Глава XXXXI

Глава XXXXI
ХЛЕБ И РЫБА
Под покровом ночи Клементий со своим отрядом въехал в Капернаум.
У ворот его встречал Тит. Он вытянулся и приветственно отсалютовал.
- Ждали вашего прибытия. Со мной десяток отличных солдат, как Вы и
просили.
- Вольно, центурион. Какая обстановка в городе? – откашлялся
Клементий.
- Все спокойно. Мне приказано проводить Вас и обеспечить Вашу
безопасность.
- Безопасность? От кого же раз все спокойно?
- От людей. Сейчас все спокойно, а через секунду, глядишь, и взбредет
им что-нибудь в голову. Народ нынче странный, непонятный, - рапортовал
Тит.
- Мне знакомо твое лицо, центурион. Мы раньше не могли
встречаться?
- Так точно! Я служил при Германике, потом был переведен к Вам! Я
был центурионом первого манипула второй когорты! Восстание в Галлии,
командир! Помните?
- Помню, - еле слышно сквозь зубы процедил Клементий и, закашляв,
поднес к губам платок. - Нужно будет разместить моих людей.
- Так точно! Прошу проследовать за мной, - он развернулся на пятках и
зашагал вперед. Всадники и Клементий последовали за ним. Солдаты Тита
шли позади.
- На воротах в карауле ты постоянно стоишь?
- Да. А к чему вопрос?
- Ты ведь знаешь, кого я ищу?
- Так точно. Знаю. Но, к сожалению, я его не видел. Всех
подозреваемых мы отвели в лагерь. С рассветом можете на них посмотреть.
- Ты наверняка знаешь Луция Корнелия в лицо, не так ли?
- Да, господин. Но я его не видел, иначе он бы стоял сейчас перед вами.
- А некий человек, который выдает себя за спасителя человечества и
называет себя царем иудейским?
- Ха-ха-ха! – рассмеялся центурион. – Что, даже такие бывают? Нет,
господин, такого я бы точно не пропустил. Были путешественники, человек
528
четырнадцать, шли проходом через наш город, направлялись в Иерусалим,
по-моему. Среди них был неплохой лекарь. Кстати, он помог моей жене. Еще
неделю назад схватили пару разбойников, их в наших местах что-то много
развелось последнее время. Этих мы уже казнили. Вздернули на площади,
они до сих пор там болтаются. Да, чуть не забыл. Префект посетит Вас
утром. Он просил извинить его, что не смог встретить Вас лично.
- Чем же он так занят?
- Не знаю. Мое дело маленькое. Я передал то, что он просил. Солдату
негоже задавать вопросы.
- Скажи мне, как ты относишься к бывшему генералу Черного легиона?
– центурион остановился, смотря снизу вверх на Клементия.
- Я солдат, господин. Я сражался в его рядах и видел, как он может
побеждать в безвыходной ситуации. В ситуации, в которой любой другой
потерпел бы поражение. Что говорить, в Галлии он спас не только меня, но и
моих людей, - он сделал паузу, видя, как хмурится бледное лицо всадника. Но если Вы имеете в виду, задержал бы я его или нет, то конечно я бы его
арестовал и передал Вам. Я же сказал, я солдат. Но, к сожалению, я его не
видел, а может быть и к счастью. Он превосходный воин, так что я бы мог и
не разговаривать с Вами сейчас, если бы попался ему на глаза.
Центурион, конечно же, лгал. Еще утром он вывел Луция и его
спутников через потайной проход города. Он так же предупредил их о
постах, стоящих на дороге в Иерусалим, рассказал, как лучше их обойти и
что нужно отвечать патрулю, если их остановят. Тит закончил службу в
старости. Он до последних дней жизни рассказывал о том, как Иисус
воскресил его жену. Многие не верили ему. Он прожил долгую жизнь и умер
вместе со своей любимой женой одновременно. О нем было мало кому
известно, но зато в веках осталось чудо о воскрешении человека сыном
Божьим. Тысячи раз была переписана эта история и, в конце концов,
женщина по имени Лаза превратилась в Лазаря, а произошедшие события
кардинально поменялись. Клементий почти целый месяц рыскал по городу,
но кроме невероятных и противоречащих друг другу слухов больше ничего
не узнал. Тит преданно помогал ему в поисках. Никого не найдя, Клементий
отправится в резиденцию к Понтию, так как единственная зацепка в поисках
Луция вела именно туда, в Иудею, в город Иерусалим.
Они шли долго, заходя по пути в различные деревушки и селения,
избегая больших городов и патрулей. Когда останавливались на ночь под
открытым небом, все беспрекословно слушались Луция. Даже Иуда, скрепя
зубами и недовольно раздувая щеки, не смел больше ему перечить после
того, как генерал спас ему жизнь. Иуда, отлучившись по нужде, услышал
позади себя рычание. Молодой лев, по-видимому выгнанный из прайда,
голодный и измученный перепутал человека с добычей, а может просто не
нашел ничего более подходящего. Иуда Искариот вряд ли бы дожил до
вечера, если бы к нему не подоспел Луций. Размахивая сумкой и матерясь
что есть силы, он бесстрашно шел на льва. Животное рычало, скалилось, но
529
пятилось назад. Противостояние человека и зверя окончилось победой
двуногого. Животное оказалось умнее и отступило.
Повсюду их преследовали толпы зевак. Местные жители выходили
послушать проповеди и посмотреть на живого сына Божьего. И он
проповедовал, лечил, наставлял и помогал. А Луций продолжал записывать
все, что видел. Вот и теперь с самого утра собралась толпа людей. Они
сидели, стояли, передавали слова Иисуса тем, кто был дальше и не слышал
его. Так прошел не один час.
- Учитель, - тихо подошел к Иисусу Петр и прошептал на ухо. - Многие
из собравшихся проголодались. Их стоило бы отпустить домой. Но они не
пойдут, если ты им не скажешь.
- Их нужно накормить. И я думаю, вы накормите их, - он смотрел в
глаза Петру, будто у того за спиной стоял караван с хлебом.
- Но, учитель. Как?
- Дайте мне то, что есть у вас.
Покопавшись в своих сумках, ученики принесли Иисусу семь булок
хлеба, и пять небольших рыбешек.
- Это все, - с сожалением произнес Фома.
- Разве этим можно накормить столько голодных ртов? – недоверчиво
спросил Варфоломей.
- Сомнение в отце моем - первый шаг в темноту.
Иисус поднял вверх свой взор. Все застыли в ожидании. Но ничего не
происходило. Их учитель просто смотрел в бесконечную голубую даль и
шептал.
- Поделите все, что тут есть, поровну и раздайте людям.
Петр, Варфоломей, Фома и Андрей недоверчиво встали возле скудной
еды. Остальные не решались сделать и шаг. Петр взял в руки булку, разломил
и положил две половинки на гладкий камень. Вместо двух ломтей лежали две
целых булки. Хлеб пересчитали, все верно, на одну булку больше. Он
дрожащими руками разломил рыбу. И снова на одну больше. Стоящие рядом
ученики подключились к делению пищи, которой становилось все больше и
больше. Пища передавалась из рук в руки. Повсюду стояло ликование. Если
бы Иисус сейчас приказал им сделать что-либо, они бы сделали, умерли,
убили, вознесли на царство, разрешили править ими. Но он молчал, просто
сидя с прикрытыми глазами, и о чем-то думал. Луций подошел к пище и
присел на корточки.
- Однако, - он с опаской взял булку, поднес ее к носу и вдохнул аромат
дешевого, но вкусного хлеба. Долго вертел его в руках, не решаясь
надломить.
- Чего ждешь, мой тринадцатый ученик? – послышался теплый и
мягкий голос. – Ну же. Попробуй.
- Не привык я созидать. Прости, учитель.
Он положил хлеб на место, вытер об одежду вспотевшие ладони и
отошел в сторону, пробираясь через восторженные крики толпы, которая
славила Иисуса. Луций почти вышел из нее, когда его внимание привлек
530
одиноко сидящий человек в темной одежде с накинутым на голову
капюшоном. Он сидел на придорожном камне и чертил на пыльной дороге
своим посохом, никого не славил, не кидался за едой. Он словно находился в
отдельном от всего происходящего мире. Кто-то протянул генералу ломоть
хлеба, на котором лежала половина жареной рыбы. Он механически взял еду,
не сводя взгляда со странного путника. До боли знакомый голос поманил его.
- Луций, мальчик мой, не бойся.
Правую руку от невыносимого холода свело судорогой, из нее
вывалилась еда. В полном бреду он дошел до сидящего на камне и от
невыносимой боли упал перед ним на колени. Путник выводил посохом на
земле кресты, которые уходили за горизонт и превращались в настоящие. На
них стонали люди, прося о помощи.
- Марк… Или лучше звать тебя Анатас?
- Можно и Люцифер, - он скинул капюшон. - Нужно поговорить,
Луций. Надеюсь, ты не против?
- О чем? – еле пересиливая боль, проскрипел зубами генерал.
- Тебе больно? Ах, прости, - Анатас щелкнул пальцами и Луций с
облегчением вздохнул. – Спрашиваешь о чем? О тебе. Жалко наблюдать за
тобой, Луций, смотреть, как ты причисляешь себя к этому сброду, строишь
из себя апостола. Тебе гордость не позволила даже раздать хлеб этому
паршивому стаду овец. Ты не их пастырь и не будешь им никогда. Ты это
знаешь.
- Не хочу тебя слушать!
- А зря. Зря. Ведь я искренен с тобой. Посмотри на них, посмотри
получше. Когда им приестся видеть чудеса, а им это надоест и они
привыкнут, они захотят чего-то особенного, такого, что сотворить будет
непросто или невозможно. Одно дело воскрешать мертвых женщин, другое
дело воскреснуть самому. Для себя он не сможет сотворить чуда, не так ли?
- Ты не убьешь его. Тебе не позволят.
- Что ты, что ты. Я не собираюсь этого делать. Он дорог мне так же, как
и тебе. Единственный, кто плюет на него, так это его отец. Иисус, да и все
вы, для Него так, винтики.
- Мы не винтики!
- Ну, хорошо, не винтики. Вы сложный механизм. Можете назвать себя
хоть богами, суть дела от этого не меняется. Поверь мне, им Бог не нужен.
Разве что только получить от Него какое-нибудь благо на дармовщинку да
порассуждать о вере. Ведь рассуждения ни к чему не обязывают. Им Он
будет нужен только для того, чтобы похвалиться друг перед другом. Вот,
поглядите, какие мы добропорядочные, веротерпимые, безгрешные, почти
как ангелы, но без крыльев. Они будут прибегать к любым ухищрениям,
лишь бы уклониться от настоящей, искренней веры в Него. Они даже будут
пренебрегать заповедями Его и оправдывать себя за это. Они всему
придумают свое оправдание, свое понятие, свои правила. Ты знаешь, что я
прав. Все же ты сначала мой ученик, а потом уже его. Хотя его ли? Сам
посуди, неужто великий и всемогущий Творец не понимает, что все Его
531
замыслы по переустройству к лучшему мира людишек заранее обречены. А
все потому, что на Его пути стоит… Нет, Луций, не смотри на меня так, не я.
На его пути стоит непреодолимая, до небес, а может и выше, глухая,
непробиваемая и нерушимая стена отчуждения, их убежденность в том, что
они сами творцы собственной жизни. А Он видит только то, что хочется.
Поэтому и послал сюда своего сына. Ты ведь знаешь, к чему все приведет,
знаешь, что будет с ним. Вижу, что знаешь. А мой брат, увлеченный своей
любовью к своему творению, уже не замечает очевидного. Он утратил
предчувствие, перестал видеть то, что Он не властвует над людьми. Ими
давно правит мое творение, мой грешник. Вот их истинный бог. Он дает им
то, в чем они нуждаются больше всего. Алчность! Прелюбодеяние! Ложь!
Власть! Амбиции! Ненависть! Вот то, что им нужно, Луций, и не вбивай себе
в голову, что ты сможешь их исправить. Ни ты, ни он, никто другой. Я прошу
тебя лишь об одном, избавь Иисуса от страдания. Собственный отец не
интересуется его судьбой, а мне его жаль. Убей его сам.
- Что!? – Луций попятился назад. – Нет! Ты лжешь! Ты всегда лжешь, я
знаю теперь о тебе все! Нет, Анатас! Я больше не буду убивать! Никогда не
буду, а уж тем более его!
- Я никогда и никого не обманывал, - поднялся с камня Анатас. - Я
покажу тебе, что будет.
- Не надо! Я не хочу!
- А я все же покажу.
Он слегка приподнял посох и ударил им о землю. Луций взлетел вверх,
становясь всем и везде, видя как толпа гнала Иисуса к городским воротам.
Люди все прибывали. Сына Бога пихали взашей, оскорбляли, плевали в него.
Кто-то поднял с земли камень и бросил точно в голову. Иисус присел,
прижимая рану рукой. Люди, почуяв кровь, кинулись на него и стали
избивать.
- Смотри, Луций, это только начало, так сказать, прелюдия.
Иисуса пристегнули к столбу, и огромный преторианец, лица которого
Луций разглядеть не смог, с оттяжкой и пристрастием начал пороть
несчастного.
– Я хочу лишь добра, генерал, как ты не поймешь. Смотри, что они
будут делать с ним. После этой порки его жизнь будет висеть на волоске.
Посмотри на него, он уже не чувствует боли, потому что его истерзанное
тело с висящей на спине кожей стало одной сплошной болью. Ты знаешь, что
такое порка, сам приказывал пороть до смерти. Знаешь, что сейчас для него
малейшее движение превращается в страшную муку.
Иисуса отстегнули от столба, и он свалился на землю. Преторианец
пинками заставил его подняться. Кнутами и ударами Иисуса загнали под
деревянный крест, который перед ним держали солдаты. Тяжелую
конструкцию бросили на его искалеченную спину. Он уперся ногами в
пыльную дорогу и потащил крест к месту казни, упал.
- Его снова начнут бить. Нравится, Луций? Смотри и запоминай. Его
будут бить все, кому захочется, даже те, кого он сейчас накормил, даже те,
532
кто недавно клялись ему в преданности. Люди быстро привыкают к чудесам
и пророкам. Его будут избивать на всем протяжении пути, а кто не дотянется,
будут плевать в него, закидывать отбросами, проклинать и унижать. Когда он
достигнет места казни, его лицо будет представлять собой месиво из крови и
пота, сдобренное пылью, слюной и помоями. Ты хочешь для него такой
участи? Ответь, Луций.
- Ничего этого не будет! – генерал вернулся в реальность.
- Будет. Поверь мне.
- Ты это сделаешь, да!?
- Да что с тобой? Ты меня вообще не слушаешь. Я же сказал, это
сделают те, для кого он старается. Люди сделают с ним это. Даже ученики
предадут его.
- Ты лжешь! Лжешь! Не будет такого!
- Что, ты не позволишь? – усмехнулся Анатас.
- Да! Да! Я!
- Тогда убей его. Избавь его от страданий и позора. Ты же знаешь,
смерть на кресте - вещь не из приятных.
- Оставь меня! Оставь! Уйди! Ты отобрал у меня все, ты сделал меня
таким! – он обхватил голову руками, упал на землю и застонал.
- Всегда обвиняют кого-то, только не Его. Даже обидно. Ладно, я уйду,
Луций. А с кем останешься ты? С теми, кто тебя ненавидит? С теми, кто
предаст своего учителя? С теми, кто заполнил этот мир словно паразиты,
которым нужно только насыщать свое чрево и ублажать свою плоть? Ты еще
взмолишься о моей помощи.
- Не будет этого!
- Посмотрим.
Анатас накинул капюшон на голову и, опираясь на посох, ушел прочь.
Луций еще какое-то время стоял на коленях, упершись лицом в землю, что-то
бормоча. Постепенно звуки мира возвратились к нему. Он медленно поднял
голову, наблюдая за огромным количеством людей, жующих хлеб и рыбу,
довольных и любящих своего учителя. Генерал поднялся и, пошатываясь,
направился к Иисусу. Рядом с ним по-прежнему лежали хлеба, ровно семь
штук, и пять небольших рыбешек. Ученики радостно жестикулировали
руками, наперебой восторгаясь чудом, которое снова сотворил мессия. Иисус
заметил глубокую перемену в генерале. Он долго изучающе смотрел на
Луция, а Луций на него. Они не боролись взглядами, но смотрели, словно
постигая друг друга. Сын божий и Луций, генерал Черного легиона,
кровавый пес империи, покорившей полмира, отказавшийся от власти ради
истины. Каждый из них чувствовал боль другого.
- Вы сделали все, как я просил?
- Да, учитель. Все люди теперь сыты, а у нас осталось столько еды,
сколько мы и принесли.
- Это хорошо.
- Конечно, хорошо! Вкусили плоть его! Теперь захотят протолкнуть
халявный кусок в свою глотку, запив его кровью! – в толпе стоял и
533
пристально осматривал генерала горбун, потирая руки. – Кровушки,
кровушки хочется! Ха-ха-ха! Распни его! Распни! Ох, как весело-то будет! –
он смачно харкнул в сторону и, превратившись в черного облезлого кота,
скрылся в толпе, проскакивая между ног собравшихся.
- А ведь Марк прав. Предадут. Могут, по крайней мере. И что тогда? –
задумался Луций.
- Не судите, и не будете судимы, не осуждайте, и вас не осудят,
прощайте, ибо Бог прощает, - разносился голос Иисуса над людьми.
Вслушиваясь в эти слова, Луций понимал, что виноват. Виноват перед
собой и всеми, с кем суждено было встретиться, виноват за то, что творил, за
то, что не остановился вовремя, за то, что до сих пор он так и не научился
прощать, не научился раскаиваться. Может Марк и прав, волка травой не
накормишь?
534