СМЕШНЕЕ НЕ ПРИДУМАЕШЬ, ИЛИ ФОРМУЛА СМЕХА

Журнал «Сибирские огни» № 1 за 2003 год
О книге Сергея Прокопьева «Швейцария на полкровати»
СМЕШНЕЕ НЕ ПРИДУМАЕШЬ, ИЛИ ФОРМУЛА СМЕХА
Всякий, кто хоть раз брался за перо во имя изящной словесности, знает, как
трудно, неподъемно-трудно изображать текущую действительность. Ускользает
она, как медуза, от художественного пера, и нужна какая-то особенная цепкость,
ухватистость глаза, нюха, мысли, чтобы ее запечатлеть. Живьем, еще тепленькую,
трепыхающуюся. И как тут обойтись без смеха – этой самой натуральной квинтэссенции жизни. Ибо еще с аристотелевых времен известно, что смеяться может
только человек как существо двуногое, без перьев и без комплексов.
Такого вот голого, во всем его жизненном естестве человека, и описывает омский прозаик С. Прокопьев в своей книге «Швейцария на полкровати». Сказать,
что книга эта смешная, мало. Ибо тут же встает вопрос, что же тут первоначально –
смех, оголяющий человека до укора самому себе, или все-таки человек, чье жизнелюбие в итоге смехотворно. Однако автору важны, на первый взгляд, только
факты – в их динамике, чередовании, кружении, кувырканий, свободном падении.
Все это, с пестротой калейдоскопа, клипа, ТВ-новостей буквально проносится перед глазами падкого на смеховую информацию читателя, спешащего от одного рассказа к следующему. И вот, когда приходит пора отдохнуть от гонки по страницам
и перевести дух от напористого автора и его динамичных персонажей, то контуры
книги вырастают до одного гигантского анекдота размером в жизнь, где человекнедотепа азартно, вновь и вновь, бьется в стену некой заведомо безвыходной ситуации, всё и вся ему говорит: не ходи вон туда, не делай вот так – влипнешь, осрамишься, пропадешь. А он все равно идет. Потому что он мятежный и поэтому просит бури, зная, что в ней покоя уж точно нет, зато есть жизнь. И тогда призрак зубоскального анекдота развеивается и начинается рассказ. Один из них, который так
и называется «Ревела буря в Новый год», повествует о том, как его героям, и в
первую очередь деду Макару, очень хочется клюкнуть. Только вот московский жених, вернее факт его пребывания у сибиряков, не позволяет – не опозориться бы,
напившись. Вынужденная трезвость перерастает в ночную бессонницу и находит
разрядку лишь под утро, в кухонном застолье в трусах.
Тут автор, конечно же жалеет своих героев, явно не привыкших себя в чем-то
сдерживать – истинно сибирская, между прочим, черта характера. Хуже приходится другим персонажам, поймавшим самих себя в ловушку какого-нибудь соблазна:
наживы, плотской любви, целомудренного бахвальства или необидной спеси. Будь
то Витя Фокин из рассказа «Швейцария на полкровати», рвущийся в Европу из
страны нестираных простыней, «не топмоделистых» любовниц и не срабатывающих сейфов. Или Владимир Петрович Мошкин, осуществляющий мечту о сексе по
видеосценариям – на баррикаде страха от возможной пули ревнивого мужа. Какая
уж тут Швейцария, какая уж тут видеолюбовь! Выжить бы, целым остаться, чтобы
потом вновь и вновь расставлять себе ловушки, громоздить завалы и придумывать
лабиринты смехотворных ситуаций.
Таков уж беспокойный герой С. Прокопьева, который не отлеживается на печи
или отсиживается у телевизора. Он всегда в пути, вернее, на пути к какому-нибудь
приключению, одно нелепее другого. И пусть этот путь лежит совсем не в Швейцарию, а в село Большой Улуй и близлежащие кедрачи (рассказ «Шишкобои») или
клюквенные места где-то «ниже по Иртышу» (рассказ «Таежный крестник»). Лишь
бы приключение было покруче, ситуация полабиринтовее, смех позабо-ристее.
Главное – проявить темперамент, расширить географию комического, разведать
новые территории, самые подчас заповедные. И здесь автору для поддержания веселого огонька требуются свои «геологи»-смехмейкеры из ракетно-космической
отрасли (и из цикла рассказов «Ключик на старт»). То есть оттуда, где раньше, как
все мы полагали, людям вроде бы не до смеха было – это вам не валенки валять или
подшивать. Но у С. Прокопьева именно валенки и подшивает его самый удачный и
любимый герой – инженер-ракетчик Мошкин. И делает он это, конечно же, коми-
чески, со всеми полагающимися гэгами и хохмами: наваксенные щеткой пимы
(подручный материал был пестр) отравили обоняние сотрудникам его женыпимоносицы. Зато Мошкину ничего – пьет себе призовое шампанское (рассказ
«Катанки с шампанским»), будто и не напортачил. Это значит, что впереди еще
много подобных «катанок», образно выражаясь. Так, можно, например, перепутать
самолетный рейс и слетать вместо Кзыл-Орды в Кызыл, а вместе Ахтубинска в Актюбинск. Можно еще, в ожидании французских гостей, ловить удочкой выброшенные на деревья носки (сосед не в меру чувствителен на запахи) и т.д. и т.п.
Эта комическая неутомимость героев вкупе с неистощимостью автора на выдумки и восторгает и в такой мере утомляет: разбавить бы. Как спирт разбавляют
водой. И это не просто метафора. Это почти цитата, общее место из многих рассказов С. Прокопьева, которые можно проградуировать по 96-градусной спиртоносной
шкале: от пива и «кислятины» (сухое вино) с портвейном до сорокаградусной в обнимку со смугло-кожим коньяком и «гидрашки» (гидролизный спирт) и, наконец,
китайского спирта «пальчики оближешь». Значит ли это, что градус смеха в рассказах и повестях прямо пропорционален количеству спирта в бутылке, и смеховой
мир автора замешен на алкоголе? Вопрос не прост, главное здесь как автору, так и
критику, быть точным, соблюсти пропорции. Как в рассказе «Водка с содовой», где
мудрый капитан милиции говорит все тому же злополучному Мошкину, увлекшемуся минерализацией водки до создания криминальной ситуации (мнимая потеря
кошелька): «Великий Менделеев не зря учил: в ней (водке) должно быть сорок градусов. А вы поганите продукт всякой пошлостью. Фугуете туда, пузыри с содой»,
то есть «Боржоми».
Так и автор, иной раз так «нафугует» свои и без того хмельные рассказы «водкой с содовой» (пивом, вином, спиртом), что закачаешься. Так, например, апофеозом рассказа «Абрикосы в «Таежном» становится едва ли не раблезианская сцена с
опусканием, извините, мужских «абрикосов» в жерло бочки из-под пива «Таежного». Смешно, не правда ли? Для кого смех, а для критика формула творчества рассказов С. Прокопьева: это человек, как он есть, во плоти (пусть и самой интимной)
и крови (пусть и раскочегаренной питием), застрявший, погрязший по уши в абсурде жизни. И сидит, а то и ходит такой кентавр – человек, скрещенный с алкогольной тарой, не в силах с ней расстаться («эффект ниппеля»: туда – дуй, обратно
– «ни фига»). Теми же «кентаврами», но только уже в рыночном варианте 90-х годов предстают герои повести «Ларек “Пузырек”». Бывшие интеллигентные люди,
оказавшиеся владельцами киосков по продаже водки, хоть и понимают, что спаивают и даже травят людей, но уже ничего не могут поделать: «от сумы и от ларька
не зарекайся» и вообще, жить ведь на что-то надо. Кстати, повесть эта, близкая по
нраво- и бытописательству традициям критического реализма XIX века, является
лакмусовой бумажкой едва ли не для всей книги С. Прокопьева. Уж слишком порой снисходительно оценивает нашу вставшую с ног на голову жизнь автор. Вроде
бы, с одной стороны, смех С. Прокопьева что скальпель, рассекающий подчас самую сердцевину быта – «бытовуху», концептуальному уму не подвластную. Но с
другой – шприц с допингом, который автор, не боясь передозировки, вкалывает
своим мятежным героям.
Таков и язык С. Прокопьева – рассекающий и разящий (да-да, «разящий») одновременно. Так что речь здесь можно вести скорее не о «химическом составе прокопьевского языка, удивляющем сложностью» (В. Хомяков, автор предисловия) –
он близок, как мы нечаянно выяснили, менделеевской сорокаградусной, – а о его
фактуре, конструкции, технологии. Как выпускник Казанского авиационного института и бывший инженер КБ «Полет», С. Прокопьев скорее «строит» свою речь,
чем образно плавит ее метафорами, она скорее горизонтальна, (складываешь
смысл, как из кубиков), чем вертикальна. Отсюда обилие, «конструктивный» характер лексики и фразеологии, на девяносто процентов состоящей из просторечия –
улично-магазинного,
КБ-инженерского,
таежно-деревенского,
ларечнорэкетирского и т.п. «Раз в год и палка – гранатомет», «Нужна ты мне, как ежик за
пазухой», «сочинять письмо в сторону берега», «на Новый год, если кто переврежет, невзирая на принадлежность лица – муж, сын или зять» баба Мотя «морду
утюгом отрихтует» – таким фирменным слэнгом пестрят уже первые страницы
книги. Таким образом, язык С. Прокопьева, если все же химически его разложить,
окажется сплошным общим местом, банальностями, затертыми в бойкоязычных
компаниях, слегка «подрихтованными» остроумными неологизмами книжного
происхождения, вроде лещ как «слюнопровоцирующий красавец» к пиву. Так что
уж лучше этого не делать: ломать – не строить, да и искусство не терпит химических анализов. Завершая разговор о формулах и конструкциях, можем предложить
еще одну, но уже с классиками смеха связанную: Прокопьев это Зощенко + Шукшин. От первого быт и просторечие, от второго «чудики» и сибирский замес. От
самого же Прокопьева техничность (в смысле техницизмов и виртуозности), безмерная доброта и доброхотство к своим непутевым персонажам.
Интересный факт: С. Прокопьев обозначил жанр своих произведений просто:
«Рассказы и повести. Избранное». И никаких сопроводительных прилагательных,
вроде «юмористические» или «анекдотические». Без оценок и комментариев, исключая смеховые. Так что же, все-таки жизнь – это смех, а смех – это жизнь? И понятия эти синонимы, не требующие расшифровки? Безусловно, С. Прокопьев подчас нарушает равновесие формулы, кладя на одну чашу формульных весов смеха
больше фактов, слов, конструкций, горючего. Но если разбавить этот смеховой
коктейль «водой» размышления «о времени и о себе», то окажется вполне съедобно. В конце концов автор всегда немножко тамада: его дело наполнять бокалы, уговаривая выпить и заговаривая зубы. А наше читательское дело – выпить или вылить в близстоящую герань, пригубить или оставить на донышке, на посошок.
Главное, чтобы было ощущение праздника. Или вечной свадьбы, повествованием о
которой весьма многозначительно и заканчивает свою швейцарско-сибирскую книгу С. Прокопьев.
Ефрем ПОДБЕЛЬСКИЙ