Жертвенность, русская революция и коммунистический культ

В. В. Бекмеметьев
2-й курс философско-социологического факультета
Пермского государственного
национального исследовательского университета
Научный руководитель —
к. филос. наук А. А. Каменских
Пермь (Россия)
ЖЕРТВЕННОСТЬ, РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
И КОММУНИСТИЧЕСКИЙ КУЛЬТ
Времена расцвета тоталитарных обществ прошли, но нельзя сказать, что
их негативный опыт был в должной мере усвоен. Мы до сих пор ощущаем на
себе их призрачную тяжесть и что-то иррациональное, непреодолимо
привлекательное являют они и сейчас для многих людей, даже несмотря на все
принесенные жертвы.
Режимы эти брали на себя поистине мессианскую цель «достичь
совершенного общества, вырвав из него препятствующий этому принцип зла»
[5, 5], и это заведомо служило им оправданием. Ален Безансон отмечает, говоря
о ленинском социализме и гитлеровском нацизме, что «они претендуют на
человеколюбие, потому что один желает блага всему человечеству, другой —
немецкому народу, и идеал этот породил восторженную преданность и
героические поступки» [5, 5], однако и указывая на больший престиж первого.
Что, безусловно, объединяет национал-социализм и коммунизм, «разнояйцевых
близнецов» (по определению Пьера Шоню), — это строительство нового мифа,
не относящегося к традиционной мифологии, мифа такого, «в котором история
принимается за работу или точнее доходит до того, что выдвигает самое себя в
виде завершенного произведения» [11, 43]. Миф — это не абстрактный
абсолют, а та греза, которая присутствует в каждом и готова к воплощению.
Новый
миф
нуждается
в
переходе
от
раннего
революционного
индивидуализма к сплоченности, от разрушения всех табу и былых моральных
принципов к созданию новой семейности, к тоталитарному стремлению
«систематически вытеснить все человеческие отношения и подменить их
собой» [1, 421]. В СССР в 20-е годы начинается процесс творения «нового
человека», «основными чертами которого бы были чувство принадлежности к
государству, ощущение себя частицей, «винтиком» государственной машины,
членом коллектива» [7, 5].
В XX к взаимосвязи жертвы и власти становится видимой не только в поле
религии, но переносится в контекст сакрализации прогресса. Такие мыслители,
как
Р.
Жирар,
Ж.
Батай,
Д.
Агамбен
отмечают
объединяющие,
социализирующие и стабилизирующие функции жертвы.
В своей работе на основе некоторых примеров из русской культуры конца
XIX-XX веков мне бы хотелось осветить некоторые аспекты жертвенности и
самопожертвования в русской революции и в строительстве советского
государства и показать процесс движения от идеи самопожертвования ради
создания
почвы
для
будущих
поколений
к
коллективным
жертвам
государственности.
С ростом революционных движений и исканий в России в 19 веке
возникают различные модели устройства будущего общества, и с этим
непосредственно связан вопрос принесения в жертву — как себя, так и других
людей. В частности, этот вопрос поднимает Ницше и его «любовь к дальнему»:
«чувство, испытываемое по отношению ко всему «дальнему», ко всему, что
отдалено от нас либо пространственно, либо временно, либо, наконец,
морально-психологически» [12, 13]. О том, оправданы или нет жертвы, говорит
и Ф. Достоевский, например в таких романах, как «Преступление и наказание»,
«Братья Карамазовы» (теория Раскольникова «о сильных мира сего и тварях
дрожащих», И. Карамазов и «великий инвкизитор»). Вместе с Ф. Достоевским
критикуют русскую революционную интеллигенцию и авторы сборника
«Вехи»,
в
частности
«нигилистическую
С.Франк
религию
и
земного
С.Булгаков.
С.Франк,
благополучия»,
осуждая
отмечает
что
революционер, «жертвуя ради этой идеи (идеи всечеловеческого счастья)
самим собой, он не колеблется приносить ей в жертву и других людей» [13,
184]. С.Булгаков говорит о стремлении построить счастье «на костях своих
исторических предков, впрочем, тоже с перспективой присоединить к ним и
свои собственные кости» [4, 242].
Кроме различных западных течений, оказавших влияние на революцию в
России, можно выделить и чисто религиозные русские корни. В начале XX века
появляется особый интерес со
стороны интеллигенции
к различным
апокалиптическим сектам – «хлыстам» (христоверы, скопцы и др.). Для них
был характерен крайний аскетизм – бунт против природы, выражающийся в
частности в подвергании себя истязаниям и оскоплению. Характерно, что свои
общины «хлысты» называли кораблями, подчеркивая объединяющий характер.
В ходе определенных ритуалов, иногда жестоких, выбирались христы-пророки.
Эти идеи были впитаны и поэтами, писателями «Серебряного века»: поэтпророк как жертва и воскреситель (А.Блок, А.Белый «Серебряный голубь»,
Вяч, Иванов «Тантал», «По звездам»). В 1905 году в рабочих кругах возникает
идея голгофского христианства, требующего «революционной социальной
перестройки общества на основе Нового Завета» [8]. К мотиву голгофы и к
символу воскрешающегося в образе Христа - Труда обращается Луначарский в
книге «Революция и социализм».
Возникновение молодого советского государства можно сопоставить с
закладкой фундамента: строительство не прекращается, а обретает масштаб в
глобальном сооружении (эти мотивы можно увидеть у Чернышевского в
романе «Что делать?» - стеклянный дворец, у Достоевского - башня, сравнимая
с Вавилонской, в главах о Великом инквизиторе в романе «Братья
Карамазовы».)
Этот же мотив прослеживается в революционном искусстве 20-х гг. XX
века: Башня интернационала В.Е.Татлина, поэма А. Гастева «Башня». Притом
такое строительство не может обойтись без определенных жертв: об этом
предупреждает Достоевский, а А. Гастев воодушевляюще пишет: «Все могилы
под башней еще раз тяжелым бетоном зальются, подземные склепы сплетутся
железом». У Андрея Платонова в «Котловане» строительство, устремленное
ввысь, превращается в яму — общую могилу, в которой гибнут не только сами
строители, но и новое поколение в лице ребенка. Строительная жертва,
являющаяся гарантом безопасности первых хозяев, оказывается напрасной.
Summary
In this work the actual topic of sacrifice and its manifestation in the history of the
XX century is considered. Here it is said about the reasons and preconditions of a
frequent justification of victims of totalitarian regimes. Here examples that illustrate
the development of some aspects of sacrifice and self-sacrifice in the Russian
literature and thought of the XIX-XX century and their refraction in the Soviet
mythology are shown. (On the basis of works of such authors as F. Dostoyevsky, S.
Frank, S. Bulgakov, A. Lunacharsky, V. Ivanov, A.B eliy, A. Blok, A. Gastev, A.
Platonov).
Аннотация
В работе рассматривается актуальная тема жертвенности и её проявления в
истории XX века, говорится о причинах и предпосылках оправдания жертв
тоталитарных режимов. Показаны примеры освящающие развитие некоторых
аспекты жертвенности и самопожертвования в русской литературе и мысли
XIX-XX века и преломление их в советской мифологии. (На основе работ таких
авторов как Ф. Достоевский, С. Франк, С. Булгаков, А. Луначарский, Вяч.
Иванов, А. Белый, А. Блок, А. Гастев, А. Платонов).
Анотацiя
В роботі розглядається актуальна тема жертовності і її прояви в історії XX
століття, йдеться про причини і передумови виправдання жертв тоталітарних
режимів. Показані приклади висвітлюють розвиток деяких аспекти жертовності
та самопожертви в російській літературі і думки XIX-XX століття і
переломлення їх у радянській міфології (на основi робiт таких авторiв Ф.
Достоєвський, С.Франк, С. Булгаков, А. Луначарський, В’яч. Иванов, А. Белый,
А. Блок, А. Гастев, А. Платонов).
Литература
1. Аверинцев С.С. Собрание сочинений Связь времен / Аверинцев; [Под
ред. Н.П. Аверинцевой и К.Б. Сигова].. К.: ДУХ I ЛIТЕРА, 2005.
2. Батай Ж. О Ницше/ Батай - М: Культурная революция 2010.
3. Батай Ж. Теория религий/Батай // Теория религии. Литература и Зло.Мн.: Современный литератор - 2000.
4. Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм/Булгаков//Два Града.
Исследования о природе общественных идеалов. М., 1997.
5. Безансон А. Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность
катастрофы/ Безансон; М.: МИК; Париж: «Русская мысль», 2000.
6. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма/Бердяев// Сочинения.
М.: Раритет, 1994. С. 254-412.
7. Геллер М. Я. Машина и винтики. История формирования советского
человека/ Геллер; М.; МИК, 1994.
8. Гюнтер Х. По обе стороны от утопии: контексты творчества Платонова/
Гюнтер; М.: Новое литературное обозрение, 2012.
9. Жирар Р. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
10. Кассирер Э. Жертва/ Кассирер // Философия символических форм. В 3-х
тт. Т.2. М.; СПб., 2002. С. 230-242.
11. Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж.Л. Нацистский миф/ Лаку-Лабарт, Нанси;
Спб.: Владимир Даль, 2002.
12. Франк С.Л., Ницше и этика «любви к дальнему»/ Франк // Сочинения.
М.: Правда, 1990. С. 9-64.
13.Франк С.Л. Этика нигилизма/ Франк // Вехи. Сборник статей о русской
интеллигенции. М.: Молодая гвардия, 1991. С. 175-210.
14. Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция/ Эткинд; М.: Новое
литературное обозрение, 1998.