1 Теоретические и историко-культурные аспекты исследования Изображение звука в истории культуры 1.1 Звук своими истоками уходит в магические ритуалы древних. Он обретает глубокую трактовку в культуре романтизма, при этом сохраняя мифологическую интерпретацию в народной культуре. Все эти грани феномена звука были восприняты Лермонтовым и нашли поэтическое отражение в музыкальных звукообразах, которые находятся в ряду основных элементов звуковой картины мира поэта. Искусство музыки, зародившееся еще в глубокой древности, было связано с обрядами воплощения духов. Большинство из обрядов были рассчитаны не на зрение, а на слух. Издаваемые музыкальными инструментами звуки представлялись голосами предков, которые пришли на праздник, а сами инструменты выступали как вместилища для сверхъестественных существ. Древнейшими духовными инструментами считаются гуделки, флейты. Разные народы имеют свои поверья, связанные с этими инструментами. В древней Греции, например, гуделки использовали сторонники культов плодородия; народы Евразии в свое время уподобляли звуки духовых музыкальных инструментов голосам богов и предков. Стоит отметить, что название «духовые» музыкальные инструменты однокоренное словам «дух», «дыхание», которые для мифологического сознания одинаковы. В некоторых районах засвидетельствованы мифы об изобретении музыкальных инструментов. Культуре многих народов известен феномен обретения дара песнопения человеком, которого облюбовали сверхъестественные силы. Например, если обратиться к преданиям, ойратский певец героического эпоса во время пения «делается точно одержимым, забывает все вокруг себя и весь отдается процессу творчества... Разные сверхъестественные силы, духи внушают певцу во время экстаза образы, картины, звучные строфы, даруют ему силы выдержать страшное напряжение»1. В античной поэзии бытовал миф о Музе и Аполлоне, которые вдохновляли поэта. Дар творчества зачастую воплощался в звуках лиры, кифары и свирели. Музыкальные инструменты в стихотворениях Лермонтова не всегда вводятся для того, чтобы передать собственно музыкальное звучание, а являются символами творческого вдохновения, зачастую клишированными в ранней лирике. Воплощение такого феномена встречается в стихотворениях поэта «Молитва», «Отрывок», «Мой демон». В основе стихотворения «Жена Севера» Лермонтовым положено древнее предание о таинственной женщине, которая являлась предметом поклонения финнов. Ее взгляд считался смертельным, поэтому смотреть на нее могли только поэты, посвящавшие женщине свои песнопения. В легендах народов Востока песнопение было сродни священнодействию. Согласно одной армянской легенде, некогда жил бедный пастух по имени Чалаби, лучше всех игравший на свирели, он полюбил дочь хозяина, и тот сказал ему: «Богач никогда не отдаст свою дочь за простого пастуха, если только он не обладает каким-либо большим дарованием. Вон видишь, едет всадница. Если ты сумеешь сыграть так, чтобы она слезла с правой стороны коня, а затем снова села на него с левой стороны, я выдам за тебя свою дочь». Чалаби согласился. Он взошел на большую скалу и стал играть. Птицы и животные, все живое вокруг в изумлении слушали игру Чалаби. И всадница остановилась, внимая свирели. Затем она слезла с правой стороны коня и снова села на него с левой. Хозяин был поражен. Он позвал слуг и за деньги приказал отрезать пальцы Чалаби, ночью они это сделали. С тех пор гору стали называть Мат Чалаби (палец Чалаби) . В этой легенде подчеркивается сверхъестественная сила звуков искусной игры на свирели. В турецкой сказке «Ашик-Кериб», записанной Лермонтовым в 1837 г., воссоздан образ певца, своим искусством побеждающего различные преграды на пути воссоединения с возлюбленной. Родство сказки и легенды можно усмотреть в глубоком почитании музыкального дарования и вере в его священную силу. Другой важный аспект армянской легенды связан с тем, что учиняется расправа над музыкантом. А как подчеркивает Д. Зантария, убийство певца, вольное или невольное, по кавказским законам - большой грех1. Исследователь, говоря об этой ситуации, проводит параллель с судьбой Лермонтова, талантливого поэта, «певца», убитого на дуэли во время службы на Кавказе. Представление о музыке как о магической стихии, связанной с основами мироздания, отразилось и в философских системах - в эстетико-космологическом учении о «гармонии сфер», которое возникло в античной Греции. Мироздание для романтиков « это звучащее музыкальное тело, и именно то, что оно музыкальное, свидетельствует о бесконечном, содержащемся в материи»1. Характерны для романтизма суждения И. Риттера: «Вращение Земли вокруг своей оси, наверное, дает существенный тон - то есть колебания ее внутренних соотношений, вызванные вращением; обращение Земли вокруг Солнца дает второй такой тон, обращение Луны вокруг Земли - третий и т.д. Тут получается представление о колоссальной музыке - наша малая музыка - это наверняка лишь знаменательная аллегория той первой. Наверное, все мы, животные, растения, вся жизнь, все обнимаемся теми звуками. Звук и жизнь тут одно»2. Романтикам была присуща «музыкализация» мира и бытия, а также души и сознания. Музыка, будучи «праязыком», душой, «жизнью» природы, «изречением бога», есть одновременно «праязык», душа, «жизнь», изречение человеческого духа; в музыке сливаются душа мира и душа человека, через музыку все явления мира заявляют о себе как бесконечное»3. Это было свойственно и художественному сознанию Лермонтова. Его представление о «музыке моего сердца», а также поэтически воплощенное представление о «гармонии сфер» в стихотворении «Ангел» красноречиво свидетельствуют об этом. В системе романтической культуры звук и звучание оказываются знаковыми. Главную роль играют музыкальные звуки, но даже немузыкальные по своей природе звуки зачастую мыслятся как проявление своеобразной природной музыки. Й. Геррес пишет: «Звук втягивает нас в глубины звучащей материи»; «Лишь звучащая природа жива для нашей души, природа молчащая - лишь мертвая, безвольная груда вещества. Вечный покой и немота страшат нас как вечный черный мрак» [Музыкальная эстетика Германии XIX века. Т. 1. С. 321.] . «Как и свет, - полагает И. Риттер, - так и тон есть сознание. Всякий звук есть жизнь издающего звук тела, которая продолжается ровно столько, сколько тон... Всякий тон - это изречение мира духов, а вместе с этим и изречение бога». [Музыкальная эстетика Германии XIX века. Т. 1. С. 321.] Звук мыслится романтиками взаимосвязанным с цветом, а зрение - со слухом. При этом слух выдвигается многими на первый план. Например, согласно И. Риттеру, «слышание - это видение изнутри, внутреннее сознание. Поэтому с помощью слуха и можно добиться в тысячу раз большего, чем с помощью любого другого органа чувства. Среди всех чувств универсума чувство слуха высочайшее, величайшее, всеобъемлющее и даже единственное всеобщее, универсальное. Нет иного целостного и безусловного аспекта универсума, кроме акустического». [Музыкальная эстетика Германии XIX века. Т. 1. С. 331-332.] Музыка в системе романтической культуры считалась высшей формой искусства. Для романтиков мыслить звуками - выше, чем мыслить понятиями. Мыслители эпохи романтизма стремились подчеркнуть не просто первенство музыки среди других искусств благодаря ее способности выражать «бесконечное», но и ее мощнейшую силу воздействия на душу, которое способно «перенастроить» душу и обратить к «высшей» жизни. Главенствующее место музыкальных звукообразов в лирике Лермонтова обусловлено его удивительной музыкальной одаренностью и его активным участием в музыкальной жизни своей эпохи, восприятием поэтом народномифологических представлений о музыке, культом музыки в западно- европейском романтизме, но и ее культом в русской романтической литературе. В России начало XIX в. отмечено и как период становления русской философско-музыкальной мысли. Московские и Петербургские салоны и кружки сыграли значительную роль в ее формировании. Герцен о кружке Станкевича пишет: «Философия музыки была на первом плане... Разумеется, об России и не говорили, к Моцарту были снисходительны... зато производили философские следствия над каждым аккордом Бетховена и очень уважали Шуберта, не столько, думаю, за его превосходные напевы, столько за то, что он брал философские темы для них…»[ Герцен А.И. Былое и думы. Части 1-5. М., 1969. С. 343.]. Общая картина движения музыкальных вкусов и интересов того русского общества показывает, что оно не только усердно изучало лучшие достижения западно-европейской музыкальной мысли, но и осознавало потребность в развитии самобытной русской музыкальной культуры. Романтические тенденции музыкальной эстетики ставили выразительность музыки во главу угла. Русские писатели и мыслители 20-30-х гг. трактовали музыку как выразительницу чувств, движений души человека. Поскольку философия и эстетика романтического движения входила в круг философской рефлексии Лермонтова, то поэтом было органично воспринято понимание музыки как области мистического, таинственного и неопределенного, как духовной первостихии бытия, что составило глубинный план содержания музыкальных звукообразов лермонтовской лирики. 1.2 Мифологизм голоса Провозглашение музыки как космической и эстетической первостихии, как высшей формы искусства выразилось в выдвинутом романтической поэтикой требовании особого качества звучания художественной речи, ее интонации: «...слово должно звучать, как музыка» [Гуковский Г.А. Пушкин и р>сские романтики. M., 1966. С. 35] Музыкальность каждого слова и самой поэтической интонации, ощущается в звучании стиха и прозаической фразы Лермонтова. Поэт необыкновенно тонко вслушивался в звуки голоса и речи. Его строки из письма М.А. Лопухиной как нельзя лучше свидетельствуют об этом: «О, как я желал бы опять вас увидеть, говорить с вами: мне благотворны были самые звуки ваших слов. Право, следовало бы в письмах ставить ноты над словами...» [Лермонтов М.Ю. Поли. собр. соч.: В 5 т. М. - Л., 1937. Т. V. Проза и письма. С. 525.] В звучании голоса он словно провидел музыку души, прошлое. В его поэзии «сладкий», поющий «про любовь» голос, который слышит душа на своей небесной родине, отзвуки которого лирическое «я» улавливает в своем земном бытии и о котором грезит в своем посмертном бытии; голос, который может представать и в ипостаси «неизреченного» свето-звука, метафизичен по своей природе. Являясь важнейшей константой лермонтовского поэтического космоса, этот голос «в минуту жизни трудную» обращает героя к первооснове бытия. Как значимый феномен «невидимый голос» известен восточной культуре. Он может являться ипостасью духа-покровителя в в ходе обряда «посвящения». В дальнейшем шаман продолжает общение с духами, «невидимыми голосами» во время ритуалов камлания, приводящих в экстатическое состояние и сопровождающихся пением и ударами в бубен. Звуки голоса в данных ритуалах есть воплощение духов-покровителей. В Римской мифологии хранится предание об Аии Локутии - голосе неизвестного божества, который раздался ночью в Риме, тем самым предупредив римлян о нашествии галлов. После победы над галлами ему был воздвигнут храм.[ Мифология: Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 26.] Важную роль голос играл в дохристианском похоронном обряде. По представлениям того времени похороны являлись проводами умершего в иной мир. Этот и иной миры соединялись с помощью голоса. Потому на похоронах принято было голосить – громко, нараспев плакать и причитать. В христианской духовной культуре сакрализуется невидимый голос, неизвестно откуда исходящий, который воплощает божественное откровение, зачастую на невербальном уровне. Например, Библия рассказывает историю Марии Египетской, раскаявшейся блудницы, которая удалилась в пустыню; она услышала голос, повелевавший перейти Иордан, дабы обрести «блаженный покой». После семнадцати лет покаянной жизни соблазны отступили и наступила «великая тишина». В Библии говорится, что, не имея книг и не владея фамотой, она приобретает чудесное знание священных текстов. [Мифология: Большой энциклопедический словарь. М, 1998. С. 347.] Звуки человеческой речи являются неотъемлемым атрибутом человеческой культуры, так как именно речью человек выделился из окружавшего его животного мира. Вопрос о значимости звуков речи обращает нас к истокам возникновения языка. М.О. Гершензон описывает процесс семиотизации звуковых и мимических проявлений человека так: «Первоначально звук разрешал тягостное напряжение чувства и одновременно, вынося наружу, ставил его перед человеком как объект, в котором субъект видел себя зеркально отраженным. Звук возвращался через слух внутрь человека радостью освобождения и самопознания, что и было первым стимулом для сохранения звука. А постепенный навык учил произвольнее давать исход и образ аффекту в звуках... Звук оказался наиболее удобным средством общения»[ Гершензон М. Демоны глухонемые // Записки мечтателей. N 5. М.„ 1922. С. 417-418.] Помимо основной смыслоразличительной функции, звуки речи воспринимались мифологически. Способность говорить оценивалась как «Божий дар». В индийской мифологии знаменитой богиней речи и одновременно персонификацией речи является Вач. Местом обитания богини являются небо, земля, вода, море. Вач выше неба и шире земли». В «Ригведе» ее называют «божественной», «царицей богов». Образ Вач сложился «на основе древнеиндийских представлений о триаде мысль-слово-дело и об особом значении звучащей речи».[ Мифология: Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 117.] Древнеиндийской мифологии известно также имя Сдрасвати - им называлась наиболее почитаемая река [р. Инд] и ее богиня. Примечательно, что Сярасвати одновременно выступает и как богиня речи, покровительница поэзии. Н. Б. Мечковская своей в работе, посвященной образам речи в картине мира, говорит о том, что «Река - это, по-видимому, древнейший образ речи». [Мечковская Н.Б. Метаязыковые глаголы в исторической перспективе: Образы речи в наивной картине языка // Языко языке. М., 2000. С. 374]. Исследовательница говорит о том, что движение воды или движение по воде стало «мотивирующим образом при обозначении речи», а также отмечает, что «архетипическая связь речи и реки запечатлена в некоторых мифологических традициях и языках». Например, в разных языках из значения слова «вода» появилось значение «пустые, бессодержательные фразы, многословие при бедности содержания»; и наоборот, слова со значением «течь, литься, капать» могут по-разному характеризовать человеческую речь. [Там же. С. 375.]. «Убежденность в существовании изначальной связи между вещью и ее наименованием» характерна для древних индийцев, а также убежденность в том, что «в звуках слова заключена сущность вещи». [Воронин С. В. Основы фоносемантики. Л., 1982. С. 9] В восточной культуре немалое значение придавалось звукам речи. Коран, к примеру, сакрализовал каждую букву и каждый звук арабской речи. В иудаистической мифологии запечатлено напряженное «вслушивание» древнего человека в само звучание имени. Так, в ветхозаветных текстах значимы звуковые трансформации в именах персонажей: было имя Аврам - стало звучать Авраам, имя Сара стало звучать Сарра. Сакрализация звуков и букв также присуща христианским текстам Священного писания. «В звуковом составе слова, в особенностях начертания... искали отражения сущности вещей». [ Мечковская Н.Б. Язык и религия. М., 1998. С. 70.].
