Николай Федорович Федоров

ФЕДОРОВ
(Из книги Г.Д. Гачева «Русская Дума»)
Толстой явил ужасающую мощь одного человека: и целый народ народил, и автор
индивидуальной цивилизации — самообслуживание! Все могу сам! Только одного не могу:
Смерть одолеть. И вот на этот, уже предельный рубеж доступного человеку усилия, дозрел
выйти русский Дух — в Николае Федоровиче Федорове. «Последний же враг истребится —
смерть!» — сказано в Евангелии. И Божьею силою. Но это — когда-то!.. А пока что же?
Будем, как не взошедшие в разум истины несовершеннолетние дети, развлекаться
бирюльками цивилизации, услаждая себя и жен комфортом, играя умом в бесплодную науку,
или, что еще хуже: злыми детьми ополчаясь друг на друга — войнами? И все ради того,
чтобы пожрать-понаслаждаться повкуснее — и умереть, в гной превратиться?..
А что если собрать все достижения разума, науки и техники, воображение и
творчество искусства, упование и чаяние религии — и совокупным человечеством всем
вместе ринуться на одоление смерти? Ведь вот корень зла и греха! Кабы не стесненпридавлен человек был сроком мизерным своей жизни, стал бы он на ближнего во вражде
устремляться? В той извращенной воле, что достоевский подпольный человек высказал: «а
мне бы лишь по своей по глупой воле пожить»? Хотя, может, и стал бы… Свобода воли
(даже дурной) дороже Вечной жизни — может быть… Отчего же люди выбираютпринимают свободу: «Свобода или Смерть!»?
Но это как раз героизирующий лозунг доселешнего, подросткового состояния мира и
понятий людей. И что это за «смелость» — убогая: смелость уничтожения? Давайте выберем
иную смелость — творчества! Если нам, человекам, для усиления энергии деятельности так
уж обязательно нужен образ Врага (враг личный вызывает прилив сил у меня; «враг народа»
— у трудящихся масс, дабы сплотились теснее вокруг…; «вражеское окружение» — чтобы
стимулировать патриотизм и обороноспособность…), так какой же Враг превыше и всех нас
объединяющее? — Смерть, царящая в Природе.
Так оставим разъединяющие нас счеты и цели — и весь ум, и силу, и труд соберем и
двинем на одоление Смерти. В этом общем деле всех народов, эпох, личностей и профессий
— объединимы все: и верующие, и социалисты-атеисты, и художники, и инженеры. Ведь
нужно разгадать устройство Природы: отчего там закон Смерти заправляет, вырвать ее жало,
и заменить рождение существ сотворением их с помощью ума, труда и творчества: даровое
превратить в трудовое. То Преображение, что сулится человеку Божьей волею в конце
времен, воспринять как задание высшее нам же — как соработникам Богу в Его
сверхзамысле о Бытии.
Но это еще пол-идеи Федорова, лишь ее начало, достигнуть людям некогда личного
бессмертия — об этом многие мечтали, да и все робко. — Ну а наши отцы, родители,
предки? — задается следующим вопросом Федоров. — Нравственно ли это будет нам в
земной рай взойти — на костях предшествующих поколений, кто нам жизнь дал? Не есть ли
нам высший долг — воскрешение отцов? И это дело, которое лишь Божьей чудесною силой
мечтается быть осуществленным в конце времен, — поставить целью: туда направить
Историю и изобретательность человеческого гения?..
«Я не отрицаю, что ваша идея безумна, — сказал одному ученому знаменитый физик.
— Но достаточно ли она безумна, чтобы быть к тому же еще и верной?» Так вот идея
Федорова — именно такова Ее верность — не в сопоставлении с фактичностью и наличным
положением «вещей» в Природе и мире Истории, а как Проект: то самая верная Высшая
цель, что может быть человечеством поставлена перед собой, как курс и направление.
Есть в философии Канта «регулятивные идеи разума»: их функция — не истинаестина (то, что есть), ее дать-добыть, но организаторская: они дают направление поискам
истины, исследованиям и трудам. И в их прожекторе все факты и истины обретают слепяще
неожиданный смысл, передумывается весь опыт и труд, история и теории, в ней бывшие.
И действительно, когда Федоров вышел на эту дерзновенную цель, она стала вышкой
миропонимания, с которой по-новому объясняются эпохи и события истории, ее движущие
силы; и смысл искусства (как попытки «мнимого воскрешения») и религии (культ предков),
и обряд захоронений (на хранение с целью воскрешения некогдашнего), и все философские
системы, и быт-обычаи народов, и психология поведения, и внутренний мир личности.
Человек понят именно как Сын человеческий, а значит, повернут его дух — к Отцам:
не себя ради и своего эгоистического самоосуществления жить и трудиться, а имея
покаянный долг воздать умершим. При такой установке исчезает соперничество между
людьми и народами в современности: по отношению к Отцу человек человеку — брат.
Сыновство отцам порождает самочувствие братства. И так можно осилить то «неродственное
состояние мира», в котором пребывали и ныне находятся люди, народы. Отпадают
национализмы, армии превращаются в «естествоиспытательную силу».
Когда будут воскрешены мириады прошедших людей, им не хватит места на Земле, и
надо освоить Космос — для расселения. Вдохновленный Федоровым Циолковский и изобрел
в этом устремлении ума принцип ракеты. «Не будет чрезмерным желание, — писал Федоров,
— чтобы если не каждая община и волость, то хотя бы каждый уезд имел такой воздушный
крейсер для исследования и новых опытов. Это было бы, так сказать, приглашением всех
умов к открытию пути в небесное пространство. Долг воскрешения требует такого открытия,
ибо без обладания небесным пространством невозможно одновременное существование
поколений. … Этот великий подвиг, который предстоит совершить человеку, заключает в
себе все, что есть возвышенного в войне (отвага, самоотвержение), и исключает все, что в
ней есть ужасного (лишение жизни себе подобных).
Человечество должно быть не праздным пассажиром, а прислугою, экипажем нашего
земного… корабля»…
Слова эти — из основного труда Федорова, который озаглавлен: «Вопрос о братстве,
или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного, состояния мира и о
средствах к восстановлению родства. Записка от неученых к ученым, духовным и светским,
к верующим и неверующим». Об этом названии Толстой сказал, что оно «как бы выворочено
из его души».
Учение Федорова дает высшую систему идей человечеству на все времена — и
прежде всего нашему, что в своих расчленениях и антагонизмах капитализмов и
коммунизмов, национализмов, религий и атеизмов, — лишь под такими знаменами может
сплотиться на положительное Общее дело, а не просто из животного страха всепогибели от
атомного взрыва… Этот мотив, хоть как кнут и бич, пусть, конечно, действует: но он
постыден, если вспомнить, какие высокие принципы были даны человеку на воспитание:
Любовь, Истина, Свободная воля, Образ Божий… — и что же он сумел со всем этим
сделать? Не внял, а снова лишь, как скотина, тварь дрожащая, из страха боли и смерти,
может, образумится?..
Кто же этот великий пророк? — Побочный сын князя Гагарина (пророча и Гагарина
перво-космонавта), родился в 1829 году, учился в Ришельевском лицее, потом
учительствовал в провинции под Москвой — в Богородске и Боровске; а главную жизнь
провел как книжник в Румянцевском музее (ныне Библиотека имени Ленина) —
умопомрачительного образования и знаний человек-консультант по всем вопросам
культуры. Аскет и одинок, спал на сундуке, ходил в «кацавейке» и жалованье раздавал. То
есть, предельно умалился в своем «я» (антипод Толстому, кто к нему влекся и боялся кого
единственно из людей); даже предлагал, чтобы его учение было введено в мир под именем
уже знаменитым: Достоевский, Толстой, Вл. Соловьев чтоб с ним выступили… Не имел
авторских амбиций; а когда после его смерти была издана «Философия общего дела» его
учениками Кожевниковым и Петерсоном, она была «не для продажи», бесплатна — ну и,
увы! — в нескольких сотнях экземпляров. А когда почти через сто лет нашлась женская
душа, его постигшая и воскресившая: подготовила и издала том Федорова в серии
«Философское наследие» издательства «Мысль», в 50 тыс. экз.1, — как постыдно ополчилась
наша фарисейская идеологическая «общественность» (в 1982—85 годах, под самый конец
периода «застоя») — на «скандал» издания сего «мракобеса»!..
Вселенское построение Федорова — щемяще русское по своей интонации, логике и
шкале ценностей… Культ Воскресения — за счет Жизни. И в самом деле: на Руси — будто
застенчивость и стыд жить, и расстаются с жизнью не так трудно (героизм русского солдата,
и полководцы не щадят жертв, и даже будто хвастаются у нас 20 миллионами жизней,
заплаченных за великую Победу и славу…). Если в западном христианстве главный
праздник — Рождество ( = Жизнь), то у нас — Пасха (= Смерть и Воскресение). И сгусток
учения Федорова «Супраморализм» — это «Двенадцать пасхальных вопросов». У нас чтут
не Бога Живаго, а Бога Распятого и Воскресшего. Это инородцы чуют первого («Доктор
Живаго» и «Быть живым и только — до конца»). Ну, у Достоевского сказано насчет «жизнь
полюблять пуще смысла ея» — да как-то хлипко…
Творец живущий у нас как-то мало ценится. Как горьковато иронизировала Белла
Ахмадулина над четой литературоведов: «Но чтобы мною ведать, Вам надо прежде меня
убить». Подобно и для истории и культуры нашей: вкус к реабилитациям посмертным, к
послежизненным первоизданиям, как сейчас с Булгаковым, Платоновым, — всё тоже
варианты Воскресения, его победы над Жизнью. На Западе: в Европе, в Америке — человек
максимально реализуется в Обществе при жизни своей. У нас шаг-темп Социума и фокус его
зрения-понятия расходится с мерой человечьей. Потому мимо Андрея Платонова, как мимо
малявки, проходили при его жизни важные заслуженные и лауреаты… А ныне кто их
помнит?.. Пала цена их писаний, а этого — как взлетела!..
Но и соотношение Отца и Сына знаменательно у Федорова как русского мыслителя. В
Западной Европе — Эдипов комплекс: Сын убивает Отца и женится на Матери. Молодое и
новое сильнее и более ценится. Отсюда — новое, «новости» газетные и «новеллы», и моды, и
прогресс, и революции, быстрые смены. На Востоке же сильнее отец: «Рустамов комплекс»
— так я назвал по имени богатыря Рустама из поэмы Фирдоуси «Шах-намэ»: он убивает
сына Зохраба, неузнанного, в бою. Также и на Руси: Отец убивает Сына (и женится на
снохе): Илья Муромец — Сокольника, Иван Грозный, Петр Первый, Тарас Бульба, Сталин —
сыновей своих. Явление снохачества у Горького описано: «Дело Артамоновых», — да и у
самого роман с женой сына. И Аксинью в «Тихом Доне» отец имел. Сыновья — хлипки: в
«Братьях Карамазовых» — Эдипов комплекс по-русски: артель сыновей понадобилась,
чтобы свалить-одолеть одного отца. Правда, в Революцию вроде бы по логике Запада у нас
поначалу дело пошло, по Эдипову комплексу: молодой класс Пролетариат сверг-убил ЦаряБатюшку и овладел Матерью-Родиной. Но потом так вцепился во взятую власть, что когда
по логике смены поколений нарос Сын его сменять у кормила, привел страну к Войне, где
полегло поколение сынов, а Отец продолжал оставаться наверху в «руководителях» и
подобрал оставшихся безмужними сыновних невест. То-то и установилось у нас после
Войны наряду с Кащеевым и Бабье царство! И уж только к концу века стали они из
склеротических уже рук власть чуть повыпускать… Так что восточный Рустамов комплекс и
при советской власти одержал верх над Эдиповым, западным: оттого «застой» и
«консерватизм» и «механизм торможения». Но это — некий «рок» в России: еще «Отцы и
дети» Тургенева вспомним; и «непутевый» у нас «безОТЦовщина», тогда как в Болгарии он
— «нехранимайко»-«кто мать не кормит». В эту же строку лыко — и логика учения
Федорова: служение Сынов — Отцам…
Америка же, первая искусственная цивилизация, где население — не наРОД, но съезд
переселенцев, — «комплексом Ореста» в подсознании руководима: это — матереубийство.
Причем Сын тут убивает Мать дважды: оставляя старую Матерь-Родину (Ирландию, Италию
иль Россию) и обращаясь с новой землей не как с Матерью, а с материалом в трудовую
Федоров Н. Ф. Сочинения. Вступительная статья, примечания и составление С. Г. Семеновой. М.: Мысль,
1982.
1
переработку, бездушно.