Грамматический аспект концептуализации
advertisement
ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ Л.Г. Яцкевич Лингвистические классификации в морфологии в свете современной теории классификаций Классификация как метод изучения языка широко используется в лингвистике. В истории языкознания в различных его направлениях применялись различные принципы и приемы классификации, то есть различные способы группировки и систематизации лингвистических объектов и понятий. Считается, что проблема научной классификации является наиболее актуальной для типологической лингвистики. Именно этот раздел языкознания внес существенный вклад в теорию лингвистических классификаций [Бенвенист, 1963; Курилович, 1962; Мещанинов, 1945; Морфологическая... , 1965; Рождественский, 1969; Степанов, 1975; Теоретические... , 1980; Успенский, 1965]. Однако не менее существенной оказывается эта проблема и для описательной грамматики одного отдельного языка. Типология языков может быть построена только на надежном фундаменте внутриязыковых классификаций. Тем не менее современная лингвистика не имеет общей теории лингвистических классификаций, хотя и располагает множеством частных классификационных систем. Общая теория лингвистических классификаций должна объективно оценивать и конструктивно использовать их богатый опыт. В то же время она должна быть основана на важнейших принципах современной теории классификаций, которая является составной частью общенаучной методологии познания [Кедров, 1965; Мейен, 1975; Мейен, Шрейдер, 1976; Мельников, 1978; Садовский, 1974]. История науки свидетельствует о том, что во все времена происходил обмен классификационными приемами. Вопросы методики классификаций наиболее интенсивно разрабатываются в биологии, геологии и науковедении [Мейен, 1975]. Многие достижения этих наук в развитии теории классификаций еще не учтены лингвистической методологией. Вместе с тем следует отметить, что на современные приемы лингвистических классификаций большое влияние оказали математические методы, в основе которых лежат принципы формализации классифицируемых объектов, логическая выводимость и непротиворечивость классификационной системы. Наиболее глубоко в методику лингвистических классификаций внедрился принцип дихотомии, бинарности признака классификации и принцип логической последовательности бинарных противопоставлений [Кантино, 1972; Маркус, 1963; Перцов, 2001; Ревзин, 1967; Степанов, 1975; Теоретические… , 1980]. Именно этим объясняется распространение методов оппозиционного анализа из фонологии на морфологию и лексикологию. Вопрос о том, следует ли ______________ © Яцкевич Л.Г., 2009 296 положительно оценивать это влияние, является сложным и дискуссионным [Абаев, 1971; Будагов, 1980; Головин, 1976; Налимов, 1979; Яцкевич, 1981, 2004]. Основной момент этой дискуссии – различное понимание познавательной ценности и целесообразности сферы применения естественных лингвистических классификаций, с одной стороны, и методов формального моделирования в лингвистике, с другой стороны. Несмотря на то, что в результате распространения методов математического моделирования в наше время происходит глубокая перестройка методологической основы науки, лингвисты не должны забывать об особом положении языкознания в системе наук. Об этом пишут ученые различных отраслей науки: филологи, философы, математики. Они обращают внимание на то, что язык, являясь основным средством выражения, хранения и передачи мыслей и знаний, представляет собой специфический объект для научного познания. Сторонники математических методов описания языка предпринимали попытку языку-объекту описания противопоставить языксредство описания. Известны многочисленные попытки создать метаязык описания, свободный от «изъянов» естественного языка. Несмотря на то, что данное направление исследования обогатило языкознание частными методиками и приемами анализа, в целом оно вызвало к себе критическое отношение не только со стороны филологов, но и математиков [Вальков, 1981, 2006]. Установка на формализацию языковых свойств была охарактеризована как нежелательное явление «дегуманизации науки о языке» [Абаев, 1971]. Конструктивная несостоятельность такого подхода к языку была убедительно раскрыта с лингвистических позиций [Котелова, 1975] и с позиции теории математического моделирования [Вальков, 1981]. На проблему соотношения лингвистического термина, лингвистической идеи и языковой реалии как на одну из серьезнейших в современной лингвистической науке указывал Б.Н. Головин. Он писал: «Лингвистическая терминология в ее отношении к лингвистическим идеям настоятельно требует осмысления и в прагматическом, утилитарно-практическом плане» [Головин, 1976, с. 20]. Автор предупреждает, что использование термина, ориентированное на некоторую абстрактную логико-языковую идею, некий конструкт, не имеющее устойчивой объектной отнесенности, «открывает широкий простор для понятийно-терминологического и идейносодержательного произвола» [Там же]. Та же самая идея на материале различных наук обсуждалась в монографии В.В. Налимова [Налимов, 1979, с. 116–39], но автор расходится с Б.Н. Головиным в некоторых важнейших выводах. Если Б.Н. Головин основное внимание обращает на важность объектного значения термина, то В.В. Налимов подчеркивает, что «термины науки глубоко связаны с ее теоретическими концепциями» [Там же, с. 118]; здесь же приводится обзор отечественной и иностранной литературы по теме. Он пишет: «На первый взгляд кажется, что многие термины являются просто названиями некоторых вещей или явлений, на самом деле смысл термина становится понятным не из простого указания на то, что он обозначает, и не из некоего семантического 297 определения, а из понимания теории этого явления… Смысл слов меняется со временем по мере того, как развиваются наши научные концепции» [Там же, с. 118–119]. Новый интересный поворот в научной дискуссии на эту тему можно найти в работах К.И. Валькова [Вальков, 1981, 1984, 2006]. В них обосновывается принцип инвариантной неопределенности, раскрывающий информационное своеобразие естественных языков, которое делает бесплодными все попытки их формализации. Термин «инвариантная неопределенность» возник первоначально в результате анализа аксиоматического метода в геометрии, но в дальнейшем был использован автором для сопоставительной характеристики естественных и искусственных языков, для коммуникативно-семантического анализа языка науки. Он пишет: «Действительно, в геометрии или, захватывая шире, в математике, принцип инвариантной неопределенности начинает играть существенную роль в тот самый момент, когда математика от утверждений, относящихся к совершенно конкретным соотношениям, переходит к утверждениям об объектах вообще и их соотношениях вообще, когда, иными словами, вводятся представления об аксиоматике и структурах. Но именно в этот момент математика из науки описательной, какой надлежало ей быть наряду с физикой, химией и другими дисциплинами естественного цикла, превращается в науку декларативную, то есть начинает оперировать не только с объектами-вещами, но и с объектами-словами. Язык все более и более глубоко втягивается в орбиту математики и постепенно – и незаметно! – становится ее предметом» [Вальков, 1980, с. 19]. То же явление наблюдается, по мнению автора, в автоматике и кибернетике. «Вот почему в современных условиях принцип инвариантной неопределенности имеет такое же непосредственное отношение к математике, какое он имеет к языкознанию или к автоматизации: во всех этих случаях с разных сторон, но с одинаковой неизбежностью затрагивается одна и та же проблема – проблема творческого познания действительности» [Там же]. Автор развивает мысль о том, что информационная неопределенность составляет ту глубинную сущность языка, которая позволяет ему быть функционально гибким и многогранным средством общения и познания. Но в отличие от известного уже в науке понимания неопределенности языка как многозначности (полисемии) его значимых единиц, множественности его функциональных трансформаций, в понимании К.И. Валькова главное внимание обращается на неопределенность иного плана – на тот фон, на котором приобретают смысл значимые единицы языка, в частности слова. Для убедительности, опираясь на наглядные геометрические аналогии, он указывает, что «значение любого слова имеет не только положительное, но и отрицательное содержание, что с помощью слова обозначается не только предмет, но и отделяющаяся от него беспредметность. Как нельзя употребить кисть для создания картины, если нет холста, так нельзя, например, употребить слово “стол” для обозначения соответствующего понятия, если нет инвариантного фона, из которого это понятие будет вырублено… слово всегда двусторонне, оно состоит из предметной части и из части, выделившей данный предмет» [Там же, с. 16]. 298 Близко к такому пониманию информационных свойств языка подошли в психологическом направлении языкознания: вначале при разграничении «ближайших» и «дальнейших» значений слов, а затем при определении различных видов пресуппозиций [Звегинцев, 1976], а также в последнее время при постановке задач коммуникативно-ориентированных грамматик [Забавников, 1980; Золотова, 1982; Золотова и др., 1998; Скрелина, 2002; Яцкевич, 1987, 2004], в когнитивной психологии и лингвистике [Кубрякова, Александрова, 1999; Кубрякова, 2004; Селиверстова, 2002], а также в лингвистике текста и теории коммуникации. Р.Г. Ван де Вельде отмечает, что в последнее время «лингвистика в своем развитии явно обнаруживает максималистские тенденции, то есть стремительно продвигается от исследования низших уровней: фонетического и морфемного – к исследованию все более высоких уровней: уровня текста, коммуникативного уровня и уровня, на котором уже должны изучаться чрезвычайно сложные отношения между языком и мышлением. Иначе говоря, лингвистика радикальным образом развивается в направлении к макронауке, науке синтетической, причем ее границы, ее взаимосвязи с другими научными дисциплинами утрачивают определенность, а бурный рост числа конкретных исследований (парадокс!) ведет к известному отставанию лингвистической теории» [Ван де Вельде, 1979]. На смену структурно-математическим теориям, описывающим язык как жесткую, дискретно структурированную конечную систему, пришли новые коммуникативно-ориентированные концепции языка, в которых также предлагаются различные способы сведения неформального к жесткой классификации, к статической форме [Биаши, 1979; Бирвиш, 1978; Дорфмюллер, 1978]. Принцип инвариантной неопределенности, последовательно учитываемый при решении семантических проблем языка, позволяет избежать многочисленных заблуждений, которые встречаются или могут встретиться на пути исследователя в этой области. Это убедительно показано применительно к основной единице языка – слову [Вальков, 1980]. Разъясняя двустороннюю информативность слова, К.И. Вальков сопоставляет предметную и внепредметную, фоновую, части его содержания: «Предметная часть слова персональна, единична. Дерево, например, – это вещь, представляющая собой единство. Много деревьев, множество деревьев, все деревья, – это тоже единая вещь. Внепредметная часть слова, напротив, антиперсональна, множественна. <…> Капуста – это не дерево, вода – не дерево, летопись не дерево. <…> Множественность непредметной части не имеет ограничений, она разнообразна до бесконечности» [Там же, с. 18]. Автор делает вывод, что в словарях обычно определяется только предметная часть значения слова, а внепредметная часть в принципе не допускает определений: «Противопоказанность определений заложена здесь гораздо более глубоким и неотменимым образом: нельзя нарисовать фон, нельзя заставить звучать тишину, нельзя двинуться вперед, если что-то не осталось позади. Понятие о дереве или о другом предмете предполагает наличие мира, в котором это дерево (или другой предмет) может существовать и иметь какой-то смысл» [Там же, с. 18–19]. 299 Грамматическая сфера языка в силу ее обобщенно-формализованного характера (в лингвистическом понимании) особенно часто представляется лингвистам-математикам тем языковым уровнем, который можно описать аксиоматически, с помощью конечного набора исходных понятий. В качестве примера можно привести статью А.В. Гладкого «Попытка формального определения понятия падежа и рода существительного» [Гладкий, 1973], в которой автор не соглашается с теми грамматическими описаниями, где принцип формализации не доведен до конца сознательно. Прежде чем дать «простое» и «естественное», то есть формализованное, определение падежа и рода, он делает довольно обширные предварительные пояснения [Там же, с. 27– 31] и вводит многочисленные исходные понятия, заимствованные из языка математической логики. Но и этого оказывается недостаточно, так как в конце концов автор предупреждает, что «для определения понятия падежа, согласовательного класса и рода нам понадобятся следующие сведения о языке: а) нужно знать все сегменты данного языка; б) для каждого сегмента нужно знать является ли он формой существительного» и т.п. – всего 6 пунктов [Там же, с. 34]. Заключительное замечание А.В. Гладкого: «Никаких других сведений о языке для определения понятия падежа, согласовательного класса и рода не нужно», не кажется нам утешительным! Ведь даже одного пункта перечисленных «сведений о языке» достаточно, чтобы сделать предлагаемое автором сложное построение формальной процедуры определения падежа и рода лишенным смысла. Дело в том, что формализация грамматических понятий и в этом случае, как и в любом другом, имеет смысл только на фоне знания языка. А это знание принадлежит человеку, оно антропоцентрично, и поэтому не объективируется в формализованной модели. Как справедливо отмечает К.И. Вальков, процесс обобщения, воплощенный в терминологически определенное научное понятие, приобретает смысл лишь после того, как вводится позиция наблюдателя или, выражаясь геометрически, вводится «операция проектирования» [Вальков, 1984, с. 11; Он же, 2006]. Таким образом, даже математика опирается не на строго формальные, а на содержательные исходные понятия, предполагающие инвариантную неопределенность объекта исследования. Тем более лингвистам не следует разделять распространенное суеверие об аксиологической замкнутости и формальной безупречности математических методов. В современной теории классификаций все большее внимание обращают на изучение принципов естественной классификации, которая иначе называется интенсиональной, сущностной классификацией – или систематикой [Мейен, Шрейдер, 1976, с. 69] и противопоставляется экстенсиональным, дескриптивным, искусственным классификациям. С.В. Мейен и Ю.А. Шрейдер, авторы методологической статьи по теории классификаций, указывают такие свойства естественной классификации: «Систематика – установление такой упорядоченности объектов, которая приобретает статус привилегированной системы, выделенной самой природой, это примерно то же, что и естественная классификация (система)» [Там же]. Такая классификация должна обладать объяснительной силой, высокой степенью информативности. Классическим 300 образцом такой классификации в науке является периодическая система Д.И. Менделеева. В методологии классификаций так определяется место естественной классификации среди других видов классификации: «Наиболее совершенной системой является такая, где все признаки объекта определяются положением в системе. Чем ближе система стоит к этому идеалу, тем она менее искусственна, и естественной системой следует назвать такую, где количество свойств объекта, поставленных в функциональную связь с его положением в системе, является максимальной» [Там же, 102–103]; «чем больше общих утверждений об объектах дает возможность сделать классификация, тем она естественнее»; «классификация тем более естественна, чем более существенные связи она отражает» [Там же, с. 78]; «в отличие от возможности нескольких дескриптивных классификаций объектов их естественная классификация является единственной» [Там же, с. 79]; таким образом, естественной классификации свойственна объективность, надежность, прогностическая сила [Мейен, Шрейдер, 1976], а сама эта классификация оказывается не только средством изучения объектов, но и ее конечной целью, конечным результатом. Следует сказать, что в сфере лингвистики общая теория естественных классификаций должна быть значительно уточнена и развита в силу того, что язык является специфическим объектом познания. Общих принципов недостаточно для создания естественной классификации единиц конкретного языка. Необходима лингвистическая методология естественной классификации. Она формулируется в процессе сложного научного поиска. О методике естественной классификации в грамматике писали в свое время Л.В. Щерба, В.В. Виноградов, В.М. Жирмунский, В.Г. Адмони, Е.А. Реферовская, А.К. Васильева. Глубокое методологическое развитие она получила в книгах А.В. Бондарко, где также можно найти и обзор литературы по данной проблеме [Бондарко, 1983]. Существует мнение, что понятие «естественность» можно отнести не только к собственной языковой классификации морфологических единиц, но и к их научному описанию. Так, И.А. Мельчук, рассматривая свойства дедуктивной системы описания морфологии, указывает и на свойство «естественность», которое он трактует так: «Естественность системы означает способность введенных понятий достаточно точно отражать интуицию лингвистов относительно наблюдаемых фактов. Понятие должно охватывать некоторую совокупность фактов, которая воспринимается исследователем как естественная; различия, устанавливаемые данным понятием, также должны выступать как естественные» [Мельчук, 1997, с. 25]. Автор добавляет далее, что, хотя такое понимание естественной системы «в высшей степени расплывчато и субъективно», поскольку опирается на языковую интуицию исследователя, «тем не менее, при всей неясности понятия естественности, его важность несомненна» [Там же, 26]. Нам представляется, что «естественная система описания» должна отражать «естественную классификацию языка», поэтому она должна, кроме обязательной опоры на интуицию, иметь собственную методологию, которую трудно уместить в дедуктивную морфологическую теорию. 301 Методология естественной классификации в морфологии должна учитывать, на наш взгляд, следующие существенные особенности грамматического строя русского языка: 1) наличие межуровневых связей морфологии с другими сферами языка (фонологией, лексикой, синтаксисом); 2) наличие различных уровней организации в самой морфологической системе; 3) семантическую и формальную вариативность как существенное свойство морфологических единиц; 4) политипологичность морфологического строя русского языка; 5) развивающийся, исторический характер морфологической системы, предполагающий диалектическое единство системного и асистемного, атомарного, инвариантного и вариантного, формально-структурного и коммуникативно-смыслового [Яцкевич, 2004]. Так, например, дальнейшее развитие внутриязыковой морфологической типологии русского языка предполагает учет не только морфологических категорий слова, но и связь этих категорий с внутренней и внешней грамматической оформленностью словоформ [Смирницкий, 1955; Ревзин, 1977]. Данная проблема тесно связана с функциональной типологией словоформ и морфологических парадигм [Яцкевич, 1987, 1988, 1992]. Примером естественной классификации в морфологии является формообразовательный анализ, основанный на теории сильных и слабых морфем, разработанной автором в ряде книг [Яцкевич, 2002, 2006]. Распределение грамматической информации между внутренней и внешней грамматической оформленностью в различных структурных типах словоформ различно. Прежде всего следует разграничивать сигнификативно сильные и слабые формативы, как разновидности сильных и слабых морфем [Там же]. Сигнификативно сильные формативы определяют внутреннюю грамматическую оформленность слова. А сигнификативно слабые формативы не выражают в полной мере или совсем не выражают грамматической информации, опустошаются, и поэтому словоформы с такими слабыми формативами обязательно требуют, в качестве информационной компенсации, синтагматической грамматической оформленности. В связи с этим вопросом отметим, что для русского языка не характерна грамматическая типология языков, предложенная В.А. Плунгяном, согласно которой «языки с “сильными” морфемами нередко оказываются языками со “слабыми” словоформами», а языки с «сильными» словоформами имеют «слабые», то есть плохо выделяемые морфемы [Плунгян, 2003, с. 37]. Как уже отмечалось выше, в русском языке словоформы с сильными формативами так же являются сигнификативно сильными, как и словоформы со слабыми формативами. В силу преимущественно флективного строя русского языка сфера синтагматической компенсации охватывает весь состав словоформ, однако обязательно необходимая для словоформ со слабыми формативами, она кажется избыточной для словоформ с сильными формативами. Вместе с тем важно подчеркнуть, что количество словоформ со слабыми формативами в русском языке значительно. Данные типы словоформ свидетельствуют о наличии в русском языке большого количества отклонений от аддитивной модели морфемной 302 сегментации. В.А. Плунгян отмечает, что в языках мира аддитивная модель отнюдь не является единственной и, может быть, даже не является явным образом преобладающей. Он, вслед за И.А. Мельчуком, рассматривает такие типы отклонений, как кумуляция, идиоматичность и контекстная вариативность [Мельчук, 1997, 1998; Плунгян, 2003, с. 37–80]. Однако в книге В.А. Плунгяна остались не рассмотренными отклонения от аддитивной модели, связанные с существованием в русском языке слабых формативов, кроме одного типа (в составе супплетивных форм). Ниже дается классификация типов сигнификативно слабых формативов в русской морфологии. 1. Омонимия флексий в склонении имен и спряжении глагола. При омонимии флексий в структуре одной морфологической парадигмы функциональное противопоставление словоформ одной лексемы не может быть выражено формативом, он становится слабой морфемой и выполняет в структуре словоформы только конститутивную функцию. Основная нагрузка грамматической оформленности словоформы падает на ее синтагматику. Ниже рассмотрим примеры такой омонимии. 1.1. В склонении имен существительных третьего типа склонения наблюдается омонимия флексий в следующих падежах: а) в именительном и винительном (-□), б) в родительном, дательном и предложном (-и-): И. степь-□, Р. степ-и, Д. степ-и, В. степь-□, Т. степь-ю, П. о степ-и. 1.2. В склонении имен прилагательных, кроме омонимии флексий в мужском роде и множественном числе винительного и именительного, винительного и родительного падежей, наблюдается омонимия родительного, дательного, творительного и предложного падежей в женском роде, омонимия родительного и предложного во множественном числе: И. нов-ый, Р. нов-ого, Д. нов-ому, В. нов-ый или нов-ого, Т. нов-ым, П. о нов-ом; И. нов-ая, Р. нов-ой, Д. нов-ой, В. нов-ую, Т. нов-ой, П. о нов-ой; И. нов-ые, Р. нов-ых, Д. нов-ым, В. нов-ые или нов-ых, Т. нов-ыми, П. о нов-ых. 1.3. В склонении количественных числительных с основой на мягкую согласную омонимичны винительный и именительный, а также родительный, дательный и предложный падежи: И. пять-□, Р. пят-и, Д. пят-и, В. пять-□, Т. пять-ю, П. о пят-и. Числительные сорок-□, девяност-о, ст-о имеют омонимию винительного и именительного падежей и омонимию всех остальных косвенных падежей (флексия -а): Р. сорок-а, девяност-а, ст-а, Д. сорок-а, девяност-а, ст-а, Т. сорок-а, девяност-а, ст-а, П. о сорок-а, о девяност-а, о ст-а. 1.4. В спряжении глаголов наблюдается омонимия личных окончаний настоящего времени глаголов несовершенного вида и окончаний будущего времени глаголов совершенного вида. Ср.: 1 л. пиш-у, 2 л. пиш-ешь, 3 л. пиш-ет – 1 л. напиш-у, 2 л. напиш-ешь, 3 л. напиш-ет. Во всех рассмотренных случаях противопоставление граммем осуществляется только синтагматически, на основе внешней грамматической оформленности словоформ. Таким образом, омонимичные флексии не выполняют грамматических функций и являются сигнификативно слабыми. 303 2. Грамматическая мутация словоформ и слабые формативы. Грамматическая мутация – это внутреннее функциональное преобразование словоформы, в результате которого она становится способной представлять в разных употреблениях две граммемы, противопоставленные в парадигме одной грамматической категории. Ниже приводятся примеры грамматической мутации. 2.1. Исчисляемые существительные pluralia tantum типа сан-и, ножниц-ы, брюк-и способны в одних контекстах обозначать граммемы единственного числа (Я сел в сан-и. Дай мне ножниц-ы. Он надел брюк-и), а в других контекстах – граммемы множественного числа (По дороге ехала вереница саней. Я купил ножниц-ы различного размера. Он перегладил все свои брюк-и). Флексия этимологического множественного числа функционально нейтрализуется, хотя продолжает детерминировать форма согласования по числу (новые сани, блестящие ножницы, черные брюки). А.А. Зализняк высказывает иное мнение, согласно которому здесь омонимия словоформ [Зализняк, 1967]. 2.2. Существительные общего рода в различных контекстах способны выражать граммемы как мужского, так и женского рода: Он такой умниц-а. Она такая умниц-а. В отличие от предыдущего случая, здесь слабая флексия утрачивает способность к формальной синтагматической детерминации по роду, если существительное обозначает в данном тексте конкретное, определенное лицо (см. примеры выше). Налицо грамматическая мутация, приводящая к функциональной нейтрализации флексии. 2.3. Спрягаемые формы глаголов совершенного вида способны в различных контекстах обозначать граммему будущего и граммему настоящего абстрактного: Завтра я найду эту книгу. Никак не найду эту книгу. Грамматическая мутация приводит к функциональному ослаблению флексий глагола. Существуют другие мнения, согласно которым здесь полисемия или омонимия форм [Бондарко, 1971]. Грамматическая мутация характерна также для несклоняемых существительных (пальто), для категории вида у двувидовых глаголов (казнить, атаковать), для категории залога у словоформ с постфиксом -ся (мыться может быть и формой страдательного и формой средне-возвратного залогов) и другие случаи. Более подробно см. в [Яцкевич, 1987, 1988, 1992]. Во всех случаях грамматической мутации формативы утрачивают свой функциональный формообразовательный статус и становятся слабыми морфемами. 3. Аналитические формы слова и слабые формативы. В составе аналитических форм слова формативы утрачивают собственную грамматическую функцию и становятся слабыми морфемами. 3.1. Форматив инфинитива в составе аналитических форм будущего времени приобретает конститутивную функцию и утрачивает дифференцирующую: буду писа-ть, будешь писа-ть, будет писа-ть. 3.2. Форматив -л- в составе аналитических форм сослагательного наклонения также утрачивает дифференцирующую функцию и становится слабой конститутивной морфемой: писа-л-□ бы, писа-л-а бы, писа-л-и бы. 304 3.3. При образовании аналитических форм сравнительной и превосходной степеней имен прилагательных флексии и суффиксы утрачивают способность различать граммемы категории степеней сравнения: более прост-ой, самый умн-ый, всех выш-е, всех бел-ее. В рассмотренных выше примерах все компоненты аналитических форм со слабыми формативами омонимичны сильным словоформам с сигнификативно сильными морфемами. 4. Супплетивные словоформы и слабые формативы. Для супплетивных словоформ одной лексемы характерна функциональная спаянность форматива с основой: я – мен-я, мн-е, мен-я, мн-ой, обо мн-е; хорош-ий – лучше; бра-ть – взя-ть. В последнем примере формативы вообще отсутствуют. Данный тип отклонения от аддитивной модели морфемной членимости рассматривается в книге В.А. Плунгяна [Плунгян, 2003, с. 44] и книге И.А. Мельчука, назвавшего данный тип словоформ «сильные мегаморфы» [Мельчук, 1997, с. 141–143]. 5. Комплекс формативов с общей функцией. Грамматическая синсемия. Если форматив состоит из комплекса морфем с одной и той же грамматической функцией, то такие морфемы являются синсемичными [Яцкевич, 1993, 2002] и оказываются в сигнификативно слабых позициях, поскольку не имеют функциональной автономности: сын-овь-я, неб-ес-а, боярин-□ , граждан-ин-□. 6. Энантиосемия формативов с корневыми и словообразовательными морфемами. Грамматические аффиксы в ряде словоформ вступают в отношения энантиосемии в составе словоформы [Яцкевич, 2002], что приводит иногда к тому, что они утрачивают сигнификативную функцию и становятся слабыми формативами. Так, в словах типа вельмож-а, дяд-я флексия -а утрачивает функцию показателя грамматического женского рода, поскольку корень имеет лексическую семантику лица мужского пола, и становится слабой грамматической морфемой. Далее, в безличных глаголах типа светает, смеркается флексия -ет утрачивает функцию показателя третьего лица, поскольку основа этих глаголов имеет безличное значение, и является слабой грамматической морфемой. Слабым становится также морфемный показатель совершенного вида в процессе имперфективации: вы-лить – вы-ли-ва-ть, за-рыть – за-ры-ва-ть и т.д. Актуальное грамматическое значение несовершенного вида суффикса -ванейтрализует грамматическое значение совершенного вида у приставок, в результате они утрачивают функцию формативов. Классификация функциональных типов формативов и морфологических парадигм [Яцкевич, 1988, 1992] предполагает изучение не только ведущих для русского языка способов грамматического структурирования лексики, но и таких, которые являются периферийными, но специфическими явлениями грамматического строя языка. Нередко к описанию таких периферийных фактов подходят «с чужой меркой», стремясь втиснуть их в классификацию регулярных явлений, относящихся к грамматическому центру языка. Однако эти периферийные явления значимы прежде всего тем, что отражают особые 305 способы грамматического выражения граммем грамматических категорий и этим отличаются от фундаментальных для данного языка форм. Проблему создания универсальной морфологической систематики нельзя решить, если только пользоваться понятиями грамматической многозначности и омонимии, так как они не в состоянии отразить всего многообразия системных отношений в сфере грамматической семантики. Не может быть решена эта задача и на основе теории нейтрализации, которая может объяснить только часть фактов, связанных с явлением неоднородности, неоднотипности морфологического строя русского языка. Представляется, что подобная проблема может быть исследована на основе функционально-типологической классификации морфологических единиц. Библиографический список Абаев Е.И. Языкознание – общественная наука // Русская речь. 1971. № 5. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.; Л., 1964. Бенвенист Э. Классификация языков // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963. Биаши К. Представление смысла текста как мирового комплекса // Textlinguistik. Bedeutung, Sprechakte und Text; Acten der 13. Linguistischen Kolloquiums, Gent, 1978. Bd. 2. / hrsg. von Velde M., Van de Vandewege W. Tübingen, 1979. Бирвиш М. Точное знание – практический вопрос // Sprecha teorie und Semantik / hrsg. von Grewendorf G – Francfurt A.M. Sukrkanap, 1978. Бондарко А.В. Вид и время русского глагола. М., 1971. Бондарко А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. Л., 1983. Будагов Р.А. Филология и культура. М., 1980. Вальков К.И. Машину учат говорить? // Вопросы геометрического моделирования. Л., 1980. Вальков К.И. Русский язык – Алгол // Вопросы геометрического моделирования. Л., 1981. Вальков К.И. Моделирование и формализация. Л., 1984. Вальков К.И. Азбука для самых грамотных. СПб., 2006. Ван де Вельде Р.Г. Проблемы создания лингвистической теории эмпирической науки о тексте // Empirische Textwissenschaft: Aufbau u. Auswertung von Text – Corpora / hrsg. Bergenholz H., Schaeder B. Kornigstein, 1979. Гладкий А.Б. Попытка формального определения понятия падежа и рода существительного // Проблемы грамматического моделирования. М., 1973. Головин Б.Н. Лингвистические термины и лингвистические идеи // Вопросы языкознания. 1976. № 3. Дюрфмюллер К. Компоненты понимания текста и их реконструкция в анализе текста // Textlinguistik. Bedeutung, Sprechakte und Text; Acten der 13. Linguistischen Kolloquiums, Gent, 1978. Bd. 2. / hrsg. von Velde M., Van de Vandewege W. Tübingen, 1979. Забавников Б.Н. Методические аспекты коммуникативно-ориентированной грамматики // Известия АН СССР. Сер. лит-ры и языка. Т. 39. 1980. № 1. Зализняк А.А. Русское именное словоизменение. М., 1967. Звегинцев В.А. Предложение в его отношении к языку и речи. М., 1976. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982. 306 Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998. Кантино Э.П. Сигнификативные оппозиции // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972. Кедров Б.М. Классификация наук: в 2 т. М., 1961–1965. Котелова Н.З. Значение слова и его сочетаемость (к формализации в языкознании). Л., 1975. Кубрякова Е.С., Александрова О.В. О контурах новой парадигмы знания в лингвистике // Семантика языка. М., 1999. Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М., 2004. Курилович Е. Очерки по лингвистике: сб. статей. М., 1962. Маркус С. Логический аспект лингвистических оппозиций // Проблемы структурной лингвистики – 1963. М., 1963. Мейен С.В. Систематика и формализация // Биология и современное научное познание. Ч. 1. М., 1975. Мейен С.В., Шрейдер Ю.А. Методологические аспекты теории классификации // Вопросы философии. 1976. № 12. Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики / под ред. Ю.Г. Косарева. М., 1978. Мельчук И.А. Курс общей морфологии. Т. 1. Введение. Ч. 1: слово. М., 1997. Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. Л., 1978. Морфологическая типология и проблема классификации языков. М.; Л., 1965. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков. М., 1979. Перцов Н.В. Инварианты в русском словоизменении. М., 2001. Плунгян В.А. Общая морфология: введение в проблематику. М., 2003. Ревзин И.И. Метод моделирования и типология славянских языков. М., 1967. Ревзин И.И. Современная структурная лингвистика: проблемы и методы. М., 1977. Рождественский Ю.В. Типология слова. М., 1969. Садовский В.Н. Основания общей теории систем. М., 1974. Селиверстова О.Н. Когнитивная семантика на фоне общего развития лингвистической науки // Вопросы языкознания. 2002. № 6. Скрелина Л.М. Лингвистика ХХ в.: школа Гийома (психосистематика). СПб., 2002. Смирницкий А.И. Лексическое и грамматическое в слове // Вопросы грамматического строя. М., 1955. Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975. Теоретические основы классификации языков мира. М., 1980. Успенский Б.А. Структурная типология языков. М., 1965. Яцкевич Л.Г. Лингвистические аспекты принципа инвариантной неопределенности // Вопросы геометрического моделирования / науч. ред. К.И. Вальков. Л., 1981. Яцкевич Л.Г. Вопросы русского формообразования: функционально-типологический подход в морфологии (на примере имен существительных). Минск, 1987. Яцкевич Л.Г. Функциональные типы парадигм в русской морфологии (на материале имен существительных): дис. … д-ра филол. наук. Гомель, 1988. Яцкевич Л.Г. Морфологическая парадигма как комплексная единица формообразования // Вопросы языкознания. 1992. № 4. 307 Яцкевич Л.Г. Морфемика // Морфемика и словообразование русского языка: учеб. пособие. Вологда, 2002. Яцкевич Л.Г. Категориальные значения частей речи. Функционально-типологическое исследование. Вологда, 2004. Яцкевич Л.Г. Слова со связанными основами: словарь. Вологда, 2006. Н.А. Беседина Морфология и проблемы языковой концептуализации мира В современных когнитивных лингвистических исследованиях центральное место занимает изучение процессов языковой концептуализации мира. Язык, как известно, не только сохраняет и репрезентирует самые важные структуры знания, но и служит средством доступа к работе сознания, ибо человек не располагает другим, кроме языка, средством объяснения, познания и понимания мира (см., например: [Павиленис, 1983; Болдырев, 2000; Магировская, 2008; Chafe, 1971] и др.). Тем самым возникает необходимость говорить о месте языка в осуществлении одного из центральных процессов познания – концептуализации. Рассматривая эту проблему, Е.С. Кубрякова обращает внимание не только на глобальную роль языка в познании мира, но и на те стороны языка, которые открываются при изучении концептуализации, то есть когда анализируется формирование концептов [Кубрякова, 2004, с. 312]. Язык свидетельствует «как о накоплении и фиксации гетерохронной и гетерогенной информации, добытой человечеством тысячелетиями его существования и отработанной всеми органами чувств, так и информации, порожденной манипулированием уже вербализованными в концептуальной системе человеческого сознания и присутствующими в осознаваемом качестве концептами» [Кубрякова, 2006, с. 30]. Как неоднократно замечает Н.Н. Болдырев, «язык призван отражать и интерпретировать процесс и результаты познания мира и самого языка, то есть служить средством отражения и реализации гносеологической функции, средством осмысления онтологии мира, его концептуализации, и концептуализации выделяемых в нем категорий в том числе» [Болдырев, 2006, с. 9]. Концептуализация – это один из основных процессов познавательной деятельности человека (наряду с категоризацией), заключающийся в осмыслении потока информации, поступающего к человеку по различным каналам (в том числе и через язык), и его дальнейшем членении. Он приводит к порождению новых смыслов, а также к образованию концептов как содержательных оперативных единиц знания (концептуальных структур) и всей концептуальной системы человека. Необходимо обратить внимание на то, что процесс концептуализации интерпретируется лингвистами по-разному: как способ восприятия и организации мира, который находит отражение в языке [Апресян, 1995, с. 39], как способ членения мира, характерный для того или иного языка [Урысон, ______________ © Беседина Н.А., 2009 308 1998, с. 3], или как способ обобщения человеческого опыта, который говорящий реализует в данном высказывании [Рахилина, 2000]. Наиболее полное и всестороннее определение концептуализации с позиций когнитивно-дискурсивной парадигмы предлагает Е.С. Кубрякова. Процесс концептуализации, в ее понимании, связан с преломлением в голове человека не только сущностей внешнего мира, он «охватывает также осмысление и собственно внутреннего мира человека, а также, что не менее важно, своеобразное “освоение” любых выражаемых возможных миров» [Кубрякова, 2002, с. 14]. Он «ориентирован на членение потока информации и порождение новых смыслов, отражающих его осмысление» [Кубрякова, 2001, с. 190], и «направлен в общем виде на выделение неких предельных для определенного уровня рассмотрения единиц человеческого опыта в их идеальном содержательном представлении» [Кубрякова, 2004, с. 319]. В более широком смысле концептуализация, по мнению Н.Н. Болдырева, – это один из основных мыслительных процессов, с помощью которых мы познаем окружающий мир и внутренний мир человека; это процесс, с помощью которого мы формируем, организуем, структурируем наши знания о мире, и результаты этого процесса в той или иной мере отражаются в языке [Болдырев, 2000, 2004]. Итак, концептуализация представляет собой двусторонний процесс. С одной стороны, он связан с осмыслением сущностей внешнего мира, внутреннего мира человека, а также любых возможных миров и мира языка. С другой стороны, он приводит к формированию концептов тех или иных осмысленных явлений и сущностей, то есть структур знания. Таким образом, вполне логично рассматривать концептуализацию динамически: как процесс и как результат когнитивной переработки информации человеком. Р. Ленекер говорит об ингерентно динамической природе концептуализации [Langacker, 1990], а Ж. Верньо подчеркивает главную роль действия в процессах концептуализации, которая, по его мнению, происходит из действия и языка [Верньо, 1995]. Более того, как замечает Е.М. Позднякова, концептуализация мира человеком осуществляется в ходе деятельности, ибо «именно в процессе деятельности (в ее широком понимании) происходит и функционирование перцептуальной системы, и развитие когнитивных способностей, и формирование структур знаний» [Позднякова, 2000, с. 24]. Иными словами, в качестве основного свойства концептуализации может быть выделена динамичность. Другим существенным свойством концептуализации является ее онтологическая природа. «Онтологическая природа объекта, – как отмечает И.Г. Рузин, – задает возможность многих способов концептуализации, которые определенным образом кодифицируются в языке» [Рузин, 1996, с. 49]. Он обращает особое внимание на то, что онтология задает не необходимость (выделено нами. – Н.Б.) концептуализации, но лишь набор возможностей. Как следствие, концептуализация имеет нежесткий и «во многих случаях непоследовательный характер: из ряда возможностей реализуется в каком-то случае (в какой-то области, на каком-то уровне) одна, в каком-то другая» [Там же]. Положение об онтологической природе концептуализации позволяет 309 предположить, что на каждом языковом уровне реализуется часть возможностей и способов концептуализации, вербализующихся в языковых единицах соответствующего уровня. По мнению Л. Талми, лексика и грамматика, как две подсистемы языка, служат структурации концептуального содержания таким образом, что лексика обеспечивает передачу самого этого содержания, а грамматика – организацию остова или каркаса тех форм, в которые выливается это содержание (подробнее см.: [Талми, 1999]). Исходя из сказанного выше, представляется необходимым выделить характеристики основных уровней языковой концептуализации. Лексика, будучи непосредственно связанной с предметным миром человека, с его социально-историческим опытом и культурно-национальными особенностями, способна отражать «наивную картину мира», то есть «стихийно складывающееся, закрепленное в обыденной практике представление о внешнем мире» [Уфимцева, 1988, с. 117]. Лексика отражает онтологию мира и результаты его познания человеком: знания конкретных предметов, явлений, их характеристик и категорий [Болдырев, 2007б, с. 99]. Это связано с тем, что язык, ближе всего соприкасаясь с действительностью, дает обозначения отдельным ее фрагментам. Сказанное позволяет заключить, что лексика служит для осмысления отраженных в нашем сознании объектов и их свойств и признаков и репрезентирует те элементы картины мира, которые практически познаны и усвоены определенным языковым коллективом, говорящим на том или ином языке. Особенности грамматической концептуализации связаны с тем, что именно в грамматике (в морфологии, словообразовании и синтаксисе) фиксируется наиболее важная часть концептуальной информации разного уровня сложности, наиболее существенные с точки зрения языка смыслы. В силу этого, в своих грамматических категориях язык фиксирует те стороны и характеристики окружающего мира, которые представляются человеку наиболее регулярными и менее подверженными влиянию тех или иных факторов и «потому с большей степенью обязательности и регулярности передаются в языковых формах» [Болдырев, 2007а, с. 24]. Как следствие, грамматические категории концептуализируют мир в строго заданных параметрах, «допуская вариативность лишь в содержании самих этих параметров» [Там же, с. 25]. Специфика словообразовательной концептуализации определяется тем, что словообразовательные категории свидетельствуют о принципах членения пластов лексики, характеризуемой по ее частеречной принадлежности. Производная лексика позволяет «увидеть, как была воспринята определенная реалия в мире “как он есть” – через отсылки к каким (исходным, мотивирующим) сущностям (объектам, действиям, качествам и т.д.) они были осмыслены и затем поименованы» [Кубрякова, 2006, с. 6]. Это позволяет рассматривать производное слово как мотивированный знак, обладающий свойством одновременной двойной референции: «к миру предметному, фрагмент которого оно обозначало, и к миру слов, который и послужил его источником» [Кубрякова, 1988, с. 152]. 310 Познание картины мира с необходимостью предполагает познание не только отдельных ее составляющих (предметов, явлений и их свойств), но и связей и отношений между ними. Для этих целей служит синтаксис, который представляет, как составные элементы картины мира связаны между собой. На уровне синтаксиса выявляются смыслы, познанные в результате реализации связей, отношений и комбинаторики определенных лексем (подробнее см.: [Серебренников, 1988; Кубрякова, 2004; Фурс, 2004]). Концептуализации подвергается не только внеязыковая действительность, но и сам язык как один из объектов реального мира. Одним из способов концептуализации языковых знаний является морфология. Своеобразие концептуализации на уровне морфологии проявляется в том, что она, конфигурируя и форматируя наше знание, обеспечивает концептуальную сетку, каркас для концептуального материала, выраженного лексически, и в определенном смысле «обслуживает» лексику. Именно эта особенность в плане концептуализации и обусловливает взаимосвязь морфологии и лексики на уровне языка, о которой неоднократно упоминалось в лингвистике (например, в работах А.И. Смирницкого, Г.Н. Воронцовой, Н.А. Кобриной, Е.С. Кубряковой, В.Н. Ярцевой и др.). Такая взаимосвязь предполагает, с одной стороны, уточнение и конкретизацию категориальных значений в синтаксисе, а с другой – наличие скрытой грамматики как переходной зоны между формально-грамматическими, собственно морфологическими категориями, и лексическими / тематическими группами, а также необходимость языкового, в смысле ориентированного на репрезентацию в языке, концептуального содержания. Возможности и способы морфологической концептуализации определяются онтологией самого языка, так как морфология выступает в качестве средства концептуализации закономерностей языковой репрезентации и отражает, во взаимодействии с синтаксисом, внутреннюю сущность и законы функционирования языка. Концептуализация в морфологии осуществляется на нескольких уровнях. Под уровнями концептуализации в морфологии понимаются различные способы структурирования знания, находящие представление в морфологии (подробнее см.: [Беседина, 2006]). Их выделение первоначально связано с разграничением, прежде всего, сентенционального уровня и уровня семантики лексико-грамматических разрядов слов. Оно обусловлено внутренне неоднородной сущностью лексико-грамматических классов слов и их морфологических категорий. Последние, будучи средством уточнения связи языкового знака с той или иной концептуальной категорией, передаваемой тем или иным лексико-грамматическим классом слов в синтагматической речевой деятельности, различаются своей ориентацией на уровень сентенциональный или на уровень лексико-грамматических разрядов слов. Рассмотрим выделенные уровни концептуализации в морфологии подробнее. Сентенциональный уровень, в свою очередь, предполагает выделение уровня предикативности (модусно-пропозиционального) и уровня сказуемости (собственно пропозиционального). Предикативность понимается как свойство 311 всего предложения в целом, соотносящее содержание предложениявысказывания с действительностью, а точнее, выражающее актуализированную отнесенность к действительности. Ее выражение не ограничивается рамками формально-грамматического членения предложения и выходит за рамки собственно пропозиции. Сказуемость же связана с выражением пропозициональных, то есть субъектно-предикатных отношений, и ориентирована на отношения внутри пропозиции, то есть выражается в рамках формально-грамматического членения предложения. Следующий уровень концептуализации в морфологии – это уровень собственно семантики лексикограмматических разрядов слов. Он показывает, как репрезентирована и категориально организована в языке семантика, ориентированная на внешний мир. Для процессов языковой концептуализации мира наиболее существенными оказываются морфологические и словообразовательные категории, так как они организуют не только членение языковой картины мира, но и «обусловливают продолжающееся осмысление опыта по сложившимся в сознании говорящих нормам и правилам» [Кубрякова, 2006, с. 8]. Библиографический список Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. № 1. Беседина Н.А. Морфологически передаваемые концепты: автореф. дис. … д-ра филол. наук. Тамбов, 2006. Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика. Тамбов, 2000. Болдырев Н.Н. Концептуальное пространство когнитивной лингвистики // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 1. Болдырев Н.Н. Языковые категории как формат знания // Вопросы когнитивной лингвистики. 2006. № 2. Болдырев Н.Н. О типологии знаний и их репрезентации в языке // Типы знаний и их репрезентация в языке. Тамбов, 2007а. Болдырев Н.Н. Проблемы исследования языкового сознания // Концептуальный анализ языка: современные направления исследования. М.; Калуга, 2007б. Верньо Ж. К интегративной теории представления // Иностранная психология. Т. 3. 1995. № 5. Кубрякова Е.С. О двоякой сущности языковых категорий и новых проблемах в их изучении // Общие проблемы строения и организации языковых категорий. М., 1988. Кубрякова Е.С. Теоретические проблемы русского словообразования (транспозиция в концептуализации и категоризации мира) // Русский язык: исторические судьбы и современность. М., 2001. Кубрякова Е.С. О современном понимании термина «концепт» в лингвистике и культурологии // Реальность, язык и сознание: межвуз. сб. науч. трудов. Вып. 2. Тамбов, 2002. Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М., 2004. Кубрякова Е.С. Образы мира в сознании человека и словообразовательные категории как их составляющие // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2006. Т. 65. № 2. Магировская О.В. Репрезентация субъекта познания в языке. М.; Тамбов, 2008. 312 Павиленис Р.И. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка. М., 1983. Позднякова Е.М. Концептуальная организация производного слова // Когнитивная семантика. Ч. 2. Тамбов, 2000. Рахилина Е.В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2000. Т. 59. № 3. Рузин И.Г. Возможности и пределы концептуального объяснения языковых фактов // Вопросы языкознания. 1996. № 5. Серебренников Б.А. Роль человеческого фактора в языке: язык и мышление. М., 1988. Талми Л. Отношение грамматики к познанию // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1999. № 1. Урысон Е.В. Языковая картина мира vs обиходные представления (модель восприятия в русском языке) // Вопросы языкознания. 1998. № 2. Уфимцева А.А. Роль лексики в познании человеком действительности и в формировании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке: язык и картина мира. М., 1988. Фурс Л.А. Синтаксически репрезентируемые концепты: автореф. дис. … д-ра филол. наук. Тамбов, 2004. Chafe W. Meaning and the Structure of Language. Chicago; London, 1971. Langacker R.W. Concept, Image, and Symbol: the Cognitive Basis of Grammar. Berlin; N.Y., 1990. С.Н. Степаненко Имя прилагательное как средство концептуализации количества в современном английском языке Одним из базовых, первостепенных процессов в осуществлении познавательной деятельности человека, направленной на освоение окружающего мира, на формирование и развитие умения ориентироваться в этом мире на основе полученных знаний, является процесс концептуализации. В лингвистике концептуализация рассматривается как способ восприятия и организации мира, отражающегося в языке [Апресян, 1995, с. 39], как способ членения мира [Урысон, 1998, с. 3], как определенный способ обобщения человеческого опыта, который говорящий реализует в высказывании [Рахилина, 2000, с. 7] и т.д. Данные определения отражают различные частные аспекты концептуализации. Более широкое понимание концептуализации можно проследить в работах Е.С. Кубряковой, которая связывает данный процесс с осмыслением поступающей к человеку информации, приводящей к образованию концептов, концептуальных структур и всей концептуальной системы в мозгу (психике) человека [КСКТ, с. 93]. Н.Н. Болдырев трактует концептуализацию как познавательный процесс, связанный с мысленным конструированием предметов и явлений и формированием системы знаний (картины мира) в виде концептов, то есть фиксированных в сознании человека смыслов [Болдырев, 2004, с. 24]. Рассматривая процесс концептуализации как двусторонний: ______________ © Степаненко С.Н., 2009 313 связанный с осмыслением сущностей внешнего мира, внутреннего мира человека и мира языка, с одной стороны, и приводящий к формированию концептов об осмысленных явлениях и сущностях, то есть структур знания, с другой стороны, Н.А. Беседина заключает, что вполне логично рассматривать концептуализацию как процесс и как результат когнитивной переработки информации человеком, то есть динамически [Беседина, 2006, с. 84]. Именно динамическое понимание концептуализации принимается как существенное положение, создающее теоретическую базу для исследования особенностей процесса концептуализации количества. Другим важным свойством концептуализации является ее онтологическая природа, которая, по мнению И.Г. Рузина, задает набор возможностей концептуализации, которые определенным образом кодифицируются в языке [Рузин, 1996, с. 49]. Вследствие этого концептуализация имеет нежесткий и часто непоследовательный характер, так как «из ряда возможностей реализуется в каком-то случае (в какой-то области, на каком-то уровне) одна, в каком-то другая» [Там же, с. 49]. Положение об онтологической природе концептуализации позволяет предположить, что на каждом языковом уровне реализуется часть возможностей и способов концептуализации количества. Язык, будучи одной из когнитивных способностей человека, обладает возможностью создавать вариативные способы представления количества. Он обеспечивает поступление информации о количественных характеристиках объективного мира в концептуальную систему человека, а также помогает обобщить всю «количественную» информацию, поступающую по другим каналам. Другими словами, язык обеспечивает доступ к концепту количество, независимо от способа его формирования, при этом сам остается лишь одним из возможных способов его формирования в сознании человека. Количество как базовый концепт концептуальной системы имеет множественную репрезентацию в языке, получая в нем как грамматическое, так и лексическое оформление, что свидетельствует о его фундаментальной значимости для концептуальной системы вообще и для формирования концептуального пространства языка в частности. Специфика концептуализации количества на уровне лексики заключается в том, что человек осмысливает количественные характеристики мира в его единичных объектах и понятиях. Процесс концептуализации количества на лексическом уровне связан с формированием представлений и знаний о количественных характеристиках естественных объектов и объектов внутреннего мира. Количественная лексика отражает определенную часть картины мира, а концептуализация количества на этом уровне языка связана со способностью человека выделять ту или иную актуальную на данный момент количественную характеристику объекта или явления действительности. Отмеченная специфика лексической концептуализации позволяет рассматривать в качестве языкового механизма концептуализации количества количественную семантику лексических единиц разной частеречной принадлежности. 314 В данной работе рассмотрим особенности процесса концептуализации количества посредством прилагательных количественной семантики. Прилагательные современного английского языка, в семантике которых заложено количественное значение, можно разделить на три группы. Первую группу составляют прилагательные, выражающие точное количество признака: double, dual, triple, treble, decimal, etc. Вторая группа включает прилагательные, выражающие неточное количество признака, например: numerous, innumerable, countless, incalculable, etc. Третья группа представлена параметрическими прилагательными типа large, small, short, long, huge, enormous, great, etc. Прилагательные первой группы, как было отмечено выше, передают точное количество. В основе такого осмысления лежит базовая характеристика «дискретность», профилируемая в содержании концепта количество. Под влиянием контекстуального фактора посредством прилагательных этой группы формируются смыслы ‘точное количество составных частей определяемого предмета’, ‘качественная разновидность, точная в количественном отношении’ и ‘точная степень состояния’. Смысл ‘точное количество составных частей определяемого предмета’ формируется, когда контекстуальный фактор предполагает употребление прилагательного этой группы в качестве определения к существительному предметной семантики. Прилагательное double, например, по данным словаря, используется для описания предметных сущностей, которые включают два одинаковых элемента или сделаны из двух одинаковых частей; предназначены для использования двумя людьми; состоят из двух слоев [COBUILD, р. 422]. Например: (1) Without breaking stride, the man pointed to a set of double doors and disappeared around the corner (BD, р. 23); (2) One never saw a double bed nowadays, except in the homes of the proles (OG, р. 73). В приведенных предложениях-высказываниях прилагательные обозначают, что определяемые существительные состоят из точного числа одинаковых частей (1), предназначены для использования точным числом человек (2). Количественный смысл ‘качественная разновидность, точная в количественном отношении’ формируется посредством прилагательных этой группы под влиянием контекстуального фактора, который предполагает употребление неисчисляемых существительных абстрактной семантики типа life, standard, nature, existence в постпозиции относительно прилагательного количественной семантики. Например: (3) Such a man has a double existence: he may suffer misery and be overwhelmed by disappointments, yet when he has retired into himself, he will be like a celestial spirit that has a halo around him, within whose circle no grief or folly ventures (SMW, р. 16); (4) He himself could not help wondering at the calm of his demeanour, and for a moment felt keenly the terrible pleasure of a double life (WO, р. 121). В приведенных примерах сочетание double existence / life осмысляется как разновидность состояния одной и той же сущности, при этом эти два состояния отличаются качественно. Основу формирования выделенных смыслов составляет частная концептуальная характеристика ‘суммарность’. Последняя фокусируется в 315 содержании концепта количество на фоне базовой характеристики ‘дискретность’, которая носит точный характер. Вторая группа прилагательных количественной семантики представлена лексическими единицами типа numerous, innumerable, incalculable, countless, etc. Обратимся к их словарным толкованиям: numerous – ‘a lot of things or people’ [COBUILD, р. 985]; immeasurable – ‘too great to be measured or counted’ [COBUILD, р. 724]; incalculable – ‘too great to be calculated or estimated’ [COBUILD, р. 735]; innumerable – ‘too many to be counted’ [COBUILD, р. 752]; countless – ‘very many’ [COBUILD, р. 323]. Из приведенных дефиниций следует, что прилагательные этой группы выражают смысл ‘неточное количество’. В основе формирования данного смысла лежит базовая концептуальная характеристика ‘дискретность’, которая имеет неточный характер. Под влиянием контекстуального фактора прилагательные этой группы в предложении-высказывании формируют смыслы ‘(очень) много объектов’ и ‘(очень) высокая степень качества’. Смысл ‘(очень) много объектов’, например, формируется под влиянием контекста, предполагающего, что вышеперечисленные прилагательные в предложении-высказывании определяют существительные, обозначающие одушевленные и неодушевленные объекты. Например: (5) At length we saw the numerous steeples of London, St. Paul's towering above all, and the Tower famed in English history (SMW, р. 138); (6) …and in the evening they dined at Florian’s, and smoked innumerable cigarettes on the Piazza (WO, р. 171); (7) She spoke of her father tramping the countless streets day after unsuccessful day looking for work (BE, р. 31); (8) Look also at the innumerable fish that are swimming in the clear waters (SMW, р. 173). Приведенные предложения-высказывания иллюстрируют, что сочетания выделенных прилагательных с существительными, обозначающими неодушевленные (5–7) и одушевленные (8) объекты, передают идею неточного количества, с оттенком ‘(очень) много’. Основу формирования данного смысла составляет базовая концептуальная характеристика ‘дискретность’, которая в данном случае имеет неточный характер. На ее фоне фокусируется частная характеристика ‘суммарность’. Прилагательные третьей группы large, small, short, long, huge, enormous, great, etc. являются параметрическими. Чтобы выявить семантику прилагательных этой группы обратимся к их словарным дефинициям: short – ‘something that is short is not long, or is not as long as most things of that type’ [COBUILD, р. 1339]; deep – ‘if something is deep it extends a long way down from the ground or from the top surface of something’ [COBUILD, р. 367]; low – ‘something that is low measures only a short distance from the bottom to the top, or from the ground to the top’ [COBUILD, р. 866]; wide – ‘something that is wide measures a large distance from one side to the other’ [COBUILD, р. 1668]; heavy – ‘something that is heavy weights a lot or weights more than is usual and is difficult to move’ [COBUILD, р. 676]. Основываясь на приведенных словарных дефинициях, можно заключить, что данные прилагательные обозначают признаки, которые осмысляются как количественные. Прилагательные типа large, small, big, tiny, huge, enormous, 316 great, thin, thick, etc., например, используются для обозначения размера; прилагательные типа short, long обозначают протяженность; прилагательные deep, shallow, etc. – глубину; прилагательные типа high, low, etc. – высоту; прилагательные типа wide, narrow – ширину; прилагательные light, heavy – вес и т.д. В целом, параметрические прилагательные акцентируют идею неточного количества. В основе формирования смысла ‘неточное количество’ лежит базовая характеристика ‘недискретность’, которая выделяется в содержании концепта количество в результате профилирования. Под влиянием контекстуального фактора в рамках предложения-высказывания формируются количественные смыслы ‘параметр объекта’ и ‘неопределенная степень состояния’. Количественный смысл ‘параметр объекта’, например, формируется в предложении-высказывании под влиянием контекстуального фактора, предполагающего употребление существительных, обозначающих одушевленные и неодушевленные объекты в постпозиции относительно параметрического прилагательного. Например: (9) He <…> drew out a heavy canvas sack (SL, р. 63); (10) Quickly Belle manipulated the handle and drew open the heavy door (EJT, р. 142); (11) He looked around the room, studied it, and then turned to Hugh, pointing toward the huge oak door… (ES, р. 167); (12) He was a huge man, heavy and tall, <…> (SL, р. 10). Примеры (9–12) иллюстрируют, что параметрические прилагательные выступают в качестве определения к существительным предметной семантики. В результате посредством прилагательного heavy под влиянием контекстуального фактора формируется смысл ‘параметр (вес) объекта’ (9, 10). Прилагательное huge под влиянием контекстуального фактора формирует смысл ‘параметр (размер) объекта’ (11). В предложении (12) параметрические прилагательные huge, heavy, tall, соотнесенные с существительным, обозначающим одушевленный объект, выражают смысл ‘параметр (размер, вес, рост) объекта (человека)’. Количественный смысл ‘неопределенная степень состояния’ формируется в рамках предложения-высказывания под влиянием контекстуального фактора, предполагающего употребление существительных абстрактной семантики в постпозиции к параметрическому прилагательному. Например: (13) Her big worry, the one she had been brooding about when Miss Elvin appeared, remained Ken’s spending (BE, р. 79); (14) With the confident tone of a man of enormous influence, the Teacher explained what was to be done (BD, р. 13); (15) Mack felt a tremendous sense of triumph as he held the money in his hands (FK, р. 225). В данных примерах выделенные параметрические прилагательные под влиянием контекстуального фактора выражают количественные смыслы ‘неопределенная (большая) степень волнения (13), влияния (14), чувства ликования (15)’. В основе формирования выделенных количественных смыслов ‘параметр объекта’ и ‘неопределенная степень состояния’ лежит частная концептуальная характеристика ‘параметричность’, которая фокусируется в содержании 317 концепта количество на фоне базовой характеристики ‘недискретность’ под влиянием контекстуального фактора. Результаты проведенного анализа свидетельствуют о том, что в качестве языкового механизма концептуализации количества посредством прилагательных выступает количественная семантика данных лексических единиц, позволяющая осмыслять количество как дискретное (точное и неточное) и как недискретное. В основе формирования этих смыслов лежат базовые характеристики ‘дискретность’ и ‘недискретность’, которые активизируются в содержании концепта количество в результате профилирования. В предложении-высказывании под влиянием контекстуального фактора прилагательные количественной семантики формируют разнообразные количественные смыслы, уточняющие обобщенные смыслы. Так, выделенные смыслы ‘количество составных частей определяемого предмета’, ‘качественная разновидность’ отражают осмысление количественных характеристик объектов как точных, а смыслы ‘(очень) много объектов’ и ‘(очень) высокая степень качества’, ‘степень состояния’, ‘параметр объекта’ отражают осмысление количественных характеристик объектов как неточных. Основу формирования выделенных смыслов составляют частные концептуальные характеристики, которые фокусируются в содержании концепта количество на фоне выделенных базовых характеристик. Проведенный анализ реальных контекстов употребления прилагательных количественной семантики показал, что особенностью лексической концептуализации количества является ее направленность на реализацию кодирующей функции языка. Лексическая концептуализация количества приводит к формированию вербализованного знания о количестве как онтологической сущности, отраженного в лексических значениях языковых единиц, то есть к формированию знания о собственно концепте количество, которое представлено номинативными средствами английского языка. Библиографический список Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. № 1. Беседина Н.А. Морфологически передаваемые концепты: монография. М.; Тамбов; Белгород, 2006. Болдырев Н.Н. Концептуальное пространство когнитивной лингвистики // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 1. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М., 2000. Рузин И.Г. Возможности и пределы концептуального объяснения языковых фактов // Вопросы языкознания. 1996. № 5. Урысон Е.В. Языковая картина мира vs обиходные представления (модель восприятия в русском языке) // Вопросы языкознания. 1998. № 2. Словари Краткий словарь когнитивных терминов / под ред. Е.С. Кубряковой. М., 1996. (В тексте – КСКТ.) Collins Cobuild English Dictionary. Willam Collins Sons & Co Ltd., 1990. (В тексте – COBUILD.) 318 Источники Blair E. The Princess of Poor Street. London, 1986. (В тексте – BE.) Brown D. Digital Fortress. URL: www.franklang.ru. (В тексте – BD.) Edson J.T. Back to the Bloody Border. London, 1974. (В тексте – EJT.) Ellin S. The Moment of Decision // American Story. М., 1996. (В тексте – ES.) Follett K. A Palace Called Freedom. London, 1996. (В тексте – FK.) Orwell G. Nineteen eighty-four. URL: www.franklang.ru. (В тексте – OG.) Shelley M.W. Frankenstein // Electronic Text Center, University of Virginia Library. URL: http://etext.lib.virginia.edu/modeng0.browss.html. (В тексте – SMW.) Short L. Hurricane Range. London, 1971. (В тексте – SL.) Wilde O. The Collected Works of Oscar Wilde. Wordsworth Editions, 1997. (В тексте –WO.) И.В. Баданина Существительные так называемого общего рода в современной русской разговорной речи Весьма интересны как объект изучения русской языковой картины мира так называемые существительные общего рода, к которым традиционно относятся «слова (обычно разг. или прост.) с флексией -а в им. п. ед. ч., называющие лиц по характерному действию или свойству и имеющие ту же систему падежных флексий, что и существительные жен. и муж. р. с флексией -а в форме им. п. ед. ч.» [Русская грамматика, 2005, т. 1, с. 466]. Нами был обследован словарь [Курилова] с точки зрения того, как отражается в нем лексика, называющая лиц. Результаты исследования существительных мужского и женского рода со значением лица, содержащихся в этом же словаре, отражены в нашей статье [Баданина, 2008]. В настоящей же работе рассматриваются существительные так называемого общего рода, основанием для выделения которых послужила помета «м. и ж.», относящая существительные личного значения к этому роду. Анализ лексического материала, представленного в словаре, показывает, что в разговорной речи в качестве существительных общего рода осмысляются довольно многочисленные лексемы весьма разнообразной семантики и морфологического оформления. Так, среди них выявлены следующие тематические группы (или семантические микрополя): 1) социальная характеристика человека: барыга, доставала, журналюга, заводила, кивала, ловчила, мазила, обдирала, профи, прощелыга, работяга, терпила, трудяга, хапуга, штафирка, шестерка; 2) этическая характеристика: вонючка, нелюдь, обдирала, паскуда, подпевала, прощелыга, хапуга, шантрапа, шаромыга; 3) физическая характеристика: верзила, горилла, дылда, замухрышка, коротышка, михрютка, пискля; 4) интеллектуальная характеристика: балда, бездарь, дубина, зубрила, тюха (и тюха-матюха); 5) психологическая характеристика: воображала, горилла, жадюга, жила, заноза, зануда, зомби, зуда, капризуля, копуша (и копуха), ловчила, ломака, мямля, нахалюга (и нахалыга), недотепа, ______________ © Баданина И.В., 2009 319 неумеха, нуда, нюня, обаяшка, привереда, размазня, рохля, сквалыга, темнила, торопыга, тютя, хитрюга, шельма. Среди этих слов выделяются некоторые с двумя характеристиками: горилла – физическая и психологическая; обдирала, прощелыга – социальная и этическая. Если все данные слова относить к лексико-грамматическому разряду существительных общего рода, то нельзя не заметить различий в морфологических средствах выражения: они оканчиваются не только на -а / -я, но и на согласный (орфографически на -ь): бездарь, нелюдь, отмечены также два несклоняемых существительных: зомби, профи. Словообразовательно эти существительные также достаточно разнообразны. Большинство образовано с помощью экспрессивных суффиксов, таких, как -л-а: верзила, воображала, доставала, зубрила, ловчила, мазила, обдирала, подпевала, темнила, терпила; -л-о: темнило, терпило (варианты, данные в одной словарной статье с лексемами темнила, терпила); -л’-а: пискля; -‛аг-а: работяга, трудяга; -уг-а / -‛уг-а: жадюга, журналюга, нахалюга, хапуга, хитрюга; -ул’-а: капризуля; -ыг-а: нахалыга, сквалыга, торопыга, шаромыга; к-а: вонючка, замухрышка, коротышка, михрютка, обаяшка, шестерка, штафирка; -ак-а: ломака; -ин-а: дубина; -н’-а: размазня; -уш-а: копуша; -ух-а: копуха (варианты одной и той же лексемы. – И.Б.); -ø-а: зануда, зуда, привереда; -‛ø-: бездарь, нелюдь. Одно слово образовано путем усечения: профи. Обращает на себя внимание то, что в разговорной речи некоторые существительные с прямым неличным значением могут получать новые, личные значения, что ведет к развитию у этих слов полисемии и в некоторых случаях – омонимии. Характерно, что в других толковых словарях, таких как, например, [Ушаков], эти лексемы не всегда имеют личное значение: горилла – «ж. самая крупная обезьяна из семейства человекообразных» [Ушаков, с. 177]. Ср.: в современном словаре: «м. и ж. прост. о грубом человеке большой физической силы» [Курилова, с. 115]. Приведем примеры слов с неличным и личным значениями, которые зафиксированы в обоих словарях: 1) дубина: «1. ж. толстая деревянная палка, 2. м. и ж. маловосприимчивый тупой человек (разг. бран.)» [Ушаков, с. 224], ср.: «м. и ж., прост., бран. о бестолковом, тупом человеке» [Курилова, с. 141]; 2) жила¹: «1. кровеносный сосуд, сухожилие; 2. трещина земной коры, заполненная какой-л. горной породой, минеральным веществом, рудными ископаемыми» [Ушаков, с. 239], здесь же приведен омоним жила² – «м. и ж. прост. неодобр. скупой, прижимистый человек, охотник наживаться за счет других, зажиливать чужое», ср.: жила – «м. и ж., прост. скупой, прижимистый человек; скряга» [Курилова, с. 155]; 3) заноза: «1. ж. тонкий, острый маленький кусочек дерева, вонзившийся в тело, 2. м. и ж., перен. придирчивый, надоедливый вследствие своих едких приставаний, чрезмерной требовательности человек (прост.)» [Ушаков, с. 267], ср.: «м. и ж., прост. надоедливый или придирчивый человек» [Курилова, с. 199]. 320 Таким образом, в разговорной речи наблюдается процесс пополнения слов общего рода, в частности, за счет развития новых ЛСВ у слов с неличным значением (горилла, дубина, жила, заноза), появления омонимии (жила). Помимо производных слов, отмечены непроизводные собственно русские слова: дылда (непроизводное [Фасмер, т. 1, с. 558]); мямля (звукоподражательное [Фасмер, т. 3, с. 30]); нуда (‘зуд’ [Фасмер, т. 3, с. 88]); нюня (звукоподражательное [Фасмер, т. 3, с. 92]). Среди непроизводных есть и заимствованные слова: балда (из тур. [Фасмер, т. 1, с. 114]); шантрапа (из франц. – [Курилова, с. 620]; из нем. [Фасмер, т. 4, с. 405]); шельма (из нем. [Фасмер, т. 4, с. 426]); шпана (возможно, из искаж. испанский → шпанский [Фасмер, т. 4, с. 470]); тютя, тюха (отсутствуют в словаре Фасмер). Разговорная лексика, называющая лиц, неоднородна в стилистическом отношении. Так, некоторые существительные снабжены пометами «разг.»: зомби, капризуля, подпевала, привереда, профи, размазня и «прост.»: балда, барыга, бедолага, бездарь, верзила, воображала, горилла, доставала, дубина, дылда, жадюга, жила, журналюга, заводила, замухрышка, заноза, зануда, зубрила, зуда, копуша и копуха, коротышка, ловчила, ломака, мазила, михрютка, мямля, нахалюга и нахалыга, недотепа, нелюдь, неумеха, нуда, нюня, обаяшка, обдирала, паскуда, пискля, прощелыга, работяга, рохля, сквалыга, торопыга, трудяга, тютя, тюха и тюха-матюха, хапуга, хитрюга, шантрапа, шаромыга, штафирка, шельма, причем вторая помета, как явствует из списка лексем, встречается значительно чаще, как и у существительных мужского и женского рода, см.: [Баданина, 2008, с. 40–41]. Немногие слова функционально маркированы как жаргонные (кивала, темнила и темнило, терпила и терпило, шестерка) и специальные (профи). Весьма разнообразны у слов общего рода экспрессивные пометы, причем чаще негативного характера, как и у слов мужского и женского рода, см.: [Там же, с. 41]: груб.-прост.: балда, жадюга, зануда, нахалюга и нахалыга; презр.: подпевала, шантрапа; пренебр.: бездарь, ломака, мазила, михрютка, мямля, нюня, пискля, размазня, рохля, штафирка – ‘штатский человек, шпак’; бран.: вонючка, дубина, зануда; шутл.: обаяшка; неодобр.: жадюга, журналюга. Некоторые слова в словаре снабжены одновременно несколькими пометами, конкретизирующими коннотации, сферу употребления в социолекте. Например, стилистическая и экспрессивная пометы: груб.-прост., бран.: зануда; груб.прост., неодобр.: жадюга; прост., пренебр.: бездарь, зубрила, ломака, мазила, михрютка, мямля, нюня, пискля, рохля, тютя, штафирка; прост., неодобр.: журналюга; прост., презр.: шантрапа; прост. шутл.: обаяшка; разг., презр.: подпевала; разг., пренебр.: размазня; стилистическая и функциональная пометы: разг., спец.: профи. Аналогичные пометы встречаем у существительных мужского рода [Там же, с. 41–42]. Этим слова мужского и общего рода отличаются от слов женского рода, которые фиксируются только с одной пометой [Там же]. Таким образом, проведенный анализ лексического материала показал, что к существительным общего рода в разговорной речи следует относить, помимо слов на -а, еще довольно обширный круг существительных разнообразной семантики, 321 морфологических и словообразовательных характеристик, а также различного происхождения. Как известно, некоторые лингвисты говорят об активном тяготении к словам общего рода лексем, называющих лиц по профессии, типа директор, врач [Современный ... , 1999, с. 473], но по [Русская ... , 2005, с. 467– 468] – это слова мужского рода. Исследованный нами материал показывает, что в непринужденной речи употребляются и существительные другой семантики, называющие людей по их физическим, психологическим, интеллектуальным, социальным, этическим характеристикам, имеющие различное морфологическое оформление и претендующие на то, чтобы относиться к общему роду. Библиографический список Баданина И.В. Имена существительные со значением лица в современной русской разговорной речи // Активные процессы в различных типах дискурсов: функционирование единиц языка, социолекты, современные речевые жанры / под ред. О.В. Фокиной. М.; Ярославль, 2008. Русская грамматика: науч. труды: в 2 т. М., 2005. Современный русский язык / под ред. В.А. Белошапковой. М., 1999. Словари Большой толковый словарь русского языка / под ред. Д.Н. Ушакова. М., 2004. (В тексте – Ушаков.) Курилова А.Д. Толковый словарь разговорного русского языка. М., 2007. (В тексте – Курилова.) Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М., 1986–1987. (В тексте – Фасмер.) Е.Г. Булыгина Семантика начинательности и способы ее выражения в немецком языке Языковое значение фазовости представляет собой одну из сторон отражаемого в языке членения любого действия на составные части, фазы его протекания. Исследователи выделяют разное количество фаз действия и называют их по-разному. Традиционным и наименее спорным считается выделение трех фаз: начала, середины и конца. Предметом рассмотрения в данной статье является начальная (первая) фаза действия. Начинательность трактуется современными исследователями как универсальная семантическая категория, представленная в различных языках. Ее основное содержание авторы определяют как изменение, переход действия из небытия в бытие [Бондарко, 2001, с. 72; Brinkmann, 1971, S. 252]. Некоторые лингвисты в семантику начинательности наряду с признаком изменения, перехода в новое состояние включают признак последующего развития действия, представленного в его длительности [Ахметжанова, 1976, с. 30; Салазникова, 1980, с. 49]. ______________ © Булыгина Е.Г., 2009 322 В языках, принадлежащих к различным структурным типам, отмечаются различия в способах выражения значения начинательности. Как известно, глагольная система русского, как и всех славянских языков, характеризуется наличием морфологической категории вида. В связи с этим значение начала действия, как правило, выражается глаголами совершенного вида. В немецком языке в условиях отсутствия видовой категории первая фаза выражается другими средствами, в частности, обстоятельствами. Проблеме начинательности и средствам ее выражения в немецком языке посвящено немало работ [Лихтерова, 1974; Нурмухамедов, 1976; Шиханова, 1986]. В соответствии с современной лингвистической традицией все средства начинательного значения рассматриваются как единое поле, между конституентами которого существует как семантическая связь, так и различия, обусловленные силой выражения того или иного значения, частотностью употребления, наконец, инвариантным или контекстуальным характером выражения начинательного значения [Лихтерова, 1974, с. 5–6; Шиханова, 1986, с. 20]. К основным способам языкового выражения начинательного значения относятся: 1) синтетический – с помощью приставок и 2) аналитический – с помощью начинательных глаголов и их функционально-семантических эквивалентов. В немецком языке значение начала действия выражается присоединением глагольных приставок с ингрессивным значением an-, auf-, ein-, ent-, er-, los- к производящим глагольным основам, а также с помощью начинательных глаголов anfangen, beginnen с субъектным инфинитивом [Шиханова, 1986, с. 9]. Указанные синтетический и аналитический способы выражения начинательности не исчерпывают всех возможностей реализации данного значения. В немецком языке начинательное значение, кроме названных средств, выражается еще функциональными глаголами с ярко выраженным значением предельности при их семантическом взаимодействии с отглагольными именами в составе глагольно-субстантивных конструкций серийного образования типа in Bewegung kommen, in Gang setzen и под. [Daniels, 1963; Нурмухамедов, 1976]. Значение фазовой начинательной детерминации глагольного действия реализуется в немецком языке и в определенных типах контекста, в частности, при взаимодействии непредельных глаголов с аспектуально значимыми словами – показателями мгновенности, внезапности действия plötzlich, auf einmal, mit einem Ruck и под. в высказываниях типа Es klingelte plötzlich [Helbig, Buscha, 1996, S. 71], не получая специального морфемного выражения. В немецком языке, наряду с «формально фиксированными» значениями начинательности (начинательный способ действия, конструкции начинательных фазисных глаголов с субъектным инфинитивом) и глагольно-субстантивными типовыми аналитическими конструкциями с ингрессивным значением, важную роль в реализации аспектуальных значений играют также контекстуальные средства. К последним относятся отмеченные ранее случаи реализации 323 начинательного значения при взаимодействии непредельных глаголов некоторых лексико-семантических групп с наречиями plötzlich, auf einmal и под. К контекстуальным средствам выражения начинательности относится, в частности, и весьма распространенный в немецком языке способ реализации этого значения в определенном виде аспектологического контекста, именуемом «сопряженностью действий в последовательности». Подобные контексты отражают цепь последовательно совершающихся действий. Обязательным условием формирования начинательного значения в таком контексте является временной контакт предшествующего действия, выраженного предельным глаголом, с последующим действием, представленным непредельным глаголом [Балин, 1969, с. 72–73], ср.: Ich warf sie [Zigarette] weg, öffnete die Küchentür vorsichtig, hörte Orgelmodulationen aufklingen, ging über den Platz zurück, setzte mich auf eine Bank und weinte (Böll, S. 251). Примечательно, что среди названных средств выражения начинательного значения в немецком языке явно преобладают лексические средства. Причем реализация значения начинательности осуществляется ими путем взаимодействия, комбинаторики лексем. Следует подчеркнуть, что вклад данных лексических средств в реализацию начинательного значения не равноценен. Ведущее место здесь принадлежит сочетаниям начинательных фазисных глаголов anfangen, beginnen с субъектным инфинитивом и глагольносубстантивным типовым конструкциям с функциональными глаголами, так как и те и другие реализуют значение начинательности по существующим в языке структурно-семантическим моделям. Однако и данные средства несут неодинаковую нагрузку в выражении начинательного значения в немецком языке [Шиханова, 1986, с. 20–21]. Глагольно-субстантивные конструкции с функциональными глаголами типа in Bewegung kommen, реализующие ингрессивное значение, являются не основным, а лишь вспомогательным средством выражения значения первой фазы действия в немецком языке, так как, кроме начинательного, выражают еще и другие аспектуальные значения – терминативности, конклюзивности и под. Кроме того, сочетаемость функциональных глаголов с именным компонентом в составе конструкций указанного типа так или иначе фразеологически ограничена (немецкие исследователи относят данные конструкции к глагольной фразеологии) [Schmidt, 1968, S. 26; Schmidt, 1966, S. 80–81]. Сочетания же начинательных глаголов anfangen, beginnen с субъектным инфинитивом ориентированы исключительно на реализацию аспектуальных значений. Более того, выражая начинательное значение, глаголы anfangen, beginnen в силу исключительно абстрактного характера своей семантики, основу которой составляет понятие временнóй границы, ориентированной на следующую за ней временнýю протяженность, обладают неограниченным потенциалом в плане лексико-семантической сочетаемости. Данное свойство, присущее начинательным глаголам как универсальным лингвистическим знакам, а также способность глаголов anfangen, beginnen сочетаться как с непредельными, так и с предельными глаголами обеспечивает сочетаниям 324 указанного типа статус ядерного компонента микрополя начинательности в немецком языке [Шиханова, 1986, с. 21–22]. Глагольно-субстантивные же типовые конструкции с начинательным значением в силу указанных причин, а также приставки с ингрессивным значением an-, auf-, ein-, ent-, er-, los- вследствие узкого диапазона их действия и зачастую аспектуально-семантической неоднозначности относятся к компонентам периферии микрополя начинательности в немецком языке. Безусловно, к периферийным относятся здесь и контекстуальные средства реализации начинательности, в частности, случаи реализации начинательного значения при взаимодействии непредельных глаголов с лексическими аспектуально значимыми показателями со значением мгновенности действия [Там же]. Действительно, в научной литературе неоднократно указывалось на тот факт, что в немецком языке широко распространены случаи, когда начинательная семантика в глаголе возникает под влиянием окружающего контекста [Нурмухамедов, 1976, с. 16; Лихтерова, 1974, с. 6; Шиханова, 1986, с. 20–21 и др.]. Факторами, обусловливающими возможное появление начинательного значения, могут быть: а) лексические единицы – наречия типа endlich, schließlich, dann; б) в сложноподчиненном предложении – союзы, указывающие на последовательность действий во времени; в) самый факт сочетания предикатов, говорящий о наступлении одного действия или состояния после другого [Нурмухамедов, 1976, с. 16]. Обычно речь идет о глаголах семантически непредельных (или нейтральных в отношении предельности / непредельности), которые в определенном контексте получают значение начала соответствующего действия или состояния [Там же, с. 17; Лихтерова, 1974, с. 18–19; Шиханова, 1986, с. 11]. В рамках данной статьи отмечены лишь обстоятельства в качестве актуализаторов значения первой фазы действия. Обстоятельственные показатели играют большую роль в выражении этого значения. Они уточняют и конкретизируют значение начинательности, выражают его более точно, нежели грамматические средства. Часто они выступают в качестве единственного показателя характера протекания того или иного действия, если отсутствуют специализированные грамматические средства. Лексические средства выполняют также функцию связующего узла между действиями двух и более предложений. Очевидна их роль в случаях параллелизма временных форм глаголов. Последовательность действий устанавливается благодаря их семантике. Анализ нашего материала показывает, что общим для выражения значения начинательности на синтаксическом уровне является непредельность глагола, имеющего контекстуальное значение начинательности. Передача начинательного значения возможна только при сочетании соответствующих обстоятельств с непредельным глаголом или с именным сказуемым (типа wortkarg, höflich sein), имеющим значения состояния. Например: Und bei diesem herben, aromatisch bitteren Geschmack wußte ich plötzlich genau, was ich erlebe, alles war wieder da (Hesse, S. 253); Pohlmanns Gesicht war plötzlich grau und 325 erloschen. Nur die Augen hatten noch Farbe, ein sonderbares klares Blau (Remarque, S. 164). Исследование показало, что, с точки зрения характера значений наречий, можно выделить три группы обстоятельств, участвующих в выражении первой фазы действия: 1) обстоятельства со значением внезапного начала действия: plötzlich, auf einmal etc.; 2) обстоятельства со значением начала действия, подготовленного предшествующими событиями: sofort, schließlich, endlich etc.; 3) обстоятельства со значением начала действия, отграничиваемого определенной точкой во времени: vom 1. September an / auf / ab, ab dem 1. September, seit dem 1. September. Структура микрополя начинательности в немецком языке, в котором преобладают лексические средства выражения данного значения и доминанту которого составляют сочетания начинательных глаголов с субъектным инфинитивом, отражает общую тенденцию немецкого языка выражать аспектуальные значения лексическими средствами, причем путем их комбинации. Библиографический список Ахметжанова Р.Н. Глаголы с фазисными значениями в современном русском языке // Исследования по семантике. Уфа, 1976. Балин Б.М. Немецкий аспектологический контекст в сопоставлении с английским. Калинин, 1969. Бондарко А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. М., 2001. Лихтерова Б.Л. Исследование средств выражения значения начинательности в современном немецком языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1974. Нурмухамедов А. Выражение начинательности глагольного действия в современном немецком и узбекском языках: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1976. Салазникова Л.В. Функционально-семантическая общность языковых средств со значением начинательности // Развитие и функционирование русского глагола / науч. ред. С.П. Лопушанская. Вып. 2. Волгоград, 1980. Шиханова Л.И. Функциональные особенности глаголов со значением начинательности: глаголы anfangen, beginnen в немецком и начинать / начать в русском языках. Саратов, 1986. Brinkmann H. Die deutsche Sprache. Gestalt und Leistung. 2. Aufl. Düsseldorf, 1971. Daniels K. Substantivierungstendenzen in der deutschen Gegenwartssprache. Nominaler Ausbau des verbalen Denkkreises. Düsseldorf, 1963. Helbig G., Buscha J. Deutsche Grammatik. Ein Handbuch für den Ausländerunterricht. 17. Aufl. Leipzig, 1996. Schmidt V. Die Streckformen des deutschen Verbums. Halle (Saale), 1968. Schmidt W. Lexikalische und aktuelle Bedutung. Ein Beitrag zur Theorie der Wortbedeutung. 3. durchges. Aufl. Berlin, 1966. Источники Böll H. Und sagte kein einziges Wort. М., 2002. Hesse H. Der Steppenwolf. Frankfurt am Main, 1998. Remarque E.M. Zeit zu leben und Zeit zu sterben. М., 2003. 326 Е.Ю. Верещагина Интерперсональные глаголы коммуникации в современном немецком языке Одним из способов проявления интерперсональных отношений является речь. Вербальный контакт строится между людьми, как правило, не индифферентно. С одной стороны, он выступает как процесс формирования взаимных связей и установления взаимопонимания между коммуникантами, с другой – сигнализирует о типе отношений между ними (дружеские, приятельские, враждебные и т.д.). В имеющемся корпусе примеров к интерперсональным глаголам, моделирующим категориальную коммуникативную ситуацию, относится 241 коллоквиальная единица. Вся их совокупность была распределена по 8 лексико-семантическим парадигмам. В основе тождества выделенных ЛСГ, объективирующих значение коммуникации, лежит семантический признак ‘речь’. Однако его функции в составе межличностных лексем отличны от семантического назначения в составе класса verba dicendi. В рамках глаголов говорения этот признак указывает на «речь как самостоятельный процесс порождения языковых знаков» [Васильев, 1971, с. 29]. В отношении интерперсональных глаголов данный семантический компонент сигнализирует о средстве, орудии осуществления акта коммуникации, межличностного общения. Основной особенностью анализируемого класса является корреляция ЛСГ по наличию / отсутствию семы ‘совместность’. Лексемы, номинирующие процесс общения двух или более людей нерасчлененно, относятся к подклассу глаголов общения и содержат в смысловой структуре признак ‘совместность’. Интерперсональные глаголы (ИГ), обозначающие речевое действие, которое активно осуществляется одним лицом (говорящим) при пассивном участии второго (слушающего), можно условно назвать глаголами сообщения. Важной составляющей процессов общения и сообщения является какая-либо тема, предмет, содержание разговора, поэтому для ИГ коммуникации характерно наличие в семантической структуре компонента ‘делибератив’. Особое место в ряду лексико-семантических парадигм анализируемого класса занимает ЛСГ единиц с немаркированными признаками ‘совместность’ и ‘делибератив’, назовем их ИГ обращения. К подклассу глаголов общения относятся 4 лексико-семантические парадигмы: «болтать, трепаться» (111 ИГ), «перемывать кому-л. косточки» (16 ИГ), «беседовать, общаться» (12 ИГ), «шептаться, шушукаться» (6 ИГ). В значении ИГ данных групп доминирующей является сема ‘речь’, функциональные признаки представлены компонентами ‘совместность’ и ‘делибератив’. Основанием для разбиения коллоквиальных единиц на группы служат качественные отличия в семантике. Глагольные лексемы, принадлежащие самой многочисленной ЛСГ «болтать, трепаться», образуют обширный синонимичный ряд разговорно окрашенных единиц (labern, plaudern, quatschen, schwätzen, wafeln etc.). Значение многих из них является ______________ © Верещагина Е.Ю., 2009 327 близким, но не полностью совпадающим. Так, различные звукоподражательные единицы, обозначающие звуки животного мира (quackeln, quaddern, quaken, quatern, quosen etc.), приобретают в результате вторичной номинации значение ‘трепаться, болтать’. Достаточно продуктивную группу образуют ономатопы типа tratschen, traschen, tritschen со значением ‘болтать, трещать, тараторить’. ИГ blubbern, labbern, lallen присуще значение ‘болтать, балаболить’. Глаголы анализируемой ЛСГ обладают общими cемантическими особенностями. Вопервых, с данными глаголами связана номинация процесса нецеленаправленного, бессмысленного общения, то есть «общения ради общения» (ср. русск. пустословить). Эта особенность находит отражение в дефинициях абсолютного большинства глаголов: lätschern – ‘dummschwätzen’, quasseln – ‘viel und unnütz plaudern, ohne Überlegung reden’, sülzen – ‘inhaltslos schwätzen’, zurechtschwätzen – ‘dumm, auf gut Gleich reden’. Во-вторых, анализируемые единицы обозначают такую ситуацию речевого взаимодействия, в которой два или более участника оказываются связанными близкими отношениями. В примерах эта особенность выражается либо явно (1, 2), то есть эксплицитным указанием на доверительный характер взаимоотношений между коммуникантами (Eheleute, Freunde, Kollegen, Mitschüler, Nachbarinnen etc.), либо контекстуально (3, 4): (1) Streit gibt es meistens, wenn ich spät nach Hause komme, weil ich mit den Kumpels gequatscht habe und sie mich für die Wäsche oder irgendeine andre Hausarbeit eingeplant hatte (Müller, S. 145); (2) Micha warf einen Blick ins Zimmer und sah seine Mitschüler in Grüppchen miteinander quatschen (Hussart, S. 7); (3) Silke ist mein liebster Mensch. Im Moment ist sie mir lieber als meine Eltern und meine Kumpels, echt. Sie ist urst lustig, ich kann gut mit ihr quatschen, was so “in” ist… (Müller, S. 112); (4) Dann habn wa darüber gequatscht: Und es ist mein erster gewesen, und ich bin auch seine erste Freundin (Runge, S. 50). Третьей типичной чертой рассматриваемых интерперсональных глаголов является указание на продолжительный, длительный характер коммуникации: (5) Und ich steh da und warte und warte und warte und der steht da auch die ganze zeit und labert mich mehr voll ne (.) (Schlobinski, Kohl, S. 97); (6) In der Schule quatschen sie oft stundenlang miteinander und ausgerechnet jetzt fiel ihm nicht mehr ein, worüber (Hussart, S. 74). ИГ лексико-семантической парадигмы «беседовать, общаться» (anzwitschern, jabbern, bezwitschern, totreiten, zwitschern etc.) обозначают в разговорной речи процесс целенаправленной беседы, то есть тематически или профессионально обусловленного общения. Эта семантическая особенность прослеживается как в словарных дефинициях (например, talken – ‘беседовать, брать телеинтервью у знаменитостей’, fachsimpeln – ‘sich ausgiebig über eine rein fachliche, berufliche Angelegenheit unterhalten’), так и в контекстах: (7) “Beim Film braucht man Geduld”, weiß er und nutzt die Zeit des Wartens: er fachsimpelt mit Schauspielerkollegen… (Juma, S. 34). В смысловой структуре ряда ИГ содержится указание на характер протекания беседы (bezwitschern – ‘sich mit jmdm. freundlich unterhalten’) или способ ее осуществления (anzwitschern – ‘sich mit jmdm. telefonisch unterhalten’). 328 Коллоквиальные единицы dibbern, munkeln, schmalzen, turteln, tuscheln относятся к ЛСГ «шептаться, шушукаться». Характерной чертой данных глаголов выступает способность употребляться как в прямом, так и в переносном значении: с одной стороны, шептать значит ‘говорить шепотом, тихо’ (schmalzen – ‘zärtlich flüstern’), с другой – ‘говорить тайком, шушукаться’ (dibbern – ‘flüsternd reden, heimlich reden’, munkeln – ‘heimlich reden, Vermutungen geheim aussprechen’). У ИГ schmalzen, turteln развивается дополнительное ироническое значение ‘ворковать (о любовных парочках)’: (8) Das Pärchen hielt Händchen und turtelte [Девкин, с. 689]. Для трех рассмотренных лексико-семантических групп общей особенностью является экспликация признака ‘совместность’, поскольку действие, обозначаемое глаголами общения, предполагает обязательное активное и симметричное участие субъекта и объекта интерперсональной ситуации, которые обозначаются, как правило, нерасчлененно: (9) …beobachtete ich Babette und Poldi, wie sie geheimnisvoll miteinander tuschelten (Braun-Hilger, S. 113); (10) Wir ratschen, grillen, spielen Karten oder hören Musik (Juma, S. 18); (11) Oder die Frauen sitzen im Wohnzimmer und häkeln, trinken ihren Likör dazu und schnattern (Müller, S. 130–131). Важной составляющей значения является также делиберативный признак, актуализирующийся при функционировании в речи: (12) Mir hat das bisher nichts ausgemacht, aber sie leidet darunter und quatscht wohl mit ihren Kolleginnen darüber (Müller, S. 74). ИГ durchhecheln, durchnehmen, hergehen, hecheln, pflaumen etc. образуют группу со значением «перемывать кому-л. косточки». Отличительной особенностью данной группы является стяженная репрезентация объектной и делиберативной семантики. Иными словами, в качестве предмета обсуждения выступает объект интерперсональной ситуации: (13) Meine Cousins ziehen auch über sie her (Müller, S. 112); (14) Man darf nie über die beste Freundin lästern (Juma, S. 32). Лексико-семантические группы со значением «врать», «разболтать, растрезвонить», «ябедничать, выдавать» относятся к подклассу ИГ сообщения. Довольно большое количество коллоквиальных глагольных единиц (50 ИГ) моделирует коммуникативную интерперсональную ситуацию «кто-л. врет / лжет кому-л. что-л. / о чем-л.» (aufhängen, aufschnallen, pinnen, zusammenlügen, zuzzeln etc.). В качестве базового глагола выступает стилистически нейтральная лексема jmdm. etw. lügen, которая идентифицирует бóльшую часть ИГ со значением ‘врать / лгать’, например: schmettern – ‘jmdm. etw. dreist lügen’, unterlegen – ‘jmdm. etw. lügen, vorspiegeln’. В отдельных случаях основанием для отнесения ИГ к названной группе служат маркеры «лжи» в дефинициях, например: aufschmeißen – ‘jmdn. einer Lüge überführen’, reesen – ‘lügenhaft berichten’, servieren – ‘jmdm. etw. lügnerisch erzählen’. Межличностные глаголы анализируемой группы образуют широкие синонимичные ряды, охватывающие разные варианты процесса дезинформирования: а) ‘пудрить мозги, втирать очки, лживо уверять’ (vorerzählen, vorgaukeln, vorheucheln, vorkohlen, vorquatschen etc.); б) ‘привирать, рассказывать преувеличенно, «заливать»’ (flunkern, koksen, 329 mogeln, reesen, schwiemeln etc.); в) ‘молоть вздор, нести чепуху, рассказывать что-л. неправдоподобное’ (aufbinden, auftischen, fabeln, fackeln, kohlen etc.) и некоторые другие. В контексте синонимы могут быть взаимозаменимы: (15) Susanne: ich hab dich nur angeschmiert setz dich da wieder hin Osman: haste angelogen lüge (Schlobinski, Kohl, S. 183). Факультативное функциональное семантическое наполнение представлено признаком ‘делибератив’, который эксплицируется при словоупотреблении: (16) Du willst uns allen weismachen, all die Leute hier, die nicht über Selbstmord reden, sind potenzielle Selbstmordkandidaten. Richtig? (Hussart, S. 31); (17) Wenn se mir dann wat vorsäuselt, könnt ick aus der Haut fahren und habe große Lust, ihr die Wahrheit zu sagen, wie sehr ick se nämlich verachte (Müller, S. 18). К группе «разболтать, растрезвонить» относятся 22 коллоквиализма из имеющегося корпуса примеров. Доминантой данной лексико-семантической парадигмы является разговорно окрашенный глагол jmdm. etw. ausplaudern, посредством которого даются толкования ИГ в словарных статьях: losplatzen – ‘etw. unbeachtet ausplaudern’, singen – ‘ausplaudern, verraten’ etc. Семный состав анализируемых единиц представлен общими для всех глаголов подкласса сообщения компонентами ‘речь’ и ‘делибератив’. Отличительной чертой ЛСГ выступает сема ‘множественность’, поскольку объект интерперсональной ситуации представлен, как правило, не одним, а множеством лиц, например: breittreten – ‘etw. in aller Leute Mund bringen’, trompeten – ‘etw. in alle Welt ausplaudern’ (ср. русск. «раструбить» на весь мир): (18) Andrea: ja (.) habt ihr das nicht überall rumerzählt? Beate: ich hab das nicht rumerzählt (.) das war thea (.) (Schlobinski, Kohl, S. 141). Анализ дефиниций и контекстов показывает, что ЛСГ «разболтать» представляет собой обширные синонимичные ряды коллоквиальных глаголов, отличающихся друг от друга незначительными оттенками смысла: а) ‘разболтать, выболтать’ (ausplappen, ausplauschen, ausposaunen, ausquatschen, ausschwatzen etc.); б) ‘раструбить, растрезвонить’ (herumzählen, herumsprechen, herumtragen, rumquatschen etc.); в) ‘проболтаться’ (sich verplappern, sich verquasseln, sich verquatschen etc.). ЛСГ «ябедничать, выдавать» (angeben, nadern, petzen, verpetzen, verzinken etc.) семантически близка группе «разболтать, растрезвонить», так как обе отражают процесс сообщения нежелательной информации о ком-либо. Однако семантика «ябедничать, выдавать» не предполагает обязательного наличия множества партнеров по коммуникации, поэтому компонентный состав значения ограничивается семами ‘речь’ и ‘делибератив’. Характерно, что в контекстах в качестве объекта интерперсональной ситуации выступают два лица: «кто-л. ябедничает кому-л. на кого-л.». Таким образом, межличностный контакт носит не субъектно-объектную, а субъектно-двуобъектную направленность: (19) Er gab immer seine Mitschüler an [Schmidt, S. 44]; (20) Er hat alles dem Lehrer verpetzt [Девкин, с. 548]. Подкласс глаголов обращения представлен в разговорной речи одной ЛСГ «обращаться к кому-л., заговаривать с кем-л». Коллоквиализмы образуют синонимичные ряды, каждый из которых призван выразить конкретную деталь 330 интерперсонального контакта, придать ему качественную характеристику: а) заговорить грубо, по-хамски (ankläffen, anmuffeln, anpöbeln, anschnarchen); б) заговорить заискивающе, с определенной целью (angraben, anhaben, anlabern); в) приставать с разговорами (anquasseln, anquatschen); г) заговорить заигрывающе с лицом женского пола (anklotzen, anquaken, ansingen). Таким образом, коллоквиализмы выступают как гипонимы по отношению к нейтральному гиперониму ansprechen, ср.: angraben – ‘jmdn. [herausfordernd] ansprechen und unmissverständlich sein Interesse an ihm zeigen’; anhauen – ‘jmdn. plump-vertraulich ansprechen, um von ihm etw. zu erbitten oder zu erreichen’; anlabern – ‘in lästiger oder herausfordernder Weise ansprechen’; anschnarchen – ‘jmdn. grob ansprechen’. Для глаголов анализируемой лексико-семантической парадигмы присуща исключительно негативная коннотация, что в целом типично для разговорной сферы общения: (21) ich hasse vor kochlöffel zu stehen (.) …weil jedesmal wenn ich da stehe nä (.) entweder kommt da son typ an macht mich da an und fragt mich ob wir ins caf gehen wollen? (Schlobinski, Kohl, S. 97); (22) Was haben Neo-Nazis getan? – Sie haben Monika und ihre Freunde angepöbelt (Happe, Schmidt, S. 113). Как видим, процесс коммуникации между двумя или более лицами получает в коллоквиальной сфере немецкого языка широкое номинативное оформление, охватывающее различные оттенки и нюансы семантики общения, сообщения и обращения. Библиографический список Васильев Л.М. Семантические классы русского глагола (глаголы чувства, мысли, речи и поведения): автореф. дис. … д-ра филол. наук. Л., 1971. Словари Девкин В.Д. Немецко-русский словарь разговорной лексики. М, 1996. (В тексте – Девкин.) Schmidt H. Deutsch-russisches Synonymenwörterbuch. M., 1998. Источники Braun-Hilger L. Oma hupf! Kinder tragen das Herz auf der Zunge. Landsberg, 1977. Happe M., Schmidt R. Von Aachen bis Zwickau: Jugendliche vor dem Mikro. Bonn, 1993. Hussart J. Eintausend Sommersprossen. Eine Liebesgeschichte. Weinheim, Basel, 2002. Juma. 2003–2005. №№ 1–4. Müller Chr. Männerprotokolle. Berlin, 1985. Runge E. Berliner Liebesgeschichten. Köln, 1987. Schlobinski P., Kohl G. u.a. Jugendliche Sprechweisen. Materialband zu: Jugendsprache und Wirklichkeit. Linguistic Data on Diskette Service. München, 1993. А.Н. Приходько Паратаксис как лингвокогнитивный феномен 1. Выбор сложносочиненного предложения (ССП) немецкого языка как объекта анализа был стимулирован, прежде всего, осознанием того факта, что ______________ © Приходько А.Н., 2009 331 существующие концепции все еще находятся в плену формально-логических теорий. И хотя эти теории сыграли свою положительную роль в интерпретации ССП как полипредикативного образования с координирующей связью между его составляющими (конъюнктами), однако на фоне современной когнитивнодискурсивной парадигмы они представляются недостаточными. Предметом нашего интереса выступает описание ССП с позиций указанной парадигмы языкознания, в соответствии с которой семантико-синтаксический анализ языковых единиц является лишь необходимой предпосылкой анализа концептуального [Жаботинская, 2004, с. 83; Приходько, 2003, с. 85]. На когнитивно-семантическом уровне сложносочиненное предложение возникает как языковая единица, способная выражать целую палитру отношений-смыслов, интегрированных в систему более высокого порядка – когнитивную квадратичную матрицу, узлы которой конституируются концептами обусловленности / необусловленности и соответствия / несоответствия [Приходько, 2002, с. 50–61]. Первая оппозиция ассоциируется с идеей причинности, а вторая – согласованности с эпистемическими и поведенческими стереотипами человека. Эта матрица представляет собой своеобразный унифицированный шаблон схематизации опыта, сохраняемый в памяти лингвокультурного сообщества. Таблица Когнитивная квадратичная матрица ССП Несоответ Соответств ие ствие Тип отн-й Обусловленность Необусловленность собственно-каузальные ССП следственно-каузальные ССП селективно-разделительные СПП комитативно-соединительные СПП адитивно-соединительные СПП лимитативно-противительные СПП собственно-разделительные СПП градационные СПП собственно-противительные ССП компенсационно-противительные СПП оппозитивно-разделительные СПП симметрически-сопоставительные СПП асимметрически-сопоставительные СП Выделение четырех типов ССП (см. Таблицу) отражает широкие возможности человеческого мировосприятия и мирообобщения, фиксирует наиболее общие пути структурирования языковым сознанием онтологии жизненного мира и свидетельствует о том, что описание этой единицы на когнитивно-коммуни-кативной основе выходит далеко за рамки собственно сочинения, поскольку она, кристаллизируя коллективный опыт фиксации существенных и коммуникативно необходимых значений, не может не отображать некоторые основополагающие принципы организации смыслового континуума. А потому более конкретные проявления смысловой стратификации ССП, допустимые в пределах семантико-синтаксического метода, являются системно подчиненными одной из четырех моделей. 332 Когнитивными маркерами выделенных смыслов-отношений выступают сложные предикаты-коннекторы. С их помощью говорящий концептуализирует отношение между теми денотативными (микро)ситуациями, которые становятся объектом рецепции и, соответственно, речи. Таким образом, формально-грамматическая бинарность ССП превращается в когнитивносемантическую триарность. Обеспечивая триарную когнитивную константу паратаксиса как основу его холистического единства, сложный предикат является важнейшим звеном его смысловой организации, независимо от того, как выражены отношения между денотативными ситуациями – синдетически или асиндетически. 2.1. Корпус ССП, в которых воплощается идея необусловленного соответствия, состоит из конструкций с комитативно-соединительными, адитивно-соединительными, лимитативно-противительными, собственноразделительны-ми и градационными отношениями между конъюнктами. Причинная необусловленность и соответствие стереотипным представлениям говорящего относительно нормативности сосуществования ситуаций в пространственно-временном континууме предопределяет открытость, возвратность и симметричность формально-синтаксического строения ССП этого типа. Комитативные отношения отображают идею независимости в сосуществовании двух и более референтных ситуаций, а, следовательно, допускают альтернативность при объединении последних в отдельное целое в пределах определенного тематически-тезаурусного единства: Es schneite heftig, und der Wind pfiff (B. Kellermann). Адитивные отношения сигнализируют о соответствии некоторых фактов стереотипным представлением говорящего по схеме «общее – частичное»: Ich stehe auf, gehe zu meinem Tisch und knipse das Licht an (H. Böll). Они концептуализируются языковым сознанием в виде облигаторной последовательности двух и более событий в пространстве и во времени, что в структурном плане поддерживается позиционной стойкостью (необратимостью) конъюнктов. Адитивно-соединительные структуры используются как инструмент упорядочивания и организации информации и свидетельствуют об активном участии паратаксиса в конституировании таксисной семантики. В отличие от описанного вида ССП лимитативно-противительные предложения используются говорящим для устранения когнитивной энтропии (недоинформированности) адресата: Du kannst in Italien fast gegen alles ankämpfen, allerdings nur nicht gegen die korrumpierten Leute (W. Heinrich). Лимитативные ССП предполагают информационное ограничение той картины, которая сложилась или может сложиться в эпистемическом мире адресата относительно определенной ситуации. Лимитативные отношения не полностью соответствуют противительным, поскольку не предусматривают собственно противоречие, а, наоборот, будто уточняют общую картину, отнимая от нее некоторую несущественную информационную деталь. Собственно-разделительные отношения воплощают идею включенности, одновременности, тождественности или последовательности в 333 пространственно-временном континууме явлений, событий и состояний, которые описываются двумя ситуациями: Ein Anmeldeformular erhalten Sie entweder via Internet, oder Sie rufen einer der Nummern an (Из рекламы). Они отображают множественность средств достижения одного и того же результата в нонвербальной деятельности человека, указывая на возможность реализации цели альтернативными опциями. Градационные ССП, строясь по принципу нарастания или убывания координативных отношений, предназначены для акцентирования: а) сосуществования ситуаций в режиме эпистемической разнозначности (информационного разновесия) – Er ist nicht nur ein guter Facharbeiter, sondern auch ein guter Sportler [Buscha, 1989, S. 87], б) сосуществования ситуаций в режиме эпистемической равнозначности (равновесия). Последний смысл может варьироваться как выделение факта наличия (Er ist sowohl ein guter Facharbeiter, als auch auch ein guter Sportler) или отсутствия (Er ist weder ein guter Facharbeiter, noch ein guter Sportler) ситуаций во внеязыковой действительности. Такая смысловая специфика градационного паратаксиса предопределяет как его формально-грамматическую структуру (необратимость / разнозначность – возвратность / равнозначность конъюнктов), так и дальнейшие смысловые коннотации в виде импликации значений ‘противопоставление’ (разнозначность) и ‘разделение’ (равнозначность). Таким образом, корпус градационных предложений распадается на две группы, одна из которых тяготеет к конъюнктивным, а другая – к дизъюнктивным высказываниям, что лишний раз свидетельствует о гетероморфности логических суждений и высказываний естественного языка. 2.2. Реализация идеи необусловленного несоответствия между двумя референтными ситуациями осуществляется средствами сопоставительных номинаций, среди которых различаются симметрические и асимметрические. При симметрических отношениях решающим является количественный фактор: наличие в одном конъюнкте определенного количества компонентов сопоставления (не меньшее двух и не большее четырех) обязательно предусматривает наличие такого же количества семантически родственных с ними компонентов во втором: John gibt sein Geld für Pferde aus, und Peter für Frauen [Oirsouw, 1987, P. 131]. При асимметрическом контрасте наблюдается неравномерное соотношение компонентов сопоставления в обеих частях паратаксиса. Следует различать количественную и качественную асимметрию. В первом случае решающим является факт наличия в обоих конъюнктах разного количества компонентов сопоставления – Hinter den Baracken standen Zelten, und hinter den Zelten sah man einen langen schmalen Teich (E. Neutsch), а во втором – одинакового, но с разными семантическими параметрами: Ich sitze wieder in der vollgestellten Küche, und meine Studenten streichen das Wohnzimmer (I. Noll). Когнитивная схема сопоставления является средством языковой фиксации диалектического единства и борьбы противоположностей, а ее семантико-синтакси-ческая сущность отражает идею дискретного единства. 2.3. Концептуализация отношений обусловленного соответствия опирается на два типа смыслов: а) неисключенность говорящим 334 альтернативного толкования причинно-следственных зависимостей; б) противопоставленные коннотации. Оба типа смыслов связаны между собою посредством импликации силлогизма (‘если – то – база’), которые проявляются через оппозицию «афирмативность / негативность». Такая когнитивно-семантическая специфика обусловленного соответствия является тем дистинктивным признаком, который отличает каузальное содержание паратаксиса от каузального содержания гипотаксиса, поскольку последний не допускает альтернативы при толковании факта взаимозависимости денотативных ситуаций. Отношение обусловленного соответствия конкретизируется в виде собственно-каузальных, следственно-каузальных и селективно-разделительных ССП. Сочинительные каузативы воплощают идею ‘обоснование’. Их корпус состоит из закрытых бинарных структур собственно-каузального и каузальноследственного типов, которые являются антиподами по отношению друг к другу. При всем богатстве средств связи каузально-следственные номинации используются для вербализации одного-единственного смысла – результата, мотивированного причиной: Die Schnitte des Malers waren mit Wurst betrichen, darum ass ich sie gern. Бедность смыслового потенциала предопределяет низкую частотность каузально-следственных ССП в речи в сравнении с собственнокаузальными номинациями. Использование собственно-каузальных ССП отражает активное вмешательство адресата в процесс толкования симптоматики. Они способны концептуализировать такие смыслы, как причина-предпосылка – Ich aβ gern die Schnitte des Malers, denn sein Brot war mit hausgemachter Leberwurst bestrichen (S. Lenz); причина-доказательство (возведение тезиса в ранг истинны) – Diese Dienstreisen sind unentbehrlich, denn unser Betrieb braucht dringend neue Verträge (Focus), причина-препятствие (условие нереализованности намерения) – Dr. Busbeck konnte ihr nicht wiedersprechen, denn die redete so, dass einem der Rock platzte (S. Lenz), причина-вывод – Du hast Fieber, denn du bist ganz rot (E.M. Remarque), причина-предположение (градация истинности умозаключения) – Am schwersten wogen offenbar Hilkes Worte, denn sie kamen nicht davon weg, sich zu bemitleiden (S. Lenz). Смысловой диапазон собственно-каузальных ССП отображает дедуктивные и индуктивные возможности ментальной деятельности человека в верификации истины. Базируясь на когнитивно-логических операциях типа ‘судя по тому, что’, ‘это видно из того, что’, собственно-каузальные ССП содержат указание на то, что именно стало основанием для умозаключения. Они используются там, где имеется некоторая энтропия эпистемического мира говорящего: имея в своем распоряжении лишь одну доступную для наблюдения ситуацию, он достраивает другую, в силу чего последняя выступает как его искусственное «творение», как результат его ментально-поисковой деятельности, как его субъективный диагноз. Основанием для этого служат, во-первых, наблюдения над определенной объективно существующей ситуацией, во-вторых, гносеоинформационный ресурс говорящего, в-третьих, его интеллектуальная способность достраивать смысл из некоторого неполного набора данных. 335 Верификация истины является также когнитивной основой селективно-разделительных ССП. Они используются там, где речь идет об ограниченном, закрытом выборе между двумя взаимоисключающими возможностями, то есть о «метаязыковой альтернативе» [Rudolph, 1996, S. 245] (Die Kunst ist das höchste, Maestro: Entweder man lebt ganz für sie und in ihr, oder man verzichtet auf sie (H. Konsalik)). Содержательная палитра селективно-разделительного паратаксиса характеризуется стойкими коннотациями следствия. Среди других дизъюнктов только они отражают «психологию нерешительности» [Рассел, 1999, с. 90], основой которой может быть эпистемологическое состояние «не знаю», ср.: [Ляпон, 1986, с. 90]. И психологическое состояние нерешительности, и ментальное состояние незнания связаны с необходимостью сделать выбор между двумя возможностями, предопределяющими четкую проспективную направленность такой разновидности паратаксиса. 2.4. По когнитивной схеме обусловленного несоответствия генерируются ССП собственно-противительного, компенсационно-противительного и оппозитивно-разделительного типов. Противительное ССП является по сути псевдокаузальным биномом, который описывает факт прерванной причинноследственной цепочки в виде определенного рода противоречия (несоответствия) между антецедентом и консеквентом. Противительные коннекторы имеют важное значение для интенциональной составляющей паратактически оформленного речевого акта, где они выступают оператором переориентации адресата в направлении зарождения и развития другого коммуникативного «сценария». При собственно-противительных отношениях противоречие возникает или между вербализованной причиной и непрогнозируемым следствием, или между вербализованным следствием и неизвестной причиной: Es regnete oft, aber der Urlaub war schön. Компенсационно-противительные отношения фиксируют несоответствие между сопредельными величинами: двумя причинами – Er war schmaler geworden, aber gut in Form (H. Böll) или двумя следствиями – Die Hauptsache leugnet er hartnackig, dagegen gibt er Einzelheiten zu [Zifonun, 1997, S. 739]. В онтологическом плане первая разновидность противоречия ассоциируется с компромиссом, вторая – с антагонизмом. Компромиссный характер противоречия не проявляет четкой корреляции со своим структурным воплощением; антагонистический же предполагает прямой порядок расположения конъюнктов. Скрытым контрадикторным характером отличаются и опозитивно-разделительные ССП, семантическая структура которых отягчается взаимодействием финальных, кондиционных и противопоставленных семантем, что оказывает содействие их функциональному сближению с условным гипотаксисом: Du muβt entweder neue Reifen kaufen, oder wir können nicht in den Urlaub fahren [Buscha, 1989, S. 95]. Таким образом, опозитивно-разделительные дизъюнкты коррелируют с логикой как конъюнкции, так и материальной импликации. Это еще раз свидетельствует об отсутствии изоморфизма между соотносительными величинами в формальной логике и в естественном языке. 336 3. Вся гамма качественных измерений сложносочиненного предложения на номинативном уровне, создаваемая интеграцией языкового и неязыкового, содержит в себе информацию о жизненном мире человека с его ценностными ориентирами. Сложносочиненное предложение в аспекте когнитивной семантики отражает идею типизированного, нормативного знания, его соотнесенность с концептуальным миром говорящего. Знание, заложенное в семантике этой единицы, является отражением не только объективных отношений во внешнем мире, но и (стерео)типизированных представлений коммуникантов о них. С точки зрения когнитивной триарности традиционно выделяемые грамматикой семантико-синтаксические типы ССП (соединительные, противительные, разделительные, градационные, каузальные) являются, с одной стороны, определенным образом соотнесенными с логическими суждениями дизъюнкции (разделительные) и импликации (каузальные), а с другой – растворенными в них. В последнем случае речь идет о соединительности, противительности, сопоставительности и градационности, которые коррелируют с конъюнктивными высказываниями. Более того, значительное количество ССП, которые, согласно постулатам формальной логики, должны трактоваться как конъюнкты или дизъюнкты, оказывается отягощенным отношениями материальной импликации – явлением, сочлененным с подчинением. Этот факт опровергает расхожую мысль о равноправии, одноранговости, неиерархичности координативной связи в противоположность субординативной. Когнитивная фиксация равноправия денотативных ситуаций средствами паратаксиса осуществляется лишь в случае их взаимной необусловленности (соединительные, сопоставительные, собственноразделительные). Наоборот, противительные, каузальные, селективно- и оппозитивно-разделительные номинации, концептуализирующие отношения между денотативными ситуациями через феномен обусловленности, имеют черты иерархически организованного единства. Это позволяет рассматривать данный вид сочинения как экономный, эргономический способ репрезентации подчинительности. 4. Языковое содержание, заложенное в паратаксисе, отражает не только и не столько фактологию объективно существующих отношений во внешнем мире, но открывает пространство для субъективной проекции на них социально конвенционализованных и / или индивидуально стереотипизированных представлений человека относительно реального и гипотетического, нормативного и ненормативного, действительного и надлежащего. Эта когнитивно-семантическая специфика ССП напрямую соотнесена со спецификой его функционирования в речи, где оно выступает средством аранжировки сложных речевых актов. Исследование ССП в коммуникативнопрагматическом аспекте является одной из актуальных задач синтаксической науки в рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы современного языкознания. 337 Библиографический список Жаботинская С.А. Концептуальный анализ языка: фреймовые сети // Науковотеоретичний часопис з мовознавства: проблеми прикладної лінгвістики. Вып. 9. Одеса, 2004. Ляпон М.В. Смысловая структура сложного предложения и текст. К типологии внутритекстовых отношений. М., 1986. Приходько А.Н. Сложносочиненное предложение в современном немецком языке. Запорожье, 2002. Приходько А.Н. Синтаксис естественного языка в фокусе когнитивно-дискурсивной парадигмы // Вестник Харьковского нац. ун-та. № 609. 2003. Рассел Б. Исследование значения и истины. М., 1999. Buscha J. Lexikon deutscher Konjunktionen. Leipzig, 1989. Oirsouw R.R. van. The Syntax of Coordination. L., 1987. Rudolph E. Contrast, Adversative and Concessive Relations and their Explication in English, German, Spanish, Portuguese on Sentence and Text Level. B.; N.Y., 1996. Zifonun G. u.a. Grammatik der deutschen Sprache: in 3 Bdn. B.; N.Y., 1997. Е.Н. Топтыгина О сущности субъективно-модального значения предположения Понимание модальности как сложной многоаспектной категории предполагает изучение концептуальных модальных значений, которые отражают комплекс понятий (мыслительных концептов), составляющих логическую, понятийную основу этой категории. Субъективно-модальное значение предположения представляет собой разновидность модальности достоверности и принадлежит сфере персуазивности. Последняя понимается как оценка говорящим объективного содержания предложения в аспекте достоверности или недостоверности, выражение уверенного или неуверенного знания: «Персуазивность – предикативная категория, в концептуальном плане отражающая понятие о модально-персуазивном типе отношений. Помимо грамматического аспекта (выражение модального значения проблематической достоверности (вероятности)), в круг ее содержания включается рефлексия особой формы мысли субъекта, реализуемая в относительно истинном суждении» [Нагорный, 1999, с. 29]. Предложения с субъективно-модальным значением предположения содержат указание на то, что говорящий не уверен в истинности сообщаемых фактов (событий, явлений, признаков). В «Словаре современного русского литературного языка» находим следующие толкования значений слова предположение: ‘1. Предварительное суждение о чем-либо, догадка (высказать предположение); 2. План, замысел, предварительное намерение (предположение уехать)’ [МАС, т. 3, с. 369]. «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова рассматривает предположение как ‘предварительное суждение, догадку о чемнибудь, не подтвержденную прочными доказательствами, мысль, соображение, не перешедшее еще в окончательное намерение’ [Ушаков, т. 3, с. 722]. Мы определяем предположение как суждение (акт мыслительной деятельности), которое основано не на точном, достоверном знании, а на ______________ © Топтыгина Е.Н., 2009 338 логическом выводе, полученном в результате обработки какой-либо информации, когда абсолютные (стопроцентные) доказательства этого вывода отсутствуют: «Если у говорящего нет достаточных оснований для утверждения соответствия содержания высказывания действительности, он может представить пропозицию либо как предположение, либо как результат размышления и вывода, либо сослаться на свидетельства других лиц или собственного чувственного восприятия» [Теория … , 1990, с. 157]. В широком смысле лексема предположение имеет довольно большое число сем. Среди них: архисема ‘мысль, суждение’; дифференциальная сема 1 – ‘отсутствие точного, абсолютного знания’; дифференциальная сема 2 – ‘наличие / отсутствие какой-либо информации’; дифференциальная сема 3 – ‘качество имеющейся информации: а) внешнее впечатление; б) один или группа фактов; в) информация крайне недостаточна или отсутствует’; дифференциальная сема 4 – ‘логическая обработка информации’; дифференциальная сема 5 – ‘вывод, заключение’; дифференциальная сема 6 – ‘качество вывода: а) уверенный вывод; б) неуверенный вывод; в) вывод-догадка’. Названную схему могут осложнять дополнительные семы: ‘кажимость’, ‘сравнение’, ‘опасение’, ‘избыточность’, ‘неожиданность’, ‘случайность, непредвиденность’. Приведенные данные подтверждаются информацией из толковых словарей: «Словаря современного русского языка» в 17 томах, «Словаря современного русского литературного языка» в 4 томах, «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова, «Словаря русского языка» С.И. Ожегова, «Словаря структурных слов русского языка» под редакцией В.В. Морковкина. Анализ языкового материала позволяет утверждать, что дифференциальные семы 3 и 6, а также дифференциальная сема 3 и осложняющие семы взаимосвязаны в семантической структуре предположения. Так, анализ языкового материала показывает, что, если имеющаяся у говорящего информация носит характер внешнего впечатления, то семная структура предположения может дополняться оттенками кажимости, сравнения, избыточности. При наличии у субъекта речи какой-либо фактической информации лексическая структура предположения может включать дополнительные семы избыточности и опасения. Наконец, при отсутствии информации, подвергаемой логической обработке, предположение может носить неожиданный или случайный характер. Возьмем, к примеру, следующий контекст: Он стоит в нерешительной позе, полуобернувшись к окну – то ли собираясь отойти от окна, то ли шагнуть к нему… Похоже, он о чем-то с громадным напряжением думает (Ю. Трифонов). Семантическая структура предположения, выраженного вводно-модальным компонентом похоже, включает в себя следующие семы: ‘суждение’, ‘отсутствие точного знания’, ‘наличие информации зрительного характера’, ‘логическая обработка информации’, ‘уверенный вывод’. Более того, говорящий сравнивает нерешительное поведение героя с состоянием умственного напряжения. Модальное значение предположения осложняется дополнительной семой сравнения, похожести. 339 Наблюдения за языковым материалом позволяют сделать вывод о том, что качество информации, имеющейся у говорящего (дифференциальная сема 3), определяет характер полученного вывода, степень уверенности субъекта речи в истинности предполагаемого (дифференциальная сема 6). Там, где есть в наличии сема ‘внешнее впечатление’, вывод (предположение) будет более уверенным и наоборот. Это также можно прокомментировать на примерах: Один раз в десять дней, а может, и в пятнадцать – я точно не помню, – Левонтий получал деньги (В. Астафьев). В данном случае семантическая структура предположения, выраженного модальным словом может, следующая: ‘суждение’, ‘отсутствие точного знания’, ‘имеющаяся информация крайне недостаточна’, ‘логическая обработка информации’, ‘вывод-догадка’. Действительно, в ситуации, когда говорящий не обладает какой-либо информацией, не помнит факты, не имеет возможности каким-либо образом воспринимать, наблюдать объекты, вывод (предположение) будет лишен доказательств, а значит, будет являться только догадкой. Рассмотрим другой контекст: Тикали ходики. Бабушка умолкла, перестала метаться на кровати, видно, нашла место ноющим рукам, уложила их хорошо (В. Астафьев). Данный пример иллюстрирует взаимосвязь дифференциальных сем ‘качество информации’ и ‘качество вывода’. Ведь именно то, что видит говорящий (изменение физического состояния героини), позволяет ему с достаточной степенью уверенности строить предположения. Его вывод уверенный, так как подтверждается зримыми доказательствами. См. также: Проходя близко мимо выходных дверей на лестницу, он услышал и заметил, что за дверями кто-то старается изо всех сил позвонить в колокольчик, но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука не было (Ф. Достоевский). Ситуация зрительного и слухового восприятия обуславливает уверенный характер предположения, так как, с точки зрения говорящего, отсутствие звука в колокольчике, когда в него пытаются позвонить, может быть объяснено только тем, что он сломан. Таким образом, сема ‘уверенный вывод’ входит в лексическую структуру предположения. Сказанное справедливо по отношению к понятию предположение в его широком смысле. В самом узком значении слово предположение имеет, на наш взгляд, ограниченное число сем: архисема – ‘мысль, суждение’; дифференциальная сема 1 – ‘отсутствие точного знания’; дифференциальная сема 2 – ‘наличие одного или группы известных фактов’; дифференциальная сема 3 – ‘логическая обработка имеющихся фактов’; дифференциальная сема 4 – ‘неуверенный вывод’. Указанная схема при отсутствии дополнительных осложняющих сем относится к ядру понятия предположение, находится в центре семантического поля модального значения предположения, а среди большого числа лексических единиц с этим модальным значением ядерными являются те, которые включают в лексическую структуру указанный набор сем. Следует отметить, что в кругу модально-квалификативных смыслов предположение занимает центральное положение: «Смысл ‘предположение’ является ядерным квалификативным смыслом сферы модально-персуазивной квалификации события. Реализация его в высказываниях… многомерна, так как 340 именно он осмысливается как семантический центр, вокруг которого группируются другие актуальные персуазивные смыслы» [Нагорный, 1999, с. 397]. Концептуальный компонент значения, составляющий его ядро, способствует фиксации высказывания на соответствующем отрезке модальной шкалы степеней достоверности в границах смысловой зоны предположение. Данная смысловая зона представляет собой совокупность оттенков, градуированных по степени вероятности высказываемого с позиций говорящего. В предложении модальное значение предположения создается не только семантикой модификатора, но и лексическим наполнением всей конструкции, характером построения синтаксической модели. Наблюдения над языковым материалом убеждают, что именно в контексте формируется та или иная модификация данного модального смысла, а от специфики речевого окружения зависят разнообразные семантические наслоения, которые дополняют, обогащают основное значение. Библиографический список Нагорный И.А. Выражение предикативности в предложениях с модально-персуазивными частицами: дис. … д-ра филол. наук. М., 1999. Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л., 1990. (В тексте – ТФГ.) Словари Словарь современного русского литературного языка: в 4 т. М.; Л., 1950. (В тексте – МАС.) Толковый словарь русского языка: в 4 т. / под ред. Д.Н. Ушакова. М., 1996. (В тексте – Ушаков.) И.С. Папуша Языковые модели сложного синтаксического целого Сложное синтаксическое целое (ССЦ) – специальным образом организованная, закрытая группа предложений, представляющая собой единое высказывание. Мы рассматриваем данную языковую единицу как структурно-синтаксическую, имеющую регулярно воспроизводимые характеристики, позволяющие не только фиксировать в тексте группы предложений как некую единицу языка, но и говорить о вероятности нахождения в тексте объединения предложений, связанных между собой тем или иным системным способом. Структура ССЦ – один из его релевантных признаков: через нее реализуется связность текста как его непременное качество. Связность ССЦ обусловлена линейностью его компонентов: синтагматичность ССЦ проявляется во внешне выраженном сочетании единиц всех языковых уровней (звуков / букв, слов, предложений). К структурным свойствам ССЦ можно отнести: 1) обязательное наличие двух и более семантически связных предложений; 2) членение на более мелкие составляющие единицы (предложения); 3) наличие ______________ © Папуша И.С., 2009 341 определенных групп межфразовых средств связи (эксплицитный и имплицитный способы); 4) однотипность композиции (зачин – медиальная часть – концовка) [Сыров, 2005, с. 14]; 5) наличие гермов. Наряду с лексической и грамматической синтагматикой синтагматика ССЦ обнаруживается в законах межфразовой сочетаемости, в наличии особых внутренних связей. Это собственно семантический план, обнаруживающий особую организацию ССЦ и связанный с синтаксическими средствами соединения предложений в нем. ССЦ – явление многослойное, что отражается уже и в наборе внутритекстовых связей, которые соответствуют основным уровням не языка, а текста: семантическому, лексико-грамматическому, образному, прагматическому. Но, как сложный знак, ССЦ имеет свою гибкую систему внутренних связей, доминантой которых выступает семантическое согласование в широком смысле слова: все компоненты ССЦ связаны между собой и соотнесены с глобальным содержанием макротекста. Именно семантическая связь – фундамент ССЦ: она определяет его единство и целостность. Все частные проявления связности обусловлены общей семантической идеей, целеустановкой автора. Каждая языковая единица ССЦ имеет ту грамматическую форму, которая предписана организацией данного ССЦ. Она, в свою очередь, подчинена целеустановке автора и определена семантическим критерием как ССЦ, так и макротекста. Реализуясь в тексте, ССЦ проявляет многосторонность внутренних связей, диктующих обязательный порядок и форму своих компонентов, продуцируется по грамматической модели, обеспечивающей взаимообусловленность плана содержания и плана выражения. Лингвистические закономерности, несомненно, действуют в тексте, составляют важнейшую сторону его организации: язык диктует не только правила построения словосочетаний и предложений, но и правила порождения и продуцирования текстов. В противном случае носители языка оказались бы неспособны создавать элементарные сообщения (тексты). «В “языковой способности” (компетентности) существуют правила и условия для продуцирования и восприятия текстов» [Сахарный, 1994, с. 84]. Психолингвисты (Л.С. Выготский, Н.И. Жинкин, А.Н. Леонтьев, Т.В. Ахутина, Ю.В. Красиков и др.) в структуре речевого действия, являющегося основой любого коммуникативного акта, определяют две позиции: адресантную – модель говорения или писания (первичная коммуникативная деятельность – ПКД); адресатную – модель слушания или чтения (вторичная коммуникативная деятельность – ВКД). Фазы в структуре адресантного речевого действия обратнопоследовательны фазам в структуре адресатного речевого действия. Так, механизм продуцирования включает этапы мотивации, формирования речевой интенции, внутреннего программирования (афферентация, речетворческая схема, семантико-грамматическое структурирование), реализации программы. А этапами восприятия считаются акустическое и / или зрительное принятие потоков речи, включение механизмов понимания, сверка зрительного и / или 342 акустического блоков с эталонными, антиципация, расшифровка грамматических связей, целостное осмысление всего содержания. Мотивационно-побуждающий уровень процесса продуцирования текста – сложнейший механизм речемыслительной деятельности, включающий как экстралингвистические, так и интралингвистические факторы. Но на уровне перехода от внутренней речемыслительной деятельности к внешней уже можно фиксировать структурные элементы целеустановки автора: системная природа языка в процессе текстообразования способствует выбору любой языковой единицы, и в каждом речевом акте он подчинен сохранению целостности триединства структуры, смысла и коммуникации. В каждом тексте, построенном в соответствии с законами текстопорождения, есть особые единицы – сложные синтаксические целые, в которых по целеустановке автора моделируется определенный языковой материал, отражающий частный вариант концептуализации мира. Степень тождества универсальных и индивидуальноавторских знаний в тексте может быть различна: от полного совпадения до разительного несовпадения, полного расхождения. Коммуникативно-прагматический аспект коммуникации всегда соотнесен с текстообразующим фактором: полученное знание только таким образом может быть предоставлено адресату. Автор, решая когнитивно-коммуникативные задачи текста, включается в коммуникативную ситуацию как один из ее антропоцентров, взаимообусловленный вторым антропоцентром – реципиентом. Процессы восприятия текста определяют специфику структуры ССЦ определенного стиля. «Стилистически маркированными, то есть отмеченными, выразительными следует считать не только и даже не столько выделяющиеся, подчеркнуто особенные, экспрессивные языковые единицы в текстовой ткани, но те текстовые элементы, которые являются стандартизованными, типичными, регулярно повторяющимися в аналогичных коммуникативных условиях для выражения типичных смыслов» [Чернявская, 2006, с. 17]. Сложные синтаксические целые книжных стилей формируются на базе санкционированных языком матриц, и, следовательно, их структура позволяет идентифицировать текст любого стиля. Так, например, научная коммуникация – это совокупность взаимосвязанных признаков коммуникативно-познавательной деятельности в единстве составляющих ее онтологического и методологического (то есть когниоцентрических) аспектов, а также рефлективного и коммуникативно-прагматического (то есть антропоцентрических) аспектов, оказывающих систематическое влияние на формирование научной речи, определяющих композиционно-смысловую и стилистико-речевую структуру текста [Баженова, 2001, с. 58]. Текст – это всегда элемент в системе коммуникативных действий, но в первую очередь – это структура, имеющая внутренние закономерности. ССЦ как обязательный компонент структуры текста проявляет целеустановку автора через «поля языкового напряжения» (гермы), что облегчает сам процесс коммуникации, фиксируя интенциональные мотивировки, напрямую связанные с лингвистической стороной организации коммуникативных единиц. Опираясь на тот факт, что текст является целостным и связным не только на уровне общего 343 смысла, но и чисто формально, вполне логично признать одним из таких «особых единств» и сложное синтаксическое целое: структурно-семантическая организация текста выражается, в частности, в том, что он членится на единицы, отрезки крупнее предложения. В лингвистической литературе для обозначения объединений, групп предложений используются термины «сложное синтаксическое целое», «сверхфразовое единство», «прозаическая строфа», «компонент текста», «суперфраза», «секвенция», «коммуникант», «цепь предложений» и другие (более 20). ССЦ в современной русистике выступает как формирующаяся текстовая единица, обладающая собственными семантическими, структурными и функциональными особенностями, что требует ее рассмотрения в аспекте текстовой деятельности. Тем не менее, переориентация исследований текста на сферу когнитивной и социокультурной лингвистики не означает исчерпанность проблем имманентной лингвистики, занимающейся проблемами структурно-семантического устройства языка. В частности свойства и признаки ССЦ как языковой единицы позволяют рассматривать ее как моделируемую единицу: тип и форма модели конкретного ССЦ зависят от целеустановки автора. Критерием вычленения данной языковой единицы из контекста связной речи могут быть его смысловая и синтаксическая независимость от окружающего контекста. Для того чтобы описать ССЦ, надо знать, как выделить это сложное целое из текста. Из-за отсутствия отчетливого представления об этом образуется своего рода заколдованный круг, когда нельзя описать группу предложений, не выделив ее из текста, и нельзя выделить ее из текста, не имея заранее определенных или заданных традицией исследования параметров. Похожую картину описывает Б.Н. Головин, говоря, что исследование подобного рода – это «лабиринт, войдя в который, попадаешь во множество тупиков и, поблуждав, находишь, наконец, выход там, где вошел» [Головин, 1988, с. 56]. Нереально, на наш взгляд, заниматься поисками регулярно воспроизводимых единиц текста; другое дело – попытка определить регулярно воспроизводимые характеристики группы предложений и говорить о вероятности нахождения в тексте объединения предложений, связанных между собой тем или иным способом. В настоящее время очевиден тот факт, что ССЦ, являясь основным конституэнтом текста, не всегда легко вычленимо из него. Надо отметить, что для области текстовых исследований весьма типично то, что часто недостаточно доказанное, существующее только на правах гипотезы, становится аксиомой. Так, очень распространено мнение, что «любая связная речь легко и естественно членится на единства – группы тесно связанных между собой предложений» [Солганик, 1993, с. 24], вопреки весьма авторитетному утверждению А.М. Пешковского о том, что речь представляет собой беспорядочное чередование одиночных предложений и сложных целых [Пешковский, 1956, с. 28]. Как раз потому, что ССЦ нарушает правило идентификации лингвистических единиц, которое тесно связано с принципом линейности языка, оно по всей строгости лингвистических законов должно быть вне языка в связи с тем, что 344 оказывается лишенным парадигматической точки опоры. Но как только появляется возможность вычленить ССЦ, оно сразу же становится интегрантом какой-либо другой языковой единицы более высокого уровня. Сложность состоит в том, что далеко не каждое предложение текста входит в ССЦ. Письменный текст членится не на сложные синтаксические целые, а на автосемантические простые предложения, автосемантические сложные предложения, объединения автосемантических предложений и сложные синтаксические целые, включающие синсемантические предложения. Считать соотношение «текст – сложное синтаксическое целое – предложение» иерархией не представляется возможным: количественное превосходство ССЦ над предложением и текста над сложным синтаксическим целым не дает оснований для иерархического подхода, поскольку «единство языковой системы определяется не синхронной иерархической соподчиненностью ее уровней, а их взаимодействием в процессе речевой деятельности» [Леонтьев, 2003, с. 28]. Исходя из того, что существует по крайней мере два вида объединений предложений, а соотношение между минимальными и максимальными коммуникативными единицами не носит синхронного иерархического характера, полагаем, что точное вычленение ССЦ, определяемого как структурно-семантическая единица, должно опираться на сумму составляющих: семантического показателя (единство темы и границы темарематического движения) и структурного показателя (грамматические связи на всех языковых уровнях и использование языковой формальной матрицы). Базовые характеристики текстуальности позволяют выявить принципы построения ССЦ: принцип когерентности и принцип когезии. Принцип когерентности предполагает смысловую, структурную и коммуникативную целостность ССЦ. Принцип когезии основан на подчинении всей ткани ССЦ целеустановке автора, интенции и системной природе самого языка. Семантическое поле любого ССЦ подчинено его микротеме. Коммуникативные установки обеспечивают динамику продвижения информации от предложения к предложению, входящих в состав ССЦ. Употребление языковых средств в ССЦ – фонетических, грамматических (морфологических и синтаксических), лексических – полностью зависит от воли автора, его индивидуального стиля. Интенция реализует мотивационную форму проявления целеустановки автора. Характеризовать и анализировать определенное ССЦ невозможно, не определив, из каких элементов и единиц языка оно состоит, как они связаны друг с другом, какие отношения устанавливаются между ними, в чем проявляется их единство. ССЦ – одна из моделей иерархии включения: большее включает меньшее как составную часть, меньшее проявляет свои функции в большем. Если рассматривать в ССЦ языковые единицы только одного языкового уровня, то нет повода говорить о выделенных автором приоритетах. Если в ССЦ анализировать языковые единицы не всех языковых уровней, то анализ будет неполным. 345 Взаимодействие принципов когерентности и когезии позволяет описать функционирование единиц каждого языкового яруса, входящих в ССЦ, только в плане его целостности и целеустановки автора. Для того чтобы реализовать целеустановку ССЦ, недостаточно опираться только на особенности функционально-смысловых типов речи и функциональных стилей, так как для выделения (акцентирования) особо значимых моментов, языковые единицы разных уровней должны «работать» интегрированно именно в этих «полях языкового напряжения». Автор, отбирая языковой материал, не может не использовать единицы всех языковых уровней, но когда он «акцентирует» определенный момент в тексте, то вниманием реципиента фиксируется на определенных языковых уровнях. Такое явление, проявляющееся только в ССЦ, можно условно назвать «гермом» (от греч. herma – ‘межевой знак, указатель на дороге’). Надо заметить, что при включении в состав единиц более высокого уровня языковые единицы претерпевают как изменения в форме, так и в содержании. Например, содержание слова складывается из содержания составляющих его морфем и типа их зависимости друг от друга; содержание предложения – из семантики составляющих его слов и значений их синтаксических позиций; содержание ССЦ – из содержания составляющих его предложений и типов их связей друг с другом. «Создавая текст как целостную смысловую и речевую структуру, каждый речевой субъект “преднаходит” нужные ему элементы в языке, вливающемся в текст не как целостная структура, а фрагментарно, отдельными строевыми элементами, отбираемыми сообразно потребностям сообщения или общения... Входя в структурно-смысловое текстовое целое, главные номинативные и коммуникативные единицы системы языка – слово и предложение – превращаются в “текстослова” и “текстопредложения”, в семантике и синтактике которых сочетаются характеристики, идущие как от системы языка, так и от “системы текста”» [Гончарова, 2003, с. 12]. Но ССЦ, будучи единицей языка, не может не быть единицей текста: все использованные в нем языковые единицы актуализированы, следовательно, любые семантические приращения подчинены целеустановке автора, реализовавшего ее через гермы. Даже изолированное использование ССЦ предполагает наличие тех же качеств, которыми обладает данная единица, входя в текст. Полагаем, что о CCЦ можно говорить как о многоплановой единице, функционирующей только в тексте (или как микротекст) и позволяющей через систему гермов актуализировать замысел автора; в процессе распредмечивания смыслов любого текста недостаточно опираться только на смысловые доминанты недостаточно. Таким образом, ССЦ – именно та языковая единица, с которой начинается формирование текста и его продуцирование, так как все критерии текстуальности в ней проявлены наиболее наглядно. Языковые модели сложного синтаксического целого в каждом конкретном случае определены санкционированными или сингулярными матрицами языка, являющимся «первичным и главным для человека категоризатором мира» [Борботько, 2007, с. 153]. 346 Библиографический список Баженова Е.А. Научный текст в аспекте политекстуальности. Пермь, 2001. Борботько В.Г. Принципы формирования дискурса: от психолингвистики к лингвосинергетике. М., 2007. Введенская Л.А., Понамарева А.М. Русский язык: культура речи, текст, функциональные стили, редактирование. М.; Ростов н/Д, 2003. Головин Б.И. Основы культуры речи. М., 1988. Гончарова Е.А. Еще раз о стиле как научном объекте современного языкознания // Текст – Дискурс – Стиль. СПб., 2003. Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 2003. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956. Сахарный Л.В. Человек и текст: две грамматики текста // Человек. Текст. Культура. Екатеринбург, 1994. Солганик Г.Я. От слова к тексту. М., 1993. Сыров И.Г. Способы реализации категории связности в художественном тексте: автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 2005. Чернявская В.Е. Интерпретация научного текста. М., 2006. О.В. Суханова Способы введения наименований лица в научный дискурс Основное назначение научных произведений – изложение полученных путем исследования данных, знакомство читателей с научной информацией. В традиционной риторике сложилось представление о сферах употребления языка, соответствующих сферам деятельности индивидов и общества: религии, политике, военному делу, коммерции, судопроизводству, науке и пр. Сферы наук и технологий определяют уровень развития общества, определяют условия существования человечества. Научный дискурс характеризуется субъектным (личностным, персонологическим) параметром. Категорию персонологичности в научном дискурсе представляет совокупность номинаций лиц, указаний на лицо – субъекта научного текста. Эти средства связаны с понятием дейксиса – «совокупности средств указания на экстралингвистическую деятельность», в частности, на научную деятельность [Иванов, 2003, с. 4]. Выбор способа репрезентации категории персонологичности в научном дискурсе во многом определяется коммуникативной стратегией участников научного общения. Стратегия – это «характеристика когнитивного плана сообщения, которая контролирует оптимальное решение системы задач гибким и локально управляемым способом в условиях недостатка информации о соответствующих (последующих) действиях других участников коммуникации или о локальных контекстуальных ограничениях на собственные (последующие) действия» [Ван Дейк, 1989, с. 274]. Коммуникативные стратегии отражают логическую, этическую, психологическую установку исследователя: «быть объективным», «стремиться ______________ © Суханова О.В., 2009 347 к истине, ради которой можно поступиться своими взглядами», «доказать свою правоту», «доказать правоту оппонента», «ввести новую информацию» (авторитарная позиция), «прибавление информации», «отстранение», «рассуждение», «предостережение», «сомнение» и т.д. Названные стратегии обнаруживает представленная в научном дискурсе категория субъективности. Важными средствами ее выражения выступают актуализационные или дейктические компоненты высказывания: прагматические координаты «Я – здесь – теперь». Подобные средства связывают текст с действительностью, с проявлениями индивидуальности исследователя, с условиями акта научной коммуникации и т.п. [Иванов, 2003, с. 42]. Ср.: Я говорю именно о вертикальном структурировании, а не просто о разделении человечества на регионы. Причем я это представляю не как одну иерархическую линию, а как переплетение многих линий, в котором единая мировая иерархия проступает лишь как тенденция (ЗА, с. 321). В последние десятилетия общенаучный язык характеризуется тенденцией к безличному, объективированному изложению. Такой тип изложения предполагает элиминацию субъекта научной деятельности [Лаптева, 1972, с. 138]. Самым простым способом устранения субъективности в научном тексте является использование мы вместо я – инклюзивный дейксис. Использование формы мы означает, что говорящий (или автор) включает себя в некоторую группу лиц. Состав такой группы может варьироваться в зависимости от намерений говорящего. Приемы присоединения к различным группам, осуществляемые с помощью инклюзивного дейксиса, служат мощным орудием в реализации коммуникативной задачи говорящего: убедить в чемлибо аудиторию. Различают «эксклюзивное МЫ» (исключающее кого-то из референтной группы и оставляющее в ней ограниченное число лиц, вплоть до одного говорящего) и «инклюзивное МЫ» (включающее всю аудиторию) [Иванов, 2003, с. 46]. Средствами инклюзивного и эксклюзивного дейксиса 1-го лица являются формы именительного и косвенных падежей личного местоимения, формы 1-го лица множественного числа глаголов, падежные формы местоименного слова наш. Ср.: 1) Социальные науки, призванные решать проблемы социологии искусства, также находятся на распутье. Как знать, возможно, мы даже имеем честь присутствовать при серьезном изменении парадигмы науки (СК, с. 5); 2) Понятие «ментальность» стало ключевым понятием современной исторической науки. Оно было выдвинуто французским историком М. Блоком и Л. Февром, основавшими в 1929 г. журнал «Анналы»… С помощью понятия «ментальность» сегодня проводится различие между европейской и американской, между западной и африканской культурами… Говорят также о тоталитарной и бюрократической ментальности, о национальном и детском ментальном сознании… Во второй половине ХХ в. аналогичное научное направление возникло и в нашей стране (СК, с. 8–9). Употребление местоимения мы – средство объективированного представления субъективных выводов и умозаключений. Ср.: 1) Согласно семиотическому подходу, любая наблюдаемая нами форма деятельности 348 людей в обществе – будь то общение на вербальном языке, создание и восприятие произведений искусств, религиозные обряды и магические ритуалы, формы социальной жизни и повседневного поведения, моды, игры, знаки личных взаимоотношений и социального престижа – представляет собой вторичный феномен: «речь» или «текст» (СК, с. 9); 2) Мы констатируем, что институализация национальных обществ как потенциальной основы деятельности национальных культурных центров в столице завершилась (ЗА, с. 305). Типичным является употребление мы для обозначения только автора. Ср.: Таким образом, мы бегло охарактеризовали четыре наиболее важных методологических направления (СК, с. 10). Формы 1 лица множественного числа глаголов могут употребляться для обозначения референтной группы – эксклюзивного «Мы». Ср.: Суммируя все представления о картине мира человека, ее можно определить как систему взаимосвязанных образов – наглядных представлений о мире и месте человека в нем… Подчеркнем еще раз, что речь идет о синтезированных образах, включающих не только зрительные, но и звуковые, вкусовые, тактильные и обонятельные представления, имеющих эмоциональную окраску (СК, с. 13) – все ученые, разрабатывающие теорию «картины мира», + ‘мы = подчеркнем’. Средствами, указывающими на «третьих лиц», служат местоименные слова во всех падежах, числах, родах (он, кто, никто, каждый, любой); слова те, многие, все; личные существительные; неопределенно-личные глаголы в форме 3-го лица множественного числа. Ср.: 1) Г. Яусс первым заявил о смене парадигм литературной теории, выдвинул новые принципы литературоведческого исследования, обещающие радикальные изменения в методологии, затрагивающие не только собственно литературоведение, но и общетеоретические проблемы. По его мысли, именно рецептивная теория должна была проложить водораздел между традиционной и «новой», рецептивно ориентированной эстетикой (СК, с. 22); 2) Второй тезис работы Яусса посвящен критике традиционной «социологии вкуса». Ученый подчеркивает, что за феноменом вкуса, то есть психологической реакцией реципиента стоят особенности его воспитания и социокультурной биографии (СК, с. 23); 3) Историк и теоретик искусства должен пересмотреть свое отношение к произведению искусства – он должен видеть в своей интерпретации произведения лишь одну из многих в историческом ряду попыток его понимания. Тем самым он обязан осознать историческую изменчивость и ограниченность собственной точки зрения (СК, с. 23); 4) Поэтому любой историк независимо от целей его исследования, обязан принимать в расчет ментальность людей, создавших изучаемые им источники (СК, с. 30); 5) Так, в частности, художнику предписывается вести себя в соответствии со своей ролью – в противном случае общество, публика и собратья по сообществу откажут ему в признании (СК, с. 37); 6) Практически почти все (имеющие работу) люди оказались подданными тоталитарного денежного режима (ЗА, с. 185). 349 Средства выражения лица в научном тексте маркируют субъектные ситуации, так называемые личные контексты. В этих контекстах широко представлены предикаты внутреннего состояния и модальные глаголы [Степанов, 2002, с. 166]. В научном дискурсе представлены следующие субъектные ситуации. 1. Интеллектуальная деятельность (познание, мышление, воображение, понимание). Ср.: 1) На протяжении всей истории человечества, как бы далеко мы ни углублялись, мы находим два независимых и равноправных культурных знака: слово и рисунок (СК, с. 45); 2) Многокодовость спектакля дает возможность театральному искусству одновременно обращаться и к зрителю-знатоку, способному постичь полный смысл представления, владея множеством его кодов, и к широкому зрителю, который может понять сценическое действие, владея лишь частью кодов (СК, с. 48). 2. Речевая деятельность (общение, сообщение, взаимодействие). Ср.: 1) Сначала отметим наиболее крупные проблемы общей социологии (СК, с. 52); 2) Возьмем теперь этнографию. Это «наука, изучающая бытовые и культурные особенности народов мира» (СК, с. 53); 3) Моей целью было показать, почему социология искусства зачастую вынуждена искать собственные ответы на возникающие вопросы (СК, с. 64); 4) Я думаю, что если бы можно было измерить всю ту интеллектуальную, волевую, расчетную, планирующую и командную работу, которая делается в сфере рыночной экономики Запада, и сравнить ее с соответствующей работой коммунистической командно-плановой системы, то мы были бы потрясены убожеством второй в сравнении с первой (ЗА, с. 182). 3. Восприятие (зрительное, слуховое и т.д.). Ср.: 1) Вполне естественно, что искусство своей собственной субкультуры всегда ближе и понятней ее членам, чем искусство субкультуры чужой (СК, с. 65); 2) Данная ситуация хорошо просматривается даже внутри самой сферы культурологических исследований (СК, с. 87). 4. Возможность, долженствование. Ср.: 1) И тем не менее именно философское осмысление категории эстетического может служить отправной точкой для реинтерпретации данного феномена в рамках системного анализа (СК, с. 91); 2) Еще один момент, который необходимо учитывать при изучении социокультурного бытия искусства, соотносится с общесистемными закономерностями протекания культурных процессов (СК, с. 95); 3) Надо различать идеологический образ рыночной экономики и ее реальность (СК, с. 181); 4) Искусство дает им возможность отвлечься от обыденности, уйти в другой мир – мир образов и звуков, увидеть что-то понятное и близкое им, испытать глубокое переживание и просто выглядеть более культурным (ЗА, с. 306). Анализ употребления форм лица в дискурсе позволяет определить индивидуальную (авторскую) манеру и квалифицировать ее как безличную или личную, субъективированную (изложение от 1-го лица) и объективированную (от 3-го лица) [Чернухина, 1983, с. 61]. 350 Библиографический список Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. Иванов Л.Ю. Текст научной дискуссии: дейксис и оценка. М., 2003. Лаптева О.А. Способы выражения авторского «я» в русской научной речи // Язык и стиль научной литературы. М., 1977. Степанов Ю.С. Имена, предикаты, предложения (семиологическая грамматика). М., 2002. Чернухина И.Я. Форма изложения в художественной прозе // Филологические науки. 1983. № 1. Источники Зиновьев А.А. Логическая социология: избр. соч. М., 2008. (В тексте – ЗА.) Цветущая сложность: разнообразие картин мира и художественных предпочтений субкультур и этносов / науч. ред. К.Б. Соколов. СПб., 2004. (В тексте – СК.) 351
