Поэзия грамматики» и перспективы лингвопоэтического описания

А.Н. Черняков, канд. филол. наук
(Калининград, БФУ им. И. Канта)
«Поэзия грамматики» и перспективы лингвопоэтического описания
1.1. Доказывая идею общей обусловленности поэтического творчества
грамматическими структурами естественного языка, Роман Якобсон отмечал:
«Принудительный характер грамматических значений заставляет поэта
считаться с ними: он либо стремится к симметрии и придерживается… простых,
повторных, четких схем, построенных на бинарном принципе, либо он отталкивается от
них в поисках "органического хаоса". Если мы говорим, что у поэта принцип рифмовки
либо грамматичен, либо антиграмматичен, но никогда не аграмматичен, то это
положение может быть распространено и на общий подход поэта к грамматике»;
«Грамматические категории слов <…>, равно как и синтаксические функции этих
классов и подклассов, образуют, если можно так выразиться, скелет и мускулатуру
языка; следовательно, от грамматической ткани поэтического языка зависит его
действительная значимость».
Как позднее было уставновлено Я.И. Гином, в поэтическом языке лексическое и
грамматическое значения могут быть противопоставлены как «свободное /
обязательное», «индивидуальное / категориальное» и т.д., причем «в сфере
лексической полнее и ярче всего выражается авторская индивидуальность, его «насилие»
над языком, «преодоление» им материала: лексическая поэтика — поэтика свободы.
Грамматическое же значение в большей мере отражает диктат самой языковой системы,
"насилие" языка над художественной конструкцией». Указывая на принципиальную
важность изучения синтаксических структур для «грамматики поэзии», И.И. Ковтунова
пишет: «Синтаксис одного стихотворения связан с его смыслом, <…> синтаксис
поэтического языка — со своеобразием языка поэзии, вытекающим из своеобразия
поэзии как вида искусства».
1.2. Несмотря на то, что после работ Якобсона вопросам поэтической грамматики
было посвящено весьма большое число специализированных исследований, нельзя,
тем не менее, не согласиться с несколько категоричным, но во многом справедливым
мнением современного исследователя Я.Э. Ахапкиной: «…на практике нередко
оказывается, что либо профессиональный лингвистический анализ, применяемый к
поэтическому тексту, сводит поэзию к иллюстрации общеязыковых закономерностей,
либо текст, требуя адекватного описания, заставляет исследователя выйти за рамки
грамматики… то есть или грамматика, или поэзия начинают преобладать, а
"грамматики поэзии" не получается».
1.3. Чем же, однако, интересен и перспективен анализ «грамматической
партитуры», «грамматики поэзии» для описания и интерпретации художественного, в
частности поэтического, текста? Помимо интереса сугубо с точки зрения
интеллектуально-аналитических практик, обозначим некоторые из возможных
перспектив подхода «от грамматики», существенных как для филологии вообще, так и
в аспекте изучения литературы в школе. Для этого рассмотрим, как игра с
грамматическими категориями влияет на поэтическую семантику, на примере двух
классических стихотворений Бориса Пастернака, в которых четко прослеживается
тематическая доминанта «поэзия о поэзии»: «Февраль» и «Определение поэзии».
2.1. В ряде статей А.К. Жолковского предлагается описание такого грамматического
художественного приема, как инфинитивное письмо — под ним понимается
регулярное использование в поэтическом дискурсе инфинитивных серий. Согласно
Жолковскому, инфинитивное письмо (ИП) «трактует о некой виртуальной реальности,
которую поэт держит перед мысленным взором, о неком "там", в отличие от другого
минималистского стиля — назывного, который рисует описываемое как имеющее
место здесь и сейчас. Общий семантический ореол всего корпуса ИП — это, в
неизбежно схематизирующей рабочей формулировке, "медитация о виртуальном инобытии"». Как показывает цитата, исследователь приближается к обозначению
родственной, грамматически «противоположной» поэтической стратегии —
номинативного письма (эта стратегия пока не получила в филологической науке
детального описания, хотя общие контуры такого описания задаются рядом статей О.Н.
Панченко, М.Л. Гаспарова и др.; И.И. Ковтунова отмечает, что в поэтическом языке
номинативные предложения «способны передавать неполную определенность субъекта.
<…> В них присутствует в скрытом виде неназываемый субъект — наблюдатель и его точка
зрения. … именные предложения дают образ восприятия», а Л.В. Зубова указывает на то, что
«синтаксическая однородность номинативных структур наиболее адекватно отвечает
современной потребности представить мир каталогом»).
2.2. Семантическим центром стихотворения «Февраль» выступает мотив 'письма',
реализующийся в первой же строке метонимией чернила. Несложно заметить
формирование в тексте лексико-грамматико-смыслового ряда: достать чернил и
плакать — писать навзрыд — достать пролетку — перенестись — слагаются
стихи навзрыд, — пересечения в котором очевидны: плакать → писать навзрыд →
слагаются [стихи] навзрыд / достать чернил → достать пролетку → перенестись.
В данной семантической цепи развертываются две тематические доминанты текста:
'создание стихотворения подобно перемещению в пространстве' и 'создание стихов
есть рыдание поэта'.
Первым же номинативом февраль Пастернак задает ситуацию семантической
неоднозначности письма: какова семантика этого номинативного предложения —
обозначение места/времени действия («Зима. Крестьянин торжествуя…») или
объекта описания-рефлексии («Москва! Как много в этом звуке…»)? Оба смысла — и
пространственно-временной, и объектный — в достаточной степени лексикализованы
в тексте, первый — косвенно (грохочущая слякоть, весною черною, благовест, лужи,
проталины и др.), второй — прямо (писать о феврале).
Но более важно, что номинативный зачин буквально сразу же «отрицается»
инфинитивностью: «Достать чернил и плакать! / Писать о феврале навзрыд»;
точнее, такое сближение-отрицание обнажает грамматическую взаимообратимость и
одновременно противопоставленность номинатива и инфинитива как инвариантных
форм соответствующих частеречных парадигм. Переход от номинативного зачина к
инфинитивному развитию темы принципиален для развертывания смысла текста.
Именно инфинитивный ряд связывает воедино февраль, чернила, пролетку и стихи:
достать чернил оказывается действием, равноценным действиям достать пролетку
и перенестись туда, где ливень, а плакать становится метафорой действия писать о
феврале и далее гиперболизируется (плакать → писать → навзрыд), создавая
смысловую пару 'рыдать' / 'слагать стихи'. Нельзя, кроме того, не обратить внимание на
грамматическую противоположность — при лексическом пересечении — второй и
заключительной строк стихотворения: открываясь инфинитивностью как «голым»
действием (Писать о феврале навзрыд), текст замыкается личной возвратной
глагольной формой в двусоставном предложении (Слагаются стихи навзрыд),
благодаря чему плакать / писать становится единым действием, субъект которого —
уже не лирическое «я», а сами стихи, слагающиеся чем случайней, тем вернее.
Создавая стихотворение о том, как создается стихотворение, Пастернак
оперирует такими инфинитивными рядами, однозначное прочтение которых в плане
модальности и субъектной организации невозможно. Так, предложение «Достать
чернил и плакать!» вполне допускает интерпретацию как реализующее модальность
желания; однако постановка восклицательного знака фактически уравнивает его с
побуждением к действию приказом или советом. Иными словами, достать чернил и
плакать — это действие, которое в данном контексте одинаково присваивается
адресантом как желаемое и предписывается адресату как требуемое к исполнению.
Аналогично обстоит ситуация с остальными инфинитивными предложениями
стихотворения (Писать о феврале навзрыд, Достать пролетку, …перенестись туда, где
ливень…) — они также могут уравниваться в поле интерпретации как с сослагательным
(писать бы, достать бы и т.д.), так и с повелительным (пиши, достань и т.д.)
наклонениями. Допуская подобного рода модальные и субъектные переключения, текст
суммирует свою семантику приблизительно следующим образом: 'о том, как хотелось
бы писать, как пишется и как дóлжно писать'. Стихотворение балансирует между этими
смыслами, объединяя в одном лексико-грамматическом пространстве поэтическую
рефлексию о мире, саморефлексию о творчестве и некое предписание «другому».
2.3. Метатекстуальная природа стихотворения «Определение поэзии»
подчеркнута не только его заглавием, но и заглавием цикла, в который оно входит, —
«Занятье философией». Согласно наблюдениям Н.А. Фатеевой, «формально выделяясь
из основного корпуса текста, заглавие может функционировать как в составе полного
текста (как его субтекст), так и независимо — как его представитель и заместитель (как
метатекст)». У Пастернака, очевидно, названные функции заглавия растождествить
невозможно: Определение поэзии — это одновременно и метатекст (точнее сказать,
«метаметатекст», или «метатекст во второй степени», поскольку заглавие здесь не
только именует стихотворение, но и вводит метаязыковой концепт), и субтекст,
который семантически и синтаксически соотносится с подлежащим. Развернутой
дескрипцией, определением «поэзии» в таком случае становится уже сам текст («Это —
круто налившийся свист, / Это — щелканье сдавленных льдинок…»), выступающий как
своего рода «сказуемое» при синтаксическом подлежащем, выраженном дейксисом
это. Как минимум две первые строфы стихотворения заставляют думать, что
Пастернак буквально ставит своей целью проиллюстрировать теоретические тезисы:
«…книга и есть — развернутое до конца заглавие, заглавие же — стянутая до объема
двух-трех слов книга. Или: заглавие — книга in restrictio; книга — заглавие in extenso»
(С. Кржижановский). В неком подобии предложению с составным именным сказуемым
можно представить сам текст в единстве с заглавием: в структурной схеме N1 cop N1/5
позицию первого номинатива займет заглавие, второго — текст, а местоимение это явно
сведется к формальной связке; или схематически:
{Поэзия} (N1) это (cop) {круто налившийся свист + щелканье
сдавленных льдинок + … + вселенная — место глухое} (N1/5).
Номинативность задает в стихотворении сильную инерцию сказуемого, которая в
последнем стихе второй строфы обеспечивает существенный сдвиг в восприятии
текста. На фоне конструкций типа Это — сладкий заглохший горох, / Это — слезы
вселенной в лопатках и при наличии enjambement’а двусоставное (с глагольным
сказуемым) предложение Это — с пультов и с флейт — Figaro / Низвергается
градом на грядку воспринимается при чтении как номинативное, его глагольный
компонент (синтаксическое сказуемое) приобретает автономность и в то же время
предопределяет переход от номинативности к инфинитивности в третьей строфе.
Строго говоря, третья строфа фактически представляет собой «сказуемое» при
отсутствующем, но подразумевающемся «подлежащем» поэзия; благодаря действию
номинативной инерции инфинитив семантически уподобляется номинативусказуемому в двух первых строфах. С учетом того, что на весь текст приходится всего
два употребления личных глагольных форм (низвергается во второй строфе и
завалился в третьей строфе), можно говорить, что грамматика текста практически
полностью статична (поскольку она определяется номинативностью, преходящей в
инфинитивность), семантика же — изменение вещных и понятийных атрибутов,
которыми наделяется поэзия, — напротив, динамична.
3. Как известно, начиная с XIX века все существеннее ощущается размежевание
между ранее слитными составляющими филологии — языкознанием и
литературоведением (размежевание это, кстати, несущественное для западной
системы ученых степеней, до сих пор неудобно мелко дробит коды филологических
специальностей, по которым в России защищаются кандидатские и докторские
диссертации). Успешный опыт их ре-интеграции под именем «теория словесности»
предпринимал А.А. Потебня, а позднее, в первой половине ХХ века, на восстановление
былого единства филологического описания была во многом направлена деятельность
русских формалистов (вспомним в связи с этим совместную статью-манифест лингвиста
Р. Якобсона и литературоведа Ю. Тынянова с более чем знаковым названием
«Проблемы изучения литературы и языка»). Впоследствии тот же научный пафос
определял собой наиболее жизнеспособные и плодотворные российские научные
формации — структурализм, школу лингвистической поэтики, постструктурализм и др.
Несмотря на это классическая формула Якобсона, определяющая поэзию как «язык
в его эстетической функции», до сих пор напрочь забывается, когда школьнику
преподается курс литературы. Из-за этого дисциплинарное разделение на «язык»,
сводящийся к общелингвистическим постулатам и курсу практической грамотности, и
«литературу», нередко ограничивающуюся пересказом художественных текстов с
историко-литературным их комментированием, — такое разделение прочерчивает в
уме школьника буквально пропасть между двумя филологическими дисциплинами.
Стоит ли говорить, что при таком подходе любые опыты лингвистического анализа
литературного текста будут восприниматься в лучшем случае как виньетки («а теперь
выделим в стихотворении средства художественной выразительности…»), напрочь
лишенные связи с семантической фактурой текста? Но, как представляется, удачно
выполненное грамматическое описание поэтического текста как раз вполне способно
продемонстрировать ученику не только принципиальную слитность формального и
семантического аспектов текста, но и единство филологического анализа.
Список рекомендуемой литературы
1. Ахапкина Я.Э. «Грамматика поэзии» — взаимовлияние метода и материала //
Внутренние и внешние границы филологического знания: Мат-лы Летней
школы молодого филолога. Приморье. 1—4 июля 2000 г. Калининград, 2001.
2. Гин Я.И. Проблемы поэтики грамматических категорий: Избр. работы. СПб.,
1996.
3. Григорьев В.П. Поэтика слова: На материале русской советской поэзии. М.,
1979.
4. Жолковский А. Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты (Материалы к теме) //
Эткиндовские чтения: Сб. статей по материалам Чтений памяти Е.Г. Эткинда
(27—29 июня 2000). СПб., 2003.
5. Жолковский А.К. Бродский и инфинитивное письмо (Заметки к теме) // Новое
лит. обозрение. 2000. № 45.
http://libelli.esmasoft.com/sonnet66/Russian/zholkovsky.html
6. Золотова Г.А. Композиция и грамматика // Язык как творчество: Сб. статей к
70-летию В.П. Григорьева. М., 1996.
7. Зубова Л.В. Современная русская поэзия в контексте истории языка. М., 2000.
8. Ковтунова И.И. Синтаксис поэтического текста // Поэтическая грамматика. М.,
2005. Т. 1.
9. Панченко О.Н. Номинативные и инфинитивные ряды в строе стихотворения //
Очерки истории русской поэзии ХХ века: Грамматические категории. Синтаксис
текста. М., 1993.
10. Панченко О.Н. О выражении модального значения инфинитивного ряда в
стихотворном тексте [Электронный ресурс]. — Электрон. дан. — Режим
доступа: http:// library.krasu.ru/ft/ft/_articles/0070411.pdf
11. Ревзин И.И. Грамматическая правильность, поэтическая речь и проблема
управления // Из работ московского семиотического круга. М., 1997.
12. Ремчукова Е.Н. Креативный потенциал русской грамматики. М., 2005.
13. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975.
14. Якобсон Р. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика. М., 1983.
http://philologos.narod.ru/classics/jakobson-poetgr.htm
15. Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.
http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1774