СЦЕНАРИИ

СЦЕНАРИИ
По правде говоря, я собирался делать продолжение "400
ударов" и отказался от своего замысла из опасения, что
может показаться, будто я почил на лаврах. Но все-таки
отчасти я осуществил эту идею, сняв новеллу для фильма
"Любовь в двадцать лет" с Ж. -П. Лео, сотрудничать с
которым мне было очень приятно. Дух новеллы я даже
предпочитаю интонации картины "400 ударов" — за внешней
легкостью здесь сквозит жестокость. Мне нравится подобная
смесь, смутное балансирование на грани веселья и горечи. Я
собираюсь и впредь работать с Лео. Именно с Лео, которого я
отобрал из шестидесяти детей и который (теперь, по
прошествии времени, интересно это вспомнить) не только был
наиболее способным из всех, но и к тому же был одержим
желанием сниматься в кино. Он приходил смотреть дубли в
маленький просмотровый зал, и ему казалось, что наш фильм
предназначен для специального проката... В сущности, он
настоящий персонаж Диккенса или Джека Лондона, в нем
такая романтическая чистота, что, например, в фильме
"Мужское — женское" в конце концов начинаешь
соглашаться с его героем вопреки всякому здравому смыслу.
1967
—Говорят, Вы создали Лео по своему образу и подобию.
Правда ли это?
—Я познакомился с Лео уже давно, на пробах картины
"400 ударов". Он понравился мне с первого взгляда. У него
тоже было весьма неблагополучное детство, но он оказался
агрессивнее меня и полностью изменил тон нашего фильма.
Я представлял себе Антуана Дуанеля замкнутым, робким
ребенком, вроде меня самого. Лео же, в отличие от меня, обладал
каким-то особенным здоровьем, он мог сопротивляться...
Послевоенное поколение совершенно на нас не похоже; моя
"питательная среда" - это Франция с 1930 по 1945 год.
—А что же стало ею для Лео?
—В том-то и дело, что, как и другие мальчики этого поко
ления, он в какой-то степени способен вживаться в чужую
"питательную среду". Он умен. Когда он работает со мной, то
вдохновляется тем же, чем я, а когда с Годаром, то тем же,
чем Годар. Он способен совершать над собой насилие. Напри
мер, он решил прочитать Лакана и читает его, хотя лаканов
ский язык для него труден. Я бы так не смог. Да, он совер
шает над собой насилие. Есть даже нечто трогательное в том,
что он не хочет лишать себя чего бы то ни было: он не откажет
ся ни от Годара, ни от ребят из "Кайе дю синема", ни от фило
софии дзен. Я же довольствуюсь тем, что мне отпущено, —
снимаю кино, вот и все.
1970
Дуанель — персонаж асоциальный, но отнюдь не
антисоциальный. У него прекрасные отношения с людьми, но
трудные отношения с жизнью. Я плохо себе представляю, что
он мог где-то постоянно работать. Потому-то мы и собираемся
прекратить нашу серию фильмов — иначе мне пришлось бы
еще углубиться в автобиографию, а что я еще могу добавить,
ведь в конце концов этот герой все-таки не создан мной
целиком (как, впрочем, он не создан и одним Лео, он
принадлежит нам обоим). Но тем не менее продолжение, как
мне кажется, уже существует. Это и "Стреляйте в пианиста",
и "Нежная кожа", и даже, если допустить условную
трактовку, "Фаренгейт". У меня такое ощущение, будто я
всю жизнь снимал одного и того же главного героя, и всех
актеров просил играть, как Лео.
—Чем объяснить Ваше столь частое сотрудничество с Лео?
—По правде говоря, с годами между Жан-Пьером и мной
возникло что-то вроде взаимоуподобления. Как известно, я
начал работать с ним, когда ему было тринадцать лет. Сейчас
ему двадцать восемь. У меня есть привычка, объяснить кото
рую я не в состоянии: каждый раз по окончании монтажа я от
даю распоряжение уничтожить весь отбракованный материал.
Но только не срезки из фильмов с Лео. Мне доставляет удо
вольствие их хранить, подобно тому как хранят семейные
фотографии.
—Я где-то вычитал Ваше высказывание о том, что все ак
теры должны были бы играть, как Лео.
—Я имел в виду не "играть", а "вести себя", как Лео, то
есть не принимать "выигрышных" поз перед камерой, не
"выставляться".
1970
1973
ЖАН-ПЬЕР ЛЕО И АНТУАН ДУАНЕЛЬ1
1
Текст взят из: Трюффо о Трюффо: Фильмы моей жизни. Пер.с фр. / Сост. и
коммент. Нусиновой Н. М.,1987. 455 с.
Критика и люди, определяющие общественное мнение, имеют слабость к
теме человека, который был принят обществом и отдалился от него,
убедившись в его несправедливости. Меня же привлекает как раз
противоположная ситуация: после "400 ударов" я полюбил героя,
отвергнутого обществом, к которому сам он тянется. В этом качестве мне
верой и правдой служит Дуанель, я всегда не хотел делать его существование
целенаправленным; я его женил, дал ему множество самых разнообразных и
странных профессий, и, хотя он вплотную приблизился к творческой
деятельности, я его начисто лишил творческих амбиций; даже став писателем,
он печатается как бы невзначай, безо всякого желания сделать карьеру, он
способен "интегрироваться" лишь до определенного предела. Я теперь похож
на героя истории о чревовещателях, которые создают персонажа, потом сами же
становятся его копией. Давно заштамповавшийся образ романиста,
уверяющего, что он в плену у своих персонажей, не беспочвен. Ведь порой
говоришь себе: "Нет, Дуанель так поступить не может, и так тоже, зимний
спорт не для него, и т. д. ", и в результате легче уже составить список того, что
ему запрещено, чем того, что ему дозволено.
1979