Джон Ронсон, Психопат
реклама
Джон Ронсон Психопат-тест Джон Ронсон Психопат-тест Посвящается Аните Бхумкар (1966–2009), которая так любила жизнь со всеми ее безумствами. 1 Отсутствующая часть головоломки обнаружена Это история о безумии. Она начинается с одной странной встречи в кафе «Коста» в Блумсбери, в центре Лондона. Именно в «Косту» частенько наведываются невропатологи, так как факультет неврологии Лондонского университета расположен прямо за углом. И вот одна дама из числа этих невропатологов как раз и заворачивает за упомянутый угол на Саутгемптон-роуд, несколько застенчиво помахивая мне рукой. Ее зовут Дебора Тальми. Такие, как Дебора, целыми днями просиживают в лаборатории и не привыкли к встречам с журналистами в кафе и обсуждению загадочных историй. Она привела с собой высокого небритого молодого человека, у него вид настоящего интеллектуала. Они сели за столик. – Меня зовут Дебора, – сказала она. – А меня Джон, – отозвался я. – А меня Джеймс, – сообщил молодой человек. – Итак, – произнес я, – вы принесли то, что обещали? Дебора кивнула. Потом молча подала мне пакет. Я открыл его, повертел в руках и заметил: – Очень красиво. В июле Дебора получила странную посылку. Она обнаружила ее в своей почтовой ячейке. Обратный адрес – «Гётеборг, Швеция». Кто-то написал на пухлом конверте: «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Однако отправитель посылки не назвал своего имени. В пакете находилась книга. Всего сорок две страницы, двадцать одна из них, то есть каждая вторая, была совершенно пуста. Однако все, что касалось полиграфии – бумага, иллюстрации, печать, – выглядело просто роскошно. Обложку украшал изысканный и несколько жутковатый рисунок – две руки, рисующие друг друга. Дебора сразу же узнала в изображении репродукцию «Рисующих рук» Марша Эшера. Автором книги значился некий «Джо К.» (вероятно, отсылка к Йозефу К. Кафке или анаграмма английского слова «джоук», то бишь «шутка»). Называлась книга «Бытие или Ничто», что было несомненной аллюзией к сартровскому сочинению 1943 года «Бытие и Ничто». Кто-то тщательно вырезал ножницами страницу с выходными данными книги: дата публикации, подробности относительно авторских прав, номер ISBN и т. д. – то есть все возможные зацепки. На обложке была приклеена записка с предупреждением: «Внимание! Перед тем как начать читать книгу, внимательно ознакомьтесь с письмом профессору Хофштадтеру. Удачи!» Дебора пролистала книгу. Перед ней явно была какая-то головоломка, которую нужно разгадать – зашифрованные стихи, страницы с удаленными словами, и т. п. Она вновь взглянула на конверт с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». В тот момент один из ее коллег был в Швеции, и, хотя он явно не относился к числу тех, кто способен на подобные сюрпризы, Дебора сделала вполне логичный вывод, что посылка от него. Но вскоре упомянутый коллега вернулся, Дебора спросила его о пресловутой посылке, и, как выяснилось, он ничего о ней не знал. Ситуация заинтриговала Дебору. Она зашла в Интернет и обнаружила, что она не одна такая. – Все получатели – невропатологи? – спросил я. – Нет, – ответила Дебора. – Среди них действительно много невропатологов. Но был один астрофизик с Тибета. И богослов из Ирана. – Все они – ученые, – заметил Джеймс. Все получили посылки тем же манером, что и Дебора – большой плотный конверт из Гётеборга с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Теперь получатели встречались на блогах, пытаясь совместно разгадать шифр. Возможно, предположил один из них, книгу следует рассматривать как христианскую аллегорию, «даже исходя из загадочных слов «Расскажу подробнее, когда вернусь!» (Совершенно очевидная отсылка ко второму пришествию Христа.) Создается впечатление, что автор (авторы) бросает (бросают) вызов сартровскому атеизму с его «Бытие и Ничто». С этим соглашалась и исследовательница в области психологии восприятия Сара Олред, которая говорила: «У меня сложилось мнение – правда, пока еще весьма туманное, – что наша история есть не что иное, как некий маркетинговый – или рекламный – ход какой-то религиозной организации, цель которой состоит в том, чтобы выставить идиотами ученых/исследователей/философов/интеллектуалов». Другие возражали: «Фактор дороговизны исключает маркетинговую теорию, если только вся кампания изначально не основывается на том, что их тщательно отобранные адресаты станут рассуждать о загадочной книге в онлайне». Большинство получателей полагали, что ответ каким-то таинственным образом связан лично с ними. Ведь именно их выбрали в качестве адресатов. Здесь явно должна была прослеживаться определенная закономерность. Но какая? Возможно, все эти люди много лет назад присутствовали на одной конференции? Или их отбирают на какой-то важный пост в некой секретной организации?.. Один австралийский получатель книги написал: «Может быть, первый, кому удастся разгадать шифр, и получит работу?». Очевидным оставалось лишь одно – некий гений, работающий в одиночку, или организация, как-то связанная с Гётеборгом, составила настолько сложную головоломку, что даже умные и образованные ученые не способны ее разгадать. Возможно, ее нельзя расшифровать потому, что код не полный. Может быть, в нем отсутствует какая-то существенная часть. Кто-то предложил «подержать письмо над лампой или испробовать на нем пары йода. Не исключено, что использовалась какая-то тайнопись с помощью другого типа чернил». Однако никакой тайнописи не обнаружили. Все были на грани того, чтобы признать свое поражение. Но если это настолько хитрая головоломка, что ее не в силах разгадать ученые, то, вероятно, им сумеет помочь кто-то менее интеллектуально утонченный, например, частный детектив или журналист? Дебора начала наводить справки. Ей нужен был достаточно любознательный и хваткий репортер, которого заинтересовала бы их загадка. Они перебрали уже несколько имен. И вот тогда-то знакомый Деборы по имени Джеймс сказал: – А как насчет Джона Ронсона? *** В тот день, когда от Деборы пришло электронное письмо с приглашением появиться в кафе «Коста», я пребывал в состоянии глубочайшей депрессии. Перед тем я брал интервью у человека по имени Дейв Маккей, являвшегося харизматическим лидером небольшой австралийской религиозной секты под названием «Христиане Иисуса» и незадолго до моего интервью обратившегося к членам секты с призывом пожертвовать одной из своих почек незнакомым больным людям. Поначалу все шло хорошо, и у нас с Дейвом завязалась оживленная беседа. Он производил впечатление обаятельного, хотя и несколько эксцентричного человека, и мне сразу же удалось собрать неплохой материал для статьи – к примеру, его комично-идиотские и в то же время остроумные высказывания. Однако когда я позволил себе предположить, что коллективное давление, источником которого является Маккей, может стать причиной того, что кто-то из наиболее внушаемых членов его группы решится пожертвовать своей почкой, Дейв буквально взорвался и прислал мне сообщение: мол, в качестве урока лично мне он приостанавливает свою кампанию пожертвований. Пусть люди, жизнь которых зависела от успеха данной кампании, умрут, и их смерть будет на моей совести. Меня расстроила судьба этих несчастных людей, но одновременно обрадовало то, что Дейв прислал такое безумное сообщение – оно идеально вписывалось в мою статью. Я сказал журналисту, работавшему со мной, что Маккей производит впечатление совершенного психопата (о психопатах я, по сути, ничего толком не знал, но предполагал, что они должны быть похожи на Дейва). Журналист процитировал его. Через несколько дней Маккей прислал электронное письмо: «Ваша характеристика меня как психопата – грубое оскорбление, унижающее мое достоинство. Я уже обратился к адвокату, и он полагает, что у меня имеются все основания подать на вас в суд. Ваша неприязнь не дает вам никакого права оскорблять меня и унижать мое достоинство». Именно из-за этого послания я и пребывал в панике в тот день, когда получил письмо от Деборы. Я поделился своими проблемами с женой Элен: – Мне так нравилось брать интервью, встречаться с разными людьми. И вот теперь все рухнуло. Дейв Маккей собирается подавать на меня в суд. – Что происходит? – крикнул мой сын Джоэль, входя в комнату. – Почему здесь все орут? – Я совершил идиотскую ошибку: назвал человека психопатом, чем страшно разозлил его. – И что он намерен делать? – спросил Джоэль. На мгновение все замолчали. – Ничего, – сказал я. – Но если он не намерен ничего предпринимать против нас, почему ты так беспокоишься? – спросил Джоэль. – Беспокоюсь из-за того, что рассердил его, – ответил я. – Очень не люблю расстраивать и сердить людей… – Лжешь, – отрезал Джоэль, прищурившись. – Мне хорошо известно, с какой легкостью ты расстраиваешь и злишь окружающих. Итак, что ты от меня скрываешь? – Я сказал тебе все, – ответил я. – Он что-то собирается против нас предпринять? – спросил Джоэль. – Нет! – ответил я. – Нет-нет! Он ничего не собирается делать! Совершенно определенно. – Мы в опасности?! – заорал Джоэль. – Нет абсолютно никакой опасности, – крикнул я ему в ответ. – Он просто собирается подать на нас в суд. Просто хочет отсудить у меня деньги. – Боже!.. – выдохнул Джоэль. Я послал Дейву электронное письмо с извинениями. – Спасибо, Джон, – ответил он практически тут же. – Теперь я стал тебя уважать гораздо больше. Надеюсь, когда-нибудь, если нам доведется встретиться снова, мы даже попробуем стать друзьями. Я сделал вывод, что в который уже раз переживал из-за ерунды… Я просмотрел входящие электронные письма и обнаружил одно от Деборы Тальми, где она изложила историю о том, как несколько ученых по всему миру получили по почте загадочную посылку. От одного из друзей, читавшего мои книги, женщина узнала, что я люблю распутывать странные и необычные ситуации. Заканчивалось ее письмо словами: «Мне кажется, поиск разгадки этой удивительной истории может быть необыкновенно увлекательным. Эта история напоминает триллер или игру в альтернативную реальность, в которой все мы пешки. Разослав загадочную посылку ученым, неизвестные пробудили в нас исследовательский инстинкт. Однако сама я не могу отыскать ответ. Очень надеюсь, что вы возьметесь за это дело». И вот теперь мы сидели в кафе «Коста»; я вертел в руках книгу, а Дебора внимательно смотрела на нее. – По сути, кому-то понадобилось привлечь внимание ученых, – сказала Дебора, – причем весьма странным и даже загадочным образом. Интересно узнать, зачем? Полагаю, вся эта кампания слишком сложна и изощренна, чтобы за ней стоял кто-то один. С помощью книги до нас пытаются донести какую-то информацию. Вопрос: какую именно? Я бы очень хотела узнать, кто и зачем отправил эту посылку, но у меня нет таланта сыщика. – Н-ну… – пробормотал я, продолжая рассматривать книгу. Потом я сделал глоток кофе и произнес: – Попробую… Я сказал Деборе и Джеймсу, что хотел бы начать расследование с осмотра их рабочих мест. И особенно той почтовой ячейки, в которой Дебора обнаружила посылку. Они с Джеймсом украдкой переглянулись, словно бы говоря: «Необычное место для начала расследования, но кто осмелится поставить под сомнение методы великих сыщиков?..» Не исключаю, что их взгляд мог означать что-то другое. Например: «Вряд ли осмотр нашего кабинета имеет какой-то смысл. И вообще, странно, что он намерен этим заняться. Остается надеяться, что мы не ошиблись в своем выборе и что он не воспользуется возможностью осмотреть наши рабочие помещения для каких-то своих, не совсем благовидных целей». Если в их взгляде действительно содержалась подобная мысль, то они были совершенно правы, ибо я и в самом деле хотел осмотреть их рабочие места с некой тайной мыслью – благовидной или нет, не мне судить. Психологический факультет Лондонского университета, где работал Джеймс, располагался в жутко уродливом панельном здании неподалеку от Рассел-сквер. На выцветших фотографиях 60-х – 70-х годов прошлого столетия, развешанных по стенам коридоров, были изображены дети, привязанные ремнями к страшного вида приборам. Ребятишки на этих снимках с наивным восторгом смотрели в камеру, словно их фотографировали на пляже. Некоторое время назад руководство решило немного «оживить» это крайне непривлекательное помещение, перекрасив стены коридора в ярко-желтый цвет. К данному способу обратились, как выяснилось, потому что туда часто приводят детей с целью тестирования их интеллектуальных способностей, и кто-то решил, что желтый цвет такого веселого оттенка способен успокоить несчастных малышей. Правда, меня продолжали одолевать сомнения. Здание, в котором я находился, имело настолько мрачно-отталкивающий вид, что любые подобные «усовершенствования» напоминали приклеивание красного носа к трупу, каковой после упомянутой процедуры следовало считать Рональдом Макдаком. Я заглянул в кабинеты. В каждом из них какой-нибудь невропатолог или психолог сидел, сгорбившись, над своим столом, сосредоточенно размышляя над проблемами, связанными с работой мозга. В одном из кабинетов, как мне сообщили, находился человек из Уэльса, обладавший способностью узнавать каждую из своих овец в лицо, но при этом не умевший различать лица человеческие. Он не узнавал не только своей жены, но даже собственной физиономии в зеркале. Подобное патологическое состояние носит название «просопагнозия» – слепота на лица. Больные обречены на то, чтобы постоянно и без всякого злого умысла оскорблять своих коллег, соседей, мужей и жен, равнодушно проходя мимо них на улице. А люди ведь все равно обижаются, даже если прекрасно знают, что проявленная по отношению к ним невежливость – результат психического расстройства, а не осознанного намерения. Неприязненные же чувства имеют тенденцию распространяться. В другом кабинете другой невропатолог занимался случаем, имевшим место в июле 1996 года, когда некий врач, в прошлом пилот ВВС Великобритании, пролетал над полем, затем повернул обратно, пролетел над ним снова минут через пятнадцать и вдруг заметил, что посреди поля образовался большой круг. Казалось, материализовался буквально из ничего. Круг занимал площадь в десять акров и состоял из ста пятидесяти кружков меньшего диаметра. Он получил название «Джулия Сет» и стал самым знаменитым в истории феномена «кругов на полях». Его изображения начали наносить на майки, плакаты, ему посвящались целые конференции. К тому времени движение энтузиастов «кругов на полях» уже потихоньку шло на спад. Становилось все более очевидным, что подобные круги создают не пришельцы из космоса, а художники-концептуалисты – глубокой ночью при помощи деревянных досок и веревок. Однако «Джулия Сет» появился в самом прямом смысле из ничего в течение пятнадцатиминутного промежутка между двумя пролетами самолета над полем. Невропатолог в этом кабинете пытался выяснить, почему мозг пилота отказался замечать круг во время первого полета. Ведь он был там и раньше, его сделали накануне ночью художники-концептуалисты из группы «Сатана». В третьем кабинете я увидел женщину, у которой на полке лежала книга «Маленькая мисс Умница». Дама показалась мне жизнерадостной, веселой и очень симпатичной. – Кто это? – спросил я у Джеймса. – Эсси Вайдинг, – ответил он. – И что она исследует? – Психопатов, – сказал Джеймс. Я заглянул в кабинет к Эсси. Она заметила нас, улыбнулась и помахала нам рукой. – Должно быть, это опасно, – заметил я. – О ней рассказывают одну историю, – произнес Джеймс. – Как-то она беседовала с психопатом. Эсси продемонстрировала ему фотографию чьего-то испуганного лица и попросила определить эмоции того человека. Психопат ответил, что не знает, что такое эмоция, но добавил: именно такое выражение появлялось перед смертью на лицах тех людей, которых он убивал. Я проследовал дальше по коридору. Потом вдруг остановился и обернулся на кабинет Эсси Вайдинг. До того момента меня не слишком интересовали психопаты, и я подумал: возможно, мне стоит познакомиться с одним из них. Мне показался чрезвычайно интересным тот факт, что существуют люди, психическое состояние которых – по крайней мере, по словам Джеймса, – делает их настолько страшными, что они начинают походить на какое-нибудь злобное инопланетное существо из фантастического фильма. У меня в памяти сохранились смутные воспоминания о рассуждениях каких-то психологов относительно того, что психопаты численно преобладают на самом верху социальной лестницы, в мире крупного бизнеса и политики – там, где патологический недостаток эмпатии воспринимается скорее как достоинство. На самом ли деле это так? Эсси помахала мне рукой. Нет, решил я, окунаться в мир психопатов слишком рискованно, тем более для меня, страдающего от частых депрессий. Я помахал Эсси в ответ и отправился дальше. Здание Центра нейровизуализации Лондонского университета, где работала Дебора, находилось прямо за углом, на Куин-сквер. Оно было оборудовано клетками Фарадея и томографами, за которыми трудились идиотического вида ребята в майках, словно срисованные с комиксов. Благодаря их нелепому облику даже суперсовременные устройства вокруг становились менее устрашающими. «Наша цель заключается в том, – говорилось на веб-сайте центра, – чтобы понять, как мысль и восприятие рождаются из работы мозга и как в названных процессах возникают сбои при неврологических и психиатрических заболеваниях». Мы подошли к почтовому ящику Деборы. Я внимательно его осмотрел и какое-то время стоял, задумчиво кивая головой. Дебора кивала мне в ответ. Мы смотрели друг на друга. Настал момент рассказать ей, зачем я решил проникнуть к ним на кафедру. Дело было в том, что уровень невротического напряжения у меня в последние месяцы просто зашкаливал. Ни о какой нормальной жизни говорить не приходилось. Нормальные люди не пребывают в почти постоянном состоянии паники. Нормальные люди не чувствуют себя так, словно изнутри их пытается убить током живущий в утробе младенец, вооруженный миниатюрным электрошокером. У нормальных людей не возникает ощущения, будто в них время от времени тычут электрическим стрекалом. Поэтому план, который я целый день с самого момента нашей встречи в кафе держал в голове, сводился к тому, чтобы направить беседу на мою измученную психику и, возможно, получить от Деборы помощь. Но она все еще была преисполнена восторга по поводу того, что я так легко согласился раскрыть загадку «Бытия или Ничто», и у меня не хватило духу упомянуть о своей маленькой проблеме из опасения испортить ей настроение. И вот теперь я понял, что наступила решающая минута: другого шанса у меня не будет. Дебора видела, что я пристально смотрю на нее и явно намерен сказать нечто важное. – Итак… – начала она. Наступила короткая пауза. Я смотрел на Дебору. – Хорошо. Сообщу вам, как у меня продвигаются дела, – наконец произнес я. Тесный самолет компании «Райанэр», выполнявший утренний шестичасовой рейс на Гётеборг, был забит до отказа и вызывал тяжелое клаустрофобическое чувство. Я попытался засунуть руку в карман брюк, чтобы достать блокнот и записать план ближайших действий, но нога безнадежно застряла под откидным столиком, заваленным остатками завтрака. Тем не менее мне необходимо было спланировать свое поведение в Гётеборге, а для этого требовался блокнот. Память у меня уже совсем не та, какой была когда-то. Теперь я частенько выхожу из дома с решительным видом, но спустя какое-то время замедляю шаг, а потом останавливаюсь в полной растерянности. В подобные мгновения у меня в мозгу все покрывается каким-то туманом и перепутывается. Когда-нибудь я так же, как и мой отец, лишусь памяти, и тогда мне уже будет не до книг. Да уж, ничего не поделаешь, надо копить на черный день… Я попытался протянуть руку, чтобы почесать ногу. И не смог. Она застряла. Она застряла, черт подери! Она, черт подери … – И-и!.. – вскрикнул я совершенно непроизвольно. Нога дернулась, ударив по столику. Мой сосед с ужасом взглянул на меня. Но я ведь просто издал вопль, причем издал его случайно. Я уставился прямо перед собой, на моем лице застыло выражение легкого испуга, смешанного с изумлением. Даже не подозревал, что внутри у меня обитают такие странные безумные звуки… В Гётеборге я уже имел «нить» – имя и рабочий адрес человека, который мог располагать сведениями о «Джо К». Звали его Петер Нордлунд. Хотя ни в одной из посылок, отправленных ученым, не было никаких намеков на ее источник – то есть имен возможных авторов и отправителей, – однако глубоко в архивах шведской библиотеки мне удалось отыскать упоминание о «Петере Нордлунде» как о переводчике на английский язык «Бытия или Ничто». Поиск в Интернете не дал больше никаких результатов – только адрес компании в Гётеборге, с которой он был как-то связан. Если, как подозревали многие из получателей посылок, за этой дорогой таинственной кампанией, устроенной непонятно ради каких целей (религиозная пропаганда? скрытый маркетинг? охота за талантами?), стояла некая группа, то Петер Нордлунд оставался единственной ниточкой, с помощью которой я мог надеяться распутать клубок. Однако я не стал извещать его о своем приезде, опасаясь, что он скроется или сообщит о моем прибытии представителям той тайной организации, которая стоит за «Бытием или Ничто». А они, возможно, сумеют каким-то способом мне помешать. Как бы то ни было, я полагал, что самым правильным будет явиться к Петеру Нордлунду без приглашения. И решил рискнуть. Но все мое путешествие было одним сплошным риском. Ведь часто переводчики живут и работают на большом расстоянии от своих заказчиков, и Петер Нордлунд мог вообще ничего не знать. Некоторые из получателей посылки считали, что «Бытие или Ничто» представляет собой головоломку, которая не может быть правильно расшифрована, потому что она не полна. И после недельного знакомства с книгой я вынужден был с этим согласиться. Каждая страница представляла собой загадку, разгадать которую казалось невозможным. В примечании в самом начале книги говорилось, что рукопись была «обнаружена» в углу заброшенной железнодорожной станции: «Она лежала на открытом месте и была всем хорошо видна, но я оказался единственным достаточно любопытным субъектом, кто решил ее поднять». Затем следовали краткие афоризмы: ... Мое мышление – моя мускулатура. АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН Я – замкнутый круг. ДУГЛАС ХОФШТАДТЕР Жизнь – веселое приключение. ДЖО К В книге была всего двадцать одна не пустая страница – при том, что некоторые страницы содержали всего по одному предложению. На странице восемнадцать, например, имелась лишь следующая сентенция: «На шестой день после того, как я прекратил писать книгу, я сел в точке В и написал книгу». Издание выглядело чрезвычайно дорогим, здесь использовались бумага и типографская краска высочайшего качества. На одной из страниц я обнаружил яркую разноцветную и очень красивую репродукцию бабочки. Подобная штука должна была обойтись ее создателям весьма и весьма недешево. Как оказалось, отсутствующая деталь головоломки вовсе не была записана невидимыми чернилами, а представляла собой нечто совершенно иное. На тринадцатой странице каждого экземпляра имелось аккуратно прорезанное отверстие. Несколько слов отсутствовало. А не мог ли ключ к разгадке находиться в этих исчезнувших словах? В гётеборгском аэропорту я взял напрокат машину. Этот запах – запах только что вымытого перед сдачей внаем автомобиля – всегда вызывает у меня воспоминания о былых расследованиях и приключениях. Мне вспомнились недели, которые я провел за выслеживанием конспиролога Дэвида Икке, выдвинувшего теорию, согласно которой тайными правителями мира являются гигантские ящерицы-вампиры-педофилы, приносящие в жертву детей и способные принимать человеческий облик. История была просто потрясающая. И она начиналась точно так же, как и нынешняя – с запаха только что вымытого и взятого в прокат автомобиля. Пользуясь устройством спутниковой навигации, я проехал мимо парка аттракционов Лисеберг, мимо стадиона, на котором следующим вечером должна была петь Мадонна, и поехал дальше – по направлению к деловому району города. Я почему-то полагал, что офис Петера Нордлунда должен находиться где-то там, но навигатор потребовал резко повернуть налево, и в результате я очутился на тенистой улице, в конце которой находилось гигантское здание белого цвета. Там, по мнению навигатора, был конечный пункт моего назначения. Я подошел к парадной двери и нажал кнопку звонка. На звонок вышла женщина в спортивных брюках. – Это офис Петера Нордлунда? – спросил я. – Он здесь живет, – ответила она. – О, извините, а он сейчас дома? – Сегодня работает с пациентами, – сказала женщина. Она говорила с сильным американским акцентом. – Он врач? – спросил я. – Психиатр. Мы еще немного постояли на пороге и поговорили. Женщина сказала, что зовут ее Лили и что она жена Петера. Они с детства дружили (Петер учился в школе в Америке) и думали поселиться в ее родном штате, в Калифорнии, но тут умер дядя Петера, от которого Петер унаследовал этот большой дом, и они просто не могли устоять перед таким соблазном. Нордлунд, по словам Лили, был не только переводчиком, но и очень успешным психиатром. (Позже я заглянул на его страницу в Интернете, где говорилось, что он работает с шизофрениками, людьми, страдающими различными формами психозов и навязчивых состояний, а кроме того, известен как человек, занимающийся «белковой фармакологией». Также Петер выступал в качестве советника некой «международной компании по инвестициям» и «кембриджской биотехнологической компании», специализировавшейся на «обнаружении и использовании в терапии лечебных пептидов».) Лили добавила, что работает он в клинике, расположенной в двух часах езды от Гётеборга, и ехать туда мне нет никакого смысла. Меня все равно не пропустят без соответствующих документов. – Даже меня к нему не пускают, когда он работает с пациентами, – сказала она. – У него очень напряженная работа. – В каком смысле – напряженная? – Я ничего толком не знаю. Петер вернется через несколько дней. Если вы останетесь в Гётеборге, попытайтесь с ним встретиться еще раз. – После короткой паузы Лили спросила: – А зачем вы приехали? Зачем вам нужен мой муж? – Он перевел очень интересную книгу, – ответил я, – под названием «Бытие или Ничто». Меня она настолько восхитила, что я решил с ним встретиться и выяснить, для кого он делал перевод и почему. – О! – воскликнула Лили. Она явно была очень удивлена. – Вам известно что-нибудь о «Бытии или Ничто»? – спросил я. – Да, – ответила женщина. Потом, после паузы, добавила: – Я… Да, знаю, о какой книге вы говорите… Он иногда переводит. Для разных компаний. И это была… – Она почему-то вдруг замолчала, а потом сказала: – Мы не лезем в дела друг друга. Честно вам признаюсь, меня особенно не интересует, чем он там занимается! Мне известно, правда, что Петер работает с чем-то молекулярным, но толком ничего не знаю. Иногда он говорит: «Я только что перевел такую-то книгу для такой-то компании», и, если она на шведском, которого я не понимаю, или посвящена темам, в которых я ничего не смыслю, то я вообще стараюсь не лезть не в свое дело. – В любом случае мне было приятно с вами побеседовать, – сказал я. – Через несколько дней обязательно приду снова. – Да, конечно, – откликнулась Лили, – конечно. Последующие дни текли довольно медленно. Я лежал в своем гостиничном номере и смотрел странное европейское телевидение, которое, вероятно, имело бы какой-то смысл, если бы я понимал язык, но так как ничего понятно не было, то все программы производили на меня впечатление загадочных и запутанных сновидений. В одной из передач группа скандинавских ученых наблюдала за тем, как один из них наливает жидкую пластмассу в ведро с холодной водой. Пластмасса застыла, ее вытащили из ведра, пустили по кругу, а затем, насколько я мог понять, стали рассуждать о необычности и причудливости формы. Я позвонил домой, но жена не ответила. Мне почему-то вдруг пришло в голову, что она могла умереть. У меня началась паника. Потом выяснилось, что жена все-таки жива. Она просто ходила в магазин. Надо признаться, меня во многих уголках земного шара охватывает совершенно беспочвенная тревога. Я решил прогуляться, а когда вернулся, увидел, что пришло сообщение. От Деборы Тальми. Появился первый подозреваемый. Она просила перезвонить ей. Этот подозреваемый, к моему крайнему неудовольствию, находился не в Швеции, а в совершенно противоположной точке земного шара – в Блумингтоне, штат Индиана. Его звали Леви Шанд, и он только что разместил в Интернете совершенно невероятную историю о своем участии в загадке «Бытия или Ничто». История Леви Шанда в изложении Деборы звучала следующим образом. Шанд учился в Университете Индианы. Как-то без всякой особой цели он разъезжал по городу и вдруг заметил в грязи под железнодорожным мостом большую коричневую коробку. Он вышел, чтобы повнимательнее ее разглядеть. На коробке не оказалось никаких опознавательных знаков, и она была сравнительно чистой, словно ее оставили там совсем недавно. Хотя поначалу Леви боялся ее открывать – ведь внутри могло лежать все что угодно, от миллиона долларов до отрубленной головы, – в конце концов он набрался храбрости, вскрыл коробку и обнаружил в ней восемь экземпляров «Бытия или Ничто». На каждой книге имелась наклейка, на которой значилось: « Внимание! Прежде чем читать книгу, обязательно ознакомьтесь с письмом профессора Хофштадтера. Удачи !» Текст заинтриговал Леви. Он был знаком с профессором Хофштадтером и знал, где тот живет. – Не знаю, кто такой профессор Хофштадтер, – сказал я Деборе. – Хотя, конечно, обратил внимание на упоминания о нем, разбросанные по всей книге «Бытие или Ничто». Однако я так и не понял, реальное это лицо или выдуманный персонаж. Он что, знаменитость? – Профессор написал книгу «Гёдель, Эшер, Бах»! – ответила она, явно удивленная моим невежеством. – Весьма значительный труд. Я промолчал. – Если вы только начинаете знакомиться с Интернетом, не слишком сообразительны и к тому же совсем юны, у названной книги есть все шансы стать чем-то вроде вашей второй Библии. В ней говорится о том, как можно использовать математические теории Гёделя и каноны Баха, чтобы наиболее эффективно реализовать ваш сознательный опыт. Очень многим молодым ребятам «Гёдель, Эшер и Бах» страшно нравится. Кроме всего прочего, она очень забавна. Откровенно признаюсь, до конца я ее так и не дочитала, но она числится среди моих настольных книг. Хофштадтер, по словам Деборы, опубликовал свою работу в конце 1970-х годов. Читающая публика и критики встретили ее с восторгом. Она получила Пулитцеровскую премию. Книга была полна великолепных головоломок, игры слов и размышлений по поводу значения естественного и искусственного интеллекта. Работа принадлежит к числу тех сочинений – наряду с «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» или «Краткой историей времени», – которые все хотят иметь у себя на полках, но очень немногие способны по-настоящему понять. Несмотря на то, что весь мир был буквально у ног Хофштадтера в 1979 году, он решил из него удалиться и следующие три десятилетия работал профессором на кафедре когнитивных исследований в Университете Индианы. Но студенты его, конечно, очень хорошо знали. Профессор с густой копной седых волос, как у Энди Уорхолла, жил в большом доме на краю кампуса, и именно туда и направился Леви Шанд с намерением передать Хофштадтеру восемь экземпляров «Бытия или Ничто», которые он нашел в коробке под железнодорожным мостом. – Под железнодорожным мостом, – повторил я, глядя на Дебору. – Вы заметили параллель? В том письме Дугласу Хофштадтеру автор сообщает об обнаружении нескольких старых листков, отпечатанных на машинке и кем-то оставленных в углу заброшенной железнодорожной станции. И вот теперь Леви Шанд находит несколько экземпляров «Бытия или Ничто» под железнодорожным мостом… – Вы совершенно правы! – согласилась Дебора. – И что же случилось с Шандом, когда он пришел домой к Хофштадтеру, чтобы передать ему книги? – спросил я. – Леви говорит, что дверь открыл Хофштадтер в окружении целого гарема очаровательных француженок. Он пригласил растерявшегося студента в дом, забрал у него книги, поблагодарил и проводил к выходу. На этом история Леви Шанда, по словам Деборы, заканчивалась. Несколько мгновений мы молчали. – Очаровательные француженки?.. – повторил я. – Не верю его рассказу, – призналась Дебора. – По-моему, он все это придумал, – согласился я. – А можно мне самому побеседовать с Леви Шандом по телефону? – Я кое-что о нем разузнала, – ответила Дебора. – У него есть страничка в «Фэйсбуке». – Отлично. Тогда я свяжусь с ним через нее. Наступила пауза. – Дебора?.. – окликнул я свою собеседницу. – Боюсь, что его не существует, – покачала она головой. – Но у него же есть страничка на «Фэйсбуке»… – С тремя сотнями друзей в Америке, – подтвердила Дебора. – Вы полагаете?.. – Я полагаю, что кто-то создал фантастический образ Леви Шанда на «Фэйсбуке», – ответила Дебора. Я промолчал. – Вы не задумывались над его именем? – спросила Дебора. – Леви Шанд?.. – Проанализируйте его, – сказала она. – Это же анаграмма. Я замолчал. И растерянно развел руками. – Levi Shand [1] – «Live Hands», – выдала свой вариант Дебора. – Его имя – анаграмма «Live Hands». – Ах, вот как, – протянул я. – Рисунок на обложке «Бытия или Ничто», – пояснила Дебора. – Две руки, рисующие друг друга… – Но если Леви Шанда не существует, – произнес я, – то кто же его создал? – Я думаю, что все они – Хофштадтер, – ответила Дебора. – Леви Шанд. Петер Нордлунд. Я думаю, что все они – Дуглас Хофштадтер. Я решил немного прогуляться по Гётеборгу. Откровенно говоря, я был раздражен и разочарован. Провести здесь без толку несколько дней и обнаружить, что, возможно, виновник всего – известный университетский профессор, обитающий за четыре тысячи миль отсюда в Индиане… Дебора предоставила мне еще ряд косвенных доказательств того, что вся головоломка – продукт лукавого ума Дугласа Хофштадтера. По ее словам, эта история совершенно в его духе. А так как он автор международного бестселлера, то у профессора, несомненно, имеются финансовые возможности для ее организации. Кроме того, ему хорошо знакома Швеция. По свидетельству «Википедии», он жил там в середине шестидесятых. Более того, «Бытие или Ничто» вообще очень похожа на другие книги Хофштадтера. Чистая белая обложка напоминает обложку продолжения «Гёделя, Эшера и Баха», вышедшего в 2007 году и называвшегося «Я – замкнутый круг». По правде говоря, придумывание несуществующего университетского студента со страницей на «Фэйсбуке» и совершенно невероятной истории с гаремом из очаровательных француженок выглядело слишком уж странным дополнением, но пытаться искать мотивы поступков такого гения, как Хофштадтер, было явно неблагодарным занятием. Более того, Дебора решила, что ей удалось разгадать головоломку. Да, в ней действительно имелось отсутствующее звено, но не в форме невидимых чернил или значимых слов, вырезанных из страницы тринадцать. Оно, по ее мнению, заключалось в том, как книга раскрывала присущий каждому ее получателю нарциссизм. – Его книга «Я – замкнутый круг» именно об этом, – сказала Дебора. – О том, как мы проводим свою жизнь, постоянно, снова и снова, замыкаясь на самих себе, словно в неком бесконечном замкнутом круге. И вот теперь многие люди задаются вопросом: «Почему именно мне прислали книгу?». Они ведь задумываются не столько о книге и ее смысле, сколько снова о самих себе. Значит, «Бытие или Ничто» создала некий круг людей и стала для них очередным инструментом замыкания на собственной личности. – Она помолчала. – Полагаю, что именно в этом и заключается идея Хофштадтера. Теория Деборы поначалу показалась мне вполне убедительной: я поверил, что она может и в самом деле стать решением загадки, пока час спустя не побеседовал по скайпу с Леви Шандом, который, как очень быстро выяснилось, был самым что ни на есть реальным студентом из Университета Индианы. Шанд оказался симпатичным черноволосым молодым человеком с меланхоличным взглядом. Он сидел в захламленной комнате студенческого общежития. Его было совсем нетрудно найти. Я послал письмо на его страницу на «Фэйсбуке». Леви мне сразу же ответил (в тот момент он сам был в сети), и через несколько секунд мы уже смогли взглянуть в лицо друг другу. Шанд утверждал, что вся его история – совершенная правда. Он и в самом деле нашел книги в коробке под железнодорожным виадуком, а дома у Дугласа Хофштадтера действительно есть гарем из француженок. – Скажите мне в точности, что произошло, когда вы к нему пришли, – попросил я. – Я очень волновался, – ответил Леви, – ведь он же такая знаменитость в когнитивной науке… Дверь мне открыла очень привлекательная молодая француженка. Она попросила меня подождать. Я заглянул в соседнюю комнату: там было еще несколько очаровательных девушек. – И сколько же их было в общей сложности? – По крайней мере, шесть, – ответил Леви. – Брюнетки, блондинки… Все они стояли между кухней и столовой. И все были потрясающе красивы. – Это в самом деле так было ? – выпалил я, будучи не в состоянии поверить его словам. – Ну, возможно, они были не француженки, а бельгийки, – ответил Леви. – И что же произошло потом? – спросил я. – Из кухни вышел профессор Хофштадтер. Он был очень худ, но выглядел вполне здоровым. Он действительно харизматическая личность… Профессор взял у меня книги, поблагодарил, и я ушел. Вот и все. – То есть вы хотите сказать, что каждое ваше слово абсолютно правдиво? – Абсолютно, – ответил Леви. Однако что-то не состыковывалось. История Леви – да и теория Деборы – могли быть правдоподобны только в том случае, если бы Дуглас Хофштадтер являлся легкомысленным шутником-дилетантом, каковым он, по всем имевшимся у меня сведениям, не был ни с какой точки зрения. К примеру, в 2007 году корреспондент «Нью-Йорк таймс» Дебора Соломон задала ему несколько довольно провокационных вопросов, и в своих ответах он проявил себя как довольно серьезный, а в некоторых случаях даже раздражительный человек: ... В.: Вы прославились, опубликовав в 1979 году книгу «Гёдель, Эшер, Бах», сразу ставшую культовым университетским бестселлером. В своей книге вы отыскивали параллели между интеллектом Баха, М. К. Эшера и математика Курта Гёделя. В новой книге «Я – замкнутый круг» вас, как мне кажется, прежде всего интересует ваш собственный интеллект. О.: Эта книга более традиционна. Менее безумна. И возможно, в ней меньше смелости, чем в предыдущей. В.: Вы хорошо знаете, как сделать книгу популярной? О.: Нет. На самом деле – не знаю. Меня просто занимали и занимают вопросы сознания и души. Именно благодаря им и появилась моя новая книга. В.: В «Википедии» сказано, что ваши книги вдохновили многих студентов на выбор профессий, связанных с кибернетикой, компьютерами и искусственным интеллектом. О.: Меня не интересуют компьютеры. В упомянутой статье масса неточностей, что меня крайне огорчает. И так далее. Как мне удалось установить, работы Хофштадтера появились в результате двух трагедий, имевших неврологические причины. Когда ему было двенадцать лет, стало ясно, что его младшая сестра Молли не сможет ни говорить, ни понимать обращенную к ней речь. «Меня уже тогда очень интересовал вопрос, как работает мой ум, – сказал он в интервью журналу «Тайм» в 2007 году, – и когда болезнь Молли стала очевидной, у моего теоретического интереса появился выход в реальный мир. Обстоятельства заставили меня еще больше задуматься о работе мозга, о человеческом «я» и о том, как функционирование мозга определяет особенности человеческой личности». Затем, в 1993 году, его жена внезапно умирает от опухоли головного мозга. На руках у профессора остались двое детей, двух и пяти лет. Он был буквально убит случившимся. В книге «Я – замкнутый круг» Хофштадтер утешает себя мыслью, что жена продолжает жить в его сознании. «Мне кажется, что какие-то проявления ее «я», ее внутреннего мира, душевного света, как бы мы это ни называли, остаются внутри меня, – говорил он в интервью «Сайентифик америкэн» в 2007 году, – и я имею в виду сущностные проявления ее «я», ее душу, если хотите. Вынужден, конечно, подчеркнуть, что из-за печального свойства материи то, что сохраняется во мне, есть всего лишь очень слабая копия. Некий уменьшенный снимок с низким разрешением, и очень размытый… Конечно, ему не удается победить жало смерти. Я не могу сказать: «Ладно, пусть она умерла, зато продолжает жить у меня в мозгу». Однако даже в таком варианте это хоть какое-то утешение». Ничто в собранных мною материалах не свидетельствовало о Хофштадтере как о человеке, способном завести гарем из француженок, да к тому же имеющем склонность участвовать в запутанном тайном предприятии с анонимной рассылкой десятков странных книг различным ученым по всему миру. Я направил Хофштадтеру электронное письмо, в котором напрямую задал вопрос – есть ли хоть крупица истины в истории Леви Шанда о коробке под мостом и о гареме француженок, и отправился на прогулку. Когда я вернулся, меня уже ожидал ответ. ... «Дорогой м-р Ронсон, я не имею никакого отношения к «Бытию и Ничто» и не знаю, почему в работе упоминается мое имя. Я всего лишь «невинная жертва» проекта. Действительно, м-р Шанд приходил ко мне домой и оставил несколько экземпляров этой странной книги, но все остальное в его рассказе – совершенная выдумка. В гостиной моя дочь занималась французским со своим преподавателем. Возможно, м-р Шанд заметил их и услышал беседу на этом языке. Кроме того, дома я говорю с детьми по-итальянски, и вполне возможно, что м-р Шанд принял итальянский за французский. Суть, однако, в том, что никакого «гарема из очаровательных француженок» у меня нет. Все это абсолютная чушь. Он просто хотел, чтобы его история выглядела более таинственной и щекотала нервы. Приходится только сожалеть, что некоторые люди занимаются такими вещами и размещают подобный бред в сети. Искренне Ваш, Дуглас Хофштадтер». Я послал Хофштадтеру ответ, написав, что многое в истории Леви Шанда выглядело крайне сомнительным – и не только связанное с гаремом, но и та часть рассказа, где говорится о том, как он обнаружил коробку под железнодорожным виадуком. Не логично ли предположить, что Леви Шанд и является автором «Бытия или Ничто»? Хофштадтер ответил: ... «Леви Шанд совершенно точно не является автором маленькой белой книжки. Мне прислал около восьмидесяти экземпляров (70 на английском, 10 на шведском) сам ее автор. Они лежат у меня в кабинете нетронутые. Еще до появления книги я получил несколько весьма загадочных почтовых открыток на шведском языке (я их прочел, хотя, признаюсь, и не очень внимательно: все они показались мне одним сплошным абсурдом). Нормальные люди (то есть разумные, здравомыслящие) не начинают общение с другими, совершенно им незнакомыми людьми с написания нескольких бессвязных, диковинных, зашифрованных посланий. С тех пор ситуация начала еще более запутываться. Вначале мне прислали несколько экземпляров книги, а затем – пару месяцев спустя – еще около 80 штук попали в мой офис. Потом мне сообщают, что связка книг «обнаружена под мостом» на территории кампуса того университета, в котором я работаю, и наконец, «Бытие или Ничто» начинают поступать в различные университеты по всему миру, их получают люди, специализирующиеся в самых разных отраслях науки – искусственный интеллект, биология и т. п. И вот возникают какие-то вырезанные ножницами слова (настоящая сверхдикость!), и мне приходит письмо. Полный бред, от начала и до конца. Я мог бы еще многое написать по данному вопросу, но мне просто не хочется тратить драгоценное время. Мне доводилось часто иметь дело с людьми талантливыми, но психически неуравновешенными, людьми, которые полагают, что они раскрыли тайну Вселенной и т. п. Данный случай для меня абсолютно очевиден, так как он явно связан с психической патологией». Да, конечно, продолжал далее Дуглас Хофштадтер, в этой головоломке есть отсутствующее звено, но получатели книги искали его не там, где надо. Они исходили из того, что загадка, с которой они столкнулись, придумана талантливо и рационально, так как они сами талантливые и рациональные люди: ведь мы автоматически склонны предполагать, что все вокруг по своей сути похожи на нас. Однако отсутствующее звено состоит в том, что автор всей головоломки просто свихнувшийся идиот. Книгу невозможно расшифровать потому, что написал ее сумасшедший. «Петер Нордлунд?..» – подумал я. Был ли Петер Нордлунд единственным организатором этого дела? Подобный вариант представлялся крайне маловероятным. Чтобы настолько успешный человек, известный психиатр, химик, специализирующийся на белковых соединениях или на чем-то подобном, консультант в компании по биотехнологиям, занимающейся разработкой лечебных белков или чего-то в этом роде, на самом деле оказался, по выражению Хофштадтера, просто свихнувшимся идиотом?.. Однако в восемь часов того же вечера мне удалось наконец-то встретиться с Нордлундом, и очень скоро стало ясно: именно он в действительности является виновником происходящего. Нордлунд был высокого роста, лет пятидесяти с небольшим, с приятным, весьма интеллигентным лицом. На нем был твидовый пиджак. Он встретил меня на пороге своего дома вместе с женой. И мне этот Петер сразу же понравился. По лицу Нордлунда блуждала широкая добрая загадочная улыбка, и он постоянно заламывал руки, как человек слегка одержимый. Я тоже постоянно заламываю руки. Меня не оставляло ощущение, что с точки зрения одержимости вещами, не имеющими никакого значения в жизни, мы с Петером – два сапога пара. – Ваш приезд меня удивил, – заметил Нордлунд. – Надеюсь, приятно? – отозвался я. Последовала короткая пауза. – Если вы занимаетесь изучением «Бытия или Ничто», – сказал Петер, – вы должны понимать, что вам никогда не удастся установить автора книги. – Думаю, что он мне известен, – возразил я. – Полагаю, что это – вы. – Естественное пред… – Голос Петера сорвался. – Весьма естественное предположение. – И оно правильное? – спросил я. – Конечно, нет, – ответил Петер. Петер (кстати, Петер Нордлунд – не настоящее его имя, так же как его жену на самом деле зовут не Лили) стал демонстративно переминаться с ноги на ногу. Он изображал состояние человека, к которому зашел сосед в тот самый момент, когда у него на плите что-то закипело. Мне было ясно, что за маской мягкого безразличия скрывается растерянность, вызванная моим приездом. – Петер, – сказал я. – Позвольте, по крайней мере, задать вам один вопрос. Почему именно этих людей выбрали в качестве получателей книги? Нордлунд громко вздохнул, его лицо осветилось. Создавалось впечатление, что я задал ему самый восхитительный вопрос, который только можно было придумать. – Ну… – начал он. – Откуда тебе известно, кто получил книгу? – резко вмешалась в наш разговор Лили. В ее голосе звучало явное раздражение. – Ты же ведь только занимался переводом. Благодаря этим словам Петер, похоже, одумался, и на его лице вновь появилась маска вежливого безразличия. – Да, – проговорил он. – Да. Очень жаль, но мне думается, что на этом мы должны будем закончить… В мои намерения входило лишь поздороваться с вами. Я и так уже наговорил гораздо больше, чем следует… Теперь вы можете побеседовать с моей женой. Петер с улыбкой удалился в дом, а мы с Лили уставились друг на друга. – Мне нужно уехать в Норвегию, – сказала она. – До свидания. – До свидания, – ответил я. И полетел назад в Лондон. Дома меня ожидало электронное письмо от Петера. – Вы произвели на меня впечатление приятного человека. Первый этап проекта скоро завершится, и следующим уровнем займутся уже другие люди. Будете ли вы в нем задействованы, я не знаю. Но вас в любом случае поставят в известность… – С радостью приму участие в проекте, если вы подскажете, как мне это сделать, – написал я в ответ. – Видите ли, в том-то и основная сложность – знать, что делать, – ответил он. – Мы называем это жизнью! И уж поверьте мне, когда придет ваше время, вы узнаете. Прошло несколько недель. Мое время не пришло, а если и пришло, то я ничего не заметил. В конце концов я позвонил Деборе и сказал ей, что разгадал тайну. Я сидел на открытой площадке «Старбакса» в Брунсвик-центре на Рассел-сквер в центре Лондона и наблюдал, как из-за угла появилась Дебора и быстрым шагом направилась ко мне. Она села рядом и улыбнулась. – Итак?.. – Ну… – начал я, потом сообщил ей о своих беседах с Леви Шандом и Дугласом Хофштадтером, о встречах с Петером и Лили и о последующей электронной переписке. Когда я закончил, Дебора пристально взглянула на меня и спросила: – И это все, что вы хотели мне сообщить? – Да! – ответил я. – Суть в том, что автор, по мнению Хофштадтера, свихнувшийся идиот. Все искали отсутствующее звено головоломки, и вот оно. – О!.. – протянула она. На ее лице отразилось явное разочарование. – Не стоит разочаровываться! – воскликнул я. – Неужели вы не видите? Все чрезвычайно интересно. Разве вас не поражает, что такая история закрутилась исключительно из-за того, что у какого-то человека не все в порядке с мозгами? Словно рациональный мир, ваш мир, был бы застойным прудом, а больная психика Петера – камнем с неровными краями, который туда бросили, и от него пошли такие странные причудливые круги. Мои собственные мысли и образы необычайно взволновали меня. Безумие Петера Нордлунда имело грандиозное влияние на мир. Оно стало причиной интеллектуальных поисков, экономической деятельности, сформировало некое сообщество. Ему удалось заинтересовать самых разных ученых, разбросанных по нескольким континентам, пробудить в них параноидальные и нарциссические чувства. Они стали общаться в блогах, создавая и обсуждая конспирологические теории с участием тайных христианских организаций и т. п. У одного из них даже возникло желание встретиться со мной в кафе «Коста». Я сам полетел в Швецию, также пытаясь разгадать загадку. И так далее… Я думал о своем собственном перенапряженном мозге, о своем личном безумии. О том, не являлось ли оно гораздо более мощным двигателем моей жизни, нежели моя рациональность. Вспомнил тех психологов, которые говорят, что мир приводят в движение психопаты. Без всякого преувеличения! По их мнению, общество и есть выражение этого особого вида безумия. Безумие в моем представлении внезапно охватило весь мир, и мне страшно захотелось понять, как оно воздействует на развитие общества. Я всегда полагал, что общество, по сути своей, рациональное явление. А вдруг я ошибался? Что, если оно построено на безумии? Я изложил Деборе свои мысли. Она нахмурилась, потом спросила: – Вы уверены , что все, что связано с «Бытием или Ничто», порождение одного сумасшедшего шведа?.. 2 Человек, который симулировал безумие «DSM-IV-TR» – 886-страничный справочник, опубликованный Американской психиатрической ассоциацией, стоит 99 долларов. Его можно найти на полках у психиатров в любом уголке земного шара. В нем перечислены все известные расстройства психики. На данный момент известно 374 подобных расстройства. Я приобрел названную книгу вскоре после нашей встречи с Деборой и внимательно пролистал ее в поисках тех патологических состояний, которые могут вызвать у больного потребность занять ведущее положение и оказывать влияние на окружающих. Как ни странно, при том, что этот обширный справочник содержит информацию по огромному количеству психических заболеваний, включая столь загадочные, как, например, «фроттеризм» («трение о другого пассажира без его на то согласия в общественном транспорте с целью вызвать фантазии о нежных романтических отношениях с жертвой данного действия; большинство актов «фроттеризма» имеют место в возрасте 12–15 лет, в дальнейшем отмечается тенденция к снижению их частоты»), в нем совершенно ничего не говорилось о психопатах. Возможно, среди специалистов существуют какие-то не совсем очевидные разногласия относительно определения психопатий? Самым близким к цели моих поисков из того, что я смог найти, оказалось «нарциссическое расстройство личности» – люди, страдающие этим расстройством, отличаются «огромным чувством собственной значимости и лежащей на них ответственности», «постоянно заняты фантазиями о достижении невиданных успехов», «склонны эксплуатировать близких», «требуют, чтобы все вокруг ими восхищались» и характеризуются «отсутствием эмпатии», – и «асоциальное расстройство личности», при котором больные «известны своей лживостью, склонностью манипулировать окружающими с целью получения личной выгоды или удовольствия (то есть денег, секса или власти)». В этом действительно что-то есть, подумал я. Вполне вероятно, что многие политические лидеры и крупные бизнесмены страдают асоциальным или нарциссическим расстройством личности и совершают вредные и эгоистические поступки исключительно из-за своего патологического стремления к безграничному успеху и непомерным восторгам в свой адрес со стороны публики. Не исключено, что существует прямая зависимость между состоянием общества и умственными расстройствами этих субъектов. Да уж, из такой информации может получиться солидная история, если удастся найти дополнительные доказательства… Я захлопнул справочник. Потом подумал: интересно, а у меня самого есть какое-нибудь из этих 374 психических расстройств?.. И снова открыл справочник. И практически мгновенно диагностировал у себя двенадцать подобных нарушений. Генерализованное тревожное расстройство шло первым. До этого момента я и не подозревал, из какого букета психических патологий состояла моя жизнь. Начиная с неспособности складывать числа («дискалькулия») и возникавших из-за нее сложностей в отношениях с матерью («проблемы в отношениях между родителями и детьми») и до сегодняшнего дня – в самом прямом смысле, сегодняшнего – который я провел в состоянии растущего напряжения за несколькими чашками кофе («расстройство, вызванное переизбытком кофеина») в попытках уклониться от какой бы то ни было работы («симулятивный синдром»). Подозреваю, что сочетание генерализованного тревожного расстройства и симулятивного синдрома несколько необычно, так как неспособность работать еще более усиливала мою тревожность. Однако я страдал от обоих. Даже сон не спасал от моих психических нарушений, поскольку во сне меня ожидал «синдром кошмаров», для которого характерны «сновидения о преследовании или с ситуациями позорного провала, неудачи или поражения». Во всех без исключения кошмарах меня кто-нибудь преследует по улице с криком: «Эй ты, неудачник!». Я оказался намного безумнее, чем мог предполагать. Впрочем, мне не следовало читать «DSM-IV-TR», не будучи профессиональным психиатром. А может быть, Американская психиатрическая ассоциация одержима маниакальным желанием все проявления нашей жизни подвести под те или иные психические расстройства… Я знаю по опыту знакомства с родственниками больных, что многие из перечисленных в книге заболеваний – депрессия, шизофрения, синдром навязчивых состояний и т. п. – совершенно реальные, тяжелые и даже страшные болезни. Как писал Л. Дж. Дэвис в «Харперс мэгэзин» в своей рецензии на «DSM-IV-TR»: «Возможно, фроттерист – беспомощная жертва в тисках своей мании, но не исключено, что он просто скучающий придурковатый негодяй, ищущий дешевых приключений». Я не знал, что мне делать с полученной информацией, и решил: если уж действительно хочу выявить психические расстройства у людей, занимающих высокие посты в обществе, нужно услышать мнение специалиста по поводу психиатрических ярлыков, вычитанных мною в справочнике. И я начал новый поиск – поиск организации, которая занималась бы документированием случаев чрезмерного усердия психиатров в наклеивании ярлыков и диагностике различных патологических состояний, которые на самом деле таковыми не являются. Благодаря упомянутому поиску три дня спустя я встретился за обедом с Брайаном Дэниелсом. Брайан – сайентолог. Он работает в британском отделении международной сайентологической сети, именуемой ГКППЧ («Гражданская комиссия по правам человека»). Они пытаются доказать миру, что психиатры – безнравственные и коварные люди, а их деятельность необходимо взять под серьезный контроль. Сайентологи, подобные Брайану, день за днем занимаются тем, что выискивают информацию, нацеленную на подрыв уважения к деятельности психиатров и на дискредитацию отдельных представителей данной профессии. Конечно, Брайана ни с какой точки зрения нельзя было назвать беспристрастным судьей, особенно после того, как Том Круз от лица сайентологов провозгласил: « Мы – истинный авторитет в вопросах ума и безумия!», но мне очень хотелось узнать о реальных психиатрических ошибках, и в этом смысле Брайан был наиболее информированным человеком. Однако мысль о встрече со столь именитым сайентологом меня немного страшила. Я слышал, с каким упорством эти люди готовы преследовать тех, кого считают врагами своей «церкви». А ведь я могу за ленчем сказать что-нибудь не то. Стать жертвой подобного неутомимого преследования мне как-то не хотелось. Но все сложилось как нельзя лучше – мы с Брайаном сразу же поладили. Нас обоих отличало сильнейшее недоверие к психиатрии. Конечно, у Брайана оно было давним и глубоким, мое появилось всего несколько дней назад в результате удручающей самодиагностики по «DSM-IV-TR», однако общая тема для беседы у нас нашлась. Брайан сообщил мне о последних успехах. Самым крупным из них была дискредитация и ниспровержение весьма популярного ведущего одного британского телешоу – психиатра доктора Раджа Персауда. Доктор Радж в течение долгого времени пользовался большой любовью телезрителей – даже несмотря на то, что его часто критиковали за откровенные банальности в газетах, где он вел колонку психиатра. Фрэнсис Вин писал в «Гардиан» в 1996 году: ... «После того как был арестован Хью Грант [2] , «Дейли мейл» попросила Раджа Персауда проанализировать комментарии Лиз Херли по этому делу». Он писал: «Тот факт, что она «все еще находится в замешательстве», свидетельствует о том, что ее пошатнувшееся доверие к Хью предстоит восстанавливать… А заявление, что «она не в том состоянии, чтобы принимать какие-либо решения относительно будущего», звучит зловеще. Из него следует, что… будущее для нее – все еще книга за семью печатями». Год назад, когда из больницы был похищен новорожденный ребенок, Эбби Хамфриз, «Дейли мейл» задавалась вопросом, какая женщина могла совершить подобное. К счастью, под рукой оказался доктор Персауд, который пояснил, что похитительница, по-видимому, «испытывала острую потребность иметь ребенка». И так далее, в том же духе. В конце 2007 года по инициативе Брайана Главное медицинское управление инициировало профессиональное расследование по обвинению доктора Персауда в плагиате. Тот написал статью, направленную против сайентологических нападок на психиатрию. Триста слов в статье были буквальным повторением другой публикации на ту же тему Стивена Кента, профессора социологии из Университета Альберты в Канаде. Со стороны Персауда это был довольно опрометчивый шаг, если принимать во внимание то, с какой тщательностью сайентологи анализируют все, что имеет к ним хоть какое-то отношение. В результате было выявлено еще несколько случаев плагиата, совершенного доктором Персаудом, он был признан виновным и на три месяца отстранен от врачебной деятельности. Самым сильным унижением для доктора Раджа стало то, что его, привыкшего проверять и анализировать других людей, самого подвергли проверке и анализу. «Является ли Персауд нарциссом, – задавалась вопросом “Гардиан”», – или же человеком, до такой степени неуверенным в себе, что он не способен следовать элементарным правилам научного сообщества из-за подсознательного понимания того, что он к нему не принадлежит?» С тех пор доктор Персауд больше никогда не появлялся на телевидении и не выступал в прессе. Брайан испытывал несомненное удовольствие от своего успеха. – Меня заинтересовала гипотеза, – начал я нашу беседу, – что многие политические лидеры страдают от психических расстройств. При словах «психические расстройства» Брайан слегка повел бровями. – Но вначале, – продолжал я, – мне нужно убедиться в надежности тех людей, которые ставят подобные диагнозы. Поэтому хочу спросить: есть ли у вас на данный момент какая-нибудь значимая информация, доказывающая, что психиатрам нельзя доверять? Наступило молчание. Наконец Брайан произнес: – Да. Есть Тони. – Кто такой Тони? – Тони – в Бродмуре, – ответил Брайан. Я внимательно посмотрел на него. Под Бродмуром подразумевается Бродмурская психиатрическая больница. Когда-то она была известна под названием «Бродмурский сумасшедший дом для преступников». Именно туда в свое время засадили Йена Брейди, «убийцу с болот», который в 1960-х годах убил троих детей и двух подростков; Питера Сатклиффа, «йоркширского Потрошителя», в 1970-х убившего тринадцать женщин, (он подкрадывался к ним сзади и бил по голове молотком); Кеннета Эрскина, «стоквеллского душителя», убившего семерых стариков в 1986 году; Роберта Нэппера, который убил Рэйчел Никкел на Уимблдонской пустоши в июле 1992 года, нанеся ей сорок девять ударов ножом на глазах у ее трехлетнего сына. Именно в Бродмур отправляют педофилов, серийных убийц, садистов и прочих маньяков. – И что же совершил этот Тони? – спросил я. – Он абсолютно здоров! – ответил Брайан. – И пробрался туда обманом! А теперь не может оттуда выйти. Никто не верит, что он здоров. – Что вы имеете в виду? – Несколько лет назад его за что-то арестовали, – пояснил Брайан. – Кажется, он кого-то там побил, и, чтобы избежать тюремного срока, решил прикинуться сумасшедшим. Тони полагал, что отправится в какую-нибудь уютненькую загородную психушку, а его вместо этого засадили в Бродмур! И с концами! Чем больше он пытается убедить психиатров, что здоров, тем крепче их уверенность, что он абсолютно безумен. Он не принадлежит к сайентологам, но мы стараемся ему помочь. Если вы хотите получить доказательства того, что психиатры – кретины, которые не знают, что творят и на самом деле все выдумывают, вам нужно встретиться с Тони. Хотите, чтобы я провел вас в Бродмур? Неужели все это правда? Неужели в Бродмуре находится совершенно нормальный человек?.. Невольно я задумался над тем, что стал бы делать, если бы мне пришлось доказывать свою нормальность. Хочется надеяться, что моего нормального, вполне разумного «я» вполне достаточно для правильного вывода. Однако не исключено, что порой я веду себя с такой чрезмерной вежливостью и услужливостью, что начинаю походить на безумного дворецкого, в глазах у которого застыл панический страх. Но нужно ли мне встречаться с Тони?.. – Договорились! – выпалил я. Отделение для приема посетителей в Бродмуре было выкрашено в успокаивающие тона, характерные для муниципального центра отдыха: персиковый, розовый и зеленый. Эстампы на стенах представляли собой репродукции картин с изображением французских окон, открывающихся на морское побережье, освещенное лучами восходящего солнца. Здание называлось центром здоровья. Я прибыл туда на поезде из Лондона. В районе Кемптон-парк у меня началась нервная зевота – как всегда в предчувствии стрессовой ситуации. Наверное, что-то подобное бывает и у собак. От волнения они тоже постоянно раскрывают пасть. Брайан ждал меня на станции, и оставшееся небольшое расстояние до больницы мы проехали на его машине, миновав по пути два кордона. – У вас есть мобильный телефон? – спросил меня охранник на первом из них. – Записывающее устройство? Пирог с запеченным внутри напильником? Веревочная лестница?.. Мы проехали ворота и несколько рядов ограждений. Пока мы ожидали в приемной, Брайан сказал: – Наверное, Тони единственный во всем ОТИООЛР, кому разрешено встречаться с посетителями в центре здоровья. – А что такое ОТИООЛР? – не без дрожи в голосе спросил я. – Отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств, – ответил Брайан. Наступила тяжелая пауза. – Значит, Тони находится в той части Бродмура, куда помещают наиболее опасных пациентов? – наконец проговорил я. – Идиотизм, правда? – со смехом отозвался Брайан. Стали появляться больные, к которым пришли их родные и друзья. Они усаживались на стулья за столами: вся мебель была привинчена к полу. Всех пациентов отличало покорное и печальное выражения лица. – Их уже успели накачать медикаментами, – прошептал Брайан. Практически все больные, одетые в широкие и удобные майки и эластичные брюки, выглядели довольно упитанными. Скорее всего в Бродмуре самое увлекательное занятие – это еда. Глядя на пациентов, я подумал: а нет ли среди них знаменитостей?.. Они брали с подносов плитки шоколада и пили чай вместе со своими близкими. Большинство больных казались совсем молодыми, им еще не перевалило за тридцать, а посетителями в основном были их родители. Лишь немногих навещали супруги с детьми. – А вот и Тони! – воскликнул Брайан. Я взглянул в том направлении, куда смотрел Брайан. К нам приближался мужчина лет тридцати. Его походка заметно отличалась от походки большинства здешних обитателей: он шел не волоча ноги, а вальяжно, вразвалочку. На нем были не больничные штаны, а полосатый пиджак и такие же брюки. Тони походил на молодого бизнесмена, прокладывающего себе дорогу наверх и желающего показать всем и каждому, насколько он здоров и нормален. Он протянул нам руку для приветствия. Пока Тони приближался к нашему столу, я не мог не задаться вопросом, является ли полосатый узор на его пиджаке и брюках свидетельством его нормальности – или, напротив, безумия. Мы обменялись рукопожатиями. – Меня зовут Тони, – представился он и сел. – Брайан говорил, что вы проникли сюда обманом… – начал я. – Совершенно верно, – подтвердил Тони. У него был голос вполне нормального, приятного человека. – За мной числится ПСФУ, то есть причинение серьезного физического ущерба, – начал свой рассказ Тони. – После того как меня арестовали, я сидел в камере и думал: «Мне грозит от пяти до семи лет». Потом стал советоваться с другими заключенными о том, что делать. Мне сказали: «Нет ничего проще! Попробуй прикинуться сумасшедшим. Тебя поместят в больницу графства. У тебя будет спутниковое телевидение и игровая приставка. А сестры будут кормить тебя пиццей». Но меня не отправили в такую уютную больницу. Они послали меня в чертов Бродмур!.. – И сколько же лет вы здесь находитесь? – Двенадцать. У меня на лице появилась идиотская нервная улыбка. Тони ответил примерно такой же. Он пояснил, что притвориться сумасшедшим не так уж и сложно, особенно если тебе семнадцать лет, ты принимаешь наркотики и смотришь массу страшилок в кино и на видео. И даже совсем не обязательно знать, как ведут себя настоящие сумасшедшие. Просто надо подражать герою Денниса Хоппера из фильма «Синий бархат». Именно так и поступил Тони. Он сказал проводившему экспертизу психиатру, что ему нравится посылать людям любовные письма, а каждое любовное письмо – пуля из винтовки. Если вы получали от него такое письмо, вы сразу же прямиком отправлялись в ад. Конечно, подражая герою хорошо известного кинофильма, он рисковал, но риск себя оправдал. К нему стали присылать все новых и новых психиатров. Тони расширил репертуар за счет кусков из «Восставших из ада», «Заводного апельсина» и фильма Дэвида Кроненберга «Авария», в котором герои получают сексуальное удовольствие, устраивая автомобильные аварии. Тони заявил психиатрам, что разбивает машины исключительно ради достижения оргазма и что ему постоянно хочется убивать женщин, поскольку он абсолютно уверен: посмотрев им в глаза в момент смерти, он станет нормальным. – А откуда вы позаимствовали последнее? – спросил я у Тони. – Из биографии Теда Банди, – ответил он. – Я нашел ее в тюремной библиотеке. Я кивнул и подумал, что, по-видимому, в тюремных библиотеках не следует держать книги про Теда Банди. Брайан сидел рядом с нами, с кривой ухмылкой слушая рассказ о странной доверчивости и халатности психиатров. – Они верили всему, что я им говорил, и верили на слово, – вспоминал Тони. Однако когда его привезли в Бродмур, ему хватило одного взгляда, чтобы понять свою ошибку. И Тони тут же попросил пригласить к нему психиатров. – Психически я совершенно нормален, – заявил он им. По словам Тони, убедить людей в том, что ты нормален, гораздо сложнее, чем уверить их в твоем безумии. – Я думал, – продолжал он, – что самым лучшим способом доказать свою нормальность будет просто нормально беседовать с окружающими о нормальных вещах – таких, как футбол и передачи по телику. Ведь это ж и дураку понятно, правда? К примеру, получаю «Нью сайентист» – мне нравится читать о новых научных открытиях. Как-то нашел в нем статью о том, как в американской армии сумели обучить шмелей находить взрывчатые вещества. И я спросил у сестры: «А вы знаете, что в американской армии шмелей учат находить взрывчатку?». И потом, читая свою медицинскую карту, обнаружил в ней такую запись: «Считает, что пчелы могут находить взрывчатку по запаху». – Когда вы решили надеть костюм в полоску на встречу с нами, вы понимали, что ваш вид может быть истолкован неверно? – спросил я. – Да, – ответил Тони. – Но я решил рискнуть. Кроме того, большая часть здешних пациентов – отвратительные неряхи. Они не моются и не меняют одежду неделями. А я люблю одеваться стильно. Я огляделся по сторонам. Местные пациенты поглощали шоколад вместе с родителями, которые в отличие от своих детей были одеты хорошо и со вкусом. Было обеденное время воскресенья, и эти люди производили впечатление собравшихся на старомодный воскресный семейный ленч. Отцы – в костюмах, матери – в безупречных платьях. У одной несчастной женщины, расположившейся на расстоянии двух столов от меня, оба сына находились в Бродмуре. Я видел, как она наклонилась к ним и нежно гладила обоих по лицам. – Знаю, некоторые пытаются отыскать «невербальный ключ» к моему психическому состоянию, – продолжал Тони. – Психиатры вообще любят «невербальные ключи». Им нравится анализировать телодвижения. И вот в этом-то и состоит главная сложность для человека, пытающегося доказать свою нормальность. К примеру, что значит нормально сидеть ? Как нормально закинуть ногу на ногу? А ведь господа психиатры на все подобные вещи обращают очень пристальное внимание. И ты неизбежно начинаешь комплексовать. Пытаешься нормально улыбаться. Что… что… – Тони сбился. – Что… просто невозможно . И тут я внезапно закомплексовал по поводу своей собственной позы. А как я сижу? В той ли позе, в которой должен сидеть журналист? Закидываю ли ногу на ногу так, как полагается это делать журналисту?.. – Значит, какое-то время вы считали, что нормальное и вежливое поведение позволит вам выбраться отсюда? – спросил я. – Да, – ответил он. – Я напросился полоть больничный сад. А когда здешние врачи увидели мое примерное поведение, они решили, что я могу вести себя так хорошо только в психиатрической лечебнице, что еще больше подтверждает правильность их диагноза и мое безумие. Я бросил на Тони подозрительный взгляд. Просто невозможно было поверить его словам. То, что он говорил, производило впечатление какого-то театра абсурда. Однако некоторое время спустя Тони прислал мне свою историю болезни, и я убедился, что он говорил абсолютную правду. Одна из записей гласила: «Тони жизнерадостен и дружелюбен. Содержание его в больнице является главной гарантией сохранения положительной динамики в состоянии больного». (Читающим эти строки может показаться странным, как Тони дали его медицинскую карточку, а он передал ее мне, но именно так и произошло. Тем не менее данный факт отнюдь не более странен, нежели то, что сайентологам удалось провести меня в такое закрытое место, как Бродмур. Как сайентологам удается подобное? Ответа у меня нет. Возможно, они раскинули там сеть собственной тайной агентуры – или же им просто удается ловко обходить бюрократические препоны.) После того как Тони прочитал процитированную запись, он, по его словам, понял, что хорошим поведением ничего не добьется, и решил от всех отгородиться. Теперь он подолгу оставался у себя в палате. На самом деле ему и раньше не доставляло особого удовольствия общение с насильниками и педофилами, неприятное и далеко не всегда безопасное. К примеру, как-то он зашел в палату к «стоквеллскому душителю» и попросил у него стакан лимонада. – Конечно! Бери бутылку! – отозвался «стоквеллский душитель». – Честное слово, Кенни, с меня хватит и стакана, – промямлил Тони. – Бери бутылку, – настаивал «стоквеллский душитель». – Да нет, мне бы только стаканчик… – лепетал Тони. – БЕРИ БУТЫЛКУ!.. – прошипел «стоквеллский душитель». Если смотреть непредвзято, продолжал свой рассказ Тони, то нежелание проводить время с сумасшедшими убийцами представляется вполне естественным. Но с точки зрения местных психиатров, подобное поведение является свидетельством отчуждения, аутизма и гипертрофированного чувства собственной значимости. В Бродмуре нежелание общаться с маньяками рассматривается как один из самых убедительных признаков безумия. Запись, сделанная в этот период, гласила: «Поведение пациента в Бродмуре имеет тенденцию к ухудшению. Он не общается с другими пациентами». И тогда Тони придумал совершенно иной план. Он перестал общаться с медперсоналом, сделав логический вывод, что если ты принимаешь лечение, значит, твое состояние понемногу улучшается. Если же оно улучшается, значит, у них появляется юридическое право удерживать тебя и дальше; а если ты перестаешь принимать лечение, значит, нет никакого улучшения, и тебя должны признать неизлечимым – и, как следствие, врачам придется тебя отпустить. (В Великобритании существует закон, по которому «неизлечимого» пациента нельзя держать в клинике бесконечно, если совершенное им преступление не попадает в категорию серьезных, как и было в случае с Тони.) Суть его замысла заключалась в том, что в Бродмуре, если сестра сидит рядом с вами за обедом и пытается вести светскую беседу, а вы ей отвечаете, считается, что вы принимаете лечение. Поэтому Тони нужно было просто сказать сестре: «Пересядьте за другой стол». Но психиатры сразу же распознали эту тактическую уловку, и в истории болезни Тони появились записи, в которых говорилось, что больной «хитер», «склонен к интригам», а также страдает от «когнитивных аберраций», поскольку не верит в собственное безумие. На протяжении почти двух часов, которые Тони провел с нами, он был весел и очень мил, но к концу заметно погрустнел. – Меня засадили сюда, когда мне было всего семнадцать, – сказал он. – Теперь мне двадцать девять. С одной стороны от меня обитает «стоквеллский душитель», а с другой – насильник по прозвищу Не-Ходи-Гулять-Среди-Тюльпанов. Рядом с ними прошли мои лучшие годы. Я видел несколько самоубийств. Я видел, как один человек вырвал другому глаз. – Как?.. – спросил я. – Кусочком деревяшки с гвоздем, – ответил Тони. – И когда тот, кому вырвали глаз, попытался вставить его обратно, я не выдержал и выбежал из палаты. – Пребывание здесь кого угодно доведет до безумия, – добавил он. И тут один из охранников громко произнес: «Время!». Едва успев попрощаться с нами, Тони пулей бросился от нашего стола к двери, что вела в его блок. То же самое проделали и все остальные пациенты. Это была демонстрация потрясающе хорошего поведения. Брайан подвез меня до станции. После визита в Бродмур я не знал, что и думать. В отличие от других туповато-печальных пациентов Тони казался вполне обычным здоровым человеком. Но я ведь не специалист. Брайану же вопрос представлялся предельно ясным. Каждый день, который Тони проводил в Бродмуре, был днем позора для психиатрии. Чем скорее удастся добиться его освобождения – Брайан готов был пойти на что угодно ради этого, – тем лучше будет для всех. На следующий день я написал письмо профессору Энтони Мейдену, главному врачу того отделения в Бродмуре, в котором находился Тони. «Я пишу Вам в надежде, что Вы сможете пролить свет на историю Тони». Ожидая ответа, я задавался вопросом, почему все-таки основатель сайентологии Рон Хаббард решил создать организацию Брайана, то есть ГКППЧ? Как начиналась война сайентологии с психиатрией? И я позвонил Брайану. – Вам следует обратиться в Сент-Хилл, – ответил он. – У них, вероятно, есть старые документы, имеющие к этому отношение. – В Сент-Хилл? – переспросил я. – Да, – ответил Брайан, – старый особняк Рона Хаббарда. Роскошный особняк Сент-Хилл, в котором Рон Хаббард жил с 1959 по 1966 год, – великолепно сохранившееся здание в Ист-Гринстед, в тридцати пяти милях к югу от Лондона. Здесь повсюду великолепные колонны и бесценные исламские изразцы XII века, летние комнаты, зимние комнаты, зал, от пола до потолка покрытый фреской, сделанной в середине XX столетия, с изображением выдающихся британских политиков в виде обезьян – странная прихоть предыдущего владельца особняка, – а также большая, совсем уже современная пристройка в виде средневекового замка, возведенная на деньги добровольных жертвователей из числа сайентологов. Различные памятные вещички, оставшиеся от Хаббарда – типа кассетного магнитофона, бумаги с монограммой владельца и тропического шлема, – выставлены на столах вдоль стен… Я остановил машину рядом с особняком, полагая, что Брайан будет уже там и проведет меня в какую-нибудь специальную комнату, где я смогу спокойно ознакомиться с документами, имеющими отношение к начальному периоду сайентологической войны с психиатрией. Но стоило мне повернуть за угол, как я, к своему несказанному удивлению, увидел целый комитет из нескольких ведущих сайентологов, которые пролетели несколько тысяч миль с единственной целью – познакомить меня со священным для них местом. Они ожидали меня на посыпанной гравием дорожке в идеально скроенных костюмах, с радостными улыбками на лицах. В течение нескольких недель, предшествовавших моему приезду в Сент-Хилл, в прессе постоянно появлялись заметки негативного толка о сайентологах, и кто-то наверху сайентологической иерархии, по-видимому, решил, что я как журналист смогу изменить тенденцию. Произошло же примерно следующее: трое бывших крупных деятелей сайентологии – Марти Ратбан, Майк Райндер и Эми Скоуби – несколькими неделями ранее выдвинули ряд чудовищных обвинений в адрес своего руководителя и наследника Рона Хаббарда, Дэвида Мискэвиджа. Они заявляли, что тот частенько самым позорным образом наказывал ведущих деятелей их церкви, считая их работу неудовлетворительной. Он бил их по лицу, порой кулаком, давал им подзатыльники, иногда просто «избивал чуть ли не до полусмерти», пинал ногами, когда они падали на пол, душил, пока лицо не становилось лилового цвета, и заставлял их ночами напролет играть в «третий лишний». – Дело в том, – начал разговор Томми Дэвис, главный пресс-секретарь сайентологической церкви, прилетевший из Лос-Анджелеса для встречи со мной, – что названных людей действительно били. И их в самом деле пинали ногами, когда они падали на пол, и душили, пока лица у них не становились лилового цвета, но делал все это не мистер Мискэвидж. А сам Марти Ратбан ! (Как я позднее узнал, Марти Ратбан признался в совершении названных актов насилия, но заявил, что совершал их по приказу Дэвида Мискэвиджа. Однако сайентологическая церковь отрицает правдивость его заявления.) Томми начал с того, что я – в отличие от большинства журналистов – человек свободомыслящий, меня не проплачивают никакие антисайентологические лобби, и я открыт к восприятию неожиданного и неортодоксального. Он протянул мне экземпляр сайентологического журнала «Свобода», в котором те трое, что выдвинули обвинения против Дэвида Мискэвиджа, именовались г-н Шпинделем, г-н Мошенником и г-жой Прелюбодейкой. Г-жа Прелюбодейка, как выяснилось, «совершает прелюбодеяния постоянно», не желая «обуздывать свои безграничные сексуальные аппетиты». Она была «уличена в пяти случаях супружеской измены» и была «извергнута из Церкви за нарушение ее догматов». Я поднял голову от статьи и спросил: – А как насчет изнурительной игры в «третий лишний» всю ночь напролет? Возникла короткая пауза. – Да, конечно, мистер Мискэвидж этим занимался, – ответил Томми. – Но пресса все раздула до невероятных размеров. Так или иначе, мы хотели бы провести для вас небольшую экскурсию. Томми перепоручил меня моему непосредственному гиду Бобу Кинену. – Я личный секретарь Рона Хаббарда по пиару в Соединенном Королевстве, – представился тот. Кинен оказался англичанином, бывшим пожарным. По его словам, он открыл для себя сайентологию после того, как сломал позвоночник, борясь с огнем в квартире одного мошенника в Восточном Лондоне. – У него в спальне был настоящий ослик, – сказал Боб. – Я засмотрелся на него и провалился в прогоревшую дыру. Позже в больнице прочел «Дианетику», и она помогла мне победить боль. Особняк находился в безупречном состоянии, что редко случается с подобными зданиями в наше время. Он сиял чистотой и ухоженностью, подобно замкам в исторических фильмах, повествующих о тех давно прошедших днях, когда британская аристократия обладала реальной властью и неограниченными средствами. Единственное пятнышко на этой блистающей чистоте мне удалось заметить в Зимнем зале, где несколько мраморных плиток на полу слегка потемнели. – Здесь у Рона стоял автомат с кока-колой, – пояснил Боб и улыбнулся. – Рон обожал кока-колу. И пил ее постоянно. Но вот однажды из машины пролилось немного сиропа, из-за чего плитка на полу изменила цвет. Мы долго спорили, нужно ли ее отчищать. Я сказал: давайте оставим все как есть. В этом есть свой шарм. – Настоящая реликвия, – заметил я. – Именно, – согласился Боб. – Словно какая-нибудь кока-кольная туринская плащаница… – Как вам угодно, – пожал плечами Боб. Противники сайентологии полагают, что упомянутое вероучение и все, что делается от его имени, включая и антипсихиатрическую деятельность, не более чем проявления безумия Рона Хаббарда. Они утверждают, что он страдал паранойей и депрессией (Хаббард действительно время от времени вдруг разражался рыданиями или с воплями начинал швырять об стену все, что попадалось под руку). Томми и Боб, со своей стороны, заявляли, что Хаббард был гением и великим филантропом. Они напомнили, что он был также выдающимся бойскаутом, пилотом, искателем приключений (о нем рассказывали, будто он в одиночку спас тонущего медведя), невероятно плодовитым писателем-фантастом (Рон был способен написать многостраничный бестселлер за одну ночь в поезде), философом, мореплавателем, гуру и разоблачителем чудовищных злоупотреблений в психиатрии. Хаббард стал первым, кому удалось установить, что психиатры в финансируемых ЦРУ тайных лабораториях вводят пациентам громадные дозы ЛСД и применяют к ним электрошоковую терапию, тем самым готовя киллеров, способных на любые злодеяния. Эту информацию он опубликовал еще в 1969 году, и лишь в июне 1975 года «Вашингтон пост» сообщила ничего не подозревающему миру, что подобные программы (с кодовым наименованием «MK-ULTRA») действительно существуют. ... «Человеку, накачанному наркотиками и прошедшему электрошоковую терапию, можно приказать совершить убийство, назвать жертву, способ преступления и слова, которые он должен произнести после его совершения. Сайентологи, в техническом отношении превосходящие психиатров и находящиеся на сотни световых лет выше их в нравственном отношении, самым серьезным образом возражают против безразличия официальных кругов к методам терапии с использованием наркотиков и электрошока… Я верю, что придет время, когда полиция остановит преступных психиатров. Темные дела психиатрии нуждаются в безотлагательном расследовании». Л. Рон Хаббард «Боль. Болеутоляющие средства. Гипноз». 1969 г. Считается, что Хаббард постепенно пришел к убеждению, что за политическими нападками на него скрывается заговор крупных корпораций – прежде всего психиатрических и фармацевтических, – так как принцип дианетики «Помоги себе сам» (суть его состоит в том, что все мы перегружены «энграммами» – болезненными воспоминаниями из нашего прошлого, и, если нам удастся от них освободиться, мы станем непобедимыми, у беззубых снова вырастут зубы, слепые прозреют, к безумным возвратится разум) подразумевает, что психиатры и антидепрессанты скоро вообще никому не понадобятся. В видеобиографии Хаббарда, подготовленной сайентологической церковью, говорится: «Л. Рон Хаббард был, вероятно, самым умным человеком из всех, рожденных на планете Земля. На Земле были рождены Иисус, Моисей, Магомет. Все это – великие люди. Л. Рон Хаббард был одним из них». Последней остановкой в моем путешествии по резиденции Л. Рона Хаббарда стала его спальня. – В последний раз он спал на этой кровати ночью 30 декабря 1966 года, – сказал Боб. – Следующей ночью в канун Нового года он покинул Англию и уже больше никогда сюда не вернулся. – Почему? – спросил я. – Исследования, которыми он занимался в то время, были слишком… – Боб замолчал и печально взглянул на меня. – Следует ли понимать вас так, что эти исследования становились слишком опасны, и ему пришлось покинуть Англию из страха за собственную жизнь? – Выводы, к которым он пришел… – начал Боб несколько зловеще. – Рон Хаббард никогда ничего не боялся , – внезапно довольно резко вмешался Томми Дэвис. – И он ни от кого и ни отчего не бегал . Нельзя, чтобы у людей сложилось впечатление, будто Рон бежал . Во всех своих поступках он исходил исключительно из соображений целесообразности. – Хаббард уехал из Англии, потому что ему была нужна надежная пристань, – пояснил Билл Уолш, один из ведущих юристов сайентологической церкви, который специально прилетел из Вашингтона для встречи со мной. – И какими же исследованиями он занимался? – спросил я. Наступила пауза, после которой Боб негромко ответил: – Он изучал асоциальную личность. ... АСОЦИАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ (Этот тип личности) не способен чувствовать сожаление и стыд. Он способен только на деструктивные поступки. Однако часто такие люди выглядят вполне рациональными личностями, потому что обладают чрезвычайно развитой способностью убеждать окружающих. Л. Рон Хаббард. «Введение в «Сайентологическую этику», 1968 г. Во время своего пребывания в Сент-Хилле Хаббард начал утверждать, что противостоящие ему организации – такие, например, как Американская психиатрическая ассоциация, – являются скопищем асоциальных личностей, злобных духов, замысливших перенести на него собственное зло. Их злоба накапливалась на протяжении множества сменявших друг друга жизней в течение многих миллионов лет, сделавшись поистине мощной силой. Хаббард писал, что каждый сайентолог обязан «уничтожать их, стирать с лица земли… использовать любой вид пропаганды для подрыва их репутации». Хотя позднее Рон отменил этот свой приказ («Подобное отношение создает плохой пиар», – писал он), однако сохранил свой бескомпромиссный взгляд на психиатрию («На репутации каждого психиатра в Англии есть хотя бы одно пятно: убийство, проявление жестокости, изнасилование… Нет ни одного ныне здравствующего психиатра, которого нельзя было бы привлечь к суду на основании обычного уголовного законодательства по обвинению в вымогательстве, нанесении увечий и даже убийстве»), что в конечном итоге и привело к созданию в 1969 году антипсихиатрического подразделения – ГКППЧ. Члены этой организации рассматривали психиатрию с точки зрения Хаббарда, то есть как Империю Зла, существовавшую на протяжении многих тысячелетий, а самих себя они считали чем-то вроде партизан-подпольщиков, целью которых является ниспровержение этого Голиафа. На их счету уже было несколько очень важных побед – к примеру, кампания, развернутая в 1970-е и 1980-е годы против австралийского психиатра Гарри Бейли, которому принадлежала небольшая частная психиатрическая клиника в пригороде Сиднея. К нему обращались пациенты, страдавшие неврозами, депрессией, шизофренией, ожирением, предменструальным синдромом и так далее. Бейли приглашал больных в свой кабинет и после милой беседы предлагал выпить несколько таблеток. Иногда пациенты знали, что их ожидает, иногда – нет. Тем, кто спрашивал, что это за таблетки, он отвечал: «О, это просто общепринятая процедура». Больные выпивали таблетки и впадали в глубокую кому. Гарри Бейли полагал, что за время пребывания в коме их психика придет в норму и они избавятся от всех своих болезней. Беда в том, что во многих случаях кома оказалась слишком глубокой, и несколько десятков человек умерли. Некоторые захлебнулись собственной рвотой, других настиг сердечный приступ, у третьих случился инсульт, четвертые стали жертвами пневмонии и тромбоза. До сайентологов дошел слух об этом скандале, и они инициировали расследование деятельности Бейли. Они уговорили тех, кому удалось выйти живыми из лап психиатра, подать на него в суд. Последователям Хаббарда удалось довести многие судебные процессы до вынесения обвинительных вердиктов, что, в свою очередь, вызвало возмущение врача, который считал себя новатором в медицине. В сентябре 1985 года, когда стало ясно, что тюрьмы ему не избежать, Бейли написал записку: «Пусть все знают: сайентологи и безумие одержали победу!». После этого он сел в машину, проглотил упаковку снотворных таблеток и запил их пивом. Гарри Бейли мертв – и, будем надеяться, не воспользуется своим посмертным существованием для накопления еще большего количества злой энергии, чтобы в какой-нибудь следующей реинкарнации излить ее на несчастное человечество. Возвратившись домой из Сент-Хилла, я посмотрел видеоролик ГКППЧ под названием «Психиатрия – индустрия смерти». Большую его часть составлял отлично подобранный каталог злоупотреблений психиатрии на протяжении человеческой истории. В нем, к примеру, значился американский врач Сэмюэль Картрайт, в 1851 году заявивший об открытии психического расстройства «драпетомании», распространенного только среди рабов. Единственным симптомом упомянутого заболевания было «стремление во что бы то ни стало сбежать от хозяина», а в качестве лечения и превентивного средства предлагалось «беспощадно сечь» заболевшего. Туда же попал и невролог Уолтер Фримен, в 1950-х годах проводивший лоботомию с помощью ледоруба. Фримен разъезжал по Америке в своем «лоботомобиле» (большом фургоне), осуществляя лоботомии повсюду, где ему только дозволяли это делать. В каталог был включен также и психолог-бихевиорист Джон Уотсон, занимавшийся тем, что обрызгивал новорожденных детей какой-то неизвестной прозрачной жидкостью, которая, судя по действиям других представленных в фильме подонков, вполне могла оказаться кислотой. Но затем создатели фильма перешли к произвольным спекуляциям. Вот гарвардский психолог Б.Ф. Скиннер самым жестоким образом заключает свою маленькую дочурку Дебору в коробку из плексигласа на целый год. Правда, выглядит она почему-то в этой коробке довольно счастливой. Позже я выяснил, что на протяжении всей своей жизни Дебора говорила, что в действительности это была ее колыбелька, и проводила она там не так уж много времени, а ее отец на самом деле был замечательным человеком. Комментарий к фильму гласил: «В каждом городе, в каждом штате и государстве вы найдете психиатров, совершающих насилие, сексуальные преступления, убийства и занимающихся подлогом и обманом». Через несколько дней мне пришло письмо из Бродмура от Тони. «Здесь так жутко по ночам, Джон, – писал он. – Словами невозможно передать здешнюю атмосферу. Сегодня утром я заметил, что расцвели дикие нарциссы. Мне захотелось пробежаться по ним, как в детстве, когда мама выводила меня на прогулку». Кроме того, Тони вложил в посылку копию своей истории болезни. Поэтому я смог прочитать в точности те слова, которыми ему в 1998 году удалось убедить психиатров в своей психической ненормальности. Здесь были все мотивы из «Синего бархата», о которых он рассказывал мне – то, как ему нравилось посылать любовные письма, и что любовное письмо на самом деле было пулей, и, если вы его получали, то отправлялись прямо в ад. Но было там и многое другое. Тони заявил психиатрам, что за ним следит ЦРУ, у людей на улицах не настоящие глаза, а черные дыры, и чтобы избавиться от голосов, которые его преследуют, ему необходимо взять кого-нибудь в заложники и вонзить ему карандаш в глаз. Кроме того, он говорил, что подумывает о том, чтобы угнать самолет, так как угон автомобилей его больше не возбуждает. Тони хвастался, что ему доставляет удовольствие похищать вещи, принадлежащие другим людям, так как ему нравится заставлять их страдать. Причинять страдания другим, заявлял он, гораздо приятнее, чем заниматься сексом. Трудно сказать, из каких фильмов Тони почерпнул подобные идеи. Впрочем, быть может, совсем даже и не из фильмов. Я чувствовал, как почва в буквальном смысле уходит у меня из-под ног, и внезапно начал понимать психиатров. Тони, по-видимому, произвел на них тогда и впрямь устрашающее впечатление. В его истории болезни была еще одна страница – описание преступления, которое он совершил в 1997 году. Жертвой стал бездомный алкоголик по имени Грэхем, сидевший на соседней скамейке. Он сделал какое-то «недостойное замечание» по поводу десятилетней дочери одного из друзей Тони. Замечание относилось к длине ее платья. Тони потребовал, чтобы он заткнулся. Грэхем толкнул его. Тони ответил ударом ноги. Бродяга упал на землю. И тут бы все и закончилось, по словам Тони, если бы Грэхем больше не возникал. Но тот не собирался молчать. Он крикнул: – Ты только на это и способен, слабак! Такого Тони не стерпел. Он семь или восемь раз ударил бездомного ногой в живот и в пах. Затем отошел от него, вернулся к друзьям и еще выпил с ними, после чего вновь приблизился к Грэхему, который неподвижно лежал на земле, наклонился и несколько раз ударил его ногой в лицо. Я вспомнил список фильмов, мотивы из которых Тони, по его словам, заимствовал, чтобы продемонстрировать симптомы психического заболевания. Одним из них был «Заводной апельсин», который начинается с эпизода, в котором банда юнцов избивает ногами лежащего на земле бездомного бродягу. Зазвонил телефон. Я узнал номер. Тони… Я решил не отвечать. Прошла неделя, и я получил электронное письмо, которого давно ждал. От профессора Энтони Мейдена, главврача отделения тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре. В письме говорилось: «Тони действительно попал сюда из-за того, что пытался симулировать психическое расстройство, так как полагал, что пребывание здесь предпочтительнее тюремного заключения». Профессор Мейден был в этом совершенно уверен – так же, как и многие другие психиатры, с которыми он обсуждал в последние годы проблему Тони. Практически все они пришли к единому мнению. Бред Тони, излагавшийся им в то время, когда он находился в камере предварительного заключения, в ретроспективе представлялся специалистам абсолютно выдуманным. Он слишком бил на сенсацию, выглядел чрезмерно клишированным. Кроме того, как только Тони перевели в Бродмур, как только он успел по-настоящему понять, в какое дерьмо угодил, все симптомы моментально пропали. «О! Прекрасно! – обрадовался я, приятно удивленный откровениями психиатра. – Чудесно!». При первой встрече с Тони мне он понравился, но в последние дни я стал относиться к нему с большей подозрительностью, и теперь с радостью выслушал мнение специалиста, подтвердившего его версию. Но тут я прочел следующую строку послания профессора Мейдена: «Большинство психиатров, осматривавших Тони, а их было довольно много, пришли к выводу, что у него нет никаких психических расстройств, но что он явно страдает от психопатии». Я озадаченно взглянул на письмо профессора. Тони – психопат ? В то время мне мало что было известно о психопатах – наверное, только история Эсси Вайдинг, которую Джеймс рассказал, когда я разгадывал тайну «Бытия или Ничто». «Как-то она беседовала с психопатом. Она продемонстрировала ему фотографию испуганного лица и попросила определить эмоции, испытываемые изображенным на ней человеком. Он ответил, что не знает, что такое эмоции, но добавил, что именно это выражение появлялось перед смертью на лицах тех людей, которых он убивал». Я действительно почти ничего не слышал о психопатах, однако одно знал наверняка: слово «психопат» подразумевает нечто очень нехорошее. Я направил профессору Мейдену письмо: «Не напоминает ли это эпизод из фильма «Привидение», где Вупи Голдберг выдает себя за медиума, а в конце концов выясняется, что она на самом деле способна разговаривать с мертвыми?» «Нет, – ответил он. – Это вовсе не похоже на тот эпизод с Вупи Голдберг. Тони симулировал психическое заболевание, а оно, как правило, сопровождается галлюцинациями и бредом. Оно может отступать и даже проходить. Отдельные его симптомы могут сниматься с помощью медикаментов. Тони же – психопат. Психопатия не проходит. Психопатия – часть личности». Симулирование психического заболевания с тем, чтобы избежать тюремного заключения, – именно та разновидность поведения, которая в высшей степени характерна для психопатов. Тони, делая вид, что у него не в порядке с головой, тем самым доказывал, что у него действительно не все в порядке с головой. «В диагнозе Тони нет никаких сомнений», – резюмировал свое послание профессор. Мне снова позвонил Тони. Я ему опять не ответил. – Классический психопат! – воскликнула Эсси Вайдинг. – В самом деле? – переспросил я после паузы. – Конечно! То, как он пришел на встречу с вами! Это же поведение классического психопата! После получения писем от профессора Мейдена я позвонил Эсси с просьбой о встрече. Я рассказал ей о том, как в первый раз увидел Тони, о том, как он решительным шагом шел по Центру здоровья в Бродмуре – в шикарном костюме, протянув мне руку, словно герой из «Кандидата». [3] – Так ведут себя классические психопаты?! – спросил я. – Однажды я посещала в тюрьме одного психопата, – начала Эсси. – Перед тем я прочла его досье. Там излагались чудовищные факты совершенных им преступлений: он насиловал женщин, убивал их и откусывал у них соски. Читать было жутко и мерзко. И тут один психолог мне сказал: «Стоит тебе встретиться с этим парнем, и ты будешь им просто очарована». Я подумала: «Что он такое несет?!» И знаете, ведь я действительно была очарована и даже чуть-чуть влюбилась в него. Он был красив, в прекрасной физической форме, настоящий мачо. От него исходило животное сексуальное притяжение. И я сразу же поняла, почему те женщины, которых он впоследствии убивал, так легко попадались на его удочку. – А шикарный костюм как свидетельство психопатии? Откуда это? – спросил я. – Из опросника психопатии Хейра, – ответила Эсси. – «PCL-R». Я посмотрел на нее непонимающим взглядом. – Это диагностический опросник для выявления психопатии, разработанный канадским психологом Бобом Хейром. Золотой стандарт в диагностике психопатий. И первым пунктом там стоит «Болтливость/Внешнее обаяние». Эсси рассказала мне немного о тесте Хейра. Он производил несколько необычное впечатление. По ее словам, Хейр ведет специальные курсы, на которых обучает слушателей узнавать психопатов по жестам и телодвижениям, по характерным нюансам построения предложений и т. п. – А сколько лет Тони? – спросила она. – Двадцать девять. – Ну что ж, профессору Мейдену можно только пожелать удачи. Не думаю, что для Тони опасный период закончился. – Откуда вы знаете? И внезапно Эсси напомнила мне блистательного дегустатора, определяющего марку редкого вина по едва различимым вкусовым особенностям. Или, возможно, умного богослова, всем сердцем верящего в нечто непостижимое, что невозможно доказать с помощью человеческой логики. – Психопаты не меняются, – пояснила она. – Уголовное преследование их ничему не способно научить. Самое большее, на что можно рассчитывать, – это то, что со временем они станут слишком старыми, слабыми и ленивыми, чтобы совершать свои преступления. Но психопаты всегда способны производить впечатление. Они чрезвычайно харизматичны, буквально ослепляют окружающих своим блеском. Поэтому настоящие проблемы возникают, когда такой психопат начинает воздействовать на общество в целом. Я напомнил Эсси, как безумная книга Петера Нордлунда на какое-то время внесла хаос во вполне рациональный мир ее коллег. Конечно, в Петере нет ничего психопатического. Он просто производил впечатление человека слегка напряженного и невротизированного, как и я, хотя и в несколько большей степени. Но в результате приключений с «Бытие или Ничто» я заинтересовался влиянием, которое безумие – безумие наших политиков – оказывает на повседневную жизнь простых людей. Считает ли Эсси, что некоторые из них и в самом деле больны так же, как болен Тони? И многие ли являются психопатами? Эсси покивала. – В случае с психопатами, совершившими уголовные преступления и осужденными на тюремное заключение, теоретически можно достаточно точно оценить ущерб, причиняемый ими обществу. Они составляют всего лишь двадцать пять процентов от обитателей тюрем, но на них приходится от шестидесяти до семидесяти процентов насильственных преступлений, совершаемых в тюрьмах. В количественном отношении психопатов не так уж и много, но с ними лучше не связываться. – А каков процент психопатов среди тех, кто находится на свободе? – спросил я. – Примерно один процент. Эсси сказала, что если я хочу понять, что такое психопаты и каким образом им порой удается подняться на самую вершину делового мира, мне следует найти сочинения Боба Хейра, зачинателя современных исследований психопатии. Тони, вне всякого сомнения, и впредь будет оставаться в заключении, так как по тесту Хейра он набирает очень высокие баллы. После визита к Эсси я отыскал статью Хейра, в которой психопаты характеризовались как «хищники, использующие обаяние, умение воздействовать на людей, различные способы запугивания, секс и насилие с целью манипулирования окружающими и достижения собственных, в высшей степени эгоистических целей. Так как у них практически отсутствует совесть и способность сочувствовать, они берут то, что захочется, нарушают элементарные нормы общежития, не испытывая при этом ни малейшего чувства вины. Другими словами, они лишены того, что позволяет человеку жить в гармонии с окружающими людьми». Мне снова позвонил Тони. На этот раз я не смог не ответить ему. Я сделал глубокий вдох и взял телефон. – Джон?.. – раздался в трубке его голос. Звучал голос как-то тихо, как будто очень издалека, и напоминал эхо. У меня сложилось впечатление, что он звонит с общественного телефона в больничном коридоре. – Да. Здравствуйте, Тони, – сказал я сдержанно. – Вы мне довольно долго не звонили, – заметил он. Тони был похож на ребенка, с которым вдруг без всякой видимой причины родители стали холодны. – Профессор Мейден говорит, что вы психопат, – заявил я. Он раздраженно выдохнул в трубку: – Я не психопат! Последовала короткая пауза. – Откуда вы знаете? – спросил я. – Говорят, что психопаты не испытывают чувства вины и угрызений совести, – ответил Тони. – А если бы вы знали, какие у меня бывают угрызения совести! Но, когда я говорю врачам, что ощущаю вину, они в ответ заявляют, что психопаты умеют делать вид, будто чувствуют угрызения совести, при этом не испытывая их. – Он помолчал. – Колдовство какое-то. Им так ловко удается все перевернуть с ног на голову. – Почему же они считают вас психопатом? – спросил я. – Дело в том, – ответил Тони, – что в 1998 году, симулируя психическое заболевание, я как полный идиот разыграл еще и психопата. Как Тед Банди. Помните, я говорил, что взял кое-какой материал из книги Теда Банди? А Тед Банди – типичный психопат. Отсюда и возникли все мои проблемы. – Ах, вот как… – пробормотал я. Его слова меня не убедили. – Доказать, что ты не психопат, еще сложнее, чем опровергнуть свое сумасшествие, – продолжал Тони. – Каким образом вам поставили диагноз? – спросил я. – Мне дали тест на психопатию, – ответил Тони. – Тест Роберта Хейра. В нем оцениваются двадцать личностных черт. По списку. Внешнее обаяние. Неспособность долго сосредотачиваться на чем-то. Неспособность сочувствовать окружающим. Отсутствие угрызений совести. Преувеличенное чувство собственной значимости. И все такое прочее. По каждому пункту выставляется оценка: ноль, единица или двойка. Если общий балл будет где-то между тридцатью и сорока, вас диагностируют как психопата. Вот и все. После этого вы обречены. Ярлык психопата приклеивается к вам на всю жизнь. Психиатры говорят, что психопатия неизлечима. Вы представляете опасность для общества. И вас сажают в какое-нибудь место, из которого уже никогда не выйти… От гнева и раздражения Тони заговорил громче. До меня доносилось эхо, раскатывавшееся по коридору отделения. Но он быстро сумел взять себя в руки и снова заговорил тише. – Будь я тогда чуть поумнее, то уже отсидел бы свой срок в тюрьме и уже семь лет был бы на свободе, – признался он. – Расскажите поподробнее о тесте на психопатию, – попросил я. – Вот один из вопросов, который задают по этому тесту, чтобы оценить ваш уровень безответственности: «Общаетесь ли вы с преступниками?». Конечно , я общаюсь с преступниками. Ведь я же уже столько лет сижу в чертовом Бродмуре!.. У его возмущения, несомненно, были основания. Однако Брайан прекрасно понимал, что ему и Тони грозит опасность потерять меня. Брайан позвонил мне и спросил, не хочу ли я в последний раз навестить Тони. Он сказал, что собирается задать ему один вопрос, и хотел бы, чтобы я при этом присутствовал. Так мы втроем вновь прибыли в воскресенье в Центр здоровья Бродмура и провели там целых два часа за шоколадом и чаем. На этот раз на Тони не было элегантного костюма. Тем не менее он был одет лучше всех присутствовавших там больных «тяжелыми и общественно опасными личностными расстройствами». Какое-то время мы вели обычную светскую беседу. Я сообщил Тони, что при описании этой истории в печати изменю его имя, и предложил выбрать себе псевдоним. Так мы остановились на «Тони». Он заметил, что при его-то «удачливости», если психиатры прочтут мою публикацию, они обязательно диагностируют у него диссоциативное расстройство личности. И тут Брайан внезапно наклонился вперед. – Вы чувствуете угрызения совести? – спросил он. – Я чувствую угрызения совести из-за того, – мгновенно ответил Тони, тоже наклонившись вперед, – что испоганил жизнь не только тем, с кем поступал нехорошо, но и свою собственную, и жизнь членов моей семьи. Вот из-за чего я переживаю. Из-за того, что многого не сделал в жизни. Из-за каждого потерянного дня. Потом он перевел взгляд на меня. А не слишком ли похоже подобное раскаяние на домашнюю заготовку, подумал я, посмотрев на Тони. Не отрепетировали ли они его заранее? Не было ли это специальным шоу, предназначенным для меня? И если бы он по-настоящему раскаивался, не следовало бы сказать так: «Я чувствую угрызения совести не только потому, что испоганил собственную жизнь, но и жизни тех, с кем поступил нехорошо»? Не более ли правилен такой порядок слов? А может быть, все-таки то, как он это произнес, вернее?.. Я не знал. Стоит ли настаивать на его освобождении – или же нет? Как узнать наверняка? Мне пришло в голову, что, возможно, следует начать кампанию в печати по его освобождению таким образом, чтобы она производила впечатление кампании активной, но на самом деле не была бы достаточно эффективной благодаря тому, что я походя подбрасывал бы читателю едва заметные зерна сомнения. Совсем крошечные… Я почувствовал, что прищурился – так, словно пытаюсь просверлить отверстие в голове Тони и повнимательнее разглядеть его мозги. У меня на лице появилось то же самое выражение, что и в тот момент, когда Дебора передала мне экземпляр «Бытия или Ничто». Тони с Брайаном мгновенно прочитали мои мысли и разочарованно откинулись на спинки своих кресел. – Вы ведете себя, словно сыщик-любитель, пытающийся прочесть что-то между строк, – заметил Брайан. – Наверное, – согласился я. – Точно так же ведут себя и психиатры! – воскликнул Брайан. – Понимаете, они ведут себя, как сыщики-любители! Но в отличие от вас у них есть возможность влиять на принятие решений комиссиями по условно-досрочному освобождению. И они способны навечно засадить в сумасшедший дом таких, как Тони – и только потому, что по тесту Боба Хейра он набирает нужное им число баллов!.. На этом наши два часа закончились, о чем сообщил охранник, и, поспешно распрощавшись с нами, Тони покорно проследовал за ним по коридору Центра здоровья. Вскоре он исчез из нашего поля зрения. 3 Психопаты видят черно-белые сны В начале XIX столетия французский психиатр Филипп Пинель первым предположил, что существует некая разновидность безумия помимо маниакальных состояний, депрессии и психоза. Он назвал его «manie sans delire» – безумие без бреда. Пинель писал, что страдающие этим видом психического расстройства могут на первый взгляд производить впечатление вполне нормальных личностей, но в отличие от действительно нормальных людей у них отсутствует способность самоконтроля и они склонны к вспышкам агрессивности. Но лишь в 1891 году, когда немецкий врач Й.Л.А. Кох опубликовал свою работу «Die psychopatischen Minderwertigkeiten» [4] , упомянутая патология получила свое нынешнее название – психопатия. В те времена – то есть до Боба Хейра – определения психопатии были довольно примитивны. По закону о норме психического здоровья, принятому в 1959 году в Англии и Уэльсе, психопатия характеризовалась просто как «устойчивое расстройство психики (иногда – но далеко не всегда – сопровождающееся снижением умственных способностей), результатом которого является патологически агрессивное или демонстративно асоциальное поведение больного, требующее медицинского вмешательства». Все специалисты с самого начала сходились на том, что психопатией страдает не более одного процента населения, но хаос, который способны вызвать даже столь немногочисленные психопаты, может быть до такой степени разрушительным, что его последствия для общества будут поистине катастрофическими. Это похоже на то, как если бы кто-то сломал ногу и ему неправильно наложили гипс, после чего кости стали бы срастаться как попало. Естественно, возник вопрос: а можно ли вылечить психопатов? В конце 1960-х годов одному молодому канадскому психиатру показалось, что он нашел ответ. Врача звали Элиот Баркер. К нашему времени о нем практически забыли, за исключением, пожалуй, единственного странного мимолетного упоминания в некрологе одного безнадежного канадского серийного убийцы. Оно было подобно появлению в коротеньком киноэпизоде когда-то знаменитой, а ныне совершенно сломленной жизнью звезды 1960-х. Но в те годы коллеги Баркера взирали на его эксперименты с волнением и огромной надеждой. Создавалось впечатление, что он находится на пороге грандиозного открытия. Я натолкнулся на упоминания о Баркере в академических работах, которые прочитал после своего общения с Тони и Эсси Вайдинг, пытаясь постичь смысл понятия «психопатия». Канадца в них характеризовали как очень обаятельного человека, однако отмечали его немного странноватый, детский идеализм. В попытках найти средство от психопатии он без всякого стеснения давал волю своему воображению. Упомянутые характеристики кардинальным образом отличались от всего остального, что мне пришлось прочитать о деятельности психиатров в лечебных учреждениях, где содержатся уголовные преступники, страдающие психическими расстройствами. И потому я сразу же послал электронные письма ему и его друзьям. «Элиот не общается с незнакомцами и не дает никаких интервью, – ответил мне один из его коллег, который предпочел не называть своего имени. – Он очень приятный человек, который и поныне полон желания помогать людям, попавшим в беду». «Ничто не может сравниться с тем, что сделал Элиот Баркер, – написал мне Ричард Вайзман, профессор социологии в Университете Йорка в Торонто, автор блестящей статьи «Размышления по поводу эксперимента в Оук-Ридже с психически ненормальными преступниками», посвященной Баркеру и опубликованной в «Международном журнале судебной психиатрии». – В 60-е годы в Канаде сложился уникальный синтез нескольких культурных трендов, а Элиоту посчастливилось получить почти полную свободу в его тогдашних импровизациях». Мной овладело непреодолимое желание восстановить историю экспериментов в Оук-Ридже. Я стал посылать электронные письма, хотя первоначально без особого успеха: «Дорогой Элиот, обычно я не отличаюсь такой навязчивостью и прошу вас принять мои извинения». «Могу ли я каким-то образом убедить вас ответить на мои послания?» «Клянусь, это будет моим последним письмом, если я не получу от вас ответа!» И тут мне неожиданно повезло. В то время как другие люди в подобной ситуации восприняли бы мой фанатизм и решимость как нечто крайне странное, настораживающее и даже, возможно, испугались бы, Элиоту и его бывшим коллегам-психиатрам по Оук-Риджу мое поведение понравилось. Чем больше я докучал им, тем большим доверием ко мне они проникались. В конце концов они начали отвечать на мои послания. Все началось в середине 1960-х годов. Элиот Баркер незадолго до того окончил колледж и был молодым многообещающим психиатром. Размышляя, какое направление избрать в своей профессии, он прочитал в психиатрических журналах о появлении радикальных «терапевтических сообществ», где упразднялась старая привычная иерархия «мудрый врач и ни на что не способный больной» и заменялась чем-то более современным и экспериментальным. Заинтригованный прочитанным, Элиот Баркер взял кредит в банке и вместе с молодой женой отправился в годичное кругосветное путешествие с целью посетить возможно больше подобных сообществ. В Палм-Спрингс, в Калифорнии, Баркер услышал о сеансах нудистской психотерапии, проводившихся под руководством психотерапевта по имени Пол Биндрим. Отель, в котором проводились сеансы, сочетал (как указывалось в рекламных материалах) «богатую дикую растительность» со всеми удобствами «высококлассного курорта». Здесь Биндрим предлагал своим хорошо одетым клиентам, не знакомым друг с другом и, как правило, принадлежавшим к высшему и среднему классу калифорнийской интеллигенции и киноиндустрии, вначале «приглядеться» друг к другу, а затем пообниматься, побороться, покувыркаться, после чего в полной темноте под аккомпанемент нью-эйджевской музыки сбросить с себя «горы одежд». Потом, обнаженные, они садились в круг, и начиналось «медитативное бормотание», за которым следовал двадцатичетырехчасовой непрерывный марафон нудистской психотерапии – эмоциональный и мистический экстрим, в ходе которого участники кричали, вопили, выли, плакали и исповедовались в своих самых сокровенных тревогах и страхах. – Физическая нагота, – объяснял Биндрим посещавшим его журналистам, – способствует эмоциональному обнажению, тем самым ускоряя процесс психотерапии. Наибольшие разногласия вызвала идея Биндрима, которую он обозначил как «разглядывание промежности». Биндрим просил кого-нибудь из участников сеанса сесть в центр круга и поднять ноги, после чего приказывал всем остальным пристально всматриваться в его гениталии и анус, иногда в течение нескольких часов, а сам время от времени громко выкрикивал: «Вот оно где! Вот откуда берутся все наши негативные комплексы!» Иногда он просил участников непосредственно обращаться к собственным гениталиям. Одна журналистка, участвовавшая в подобном сеансе – Джейн Хауард из журнала «Лайф», – излагала в своей книге, опубликованной в 1970 году, беседу между Биндримом и одной из участниц по имени Лорна. «– Скажи Кэти, что происходит у тебя в промежности, – приказал ей Биндрим. Свою вагину Лорна, по совету Биндрима, называла «Кэти». – Скажи ей: «Кэти, здесь я испражняюсь, мочусь, трахаюсь и мастурбирую». Наступила пауза. Все были смущены. – Я думаю, что Кэти все это уже известно, – нерешительно попыталась возразить Лорна». Многие люди, знавшие о калифорнийских экспериментах, считали нудистскую психотерапию слишком вызывающей, но Элиота Баркера она вдохновила. В ходе своего путешествия Баркер объехал Турцию, Грецию, посетил Западный и Восточный Берлин, Японию, Корею и Гонконг. Самая запоминающаяся встреча произошла у него в Лондоне, когда (как сообщил он мне в письме) Баркер «познакомился с (легендарными психиатрами-радикалами) Р.Д. Лэнгом и Д.Дж. Купером и посетил Кингсли-Холл – организованное ими терапевтическое сообщество для лечения шизофрении». Так случилось, что сын Р.Д. Лэнга, Эдриен, руководил юридической фирмой, находившейся всего в нескольких кварталах от моего дома на севере Лондона. Поэтому, пытаясь понять, что оказало то или иное влияние на Элиота Баркера, я решил заглянуть туда и расспросить о Кингсли-Холле. Эдриен Лэнг оказался худощавым и очень располагающим к себе человеком. Он был очень похож на отца, но обладал значительно менее внушительной фигурой. – Главная особенность Кингсли-Холла заключалась в том, – пояснил он, – что люди могли приезжать туда и сами работать со своей болезнью. Мой отец полагал, что если позволить психическому заболеванию развиваться без какого-либо внешнего вмешательства – лоботомий, лекарств, смирительных рубашек и всех других чудовищных вещей, которые в те времена практиковались в психиатрических лечебницах, – то оно само собой «выдохнется». – А что мог увидеть в Кингсли-Холле во время своего визита Элиот Баркер? – спросил я. – Там были очень симпатичные комнаты, обитые индийским шелком, – ответил Эдриен. – Шизофреники типа Йэна Сперлинга – он со временем стал дизайнером костюмов Фредди Меркьюри – танцевали, пели, рисовали, читали стихи и общались с приезжавшими туда знаменитостями, такими, как Тимоти Лири и Шон Коннери. – После паузы Эдриен продолжил: – Но там имелись и другие помещения – например, «параша» Мэри Барнс в подвале. – «Параша» Мэри Барнс? – переспросил я. – Что-то вроде самой плохой комнаты в доме? – Мне было семь лет, когда я впервые посетил Кингсли-Холл. Отец сказал мне: «В подвале есть один очень интересный человек, которые хочет с тобой познакомиться». Я отправился туда. И первое, что ощутил, спустившись в этот подвал, была нестерпимая вонь. «Как здесь воняет дерьмом!» – воскликнул я. Запах фекалий, как объяснил Эдриен, исходил от Мэри Барнс, страдавшей хронической шизофренией. В Кингсли-Холле она символизировала конфликт. Лэнг относился с большим уважением к сумасшедшим, которые, как он полагал, обладают особым знанием: только они понимают суть того безумия, которое пронизывает все общество сверху донизу. Но Мэри Барнс там внизу, в подвале, свое безумие ненавидела. Для нее оно стало нестерпимой мукой, и она отчаянно хотела стать нормальной. Лэнг и его коллеги стремились вернуть Мэри на ранние, инфантильные стадии психического развития, чтобы Барнс смогла снова повзрослеть, но теперь уже как нормальная женщина. Однако их план потерпел неудачу. Она постоянно сбрасывала с себя одежду, мазала себя и стены своей комнаты собственными фекалиями, общалась с людьми только с помощью воплей, а пищу принимала только когда ее кто-то кормил из бутылочки. – Запах дерьма Мэри Барнс превратился в настоящую идеологическую проблему, – продолжал Эдриен. – По его поводу велись долгие дискуссии. Мэри следовало предоставить свободу валяться в собственном дерьме, сколько ей заблагорассудится. Однако его запах мог нарушить свободу других людей дышать свежим воздухом. Поэтому психиатры проводили много времени в попытках сформулировать определенную тактику поведения относительно данной проблемы. – И что же ваш отец? – спросил я. – Как он вел в себя в той ситуации? Эдриен кашлянул. – Знаете, оборотная сторона отсутствия барьеров между врачами и пациентами состоит в том, что в конце концов все становятся пациентами. – Когда я представлял себе Кингсли-Холл, то думал, что в нем все становятся врачами, – заметил я. – Наверное, у меня слишком оптимистичный взгляд на человека. – В действительности все как раз наоборот, – отозвался Эдриен. – Все становятся пациентами. Кингсли-Холл был совершенно диким местом, где царило нездоровое уважение к безумию. Мой отец начал с того, что практически утратил там себя, в буквальном смысле слова сошел с ума – потому что, если говорить уж начистоту, какая-то часть его личности с самого начала была абсолютно безумна. А в его случае это было дикое пьяное безумие. – Как печально думать, – сказал я, – что если вы находитесь в комнате, в одном конце которой пребывает безумие, а в другом – здравый рассудок, то вас неизбежно будет тянуть в сторону безумия. Эдриен кивнул. Он сказал, что таких посетителей, как Элиот Баркер, держали подальше от темных углов – типа «параши» Мэри Барнс или пьяного безумия Лэнга-старшего. Им демонстрировали индийские шелка и восхитительные вечера поэзии с участием Шона Коннери. – А кстати, – спросил я, – им все-таки удалось выработать успешную стратегию работы с фекалиями? – В общем, да, – ответил Эдриен. – Один из коллег моего отца сказал: «Ей хочется рисовать собственным дерьмом. Может быть, нам следует дать ей краски?». И это сработало. Со временем Мэри Барнс стала известной художницей. Ее картины пользовались большой популярностью в 1960-е и 70-е годы, так как служили великолепной иллюстрацией сложной, яркой, болезненной, безумной и чрезвычайно насыщенной внутренней жизни шизофреника. – И ей удалось избавиться от вони дерьма, – подвел итог Эдриен. Элиот Баркер вернулся из Лондона. Вдохновленный новыми идеями, он обратился в отделение психопатии госпиталя Оук-Ридж, в котором содержались психически больные, совершившие уголовные преступления. На руководство госпиталя факты его путешествия произвели сильное впечатление, и его взяли на работу. Психопаты, которых он встретил в первые дни своего пребывания в Оук-Ридже, были совсем не похожи на шизофреников из Кингсли-Холла Р.Д. Лэнга. Хотя все они были психически ненормальны, это совсем не бросалось в глаза. Больные казались абсолютно обычными людьми. Причина заключается в том, решил Элиот, что они прячут свое безумие под фасадом нормальности. И если каким-то образом это безумие удастся вывести на поверхность, то не исключено, что его можно будет преодолеть, и все больные смогут стать полноценными членами общества. Альтернативы такому подходу не было, так как в противном случае все молодые люди, находившиеся в Оук-Ридже, были обречены на пожизненное заключение в нем. Баркеру удалось получить от канадского правительства разрешение на приобретение большой партии ЛСД (она была предоставлена официальной лабораторией Конноут при Университете Торонто). Он отобрал группу психопатов («Они отбирались на основе степени развития вербальных способностей. Большинство – сравнительно молодые преступники, в возрасте от 17 до 25 лет со средним уровнем интеллектуального развития», – так сам Баркер характеризовал особенности своего эксперимента в октябрьском номере «Канадского журнала исправительных учреждений» за 1968 год). Ученый поместил испытуемых в так называемую «капсулу полного понимания» – в небольшую комнату, выкрашенную в ярко-зеленые тона, и попросил их снять с себя всю одежду. Это был в самом прямом смысле революционный прорыв – первый в мире марафон сеансов нудистской психотерапии для уголовных преступников-психопатов. Сеансы нудистской психотерапии, подкрепленные приемом ЛСД, длились целых одиннадцать дней. Все это время, с перерывами только на сон, психопаты исследовали самые темные уголки своей психики в надежде получить исцеление. Было удалено все, что могло их отвлечь: телевизоры, одежда, часы, календари. Оставались лишь непрерывные обсуждения (по крайней мере, по сто часов в неделю) чувств и ощущений. Если у пациентов возникало желание поесть, они сосали еду через специальные соломинки, вставленные в отверстия в стене. Так же как и участникам сеансов нудистской психотерапии Пола Биндрима, им разрешалось выражать свои самые грубые эмоциональные состояния с помощью воплей, царапанья стен, признаний в запретных желаниях по отношению друг к другу, даже если при этом, говоря словами внутренней документации Оук-Риджа того времени, «они пребывали в состоянии сексуального возбуждения». С моей точки зрения, подобные практики более уместны в отеле на курорте в Палм-Спрингс, нежели в исправительном учреждении для убийц-психопатов. Сам Элиот находился за пределами «капсулы». Он просто наблюдал за происходящим и не считал себя единственным врачом, лечащим собранных там психопатов. Пациенты должны были сами разрушить буржуазные традиции старой психиатрии и стать врачами друг для друга. Имелись в происходящем и некоторые откровенно жутковатые нюансы. К примеру, неизбежным неудобством при проведении сеансов стали посетители Оук-Риджа. Среди них особенно выделялись туристические группы местной молодежи, которые приезжали туда по правительственной инициативе, направленной на ознакомление юношества с исправительными учреждениями. Подобные визиты сделались серьезной проблемой для Баркера. Можно ли быть уверенным, что присутствие посторонних не разрушит ту особую атмосферу, на создание которой он потратил несколько месяцев? И тут ему в голову пришла идея. Он приобрел несколько особенно страшных фотографий с изображением людей, совершающих самоубийство самыми чудовищными способами – например, выстрелив себе в лицо, – и стал вешать их посетителям на шею. И теперь, куда бы ни взглянули психопаты, им всюду бросалась в глаза зловещая реальность беспредельного насилия. Первые доклады Элиота Баркера были довольно мрачными. Атмосфера внутри «капсулы» отличалась напряженностью. Психопаты злобно смотрели друг на друга. Могло пройти несколько дней подряд, в течение которых никто не произносил ни единого слова. Некоторые особенно необщительные заключенные активно сопротивлялись вовлечению в особую подпрограмму, в ходе которой они должны были подробно обсуждать причины своего нежелания подробно обсуждать собственные чувства и ощущения. Другие никак не хотели надевать платья, сшитые по фасону детских (своеобразное наказание за нежелание принимать активное участие в программе). Ну и, помимо всего прочего, никому не нравилось, что в окна заглядывали любопытные подростки с жуткими фотографиями на шее. Короче говоря, создалось впечатление, что предприятие, с какими бы благими намерениями оно ни было начато, обречено на провал. Мне удалось отыскать одного из заключенных, находившихся в то время в Оук-Ридже, которого Элиот Баркер пригласил участвовать в программе. В настоящее время Стив Смит занимается изготовлением плексигласа в Ванкувере. Он стал вполне полноценным и даже успешным членом общества. Но тогда, в конце 1960-х годов, Смит был юным бродягой, и зимой 1968 года его на тридцать дней посадили в Оук-Ридж за попытку угона машины под воздействием ЛСД. – Я хорошо помню, как Элиот Баркер зашел ко мне в камеру, – вспоминал Стив. – Он был очень любезен, один его вид успокаивал. Баркер положил руку мне на плечо. Назвал по имени. Впервые вообще кто бы то ни было назвал меня по имени в Оук-Ридже. Он спросил, считаю ли я себя психически больным. Я ответил, что не считаю. «Послушай, что я тебе скажу, – продолжал он. – Полагаю, ты очень хитрый психопат. И я хочу, чтобы ты знал: здесь есть люди, очень похожие на тебя, которые сидят в Оук-Ридже вот уже двадцать лет. Но у нас есть программа, которая поможет тебе преодолеть болезнь». Мне было тогда всего восемнадцать лет, я всего лишь пытался угнать машину, меня никак нельзя было причислить к преступникам века. Однако я провел уже целых одиннадцать дней в палате, обитой войлоком, в окружении нескольких психопатов. Им кололи большие дозы скополамина (разновидность галлюциногена), и они все сидели, уставившись на меня. – И что вам говорили врачи? – Что они мне помогут. – Какое же ваше самое яркое воспоминание о днях, связанных с программой? – спросил я. – Я то впадал в состояние бреда, то выходил из него, – ответил он. – Однажды, когда ко мне вернулось сознание, я увидел, что меня привязали к Питеру Вудкоку. – А кто такой Питер Вудкок? – спросил я. – Посмотрите в «Википедии». ... «Питер Вудкок (родился 5 марта 1939 г.) – канадский серийный убийца, педофил, насиловавший и убивавший детей. В 1956 и 1957 годах, будучи еще совсем молодым человеком, убил троих детей в Торонто, Канада. Вудкок был арестован в 1957 г., признан невменяемым и помещен в Оук-Ридж, исправительное учреждение психиатрического типа, расположенное в Пенетангвишене». Википедия – Это действительно звучит чудовищно, – заметил я. – О, кстати, вот запись видеоинтервью с ним. ... Питер Вудкок: Мне очень жаль, что дети умерли, но я чувствовал себя Богом. Я как будто обладал божественной властью над людьми. Интервьюер: А почему это было столь важно для вас? Питер Вудкок: Потому что доставляло удовольствие. Ведь у меня было так мало удовольствий в жизни. А когда я душил детей, то получал настоящее наслаждение. У меня появлялось ощущение успеха. И поскольку ощущение было очень приятным, мне захотелось его повторить. Потому я и искал способ повторить его. Интервьюер: Многие придут в ужас от ваших слов. Совершая свои преступления, вы испытывали ощущение успеха… Питер Вудкок: Знаю, однако мои слова предназначены совсем не для чувствительных ушей. Я пытаюсь быть честным с вами. Документальный фильм «Под маской нормальности», Би-би-си. – А почему вас привязали к Питеру Вудкоку? – спросил я Стива. – Он был моим «товарищем», помогал мне успешно пройти «путешествие». – И что он вам сказал? – Что готов мне помочь. Больше Смит не смог ничего сообщить мне о времени, проведенном с Питером Вудкоком. Он описал его как мимолетную галлюцинацию, пролетевшую в наркотическом бреду. Однако, когда несколько месяцев спустя, в марте 2010 года, я отправил Стиву письмо, в котором спросил, слышал ли он о недавней смерти Вудкока, он ответил: «Просто мурашки по коже бегают. Черт! Видите ли, у меня сохранилась с этим чудовищем некая глубинная связь. У нас обоих на правом предплечье была одинаковая татуировка – маленький цветок. Мы сделали ее вместе. Типичная тюремная татуировка». По словам Стива, накалывание одинаковых татуировок с маньяком, убившим нескольких детей, было вполне в духе тех совершенно диких и извращенных вещей, которые происходили внутри «капсулы» в Оук-Ридже, где все создавало впечатление полного абсурда, где реальность искажалась под воздействием ЛСД, где психопаты царапали ногтями стены, где все участники мучительно страдали от недостатка сна, а Элиот Баркер смотрел на все это через свое одностороннее зеркало. Но затем, когда с начала эксперимента прошло несколько месяцев, стало происходить нечто неожиданное. Перемены были зафиксированы документалистом из студии Си-би-си Нормом Перри, которого Элиот пригласил в Оук-Ридж в 1971 году. Ему удалось сделать удивительно трогательный фильм. Озлобленные молодые заключенные меняются прямо на глазах. Они начинают заботиться друг о друге внутри «капсулы». – Мне нравится, как ты говоришь, – обращается один пациент к другому, и в его голосе слышна непритворная нежность. – Ты говоришь так свободно, словно владеешь всеми словами на свете. Они как будто твоя личная собственность – полностью покорны твоей воле. Мы видим Элиота у него в кабинете с выражением истинного удовлетворения и радости на лице. Он пытается скрыть свои чувства, пытается принять вид серьезного профессионала, но все равно ликование прорывается наружу. Его психопаты меняются, становятся человечнее. Некоторые даже обращаются в комиссию по условно-досрочному освобождению с просьбой оставить их в Оук-Ридже до завершения курса лечения. Начальство потрясено. Раньше заключенные никогда не обращались с просьбой не выпускать их на свободу. К середине 1970-х годов атмосфера в Оук-Ридже стала, пожалуй, слишком благостной. Это случилось, когда Баркер, уставший, немного перегоревший и нуждавшийся в отдыхе, на какое-то время отошел от руководства экспериментом, и у руля встал молодой талантливый психиатр Гари Мейер. Сотрудники Оук-Риджа не склонны особенно распространяться относительно того, что происходило во время руководства Гари Мейера. «Он был, конечно, не Элиот, тут и говорить нечего, – написал мне один из сотрудников Оук-Риджа, попросивший не называть его имени. – Элиот внешне всегда производил весьма консервативное впечатление, несмотря на все его диковинные новаторские идеи, а Гари был самым настоящим длинноволосым хиппи в сандалиях». В настоящее время Гари Мейер живет в Мэдисоне, штат Висконсин. Он уже вышел на пенсию, но продолжает заниматься психиатрической практикой в двух тюрьмах штата для особо опасных преступников. Я встретился с ним за завтраком в отеле «Амбассадор» в центре Милуоки, и он рассказал мне о том, как впервые услышал о программе Элиота Баркера. Это произошло на финансировавшемся правительством семинаре для выпускников по специальности «психиатрия». Одним из выступавших был Барри Бойд, тогдашний руководитель Оук-Ридж. Он на все лады расхваливал Элиота, живописуя его успехи. – Возьмем, к примеру, случай с Мэттом Лэмбом, – сказал Гари. – Этот Лэмб убил двоих человек… (В январе 1967 года группа молодых людей проходила мимо автобусной остановки в Виндзоре, штат Онтарио, а девятнадцатилетний Мэтт Лэмб спрятался за деревом неподалеку. Когда они поравнялись с ним, он выскочил из-за дерева и, не говоря ни слова, стал стрелять в них. Двое из жертв, девушка двадцати лет и молодой человек двадцати одного года, скончались.) Когда потом у него спросили, что он чувствовал, убивая этих совершенно незнакомых ему людей, он ответил: что-то похожее на ощущение, которое возникает, когда давишь клопов. Лэмб стал одним из участников программы Элиота и одним из пациентов, результатами работы с которым Элиот мог похвастаться. Я не утверждаю, что Мэтт сделался ангелом, однако, будучи первоначально эмоционально тупым, злобным и агрессивным, как большинство психопатов, в конце концов он стал мягче, добрее, человечнее. И вот когда Барри Бойд излагал перед участниками семинара историю Мэтта Лэмба, у многих молодых психиатров дух захватило от услышанного. Ведь, по словам Бойда, Лэмб теперь находился на свободе, с 1973 года он считался полностью вылечившимся, жил с Элиотом и его семьей у них на ферме, целые дни проводил за мирной покраской заборов и размышлениями о будущем. Никаких проблем с ним не возникало. Однако в психиатрии в то время продолжало господствовать мнение, что рецидив психопатии рано или поздно неизбежен, и порой в еще более жуткой форме, чем первоначально. Поэтому приглашение Мэтту Лэмбу пожить у Элиота дома воспринималось как невероятная смелость, как если бы укротитель львов решил поселить одного из них в своей комнате. Но у Гари дух не захватывало. Он просто сжал руки от восторга, а после лекции подошел к Барри Бойду. – Если в Оук-Ридже когда-нибудь появится вакансия… – начал Мейер. Оказалось, что Баркеру был нужен сотрудник, и это место предложили Гари. В тот вечер Мейер пережил странное ощущение выхода из собственного тела. Он воспринял это как знак того, что сделал правильный выбор. – И как вы чувствовали себя в свой первый рабочий день там? – спросил я. – Так, словно я наконец-то вернулся домой, – ответил Гари. У Мейера плотное мускулистое тело тюремного охранника, но при этом бородка и добрые глаза шестидесятисемилетнего хиппи. Он сказал, что воспринимал заключенных в Оук-Ридже как людей с добрым сердцем и ищущей душой, похожими на него самого. Гари смотрел им в глаза без страха. – Когда вы смотрите в глаза другому человеку, вы словно стоите перед закрытой дверью. Не бойтесь постучаться в нее. Если вам не захотят открыть, поклонитесь и скажите: «Хорошо. Приду, когда ты будешь готов меня принять». – Но что находится за закрытой дверью? – спросил я. – Свобода, – ответил Гари. По словам Гари, в то время в Оук-Ридже царила свобода, свобода повсюду. – Одному парню нравился другой парень, увиденный им во дворе. Поэтому он просто выходил из своего тела, проходил сквозь стены, занимался любовью с тем парнем и затем возвращался к себе. Мы говорили, что можно заниматься этим, сколько ему угодно, лишь бы он становился мягче и добрее к окружающим. Меня лично он постоянно ставил в известность о своих «занятиях любовью». Что касается того, другого человека, то я не знаю, что он чувствовал. И Гари печально рассмеялся. Те дни стали лучшими днями в жизни Мейера. Он научился лечить психопатов. – Я абсолютно уверен, что мог делать то, что не удавалось большинству канадских психиатров, – сказал он. Руководство учреждения до такой степени верило ему, что позволяло отправляться с больными в самые рискованные терапевтические «путешествия», порой с непредсказуемым исходом. Как, например, в «группе сновидений». – Все люди видят сны, и мне захотелось узнать, что происходит в их сновидениях. Поэтому я попросил пациентов перед тем, как лечь спать, взяться за руки и произнести: «Пусть все сны будут нам сниться вместе». После чего они спокойно ложились спать и видели свои сны. После пробуждения больные сразу же направлялись в «группу сновидений», которая состояла из одинакового числа психопатов и шизофреников. – Проблема заключалась в том, что у шизофреников были невероятно яркие сны, и они видели их постоянно, один за другим, а психопаты, напротив, в самом лучшем случае видели один сон за ночь. – Но почему шизофреникам снится больше снов, чем психопатам? – спросил я. – Не знаю, – рассмеялся Гари. – Однако очень хорошо помню, что шизофреники обычно видели цветные сны – чем ярче сон, тем выше вероятность того, что он будет цветным, – а психопаты, если им вообще удавалось увидеть какой-либо сон, видели их только в черно-белом варианте. Все это нарушало равновесие. На обычных групповых собраниях, по словам Гари, шизофреники, как правило, находились в подчиненном положении по отношению к психопатам, «а тут внезапно бедным психопатам приходилось сидеть и слушать, как шизофреники живописуют свой сон номер один, потом сон номер два, сон номер три и так далее…». И когда настало время голосовать за продолжение работы «группы сновидений», шизофреники сказали «да!», а психопаты единодушно проголосовали против – и победили. – Исключительно из-за борьбы за первенство? – спросил я. – Да, конечно, – ответил Гари. – И потом, кому охота раз за разом выслушивать скучные сны шизофреников? Помимо всего прочего в Оук-Ридже проводились сеансы рецитации. – Мы обычно занимались этим после обеда. Произносили слово «Ом» в течение примерно двадцати пяти минут, что доставляло большое удовольствие моим подопечным. Палата начинала напоминать эхо-камеру, и очень скоро голоса всех участников начали звучать в унисон. – Гари помолчал. – Нас посещали психиатры из других клиник. Однажды одна женщина-врач присутствовала на такой коллективной рецитации. Внезапно она неожиданно вскочила и выбежала из комнаты. Все были удивлены и растеряны. Мы нашли ее в коридоре. «Там, внутри, возникло ощущение, что меня вот-вот переедет громадный товарняк, – заявила она. – Мне нужно было как можно скорее оттуда выбраться». – То есть ее охватила паника? – Да, именно паника, – подтвердил Гари. – Ей показалось, что она утратила контроль над ситуацией и что сейчас на нее нападут. Наиболее яркие воспоминания Гари об Оук-Ридже связаны с тем, как психопаты становились добрее, разумнее, учились понимать окружающих и сочувствовать им, и одновременно с этим идиоты-психиатры и сочувствовавшие им охранники составляли заговор, чтобы все испортить. Что на самом деле и случилось, когда все зашло слишком далеко и превратилось в некое «Сердце тьмы». [5] ... «Те методы лечения, к которым Вы прибегаете в последнее время, вызывают определенные сомнения. Изменения вносятся в характер применения ЛСД, одобренный в начале программы, в процедуру лечения вводятся мистические концепции. Мы бы просили Вас проявлять боґльшую осторожность и сдержанность при использовании упомянутых аспектов программы». Служебная записка от директора Оук-Риджа Барри Бойда Гари Мейеру от 11 августа 1975 года. – Вот такая мне поступила служебная записка, – сказал Гари. – И что же произошло потом? Гари тяжело вздохнул. Мейер попросил меня подумать, что происходит, когда кто-то из нас, независимо от возраста, приезжает домой навестить родителей на Рождество. Не имеет значения, какими мудрыми и рациональными сделала нас жизнь: «двух дней с родителями на Рождество достаточно, чтобы слететь на самые нижние уровни семейной патологии». У Гари возникла точно такая же проблема в Оук-Ридже. – Мы давали нашим ребятам ЛСД, проводили с ними упомянутые терапевтические марафоны на уик-эндах, и они действительно менялись. Но потом пациенты возвращались в общую палату, которая оставалась прежней, и пребывание в ней отбрасывало их снова в прежнее состояние. Два шага вперед, два шага назад. Если бы вся больница, все психопаты до одного могли каким-то образом пережить метафизическое просветление одновременно… И тут ему в голову пришла идея – массовый сеанс с применением ЛСД! Шаг был радикальный и критический, но, по мнению Мейера, это был единственный способ справиться с глубокой организационной патологией клиники. – Для меня это было кульминацией всей моей работы там, – сказал Гари. – Все одновременно должны были пройти «ритуал перехода» с использованием ЛСД. Или в течение нескольких дней. Конечно, мое предложение вызвало крайнее раздражение у охраны. Они пришли на работу, а я им заявляю: «Не трогайте ребят». И вот охранникам, жутко недовольным и растерянным, приходится стоять сложа руки, пока двадцать шесть серийных убийц и насильников свободно разгуливают по клинике под воздействием ЛСД. – Вполне возможно, что я не совсем правильно разыграл свою карту, – признался Гари. – Не исключаю, что парни из охраны были глубоко оскорблены. А у них в профсоюзе, по-видимому, решили, что я собираюсь их выбросить на улицу… Через несколько дней Мейер получил служебную записку с предупреждением, а еще спустя какое-то время обнаружил, что его ключи не подходят к замкам. Охрана сменила их за одну ночь. Ему сказали, что он уволен и чтобы ноги его больше не было в Оук-Ридже. – Ну что ж, – заключил Гари, отодвигая тарелку с остатками завтрака. – Я все равно уже был готов к отъезду. На протяжении нескольких лет, последовавших за отъездом Гари, Элиот Баркер продолжал привлекать на свою сторону специалистов в области уголовной психиатрии. Возможно, ему удалось достичь того, чего до него не добивался никто. – За первые тридцать лет существования Оук-Риджа ни один человек, помещенный туда за убийство, не вышел оттуда, – рассказывал Элиот Баркер документалисту Норму Перри. – Но теперь у нас появилась реальная надежда, что наши пациенты вырвутся из психологической темницы безразличия к чувствам окружающих, темницы, в которой в большей или меньшей мере пребываем все мы. Мы вылечиваем наших пациентов – пациентов, которые, будучи в состоянии психического расстройства, убивали и насиловали, – вылечиваем их и делаем нормальными, полноценными и полезными членами общества. Как часто любил повторять Элиот Баркер в беседах с соседями, его лучшие друзья на свете – бывшие пациенты Оук-Риджа. Отец Элиота был жестоким и агрессивным алкоголиком, постоянно избивавшим жену и детей. Когда Баркеру было десять лет, отец покончил с собой. Я не раз задавался вопросом, не стали ли его семейные обстоятельства главной причиной того, что он выбрал профессию психиатра и старался привить психопатам доброту по отношению к окружающим. И ведь часто Элиот добивался своей цели: многих пациентов выписывали из Оук-Риджа как вылечившихся. Он поддерживал отношения с некоторыми из них, приглашал на свою ферму в Мидленде, Онтарио, где они вместе играли в бадминтон, строили заборы и занимались садоводством. Вернувшись в Лондон и засев за работу над собранной информацией, я пребывал в полной растерянности, размышляя над достижениями Элиота Баркера. К тому же меня продолжала волновать судьба Тони, угодившего в ловушку Бродмура. Ведь такое количество психопатов, среди которых были даже серийные убийцы и которым просто посчастливилось попасть под опеку Элиота и Гари, вылечились и вышли на свободу! Почему же в Бродмуре не могут взять на вооружение какие-то из идей и практик Элиота? Конечно, в наше время они могут показаться несколько наивными, устаревшими, не совсем профессиональными. Возможно, Баркер придавал слишком большое значение галлюциногенам. Однако в любом случае это предпочтительнее пожизненного заключения, на которое обрекают человека только потому, что он получил не те баллы по какому-то там личностному тесту. Мне удалось выяснить, что двое ученых в начале 1990-х годов предприняли попытку детального исследования числа отсроченных рецидивов у психопатов, проходивших лечение по программе Элиота Баркера и после этого отпущенных на свободу. Публикация названного исследования могла бы стать настоящим шоком для Элиота, Гари и тех, кто разделял их идеологию. В обычных условиях шестьдесят процентов психопатов, совершивших уголовные преступления и вновь отпущенных на свободу после прохождения курса терапии, вновь совершали преступления. А каков же был процент рецидивов среди психопатов, выписанных из Оук-Риджа? Восемьдесят процентов!!! Другими словами, методы Элиота Баркера на самом деле ухудшали состояние психопатов. Одного из них, Сесиля Джильса, объявили вылечившимся и выписали после нескольких месяцев интенсивного лечения. Через несколько дней после выписки он схватил случайно оказавшуюся рядом четырнадцатилетнюю девочку, попытался ее изнасиловать, а затем, когда она потеряла сознание, сбросил ее с моста в небольшую речку. Ей удалось оттуда выбраться, доползти до стоявшего неподалеку дома и влезть в окно. Там девочку и нашли вечером того же дня на кухонном полу. Она выжила, но получила серьезную травму головы из-за удара о дно реки. Еще одного пациента Оук-Риджа, Джозефа Фредерикса, выписали оттуда в 1983 году, и уже через несколько недель он напал на девочку-подростка и изнасиловал десятилетнего мальчика. Год спустя его снова выпустили, и он напал на одиннадцатилетнего мальчика. Через четыре года его вновь выпускают на свободу: он отправляется в супермаркет, где похищает и насилует одиннадцатилетнего мальчика по имени Кристофер Стивенсон. Мальчик успел написать записку родителям: «Дорогие мама и папа, я пишу вам эту записку…» И все. Когда полиции удалось поймать Фредерикса, он продемонстрировал им тело несчастной жертвы и сказал: – Он был такой милый мальчик. Зачем ему нужно было умирать? Мэтт Лэмб, которого Гари упоминал среди «не самых больших удач Элиота, но, тем не менее…», закончил свои дни при не столь зловещих обстоятельствах. За то время, пока он красил заборы на ранчо Баркера, Мэтт хорошенько поразмыслил о своем будущем и решил стать солдатом. В израильскую армию его не взяли из-за диагноза «психопатия». («Видите? – заметил Гари. – У них есть стандарты».) Однако его с радостью приняли в родезийскую армию, и он погиб в перестрелке со сторонниками Роберта Мугабе. Самый неприятный для организаторов программы случай произошел с убийцей нескольких детей Питером Вудкоком. Это именно тот человек, к которому приковали Стива Смита. Впервые ему разрешили выйти на свободу на три часа летом 1991 года. Его врачам было неизвестно, что он тайно выделил десять минут из упомянутых трех часов (15.10– 15.20) на то, чтобы расправиться с другим пациентом по имени Деннис Керр, который отверг его сексуальные притязания. Он пригласил Керра на прогулку в лес, располагавшийся за больницей, и там нанес ему более ста ножевых ударов. – Я хотел посмотреть, – объяснял он на суде, – что может резак сделать с человеческим телом. Керр скончался от многочисленных «рубленых ран» на голове и шее. Позднее, когда Вудкока вернули в Оук-Ридж, корреспондент Би-би-си провел с ним интервью, посвященное убийству. Интервьюер: Что вы чувствовали в тот момент? Ведь это был человек, которого вы любили. Вудкок: На самом деле – только любопытство. И злость. Потому что он отвергал все мои ухаживания. Интервьюер: Но почему же вы считаете, что кто-то должен умереть только ради того, чтобы удовлетворить ваше любопытство? Вудкок: Мне просто хотелось ощутить, что значит – убивать кого-то. Интервьюер: Но вы ведь уже до того убили троих человек. Вудкок: Да, но это было много, много, много, много лет назад. Самым неприятным моментом интервью стало признание Вудкока по поводу того, что кое-какие отрицательные качества ему помогла сформировать именно программа Элиота и Гари: к примеру, благодаря ей он научился хитрить. Их беседы об эмпатии сформировали в нем неплохую способность ее симулировать. – Я научился лучше манипулировать людьми, – признался Вудкок, – и лучше скрывать от них свои самые страшные чувства и устремления. *** Программа «Оук-Ридж» была закрыта. Элиот Баркер, буквально раздавленный грузом негативных свидетельств относительно работы, которой он посвятил жизнь, стал руководителем Канадского общества противодействия жестокому обращению с детьми, специализировавшегося на психологической помощи детям психопатов. «Я всегда считал Элиота в высшей степени искренним и самоотверженным человеком, – написал мне один из его бывших коллег, который просил не называть его имени и который по сей день работает в Оук-Ридже. – Конечно, он часто оказывался объектом очень серьезной критики за свои идеи и методы, на него часто подавали в суд, обвиняя в непрофессионализме. Да, вы угадали: нередко это были психопаты, участвовавшие в программе и стремившиеся подзаработать таким образом. С Бобом Хейром мы сходились в одном: психопатами рождаются, а не становятся из-за слишком властных матерей и слабых отцов». «Значит, мне повезло, – написал я ему в ответ, – так как я очень слабый отец, а моя жена – властная мать». 4 Тест на психопатию – У них там психопаты ходили голые и беседовали о своих чувствах ! – расхохотался Боб Хейр. – Психопаты лежали на кушетках ! Психопаты выполняли функцию врачей для других психопатов!.. Он качал головой, удивляясь наивному идеализму всего этого. – Невероятно! – воскликнул он. Был августовский вечер, и мы с Бобом Хейром сидели в баре отеля в сельской части Пембрукшира в Западном Уэльсе. У него были золотисто-белые волосы и красные глаза, и он производил довольно-таки агрессивное впечатление, как будто всю свою жизнь провел в битвах с психопатами – самим воплощением зла. Не скрою, возможность встретиться с такой знаменитостью взволновала меня. Имена Элиота Баркера и Гари Мейера практически забылись и сохранились лишь в специальных докладах, в которых описываются подробности странных курьезов в психиатрической практике прошлых лет, а Хейр до сих пор остается весьма влиятельным специалистом. Правоохранительные органы и комиссии по условно-досрочному освобождению по всему миру приняли за основу его базовый принцип относительно того, что психопаты неизлечимы, а потому врагам следует сосредоточить силы на их выявлении, используя опросник, усовершенствованию которого Хейр посвятил большую часть жизни. Конечно, его опросник, для диагностики психопатий, не единственный, но самый популярный. Именно на основании результатов по опроснику Хейра был поставлен диагноз Тони из Бродмура, в результате чего тот провел в заключении последние двенадцать лет. Боб Хейр воспринял программу Оук-Риджа как еще одно свидетельство коварства психопатов. Научите их эмпатии, и они найдут самый хитрый способ использовать ее в своих собственных зловещих целях. Более того, практически все специалисты, изучавшие программу Оук-Риджа, пришли к тому же выводу. Все – кроме, естественно, Гари Мейера. – Да, – признал Гари в разговоре со мной, – думаю, мы, не желая того, создали некую школу для них. У нас всегда были такие опасения. Но пациенты так хорошо работали в программе… Все было замечательно, и вдруг в один прекрасный день его ни с того ни с сего увольняют. – Когда ребята увидели, что с их руководителем могут поступить таким образом – вышвырнуть коленом под зад, они, конечно, изменили свое отношение, – продолжал Гари. – Они будто сказали себе: «Все это дерьмо!», и в результате мы получили обратную реакцию. Некоторые из психопатов, по мнению Гари, совершили свои новые преступления только для того, чтобы преподать руководству клиники урок – вот что может произойти, когда выгоняют таких талантливых врачей, как Гари Мейер. Беседуя со мной и вспоминая печальную историю своего изгнания, он был мрачен, довольно агрессивен и полностью убежден в своей правоте, и я внезапно понял, какой страстной и одновременно совершенно бессмысленной и пустой болтовней может стать диалог между психотерапевтом и его клиентом. Я послал Бобу Хейру по электронной почте письмо с вопросом, не согласится ли он встретиться со мной, и Боб ответил мне, что в ближайшее время будет читать трехдневный курс по работе со своим опросником для группы психиатров, психотерапевтов, младшего медицинского персонала психиатрических больниц, психологов, работников тюрем, начинающих криминалистов, и если я готов заплатить 600 фунтов в качестве регистрационного взноса, то буду включен в состав слушателей, но предупредил, что стоимость тридцатистраничного опросника не входит в названную сумму. Он оценен еще в 361,31 фунта. Мы немного поторговались, и мне удалось скостить общую стоимость до 400 фунтов (скидка для представителя СМИ). Был вечер понедельника, канун начала курсов, и слушателей набралось полным-полно. Некоторые, пребывая в восторге от того, что оказались в одной комнате с Бобом Хейром, подходили к нему за автографом. Другие скептически взирали на него издалека. Одна медсестра сказала мне, что приехала на курсы по направлению начальства и что ее совсем не радует перспектива провести здесь целых три дня. Конечно, несправедливо, заметила она, на всю жизнь наклеивать на человека жуткий ярлык психопата только потому, что он не прошел какой-то там «опросник Хейра». Раньше все было гораздо проще. Если некий человек постоянно совершал агрессивные поступки и не был способен контролировать свои импульсы, он считался психопатом. Но опросник Хейра – гораздо более хитрая и коварная штука. Он нацелен на то, чтобы выискивать скрытый смысл в словах опрашиваемого, делать выводы на основании того, как он строит предложения. И вот здесь, по ее мнению, открывается простор для фантазии сыщиков-любителей. Я рассказал Бобу о ее скептицизме, заметив, что до определенной степени разделяю его – впрочем, возможно, только потому, что в последнее время много общался с сайентологами. Хейр взглянул на меня с явным раздражением. – Посмотрим, что вы будете думать к концу недели, – выпалил он. – Хорошо, но как все это начиналось для вас? – спросил я. Боб внимательно посмотрел на меня. Мне не составило труда прочесть его мысли: «Я устал. Воспоминания потребуют от меня слишком больших затрат энергии. Стоит ли сидящий напротив меня человек таких усилий?» Однако мгновение спустя, тяжело вздохнув, он начал свой рассказ. В середине 1960-х годов, как раз в то время, когда у Элиота Баркера в Онтарио появилась идея создания «капсулы полного понимания», Боб Хейр жил в Ванкувере и работал тюремным психологом в исправительном учреждении самого строгого режима во всей Британской Колумбии. В наше время это – тематический бар, оформленный в тюремном стиле, в котором обслуживающий персонал одет в полосатую форму заключенных, а блюда названы в честь знаменитых обитателей тюрьмы, но тогда там была настоящая и очень жестокая тюрьма с жуткой репутацией. Подобно Элиоту, Боб считал, что психопаты, находящиеся на его попечении, прячут свое безумие под маской нормальности. Но в отличие от Баркера Хейр не был идеалистом. Его интересовала правильная диагностика, а не лечение. Часто хитрым психопатам удавалось его обмануть. К примеру, в первый же день работы Боба в тюрьме надзиратель сказал, что ему нужна форма и что размеры должен снять заключенный, который был тюремным портным. Хейр отправился к нему и с удовольствием наблюдал, с какой тщательностью тот выполняет данное ему поручение. Он так много времени уделил обмерке. Боба даже тронуло подобное усердие. В столь страшной тюрьме нашелся человек, искренне любящий свою работу. Однако, получив готовую форму, Хейр обнаружил, что одна штанина едва доходит до конца икры, а вторая тащится по полу. Рукава пиджака были пришиты вкривь и вкось. Это не могло быть простой ошибкой. Тот парень сознательно стремился к тому, чтобы он выглядел как клоун. Буквально на каждом шагу психопаты делали его жизнь невыносимой. Один из них перерезал тормоза его машины в тюремной автомастерской. Боб мог бы погибнуть. И вот именно тогда он и начал разрабатывать свои тесты по своевременному выявлению психопатов. По тюрьме распространили информацию о том, что он набирает волонтеров для своих исследований среди диагностированных психопатов и тех, у кого был другой диагноз. Недостатка в желающих не было. Заключенные всегда рады любому поводу хоть как-то развеять нестерпимую скуку своего бытия. Одного за другим он проверял их на различных электроэнцефалографах, устройствах для измерения кровяного давления и других физиологических показателей. Затем присоединял проводами к электрогенератору, пояснив, что будет считать от десяти до одного, и, когда дойдет до единицы, испытуемый получит сильный удар током. Разница в реакциях потрясла Боба. Испытуемые-непсихопаты (в основном это были люди, совершившие преступления в состоянии аффекта, из-за тяжелой нищеты или страшных издевательств и унижений) предельно напрягались в ожидании электрического удара, словно воспринимая его как заслуженное наказание. И по мере того, как шел обратный отсчет, мониторы регистрировали резкое повышение потоотделения. Эти люди, отметил и зафиксировал в своих записях Хейр, испытывали сильный страх. – И что же происходило, когда вы заканчивали отсчет? – спросил я. – Они получали удар током, – с улыбкой ответил Боб. – Мы использовали очень сильные электрические разряды. – А психопаты? – Не потели, – ответил Боб. – Нисколько! Я с удивлением посмотрел на него. – Ну, конечно, – добавил он, – в тот момент, когда возникало неприятное ощущение… – Электрошок? – переспросил я. – Да, – кивнул Хейр, – когда возникало неприятное ощущение, психопаты, понятное дело, тоже реагировали… – Кричали? – Да. Полагаю, кричали, – ответил Боб. – Но тесты недвусмысленно продемонстрировали, что миндалевидная железа, та часть мозга, которая ответственна за предчувствие неприятных ощущений и за отсылку соответствующих сигналов страха в центральную нервную систему, не функционировала должным образом. Для Хейра это открытие стало самым настоящим прорывом, его первым существенным доказательством того, что мозг психопатов отличается от мозга нормального человека. Но еще более неожиданными стали результаты повторного теста. На сей раз психопаты с самого начала знали, насколько сильная боль их ожидает, однако, как и прежде, не проявили никакой реакции. Никакого пота. Боб понял главное – то, от чего Элиот Баркер отмахивался на протяжении многих лет: у психопатов есть очень большая вероятность повторять свои преступления снова и снова. – Они не сохраняли воспоминаний о боли от электрического шока, даже когда испытывали ее всего за несколько мгновений до следующего удара током, – продолжал Хейр. – Поэтому нет никакого смысла в запугивании их повторным тюремным заключением в случае нарушения ими условий досрочного освобождения. Никакие угрозы для них ничего не значат. Затем он провел еще один эксперимент – тестирование рефлекса Моро. Психопатам и непсихопатам предлагались для просмотра несколько жутких изображений – вроде фотографий с места преступления с изображением изуродованных лиц жертв, – и в самый неожиданный момент у самого их уха раздавался пронзительный звук. Непсихопаты подскакивали от неожиданности. Психопаты оставались сравнительно спокойными. Бобу было хорошо известно, что человек реагирует сильнее, если в момент испуга он готов к тому, что может произойти нечто неприятное. Если мы смотрим страшный фильм, и вдруг раздается неожиданный шум, то невольно подскакиваем от страха. Но если мы поглощены какими-то размышлениями – к примеру, над кроссвордом, – то наша реакция в подобном случае будет менее выражена. Из этого Хейр сделал вывод: когда психопаты рассматривают жуткие изображения изуродованных лиц, они не чувствуют страха, они просто поглощены размышлениями . Создавалось впечатление, что психопаты воспринимают изуродованные лица так же, как журналисты воспринимают таинственные посылки, присылаемые по почте, или пациентов из Бродмура, которые, возможно, симулируют безумие, а возможно, и нет, то есть как увлекательные головоломки, которые предстоит разгадать. Воодушевленный своими открытиями, Боб отослал результаты исследований в журнал «Сайенс». – Редактор вернул мне их, сопроводив письмом. Я никогда его не забуду. Он писал: «Откровенно говоря, характер волн на присланных вами электроэнцефалограммах показался нам крайне странным. У реальных людей таких не бывает». Боб замолчал и ухмыльнулся. – У реальных людей таких не бывает , – повторил он. Столь прохладное отношение в редакции журнала «Сайенс» к Бобу, на мой взгляд, объясняется тем, что там его сочли за очередного склонного к авантюрам молодого исследователя психопатий, которых в конце 1960-х годов в канадских психиатрических лечебницах хватало с избытком. В те времена этот регион считался своеобразным «Диким Западом» психиатрии с обилием грандиозных идей и практически без каких-либо законодательных ограничений и академической дисциплины. Неизбежным последствием подобного положения дел стало то, что организации по защите прав человека добились приостановки таких экспериментов. А в самом начале 1970-х годов в научной карьере Хейра произошла настоящая катастрофа – было запрещено использование электрошока. – Даже не очень сильного, – сказал Боб. Даже по прошествии многих лет этот закон вызывал у него злобу и раздражение. – Нам пока еще разрешается пугать их громкими звуками – но, Боже упаси, не слишком громкими! Хейр был вынужден изменить тактику. Можно ли выявить психопатов более «щадящими» методами? Существуют ли у них какие-то устойчивые модели поведения? Не склонны ли они использовать какие-то особые вербальные структуры, как-то своеобразно строить предложение, что будет незаметно непрофессионалу? Боб буквально проглотил революционный труд Герви Клекли «Под маской нормальности», опубликованный в 1941 году. Клекли был психиатром, жившим и работавшим в Джорджии, его анализ поведения психопатов, их способности скрывать свою патологию под видимостью нормы, порой даже весьма привлекательной, оказал большое влияние на развитие этой области психиатрии. И Боб начал кропотливый анализ своих психопатов. Для начала он стал искать лингвистические проявления заболевания. В 1975 году Хейр организовал конференцию по проблемам психопатии. – Я пригласил крупнейших специалистов по этой теме со всего мира. На конференцию съехалось восемьдесят пять человек. Мы сняли отель «Лезарк» на лыжном курорте неподалеку от Сент-Морица. Конференция началась почти с катастрофы: один из ее участников встал и громогласно заявил всем собравшимся, что, по его мнению, Хейр сам психопат. По залу пробежала волна возмущения. Боб поднялся и спросил: – Почему вы так думаете? – Посмотрите, как вы импульсивны, – ответил психиатр. – Вы не умеете ничего по-человечески планировать. Вы направили мне приглашение на конференцию с просьбой выступить на ней всего за месяц до ее начала. – Я направил вам приглашение так поздно лишь потому, что человек, который должен был выступать, сообщил что не сможет приехать на конференцию, – ответил Боб. – Ах, так вы еще к тому же циничны и бессердечны! – воскликнул психиатр. – Он все это делал намеренно? – спросил я. – Да, конечно, – ответил Боб. – Он был крайне неприятным человеком. Цель конференции в «Лезарке» заключалась в том, чтобы собрать воедино все наблюдения, имевшиеся у специалистов, относительно самых, на первый взгляд, незначительных деталей поведения психопатов, как вербальных, так и невербальных. Нужно было отыскать какие-то закономерности в их поведении, непроизвольные проявления психопатической патологии в речи. Результаты конференции легли в основу двадцати пунктов всемирно известного опросника Хейра PCL-R. ... 1. Болтливость/внешнее обаяние. 2. Преувеличенное чувство собственной значимости. 3. Потребность в стимуляции/быстрая утрата интереса. 4. Патологическая лживость. 5. Хитрость/склонность к манипулированию. 6. Неспособность чувствовать угрызения совести, отсутствие чувства вины. 7. Поверхностные аффекты. 8. Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим. 9. Паразитический образ жизни. 10. Слабый навык контроля собственного поведения. 11. Беспорядочное сексуальное поведение. 12. Трудности воспитания в детстве. 13. Отсутствие реалистических долговременных целей. 14. Импульсивность. 15. Безответственность. 16. Неспособность принять на себя ответственность за собственные поступки. 17. Множество кратковременных брачных союзов. 18. Склонность к совершению правонарушений в подростковом возрасте. 19. Нарушение взятых на себя обязательств при условно-досрочном освобождении. 20. Разнообразие совершаемых преступлений. Следующее утро началось с того, что мы стали учиться им пользоваться. Утро вторника. Служители сновали по большой палатке, которая в течение следующих трех дней должна была принадлежать нам. Некоторые из них также были поклонниками Хейра. Когда, остановившись в углу, Боб стал рассказывать о том, что «постоянно носит с собой оружие, так как огромное количество психопатов обвиняют меня в том, что именно я засадил их в лечебницы», мы подошли поближе, чтобы послушать его. Шелковые драпировки персикового цвета развевались на летнем ветерке. Хейр припомнил случай – ныне весьма известный среди специалистов по психопатиям, – когда Питер Вудкок объяснял причину, по которой он убил Денниса Керра в первый же день своего пребывания на свободе. Он заявил, что ему просто хотелось ощутить, что значит – убивать кого-то, и, когда интервьюер заметил: «Но вы ведь уже до того убили троих человек», Вудкок ответил: «Да, но это было много, много, много, много лет назад». Боб провернулся ко мне. – Вот видите, у них очень короткая память. Как в момент теста с электрошоком. Некоторые из слушавших понимающе кивали головами и криво ухмылялись. Но были и скептики. Психиатры, психологи, медсестры, сотрудники правоохранительных служб и невропатологи не любят, когда их поучают «гуру», подобные Бобу Хейру. Я чувствовал, как среди присутствующих сгущается атмосфера выжидательного скепсиса. Мы уселись на свои места. Боб нажал на кнопку, и на экране появилось видео. Пустая комната. Мрачноватое, явно учрежденческое, помещение, выкрашенное в синее, но такого светлого оттенка, что цвет можно было определить с трудом. В комнате имелись стол и стул. Единственным ярким пятном в помещении была красная кнопка на стене. В комнату вошел человек. Приятной наружности, хорошо одетый. Один глаз у него немного подергивался. Он придвинул стул под красную кнопку. Двигаясь по полу, стул издавал не слишком громкий, но неприятный скрежет. – Видите? – спросил Боб. – Он подвинул стул прямо к «тревожной кнопке». Он сделал это, чтобы напугать одного из моих сотрудников, который стоит за камерой. Просто чтобы продемонстрировать некое подобие власти. Чувство власти и превосходства над окружающими очень важно для них. Человек на экране заговорил. Мы так и не узнали ни его имени, ни названия тюрьмы, в которой происходила съемка. В течение занятий в первой половине дня все называли его «Испытуемый Икс». Говорил он с канадским акцентом. Все началось довольно невинно. Сотрудник Хейра спросил Испытуемого Икс о его школьных годах. – Мне нравилась школа, – ответил тот, – нравилось учиться, узнавать новое. – Вы кого-нибудь били во время драк в школьном дворе? – спросил исследователь. – Нет. Да ведь это были просто шутливые потасовки. (Вопросы имели принципиальное значение, как позже пояснил Боб. Ответы на них должны были дать информацию по 12 пункту его опросника – «Трудности воспитания в детстве». Практически все психопаты, заметил Хейр, в детстве являются источником серьезных воспитательных проблем – начиная примерно с возраста десяти-двенадцати лет: нарушения поведения, характерные для них, включают в себя постоянное хулиганство, вандализм, злоупотребление алкоголем или наркотиками, поджоги.) – Пару раз я дрался на кулаках, – вспомнил Испытуемый Икс. – Ну… и как-то сломал одному парню руку. Отвратительная ситуация. Я повалил его на землю и так держал некоторое время. Потом, наверное, слишком сильно нажал на руку, и она хрустнула. Конечно, это получилось случайно. В своих оценочных листах мы отметили, что в описании происшедшего (« Я повалил его на землю и так держал некоторое время. Потом, наверное, слишком сильно нажал на руку, и она хрустнула ») имелись явные – и жутковатые – нестыковки. Создавалось впечатление, что испытуемый не мог точно оценить свое поведение в той ситуации, так как не совсем ясно все воспринимал. ... «7: Поверхностные аффекты – свойственны человеку, который не способен испытывать эмоции в нормальном диапазоне и с нормальной глубиной». «8: Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим». «10: Слабый навык контроля собственного поведения». Я помню, как однажды мне в самолете заложило уши, а потом в течение нескольких дней все вокруг представлялось далеким, туманным и чужим. Не находится ли психопат в подобном состоянии постоянно? – Один из моих старых друзей из ФБР изучал женщину по имени Карла Гомолка, – рассказывал мне Боб. – Они с мужем снимали на пленку, как сами пытали, насиловали и убивали молодых женщин. Когда полицейские вели ее по тому дому, где они расчленяли тела несчастных, Карла говорила: «Моей сестре очень понравился бы этот ковер…». Ее ввели в ту страшную ванную комнату, где все происходило, и первыми словами женщины было следующее: «Могу я вас кое о чем попросить? Там у меня стоял флакон духов…». Абсолютное отчуждение. Поразительно! По словам Хейра, приятным – но не слишком частым – сюрпризом бывает желание психопата открыто говорить о своей неспособности испытывать эмоции. Большинство из них стараются симулировать эмоции. Когда они видят, как непсихопаты плачут, боятся чего-то или их трогают человеческие страдания, это вызывает у них живой интерес. Психопаты изучают нормальных людей и пытаются им подражать, словно инопланетяне, которые стараются выдать себя за землян – но стоит лишь внимательно к ним присмотреться, как фальшь сразу же бросится в глаза. – А чем закончилась история с Карлой Гомолкой? – спросил я. – В настоящее время она находится на свободе, – ответил Боб. – В суде поверили ее игре в маленькую девочку. Волосы с косичками. Такая милая и очаровательная. Все очень убедительно. Основной груз вины она свалила на мужа и пошла на сделку о признании вины. И ей дали двенадцать лет. ... «5: Хитрость/склонность к манипулированию». «4: Патологическая лживость – индивид, для которого ложь становится характерной частью его общения с окружающими». Видеоопрос Испытуемого Икс продолжался. Примерно в то же время, когда он сломал кому-то из детей руку, испытуемый запер свою мачеху в стенном шкафу, пытаясь отомстить за наказание своего брата. ... «14: Импульсивность». – Она провела в шкафу около двенадцати часов. Потом домой вернулся отец. Он ее и выпустил. Сцена была трогательная. Она рыдала. Однажды, по словам Боба, один из его сотрудников беседовал с человеком, ограбившим банк, который подробно описывал ему, как кассирша наложила в штаны от страха, когда он направил на нее пистолет. – Так трогательно было наблюдать эту сцену, – сказал грабитель. Я бросил взгляд на нескольких скептиков, которые были в нашей группе. У них – да и у меня вместе с ними – в глазах было уже гораздо меньше скептицизма. Все они тщательно записывали то, что говорил Боб. «Пункт 6, – записал я в своем блокноте. – Неспособность чувствовать угрызения совести, отсутствие чувства вины». – Что вы чувствовали, когда запирали свою мачеху в стенном шкафу? – спросил исследователь у Испытуемого Икс. – Воодушевление, – ответил тот. – Очень приятное чувство. Ощущение власти. Я обладал реальной властью. ... «2: Преувеличенное чувство собственной значимости». – Я устроился работать вышибалой в один из местных баров, – продолжал он. – Если туда приходили пьяные посетители, начинали там хулиганить и не реагировали на вежливые замечания, я применял к ним силу. Парочку таких я довольно-таки серьезно побил. – И что вы чувствовали после этого? – Да, собственно, ничего, – был ответ. Все присутствующие на лекции стали взволнованно переглядываться и заскрипели ручками. И я подумал о тех своих знакомых, которые были менее чувствительны, чем нужно. – Вы когда-нибудь наносили кому-нибудь достаточно серьезные повреждения, из-за которых человека отправляли в больницу? – спросил исследователь. – Не знаю, – ответил Испытуемый Икс. – Меня это как-то не волновало. Это уже не моя проблема. Я ведь победил. Я всегда должен быть первым. Я очень хорошо разбирался в подобных вещах, отлично умел читать между строк, отыскивать скрытые намеки, иголки в стогу сена, потому что чем-то подобным и занимался на протяжении всех двадцати лет своей журналистской карьеры. Испытуемый Икс напомнил мне слепого, у которого обострились все оставшиеся чувства, чтобы скомпенсировать отсутствие зрения. Среди усилившихся способностей психопата, компенсирующих отсутствие чувства вины, страха и угрызений совести, – способность умело манипулировать людьми. «Я мог управлять близкими мне людьми ради наркотиков, ради денег. Я пользовался друзьями. Чем лучше я их знал, тем вернее находил те кнопки в характере, на которые при необходимости следовало нажимать», – говорил Испытуемый Икс. ... «9: Паразитический образ жизни». – Это же бизнес, – сказал он, вспоминая одно совершенное им ограбление, и пожал плечами. – И потом, у них же все застраховано. Психопаты, по словам Боба, постоянно оспаривают право своих жертв на жалобы. «У них все застраховано». Или в результате избиения они получили хороший жизненный урок. В любом случае все произошло по их собственной вине. Однажды Хейр беседовал с человеком, который убил своего соседа по барной стойке. – Он сам виноват, – сказал убийца Бобу. – Любому в тот вечер было ясно, что я в плохом настроении. ... «16: Неспособность принять на себя ответственность за собственные поступки». Все шло по нарастающей к тому моменту, когда Испытуемый Икс должен был описать свое самое страшное преступление. Он начал довольно туманно. Поначалу я даже не совсем понял, о чем говорит испытуемый. О каком-то парне, которого он знал. Парень ненавидел своих родителей. Это было у него настоящим пунктиком. И Испытуемый Икс подумал, что сможет как-то воспользоваться подобной ненавистью. Возможно, ему удастся подтолкнуть парня к ограблению родителей, после чего они поделят деньги. Вот он и начал подзуживать парня. Дескать, все твои проблемы возникли по вине родителей. Испытуемый Икс прекрасно знал, на какие кнопки нажимать, чтобы еще больше завести парня, который и так был на пределе. – Чем больше он рассказывал о себе, тем больше информации я получал для последующего манипулирования им, – сознался Испытуемый Икс. – Оставалось просто подливать масла в огонь, и чем больше я его подливал, тем большую выгоду должен был получить. Я был кукловодом, дергающим за ниточки. Со временем тот парень завелся до такой степени, что отыскал бейсбольную биту, сел в машину, прихватив с собой Испытуемого Икс, и отправился к родителям. Когда они прибыли на место, «я насмешливо посмотрел на него, – вспоминал Испытуемый Икс, – типа покажи мне, на что ты способен. И он показал – прошел в главную спальню с битой в руках. Тут началось избиение. Оно длилось очень долго. Практически целую вечность. Парень вернулся в коридор, размахивая окровавленной битой. Я видел одну из жертв. Тот человек производил нереальное впечатление. Просто нереальное. Он смотрел прямо на меня. У него в глазах было отсутствующее выражение. В доме было три человека. Один из них умер, двое остальных получили серьезные увечья». Вот что происходит, когда психопат получает контроль над эмоциями неуравновешенного внушаемого парня с уголовными наклонностями. Исследователь спросил Испытуемого Икс: если бы он мог вернуться обратно во времени, то что в своей жизни он хотел бы изменить? – Я часто размышлял над этим вопросом, – ответил испытуемый. – Но в таком случае было бы утрачено все, чему я научился. – Он сделал небольшую паузу. – Чем жарче огонь, тем крепче сталь клинка, – заключил он. – Вы что-нибудь еще хотите добавить? – спросил исследователь. – Нет, – ответил Испытуемый Икс. – Ничего. – Хорошо, спасибо. Видео закончилось. У нас наступил перерыв на обед. Так прошло три дня. К концу этого срока мой скепсис полностью испарился, и я, покоренный открытиями Боба Хейра, сделался его преданным последователем. Думаю, что другие скептики чувствовали то же самое. Боб был очень убедителен. Благодаря ему я получил в свои руки новое оружие – сродни тому, которым обладают герои телесериалов о гениальных сыщиках: способность узнавать психопата по специфическому подбору фраз, построению предложений, по особенностям поведения. Теперь я чувствовал себя совершенно другим человеком, сторонником жесткой линии, больше не ощущал ни малейшего замешательства и смущения, как тогда, когда встречался с Тони и сайентологами в Бродмуре. Теперь я испытывал лишь глубочайшее презрение к тем наивным людям, которые с доверием относились к ловким и коварным психопатам и позволяли им себя обманывать. И среди прочих таких простаков я стал презирать и Нормана Мейлера. В 1977 году Мейлер, только что опубликовавший свою «Песнь палача», начал выступать в защиту одного заключенного из Юты по имени Джек Эббот, осужденного за ограбление банка и убийство. Мейлеру понравились его сочинения. – Мне Джек Эббот нравится за его выдержку и умение писать, – признавался Мейлер, развернувший кампанию с целью убедить Управление исправительных учреждений штата Юта отпустить Эббота на свободу. – Мистер Эббот обладает задатками значительного писателя, который может стать гордостью Америки, – заявил писатель, пообещав в случае условно-досрочного освобождения Эббота найти ему работу в научно-исследовательском учреждении с зарплатой 150 долларов в неделю. Пораженные таким вниманием со стороны известного литератора и несколько растерянные сотрудники Управления исправительных учреждений согласились. Джек Эббот вышел на свободу. И сразу же отправился в Нью-Йорк, чтобы присоединиться к литературной богеме. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Именно в Нью-Йорке жили его защитники. Кроме того, по словам Боба, психопатов притягивают огни больших городов. Громадное их количество можно найти в Нью-Йорке, Лондоне, Лос-Анджелесе. Психолога Дэвида Кука из Центра по изучению насилия в Глазго как-то спросили в парламенте, являются ли психопаты источником проблем в шотландских тюрьмах. – В общем-то нет, – ответил он. – Психопаты в основном сидят в лондонских тюрьмах. Это не случайность, заявил Кук. Несколько месяцев он посвятил выявлению психопатов среди заключенных тюрем из числа уроженцев Шотландии, и большинство тех, кто получил достаточно высокие баллы по опроснику Хейра, жили в Лондоне и там же совершали свои преступления. Психопатами быстро и легко овладевает скука. Им необходимо разнообразие, яркость жизненных впечатлений. И потому они уезжают в крупные города. ... «3: Потребность в стимуляции/быстрая утрата интереса». Кроме того, психопатам часто свойственны иллюзии относительно собственных долговременных планов. Им кажется, что если они отправятся в Лондон, Нью-Йорк или Лос-Анджелес, то достигнут больших успехов, станут кинозвездами, знаменитыми спортсменами и т. п. Однажды сотрудник Боба спросил у одного страдавшего тяжелым ожирением психопата, кем он хочет стать после выхода на свободу, и тот ответил, что мечтает сделаться профессиональным гимнастом. ... «13: Отсутствие реалистических долговременных целей». (Если только это не была шутка, конечно.) Джек Эббот полагал, что в литературных кругах Нью-Йорка его окружат вниманием и заботой – и, как оказалось, не ошибся. Вместе с Мейлером он появился в передаче «С добрым утром, Америка». Его фотографию сделала известный нью-йоркский фотограф и супруга Курта Воннегута Джил Кременц. «Нью-Йорк таймс» опубликовала благодарность Мейлеру за помощь в предоставлении Эбботу условно-досрочного освобождения. Эббот заключил договор с крупнейшим литературным агентом Скоттом Мередитом и стал почетным гостем на торжественном обеде в ресторане в Гринич-Виллидж, где Мейлер, руководство издательства «Рэндом Хаус», Скотт Мередит и другие произносили тосты в его честь. И вот через шесть недель после выхода из тюрьмы в 5.30 утра 18 июля 1981 года Эббот зашел в круглосуточный ресторан на Манхэттене, называвшийся «Бини-Бон». С ним были (как потом сообщалось) «две привлекательные и интеллигентные девушки, с которыми он познакомился на вечеринке». ... «11: Беспорядочное сексуальное поведение». Хотя, по правде говоря, одиннадцатый пункт, возможно, к упомянутой троице и не относится. Невозможно точно узнать, собирались ли они все вместе заниматься сексом, поскольку все должно было очень скоро решительным образом перемениться. Причем самым жутким образом. За барной стойкой в «Бини-Бон» стоял двадцатидвухлетний подающий надежды актер Ричард Адан. Эббот попросил у него разрешения воспользоваться туалетом. Адан ответил, что он предназначен только для сотрудников. Тогда Эббот сказал: «Давай-ка, парень, выйдем на улицу и поговорим как мужчина с мужчиной». Когда они вышли, Эббот вытащил нож и зарезал Адана. После чего ушел, растворившись в ночной темноте. *** – Не понимаю, что произошло, – заявил Скотт Мередит в интервью «Нью-Йорк таймс». – Мы много беседовали с Джеком, и все наши беседы были о будущем. У него было большое будущее. Что произошло, нам объяснил Боб, хотя мы уже и не нуждались в его объяснениях. Джек Эббот являлся классическим психопатом. Он не выносил ни малейших проявлений неуважения к себе. Его самооценка была слишком высока для подобных унижений. И он не мог справляться со своими порывами. – И знаете, что Эббот сказал в полиции об убитом им парне, когда его все-таки поймали? – спросил Хейр. – «Из него бы никогда не вышел хороший актер». – Эти долбаные психологи и психиатры постоянно говорят руководству и полиции, что ты собираешься сделать. Даже Иисус Христос не мог заранее знать, что будут делать его апостолы, – звучал голос еще одного подопечного Боба, заснятого на видео, – Испытуемого Дж. Все хором рассмеялись, потому что теперь мы все прекрасно понимали. Таинственное могущественное знание – как узнавать психопатов и предсказывать их поведение даже в том случае, если они симулируют нормальность, – теперь принадлежало и нам. И мы поняли главное: они безжалостные и бессовестные монстры, способные не задумываясь совершить любое преступление. Сидя на лекции, я размышлял над тем, как смогу распорядиться своими новыми познаниями. По правде говоря, мысли о том, чтобы сделаться великим борцом с преступностью, судебным или тюремным психологом и посвятить все свои силы бескорыстной борьбе за безопасность общества, мне не приходили. Вместо этого я попытался припомнить тех, с кем встречался в жизни, и прикинул, у кого теперь могу выявить психопатические черты. Первым в моем списке стоял критик из «Санди таймс» и «Вэнити фэр» Э. Джилл, который постоянно обрушивался с грубыми нападками на мои документальные телевизионные фильмы и совсем недавно в одной из своих публикаций признался, что во время сафари в Африке убил бабуина. ... «Моя пуля попала обезьяне чуть ниже подмышки. Я вышиб из нее легкие. Мне хотелось почувствовать, что значит – кого-нибудь убить, кого-то совершенно незнакомого. Все это видишь в кино: оружие, тела, и ни тени сомнения или сожаления на челе убийцы. Что же ощущает человек, убивающий кого-то – к примеру, своего близкого родственника?» Э. Джилл, «Санди таймс» от 25 октября 2009 года. ... «8: Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим». Я усмехнулся про себя и вновь все внимание обратил на Боба. В этот момент Хейр как раз говорил, что если его самого проверить по опроснику, то он наберет четыре или пять баллов из возможных сорока. А Тони Бродмур сказал мне, что в трех случаях, когда его пропускали через опросник, он набирал двадцать девять – тридцать баллов. Наши три дня в Западном Уэльсе подходили к концу. В последний день Боб поразил нас всех, неожиданно выведя на экран большую фотографию с крупным планом мужского лица, в которое выстрелили с близкого расстояния. Это произошло сразу же после того, как ему удалось нас слегка убаюкать демонстрацией очаровательных снимков с утками на живописных прудах в летних парках. Здесь же была сплошная запекшаяся кровь и осколки костей. Глаза убитого полностью вылезли из орбит. От носа ничего не осталось. «БОЖЕ!» – пронеслось у меня в голове. Мгновение спустя все мое тело отозвалось на только что полученный шок покалыванием, шумом в голове и слабостью. Подобные ощущения, по словам Хейра, были результатом того, что наши миндалевидные железы и центральная нервная система направляют сигналы о стрессе друг другу. Такое же ощущение возникает у человека, когда его кто-то внезапно пугает – например, прыгает на него в темноте, – или когда мы внезапно осознаем, что совершили нечто ужасное: чувство страха, вины и раскаяние – физические проявления нашей совести. – Именно способности переживать подобные чувства и лишены психопаты, – сказал Боб. Как пояснил Хейр, сейчас практически с полной очевидностью установлено, что именно эта психофизиологическая аномалия находится в основе развития психопатии. – Проведено множество самых разных лабораторных исследований, и полученные результаты можно считать достаточно объективными, – заметил он. – Установлено, что имеют место некие аномалии в том, как в психике данных индивидов происходит обработка эмоционально насыщенной информации. У них возникает некая диссоциация между лингвистическим значением слов и их эмоциональными коннотациями. В сознании психопатов то и другое почему-то не связывается. Неправильно функционируют отдельные части лимбической системы. *** На этом наш курс по выявлению психопатов был закончен. Собрав вещи и направляясь к автомобилю, я сказал одному из участников семинара: – Ведь психопатов, наверное, следует пожалеть. Все их отвратительные особенности – следствие неправильной работы миндалевидных желез. Они же не виноваты в том, что какая-то часть их организма неправильно работает. – С какой стати мы будем их жалеть? – ответил тот. – Они же нас не жалеют. Ко мне подошел Боб Хейр. Он очень торопился. Ему нужно было попасть на поезд из Кардиффа в Хитроу, чтобы успеть на самолет до Ванкувера. Не могу ли я его подбросить?.. Боб увидел случившееся раньше меня. Один из автомобилей перевернулся. Водитель все еще находился на своем месте. Он сидел так, словно ожидал, что кто-нибудь сейчас подойдет и перевернет обратно его машину так, чтобы можно было спокойно продолжить поездку. «Какая же у него выдержка!» – невольно подумал я и тут же понял, что водитель без сознания. Его пассажирка сидела на траве рядом с машиной. Она скрестила ноги, словно задумавшись. Должно быть, женщина вылетела из автомобиля всего несколько мгновений назад. Все это мой взгляд зафиксировал в течение одной секунды. Люди уже начали выбегать из своих авто и собираться у места аварии, поэтому я пошел к своей машине, чувствуя некоторое облегчение от того, что не придется одному решать проблему. И тут же мне в голову пришла неприятная мысль: а нельзя ли мое чувство облегчения в данной ситуации расценить как проявление 8 пункта – «Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим». Я взглянул в зеркало заднего обзора на добрых самаритян, бросившихся к опрокинувшейся машине, и поехал дальше. – Джон, – окликнул меня Боб. – Мм-м?.. – ответил я. – Как вы ведете машину? – А что такое? – Вы петляете по всей дороге. – Неужели?.. Некоторое время мы ехали молча, потом я сказал: – Это из-за аварии. Мне было приятно сознавать, что случившееся и на меня произвело хоть какое-то воздействие. Боб пояснил, что мое состояние вызвано тем, что миндалевидная железа и центральная нервная система посылают друг другу сигналы страха и стресса. – Да, конечно, – согласился я. – Даже чувствую их. Они очень резкие и болезненные. – А ведь миндалевидные железы психопатов, – продолжал Боб, – едва ли как-то отреагировали бы на картину аварии. – Ну, в таком случае я нечто прямо противоположное психопату. Моя миндалевидная железа и центральная нервная система обмениваются слишком большим количеством сигналов. – Сосредоточьтесь, пожалуйста, на дороге, – перебил меня Боб. – Мне ведь захотелось пойти на ваш семинар, – сказал я, – из-за парня по имени Тони. В настоящее время он находится в Бродмуре. Он заявляет, что у него безосновательно диагностируют психопатию, и надеется, что я устрою в СМИ кампанию по его освобождению. Признаться, Тони мне вполне симпатичен. Но сказать с уверенностью, есть у него психопатия или нет, я не могу… Создавалось впечатление, что Хейр меня не слушает, как будто авария заставила его задуматься о чем-то своем. – Мне не стоило ограничивать свои исследования только тюрьмами. Надо было заняться и биржами, – пробормотал он себе под нос. Я взглянул на Боба. – В самом деле? Он кивнул. – Однако вряд ли биржевые психопаты могут оказаться столь же опасными, как психопаты – серийные убийцы, – заметил я. – Серийные убийцы приносят беду в отдельные семьи, – пожал плечами Хейр. – Психопаты в экономике, политике, религии разрушают целые общества и государства. В этом, решительно заявил Боб, и скрывается разгадка вековой тайны человечества, а именно: почему мир настолько несправедлив? Откуда берутся чудовищное экономическое неравенство, варварские войны, повседневная служебная и бытовая жестокость? Ответ один – психопатия. Часть мозга, которая функционирует неправильно. Вы едете на эскалаторе и смотрите на людей, едущих на другом эскалаторе навстречу вам. Если бы вы могли прочитать их мысли, то поняли бы, что все мы разные. Мы вовсе не такие уж хорошие люди, а некоторые из нас вообще психопаты . И именно психопаты виновны в том, что наше общество такое несправедливое и жестокое. Они подобны камням, брошенным в спокойный пруд. Не только Боб полагал, что огромное число психопатов можно обнаружить на самых высоких ступенях общественной лестницы. После того как Эсси Вайдинг впервые упомянула в разговоре со мной об этой теории, я беседовал со многими психологами, и все они в один голос говорили то же самое. Среди них была Марта Стаут из медицинского факультета в Гарварде, автор книги «Ваш сосед – социопат». (У читателя может возникнуть вопрос, какая разница между психопатом и социопатом, и я отвечу: разницы нет. Психологи и психиатры во всем мире склонны использовать разные термины для одного и того же понятия.) Так вот, она сказала мне, что социопаты – повсюду. Вы обедаете, к примеру, в многолюдном ресторане, и вас со всех сторон окружают социопаты. Можете не сомневаться, что их полно и у вас на работе. – Социопаты в целом производят гораздо более приятное впечатление, чем обычные люди, – заметила Марта. – Собственной душевной теплотой они не обладают, но очень хорошо изучили эмоции окружающих и великолепно их имитируют. Они из тех, кому нравится заставлять других людей прыгать, а потом понаблюдать, как они это делают. Многие социопаты вступают в брак только ради того, чтобы выглядеть нормальными, но в семейной жизни демонстрируют откровенное равнодушие и холодность к супругу. – Не знаю, сколько человек прочитает мою книгу, – сказал я. – Может быть, тысяч сто, а это означает, что примерно тысяча из них окажется психопатами. Впрочем, возможно, их будет даже больше, если исходить из того, что психопаты любят читать книги о психопатах. Какую мысль они должны почерпнуть из моей книги? Не мешайте жить другим людям? – Хорошо, если так, – ответила Марта. – Но вряд ли они смогут контролировать свою агрессивность. Ведь они, как правило, думают: «Она лжет, когда говорит, что существует совесть». Или: «Этого несчастного сдерживает совесть. Надо бы научить его быть, как я». – А что, если мою книгу прочитает жена психопата? – спросил я. – Как следует поступить ей? Уйти от него? – Да, – ответила Стаут. – Мне бы хотелось сказать: да, ей лучше уйти от него. Невозможно ранить чувства человека, у которого их нет в принципе. – Она сделала паузу. – Социопаты любят власть. Они любят побеждать. Если у человека отнять любовь и доброту, у него не останется ничего, кроме стремления к победе любой ценой. – Это означает, что основное их количество находится на самом верху общественной пирамиды? – предположил я. – Абсолютно верно, – согласилась Марта. – Чем выше вы поднимаетесь по общественной лестнице, тем большее число социопатов там находите. – Значит, войны, социальная несправедливость, различные формы эксплуатации – результат деятельности ничтожного процента населения на самом верху – людей, страдающих психической патологией? – спросил я. Это было похоже на волновой эффект от книги Петера Нордлунда, но в гигантском масштабе. – Думаю, многое из того, что вы перечислили, действительно связано с психопатией, – ответила Стаут. – Страшно представить, – заметил я, – что девяносто девять процентов человечества даже не подозревает о том, что их судьбой распоряжается жалкая горстка психопатов. – Да, действительно страшно, – согласилась Марта. – И редко кто решается себе это представить. Ведь нам с самого раннего детства внушают, что у каждого человека есть совесть. В конце нашей беседы она обратилась к тебе, читатель, и сказала, что если ты забеспокоился и начал выискивать у себя черты психопата, ты можешь не волноваться. Твое беспокойство означает, что ты не психопат. Практически все профессионалы-психиатры описывают психопатов одинаково: они бесчеловечны, безнравственны, безжалостны, прямо-таки сгусток злобы, нацеленный на то, чтобы нанести наибольший вред обществу. Но распознать психопата может только человек, прошедший специальную диагностическую подготовку. Есть и другой способ – провести обследование на сложном функциональном магнитно-резонансном томографе. Такой возможностью располагает, к примеру, Адам Перкинс. Адам – исследователь в области клинической неврологии в Институте психиатрии в Южном Лондоне. Я посетил его вскоре после своей встречи с Эсси, так как мне стало известно, что он специализируется на тревожных состояниях. Мне захотелось проверить свою теорию по поводу того, что тревожное состояние – это, с психологической и неврологической точек зрения и с точки зрения особенностей функционирования миндалевидной железы, противоположность психопатии. Я представлял свою миндалевидную железу в образе хаббловской фотографии солнечной бури, а миндалевидную железу психопата – в образе хаббловской же фотографии мертвой планеты, типа Плутона. Адам подтвердил мою теорию, а затем, чтобы продемонстрировать ее правильность, подсоединил ко мне какие-то провода и поместил меня в упомянутый томограф, а потом без всякого предупреждения включил ток, сильный удар которым я и получил. – О! – взвыл я. – Очень больно!.. Пожалуйста, уменьшите силу тока. Мне казалось, что электрошок вообще запретили. А какой был уровень? – Третий, – ответил Перкинс. – А самый верхний какой? – Восьмой. Адам провел со мной несколько тестов, чтобы оценить мой уровень тревожности, и все это время я с подозрением посматривал на кнопку включения электрического импульса, иногда у меня даже возникали непроизвольные спазмы. Когда все закончилось, Перкинс, просмотрев электроэнцефалограмму, подтвердил, что мой уровень тревожности заметно выше среднего. Ого, подумал я. Мне было неожиданно приятно услышать, что со мной что-то объективно не в порядке, и я предположил: – Возможно, с моей стороны, со стороны человека с таким высоким уровнем тревожности, было не слишком удачной идеей начать поиск людей с патологическим ее дефицитом. Адам кивнул и заметил, что мне нужно быть осторожным. Психопаты действительно очень опасны. И часто психопатами оказываются именно те люди, на которых мы меньше всего можем подумать. – Работая над диссертацией, – вспомнил он, – я подготовил один личностный опросник и пригласил желающих из студентов принять участие в его апробации. Я развесил объявления; откликнулась одна девушка. Очень молодая, училась на втором курсе. Ей было лет девятнадцать. Она спросила у меня: «Я должна отвечать на вопросы о моем характере?» – «Да», – ответил я. И тогда она заявила: «У меня очень плохой характер. Мне нравится причинять людям боль». Я решил, что она специально меня заводит, и сказал: «Ну что ж, хорошо». И мы начали отвечать на вопросы теста. Когда она смотрела на фотографии расчлененных тел, я по данным сенсоров понял, что от подобных картин она получает удовольствие. Эта девушка сексуально возбуждалась от вида крови и смерти. Все происходило на подсознательном уровне, за какие-то миллисекунды. Она от всего этого получала настоящее удовольствие . Я взглянул на Адама. Ему явно было неприятно вспоминать только что описанный случай. Он был тоже очень тревожным человеком и поэтому, по его словам, посвятил свою жизнь изучению связи между тревожностью и мозгом. – Та студентка сказала мне, что хотела поступить в ВВС Великобритании, потому что только там из всех военных подразделений женщинам разрешают работать с системами вооружений, но ее сразу же раскусили и не взяли. Поэтому в конце концов она поступила на исторический факультет. Ее разновидность психопатии не была связана с характерным манипулятивным мошенничеством. Девушка сообщила мне о своем желании убивать с первой минуты нашего общения, поэтому она вряд ли получила бы высокий балл по шкале ловкости и умения вводить в заблуждение. Но главнейшей сутью психопатии является отсутствие нравственных сдерживающих механизмов. Если у человека отсутствуют такие механизмы и его заводит насилие, очень велик шанс, что из него получится опасный серийный убийца, который не будет испытывать ни малейших угрызений совести. Среди нас есть, конечно, люди, которых заводит мысль о возможности кого-нибудь убить, но имеющиеся у них сдерживающие нравственные механизмы мешают им реализовать свои фантазии, если только они не пьяны, не одурманены наркотиком или не находятся в состоянии аффекта. Мне представляется, что та девушка принадлежала именно к последней категории, поэтому она и попыталась поступить на службу в ВВС – чтобы получить социально приемлемую возможность удовлетворять свою маниакальную потребность убивать. – И как же вы поступили? – спросил я. – Вы позвонили в полицию? – Я оказался в довольно сложном положении, – ответил Перкинс. – Ведь девушка не совершила никаких преступлений. Руки у меня были связаны. В настоящее время не существует законодательных механизмов, которые помогли бы остановить подобных людей. Адам, Боб и Марта полагали, что психопаты привносят с собой хаос. Студентка, которой запретили убивать социально приемлемым способом, заметил Перкинс, вполне может стать одной из тех медсестер, которых называют «ангелами смерти». Ведь ей просто необходимо кого-то убивать. Я подумал, а не приходило ли в голову Адаму и Бобу, что самым логичным решением проблемы психопатий была бы превентивная изоляция психопатов до того, как они совершат какое-либо преступление? – И где же та девушка сейчас? – спросил я. – Может быть, мне удастся с ней встретиться и поговорить? Где-нибудь в многолюдном кафе… – Мне ничего о ней не известно, – ответил Адам. – И я ничем не могу вам помочь. Участники моих экспериментов записываются под номерами, а не под именами. – Помолчав немного, он добавил: – Можно сказать, что она исчезла. Перкинс еще раз напомнил мне, что теперь, когда я стал заниматься проблемой психопатии, мне следует быть особенно осторожным. Я ввязался в крайне опасную игру. Теперь никому нельзя доверять. От психопатов можно ожидать чего угодно. И порой среди них попадаются девятнадцатилетние девушки, изучающие историю в Лондонском университете. – Они повсюду, – подвел итог Адам. – Во всех классах и слоях общества. *** Подъезжая с Бобом Хейром к Кардиффу, я задумался над его теорией о том, что психопатов особенно много среди лидеров экономики и бизнеса, и вспомнил 18 и 12 пункты его опросника. «Склонность к совершению правонарушений в подростковом возрасте» и «Трудности воспитания в детстве». – Если тот или иной политический деятель или руководитель крупной компании в подростковом возрасте привлекался за злостное хулиганство, это же обязательно должно выйти наружу, появиться в прессе – в конце концов, привести карьеру к краху, – заметил я. – О, они найдут массу способов скрыть свое прошлое, – отозвался Боб. – И кстати, воспитательные проблемы в детстве вовсе не обязательно говорят о том, что молодой человек совершает какое-то явное правонарушение. Они могут, например, означать склонность к издевательству над животными. – Хейр немного помолчал. – Но получить доступ к людям такого уровня совсем не просто. С уголовниками гораздо легче. Им нравится общаться с учеными. Это для них хоть какое-то развлечение посреди монотонных тюремных будней. Но что касается лидеров бизнеса, политиков… – Боб взглянул на меня. – Тут речь идет об очень серьезном деле. Настолько серьезном, что оно может полностью перевернуть представления людей о том мире, в котором они живут… Внезапно Тони из Бродмура показался мне далеким и абсолютно незначительным. Боб прав: речь идет о чрезвычайно серьезном деле. И мое стремление ввязаться в него перевешивало все опасения и тревоги, бурлившие у меня в душе. Мне предстояло, вооружившись недавно обретенными способностями выявления психопатов, отправиться в самые верхние коридоры власти. 5 Тото Где-то среди бесконечных равнин между Вудстоком и Олбани в сельской части штата Нью-Йорк расположился зловещего вида особняк в викторианском стиле с обнесенными колючей проволокой бетонными щупальцами, протянувшимися по безлюдным холмам. Здесь находится «Исправительное учреждение Коксэки». Хотя уже была середина мая, лил ледяной дождь. Я шел вдоль периметра страшноватого здания, не зная, что предпринять. Когда я собирался в Бродмур, письма с разрешением пришли за несколько недель до визита, причем с указанием наиболее удобного времени посещения и очень подробным описанием требований к посетителю. Здесь же не было ничего. Никаких объявлений, никакой охраны. По телефону далекий надтреснутый голос произнес без пауз: «даприезжайтевлюбоевремя». Настоящий Дикий Запад с точки зрения правил гостеприимства… И было в этом что-то пугающее, сбивающее с толку и заставляющее ожидать крайне неприятных неожиданностей. Кроме меня, среди всей этой жутковатой пустоты был еще только один человек – женщина, дрожавшая от холода под пластиковым навесом. Я подошел к ней, встал рядом и заметил: – Холодно. – Здесь всегда холодно, – откликнулась она. Спустя некоторое время послышалось дребезжание. Автоматические ворота открылись; мы прошли по внешнему металлическому переходу под пологом из колючей проволоки и очутились в темном вестибюле, заполненном охранниками. – Здравствуйте! – весело приветствовал их я. – Эй, поглядите-ка, кто к нам пришел! – крикнул один из них. – Гарри Поттер. Охранники окружили меня. – Привет, мистер Весельчак, старый мистер Чудесник, – воскликнул кто-то. – Да ладно, вы, шутники! – попытался я отделаться от них. – Чудесно, чудесно, – не унимались охранники. – И с кем же вы прибыли повидаться? – С Эммануэлем Констаном, – ответил я. Услышав это имя, они мгновенно перестали хохотать. – Он же страшный убийца. На его совести сотни людей, – пробормотал один из охранников и с уважением взглянул на меня. – А еще он обедал с Биллом Клинтоном, – добавил другой. – Вы что, с ним знакомы? 1997 год. Эммануэль («Тото») Констан стоит на тротуаре одной довольно длинной улицы в жилой части района Квинс в Нью-Йорке и поглядывает то в одну, то в другую сторону, высматривая меня. Вдали сквозь летнюю дымку и автомобильный смог виднеется панорама Манхэттена, мерцает шпиль Крайслер-билдинг, высятся башни-близнецы, но поблизости нет ни внушительных небоскребов, ни элитарных баров, набитых интеллектуалами, а только приземистые одноэтажные забегаловки с фастфудом и пункты видеопроката. В отличие от обитателей этого района, облаченных в тот жаркий день в майки, шорты и бейсболки, Тото Констан был одет в безупречный светло-серый костюм с шелковым носовым платком в нагрудном кармане. Он был потрясающе элегантен (оглядываясь назад, я нахожу в его элегантности много сходства с тем впечатлением, которое при нашей первой встрече произвел на меня несколько лет спустя Тони в Бродмуре). Я остановил машину и вышел. – Добро пожаловать в Квинс, – сказал он извиняющимся тоном. Было время в начале 1990-х годов, когда Тото Констан владел обширным особняком в стиле ар-деко, с бассейном и фонтанами, в Порт-о-Пренс на Гаити. Он был худощав, красив и харизматичен, и его часто видели разгуливающим по городу с «узи» или «магнумом» 357 калибра. Именно в своем особняке он создал FRAPH – военизированную группировку крайне правого толка, нацеленную на запугивание сторонников изгнанного с Гаити Жана-Бертрана Аристида – президента левых и демократических убеждений. В те годы было не совсем понятно, кто поддерживает Констана и проплачивает его деятельность. По свидетельству правозащитных групп – таких, как Центр по защите конституционных прав, – члены FRAPH, захватывая сторонника Аристида, могли срезать человеку ножом лицо. Когда группа сочувствующих президенту попыталась укрыться в районе трущоб под названием Сите Солей, туда пришли люди Констана с бензином и все сожгли дотла. Несколько подростков попытались выбраться из горящего района. Люди из FRAPH поймали их и загнали обратно в горящие дома. Тогда погибло не менее пятидесяти человек. Имя Констана ассоциировалось со многими кровавыми злодеяниями, совершенными в то время. В апреле 1994 года, к примеру, люди из FRAPH совершили налет на портовый город Работо, еще один оплот сторонников Аристида. Они арестовывали, избивали, расстреливали, топили в открытых сточных канавах всех жителей, которых им удалось захватить, конфисковывали рыбацкие лодки, чтобы расстреливать людей, пытавшихся уплыть от них в море. ... «Представители FRAPH при поддержке Гаитянских вооруженных сил совершали ночные облавы на беднейшие районы Порт-о-Пренса, Гонаив и других городов. В ходе таких облав они врывались в дома в поисках доказательств продемократической деятельности – например, фотографий Аристида. Всех мужчин, проживающих в доме, обычно хватали и подвергали разнообразным пыткам. Многих из них затем просто убивали. Женщины подвергались коллективному насилию, часто на глазах у оставшихся членов семьи. Возраст задокументированных жертв подобных преступлений колеблется от десяти до восьмидесяти лет. По свидетельству очевидцев, сыновей под дулами автоматов заставляли насиловать собственных матерей». Центр в защиту справедливости и гласности. Аристид вернулся к власти в октябре 1994 года, и Тото Констан бежал в Америку, оставив фотографии изуродованных жертв FRAPH на стенах своей резиденции в Порт-о-Пренсе. В Нью-Йорке его арестовали. Власти США объявили о намерении депортировать Тото в Порт-о-Пренс, где он смог бы предстать перед судом по обвинению в преступлениях против человечности. На Гаити все ликовали. В ожидании обещанного суда три женщины выступили с заявлением, что их изнасиловали люди Констана и бросили, приняв за мертвых. Казалось, его судьба была предрешена. Однако у Констана оставался один очень существенный козырь. В ходе интервью, которое Тото дал в своей камере для передачи «60 минут» студии Си-би-эс, он заявил, что готов назвать имена тех, кто его поддерживал, способствовал созданию FRAPH и затем финансировал его самого и его людей. Это были агенты ЦРУ и военной разведки США. – Если они признают меня виновным в тех преступлениях, которые мне приписывают, – сказал он проводившему интервью Эду Брэдли, – то им придется признать виновным в них также и ЦРУ. Не так просто понять, с какой стати ЦРУ решило поддержать антидемократически настроенную банду убийц. Аристид, в прошлом священник, был весьма харизматичным политиком левых взглядов. Возможно, они опасались, что он станет новым Кастро – человеком, который потенциально может угрожать экономическим отношениям США и Гаити. Как бы то ни было, все сразу поняли, что Констан не шутит. Тото намекнул, что если процесс его экстрадиции будет продолжен, он раскроет самые мрачные секреты американской политики на Гаити. Практически сразу же, 14 июня 1996 года, американские власти освободили его из тюрьмы и дали «зеленую карту», позволяющую работать в США. Однако освобождение состоялось на определенных условиях. Договор из пяти страниц, составленный Министерством юстиции США, Констану вручили на выходе из тюрьмы. Договор предусматривал запрет на какие-либо интервью СМИ. Тото обязали сразу же вместе с матерью переехать в Квинс. Он не имел права покидать этот район, за исключением одного часа в неделю, когда должен был являться в Службу иммиграции и натурализации США, расположенную на Манхэттене. Сразу же по завершении процедуры регистрации Констан должен был возвращаться в Квинс. Квинс и стал его тюрьмой. Услышав в конце девяностых историю Тото Констана, я решил взять у него интервью. Мне хотелось узнать, каким образом человек, обладавший такой грандиозной властью и погубивший сотни людей, может приспособиться к обычной жизни на окраине Нью-Йорка, в доме, где его одиночество разделяет одна лишь мать. Теперь, когда он очутился в обыденном мире, не станут ли воспоминания о совершенных им преступлениях пожирать его, как это в свое время произошло с Раскольниковым у Достоевского? Кроме того, в Квинсе обитало довольно многочисленное сообщество эмигрантов, а это означало, что Тото мог встретиться лицом к лицу с кем-то из своих жертв. Я написал ему, не особенно рассчитывая на положительный ответ. Ведь факт интервью означал нарушение одного из пунктов соглашения о его освобождении. Если бы власти узнали о нашей договоренности, Констана могли арестовать, депортировать на Гаити и казнить. Очень многие люди не соглашались давать мне интервью по причинам гораздо менее серьезным, нежели те, которые были у Тото. Многие вежливо отклоняли мою просьбу просто потому, что у них почему-то возникало подозрение, что я хочу представить их слегка сумасшедшими. Тем не менее Тото с радостью согласился встретиться со мной. Я не спрашивал его о причинах согласия, так как был страшно рад такой возможности и, по правде говоря, меня не очень беспокоило, что с ним может случиться в результате нашей встречи. Я отдаю себе отчет, что мое безразличие свидетельствует против меня сразу по трем пунктам: «Неспособность чувствовать угрызения совести, отсутствие чувства вины», «Поверхностные аффекты» и «Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим», однако в свою защиту хочу сказать, что Тото был отъявленным подонком, фактически возглавлявшим банду убийц, и потому его судьба вряд ли может заботить порядочных людей. Тот день в Квинсе был довольно странным и навсегда остался у меня в памяти. Мимо нас проходили какие-то хорошо одетые люди. Время от времени они собирались в углу и что-то обсуждали. Я прислушивался, но ничего не мог расслышать. Возможно, они планировали военный переворот. Я спросил у Тото, как он приспосабливается к обычной жизни, как проводит время, есть ли у него хобби. На лице Констана появилась едва заметная улыбка. – Я вам покажу, – ответил он. Тото провел меня от своего дома по какому-то переулку, потом свернул в другой – и мы очутились в квартале жилых домов. – Уже почти пришли, – сказал он. – Не бойтесь. Мы поднялись по лестнице. Я с опаской огляделся по сторонам. Констан подошел к двери, открыл ее. И мы вошли в комнату. На всех столах, на всех горизонтальных поверхностях стояли пластиковые фигурки, которые можно получить бесплатно в «Макдоналдсе» и «Бургер Кинге»: слонята Дамбо, собаки Гуффи, космические Маппеты, Бэтмены, Неугомонные Детки, Суперкрошки, Люди в Черном, Люки Скайуокеры, Барты Симпсоны, Фреды Флинтстоуны, Джеки Чаны, Баззы Лайтеры и тому подобные персонажи. Мы переглянулись. – Больше всего меня в них восхищает искусство, – сказал Тото. – Вы составляете из них батальоны? – спросил я. – Нет, – ответил он. Наступила пауза. – Пойдемте, – буркнул Констан. Я чувствовал, что он пожалел о своем решении продемонстрировать мне армию пластиковых фигурок. Несколько минут спустя мы уже снова были у него дома и сидели за кухонным столом. Мать Констана суетилась неподалеку, время от времени забегая к нам на кухню. Тото говорил, что когда-нибудь обязательно настанет день, когда народ Гаити призовет его назад и попросит возглавить нацию – «меня на Гаити боготворят», – заметил он, – и когда такой день настанет, Констан, конечно же, исполнит свой долг перед народом. Я спросил его о Сите Солей, Работо и других обвинениях, которые ему предъявляются. – Для подобных обвинений нет никаких, даже самых хлипких оснований, – ответил он. – Даже самых призрачных ! «И только!» – подумал я. – Ложь, которую распространяют обо мне, разбивает мне сердце, – добавил Тото. И тут я услышал странный звук, исходивший от Констана: его тело дрожало. Звук напоминал всхлипывания. Однако это были еще не сами всхлипывания, а то, что им предшествует. Лицо Тото исказилось так, словно он был готов разразиться рыданиями, но имелась какая-то странность, как будто эти рыдания собирался сыграть очень плохой актер. Взрослый человек в шикарном костюме делал передо мной вид, что плачет. Даже если бы он в самом деле совершенно искренне разрыдался в моем присутствии, я бы почувствовал себя крайне неловко, так как мне всегда крайне неприятна любая демонстрация эмоций, но здесь сидел человек, который, вне всякого сомнения, имитировал рыдания, что делало ситуацию одновременно непристойной, в каком-то смысле сюрреалистической и просто отвратительной. Вскоре после этого мы расстались. Тото проводил меня до двери. Он был самим воплощением вежливости: смеялся, тепло пожал мне руку, говорил о том, что мы скоро обязательно встретимся вновь. Подойдя к машине, я обернулся, чтобы еще раз помахать ему на прощание, и, когда я увидел его, меня охватила дрожь – по-видимому, моя миндалевидная железа направила сигнал страха в центральную нервную систему. Лицо Тото полностью переменилось – оно стало холодным, враждебным и подозрительным. Констан пристально всматривался в меня. Но стоило нам встретиться взглядами, как его глаза мгновенно потеплели. Он широко улыбнулся и помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ, сел в машину и уехал. Я так и не подготовил интервью с Тото к публикации. Тото производил впечатление какой-то жуткой внутренней пустоты. Я никак не мог докопаться до его сути. На семинаре в Уэльсе я постоянно вспоминал свою встречу с ним. Тот спектакль с рыданиями, казалось, свидетельствовал о наличии у него пункта 7 (Поверхностные аффекты – «Демонстрации эмоций эффектны, поверхностны, кратковременны и оставляют впечатление спектакля»), а также – и особенно! – пункта 16 («Неспособность принять на себя ответственность за собственные поступки»). Утверждение Тото по поводу того, что жители Гаити его боготворят, заставило меня вспомнить о пункте 2 (Преувеличенное чувство собственной значимости – «Психопат может утверждать, что окружающие уважают его, боятся его, завидуют ему, не любят его и т. п.»). Его уверенность в том, что он когда-нибудь обязательно вернется на Гаити в качестве лидера своего народа, свидетельствовало о наличии пункта 13 («Отсутствие реалистических долговременных целей»). И может быть, именно опросник Боба помог мне найти ответ на вопрос, почему Тото все-таки согласился со мной встретиться, несмотря на все опасности лично для себя: пункт 3 («Потребность в стимуляции/быстрая утрата интереса») и пункт 14 (Импульсивность – «Психопаты не склонны много времени уделять анализу возможных последствий своих поступков»), а также пункт 2 («Преувеличенное чувство собственной значимости»). Возможно, именно пункты 3, 14 и 2 являются главной причиной того, что так много людей соглашаются дать мне интервью. Правда, ни под один из пунктов не подходила коллекция фигурок из «Макдоналдса», но ведь и у психопатов, наверное, могут быть самые странные хобби. А где же Тото может находиться сейчас? Вернувшись из Уэльса, я занялся поисками. И к своему удивлению, обнаружил его в исправительном учреждении Коксэки, где он уже отсидел два года за аферу с закладными, за которую полагается от двенадцати до тридцати семи лет. Ага. Пункт 20 («Разнообразие совершаемых преступлений»). Я написал Констану. Напомнил ему о нашей последней встрече, кратко описал особенности дисфункции миндалевидной железы и спросил, не считает ли он, что перечисленные симптомы имеются и у него. Он ответил мне приглашением нанести ему визит. Я купил билет на самолет. В тот момент как раз началось извержение исландского вулкана. Мне пришлось поменять билет, и я вылетел только через две недели. И вот я здесь, сижу за столом с пометкой «Ряд 2. Стол 6» в практически пустом помещении для посетителей. В Коксэки около тысячи заключенных. Только у четверых из них сегодня были гости. Молодая пара, игравшая в карты; пожилой заключенный в окружении детей и внуков; женщина, которую я встретил под навесом и которая теперь держала руку заключенного, гладила его пальцы, нежно касалась лица; и Тото Констан напротив меня. Его привели сюда пять минут назад, и я был поражен, насколько легко с ним общаться. Он говорил примерно то, что я и ожидал: заявлял о своей невиновности в афере с закладными, о том, что виноват он только в наивности («поверил не тем людям»), выражал изумление гигантским сроком – за подобные аферы другие люди получали пять лет. – Пять лет, я еще понимаю, – говорил он. – Пять лет – ладно, согласен. Но тридцать семь ! Трудно было спорить по поводу того, что полученный им срок представлялся, мягко говоря, не совсем справедливым. И я не мог ему не посочувствовать. Я сказал, немного нервничая, что, если у него диагностируют ту психическую патологию, о которой говорилось в моем письме, он будет считаться психопатом. – Но я не психопат, – возразил Констан. – И все-таки не хотели бы вы более подробно проанализировать этот вопрос со мной? – Да, конечно, – ответил он. – Начинайте. Я понимал, что нам обоим встреча может быть очень полезна. Тото выступал в роли моего подопытного кролика. Я мог испытать на нем свои умения диагностики психопатов, а он получал взамен свободный день за пределами камеры, небольшой отдых от монотонности тюремных будней и возможность съесть несколько гамбургеров, купленных мною в автомате, который стоял в углу комнаты для посетителей. Но чего я хотел добиться? А не смогу ли я, воспользовавшись полученными на курсах Боба знаниями, найти у Констана какие-то черты Тони? Однако у меня имелась и более значимая цель. С именем Тото были связаны страшные преступления, совершенные на Гаити. За три года ему удалось самым кардинальным образом изменить гаитянское общество, направить его развитие в сторону откровенной социальной и культурной деградации, уничтожив при этом тысячи человеческих жизней и исковеркав еще несколько сот тысяч. Верна ли теория Боба Хейра и Марты Стаут? Совершил ли Констан все перечисленное из-за нарушений в нормальном взаимодействии между его миндалевидной железой и центральной нервной системой? Если дело действительно обстояло именно так, значит, упомянутая патология может иметь крайне разрушительные, просто катастрофические последствия. – А почему вы не приехали ко мне в прошлый вторник? – спросил Тото. – Началось извержение вулкана в Исландии. Из-за этого все вылеты отложили, – ответил я. – А-а! – протянул он и кивнул. – Да, понимаю. Ваше письмо меня очень взволновало. – В самом деле? – Сокамерники говорили мне: «К тебе приезжает тот самый парень, написавший книгу, по которой сняли «Безумный спецназ»? Вау!» Ха-ха! Здесь все знают об этом фильме! – Неужели? – Да, нам здесь показывают кино каждую субботу. В прошедшую крутили «Аватар». Фильм меня очень тронул. По-настоящему тронул. Большой народ подчиняет себе малый. А голубые люди очень красивы. По-настоящему красивы. – Вы эмоциональный человек? – спросил я. – Да, конечно, эмоциональный, – кивнул он. – Пару месяцев назад сюда привезли «Безумный спецназ». Большинство заключенных не понимали, о чем там идет речь. Они твердили: «Что это такое?». Но я им все растолковал. «Я встречался с парнем, который написал эту книгу! – сказал я им. – Он настоящий писатель!» Потом вы прислали мне письмо, в котором написали, что хотите снова встретиться со мной. Все так мне завидовали ! – Ну что ж, замечательно. – Когда на прошлой неделе я узнал, что вы приезжаете, то обратил внимание, что прическа у меня ужасная, а время стричься мне еще не пришло, и тогда один из здешних парней предложил пойти в его очередь. Мы поменялись с ним местами в очереди к парикмахеру! А еще один парень разрешил мне надеть свою совсем новую зеленую рубашку! – Господи!.. – воскликнул я. Тото махнул рукой, словно говоря: «Я понимаю, все это звучит глупо». – Единственное развлечение у нас здесь – посещения с воли, – пояснил он. – Они – последнее, что у нас осталось. – Констан умолк на несколько мгновений. – Когда-то я обедал в самых красивых ресторанах мира. Теперь сижу в тюрьме. И на мне постоянно зеленая одежда. «И кто же из нас бесчувственный человек?» – подумал я. Я приехал сюда только для того, чтобы испытать свои недавно приобретенные способности диагностирования психопатов, а этот несчастный парень, чтобы встретить меня, берет взаймы новую рубашку. – Некоторые из здешних ребят не соглашаются принимать посетителей из-за того, что происходит после свидания, – сказал Тото. – А что происходит после свидания? – спросил я. – Обыск с раздеванием, – ответил он. – Боже мой! – воскликнул я. Констан содрогнулся. – Страшно унизительная процедура, – тихо пробормотал он. В это мгновение я поднял глаза. В комнате что-то изменилось. Заключенные и их родственники внезапно насторожились, заметив нечто такое, на что я не обратил внимания. – У него с головой не в порядке, – прошептал Тото. – У кого? – У того парня. Не сводя с меня взгляда, Констан кивнул головой в сторону охранника – человека в белой рубашке, прохаживавшегося по комнате. – Он садист, – сказал Тото. – Когда он входит в комнату, все готовы наложить в штаны. Никому из нас не нужны проблемы. Нам всем хочется только побыстрее вернуться домой. – Он что-нибудь уже сделал? – Нет. Просто сказал женщине, что у нее слишком открытая майка. Вот и все. Я искоса взглянул в ту сторону. Речь шла о женщине, которую я встретил под навесом. Она была явно очень расстроена. – Вот видите… он пугает людей, – пробормотал Тото. – Несколько лет назад, когда мы встретились впервые, произошла одна интересная вещь, – начал я. – В самом конце нашей встречи. Я шел к своему автомобилю, обернулся и увидел, что вы смотрите на меня. Очень внимательно смотрите. И вы примерно так же смотрели и сегодня, когда входили в эту комнату. Вы пристально оглядели все и всех вокруг. – Правильно, умение наблюдать за людьми – одно из моих главных достоинств, – ответил Констан. – Я всегда за всеми наблюдаю. – Зачем? Что вы пытаетесь в них обнаружить? Наступила короткая пауза. Затем Тото тихо произнес: – Мне хочется знать, нравлюсь ли я людям. – Нравитесь ли вы людям?.. – Мне хочется, чтобы люди считали меня настоящим джентльменом. Я хочу нравиться людям. Если я кому-то не нравлюсь, это меня оскорбляет. Для меня важно, чтобы меня любили. Я очень чувствителен к тому, как люди на меня реагируют. И я наблюдаю за ними, чтобы понять, понравился ли я. – Ого! – воскликнул я. – Никогда бы не подумал, что вас до такой степени заботит, нравитесь вы людям или нет. – Заботит. – Удивительно, – пробормотал я. Я начинал сердиться, потому что преодолел такой долгий путь и вот теперь не нахожу в Тото никаких психопатических черт. Он скромен, застенчив, без всякой завышенной самооценки, очень эмоциональный… и вообще – какой-то ничтожный для мужчины столь крупных габаритов. По правде говоря, незадолго до того я стал свидетелем признаний, подтверждавших пункт 11 опросника («Беспорядочное сексуальное поведение»), однако я уже и раньше рассматривал этот пункт как излишне пуританский. – Меня очень любят женщины, – сказал Тото. – У меня всегда было очень много женщин. Наверное, им нравится мое общество. И он скромно пожал плечами. – А сколько у вас детей? – Семеро. – А сколько у них матерей? – Почти столько же! – рассмеялся Констан. – Почему же так много женщин? – Не знаю. – Он действительно был несколько озадачен моим вопросом. – Мне всегда хотелось иметь много женщин. Не знаю, почему. – А отчего не завести себе какую-нибудь одну женщину? – Не знаю. Может быть, все происходит из-за того, что мне хочется, чтобы меня любило как можно больше людей. Поэтому я учусь нравиться людям. Я со всеми всегда соглашаюсь. И они чувствуют себя хорошо рядом со мной, и потому я им нравлюсь. – Но разве это не слабость с вашей стороны? – сказал я. – Ваше отчаянное желание нравиться людям. Разве это не слабость? – О нет! – Тото рассмеялся и как-то слишком энергично погрозил мне пальцем. – Совсем не слабость! – Почему же? – Я скажу вам, почему! – Констан улыбнулся, заговорщически подмигнул мне и произнес: – Если окружающие вас любят, вы можете манипулировать ими и добиваться от них всего, чего захотите! Я заморгал от неожиданности. – Значит, вам не хочется, чтобы люди на самом деле вас любили? – Наверное, нет, – пожал он плечами. – Я вам выдаю свои самые сокровенные секреты, Джон! – Когда вы сказали – «Мне неприятно, когда люди меня не любят», вы не имели в виду, что это задевает ваши чувства. Имелось в виду то, что это задевает ваш статус. – Да-да, именно так. – И как же у вас получается нравиться людям? – А вот, посмотрите, – ответил Тото. Он повернулся к пожилому заключенному, дети и внуки которого только что ушли. – Какое у вас чудесное семейство! – воскликнул Констан, обращаясь к нему. Лицо старика расплылось в широкой благодарной улыбке. – Спасибо! – сказал он. Тото многозначительно улыбнулся мне. – А как насчет сочувствия? – спросил я. – Вы сопереживаете людям? Ведь сочувствие некоторые тоже считают слабостью. – Нет, – решительно ответил Тото. – Я не испытываю никакого сочувствия. – Он дернул головой, словно лошадь, на морду которой села муха. – Таких эмоций у меня не бывает. Вы имеете в виду, жалею ли я людей? – Да. – Нет, я не жалею людей. Нет. – А эмоции? – продолжал я наседать. – Вы ведь уже говорили мне, что являетесь очень эмоциональным человеком. Но сильные эмоции тоже в каком-то смысле, гм… слабость. – А, но ведь всегда можно выбрать ту эмоцию, которая требуется, – ответил Констан. – Вот видите, Джон, я вам раскрываю свои самые сокровенные тайны. – А что вы можете сказать относительно тех трех женщин, которые свидетельствовали против вас в суде? – спросил я. – Вы чувствовали что-нибудь по отношению к ним? Тото процедил со злобой: – Три дамы заявили, что какие-то неизвестные мужчины в масках пытали их, насиловали, а потом бросили умирать и всякое прочее бла-бла-бла. – Он нахмурился. – Они сочли их членами FRAPH только потому, что на них была форма FRAPH. Обо мне ходит слух, что я насиловал ради ощущения власти. – И что же, по их словам, с ними произошло? – А, – отмахнулся он. – Я уже говорил: одна из них сказала, что ее избили, изнасиловали и бросили умирать. Какой-то там «врач», – при слове «врач» Тото сделал пальцами насмешливый жест, изображавший кавычки, – якобы засвидетельствовал, что от кого-то из нападавших она забеременела. Все обвинения в свой адрес он охарактеризовал как лживые, все до одного, и, если я желаю поподробнее узнать о клевете на него, то мне следует подождать до выхода его уже написанных до половины мемуаров под названием «Эхо моего молчания». Я спросил у Тото, нравятся ли ему другие заключенные. Он ответил отрицательно. Ему очень не нравятся те, которые «хнычут и жалуются. И воры тоже. Называйте меня убийцей, но не зовите меня вором. Еще я очень не люблю лентяев. И слабаков. И лжецов. Ненавижу лжецов». Однако Констан заявил, что прекрасно контролирует свое поведение. У него частенько возникает желание вышибить мозги кому-нибудь из собратьев по заключению, но он никогда ничего подобного не делает. К примеру, как вчера в столовой. Один заключенный ел суп и жутко чавкал – «чавк-чавк-чавк». Господи, Джон, как же мне он действовал на нервы. «Чавк. Чавк. Чавк». Мне так захотелось ему двинуть, но потом я подумал: «Нет, подожди. Скоро все кончится». И действительно вскоре он прекратил чавкать». Тото пристально посмотрел на меня. – Я впустую трачу здесь время, Джон. И это самое страшное. Я впустую трачу время. *** Наша трехчасовая встреча закончилась. Когда я выходил, охранники спросили у меня, зачем мне вздумалось навещать Тото Констана, и я ответил: – Мне хотелось выяснить, не психопат ли он. – Не-е, он не психопат, – отозвались двое из них в один голос. – Эй, а вам известно, что он как-то раз обедал с самим Биллом Клинтоном? – сказал третий. – Боюсь, что Тото никогда не обедал с Биллом Клинтоном, – покачал я головой. – И если он вам это сказал, то скорее всего солгал. Охранник промолчал. Возвращаясь в Нью-Йорк, я поздравлял себя с тем, что мне удалось раскусить Тото Констана. Я проявил поистине недюжинные психологические способности. Ключом к его личности стало слово «слабость». Стоило мне его произнести, как у Тото возникла немедленная потребность сразу же продемонстрировать свою силу и твердость. Меня удивляло, насколько легко я поначалу поддался его обаянию. Он разыграл из себя обворожительного скромника, и мне мгновенно захотелось снять с него все подозрения в психопатии. С самого начала в Тото проявилось что-то страшно знакомое – и, следовательно, создававшее впечатление безопасности. Он казался таким незначительным, таким застенчивым, таким забитым, что это очень напомнило мне себя самого. А не мог ли он каким-то образом «отражать» мое «я» и демонстрировать мне меня?.. И не может ли именно это являться основной причиной того, что многие партнеры психопатов сохраняют с ними мучительные взаимоотношения на протяжении столь долгого времени? Боб Хейр говорил, что психопаты – прекрасные имитаторы. Как-то он поведал одному журналисту, как ему пришлось быть консультантом в фильме «Готова на все» с участием Николь Кидман. Она должна была исполнять роль психопатки. – Вот эпизод, который может вам пригодиться, – объяснял ей Боб. – Вы идете по улице, и тут происходит несчастный случай. Автомобиль сбивает ребенка. Вокруг собирается толпа людей. Вы подходите ближе, ребенок лежит на земле, все вокруг залито кровью. Вы замечаете, что немного крови попало вам на обувь, и восклицаете: «О черт!». Затем переводите взгляд на ребенка, смотрите на него с некоторым интересом, но без малейшего ужаса или отвращения. Вам просто интересно. Затем ваш взгляд падает на мать, и она вызывает у вас восторг: ее вопли, плач и все такое прочее. Простояв таким манером несколько минут, вы поворачиваетесь и идете домой. Там заходите в ванную и перед зеркалом пытаетесь сымитировать выражение лица матери. Вот вам классический портрет психопата – того, кто не способен понять чужие эмоции, но вполне осознает, что произошло нечто значительное. Но Тото Констан был также и притягательно загадочен. Нас, как правило, завораживают люди, склонные что-то утаивать, а психопаты всегда этим отличаются – благодаря свойственной им отчужденности. Они, без сомнения, самые загадочные из всех страдающих психическими расстройствами. Поездка из Коксэки в Нью-Йорк через небольшие города и сельские поселения штата была однообразной и потрясающе скучной – словно путешествие по чужой планете в одной из серий «Звездного пути», – и внезапно меня охватил неописуемый ужас. А вдруг Тото разозлится и попросит кого-нибудь из братьев или других родственников расправиться со мной?.. Меня до такой степени парализовал упомянутый страх, что я не мог даже вести машину, поэтому свернул с дороги и заехал в расположенный поблизости «Старбакс». Я вытащил свои заметки – они были написаны тюремным карандашом на бумаге, предоставлявшейся отелем, – и прочел ту часть, в которой Тото признавался мне в своем полном одиночестве, в том, что вся его семья и близкие отвернулись от него. Ну что ж, тогда все в порядке, подумал я. Понимание того, что братья и другие родственники Тото оставили его и, следовательно, вряд ли станут меня выслеживать и мстить, немного успокоило меня. «Наверное, это в каком-то смысле проявление пункта 8 («Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим»), – решил я. – Но в данных обстоятельствах мне наплевать». Я купил «американо», запрыгнул обратно в машину и поехал дальше. Полагаю, в том факте, что руководитель карательного подразделения продемонстрировал высокие результаты по тесту Боба Хейра, нет ничего удивительного. Меня гораздо больше заинтересовала теория Боба о существовании психопатов в мире бизнеса и экономики. Он обвинял психопатов во всех несправедливостях капиталистической системы и считал, что наиболее крайние и жестокие проявления капитализма суть результат нарушения функции миндалевидной железы всего лишь нескольких человек. Он даже написал книгу на эту тему в соавторстве с психологом Полом Бэбьяком – «Змеи в смокингах: когда психопаты приступают к настоящему делу». Специализированные журналы по всему миру опубликовали восторженные рецензии на эту книгу. Вот наиболее типичный отзыв из «Журнала Министерства здравоохранения»: «Все менеджеры и специалисты по персоналу должны прочитать книгу Боба Хейра. Может быть, вы тоже работаете с такой змеей, ползущей вверх по служебной лестнице? Подобных людей можно отыскать прежде всего среди тех ярких, но безжалостных человеческих типажей, которые занимают самые высокие места в деловой сфере». Все эти разговоры о змеях, принимающих человеческий облик, напомнили мне мой собственный репортаж об одном стороннике теории заговоров, Дэвиде Икке, считавшем, что тайными правителями мира являются гигантские ящерицы-вампиры, приносящие в жертву младенцев, способные превращаться в людей и таким способом совершающие чудовищные злодеяния по отношению к человечеству. Меня потрясло, насколько похожи эти две теории, за исключением, пожалуй, только того, что о змеях в смокингах говорят известные – и вполне, на первый взгляд, здравомыслящие – психологи, пользующиеся уважением во всем мире. Впрочем, быть может, теория заговора не так уж несостоятельна? По мере того как я подъезжал к Нью-Йорку, небоскребы его финансового района становились все выше и выше. И я подумал: а нет ли какого-то способа доказать правильность этой теории?.. 6 Ночь живых мертвецов Шубута, штат Миссисипи, – умирающий город. «Дом Гламура Сары» (салон красоты), «Мясная лавка братьев Джоунз», «Бакалея», «Банк Шубуты» – все теперь стоят заколоченные. Витрины других заведений, расположенных рядом, выглядят так жалко, что по ним невозможно определить, что здесь когда-то располагалось. По старенькому игрушечному медвежонку или пластиковому Санта-Клаусу, выглядывающим из-за пыльных стекол, иногда можно догадаться, чем в прошлом занимались их владельцы. И даже «Масонская ложа Шубуты» заросла травой и разваливается. И куда же делась та магическая власть масонов, которой, как им казалось, они обладают? По крайней мере, она их не спасла. Тюрьмы тоже больше нет, ее железные решетки ржавеют и ломаются в каменном здании на задворках Главной улицы рядом с заброшенной баскетбольной площадкой. – Начинаешь по-настоящему понимать, что находишься в депрессивном регионе, когда видишь, что даже тюрьму закрыли, – заметил я. – Депрессивный – самое что ни на есть правильное слово, – отозвался Брэд, местный житель, взявшийся показать мне городок. Гниющие, ломающиеся бревна торчат из стен брошенных домов, напоминая фотографию того разорванного в клочья выстрелом человеческого лица с запекшейся кровью и хрящами среди обрывков кожи, которую демонстрировал нам на своем семинаре Боб Хейр. Но Шубута не совсем опустела. Несколько оставшихся в ней жителей прохаживаются по улицам. Некоторые из них постоянно навеселе. Другие – дряхлые старики. Когда-то Шубута была процветающим местом. – Суета и шум целыми днями! – сказал Брэд. – Сейчас невозможно поверить! Оживленные улицы… Жить здесь было просто чудесно. Я ведь здесь и вырос. Уровень преступности был очень низкий. – Мы любили кататься на велосипедах. И заезжали в такую даль! – добавила подруга Брэда, Либби. – Катались мы и на роликовых коньках. И наши родители никогда за нас не беспокоились. – Все взрослые работали на «Санбиме». Местное предприятие под названием «Санбим» производило тостеры. Очень красивые тостеры в стиле ар-деко. Мы с Брэдом перелезли через кучу мусора и вошли в длинное здание в середине Главной улицы. Двери во многих местах были сорваны с петель. Табличка «Выход» валялась в пыли на земле. Лохмотья того, что, по-видимому, когда-то было красными бархатными шторами, свисали с больших гвоздей, вызывая ассоциации со скотобойней. – Что здесь было раньше? – спросил я Брэда. – Старый кинотеатр, – ответил он. – Я помню его открытие. Мы все ждали этого с нетерпением. Нам так хотелось иметь настоящий кинотеатр! Настоящее развлечение! Но там показали всего один фильм, и кинотеатр закрылся. – И что же был за фильм? – «Ночь живых мертвецов». Наступила пауза. – Очень уместно, – заметил я. Брэд окинул взглядом остатки Главной улицы. – Эл Данлэп не понимал, сколько бед он причинит людям, закрыв свой завод, – сказал он. – В таком маленьком городке, как наш. – И его лицо побагровело от гнева. – Просто оглянитесь вокруг. Старый завод «Санбим» находился в миле от города. Он был очень большим – на его территории поместилось бы пять футбольных полей. В одном помещении триста рабочих занимались производством тостеров. В другом еще триста упаковывали готовую продукцию. Вначале я подумал, что территория завода заброшена, но на самом деле там уже расположился новый бизнес. Работников в нем было отнюдь не шестьсот, как в прежние времена на «Санбиме», а всего пятеро. Пять человек сгрудились на небольшом пространстве посреди необъятной пустоты, окружающей их со всех сторон, и делали абажуры. Их начальника звали Стюарт. Он работал на «Санбиме» до тех пор, пока генеральным директором предприятия не стал Эл Данлэп и не закрыл производство. – Ну что ж, приятно видеть, что здесь еще что-то выпускают, – сказал я. – Мм-м… – промычал Стюарт и нахмурился. Он явно не был уверен, что это надолго. Стюарт вместе со своим другом Биллом и подругой Брэда, Либби, провел меня по пустому предприятию. Они хотели наглядно показать, что происходит, когда «у штурвала процветающего предприятия оказываются безумцы». – Вы имеете в виду Эла Данлэпа? – спросил я. – На «Санбиме» один безумец сменял другого, – отозвался Стюарт. (Так как моя книга посвящена проблеме реального безумия, следует оговориться, что Стюарт и Билл не специалисты и используют слово «безумец» в бытовом смысле.) – Не только Данлэп. Кто был первым безумцем? Бакли? – Да, Бакли, – подтвердил Билл. – У него был охранник невысокого роста, который постоянно таскал за собой пулемет, – вспомнил Стюарт. – И у него была целая эскадрилья самолетов, и табун «роллс-ройсов», и ледяные скульптуры за 10 000 долларов. Они сорили деньгами направо и налево, а ведь компания уже тогда приносила не очень большой доход. (Позже я прочитал, что Роберт Дж. Бакли был смещен с поста генерального директора «Санбима» в 1986 году – после того, как акционеры пожаловались, что несмотря на то, что «Санбим» переживает не лучшие времена, он содержит пять самолетов для себя и своей семьи, купил сыну за счет компании квартиру за миллион долларов и представил компании счет в 100 000 долларов на приобретение вин.) – А кто пришел после Бакли? – спросил я. – Пол Казарян, – ответил Билл. – Это был блестящий человек. Умница! А работник какой! Но… – Билл замолчал. – Я мог бы вам кое-что рассказать о нем, но только в чисто мужской компании. Мы все взглянули на Либби. – Да, конечно, – послушно сказала она. Она отошла от нас и стала прохаживаться по пустынной территории предприятия среди паутины, разбитых окон и вагонеток, в которых теперь не было ничего, кроме пыли. Когда Либби отошла достаточно далеко, Билл продолжил: – Однажды, когда мне никак не удавалось продать наш товар, он заорал на меня: «Отсоси у того парня, но товар продай!» Прямо в присутствии огромного количества людей. Почему он так поступил? Потому что был страшный сквернослов… Билл покраснел. От одного воспоминания об этом происшествии его трясло. По свидетельству Джона Бёрна, автора книги «Пила», в которой подробно описывается судьба корпорации «Санбим», Пол Казарян во время своего пребывания на посту генерального директора компании как-то вылил на ревизора, приехавшего к нему, несколько литров апельсинового сока, а в ходе собраний членов правления стрелял по пустым креслам отсутствовавших членов совета из духового ружья. Тем не менее он заботился о гарантиях занятости и о правах рабочих. Казарян делал все от него зависящее, чтобы компании не приходилось закрывать предприятия. Он вернул рабочие места из Азии и открыл университет для рабочих. Мы жестами пригласили Либби вернуться. Она подошла к нам. – А после Пола Казаряна? – спросил я. – А вот после него и появился Эл Данлэп, – ответил Стюарт. – Завтра встречаюсь с ним, – заметил я. – Еду во Флориду, в Окалу, специально, чтобы увидеть его. – Что? – удивленно переспросил Стюарт, и лицо его потемнело. – Он не в тюрьме? – Отнюдь! Совсем наоборот, – ответил я. – Он проживает в шикарном особняке. Я заметил, как на шее у Стюарта от возмущения вздулись вены. Мы возвратились в кабинет к Стюарту. – Я недавно встречался с психологом по имени Боб Хейр, – начал я. – И он считает, что о руководителе бизнеса можно многое сказать, если задать ему один специфический вопрос. – И что же это за вопрос? – спросил Стюарт. – Если вам продемонстрировать фотографию какого-нибудь преступления… в общем, чего-то по-настоящему страшного – например, фото лица, разорванного взрывом, какова будет ваша реакция? – Я отвернусь, – ответил Стюарт. – Подобное меня испугает. Мне будет жаль того человека и станет страшно за самого себя. – Он сделал паузу. – И что такой ответ говорит обо мне? Я глянул в окно кабинета Стюарта на пол заводского помещения. Зрелище было поистине странное: крошечная группка из пяти рабочих, изготавливающих абажуры для ламп внутри огромного, пустого и жуткого пространства. Я сказал Стюарту, как приятно видеть, что производство здесь не заглохло и даже, возможно, процветает, но истина заключалась в прямо противоположном: дела шли из рук вон плохо. – Ну и что мой ответ говорит обо мне? – снова спросил Стюарт. – Что у вас все в абсолютной норме, – заверил его я. В середине 1990-х годов «Санбим» пребывал в полном хаосе. Из-за расточительства таких директоров, как Роберт Бакли, компания едва держалась на плаву. Совету директоров необходимо было самым решительным образом сократить расходы, поэтому они предложили этот пост совершенно уникальному человеку, которому в отличие от огромного большинства обычных людей нравилось увольнять сотрудников. Его звали Эл Данлэп, и он прославился тем, что закрыл несколько предприятий по поручению «Скотта», старейшего производителя туалетной бумаги в Америке. Рассказывали совершенно невероятные истории о том, как Данлэп ездил с одного предприятия «Скотта» на другое и увольнял людей самыми немыслимыми – иногда комичными, а иногда и жутковатыми – способами. К примеру, в Мобиле, штат Алабама, он спросил одного из сотрудников, сколько времени тот проработал на предприятии. – Тридцать лет! – гордо ответил он. – Что заставило вас работать на одну и ту же компанию в течение целых тридцати лет? – с искренним удивлением в голосе произнес Данлэп. Через несколько недель он закрыл предприятие в Мобиле, уволив всех до единого. «Подлый бизнес», автобиография Данлэпа полна анекдотов об увольнении самых разных людей. Вот, например, один из них: ... «Одна во всех отношениях приятная дама занималась в компании «Скотт» проблемами поддержания гармоничных отношений между сотрудниками высшего звена. Ей платили до неприличия большую зарплату. К черту гармоничные отношения! Эти люди должны рвать друг другу волосы. И я сказал Андерсону [6] , что от нее нужно избавиться… На той же неделе один из адвокатов компании заснул на совещании. В последний раз он отдыхал таким образом, получая зарплату от компании. Через несколько дней он превратился в туманное воспоминание». И тому подобное… Он с таким восторгом увольнял людей, что деловой журнал «Фаст компани» включил его в число генеральных директоров компаний, которые являются потенциальными психопатами. Все остальные упоминавшиеся в той статье директора либо уже умерли, либо находились в тюрьме и потому вряд ли могли подать в суд на издание, но с Данлэпом журнал пошел на риск. В статье говорилось о его неспособности контролировать собственное поведение (первая жена Данлэпа в своем заявлении на развод обвинила его в том, что однажды он угрожал ей ножом, бормоча при этом, что ему давно хочется попробовать на вкус человеческое мясо), об отсутствии способности сопереживать кому бы то ни было (несмотря на то, что Эл постоянно говорил журналистам о том, какие чудесные и заботливые у него родители, он не приехал на похороны ни отца, ни матери). В июле 1996 года, когда совет директоров «Санбима» озвучил имя нового генерального директора, цена на акции взлетела с 12,50 до 18,63 доллара, что стало, по словам неофициального биографа Данлэпа Джона Бёрна, самым крупным скачком в стоимости акций в истории нью-йоркской биржи. Несколько месяцев спустя, в тот день, когда Данлэп сообщил, что половина из двенадцати тысяч сотрудников «Санбима» будет уволена (по сведениям «Нью-Йорк таймс», в процентном отношении это было самое значительное сокращение рабочих мест на предприятии такого рода в истории), стоимость акций вновь подскочила – до 28 долларов. За те несколько головокружительных месяцев цена на акции падала только один раз, 2 декабря 1996 года, когда в «Бизнес уик» было опубликовано сообщение о том, что Данлэп не приехал на похороны своих родителей и, по словам его первой жены, угрожал ей ножом. В тот день цена на акции снизилась на 1,5 %. Это напомнило мне сцену из фильма «Пустоши», где пятнадцатилетняя Холли, которую играет Сисси Спейсек, внезапно осознает, что ее дружок, крутой красавец Кит, перешел грань между юношеским безрассудством и безумием. Она делает попытку вернуться назад, но затем ее монотонный равнодушный голос произносит за кадром: «Я могла бы, конечно, выскочить через заднюю дверь или спрятаться в бойлерной, но вдруг почувствовала, что теперь, что бы ни случилось, на счастье ли, на беду ли, но моя судьба навеки связана с Китом». Примерно так же, как в «Пустошах», взаимоотношения Эла Данлэпа с акционерами вскоре после 2 декабря вернулись на прежние позиции, и в течение года он буйствовал в провинциальной Америке, закрывая предприятия в Шубуте, Бэй-Спрингс и Лореле, штат Миссисипи, в Куквилле, штат Теннесси, в Парагулде, штат Арканзас, в Кушатте, штат Луизиана, и так далее, превращая небольшие города американского Юга в города-призраки. С закрытием очередного предприятия цена на акции «Санбима» взлетала, а к весне 1998 года достигла невероятной суммы в 51 доллар. По неожиданному совпадению Боб Хейр также упоминает о фильме «Пустоши» в своем важнейшем труде по психопатиям «Без совести»: ... «Если Кит – воплощенное представление создателя фильма о том, что такое психопат, то Холли – психопат реальный, говорящая маска, человек, имитирующий глубокие чувства, но не испытывающий их. Голос Холли звучит монотонно, а рассказ ее полон фраз, непосредственно заимствованных из глянцевых журналов, в которых девушкам объясняют, какие эмоции они должны переживать. Персонаж Спейсек – блестящий пример того, что значит «знать слова, но не слышать музыки». Все закончилось для Данлэпа весной 1998 года, когда Комитет по ценным бумагам и биржам США начал расследование на основании заявлений о том, что Данлэп организовал в «Санбиме» грандиозное мошенничество с бухгалтерскими документами. 60 миллионов долларов из 189 миллионов дохода компании за 1997 год, как говорилось в упомянутых заявлениях, существовали только на бумаге в виде приписок в бухгалтерской отчетности. Данлэп отрицал все обвинения. Он потребовал – и получил – от «Санбима» громадное выходное пособие вдобавок к тем 100 миллионам долларов, которые за двадцать месяцев заработал в компании «Скотт». В те – «доэнроновские» – времена еще не возник специфический, характерный для нашего времени аппетит к доведению до конца судебных дел такой сложности, каким было дело Данлэпа, и потому все закончилось в 2002 году, когда Данлэп согласился выплатить 18,5 миллиона долларов, чтобы удовлетворить все предъявлявшиеся ему претензии. Кроме того, он заключил с Комитетом по ценным бумагам и биржам США соглашение, согласно которому обязывался больше никогда не занимать руководящих постов в каких-либо компаниях. Перед тем как отправиться в Шубуту, я задал несколько вопросов Джону Бёрну, биографу Данлэпа: – А как прошло его детство? Остались ли какие-либо воспоминания о странностях в его поведении в те времена? Возникали ли у него проблемы с полицией? Была ли у него склонность к издевательствам над животными? – Я заезжал в его школу, но, кажется, ни с кем из одноклассников не беседовал, – ответил он. – По крайней мере, не припомню. – Вот как… – пробормотал я. – Я знаю, что в детстве Данлэп увлекался боксом, – добавил Джон. – Гм?.. – Да, и он что-то говорил о том, как ему нравилось бить своих соперников. – В самом деле? – воскликнул я. – А его сестра как-то упомянула о том, что он бросал дротики в ее кукол. – Неужели?! И я записал у себя в блокноте: «Бросал дротики в кукол сестры, получал удовольствие, избивая людей». – Какое впечатление Данлэп произвел на вас при встрече? – спросил я. – А я с ним не встречался, – ответил Джон. – Он не согласился со мной встретиться. Возникла короткая пауза. – А вот я с ним встречаюсь, – сказал я. – Вот как?.. – переспросил Джон с изумлением и завистью в голосе. – Да, – подтвердил я, – встречаюсь. Первая странность, которая бросается в глаза, когда вы идете по обширным, идеально ухоженным лужайкам к роскошному особняку Эла Данлэпа во Флориде – а живет он в десяти часах езды от Шубуты, – это необычайно большое число скульптур хищных зверей со свирепым оскалом. Они здесь повсюду – каменные львы и пантеры с обнаженными клыками, орлы, расправляющие крылья, ястребы с добычей в когтях и тому подобное – на подходе к особняку, вокруг озера, в спортивном зале, рядом с бассейном, во многих комнатах. Кроме каменных скульптур, здесь масса хрустальных львов, львов из оникса, металлических львов, металлических пантер, картин с изображением львов и скульптурных имитаций человеческих черепов. В своем репортерском блокноте я записал: «Похоже на армию пластиковых фигурок у Тото Констана, но гораздо больше по размеру, цене и ощущению зла, которое от них исходит». – Львы, – говорил Эл Данлэп – загорелый, явно в хорошей форме, устроив мне экскурсию по дому. На нем была обычная ветровка и свободные брюки. Время от времени Эл поблескивал ослепительно белыми зубами. – Львы. Ягуары. Львы. Всегда хищники. Хищники. Хищники. Хищники. Я испытываю глубочайшее уважение к хищникам, я преклоняюсь перед ними. И не жалею ни о чем из того, что сделал. «Пункт 5: Хитрость/склонность к манипулированию, – записал я у себя блокноте. – Из его заявлений можно сделать вывод, что мир для него состоит из «хищников и жертв». Он считает, что было бы глупо не воспользоваться слабостями окружающих». – И золото тоже, – заметил я. – Здесь у вас много золота. В доме висел портрет Данлэпа, на котором он был изображен сидящим на золотом троне, в золотом галстуке, с золотыми доспехами у дверей и золотым распятием на каминной полке. – Золото сияет, – отозвался Эл. – Акулы. Он указал на скульптуру, изображавшую четырех акул, окруживших земной шар. – Я преклоняюсь перед хищниками, – продолжал он. – Их сила помогает вам преуспеть в жизни. Вон там – соколы. А там – аллигаторы. Аллигаторы. Еще аллигаторы. Тигры. – Создается впечатление, словно здесь побывали Мидас с королевой Нарнии, – заметил я, – а королева Нарнии пролетала над каким-то особенно страшным зоопарком, обратила всех его обитателей в камень и затем перенесла их сюда. – Что вы говорите? – переспросил Эл. – Ничего, – отозвался я. – Нет-нет, – настаивал он, – повторите, пожалуйста, то, что вы только что сказали. Он окинул меня ледяным взором своих голубых глаз, от которого мне чуть не сделалось дурно. – Бессмысленный набор слов, – ответил я. – Я попытался пошутить, но вместо шутки получилась глупость. – Ах, вот как, – протянул Эл. – Давайте я покажу вам окрестности. Вы предпочли бы прогуляться или сыграть в гольф? – Думаю, лучше прогуляться. Мы прошли мимо нескольких экстравагантных картин, писанных маслом, с изображением его любимых немецких овчарок. В тот знаменитый семинедельный период в середине девяностых годов, когда Данлэп уволил 11 200 работников «Скотта», он потребовал от руководства компании, чтобы она оплатила ему два номера «люкс» в отеле «Четыре сезона» в Филадельфии, один для него и его жены Джуди, а второй – для двух его собак. У Данлэпа от первого брака есть сын Трой, но в доме нигде нет даже его фотографий, зато масса изображений немецких овчарок и громадных портретов самого Эла и Джуди в полный рост и в золотых рамах. На портретах оба выглядят серьезно и величественно. Мы прогулялись по лужайкам. Я заметил Джуди, которая стояла у озера рядом с каменной скульптурой, изображавшей милого ребенка со спутанными волосами. На ней был тренировочный костюм персикового цвета, и она так же, как и Эл, была блондинкой. Джуди просто стояла и смотрела на озеро, не двигаясь. – Как-то вы посетили одно предприятие, – сказал я, обращаясь к Элу, – и там осведомились у сотрудника, сколько времени он проработал на одном месте. Тот ответил: «Тридцать лет». И тогда вы спросили: «Что заставило вас работать на одну и ту же компанию в течение целых тридцати лет?» Для него это было предметом гордости, а для вас – явно негативной характеристикой. – Конечно, негативной, – ответил Данлэп. – И вот почему. Если вы остаетесь где-то надолго, то превращаетесь в обыкновенного хранителя старья, в смотрителя заброшенного музея. А жизнь не должна быть похожа на карусель, она должна походить на «русские горки». «Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим», – записал я в своем дневнике и перевернул чистую страницу. – Может быть, выпьем холодного чая? – предложил Эл. По пути на кухню я обратил внимание на стихотворение в рамочке у него на столе. Оно было выписано особым каллиграфическим почерком. Вот несколько строк из него: Нелегко чего-то Добиться в жизни, Но если вы хотите, Чтобы вас любили, Заведите собаку. – Шон подарил мне на день рождения, – прокомментировал Эл. Шон – это Шон Торнтон, на протяжении довольно длительного времени работающий телохранителем у Данлэпа. – Если вы хотите иметь настоящего друга, заведите собаку, – сказал Эл. – У нас всегда их было две. Я склонен во всем делать двойные ставки! Я рассмеялся, хотя и знал, что он далеко не в первый раз использует данное выражение. Оно, к примеру, есть в предисловии к его автобиографии «Подлый бизнес»: «Если хотите иметь друга, заведите собаку. Но я не желал рисковать и потому завел сразу двух». В «Пиле», неофициальной биографии Данлэпа, Джон Бёрн описывает случай, имевший место в 1997 году, когда Эл пригласил к себе домой враждебно настроенного к нему финансового аналитика Эндрю Шора. «Я так люблю собак, – сказал Данлэп, протягивая Шору фотографии (своих немецких овчарок). – Знаете, если вам хочется иметь друга, заведите собаку. Чтобы подстраховаться, я завел сразу двух». Шор уже читал эту фразу в одной из множества статей о Данлэпе. Тем не менее он сделал вид, что ему смешно. ... Я записал в своем блокноте: «Болтливость/внешнее обаяние. Всегда держит наготове какую-нибудь остроумную реплику – однако, как правило, малоинформативную». (Нечто подобное говорит в фильме 1987 года «Уолл-стрит» герой Майкла Дугласа: «Если вам нужен друг, заведите собаку. Здесь самая настоящая окопная война». Поначалу я подумал, что сценаристы фильма взяли эту фразу у Эла Данлэпа, но вскоре обнаружил, что он не единственная «крупная шишка» политики и бизнеса, склонная блеснуть упомянутым афоризмом. «Вам нужен друг в Вашингтоне? Заведите собаку», – как-то во времена своего президентства сказал Гарри Трумэн. По крайней мере, именно так его цитируют авторы биографической пьесы 1975 года «Отделай их, Гарри!». «В нашем деле с годами набираешься опыта: если хочешь иметь друга, заведи собаку», – заметил в середине восьмидесятых годов крупный организатор фармацевтического бизнеса Карл Икан. А в начале 1990-х годов Дебора Норвиль, ведущая передачи «Внутреннее издание» на Си-би-эс, заявила: «Если вам хочется, чтобы вас любили, заведите собаку. Люди, с которыми вы работаете, не могут быть вашими друзьями».) Мы все собрались на кухне: Эл, Джуди и телохранитель Шон. Я откашлялся и заговорил: – Если помните, в своем электронном письме я писал, что, возможно, ваша миндалевидная железа не направляет в центральную нервную систему необходимых сигналов страха, и именно поэтому вы достигли такого успеха в жизни и всегда отличались интересом к хищникам? – Да, помню, – ответил Эл. – Весьма интересная теория. Чем-то напоминает «Звездный путь». Вы идете нехожеными тропами. Почему некоторые люди потрясающе успешны в жизни, а другие не добиваются вообще ничего? У ребят, с которыми я учился в школе, была масса преимуществ передо мной, но они ничего в жизни не достигли. Почему? В чем разница между нами? Ведь какая-то разница определенно есть! Вопрос, которым люди задавались на протяжении многих поколений. И потому, когда вы упомянули про железу – как она там называется, – я подумал: «Гм-м. Очень интересно. С парнем обязательно надо встретиться и побеседовать». – Но должен сказать вам, что некоторые психологи полагают, что если упомянутая часть вашего мозга не работает как надо, вы можете стать… – Мм-м… – пробурчал он. – Опасным, – едва слышно пробормотал я. Внезапно меня охватило страшное волнение. Конечно, я уже задавал вопрос, не психопаты ли они, двоим людям – Тони и Тото, – и мне бы следовало привыкнуть к подобной ситуации. Однако в данном случае положение было несколько иным. Я находился в особняке Данлэпа, а не в тюрьме с максимальным уровнем охраны и не в психиатрической лечебнице. – Извините, – сказал он. – Не расслышал. – Опасным, – тихо повторил я. Короткая пауза. – В каком смысле? – спросил Эл тоже вполголоса. – Вы можете стать… – Я перевел дыхание. – Психопатом. Эл, Джуди и Шон уставились на меня. И довольно долго не сводили взгляда с моего лица. Только тогда я понял, куда угодил. Они как будто спрашивали: приятель, а в здравом ли ты уме? Понимаешь ли ты, что делаешь? Ведь я не дипломированный врач и не ученый. И уж если быть совсем честным с самим собой, и не детектив. Я проклинал Боба Хейра. Конечно, он вовсе не подталкивал меня к таким авантюрам, но я бы никогда и не занялся ничем подобным, если бы не встретил его. Знакомство с его опросником вселило в меня ложную уверенность, что я могу свободно разгуливать по стране психопатов. А мне следовало бы прислушаться к предостережениям Адама Перкинса. Я не детектив, не психолог, и у меня самого показатели по «DSM-IV» в ходе самодиагностики были отнюдь не блестящими. Все трое выглядели глубоко оскорбленными и разочарованными. Эл пригласил меня к себе домой, и я волей обстоятельств был вынужден задать ему вопрос, не является ли он психопатом. Конечно, ничего противозаконного в том, чтобы быть психопатом, нет, но подобный вопрос может чрезвычайно оскорбить того, кому он задан. – У меня здесь есть список личностных черт, которые свойственны личностям с признаками психопатии, – заметил я, хлопнув по карману. – Кто, черт побери, составляет подобные списки? – буквально взревел Эл. – Назовите их имена! Клянусь, я наверняка никогда о них не слышал! И тут я почувствовал, что могу повернуть ситуацию так, чтобы всю вину за мою оплошность принял отсутствующий Боб. – Боб Хейр, – сказал я. И еще раз очень четко повторил его имя: – Боб Хейр. – Я никогда о нем не слышал! – воскликнул Данлэп, и глаза его торжествующе заблестели. – Тоже никогда ничего о нем слышала! – подтвердила Джуди. – Он психолог, – пояснил я и тяжело вздохнул, чтобы показать: мое мнение о психологах в целом совпадает с мнением Эла. Данлэп указал на позолоченный застекленный шкаф, в котором были расставлены его фотографии с Генри Киссинджером, Дональдом Трампом, принцем Чарльзом, Рональдом Рейганом, Керри Пакером, лордом Ротшильдом, Рашем Лимбо и Джебом Бушем. Этим жестом он как будто говорил: «Вот люди, о которых я слышал!» – Ну, так что же ваш список?.. – спросил Эл. Внезапно в его глазах появилась заинтересованность. – Давайте. Давайте посмотрим. – Хорошо, – ответил я и вытащил опросник из кармана. – Вы уверены, что он вам будет интересен? – Да, конечно, давайте посмотрим… – Хорошо. Пункт первый. Внешнее обаяние. – Совершенно верно! Я весьма обаятелен! – ответил Эл. – Абсолютно обворожителен! Все трое, Эл, Джуди и Шин, рассмеялись, тем самым сняв напряжение. – Сильно выраженное чувство собственной значимости? – назвал я второй пункт опросника. Элу было трудно отрицать наличие названной черты, так как он стоял под гигантским собственным портретом. «Пункт 2: Преувеличенное чувство собственной значимости, – еще раньше записал я в блокнот. – Его невероятный эгоцентризм и преувеличенная оценка собственных способностей поразительны, если припомнить некоторые факты биографии Данлэпа». Откровенно говоря, по дороге к Элу я завернул в Университет штата Флорида, расположенный в Талахасси, чтобы посмотреть на центр студенческого успеха имени Данлэпа. Здание, на строительство которого Эл пожертвовал десять миллионов, без сомнения, являло собой внушительный памятник Данлэпам и их немецким овчаркам. В вестибюле имелось громадное полотно с изображением Данлэпов – Джуди в леопардовой блузке, Эл – в золотом галстуке. Рядом, разумеется, собаки. Здесь же висела бронзовая дощечка с изображением Эла и Джуди. Нажав кнопку, можно было прослушать запись выступления Эла о значении лидерства. (Суть его речи сводилась к тому, что настоящих лидеров не осталось, и если Америка хочет выжить, ей необходимо как можно скорее воспитать несколько динамичных руководителей.) Я попросил Келли, менеджера здания, провести для меня небольшую экскурсию по центру. – Нам очень приятно, что Данлэпы решили пожертвовать свои деньги на поощрение развития гражданского духа и лидерства у студентов Университета Флориды, а также на создание центра истории карьеры его выпускников, – сразу же сообщила мне Келли. – Эл не относится к числу людей, известных своей щедростью, – заметил я. – У вас не возникло вопроса, чем вызван подобный шаг с его стороны? – Могу лишь выразить ему признательность за те добрые дела, которые нам удалось совершить благодаря его пожертвованиям, – ответила Келли. – Слышал, будто он собирает скульптурные изображения хищников, – произнес я. – Орлов, аллигаторов, акул, медведей. Мне данное увлечение представляется несколько странным. Данлэп когда-нибудь говорил вам об этом? – У нас не было случая побеседовать с ним на упомянутую вами тему, – сказала девушка, и по ее взгляду чувствовалось, с каким удовольствием она тут же на месте убила бы меня. – Мы беседовали о возможности встретиться здесь и о перспективах нашего университета. – Эл говорит, что суть жизни – в победе, – продолжал напирать я. – Что вы думаете по этому поводу? – Мы очень рады тому, что мистер Данлэп решил пожертвовать деньги именно Университету штата Флорида. Здание, в котором мы находимся, прекрасно приспособлено для занятий. Он решил предоставить нам такую возможность, и мы ему очень и очень благодарны, – ответила Келли. – Большое спасибо, – сказал я. – Спасибо вам ! – отозвалась она, поспешно удаляясь. – Сильно выраженное чувство собственной значимости? – назвал я второй пункт опросника, обращаясь к Элу. – Абсолютно верно. Без вопросов, – ответил Эл. – Если ты сам в себя не веришь, кто сможет в тебя поверить? Ты просто обязан верить в себя. – А нет ли у вас какого-нибудь другого списка, в котором перечислены положительные с достойными характеристики? – неприязненно спросила Джуди. – Ну… – протянул я. Все на мгновение замолчали. – Потребность в стимуляции/быстрая утрата интереса?.. – Да, конечно, – ответил Эл. – Я очень подвержен скуке. Мне постоянно надо чем-то заниматься. Да-да, это ко мне вполне относится. Не люблю расслабляться. Мой мозг работает всю ночь. – Склонность к манипулированию? – спросил я. – Мне кажется, точнее данную черту можно было бы охарактеризовать как стремление к лидерству , – уточнил Данлэп. – Да, именно так. Полагаю, ее следует назвать стремлением к лидерству ! – У вас не вызывает раздражения мой список? – спросил я. – Нет, ничуть, – отозвался он. Так продолжалось наше утро с Элом Данлэпом, которому удавалось ловко переиначивать типичные психопатические черты в характеристики настоящего лидера. Импульсивность оказалась «просто синонимом способности к быстрому анализу ситуации. Некоторые люди недели тратят на то, чтобы взвесить все «за» и «против». А я? Мне хватает десяти минут. И если «за» перевешивают «против», я без колебаний иду вперед! «Поверхностные аффекты» избавляют вас от «пустых и никчемных эмоций». Отсутствие угрызений совести освобождает вас от лишнего груза для продвижения вперед и достижения больших высот. Бессмысленно топить себя в печали и сомнениях!» – Себя необходимо оценивать в конце дня, – подвел итог Эл. – Нужно задаваться вопросом: уважаю ли я самого себя? И если да, то превосходно! Значит, я хорошо прожил день. – Вы удовлетворены собой? – спросил я. – Абсолютно! – ответил он. – В высшей степени! Когда я оглядываюсь на собственную жизнь, возникает ощущение, что я смотрю фильм о человеке, достигшем очень многого. Черт побери! Разве не так? Я действительно достиг очень многого и всегда поступал по-своему. – А как насчет отношений с вашей первой женой? – спросил я. – Я… – Эл нахмурился и испытующе взглянул на меня. – Я тогда был в Вест-Пойнте. Понимаете, когда из плейбоя превращаешься… – его лицо еще больше помрачнело, – …в молодого женатого лейтенанта на отдаленной военной базе. В таком возрасте это очень тяжелый переход… – Голос его сорвался. – Значит, вы воспринимали свою жену как того, кто удерживает вас в прошлом? – спросил я. Данлэп пожал плечами и опустил глаза. – Меня направили на базу, где размещались ядерные ракеты, – сказал он. – Вы представляете, что значит иметь дело с ядерным оружием? И я был там как раз во время кубинского кризиса. Трудно вообразить работу серьезнее. Ты по-настоящему чувствуешь свою ответственность. Из-за малейшей ошибки может пострадать огромное количество людей. И разве подобное состояние может не отразиться на семейной жизни? Конечно, отразится – так или иначе. Эл говорил о том периоде во времена кубинского кризиса, когда он бросил собственную жену, беременную на пятом месяце, дома одну без еды и без денег, и ей в отчаянии пришлось искать помощи у своих матери и сестры. – О! – вспомнил я. – Еще одно. Если вы видите фотографию с места какого-либо происшествия, нечто по-настоящему ужасное и отвратительное, например, человеческое лицо, разорванное взрывом, как вы реагируете? Вызывает ли оно у вас ужас? Эл отрицательно покачал головой. – Нет, – ответил он. – Пожалуй, я просто начинаю размышлять над ситуацией. – В самом деле? – переспросил я. – Вам становится интересно? Захватывает? Как задача, которую нужно решить? – Да, интересно, – кивнул Данлэп. – Конечно же, я не восклицаю: «Вот черт, какой кошмар!» У меня голове тут же возникает вопрос: «Что здесь произошло? Почему это произошло?». – И вы не ощущаете никакого физического дискомфорта в результате шока от рассматривания подобного изображения? Эл снова отрицательно покачал головой. Я наклонился вперед, внимательно всматриваясь в него поверх очков. Он поспешно поправился: – Ну, разумеется, я начинаю размышлять над тем, что здесь произошло и что нужно сделать, чтобы подобного не происходило впредь. – Что нужно сделать, чтобы подобного не происходило впредь?.. – переспросил я. – Нельзя быть настоящим лидером и сжиматься от страха при любых проявлениях зла, – сказал Эл. – Ему нужно смело смотреть в лицо. – Он помолчал. – Как можно определить лидера? Лидер – это человек, который поднимается над толпой и достигает своих целей. Ведь так? Перед моим отъездом мы успели пообедать. Данлэп пребывал в очень хорошем настроении, что было крайне странно для человека, которого только что проверяли на наличие психопатических черт. На отвороте пиджака у него был приколот значок в виде маленького золотого топорика. За обедом Эл рассказывал смешные истории о том, как он увольнял самых разных людей. По сути, все истории были одинаковы: некий сотрудник не отличался особым трудолюбием, и Данлэп без особых усилий увольнял его, присовокупив к своему решительному деянию какое-нибудь остроумное саркастическое замечание. К примеру, как-то один любивший посибаритствовать чиновник «Санбима» упомянул в разговоре, что недавно приобрел потрясающий спортивный автомобиль. – Великолепно! – откликнулся Эл. – По крайней мере, теперь у вас будет спортивная машина… взамен работы. Джуди громко смеялась над подобными анекдотами, хотя, несомненно, слышала их уже не один раз, и я вдруг понял, каким приобретением является человек, получающий удовольствие от увольнения сотрудников. Меня провели в телевизионную комнату и показали выступление Эла в Университете Флориды. В конце просмотра Джуди начала громко аплодировать. Она, без сомнения, восхищалась своим мужем, восхищалась его серьезным отношением к жизни, его почти дарвинистской способностью к борьбе за существование. И я подумал, какому же типу женщин должен нравиться такой мужчина. – Расскажите о годах, проведенных в «Санбиме»… – начал было я. Эл тут же прервал меня: – «Санбим» не сработал. – Он пожал плечами. – «Санбим» вообще крошечная сноска на страницах моей карьеры. Ее нельзя отнести к крупным корпорациям. Спрос на ее продукцию всегда был крайне неустойчив. Электроприборы… Меня мало волнует ее судьба. С точки зрения судеб мира какой-то там «Санбим» не имеет никакого значения. И на этом он решительно поставил точку в вопросе о «Санбиме». Мы беседовали об «отсутствии сочувствия». Эл сказал, что очень сочувствует «людям, которые стремятся чего-то достичь в жизни», но в их число, к несчастью, не входят его сын Трой и его сестра Дениза. ... «Отношения с Денизой прервались навсегда в январе 1994 года, когда она позвонила брату и сообщила, что у ее дочери Кэролайн, тогда учившейся на первом курсе колледжа, диагностировали лейкемию. – Могу ли я надеяться на твою помощь, если понадобится? – спросила Дениза у Эла. – Нет, – коротко ответил он». Джон Э. Бёрн, «Бизнес уик», 2 декабря 1996 года. – Я много лет не общался с сестрой, – признался Данлэп. – В старших классах школы я был в числе лучших, был отличным спортсменом. А потом поступил в Вест-Пойнт. А ей это не понравилось! Я ее не понимаю. Если бы у меня был брат или старшая сестра, я бы очень гордился. Говорил бы: «Вау! Хочу быть похожим на брата!» А ее отношение было прямо противоположным. «Посмотрите, что ему досталось». Но я ведь заслужил! Отношения Эла с Троем были столь же напряженными. – Я много раз пытался ему помогать. – Данлэп пожал плечами. – Пытался. Честно вам говорю, пытался. Но ничего не получилось. И потом он сделал такие заявления в прессе… ... «Услышав об увольнении отца (из «Санбима»), Трой Данлэп захихикал. – Я обхохотался, – признался он. – Рад, что он наконец-то по-настоящему вляпался. Единственная сестра Данлэпа Дениза узнала об этом от своей подруги в Нью-Джерси. Ее реакция: «Он получил то, что заслужил». «Бизнес уик», 1998 год Я сделал несколько заметок у себя в блокноте, а затем перевернул чистую страницу, чтобы они случайно не заметили, что я написал. «Отсутствие угрызений совести должно быть великим счастьем, если единственное, что у вас осталось, – воспоминания». – Это же вопрос превосходства, – крикнул Эл Данлэп с другого конца комнаты. – Все хотят добиться превосходства над окружающими. С того момента, когда ты добиваешься определенного уровня успеха, про тебя обязательно начинают говорить всякие гадости. И ты думаешь: «Минутку, до того, как я сюда забрался, никому до меня не было дела». Ведь так? – Да, так, – согласился я. – Плюньте на них на всех, – сказал Эл. – Они просто завидуют. А сами делайте то, что считаете нужным. Понимаете? Я бросил взгляд на портрет маслом и записал на следующей странице: «Написать что-нибудь о Нарциссе, о нравственной пустоте, которую пытаются заполнить, набивая особняк, слишком большой для двоих, гигантскими изображениями самих себя». Я мысленно улыбнулся, радуясь точности и глубине найденных определений. – Вы ведь меня понимаете? – воскликнул Данлэп. – Вы ведь достигли определенного успеха. Вы похожи на меня. Когда человек достигает определенного уровня, завистливые люди ополчаются на него. Правильно? Они начинают лгать. Пытаются свалить его. Вы сделали то, что должны были сделать, чтобы достичь того, чего хотели. Мы с вами похожи. «Кроме того, написать что-нибудь о королеве Нарнии», – занес я в блокнот. Так случилось, что акционеры и члены советов директоров предприятий по производству тостеров в девяностые годы в конце концов оценили по достоинству все плюсы и минусы назначения на должность генерального директора человека, обладающего качествами, которые, по мнению Боба Хейра, характеризуют типичного психопата. Боб Хейр остановился на ночь в гостинице «Хилтон» в аэропорту «Хитроу». Он прислал мне электронное письмо с вопросом, как прошла встреча с Элом Данлэпом. Я ответил, что смогу поделиться с ним впечатлениями только при личной встрече. Мы встретились в баре отеля. По словам Боба, его востребованность росла с каждым днем – после того, как было опубликовано крупное исследование «Корпоративная психопатия», написанное им в соавторстве с другими учеными. В книге обсуждалось обследование 203 крупных деятелей бизнеса по опроснику Хейра. Среди них были генеральные директора компаний, руководители подразделений, супервизоры». Результаты оказались следующими: при том, что большинство респондентов не проявили себя как психопаты, «у 3,9 % коэффициент психопатии достигал по меньшей мере тридцати баллов, что является чрезвычайно высоким показателем даже для обитателей тюрем. Он в четыре-пять раз превосходит средний показатель по общей выборке». Боб пояснил, что не существует точных эмпирических данных насчет того, каков процент психопатов среди населения в целом, но имеется вполне компетентное мнение, что их чуть меньше одного процента. Таким образом, исходя из проведенного исследования, можно сделать вывод, что среди крупных чиновников и деятелей бизнеса шанс отыскать психопата в четыре-пять раз выше, чем среди простых людей, пытающихся кое-как прокормить свою семью. За бокалом красного вина я рассказал Бобу о своем визите к Данлэпу, подробно описав, как Эл признавался в наличии у него массы психопатических черт, однако при этом рассматривал их как в высшей степени полезные для бизнеса. Боб кивал, подобное его не удивляло. – Психопаты, как правило, говорят, что мир состоит из хищников и жертв, – прокомментировал он мои слова. – И их восприятие мира нужно принимать как факт. – Странно, что вы упомянули хищников, – заметил я. – Как вы думаете, чем заполнен дом Эла? – Орлами, – ответил Боб. – Медведями… – Совершенно верно! – воскликнул я. – Пантерами. Тиграми. Целый зоопарк. Не чучела. Скульптуры. А откуда вам известно? – У меня бывают прозрения, – ответил он, приложив палец к голове. – Я ученый, но у меня бывают прозрения. Я нахмурился. – Однако Эл сказал мне, что плакал, когда умерла его собака. – Вот как? – Да, как раз в тот момент, когда мы беседовали о поверхностном аффекте. Он заявил, что не может допустить, чтобы его сковывали какие-то пустые эмоции. Но тут я обратил внимание на картину с изображением Брита, его собаки, и Данлэп признался, что все глаза выплакал после ее смерти. По его словам, он рыдал не переставая, а это значит, что он не может быть психопатом. Я вдруг почувствовал, что говорю извиняющимся тоном, как будто в том, что Эл может и не быть психопатом, виноват именно я – будто я занимался кастингом и подыскал для роли крайне неудачную кандидатуру. – О, такое бывает очень часто, – отозвался Боб. – В самом деле? – воскликнул я, обрадовавшись. – Собаки – ваша собственность, – пояснил Боб. – Собаки – если они у вас по-настоящему хорошие – очень преданны хозяину. Словно рабы. Они выполняют все по первому вашему приказу. Поэтому Эл и выплакал все глаза, когда умерла его собака. Как вы думаете, поступил бы он так, если бы сдохла его кошка? – Не думаю, что у него есть кошка, – проговорил я задумчиво. – Данлэп мог рыдать ночи напролет, если бы ему, к примеру, сильно повредили автомобиль, – продолжал Боб. – Имей он «феррари» или «порше» – впрочем, вполне возможно, что они у него и есть, – и кто-то поцарапал бы их или оставил вмятину, Эл, вероятно, обезумел бы от гнева, и я не удивился бы, если бы он даже попытался убить виновника. Поэтому – да, очень часто случается, что психопат плачет, когда умирает его собака, и это производит еще более жуткое впечатление, когда он же оказывается абсолютно безучастным к смерти собственной дочери. Я хотел было возразить, что у Эла Данлэпа нет дочери, но Боб продолжил: – Когда умирала моя дочь, я готов был умереть вместе с ней. Она умирала от рассеянного склероза. Я множество раз пытался вообразить, что она испытывает, и повторял своей жене: «Ты не представляешь, каким преимуществом перед нами в подобных случаях обладают психопаты». Психопат в такой ситуации посмотрит на свою дочь и скажет: «Вот уж на самом деле не повезло», а затем пойдет заниматься каким-нибудь любимым делом – играть и… Голос Боба сорвался. Мы заказали кофе. – В случае с психопатами, занимающими крупные посты в бизнесе, было бы заблуждением воспринимать их как невротиков, – снова заговорил Хейр. – Гораздо правильнее рассматривать их, исходя из теории Дарвина. Данный феномен становится ясным в эволюционной перспективе. Главная их задача – передать пул генов следующему поколению. Конечно, никто из них сознательно не ставит перед собой такой цели. Никто не думает: «Я должен пойти и обрюхатить как можно больше женщин», но именно этого требуют гены. И каков результат? Они стремятся привлечь женщин. Они очень любят женщин. Поэтому им нужно научиться обманывать. Научиться манипулировать, мошенничать, лгать, быть всегда настороже и браться за дело, как только ситуация становится благоприятной. – Но, – возразил я, снова нахмурившись, – к Элу Данлэпу подобное не подходит. Он состоит в браке вот уже сорок один год. Нет никаких сведений о супружеских изменах. Ничего такого. Он всегда был верным супругом. Многие журналисты пытались раскопать что-нибудь в этом роде, но… – Не имеет значения, – перебил меня Боб. – Мы ведь говорим об общем принципе. Существует масса исключений. Что происходит за пределами их дома? Знаете? Имеете хоть какое-то представление? – Гм, – промычал я. – А как вы думаете, его жене известно все, что происходит за пределами их дома? – спросил Боб. – Многие серийные убийцы имеют прочные семьи, состоят в браке по тридцать лет. И их жены не имеют ни малейшего представления о том, что происходит вне их семейного гнездышка. Я сидел тихонько, как школьник, в сияющем чистотой минималистском нью-йоркском офисе немыслимо богатого финансиста – человека, согласившегося беседовать со мной лишь при условии, что я сохраню в тайне его имя, – и наблюдал, как он просматривает мой веб-сайт и читает описания предыдущих интервью. В самой известной из написанных мною книг, «Безумный спецназ», говорится о солдатах войск специального назначения, которые считают, что могут проходить сквозь стены и убивать коз взглядом. А в моей книге «Они: приключения с экстремистами» героями являются сторонники теории заговора, утверждающие, что миром правят гигантские кровососущие рептилии-педофилы из другого измерения, способные принимать человеческий облик. – Ого! – воскликнул он, изумленно покачав головой. – Мне кажется, я совсем не тот человек, с которым вам будет интересно беседовать. Я, наверное, произведу на вас впечатление самого скучного собеседника из всех, у кого вам когда-либо приходилось брать интервью. Финансист взмахнул рукой, как бы демонстрируя, что в его кабинете нет ничего странного и необычного. Впрочем, в его кабинете вообще почти ничего не было. Немногочисленные столы и кресла находились там с единственной целью – показать всем свою невероятную дороговизну. Хозяин кабинета, которого я назову Джеком, в свое время внимательно следил за делом Эла Данлэпа. Он был свидетелем того, как один из совладельцев компании, миллиардер-финансист и филантроп Майкл Прайс (занимает пятьсот шестьдесят второе место среди богатейших людей мира с состоянием в 1,4 миллиарда долларов) проталкивал Данлэпа на должность генерального директора, а так как репутация Эла, что называется, бежала впереди него, то все прекрасно понимали, что будет означать подобное назначение. – Я возражал против сокращений рабочих мест, – заявил Джек. – Вы когда-нибудь видели, что происходит, когда закрывается крупное предприятие? – Я ездил в Шубуту. – Я много раз бывал в таких местах, – сказал Джек. – Останавливался в маленьких гостиницах. Посещал школы. Учебные центры, промышленные зоны. Ездить туда – истинное удовольствие. А потом быть свидетелем того, как на Уолл-стрит аплодируют их разрушению… – Голос Джека сорвался. – Стоит заглянуть в любой аналитический доклад того времени, и все сразу же станет ясно – причем любому, кто знаком с ситуацией… – Что вы имеете в виду под «аналитическим докладом»? – спросил я. – Аналитические доклады, – пояснил Джек, – составляются хеджевыми фондами, пенсионными фондами и инвестиционными банками, которые советуют своим клиентам, в какие компании можно инвестировать. Кто-нибудь с Уолл-стрит или кто-то еще, кто пишет подобные доклады, устраивает восторженную шумиху по поводу сокращений рабочих мест в городках типа Шубуты. Если бы у вас была возможность взглянуть на аналитические писульки того времени, вы были бы потрясены комментариями. – Какими, например? – Циничной радостью по поводу того, что он делал. У вас бы создалось впечатление, что в нашем мире все сошли с ума. – Полагаю, те аналитические доклады, о которых вы говорите, уже занесены песками времени. Безвозвратно, – заметил я. – Возможно, что-то и удастся откопать, – сказал Джек. – Знаете, это было похоже на то, что происходило когда-то в Колизее. Как будто громадная толпа вокруг науськивала его. Поэтому не так-то легко ответить на вопрос, кто же главный виновник. Тот, кто непосредственно проводит сокращения, или аналитики, которые его поощряют? Или самые разные фонды, включая пенсионный, которые заинтересованы в подобной деятельности? – Все, о чем мы говорим, произошло двенадцать лет назад, – заметил я. – А сейчас что-нибудь изменилось? – Ничего! – решительно ответил Джек. – Ни в малейшей степени! И не только в США. Ситуация абсолютно одинакова повсюду. По всему миру. Прошло несколько недель, и Джек выполнил свое обещание – он где-то откопал и прислал мне «аналитический доклад». Он писал, что уверен, что высылаемый доклад произведет на меня огромное впечатление своей жестокостью и цинизмом. Источником доклада был «Голдман сакс», а датировался он 19 сентября 1996 года. Документ гласил: ... «Мы подтверждаем нашу оценку рекомендаций по покупке акций SOC («Санбим»), основанную на ожидаемой перестройке компании, при условии реализации всех необходимых мероприятий Элом Данлэпом в должности генерального директора.» Джек подчеркнул двойной чертой слова в следующей части, продемонстрировать, насколько шокирующим было содержание этого документа: чтобы ... «Наши оценки прибыли на акцию не отражают ожидаемую реструктуризацию SOC и остаются неизменными при 25 центах на 1996 г. и 90 центах на 1997 г.» И наконец, подчеркнуто и обведено с восклицательным знаком: ... «P/E on Nxt FY: 27.5X». «P/E on Nxt FY: 27.5X» – по словам Джека, самая жестокая строчка во всем документе. Я же в ней, естественно, ничего не понял. Когда вижу подобные записи, у меня возникает ощущение, что мой мозг отключается. Но так как в данном случае передо мной была тайная формула немыслимой жестокости, уравнение, которое привело к гибели Шубуты, я попросил профессиональных финансистов расшифровать ее для меня. «P/E, – написал мне Пол Дж. Зак из Центра нейроэкономических исследований в Клермонте, Калифорния, – средняя цена фондов, деленная на ожидаемый размер доходов следующего года. Увеличение в P/E означает, что можно ожидать более быстрого роста цены акционерных фондов по сравнению с увеличением доходов, а это, в свою очередь, значит, что инвесторы ожидали значительного роста доходов на протяжении нескольких следующих лет в результате предпринятых драконовских мер, и что, по их мнению, биржевая цена акций должна будет отражать упомянутые более высокие доходы в течение ряда лет в будущем». «Для компании, производящей дешевое оборудование, – сообщил мне в электронном письме Джон Э. Бёрн из «Бизнес уик», – это очень большой P/E. Аналитик полагает, что если Данлэпу удастся как-то резко снизить накладные и прочие расходы, доходы поднимутся на недосягаемую высоту, а инвесторы, которые вовремя сделают вложения, получат баснословную прибыль». «Суть произошедшего в том, – писал Пол Дж. Зак, – что некая авторитетная инвестиционная компания полагала, будто большинство инвесторов с радостью воспримут массовые увольнения на “Санбиме”. Абсолютно бессовестный взгляд на проблему потери людьми работы. Единственным плюсом можно считать то, что все последовавшие данному совету остались с носом, когда год спустя цены на акции поехали вниз». Глядя на фразеологию аналитического доклада, скучную, безликую и непонятную для подобных мне непосвященных, я подумал: «Если у вас есть стремление стать злодеем, первое, что вы должны сделать – это научиться быть непонятным. Ни в коем случае не ведите себя, подобно Блофельду – не ходите вызывающе в монокле. Мы, журналисты, обожаем писать о людях эксцентричных. И страшно не любим – о непонятных и скучных. Они портят нам репутацию: чем скучнее интервьюируемый, тем скучнее интервью. Если вы хотите обрести истинное могущество, несущее зло, и уйти от любой ответственности за него, научитесь быть скучными». 7 Правильная разновидность безумия Это произошло через неделю после моего возвращения из Флориды. Я сидел в баре на севере Лондона с другом, режиссером-документалистом Адамом Кертисом, и весьма эмоционально пересказывал ему историю Эла Данлэпа с добавлением описания безумной коллекции скульптур хищников и гигантских портретов Эла. – А как Элен относится к твоему новому хобби? – спросил он. Элен – это моя жена. – О, ей нравится, – ответил я. – Обычно, как тебе известно, ее раздражают мои увлечения, но не на сей раз. Более того, я научил ее пользоваться опросником Боба Хейра, и она установила, что многие из наших знакомых – психопаты. Да, кстати, мне думается, что статья Э. Джилла об убийстве бабуинов обнаруживает… – я сделал паузу, а затем продолжил мрачным тоном: – …психопатические черты. Я назвал ему парочку наших общих знакомых, которых мы теперь считали психопатами. Кертис был явно расстроен. – Сколько времени ты потратил на то, чтобы добраться до дома Эла Данлэпа? – спросил Адам. Я пожал плечами. – Часов десять на самолете. Плюс кружным путем на автомобиле до Шубуты, Миссисипи, и это заняло у меня еще пятнадцать или шестнадцать часов. – Значит, ты проехал в общей сложности несколько тысяч миль, чтобы описать патологические черты личности Эла Данлэпа, – заключил Адам. – Да, – подумав, согласился я. Потом несколько мгновений испытующе смотрел на Кертиса и с вызовом повторил: – Да! – Ты похож на средневекового монаха, – прокомментировал Адам. – Пытаешься соткать гобелен из человеческого безумия. Берешь немножко сумасшествия оттуда, немножко отсюда – и сшиваешь все вместе. – Нет, ты не прав, – возразил я. Почему Кертис критикует мой журналистский стиль, подвергая сомнению весь проект? «Адам любит ко всему придираться, – подумал я. – Его хлебом не корми, дай поспорить. Если он начнет подвергать критике мой проект, на который и так уже потрачено много времени и сил, я просто не стану его слушать, потому что он известный критикан. Да, именно так. Если Адам начнет придираться, я просто не стану слушать». (Пункт 16: «Неспособность принять на себя ответственность за собственные поступки – У него обычно есть масса оправданий своему поведению, включая различные способы рационализации и перекладывания вины на других».) – Мы все этим занимаемся, – продолжал Адам. – Все журналисты. Мы создаем истории из обрывков. Ездим по миру, понуждаемые непонятно чем, сидим в домах у людей с блокнотами в руках и ждем… сокровищ . А сокровища, как правило, оказываются безумием, крайними, предельными проявлениями личности данного человека: иррациональной ненавистью, страхом, паранойей, нарциссизмом – тем, что в «Справочнике психиатра» характеризуется как симптомы тяжелых психических расстройств. Мы этому посвятили свою жизнь и сознаем: то, чем мы занимаемся, странно и ненормально, но о таких вещах не принято упоминать вслух. Забудь о психопатах среди чиновников высшего ранга. И ответь мне на вопрос: что твои исследования говорят о состоянии нашей собственной психики? Я взглянул на Адама и нахмурился. В глубине души, хотя мне страшно не хотелось в этом признаваться, я понимал, что он прав. За последний год – или около того – я объехал множество разных мест – Гётеборг, Бродмур, штат Нью-Йорк, Флориду, Миссисипи, – ведомый стремлением вырвать с корнем безумие. Я вспомнил время, проведенное с Элом Данлэпом, и то чувство легкого разочарования, которое я испытывал всякий раз, когда он говорил вполне разумные вещи. К примеру, перед обедом был один очень интересный момент, когда я спросил его относительно пунктов 12 и 18 – « Трудности воспитания в детстве» и « Склонность к совершению правонарушений в подростковом возрасте» . – Множество впоследствии вполне успешных людей бунтовали против учителей и родителей! – решил я немного смягчить впечатление от своего вопроса. – В этом нет ничего плохого! Однако ответ Эла был для меня неожиданностью: – Нет, я был очень серьезным и ответственным ребенком. И очень целеустремленным. Я был послушным мальчиком, в школе я всегда стремился быть среди лучших. И всегда упорно трудился. А на труд, на учебу уходит много энергии. И совсем не остается сил и времени на хулиганство. – У вас никогда не было проблем с законом? – спросил я. – Никогда, – ответил Данлэп. – Не забывайте, меня приняли в Вест-Пойнт! Послушайте, вся эта болтовня о психопатиях – абсолютная чушь. Вы никогда не добьетесь успеха, если у вас здесь, – он указал себе на голову, – нет определенных контролирующих механизмов . Никогда! Как вам без них удастся закончить школу? Как вам удастся успешно справиться со своей первой, а потом и второй работой, когда происходит ваше профессиональное становление? Он говорил весьма убедительно, с его логикой трудно было спорить, что меня чрезвычайно расстроило. Кроме того, Эл заявил, что не считает себя лжецом («Если я считаю тебя придурком, я тебе прямо скажу, что ты придурок»), что никогда не вел паразитического образа жизни («Свой хлеб я всегда зарабатывал собственными руками»), и что при всем своем неприятии «пустых эмоций» «правильные эмоции» он, тем не менее, испытывает. Более того, пожертвование в десять миллионов долларов Университету Флориды можно было рассматривать как нарциссистский жест – однако, бесспорно, жест благородный. И со своей женой он на самом деле прожил сорок один год. Никаких сведений о внебрачных связях Данлэпа не существовало. Таким образом, он получал ноль по пунктам 17 и 11: «Множество кратковременных брачных союзов» и «Беспорядочное сексуальное поведение». Конечно, даже самый отъявленный психопат может иметь «нули» по отдельным пунктам опросника Боба. Меня же подхлестывали моя собственная странная журналистская одержимость и энтузиазм новоиспеченного «ловца психопатов», и мне хотелось видеть психопатические симптомы во всех проявлениях личности Эла Данлэпа. Я размышлял над словами Адама: «Мы все этим занимаемся. Мы ждем… сокровищ. А сокровища, как правило, оказываются безумием». Мы оба исходили из того, что журналисты занимаются этим, движимые профессиональным инстинктом. У нас у всех есть внутреннее представление о том, в чем состоят характеристики хорошего интервью, и мы меньше всего задумываемся, проявляются ли данные характеристики в каких-то клинических симптомах психических расстройств. Но я внезапно задался совершенно иным вопросом: а что, если кто-то из нас, журналистов, пойдет противоположным путем? Что, если кто-то из нас догадается, что люди, страдающие некоторыми психическими расстройствами, являются идеальным объектом для интервью, и разработает эффективные скрытые методы их выявления в духе методов Боба Хейра? Поэтому в течение нескольких следующих дней я занимался тем, что опрашивал своих знакомых – редакторов, ответственных за подбор участников ток-шоу, телевизионных продюсеров. И вот благодаря этим своим изысканиям я и познакомился с Шарлоттой Скотт. Шарлотта живет в старом, очень милом, идиллического вида низеньком домике в графстве Кент. В уголке комнаты мирно посапывает ее двухмесячный малыш. В настоящее время она находится в отпуске по уходу за ребенком, но со своей работой на телевидении Шарлотта покончила еще раньше. Она решительно настроена никогда больше туда не возвращаться. Когда-то Скотт, по ее словам, была идеалисткой. Она мечтала заниматься журналистскими расследованиями, но потом обстоятельства сложились так, что она оказалась на британском шопинговом канале <bid-up.tv> в качестве ассистента режиссера. «Моя блистательная карьера», – со вздохом говорит Скотт. Однако через какое-то время Шарлотта совершила значительный скачок вверх, от рекламы к мейнстриму, и стала заниматься подбором участников для телепрограмм, в которых члены больших семей, погрязшие в дрязгах и проблемах, орут друг на друга на глазах у студийной аудитории. Старые друзья иронизировали по поводу ее карьерного восхождения, но она считала их снобами. Скотт занималась журналистикой для простых людей. Да и, как бы то ни было, в ее шоу поднимались острые социальные вопросы. Наркотики. Инцест. Супружеская неверность. Трансгендерные проблемы. И тому подобное. Она начала больше общаться с коллегами по профессии, нежели со своими старыми университетскими друзьями. – И в чем состояла ваша работа? – спросил я. – У нас была горячая линия, – пояснила Шарлотта. – Члены семей, находившиеся в сложном положении и желавшие появиться на телеэкране, звонили на нее. Я должна была периодически звонить им в течение нескольких недель, даже в том случае, если они передумали и решили не выступать в нашей передаче. Шоу должно было состояться любой ценой. Конечно, многие должности связаны с постоянными звонками клиентам. И подобная работа всегда имеет разрушительные последствия для психики того, кто ею занимается, однако назвать ее необычной или какой-то исключительной нельзя. – Честно говоря, это было ужасно, – призналась Шарлотта. – После университета… Поначалу трагические подробности человеческих жизней, которые она вынуждена была выслушивать, подавляли и психологически изматывали ее. Но чтобы стать хорошим исследователем, необходимо научиться быть жестким и сосредоточенным, и Скотт нашла способы отстраняться от несчастий потенциальных участников передач. – Мы стали смеяться над ними, – сказала Шарлотта. – Целыми днями. Только так и можно было выдержать. Потом вечерами мы шли в бар и там продолжали надрывать животы от хохота. – И какие же шутки вы отпускали на их счет? – спросил я. – Если у них имелись дефекты речи, это становилось настоящей находкой, – ответила она. – Мы транслировали их речь через громкоговорители, собирались вокруг и дико хохотали. И, как и следовало ожидать, Шарлотта очень скоро начала «ощущать стену отчуждения между собой и человеком на противоположном конце провода». Конечно, очень многим людям приходится избавляться от излишне гуманного отношения к своим клиентам, находить способы уменьшать эмпатию, степень сочувствия и даже отделываться от угрызений совести: в противном случае они будут просто не способны достаточно эффективно выполнять свою работу. Возможно, именно по этой причине среди студентов-медиков распространена странная «шалость» – бросание друг в друга частями человеческого трупа. Однако по-настоящему успешной Шарлотту сделала одна находка. Как-то еще в самом начале карьеры Скотт осенило, что самыми интересными участниками ее передач являются те, кого можно было назвать хоть в каком-то смысле немного сумасшедшими. И однажды она поняла, что существует гениальный в своей простоте способ выявлять таких людей. Ее метод был гораздо более прост, нежели опросник Боба Хейра, но для достижения цели не менее эффективен. – Я спрашивала, какие лекарства они принимают. Они давали мне список. Затем я заходила на медицинские сайты и выясняла, при каких заболеваниях применяют эти медикаменты, после чего оценивала, подходит ли мера их безумия для участия в нашей передаче или они слишком безумны для нее. – То есть в меру ли они безумны? – Да, именно так, – подтвердила Шарлотта. – А что означало – слишком безумный? – спросил я. – Шизофрения, – ответила Шарлотта. – Шизофрения была под полным запретом. Так же, как и психозы. Если человек проходил лечение литием от психозов, мы опасались приглашать его на передачу. Тут имелась вероятность непредсказуемых последствий: он вполне мог после участия в передаче, вернувшись домой, покончить с собой. – Шарлотта помолчала. – Хотя… если сюжет намечался по-настоящему чудовищный – под «чудовищным» я подразумеваю некий крупный семейный скандал, на котором можно построить действительно будоражащее шоу, – мы воздерживались от приглашения только в случае слишком явного безумия. – А что означало « в меру безумный »? – спросил я. – Прием прозака, – ответила Шарлотта. – Прозак – универсальное лекарство. Человек расстроен, подавлен. Спрашиваю: «Чем вы расстроены?» – «Я расстроена тем, что мой муж обманывает меня, поэтому я пошла к врачу и он прописал мне прозак». Великолепно! Я понимаю, что у нее не катастрофическая форма депрессии, но достаточная для того, чтобы пойти к врачу, и что она предельно взвинчена и обозлена. – А вы чувствовали разочарование в тех случаях, когда обнаруживали, что ваши вероятные клиенты вообще не принимают лекарств? – спросил я. – И если они их не принимали, не означало ли это, что они недостаточно безумны, чтобы быть интересными? – Именно так, – подтвердила Шарлотта. – Идеальным для нас было, если они принимали что-то вроде прозака. Если же они не принимали ничего вообще, то можно было сделать вывод, что они недостаточно безумны. Такова была тайная уловка Шарлотты. Она призналась, что не переставала задаваться вопросом, почему некоторые разновидности безумия «лучше» других. – Я на интуитивном уровне чувствовала, «из кого» может получиться хорошая передача. Собственно, мы все чувствовали. «Большой брат». «Икс-фактор». «Американский идол». «Обмен женами»… «Обмен женами» – самая отвратительная из всех, потому что приходится копаться в семейной грязи, вовлекая в это дело детей . Режиссеры проводят со всякого рода свихнувшимися людьми примерно три недели, отбирают те реплики, которые представляются им вполне сумасшедшими, и отбрасывают то, что, с их точки зрения, недостаточно безумно. Конечно, история телевизионных реалити-шоу усеяна трупами тех, у кого была «неудобная форма» безумия. Возьмите, к примеру, особенно печальную историю женщины из Техаса по имени Келли Макги. Ее сестра Дилиз должна была принимать участие в конкурсе «Полная трансформация» на канале Эй-би-си. Дилиз была обладательницей крайне непривлекательной внешности: кривые зубы, слегка деформированная челюсть и ряд других недостатков. Тем не менее ее окружало тактичное и заботливое семейство, в том числе ее сестра Келли, которая всегда говорила ей, что она хорошенькая. Но в глубине души Дилиз прекрасно понимала, что никакая она не хорошенькая, и поэтому решила подать заявку на участие в передаче «Полная трансформация», надеясь на исполнение обещания, которое давали создатели программы: из «гадкого утенка» сделать принцессу, «полностью преобразив ее жизнь и судьбу – так, как это когда-то случилось с Золушкой». Подобные трансформации проводились каждую неделю. К неописуемой радости Дилиз, ее выбрали в качестве участницы передачи, и все семейство вылетело в Лос-Анджелес для хирургической операции и записи программы. В каждом таком шоу есть обязательная часть, где семейство дурнушки перед камерой подробно рассказывает о том, какой уродливой она была раньше. Цель состоит в том, чтобы сделать трансформацию более впечатляющей и эмоциональной. Мы видим радостные и потрясенные взгляды родственников, которых когда-то печалило уродство их Золушки и которые теперь потрясены произошедшей с ней переменой и ее красотой. Домой все возвращаются счастливые и преисполненные уверенности в будущем. Но с семейством Дилиз возникли проблемы. Они настолько привыкли к тактичному отношению к ней, что никак не могли выжать из себя грубых замечаний на ее счет. С ними пришлось проводить специальную репетицию. Через какое-то время родственники признали: да, Дилиз уродлива. «Я никак не могла поверить, что мой сын женится на подобном чучеле», – сказала свекровь. Келли также убедили признаться, что ей было неприятно жить рядом с такой уродливой сестрой. Все ребята смеялись над ней и унижали ее. И т. д., и т. п. Дилиз находилась в соседней комнате и видела все происходящее на мониторе. Она была буквально потрясена. Однако, как бы то ни было, женщину ожидало преображение в духе Золушки. И она должна была стать красавицей. Через несколько часов – как раз перед тем, как Дилиз уже должна была лечь под нож хирурга, – к ней зашел продюсер и сообщил, что ее исключили из списка участников. Менеджер шоу провел необходимые расчеты и выяснил, что время на ее восстановление после операции не укладывается в бюджет передачи. Дилиз разрыдалась. – Как же я могу вернуться домой такой же уродливой, как и раньше? – воскликнула она. – Я же должна была возвратиться красавицей ! Продюсер только виновато пожимал плечами. Семейство вылетело обратно в Техас, и события начали развиваться по нарастающей. Слишком многое из того, что должно было оставаться невысказанным, было произнесено вслух. У Дилиз началась депрессия. «Мои родственники, которые ничего такого не говорили вслух раньше, теперь все выложили начистоту, и стало ясно: да, я была права, и все на самом деле всегда думали, что я выгляжу, как чудовище», – объясняла она в своем иске к Эй-би-си. В результате у Келли, которая считала себя главной виновницей случившегося, началось маниакально-депрессивное расстройство, она приняла большую дозу таблеток, запила их алкоголем и умерла. Вы можете подумать, что Шарлотта с ее, на первый взгляд, надежным трюком с составлением списка медикаментов была застрахована от случайного попадания на передачу людей с опасной формой безумия. Однако вы заблуждаетесь. – Как-то у нас проходило шоу под названием «Мой парень слишком тщеславен», – рассказывала она. – Я вытягивала из молодых парней подробности их отношения к себе. По капельке. К примеру, он постоянно принимает средства для наращивания мускулатуры. Он выполняет все упражнения Чарльза Атланта [7] . Мы включаем его в программу. Все от души смеются над ним. Пару дней спустя он звонит мне и, держа телефонную трубку в руках, перерезает себе вены. Как выясняется, у него тяжелая форма дисморфофобии. Мне пришлось вести с ним телефонную беседу до тех пор, пока к нему не приехала «скорая помощь». – Шарлотта содрогнулась. – Жутко! Уезжая от Шарлотты и возвращаясь в Лондон, я думал: «Ну что ж, по крайней мере, мне в жизни не доводилось совершать таких ужасных вещей, какие выпали на ее долю». 8 Безумие Дэвида Шейлера Утром одного июльского дня 2005 года Рэйчел Норт, работающая в рекламном бизнесе, села в вагон метро на станции Финсбери-Парк ветки Пикадилли в Северном Лондоне. По ее словам, она никогда раньше не ездила в поездах метро, до такой степени набитых людьми. – Народу становилось все больше и больше, – рассказывала она, – а я стояла и думала: «Как странно!». Затем поезд тронулся. Он ехал примерно сорок пять секунд, после чего… – Рэйчел сделала паузу, – …произошел взрыв. Я находилась на расстоянии семи или восьми футов от его эпицентра и почувствовала, как какая-то страшная сила швырнула меня на пол. И сразу все вокруг погрузилось во тьму. Можно было слышать, как скрежещут и грохочут тормоза. Как будто какая-то карусель в темном парке вышла из-под контроля. Стало невыносимо жарко. Было трудно дышать. Все окутал дым. Я лежала на полу, придавленная грудой тел. И тут начались крики. Тремя годами ранее, в 2002-м, на Рэйчел напал какой-то незнакомец – прямо у нее в доме. Она написала об этом в журнал «Мари Клэр». И в тот момент, когда произошел взрыв, Норт, стоя в набитом вагоне метро, читала только что опубликованную статью о нападении на нее. И вот теперь, лежа на полу, она думала: – Только не снова… Людей из поезда эвакуировали. Рэйчел вышла одной из последних. – Выбравшись из вагона в туннель, я мельком оглянулась назад и увидела… Я до сих пор переживаю… наверное, мне следовало бы остаться и помочь, но там было так темно. Искореженный металл. На полу лежали люди. Там… нет, не буду говорить, что я видела. – Сколько пассажиров вашего вагона погибло? – спросил я. – Двадцать шесть. Рэйчел тоже была ранена, но все-таки могла идти. Кусок металла вошел ей глубоко в запястье. Вагон был настолько переполнен, что люди, находившиеся рядом с террористом, приняли на себя основную силу взрыва. Вернувшись домой из больницы, Рэйчел начала писать в свой блог. Она писала и писала, не переставая, пост за постом. В тот день появились тысячи блогов по поводу взрывов 7 июля – в общей сложности тогда имело место четыре взрыва, три в поездах метро и один в автобусе, погибли пятьдесят шесть человек, включая четверых террористов-смертников, – но посты Рэйчел были уникальны. Ни один из других блогеров не был настолько близок к эпицентру взрыва, не находился, как она в вагоне, где произошла трагедия. Кроме того, Норт писала ярко, живо, захватывающе, поэтому ее страничка сразу же начала привлекать внимание. ... Четверг, 7 июля 2005 г. …Все вокруг погрузилось во тьму, клубы удушающего дыма наполнили вагон метро, и я подумала, что внезапно ослепла. Было так темно, что я ничего не видела. Я думала, что умираю – или что уже умерла. Я задыхалась от дыма, и у меня возникало такое ощущение, как будто я тону… Суббота, 9 июля 2005 г. …Не могу оторваться от просмотра новостей. Услышав, что бомба взорвалась В МОЕМ ВАГОНЕ МЕТРО, я подскочила. Меня лихорадит от злости и возбуждения, потом перед мысленным взором проносятся картины случившегося, и я в изнеможении падаю на диван. Я снова и снова прикладываюсь к рюмке с виски, чтобы хоть немного успокоиться… – Печатание постов было для меня как промывание раны, – признавалась Рэйчел. – Я отчищала свою психику от той грязи и дыма, которые остались там после случившегося. Другие выжившие после теракта нашли ее блог. И стали оставлять на нем посты, чтобы поддержать друг друга. Со временем кто-то заметил, что они могли бы выговориться, собравшись вместе, а не сидеть в одиночестве за компьютером, каждый в своей комнате. Интернет давал лишь иллюзию общения, а на самом деле выступал в роли пустого и неудовлетворительного «факсимиле» реальности. Чувство изолированности и озлобление нарастали. Но почему же в таком случае пострадавшим не поступить старомодно и просто и не встретиться в реальной жизни? В конце концов, именно так они и решили сделать. И вот раз в месяц они начали встречаться в пабе на Кингз-кросс. – Некоторые из нас чувствовали, что более не способны получать удовольствие от жизни, – сказала Рэйчел. – Засыпая, мы видели кошмары – будто стучим кулаками по окнам вагона, пытаясь разбить стекло и выбраться из поезда, наполненного дымом. Не забывайте, что каждый из нас пережил мгновение уверенности в том, что обречен задохнуться в задымленном вагоне. Все это произошло так неожиданно. – После паузы Рэйчел добавила: – А ведь мы просто ехали на работу. Через какое-то время пострадавшие пришли к выводу, что им необходимо нечто большее, чем просто встречаться раз в месяц для совместной выпивки. Они решили сформировать группу активного действия. Им хотелось узнать, можно ли было предотвратить теракты, если бы разведка работала более профессионально и добросовестно. Группу назвали «Кингз-кросс юнайтед». А Рэйчел продолжала вести свой блог. И вот тогда-то возникли странности. На ее сайте какие-то люди начали помещать загадочные посты, которые она не могла понять. – На компьютере устанавливается такой сервис, с помощью которого можно узнать, откуда на ваш сайт поступают комментарии, – сказала Норт. – Через несколько недель после установки этого сервиса я заметила, что ко мне приходит масса комментариев с одного определенного веб-сайта. И я решила разузнать о нем. Рэйчел далеко не сразу поняла смысл присылаемых ей посланий. Кто-то вырывал из контекста отдельные ее фразы – «абсолютная темнота», «было так темно, что я ничего не видела» – и использовал их, чтобы подкрепить свое предположение, будто на самом деле имел место не взрыв бомбы (вследствие такого взрыва начался бы пожар, из-за которого в вагоне стало бы светло), а «всплеск напряжения». Дальше автор высказывал в адрес Рэйчел комплименты по поводу того, что она осмелилась начать большую кампанию по раскрытию истинной сущности ситуации с «всплеском напряжения». Норт продолжала читать дальше. Отправители подобных посланий явно полагали, что в то утро по лондонскому метро прокатился некий «всплеск напряжения», вызвавший многочисленные человеческие жертвы, а британское правительство попыталось свалить результаты собственной технической недоработки на исламских террористов. Писавшие ей люди разрабатывали теорию заговора и принадлежали к еще более обширной группе – объединению за правду о трагедии одиннадцатого сентября, – которая постоянно увеличивалась. Теории заговора в настоящее время, после событий «девять-одиннадцать», перешли с периферии общества в его центр. Теперь практически у каждого среди знакомых есть люди, которые убеждены, что события одиннадцатого сентября были подготовлены спецслужбами США. Это кабинетные детективы, встречающиеся на форумах, посылающие друг другу записи с «YouTube» и постоянно поддерживающие друг друга взаимным одобрением. Конечно, включить события 7 июля в лондонском метро в свою теорию заговора додумались только самые крайние экстремалы среди них, так как тут все было слишком очевидно. Однако они попытались использовать блог Рэйчел в собственной кампании. Читая их писанину, Рэйчел подумала: а как они объясняют взрыв бомбы в автобусе на Тэвисток-сквер? Когда Хассиб Хуссейн взорвал себя в автобусе № 30, шедшем от Мраморной Арки до Хэкни-Вик в 9.47. Взрыв сорвал крышу с верхнего этажа автобуса. Тринадцать пассажиров, оказавшиеся в задней части автобуса, погибли вместе с террористом. В прессе были опубликованы фотографии крови и кусков разорванных тел на стенах расположенной неподалеку Британской медицинской ассоциации. Как господа конспирологи объяснят взрыв в автобусе? И Норт увидела их объяснение: на самом деле автобус вовсе не взорвался. Это был трюк с использованием пиротехники, каскадеров, актеров и искусственной крови. *** Совершенно очевидно, что Рэйчел не стоило ничего предпринимать. Нет ничего удивительного в том, что люди очень часто пишут в Интернете всякую чушь. Но она только что пережила теракт и, вероятно, проводила слишком много времени в одиночестве, уставившись в экран компьютера. Поэтому, как и следовало ожидать, Рэйчел подошла к проблеме с нерациональной точки зрения. И поступила неразумно. – К тому моменту, – продолжала она свой рассказ, – я познакомилась с людьми, потерявшими своих близких в результате того теракта. Называть людей, погибших в автобусе, актерами и каскадерами было, по моему мнению, просто преступно. Я прочитала все, что было написано в постах, и вышла на улицу: мне необходимо было подышать свежим воздухом. Я думала: «Они просто ничего не понимают. Как только они побеседуют с кем-нибудь, кто на самом деле все это пережил, то сразу же поймут, какой ерундой занимаются и бросят тратить на нее время». Автор одного из постов предлагал оставлять комментарии у него на сайте. И я написала ему возмущенное послание: «Как вы смеете таким образом искажать мои слова?! Всплеском напряжения нельзя оторвать у людей конечности». Он ответил: «Вы ведь даже не знали, что бомба находится в вашем вагоне ! Вы сами постоянно меняете свою версию произошедшего !» Рэйчел была вне себя. Теперь она считала своим долгом заставить этих людей понять, что они ошибаются. – Но тогда я совершенно не представляла, с кем имею дело. В их текстах снова и снова проявлялось одно – абсолютная неспособность сочувствовать окружающим. Они, к примеру, вырезали и рассылали самые чудовищные описания и фотографии, сделанные службой спасения, с изображением искореженных стен, заляпанных кровью и приставшими к ним кусками человеческих тел; полицейских, перешагивающих через разорванные трупы или через дыру, образовавшуюся в полу после взрыва бомбы. Они рассылали подобные вещи, на которые нельзя было смотреть без слез, и тут же добавляли комментарий: «А! Видите? Отверстие находится справа, а не слева !!!». И только это их и волновало. – Значит, их волновало лишь местоположение отверстия в полу? – переспросил я. – Какая-то дикость, правда? ... «Пункт 8: «Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим». Я невольно вспомнил пункт из опросника Боба, хотя уже в значительной мере пересмотрел свое отношение к нему. Теперь я понимал, что опросник представлял собой мощное и небезопасное оружие, которое, попав не в те руки, могло причинить чудовищный вред, и уже начал подозревать, что мои руки как раз и были «не теми». Однако мне вспомнилось: «Пункт 8: «Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим. Любая оценка боли окружающих абсолютно абстрактна». Слишком поздно Рэйчел поняла, что, ввязавшись в дискуссию со сторонниками теории заговора, сама стала частью этого «заговора». – Они начали обсуждать меня, – призналась она. – Стали создавать какие-то совершенно невероятные теории. Исходя из того, что я организовала группу и блог, эти люди предположили, что я являюсь распространительницей официальной версии событий и навязываю ее выжившим, тем самым пытаясь контролировать их, и что я выступаю в качестве рупора правительства, в цели которого входит распространение дезинформации. Они стали относиться ко мне с чрезвычайной подозрительностью. Им не составило особого труда создать теорию относительно меня: дескать, профессионал-контрразведчик или оперативник, работающий под прикрытием. Нашлись и такие, кто высказывал мнение, что меня вообще не существует . Они полагали, что я – это группа людей, целью которых является создание фантастического образа Рэйчел Норт и использование его в качестве средства для того, что они именовали «пси-оп» – то есть «психологические операции» – с целью манипулирования общественным мнением жителей Великобритании. Теория «Рэйчел Норт не существует» возникла после того, как сторонники теории заговора подсчитали количество постов и сообщений, которые она оставила, и «математически доказали», что автор не может быть одним человеком. Рэйчел Норт – группа, состоящая из нескольких участников. Рэйчел пыталась убедить их, что они заблуждаются и что не очень-то приятно быть персонажем чьих-то параноидальных фантазий, особенно после того, как тебя самого чуть было не взорвали в вагоне метро. Но ничего не помогало. Чем более активно Норт пыталась убедить «заговорщиков» в своем существовании, тем больше укреплялась их уверенность в том, что она – чей-то вымысел. «Я не работаю на правительство, – писала она. – Я обычный человек. У меня обычная работа в обычном офисе, и я очень прошу вас: прекратите инсинуации в мой адрес. Пожалуйста, прекратите!» Кто-то из них ответил: «Из тактики подачи дезинформации, которой придерживается Рэйчел, ясно, что она является частью лживых пропагандистских мероприятий СМИ и полиции». «Могу поспорить, что все это пишет не женщина», – заявил другой. Обвинений в ее адрес становилось все больше. Норт начала получать письма с угрозами. Некоторое время назад она сама чуть было не погибла, затем организовала группу поддержки людей, которые стали жертвами теракта, и вот теперь ей угрожают расправой. Каким-то образом «заговорщикам» удалось выйти на ее родителей, и они засыпали их информацией с «истиной» о событиях 7 июля и об их дочери. Отца Рэйчел, сельского священника, эти письма смутили и страшно расстроили. Поэтому Норт решила с ними встретиться. Она покажет им, кто она такая. Явится перед ними во плоти. Рэйчел прочитала, что «заговорщики» обычно собираются на втором этаже одного паба, и отправилась туда со своей подругой. Поднимаясь по ступенькам, она не без страха задавалась вопросом, как же должны выглядеть эти злобные интернетные писаки. Норт представляла их в высшей степени опасными физически. Но, зайдя в помещение, Рэйчел увидела, что оно заполнено маленькими, тщедушными людьми – что-то вроде классического портрета ученого-зануды. Некоторые из «заговорщиков» смущенно уставились в свои бокалы с пивом. Другие исподтишка поглядывали на Рэйчел и ее подругу, заинтригованные появлением в их обществе двух красивых женщин, которые, по-видимому, тоже решили присоединиться к ним. Норт и ее подруга сели за столик у стены. Какое-то время ничего особенного не происходило. Затем дверь открылась: вошел еще один посетитель. У него была довольно яркая, приковывающая к себе внимание внешность. Рэйчел мгновенно его узнала. Она была потрясена. Перед нею был Дэвид Шейлер. *** В 1997 году Дэвид Шейлер, являясь сотрудником британской разведки «МИ-5» (кодовый номер – G9A/1), передал секретные сведения газете «Мейл он санди». По сообщению газеты, он присутствовал на межагентурном совещании, на котором сотрудник «МИ-6» (кодовый номер – PT16B) сообщил о плане устранения ливийского лидера полковника Каддафи. PT16B сказал G9A/1, что убийцы уже подготовлены. Это были члены организации под названием «Ливийская исламская боевая группа», которые должны были установить взрывчатку на дороге, по которой намеревался проехать Каддафи. Однако они нуждались в деньгах и поэтому обратились в «МИ-6». PT16B (которого звали, как выяснилось, Дэвид Уотсон) включил G9A/1 (которого звали Дэвид Шейлер) в группу информированных лиц по одной простой причине: «МИ-6» не хотела, чтобы «МИ-5» начала охоту на убийц, если она вдруг пересечется с ними в каком-то другом контексте. Кроме того, как сразу же сообщил Уотсон Шейлеру, данную информацию необходимо держать в секрете от правительства Великобритании. Она должна оставаться строго конфиденциальной. Шейлер поначалу подумал, что все это не более чем хвастливая болтовня, а Дэвид Уотсон просто мечтает стать Джеймсом Бондом и что из всех доверенных ему планов ничего не выйдет. Но несколько недель спустя под кортежем Каддафи действительно взорвалась бомба. Однако все прошло не слишком удачно: погибло несколько телохранителей, но сам полковник не пострадал. Шейлер был вне себя от гнева. Он не хотел оказаться причастным к той составляющей деятельности его организации, которая была связана с подрывной деятельностью и политическими убийствами, и потому принял достаточно жесткое решение. Он позвонил одному своему знакомому, который свел его с журналистом, работавшим в «Мейл он санди». Шейлер передал ему всю известную ему информацию, получив за нее 20 000 фунтов, и вечером в субботу, накануне выхода газеты, бежал из Англии вместе со своей подружкой Энни Мэчон. Вначале они отправились в Голландию, а затем поселились на отдаленной ферме во Франции. У них не было ни телевизора, ни машины. Пара провела там десять месяцев, жила на деньги, полученные от газеты. Шейлер написал роман. На уик-энд они отправились в Париж, но стоило им войти в вестибюль отеля, как шесть сотрудников французской тайной полиции окружили Шейлера. Он провел четыре месяца в особой французской тюрьме, а затем еще месяц в тюрьме британской, после чего его освободили – и он сделался героем для многих людей, считавших, что Шейлер совершил доблестный поступок, пожертвовав свободой, чтобы вывести на чистую воду правительство, финансирующее и поддерживающее тайные незаконные операции. Рэйчел Норт всегда им восхищалась. Я тоже… И вот теперь, пять лет спустя, Дэвид Шейлер – к неописуемому удивлению Рэйчел – вошел в паб с весьма сомнительной репутацией. Что ему было нужно в компании странноватых сторонников теории заговора? Вскоре ей все стало ясно – он оказался одним из них. В тот вечер Шейлер был главным оратором. Значительности ему придавала репутация бывшего офицера «МИ-5». Присутствующие слушали его с напряженным вниманием. Он сразу же заявил, что трагедии 7 июля не было. Все, что о ней говорится, – сплошная ложь. Слушатели энергично кивали. Весь мир был одурачен хорошо продуманной ложью. Рэйчел не могла больше этого выносить. Она встала. – Я была в том вагоне! – крикнула она. Примерно в то же самое время в другой части Лондона я просматривал в «Google» ссылки на самого себя и натолкнулся на длинное и довольно оживленное обсуждение вопроса «Джон Ронсон: «подсадная утка» или просто дурак?». Дискуссия возникла как реакция на мою публикацию, в которой я писал, что не верю, будто трагедия 11 сентября была подстроена спецслужбами. Дискутирующие разделились на два лагеря. Одни считали, что Ронсон – подсадная утка (марионетка в руках теневой элиты), а другие утверждали, что он просто идиот. Я страшно разозлился и оставил сообщение, в котором писал, что я ни то ни другое. Практически сразу же несколько участников обсуждения оставили сообщения, в которых предупреждали о необходимости быть осторожным, так как Джон Ронсон – это «вторая Рэйчел Норт». «Что еще за Рэйчел Норт?» – подумал я. Потом впечатал ее имя в поисковую строку «Google», и спустя какое-то время мы встретились. Я зашел к ней домой. Дом Рэйчел был самым обычным и располагался неподалеку от моего. Она рассказала мне всю свою историю со дня взрыва и до того момента, когда собравшиеся в пабе начали орать друг на друга. Для нее все уже закончилось. Больше связываться с ними она не намеревалась. Ей надоело быть под прицелом у сумасшедших. Она собирается закрыть свой блог и больше не желает воспринимать себя как жертву. На прощание Рэйчел сказала: – Теперь я знаю, что реально существую. – Она взглянула на меня. – Все те, с кем я тогда встретилась в вагоне метро, знают, что я существую. Я вышла из взорванного вагона вся в крови, в дыму, с осколками стекла в волосах и обломком металла в запястье. Меня фотографировали. Я давала показания полиции. В больнице мне зашивали раны. Могу предоставить десятки свидетелей, которые знают, что я была в поезде и что реально существую. И что я действительно та, за кого себя выдаю. – Вне всякого сомнения, вы реально существуете, – заметил я. На какое-то мгновение на лице Рэйчел мелькнуло выражение явного облегчения. Я послал Дэвиду Шейлеру электронное письмо, в котором спрашивал, не хотел бы он встретиться со мной, чтобы побеседовать о Рэйчел Норт. «Да, конечно», – ответил он. Мы встретились несколько дней спустя в кафе неподалеку от Эджвер-роуд. Шейлер выглядел усталым, не совсем здоровым, потерявшим форму, но больше всего меня поразило то, насколько быстро он говорит. Создавалось впечатление, что Дэвид просто не способен сдерживать бьющий из него обильный фонтан слов. Правда, в самом начале нашего разговора он говорил не так быстро. Именно тогда я и задал ему вопрос о его прошлом – о том, как он попал на работу в «МИ-5». Дэвид улыбнулся, немного расслабился и начал рассказ. Его история напоминала увлекательную легенду. – Я искал работу и натолкнулся на объявление в «Индепендент» под заголовком «Годо не придет», – начал свою историю Шейлер. – А так как мне приходилось читать эту пьесу [8] и по-английски, и по-французски, я невольно обратил на него внимание. У меня сложилось впечатление, что им нужен журналист, и я послал свое резюме. Резюме у Шейлера было хорошим, но отнюдь не блестящим. Он окончил университет в Данди, где редактировал студенческую газету, затем занимал менеджерские должности в нескольких мелких издательствах, которые одно за другим прогорали… Тем не менее его пригласили на собеседование. При первой встрече все выглядело весьма обыденно. Но второе собеседование вышло небанальным. – Оно проходило в здании без каких-либо вывесок на Тоттенхэм-Корт-роуд в Лондоне. Здание было абсолютно пустым. В нем не оказалось никого, кроме одного парня-администратора и того человека, кто проводил со мной беседу. Он напоминал классический образ офицера разведки: высокий, аристократического вида, с зачесанными назад седеющими волосами, в костюме в тонкую полоску. И вот я сижу в странноватом здании, а тот парень задает мне разные вопросы. Дэвид, как и я, миллион раз проходил по Тоттенхэм-Корт-роуд. Это ничем не примечательная улица: не слишком дорогие магазины и редакция журнала «Тайм-аут». Меньше всего здесь ожидаешь за какой-нибудь дверью без вывески отыскать вход в параллельную шпионскую вселенную. – И какие же вопросы он вам задавал? – спросил я. – Был ли я религиозен в двенадцать лет, как формировались мои политические взгляды в подростковом возрасте, каковы основные вехи на моем жизненном пути, что наиболее ценного я сделал в своей жизни… Беседа проходила на гораздо более высоком уровне, чем обычное собеседование при приеме на работу. Он задал мне вопрос относительно этических принципов разведывательной деятельности. И еще постоянно спрашивал: «Как вы думаете, где вы находитесь?» Мне не хотелось отвечать на его вопрос. Не хотелось выглядеть идиотом. Но он продолжал задавать один и тот же вопрос. Наконец я сдался и спросил: «Это «МИ-5»?». «Ну, конечно », – ответил он. Вскоре после описанной встречи у Дэвида началась мания преследования. А не является ли все это какой-то сложной шарадой, специально разработанной кем-то для того, чтобы уничтожить его? – Я представлял, как он говорит, обращаясь ко мне: «Мы давно собирались вас ликвидировать. Мы выслеживали вас. И вот теперь вы попались!» – со смехом признался Дэвид. Я тоже рассмеялся и воскликнул: – У меня тоже очень часто бывают такие мысли! Правда-правда! Даже очень часто! И могут подолгу меня преследовать… (Кстати, на «синдром навязчивых идей» можно нередко натолкнуться в справочнике «DSM-IV». Он считается характерным для обсессивно-компульсивного расстройства, для генерализованной тревожности и т. п. – словом, для всех расстройств, связанных с повышенной активностью миндалевидной железы. Ранее я считал их положительным явлением: ведь, по моему мнению, журналистами должны владеть навязчивые идеи и мания преследования, не так ли? Но когда я прочитал о «навязчивых идеях» в «DSM-IV», то немного испугался – а вдруг это действительно серьезное расстройство?.. Меня такие «идеи», к счастью, преследуют не постоянно. Только иногда. Возможно, одна навязчивая мысль в неделю. Или даже реже.) В «МИ-5» Дэвиду предложили работу. Позже он спросил, сколько еще человек было принято с помощью объявления «Годо не придет». Ему ответили: нисколько. Ни одного человека, кроме него. В первый же день на новой службе Шейлер обнаружил, что работать ему предстоит в кабинете, в обыденной и весьма банальной обстановке, совсем не похожей на ту, какой представляли себе его друзья, одержимые теорией заговоров. (В те времена, конечно, Дэвид не имел никакого отношения к теориям заговора. Он приобщился к ним значительно позже, когда покинул не столь уж чарующий мир тайных элит и вернулся в обыденную жизнь.) – Это был абсолютно обычный кабинет, – сказал он. – У вас имелась корзина для входящих бумаг и корзина для бумаг исходящих. И в вашу задачу входила обработка информации. Единственное отличие от работы рядового клерка заключалось в том, что ваша ошибка могла стоить кому-то жизни. И я счастлив, что был одним из тех, кто делал мир более спокойным, участвуя в предупреждении серьезных терактов. В общем, работа была вполне достойная. Но в ней были свои странности. К примеру, там заводили дела на самых разных людей, типа Джона Леннона, Ронни Скотта, и на большинство из тех, кто со временем занял министерские посты в правительстве лейбористов. Людей обвиняли в сочувствии коммунизму по самым глупым причинам. Даже завели дело на двенадцатилетнего мальчугана, написавшего в ЦК коммунистической партии письмо с просьбой предоставить ему информацию для сочинения по коммунизму, которое парню задали в школе. На него приклеили ярлык сочувствующего коммунистам. – А смог бы этот мальчишка когда-нибудь узнать, что в «МИ-5» на него заведено дело? – спросил я. – Нет. Конечно, нет, – ответил Дэвид. Время от времени Шейлер, правда, выходил и на оперативную работу, но не часто. – Однажды я отправился на демонстрацию, переодевшись анархистом. Какой-то парень сунул мне в руку листовку – «Что вам известно о Союзе против выборов?». Именно этот союз я тогда и изучал в «МИ-5». И мне хотелось ему ответить: «Намного больше, чем тебе, дружище!». Мы беседовали с ним о его знаменитой секретной встрече с PT16B по поводу покушения на Каддафи, о бегстве в Европу, о месяцах, проведенных на французской ферме, об аресте и заключении. В конце концов, наш разговор перешел на Рэйчел Норт. Шейлер был, по его словам, уверен в том, что ее на самом деле не существует. – Позвольте мне рассматривать Рэйчел Норт в качестве составной личности, созданной «МИ-5», – сказал Дэвид. – «Рэйчел Норт» – как раз то, чем занимаются многие разведки. – Но вы же встречались с ней лично, – возразил я. – Да, знаю, я встречался с ней лично, – ответил Шейлер. Внезапно он заговорил быстрее и намного громче: – Она действительно может существовать как вполне реальный человек, но это не означает, что за ней не стоят пятеро других людей, которые пишут в Интернете от ее имени. – Ну, это уж вы загнули! – заметил я. – Вам стоит внимательнее просмотреть ее многочисленные посты, – возразил Дэвид. – Представьте, сколько текста Норт могла напечатать за один раз. – Да, печатала она очень много, – согласился я. – Вне всяких сомнений. – Люди, принадлежащие к нашему движению, пришли к выводу, что от нее исходило слишком много постов, чтобы можно было всерьез поверить, что они написаны одним человеком. – Ну, вы же знаете этих блогеров, – сказал я. – Они все пишут и пишут, пишут и пишут. Я не могу понять зачем, ведь им не платят. – У меня также вызывает подозрения и тот факт, что Норт отказывается от участия в пресс-конференции относительно событий 7 июля, – продолжал Дэвид. – Почему она не желает, чтобы ее спокойно и подробно расспросили о том, что тогда произошло? – Но ведь она же была в том вагоне ! – не вытерпел я. – Она была в ВА-ГО-НЕ . Неужели вы действительно хотите, чтобы человек, который оказался почти в эпицентре взрыва, отвечал на вопросы тех, кто сутки напролет сидит в Интернете, и позволил убедить себя, что в поезде не было никакой бомбы ?! Мы злобно смотрели друг на друга. Я выиграл раунд. Но тут Шейлер улыбнулся, как будто намекая на то, что у него есть козырь и посущественней. Наступил момент, говорила его улыбка, перейти к по-настоящему серьезным аргументам. – Когда Рэйчел Норт пришла на одно из наших собраний, – сказал он, – у меня возникло впечатление, что в ее поведении имеются признаки… – Он сделал паузу. – Психического заболевания. – Вы намекаете на то, что Рэйчел Норт психически больна ? – переспросил я. Это был удар ниже пояса. – Меня поразило то, с каким неистовством она набросилась на меня, – сказал Дэвид. – Норт вскочила с места, подбежала ко мне и начала орать. Во всем ее поведении было что-то ненормальное … – Да просто она считала происходящее безумием… – попытался я возразить. – Она не пожелала даже взглянуть на доказательства, – перебил меня Дэвид. – Точно так же, кстати, как и вы, Джон. Точка зрения, не принимающая во внимание свидетельства противоположной стороны, считается предвзятым мнением . Говорить, что теракт 7 июля есть дело рук мусульман – тех троих парней из Лидса и одного из Эйлзбери, – настоящий расизм, Джон. Расизм! Расизм! Полагая, что это совершили именно они, вы проявляете себя как откровенный расист по отношению к мусульманам. Повисло молчание. – Ладно, хватит, заткнитесь, вы меня уже достали, – пробормотал я. В тот вечер я позвонил Рэйчел и сообщил, что встречался с Дэвидом Шейлером. – И что же он сказал? – спросила она. – Что вы либо не существуете, либо психически больны. – И все из-за той идиотской встречи… По их версии, я якобы вышла на сцену и начала опровергать их бред. Но это же не так! Все вдруг начали орать. Вся комната буквально взорвалась криком. Мне, конечно, пришлось повысить голос, чтобы меня было слышно. Однако они продолжали вопить. И я тоже кричала… Полный вариант моего интервью с Дэвидом Шейлером через несколько недель транслировали на «Радио-4 Би-би-си». За несколько часов до его выхода в эфир у меня началась паника. Наверное, функция моей миндалевидной железы зашкаливала. Не открыл ли я своей последней фразой, обращенной к Дэвиду Шейлеру, ящик Пандоры? Не вызову ли обнародованием нашего с ним разговора ненависть со стороны участников «Движения за правду о 7 июля»? Не начнут ли они преследовать меня так же, как они преследовали Рэйчел? Но я уже ничего не мог изменить. Механизм был запущен. Где-то внутри здания Би-би-си пленку уже вставили в магнитофон и вот-вот начнется эфир. На следующее утро мне было очень страшно открывать свой почтовый ящик в Интернете. В конце концов я все-таки решился. И – к огромной своей радости – обнаружил, что он заполнен благодарностями от слушателей. Все сходились в одном: я нанес серьезный удар по абсурду от лица сторонников рационального мышления. Было очень радостно. Всегда приятно, когда тебя хвалят за умение рационально мыслить. Интервью с Шейлером стало одним из самых популярных в моей карьере. Публика была в восторге. Участники «Движения за правду о 7 июля» вообще проигнорировали интервью. Моя миндалевидная железа пришла в норму. Жизнь продолжалась. Прошло несколько месяцев. И вдруг Дэвид Шейлер стал чрезвычайно популярной фигурой. На «Радио-2 Би-би-си» он выступал в «Джереми Вайн шоу», а на «Радио-5 Би-би-си» – в «Стивен Нолан шоу». Ему был посвящен двухстраничный разворот в «Нью стейтсмен». Причина упомянутой внезапной популярности заключалась в том, что он создал совершенно новую и чрезвычайно неожиданную теорию. ... «Я спросил у Шейлера, правда ли, что он полагает, будто в терактах 11 сентября вообще не участвовали самолеты. (Его подруге Энни) Мэчон явно стало не по себе от моего вопроса. «Да, черт возьми, именно это я и собираюсь сказать, – говорит он ей. – Да, я думаю, что никакие самолеты не участвовали в событиях 11 сентября». Но мы же все собственными глазами видели, как два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра! «Единственное возможное объяснение, – отвечает Шейлер, – заключается в том, что на самом деле мы видели ракеты, окруженные голограммами, благодаря которым они становились похожи на самолеты. Если вы внимательно просмотрите отснятый материал кадр за кадром, то увидите, как ракета, формой напоминающая сигару, врезается в здание Всемирного торгового центра». Должно быть, он заметил, что у меня отвисла челюсть. «Да, я, конечно, понимаю, что это звучит дико, но именно такова моя точка зрения, и я в ней убежден». Брендан О’Нил, «Нью стейтсмен», 11 сентября 2006 г. Дэвид Шейлер присоединился к довольно немногочисленному экстремистскому крылу «Движения за правду об 11 сентября», сторонники которого считали, что в трагедии не участвовали самолеты, и журналисты, которые раньше воспринимали названную организацию как некую банальность и особенно не стремились освещать ее деятельность, теперь вдруг заинтересовались ею. Я позвонил Шейлеру. – Нет никаких свидетельств использования самолетов, кроме нескольких путаных сообщений свидетелей, – решительно заявил он. – И… – начал я. – …И явно сфальсифицированный отснятый материал, – перебил меня Дэвид. – Но этот отснятый материал транслировался непосредственно с места событий, – возразил я. – А вот и нет, – запротестовал Дэвид. – Он шел с некоторым временным опозданием. – У вас не возникло никаких проблем с вашей подругой и с более консервативными элементами в «Движении»? – спросил я. Я услышал, как Дэвид тяжело вздохнул. – Да, – признался он, – они просили меня не распространять теорию голограмм. – Он немного помолчал. – В «Движении» даже появилась тенденция отмежеваться от меня. Я чувствовал, что он сильно уязвлен, хотя и делал вид, что ему наплевать. – Джереми Вайн, Стивен Нолан – ведущие очень престижных передач, их слушают миллионы людей, – заметил Дэвид. – Вы нужны Джереми Вайну и Стивену Нолану только потому, что ваша теория отдает скандальным безумием, – сказал я. Шейлер возразил, что его теория абсолютно реалистична и что касается голограмм, это только начало. Разрабатываются планы, заявил он, «операции “ложного флага”», в которой будут использоваться голограммы, создающие впечатление полномасштабного вторжения инопланетных сил». – Кому же и с какой целью нужны подобные вещи? – спросил я. – Чтобы ввести военное положение по всей планете и лишить нас всех гражданских прав, – ответил Дэвид. На самом деле мысль о том, что правительства могут в один прекрасный день использовать голограммы, чтобы ввести население своих стран в заблуждение, не столь уж безумна, как может показаться на первый взгляд. За несколько лет до того мне попался доклад, подготовленный в Академии ВВС США и каким-то образом просочившийся в открытую печать. Он был озаглавлен так: «Несмертельные виды вооружений: терминология и характеристики». В нем перечислялись все виды экзотического оружия, которые либо уже разрабатывались, либо планировались к разработке в Министерстве обороны США. Один из разделов назывался «Голограммы». ... ГОЛОГРАММА «СМЕРТЬ». Использование этой голограммы позволяет напугать объект до смерти. Пример: наркобарон, страдающий от заболевания сердца, видит рядом с кроватью призрак своего покойного конкурента и умирает от ужаса. ГОЛОГРАММА «ПРОРОК». Проецирование изображения древнего бога на здание законодательного собрания вражеского государства, средства связи которого были захвачены и используются против него в ходе массированной психологической операции. ГОЛОГРАММА «ВОЙСКА». Проецирование изображения войск, благодаря которому у противника возникает впечатление, что наступающих сил значительно больше, чем есть на самом деле, а также создает иллюзию, что наши войска уже находятся в регионе, где их на самом деле нет и/или служит ложной мишенью для его контрударов. «Что ж, возможно, Дэвид не так уж и безумен, как кажется», – подумал я. Прошел год. И вдруг я получаю письмо по электронной почте. ... «5 сентября 2007 г. Дорогие мои! Это чрезвычайно серьезно. Пожалуйста, не пропустите величайшее событие в истории: в самый мрачный ее час Иисус возвращается, чтобы спасти человечество. Место проведения пресс-конференции – Парламент-Грин, рядом со зданием Парламента и Темзой. Время – 14.00 в четверг 6 сентября. С любовью и светом, Дэвид Шейлер» Дэвид предполагал объявить, как сообщалось в прилагавшемся пресс-релизе, что он и есть Мессия. ... «Журналистов просят продемонстрировать готовность к пониманию, так как они столкнутся с тем, истинность чего им не дано определять, а из-за легкомысленного отношения люди могут утратить свой шанс на вечную жизнь. Все это довольно странно для человека, который был атеистом и технократом еще каких-нибудь три года назад. И я прекрасно сознаю, насколько дико звучат мои слова. Тем не менее существуют древние свидетельства того, что Мессию должны звать «Дэвид Шейлер». Если к сказанному добавить еще и небесные знамения, появившиеся независимо от меня, включая Мессианский Крест в небе из Сатурна, Меркурия, Венеры и Солнца 7/7/7, в день, когда я был провозглашен Мессией, становится совершенно очевидным, что некая высшая сила избрала меня в качестве помазанника, которому предстоит спасти человечество. Другие инкарнации включали Тутанхамона, короля Артура, Марка Антония, Леонардо да Винчи, Лоуренса Аравийского и Астронгеса – еврейского пастуха и революционера, распятого римлянами в Палестине в I веке до н. э. Дэвид Майкл Шейлер». Народу пришло до смешного мало. Дэвид в ниспадающих белых одеждах сидел в центре круга. Выглядел он превосходно. Присутствовало всего два журналиста: кто-то из «Скай ньюс» и я. Все остальные скорее всего были старыми друзьями Шейлера из «Движения за правду…». Они выглядели несколько растерянными. Представитель «Скай ньюс» сказал мне, что пришел просто взять интервью у Шейлера, транслировать которое они не собирались. Намечалось просто записать его и положить в коробку «на всякий случай». Под «всяким случаем» понималось что-то по-настоящему страшное. Дэвид сообщил собравшимся, что знамения стали появляться уже давно. – Помните, когда я ответил на объявление в «Индепендент» «Годо не придет»? – сказал он. – Теперь я уверен, что это тоже было одно из знамений. Ведь даже в заголовке присутствовало слово «God» («Бог»). – С какой стати «МИ-5» пришло в голову упомянутое объявление подгонять именно под вас? – спросил я. – Насколько я понимаю, в задачи «МИ-5» входит защита воплощений Мессии, – ответил Дэвид. – Мне хорошо известно, как работает «МИ-5». Им нужно установить контакт с вами. В результате прослушивания вашего телефона они узнают, что вы ищете работу и читаете определенную газету. И они нацеливают объявление на вас. Странно ведь, не правда ли, что по тому объявлению больше никого не взяли? Я заговорил с женщиной, стоявшей рядом со мной. Она назвалась Белиндой и сообщила, что когда-то Шейлер снимал у нее квартиру. Дэвид продолжал свою проповедь, и она прошептала мне на ухо, что не может больше просто так сидеть и слушать. Происходящее ее слишком расстраивало. Ей необходимо было высказаться. – Э-э… Дэвид, можно мне… – начала она. – Как вы смеете перебивать Мессию! – воскликнул тот. – Ладно, – со вздохом произнесла Белинда. – Продолжайте. – Будучи спасителем, – злобным голосом проговорил Шейлер, обращаясь к ней, – я пытаюсь объяснить людям, как достичь вечной жизни… – Хорошо, извините… – пробормотала Белинда. – …и люди, которые желают заслужить вечную жизнь, вероятно , захотят услышать это от меня без посторонних комментариев, – продолжал Дэвид. – На все вопросы я отвечу в конце, Белинда, а сейчас попытаюсь объяснить всем присутствующим нечто крайне важное. – Мне кажется, Дэвид, присутствующим становится очень грустно от того, что они слышат от вас, – возразила Белинда. – С точки зрения образа Мессии или пророка вы делаете несколько существенных ошибок. Во-первых, вы не дали себе времени на размышление о своей миссии. Вы слишком быстро вышли на проповедь. Во-вторых, вы не собираете вокруг себя настоящих последователей. В-третьих, вы сами об этом сообщаете – в то время как необходимо, чтобы другие провозгласили: «Он – Тот, кто должен прийти» и начали поклоняться вам, и все такое прочее. Но вы сами объявили себя избранным. Я хочу сказать, что вы ведете себя не как Мессия… Дэвид огрызнулся в том смысле, что, поскольку он является истинным Мессией, любое его поведение должно восприниматься как единственно правильное поведение Мессии. – С каких пор вы стали экспертом по Мессиям? – бросил он. – Я вижу, как человек с огромным талантом и первоклассным интеллектом, – ответила Белинда, – который был весьма успешен на когда-то избранном им пути, внезапно разрушил все и отправился в какое-то необъяснимое эзотерическое странствие. Вы сейчас выдаете нечто такое, что ни один здравомыслящий человек не может воспринимать иначе как с насмешкой. Что очень, очень меня расстраивает. Шейлер свысока взглянул на нее и сказал: – Я знаю, что я – Мессия. И вам самой решать, почему вы не можете принять эту истину. На пресс-конференции Дэвид много говорил о необходимости распространить его весть по миру, но минуло несколько недель и ничего существенного не произошло. Он дал одно или два интервью, но до той шумихи, которая возникла вокруг него в период разглагольствований о голограммах, было далеко. Я представил динамику безумия Дэвида Шейлера в виде графика: Безумные идеи Дэвида Шейлера. Казалось, в случае с Дэвидом существовало некое молчаливое соглашение: его заявление, что «трагедии 7 июля на самом деле не было», слишком неинтересно, чтобы быть привлекательной разновидностью безумия, зато история с самолетами-голограммами оказалась в этом смысле идеальной, ну, а идея с Мессией воспринималась уже как что-то совершенно запредельное. Но почему? Что делало какую-то разновидность безумия приемлемой, а другую – нет? Большинство журналистов при ответе на мой вопрос, конечно же, притворятся невинными овечками и заявят, что история с голограммами была чем-то вроде совершенно безобидного, на первый взгляд, кашля на пути к «неизлечимой раковой опухоли» претензий на роль Мессии. Трудно отрицать, что в подобном ответе есть доля истины, но я отнюдь не уверен, что все на самом деле так уж просто. Обе теории представляются совершенно очевидными проявлениями психического заболевания, но только одна из них оказалась приемлемой для журналистской раскрутки. На следующие два года Дэвид полностью выпал из поля зрения СМИ. Единственное упоминание о нем относится к августу 2009 года, когда полиция организовала рейд против захватчиков фермы в Суррее, находящейся под государственной охраной. Довольно плохое видео изгнания скваттеров попало в Интернет. Оно главным образом состоит из криков «Не желаю иметь с вами дела», которые захватчики издают в тот момент, когда полицейские вытаскивают их из постелей. Но на какое-то мгновение среди всей этой сумятицы камера резко поворачивает в сторону, и в кадре появляется шикарно одетый трансвестит. Впоследствии он представился «Дэйли мейл» как Делорес, но под париком и косметикой можно безошибочно узнать Дэвида Шейлера. Как бы то ни было, к своему величайшему изумлению, листая «DSM-IV», я обнаружил, что трансвестизм, или «трансвестический фетишизм» включен в список психических расстройств. ... «Как правило, мужчина, страдающий трансвестическим фетишизмом, хранит у себя коллекцию женской одежды, в которую время от времени переодевается… Во многих – или большинстве – таких случаев это вызывает у него сексуальное возбуждение… (хотя) со временем мотивация поведения трансвестита может меняться, а степень сексуального возбуждения уменьшается или же оно полностью исчезает. В подобных случаях переодевание становится противоядием от невротического напряжения и депрессии, вызывая ощущение успокоения и душевного умиротворения». Прошел еще один год, в течение которого я разгадывал загадку «Бытия или Ничто», встречался с сайентологами и с Тони в Бродмуре, пытался найти (с переменным успехом) подтверждение теории Боба Хейра о том, что психопаты правят миром, и вдруг ощутил неприятное чувство – будто, преследуя психопатов, я и сам стал одержимым. На самом деле, как понимаю теперь, я был одержимым искателем безумия уже на протяжении лет примерно двадцати. Впрочем, мои слова относятся практически ко всем журналистам. Именно поэтому я и взялся за работу по поиску психопатов с таким рвением. У меня очень хорошо получалось отыскивать алмазы безумия посреди мрака нормальности по той причине, что только этим я и зарабатывал себе на жизнь в течение пары десятков лет. Есть что-то несомненно психопатическое в журналистской профессии, в психологии и, конечно же, в искусстве отыскивать безумие. После встречи с Шарлоттой Скотт я успокаивал себя мыслью, что подобное происходит только на развлекательном телевидении, а сам я выше таких низменных вещей. Однако история Дэвида Шейлера доказала мою неправоту. Политическая журналистика ничем не отличается от глупых реалити-шоу. Я писал книгу об индустрии безумия и в ходе работы над ней начал понимать, что и сам являюсь частью этой индустрии. Я постоянно возвращался в мыслях к загадке, почему же теория голограмм Дэвида была с таким энтузиазмом поддержана СМИ, а на его претензии на роль Мессии никто толком не обратил внимания. Почему одна разновидность безумия была воспринята как «правильная», а другая – как «неправильная»? Есть ли какой-либо способ отличить одну от другой? И если такая формула существует, что можно с ее помощью сказать о нас, журналистах? Я отправил Шейлеру электронное письмо с предложением встретиться. Он ответил немедленно. ... «Джон! Получил ваше письмо. Конечно, я согласен на встречу. В данный момент у меня не работает телефон. Я нахожусь в Девоншире. Приезжайте, когда Вам будет удобно, и задавайте любые вопросы. Дэвид». Создавалось впечатление, что Шейлер наконец-то вернулся к нормальной жизни. Жил он в очаровательном домике в крошечной деревушке. Из горячей ванны на задней веранде открывался вид на весь Дартмур. В домике был также домашний кинотеатр и сауна. Дэвид – в тот момент в мужской одежде, в белом джемпере и кожаных брюках – выглядел здоровым и довольным жизнью. – Я живу практически без денег, – сообщил он, готовя мне кофе, – но совсем неплохо. Обо мне заботится сам Господь. Как вскоре выяснилось, я ошибался, и Шейлер вовсе не вернулся к нормальной жизни. В этом домике он жил всего несколько месяцев, и у него действительно не было никаких средств к существованию. Бывали времена, когда Дэвид считал удачей, если ему удавалось устроиться на ночь под куском брезента в районе Кью в западной части Лондона, а иногда ему приходилось спать на скамейке в каком-нибудь парке в городке вроде Гилфорда. Самым стабильным для него временем, по словам самого Шейлера, был небольшой период год назад, когда он нашел новую подружку, первую с тех пор, как Энни Мэчон бросила его. – Я выступал в больнице, и эта женщина подошла ко мне и назвалась Невестой Христа. Я посоветовался с Господом, и оказалось, что она действительно является воплощением одного из богов, поэтому я и стал с ней встречаться. – Дэвид помолчал. – У нас были особые отношения. – Вы меня удивляете, – заметил я. – Они закончились, – продолжал он, – довольно примечательной ссорой. Вокруг нее сформировалась группа почитателей. Я попросил у членов группы разрешения одеваться как Делорес, и они ответили согласием, но стоило мне переодеться, как все набросились на меня, стали орать, обвинять во всевозможных грехах, называть проституткой, свихнувшимся идиотом, извращенцем, неспособным с уважением относиться к своей подруге. В конце концов они вышвырнули меня на улицу… Мы проследовали в чердачную комнату, где Дэвид последние несколько недель проводил ночи. Рядом с его компьютером лежала стопка DVD – фильмы, созданные антипсихиатрическим отделением сайентологической церкви, которым руководил Брайан, с названиями типа «Циничное убийство. Неизвестная история лечения психотропными средствами». Дэвид заметил, что сайентологи, возможно, и идиоты, но их фильмы на многое открыли ему глаза. На какое-то мгновение от вида его пухового одеяла мною овладела острая тоска: я представил себе безмятежную пору детства – до того, как безумие по-настоящему вступает в свои права. Однако в последние годы психические расстройства у детей достигли масштабов настоящей эпидемии. К примеру, во времена моего детства аутизм диагностировался менее чем у одного ребенка на две тысячи. В настоящее время считается, что их более одного на сотню. Направляясь в Коксэки на встречу с Тото Констаном, я проехал мимо плаката с надписью «каждые 20 секунд у одного ребенка диагностируется аутизм». То же самое относится и к детскому биполярному расстройству. Раньше такого диагноза не существовало вообще. Ныне в США бушует настоящая эпидемия этого заболевания. Я спросил у Дэвида, не застало ли его врасплох резкое падение интереса СМИ к его заявлениям. Он кивнул. – В соответствии с Библией, – сказал он, – я должен был провести три дня в аду после своего распятия. Ну и вот: я был распят в сентябре 2007 года. – То есть когда вы предстали людям как Иисус? – Именно. Библейский счет известен своей неточностью, и я думаю, что, когда там говорится о трех днях в аду, на самом деле имеется в виду три года . – Расскажите мне об этих трех годах, проведенных в аду, – попросил я. – Они еще не закончились, – сказал Дэвид. – А что вы подразумеваете под словом «ад»? – Быть в аду означает быть учителем, стремиться передать некое послание, которое окружающие тебя слепцы не желают услышать. Ты говоришь им, что ты Иисус Христос, так как Бог призывает тебя сказать им об этом. – Шейлер помолчал. – Господь испытывает меня. Он знает, что я могу произнести все, что необходимо, со сцены, на радио и по телевидению. И часть испытания – не позволять мне делать то, что я могу сделать хорошо. Он учит меня смирению. – Дэвид покивал. – Да, Господь испытывает меня. И испытание заключается в том, чтобы проверить, смогу ли я поддерживать в себе веру в то, что я – Христос, когда против меня все шесть миллиардов человеческих существ. – Когда вы в последний раз говорили с Богом? – спросил я. – У нас была небольшая беседа как раз перед тем, как вы пришли, – ответил Дэвид. У него на столе лежала книга на иврите. – Господь сказал мне открыть книгу для вдохновения. Я нашел страницу с верными словами. Я взял книгу. Она открылась на развороте с какими-то таблицами, в каждой из которых было по несколько еврейских букв. – Это таблица с семьюдесятью двумя именами Бога, – пояснил Дэвид. – Взгляните вот сюда… Он ткнул пальцем в книгу и заявил: – Вот эти переводятся «Дэвид Шейлер Рыба». Затем указал на другую строчку: – А эти переводятся «Дэвид Шейлер Праведный Чувак». – «Дэвид Шейлер Праведный Чувак»?.. – переспросил я. – Господь надорвался от смеха, когда говорил мне это. Тогда-то мы впервые вместе с Богом хорошо посмеялись. Я взглянул на разворот с семьюдесятью двумя клеточками и заметил: – Вы отыскиваете некую осмысленную структуру там, где ее нет. – Поиск осмысленных структур – базовая способность человеческого интеллекта, – резко возразил Дэвид. – То же происходит и в науке. Так же работают журналисты. Все ищут осмысленные структуры. Неужели вы не понимаете? Вы же сами этим занимаетесь! Дэвид снова начал сетовать на то, что его больше не приглашают на популярные ток-шоу. Он заявил, что находит такое положение вещей совершенно необъяснимым и огорчительным. – Очень многим людям кажется, будто они сходят с ума, и это пугает их, – заметил он. – Их бы очень успокоило, услышь они выступление по радио такого человека, как я, разделяющего их взгляды относительно 11 сентября и 7 июля, но при этом не считающего себя безумцем и вполне счастливого. Могу поспорить: никто из тех, кто побывал здесь и побеседовал со мной, не ушел с мыслью, что я сумасшедший. Возвращаясь из Девоншира в Лондон, я подумал: а ведь Дэвид-то прав. Очень многие люди живут ныне в постоянном страхе сойти с ума. Иногда по вечерам после солидной выпивки они даже могут признаться в этих своих страхах. Парочка моих знакомых заявляет, что им наплевать. А одна знакомая женщина как-то призналась мне по секрету, что очень хочет, чтобы с ней случился нервный срыв и ее отправили в психиатрическую лечебницу. Там она освободилась бы от стрессов современной жизни, а медсестры ухаживали бы за ней. Но большинству моих знакомых совсем не наплевать. Им просто хочется оставаться нормальными. И я один из таких людей. Если я не могу дозвониться до жены по телефону, у меня тут же возникает уверенность, что она умерла. В самолетах компании «Райанэр» я постоянно испытываю жуткие приступы клаустрофобии и издаю непроизвольные вопли. И меня то и дело посещают мучительные страхи, что психопаты обязательно расправятся со мной. Вечера мы проводим у телевизора, смотрим «Обмен женами», «Приходи, пообедай со мной», «Суперняню», а также «Икс-фактор» и «Большого брата». Многие люди ныне склонны, и не без основания, винить в своих психологических проблемах телевидение. ... «Вы знаете, как у нас снимаются фильмы и делаются передачи? Создатели фильма идут в район, застроенный муниципальным жильем. 90% проживающих там людей ведут вполне достойную жизнь: готовят детей к школе, платят налоги, работают. А 10% жителей отличают те или иные патологии. И продюсеры с режиссерами говорят: «Вот о них-то мы и сделаем передачу». Эдди Марсан, актер. В интервью Джонатану Ромни для «Индепендент», воскресенье, 2 мая 2010 года. Практически во всех прайм-таймовых программах показывают людей, страдающих «правильными» формами безумия, и теперь я знаю формулу этого безумия. Люди с «правильной» формой сумасшествия немного безумнее нашего предполагаемого безумия. И разница сразу же бросается в глаза. Мы можем страдать от депрессий и навязчивых страхов, но наши депрессии и страхи не столь велики, как их депрессии и страхи. Мы можем быть параноиками, но не до такой степени, как они . И потому, глядя на них, мы успокаиваемся, заключая, что мы не такие уж сумасшедшие, как некоторые. Трагедия Дэвида Шейлера заключалась в том, что его безумие перешло в какую-то совершенно дикую форму, вышло за рамки минимальных приличий и из-за этого стало совершенно бесполезным для СМИ. Мы боимся всего слишком явного, но склонны эксплуатировать двусмысленности. Однако мы занимаемся не только бизнесом безумия, но и бизнесом конформизма. Я вспомнил Мэри Барнс, пациентку доктора Лэнга, сидевшую в подвале его клиники и постоянно мазавшую себя собственным дерьмом. Со временем она предпочла мазать красками холст и сделалась известной художницей. Лондонское общество 1960–1970-х годов с благоговением воспринимало произведения Барнс, которые рассматривались как пример глубокого проникновения в страдающую психику. Однако Шарлотта Скотт и все другие журналисты, включая и меня самого, рыскали по планете вовсе не с целью отыскать людей с «правильной» разновидностью безумия и организовать некое их почитание. Напротив, демонстрируя безумцев, мы стремились показать публике, какой она не должна быть. Возможно, именно из-за нашего отчаянного стремления быть абсолютно нормальными в нас и возникает этот жуткий страх сойти с ума. Через несколько дней после того, как я вернулся из Девоншира, мне позвонил Боб Хейр. 9 Целясь немного выше Хейр проводил субботнюю ночь в Хитроу – перевалочный пункт на пути между Швецией и Ванкувером. Боб продолжал колесить по планете, обучая людей пользоваться его опросником. Он предложил мне встретиться у него в отеле. Когда я приехал туда, оказалось, что в холле отеля меня никто не ждет. У стойки администратора выстроилась огромная очередь – множество усталых командированных с раздраженными физиономиями, прилетевших в аэропорт поздним вечером. Я никак не мог найти телефон для связи с постояльцами. И тут у меня родилась идея. Стол консьержа был свободен. Там же находился и его телефон. Я мог набрать «ноль» и таким образом напрямую связаться с главным администратором (звонящим главному администратору отвечают сразу же, независимо от количества людей в очереди – человек с большей вероятностью откликнется на таинственный звонок, нежели на просьбы людей, стоящих непосредственно перед ним) и попросить соединить меня с номером Боба. Но стоило мне взять трубку, как я заметил, что ко мне быстрым шагом приближается консьерж. – Не трогайте мой телефон! – рявкнул он. – Только на секунду! – попытался я сопротивляться. Он вырвал трубку у меня из рук и с грохотом бросил ее на аппарат. Чуть позже появился Боб. Я демонстративно вежливо поздоровался с ним перед консьержем. Мы производили впечатление двух чрезвычайно любезных путешествующих бизнесменов, назначивших важную встречу в отеле поздним вечером. Я сделал все, чтобы это бросилось консьержу в глаза. – Может быть, мы пойдем в VIP-бар на четвертом этаже? – предложил Боб. – Да, конечно, – откликнулся я, бросив на консьержа многозначительный взгляд, – в VIP-бар. Мы прошли по вестибюлю. – Не поверите, что со мной произошло за минуту до вашего прихода, – прошептал я. – И что же? – Консьерж чуть было не применил ко мне физическую силу. – Каким образом? – Я попытался воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить вам, а он вырвал его у меня из рук. Удивительно грубое и бестактное поведение. Но почему он так поступил? – Потому что он один из них, – ответил Хейр. Я пристально посмотрел на Боба. – Из психопатов ? – переспросил я. Потом оглянулся на консьержа. Тот помогал кому-то занести в лифт чемоданы. – Неужели? – еще раз удивленно переспросил я. – Очень многие психопаты становятся швейцарами, охранниками, – заметил Боб, – консьержами – в общем, теми, кто обладает властью на некоей собственной территории. – Да, и он явно отличается недостатком эмпатии, – кивнул я, – и слабым навыком контроля собственного поведения. – Вам следует упомянуть об этом в своей книге, – сказал Боб. – Да, конечно, обязательно , – согласился я. И вновь внимательно взглянул на него. «А не слишком ли он скор в своих выводах?» – подумал я. Может быть, у парня просто день не задался. Или начальство запретило ему допускать к телефону постояльцев гостиницы. Почему же ни мне, ни Бобу такая мысль не пришла в голову? Мы сели в лифт и отправились на VIP-этаж. Была уже почти полночь. Мы пили виски со льдом. Другие посетители – те, у кого была специальная карточка допуска в VIP-бар, – печатали что-то на своих ноутбуках или задумчиво рассматривали ночной пейзаж за окном. Я почувствовал, что начинаю пьянеть. – Вы наделяете людей значительной силой, – сказал я, обращаясь к Хейру. – Силой диагностировать психопатов. – Боб пожал плечами. – Но что, если вы создадите армии из тех, кто одержим этой самой силой? Тех, кто будет находить психопатов там, где их нет и в помине, охотников на ведьм в мире, охваченном патологическим страхом? Наступила пауза. – Меня тоже беспокоит возможность злоупотребления моим опросником, – согласился Боб. Он тяжело вздохнул и помешал лед в стакане. – И кто же им злоупотребляет? – спросил я. – Здесь у вас есть отделение ОТИООЛР, – сказал он. – Да, там находится мой знакомый Тони, – ответил я. – Отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре. – Я задаюсь вопросом, кто имеет право давать заключения на основе применения моего опросника? – задумчиво произнес Боб. – Кому доверено предъявлять опросник? Здесь, в Британии, к таким вопросам подходят осмотрительно и ответственно. А вот в США существует законодательство о «принудительной госпитализации людей, одержимых сексуальным насилием». В соответствии с названными законодательными актами человека можно отправить в заключение навсегда. Боб имел в виду такие психиатрические больницы, как Коалинга – на первый взгляд очень привлекательное место, раскинувшееся на 320 акрах неподалеку от Монтерей-Бич в Калифорнии. Громадное лечебное учреждение (на 1,2 миллиона квадратных футов) располагает гимнастическими залами, помещениями для занятий музыкой и другими видами искусства, бейсбольными площадками, там повсюду аккуратно подстриженные лужайки. Полторы тысячи из ста тысяч калифорнийских педофилов содержатся в Коалинге в комфортабельных условиях и почти наверняка проведут там остаток своих дней (с момента открытия больницы в 2005 году оттуда были выписаны только тринадцать человек). Всем пациентам в день окончания их тюремного срока было сказано, что в связи с большой вероятностью совершения рецидива преступления они вместо полного освобождения направляются в Коалингу. – Определенную роль в принятии такого решения сыграл и мой опросник, – признался Боб. – Я занимался подготовкой и повышением квалификации тех, кому предстояло его использовать. Они сидели в аудитории, откровенно бездельничая, зевали, чертили какие-то каракули на бумаге, подстригали ногти. И это люди, которым предстояло с помощью моего опросника решать судьбы!.. Майкл Фриер, психиатр из Коалинги, в интервью «Лос-Анджелес таймс» в 2007 году сообщил, что больше чем трети «индивидов» (так в Коалинге называют пациентов) был поставлен неправильный диагноз – «одержимость сексуальным насилием». На самом же деле в случае освобождения они не представляли бы серьезной опасности для общества. – Эти люди отсидели свой срок в тюрьме, и вот их внезапно хватают снова – и направляют в больницу штата на неопределенное время, – заявил Фриер в своем интервью. – Чтобы выбраться оттуда, им необходимо доказать, что они больше не представляют опасности. А это не так уж просто сделать. Поэтому у них есть все основания для депрессии. А Боб Хейр продолжал свою исповедь. Он сообщил мне о страшном мире странствующих экспертов, судебных психологов, судебных аналитиков, кочующих по планете с консультациями, возможность проводить которые им дает лишь наличие сертификата о посещении курсов Боба Хейра, каковым с некоторых пор располагал и я. Подобные «консультанты» получают право голоса на слушаниях об условно-досрочном освобождении, при обсуждении смертного приговора, в ходе анализа поведения серийных убийц и т. п. Мне кажется, Боб рассматривал свой опросник как нечто абсолютно безобидное – чистое и невинное, какой, по его мнению, может быть только настоящая наука, – зато людей, использующих его, воспринимал как толпу тупых, аморальных, злокозненных проходимцев и невежд. Расставшись с Бобом той ночью, я принял решение отыскать человека, ответственного за самую печально знаменитую охоту на психопатов в современной истории. Его звали Пол Бриттон. Когда-то он был известным судебным психологом, но в последние годы стал гораздо реже появляться на публике, вел затворнический образ жизни. И неудивительно: этот человек оказался замешан в одной из самых неприглядных историй в криминальной психологии. Несколько следующих дней я рассылал ему письма по разным адресам, хотя особой надежды на получение ответа не питал. И вот поздно вечером зазвонил телефон. Номер звонившего не определился. – Извините, – произнес голос в трубке. – Меня зовут Пол Бриттон. Насколько я понял, вы пытались… извините… Его явно терзали мучительные сомнения, и этот звонок стоил ему громадных усилий. – Вы не хотели бы побеседовать со мной о том времени, когда занимались судебной психологией? – спросил я. До меня донесся тяжелый вздох. – Проводить время за потрошением внутренностей какой-нибудь несчастной души – не самый лучший способ прожить жизнь, – сказал он. (На самом же деле Пол Бриттон в прямом смысле слова крайне редко проводил время среди чьих бы то ни было внутренностей. Судебных психологов, как правило, не приглашают на место преступления. С внутренностями в анатомическом смысле он встречался, только глядя на фотографии в полиции и в собственном воображении, пытаясь представить действия очередного психопата-убийцы, психологический портрет которого Бриттон в данный момент составлял.) – Тем не менее не хотели бы вы побеседовать со мной о тех временах? – настаивал я. – Неподалеку от железнодорожной станции Лейстер есть новый отель «Премьер инн», – сказал он. – Мы можем там встретиться в четверг, в 11 утра. *** Пол Бриттон появился в «Премьер инн» в длинном черном пальто, вызывавшем ассоциации с одеждой доктора Эдди Фитца, блестящего судебного психолога из телесериала «Метод Крекера». Но не исключено, что подобное сравнение пришло мне в голову только благодаря распространенному мнению, будто образ доктора Фитца был скопирован с реального Пола Бриттона. Мы заказали кофе и сели за столик. Я начал с осторожных расспросов относительно теста Боба Хейра. – Он провел грандиозную работу, – сказал Бриттон. – Это действительно очень полезный инструмент… – Тут наш разговор почему-то на мгновение оборвался, Пол заерзал в кресле, а потом произнес: – Не знаю, нужно ли говорить вам, как все началось в моем случае. Вы считаете, нужно?.. Извините. Ну, тогда вам придется остановить меня, если я буду слишком многословен. Не бойтесь, вы меня не оскорбите. Вы готовы слушать? – Да, конечно, начинайте, – ответил я. – Все началось еще в 1984 году, когда в мой офис заглянул один из лучших детективов, которого звали Дэвид Бейкер… 1984 год. На лужайке рядом с больницей, в которой Пол Бриттон работал клиническим психологом, находят труп молодой женщины. Ее зарезали, когда она вывела на прогулку своих собак. Подозреваемых не было. Судебная психология в Британии тогда еще только зарождалась, но профессиональное чутье заставило Дэвида Бейкера, детектива, которому поручили расследование данного дела, обратиться за советом к Бриттону. – На самом деле именно Дэвид является отцом судебной психологии в Великобритании, – сказал Бриттон, – потому что он пришел ко мне и задал вопрос. Вы понимаете, о чем я говорю? Ведь если бы Дэвид не пришел и не стал задавать вопросы, у меня не было бы никаких оснований ввязываться в ту историю. Пол посмотрел мне в глаза. Я понял, что он желает, чтобы я произнес: «О, но ведь настоящим отцом судебной психологии в Великобритании являетесь вы!» Похоже, ему очень хочется получить подтверждение того, что его роль в истории судебной психиатрии не исчерпывается тем жутким инцидентом, подумал я, и послушно произнес: – О, но ведь настоящим отцом судебной психологии в Великобритании являетесь вы!.. …Итак, Бриттон «почти бессознательно начал задавать мне вопросы» (как позже написал Дэвид Бейкер в своих ставших бестселлером воспоминаниях «Человек-загадка»). «Как ее связали? Сколько времени она была без сознания? Быстро ли она умерла?». Спустя какое-то время Пол сообщил Бейкеру, что убийцей является сексуальный психопат, молодой человек в возрасте от четырнадцати до двадцати двух-двадцати трех лет, одинокий и социально незрелый – вероятно, до сих пор живущий вместе с родителями, – занимающийся физическим трудом, хорошо умеющий пользоваться ножом и располагающий обширной коллекцией журналов и видео с «жесткой» порнографией. – Все из вышеперечисленного оказалось совершенно правильным, и очень скоро полиции удалось схватить преступника. Его, если мне не изменяет память, звали Босток. Пол Босток, который действительно идеально подходил под описание Бриттона, сознался в преступлении, и Бриттон стал знаменитостью. Газеты пели ему дифирамбы. Министерство внутренних дел пригласило его в качестве консультанта в незадолго до того созданный отдел психологического анализа уголовных преступлений. Кроме того, ему предложили сняться в телесериале студии «Ай-ти-ви» «Убийство в мыслях». Пол ответил на это, что ему очень не хочется превращаться в телезнаменитость, и согласился только после того, как ему объяснили, что министерство стремится продемонстрировать гражданам свое стремление быть на переднем крае психологической науки. Бриттону напомнили, что «все, сделанное им, доказало свою успешность». Прошло несколько месяцев, в течение которых Полу удалось совершенно точно установить еще нескольких сексуальных психопатов-убийц. Почти все они были молодыми людьми в возрасте от четырнадцати до двадцати двух-двадцати трех лет, которые жили либо в одиночестве, либо вместе с родителями и располагали обширной коллекцией «жесткой» порнографии. – Вас критикуют… – начал я. – За что ? – неожиданно грубо оборвал меня Бриттон. До того момента он вел себя скромно, даже застенчиво, и внезапное изменение тона поразило меня. – За то, что все ваши психологические характеристики относились практически к одному личностному типу, – ответил я. – Они могут критиковать сколько им угодно, но ведь убийцы были схвачены, – пожал он плечами. И действительно – как повествуется в «Человеке-загадке», – Бриттону удалось успешно определить нескольких преступников, не принадлежавших к вышеописанному типу. К примеру, шантажиста, подбрасывавшего бритвенные лезвия компании «Хайнц» в детские вещи. Им оказался бывший офицер полиции, как совершенно верно установил Пол. Для Бриттона наступили золотые дни. Правда, уже тогда стали распространяться неподтвержденные слухи, что далеко не во всех случаях его анализ был точен. К примеру, говорили, что в 1989 году девочка-подросток пришла в отделение полиции в Лидсе и заявила, что из нее сделали «племенную кобылу» для нескольких столпов общества, среди которых назвала главного констебля и главного прокурора, члена палаты лордов. – Что вы имеете в виду под «племенной кобылой»? – спросил растерянный полицейский у девушки. Она объяснила, что ее регулярно привозили в квартиру, расположенную в студенческом квартале в Лидсе, где в подвале с пентаграммой, начертанной на полу, ее насиловали главный констебль и его друзья по сатанинской масонской ложе, а затем, по прошествии нужного времени, плод, который она зачинала от такого соития, они вырывали у нее из чрева и приносили в жертву на алтаре Люцифера. Полицейский не знал, что и думать. Страдает ли девушка от болезненных фантазий или в самом деле является «племенной кобылой»? И кто же его босс – лидер сатанинской секты или жертва клеветы? В результате следователь попросил Бриттона проанализировать её признания. Пол заявил, что девушка говорит правду. Полиция начала весьма дорогостоящее расследование и… ничего не обнаружила. Никакого алтаря, никакого сатанинского шабаша и вообще ничего, что хоть как-то подтверждало бы фантазии девицы о «племенной кобыле». Дело без особой огласки закрыли. – «Племенная кобыла»?.. – Бриттон нахмурился. – Вы что-нибудь припоминаете? – спросил я. – Девушка говорила, что членами сатанинской секты были полицейские в высоких чинах, которые насиловали несчастную, а потом зачатый таким образом плод вырывали из ее чрева и приносили в жертву сатане. – Я работал с несколькими делами, которые имели отношение к сатанинским культам, – ответил Бриттон. – Крайне распространенная тематика. Но случая, о котором вы говорите, я что-то не припоминаю. Если дело о «племенной кобыле» действительно имело место, забывчивость Бриттона можно простить. В 1980-е и в начале 1990-х годов расследования сыпались на него как из рога изобилия. Он постоянно появлялся в прессе и на телевидении, сотрудники полиции выстраивались к нему в очередь на консультацию по поводу очередных нераскрытых преступлений на сексуальной почве. Он достиг своей вершины. И вдруг все рухнуло. 15 июля 1992 года двадцатитрехлетняя женщина по имени Рэйчел Никкел была найдена мертвой на территории Уимблдонской пустоши в Лондоне. Убийца нанес ей сорок девять ударов ножом на глазах у ее трехлетнего сына Алекса. Полицейские, как уже стало традиционным в подобных случаях, попросили Бриттона составить психологический профиль преступника. «Я тер глаза, пока перед ними по потолку не запрыгали белые звезды, – писал он позднее в «Человеке-загадке», – и вообще был сосредоточен на деле Уимблдонской пустоши до такой степени, что мне было очень трудно выйти из этого состояния». В результате этих размышлений Пол пришел к выводу, что убийца – сексуальный психопат, холостяк, рабочий, занятый физическим трудом, живущий вместе с родителями или один в небольшой съемной комнате неподалеку от Уимблдонской пустоши – и, конечно же, являющийся обладателем коллекции «жесткой» порнографии. Сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, почему многие сразу же ошибочно поверили, что убийца – Колин Стэгг. По жуткой прихоти рока он был удивительно похож на человека, который, по описанию свидетелей, бежал с места преступления – и, соответственно, на истинного убийцу, Роберта Нэппера. Кроме того, Колин идеально соответствовал профилю, составленному Бриттоном, причем намного больше, чем Нэппер. К примеру, Стэгг жил в съемной комнате на небольшом расстоянии от Уимблдонской пустоши, а Нэппер проживал в Пламстеде в семнадцати милях оттуда. (В настоящее время Роберт Нэппер обитает на расстоянии трех палат от Тони в Бродмуре. Тони сообщил мне, что никто из пациентов не любит его, так как все считают его коварным и непредсказуемым.) Стэгг уже до того получал предупреждения от полиции за то, что загорал голым на Уимблдонской пустоши и писал непристойные письма женщине по имени Жюли, с которой познакомился через журнальный раздел знакомств. На входной двери его квартиры висела табличка «Христианам вход воспрещен. Здесь живет язычник». Дома он хранил коллекцию порнографических журналов и книг по оккультизму. Тем не менее никаких свидетельств наличия у Стэгга каких-либо сексуальных отклонений не было. В своих воспоминаниях «Кто на самом деле убил Рэйчел?» он писал: «Я считаю себя абсолютно нормальным человеком… нормальным здоровым мужиком, мечтающим о женском обществе… я стремился только к одному – к устойчивым серьезным отношениям, которые в конечном итоге привели бы к браку и рождению детей». В полиции Колин сознался, что в момент убийства Рэйчел, как практически и каждый день, он выгуливал на Уимблдон-Коммон свою собаку. Полицейские, почти уверенные, что им удалось схватить настоящего убийцу, спросили Бриттона, может ли он найти какой-то способ добиться у Стэгга признания. И тут Полу пришла в голову блестящая идея. Он предложил, чтобы переодетая женщина-полицейский познакомилась со Стэггом и постаралась с ним подружиться. В полиции подобрали кандидатку на эту роль, дали ей псевдоним «Лиззи Джеймс». Она должна была написать Стэггу, представившись подругой Жюли, с которой Стэгг когда-то познакомился через журнал «Лут». В отличие от чрезмерно стыдливой Жюли, «Лиззи» должна была признаться, что ей никак не удается выбросить из головы эротическое послание Колина. И чтобы намек стал еще более понятен, она добавляла: «У меня странные музыкальные вкусы: моя любимая песня – «Walk On The Wild Side» Лу Рида». Колин, который пришел в замешательство от столь неожиданного, почти сказочного, поворота событий, ответил сразу же. «Я безумно одинок», – написал он и спросил у Лиззи, не оскорбит ли ее, если он пришлет ей описания кое-каких своих сексуальных фантазий. Лиззи ответила на его предложение с энтузиазмом: «Я уверена, что Ваши фантазии не имеют границ, и вы столь же широко мыслящий человек без предрассудков, как и я». Колин прислал ей письмо, где подробно описал свою мечту о том, как они в солнечный день занимаются любовью в парке, шепча друг другу: «Я люблю тебя. Я так люблю тебя». Воображаемая сцена заканчивалась тем, что Колин нежно стирает слезы, катящиеся по щекам Лиззи. В полиции пришли в восторг. Ведь он упомянул о парке – месте, где произошло преступление. Однако Бриттон посоветовал им проявить осторожность. Несомненно, всем было бы удобнее, если бы в фантазиях Стэгга было поменьше нежности и побольше жестокости. Поэтому в следующих своих письмах Лиззи решила немного подхлестнуть своего корреспондента. Она писала, что Колину не стоит сдерживаться, «потому что у моих фантазий нет границ, а мое воображение рвется на волю. Иногда меня это беспокоит, и я была бы рада, если бы поняла, что мои фантазии совпадают с Вашими… Я хочу воспринимать Вас как сильного и способного на все мужчину, а себя – полностью находящейся в Вашей власти, ощущающей свою беззащитность и унижение». «Тебя должен хорошенько оттрахать настоящий мужик, – игриво ответил ей Колин. – Я способен заставить тебя закричать от удовольствия и боли. – Однако сразу же Стэгг пояснил, что не является жестоким человеком. Он писал подобные вещи только потому, что считал, что ей хочется увидеть именно такие эротические фантазии. – Если ты нашла их оскорбительными, извини. – И в завершение он писал, что было бы замечательно, если бы она пришла к нему на квартиру и он приготовил бы для нее свое «коронное блюдо – ризотто болоньеза, – и угостил бы домашним крыжовенным муссом». Тем не менее Полу удалось заметить в письмах Колина «отчетливые элементы садизма». Переписка же шла своим чередом. Лиззи отправила Стэггу несколько писем, в которых прозрачно намекала, что считает его чрезвычайно привлекательным. По ответам Колина было ясно, что он не может поверить своей удаче. Это было самое удивительное событие в его жизни. Единственное, что омрачало его радость, была одна странность в поведении девушки – как только он предлагал ей перейти на следующий уровень в их отношениях – например, встретиться и заняться любовью, – она всякий раз уводила разговор в сторону. Колин был крайне озадачен, но относил все на счет загадочных особенностей женской натуры. По подсказке Бриттона Лиззи начала подбрасывать Стэггу намеки на то, что у нее есть некая «мрачная тайна», нечто «ужасное» и в то же время «восхитительное», «потрясающее», что-то, совершенное ею в прошлом и пробуждающее в ней «самые сильные чувства». Колин написал, что ему очень хочется узнать ее «мрачную тайну»: между прочим, у него есть и своя «мрачная тайна»: полиция ошибочно полагает, что он убил Рэйчел Никелл, «потому что я одинокий язычник». Лиззи ответила, что не имеет ничего против того, что он убийца: «Так мне будет легче, потому что я должна тебе кое-что сказать». Это и была ее «мрачная тайна». Возможно, им стоит организовать пикник в Гайд-парке, и там она откроет ему свое сокровенное. Колин написал, что идея пикника, где будет раскрыт секрет Лиззи, ему страшно нравится, но он должен поставить ее в известность, что Рэйчел Никелл он совершенно определенно не убивал. Тем не менее, грубо добавлял он, если ей так хочется, во время занятий любовью он может надеть на Лиззи ошейник и войти в нее сзади, и таким образом они «предавались бы плотской страсти каждые пять минут». «Мрачная тайна» Лиззи – как женщина сообщила Колину в Гайд-парке под пристальным наблюдением большой группы переодетых полицейских – состояла в том, что она, будучи подростком, связалась с «особыми людьми», сатанистами , и, будучи в их сообществе, видела, как «младенцу перерезали горло. Потом кровь ребенка слили в чашу, и каждый должен был из нее выпить». После того как сатанисты выпили кровь младенца, они убили его мать. «Она лежала обнаженная. Принесли ножи, и один из мужчин протянул мне нож и попросил меня перерезать женщине горло, что я и сделала. Дальше началась жуткая оргия, и я была с тем мужчиной, и он был самым лучшим в моей жизни». Лиззи взглянула на Стэгга и сказала, что сможет по-настоящему полюбить только такого человека, который совершил нечто подобное. – Слишком высоко берешь, – ответил Колин. На протяжении нескольких следующих недель Лиззи продолжала давить на Колина: «Мечты (об убийце) меня ТАК возбуждают. Меня заводит одна мысль о мужчине, который это сделал… Я хочу того, кто был бы похож на такого человека. Я хочу такого мужчину… Ах, если бы ты на самом деле был тем самым убийцей, если бы ты на самом деле убил ее, у нас все сложилось бы идеально». «Извини, – печально ответил Колин, – но я никого не убивал». Тем не менее он послушно продолжал присылать ей описания своих сексуальных фантазий, в которых присутствовали кровь, ножи и т. п. Когда Лиззи передала письма Полу Бриттону, тот внимательно изучил их и торжественно сообщил сотрудникам полиции: – Вы имеете дело с человеком, которого отличает крайне извращенная сексуальность. Ее можно встретить у очень небольшого процента мужчин в общей популяции. Шанс того, что на Уимблдон-пустоши в момент убийства Рэйчел могли находиться два таких индивида, ничтожно мал. Лиззи попыталась еще раз выудить у Колина признание. Они встретились в Гайд-парке. – Я пытаюсь представить его, – задумчиво призналась женщина, когда они сидели и ели сандвичи у озера Серпантин, – и мысль о нем возбуждает меня. Возможно, ты и есть тот человек. Я хочу, чтобы ты обращался со мной так, как тот человек обращался с ней. В тот момент Стэгг (как он признался позже) впервые подумал, «а в своем ли уме эта девица». – Наверное, на сегодня достаточно, – сказал он разочарованно и достаточно мрачно. После этих его слов Лиззи со вздохом встала и удалилась, пройдя мимо стоявшего неподалеку желтого фургона с полицейскими. Несколько дней спустя Колин Стэгг был арестован. Ему предъявили обвинение в убийстве Рэйчел Никкел, и он провел следующие четырнадцать месяцев в тюрьме. А в это время истинный преступник, Роберт Нэппер, убил женщину и ее четырехлетнюю дочь, Саманту и Жасмин Биссет, неподалеку от своего дома в Пламстеде, в восточной части Лондона. – Тело Саманты было до такой степени изуродовано, – вспоминал Пол Бриттон, – что фотограф из полиции, приехавший на место преступления, сделал снимки жертвы и… – Бриттон замолчал, помешивая кофе, затем перевел на меня мрачный взгляд. – И навсегда ушел из полиции . Взгляд Пола как будто говорил: таков мир, где живут все, кто работает в полиции, мир, полный невыразимого ужаса, который людям несведущим – таким, как вы, – никогда по-настоящему не понять. В конце концов дело Колина Стэгга передали в Центральный уголовный суд Лондона. Судье было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что обвинение построено на возмутительных домыслах. Он заявил, что ловушка, которую в полиции устроили для Стэгга, по сути, являлась «мошенническим поведением самого грубого свойства», а «мнение, что психологический профиль при любых обстоятельствах может служить главным руководством для установления личности преступника, способно привести к крайне опасным последствиям». Эта история подорвала и репутацию Бриттона, и репутацию его профессии в целом. В деле Стэгга никому не удалось выйти сухим из воды. Женщина-полицейский, принимавшая в нем участие под псевдонимом «Лиззи Джеймс», исчезла из истории в апреле 2001 года, когда Би-би-си сообщило, что она получила 125 000 фунтов компенсации за пережитую психологическую травму и стресс. Колину Стэггу удалось получить компенсацию в 706 000 фунтов лишь в 2008 году, после шестнадцати лет безуспешных поисков работы, в течение которых его непрерывно преследовали слухи, что он реальный убийца, ловко избежавший наказания. Против Пола Бриттона было выдвинуто обвинение Британским психологическим обществом, но дело сняли с рассмотрения после того, как его адвокат заявил, что, принимая во внимание прошедший отрезок времени, вряд ли можно рассчитывать на справедливость слушания. Однако в мире криминальной психологии он стал парией. И вот теперь, сидя напротив Пола Бриттона в «Премьер инн», я сказал: – Мне бы хотелось поговорить о Колине Стэгге. При этих словах Бриттон поднял палец, потом молча порылся в своем портфеле и протянул мне лист бумаги. Я не сразу понял, что он мне дал. И только спустя несколько мгновений до меня дошло: у меня в руках был подготовленный им официальный документ, предназначенный для любого, кто мог задать подобный вопрос. В самом начале расследования дела об убийстве Рэйчел Никкел, говорилось в документе, Бриттон сообщил лондонской полиции, что насильник из Пламстеда (которым, как выяснилось, был Роберт Нэппер) – тот же самый человек. Но его не стали слушать. Я поднял голову и спросил: – Вы на самом деле им это сказали? Пол кивнул. – Да, я им сказал: «Вы имеете дело с одним и тем же преступником. В Пламстеде и в случае с Рэйчел Никкел». Они мне ответили: «По нашим сведениям, два данных преступления никак не связаны», Ладно. Они ведь лондонская полиция. Свое дело знают. Я не идеален. И с моей стороны будет наглостью считать, что мои аналитические способности превосходят возможности всех лондонских сыщиков. И они правы. Нужно учиться на своих ошибках. Нужно их принимать. Рассматривать случившееся, как хороший урок. Вот так. Извините. – Но вы можете предоставить мне какие-то доказательства? – спросил я. – Есть ли хоть один человек, который подтвердил бы ваши слова, заявив: «Да, то, что он здесь пишет, абсолютная правда»? – Есть, и не один, а много людей, которые могли бы подтвердить мои слова. Правда, никто из них не станет этого делать. – Из-за личной заинтересованности? – По разным причинам. Из-за пенсий, нежелания потерять работу и всякого другого. Но мне звонили два человека, которые сказали: «Я знаю, что на самом деле произошло. Я был свидетелем. Вы правы. Простите, что я не смог поддержать вас. Возможно, когда выйду на пенсию, смогу все предать огласке». – Вряд ли кто-то из них уже дослужился до пенсии. – Людям свойственно в первую очередь думать о себе. Их нельзя винить за это. Такова жизнь… Я тяжело вздохнул. Он взглянул на меня. – Давайте продолжим нашу беседу, – предложил он. На протяжении следующего получаса Бриттон терпеливо излагал мне подробности плана с ловушкой для Стэгга, чтобы доказать: со своей стороны он не сделал никаких ошибок. Пол постоянно руководствовался правилом: «все особенности и характеристики поведения должны исходить от подозреваемого, Колина Стэгга. Наша задача – проанализировать их. Сами мы ничего от себя вносить не должны. В противном случае мы будем просто реализовывать свои собственные ожидания. Понимаете?» Я сидел с открытым ртом, пребывая в полной растерянности. – Ну а как же насчет ритуальных убийств, якобы совершенных Лиззи? – спросил я. – Как… простите… что вас в них не устраивает? – почти шепотом произнес Бриттон, бросив на меня враждебный взгляд. – Она ведь говорила, что сможет полюбить только того человека, который совершил нечто подобное. – Если бы кто-то, с кем вы встречаетесь, сказал бы вам нечто подобное, как бы вы поступили? – спросил Пол. Помолчав, он снова повторил свой вопрос: – Как бы вы поступили? – Но ведь он так отчаянно хотел лишиться девственности, и тут ему представилась такая исключительная возможность, – заметил я. – Ничего не могу сказать на это, – сухо произнес Бриттон. Меня озадачивало, почему Пол никак не желал признать, что ловушка, устроенная им для Стэгга, была довольно неуклюжей, а с юридической точки зрения – незаконной. Но в не меньшей степени меня поразило и понимание того, что он демонстрировал предельный вариант импульса, так хорошо понятного любому журналисту и автору документальных передач на телевидении, а также, наверное, психологам, полицейским и адвокатам. Бриттон совместно с сотрудниками полиции создал предельно искаженный, безумный вариант Колина Стэгга, соединив воедино самые патологические аспекты его личности. Только откровенно сумасшедший журналист зашел бы так далеко, как зашли они, но практически любой в нашей профессии проходит определенное расстояние на этом пути. Бриттон злобно уставился на меня. И вновь повторил свою точку зрения. Ни разу за все время проведения операции он не перешел допустимых границ. – Даже тогда, когда вы сказали, что шанс одновременного пребывания на Уимблдонской пустоши двух «до такой степени сексуально извращенных» индивидов ничтожно мал? – спросил я. – Ну, вы же должны помнить, – ответил он. – Роберт Нэппер там был, а Колин Стэгг – нет. Таким образом… – Колин Стэгг был там в то утро, – возразил я. – Но не в то же самое время ! – воскликнул Бриттон. И окинул меня взглядом победителя. – Вы полагаете, что у Колина Стэгга были сексуальные отклонения? – спросил я. – Я не знаю Колина Стэгга, – отрезал Бриттон. Наступила гнетущая тишина. – Это все вопросы, которые вы хотели задать? – спросил он. Нам принесли счет. 10 Смерть Ребекки Райли, которой можно было бы избежать Чудесным весенним вечером 1 апреля меня пригласили на официальный банкет в старый особняк Рона Хаббарда в Ист-Гринстед. Вначале мы пили шампанское на террасе, выходящей на раскинувшиеся до горизонта просторы сельской Англии, после чего нас провели в главный зал, где меня усадили за центральный стол рядом с Тони Гальдером, бывшим менеджером «Роллинг стоунз». Вечер начался с очень странной церемонии. Сайентологов, которые пожертвовали больше 30 000 фунтов, пригласили на сцену, где им вручили хрустальные статуэтки. Они стояли на сцене, широко улыбаясь, на фоне яркой панорамы из нарисованных на заднике умопомрачительно красивых облаков, а аудитория из пятисот человек стоя приветствовала их бурными аплодисментами. Вокруг них взметались клубы сценического дыма, облекавшего их мистическим сиянием. Затем леди Маргарет Макнэйр, руководитель британского отделения антипсихиатрической организации сайентологов, сделала довольно пространный и вызвавший недоумение доклад по поводу новых разновидностей психических расстройств, которые предполагалось включить в переиздание справочника «DSM» – «DSM-V». – Вы когда-нибудь нажимали на клаксон своего автомобиля просто от злости? – спросила она. – Нажимали? Превосходно! Значит, вы страдаете «синдромом периодического нарушения контроля». Аудитория разразилась смехом и аплодисментами. На самом деле «синдром периодического нарушения контроля» характеризуется как «расстройство поведения, для которого свойственны крайние проявления гнева, порой доходящие до степени неконтролируемой ярости – реакция, абсолютно не пропорциональная спровоцировавшей ее ситуации». – Кроме того, здесь есть еще «патологическая зависимость от Интернета», – продолжала Маргарет. В аудитории вновь раздался хохот и свист. На самом деле синдром «патологической зависимости от Интернета» был уже отвергнут советом составителей «DSM-V». Идея внести туда упомянутое «заболевание» принадлежала психиатру по имени Джеральд Блок, живущему и работающему в Портленде, штат Орегон. «Патологическая зависимость от Интернета» – весьма распространенная патология, которую необходимо включить в «DSM-V», – писал он в марте 2008 года в «Американском психиатрическом журнале». – Негативные проявления названного заболевания включают раздражительность, лживость, пониженную социальную эффективность, изоляцию и синдром хронической усталости». Однако совет составителей «DSM-V» не согласился с ним. Они заявили, что склонность проводить слишком много времени в Интернете может считаться симптомом депрессии, но не отдельным заболеванием. Было решено, правда, упомянуть о нем в приложении к «DSM-V», но всем известно, что приложение к «DSM-V» не что иное, как кладбище отвергнутых психических расстройств. (Я, конечно, не сказал об этом сайентологам, но втайне я был сторонником включения «зависимости от Интернета» в список заболеваний, так как мне было бы очень приятно, если бы тех ребят, которые постоянно обсуждают в Интернете вопрос, подсадная я утка или просто придурок, признали сумасшедшими.) Леди Маргарет продолжала оглашать свой список нелепых психических расстройств: – Вы когда-нибудь дрались со своей супругой или супругом? Значит, вы страдаете от «отношенческого расстройства». – У-гу-гу! – завопили собравшиеся. – Вас иногда одолевает лень? Значит, вы страдаете «синдромом замедления скорости когнитивных процессов»! Затем последовали «синдром склонности к кутежам», «пассивно-агрессивное личностное расстройство», «синдром посттравматической озлобленности»… Многие из присутствовавших на мероприятии были успешными бизнесменами, столпами общества. У меня сложилось впечатление, что свою свободу хорошенько поругаться с женой и от злости что есть силы надавить на клаксон они ни на что не променяют. Я не знал, что и думать. На свете много больных людей, симптомы недугов которых проявляются самым странным образом. Мне представлялось, что со стороны леди Маргарет, а также других противников психиатрии – сайентологов или какого угодно, – несколько легкомысленно считать их здоровыми только потому, что это соответствовало определенной идеологии. Интересно, когда сомнения и оправданная критика диагностических критериев в психиатрии переходят границы и превращаются в насмешку над необычными симптомами реально больных людей? Как-то «Гражданская комиссия по правам человека» распространила пресс-релиз, в котором родители подвергались резкой критике за то, что начинают пичкать детей медикаментами только потому, что те «ковыряют в носу». ... «Психиатры абсолютно на все наклеили ярлык психического заболевания, от ковыряния в носу (ринотиллексомания) до альтруизма, лотереи, игр с пластиковыми куклами. Они стремятся навязать всем абсолютно ложное мнение, что такие «расстройства», внесенные в справочник «DSM», как проблемы с орфографией и счетом или головная боль при отказе от кофе – столь же очевидные патологии, как рак или диабет». Джен Истгейт, президент Гражданской комиссии по правам человека, 18 июня 2002 г. Однако суть в том, что родители не пичкают своих детей лекарствами потому, что те ковыряют в носу. Они начинают давать им лекарства, когда чада расковыряют нос до такой степени, что обнажатся лицевые кости. Однако по мере того, как она продолжала зачитывать список, я все больше задавался вопросом: почему мы пришли к такой ситуации? Ведь на самом деле леди Маргарет озвучивала в данный момент очень серьезную проблему: в нашем мире наклеивают ярлыки психического расстройства практически на любые проявления сложной человеческой натуры. Почему так происходит? И вообще, имеет ли это какое-нибудь значение? И каковы могут быть последствия? Ответ на мой вопрос оказался потрясающе простым. Всему виной один человек из 1970-х годов – Роберт Шпитцер. – Сколько себя помню, мне всегда нравилось классифицировать людей. Большой просторный дом в зеленом пригороде Принстона, штат Нью-Джерси. Роберт Шпитцер – ему уже далеко за восемьдесят, он страдает от болезни Паркинсона, но все еще очень харизматичен и полон душевных сил – принимает меня у себя в обществе своей экономки. Он вспоминает детство, свои походы по сельским просторам штата Нью-Йорк. – …Я сидел в палатке, выглядывал из нее и делал заметки относительно дам, расположившихся на пикник неподалеку, – рассказывает он. – Записывал свои мысли о каждой из них. Их особенности. Выделял те, которые меня особенно привлекали. – Он улыбается. – Мне всегда нравилось классифицировать все вокруг. И до сих пор нравится. Походы Шпитцера стали следствием попыток вырваться из тяжелой домашней атмосферы. Его мать страдала хроническими неврозами. – Она была очень несчастной дамой. И страшно увлекалась психоанализом. Переходила от одного психоаналитика к другому. Но лучше ей не становилось. Мать Роберта прожила несчастливую жизнь и умерла несчастной. И ее сын был свидетелем всего этого. От психоаналитиков не было никакого толку. По мнению Шпитцера, они просто толкли воду в ступе. Они ничем не могли ей помочь. Он окончил Колумбийский университет, получил диплом психиатра, но его неприязнь к психоанализу оставалась неизменной. И вот в 1973 году ему представилась возможность все изменить. Дэвид Розенхэн преподавал психологию в колледже Суортмор в Пенсильвании и в Принстоне. Как и Шпитцеру, ему опротивел псевдонаучный, замкнутый на себя мир психоанализа. Ему захотелось доказать, что, как бы психоаналитиков ни превозносили, на самом деле они совершенно бесполезны. И с этой целью он спланировал эксперимент. Дэвид выбрал семерых друзей, ни у одного из которых не было никаких психиатрических проблем. Каждый взял себе псевдоним, придумал биографию, после чего все они одновременно отправились в разные концы США в различные психиатрические больницы. Розенхэн писал впоследствии: «Мои друзья разъехались по пяти различным штатам на восточном и западном побережьях США. Некоторые из лечебниц, в которые они обратились, были старыми и пришедшими в запустение, другие – совсем новыми. В одних из них соотношение числа пациентов к числу врачебного персонала было вполне удовлетворительным, в иных же явно чувствовался недостаток последнего. Только одно из заведений являлось в прямом смысле частной лечебницей. Все остальные финансировались из федерального бюджета или из бюджета штата, а в одном случае – из университетского бюджета». Каждый из участников эксперимента в заранее оговоренное время сообщил дежурному психиатру, что слышит голос, говорящий слова: «Пустой», «Глухой», «Стук». Это была та единственная ложь, которую им разрешили произнести. Во всем остальном они должны были вести себя абсолютно нормально. У всех восьмерых сразу же было диагностировано психическое заболевание и они были госпитализированы. Семерым объявили, что у них шизофрения, одному – что у него маниакально-депрессивный психоз. Розенхэн полагал, что эксперимент продлится дня два. Именно такое время он назвал членам своей семьи, заметив, что им не стоит волноваться, так как уезжает он всего на два дня. На два месяца они бы его не отпустили. На самом же деле никого из восьмерых участников эксперимента не отпустили раньше, чем (в среднем) через девятнадцать дней – даже несмотря на то, что с момента госпитализации они вели себя абсолютно нормально. Когда обслуживающий персонал больниц задавал им вопрос, как они себя чувствуют, экспериментаторы ответили, что чувствуют себя прекрасно. В результате все получили по сильнейшей инъекции мощных антипсихотических препаратов. Всех восьмерых с самого начала предупредили, что им придется выбираться из больницы самостоятельно, убедив ее персонал в своей нормальности. Однако просто сказать сотрудникам лечебницы, что вы совершенно здоровы, оказалось недостаточно. ... «Если на вас один раз наклеили ярлык шизофреника, то вам уже никогда от него не отделаться». Дэвид Розенхэн «О том, как оставаться нормальным в царстве безумия», 1973 г. У них был только один выход. Им пришлось согласиться с психиатрами и с поставленным ими диагнозом, а затем сделать вид, что им становится лучше. Когда Розенхэн сообщил о своем эксперименте и о его результатах, возник чудовищный скандал. Его обвинили в мошенничестве. Он с друзьями, видите ли, симулировал психическое заболевание! Нельзя обвинять психиатров в том, что они поставили неверный диагноз людям, которые симулируют симптомы реального психического заболевания! Одна из больниц предложила Розенхэну прислать еще несколько симулянтов, гарантируя, что на сей раз никакой ошибки не будет. Дэвид согласился, и через месяц руководство больницы с гордостью заявило, что выявило сорок одного симулянта, после чего Розенхэн сознался, что никого туда не посылал. Эксперимент Розенхэна стал катастрофой для американской психиатрии. Роберт Шпитцер был счастлив. – Все пребывали в полном замешательстве, – сказал он. – В результате случившегося репутация психиатрии резко упала. Собственно, она и раньше-то никогда не воспринималась как полноправная ветвь медицины, так как диагностика в ней всегда была крайне ненадежна, а эксперимент Розенхэна только подтвердил общеизвестный факт. Уважал же Шпитцер тех психиатров, которые, подобно Бобу Хейру, предпочли психоанализу нечто более научное, то есть опросники – абсолютно объективные каталоги объективных поведенческих черт. И теперь, по его мнению, оставалось только перевести всю психиатрию на подобные рельсы. И тут он узнает, что готовится к переизданию не очень известная широкому читателю книга под названием «DSM». – В первом издании «DSM» было всего шестьдесят пять страниц! – со смехом вспоминал Шпитцер. – Ее, как правило, использовали государственные больницы для составления статистических отчетов. Для исследователей она никакого интереса не представляла. Так случилось, что Дэвид был лично знаком с несколькими из авторов «DSM». Он довольно тесно общался с ними в то время, когда активные участники гей-движения оказывали на них давление с целью исключения гомосексуализма из списка психических патологий. Шпитцер был на стороне гей-активистов и считал, что гомосексуальность не является психической патологией. Своим тогдашним вмешательством в решение этой проблемы Дэвид заслужил всеобщее уважение, и потому, когда он проявил интерес к участию в редактировании третьего издания «DSM», его инициатива была с радостью принята. – Нужно признать, – заметил он, – что особо желающих участвовать в той работе не было. Она не считалась важной. Соглашаясь работать над книгой, Шпитцер умолчал об одном очень существенном моменте: он планировал исключить из психиатрии фактор человеческой субъективности. В течение следующих шести лет, с 1974 по 1980 год, в небольшом конференц-зале Колумбийского университета проходили заседания редакционной коллегии третьего издания «DSM». Там, по воспоминаниям всех участников, царил хаос. Как позднее писал Алекс Шпигель, корреспондент «Нью-Йоркера», психиатры, приглашенные Шпитцером, непрерывно орали друг на друга. И обладатель самого громкого голоса, как правило, оказывался победителем. Протоколы заседаний не велись. – Конечно, мы не вели протоколов, – признался мне Шпитцер. – Ведь у нас не было даже собственной печатной машинки. Кто-либо из участников выкрикивал название нового психического расстройства и список его объективных проявлений, и тут же возникала какофония голосов: одни соглашались, другие возражали. И если Шпитцер соглашался – а соглашался он почти всегда, – то со стуком старенькой печатной машинки новое заболевание навеки вносилось в реестр. План ему представлялся вполне надежным. Он удалит из психиатрии все эти шулерские штучки с подсознанием. Больше не будет никакой глупой полемики. Субъективные взгляды врачей, лечивших его мать, ей не помогли. Психиатрия наконец-то станет наукой. Теперь любому врачу достаточно будет взять справочник, который они создавали – «DSM-III», – и, если объективные симптомы больного совпадут со списком, ему будет поставлен вполне объективный диагноз. Вот так были определены практически все психические расстройства, о которых вы когда-либо слышали или которые у вас диагностировали. Все происходило в маленьком конференц-зале под руководством Роберта Шпитцера, черпавшего вдохновение у пионеров тестовых методик, подобных Бобу Хейру. – Приведите мне, пожалуйста, примеры, – попросил я. – О… – Он махнул рукой: вероятно, их было так много, что он затруднялся с выбором. – Синдром посттравматического стресса. Синдром пограничного состояния, синдром дефицита внимания… Там были также аутизм, нервная анорексия, булимия, синдром паники… Каждый из них был абсолютно новым синдромом со своим специфическим списком симптомов. Вот, в качестве примера, часть такого списка для биполярного расстройства из четвертого издания «DSM»: ... «Критерии диагностики маниакального приступа. Четко выделяемый период устойчивого настроения длительностью не менее недели, характеризующегося аномальной приподнятостью, несдержанностью, раздражительностью. Преувеличенное чувство собственной значимости и силы. Сниженная потребность во сне (напр., чувствует себя вполне отдохнувшим после всего лишь трех часов сна). Более разговорчив, чем обычно, или чувствует постоянную острую потребность поговорить. Чрезмерная вовлеченность в приятную деятельность, связанную с опасностью возникновения неприятных последствий (напр., бесконечный и бессмысленный шопинг, необузданная сексуальная активность, неразумные денежные вложения). При наличии меланхолических черт. Неспособность получать удовольствие от какой бы то ни было деятельности. Отсутствие реакции на стимулы, до того вызывавшие положительную реакцию (не чувствует никакого улучшения, даже временного, если происходит что-то хорошее). Преувеличенное или ни на чем не основанное чувство вины. Среди проблем, вызываемых данной патологией, следует также назвать пропуск школьных занятий, снижение успеваемости, профессиональной эффективности, разводы и эпизодическое асоциальное поведение». – А были психические расстройства, которые вы отказались внести в справочник? – спросил я Шпитцера. Он задумался на мгновение. – Да, – сказал он наконец, – одно я припоминаю наверняка. Атипический детский синдром. – Атипический детский синдром?.. – повторил я. – Проблема заключалась в определении его характеристик. Я спросил: «Каковы симптомы?». И человек, внесший предложение, ответил: «Их очень трудно определить, так как все дети атипичны». – Шпитцер помолчал. – Мы также собирались включить в справочник мазохический синдром, но против этого яростно выступила группа феминисток. – Почему? – Они считали, что это приведет к стигматизации больных. – И как же вы поступили? – Мы изменили название на «пораженческий синдром» и включили его в приложение. Я всегда задавался вопросом, почему в «DSM» нет упоминаний о психопатиях. Шпитцер мне все объяснил. Как оказалось, существовал длительный закулисный конфликт между Бобом Хейром и женщиной-социологом по имени Ли Робинс. Она была твердо уверена, что клиницисты не обладают надежным инструментарием для оценки таких личностных черт, как эмпатия. И предложила убрать их из «DSM», оставив только объективно демонстрируемые симптомы. Боб со всей присущей ему энергией возражал ей. Комитет по составлению «DSM» встал на сторону Ли Робинс, психопатия была исключена из справочника и вместо нее там появилось «асоциальное личностное расстройство». – Роберт Хейр, наверное, на нас очень обижен, – заметил Шпитцер. – Думаю, да, – отозвался я. – Полагаю, он считает, что вы украли у него методику и опубликовали, не упомянув о его авторстве. (Позднее я узнал, что Боб Хейр, возможно, все-таки удостоился упоминания. Один из членов комитета по подготовке пятого издания «DSM», Дэвид Шаффер, сообщил мне, что они собираются изменить название асоциального личностного расстройства – оно звучит слишком негативно. Есть предложение назвать его «синдромом Хейра». В настоящее время члены комитета обсуждают эту идею.) В 1980 году, после шести лет, проведенных в Колумбийском университете и посвященных разработке справочника, Шпитцер почувствовал, что настало время для публикации. Но прежде всего ему хотелось апробировать свои диагностические опросники. А их было довольно много. Первое издание «DSM» состояло из шестидесяти пяти страниц. Второе было несколько больше – 134 страницы. Третье издание – «DSM» Шпитцера – включало уже 494 страницы. Дэвид перевел описания симптомов в вопросительную форму и разослал исследователям по всем штатам Америки с просьбой опросить по присланным материалам в общей сложности несколько сотен тысяч человек методом случайной выборки. Как выяснилось, большая часть опрошенных чувствовала себя ужасно. И в соответствии с новыми опросниками более 50 процентов людей страдали теми или иными психическими расстройствами. «DSM-III» стал сенсацией. Вместе с дополнительным переработанным изданием справочник разошелся тиражом более миллиона экземпляров. При этом число справочников, приобретенных непрофессионалами, намного превосходило количество экземпляров, раскупленных врачами и психологами. Количество проданных книг в несколько раз превосходило число психиатров и психологов. По всему западному миру люди стали использовать опросники с целью самодиагностики. Для многих он стал настоящим подарком судьбы. Те, кто давно чувствовал, что с ними что-то не в порядке, теперь знали, как их проблема называется на медицинском языке. Выход «DSM-III» произвел настоящую революцию в психиатрии. Для фармацевтических компаний он стал золотоносной жилой: они получили возможность создавать лекарства для лечения сотен новых заболеваний, а также миллионы новых пациентов. – Фармацевты страшно обрадовались выходу «DSM-III», – вспоминал Шпитцер, и становилось понятно, что его самого это тоже радовало. – Я с удовольствием слушаю признания родителей: «С ним было невозможно сладить до тех пор, пока мы не начали давать ему медикаменты. Тогда наконец мы смогли вздохнуть с облегчением». Разве не приятно такое слышать человеку, участвовавшему в создании «DSM-III»? Но потом все вдруг изменилось к худшему. Гари Мейера, того самого психиатра из Оук-Риджа, который изобрел уроки для психопатов с пересказом собственных сновидений и совместным произнесением мантр и который в конце концов был уволен за то, что ввел ЛСД двадцати шести психопатам одновременно, представители нескольких фармацевтических компаний недавно пригласили на званый обед. В настоящее время он работает в тюрьме для особо опасных преступников в Мэдисоне, штат Висконсин, в отделе, где незадолго до его прихода приняли решение не поддерживать отношения с фармацевтами. И вот элита этой отрасли промышленности пригласила его, чтобы выяснить причину подобного поведения медицинского персонала названной тюрьмы. – Там были две очаровательные женщины и очень приятный молодой человек, – рассказал мне Гари. – И о чем же они говорили? – спросил я. – Если вы поищете мое имя в Интернете, то найдете очерки, которые я писал об индейских могильных курганах, – ответил он. – Это мое хобби. Обе женщины большую часть обеда задавали мне вопросы о них. Они просили меня сделать зарисовку кургана на скатерти. – И что потом? – спросил я. – Потом они перешли к основному вопросу – почему я не пользуюсь их продукцией. «Вы, ребята, – наши враги, – сказал я. – Вы захватили нашу территорию. Вас интересует только продажа лекарств, а не лечение пациентов». Они, естественно, стали на меня нападать. Но я не отступал. Потом нам принесли счет. И мы уже собирались расходиться, когда самая привлекательная из двух присутствовавших женщин спросила: «О! А вы не хотели бы попробовать нашу «виагру»?» Мейер замолчал. И после паузы злобно добавил: – Как самая пошлая уличная торговка. Мы вернулись к обсуждению опросников. – Хороший опросник очень полезен, – сказал Гари. – Но в настоящее время мы буквально увязли в них. Их можно найти даже в развлекательных журналах. А избыток опросников в сочетании с наглыми и циничными рекламщиками фармацевтической продукции, по словам Мейера, дает очень опасную смесь. Есть такая детская книжка в картинках под названием «Брэндон и биполярный медведь», написанная некой Трейси Англада. В ней рассказывается о маленьком Брэндоне, который впадает в ярость при малейшей провокации. Когда он не озлоблен, его тошнит и у него кружится голова. Мать ведет мальчика и его игрушечного медведя к врачу, который говорит, что у Брэндона биполярное расстройство. Брэндон спрашивает у врача, поправится ли он когда-нибудь. Врач отвечает утвердительно и добавляет, что в настоящее время есть много хороших лекарств, которые помогают мальчикам и девочкам от биполярного расстройства, и Брэндон может начать их принимать прямо сейчас. Он просит Брэндона дать обещание, что он будет принимать таблетки всякий раз, когда его мама напомнит ему об этом. Если бы Брэндон был реальным ребенком, то скорее всего можно было бы сделать вывод, что ему – как и многим другим детям – поставили ошибочный диагноз: «биполярное расстройство». «В Соединенных Штатах существует достаточно устойчивая тенденция ставить более серьезный диагноз, чем это необходимо в соответствии с объективными данными, и детское биполярное расстройство – самый свежий и, вероятно, самый серьезный пример, если принимать во внимание возможные последствия». Йэн Гудайер – профессор детской и подростковой психиатрии в Кембриджском университете. Он, подобно практически всем неврологам и детским психиатрам, работающим за пределами США, и большому их числу, работающему в США, просто не верит в объективное существование такого заболевания, как детское биполярное расстройство. – В клинических исследованиях не было получено данных, свидетельствующих о существовании так называемых биполярных детей, – сказал мне Йэн. – Это заболевание возникает в старшем подростковом возрасте. Крайне, крайне маловероятно, что вы обнаружите его у детей младше семи лет. Его заявление звучит очень странно. Если верить статистике, в США этим заболеванием страдает огромное количество детей дошкольного возраста. По словам Йэна Гудайера, не исключено, что многие из таких детей больны, некоторые из них больных очень серьезно, но не «биполярным расстройством». После того как Роберт Шпитцер ушел с поста редактора «DSM-III», его пост занял психиатр по имени Аллен Фрэнсис. Он продолжил традицию Шпитцера по включению в справочник возможно большего числа новых психических расстройств вместе с диагностическими опросниками. Четвертое издание «DSM» вышло уже на 886 страницах. И вот теперь, направляясь из Нью-Йорка во Флориду, доктор Фрэнсис признался мне по телефону, что они допустили несколько чудовищных ошибок. – В психиатрии очень легко запустить ложную эпидемию, – заметил он. – И мы, пусть и совершенно неумышленно, многое сделали для возникновения трех таких эпидемий. – Каких же? – спросил я. – Аутизм, дефицит внимания и детское биполярное расстройство. – И как же они возникли? – Что касается аутизма, то в данном случае мы имеем дело с разновидностью синдрома Аспергера. Раньше аутизм выявляли у одного ребенка из двух тысяч, сейчас – у одного из ста. У многих детей, которых раньше просто назвали нестандартными, своеобразными, теперь диагностируют аутизм. Я вспомнил свою поездку в Коксэки. И большой плакат на дороге рядом с Олбани: «каждые 20 секунд у какого-нибудь ребенка диагностируется аутизм». Некоторые родители ошибочно полагают, что описываемая внезапная вспышка аутизма связана с вакциной против кори, эпидемического паротита и коревой краснухи. Подобную точку зрения распространяют врачи типа Эндрю Уэйкфилда и такие знаменитости, как Дженни Маккарти и Джим Кэрри. Из-за них часть родителей перестала вакцинировать детей. В результате появились случаи заболевания корью с летальным исходом. Однако хаос, вызванный аутизмом, по словам Аллена Фрэнсиса, меркнет по сравнению с тем, что породило детское биполярное расстройство. – Мы и представить себе не могли, как будет диагностироваться данное заболевание в США, – признался он. – У детей с симптомами сильной возбудимости, частыми переменами в настроении, склонностью к приступам гнева теперь чуть ли не в каждом случае диагностируют биполярное расстройство. Огромная вина за распространение данной эпидемии лежит на фармацевтических компаниях и группах влияния, пропагандирующих их точку зрения. Как выяснилось, Трейси Англада, автор книжки «Брэндон и биполярный медведь», является руководителем группы влияния, связанной с распространением информации относительно биполярного расстройства у детей. Группа называется «Дети БП». На мой запрос она ответила электронным письмом, в котором писала, что желает мне успеха с моим проектом, но от любых интервью отказывается. Однако она добавила, что если у меня возникнет желание прислать ей завершенную рукопись моей книги на рецензию, она с удовольствием таковую напишет. – Психиатрические диагнозы подходят все ближе и ближе к границе нормы, – заметил Аллен Фрэнсис. – Большая часть населения находится в пограничном состоянии. И именно эта большая часть состоит в группе риска. – Почему? – спросил я. – В обществе существует стремление к единообразию, – ответил он. – Отличия вызывают настороженное отношение. Поэтому многим людям становится легче, когда они получают некий ярлык. Он дает им ощущение надежды и возможность объединения с себе подобными. «Раньше надо мной все смеялись, дразнили, никто меня не любил, а теперь я могу поболтать с такими же, как я, в Интернете. Ведь у них тоже биполярное расстройство. И я больше не чувствую себя одиноким». – Аллен помолчал. – В прежние времена некоторым из таких людей ставились гораздо более мрачные диагнозы типа «поведенческое расстройство», «личностное расстройство» или «вызывающее оппозиционное расстройство». А расплывчатый ярлык «детское биполярное расстройство» спасает многих родителей от чувства вины за формирование патологического поведения у ребенка. – Возможно, это не так уж и плохо, – заметил я. – Может быть, наличие такого диагноза, как «детское биполярное расстройство» – хорошая вещь. – Нет, – отозвался Аллен, – определенно нет. И я могу вам объяснить почему. Брайна Герберт живет на расстоянии двухсот миль от Роберта Шпитцера в Баррингтоне, штат Род-Айленд. Она была таким энергичным ребенком, что ей явно поставили бы диагноз «биполярное расстройство». «Я совершала массу всяких безумств, – вспоминает она. – Устраивала сальто-мортале на лестнице…» Но ее детство прошло до выхода «DSM-III», и на нее смотрели просто как на слишком активного ребенка. С собственными детьми Брайны все уже было совсем по-другому. Я сижу у нее в гостях в ее просторном и уютном доме. Четырнадцатилетний Мэтт разгуливает по комнате, наигрывая на гитаре «Дым на воде». Ханна выражает беспокойство по поводу того, что кое-какие из продуктов, которые она съела, были не совсем свежие. Джессика еще не вернулась из школы. Все представляется мне очень милым и абсолютно нормальным. Но мне говорят, что Мэтт принимает лекарства. И я пришел к Брайне потому, что, подобно своей подруге Трейси Англада, она написала книгу для детей под названием «Мои биполярные ощущения». – Они всегда были очень энергичными детьми, – сказала Брайна. – Сложными детьми. Им нужно было постоянно двигаться. Они ползали уже в шесть месяцев. А в десять месяцев ходили. Учителя постоянно на них жаловались. Брайна рассмеялась и покраснела. Она до сих пор сама очень энергичный человек, говорит очень быстро, слова и мысли льются из нее потоком. – Мы приклеивали пеленки скотчем, так как они их сбрасывали во сне. Да, с ними было нелегко. Мэтт! Пожалуйста, прими лекарство. Его лекарства выстроились в ряд на кухонном столе. Он выпил их все сразу. Когда Мэтт был совсем маленьким, его прозвали «Мистер Маниакально-Депрессивный». – Его настроение менялось постоянно и мгновенно. Вот он, бывало, сидит на своем стульчике, счастливый и неподвижный, как краб, а две секунды спустя уже разбрасывает по комнате вещи. Плачет, злится, и никто не знает – почему. Когда ему исполнилось три года, его поведение стало еще более сложным. Другие дети любили Мэтта, но и боялись, так как невозможно было предсказать, что он способен выкинуть в следующий момент. Он мог ударить другого ребенка и не почувствовать никаких угрызений совести. Мэтт страшно любил истории про вампиров. Вырезал кусочки бумаги, приделывал их к зубам и расхаживал, изображая из себя вампира. И шипел при этом. Ходил по улице. Подходил к незнакомым людям. Подобное поведение было очень странным и неприятным. – И вы нервничали? – Да. Мы садимся в машину, и вдруг Мэтт говорит, что видит здания в центре города. На расстоянии тридцати миль! Играя в «Короля Льва», он в прямом смысле становился Симбой. Приходил в маниакальное состояние. Правда, депрессии у него случались не очень часто. Но бывали. Время от времени Мэтт внезапно говорил, что не имеет права жить, но мыслей о самоубийстве у него никогда не было. И если уж на Мэтта находило подобное, то такое настроение у него длилось довольно долго. Как-то дома перед обедом ему вдруг захотелось сладкого печенья, а я как раз готовила обед и решительно запретила ему есть сладости. Тогда он схватил нож для резки мяса и стал мне угрожать. Я заорала на него: « Положи на место !» – Сколько ему было лет? – Четыре. – И он положил нож на место? – Положил. – Это был единственный подобный случай? – Да, это был, так сказать, эксцесс. Ну, если не считать, конечно, того, что однажды он ударил Джессику по голове и пнул ее в живот. – Это она ударила меня по голове, – крикнул из противоположного конца комнаты Мэтт. Брайна в очередной раз возмутилась его поведением, но быстро успокоилась. По ее словам, именно после случая с ножом они решили отвести Мэтта к психиатру. Педиатрическое отделение в их местной больнице в Массачусетсе возглавлял доктор Джозеф Бидерман, один из ярых приверженцев диагностики детского биполярного расстройства. ... «Теоретические основы фармакологии в детской психиатрии находятся на таком примитивном уровне, а влияние Бидермана так велико, что стоит ему в ходе презентации просто упомянуть какое-то лекарство, как в течение года или двух этот препарат – один или в сочетании с другими медикаментами – начнут прописывать десяткам тысяч детей. Подобное происходит без какого-либо серьезного испытания эффективности таких средств. Их популярность в детской психиатрии есть результат рекламы, распространяемой среди 7 000 детских психиатров, работающих в США». «Сан-Франциско кроникл», 13 июля 2008 г. В ноябре 2008 года против Бидермана было выдвинуто обвинение в конфликте интересов, когда выяснилось, что его отделение финансировалось компанией «Джонсон и Джонсон», производящей антипсихотическое средство риспердал, часто прописываемое детям. Несмотря на то, что руководство больницы отрицало факт продвижения врачами детского отделения продукции данной компании, в «Нью-Йорк таймс» появились выдержки из внутреннего документа клиники, в котором Бидерман обещал способствовать «реализации коммерческих целей «Джонсон и Джонсон». Бидерман заявлял, что биполярное расстройство может начаться у ребенка «с того момента, как он впервые откроет глаза». Он отрицал все обвинения, выдвинутые против него. – Когда они тестировали Мэтта, он то включал, то выключал микрофон, – вспоминает Брайна. – То включал, то выключал свет. Залезал то на стол, то под стол. Мы прошли все опросники. Мэтт сказал, что как-то ему приснился сон, что громадная птица лопастями винта отрезала его сестре голову. В другом сне его проглотил призрак. Когда врачи услышали это, они по-настоящему заинтересовались. Через какое-то время один из коллег доктора Бидермана заметил: – Нам представляется, что Мэтт соответствует описанию биполярного расстройства в «DSM». Это произошло десять лет назад, и Мэтт с тех пор принимает лекарства. Так же, как и его сестра Джессика, у которой коллеги доктора Бидермана тоже диагностировали биполярное расстройство. – Мы прошли через миллион разных медикаментов, – вспоминает Брайна. – От первого у нее очень быстро наступило улучшение, но за месяц она прибавила десять фунтов веса. Да, неизбежная прибавка в весе. Тики. Раздражительность. Сильный седативный эффект. Лекарства работают в течение двух лет, затем их эффективность резко падает. МЭТТ!.. Мэтт играл на гитаре слишком близко от нас. – Мэтт, – сказала Брайна, – ты не мог бы заняться этим где-нибудь еще? Милый, разве ты не можешь найти себе какое-нибудь другое занятие? Сходи куда-нибудь. Брайна убеждена, что ее дети больны биполярным расстройством, а я не из тех, кто врывается к чужим людям в дом и начинает разубеждать их, заявляя, что они все вполне нормальные. Подобное с моей стороны было бы непозволительной наглостью. Кроме того, Дэвид Шеффер, всеми уважаемый детский психиатр, один из пионеров использования во врачебной практике справочника «DSM» и в недавнем прошлом муж редактора журнала «Вог» Анны Винтур, сказал мне при нашей встрече в Нью-Йорке вечером того же дня: – Дети, которым ошибочно ставят диагноз «биполярное расстройство», как правило, очень враждебны, перевозбуждены. Их нельзя в прямом смысле слова назвать нормальными детьми. Их очень сложно контролировать. Они способны терроризировать свою семью в течение достаточно длительного времени и в конечном итоге привести ее к развалу. Они обладают своеобразной силой и могут отнять у вас много счастливых лет жизни. Но они совершенно точно не страдают биполярным расстройством. – А чем же в таком случае? – спросил я. – Возможно, синдромом дефицита внимания, – ответил он. – Когда вы находитесь рядом с таким ребенком, то можете подумать: «Господи, да он же так похож на взрослого в маниакальном состоянии». Дети с синдромом дефицита внимания очень раздражительны. Часто проявляют маниакальные черты. Но люди с маниакальными отклонениями из них не вырастают. И взрослые с маниакально-депрессивным синдромом, как правило, в детстве синдромом дефицита внимания не страдали. Однако таким детям обычно ставят диагноз «биполярное расстройство». А это не очень хороший ярлык, который может сохраняться за вами всю жизнь. У девушек, принимающих средства от биполярного расстройства, могут развиться различные патологии яичников, а также значительные нарушения обмена веществ. А если вам постоянно говорят, что у вас наследственное заболевание, вы можете стать злобным, непредсказуемым, у вас возникнет предрасположенность к жутким депрессиями – и, в конечном итоге, к самоубийству… Брайна работает в детском саду. – Недавно к нам пришел один ребенок, находящийся на воспитании в приемной семье, – говорит она. – Из родной семьи его забрали потому, что родители над ним издевались и не выполняли своих обязанностей. Из-за патологически сексуализированного поведения и частых перепадов настроения у этого ребенка кто-то предположил, что он страдает биполярным расстройством. Ребенок прошел соответствующий тест, после чего его стали пичкать очень серьезными лекарствами. Это чрезвычайно замедлило развитие мальчика, и он превратился в пускающего слюни толстяка. Теперь врачи заявляют, что они добились больших успехов в лечении. Со временем выяснилось, что никакого биполярного расстройства у ребенка не было. Частые смены настроения и патологическая сексуализированность поведения объяснились тем, что в семье он подвергался сексуальному насилию. Но врачи рабски следовали списку симптомов из «DSM». Симптомы, которые демонстрировал мальчик, идеально ему соответствовали. А ведь это всего лишь один случайно взятый пример из практики детской психиатрии. За последние несколько лет примерно у миллиона детей в США было диагностировано биполярное расстройство. – А проводились ли какие-либо исследования относительно того, сохраняются ли проявления биполярного расстройства у детей при достижении ими подросткового возраста? – спросил я у Брайны. – Да, – ответила она. – У некоторых они сохраняются, а у некоторых проходят. – Проходят? – переспросил я. – А разве биполярное расстройство не приговор на всю жизнь? Может быть, говоря, что у некоторых детей оно проходит, мы тем самым намекаем на то, что у них его никогда и не было? Брайна бросила на меня пронзительный взгляд. – У моего мужа, знаете ли, со временем прошли астма и пищевая аллергия, – сказала она. Когда я задал Роберту Шпитцеру вопрос, не получилось ли так, что он неумышленно породил ситуацию, в которой на вполне нормальные разновидности человеческого поведения наклеивается ярлык психических расстройств, он ответил мне молчанием. Я терпеливо ждал. Пауза продлилась целых три минуты. – Не знаю, – произнес Роберт. – Вы когда-нибудь задумываетесь над этим? – Полагаю, что правильным ответом будет «никогда», – сказал он. – Конечно, следовало бы задумываться о таких вещах. Но мне не нравится сама мысль о рассуждениях по поводу того, сколько категорий, включенных в «DSM-III», описывают нормальное поведение. – И почему же она вам не нравится? – Да потому, что тогда я начну размышлять над тем, какое количество из них ошибочны, – ответил он. И вновь наступила долгая пауза. – Ведь некоторые из них, вполне вероятно, ошибочны, – произнес наконец Шпитцер. Ночью 13 декабря 2006 года в городе Бостоне, штат Массачусетс, Ребекка Райли, у которой была простуда, никак не могла заснуть. Девочка позвала мать, та перенесла ее в свою комнату, дала ей лекарство от простуды, лекарства от биполярного расстройства и сказала, что она может остаться в ее комнате и спать рядом с ее кроватью. Когда на следующее утро мать попыталась разбудить Ребекку, то обнаружила, что ее дочь мертва. При вскрытии выяснилось, что родители дали ей слишком большую дозу антипсихотических средств, которые ей прописали по поводу биполярного расстройства и ни одно из которых не было рекомендовано для использования в педиатрии. У родителей сформировалась устойчивая привычка закармливать Ребекку лекарствами, если она начинала им надоедать. Суд признал отца и мать виновными в убийстве собственной дочери. Диагноз «биполярное расстройство» поставил Ребекке – и прописал лекарства (по десять таблеток в день), от которых она умерла, – доктор Кайоко Кифуджи, вполне достойный психиатр, работающий в медицинском центре Тафтса и являющийся последователем доктора Джозефа Бидермана и его концепции в области детского биполярного расстройства. Ребекка получила очень высокие показатели по опроснику из «DSM», даже несмотря на то, что ей было всего три года и она едва могла составить связное предложение. Незадолго до оглашения приговора мать Ребекки Каролина дала интервью ведущей программы на Си-би-эс Кэти Курик. ... Кэти Курик: Как вы думаете, у Ребекки на самом деле имелось биполярное расстройство? Каролина Райли: Скорее всего, нет. Кэти Курик: И что же, по вашему мнению, с ней было не так? Каролина Райли: Не знаю. Возможно, она была просто слишком активна для своих лет. 11 Удачи! Прошло два года с тех пор, как Дебора Тальми передала мне в кафе «Коста» свой экземпляр той таинственной, странной, коварной книжки. Мне позвонил Тони из Бродмура. Я не слышал о нем уже несколько месяцев. – Джон!.. – послышалось в трубке. Тони был явно взволнован. Его волнение вызывало ассоциации с эхом, разносящимся по длинному пустому коридору. Не буду лукавить: меня обрадовал звонок Тони, но, признаться, я совсем не был уверен, следует ли мне ему радоваться. Кто такой Тони? Не второй ли он Тото Констан, архетипический психопат из руководств Боба Хейра, обаятельный и опасный, с жуткой точностью укладывающийся в хейровский опросник? Или же он второй Эл Данлэп, которого, как я понял позднее, я невольно подгонял под некоторые пункты опросника, а он сам помогал мне, так как воспринимал многие тамошние определения в качестве характерных проявлений «американской мечты» – предпринимательского духа? Или второй Дэвид Шейлер, страдающий совершенно очевидным безумием, но безумием, безвредным для окружающих, безумием, из которого СМИ сделали развлечение? А может, он – некое подобие Ребекки Райли и Колина Стэгга, которые не были сумасшедшими, но люди считали их таковыми, потому что они имели несчастье отличаться от большинства? Они были слишком сложными, недостаточно обычными… – Будет заседать арбитражная комиссия, – говорит Тони. – Я хочу, чтобы вы присутствовали. В качестве моего гостя. – А, – отзываюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно радостнее. Сайентолог Брайан говорил мне о различных комиссиях, собиравшихся по поводу Тони. Год за годом на протяжении всех четырнадцати лет своего пребывания в отделении тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в клинике Бродмура Тони настаивал на их проведении. Он не желал терять надежду. И пытался привлечь на свою сторону кого только мог: психиатров, сайентологов, меня… Но результат всех его стараний всегда был один и тот же. Нулевой. – Где будет заседать комиссия? – спросил я. – Прямо здесь, – ответил Тони. – В конце коридора. Журналистов редко пускают в отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств – мои прежние встречи с Тони проходили в главной столовой, – а мне очень хотелось увидеть пресловутое отделение изнутри. По словам профессора Мейдена, тамошнего главного врача, если бы не опросник психопатий Боба Хейра, отделения бы просто не существовало. Тони оказался там потому, что набрал высокие баллы – точно так же, как все триста других находящихся здесь пациентов, включая таких знаменитостей, как Роберт Нэппер, убивший Рэйчел Никкел на Уимблдонской пустоши, Питер Сатклифф, «йоркширский Потрошитель», и многие другие. В Британии существует пять подобных отделений: четыре мужских и одно, в Дареме, женское. Оно называется «Примула». То отделение, в котором находится Тони, именуется «Загон». Официально говорилось, что упомянутые учреждения предназначены для лечения психопатов (средствами когнитивной поведенческой терапии и фармакологическими средствами, снижающими либидо – так называемая химическая кастрация, – в случае с насильниками), развития в них навыков контроля собственных психопатических проявлений с тем, чтобы со временем – теоретически – вернуть их обществу в качестве вполне безопасных и полезных его членов. Однако в реальности бытует мнение, что данные учреждения организованы исключительно для того, чтобы навсегда изолировать психопатов от общества. – Это откровенное жульничество, – сказал мне Брайан при встрече за обедом два года назад. – Научите заключенных – простите, пациентов – работе с компьютером. Назовите болтовню за обедом между сестрой и пациентом «когнитивной терапией». Если пациент идет на контакт, значит, «терапия» эффективна, значит, имеет место некий прогресс в его лечении , но, что важно, не в излечении . Таким способом всех имеющих высокие баллы по опроснику Хейра можно держать в подобных местах до конца их жизни. История отделений тяжелых и общественно опасных личностных расстройств началась летним днем 1996 года. Лин Рассел прогуливалась по сельской дороге вместе со своими дочерьми Меган и Джози и собакой Люси, как вдруг заметила, что за ними из своей машины наблюдает какой-то мужчина. Он вылез из машины и попросил у них денег. В руках у него был молоток. – У меня нет денег, – сказала Лин. – Но я могу сходить домой и принести. – Нет, – ответил мужчина и начал бить их молотком. Он забил их всех до смерти. Выжила только Джози. Убийцу звали Майкл Стоун, и он был уже известен как психопат. Он несколько раз до того сидел в тюрьме. Однако в соответствии с законом дольше определенного судом срока можно удерживать только тех заключенных, чьи психические расстройства рассматриваются как излечимые. Психопаты считались неизлечимыми, поэтому Стоуна постоянно отпускали на свободу. После вынесения приговора по делу об убийстве семьи Рассел правительство приняло решение создать несколько лечебных центров – «лечебных центров» , в версии Брайана, который изобразил кавычки жестом – для психопатов. Вскоре был открыт ряд отделений тяжелых и общественно опасных личностных расстройств. В течение следующих десяти лет практически никого из помещенных туда пациентов на свободу не выпустили. Если вы попадали в отделение, шанса выйти оттуда у вас, по сути, не было. – А кстати, – сказал Тони. – Я кое о чем хотел вас попросить. Об одном одолжении. – И о каком же? – спросил я. – Когда вы будете писать обо мне в своей книге, пожалуйста, назовите меня моим настоящим именем. Не надо никаких глупостей о каком-то там «Тони». Назовите меня моим настоящим именем. Центр под названием «Загон» был чистенькой, приятной, современной крепостью умиротворяющего соснового цвета, надежно охраняемое отделение внутри не менее надежно охраняемого учреждения. Освещение – чрезмерно, ослепительно яркое: это для того, чтобы нигде не возникало никаких теней. Стены – пастельно-желтого цвета, столь невинного, что он был почти и незаметен. Единственными яркими штрихами посреди этой безмятежности оставались красные кружочки многочисленных тревожных кнопок. Они располагались на всех стенах на одинаковом расстоянии друг от друга. Центральное отопление издавало звуки, похожие на долгие громкие вздохи. Охранник усадил меня на пластиковый стул прямо под тревожной кнопкой в унылого вида коридоре, который был похож на коридор в только что отстроенной гостинице «Трэвел инн». – Не бойтесь, – сказал он, хотя никаких признаков страха я вроде бы не проявлял. – В эту часть здания никто из пациентов не пройдет. – А где находятся пациенты? – спросил я. Он кивнул в направлении противоположного конца коридора. Там располагалось нечто вроде комнаты наблюдения. За ней, за толстым прозрачным стеклом, находились две большие, чистые, ничем не примечательные, но хорошо просматриваемые палаты. По ним бродили несколько человек – психопаты. Они ели шоколад и любовались живописным холмистым пейзажем, расстилавшимся за окнами. Где-то там, за заснеженными пространствами, находились Виндзорский замок и ипподром Аскот. Час тянулся долго. То и дело заходили медбратья, медсестры и охранники, которые здоровались и спрашивали, кто я такой. Я отвечал, что друг Тони. – О, Тони! – воскликнул один медбрат. – Я знаю Тони. – И что вы о нем думаете? – спросил я. – У меня есть своя очень четкая и определенная точка зрения относительно него, – ответил он. – Но высказывать ее вам мне бы не хотелось. – Ваша точка зрения относительно Тони определенно положительная или определенно отрицательная? – спросил я. Он бросил на меня многозначительный взгляд, в котором ясно читалось: «Я вам ничего не скажу». Прошло еще какое-то время. Теперь нас в коридоре было четверо: я, медбрат и два охранника. Все молчали. – Для меня большая честь – посетить ваше учреждение, – сказал я, нарушив молчание. – В самом деле? – хором произнесли все трое, с удивлением посмотрев на меня. – Ну… – пробормотал я, – это, конечно, несколько странно… но ведь посторонних, как правило, сюда не пускают. – У нас есть несколько свободных мест, если желаете, – заметил медбрат. Внезапно все пришло в движение. Какие-то люди входили и выходили – адвокаты, медперсонал, психиатры, судейские работники, охранники, – торопливо проходили мимо, некоторые отходили в сторону и вели приглушенные и, по-видимому, очень важные разговоры, кто-то второпях звонил кому-то по телефону – и исчезал в специальных помещениях. – Здесь всегда такая суета? – спросил я у охранника. – Нет, совсем наоборот, – ответил тот. Казалось, происходящее его тоже удивляет. Он сидел, вытянувшись, на своем стуле. – Как-то все необычно. Что-то, наверное, случилось. – Это связано с Тони? – Не знаю, – отозвался он, потом встал. Его взгляд растерянно метался по коридору. Однако никто, по всей вероятности, не собирался обращаться к нему за помощью в том серьезном деле, которое разворачивалось вокруг, и потому охраннику ничего не оставалось, как вновь тяжело опуститься на стул. Рядом со мной остановился какой-то человек и представился: – Энтони Мейден, лечащий врач Тони. – О, здравствуйте, – сказал я. Мы уже два года переписывались с ним по электронной почте, но лично еще ни разу не встречались. Энтони Мейден был главным врачом отделения тяжелых и общественно опасных личностных расстройств. Он выглядел моложе, чем я его представлял, немного неряшливее – и в целом приятнее. – У нас сегодня суматошное утро, – заметил он. – Из-за Тони? – спросил я. – Все, возможно, прояснится или не прояснится через какое-то время, – ответил он. Потом быстрым шагом проследовал дальше. – Эй, – окликнул я врача. – Тони хочет, чтобы я в своей книге назвал его настоящим именем. Мейден остановился. – А, – сказал он. – Но что, если когда-нибудь в будущем он все-таки выйдет из больницы, – предположил я, – и его работодатель прочитает мою книгу? Не повредит ли это Тони? Что будет, если все узнают, что он провел полжизни в отделении тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре? – Да, конечно, – отозвался Мейден. Я понизил голос: – И еще меня беспокоит вот что: вдруг он хочет, чтобы я назвал его в своей книге настоящим именем из-за пункта «2» в опроснике Хейра – «Преувеличенное чувство собственной значимости»? Мейден просиял. Он как будто хотел сказать: «Вот видите, вы и сами все прекрасно поняли». – Совершенно верно! – произнес он вслух. Рядом со мной остановился элегантного вида пожилой мужчина в твидовом костюме и галстуке-бабочке. – Кто вы такой? – спросил он меня. – Журналист, – ответил я. – Пишу о Тони. – О, это весьма интересный случай! – воскликнул он. – А я – член комиссии. – Я тоже думаю, что он – очень интересный случай, – согласился я. – Профессора Мейдена всегда удивляло, почему мне захотелось написать именно о Тони, а не, скажем, о «стоквеллском душителе» или о ком-либо еще. Но, согласитесь, Тони очень интересен. – Я сделал паузу, а затем добавил: – Он очень двойственный ! Член комиссии взглянул на меня. Его лицо внезапно омрачилось. – Вы случаем не сайентолог? – спросил он. Члены «антипсихиатрической лиги» часто появлялись на заседаниях таких комиссий. – Нет! – со всей решительностью воскликнул я. – Нет-нет-нет! Нет, нет! Ни в коем случае! Ни при каких обстоятельствах. Но именно сайентологи и познакомили меня с Бродмуром. И, насколько мне известно, один из них должен вот-вот тут появиться. Некто по имени Брайан. – Сайентологи – довольно забавные создания, – заметил член комиссии. – Да, наверное, – согласился я. – Но мне они очень помогли – и, знаете ли, не предъявляли никаких безумных требований. Просто очень милые и отзывчивые люди, ничего не требующие взамен. Я тоже удивлен. Но что тут можно сказать? – Я пожал плечами. – Это правда. (Если уж быть совсем объективным, недавно они все-таки попросили меня кое о чем. На Би-би-си планировали демонстрацию документального фильма, где содержались нападки на них, и я получил электронное письмо от сайентологов с просьбой принять участие в ответной программе и рассказать, как много они сделали для меня за два года нашего знакомства. Я вежливо отклонил просьбу. Больше они ко мне не обращались.) Появился запыхавшийся и раскрасневшийся Брайан. – Я что-нибудь пропустил? – спросил он. – Только какую-то загадочную суету, – ответил я. – Что-то происходит, но никто не желает объяснить, что именно. – Гм-м, – пробормотал Брайан, прищурившись и подозрительно оглядевшись по сторонам. Внезапно в нашем поле зрения появилось яркое пятно – рубашка темно-малинового цвета – и послышался громкий лязг. – Ого! – воскликнул охранник. – Вот он идет! Тони очень изменился. При нашей первой встрече волосы у него были короткие и жесткие. Теперь они были длинными и гладкими. Кроме того, он заметно поправился. И передвигался с помощью металлических костылей. – Что с твоей ногой? – спросил Брайан. – Да вот, поранился, – ответил Тони. Потом, быстро оглянувшись, шепнул мне и Брайану с умоляющим выражением на лице: – Охранники меня избили . – Что ?! – переспросил я в изумлении. Праведный гнев отобразился на физиономии Брайана. Взгляд его метался по сторонам в поисках кого-нибудь, на кого можно было бы возложить ответственность за происшедшее. – Да я пошутил. – Тони улыбнулся во весь рот. – Я сломал ногу во время футбольного матча. Заседание комиссии началось. Мы вошли в зал. Слушание продолжалось пять минут. В течение одной из них члены комиссии объясняли мне, что в случае разглашения подробностей происходившего мне грозит тюрьма. Поэтому подробности я вынужден опустить. Скажу только, что Тони освободили. У него был такой вид, словно его сбил автобус. В коридоре Тони окружили адвокат, Брайан и несколько независимых психиатров, которых Брайану удалось привлечь на свою сторону. Все его поздравляли. Собственно, освободить его должны были только через три месяца – за это время врачи должны были решить, как быть с ним дальше: перевести на переходный период в обычную психиатрическую лечебницу или же сразу выбросить на улицу, но сомнений не оставалось: в ближайшее время Тони освободят. Улыбаясь, он подковылял ко мне и протянул стопку каких-то листов. Это были независимые заключения, сделанные к заседанию комиссии различными психиатрами, приглашенными для оценки состояния Тони. Из них я узнал о нем массу таких вещей, которые раньше были мне неизвестны: оказывается, его мать была алкоголичкой, регулярно избивала Тони и выгоняла из дома; он по несколько дней жил на улице, пока мать снова не соглашалась впустить его в дом; большинство ее дружков были наркоманами и уголовниками; его выгнали из школы за то, что он угрожал ножом служащей в школьной столовой; Тони отправляли в различные спецшколы и интернаты и он постоянно убегал оттуда, так как скучал по дому и по матери. И у меня возник вопрос: а не отличается ли психопат из Бродмура от психопата с Уолл-стрит только тем, что последний имел счастье родиться в нормальной и состоятельной семье? Тони проследовал в соседнюю комнату, чтобы подписать какие-то юридические бумаги. А я продолжал просматривать его записи. Вот отрывки из его бродмурской истории болезни. 27 сентябяря 2009. «В хорошей форме». 25 сентября 2009. «Отличное настроение». 17 сентября 2009. «Настроение и поведение спокойное. Всю середину дня провел в общении с сотрудниками и другими пациентами». 5 сентября 2009. «Показал сотрудникам персонаж, который он создал на игровой приставке Xbox. Персонаж – женщина, чернокожая, намеренно изображенная крайне непривлекательной, с чертами лица, напоминающими зомби. Признался, что пытался добиться портретного сходства с одной из сотрудниц. Беседовавший с ним другой сотрудник отделения заметил, что подобное поведение неэтично, и несколько раз просил его изменить имя персонажа. Он не согласился, настаивая, что его «героиня» должна понять шутку. Создание подобного персонажа не может восприниматься как шутка, но только как выражение его неприязни и неуважения к этой женщине». 25 августа 2009. «Игра в волейбол. После игры общался с другими пациентами и сотрудниками». Затем следовали выводы. МНЕНИЕ: «Главный вопрос заключается в возможной опасности данного пациента для общества. Его нельзя назвать глупым. За все время пребывания в отделении за ним не было замечено ничего предосудительного. Если он выйдет на свободу и совершит какое-либо преступление, его скорее всего приговорят к ИННП (изоляции на неопределенный период). Пациента стоит поставить в известность об этом, что я забыл сделать. Я бы рекомендовал полную выписку. С моей точки зрения, все свидетельствует о том, что природа и степень его психического расстройства не требуют дальнейшего пребывания в психиатрической больнице. Не думаю, что пациента следует удерживать здесь и далее, исходя из интересов его собственного здоровья, безопасности и защиты интересов окружающих. Полагаю, что он не представляет никакой опасности». – Дело в том, Джон, – сказал Тони, когда я на мгновение поднял глаза от его бумаг, – и это ты должен понять прежде всего: все вокруг немного психопаты. Ты. Я. – Он помолчал. – Да, конечно, я тоже. – И чем вы будете теперь заниматься? – спросил я. – Наверное, поеду в Бельгию, – ответил он. – Там живет женщина, о которой я мечтаю. Но она замужем. Я добьюсь ее развода. – Знаете, что говорят о психопатах? – Что мы любим манипулировать людьми! – отозвался Тони. Мимо прошел медбрат, который некоторое время назад заявил о наличии у него четкой и определенной точки зрения относительно Тони. – Ну-с, итак? – произнес я. – Решение вполне правильное, – отозвался он. – Здесь все считают, что Тони следует выпустить. Он хороший парень. Он совершил отвратительное преступление, и абсолютно справедливо, что его надолго изолировали от общества. Однако Тони потерял в Бродмуре много лет своей жизни, что, конечно же, очень плохо. – И все думают так же, как и вы? – спросил я. – Даже профессор Мейден? Я посмотрел в сторону профессора Мейдена. Мне казалось, что он будет разочарован, даже встревожен, но в действительности он был явно доволен. – Пройдя курсы Боба Хейра, я полагал, что психопаты – монстры, – заметил я. – Они – психопаты , и этим все сказано. Но, может быть, Тони – что-то вроде полупсихопата? Человек в пограничном состоянии? Не служит ли его жизненная история подтверждением того, что к людям в пограничном состоянии не следует применять меры, используемые для крайних случаев? – Думаю, вы правы, – согласился Мейден. – Лично мне не нравится то, как Боб Хейр говорит о психопатах – так, словно они представляют другой биологический вид. Тони стоял теперь в полном одиночестве, уставившись в стену. – У него действительно очень сильно проявляются отдельные психопатические черты, – сказал Мейден. – Он никогда не принимает на себя ответственность за свои поступки, а перекладывает вину на окружающих. Однако Тони нельзя назвать опасным преступником. Он, конечно, может в соответствующих обстоятельствах совершить хулиганский поступок, но никогда не станет причинять людям зло ради получения удовольствия. Кроме того, я бы хотел заметить, что нельзя сводить человеческую личность к каким-то диагностическим ярлыкам. Помимо патологических черт, у Тони есть множество весьма привлекательных и достойных качеств. Я снова взглянул на Тони. На мгновение мне показалось, что он плачет, но потом я понял, что ошибся. Он не плакал. Он просто стоял у стены. – Даже если вы не примете точку зрения критиков Боба Хейра, – продолжал профессор Мейден, – вы все равно должны будете согласиться, что по его опроснику можно получить довольно высокие баллы, как будучи просто чрезмерно импульсивным и безответственным человеком, так и маньяком, способным хладнокровно спланировать тяжкое преступление. Выходит, что люди совершенно разного типа, абсолютно несопоставимые по степени опасности для общества, получают по опроснику Хейра одинаковые баллы. – Он помолчал. – Хотя должен заметить, что нужно быть весьма осторожным с положительными качествами Тони. Многие асоциальные личности обладают весьма развитой харизмой или другими чертами, способными привлечь окружающих. – Как, по вашему мнению, сложится его судьба? – спросил я. – Его судьба – в его собственных руках, – ответил Мейден, пожав плечами. Однако он ошибался. Судьба Тони, как оказалось, не была в его руках. Его действительно освободили из Бродмура 1 апреля 2010 года, но в июне того же года он позвонил мне и сказал, что «попал из огня да в полымя». – Меня отправили в Бетлем, Джон, известный под названием «Бедлам», и, насколько понимаю, не собираются выпускать меня на свободу, – сообщил Тони. Бедлам – учреждение со столь ужасной историей, что его название давно стало синонимом хаоса и столпотворения. – Я говорю, что попал из огня да в полымя в самом буквальном смысле, – сказал он. – Прошлой ночью кто-то пытался поджечь нашу палату. – И как вы проводите время? – Сижу и ничего не делаю. Жирею на гамбургерах. – А каковы ваши новые соседи? Они же не такие страшные, как «стоквеллский душитель» и прочие насильники, которые окружали вас в Бродмуре? – Они намного хуже. Тут же есть совсем свихнувшиеся. – Например? – Тони Феррера. Разузнайте о нем. Поймете, что это настоящий шедевр в своем роде. Он был в сумасшедшем доме и однажды каким-то образом вышел на свободу, пошел по улице, увидел какую-то женщину. Изнасиловал ее, зарезал и поджег. Сейчас он находится здесь… Марк Джинджелл. Двойной насильник и обладатель ряда других достоинств… – И с ними невозможно ужиться? – Невозможно. – Вы боитесь? – А как вы думаете? Только сумасшедший не будет бояться таких людей. – Кстати, – заметил я, – я хотел рассказать вам о встрече с Тото Констаном. Он руководил карательными отрядами на Гаити. А теперь находится в тюрьме по обвинению в афере с закладными. При встрече он постоянно повторял мне, что хочет нравиться людям. Он очень чувствителен к тому, как относятся к нему окружающие. И я подумал: «Что-то не очень похоже на психопата». – Да, не очень, – согласился Тони. – Просто как-то печально звучит. – И тогда я сказал ему: «Разве это не слабость – так стремиться к тому, чтобы люди вас любили?» И он ответил: «Нет! Если вы можете заставить людей полюбить вас, то сможете манипулировать ими и заставлять их делать то, что вам нужно». – Господи! – отозвался Тони. – Вот уж настоящий психопат! Он помолчал, потом воскликнул: – Да я даже не задумывался об этом! Клянусь, даже в голову не приходило!.. В начале января 2011 года, вскоре после того, как Тони прислал мне поздравление с Рождеством, его выпустили из Бетлема. Мне представляется, что сфера безумия полна людей, подобных Тони, которые волею обстоятельств оказались на пике своих «странностей». Некоторых из таких, как он, помещают в отделения тяжелых и общественно опасных личностных расстройств из-за слишком высоких баллов по опроснику Боба. Других демонстрируют нам в прайм-таймовых передачах по телевидению в качестве образцов того, какими мы не должны быть, предварительно отодвинув в тень все их скучные, обыденные, нормальные черты. Конечно, на свете много очень больных людей. Но ведь есть и те, кто находится где-то «посередине», но из кого намеренно делают безумцев, чтобы на них подзаработать. Боб Хейр летел транзитом через Хитроу, и мы встретились с ним еще раз. В последний. – Тони, тот парень, которого я посещал в Бродмуре, – сказал я, помешивая кофе, – его недавно выпустили. – Вот как, – пробормотал Боб. – Его поместили в Бетлем, – продолжал я. – Но уверен, что скоро выпустят совсем. – Я помолчал. – Его врач критически отзывался о вас. Он считает, что вы говорите о психопатах как о представителях другого биологического вида. – Все исследования свидетельствуют о том, что они – не другой биологический вид, – возразил Боб. – Нет никаких указаний на подобное. Скорее всего этот врач просто плохо информирован. Ему следует ознакомиться с нашими последними публикациями. Речь идет о статистических характеристиках. Ему должно быть это известно. Речь идет только о статистических характеристиках… – Ну конечно, речь идет о статистических характеристиках, – согласился я. – Ваш опросник представляет собой шкалу от ноля до сорока. Но он ведь имел в виду нечто другое. То, как вы говорите о психопатах… – Да, – холодно сказал Боб, – я знаю. Однако это всего лишь стиль речи . Говоря о людях с высоким кровяным давлением, мы называем их гипертониками. Это термин. Вот чего не понимает ваш собеседник. Сказать «психопат» примерно то же самое, что сказать «гипертоник». Я мог бы заменить слово «психопат» синонимом – «тот, кто набирает больше определенного количества баллов по моему опроснику». Однако «психопат» значительно лаконичнее и удобнее. Поэтому я называю их психопатами. И под психопатией я понимаю то же самое – отрезок на шкале моего опросника выше определенной цифры. Кстати, на данный момент я не уверен, от какой точки на ней он должен начинаться. Для исследовательских целей тридцать баллов является удобной отправной точкой, но, подчеркиваю, только для исследовательских целей. Боб спокойно смотрел на меня. – Здесь я чист, – сказал он. Потом, после короткой паузы, добавил: – Хотя в глубине души, в самой ее глубине, все-таки полагаю, что они отличаются от нас чем-то значительно более существенным. Однако никаких научных подтверждений этому мы пока не получили. – У меня сложилось впечатление, что тот парень из Бродмура, о котором я вам говорил, – полупсихопат, – заметил я. Боб пожал плечами. Он не знал Тони. – И с какой же точки зрения мы должны воспринимать его? С точки зрения его психопатии или нормы? – спросил я. – Те люди, которые говорят подобное, – ответил Боб, – настоящие леваки, ученые с левацкими настроениями. Заметьте, я употребляю данные термины вовсе не в уничижительном смысле. Как известно, левые не любят ярлыки. И они не любят разговоров о различиях между людьми. – Он помолчал. – Многие говорят, что я определяю психопатию в оскорбительных и уничижительных терминах. Но как еще это можно сделать? Говорить только о хорошем? Я могу сказать: он хороший оратор. Или – она хорошо целуется. Или – он очень хорошо танцует. У него хорошие манеры. Но ведь когда мы говорим о психопатах, самое существенное в них то, что они разрушают все вокруг себя, что они убивают людей. И что же, прикажете замалчивать их отрицательные черты и упоминать вслух только о положительных сторонах? Хейр рассмеялся. И мне ничего не оставалось, как тоже рассмеяться. – Попросите его жертву взглянуть на положительные стороны личности психопата, и она вам ответит: «Не могу, он ослепил меня», – сказал Боб. Конечно, никто не спорит, случаи необоснованной постановки диагноза имеют место. Однако они как раз чаще всего являются результатом целенаправленной деятельности фармацевтических компаний. – Вот подождите, увидите, что произойдет, когда они изобретут лекарство от психопатии. Тогда точка отсчета на моей шкале опустится до двадцати пяти, двадцати, а то и ниже… – Мне кажется, что моя деятельность, связанная с психопатами, сделала меня одержимым властью, – заметил я. – Думаю, что я стал таким после того, как прослушал ваши лекции. – Знание – сила и власть, – отозвался Боб и почему-то как-то по-особому пристально взглянул на меня. – Интересно, почему это я никогда не становлюсь одержимым властью? – добавил он. Через несколько недель я получил посылку. На ней стоял адрес отправителя: «Гётеборг, Швеция». В верхнем углу кто-то написал: « Сегодня ровно двадцать один год с момента События – теперь мы свободны поступать как нам угодно ! » Несколько мгновений я озадаченно смотрел на нее. Потом вскрыл. Внутри посылки находился экземпляр «Бытия или Ничто». Я вертел его в руках, восхищаясь его странной изысканной красотой, дырками, вырезанными на 13-й странице, загадочными словами, узорами, рисунками и двадцать одной пустой страницей. Получение очередного экземпляра «Бытия или Ничто» стало для меня большим сюрпризом, но отнюдь не неожиданностью в полном смысле слова. За несколько дней до того Петер в электронном письме сообщал мне, что скоро я получу посылку, в которой будет и послание для меня. Хотя, возможно, я сразу и не пойму смысла этого послания, но оно очень важное, поэтому мне стоит поразмыслить над его разгадкой и даже, может быть, проконсультироваться со специалистами. «Восемнадцать лет у меня ушло на то, чтобы понять, как реализовать первый этап, – писал он, – поэтому наберитесь терпения. Со временем вы поймете, что от вас требуется. С послезавтрашнего дня я не смогу больше контактировать с вами. Мне очень жаль, однако ничего не могу поделать». «Если я напишу вам послезавтра, вы мне не ответите?» – спросил я. «Вы можете писать, но я не смогу вам ответить, – написал он. – Все должно идти так, как тому должно». Таким образом, у меня возникло окно продолжительностью в один день, за который я мог направить ему какое угодно число вопросов. Я начал с того, что спросил у него, почему каждая вторая страница в книге пуста. «Удивлен, что до сих пор никто не оставил комментариев по этому поводу, но это, конечно же, не простое совпадение, – ответил Петер. – Двадцать одна страница с текстом и двадцать одна пустая страница вместе дают сорок две страницы (« Бытие или Ничто »). Я думал, это понятно. «А вся кропотливая ручная работа – тщательное вырезание букв на странице 13 и т. д. – вы проделали ее самостоятельно или вам кто-то помогал?» «Всю работу по вырезанию, прикреплению стикеров, вложение «письма профессору Хофштадтеру» я проделал самостоятельно, – ответил он. – Довольно утомительное занятие». «А адресаты? По какому принципу они были выбраны?» Ответа пришлось ждать довольно долго. Я не отрываясь смотрел на свой почтовый ящик. Наконец пришел ответ: «Хотя бы одна тайна должна оставаться нераскрытой», – написал он. После этого Петер вновь замкнулся, словно испугавшись своей случайной откровенности. «Больше я ничего не могу вам сообщить, – писал он. – Когда вы получите мое сообщение, просто старайтесь следовать велениям своего сердца. Что касается направления, вы его получите. А события пусть разворачиваются сами собой. Теперь избранник – вы, а не я! Вы достойный человек, и я уверен, что вы все сделаете правильно. Что бы от вас ни потребовалось». Где-то работал телевизор. Шла передача о том, что Линдси Лохан «теряет стиль Бритни». «Теперь избранник – вы, а не я! Вы достойный человек, и я уверен, что вы все сделаете правильно. Что бы от вас ни потребовалось». Я написал ему письмо, где каялся в том, что, увидев его впервые на пороге дома в Гётеборге, принял просто за странного человека, одержимого навязчивыми идеями. Но теперь я понимаю, что именно его странности и одержимость позволили ему создать и распространить «Бытие или Ничто» столь интригующим способом. Нет никаких оснований считать, что наше предназначение на этой планете состоит в том, чтобы быть абсолютно счастливыми или абсолютно нормальными. Более того, часто именно благодаря нашим неудачам, нашей неадекватности и странностям, нашим страхам и одержимости – то есть, на первый взгляд, наименее привлекательным сторонам личности, – мы оказываемся способны создать нечто по-настоящему интересное. Петер ответил мне: «Должен признаться: у меня часто возникают навязчивые мысли…» После чего он, как и обещал, прекратил все контакты по электронной почте. Я повертел книгу в руках, и из нее что-то выпало. Это был конверт с моим именем, заклеенный крошечным стикером с изображением дельфина. Почувствовав внезапное волнение, я вскрыл его. В нем лежала открытка – рисунок: бабочка на голубом ирисе. Я развернул открытку. Внутри было послание, написанное от руки, всего из одного слова… УДАЧИ! Примечания, источники, библиография, выражение признательности Насколько я понимаю, быть моими первыми читателями – весьма неблагодарное испытание, так как у меня есть склонность, передав рукопись для чтения, стоять рядом, излучая молчаливую смесь отчаяния и презрения. Поэтому самой большой благодарности заслуживают моя жена Элен, Уильям Финнес, Эмма Кеннеди, Дерек Джонс и Кристина Гловер из «Эй-пи Уотт». В главе «Ночь живых мертвецов» имелось четыре или пять довольно скучных и утомительных страниц, и нужен был человек, который сказал бы мне об этом. Бен Гольдакр был счастлив – по-моему, даже чересчур счастлив – сделать мне такой намек. Блестящими резонаторами моих идей я мог бы назвать Адама Кертиса и Ребекку Уотсон – так же, как и моих редакторов Джеффа Клоске из «Риверхэд» и Пола Бэггали из «Пикадора», а также Камиллу Элуорти и Криса Дойла. Я очень благодарен Люси Гринуэлл за помощь в моих поисках и в организации поездки в Гётеборг. Первый вариант «Человека, который симулировал безумие» я записал для передачи «Такова американская жизнь» на Общественном чикагском радио. Огромное спасибо за помощь Саре Кёниг, Айре Гласс и Джули Снайдер. Сведения о Гарри Бейли и о «лечении глубоким сном» я почерпнул из книги Роберта М. Каплана «Убийства в медицине. Врачи, которые убивают» («Аллен и Анвин», 2009). Информацию о жизни и смерти Л. Рона Хаббарда я получил из видео сайентологов, а также из документального фильма 1997 года «Канал 4» «Тайные биографии: Л. Рон Хаббард», снятого Джилл Робинсон и студией «3 Би-эм филмс». Мне доставила большое удовольствие подготовка главы об Элиоте Баркере и Оук-Ридже. За информацией о докторе Баркере я обращался к таким источникам, как «Р. Д. Лэнг, биография, написанная Адрианом Лэнгом («Саттон паблишинг», 1994–2006)»; «Обнажить душу. Пол Биндрим, Абрахам Маслоу и «Обнаженная психотерапия» Йэна Николсона» («Журнал истории наук о поведении» Уайли периодикалз, Инк.: т. 43 (4) Осень 2007) и «Пожалуйста, прикоснись» Джейн Хауард (Макгроу-Хилл, 1970). Об эксперименте в Оук-Ридже я узнал, прочитав «Характеристику учреждения максимального уровня безопасности для психопатов и других психически больных преступников» Марни Э. Райс, Гранта Т. Харриса и Кэтрин Э. Кормье («Пленум паблишинг», 1992), «Размышления по поводу эксперимента в Оук-Ридже с психически больными преступниками, 1965–1968 гг.» Ричарда Вайзмана («Международный журнал судебной психиатрии», т. 18, 1995), «Капсулу полного понимания» Элиота Т. Баркера и Алана Дж. Маклафлина (Канадская психиатрическая ассоциация, 1977) и «Полное понимание. История Центра психического здоровья в Пенетангвишене» Роберта Ф. Нильсона (Издательство Университета Макмастера, 2000). Особую благодарность хотелось бы выразить Кэтрин Кормье и Пэт Рид из Оук-Риджа и Джоэль Рочон. Глава, посвященная Бобу Хейру, составлена отчасти из моих бесед с ним, а также из впечатлений от его книг «Без совести. Опасный мир психопатов среди нас» (Гилдфорд пресс, 1999) и «Змеи в смокингах: когда психопаты приступают к настоящему делу», которую он написал в соавторстве с Полом Бэбьяком. История с Николь Кидман, которую рассказывает Боб Хейр, почерпнута мною из статьи «Психопаты среди нас» Роберта Херца, 2001. Информация о Джеке Эбботе и Нормане Мейлере получена из «Странной истории о писателе и преступнике» Мичико Какутани («Нью-Йорк таймс бук ревью», 20 сентября 1981 г.) и из «Чрева Зверя» Джека Генри Эббота с предисловием Нормана Мейлера («Винтаж», 1991). Подробности относительно преступлений Эммануэля «Тото» Констана почерпнуты из «Отдай «Дьяволу» Дьяволово» Дэвида Грэнна («Атлантик», июнь 2001). Хочу выразить благодарность Бену Блэру и Алану Хейлингу за их помощь в работе над главой «Ночь живых мертвецов» и Джону Бёрну за книгу «Пила. Печально известная карьера Эла Данлэпа в эпоху «Прибыли любой ценой» («Харпер бизнес», 1999), а также за результаты их изысканий относительно Эла Данлэпа, опубликованные в журналах «Бизнес уик» и «Фаст кампани». Мои попытки понять связь между маниакальной одержимостью перестройкой промышленных объектов, которая была свойственна Элу Данлэпу, и невероятным взлетом котировки акций «Санбима» стали причиной моего знакомства с Майклом Шермером, Джоэлем Диммоком, Полом Заком и Али Ариком. Я хочу выразить свою признательность всем им. Огромное спасибо Лоре Парфит и Саймону Джекобсу, режиссерам моего сериала «Джон Ронсон о…» на «Радио-4 Би-би-си», за большую помощь в подготовке истории Дэвида Шейлера, а также Меропе Миллз и Лизе Спенсер из «Гардиан уикэнд» за помощь в организации встречи с Полом Бриттоном. Фиаско Пола Бриттона в деле Колина Стэгга наиболее интересно освещено в книгах Кейт Педдер «Файлы Рэйчел» («Блейк паблишинг», 2002), «Человек-загадка» Пола Бриттона («Корджи Букс», 1998) и «Кто на самом деле убил Рэйчел?» Колина Стэгга и Дэвида Кесслера («Гринзоун паблишинг», 1999). Мои исследования относительно «DSM-IV» и работа над главой «Смерть Ребекки Райли, которой можно было бы избежать» вывели меня на четыре замечательных источника: «Словарь патологий. Как один человек произвел революцию в психиатрии» Алекса Шпигеля («Нью-Йоркер» 3 января 2005 г.), «Ловушка» Адама Кертиса («Телевидение Би-би-си»), «Энциклопедия безумия. Психиатрическое руководство, в котором каждый найдет свое психическое расстройство» Л. Дж. Дэвиса («Харперс мэгэзин», февраль 1997 г.) и «Биполярное расстройство в педиатрии. Проблема создания заболевания» Дэвида Хили и Джоанны Ле Нури (издание факультета медицинской психологии Кардиффского университета, 2007 г.). Наконец, огромное спасибо Алистеру Стивенсону – за великолепное высказывание, с помощью которого он сумел придать лаконичную форму моему отношению к тем идеологам, чья любовь к полемике и недоверие к психиатрии делают их неспособными понять реальные страдания людей с необычными симптомами психических заболеваний. Примечания 1 Живые руки ( англ. ). 2 по обвинению в приставаниях к проститутке Дивайн Браун в Лос-Анджелесе в 1995 г. 3 Популярный телесериал. 4 Психопатические отклонения ( нем .). 5 Роман Дж. Конрада. 6 главному финансовому директору компании «Скотт» 7 Разработчик системы бодибилдинга. 8 Имеется в виду пьеса «В ожидании Годо» С. Беккета.
