Поэт одной строки ( Иван Петрович Мятлев) Эссе

Поэт одной строки
( Иван Петрович Мятлев)
Эссе
Обыкновенный, казалось бы, литературоведческий изыск на глазах оказался
вдруг неожиданным наследованием. Взяв для своего творения-опуса романа
«Вобюлиманс» ( чит. справа-налево «С нами любовь» журнал «Нёман» № 5, 6 за 2009 г. )
лермонтовские строки: «Я не хочу, чтоб свет узнал Мою таинственную повесть;Как я
ее любил, за что страдал, тому судья лишь была совесть», вновь и вновь, перечитывая
и скрупулезно исследуя стихи М. Ю. Лермонтова, в одном из них «Из альбома С. Н.
Карамзиной» вдруг находим признание того, что же любил и сам поэт. Вначале, как
водится, «и бури шумные», «и бури тайные» страстей, однако позднее, наверное,
вспоминаются более зрелые годы, идет признание про утреннюю «ясную погоду», а
вечером уж, как водится, приглушенный, ненавязчивый, значит, негромкий, у
Лермонтова, «тихий разговор». И вот оно, основное признание гения, общечеловеческое
- про салонно-дворянские «парадоксы», «штучки», «фарсы» зачем-то скрывающихся под
криптограммой, но легко угадывающихся. За начальными буквами С (стало быть
Смирновой), потом Саши, и наконец: «И Ишки М. стихи».
Кто такой Ишка М.? Почему не знаем? Хотя знаем, слышали, но лукавим. В
действительности же широкому читателю, даже записным филологам и почнейшим
почитателям второго по счету «знаменосца» русской поэзии, погибшего точно так же, как
и первый, на дуэли (вставшего на место правофлангового, как солдат в строю), абсолютно
ни-и-и-че-го не известно об упомянутом стихотворце. Оказывается, речь идет о любимце
Лермонтова. Вряд ли их можно сосчитать по пальцам одной и другой руки, тех, в
симпатиях к творчеству которых признается гений русской поэзии. У «М. Ю.» имеются
стихи, посвященные непосредственно Мятлеву, строчки о женщинах поэта и о
небезызвестной поэме Мятлева про мадам Курдюкову. Впрочем, о мадамах попозже, уже
от самого Ишки М.
Дальше – больше, знакомство с поэтом продолжилось. «Случай, баловень судьбы» (А. С.
Пушкин) забросил нас с женой в Париж и там, в Парижике, на «блошином рынке» над
Сеной, в «развалинах» старинных раритетов натолкнулся я на милые стишата (о, диво!?!),
кого бы вы думали (да, да, да, как говаривал блудный попугай Кеша в одноименном
мультяшнике), именно названного поэта, неведомого, но милого. В сборнике
эмигрантской поэзии почему-то оказались два совершенно удивительных стихотворения
Ивана Петровича Мятлева.
Первое из них экзотическое - «Русский снег в Париже» (понятное дело, диковинка!), а
второе рассчитанное на необычайное читательское восприятие стихи, начинающиеся
строчкой: « Как хороши, как свежи были розы».
Не прочитать его, не оторвавшись, что несомненно, мы не могли, а по сему и стих, и
настроение, и сюжет вскоре передались от поэта к нам, что было бы странным хотя бы
часть из тех строк не запомнить, не акцентировать на них свое внимание и не воспринять
душевное волнение, не воспроизвести строчки наизусть, шепча почти беззвучно, одними
лишь несмыкаемыми губами. Послушаем:
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их прохладною рукой.
Прекрасные стихи!
Произведение называлось «Розы» и имело свою сюжетную основу. Оно о девушке, и о
розах. О том, как автор строк «берег» «младость» любимых цветов, в которых, как ему
казалось, «разцвътала радость» (нарочно подаем в старопечатном тексте с «ь» и «ъ»),
«дышала» любовь. Но вот пришла заветная пора влюбленности и к юному герою, к нему
явилось «прелестное» создание, «как Ангел красоты» и наш пылкий влюбленный, ничуть
не раздумывая, решительно и нисколько не колеблясь, дарит своей возлюбленной
любимые розы: «И я сорвал заветные цветы». И милая в тот момент ему казалась еще
краше, еще лучезарнее, небеснее, солнечнее, да и цветы пришлись по сердцу красавице,
приглянулись ей, так что окружающий мир преобразился:
В вънкъ из роз она была царицей,
Вокругъ ее вились и радость и любовь.
В такое мгновение уже прощаешь автору и некую напыщенность строк, и вроде бы
некоторую приторность чувств, и случайный, порой, набор слов, хотя все будто бы и на
месте в поэтической тираде влюбленного по макушку головы юноши. Однако
отрезвление чувств приходит в конце, когда поэт заговорил о расставании, вскользь
упомянув тяжелый «рок», задавшись сакраментальным тихим, но печальным вопросом:
«И где она?..». Тут же себе отвечая: «в погостъ бълый камень…». Дальше – самое
трудное: «На камнъ – розъ моихъ завянувший вънокъ». Вот и все стихотворение. Оно
впечатляет, остается в памяти сердца и ума, умиляет и сама мятлевская строка, даже с
этими старорусскими «ерь» и твердым знаком в конце отдельных слов.
«Русский снег в Париже» впечатляет уже не настолько. В обычном стихотворном режиме
– сенсация и удивление, приветствие и надежда не расставаться с примесью тоски по
дому. «Здорово, русский снег, здорово», но с некоторой небрежностью стиха: «спасибо,
что ты здесь напал», озаботившись, что снег не утвердится на чужбине, что он растает, и
«с зарею» ему «не устоять никак», признаваясь сердечно:
Нет, не житье нам здесь с табою:
Житье на родине, земляк!
«Земляк-снег», однако, не остается в памяти читателя, как остается в душе, живя и помня,
одна-единственная строчка из первого и самого популярного в бытность поэта
стихотворения:
Как хороши, как свежи были розы…
Строчка, которая родила новые шедевры. Строчка, пережившая своего создателя на сотни
лет и прославившая его гораздо больше, чем он сам этого хотел или добивался. Строчка,
живущая своей собственной жизнью в литературе. Строка, в которой воплотился,
пожалуй, весь жизненный путь человека, вся полнота его существования, окружение,
люди, годы, «и жизнь, и слезы, и любовь» (по А. С. Пушкину).
Строка как судьба.
Поэтический вздох, рожденный стуком сердца, подсказанный изнутри каким-то шестымдевятым чувством, слова так крепко сплелись, слились воедино, что ни вставить нового,
ни убрать лишнее не приходится, они все здесь на месте, им предначертанном. «Как
хороши, как свежи были розы…»
Написаны они, безусловно, влюбленным человеком, без сомнения, рукой поэта водило
чувство, и вздох облегчения у автора, нашедшего нужный ритм и необходимую «связку
слов», не взирая на охи, ахи и акивоки. В тот момент понимаем, что мы присутствуем при
рождении шедевра-строки: «Как хороши, как свежи были розы…». И дальше про взор, что
они «прельщали». Мы любуемся вместе, видим, ощущаем теплое дыхание красок при
наступающей «прохладе» поздней осенней поры. Цветы цветут одно лето. «И жаль
цветов, но коси луг, когда цветет,» - это из народного. Но здесь – любование,
«лицезрение», розазрение, розалюбование. В действительности, мы понимаем, что поэт
глубоко чувствует и сердечно пишет, просто и ясно: «Как хороши, как свежи были розы…»
(1834). А все гениальное – просто. Как просты и гениальны эти стихи.
Поэтическая судьба И. П. Мятлева отчетливо отражает то обстоятельство, что если творец
правильно и точно уловил собственное «движение души», стук растревоженного сердца,
подслушанный невзначай, сумел постичь яркое чувство, охватившее его при взгляде,
казалось бы, на совершенно случайном, то все это останется навсегда, сможет
растревожить и другого, обретает бессмертие.
Удивительно, но Иван Петрович Мятлев не мечтал даже ни о поэтической славе, ни о
каком-то своем особом месте в русской литературе, ни о том, чтобы о его даре помнили.
Ему нравились стихи, он любил ими «фехтовать», умел красиво их читать своим друзьями,
и охотно это делал в кругу на светских раутах, в салонах и на вечеринках. Даже свой
первый сборник стихотворений он предварил извинительной афористической надписью
на обложке «Уговорили выпустить». Но какая поэтическая сила заключена, порой, в его
стихотворных строках, что он, современник и друг А. С. Пушкина, непритязательный и
тонко чувствовавший свидетель многих сердечных тайн и мук великого российского
поэта, сумел подняться в отдельных стихах до уровня друга и учителя. Он, немой укор
разгульной и беззаботной жизни друзей-приятелей, не всегда одобряемой в обществе, он
не только заслужил почет и уважение, внимание своих знаменитых друзей-соратников, но
и сам и его творчество остались в литературе. По крайней мере, в истории русской
словесности ему отведена довольно значительная роль. В любви к его поэзии
признавался М. Ю. Лермонтов. Через Пушкина, думается, Лермонтов полюбил Мятлева.
Двадцатидвухлетний корнет гусарского полка, Михаил Лермонтов не был лично знаком с
Пушкиным, когда написал свое знаменитое «На смерть поэта». Но Мятлева отмечал,
возможно, как друга великого поэта. Мятлев в шутливой форме обращался к поэту,
написав стихотворение «Мадам Курдюкова Лермонтову», в котором устами
небезызвестной в салонных кругах героини высказывал восхищение лермонтовской
поэзией. Лермонтов ответил шуткой на шутку: «На ваших дам морозных с досадой я
смотрю…», вложив двойной смысл в свое признание, так как русское слово «мороз»
перекликалось с французским «mozose» (что означает угрюмый, мрачный). Так на глазах
рождался каламбур. Мятлев, таким образом, не только друг, соплеменник в поэзии, но и
лирический персонаж лермонтовской поэзии.
Итак, Мятлев остался в истории русской словесности. Следующим, кто обратился к
творчеству по тому времени уже забытого или полузабытого поэта И. П. Мятлева, был И.
С. Тургенев. В свои пожилые годы великий писатель написал знаменитые и
неразгаданные до конца свои 80 стихотворений в прозе, сопроводив их удивительным и
странным подзаголовком «Sonilia», что означало неутешительно-настольгическое
нарекание – «Старческое».
В одном из таких «Стихотворений в прозе» (сентябрь, 1879) Иван Сергеевич Тургенев
признавался:
«Где-то, когда-то давным-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро
позабылось мною…Но первый стих остался у меня в памяти: «Как хороши, как свежи
были розы…»
«Где-то, когда-то», но мы помним, что это было тридцать пять лет назад. «Теперь зима;
мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в
угол; а в голове все звенит да звенит: «Как хороши, как свежи были розы…»Строка не
отпускает от себя творца. «И вижу я себя перед низким окном загородного русского
дома». Строчка рождает воспоминания. Шесть раз повторенная стихотворная строчка
дала возможность великому романисту и сочинителю-мыслителю создать шедевр о
быстротечности и красоте, а также о невозвратности человеческой жизни, что последние
замечания о морозной зиме и смерти всех близких и знакомых ( «И все они умерли,
умерли… Как хороши, как свежи были розы…») воспринимаются не иначе, как
предостережение (в те-то годы!?) всемирной катастрофы, после которой, говорят, может
наступить «ядерная зима». Мрачное предчувствие, которое автор «гонит» от себя. У
Тургенева «живет» своей жизнью строка И. П. Мятлева. Штришок за штришком прозаик
воспроизводит знакомые образы: «А на руке, опершись на выпрямленную руку и склонив
голову к плечу (попытайтесь примоститься таким образом – В. Н.), сидит девушка».
Прозаик до мельчайших подробностей описывает юное создание, признается: «Как чист
и нежен облик юного лица!». В конце жизни классик: «Я не дерзаю заговорить с нею – но
как она мне дорога, как бьется мое сердце! Как хороши, как свежи были розы…»
Шедевральная поэтическая строка дала возможность родиться другому прозаическому
шедевру. Дальше писатель-реалист рассказывает о других жизнях, о других людях, ему
особенно дорогих, о детях, взрослых, стариках, о дружной, многоколенной семье,
собравшейся вместе вокруг патриархального самовара, слушающих его милую
«воркотню», которую не может заглушить даже мелодия «ланнеровского вальса»,
исполненная на «стареньком пианино». Кто сегодня вспомнит эту мелодию
ланнеровского вальса, упомянутого еще в повести «Ася», и самого композитора Ланнера,
как, к примеру, не вспомнят молодые в наши дни и сам фильм и мелодию вальса
молдавского композитора Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».
Да и вообще, кто он такой, тот любимый композитор, чья мелодия так близка всей семье с
патриархальным укладом: «Как хороши, как свежи были розы…»
Порадуемся за Мятлева, чья строчка «переплавилась» в художественную картину
бесценной и вечно новой, обновляющейся жизни.
Шедевр рождает шедевр. Вот уж поистине.
У другого русского великого поэта Александра Блока уже звучат реминисценции нового
поэтического творения- «пузыря» Мятлева, стихотворения «Фонарики», созданного
вначале 1840-х г. Да, да «пузыря» ибо сам творец никогда не придавал особого значения
своим шутливым стихам, хотя создавал не без вдохновения, и, несомненно, с юмором и
особым здравым смыслом. «Фонарики» - рассказ о «рабочей» жизни наших городов:
Фонарики-сударики, горят себе, горят,
А видели ль, не видели ль, того не говорят.
Не один черновой рабочий, обнимая фонарный столб после похмелья, произносил нечто
подобное, что стало городским фольклором. Именно эти строки использовал А. Блок.
Много примесей простонародных речений, что сообщает стихотворениям
дополнительный комический эффект. Для Мятлева характерно введение французской
речи в русскую, неподготовленный переход с одного языка на другой, их неполное
смешение являют здесь, как и в других макаронических стихотворениях, художественно
рассчитанные функции: столкнуть «низкое» и «высокое», сочетать несочетаемое, создать
элитарный слой творений, сделать поэзию непонятной и недоступной для всех. Мятлев
известен своими шутками, фарсами, что на него не обижался никто.
«Король поэзии» И. Северянин в сердцах упоминал о «розах» (несомненно, мятлевских),
которые «бросит», возможно, страна на могилу своего бойкого когда-то, вздорного, но
заплутавшего в революционных сетях и запутавшегося в идеологических идиомах
поэтического таланта.
Итак, порой не названный, почти во всей русской поэзии, цитатно «прозвучал» сегодня,
казалось бы, совсем забытый, да и при жизни-то почти безызвестный поэт пушкинской
эпохи Иван Петрович Мятлев. Написав «под Мятлева», Пушкин посвятил своему другу
стихотворение «Сват Иван…»:
Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем Трех Матрен, Луку с Петром,
Да Похомовну потом.
Мы живали с ними дружно.
Пушкин уточнял: «Поминать, так поминать, начинать, так начинать». У самого Мятлева
стих по рифме подобный: «Вот пора в юнкера». Мятлев – самый желанный и
незаменимый спутник Пушкина во всех его весельях, балах, пирушках. Брат Иван Мятлев
в дорогущей собольей шубе везде следовал за гением.
«Живавший… дружно» с простым людом, Иван Петрович Мятлев из окружения Пушкина
был в то же время богатейшим человеком своей поры, обладал громадным состоянием.
Одно имение под Петергофом, Знаменское, даже выкупил у него (кто бы вы думали?)
царь Николай I для императрицы.
П. А. Плетнев писал как-то, что из-за одного хорошего из мятлевских стихов необходимо
«проглотить» десяток «дурных». А хороших стихов у поэта немало. Вот хотя бы строки из
стихотворения «Соловей»:
Песнь твоя в тиши ночей
Нынче стала мне грустней;
Спой мне песнь бывалых дней,
Сладкозвучный соловей.
Мятлев слыл модным, хотя и чудаковатым поэтом. Сочинял, как дышал, как жил – легко и
вдохновенно. Походил из семьи родовитой и богатой. Отец – тайный советник, сенатор и
камергер, мать – дочь и внучка двух российских фельдмаршалов Салтыковых. По линии
матери графини Салтыковой Иван Петрович Мятлев приходился братом в 6-ом колене
Александру Сергеевичу Пушкину. При крещении его восприемниками стали императрица
Екатерина II и граф И. Салтыков. Образование – домашнее, у французского аббата,
вероятно якобинца-эмигранта из революционной Франции. Участвовал в заграничных
походах в войне с «коронованым злодеем» Наполеоном, походах, породивших
декабристов. Блистал острословием, эпиграммами, забавными куплетами на элитарных
раутах, в литературных салонах. Автор ряда сборников стихов, поэм, эпиграмм.
«Сиюминутные» блестки рассыпаны по многим их страницам: каламбуры, шутейные
басни, комические диалоги. Служил в Белозерском (по другим сведениям в Белорусском)
гусарском полку корнетом.
С Беларусью судьба поэта И. П. Мятлева связана каким-то необычайным образом. Именно
при дворе И. П. Мятлева экипировался длительное время фрегат «Паллада» (в переводе с
греческого «Паллада» - погоняло богини Афины, вот невидаль и напасть-то!?!). Фрегат, на
котором уроженец Беларуси из маентка Мали (звучит, как остров Бали) в Островецком
районе Гродненской области Иосиф Антонович Гашкевич, драгоман Министерства
иностранных дел России, выехал первым послом Российской державы в Японии. Родина
обязана помнить о первых дипломатах и о поэтах, которые способствовали
международным связям.
Поэзией И. П. Мятлева увлекались, его любили слушать. Стихи его предвосхитили
появление афористики Козьмы Пруткова и «генерала Дитятина» (И. Ф. Горбунова).
Современники любили и ценили веселую и задорную поэзию Мятлева, хотя он и имел
репутацию буффона, шута. Его «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой» похождение дамы за границей – оставили заметный след в стихотворной юмористике,
предварив появление сатирических и комических литературных масок от Козьмы
Пруткова до персонажей Ильфа и Петрова. При жизни Мятлева «Сенсации» выходили
трижды. Последний раз – в год смерти поэта, неожиданно скончавшегося в Петербурге
среди масленичных развлечений.
Сегодня много и многие пишут стихи. Студенты буквально «заваливают» своих
преподавателей настоящими Гималаями тетрадей, рукописями своего поэтического
стихотворчества.
Лирика – самовыражение. Вдруг озарится память яркой вспышкой твоих воспоминаний
по самом краешке изгиба молнии. «Сто слепящих фотографий ночью снял на память
гром». Поэзия – фотография невидимого. Как говорится:
Стихи пишите, господа,
Ничто не пропадает зря.
Строка придаст нам вдохновенье,
Прославит автора в веках.
Понятно желание общества, находящегося под гнетом долгое время, выразить свои
чувства. Но не все становятся поэтами. Да таковыми и не стремятся стать. Много
зарифмованных строк звучит по радио уже с самого утра (вы заметили подобное
обстоятельство) в передачах-поздравлениях с Днем рождения, в письмах солдатских и в
письмах к солдатам, в передаче «Віншуем-жадаем». Причем стишата так себе, на уровне
«ні жуды, ні нуды», лишь «крынічнай вады», в лучшем случае, в худшем - «в огороде
бузина, а в Киеве дядька». Выходят «самострельные» сборники, появляется множество
биографических панегириков, мадригалов, пишутся эпитафии. А то и просто за деньги
спонсора вдруг огорошит выпущенная идеологическая «дуда» - прославление депутата,
политика, чиновника за его же деньги, «под заказ» сварганеные стихи, поэмы, без грамма
таланта. Такая «пуга» может больше навредить ему самому, чем прославить в веках
разных там Косточкиных, Гимпелевских, Гимолайских, Дубовых, Осинниковых,
Овсянниковых. По рукам бы надавать сочинителям и их покровителям, разбазаривающих
чаще не свои, а бюджетные деньги.
«Слова, слова, слова…» (У. Шекспир)
«Любимой, единственной, самой дорогой» - выпустили открытку. На Главпочтамте
двухметровый амбал заказывает: «Дайте 13 штук». Ищите свою строчку. Поэт сказал:
«Мысль изреченная есть ложь…». Существуют болезни, нанесенные неумело
употребленным словом, их называют «йатрогенными» (лат. «йатр» - врач). «Нам не дано
предугадывать, как слово наше отзовется», - утверждение верное. Заслону на пути
подобной «лифтературы» никто и не собирался ставить. Знакомая ситуация: время есть –
возьмусь за перо. Цензура не нужна. Самый взыскательный критик и цензарь творец сам
себе. Пушкинские цензоры Ольдскопы только навредят, они не остановят и не улучшат
поток литературной продукции. Мы забываем о силе слова. Мысль – материальна.
В стихотворении «Слова» у Вадима Шефнера:
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно предать, и продать, и купить,
Словом можно в разящий свинец перелить.
Но слова всем словам в языке у нас есть:
Слава, Родина, Верность, Честь
Помним об этом!!! Ищите свою строчку. В ней – сама жизнь. Как у Ивана Петровича
Мятлева.Теперь строка его памятна. В особенности, одна, эта.
И уже в наши дни известный русский поэт начертал свое творческое credo, чистосердечно
признавшись при всем своем разнообразии вкусов и пристрастий, о следующем:
Хочу остаться в памяти людской
Не сборником стихов, и не томами прозы
Всего одной-единственной строкой.
«Как хороши, как свежи были розы…»
Живет строка! И пусть живет! Аминь!
Владимир Наумович, доцент БГУ, член Союза писателей Беларуси
Контактный телефон 612-03-14 (велком)
220039, г. Минск, ул. Воронянского д. 3 корп. 1, кв. 102
P.S. Согласен на сокращение, считаю поднятую тему актуальной. Спасибо.