Journal of Analytical Psychology, 2016 61, 1, 5–23 Воплощение анализа: тело и терапевтический процесс Сальваторе Мартини, Рим, Италия Введение Во время сессий я часто испытываю неприятные физические ощущения: сильное мышечное напряжение, неловкие физические ощущения и позывы. Находясь под сильным бессознательным влиянием защитных механизмов пациентов, я часто сталкивался со случаями проявления мистического соучастия (Jung, 1921) и его различных аспектов на самых разных этапах терапевтического процесса. Вместе с другими понятиями аналитической психологии (бессознательная идентичность и психическая инфекция) это явление часто связывали с механизмом работы проективной идентификации (Gordon 1965, с. 128). Мне кажется, что данный архаичный механизм защиты через соматические реакции в теле аналитика сообщает очень важную информацию о раннем периоде жизни пациента и степени его психологической нарушенности. Локализация этих реакций символически связана со спецификой проблем пациента. Я также полагаю, что способ коммуникации, в котором тело становится посредником для встречи двух людей (Callieri 2007, с. 153), открывает возможность для более глубокого взаимодействия пациента и терапевта, создает некоторое место, теменос, где могут активизироваться архетипические энергии. В данной статье я предлагаю исследовать явление воплощенного в теле контрпереноса как способ аналитического исследования, который помогает вводить в отношения аналитика и пациента различные проявления психики и множественные уровни общения. Телесный контрперенос как «орган для сообщения информации» Я хотел бы начать с предположения о том, что непосредственное переживание телесного контрпереноса может говорить о неспособности сознания пациента совладать с непереработанными аффектами. Данное «влияние» является соматическим вариантом передачи психической инфекции (Jung, 1946) или химической реакцией (Jung, 1929), о которых писал Юнг во время обсуждения динамики бессознательного взаимодействия пациента и аналитика. Он описывает встречу двух людей как процесс смешивания химических веществ и говорит о способности терапевта находиться под воздействием психики пациента для создания весьма важного «органа для сообщения информации» (Jung, 1929), который можно использовать в терапевтических отношениях. Поскольку смысловые оттенки слов очень важны для коммуникации, особенно в области аналитической психологии, в данной работе я буду использовать слово «орган» в его конкретном значении. Я полагаю, что в этом случае задействованы именно органы, которые влияют на аналитика «на более тонком уровне» (Jung, 1929), данное воздействие передает важные сообщения относительно диссоциированных состояний пациента. Возможно, Юнг намерено выбрал слова «орган» и «тонкий» для описания идеи, которую он позже представил на своем семинаре по Заратустре 6 марта 1935 года, когда говорил о существовании «тонкого тела» (Jung, 1989) между пациентом и аналитиком, способное устанавливать и поддерживать более глубинное взаимодействие аналитической пары. Возможно, мы можем рассматривать наши физически органы и происходящие в них химические процессы, как сосуды для передачи знаний о внутреннем мире. В семинарах о сновидениях 14 ноября 1928 года Юнг писал: «Содержимое невротического бессознательного — странные, не ассимилированные, искусственно отщепленные тела.» (Jung 1930, с. 20). На третьей конференции 30 сентября 1935 года в Тавистокской клинике в Лондоне Юнг сказал: «Словно существует какой-то комплекс со своим собственным телом» (Jung 1935, абз. 138) и «своей физиологией» (там же, абз. 149). На пятой конференции 4 октября 1935 года в Тавистокской клинике Юнг снова затронул эту тему и добавил следующее: «Эмоции заразительны, потому что берут свое начало в симпатической нервной системе…Любой эмоциональный процесс тут же вызывает похожие процессы в других» (Jung, 1935). Кажется, что Юнг пролил свет на интерпретацию соматических реакций терапевта во время аналитического взаимодействии как физиологическую контрреакцию на «тело комплексов» пациента. Фордхэм также говорил о синтонном контрпереносе, когда описывал бессознательное аналитика как «орган для сообщения информации» и «систему восприятия» (Fordham 1960, с. 247). Хотя у него были большие сомнения относительно некоторых способов использования телесного контрпереноса в анализе (см. Самуэльс 1985, стр. 53 у Фордхэма 1991), мне кажется, что он очень удачно выбрал слова, потому что они передают диалогический аспект соматических проявлений бессознательных отношений аналитика и пациента. Возможно, слова Фордхэма о роли аналитика как «органа информации» подразумевают принципиальную невозможность разделения психики и сомы, если мы исследуем глубины психики? Эту область исследования Юнг определил как «психоидный» уровень существования, его невозможно выразить прямо и непосредственно, «там правят влечения» (Jung 1954, абз. 380), а психическое и соматическое сосуществуют в нераздельном единстве. На самом деле, в работе «О природе психе» Юнг пишет, что «Последние гипотезы требуют существования психики, которая касается материи в какойто момент, и, наоборот, у материи должна быть скрытая психика» (Jung 1954, абз. 441) в соответствии с его ответом Биону несколькими годами ранее во время второго семинара 1 октября 1935 года: «Психический и физиологический факты соединились определенным образом ... мы рассматриваем их как два отдельных явления, из-за неспособности нашего разума думать о них как о едином целом» (Jung 1935, абз. 135). Это единство было описано Фордхэмом как «психсоматическая единица с двумя аспектами: первый тесно связан с физическими органами, второй — с бессознательным и потенциальными психическими структурами» (Fordham 1969, с. 96). Юнг считал, что это соответствует «истинной природе архетипа» (Jung 1954, абз. 417). Мара Сидоли утверждает, что ранние эмоциональные переживания способствуют формированию таких архетипически структурированных образов, влияющих на модальности, в которых психика и тело будут взаимодействовать (или не смогут) в течение всей жизни человека. Мы могли бы предположить, что «ранние эмоционально нарушенные или травмирующие отношения ребенка с матерью, которая не смогла стать посредником между ним и его интенсивными архетипическими аффектами» (Sidoli 2000, с. 104), могут привести к постоянному расщеплению тела/разума, что негативно влияет на способность человека быть в оживляющей связи с коллективным архетипическим фундаментом своей жизни. Согласно Сидоли, в этих случаях защита Самости создается за счет «выброса» «раннего непереработанного содержания», которое «каким-то таинственным образом входит в соматическую сферу и теряется в теле, вызывая сильные физические реакции, и не превращается в ментальные образы или фантазии, которые могут быть ассимилированы» (там же, с. 104). Таким образом, проективная идентификация является не только попыткой выбросить или изгнать болезненное эмоциональное содержание, но, как утверждает Моделл, может представлять «постоянную и хроническую форму коммуникации в аналитической паре, по аналогии с автоматической физиологической защитной реакцией организма» (Modell 1990, с. 56). Данный процесс — это не просто физиологическая защита от психической боли, но и давление бессознательного заставить аналитика пережить то, от чего страдает пациент (Stone 2006, с. 111). Таким образом, задача аналитика заключается в том, чтобы переработать свой телесный контрперенос и трансформировать расщепление, вызванное пациентом, и создать более здоровый способ взаимодействия тела и психики. Попытка аналитика связать свои собственные фантазии с соматическим болезненным психическим содержанием может привести к воссоединению архетипических полярностей психики и сомы в аналитической паре. В результате жизненные энергии, способствующие развитию аналитических отношений и индивидуации пациента, могут быть активированы в продолжающемся взаимодействии через перенос-контрперенос. Как отмечает Шварц-Салант, динамика бессознательной пары пациент-аналитик, решающей эту задачу, может привести к развитию «интерактивного поля» (Schwartz-Salant 1982, стр. 109), которое становится «творческим источником взаимодействия сверхсил, действующих за пределами сознания» (там же, с. 109). Таким образом, эта задача реинтеграции отщепленного содержимого, спроецированного на аналитика (соматические ощущения), не только формирует более интегрированное Я за счет ассимиляции личных комплексов, но также способствует осознанию существования интерактивного бессознательного. Этот процесс может постепенно развиваться, объединяя пациента и аналитика в общем опыте реактивации архетипического развития Самости. Невнятные соматические сообщения и пространство существования Самости Проекции, как отметил Юнг в своем семинаре по Заратустре 6 марта 1935 года (Jung 1989, с. 432), проявляются в психических и физических сообщениях от одного человека к другому через «промежуточное пространство между аналитиком и пациентом» (Stone 2006, стр. 112). Это переходная зона, mundus imaginalis (Corbin 1972), между пространственновременным миром и коллективным бессознательным, через которую происходит бессознательное взаимодействие аналитика и пациента и архетипическое пространство существования Самости. В своем семинаре по Заратустре от 20 февраля 1935 года Юнг предполагает, что пространство Самости является как соматическим, так и психическим, что физическое тело является его внешним проявлением (Jung, 1989, с. 403). Он также ссылается на воплощенный в теле импульс Самости, если по какой-то причине ему препятствуют, Самость идет по пути дисфункциональности и негативных соматических симптомов (там же, стр. 404). Таким образом, «невнятные сообщения» в теле аналитика, описанные Шварц-Салантом (Schwartz-Salant 1982, стр. 125), можно рассматривать как контрпереносное проявление телесного импульса Самости пациента, перемещающегося в аналитика из-за неспособности пациента взаимодействовать со своим Я и из-за вышеупомянутого защитного расщепления. На конференции 6 марта 1935 года в Аналитическом психологическом собрании в Цюрихе Юнг отметил, что Ницше понял, как «психика может генерировать очень реалистичные влияния», когда человек вступает в контакт с «необыкновенным воздействием Самости… через тонкое тело» (Jung 1989, с. 432). Тонкое тело, как утверждает Юнг на семинаре о снах 13 февраля 1929 года, «является пристанищем того, что древние философы называли энтелехией, начало, осуществляющее то, что потенциально заложено в жизни» (Jung 1930, стр. 116). На семинарах по Заратустре Юнг говорит, что в терапии связь между сознательным и бессознательным может привести в два разных пространства, связанных с архетипическими полярностями духа и материи: духовное измерение, присущее психическому бессознательному, и соматическое связанное с тем, что он называет соматическим бессознательным. Во взаимодействии бессознательного пациента и аналитика, может быть установлен контакт между их психическим и соматическим бессознательным. Таким образом, соматические переживания аналитика могут представлять собой результат телесного контрпереноса из-за соматического бессознательного пациента так же, как образы и эмоции, возникающие у аналитика, являются откликами на психическое бессознательное пациента. Шварц-Салант называет это эмпатическим контактом по типу Дионисия, он осуществляется аналитиком, который может обеспечить доступ к соматическому бессознательному. Согласно Шварц-Саланту, подход Дионисия приближает аналитика и пациента к сомато-психическому взаимодействию, в котором «основное внимание уделяется отношениям… а не тому, что связано с ними (о чем рассказывается словами)» (Schwartz-Salant 1982, стр. 109). Соматический или воплощенный в теле подход к отношениям позволяет аналитику уйти от пристального внимания к проекциям и желанию избавиться от них как можно скорее и сосредоточиться на процессах, происходящих в этой области существования третьего. Шварц-Салант пишет, что благодаря этому, «два человека смогут понять» на более глубинном уровне и без убегания в интерпретации (о чем писал Дикманн (1974, стр. 75), «различные связующие их структуры, особенно динамику слияния, дистанцирования и единства» (Schwartz-Salant 1982, с. 110). Различные этапы процесса телесной коммуникации Я считаю, что механизм, который мы могли бы назвать «проективной соматической идентификацией», может проявляться на встречах несколькими способами и с разной степенью интенсивности в зависимости от стадии терапии. Их может быть три: как препятствия способности аналитика к ревери и атака на связи (Bion 1959); как передача содержимого отщепленных комплексов пациента через тонкое тело; механизм действия архетипической энергии, который «стремится изменить структуру и динамику процесс анализа в области существования третьего» (Schwartz-Salant 1989, с. 101). Мне кажется, что эти способы телесного контрпереноса могут проявляться не только линейно, но и как постоянные колебания между ними из-за того, что пациенту и аналитической паре слишком сложно выносить психическую боль или постоянную близость. Для того, чтобы проиллюстрировать различные аспекты «процесса соматического общения», я представлю клинический пример анализа пациента (его родители глухонемые, но у него нет никаких физических нарушений). На момент начала анализа ему был 21 год, он страдал от серьезных приступов тревоги и расстройства кишечника при общении с девушками. После первых консультаций мы договорились встречаться два раза в неделю, анализ длился шесть лет. Нигредо На начальном этапе анализа проективная идентификация ведет аналитика в темное и недифференцированное пространство, которое Юнг связывает с алхимическим процессом Нигредо. Он пишет, что психотерапевт «как и сам пациент тоже страдает и испытывает трудности, когда пытается увидеть пациента и то, что овладело им... Активированное бессознательное выглядит как сорвавшиеся с цепи противоречия» (Jung 1946). Эмануэль - высокий юноша с крепким телом, его ослепительная улыбка сразу удивила меня из-за контраста с изумленным и грустным взглядом. Когда Э. представился и пожал руку, у меня сразу возникло ощущение, что его тело на самом деле очень хрупкое, словно ему не хватает жизненной силы. Во время нашего первого сеанса он сказал, что попросил помощи специалиста после того, как не смог заснуть всю ночь, чувствуя себя напуганным «фоновым шумом тишины». Он описывает это как «оглушительный и бесконечный звук», который не дает ему отдыхать или думать о чем-то еще. Вначале я несколько раз пытался увести Э. от этой темы и задать вопросы о семье, но он упрямо, можно сказать, с некоторой одержимостью, возвращался к ней. Попытки перенаправить разговор частично были продиктованы интересом к истории его жизни, на другом уровне, вероятно, я хотел скрыть свой дискомфорт от взаимодействия с пациентом, который заметил только в конце сеанса. Я давно подметил, что если сразу после встречи у меня появляется сильная тошнота, то это означает, что сессия была сложной, и мне надо вспомнить и проанализировать свои контрпереносные реакции. В течение следующих трех сеансов недомогание, которое я чувствовал в конце первой встречи, постепенно усиливалось. Хотя моим первым впечатлением от разговора с Э. был образ уязвимого мальчика, которому нужна поддержка и помощь, вскоре я начал осознавать сложности и трудности, через которые, вероятно, придется пройти аналитической паре при встрече с бессознательным материалом. Теперь я задумался о первом впечатлении от пациента, которое повлияло на меня и аналитические отношения: контраст между грустным и растерянным взглядом и сияющей, но почему-то холодной улыбкой. Возможно, это означает, что его психическая боль никак не выражалась, ее скрывал фасад расслабленного дружелюбия и позитивного отношения. Во время наших первых сессий меня несколько смутил контраст между тем, насколько легко мы пришли к взаимному согласию относительно графика встреч и правил терапии, и его поведением, которое теперь я рассматриваю как внутренний саботаж. Его непрерывная речь и монотонность голоса сбивали меня, создавая своего рода психический шум, который мешал символически интерпретировать ситуацию и возникающие ощущения. На меня действовала его манера слишком детально описывать повседневные события и огромное количество сновидений, кажется, это был его способ контролировать наши встречи, чтобы наполнять их материалом и удалить себя из наших отношений. С одной стороны, поведение Э. на первых сессиях не давало нам встретиться понастоящему, с другой стороны, моя тошнота могла быть результатом сильного контрпереноса из-за воздействия коммуникативного аспекта проективной идентификации. Тошнота позволила мне заметить отщепленный комплекс, который ведет себя как «своего рода тело» со «своей собственной физиологией» (Jung 1935, абз. 149). Если, как утверждал Юнг на семинаре о снах 14 ноября 1928 года (Jung 1930, стр. 19), акт приема пищи символически связан с усвоением комплексов, мой телесный контрперенос мог отражать неспособность Э. интегрировать эмоциональное содержание, которое на уровне сознания воспринималось как смущающее и угрожающее. Таким образом, несмотря на несколько обманчивое желание идти мне навстречу, у пациента было сильное бессознательное сопротивление аналитическим отношениям, через проективную идентификацию он просил меня взять на себя обязательство быть с ним в отношениях, хотя эта просьба имела тревожный и дестабилизирующий характер. Юнг писал: «Результирующая парадоксальная смесь позитива и негатива, доверия и страха, надежды и сомнения, влечения и отторжения весьма характерны для первых этапов отношений» (Jung 1946, абз. 375). Начало алхимического взаимодействия Когда аналитик в итоге осознает, что он вошел в психическую динамику Нигредо, он может выбрать оптимальное расстояние по отношению к проекциям пациента, что запускает истинный терапевтический процесс. Возможность такого недифференцированного состояния между пациентом и аналитиком может позже привести к активации первого контакта, который пациент неосознанно воспринимает как возможный путь к выздоровлению. Далее начинается движение к этапу, где проективная идентификация превращается в механизм, который с помощью соматических симптомов стимулирует в теле аналитика отщепленные комплексы пациента, этот аналитический процесс помогает пациенту постепенно признать его защитные механизмы. В этих случаях аналитик начинает испытывать некое индуктивное понимание глубинных страданий пациента и видеть работу расщепления. Тем не менее, мне кажется, что аналитик должен уважать и защищать эту диссоциацию, так как в некоторые моменты терапевтического процесса они выполняют важную функцию сохранения целостности эго пациента, а также обеспечения выживания аналитических отношений (Connolly 2013, с. 651). Через десять месяцев после начала анализа Э. рассказал свой недавний сон: Под землей есть сад. Там бегает собака без поводка. Я подхожу к ней, и она начинает лаять как сумасшедшая. Нас отделяет толстая стеклянная стена. Он хочет укусить меня. Кажется, она хочет сожрать меня. Через несколько дней мне пришло в голову, что образ стеклянной стены может быть отражением не только расщепления, но и невозможностью соединить визуальные данные с акустическими, что он испытывал в отношениях с глухими родителями. Затем я подумал, что в первичных отношениях пациент не смог научиться создавать визуальную и акустическую информацию для выражения эмоций. Это обстоятельство, возможно, способствовало формированию разделения разума и тела и неспособности связно разрабатывать и понимать события жизни и связанные с ними эмоции. Пациент не смог связать сон с какими-то переживаниями или предложить его интерпретацию, я подумал, что это и есть его ощущение от предыдущей встречи. Я озвучил ему идею о том, что он, вероятно, находился на грани контакта со своими невыраженными чувствами раздражения и агрессии по отношению к отцу, что усугублялось его последующей завистью к моей очевидной способности воспринимать чувства. Я также предположил, что он испугался изза ослабления психологических защит. Эти болезненные эмоции грозили вырваться из бессознательного, впоследствии они станут центральными в терапевтическом процессе, но работа с ними могла быть начата только намного позже, когда появился второй сон, в котором тема собаки вернулась, но была не главной. Через два года на последнем сеансе перед рождественскими каникулами Э. делает следующее наблюдение: «Мне практически не снятся сны. Единственное, что я помню о вчерашнем сне, — это то, что я ел хот-дог». Снижение количества снов соответствует их постепенно возрастающей значимости в результате снятия защит, что ведет к большей открытости по отношению к терапевтическому процессу. Пациент сказал, что он очень любит хот-доги, однажды съел столько, что его начало тошнить. Я тут же вспомнил свою тошноту во время наших первых сеансов. Затем Э. начинает очень подробно рассказывать о последних событиях, его голос настолько монотонный, что у меня начинается сильная сонливость. Я вспоминаю жаркий день в августе, когда я был в центральном парке в НьюЙорке и ел на скамейке вкусный хот-дог. Вдруг я вижу в воображении эрегированный пенис собаки. Сила этого образа пробуждает меня от оцепенения. Значение хот-дога становится понятным только когда я перевожу этот термин буквально с английского на итальянский, что связано с образом собаки в состоянии сексуального возбуждения. Я тут же вспоминаю сон про собаку, который был 2 года назад. Затем мое внимание возвращается к монологу пациента, и я понимаю, что он говорит о своем путешествии в Нью-Йорк несколькими годами ранее. Я решил вмешаться: Я: Помните, вы рассказывали мне сон о злой собаке? Теперь вы рассказываете о хот-доге. Пациент улыбается. Э: Точно. Интересно, почему они назвали его ... хот-догом... В первом была злая собака. Я: Она разозлилась, потому что вы подошли к ней слишком близко. Э: Она была просто в бешенстве. Я: Вы злитесь, потому что кто-то подходит вам слишком близко? Пациент некоторое время молчит, а затем медленно говорит. Э: Мой отец подходит ко мне слишком близко. Он заходит в мою комнату без стука. Он вторгается в мое личное пространство. (Долгая пауза). Моя мать холодная и бесчувственная, а отец обнимает и целует. Когда я был маленьким, то думал, что он гей. (Долгая пауза). Однажды, я не помню сколько мне тогда было… Но кажется, что это одно из моих первых воспоминаний, значит, я был очень маленький… Я лежал голый на кровати. Мама переодевала меня. В общем, папа показал мне, как трогать себя. Он заговорил со мной на языке жестов и сделал жест рукой вверх-вниз перед моими глазами. Я не понял, и до сих пор не уверен, что он хотел мне сказать. Может, он просто хотел показать мне, как я должен мыться. Тогда мне показалось, что он хотел показать мне, как мастурбировать, и я начал думать, что он гей. Я полагаю, что моя сонливость и внезапное физическое оцепенение можно рассматривать не только как контрпереносную реакцию, «порожденную его уходом от отношений со мной и своими внутренними родительскими объектами» (Lambert 1972, с. 40), но и как указание на новую возможность коммуникации между мной и пациентом (Devescovi 2009, с. 60). Это «положительный эффект сна» (Field 1989, с. 513). По словам Натана Филда, сон способен активировать полезную «близость от совместного сна», которая могла отсутствовать в опыте пациента как «взаимопонимание между матерью и ребенком». Этот пример показывает, как защитная система пациента сформировалась в ответ на крайне навязчивое поведение отца и на отстраненное и холодное отношение его матери. Я полагаю, что материнские модальности породили глубокое «чувство мертвости» (Connolly 2013, с. 646), что привело к защитному расщеплению разума и тела и последующему отрыву от жизненно важной архетипической матрицы. Мои «чувства скуки и сонливости» (там же, с. 646) привели меня к чувству глубокого страдания, пережитого пациентом в детстве. Отсутствие cлов для описания чувств в отношениях с отцом, возможно, также помешало эффективному общению между ними, как я предлагал выше при обсуждении образа стеклянной стены, что, вероятно, привело к тому, что Э. интерпретировал события своей жизни на основе бессознательных фантазий, а не на реальных отношениях. Образ злой собаки, вероятно, возник в связи с близкими отношениями, которые сложились между мной и пациентом в течение первых 10 месяцев анализа. Как только у меня появился образ хотдога, я смог связать его с предыдущим сном. Хотя вторгающееся поведение отца могло вызвать у пациента сильный гнев, оно могло активировать бессознательные эротические фантазии по отношению к матери. Таким образом, тошнота, которую я чувствовал во время первых сеансов, кажется, связана с неспособностью психической системы пациента сдерживать эти детские переживания и последующие соматические нарушения, которые они вызывали. Также она могла выражать подсознательное отвращение пациента из-за того, что его гомосексуальные фантазии, направленные на фигуру отца-терапевта, могут вторгаться в аналитические отношения (что и произошло через три года после начала анализа, о чем будет сказано далее). Обман Гермеса Таким образом, интеграция проекций пациента благодаря работе с телесным контрпереносом аналитика, должна быть направлена на развитие способности терапевтической пары получать доступ к бессознательному полю взаимодействия между психикой и сомой, которое способно запускать преобразующие архетипические энергии. Мой опыт подтверждает, что моменты восприятия телесного контрпереноса являются важными предвестниками глубоких психических переживаний, которые аналитическая пара, скорее всего, переживет позже. Поэтому очень важно детально рассмотреть соматические сообщения и попытаться увидеть их как результат непредсказуемых движений Гермеса (Лопес-Педраза, 1977) в рамках сознательного и бессознательного взаимодействия аналитика и пациента; а также в качестве ключевой точки, через которую можно открыть себя для нечто новое. Фактически Лопес-Педраза определяет соматические восприятия аналитика как «предзнаменования», которые способны «создать герметичную связь между психологическими событиями и телом» (там же, с. 40). Так же, как бог Гермес был богом путников и камней, помещенных вдоль дорог в качестве маркеров (там же, с. 3), так физические симптомы аналитика могут отмечать важные этапы в анализе, становясь предвестниками потенциальных «моментов встречи» двух людей (Beebe & Lachmann 2002, с. 32). Винер назвал их «интерсубъективный бессознательный опыт» (Wiener 2004, с. 164), который может способствовать изменениям в анализе так же, если не больше, как интерпретации. Таким образом, способность аналитика чувствовать свое «тело и разум» может помочь терапевтической паре увидеть «интерактивную природу аналитических взаимоотношений, в которой терапевт и пациент влияют друг на друга и бессознательное» (там же, с. 171). Юнг считал, что каждый индивид естественным образом движется к такой интенсивной внутрипсихической и межличностной связи под действием «природного фактора родства либидо» (Jung 1946, абз. 445). Он пишет следующее: «Это ядро всего феномена переноса, его невозможно отрицать, потому что отношение с Самостью — это бывшее отношение к соплеменникам» (там же, абз 445). Поэтому я считаю, что психическое напряжение, создаваемое соматическим воздействием, можно рассматривать как первый шаг пробуждения либидо родства, стимулируемого реинтеграцией «отщепленных, шизоидных частей психики, содержащих в себе эдипальную и доэдипальную сексуальность последняя, вмещает архетипические или безличные сексуальные энергии – они сдерживаются наряду с сильными разочарованием и отчаянием» (Schwartz-Salant & Stein, 1984, с. 8). Таким образом, соматические реакции аналитика представляют собой «еще один способ связи с божествами» (Lopez-Pedraza 1977, с. 42). Конъюнкция Аналитические задачи на данном этапе составляют трудность как для пациента, так и для аналитика, поскольку им нужно пройти через соматические реакции, которые можно неправильно понять, отвергнуть или, в худшем случае, спутать с соматическим возбуждением сексуального характера (Field, 1989, Connolly 2013). В этих случаях аналитик должен направлять архетипические активированные энергии не так, как это сделали родительские фигуры пациента. Аналитик должен получать бессознательные сообщения от своего тела или интерпретировать те, которые проявляются в теле пациента, чтобы оставаться «на границе Гермеса», где сексуальность можно рассматривать с точки зрения безличных архетипических связей, созданных Гермесом (Lopez-Pedraza, 1977, с. 13). Поэтому я считаю, что возникновение этих соматических реакций следует рассматривать на двух отдельных уровнях: с одной стороны, эти телесные ощущения могут быть связаны с появлением в анализе эдипальной и доэдипальной сексуальности пациента по отношению к его родительским фигурам, с другой стороны, они могут представлять собой прямой доступ к архетипическим энергиям, обусловленных входом аналитической пары в область соматического бессознательного. Таким образом, архетипические энергии, которые были высвобождены в момент первых реакций аналитика, подобно первым соматическим признакам, которые приводят к состояниям дезинтеграции у ребенка, должны быть преобразованы терапевтом при помощи ревери в нечто устойчивое и наделенное смыслом. Мне кажется, такие переживания могут помочь пациенту воспринимать различные «мирно сосуществующие» идентичности (Callieri 2007, с. 152), отличающиеся от переживания отчуждения в отношениях с матерью, которая «не смогла принять и отразить свое отражение, живость ее ребенка и его тела» (Connolly 2013, с. 644). Подобная трансформация интерактивного поля, в котором ранее доминировало расщепление, может привести к «интеграции эротического и духовного аспекта человеческих отношений в то, что Юнг называет конъюнкцией» (Field 1989, с. 516). «Инстинкт и биологическая сфера в целом» освобождаются от «давления бессознательного содержимого», что позволяет пациенту получить доступ к ранее недоступным энергиям и испытать желание «объединения на биологическом уровне» как «символ единства» на самом высоком уровне» (Jung 1946, абз. 460). На четвертом году терапии на первой встрече после нового года Э. признается, что он хотел бы сказать мне кое-что, но сильно смущается. Я сразу же чувствую тошноту, которая, кажется, отражает смущение, которое он испытывает. После некоторого колебания он говорит: После последней сессии перед рождественскими каникулами, в декабре, я был очень расстроен из-за того, о чем мы говорили. Дома я полез в Интернет, почувствовал возбуждение и нашел одно видео. По сюжету парень пришел на консультацию к женщине-аналитику, а потом они занялись сексом. (Долгая пауза). У меня были кое-какие фантазии относительно вас. Это просто одержимость какая-то. Сначала я смутился, потом понял, что ему пришлось приложить немало усилий, чтобы рассказать о своей фантазии, что он доверяет мне, поэтому смог поместить между нами это достаточно тревожное и потенциально разрушительное содержание. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что мое понимание помогло мне и Э. не пойти вслед за простой идей о гомосексуальных наклонностях и выйти на более глубинный уровень отношений, которые стали доступны нам в терапии. Мне кажется, что уровень доверия, который установился между нами был ключевым моментом в этой истории. Активация «либидо родства» из-за сессии перед рождественскими каникулами открыла для пациента иной уровень взаимодействия, что выразилось в виде сексуального возбуждения. На предыдущей встрече Э. мог столкнуться с неприятными чувствами растерянности и возбуждения из-за воспоминания об отце, которого он часто воспринимал как навязчивого. Теперь он начинал понимать, как его детские бессознательные инцестуозные сексуальные фантазии исказили образ отца и отношения с ним, что позволило изменить их и установить более глубокие отношения с отцом и аналитиком. Я полагаю, что инцестуозная энергия, которая была затронута на предыдущей встрече, снова активировалась через истории о «раннем соблазнении» отца (Schwartz-Salant & Stein 1984, с. 18) и отвергающей матери, из-за чего его жизненная сила была направлена в тело и там застряла (Connolly 2013, с. 641). В начале терапии Э. видел меня как отца, который сильно вторгался в его личную сферу посредством моих интерпретаций, после ослабления защит я стал «матерью», чье отсутствие (например, в течение рождественских каникул) вызывало эротические фантазии об объединении и владении. Аналитические отношения стали анальными, страдание из-за сепарации вызвало всемогущую фантазию об «обладании» аналитиком. После рассказа о фантазии наступило долгое молчание, далее пациент начал рассказывать о своих трудностях в установлении интимных отношений с девушками. Он говорит, что каждый раз у него появляется боль в животе и ему приходиться бежать в туалет. Во время его рассказа о боли в животе, я почувствовал сильное желание сходить в туалет и сильную боль в анусе. Внезапно я вспоминаю аналогию между итальянским выражением seduta analitica (буквально: аналитическое заседание) и сходством слова «anus» с «аналитический». Моя интуиция говорила, что эти ассоциации представляют собой своего рода психологическую поддержку, которая помогает мне переносить мои болезненные физические ощущения. Я решил сохранить свою способность к контейнированию и сдержать потребность в эвакуации (как в символическом, так и в физическом смысле), чтобы проработать некоторое аффективное содержание. Сдерживая боль, мне удается прошептать: «Могу представить, насколько это больно». Через несколько минут Э. начинает дрожать и со слезами говорит: Я думаю, что мне было очень одиноко, когда я был ребенком, и даже сейчас я часто чувствую себя одиноким. Мой отец был слишком навязчивым. Моя мама была холодной. Поэтому, когда мне страшно, я запираюсь в туалете, там я могу побыть один. Я понимаю, что, когда мне страшно или больно, я закрываюсь и больше не думаю о своих проблемах. Но чем меньше я о них думаю, хуже я с ними справляюсь. Смотрите! Я весь дрожу! Как только он заканчивает говорить, боль в животе исчезает, по позвоночнику прокатывается волна дрожи и у меня появляется приятное ощущение тепла и расслабления. В конце концов, он успокоился и начал осознавать, как его детские переживания повлияли на способность общаться с другими и с собой. Его тело стало способом передачи этих сообщений и последующего осознания, оно перестало быть каким-то препятствием контейнером для игнорирования или подавления содержания психики. Благодаря этому он увидел свои защитные механизмы. Через телесные симптомы я почувствовал его психическую боль на более глубинном уровне. Я также думаю, что с помощью проективной идентификации пациент предложил мне объединить соматическое и аффективное измерения, чтобы установить контакт, который исцелил его глубокое расщепление ума и тела, которое он создал в детстве в бессознательной попытке избежать душевной боли в отношениях с матерью, которая была не в состоянии «переработать содержимое его психики» и установить отношения с «психикой и эмоциям своего ребенка» (Knox 2011, с. 132). Согласно М. Сидоли всемогущество в качестве защиты от сепарационной тревоги и как попытка контролировать процессы дезинтеграции/реинтродукции, воспринимаемые как катастрофа, отступает в тот момент, когда архетипические образы «воплощаются в человеческом опыте» в виде «ощущения реальных ограничений» (Sidoli 2000, с. 36). Моя боль воспроизводила психическую боль пациента из-за перерыва на праздники в сочетании с гневом из-за чувства брошенности. Я считаю, что телесный контрперенос высвободил страдание, которое сознание пациента не могло интегрировать самостоятельно. Эта форма соматического сообщения вынудила меня ощутить болезненное телесное понимание тревоги пациента из-за перерыва, которая подтолкнула его к всемогущей и агрессивной защитной фантазии «об обладании» аналитиком. Это был очень важный момент для аналитических отношений — пациент почувствовал, что кто-то, наконец, смог его принять и понять. Опыт конъюнкции привел нас к более глубинному архетипическому пространству, способному оживить психические энергии пациента и активировать процесс его индивидуации. На самом деле, после у пациента стало появляться ощущение адекватности и он начал развивать свои навыки и способности, которые значительно улучшили его жизнь и позволили достичь своих изменения в личной и профессиональной жизни. Можно сказать, что в этом случае аналитическое взаимодействие, как в личном, так и в архетипическом аспектах, привело пациента к развитию и возможности «обладания» аналитиком. Благодаря телесному контрпереносу пациент смог перейти от всемогущей фантазии о физическом обладании к обладанию внутренней аналитической функцией ведущей его далее на пути к индивидуации. Выводы В данной статье я попытался определить основные аспекты процесса бессознательного общения между аналитиком и пациентом на соматическом уровне. Мы рассмотрели юнгианскую гипотезу о существовании сомато-психической области между пациентом и аналитиком, которая обеспечивает глубокую связь психики и сомы. Я предположил, что восприятие аналитиком телесных ощущений во время аналитического сеанса может быть связано не только с защитными механизмами из-за расщепления разума и тела, но и с механизмом проективной идентификации, чтобы аналитик проработал свои соматические переживания, возникающие при контакте с отщепленными комплексами анализанда. Эта «телесная форма ревери» должна изменить архетипические полярности психики и сомы и побудить аналитическую пару постепенно вступить в процессы бессознательного взаимодействия архетипической природы. Таким образом, тело является контейнером/передатчиком содержания личных комплексов, которые не были интегрированы сознанием пациента, в то время как в коллективном смысле оно представляет собой соматическое выражение инстинктивного импульса Самости к трансформации человека. Аналитическое взаимодействие в архетипической области коллективной психики позволяет терапевтической паре получить доступ к функции самовосстановления психики. Таким образом, пациент и аналитик, совместно исследуя глубокие психические области, могут войти в контакт с архетипическими энергиями, тем самым пройти через взаимное влияние и трансформации, которые выходят за пределы простой сферы сознательного понимания. Список литературы: Beebe, B. & Lachmann, F.M. (2002). Infant Research and Adult Treatment. Hillsdale, New Jersey & London: The Analytic Press. Bion,W.R.(1959).‘Attacksonlinking’.InternationalJournalofPsycho-analysis,40,308–315. Callieri, B. (2007). Corpo, esistenze, mondi. Rome: Edizioni Universitarie Romane. Connolly, A. (2013). ‘Embodiment and its vicissitudes’. Journal of Analytical Psychology, 58, 5, 636–56. Corbin, H. (1972). ‘Mundus Imaginalis, or the imaginary of the imaginal’. Spring, 1, 1–19. Devescovi, P. C. (2009). ‘Aspetti transferali e controtransferali del sonno dell’analista in seduta’. Studi Junghiani, 29, 51–69. Dieckman, H. (1974). ‘The constellation of the countertransference’. In Success and Failure in Analysis, ed. G. Adler. New York: Putnam. Field, N. (1989). ‘Listening with the body: an exploration of the countertransference’. British Journal of Psychotherapy, 5, 512–22. Fordham, M. (1969). Children as Individuals. New York: C.G. Jung Foundation. ——— (1960). ‘Countertransference’. In Technique in Jungian Analysis, eds. M. Fordham, J. Hubback, R. Gordon & K. Lambert. London: Karnac Books. ——— (1991). ‘The supposed limit of interpretation’. Journal of Analytical Psychology, 36, 165– 75. Gordon, R. (1965). ‘The concept of projective identification’. Journal of Analytical Psychology, 10, 2, 127–49. Jung, C.G. (1921). Psychological Types. CW 6. ——— (1928). ‘On psychic energy’. CW 8. ——— (1929). ‘Problems of modern psychotherapy’. CW 16. ——— (1930). Dream analysis. New Jersey: Princeton University Press. ——— (1935). ‘The Tavistock Lectures. On the theory and practice of analytical psychology’. CW 18. Jung, C. G. (1946). ‘The psychology of the transference’. CW 16. ——— (1954). ‘On the nature of the psyche’. CW 8. ——— (1989). ‘Nietzsche’s ‘Zarathustra’’.In Notes of the Seminars given in 1934-1939 by C.G. Jung, ed. J. Jarrett. London: Routledge. Knox, J. (2011). Self-Agency in Psychotherapy: Attachment, Autonomy and Intimacy. New York & London: W.W. Norton. Lambert, K. (1972). ‘Transference/countertransference: talion law and gratitude’. Journal of Analytical Psychology, 17, 1, 31–50. Lopez-Pedraza, R. (1977). Hermes and his Children. Zürich: Spring Publicatins. Modell, A. (1990). Other Times, Other Realities. Toward a Theory of Psychoanalytic Treatment. Cambridge: Harvard University Press. Samuels, A. (1985). ‘Countertransference, the “mundus imaginalis” and a research project’. Journal of Analytical Psychology, 30, 1, 47–71. Sidoli, M. (2000). When the Body Speaks: the Archetypes in the Body. London: Routledge. Schwartz-Salant, N. (1982). Narcissism and Character Transformation: The Psychology of Narcissistic Character Disorders. Wilmette: Chiron Publications. ——— (1989). The Borderline Personality: Vision and Healing. Wilmette, IL: Chiron Publications. Schwartz-Salant, N. & Stein, M. (1984). Transference Countertransference. Wilmette, IL: Chiron Publications. Stone, M. (2006). ‘The analyst’s body as tuning fork: embodied resonance in countertransference’. Journal of Analytical Psychology, 51, 109–24. Wiener, J. (2004). ‘Transference and countertransference’. In Analytical Psychology: Contemporary Perspectives in Jungian Analysis, eds. J. Cambray & L. Carter. Hove: Psychology Press.
