую их инстанцию – личность, и стало ее составной, с другой стороны преобразованная часть реальности отделилась от остального мира и превратилась в среду» (Цит. по [1, 58]). Таким образом, среда – это промежуточная, буферная зона между человеком и остальным миром, это наиболее близко находящаяся от него часть мира, которая может быть включена в его личность. В работах Д.Н.Узнадзе также обозначены пространственные измерения личности, к которым он относил 1) Тело человека (его конституцию, позу, движения, средства невербальной коммуникации, танец) 2) Одежду (костюм), включая украшения и оружие как часть костюма, 3) Мебель и другие предметы быта, 4) Разные архитектурные объемы и пространства. Таким образом, подобно У.Джемсу, Д.Н.Узнадзе считал естественно входящими в структуру личности бытовые объекты, которые способствуют поддержанию ее индивидуальных самобытных качеств, и так же не противопоставлял личность среде ее жизнедеятельности. Идеи Д.Н.Узнадзе, по-видимому, испытали воздействие научной школы К.Левина. Они созвучны также учению о субъекте жизни С.Л.Рубинштейна, и идее интериоризации-экстериоризации, развиваемой в школе Л.С.Выготского. В отечественной психологии также всегда утверждалось, что именно среда представляет собой источник психического развития человека, но, соглашаясь с признанием того, что основными механизмами развития личности выступают уподобление и присвоение, российская психология все же не уделяла достаточного внимания рассмотрению внутреннего мира человека как относительно суверенного и автономного, что было обусловлено господством марксистской идеологии, понимающей личность как отражение общественных отношений. Итак, в психологии личности различных школ и направлений мы находим взаимодополняющие подтверждения, во-первых, важности и эвристичности использования топологических и средовых категорий и, во-вторых, - роли личностных границ в описании феноменологии, динамики и онтогенеза личности. 1.3. Психология среды как предпосылка изучения психологического пространства личности Другим важнейшим источником разработки нашего подхода является психология жизненной среды – научное направление, которое изучает зависимость деятельности, психических и психологических процессов от конкретных объективных условий различного уровня и содержания, которые, часто оставаясь неосознанными, тем не менее влияют на психику. Наиболее активными потребителями этих знаний являются инженерная психология, психология стресса, психология архитектуры, социальная психология, а в последнее время – также психология развития и психотерапия. 1.3.1. Среда как междисциплинарное понятие Термин «среда» (milieu) был введен философом-позитивистом И.А. Тэном, который исследовал генезис выдающихся способностей, для обозначения противоположного врожденным качествам человека полюса - социальных, духовных, культурных условий жизни их обладателей. Одновременно это понятие стало использоваться и в экологии (от греческого «эйкос», что означает «дом») для описания совокупности природных условий жизни различных видов (environment). Оба термина переводятся на русский язык идентично. В культуре понятие «среда» (например, образовательная среда, развивающая среда) используется скорее как метафора [171]. Остановимся на некоторых характеристиках среды как естественнонаучного понятия. Поскольку основным показателем благополучия в живом мире является количество потомства, то среда описывалась так называемым логистическим уравнением: dN / dt=rN(K-N)-mN, где r и m – постоянные рождаемости и смертности, а K – «несущая способность» окружающей среды. В зависимости от «несущей способности», включающей в себя в основном наличие личной территории и питание, вид либо увеличивает свою численность, либо сокращает ее. То есть качество среды для всех видов соотносится с потребностями живых существ и уже в этом смысле не является исключительно объективным. Среда может быть стабилизирующей и движущей: в стабилизирующей морфология и поведение вида приспособлено к существующим условиям, а появление новообразований маловероятно. В движущей среде часть популяции оказывается в зоне дезадаптации, а у оставшейся начинают вырабатываться и закрепляться новые эволюционно значимые качества. Поскольку для человеческого вида вымирание или укрепление связано не только с физическим, но и с культурным воспроизведением, «несущая способность» среды включает в себя также социально-культурные параметры, такие как доступность образования, количество рабочих мест, психологический микроклимат. Эти параметры не связаны напрямую с природным равновесием: так, например, отмечалось, что войны способствуют увеличению количества гениальных открытий, в то время как в стабилизирующей среде потребность в них существенно ниже. Научные предпосылки средового подхода можно обнаружить в различных дисциплинах. Экология рассматривает среду как целостную саморегулирующуюся систему, в которой не отдается предпочтений интересам отдельного вида. Этологи также изучают психические проявления как обусловленные условиями проживания и задачами приспособления, но при этом в основном обращает внимание на жесткие конструкции поведения – инстинкты и поведенческие программы. Социология рассматривает среду как условие и результат взаимодействия людей, осуществляя связь между объективными и субъективными переменными (в частности, благодаря работам О. Конта и Р. Соммера возникло новое научное направление – проксимика, предметом которой является видоизменение деятельности и общения в различных пространственно-территориальных условиях). Социология породила один из вариантов средового моделирования – социальную инженерию (несколько утопическое направление прикладной социологии, занимающееся конструированием гармоничных сообществ). Глубокий анализ особенностей современной среды обитания человека представлен в работах К. Лоренца [130]. Отмечая тот факт, что в природе господствует гомеостазис и очень мало систем с положительной обратной связью, Лоренц констатировал, что при нарушениях функционирования положительная обратная связь начинает преобладать. Остановимся на двух (из восьми) обстоятельствах жизни современного человека, которые представляют собой средовые нарушения. Во-первых, это перенаселение Земли, вынуждающее каждого человека защищаться от избыточных социальных контактов и возбуждающее агрессивность вследствие скученности, приводя к возрастанию общего недружелюбия пропорционально плотности населения. Во-вторых, это опустошение естественного жизненного пространства, разрушающее природную внешнюю среду и убивающее в человеке уважение к природе. «Откуда возьмется у подрастающего человека благоговение перед чем бы то ни было, если все, что он видит вокруг себя, является делом рук человеческих, и притом весьма убогим и безобразным?», - пишет Лоренц [129, 14]. И лишь относительно недавно экологическое сознание стало изменяться, отходя от инструментально-потребительского отношения ко внешнему миру к диалогичному, сохраняющему, синергичному, доверяющему способности среды как сложной системы к самоорганизации. Иллюзия управления природой приводит к появлению серьезных этикопсихологических проблем (например, родительство при искусственном оплодотворении или клонировании). Таким образом, многие негативные особенности современного человека объективно вызваны содержанием среды и, конкретнее, цивилизации, в которой он живет. «…Средообразование в силу своей невежественности по отношению к человеку, незнания его истинных качеств и потребностей способно оказывать в основном отрицательное влияние на людей», - отмечают эстонские исследователи [231, 28]. Однако ресурсы управляемого средообразования также не должны переоцениваться; они должны всего лишь осознаваться и приниматься во внимание. «Осознанное средообразование может содействовать профилактике недоразвития, если знать, какие факторы среды и в каком специфическом возрасте имеют влияние на процесс развития», - отмечала К. Лийк [123, 72]. Как мы увидим ниже, возможности средового моделирования в силу недоучета сложности самоорганизующейся системы «человек в среде» ограничены, и попытки создать гармоничное сообщество средствами социально-архитектурной инженерии оказались утопичными. 1.3.2. Категория среды в современной психологии Понятие «среда» используется более ста лет; между тем терминологические изыскания показывают, что его содержание располагается в континууме от совокупности внешних стимулов, которые сопровождают человека на протяжении всей жизни, до системы взаимодействия человека с миром как единства субъективного и объективного в жизнедеятельности человека, обладающего структурой и познаваемого в его различных измерениях всеми существующими научными дисциплинами. Поскольку по отношению к психологическому пространству в нашем понимании исходным является понятие обычного физического пространства как средовой категории, необходимо остановиться на некоторых терминологических моментах более подробно. При понимании среды как психологической категории для нас особенно важны три момента: во-первых, понимается она как объективное или субъективное явление, во-вторых, какую имеет структуру и, втретьих, как субъект взаимодействует со средой. По мнению многих авторов, выбор концепций пространства, на основании которых строятся наши представления о среде, отражает проблемы нашего времени, которое продолжает преодолевать противоречие между философией Ф. Бэкона и Р. Декарта, возникшее в Новое Время [289]. Ф. Бэкон провозглашал в познании мира такие принципы как эмпиризм, редукционизм, дискретность. Р. Декарт, в противоположность ему, настаивал на рационализме, антиредукционизме и континуальности пространства. И сейчас продолжают сосуществовать два представления: бэконовско-ньютоновское, согласно которому пространство – это пустой ящик, заполненный телами, и картезианское, в соответствии с которым пространство – это среда, особым состоянием которой являются и отдельные тела, и взаимодействия между ними. По-разному в истории культуры решался и вопрос о соотношении субъекта и среды. Здесь можно выделить две точки зрения. 1. Человеческая психика рассматривается изначально как непространственная и обретающая пространственность путем интериоризации, «врастания извне вовнутрь». Эта позиция представлена в отечественной школе деятельности. придерживалась 2. Экзистенциальная диаметрально и трансперсональная противоположного утверждения об психология изначальной «пространственности» психического, а экстериоризация субъектом внутреннего мира образует его психологическую ситуацию. Таким образом, суть первой точки зрения: субъект – это «вместилище» предметного содержания среды, суть второй: среда – это «сцена», на которой разыгрываются внутренние коллизии субъекта. Остановимся на нескольких точках зрения современных отечественных авторов по поводу этих вопросов. А.П. Мардер дает строгое определение среды: это материальное окружение [139]. В. Курт-Умеров и И. и Л. Сердюки также считают, что среда - это объективно существующая реальность, определяющая обратные связи в системе более высокого иерархического уровня [221]. Она включает в качестве подсистем биологическую среду, психологическую (психофизиологическое состояние человека в зависимости от поставленных культурную, деятельностную, целей и полученных пространственную и результатов деятельности), вещественную. Ю.А. Лерик, справедливо отмечая, что средовые исследования знаменуют собой переход к системным исследованиям, выделял следующие свойства среды: 1) Среда всегда относительна и определяется объектом, среда которого исследуется, 2) Среда всегда внешняя, то есть расположена вне объекта, 3) Среда взаимодействует с объектом как совокупность всех своих структурных элементов [122]. Таким образом, Лерик придерживается традиционной, но несколько устаревшей точки зрения о противопоставленности объекта и среды. Я.К. Трушиньш определяет жизненную среду человека как систему, включающую в соответствии с основными жизненными сферами (природой, общением и ноосферой) природную, социальную и психологическую среды, каждая из которых частично захватывает и самого субъекта [300]. В.Л. Глазычев дает описательное определение, отмечая, что среда – это скорее идеология, и выделяя в «средовом движении» три компонента: деятельность, направленную на среду, поведение под влиянием среды, понимание (рефлексию) среды [250]. Е.А. Маралова определяет среду в рамках обыденного опыта как набор воздействий, которые могут быть внешними и внутренними, и справедливо отмечает, что, хотя сред может быть много, все же ведь круг воздействий на объект ограничивается принадлежностью объекта конкретному времени и месту. Таким образом, среда не абсолютна, а «отсчитывается» от действующего субъекта. Маралова считает, что устойчивость взаимоотношений объекта и среды определяется принципом дополнительности – то есть все то, что принадлежит среде, противостоит субъекту [137]. Однако не все исследователи солидарны в признании объективности природы среды. Так, Ю. Воогланд и К. Нигесен отмечают, что экологическую систему развивает субъект и что среда всегда отражается в сознании субъекта как ситуация, включающая, среди прочего, и его собственное состояние [39]. Структуру среды эти авторы представляют как систему из физической, психологической и социальной сред. Мысль о субъективном характере средовых воздействий и образа среды сформулирована еще более отчетливо в работах Д.Р. Михайлова, Г.З. Каганова, Д.В. Ольшанского [144; 83; 183]. Д.Р. Михайлов полагает, что для понимания субъектносредовых отношений важнее не отношение к среде (гносеология), а разные варианты врастания и укорененности в среде (онтология) [144]. Существуя в одной и той же среде, субъекты могут при этом иметь различные установки на нее, то есть разную структуру сращенности со средой (термин, близкий по значению понятию «контакт» в гештальпсихологии). Поэтому объективно «одинаковые» условия получают различные интерпретации. При этом фундаментальной характеристикой состояния субъекта и среды считается маргинальность (от лат margo – границы, предел), то есть границы между субъектом и тем, что находится за его пределами. Г.З. Каганов при определении среды решающее значение придает субъектности: если все окружение человека представляет собой множество, то среда – это подмножество, включенное в непосредственную деятельность субъекта [83]. Таким образом в ряду дефиниций среды мы встречаем указание на относительность и функциональную заданность (оперативность) среды. Оригинальный взгляд на природу среды, выработанный Д.В. Ольшанским, привел к использованию «постсредовых» категорий «Психологического образа» жизни и «Субъективного пространства жизнедеятельности» [183]. Психологический образ жизни включает в себе систему потребностей, норм и личностного понимания причинности исследователь больше акцентирует не пространственные, а, следуя логике К. Левина, временные аспекты жизнедеятельности. Во временной проекции жизни Ольшанский выделяет три аспекта: 1) внутреннюю модель прошлого опыта и прошлой жизни, 2) актуальную модель жизни, которая включает в себя а) идеальную актуальную жизнь, б) коррекционную матрицу и в) реальную поведенческую программу и, наконец, 3) перспективу личности во времени. Психологический образ жизни всегда субъективен. Отмечая, что понятие «субъективное пространство жизнедеятельности» близко понятиям «психологическое поле» К. Левина, «Жизненное пространство» Э. Брунсвика, «Субъект среды» Я. Икскюля, Ольшанский заключает: «Таким образом, становится ясным, что нельзя говорить о скольнибудь объективной среде непосредственного обитания человека. Среда его жизни всегда опосредована его психикой, а следовательно, субъективирована. «Средовой подход» не имеет смысла в своем объективирующем социологическом выражении» [181, 56]. Продолжая методологию субъектного отношения к среде, Ю.Г. Панюкова также сосредоточилась на ментальных репрезентациях разных средовых составляющих, причем в качестве единицы такой репрезентации, которую нельзя раздробить на более мелкие единицы, она предлагает «место-ситуацию»: форму репрезентации пространственнопредметной среды жизнедеятельности субъекта, где место характеризует пространственные параметры среды, а ситуация – ее временные параметры [191]. Нужно отметить, что вообще термин пространственно-предметная среда в настоящее время столь распространен в исследованиях, особенно прикладного характера, что часто даже используют его аббревиатуру (ПрПС). В своем эмпирическом исследовании Ю.Г. Панюкова показала, что для человека разные составляющие среды эмоционально ранжируются также по-разному, в зависимости от тех потребностей, которые субъект привык или ожидает удовлетворить, находясь внутри них. Так, использование психосемантических методов показало, что в сознании человека среда в большей степени представлена местами-ситуациями природной и рекреационной среды, в меньшей степени – местами-ситуациями городской среды. Эти и другие типы («жилая», «производственная (образовательная)», «рекреационная», «природная» и «городская») представлены разными свойствами (параметрами). В оценке мест-ситуаций приватного характера - природной (рекреационной) и жилой среды преобладает содержательный (ценностно-смысловой) аспект, представленный такими параметрами, как «полезный», «избыточный», «контролируемый», «доступный», «красивый», «свободный», «спокойный», «родной». В оценке же городской (публичной) среды господствует формальный аспект, представленный таким шкалами, как «большой», «прочный», «динамичный», «упорядоченный». Таким образом, становится понятным, что приватность (интимность) для субъекта разных подсред неодинакова, что он, вповидимому, по-разному идентифицируется с ними и защищает их. Еще одна позиция представлена в работах Д.А. Леонтьева и Н.Б. Шкопорова [121; 283]. Отмечая принципиальную невозможность изучать среду изолированного индивида, Д.А. Леонтьев считает целесообразным использование понятия «жизненный мир» и подчеркивает, что жизненный мир не складывается из функциональных «сред», а первичен по отношению к ним и изначально целостен. Н.Б. Шкопоров говорит о том, что в реальности между субъектом и средой происходит постоянное взаимопроникновение, которое может осуществляться в четырех сферах: 1) экологической, 2) поведенческой, 3) эмоциональной и 4) когнитивной [226]. Учитывая подвижность этих границ, имеет смысл использовать понятие психологического пространства личности. Таким образом Н.Б. Шкопоров предвосхитил появление основного понятия нашего собственного подхода. А.П. Зинченко и И. Ткачиков говорят о том, что в основе оценки дружественности среды и ее осознанного планирования должен лежать учет потребностей человека как основы его любой активности: только при этом условии среда может быть адекватно изучена и спроектирована [75; 241]. А позиция О. Кальюнди еще более радикальна: в работе этого автора среда определяется ни много ни мало как «специфическая форма мысли», потому что, исследуя среду, мы имеем дело не с вещами и объектами, которые наблюдаем, но и с субъектом, пользующимся этими вещами, а также наблюдающим и вещи, и самого себя [87]. Поэтому ключевыми в описании конкретной среды конкретного субъекта должны быть следующие два вопроса: 1) Какие свойства вещей делают возможным познание среды? и 2) Какие свойства субъекта организуют среду? Объекты сами по себе вещественны, но могут быть представлены в понятиях или образах и входят в ситуацию деятельности. Поэтому среда, по мнению О. Кальюнди, представляет собой концепт позитивной научной мысли о чем-то в реальности, и свойства вещей существуют как всего лишь как потенциальные возможности, пока не проявятся субъектом. Ю. Круусвалл отмечает, что среда в обыденном понимании – это та часть окружающего мира, с которой непосредственно взаимодействует данное существо [105]. С деятельностью определение среды, по его мнению, связывать неправомерно, так как она есть и у животных. Таким образом, главный вопрос - где проложить границу среды? Ю. Круусвалл полагает, что это сделать можно только по типизации объектов среды и делает вывод о том, что среда – это понятие метаязыка, которое позволяет лучше выразить научные концепции и результаты исследования и благодаря своей относительной неопределенности хорошо дополняет однородный арсенал системно-структурных понятий. Близкая точка зрения на природу среды высказывается также и Т. Райтвийром, который полагает, что среда всегда отсчитывается от субъекта [209]. М.Р. Савченко, описывая средовую картину мира, отмечает, что она не дискретна, а непрерывна: если в объектной картине мира каждый фрагмент равен самому себе, независимо от наличия других фрагментов, то в средовой картине действительность слитна [217]. Таким образом, выделять структуру среды полезно, но этого недостаточно для понимания результирующего воздействия. Подводя итоги научным дискуссиям относительно понятия среды, Ю. Круусвалл и Д.Р. Михайлов констатировали, что среду можно описывать как целостную или множественную, субъективную или объективную, и в этом процессе происходит превращение архитектора в психолога, а географа – в социолога, но ни одной частной дисциплины сейчас недостаточно для описания средовых проявлений: метод понимания переводит взгляд от феноменологического и позитивного уровней к метатеоретическому. Понятие «границы» - это первый шаг содержательного понимания «средового субъекта». Вторым шагом служит интерпретация границы как состояния «средового субъекта». Итак, анализ современного понимания среды позволяет отметить его эклектичность, не свободную от ньютоновско-декартовского противоречия: если Ньютон считал эвристичным членение среды на множество частных иерархий, то есть стремился выделить ее структуру, то Декарт, исходя из своего понимания тел как особых состояний среды, приходил к выводу, что среда первична по отношению к телам и, соответственно, изучаемые объекты (в нашем случае – человек) не могут быть противопоставлены окружающей их среде. Таким образом, картезианство освобождает от искусственного вычленения объектов из среды и ставит перед необходимостью определения границ целостной системы «субъект в среде». Обобщая современные взгляды на понимание среды, можно заметить радикальный отход от ее понимания как объективной реальности и решающем участии субъекта в создании того образа мира, жизненной среды или психологического пространства, который возникает, основываясь на его потребностях, и включает его самого как часть среды. Большинство современных исследователей рассматривает человека не как пассивный объект средовых воздействий, а как автора, субъекта взаимодействия со средой, включающей в себя физические (в том числе и собственное тело), социальные и ментальные составляющие. Субъект и среда находятся в постоянном взаимообмене информацией и энергией различного содержания. Субъект «вычерпывает» из среды необходимые и доступные ему ресурсы и потому вынужден выстраивать границы между собой и частью примыкающего мира и той объективной реальностью, которая не обладает субъективной значимостью. Что же касается структуры среды, то здесь тоже нет единого мнения. Все чаще она рассматривается как неделимое единство, как целостность, внутри которой условно можно выделить географическую, предметную (вещную), телесную среду, социум и ноосферу (систему установок и ценностей, идеологию). Некоторые авторы выделяют такие типы пространственно-предметной среды как жилая, производственная, образовательная, городская. Целесообразно дать характеристику нескольким составляющим среды, которые выделяются достаточно условно. Во-первых, говорят о физической среде, включающей природные объекты, искусственно созданные объекты (вещи) и собственное тело человека. Природная среда содержит климат, растительность и другие географические условия. Она влияет на развитие человека как организма, а опосредствованно – и на его психические особенности (дети охотников играют не в те игры, что дети шахтеров). В развитии психики отчетливо прослеживается географический детерминизм (связь географии – температуры, рельефа, пейзажа, и особенностей характера). Другой составляющей физических средовых воздействий является тело человека, в котором локализованы во времени и пространстве психологические события. Третья составляющая – это другие объекты (личные вещи, предметы, в случае социального отчуждения – другие люди). Будучи явлениями материальной культуры, они относятся также и культурной среде. Природная среда, вещи и собственное тело задают измерение пространственности в человеческом бытии. Физическая среда в целом, согласно К. Франку (K.A Frank), несет три функции: 1) поддержка определенных действий и стилей жизни, 2) способ выделения индивидуальности, 3) поддержка и конкретизация предпочитаемых форм человеческих контактов [329]. Перечисленные функции исключительно важны для формирования психологического пространства личности и межличностных отношений, где роль физической среды проявляется в следующих направлениях: 1) средовой детерминизм (непосредственное воздействие), 2) средовой поссибилизм (предоставляет возможности и ограничения) и 3) средовой пробабилизм (предоставляет возможности выбора, замедляет или ускоряет реакции, причиной которых среда не является). Во-вторых, используют понятие «социальная среда» – это семейное и общественное окружение. Выделяют большой и малый социумы; опыт, приобретенный в малом социуме, определяет особенности поведения в большом. На разных этапах развития жизненная среда изменяет свою значимость: в младенчестве важна природная среда и малый социум, затем (с подросткового возраста) начинает доминировать влияние большого социума, в пожилом возрасте вновь становится важным семейное окружение. В-третьих, выделяют культурную среду, которая содержит систему ценностей, идеологию (указания на то, как нужно и как воспрещается себя вести), закрепленную в значениях, социальных предметах и знаках. Составляющей культурной среды является также предметный мир, представленный в вещах, которые осваиваются в ходе развития предметной деятельности, когда раскрываются общественно закрепленные функции, для выполнения которых и был создан предмет. Человек по-разному взаимодействует с вещами. Они опосредствуют деятельность, направленную на выживание и развитие человека (орудия), но иногда начинают отвечать другим его потребностям, наделяться антропоморфными характеристиками или становиться социальными заместителями. Вещи служат установлению власти над миром и определению границ жизненного пространства человека. Вещь может становиться фетишем, обретать сверхзначимость в случае чрезмерно аффективного отношения к ней, получать символическое значение (талисман). Поэтому мир вещей отражает мир человеческого духа. Помимо вещей, культура представлена в системах знаков, чувственно воспринимаемых элементов действительности, выступающих в определенном значении и используемый для хранения и передачи информации. Если знак приобретает аффективно заряженное содержание, которое выходит за его границы, он становится символом (пиктограмма, надписи, подобные вывеске «нет выхода»). Система знаков складывается в язык, служащий средством человеческого мышления, самовыражения и общения. Нам близко понимание среды как системы взаимодействий человека и мира, для которой М. Черноушек предложил следующие характеристики [274]. 1. У среды отсутствуют твердо фиксированные рамки во времени и пространстве. 2. Она воздействует на все чувства сразу. 3. Среда дает не только главную, но и второстепенную (периферийную) информацию. 4. Она содержит всегда больше информации, чем человек способен переработать. 5. Среда воспринимается в связи с деятельностью. 6. Любая среда, наряду с материальными особенностями, обладает психологическими и символическими значениями. 7. Окружающая среда действует как единое целое. Таким образом, очевидно, что, находясь в одном месте в одно и то же время, люди могут существовать в нескольких средах, что обусловлено символическим смыслом многих средовых воздействий, который открывается только в контексте потребностей личности и ее психологического пространства. 1.3.3. Средовой подход к поведению и личности Признание фундаментальной роли средовых влияний на развитие поведения и личности привело к образованию в качестве научного направления экологического (средового) подхода, который оформился в США в середине 70-х годов, а затем распространился и в Европе. Термин «экологическая психология» был введен еще Дж. Гибсоном для объяснения эволюционной роли функции восприятия: он развивал концепцию допущений (affordances), определяющих границы принципиально возможных действий особи в среде. Применительно к человеку можно говорить о допущениях не только в физической, но и в социальной среде, благодаря чему возникает социальная компетентность как знание средовых ограничений. В странах бывшего СССР средовой подход получил распространение в Эстонии, а проявления средовых воздействий учитывались в отечественной психологии при изучении практически всех проблемных областей науки. Основная идея средового подхода – контекстуальность психических проявлений, динамично меняющихся в зависимости от среды. Это направление ориентировано прежде всего на естественные условия жизни, в то время как традиционные лабораторные эксперименты и клинические наблюдения, не обладают достаточной репрезентативностью, изучая либо психику в искусственных условиях, либо искаженную психику нездорового человека. Средовой подход в основном опирается на метод наблюдения как максимально сохраняющий естественность повседневных психических проявлений. Позже сторонники этого направления стали также использовать оценочные шкалы и другие варианты методик «карандаша и бумаги», а также средовое моделирование, но при этом никогда – классический эксперимент. Важным понятием экологического подхода является «средовой субъект» - человек, взаимодействующий с выбираемой и создаваемой им средой. В рамках экологического подхода получены богатые эмпирические данные, хорошо раскрывающие связь между средой и находящимся в ней человеком. Условно можно выделить два полюса, тяготеющие к «объектному» и «субъектному» рассмотрению человека в среде. Первое, сосредоточивается на тех средовых условиях, которые объективно воздействуют на различных людей, зачастую лишая их поведение и сознание индивидуальных особенностей. Раньше других составляющих среды стали изучаться характеристики архитектуры и жилища, призванные удовлетворять потребность каждого живого существа в территориальности. Представитель «объектного» подхода Роджер Баркер (R. Barker) на основе результатов структурированного наблюдения выдвинул концепцию «места поведения», согласно которой дети поступают по-разному в различных условиях, но склонны вести себя идентично на одной и той же территории, несмотря на очевидные индивидуальные различия [2; 306]. Таким образом, территория как бы деиндивидуализирует человека, навязывая ему паттерны поведения, и потому условием нормального развития индивидуальности является непременное наличие у человека «укромного убежища». Внутри «объектного» направления рассматриваются общие связи между средовыми переменными и психикой, и роль субъекта здесь весьма незначительна. Второе направление, «субъектное», признает взаимодействие и взаимопроникновение субъекта и среды, которое также, в свою очередь, изменяется в онтогенезе. Один из сторонников средового подхода Джоаким Вулвилл (J.F. Wohlwill), отмечая изменение меры активности субъекта, предложил 4 модели взаимодействия субъекта и среды [315]. Модель «больничной койки» характерна для первых месяцев жизни человека, отмеченных его почти полной пассивностью. В модели «луна-парка» объекты среды уже могут выбираться ребенком, но их влияние остается неизменным. В модели, названной «соревнованием пловцов», субъект следует своему пути, а среда - лишь контекст жизни. И, наконец, модель «теннисного мяча» характеризуется постоянным взаимодействием между субъектом и средой. Итак, чем моложе человек, тем более сильным оказывается воздействие среды; но по мере взросления его субъектность усиливается, и он начинает выбирать или преобразовывать среду сам. Еще один видный представитель экологического подхода, Урия Бронфенбреннер (U. Bronfenbrenner), предпринял попытку динамического ценностного анализа среды [124, 250]. По его мнению, среда содержит два основных измерения: это виды деятельности, в которые вовлечен человек, и характеристики наставников (учителей), которых он выбирает для себя в течение всей жизни. На разных стадиях развития человек меняет свою среду, причем в течение жизни роль собственной активности в формировании среды постоянно увеличивается. Бронфенбреннер представил модель среды как систему из четырех концентрических структур. Микросистема – это структура деятельностей, ролей и межличностных взаимодействий в данном конкретном окружении. То есть даже применительно к двум близнецам мы не можем признавать идентичность среды развития, потому что к ним предъявляются разные требования и разные ожидания. Мезосистема – структура взаимоотношения двух и более сред (семья и работа, дом и группа сверстников). Экзосистема – это среда, в пространстве которой происходят значимые события (круг общения). И, наконец, макросистема – субкультура (ценности, законы и традиции, которым следует человек). Бронфенбреннер полагал, что макросистема играет решающую роль в образе жизни человека, подчиняя себе все «внутренние» системы. Так, понятно, что если в стране не поощряется рождаемость, то ребенок будет расти в условиях материнской депривации, а микро-, мезо- и экзосистемы могут оказаться недостаточными, чтобы это компенсировать. С другой стороны, независимо от частных внешних условий, основные составляющие образа жизни и мировоззрения сохраняются в субкультуре. «Субъектное» направление наиболее последовательно представлено в «Концепции приватности» Ирвинга Альтмана (I. Altman), которая подробно разбирается в следующем разделе [302-304]. В рамках экологического подхода среда рассматривается не как нечто объективно существующее и внеположное внутреннему миру человека, а как реальность, обеспечивающая удовлетворение потребностей человека и подлежащая присвоению, персонализации (одноименная концепция Мати Хейдметса также рассматривается ниже). Присваивая и контролируя часть среды (территорию, вещи, социальные связи), человек обеспечивает свою безопасность и условия дальнейшего развития. Таким образом, среда в рамках экологического подхода – это не только материальное, но и психологическое явление, потому что она всегда презентирована познающему и обладающему потребностями субъекту. 1.3.4. Природные и архитектурные детерминанты психики и поведения Остановимся на некоторых эмпирических результатах, полученных в русле экологического подхода. Переменными, которые, оставаясь «за скобками» осознания, всегда действуют на поведение и межличностные отношения, являются природная и архитектурная среда. «Экологическое» самосознание в последнее время становится предметом особого внимания, потому что люди не всегда осознают природные или архитектурные условия своей жизни [309]. В нашей стране воздействие природной среды на психику человека изучалось в работах Б.А. Душкова, предлагающего разрабатывать новую отрасль знания – географическую психологию, цель которой он видит в выявлении связей между человеком, окружающей его природной средой и обществом [70; 71]. Б.А. Душков рассматривает воздействие таких переменных как природные ритмы, стихийные бедствия и психологические изменения человека в особых природных условиях. Географические воздействия рассматриваются им как универсальные, оказывающие воздействие на разные уровни индивидуальности. Они представляют собой естественный стрессор и в то же время источник адаптации, влияют на нравственный облик человека и даже определяют типологию преступности (в разных географических зонах различается и содержание преступлений). В более поздних работах Б.А. Душков разработал классификацию типов личности, народов и эпох. В психологии среды широко изучаются также различные элементы и составляющие искусственно созданной среды - городского пространства. Рассматривая общекультурное значение архитектуры, А.С. Ахиехер отмечает, что в постиндустриальном обществе воспроизводство среды есть часть воспроизводства самого общества, и в пределе человек превращает среду в персонифицированную, что побуждает бережно к ней относиться [15]. О. Кальюнди объясняет силу воздействия пространственных, и особенно архитектурных раздражителей с точки зрения нейропсихологии: поскольку пространственная ориентация обеспечивается в основном правым полушарием, то прослеживается сходство возникающего образа с глубинным психическим опытом, единым для всего живого [86]. Р.Ф. Ибрагимбекова, отношений между рассматривая человеком и архитектуру окружающей как средой, средство гармонизации изучала особенности эмоционального восприятия вертикали и горизонтали [79]. Мифология и этология подтверждают, что, будучи воспринятой в результате движения взора вверх, вертикаль порождает положительное эмоциональное сопереживание, а вниз – негативное. В исследовании 524 студентам различных национальностей расфокусированно предъявлялись различные архитектурные сооружения и ландшафты. Обнаружилось, что архитектурные объекты, в которых вертикалей было больше, распознавались значительно точнее и чаще вызывали положительные эмоции, позволяя сделать вывод о том, что присутствие вертикалей при восприятии архитектурных и природных объектов оказывается ключевым признаком и кросс-культурной инвариантой. Другие единицы архитектурного пространства предложил выделить А.В. Крашенинников [103]. Микропространство включает «персональное пространство», которое определяется «размером» (длиной-шириной), открытостью-закрытостью (границами), положением людей и направлением взаимодействия (ориентация). Студенты Архитектурного института (МАРХИ) выделили в качестве элементов городской среды Нишу, Угол, Стену, Узел и Площадь, в которых степень свободы человека меняется от 1 до 5: так, в нише можно только стоять, а на площади как стоять, так и перемещаться в четырех направлениях. Стандартизованная среда способствует публичности (подвижным играм, пешеходным прогулкам, хозяйственной деятельности), в то время как персонализованная среда – тихому отдыху, ожиданию и наблюдению. Делается вывод о том, что многие человеческие потребности в столичном городе остаются депривированными. Особая роль в жизни поселения принадлежит центральной площади. А.В. Степанов рассматривает ее как пространство конфликта, потому что она создает поле притяжения (там расположены дворец, храм, происходит торг), занимает ключевое положение в планировке города и, обладает большой вместительностью [236]. А Е.А. Борисевич, изучая функции центра города, отмечает, что в нем «сгущены» социально значимые отношения, потому что при продвижении к центру увеличивается целенаправленная деятельность, время пребывания и общее количество поведенческих актов на одного человека [22]. Очень многие исследователи изучают структуру и функции дворов и придомовых участков. Так, Д.Р. Михайлов рассматривает двор как временную структуру города: внутри двора нет границ, он пуст, и появление границ превращает двор в улицу; исчезновение границ улицы – во двор. Таким образом Д.Р. Михайлов определяет основную функцию городского двора: «Двор вообще есть орган, а улица – среда, связывающая органы в пространственно-временное тело субъекта» [144, 48]. А Г.И. Полторак, изучая динамику освоения нового района, обратила внимание на перенос акцента с общественного на индивидуальное [199]. Общественное озеленение очень скоро приводило к индивидуальному захвату придомовых участков, затем – оттоку других жителей от общественных, но уже захваченных территорий и, наконец, отгораживанию участков, юридически продолжающих оставаться общественной собственностью, что, на наш взгляд, выражает естественное человека иметь к личную территорию. Многие исследователи солидарны в том, что современная городская архитектура упрощает поведение, что она недружественна к человеку [202]. Эта мысль не нова: еще К. Лоренц отмечал, что современная архитектура, заменяющая людям природную среду, подобна раковым опухолям (спальный район – это множество одинаковых строений), а в переводе с эстетического на язык науки это означает потерю информации [129]. Отсутствие гармонии, в частности, редкость «золотого сечения» в современных постройках, проводят к тому, что человек не может восстанавливать свой психоэнергетический ресурс. А Н.Е. Прянишников и В.М. Петров полагают, что архитектурная среда способна влиять не только на общее состояние человека, но и на его межличностные отношения, причем двояким способом: 1) через организацию общего мироощущения человека, стимулирующего или ограничивающего потребность в межличностной коммуникации и 2) через создание практических возможностей для подобной коммуникации [204]. Закон Зипфа, согласно которому маленьких поселений много, а крупных городов мало, свидетельствует о том, что естественно складывающаяся архитектура стремится законсервировать традиционные формы общения (как в поселках, а не в столицах). Некоторые исследования сосредоточены на особо опасных фрагментах города – так, А. Лукетон-Сидерис (A. Loukaiton-Sideris) и Р. Лиггетт (R. Liggett) изучали влияние городской среды на преступность на автобусных остановках [362].Частные проявления зависимости общения от городской среды изучались также Е.Э. Павловской, К.К. Хачатрянцем, Д.В. Николаенко и другими исследованиями [188; 267; 178]. Значительное место среди средовых исследований занимает изучение феномена соседства. Разброс взглядов на это явление очень широк: от отрицания значимости локальных сообществ в человеческом поведении до полного детерминизма с их стороны. В последнее время наблюдается ренессанс идеи соседства, но уже не только в физическом, сколько в социальном смысле. Дж. Лансинг (J.B. Lansing) полагает, что соседство – это важная жизненная среда современного человека, способствующая его самоидентификации посредством эмоциональной привязанности к дому и местной социальной группе и обеспечивающая ему систему психологической поддержки [356]. М.П. Таут считает, что требования к пространственным условиям соседского взаимодействия включают активное использование придомовой территории для отдыха и общения; бесконфликтное распределение на территории различных по характеру видов деятельности; создание условий для соседских контактов; идентификацию жителей с пространством; отношение к нему как безопасному; исключение условий вынужденного общения; ограничение степени контроля со стороны соседей [241]. А М. Раудсепп, отмечая противоречивые тенденции урбанизации (которые благоприятны для креативности, доверия и толерантности, но одновременно приводят к поверхностным контактам, индивидуализму, отчужденности, распаду территориальных общностей, ослаблению родственных и соседских связей, аномии), также придает большое значение соседским отношениям [212]. Соседство исследователь определяет как социофизическое единство физических и микросоциальных условий; специфика соседских взаимоотношений, состоящая в сочетании пространственной близости с психологической дистанцией, ежедневной доступности с субъективной малозначимостью, делает их важным психотерапевтическим фактором - буфером при стрессах, ресурсом в кризисных ситуациях, компенсацией при дефиците общения. Раудсепп сформулировал и главные правила соседского поведения: это регуляция взаимных услуг (норма дружелюбия) и регуляция психологической дистанции (уважение приватности). По мнению другого исследователя, К. Франка (K.A. Frank), развитию соседских контактов способствуют три фактора: функциональная зависимость, наличие других связей, помимо пространственных, и отсутствие альтернатив. Кроме того, соседство прочнее в случаях социально-демографической гомогенности [329]. Соседство, однако, несет поддерживающую функцию только в тех случаях, где требования среды не превышают индивидуальных возможностей, то есть социальная среда соответствует личности, а преимущества общения превышают его издержки. Одновременно отмечается, что в ответ на экологический стрессор (например, загрязнение) интегрированность жителей всегда возрастает. 1.3.5. Моделирование жилого пространства за рубежом Особый участок среды представляет собой жилое пространство. По отношению к жилой среде могут быть сформулированы следующие требования: это 1) физическая и социальная безопасность, 2) контролируемость – предсказуемость, 3) возможность выбора и 4) эстетическая привлекательность. Несколько лет назад за рубежом особой популярностью пользовалась идея планирования жилой среды. В 1969 году Дж. Лансинг (J.B. Lansing) провел социологическое обследование 1200 жителей для сравнения планированных и непланированных районов [356]. Критериями планированности служили такие признаки как разнообразие типов жилища, гомогенность соседства, привлекательность среды, доступность рекреативных учреждений, ограждение пешеходов от транспорта, природный ландшафт, символическое значение местности и прочие. Интервью затрагивало четыре круга проблем: отношение к району в целом и удовлетворенность жизнью, отношение к соседству, использование рекреационных возможностей и повседневное передвижение жителей. Оказалось, что общая удовлетворенность районом была выше в планированных районах, но по уровню удовлетворенности жизнью различий не отмечалось. Общий вывод авторов гласит, что средства физического и социального планирования не влияют на качество жизни (семейные отношения, личные ценности и межличностные связи). Еще одна утопическая попытка построения идеального сообщества была предпринята М. Пинсоном (M. Pinson), изучавшим экспериментальный жилой комплекс Нанта, включающий 900 квартир и построенный на основании рекомендаций социологов [377]. Цели социального эксперимента состояли в создании нового качества местной жизни: гармонизации взаимоотношения разных социальных, этнических и возрастных групп и повышении социальной активности жителей, для чего использовались архитектурные возможности (акустическая изоляция квартир и возможность максимального уединения одновременно с богатой инфраструктурой, предоставляющей возможность повседневных контактов – внутренние улицы, децентрализованные общие помещения и т.д.). Результаты также оказались неутешительными. Основные цели достигнуты не были; у жителей комплекса отмечались чувство анонимости и бессилия, отсутствие безопасности и социального контроля, недоверие и конфликты между разными социальными группами. Целостной общности так и не возникло; лишь иммигранты достигали единства на основе общего языка. Общие помещения не сблизили группы, а оказались местом проявления конфликтов в борьбе за территорию, и более сильные в социальном отношении группы стали диктовать условия пользования общими помещениями и дискриминировать слабые группы, причем часть общих помещений оказалась просто поделена между группами. Общие выводы авторов гласят, что создать социальную гармонию на локальном уровне и лишь средовыми средствами невозможно, так как физическая среда может лишь модифицировать форму проявлений социальных противоречий. Формальная гомогенизация условий жизни сама по себе не ведет к гомогенизации образа жизни и сближению разных групп: культурные и экономические различия в схожих условиях проявляются еще сильнее, увеличивая гетерогенность образа жизни. Обобщая исследования городской среды, необходимо отметить вслед за К. Лоренцом, что, действительно, человек с точки зрения эволюции не создан городскими условиями и не всегда может к ним приспособиться. Нередко существующие нормативы архитектурных застроек не соответствуют принципу содержательной связности среды, и в такой ситуации происходит профанация содержания средовых отношений, ведущая к нарушению идентичности, распаду связей и затруднению общения [201]. Исследования средовых влияний на психические проявления открывает, наряду с интересными закономерностями, также недостаточность исключительно объектного подхода к человеку в среде и вплотную подводит к необходимости субъективизации средового подхода, внесения корректив в образ среды и мира исходя из качеств, установок и потребностей живущего в среде субъекта. 1.3.6. Исследования домашней среды И, наконец, отдельную область исследований представляют собой работы о влиянии среды и структуры жилища на особенности семьи и, более конкретно, - на подрастающего ребенка [88]. Как правило, они не обладают достаточным уровнем обобщенности и представляют скорее постановку проблемы, чем ее решение. Так, И.И. Лучкова сформулировала практические вопросы специалистам по изучению среды ребенка: Нужно ли физически или условно (цветом) разделять комнату для двух детей? Стоит ли расставлять мебель в центре и освобождать окна и стены? Как взаимодействует человек с искусственной зеленью? Все эти факторы рассматриваются как ресурсы естественного саногенного поведения детей [133]. За рубежом, а также и в отечественной психологии, широко обсуждается вопрос о среде повседневной жизнедеятельности ребенка и ее развивающей роли. Так, П. Гамп (P. Gump), анализируя среду детских учреждений в рамках концепции места Р. Баркера, сравнивал поведение детей в традиционных и «открытых», в маленьких и больших школах, а также в университете [336]. Результаты включают критерии дружественной среды и могут быть перенесены также и на нашу культуру. А. Готтфрид (A. Gottfried) посредством пятилетнего лонгитюда исследовал роль средовых параметров в когнитивном развитии ребенка [315]. Его внимание было направлено на следующие переменные: влияние возраста на зависимость между домашней средой и когнитивным развитием, стабильность среды в познавательном развитии ребенка, социальноэкономический статус и образование матери. Исследования проводились на разных выборках, включая мексико-американских детей, недоношенных и растущих в семьях различного экономического уровня. Оказалось, что особенно сильно на познавательное развитие влияли вариативность стимуляции и плотность заселения, причем зависимости оказались самыми сильными у дошкольников. Другие эмпирические исследования, в частности, Х. Хефта (H. Heft) привели к признанию в качестве необходимых таких характеристик среды жизнедеятельности ребенка, как наличие а) убежища от сверхсильной стимуляции (уголка, где ребенок мог бы находиться в безопасности, если среда слишком требовательна к нему), б) ответоспособных игрушек (игрушек с нефиксированной функцией, с которыми можно играть по-разному – например, заводные игрушки под это определение не подходят) и в) предсказуемости шума – то есть наличие достаточной информации для того, чтобы прогнозировать изменение средовых условий, в частности, решений взрослых [340]. Можно сформулировать также требования, предъявляемые к дружественной физической среде ребенка, включающей механические и неживые вещи. Здесь Хефтом установлены следующие закономерности: 1. Доступность игрушек связана с успешностью выполнения задач. 2. Разнообразие связано с моторным развитием и предпочтением новизны. 3. «Ответоспособность» вещей также содействует моторному развитию и предпочтению новизны. 4. Младенцы предпочитают ответоспособные игрушки (с латентной функцией), а заводные игрушки с фиксированной функцией психологически бессодержательны. Поскольку среда включает в себя не только дискретные объекты, но и фон жизнедеятельности, существует проблема установления контроля над фоном. Отмечается фоновая роль телевидения, которое уменьшает количество социальных контактов, обеспечивая способ бегства детям с проблемами приспособления (можно аппроксимировать эти выводы и на использование персонального компьютера). Социальная среда ребенка, включающая родителей, братьев и сестер, бабушек и дедушек, также контролируется взрослыми, и потому сильное влияние на когнитивное развитие детей имеет предсказуемость и упорядоченность как форма контроля со стороны ребенка. Существует ряд норм и правил, которые должны поддерживать порядок в общении: взрослые и дети имеют дома территории, которые используются в качестве «заповедника»; признается право каждого на приватность и допускается бегство от сверхсильной социальной стимуляции. Для маленьких уединение – это защита от шума и других членов семьи. Приватность имеет значение и в процессе полоролевой социализации (закрытие дверей спален, ванной). Обобщая результаты эмпирических исследований, нужно отметить, что, действительно, пространственно-предметная среда определяет разные взаимоотношения между людьми (с точки зрения активности-пассивности в общении, формированияраспада групп, открытости-замкнутости, конфликтности-слаженности). В то же время разные типы отношений «требуют» или реально формируют определенные средовые условия, то есть между человеком или группой существует взаимодействие и взаимовлияние, демонстрируя таким образом способность сложной системы «человек в среде» к самоорганизации. Итак, экологический подход в качестве движущей силы психического развития рассматривает среду, которая изменяется в соответствии с развивающимися потребностями человека, является источником стимуляции и средством раскрытия человеческих способностей. Сильными сторонами экологического подхода являются его стремление к системности и контекстуальности, внимание к естественным закономерностям онтогенеза, свобода от манипулятивных приемов лабораторного исследования, постановка проблемы «экологической валидности» психологических экспериментов. Прикладная ценность средового подхода состоит в констатации средовых условий (особенно городского жителя) как недружественных, в возможности спецификации факторов среды и тех психологических категорий, на которые они влияют, то есть в перемещении локуса ответственности с личности на средовые параметры. Недостатками же являются противоречивость богатых эмпирических данных и несколько натуралистическое толкование среды, понимаемой все же не как источник, а как обстановка развития. Необходимо отметить, что современные средовые исследования становятся все более антропоцентричными, отражаясь в изменении своего объекта, которым все чаще становятся либо взаимодействие субъекта и пространственнопредметной среды, либо отражение свойств и качеств этой среды в сознании субъекта [191]. Т. Нийт в своей критике средового подхода справедливо указал на недостаточность позитивистской ориентации психологии среды, в которой затерялись реальные социальные отношения, потому что 1) люди рассматриваются как объекты, 2) социальные действия и события объясняются еще не доказанными законами, 3) факты считаются нейтральными [176]. Преодоление этих ограничений возможно только благодаря сближению и взаимопроникновению наук, попыткам объединения психологии среды и психологии субъекта, способствующего идиографизации средовых воздействий, одним из примеров которого можно считать развиваемую нами концепцию психологического пространства.
