Бродский

ИОСИФ БРОДСКИЙ
1940-1996
Все мои стихи более или менее об одной и
той же вещи - о Времени. О том, что Время
делает с человеком».
(И.Бродский)
Раннее детство Иосифа пришлось на годы
войны, блокады, затем — послевоенной
бедности и тесноты, прошло без отца.
В 1955 г. (в 8 классе) бросил школу не
кончил:
«
Я просто не мог терпеть некоторые лица
в классе – и некоторых однокашников, и,
главное,
учителей.
Из
чувств,
обуревавших меня в ту минуту (когда
Бродский встал и покинул урок, сознавая,
что больше никогда не вернется), помню
только отвращение к себе за то, что я
так молод и столькие могут мной
помыкать».
В 1955 г. семья получает «полторы комнаты»
в Доме Мурузи.
В 1955 г. поступил учеником
фрезеровщика на завод «Арсенал»,
чтобы финансово поддержать семью.
Безуспешно пытался поступить в
школу подводников. В 16 лет
загорелся идеей стать врачом, месяц
работал в морге при областной
больнице, но в конце концов
отказался от медицинской карьеры.
Кроме того, в течение пяти лет после
ухода из школы работал истопником
в котельной, матросом на маяке,
рабочим в пяти геологических
экспедициях.
Много читал — в первую очередь
поэзию, философскую и религиозную
литературу,
начал
изучать
английский и польский языки.
Анкета рабочего «Арсенала»
В 1959 году знакомится с Евгением Рейном,
Булатом Окуджавой и др. поэтами.
В августе 1961 года в Комарово Евгений Рейн
знакомит Бродского с Анной Ахматовой,
вошел в «волшебный хор» ее учеников.
Евг. Рейн
Б.Окуджава
Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры…
…учили детей, чтобы были терпимы
и стали упорны.
И не сеяли хлеба.
Никогда не сеяли хлеба.
Просто сами ложились
в холодную землю, как зерна.
И навек засыпали.
А потом - их землей засыпали…
У гроба А.Ахматовой
Адамизм молодого Бродского
«Большая элегия Джону Донну»
Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы, хлеб,
хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,
среди бумаг, в столе, в готовой речи, в ее
словах, в дровах, в щипцах, в угле
остывшего камина, в каждой вещи. …
Джон Донн уснул. И море вместе с ним…
Господь уснул. Земля сейчас чужда.
1963
Конокша Архангельской обл.
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт, поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто
причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил
меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить
вуз, где готовят… где учат…
Бродский: Я не думал… я не думал, что это
даётся образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это… (растерянно)… от
Бога…
В защиту Бродского
выступили :«New Leader»,
«Encounter», «Figaro
Litteraire»;
Д.Шостакович,
С.Маршак,
К.Чуковский,
К.Паустовский,
А.Твардовский,
Жан Поль Сартр
и др.
Эмиграция (1972)
«Конец прекрасной эпохи»
Последний день в
России. Отъезд
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой…
В этих грустных краях всё рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей –
деревянные грелки.
В Нью-Йорке и Париже
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут –
тут конец перспективы…
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом…
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зелёного лавра.
«Стансы»
(1962)
Памятник Бродскому на
Васильевском острове
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать.
Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду,
между выцветших линий на асфальт упаду.
И душа, неустанно поспешая во тьму,
промелькнет над мостами в петроградском дыму,
и апрельская морось, под затылком снежок,
и услышу я голос: -- До свиданья, дружок.
И увижу две жизни далеко за рекой,
к равнодушной отчизне прижимаясь щекой, словно девочки-сестры из непрожитых лет,
выбегая на остров, машут мальчику вслед.
ИСТОРИОСОФСКИЕ
ВЗГЛЯДЫ
АНТИЧНОСТЬ В ПОЭЗИИ
БРОДСКОГО
«Они – это мы» (И.Бродский о Риме и римлянах)
***
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела –
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
(Письма римскому другу. Из Марциала)
***
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
лишь согласное гуденье насекомых.
***
друг
Скоро, Постум,
твой, любящий
сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
С женой Марией.
Декабрь во Флоренции
VI
В пыльной кофейне глаз в полумраке кепки
привыкает к нимфам плафона, к амурам, к лепке;
ощущая нехватку в терцинах, в клетке
дряхлый щегол выводит свои коленца.
Солнечный луч, разбившийся о дворец, о
купол собора, в котором лежит Лоренцо,
проникает сквозь штору и согревает вены
грязного мрамора, кадку с цветком вербены;
и щегол разливается в центре проволочной Равенны.
(Декабрь во Флоренции )
НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
В
1987
г.Бродский
стал
лауреатом
Нобелевской премии по литературе, которая
была присуждена ему за «всеобъемлющее
творчество, насыщенное чистотой мысли и
яркостью поэзии». Отвечая на вопрос
интервьюера, считает ли он себя русским или
американцем, Бродский ответил: «Я еврей,
русский поэт и английский эссеист».
Часть
Нобелевской
премии
Иосиф
Александрович
выделил
на
создание
ресторана «Русский самовар», ставшего
одним из центров русской культуры в НьюЙорке.
Библиотека Конгресса избрала его поэтомлауреатом США.
«Дело в том, что то, что меня более всего интересует и всегда
интересовало на свете (хотя раньше я полностью не отдавал себе в этом
отчета), - это время и тот эффект, какой оно оказывает на человека, как
оно его меняет, как обтачивает, то есть такое вот практическое время в
его длительности… На самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь
– не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: о пространстве
и времени»
...От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
(...и при слове “грядущее” из русского языка...)
Бог сохраняет все; особенно – слова…
(На столетие Анны Ахматовой)
СМЕРТЬ ПОЭТА
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
Это, боюсь, не вопрос чутья.
Скорее -- влиянье небытия
на бытие…
…Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
кушетка и комбинация, соль острот.
Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша,
время? Никто, ни одна душа.
Однако время, шурша,
сделало именно это.
(Fin de Siecle)
Могила во
Флоренции
Вижу колонны замерших звуков,
гроб на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
русских военных плачущих труб.
Вижу в регалиях убранный труп:
в смерть уезжает пламенный Жуков.
Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои глухо в опале,
как Велизарий или Помпей.
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном
строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же, прими их -- жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и, военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
Итоговое философское стихотворение
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город…
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок…
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980
МЕМОРИАЛЫ В ЧЕСТЬ БРОДСКОГО
Открытие мемориальной доски на доме Муруди
Портрет работы
З.Церетели
Во дворе
С-Пб.
университета
СОЧИНЕНИЯ БРОДСКОГО И КНИГИ О НЕМ
Изданы: Соч. в 4 т. СПб, 1992-1995
и в 7 т. СПб., 2007-2001