Георгий Хазагеров К проблеме эвфонии Профессор Т.Г

Георгий Хазагеров
К проблеме эвфонии
Профессор Т.Г.Хазагеров в неопубликованных материалах семидесятых годов высказывал
мысль о симптоматической изобразительности, опираясь на взгляды Ч. Пирса о двух видах
мотивированного знака: знаке-иконе и знаке-симптоме. Если знак-икона основан на сходстве
означающего и означаемого, то знак-симптом, или индекс, - на естественной связи между двумя
сторонами знака. Эту «естественность» сам Пирс иллюстрировал не совсем удачным примером:
дым как знак костра. Более корректным примером был бы жест замахивающегося человека как
знак агрессии, ибо жест (означающее) является здесь частью означаемого (агрессивного
проявления) и, следовательно, находится с ним в естественной (объективной) связи.
Вполне понятно, что оба типа знака усиливают изобразительность речи. Но если проявление
иконизма в языке изучено достаточно всесторонне (1), то знак-симптом не попадает в поле зрения
исследователей, в частности и в связи со своими экспрессивными возможностями. Поэтому
намеченное Т.Г.Хазагеровым представление о симптоматической изобразительности в отличие от
изобразительности иконической представляется очень плодотворным. Однако мысль эта не
получила развития в трудах ученого в связи с тем, что представлялась избыточной, так как
включение в категорию иконизма знаков-диаграмм позволило толковать феномен словесной
фигуры как диаграмматическую (иконически отображающую характер протекания эмоций)
изобразительность, но не как изобразительность симптоматическую (основанную на естественной
связи эмоций с единицами плана выражения). Например, фигуры убавления можно толковать как
естественное проявление спешки (симптоматическая изобразительность) или как иконическое
отражение в плане выражении редукции психических процессов, то есть внутренней спешки.
Однако не во всех случаях возможно такое двоякое толкование, и некоторые явления могут быть
поняты только в рамках изобразительности симптоматической.
Настоящая статья, посвященная проблеме эвфонии, частично опирается на представление о
симптоматической изобразительности, без которого, по мнению автора, невозможно вполне
адекватно расклассифицировать явления, попадающие в орбиту эвфонии.
Термин «эвфония» употребляется и толкуется весьма противоречиво, причем противоречия
обнаруживаются даже в пределах одной работы. Так, «Словарь лингвистических терминов»
О.С.Ахмановой определяет эвфонию (вопреки этимологии термина!) как «совокупность
разнообразных фонетических приемов, применяемых в разных формах речи, таких как,
аллитерации, ассонансы, разные виды звуковых повторов» (2, с. 522). Эвфония, таким образом,
попросту отождествляется со звуковым повтором. Однако в этой же словарной статье дается
ссылка на противоположное явление (какофонию), которое, в свою очередь, определяется как
«такие совпадение звуков или звукосочетаний на стыке слов, которые оказываются
неудобопроизносимыми, неприятными для слуха или вызывающими нежелательные ассоциации»
(с. 255). Сопоставив эти два определения, мы обнаружим наиболее существенное противоречие в
подходе к явлению благозвучия (эвфонии): непонятно идет ли речь о фонетическом или о
фонологическом явлении. Повторы звуков – явление чисто фонетическое, хотя и не определенное
функционально. Неудобство произношения – также фонетическое явление, но уже определенное
через функцию (точнее дисфункцию). Но возможность вызывать нежелательные ассоциации
(фигура какэмфатон, толкуемая в том же словаре Ахмановой) уже выходит за пределы
субстанциональной фонетики.
В «Стилистике современного английского языка» И.В.Арнольд, ссылаясь на курс английской
стилистики Ю.М.Скребнева и М.Д.Кузнеца, дает следующее определение эвфонии: «Эвфонией,
или инструментовкой называют … соответствующую настроению сообщения фонетическую
организацию высказывания» (3, с. 209). Следовательно, эвфония – категория, ответственная за
связь плана содержания и плана выражения. Но почему тогда в требования, предъявляемые к
эвфоничности, попадают такие, как отсутствие зияний или скопления согласных, т.е. требования,
приложимые исключительно к плану выражения?
В курсе поэтики Б.В.Томашевского приоткрывается источник получившего сегодня
распространение загадочного отождествления эвфонии с повтором: «…чтобы сделать
благозвучие ощутимым, необходимо ввести некоторые звуковые однообразия, что достигается
путем повторения фонем» (4, с. 90). Речь, впрочем, идет не о фонемах, а о звуках. В «Краткой
литературной энциклопедии» эвфония определяется как «звуковая организация художественной
речи, приобретающая особенное значение в стихах, их фонический состав» (5, с. 831). Далее там
же говорится, что в узком смысле «под эвфонией понимают иногда артикуляционное и
акустическое благозвучие». И затем: «К явлениям эвфонии относятся все виды звуковых повторов,
которые используются либо в качестве сквозных компонентов произведения, либо в качестве
факультативных, непериодически возникающих в тексте». Таким образом, эвфония толкуется
здесь как явление специфически художественное, связанное с различными эстетическими
предпочтениями. Кроме того, отсюда следует, что в ее орбиту включаются чисто композиционные
приемы, связанные вообще-то с актуализацией смысла высказывания, которое может быть
структурировано в том числе и фонетическими средствами.
Здесь возникает отнюдь не праздный вопрос: в рамках каких дисциплин изучать эвфонию?
Если это прерогатива литературоведения, то эвфония сведется к явлению чисто эстетическому,
неизбежно связанному с конфликтующими между собой вкусовыми предпочтениями и потому
нерелевантному для изучения словесности вне художественной литературы. Если это зона
культуры речи, то эвфония окажется явлением нормативным и сведется к советам о том, как
избежать неблагозвучности. Если изучать эвфонию в рамках риторики (как и было исторически)
или экспрессивной стилистики, то эвфония будет пониматься наиболее широко - как различные
способы добиться эффективности речевого воздействия с помощью звукового состава речи.
Поскольку реально вопросов эвфонии касаются все названные дисциплины, то и единой теории
эвфонии нет.
Задача настоящей статьи скромна: опираясь на общие семиотические положения, обрисовать
то смысловое пространство, в котором существует явление (явления), относимое к эвфонии.
Далее, выделить в этом пространстве сектор наиболее «чистой», не сводимой к другим известным
явлениям эвфонии. Затем кратко наметить перспективы изучения этого явления.
Прежде всего естественно разделить парадигматический и синтагматический аспекты звуковой
стороны речи. В первом случае речь будет идти о выборе означающего, наиболее адекватно
соотносимого с означаемым, во втором – о комбинации звуков в речевой цепи.
Очевидно, парадигматический аспект эвфонии связан с мотивированностью языкового знака. О
благозвучии в данном случае можно говорить лишь тогда, когда наблюдается некая гармония
между планом выражения и планом содержания (вспомним определение Арнольд), что может
быть в двух случаях, а именно: в случае иконизма и в случае так называемой индексности (если
исходить из классификации мотивированных знаков, предложенной еще Ч.Пирсом). В случае
иконизма гармония создается за счет сходства означающего и означаемого. В случае индексности
– за счет их «естественной связи». Рассмотрим отдельно оба эти случая.
Первый наиболее прост. В него входит, в частности, обычное звукоподражание.
Звукоподражательные слова издревле считались благозвучными, гармоничными, более того в
мифологической традиции и греков и индусов они претендовали на правильное, истинное
название вещей. Сам термин «ономатопея» (звукоподражательное слово) этимологически означает
«творение имени». И в самом деле, среди примеров ономатопеи в древних трактатах
присутствовали не только звукоподражательные слова. Значение «звукоподражание» закрепилось
за ономатопеей, потому что такое «творение имени» выглядело наиболее правильным. У древних
греков было представление об ономатотете - человеке, который давал имена вещам. Даже у
такого относительного позднего автора, как Квинтилиан, мы встречаем следующее рассуждение:
«В самом деле, многие слова были образованы теми, кто использовал язык впервые с целью
приспособить звучание к образу, производимому обозначаемой вещью» (6, VI, 2, 5).
И все же сегодня вряд ли имеет смысл включать звукоподражание в явление эвфонии.
Несомненно, эффективность речевого воздействия звукоподражательной речи повышается, но
поскольку явление иконизма хорошо изучено в языкознании и проявляется на разных уровнях
языка, не стоит включать его в рамки достаточно расплывчатого понятия эвфонии.
Сказанное относится и к другому более тонкому виду иконизма – звуковой диаграмме. При
звуковой диаграмме звуки передают содержание описываемого явления не качественной
стороной, а количественной (характером распределения). Так, «шипенье пенистых бокалов и
пунша пламень голубой» – звукоподражание, а «пушки с пристани палят» – звукоподражание,
осложненное диаграммой (дистантное расположение «п» создает впечатление отдельных
выстрелов, долетающих до корабля). Диаграмма может и не сочетаться со звукоподражанием:
«Где бывают рати великие, там ложатся трупы многие». Звуковой хиазм «рати – трупы» (рт – тр)
выполняет чисто диаграмматическую функцию – подчеркивает противопоставление этих явлений.
Очень часто звуковая диаграмма строится на кольцевом повторе, символизирующем замкнутость
мысли (таков рефрен знаменитого «Ворона» Эдгара По). Специфика диаграммы состоит в том, что
она способна описывать не только звучащую материю, но и ментальные сущности. Это позволяет
подвести диаграмму под определение, данное И.В.Арнольд. Однако и здесь мы имеем дело с
хорошо описанным явлением – иконизмом.
Сложнее обстоит дело с индексностью («симптоматической изобразительностью»). Очевидно,
именно в этом секторе лежит явление, именуемое звуковым символизмом. При знаке-индексе
связь между означаемым и означающим «естественная». Представление же о звуковом
символизме как раз и основано на постулировании некой естественной связи между звуком и
значением. Феномен звукового символизма, подтвержденного многочисленными экспериментами,
может иметь только два реалистичных объяснения: связь звука и значения поддерживается
вербальными ассоциациями, и связь звука и смысла обусловлена связью артикуляции с
психическим состоянием. Первым обстоятельством можно без труда объяснить такие цветовые
ассоциации, как «а» – красный, «о» – желтый, «и» – синий, приводимые, например, в
диссертации М.Н.Старцевой в качестве подтверждения фоносемантических связей (7, с. 10).
Невооруженным глазом, можно сказать, видно, что эти гласные в сильной позиции встречаются в
соответствующих цветообозначениях.
Гораздо тоньше связь артикуляции и психического состояния, проявляющаяся в чистом виде в
эмоциональных междометиях, этих ярких представителях знаков-индексов в естественных языках.
Артикуляция звуков связана с тонкой химией головного мозга, и нет ничего удивительного в том,
что она коррелирует с эмоциональным состоянием. Нетрудно заметить, что в определенных
психических состояниях легче артикулировать определенные звуки («л» - в размягченном,
умиленном, свистящие - в сдавленном и т.п.). На практике действуют сразу оба фактора. Скажем,
ассонанс в известном лермонтовском стихотворении «И скучно, и грустно, и некому руку подать
в минуту душевной невзгоды…» объясняется и вербальными ассоциациями с «у-содержащими»
словами, такими, как «грусть», «унынье», междометием «у», и определенной легкостью,
«естественностью» артикуляции «у» в состоянии уныния (что, кстати, и мотивирует само
междометие «у» как знак-индекс). Это явление можно отнести к эвфонии с большим основанием,
хотя бы потому, что оно меньше изучено, или, лучше сказать, изучено менее рационально. И все
же чистую эвфонию надо искать не здесь. Очевидно все же, что искомое явление скорее
синтагматическое, чем парадигматическое.
В плане синтагматики можно найти своего рода аналоги иконизма и симптоматичности, или,
говоря шире, «изоморфизма» (подобия) и «естественности» (смежности). По-видимому, чистая
эвфония относится именно к последнему явлению. Аналогом подобия, перенесенного в область
синтагматики, может считаться феномен анаграммы. Например, в стихотворении Эдгара По
«Эльдорадо» рассыпаны звуки ключевого слова «золото», а в «Бесах» Пушкина встречаются
звуковые комплексы «бес». Это явление, которое называют иногда словесной инструментовкой,
все же не стоит относить к чистой эвфонии.
Итак, на наш взгляд, чистая эвфония явление сугубо синтагматическое, чисто фонетическое и
связанное с ощущением естественности, гармоничности звуковых сочетаний. Эта естественность
объясняется не мотивированностью языкового знака (или всего звукоряда), не феноменом
внутренних созвучий с ключевым словом, но какими-то чисто фонетическими закономерностями,
делающими одни сочетания благозвучными, а другие неблагозвучными.
Но если с заведомо неблагозвучными сочетаниями дело обстоит относительно ясно, то что же
представляют собой сочетания с усиленной благозвучностью (если говорить о благозвучности в
чистом виде, приняв изложенные выше оговорки)?
Очевидно, речь может идти о заведомом облегчении восприятия и/или артикуляции за счет
правильного подбора комбинации звуков. В этой комбинации можно увидеть количественную и
качественную стороны.
Именно в связи с количественной стороной встает вопрос о звуковых повторах. Да,
действительно, повторы могут актуализировать звукоподражание и другие, смежные с эвфонией
явления (в духе того, о чем писал Томашевский). Но пора поставить вопрос о роли звукового
повтора (и, напротив, звукового контраста) в чистом виде. Иными словами, необходимо выявить
роль звукового повтора вне выразительных и изобразительных функций. Ведь все
околоэвфонические явления, которые мы рассмотрели выше, объединены одним – связью с
экспрессией, то есть усилением изобразительности и выразительности. Но нужен ли повтор для
создания собственно благозвучности?
Даже беглые наблюдения над поэтической речью показывают, что для нее характерны два
явления, которые условно можно назвать поэтической ассимиляцией и поэтической
диссимиляцией. Суть первого в том, что в поэтических (интуитивно оцениваемых как
благозвучные) текстах наблюдается некоторая инерция употребления звука, так что звукоряд
представляет собой смену неких звукотем. Эти звукотемы часто, но далеко не всегда связаны со
смежными (изобразительно-выразительными) явлениями. Иногда мы наблюдаем смену звукотем в
чистом виде, без элементов звукоподражания или звукосимволизма. Очевидно, это отвечает
законам восприятия, облегчает его, так как оно настраивается на определенный звук. Это же
относится и к законам артикуляции. Поэтическая же диссимиляция состоит в обратном – смене
звукотем. По-видимому, существуют пороги, за которыми насыщение одним звуком начинает
утомлять и требуется смена звуковой темы. Так, у поэта-барда Михаила Щербакова, очень
чувствительного к эвфонии, в стихотворении «Памяти всех» находим звукоряд, насыщенный
аффрикатой «ч» и близкими к ней по артикуляции звуками:
Рим нисколько не в убытке,
Он щебечет и хлопочет,
Нарасхват идут напитки,
Курс в порядке биржевой,
Люд заморский по руинам
Резво скачет, пальцем тычет во что хочет.
Почему бы, в самом деле,
Не скакать, пока живой?
Насыщение, как видим, нарастает к концу отрывка. Изобразительные функции звукоряда явно
не первостепенны, тем более что названная звукотема вскоре уходит из стихотворения, зато так же
настойчиво и с тем же нарастанием появляется другая:
На скамейке ренессансной
У античного забора
Не забудь, что ехать скоро,
И бесед не проводи:
«Что там за архитектура,
Синьорина, что за флора там, синьора?»
Не твоя печаль, приятель,
Погулял и проходи.
Здесь резко выделяются звуки «р» и «о».
Случаи чистой эвфонии вполне аналогичны эвритмии. Мне уже приходилось писать, что в
старых риториках приводилась фигура, называемая «ритмическим равновесием», которая
совершенно не известна современным исследователям риторики. И это не случайно. В отличие от
собственно фигур ритмическое равновесие не связано с усилением изобразительности или
выразительности, но объясняется чисто эвритмически – так приятней для слуха. Фигура эта
состоит в том, что несколько кратких фраз уравновешиваются одной длинной, или, напротив,
несколько длинных фраз сменяются краткой. На этом строится так называемый русский
молитвенный стих и близкая к нему ритмизованная проза древнерусского красноречия киевской
школы (8).
Учение об эвритмии наметилось уже у Горгия, которого называют «творцом фигур», но
риторика Аристотеля, нацеленная на ясность (в современной интерпретации – на усиление
изобразительности и выразительности) не пошла этим путем. Закономерно и то, что интерес к
эвфонии и эвритмии не проявляется в рамках экспрессивной стилистики: ни та, ни другая не
связаны непосредственно с экспрессией. Как бы то ни было, данные о чередовании звукотем,
очищенные от смежных с эвфонией явлений, представляли бы собой значительный интерес.
Еще сложней вопрос о качественной стороне звукосочетаний. Здесь, видимо, можно подойти к
предмету с акустической (музыкальной) и артикуляционной точек зрения. Оба подхода требуют
специальных исследований.
Феномен эвфонии (собственно эвфонии) выходит далеко за пределы художественной речи и,
более того, речи экспрессивной (изобразительно-выразительной). Вместе с тем это явление не
сводится к отрицанию заведомого неблагозвучия. Поэтому ни чисто литературоведческий подход,
разворачивающийся в логике объяснения причин, ни подход с позиций культуры речи,
реализующийся в логике нормы, не могут дать здесь удовлетворительных результатов. Думается,
что проблема эвфонии должна решаться в логике речевого воздействия. Поэтому изучаться она
должна в рамках широко понимаемой прикладной лингвистики в связи с разными сферами
функционирования языка. Плодотворными, в частности, представляются нейролингвистический
подход, связанный с проблемами психокоррекции, а также риторический, связанный с созданием
текстов длительного функционирования, например, законодательных или дидактических.
Литература
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Wescott R.W. Linguistic iconism // Language, Vol. 47, № 2, 1971.
Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов, М., 1966.
Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка, Л., 1981.
Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика, М., 1996.
Жовтис А.Л. Эвфония // Краткая литературная энциклопедия, М., 1975, т. 8.
Quintilian’s institutes of oratory or education of an orator, L., 1909.
Старцева Н.М. Экспрессивно-стилистические возможности фонетической системы
современного русского языка, Автореф. дисс. …канд. филол. наук, Ростов-на-Дону, 1999.
Сазонова Л.И. Принцип ритмической организации в произведениях красноречия старшей
поры («Слово о законе и благодати» Илариона, «Похвала святому Симеону и святому Савве»
Доментиана) //Труды отдела древнерусской литературы, т. XXXVIII, Л., 1976.
Опубликовано в книге:
Язык в прагматическим аспекте: экспрессивная стилистика, риторика (Сборник статей,
посвященный 75-летию со дня рождения Т.Г.Хазагерова). Межвузовский сборник научных
трудов. Ростов-на-Дону, 2003
http://www.khazagerov.com/pragmatica/83-euphonia.html