лингвокультурология

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
1. Лексика, фразеология, текст: Лингвокультурологические компоненты
2. Лингвокультурология: Методологические основания и базовые понятия
3. Заимствования как отражение культурных контактов: На материале иноязычных
заимствований в американском варианте английского язык
4. Дискурс межкультурного профессионального общения
5. Языковая культура как предмет общественного интереса
ВВЕДЕНИЕ
В последнее десятилетие в лингвистике наметился переход на антропологическую парадигму
исследования, в которой в центре внимания исследователей находится комплекс проблем,
связанных с взаимодействием человека и языка. Этот переход был во многом подготовлен
предшествующим этапом развития науки, когда в фокусе внимания были коммуникативнодискурсивные процессы и их прагматические составляющие, такие как интенции субъекта речи,
адресат речи, общие для коммуникантов фоновые знания о мире и т.п. В 90-е годы центр внимания
сместился к проблемам языкового самосознания личности и лингвокультурной общности.
Такой поворот знаменовался возрождением интереса к концепции В. Фон Гумбольдта, согласно
которой язык является не только продуктом ("эргоном"), но и речетворческой деятельностью
1
("энергией"), создающей и сам язык, и языковое самосознание .
Менталитет человека и языкового коллектива не только запечатлен в языке, но также и
поддерживается им и, в определенной степени, сам зависим от способа отображения внеязыковой
действительности тем или иным естественным языком, от закодированной в его выражениях
культурно значимой информации.
С другой стороны, рост интереса к проблематике "язык и культура" связан с изменением социальнополитической ситуации в мире в последнее десятилетие. Расширяющиеся международные контакты
делают особо актуальными вопросы межкультурной коммуникации. Эпоха резких изменений в
обществе сопровождается, как правило, резкими изменениями в языке и в речевой практике, и
1
Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Гумбольдт В. фон.
Избранные труды по языкознанию. - М., 1984. - С. 37-298.
это явление прослеживается сейчас в нашей стране и других странах Центральной и Восточной
Европы.
Переход на антропологическую парадигму привел к возникновению новой области гуманитарных
исследований, находящейся на стыке языкознания и культурологии — лингвокультурологии. В
центре этого научного направления находится круг проблем, касающихся взаимодействия языка и
культуры — двух онтологически различных, но связанных друг с другом отношениями взаимного
"присутствия" и взаимовлияния областей.
Лингвокультурология развивается и оформляется как комплексная дисциплина, изучающая связи
языка и культуры как целостных систем, в единстве их системных характеристик и
функционирования.
Лингвокультурология отличается от ряда ранее сформировавшихся исследовательских направлений,
изучающих взаимоотношения языка и культуры, материалом, целью и методом анализа. Так, в
отличие от этнолингвистики, восстанавливающей по данным языка и текста менталитет и элементы
культуры народов в исторической ретроспективе, Лингвокультурология ориентирована на
корреспонденции языка и культуры в синхронном аспекте. Ее материал — не сугубо фольклорные
тексты, а живые коммуникативные процессы и различные дискурсы (литературный, философский,
религиозный, фольклор) как источники культурной информации в языковых единицах и выражениях.
Лингвострановедение рассматривается как прикладная дисциплина, реализующая данные
теоретических исследований лингвокультурологии в процессе преподавания языков и при
составлении словарей.
Кроме этого, Лингвокультурология отличается от этнолингвистики и лингвострановедения тем, что не
ставит знака равенства между понятиями "культурное в языке" и "этническое", или "сугубо
национальное". Знаки языка, несущие в себе наднациональные и культурные общечеловеческие
категории и ценности, рассматриваются с позиций лингвокультурологии как культурно
маркированные.
Лингвокультурология является относительно новой дисциплиной, которая начала формироваться в
последнее десятилетие. Поэтому для нее особое значение имеет разработка основных понятий,
методов и объектов исследования. Существующие подходы к данным проблемам рассмотрены в
обзорах И.Г.Ольшанского ("Лексика, фразеология, текст: Лингвокультурологические компоненты") и
Е.О.Опариной ("Лингвокультурология: Методологические основания и базовые понятия").
Анализируются, в частности, такие понятия, как культурная коннотация и культурно-языковая
компетенция, языковая картина мира, таксоны (знаки, категории) культуры и способы их
представленности в языковых знаках. Особого внимания заслуживает такой пласт языка, как
фразеология, которая, вследствие своего образного и экспрессивно-оценочного характера, является
средоточием культурно значимой информации. Анализируются коммуникативно-прагматические
параметры интерпретации текстов, во многом зависящие от имеющихся у коммуникантов культурных
установок и фоновых знаний.
В связи с постоянно расширяющимся международным сотрудничеством особую актуальность
приобретают вопросы межкультурной коммуникации. В процесс вовлекается все большее число
специалистов, работающих в разных профессиональных областях. Специфика и сложность
возникающих здесь проблем связаны с тем, что коммуникация осуществляется, как правило, в
условиях несовпадающих национально-культурных стереотипов мышления и поведения. Успешная
межкультурная профессиональная коммуникация предполагает, наряду с владением иностранным
языком, умение воспринимать и адекватно интерпретировать формы коммуникативного поведения
во всем многообразии их варьирования от культуры к культуре.
В обзоре Л.Г.Лузиной ("Дискурс межкультурного профессионального общения") проведен анализ
современных исследований в этой области, который указывает на необходимость формирования
обобщающей теории. На основе такой теории возможна дальнейшая разработка решений
конкретных проблем в отдельных сферах дискурса профессионального общения (письмо,
переговоры, встреча и др.).
В обзоре Е.А.Казак ("Заимствования как отражение культурных контактов: На материале иноязычных
заимствований в американском варианте английского языка") исследуется материал,
представляющий проблему заимствований в одном из самых интересных ракурсов, а именно с точки
зрения их вхождения в культурную ткань языка-реципиента. Традиционно в лингвистике
заимствования и их ассимиляция изучались по языковым уровням: фонетическому, грамматическому
и лексемному. Согласно точке зрения автора обзора, языковые контакты — это не только контакты
языковых структур и уровней, но и контакты культур.
Американский вариант английского языка (АЕ - American English) является прекрасным материалом
для прослеживания жизни заимствований на фоне культурных контактов. Этот язык на разных
исторических этапах своего развития активно пополняется заимствованиями из языков иммигрантов,
прибывающих на американский континент. Продолжительность жизни заимствований в
значительной степени зависит от интенсивности культурных контактов иммигрантского населения. В
обзоре представлены монографии и статьи, содержащие теоретический и практический материал,
который позволяет представить данную проблему с учетом новейших исследований.
В периоды значительных изменений социального, экономического и политического характера
изменяется среда существования языка, что порождает новые требования к процессу речевой
коммуникации. В такой ситуации речевая культура и речевые стили особенно остро осознаются
членами языкового коллектива как факт эпохи: язык эволюционирует и либерализуется слишком
быстро. Усиливается и интерес общественности к языковым процессам и культуре языка. Тревога за
состояние языка связывается с тревогой за состояние общества, а борьба за то, каким быть языку,
становится одним из центров борьбы за умонастроения. Так было в России и в первой трети XIX в.,
когда споры западников и славянофилов вокруг принципов формирования нового национального
1
литературного языка стали центром борьбы за идеологию общества и ориентиры его развития .
В современной России в форме критики состояния русского языка также выступает прежде всего
критика общества. В обзоре Н.Н.Трошиной ("Языковая культура как предмет общественного
интереса") подчеркивается важность задачи, стоящей перед филологами — лингвистического
просвещения общества, тем более
1
Виноградов В.В. Язык Пушкина: Пушкин и история русского литературного языка. - М.; Л., 1935. - 457 с.
что последнее проявляет интерес к современным языковым процессам и культуре языка и речи.
Настоящее издание продолжает тематику сборника, выпущенного Отделом языкознания ИНИОН
1
двенадцать лет назад , и отражает изменения, произошедшие в исследовании проблем языка и
культуры в течение этого времени.
Е.О.Опарина
ЛЕКСИКА, ФРАЗЕОЛОГИЯ, ТЕКСТ: ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ
КОМПОНЕНТЫ
На исходе XX в. сложилась и бурно развивается новая междисциплинарная область гуманитарных
исследований, в центре которой — язык и культура. Термин "лингвокультурология" возник в связи с
работами фразеологической школы В.Н.Телия (26) и публикациями В.В.Воробьева, В.А.Масловой и
др. (6-8; 14). Новое научное направление получило несколько близких по содержанию, но
отличающихся важными нюансами определений. Лингвокультурология — "комплексная научная
дисциплина, изучающая взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в его функционировании и
отражающая этот процесс как целостную структуру единиц в единстве их языкового и внеязыкового
(культурного) содержания" (6, с. 26, 7, с. 4). Лингвострановедение, которое определялось как
лингводидактический аналог или коррелят социолингвистики (5), предлагается рассматривать как
прикладной аспект, как практическую реализацию лингвокультурологии в процессе преподавания
языка иностранцам (5, с. 26). О пограничном статусе новой дисциплины свидетельствует
определение: "Это — наука, возникшая на стыке лингвистики и культурологии и исследующая
проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке" (14, с.8).
Синхронная направленность лингвокультурологии отмечается в дефиниции, где она рассматривается
как "та часть этнолингвистики, которая посвящена изучению и описанию корреспонденции языка и
культуры в синхронном их взаимодействии" (26, с.217). Такое понимание предмета
лингвокультурологии развивает идеи, высказанные в свое время А.А.Потебней, М.М.Покровским,
В.В.Виноградовым, Д.С.Лихачевым, Н.И.Толстым, Ю.М. Лотманом, идеи, которые связаны с
проявлением культурно-национальной специфики выразительных средств языка.
Если историческая фразеология относится к этнолингвистике, то современная фразеологическая
система является одним из объектов изучения в лингвокультурологии, которая "исследует прежде
всего живые коммуникативные процессы и связь используемых в них языковых выражений с
синхронно действующим менталитетом народа" ( 26, с.218).
Объект лингвокультурологии (область действительности) — взаимодействие языка, выступающего
как транслятор культурной информации, и культуры — исторической памяти народа. Предмет
исследования (как часть объекта) — единицы языка, которые приобрели символическое, эталонное,
образно-метафорическое значение в культуре и которые обобщают результаты деятельности
человеческого сознания — архетипического и прототипического, закрепленные в мифах, легендах,
ритуалах, обрядах, фольклорных и религиозных дискурсах и т.п.(14, с. 11).
С одной стороны, лингвокультурология ориентирована на человеческий (культурный) фактор в языке,
с другой — на языковой фактор в человеке. Лингвокультурология — часть науки о человеке, центром
притяжения которой является феномен культуры (26, с.222). К многочисленным определениям
культуры (ср. 14, с.26) с указанием на ее онтологические свойства (противопоставленность природе,
эволюционный характер и историзм, ценностная ориентация, межпоколенная трансляция)
добавляется следующее: это "мировидение и миропонимание, обладающее семиотической
природой" (26, с. 222).
Сходство признаков, характеризующих культуру и язык, позволяет рассматривать их взаимодействие
на единой методологической основе. Укажем на эти общие признаки (26, с. 224-226). 1. Культура и
язык - это формы сознания, отображающие мировоззрение человека и народа. 2. Язык и культура
существуют в диалоге между собой, поскольку субъект речи и ее адресат - это всегда субъекты
культуры. 3. Оба феномена имеют индивидуальные или общественные формы существования,
субъект культуры и языка — всегда индивид или социум, личность или общество. 4. Общая для языка
и культуры черта - нормативность. 5. Историзм — одно из сущностных свойств языка и культуры
(антиномия "динамика" или "статика"). 6. Культура — своеобразная историческая память народа.
Язык хранит и обогащает коллективную память благодаря кумулятивной (накопительной) функции.
В то же время между двумя важнейшими атрибутами человека и общества существуют значительные
различия.
1. В языке как средстве коммуникации преобладает установка на массового адресата, тогда как в
культуре ценится элитарность.
2. Будучи знаковой системой, культура (в отличие от языка), не способна к самоорганизации.
3. Язык и культура - это разные семиотические системы. Такое сопоставление приводит
исследователей к выводу, что культура не изоморфна, а гомоморфна языку (структурно подобна) (14,
с. 39).
Культурная компетенция не совпадает с языковой: "переключение языковой компетенции в
культурную основано на интерпретации языковых знаков в категориях культурного кода. Владение
такого рода интерпретацией и есть культурно-языковая компетенция" (26, с. 227). Отмечая
взаимосвязь двух моделей мира — концептуальной и языковой, Ю.С.Степанов предостерегает от их
взаимной подмены: "Нельзя переносить языковую модель на предметную область культуры и,
напротив, модель культуры на предметную область языка" (24, с. 331). Ю.С.Степанов призывал к
тому, чтобы выработать особый, более общий аппарат понятий, приложимый и к лингвистической
теории, и к теории культуры. Он и составит терминологический, понятийный фундамент
лингвокультурологии.
Задача лингвокультурологии - в том, чтобы эксплицировать культурную значимость языковой
единицы ("культурные знания") путем соотнесения прототипной ситуации фразеологизма или другой
языковой единицы, их символьного прочтения с известными "кодами" культуры. Культурные знания
— это часть культурно-языковой компетенции говорящего на данном языке (14, с. 11).
Важно выяснить отношение лингвокультурологии к цивилизации и культуре (по образному
выражению А.А.Брудного, это две руки человечества). Для лингвокультурологии более важна
культура, чем цивилизация, так как цивилизация материальна, а культура символична. Такие
концепты, как мифы, обычаи, привычки, обряды, ритуалы принадлежат культуре, они закрепляются в
формах бытового и ритуального поведения, языковых единицах и выражениях (14, с. 32).
Совокупность лингвокультурологической информации может быть представлена в виде
лингвокультурологических полей. В качестве единицы такого поля предлагается "лингвокультурема",
которая определяется как комплексная межуровневая единица, представляющая собой
диалектическое единство языкового и экстралингвистического (понятийного или предметного)
содержания (6, с. 31). Лингвокультурема объединяет форму (знак) и содержание (языковое значение
и культурный фон, ореол) (6, с. 34-35). По своей структуре лингвокультуремы охватывают разные
типы единиц: от лексемы до целого текста (отдельное слово: соборность; словосочетание: русский
характер, русская идея; абзац: описание русской отзывчивости в "Подростке" Ф.М.Достоевского;
текст: стихотворение о березе как символе России) (6, с. 36-37).
Источниками лингвокультурологической информации и лингвокультурем являются: народное
поэтическое творчество; памятники истории и общественной мысли, исторические, философские и
др. исследования; высказывания деятелей науки, искусства и литературы; литературные
произведения и публицистика; выдающиеся личности как модель русской национальной личности
(А.С.Пушкин, Л.Н.Толстой, Вл.Соловьев); мысли и суждения иностранцев о русской науке и культуре
(6, с. 38).
В монографии (34) В.И.Шаклеин вводит понятия лингвокультурного универсума и лингвокультурной
ситуации. Автор развивает идею о моделировании мира путем структурирования в речевых моделях
лингвокультурных соответствий, выдвигает и стремится доказать гипотезу, согласно которой ценность
(оценочность) влияет на моделирование в процессе самого моделирования — на уровне номинации
и предикации языковых единиц (34, с. 11, 121). Иными словами, этнос, социальная группа или
отдельная личность моделируют мир не просто на материале языка, а на материале
лингвокультурных и лингвоидеологических оценочных соответствий - лингвокультурологем и
лингвоидеологем, которые у каждого этноса обладают устойчивостью (34, с. 121). Лингвокультурная
ситуация (ЛКС) - это динамичный и волнообразный процесс взаимодействия языков и культур в
исторически сложившихся культурных регионах и социальных средах. На примере анализа ЛКС в
Восточных Карпатах показано, что теории социальной стратификации здесь непригодны, "поскольку
основным фактором эволюции ЛКС в данном регионе и относительно конкретных групп людей давно
уже является не образование, а страна, где они зарабатывают деньги — Польша, Германия или
Россия" (34, с. 19), т.е. имеет место ориентация на определенную страну, язык и культуру.
В плане сопоставительной лингвокультурологии выполнена монография М.К.Голованивской, в
которой особенности французского менталитета изучаются с позиций носителя русского языка и
культуры (9). Материалом для анализа служат абстрактные существительные в двух языках. Это
базовые с точки зрения структуры менталитета понятия, среди которых "судьба", "опасность",
"удача", "душа", "ум", "совесть", "мысль", "идея", "гнев", "радость", "страх" и др. В каждом языке
понятия описываются через их "материнский" миф, этимологию, фиксируются моменты развития
значений. Приводится сравнение двух национальных менталитетов. Понятия истины, правды, добра
для русского самосознания — моральные ценности, существенно определяющие его особенности.
Французское сознание существует в иной системе координат, связанной с унаследованными из
античности установками на активность, целеустремленность, ответственность, стремление к
процветанию и благу (9, с. 275).
В современной славистике интенсивно разрабатывается теория народных стереотипов и
содержащейся в них культурной информации, показано взаимодействие мифа, языка и культуры (10;
17; 27; 28; 36; 37), понятие языкового образа мира и когнитивные методы (на материале фольклора),
теория прототипов и концептуальный анализ используются для раскрытия культурной семантики слов
(17; 27; 37).
Важный вклад в формирование новой гуманитарной дисциплины вносит лингвострановедческая
(можно уточнить: лингвокультуроведческая) лексикография. В последние годы вышел целый ряд
лингвострановедческих словарей и справочников, представляющих нам культурные реалии,
традиции и ценности европейских народов, с которыми Россию объединяют многовековые и
многосторонние связи (1; 4; 13; 16; 18).
Как новый лексикографический жанр, лингвострановедческий словарь занимает промежуточное
положение между словарями толковыми, переводными и энциклопедическими. Толкование
значений в подобном словаре ориентировано на обыденное (а не строго научное) сознание
носителей языка и культуры, но при этом составители стремятся соблюсти необходимую степень
энциклопедичности, прибегая к системе ссылок, примеров и помет. Каждое толкование содержит
такую интерпретацию референта (реалии, концепта), которая отражает социальностереотипизированный опыт данной нации (16, с. 7). Как писал В.Г.Белинский, "тайна
национальности каждого народа заключается не в его одежде и кухне, а в его манере понимать
вещи"'.
Одним из первых лингвострановедческих справочников, вышедших в нашей стране, был словарь
"Великобритания" (4). Он содержит 9500 английских слов и словосочетаний, обозначающих понятия,
связанные с общественной жизнью страны, государственным устройством, образованием, бытом,
традициями, национальными видами спорта. Задача словаря — не только дать толкования и
эквивалентные переводы английских реалий, но и раскрыть коннотации — социальные,
политические, исторические, не известные русскому читателю. Так, chapel "неангликанская церковь"
(букв. "часовня") противопоставляется Church of England -"англиканской (государственной) церкви".
Те, кто ходит в неангликанскую церковь, часто рассматриваются как люди, занимающие более низкое
положение в обществе. Наиболее престижными для мужчин учебными заведениями являются Итон и
Оксфорд. Словарь помогает избежать ошибок, причина которых -"ложные друзья переводчика".
Легко ошибиться, если не знать, что public school — это не "общественная", а "привилегированная
частная школа", что Boxing Day (букв, "день бокса") не имеет отношения к боксу (это "второй день
рождества" 26 декабря, "день рождественских подарков"), что Women's Institute "Женский институт"
— не учебное заведение, а "организация женщин, живущих в сельской местности". В теоретическом
приложении, написанном В.П.Конецкой, обсуждаются лексико-семантические характеристики
языковых реалий. При этом реалии рассматриваются не просто как предметы объективной
действительности, а как особые референты, т.е. предметы мысли, с которыми соотнесено данное
языковое выражение. По степени уникальности референтов как элементов культуры их можно
разделить на три группы. Это:
1) референты (так называемые "универсалии"), тождественные в обеих культурах по своим основным
и второстепенным признакам: вода, радость, петь,
1
Белинский В.Г. Статьи о Пушкине. - М., 1974. - С. 80.
большой; правда, они могут вызывать различные ассоциации и представления;
2) реалии, у которых совпадают существенные, но различаются второстепенные признаки (это группа
"квазиреалий", напр., русск. творческий отпуск и англ. sabbatical year "годичный отпуск для научной
работы, научной командировки");
3) референты, которые по своим основным и второстепенным признакам являются уникальными,
присущими только данной культуре (собственно реалии, ср. класс "безэквивалентной лексики"),
напр., русск. Кремль, рубль, перестройка; англ. Big Ben "Большой Бен" (колокол часов — курантов на
здании парламента в Лондоне), Punch and Judy "Панч и Джуди" (кукольное представление).
Словарь включает такие категории слов, как локализмы, профессионализмы, жаргонизмы и
сленгизмы, которые в отличие от языковых реалий и квазиреалий относятся к нелитературной
лексике, к субстандарту. Выделяются также историзмы (обозначения мертвых реалий), напр., franklin
2
2
"свободный землевладелец" (в средние века), неологизмы: Д-day День "Д" - 15 февраля 1971 г.,
1
1
день введения десятичной монетной системы; его омоним Д-day День "Д" — б июня 1944 г., начало
высадки англо-американских войск в Нормандии; открытие второго фронта. В словаре широко
представлены имена собственные, в том числе "репрезентативные имена", напр. Mrs. Mop "типичная
домашняя работница" (букв. "миссис Швабра").
Англо-русский лингвострановедческий словарь "Американа" является первым двуязычным словарем,
предлагающим многочисленные энциклопедические сведения о США (1). В 20 тыс. словарных статей
получили максимально полное отражение география США, государственное устройство, особенности
политической жизни, экономической, финансовой, социальной и правовой системы. Большое
внимание уделено истории, литературе, культуре, изобретениям, обогатившим мировую
цивилизацию. Широко представлены персоналии: имена политиков, ученых, писателей,
экономистов, героев Войны за независимость и Гражданской войны. Много внимания уделяется
Голливуду и американской кинопромышленности. Особое место занимают коренные жители страны
— индейцы. Включены в словарь широко известные в литературе и средствах информации изречения
американцев. Например, знаменитая фраза Пола Ривера (1735-1818, участник Войны за
независимость) "The British are coming!" -Англичане идут!", известная каждому американцу со
школьной скамьи, была использована в измененном виде в названии кинокомедии 1960-х годов "The
Russians are coming!" — "Русские идут!" Эта аллюзия требует пояснения для русского читателя.
Новым в словаре является то, что авторы заменили устаревшие названия реалий новыми. Так, они
отказались от принятого у историков русского названия "Семилетней войны в Америке" (1754-1763) и
предложили калькированное название "Война с французами и индейцами" ("French and Indian war").
Примеры словарных статей (в сокращении): — "First in war, first in peace, and first in the hearts of his
country men" // "Первый в дни войны, первый в мирное время, первый в сердцах соотечественников".
Слова, сказанные генералом Г.Ли в связи со смертью Дж. Вашингтона в декабре 1799 г.; Oscar //
премия "Оскар". - Ежегодная награда Американской академии кинематографических искусств и наук,
присуждаемая за лучший американский фильм и достижения в различных областях кино по 23
номинациям. Учреждена в 1929 г. Среди актеров и режиссеров наибольшее число наград (по четыре)
у актрисы К.Хэпберн и режиссера Дж. Форда.
Культуре Франции посвящен лингвострановедческий словарь, содержащий 7000 слов и
словосочетаний, обозначающих понятия, связанные с особенностями общественной, политической,
экономической и культурной жизни страны (30). Он включает также реалии, относящиеся к
повседневной жизни французов, сведения о русско-французских связях. Единицами словаря
являются лингвокультурологические реалии (лингвокультуремы). К ним относятся названия
предметов, понятий, концептов, не встречающиеся или представленные в другом виде в русской
лингвокультурной традиции. Существуют реалии, которые — при одинаковом денотате — имеют во
французском и русском языках неодинаковые по структуре и внутренней форме наименования. Так,
например, сражение между армией Наполеона и русской армией под командованием Кутузова в
сентябре 1812 г. для французов - "битва под Москвой" (bataille de Moscou), а в русскую историю оно
вошло как "Бородинское сражение". Для комплексного представления культурологического пласта
французского лексикона были выделены 30 социокультурологических полей, к которым, в частности,
относятся: государственное устройство, экономика, судопроизводство, наука, образование, военное
дело, религия, традиции и обычаи, повседневная жизнь и др. Особенностями словаря можно считать
отсутствие персоналий и значительное количество военных терминов.
Лингвострановедческий словарь "Австрия" (16), содержащий более 4000 наименований реалий,
охватывает такие темы, как традиции, обычаи и праздники, особенности образа жизни австрийцев,
исторические события и достопримечательности, культура и искусство, политическая система,
экономика, социальное партнерство и социальная защита, образование и наука, персоналий. В
послесловии "Теоретические принципы семантизации лексики в лингвострановедческом словаре"
обосновывается концепция словаря, в которой используются данные лексикографии,
психолингвистики, герменевтики. Представители иной социокультурной общности формируют новые
для них смыслы национально-маркированных лексических единиц в процессе остранения (путем
осмысления факта иной культуры) и фиксации (выстраивания нового смыслового ряда из
остраненных смыслов).
Автор выделяет следующие этапы лексикографирования "лингвокультурем":
1) формирование значения национально-маркированной лексики в сознании лингвиста;
2) составление толкования;
3) перевод словарных наименований, напр. Votivkirche "Обетная церковь", Lustschlob "загородный
дворец", Mandlkalender "крестьянский календарь". Во избежание прямых ассоциаций с русской
традицией предложены новые переводы и транслитерации:
Maria Himmelfahrt "Вознесение Девы Марии" (а не "Успение Богородицы"), Maria Lichtmeb "Месса
Марии со светом" (не "Сретенье"), Fasching "фашинг" (не "масленица"). Словарное толкование
должно быть адекватным соответствующей культурной традиции, оптимальным для восприятия
иноязычным адресатом и коммуникативно ориентированным.
В изучении проблемы "язык и культура" наметилось несколько подходов. Первый подход, который
разрабатывается отечественными философами (С.А.Атановский, Г.А.Брутян, Э.С.Маркарян), исходит
из одностороннего воздействия культуры на язык. С изменением действительности меняются
культурно-национальные стереотипы и сам язык (14, с. 34). Второй подход ставит своей задачей
решение вопроса об обратном воздействии языка на культуру, который пока остается открытым и
остро дискуссионным. На основе понимания языка как духовной силы (В.Гумбольдт, А.А.Потебня)
была выдвинута гипотеза лингвистической относительности Сепира-Уорфа, согласно которой каждый
народ видит мир сквозь призму родного языка, отражая действительность в "языковой картине
мира" (см. 11; 20). Дальнейшую разработку эта гипотеза получила в трудах Й.Л.Вайсгербера, который
понимает язык как "промежуточный мир", стоящий между объективной действительностью и
сознанием, определяя язык как "миросозидание" (именно так предлагается понимать термин
"Weltbild") (23). И хотя гипотеза лингвистической относительности целым рядом ученых оценивается
отрицательно, она помогает осмыслить факты, трудно объяснимые другим способом. Это
подтверждают этнолингвистические работы школы Н.И.Толстого, лингвоантропологические штудии
Е.Бартминьского и его последователей (36; 37). В славистике интенсивно разрабатывается теория
народных стереотипов. Заключенная в них культурная информация изучается на фоне языкового
образа мира на материале фольклора (27; 28).
Третий подход основан на идее взаимосвязи и взаимодействия языка и культуры. Язык — составная
часть культуры, основной инструмент ее усвоения, это действительность нашего духа. Язык выражает
специфические черты национальной ментальности (14, с. 37; 35). С другой стороны, "культура
включена в язык, так как вся она смоделирована в тексте" (с. 107). Наиболее результативны
представители этнолингвистического направления, усилия которых сосредоточены вокруг двух
циклов проблем: 1) реконструкция этнической территории по языку (работы Р.А.Агеевой,
В.В.Иванова, Т.В.Гамкрелидзе); 2) реконструкция материальной и духовной культуры этноса по
данным языка (работы В.В.Иванова, В.Н.Топорова, Т.В.Цивьян, Н.И.Толстого и др.). В рамках подхода
развивается современная лингвокультурология, перед которой стоят как теоретические цели, так и
прикладные, лингводидактические задачи.
Базовым для лингвокультурологии является понятие культурной коннотации. В самом общем виде
это - интерпретация денотативного или образно мотивированного аспектов значения в категориях
культуры (26, с. 214). Именно фразеология наиболее ярко передает неповторимую самобытность
языка и культуры. Средством воплощения культурно-национальной специфики фразеологизмов
служит образное основание (включающее также культурно маркированные реалии), а способом
указания на эту специфику является интерпретация образного основания в знаковом культурнонациональном пространстве (26, с. 215).
Лингвокультурологический анализ культурно-национальной коннотации русских фразеологизмов
показывает их способность служить эталонами и стереотипами обыденного менталитета русского
народа, выполняя на этой основе функции культурных знаков, выступая в языке в роли знаковмикротекстов (26). Различные аспекты взаимосвязи языка и этнического менталитета являются
предметом рассмотрения в сборнике (35).
В книге (14) решается двойная задача: 1) дается обоснование новой научной дисциплины
лингвокультурологии; 2) исследуются мифы и культурные традиции славян. Используя понятия
символа, стереотипа, эталона, ритуала, автор показывает взаимопроникновение языка и мифов.
Трансформировавшись часто до неузнаваемости, мифологическая культура восточных славян
продолжает жить в языковых метафорах, фразеологизмах, пословицах, поговорках, фольклорных
песнях и обрядах. Это позволяет сделать вывод о мифоархетипическом начале славянской
культуры(14, с. 33).
В сфере фразеологии отражается видение мира, национальная культура, традиции и обычаи данного
народа. Это особенно характерно для идиоматики, где часто наблюдается полный отрыв словкомпонентов от их словарного значения. Идиоматика непосредственно соотносится с наивными
представлениями о мире, фольклором, духовной жизнью и фантазией носителей языка (33, с. 58). Эта
связь показана на примере итальянской идиоматики. В различных диалектах слово fegato "печень"
имеет символическое значение "храбрость". Оно встречается в ряде идиом: fegato santo (букв. "святая
печень" - "смелый, отважный человек"); mangiarsi il fegato (букв, "есть свою печень", значение:
"злиться"). В миланском диалекте со словом "печень" ассоциируются такие качества, как зависть,
нежность, любовь. Отношения между людьми и отношение людей к миру наглядно отражается в
пословицах и производных от них идиомах: La luna non cura I abbaiare dei cani (букв. "луна не
обращает внимания на лай собак"), идиома: abbaiare alia luna (букв. "лаять на луну", значение:
"напрасно стараться"). Культурный компонент фразеологизмов вводится в макет словарной статьи,
предложенный авторами автоматического толково-идеографического словаря идиом под
руководством В.Н.Телия. Культурная информация, заложенная в фразеологизмах, имеет два аспекта.
Универсальность в идиоматике выражается через дефиницию (дескриптор), а особенность,
индивидуальность, выбор стереотипов — через образную внутреннюю форму (33, с. 69).
Лингвокультуроведческие аспекты французской фразеологии освещены в работе (19).
Фразеологический фонд включает фразеологизмы трех типов: интернациональные: etre au septimie
ciel "быть на седьмом небе"; собственно национальные: faire une querelle d'Allemand букв, "ссориться
по-немецки", значение: "из-за пустяков"; смешанного типа: a Paque ou a la Trinite букв, "на Пасху или
на Троицу", значение: разг. "после дождичка в четверг". Наиболее богатыми лингвострановедческой
информацией оказались ФЕ, имеющие в своем составе топонимы, имена собственные (исторические
персонажи или литературные герои), названия еды и растений, названия предметов домашнего
обихода. Именно в этих фразеологизмах проявляются национально-специфические моменты
отражения и восприятия французами окружающей действительности. В каждой из девяти групп
тематической классификации оценочные ФЕ составляют ок. 30%, эмоциональные - ок. 20%,
остальные 50% приходятся на долю номинативных фразеологизмов (19, с. 15).
С коммуникативно-прагматических и лингвокультурологических позиций могут быть рассмотрены
пословицы как потенциальный и реальный объект фразеологии (12). Особенно широко используются
немецкие пословицы в прессе и публицистике, в социально-критических и рекламных текстах. При
этом они часто служат источником разнообразной лингвокультуроведческой информации. Как
средство наглядно-образного выражения мысли, пословицы часто употребляются в общественной
коммуникации благодаря таким свойствам, как сложность семантической структуры, способность к
ассоциативным связям и окказиональным преобразованиям (12, с. 12).
Параллельное рассмотрение культурологических и когнитивных аспектов оценки является основной
целью работы (21), в которой национально-культурные аспекты оценочной семантики исследуются
на обширном материале испанского языка и испаноамериканских национальных вариантов.
Синкретизм эстетических, этических и рационалистических оценок обусловлен социально
детерминированной близостью норм. Пересечение положительных оценок — эстетической и
этической — проявляется в общей социо-культурной парадигме: "красивый человек", "храбрый
мужчина", "послушный ребенок", "добрая женщина". Эти четыре концепта выражают национальный
и социальный идеал (21, с. 16). При анализе аксиологических концептов используются такие виды
оценочно-экспрессивной метафоры, как социоморфная, ориентационная, онтологическая и
биоморфная (21, с. 34-35).
В лингвокультурологическом и когнитивном аспектах исследуются проблемы перевода и
переводоведения (32). При этом переводоведение трактуется как область знания, занимающая
пограничное положение между лингвистикой и культурологией, так как перевод помогает
осуществлять диалоги не только языков, но и культур (32, с. 7). По сути дела, эта сфера покрывается
сопоставительной лингвокультурологией. Сочетание лингвокультурологического и когнитивного
(фреймового) подходов позволяет релятивизировать принцип языковой относительности, которая в
свою очередь оказывается относительной, а не абсолютной. Как отмечает В.И.Хайруллин,
"несовпадающие способы организации информации при описании аналогичных ситуаций успешно
приравниваются, заменяются или интерпретируются в процессе перевода, обеспечивая возможность
межъязыковой коммуникации" (32, с. 42), так что различные картины мира не создают
непреодолимых препятствий для общения и взаимопонимания. Сопоставление русских переводов с
английскими оригиналами (тексты художественной литературы XX в.) вновь это подтверждает. Так,
при описании внешности человека, его мимики и жестов ("корпоральный фрейм") в английском
высказывании подчеркивается "самостоятельность" частей тела, в русском высказывании
представлены и целое (человек), и "части": Не had never seen her face looking like that, pale and closed
down (Shaw) — "Он никогда не видел ее такой бледной и отчужденной " (Шоу). I took her arm (Braine)
- "Я взял ее под руку" (Брэйн). Английский язык проявляет тенденцию оперировать меньшими
отрезками времени по сравнению с русским: They had only been together for about fifteen months
(Orwell) - "Они прожили вместе чуть больше года" (Оруэлл). Существует мнение, что англоязычная
культура в большей степени подчинена идее "самоутверждения" личности (А.Вежбицка), и это
объясняет широкое распространение в английском языке "личностных" высказываний с указанием
агенса, действователя (32, с. 31). Одно из центральных понятий лингвокультурологии -культурно
детерминированная коннотация языковых единиц (ср. 26) — часто оказывается камнем
преткновения в художественном переводе. Это явление предлагается изучать в рамках
коннотативного поля номинации, которое определяется как совокупность ассоциаций и чувств,
возникших в памяти индивида при восприятии той или иной номинации (3, с. 5). Так, восприятие
номинаций stork/аист, nightingale/соловей вызывает у англичан и русских сходные положительные
ассоциации, а коннотативные поля вокруг понятий fly/муха, pig/свинья значительно расходятся.
Символический характер имеют обозначения растений и цветов: пятилепестковая красная роза
является символом Англии, желтый нарцисс — Уэльса, трилистник — Северной Ирландии, а
чертополох — Шотландии. Номинации реасосk/павлин и hawthom/боярышник вызывают у носителей
британской культуры негативные чувства, так как связаны с плохими приметами, о чем, в частности,
повествует рассказ Г.К.Честертона "Павлиний дом".
Лингвокультурологический подход к художественному тексту и его интерпретации позволяют
выявить и преодолеть те препятствия, которые обусловлены идиоэтническими, культурно
детерминированными элементами художественного дискурса (29, с. 5). Эксперимент с
интерпретацией австрийских текстов русскими и австрийцами показал, что инокультурные
реципиенты правильно определили фактуальное содержание рассказов, а эмоциональная реакция
на идиоэтнические компоненты текста была у них ниже и слабее, чем у носителей языка.
Предложенная классификация трудностей (лексико-семантические, коммуникативнопрагматические, фреймовые барьеры, барьеры культурного фонда) и стратегия интерпретации текста
способствуют формированию механизмов их компенсации (29, с. 21).
Культурологические параметры оценочного дискурса наряду с другими рассматриваются в работе
(15). Автор относит к оценочному дискурсу такие его виды, как политический, юридический,
критический дискурс и рекламу. В этих видах дискурса страноведческие и лингвокультуроведческие
сведения занимают видное место.
Понимание и интерпретация как важнейшие задачи герменевтики определяют стратегию
исследования различных функциональных стилей и типов текста. На примере текстов прессы
исследуется роль категорий "фактуальность" и "значимость" (Geltung), которые Г.Хабермас считает
основными при анализе отношения языка и мира действительности (41).
Роль страноведения в межкультурной коммуникации, пути его развития и перехода в
лингвокультурологию обсуждаются в статьях (40; 38; 39). В ходе развития сменяют и дополняют друг
друга такие подходы к лингвострановедению, как коммуникативный, когнитивный и
"межкультурный". В лингводидактике известны три способа представления лингвокультуроведческой
информации: "контейнер", "коллаж" и "монтаж" (последний термин заимствован из теории и
практики киноискусства) (42, с. 132). Важность лингвокультурологического подхода для
лингводидактики, роль лингвокультурологии в обучении русскому языку иностранцев отмечается в
работах (2; 31; 39; 40; 22).
Список литературы
1. Американа: Англо-русский лингвострановедческий словарь / Под ред. Чернова Г.В. — Смоленск:
Полиграмма, 1996. — 1185 с.
2. Бургин M.С. Культурологический подход как средство достижения высшего уровня владения
языком // Язык и культура: Пятая междунар. науч. конф. - Киев: Collegium, 1997. — T. 1: Философия
языка и культуры — С.25 — 26.
3. Бурукина O.A. Проблема культурно детерминированной коннотации в переводе: Автореф. дис....
канд. филол. наук. - М., 1998. - 24 с.
4. Великобритания: Лингвострановедческий словарь / Рум А.Р.У., Колесников Л.В., Пасечник Г.А. и др.
- М.: Рус. яз., 1978. - 480 с.
5. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского
языка как иностранного. — 4-е изд., перераб. и доп. — М.: Рус. яз., 1990.- 248 с.
6. Воробьев B.B. Культурологическая парадигма русского языка: Теория описания языка и культуры
во взаимодействии. — М.: Ин-т русск. яз. им. A.C. Пушкина, 1994. — 76с.
7. Воробьев В.В. Лингвокультурологическая парадигма личности. — М.: Рос. ун-т дружбы народов,
1996. — 170 с.
8. Воробьев B.B. Прагматические аспекты лингвокультурологии // Социопрагматика и преподавание
иностр. языков: Сб. науч. тр. - М.: МГИМО, 1997. - С. 23-29.
9. Юлованивская М.К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка. - М.: Диалог
МГУ, 1997. - 279 с.
10. Исследования по лингвофольклористике. - Курск: Изд-во КГПУ. 1997 - Вып. 2: Слово в
фольклорном тексте. - 64с.
11. Кузнецов А.М. Национально-культурное своеобразие слова // Язык и культура: Сб. обзоров. - М.:
ИНИОН АН СССР 1987. - С. 141-163.
12. Лазарева E.И. Немецкие пословицы как объект фразеологии и лексикографии (коммуникативнокогнитивный аспект): Автореф. дис.... канд. филол. наук. — М., 1994.-26 с.
13. Мальцева Д.Г. Германия: Страна и язык: Лингвострановедческий словарь. - М.: Рус. словари, 1998.
- 393 с.
14. Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. — М.: Наследие, 1997. — 207 с.
15. Миронова H.H. Структура оценочного дискурса: Автореф. дис.... докт. филол. наук - М.: МПУ,
1998. - 44 с.
16. Муравлёва H.B. Австрия: Лингвострановедческий словарь. - М.: "Метатекст", 1997.-415 с.
17. Никитина C.E. Устная народная культура и языковое сознание. - М.: Наука, 1993.-188 с.
18. Николау Н.Г. Греция. Лингвострановедческий словарь. - М., 1995. - 288 с.
19. Новикова К.Ю. Лингвострановедческий анализ эмоционально-экспрессивных фразеологических
единиц (на материале французского языка): Автореф. дис. ...канд. филол. наук. - М.: МГЛУ, 1998. - 16
с.
20. Ольшанский И.Г. Этно(психо)семантика и национально-культурное своеобразие языков //
Проблемы этносемантики: Сб. обзоров. - М.: ИНИОН РАН, 1998. -С. 29-51.
21. Писанова T.B, Национально-культурные аспекты оценочной семантики (эстетические и этические
оценки): Автореф. дис.... докт. филол. наук. - М.: МГЛУ, 1997.-39 с.
22. Прохоров Ю.Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в
преподавании русского языка как иностранного: Автореф. дис.... докт. педаг. наук. — М.: Ин-т рус. яз.
им. A.C. Пушкина. 1996. — 38 с.
23. Радченко O.A. Язык как миросозидание: Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства:
Автореф. дис.... докт. филол. наук. — М.: Ин-т языкознания РАН, 1998.-46 с.
24. Степанов Ю.С. Номинация, семантика, семиология // Языковая номинация: (Общие вопросы). - М.:
Наука, 1977. - С. 15-38.
25. Тарасов Е.Ф. Язык и культура: методологические проблемы // Язык — Культура — Этнос. - М.:
Наука, 1994. - С. 29-38.
26. Телия В.H. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический
аспекты. - М.: Языки русской культуры, 1996. - 288 с.
27. Толстая С.М. К прагматической интерпретации обряда и обрядового фольклора // Образ мира в
слове и ритуале: Балканские чтения. — М., 1992. — Вып. 1. -С. 11-16.
28. Толстой H.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. —
М.: Изд-во "Индрик", 1995. — 512 с.
29. Ушачева A.B. Интерпретация художественного текста как один из способов создания
интеркультурной компетенции (На материале австрийского рассказа XX века): Автореф.
дис. .. канд. филол. наук. - М., 1998. - 22 с.
30. Франция. Лингвострановедческий словарь / Под ред. Ведениной Л.Г. - М.: Интердиалект: AMT,
1997. - 1037 с.
31. Фурманова В.П. Межкультурная коммуникация и лингвокультуроведение в теории и практике
обучения иностранным языкам. — Саранск, 1993. — 123 с.
32. Хайруллин В.И. Лингвокультурологические и когнитивные аспекты перевода: Автореф. дис.... докт.
филол. наук. — М., 1995. — 46 с.
33. ЧерданцеваТ.З. Идиоматика и культура (Постановка вопроса) // Вопр. языкознания. - М„ 1996. - №
1. - С. 58-70.
34. Шаклеин В.М. Лингвокультурная ситуация и исследование текста. — М.: Об-во любителей рос.
словесности, 1997. — 184с.
35. Язык и этнический менталитет: Сб. науч. тр - Петрозаводск: Изд-во Петрозавод. ун-та, 1995. - 165
с.
36. Bartminski J. Słownik ludowych stereotypów językowych: Założenia ogólne // Etnolingwistyka / Pod red.
BartminskiegoJ. -Lublin, 1988. - T. l. - 164 S.
37. Bartminski J. O profilowaniu pojęć w słowniku etnolingwistycznym. // Profilowanie poiec: Wyborprac. Lublin, 1993. - S. 7-12.
38. Donee P. Landeskunde und Linguolandeskunde in der interkulturellen Kommunikation // Deutsch als
Fremdsprache, - B., 1991. - H. 4. - S. 222-226.
39. Feigs W. Interkulturelle Kommunikation und Landeskunde // Deutsch als Fremdsprache. - B., 1993. - H.
2 - S.78-80.
40. Mayer G. Von der Landeskunde zur Kulturwissenschaft // Ubersetzerische Kompetenz / Hrsg. von
Kelletat A.F. - Frankfurt a. M.: Lang, 1996. - Bd.,22. - S. 243-246.
41. Schilling K. von. Bedeutung, Geltung und Interpretation // Ubersetzerische Kompetenz / Hrsg. von
Kelletat A.F. - Frankfurt a. M.: Lang, 1996. - Bd. 22. - S. 247-285.
42. Thimme Chr. Interkulturelle Landeskunde: Ein kritischer Beitrag zur aktuellen Landeskunde —
Diskussion / Deutsch als Fremdsprache. — B., 1995. - H. 3. — Si 131-137.
И.Г.Ольшанский
ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЯ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ И
БАЗОВЫЕ ПОНЯТИЯ
В последнее десятилетие, вместе с осознанием необходимости изучать язык как живую
речетворческую деятельность ("энергейю", по В. фон Гумбольдту) (4), создающую как сам язык, так и
языковое самосознание языкового коллектива и отдельной личности, в лингвистике наметился
переход на антропологическую парадигму исследования. В центр внимания исследователей
помещается комплекс проблем, касающихся взаимодействия человека и его языка. Можно говорить
о возникновении, в рамках этой парадигмы, новой гуманитарной дисциплины, предметом которой
является комплекс проблем" язык и культура в их взаимосвязи и взаимодействии".
Эти штудии представлены тремя основными направлениями: лингвокультурологией,
этнолингвистикой и лингвострановедением.
Нюансы определений лингвокультурологии и понимания ее предмета, представленные в работах
разных ученых, а также роль лингвострановедения, развивающегося преимущественно через жанр
лингвострановедческих словарей, описаны в обзоре И.Г.Ольшанского (см. с. 9-25 настоящего
сборника).
В данном обзоре мы остановимся на том понимании проблематики лингвокультурологии, которое
развивается семинаром, работающим при Институте языкознания РАН под руководством проф.
В.Н.Телия. Семинар ставит перед собой как теоретические, так и прикладные - лексикографические
задачи. В фокусе внимания поиск методов, позволяющих формализовать экспликацию культурной
информации, присутствующей в номинативных единицах языка - лексических и фразеологических, и
зафиксировать данный тип информации в словарях. Разрабатывается аппарат понятий, которые
позволили бы анализировать взаимосвязь и взаимовлияние двух разных семиотических система языка и культуры — в их динамике.
В начале будет уместным остановиться на вопросе: что именно отличает лингвокультурологию, как
она понимается нами, от успешно развивающихся этнолингвистики и лингвострановедения?
Н.И.Толстой определил этнолингвистику как направление в языкознании, исследующее
"соотношения и связи языка и духовной культуры языка и народного менталитета, языка и народного
творчества, в их взаимозависимости и разного рода корреспонденции" (20, с. 182). Программа
этнолингвистики осуществляется в настоящее время в исторической ретроспективе и
преимущественно на материале славянских языков. Ее материал — фольклорные тексты, ритуалы
религиозного и бытового характера, ее цель — реконструкция по этим данным культуры этноса и
воплощенного в его языке языкового образа мира (11; 26).
Лингвокультурология, наоборот, ориентирована на изучение корреспонденции языка и культуры в их
синхронном взаимодействии. В.Н.Телия определяет лингвокультурологию как дисциплину,
исследующую "прежде всего живые коммуникативные процессы и связь используемых в них
языковых выражений с синхронно действующим менталитетом народа" (19,с. 218). С другой стороны,
Лингвокультурология отличается от этнолингвистики материалом и целью: она не нацелена
исключительно на выявление народных стереотипов, дающих доступ к "фольклорной", этнической
картине мира. Ее цель - то, что можно назвать обыденной картиной мира, представленной в
повседневной речи носителей языка и имеющей "фундамент" и корреляции в различных дискурсах
(литературном, философском, религиозном, фольклорном и т. д.) и в разных (при этом не только в
вербальном) текстах культуры. Не будучи этнической, языковая картина мира, являющаяся объектом
лингвокультурологии, не является и сугубо национальной. Культурная информация, закодированная
в языковых единицах, далеко не обязательно ограничена рамками одного языка и национальноспецифическими средствами выражения. Так, один из самых мощных источников культурной
маркированности и культурной информации в идиоматике и образных значениях языка - Библия присутствует в культуре и языках разных народов, признающих Ветхий и Новый Заветы Священными
книгами, поэтому многочисленны фразеологизмы, восходящие к религиозному дискурсу и имеющие
в разных языках одинаковые образные основания: ср. "испить горькую чашу", "испить чашу до дна" и
фр. boire le calice jusqu'a lie, "соль земли" и фр. sei de la terre, англ. the salt of the Earth. Столь же
"межнациональным", оказавшим и оказывающим воздействие на языки разных лингвокультурных
общностей и, через языки, — на менталитет, представляется и другой важный источник культурной
информации в языковых знаках: мифология, в значительной степени обусловившая мотивацию
образных значений и их сочетаемость (19; 25; 30).
Материалом и способом толкования культурной информации лингвокультурология отличается и от
лингвострановедения. Главная установка страноведчески ориентированных концепций и словарей
состоит в выявлении и описании круга лексических и фразеологических единиц, обозначающих
культурно маркированные реалии, то есть факты материальной, социальной жизни, истории,
которые являются собственно национальными. Лингвострановедение оперирует понятием фоновых
знаний, под которыми понимается внеязыковая информация, в том числе культурно значимая,
присутствующая в языковом знаке в качестве особых семантических долей его значения (3). Через
понятие фонового знания единицы языка соотносятся с фактами культуры. Таким образом, в реестр
лингвострановедения включены те единицы языка, которые имеют во внеязыковой
действительности "реальный" прототип в пространстве или во времени (см. также обзор
И.Г.Ольшанского, с. 9 и далее).
Лингвокультурология же не ограничивается тем набором единиц, культурный компонент в
содержании которых может быть выявлен через историко-этимологическую "подоплеку" и стремится
к экспликации культурно-национальной значимости единиц, которая достигается на основе
соотнесения их значений с концептами (кодами, установками) общечеловеческой или национальной
культуры (19; 30). С этих позиций культурно значимыми оказываются не только языковые единицы,
обозначающие культурно маркированные реалии, но и те, в которых культурная информация
"залегает" на более глубинном уровне семантики. Например, серия фразеологических
словосочетаний со словом "раб", выступающим в метафорическом связанном значении, - "раб
страстей", "раб желаний", "раб корыстолюбия", "раб привычек", "раб моды" — рассматривается с
этой точки зрения кок несущая культурно значимую информацию, Этот тип информации "достается"
через корреляцию данной группы фразеологизмов с двумя, по крайней мере, установками культуры:
во-первых, с установкой духовно-религиозной культуры, воплощенной в термине "раб Божий",
восходящем к религиозному дискурсу; во-вторых, с категорией личности в современной культуре, где
ее основными "эталонными" атрибутами считаются самостоятельность суждений и свобода выбора.
Ни одна из этих двух прескрипций культуры не реализуется субъектом данных словосочетаний,
отсюда эмотивная модальность осуждения, свойственная всем этим фразеологизмам (19).
Таким образом, основным методом анализа языковых знаков в лингвокультурологии, ведущим
способом экспликации заключенной в них культурной информации, другими словами — экспликации
их культурной значимости, является процедура соотнесения групп или массивов языковых знаков со
знаками (категориями, таксонами) культуры. Именно массивы номинативных единиц, лексических и
фразеологических, функционирующих в том или ином языке, манифестируют значимость
определенных установок культуры для той или иной лингвокультурной общности. Культурная
информация "рассеяна" в языке, она осознанно или неосознанно воспроизводится носителями
языка, употребляющими языковые выражения в определенных ситуациях, с определенными
интенциями и с определенной эмотивной модальностью. Задача исследователя состоит в
интерпретации денотативного или образно мотивированного аспектов значения языковых знаков в
категориях культуры, т.е. в соотнесении единиц системы языка с единицами культуры (там же).
Итак, лингвокультурология может быть определена как гуманитарная дисциплина, изучающая
воплощенные в живой национальный язык и проявляющиеся в языковых процессах материальную и
духовную культуру. Предмет лингвокультурологии — корреспонденции языка и культуры в их
синхронном взаимодействии, т.е. на современном этапе или на определенных синхронных срезах их
развития, и в национальном и общечеловеческом измерении (а не сугубо этническом).
Цель лингвокультурологии состоит в изучении способов, которыми язык воплощает в своих единицах,
хранит и транслирует культуру. В рамках описываемой концепции считается, что в процессе
взаимодействия и взаимовлияния языка и культуры первый выполняет не только кумулятивную, но
также и транслирующую функцию. Язык не только закрепляет и хранит в своих единицах концепты и
установки культуры: через него эти концепты и установки воспроизводятся в менталитете народа или
отдельных его социальных групп из поколения в поколение. Через функцию трансляции культуры
язык способен оказывать влияние на способ миропонимания, характерный для той или иной
лингвокультурной общности.
Эта гипотеза перекликается с концепцией Л.Вейсгербера о языке как промежуточном мире между
познающим субъектом и реальностью. Поскольку концептообразование, по Вейсгерберу, возможно
лишь средствами родного языка, его внутренние формы определяют стиль миропонимания (2).
Данная точка зрения находит подтверждение, в частности, в формировании и распространении
новых фразеологизмов, основанных на "старых" стереотипах сознания, в современном русском
языке. Таковы, например, устойчивые словосочетания, характеризующие "интеллектуальную
продукцию" низкого качества через атрибуты "бабий", "женский": "бабья политика", "бабий ритм"
(обозначение из профессионального арго музыкантов), "женские стихи", "женский фильм", "женская
логика". Эти словосочетания восходят к стереотипу, прямо выраженному во фразеологизме "глупая
баба" и запечатленному также в ряде русских пословиц: "у бабы волос долог, а ум короток", "курица
не птица, баба не человек", ср. также "у нее мужской ум" — об умной женщине, интеллект которой
проявляется не только в житейской, бытовой сфере (19).
Эти примеры выявляют свойства установок культуры, которые необходимо отметить особо.
Культурно-национальные установки обычно не носят "абсолютного" характера. Это означает, что в
пределах одной лингвокультурной общности сосуществуют различные, иногда — противоположные
по оценке одного и того же явления стереотипы сознания. Так, в русском языке отображены и другие,
положительные черты женщины: это "верная жена", "верная подруга", "женщина-мать", ср. также
"женская нежность", "женская интуиция", где "женскость" кодирует эталоны положительно
оцениваемых качеств. Как отмечено В.Н.Телия, стереотип "глупой бабы" характерен в основном для
мужского обыденного сознания, а в языке самих женщин воплощающие данный стереотип языковые
знаки — устойчивые словосочетания, идиомы, пословицы — появляются скорее как цитации из
мужского языка (там же). Знаменательно, что фразеологизмы, воплощающие идеал женщины,
"верная супруга и добродетельная мать" получили распространение в русском языке как цитации из
языка самой женщины: они известны носителям русского языка как отрывок из письма Татьяны в
"Евгении Онегине".
Таким образом, миропонимание народа на каждом синхронном срезе его истории не является
однородным: культурно-национальная "палитра" характеризуется множественностью установок,
осмыслением сходных ситуаций или явлений с разных позиций, так что в фокус говорящих на какомлибо языке попадают различные стороны ситуации или разные ипостаси явления. Стереотипы, как
правило, принадлежат не всему народу в целом, а каким-то определенным его социальным группам.
Соответственно, разноплановой, "пестрой", отображающей различие в существующих в менталитете
лингвокультурной общности установок и ценностей культуры, является и языковая картина мира.
Языковая картина мира понимается здесь как система ценностных ориентации, закодированная в
ассоциативно-образных комплексах языковых единиц и восстанавливаемая исследователем через
интерпретацию ассоциативно-образных комплексов посредством обращения к обусловившим их
знакам и концептам культуры (13). Языковая картина мира предполагает наличие у носителей языка
определенного набора общих фоновых знаний, связывающих культурно маркированные единицы
языка с "квантами" культуры. В прямом виде эта связь выражена, в эвалюативной метафоре и в
образующихся с ее участием фразеологизмах и устойчивых сравнениях: так, для носителей русского
языка "осел" — эталон глупости и глупого упрямства ("глуп, как осел", "ослиное упрямство"); "базар"
- эталон некультурного поведения, или общения, построенного на принципе "кто кого перекричит"
("орать как на базаре", "базарный тон"). Языковая картина мира, однако, представляет собой
категорию лингвистики декодирования. Сама по себе она еще не позволяет описывать режим и
механизмы кодирования субъекта речи культурными пресуппозициями, позволяющими правильно и
уместно пользоваться существующими в языке средствами выражения и порождать новые. Между
тем, исследование этих механизмов способствовало бы выявлению средств трансляции и эволюции
культуры, установлению соотношения в ней традиций и инноваций.
В качестве единицы лингвистики декодирования было предложено понятие коллективной
культурной идентичности. Коллективная культурная идентичность определяется как результат
интенции субъекта, познающего мир вокруг себя и собственное "я", ассоциировать себя с каким-либо
сообществом, а также как результат действий, направленных к данной цели. При этом имеются в
виду действия как вербальные, так и невербальные. Идентификация предполагает апелляцию к
традиции, к авторитету, воплощенным, в том числе, в формах культурно-языкового контекста,
диктующего личности определенные законы поведения в тех или иных условиях и ситуациях. Важно
подчеркнуть и тот момент, что подобная идентификация может быть как осознанной, так и
неосознанной, как, например, в случае с обретающим языковую компетенцию ребенком раннего
возраста (13). Активное участие культурно-языкового контекста, речевых форм в идентификации
личности подтверждает двунаправленное взаимовлияние языка и культуры. Не только культура
воздействует на язык и аккумулируется в нем, но и сам язык воздействует на субъекта речи и, через
него, на формирование коллективной ментальности. Определенное "навязывание" языком
культурно-национального самосознания происходит постольку, поскольку носители языка осваивают
и воспроизводят заключенную в языковых знаках культурную информацию.
Постулирование культурной информации в языковых единицах предполагает наличие категории,
соотносящей две разные семиотические системы, а именно язык и культуру, и позволяющей
описывать их взаимодействие. По мнению В.Н.Телия, базовым для лингвокультурологии является
понятие культурной коннотации как способа воплощения культуры в языковой знак. Культурная
коннотация определяется как "интерпретация денотативного или образно мотивированного,
квазиденотативного, аспектов значения в категориях культуры" (19, с. 214). Под категориями
культуры понимаются стереотипы, символы, эталоны, мифологемы и другие знаки национальной и
общечеловеческой культуры, освоенной народом-носителем того или иного языка. Таким образом,
коннотация является звеном, соединяющим знаки языка и концепты культуры, и в то же время
инструментом для изучения их взаимодействия. Такое взаимодействие, описываемое через
категорию коннотации, прослеживается и в лексическом, и во фразеологическом пластах языка. При
этом содержание коннотации не является в каждом случае обязательно неизменным: ее эволюция
отображает способность языка воплощать смену культурно значимых для общества ориентиров (9).
Например, в истории русского языка субстантив "товарищ" менял коннотацию несколько раз. Если в
первой половине XIX в., в эпоху декабристов, это слово коннотировало интимно-личностные
отношения друзей, разделяющих жизненные, в том числе политические, убеждения ("Товарищ! Верь,
взойдет она - Звезда пленительного счастья!"), то позднее, в языке революционеров-разночинцев
оно начинает коннотировать принадлежность к делу революции. В период господства
социалистического строя слово обретает коннотацию "тот, кто разделяет социалистическую
идеологию" (19). Смена коннотации слова "товарищ" может быть описана как смена культурно
значимого смысла 'свой' в его семантике: сначала это 'свой' для узкого круга друзей, затем - для
членов революционной организации, и, наконец, - для "новой общности людей": советского народа,
и, шире, социалистического лагеря.
Помимо такого понимания коннотации, включающего в данный термин культурную информацию,
эксплицируемую и через денотативный, и через образный аспекты значения, существует и другое
определение, включающее в данную категорию только тот тип культурной маркированности,
который характерен для переосмысленных языковых единиц.
Культурная информация может бить представлена в номинативных единицах языка четырьмя
способами: через культурные семы, культурный фон, культурные концепты и коннотации.
Культурные семы — способ отображения культуры в лексемах и фразеологизмах, обозначающих
идиоэтнические реалии (27; см. также 3). К единицам, содержащим культурные семы в своем
значении, относятся наименования предметных реалий. Так, в эту группу входят субстантивы "лапти",
"рожон" и фразеологизм "черная изба".
Культурный фон — характеристика лексем и фразеологизмов, обозначающих явления социальной
жизни и исторические события. Этот тип культурной информации, как и первый, локализуется в
денотативном компоненте значения, однако, в отличие от него, имеет ярко выраженную
идеологическую направленность. Примерами могут служить фразеологизмы "серп и молот",
"британский лев" или лексема "красно-коричневые" - название, закрепившееся за сторонниками
национал-патриотического движения в России 90-х годов.
К культурным концептам относятся имена абстрактных понятий, в семантике которых
сигнификативный аспект преобладает над денотативным: они не имеют вещественной "опоры" во
внеязыковой действительности в виде предметных реалий-денотатов. Их понятийное содержание
"конструируется" носителями языка, исходя из характерной для каждой лингвокультурной общности
системы ценностей, поэтому культурные концепты проявляют специфику языковой картины мира.
Такие, например, субстантивы русского языка, как "тоска", "воля", "совесть", "правда", не имеют
точных эквивалентов в английском языке, их корреляты совпадают с ними по смыслу лишь частично.
Так, "воля" - это не ограниченная рамками законов и интересами другого человека свобода, поэтому
абсолютного соответствия сигнификатов "воли" и английского freedom нет; аналогично, содержание
"тоски" передается в английском через ряд слов, каждое из которых несет лишь часть смысла
русского субстантива: anguish "боль", "страх в душе", "нехорошие предчувствия", sorrow "горе",
"печаль", "скорбь", grief "горе", "печаль"
Культурно-национальная специфичность таких конструктов в значительной степени выявляется через
их устойчивую сочетаемость, которая фиксирует и воспроизводит наиболее важные для языковой
картины мира "кванты" смысла культурных концептов (18-19; 27; 29-32; сравни 1).
Термин "культурная коннотация" в данной классификации типов культурной информации и способов
ее воплощения в знаки языка закреплен за той ее разновидностью, которая характеризует образные
языковые знаки. Культура проникает в них через ассоциативно-образные основания их семантики и
интерпретируется через выявление связи образов со стереотипами, эталонами, символами,
мифологемами, прототипическими ситуациями и другими знаками национальной и
общечеловеческой культуры, освоенной лингвокультурной общностью (27; 30). Система образов,
закрепленных в лексических и фразеологических единицах языка, является местом средоточения,
своего рода "нишей", аккумулирующей мировидение: образные основания так или иначе связаны с
духовной, социальной и материальной типами культуры, хотя эта связь не всегда лежит на
поверхности значения. Так, в устойчивом сочетании "совесть зазрила'" на верхнем уровне семантики
находится информация 'совесть представлена так, как если бы это был человек, который прежде не
мог видеть, а затем обрел такую способность'. Однако выявление культурной кон нотации
предполагает соотнесение обоих компонентов фразеологизма и его идиоматичного смысла со
знаками культуры. По христианским воззрениям, совесть — живое существо, и этот смысл
эксплицирован в общем направлении метафоризации предиката: видеть может живое существо.
Далее, в религиозном дискурсе общеязыковая ассоциация 'видеть — значит понимать' трактуется как
'способность различать добро и зло', 'знание истины, знание Бога есть вид зрения' (ср. библейское
изречение "слепые ведут слепых" о тех, кто не знает, "как если бы не видит" истинного пути,
ведущего к Богу). Кроме того, выбор церковнославянского глагола "зреть"' также значим с точки
зрения культурной маркированности фразеологизма: церковнославянский является особым
языковым кодом, разработанным для обозначения богословских и морально-этических понятий в
религиозной сфере.
Таким образом, в понятии "культурная коннотация" можно выделить следующие важные параметры.
Во-первых, это единица семиотическая: она является связующим звеном между разными
предметными областями и их семиотическими системами — языком и культурой. Через коннотации
культура хранится в языке и через него, в свою очередь, транслируется из поколения в поколение,
поэтому есть основания говорить об особой коннотативно-культурологической функции единиц
языка, связывающей эти две системы в диахронном и в синхронном планах.
Во-вторых, культурная коннотация имеет свой "локус" воплощения в системе языка. Это
определенный пласт языка, а именно образно мотивированные лексические и фразеологические
единицы. Коннотация также имеет локализацию в определенном аспекте значения этих единиц - в
образных основаниях этих единиц. В этом смысле культурная коннотация может быть названа
знаковой категорией. В-третьих, культурная коннотация представляет собой единицу
операционального характера. Владение культурной коннотацией, т.е. умение интерпретировать
образно мотивированные единица языка через соотнесение их с категориями культуры формирует
особый тип компетенции носителя языка, не сводимый к языковой компетенции. Этот тип
компетенции был назван В.Н.Телия культурно-языковым (19). Формирование культурно-языковой
компетенции основано на освоении носителем языка культуры через ее тексты — мифы, сказки и
предания, религиозные и художественные тексты, а также и через неязыковые семиотические
системы (живопись, театр, кино и др.).
Источники культурной интерпретации языковых единиц, в том виде, как они разработаны в (19),
поддаются классификации на вербальные и невербальные. К невербальным относятся ритуальные
формы народной культуры, такие как поверья. Так, в культурной коннотации идиомы "у черта на
куличках" отображено поверье о том, что болото является местом обитания нечистой силы. К
языковым источникам относятся не только тексты, составляющие философский и теософский
дискурсы, исторические исследования и художественную литературу, но также и определенные типы
языковых знаков. Это, например, паремиологический фонд языка, поскольку большинство пословиц
представляют собой стереотипы и прескрипции народного самосознания. Это также характерные для
данной лингвокультурной общности слова-символы, "замещающие" в языке те или иные идеи
("крест" — символ горькой судьбы, "рука" - символ власти), или устойчивые сравнения, содержащие
в себе систему образов-эталонов повседневной картины мира ("стройная, как березка", "здоров, как
бык", ср. "бычье здоровье", "глуп, как осел", "уперся, как осел", ср. "ослиное упрямство", "ослиная
глупость").
Помимо умения найти релевантные для каждого конкретного случая источники интерпретации
знаков языка в категориях культуры, культурно-языковая компетенция предполагает умение
идентифицировать культурно маркированные лексемы и фразеологизмы как элементы
определенных коллективных речевых стратегий.
Среди лексических единиц, и особенно фразеологизмов, множество таких, которые возникают или
регулярно воспроизводятся в определенном типе дискурса. Например, "праведный гнев",
"сатанинская гордость", "Божья воля" - в религиозном, "романтическая любовь", "первая любовь",
"элегическая грусть" - в литературном, "чувство законной гордости", "воля партии (и народа)" — в
официально-идеологическом советском дискурсе. Данные словосочетания являются устойчивыми и
могут служить маркерами, включающими текст, в котором они фигурируют, в тот или иной дискурс.
Поэтому их можно назвать стереотипами дискурса, воплощающими в себе коллективное
лингвокультурное сознание. О ряде стереотипов дискурса, особенно официально-идеологического,
можно сказать, что они имеют институциональное закрепление, т.е. используются в определенных
ситуациях определенными государственными или социальными институтами. Например,
"(выполнять) интернациональный долг" в дискурсе советской партийно-государственной и военной
"машины" или "смерть вырвала из наших рядов" как стереотип официального некролога.
Однако среди фразеологизмов и речений существует и ряд клише обыденной речи, кодирующих для
носителей языка "голос здравого смысла", как, например, "какими судьбами", "волею судеб", "не
гневи судьбу", "воображение разыгралось", "лень-матушка заедает". Эти формулы обыденной речи
используются с определенными интенциями в определенных речевых актах для выражения
удивления при неожиданной встрече, укора за необоснованные, с точки зрения говорящего, жалобы
или за поведение, "саморазоблачения" и т.д. (15). Таким образом, вовлеченность единиц языка в тот
или иной тип дискурса маркирует устойчивые, идиоматичные словосочетания и по этому принципу
противопоставляет их свободным словосочетаниям, характеризующимся как индивидуальные.
Лингвокулътурология как дисциплина, изучающая взаимосвязи и взаимовлияния языка и культуры,
фокусирует свои исследования на образных и фразеологических единицах языка, Именно система
образов, закрепленных в языковой семантике, является зоной сосредоточения культурной
информации в естественном человеческом языке (19).
В этом плане можно выделить три основных направления анализа: метафора и культурная
коннотация, фразеология и культурная коннотация, идиоматика (как особый тип фразеологии) и
культурная коннотация. Относительная самостоятельность каждого их этих трех пластов языка в
общей проблематике лингвокультурологии базируется на различии их языковой природы и способов
воплощения в них культуры.
Способность языковой метафоры выражать мировидение и, соответственно, ее культурная
маркированность основаны на связи ее образного основания с категориями культуры - символами,
стереотипами, эталонами, мифологемами и прототипическими ситуациями. Метафора оказывается
нагруженной культурными коннотациями и в случаях, когда она функционирует в языке как
самостоятельная единица, и тогда, когда она выступает как связанный компонент устойчивого
словосочетания.
Так, в разных языках есть свой "инвентарь" экспрессивных метафор, характеризующих человека
через аллюзию к животным, причем содержание образов в разных национальных языках и ареалах
культуры значительно различается, хотя может и частично совпадать. Например, для носителей
русского языка "осел" коннотирует свойства глупости и глупого упрямства, что получает воплощение
не только в предикативной функции экспрессивной метафоры (высказывания типа "Он - настоящий /
просто осел", "Ну и осел!"), но также и в идиоматике: устойчивых словосочетаниях и сравнениях, в
пословицах, как, например, "ослиное упрямство", "ослиная глупость", "глуп, как осел", "Осел на осле,
дурак на дураке" и т.д. В английском языке носителем аналогичных свойств выступает "мул" mule:
mulish stubbornness "упрямство мула". "Обезьяна" в русском языке коннотирует мужскую
некрасивость (ср. "норму") внешности мужчины, выраженную в речении "Мужчина должен быть чуть
красивей обезьяны"), в то время как во французском - это языковой образ не только уродства (laid
comme un singe букв. "уродливый как обезьяна"), но и хитрости, лукавства, способности обмануть
(malin comme un singe букв. "хитрый, лукавый как обезьяна", payer en monnaie de singe букв.
"отплатить деньгами обезьяны", т.е. "обмануть", "отделаться шуточками"). В английском языке
monkey, to monkey букв. "обезьянничать" - образ шаловливого надоедливого ребенка и детских
проказ (The boys were monkeying about in the playground "Мальчики шалили (букв. "обезьянничали")
на площадке для игр"). Известно также, насколько образы животных, бытующие в восточном ареале
культуры, отличны от содержания тех же денотатов в языках Европы. Так, змея на Востоке - эталон
мудрости или женского изящества, верблюд - эталон красоты.
Эти зоонимические метафоры представляют собой образы-эталоны в обиходной языковой картине
мира. Они основаны на характерологической подмене свойства человека представителем животного
мира, имя которого становится знаком некоторого свойства, доминирующего в данном животном, с
точки зрения обиходного опыта народа. Поэтому об инвентаре "животных" метафор можно говорить
как о таксонах, а именно эталонах культуры, презентирующих заданное в языке мировидение (19). В
роли эталонов могут выступать не только животные, но и другие явления природы, а также явления и
ситуации повседневной жизни, как, например, "бревно", "пень" - эталон глупости, "вулкан" —
взрывного темперамента, "сарай" и "конюшня" — неуютного, грязного жилья. Все, что окружает
человека в мире как часть его повседневной жизни, соотносится им с позиций антропоцентризма с
его внутренним миром и условиями существования (18). Эти реалии наделяются смыслом в системе
ценностных ориентации лингвокультурной общности как символы, эталоны, стереотипы, а их
языковые имена становятся знаками, кодирующими данные представления в языковой картине
мира.
Чаще всего метафора выполняет свою роль языкового образа не в качестве самостоятельной
лексической единицы, а в составе устойчивого словосочетания при опоре на семантически ведущий
компонент. При этом семантически ведущий компонент, обычно выступающий в прямом значении,
обеспечивает референцию на предмет окружающего мира или "непредметную" сущность, а
связанный компонент означивает через метафорический образ какой-либо параметр его денотата
или сигнификата. Так, "луч надежды" и "капля жалости" имеют в качестве доминантного смысла,
соответственно, "квант" и "малая часть"; "талант вянет" — смысл 'деградирует', "больные фантазии"
в самом общем виде означают 'плохие, отклоняющиеся от "нормы" со знаком "минус".
Воспроизведение одних и тех смысловых параметров (при различии способов их выражения)
метафорами, выступающими в роли связанных компонентов устойчивых словосочетаний, делает
данный класс фразеологизмов структурно-семантически регулярным. Они поддаются семантизации ,
например, через систему лексических функций, разработанных И.Мельчуком и А.Жолковским для
прямых значений лексических единиц в комбинаторике (28; см. также 12). Может быть предложена и
другая модель экспликации семантической регулярности смыслов, привносимых метафорой в
устойчивые словосочетания (31), однако семантический подход сам по себе не способен выявить
культурную маркированность устойчивых словосочетаний и объяснить роль образного связанного
компонента в создании этой маркированности.
Особенно сказанное касается тех устойчивых словосочетаний, в которых в качестве семантически
ведущего слова выступают "непредметные" имена, т.е. наименования внутреннего мира человека —
его психологических, интеллектуальных и моральных качеств, эмоций , обозначения его отношений с
людьми, а также морально-этических и социальных понятий. В значении таких субстантивов, к
которым относятся, например, "жизнь", "смерть", "родина", "мысль", "воля", "талант", "тоска",
"инстинкт", сигнификативный компонент значительно преобладает над денотативным. Их семантика
создается не признаками денотата, так как они не имеют во внеязыковой действительности
соответствующих им предметных референтов или классов референтов — денотатов, но
"конструируется" когнитивно и культурно значимыми интерпретациями членов языкового
коллектива. Фоновые знания, пресуппозиции, место и роль обозначаемого явления в системе
ценностных ориентации играют ведущую роль в формировании плана содержания этих единиц
языка, которые воплощают, по Н.Д.Арутюновой, концепты культуры (1; 30).
Исследование образуемых ими в языке устойчивых словосочетаний показывает, что их
концептуализация происходит в значительной степени именно через фразеологизмы, отбирающие и
фиксирующие в форме устойчивых и воспроизводимых языковых единиц наиболее важные, с точки
зрения данной лингвокультурной общности, признаки концепта.
Так, устойчивая сочетаемость субстантива "лень" в русском языке демонстрирует, что у этого
концепта как бы два "лица". Первое отображено во фразеологизмах: "тупая лень", "тяжелая лень",
"дикая лень", "неискоренимая лень", "беспробудная лень", "губительная лень", "чудовищная лень";
такая лень действует как враждебная сила: она "одолевает, овладевает, заедает, сковывает", в нее
"впадают", ее "искореняют", "пожинают плоды лени" (обычно - дурные). Однако, наряду с леньювраждебной и трудноодолимой силой, существует совершенно другая концептуализация, в которой
"лень" предстает как: "сладкая, томная, задумчивая", некто или нечто приятное такую лень
"навевает"; ср. также у О.Э.Мандельштама "... и золотая лень из тростника извлечь богатство целой
ноты" (31).
Думается, что два таких разных, во многом противоположных способа концептуализации, каждый из
которых поддерживается радом фразеологизмов, интерпретируется через культурные коннотации,
т.е. через обращение к эталонам, стереотипам культуры и прототипическим ситуациям. В первом
случае концепт "лень" соотносится с обиходной системой ценностей народа, в котором труд
расценивается как добродетель, а лень, леность - как порок. Эта установка культуры в прямом виде
выражена в библейском изречении, предписывавшем человеку "добывать свой хлеб в поте лица", в
пословице "кто не работает, тот не ест" и т.д. С этой позиции лень описывается, как враждебная сила,
которая нападает на свою жертву, лишает способности двигаться, вгоняет в сон; сон, неподвижность
есть подобие смерти, ее разновидность в мифологической семантике (22).
С другой стороны, "приятная" лень соотносится для носителей русского языка с романтическим
дискурсом, в котором разрабатывалась бытовавшая в европейской культуре романтизма установка:
поэт, человек искусства должен быть свободен от каждодневного труда и от службы, так как он существо избранное, подвластное лишь вдохновенью. Думается, наиболее известное носителям
русского языка изречение, выражающее данную точку зрения, — это пушкинские слова,
приписанные, Моцарту в "Моцарте и Сальери": "Нас мало избранных, счастливцев праздных"; ср.
также образ ленивца А.Дельвига, созданный им самим и кругом поэтов-друзей (пушкинские
"Проснись, ленивец сонный!" и "сын лени вдохновенный", обращенные к Дельвигу), стихи
П.А.Вяземского, воспевавшего свой халат как символ домашнего уюта и независимости от
государственной службы — условия поэтического вдохновения.
Образы, привносимые в устойчивые словосочетания связаными компонентами, в том числе и
"стершиеся" метафоры, создают особый тип регулярности, основанной на ассоциативнопарадигматических отношениях. Этот термин, введенный В.Н.Телия (19), означает, что сходная
образная мотивированность прослеживается не только в сочетаемости одного базового слова, но и
связывает концепты, относящиеся к одному или близким идеографическим, полям.
Ассоциативно-парадигматические связи в устойчивых словосочетаниях, обозначающих концепты
культуры, интерпретируются через коннотации. Так, образная мотивация словосочетаний "страх,
ужас, тоска, зло берет, охватывает" объясняется через другой ряд: ("побороть, подавить, одолеть (в
себе) страх, ужас, тоску, зло" Оба ряда восходят к анимистическим мифологическим представлениям,
согласно которым чувства — это враждебные человеку живые существа, возможно, чужие боги (2425), которые проявляют по отношению к человеку агрессию и с которыми ему приходится бороться.
Ассоциативно-парадигматические связи помогают выявить общую базовую метафору в тех случаях,
когда в какой-то части словосочетаний одного концепта эта метафора присутствует имплицитно. В
подобных ситуациях проявляется еще одна закономерность: экспликация культурной информации
требует соотнесения исследуемого словосочетания с массивом образных единиц и фразеологизмов
русского языка — с пословицами, идиомами, речевыми формулами. Например, в концептуализации
"инстинкта" через устойчивые словосочетания прослеживается "животная" метафора, выступающая в
явном виде во фразеологизмах: "звериный, животный, стадный инстинкт". Та же метафора
обнаруживается в другой группе словосочетаний: "инстинкт толпы" (ср. "стадо" — о народе или
"массе", презираемых как объект манипуляций), "инстинкты проснулись", "разбудить, пробудить (в
ком) инстинкты" (ср. поговорку "не буди во мне зверя") (29). Таким образом, ассоциативнопарадигматические отношения, характеризующие устойчивые словосочетания как класс
фразеологизмов, обнаруживают, на фоне образной мотивации, сближение разных культурных
конструктов в языковой картине мира. Данный тип также вводит в контекст регулярности разряды
"индивидуальных" фразеологических единиц — идиом, пословиц и поговорок.
Важнейшим источником культурной маркированности устойчивых словосочетаний является их
вовлеченность в определенный тип дискурса. В этом разряде фразеологизмов обнаруживается
множество единиц, возникших или воспроизводимых в том или ином типе дискурса, как, например,
"праведный гнев" и "воля Божия" - в религиозном, "шекспировские страсти", "элегическая грусть",
"романтическая любовь" — в литературном, "чувство законной гордости" — в официальноидеологическом (15; 19).
Вовлеченность словосочетания в определенный дискурс способна и сама по себе, без поддержки
образа, обусловливать воспроизводимость и устойчивость. Если подобные словосочетания находят
поддержку в других дискурсах или стереотипах культуры, другими словами, если они достаточно
разработаны в культуре, есть основания говорить о них как о культурно связанных. Так, например,
для носителей русского языка культурно связанным оказывается словосочетание "материнская
забота", коннотирующее архетипический образ матери как символа любви и доброты по отношению
к детям. Этот архетип постоянно воспроизводится в фольклоре, где он часто выражен через
оппозицию "добрая мать" vs. "злая мачеха". Образ заботливой матери поддерживается также рядом
других фразеологизмов и пословиц русского языка, как, например, "не знать материнской заботы"
или "маменькин сынок". Характерно, что архетип отца не имеет соответствующих коррелятов в
дискурсах и в системе русского языка, поэтому словосочетание "отцовская забота" является скорее
свободным, нежели устойчивым, а словосочетание "папенькин сынок" не употребляется для
выражения аналогичного смысла. Зато в итальянском языке выражение, буквально переводимое на
русский как "папин сын" figlio di papa используется для обозначения концепта, соответствующего
русскому "маменькиному сынку" (24).
Таким образом, фактор культурной связанности компонентов словосочетания может обусловливать
устойчивость и воспроизводимость. Двумя важнейшими характеристиками культурно связанных
устойчивых словосочетаний являются их вовлеченность в определенный дискурс (в котором они
возникли или воспроизводятся) и, через такую отнесенность, актуализация некоей свойственной
носителям языка особой точки зрения на обозначаемое (там же).
В отличие от устойчивых словосочетаний, идиомы представляют собой класс "индивидуальных"
фразеологизмов — они не формируют структурных фразообразовательных парадигм по заданной
"матрице" смыслов. Вместе с тем, идиомы представляют собой ядро фразеологии, так как они
оказываются полностью переосмыленными сочетаниями слов и вследствие этого эквивалентны слову
по своей номинативной функции. Типичность обиходно-бытовых ситуаций, отображенных в идиомах,
стереотипный или "эталонный" характер их образных оснований делают их знаками языка культуры:
они сами обретают стереотипное, эталонное или символьное прочтение (6; 21). Так, идиомы русского
языка "под носом", "под рукой", "под боком" воплощают эмпирический эталон оченъ близкого
пространства через указание на его "соматическую" достижимость. При этом сами субстантивы
"рука", "бок", "нос" вне идиом не кодируют смысл 'очень близко' (19). К идиоматике, как и к другим
фразеологическим единицам языка, вполне относится постулат о том, что их культурная знаковость
выявляется только на достаточно больших идеографических массивах, таких как, например, "ум —
глупость", "свойства личности", "пространство" и т.д. При этом необходимо отметить, что образы,
используемые идиомами, относящимися к одному идеографическому полю, могут быть очень далеки
друг от друга. Так, "глупость" обозначается не только через идиомы, включающие наименования
головы и ее "наполнения" (как "ума палата", "голова садовая", "куриные мозги), но и фразеологизмы
"не все дома", "крыша поехала", "глуп, как сивый мерин" (7-8).
Такие характеристики идиом требуют разработки особого подхода к ним при
лингвокультуролорическом анализе и лексикографическом описании.
В этих целях был разработан макет исследования и описания идиом, базирующийся на понимании
этого класса единиц языка как свернутых текстов (микротекстов). Соответственно, в их плане
содержания были выделены различные блоки информации, охватывающие объективное и
"субъективное" содержание сигнификата: денотацию, оценку, мотивацию, эмотивность и
стилистическую маркированность (7; 10; 14). Правильное употребление идиом в речи возможно
лишь при условии знания всех этих составляющих сигнификата плюс, как производного от них, знания
ситуаций, в которых та или иная идиома может быть использована.
Принципы описания, базирующиеся на этих разработках, были применены в "Словаре образных
выражений русского языка" (14). В словарь включено около 1000 идиом, продуктивно используемых
в современном обиходно-бытовом и общественно-политическом языке. Словарь построен по
идеографическому принципу: в нем выделено 16 тематических полей, характеризующих внешние и
внутренние свойства человека, его деятельность, поведение, эмоции, интеллектуальные
способности, социальное положение, а также концептуализация через идиоматику категорий
"пространство", "время" и "мера". Описание значения идиом в словаре имеет три зоны: 1)
дефиниция, т.е. толкование самого значения, 2) смысловое подтолковывание, описывающее блоки
значения, связанные с образным основанием, и 3) указание на типовые ситуации, в которых идиома
может употребляться. Так, например, идиома "заваривать" / заварить кашу" получает следующее
толкование: "Создавать своими действиями неожиданно сложную и неприятную ситуацию (говорится
с неодобрением). Подразумевается ситуация, в которую вовлечено большое количество людей.
Часто имеются в виду необдуманные, неверные действия. Речевой стандарт, кто - лицо, группа лиц"
(там же, с.248).
Разработанный способ описания делает "Словарь образных выражений..." словарем активного типа:
он стремится обеспечить, через толкование значения, отсылку к ситуации и информацию о
стилистическом регистре, адекватное использование идиом в речи,
В настоящее время в семинаре разрабатывается модель словарного описания устойчивых
словосочетаний русского языка, включая зону культурного комментария. В общем виде процедура
лингвокультурологического анализа этого класса фразеологизмов включает следующие этапы: 1)
толкование образного или культурно связанного компонента, словосочетания; 2) экспликацию его
связи с базовой метафорой и с другими фразеологизмами, использующими данную базовую
метафору; 3) соотнесение сигнификата словосочетания с категориями культуры — стереотипами,
эталонами, символами, мифологемами и т.д., через представленные в вербальном и невербальных
кодах устойчивые и воспроизводимые знаки; 4) определение роли фразеологизма как культурного
знака в мировосприятии лингвокультурной общности или ее определенной группы (30). На всех
этапах анализа большую роль играет установление дискурса, в котором концепт, обозначаемый
словосочетанием, возник и разрабатывается.
Список литературы
1. Арутюнова Н.Д. Образ: Опыт концептуального анализа // Референция и проблемы
текстообразования. — М., 1988. — С. 11-23.
2. Вейсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа. - М., 1993. - 223 с.
3. Верещагин E. М., Костомаров В.Г. Лингвострановедческая теория слова. - М., 1980.-320 с.
4. Гумбольдт В. фон. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие
человечества // Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. - М., 1984. - С. 37-298.
5. Демьянков В.З. Интерпретация, понимание и лингвистические аспекты их моделирования на ЭВМ.
— М., 1989. — 172 с.
6. Кабакова C.B. Идиомы как "коллективные представления" // Семантика языковых единиц: Докл. 4й междунар. конф. - М.,1994. — Ч. 2. — С. 36-38.
7. Ковшова М.Л. Культурно-национальная специфика фразеологических единиц: Когнитивные
аспекты: Автореф. дис. ...канд. филол. наук / Ин-т языкознания. РАН.-М., 1996.-22 с.
8. Ковшова М.Л. "Ум" и "голова" как ключевые слова в составе фразеологических единиц: Опыт
сравнения // Прагматика. Семантика. Грамматика: Материалы конф. науч. сотрудников и аспирантов.
— М., 1993. — С. 60-63.
9. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - нач. XIX
века). - СПб., 1994. - 399с.
10. Макет словарной статьи для автоматизированного толково-идеографического словаря русских
фразеологизмов: Образцы словар. статей. -М.,1991.-112с.
11. Никитина С.E. Устная народная культура и языковое сознание. — М., 1993.— 188с.
12. Опарина Е.О. Концептуальная метафора // Метафора в языке и тексте — М., 1988.-С 65-77.
13. Опарина Е.О., Сандомирская И.И. Фразеология и коллективная культурная идентичность //
Profilowanie w jezyku i w tekscie. — Lublin, 1998. — S. 373-379. 14. Словарь образных выражений
русского языка / Аристова Т.С.,) Ковшова М.Л., Рысева Е.А. и др.; Под ред. Телия В.Н. - М., 1995. - 368
с.
15. Словарь устойчивых словосочетаний русского языка: Мир человека / Телия В.Н., Брагина Н.Г.,
Опарина Е.О., Сандомирская И,И. // Словарь и культура: Материалы междунар. конф. (Москва,
ноябрь, 1995). - М., 1995. - С. 106-108.
16. Степанов Ю.С Константы: Словарь рус. культуры. Опыт исследования. — М., 1997.-824 с.
17. Телия В.Н. Культурно-национальные коннотации фразеологизмов: От мировидения к
миропониманию // Славянское языкознание: Докл. рос. делегации. -М., 1993.-С. 302-314.
18. Телия В.Н. Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция //
Метафора в языке и тексте. — М., 1988. — С. 26-52.
19. Телия В.Н, Русская фразеология:: Семантический, прагматический и лингвокультурологический
аспекты. — М., 1996. — 288 с.
20. Толстой И.И. О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса // Ареальные
исследования в языкознании и этнографии: Язык и этнос. — Л.,. 1983. — С 181-190.
21. Феоктистова А Б. Роль образного основания в формировании семантики и прагматики идиом и его
функции. На материале идиом, обозначающих чувства // семантика языковых единиц: Докл. 4-й
междунар. конф. - М., 1994. -Ч. 2. -С. 82-86.
22. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М.,1997 - 448 с.
23. Черданцева Т.З. Идиоматика и культура: Постановка вопроса // Вопр. языкознания. - М., 1996. - №
1. - С. 58-70.
24. Bragina N. Restricted collocations: Cultural boundness // Euralex'96: Proceedings. -Göteborg, 1996. - Pt
l. - P. 199-207.
25. Bragina N. Restricted collocations from cultural viewpoint // 3rd International symposium on phraseology
(ISP - 3): Proceedings. - Stuttgart, 1998. - P. 21-31.
26. Bartminsky J.O. profilowaniu pojec w slowniku etnolingwisticznym // Profilowanie pojec: Wyborprac. Lublin, 1993. - S 7-12.
27. Lexical collocations: Denominative a, cognitive aspects // Telia V., Bragina N., Oparina E.,
Sandomirskaya I. // Euralex'94: Proceedings. - Amsterdam, 1994. - P. 369 377.
28. Mel'chuk I., Zholkovski A. Explanatory combinatorial dictionary of modem Russian. -Wien, 1984.-992 p.
29. Oparina E. Associative-paradigmatic relations in restricted collocations // 3rd International symposium on
phraseology (ISP — 3): Proceedings. — Stuttgart, 1998. -P.195-199.
30. Phraseology as a language of culture: Its role in the reproduction of cultural mentality / Telia V., Bragina
N., Oparina E., Sandomirskaya I. // Phraseology : Theory, analysis, a application. - Oxford, 1998. - P. 55-75.
31. Sandomirskaya I., Oparina E. Russian restricted collocations: An attempt of frame approach // Euralex'96:
Proceedings. - Goteborg, 1996. - P. 273-282.
32. Sandomirskaya I. Phraseology and ideology: Collocations as lexicalised ideologies // 3rd International
symposium on phraseology (ISP — 3): Proceedings. — Stuttgart, 1998 -P.200-211.
E.О. Опарина
ЗАИМСТВОВАНИЯ КАК ОТРАЖЕНИЕ КУЛЬТУРНЫХ КОНТАКТОВ: НА
МАТЕРИАЛЕ ИНОЯЗЫЧНЫХ ЗАИМСТВОВАНИЙ В АМЕРИКАНСКОМ
ВАРИАНТЕ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
Роль контактов с различными языками в судьбах родного языка на каждом этапе его исторического
развития самоочевидна. Это один из важнейших источников пополнения лексического состава языка.
Проблема языковых контактов и заимствований для английского языка в Америке как в ранний
(XVII-XVIII вв.), так и поздний (XIX-XX вв.) периоды его становления является крупной историколексикологической проблемой. Особенности исторического процесса формирования американского
варианта английского языка обусловили интенсивные связи Америки с рядом иностранных держав и
народов. Сперва это были контакты с аборигенным населением и населением соседних колоний,
расположенных на территории Северной Америки (испанские, французские и голландские колонии),
в дальнейшем это были контакты с представителями иммигрантских и других национальных
меньшинств (немцы, скандинавы, итальянцы, поляки, русские, японцы, китайцы и др.).
В период с XVII по XX в. процесс языковых контактов в Америке был достаточно интенсивным.
Различия между отдельными временными этапами раннего и позднего периодов связаны либо с
изменением важнейшей культурно-исторической обстановки (смены ведущих языковых влияний на
американский вариант английского языка), либо со становлением литературно-письменных норм
языка, соотношением между письменной и устной речью, стилистической интерпретацией
лексических единиц и т.п.
Лингвистическая проблематика языковых контактов многопланова. С проблемой заимствований,
являющейся неотъемлемой частью данной проблематики, в свою очередь связано множество общих
и частных вопросов.
Проблема языковых контактов включает в себя лингвистические, социальные и психологические
вопросы. Лингвистически центральное место в ней занимает проблема социальной дифференциации
языка в условиях билингвизма и диглоссии; языковое планирование и проблема нормы. В данной
связи следует отметить, что ряд концепций, выработанных ранее на материале билингвизма,
впоследствии легли в основу анализа явлений, связанных с диглоссией. Важную роль в разработке
проблем языковых контактов и билингвизма сыграли труды видных американских ученых
У.Вайнрайха и Э.Хаугена (10, 26).
Дело в том, что при контактировании различных языков действует по существу тот же механизм
переключения от одной языковой системы к другой в зависимости от социальной ситуации. В
конечном счете это зависит от социальной структуры данного общества, которая предопределяет,
какой именно из данных языков используется в сфере образования, в быту и т.д. Разумеется, как
справедливо отмечает А.Д.Швейцер, структурно-лингвистическое различие между диглоссией и
билингвизмом всегда остается в силе: в одном случае речь идет о контактировании разноязычных
систем, а в другом — о контактировании двух вариантов одной системы. Но что касается влияния
социальных факторов на взаимодействие контактирующих систем, то здесь, несомненно,
наблюдаются аналогичные процессы (19).
Проблема билингвизма и контактирования языков в США, анализируемая под углом зрения тех
отношений, которые существуют между английским языком и другими функционирующими в этой
стране языками, дает важные результаты. Данную языковую ситуацию можно причислить к разряду
явно несбалансированных, поскольку существующие в ее рамках языковые системы нельзя считать
функционально равнозначными. Во всех коммуникативных сферах доминирует английский язык,
точнее его американский вариант (АЕ), язык господствующей в стране культуры (21).
В этой связи А.Д.Швейцер отмечает, что в отличие от английского языка, область применения
которого практически не ограничена, языки национальных меньшинств используются исключительно
в быту и лишь в некоторых строго ограниченных и маргинальных социально-коммуникативных
сферах. Подчиненное положение "иммигрантских" языков в структуре сложившейся в США языковой
ситуаций сказывалось и в значительном давлении, которое испытывали эти языки со стороны
английского, в особенности на лексико-семантическом уровне (там же).
Билингвизм в США распространен главным образом в среде носителей неанглийских языков,
иммигрантов первого и в какой-то степени второго поколений, вынужденных адаптироваться к
господствующему укладу жизни, к господствующей культуре и языку.
Так, С.Либерсон (27) рассматривает билингвизм как социальную проблему, изучает причины
развития двуязычия, демографические вопросы, связанные с изучением второго языка в условиях
многоязычного общества, возможные пути ассимиляции иммигрантов в США через билингвизм.
Сопоставляя тенденции развития билингвизма в США и Канаде, автор подчеркивает роль
внешнелингвистических факторов в процессах сохранения, и возрождения социальной роли родных
языков в качестве признака и символа этнической принадлежности. Изучение распространения
билингвизма, по данным демографических и социологических исследований, проведенных в
различные периоды, позволяет проследить роль социальных факторов в формирований предпосылок
для билингвизма, а также попытаться прогнозировать возможные тенденции развития билингвизма и
возникновение тех социальных явлений в связи с употреблением родного или второго языка в жизни
одной речевой общности, которые могут оказаться значительными в условиях многоязычного
государства.
Точка зрения С.Либерсона в основном сводится к тому, что предпочтение данного варианта языка,
диалекта, одного языка другим, распространение данного варианта, диалекта, языка за счет других
— сложная проблема, не исключающая социологической оценки. Понятия "сила воздействия" и
"престиж" языка не столько относятся к внутриструктурным особенностям языка, сколько являются
характеристиками носителей языка, как социального явления (27).
Подобной точки зрения придерживается Э.Хауген, который, характеризуя языковую ситуацию в
Соединенных Штатах и других капиталистических странах, где билингвизм стал национальной
проблемой, отмечает, что в основе этой проблемы лежит "соотношение сил между победителем и
побежденным; между высшим и низшими классами". Эта проблема, порожденная социальным
неравенством, "привлекает к себе всеобщее внимание лишь в тех случаях, когда она является частью
синдрома сегрегации" (26, с.309).
Таким образом, билингвизм отражает несбалансированный характер языковой ситуации в
Соединенных Штатах и, следовательно, лежащее в основе этой ситуации социальное неравенство.
Иными словами, как указывает А.Д.Швейцер, "микросоциологический уровень анализа билингвизма,
построенный на учете межличностных связей между коммуникантами в макроконтексте речевой
ситуации, обнаруживает явные, хотя и опосредованные, связи с макроконтекстом всей языковой
ситуации и в конечном счете — с макроуровневым анализом общества в целом (19, с.101). Степень
влияния одного языка (или нескольких языков) на данный национальный язык, особенно
литературный, в условиях языковой ситуации рассмотренной выше, может быть достаточно
заметной.
Таким образом, интерпретация ряда теоретических вопросов. касающихся проблема языкового
воздействия, приводит нас к его частному проявлению — заимствованиям.
Сразу же следует отметить, что в понятия "заимствование" и "заимствованное слово" различными
авторами вкладываются разные значения. Л.Блумфилд (6) под заимствованием понимает
определенный вид языковых изменений и различает: 1) заимствование понятий культуры; 2)
внутреннее заимствование, происходящее в результате непосредственных языковых контактов,
обусловленных территориальной или политической близостью; 3) диалектные заимствования,
проникавшие в литературный язык из диалектов. У.Вайнрайх (10) рассматривает заимствование как
начальную форму интерференции языков в условиях билингвизма.
Е.Хауген указывает на двусмысленность и нечеткость термина "заимствование", так как им может
обозначаться как сам процесс заимствования (в его начальной стадии), так и его результат. Поэтому
Е.Хауген выделяет полное заимствование и частичное воспроизведение, что позволяет учитывать не
только лингвистические, ни и историко-социальные факторы (26).
Данная точка зрения получает отражение в работах В.Я.Ярцевой. В.Н.Ярцева отмечает, что для
заимствованной терминологии (в области науки, техники и т.п.) типично полное воспроизведение
чужого слова, разве что с поправкой на его приспособление к фонетической и акцентной системе
заимствующего языка; что касается лексики бытовой (нейтрального стиля речи), то при ее вхождении
в лексико-семантическую сферу заимствующего языка столкновение с членами синонимических и
словообразовательных рядов должно приводить к заметным изменениям в семантическом объеме
заимствованного элемента (22).
Раскрывая понятие заимствования с точки зрения его структурного состава, Л.П.Крысин считает
целесообразным называть заимствованием "процесс перемещения различных элементов из одного
языка в другой.
Под различными элементами понимаются единицы разных ярусов языка — фонологии, морфологии,
синтаксиса, лексики, семантики. В соответствии с этим необходимо ограничивать термин
"заимствование" в тех случаях, когда речь идет о перемещении элементов одного уровня: например,
"лексическое заимствование" (13,с.108).
Исходя из данного определения, Л.П.Крысин выделяет три типа иноязычных слов: 1) заимствованные
слова; 2) экзотическая лексика; 3) иноязычные вкрапления (там же).
Между заимствованными словами, с одной стороны, и экзотизмами и иноязычными вкраплениями с другой, существуют структурные и функциональные различия.
Так, заимствованные слова представляют собой факты языка: помимо того что они связаны с лексикосемантической системой языка, можно более или менее точно определить состав и число
заимствованных слов, большая часть которых лексикографически зафиксирована. Появление в тексте
заимствованного слова, т.е. слова, обладающего определенным лексическом значением, не
тождественным значению исконного слова, вызывается необходимостью, вытекающей из
коммуникативной функции языка.
Иначе обстоит дело с экзотизмами и иноязычными вкраплениями. Они представляют собой
незамкнутые группы слов. Употребление их обусловлено либо тематикой, необходимостью описания
обряда, быта, обычаев того или иного народа, той или иной страны (экзотизмы), либо степенью
знакомства говорящего с иностранным языком, некоторыми стилистическими или жанровыми
особенностями речи (иноязычные вкрапления). Экзотическая лексика и иноязычные вкрапления, в
отличие от заимствованных слов, не теряют ничего или почти ничего (ср. графический облик) из черт,
присущих им как единицам языка, которому они обязаны своим происхождением. Они не
принадлежат, подобно заимствованиям, системе использующего их языка, не функционируют в нем
в качестве более или менее прочно связанных с лексическим и грамматическим строем этого языка
единиц (12).
Однако иногда можно говорить о словах, занимающих промежуточное положение, что указывает на
отсутствие четкой и, главное, незыблемой установленной границы между рассматриваемыми
разрядами иноязычной лексики.
Например, иноязычное вкрапление может в процессе его частого употребления в речи превратиться
в полноценное заимствование, оформленное по принятым в языке фонемно-морфологическим
моделям и семантически самостоятельное. Экзотизм с заимствованием самого предмета (или обычая
и т.п.), им обозначаемого, также может превратиться в заимствованное слово: ср. такие слова, как
сюртук, халат, гандбол, танго (8; 9; 12).
Таким образом, граница между заимствованным словом и экзотизмом может стираться вследствие
различных семантических и функционально-речевых причин.
Итак, из сказанного выше следует, что изменение словаря — это естественное движение в языке.
Новые реалии вносят в язык свои наименования. Провести определенную грань между историей
реалий и историей слов часто бывает довольно трудно. Как отмечает А.А.Брагина, возникает
проблема размежевания и взаимопроникновения истории слова и истории вещи. Мир вещей требует
обновления слов, и, чтобы постичь причины словарных применений, приходится как бы выходить за
пределы самого языка, входить в историю общества, историю культуры, науки, искусства (9).
Как происходит процесс заимствования лексических единиц из одного языка в другой и каким
процессам подвергаются заимствованные лексемы, мы рассмотрим ниже. Так, в основе
общепринятой классификации заимствованных лексических единиц лежит классификация по степени
освоения слова. Данный подход не исключает классификации этимологические — по источнику
заимствования (французские, немецкие, английские, латинские и прочие слова в данном
национальном языке). "Этот род классификаций предполагает не только решение вопроса об
источнике заимствования слова (или группы слов), но и постановку вопроса о типологическом
сходстве и пределе проницаемости двух систем (дающей и принимающей), от которых зависит та или
иная форма и степень формальной и семантической адаптации" (5, с. 9).
Далее необходимо указать еще на одно звено процесса заимствования — определение крайних
точек данного процесса: время заимствования и время освоения заимствованного. Это определение
подразумевает помимо хронологической еще и качественную характеристику двух состояний в
истории заимствованного слова на почве заимствующего языка. Иноязычный материал, не
укладывающийся в параметры системы принявшего языка, подвергается в ней обязательной
переработке. Так, по отношению ко второй предельной точке (состоянию) выдвинут целый набор
примет-показателей полной ассимиляции слова (12).
Процесс ассимиляции иноязычного слова предполагает освоение его формальной (звуковой,
орфографической, грамматической , акцентологической) стороны и его семантики.
Говоря о заимствованиях, следует учитывать целый ряд обстоятельств, осложнявших этот вопрос. Так,
А.И.Смирницкий отмечает, что, во-первых, необходимо строго отмечать непосредственный источник
лексического элемента от того его источника, к которому он может быть исторически возведен в
конечном счете. Во-вторых, заимствование следует в принципе строго отличать от развития и
изменения слова в системе данного языка. В-третьих, необходимо отмечать заимствование слова от
образования нового слова на основе заимствованного. В-четвертых, нужно учитывать возможность
слияния заимствованного слова с существующим ранее - исконным или заимствованным —
безразлично. Кроме того, необходимо учитывать, что само понятие "заимствование" является
относительным, обусловленным нашим фактическим знанием (18).
Подтверждение сказанному выше, мы находим в исследованиях словарного состава современного
английского языка с точки зрения источников происхождения входящих в него лексических единиц,
удельного веса генетически разнородных его элементов в языковой практике английского народа.
И.В.Арнольд отмечает, что длительное и многообразное воздействие различных языков на
словарный состав английского языка привело к проникновению в него большего количества
иноязычных заимствований, в первую очередь латинских, французских и скандинавских (3).
Смещение разноязычных элементов, свойственное английской лексике в целом, проявляется в
наличии существенных различий среди заимствований по их отношению к исходному языку и по
степени их ассимиляции в английском языке. Н.Н.Амосова, исследуя этимологические основы
словарного состава современного английского языка, приходит к выводу о том, что по линии
отношения заимствований к исходному языку различаются заимствования полные, сохраняющие в
основном неизменными присущую им звуковую форму и значение, относительные,
обнаруживающие полный смысловой и частичный или полный формальный отрыв от своего
прототипа в исходном языке, и "морфемные", т.е. такие, которые представляют собой продукт
английского словообразования из иноязычных чужеродных морфем. По степени ассимиляции
различаются "'исконнообразные" заимствования, т.е. слова, совершенно неощущаемые как
иноязычные элементы, специализированные - слова, имеющие стилистически или терминологически
ограниченную сферу применения, и национально или исторически окрашенные заимствования,
обычно называемые "слова местного колорита", представлявшие собой иноязычные
слабоассимилированные лексические вкрапления, ограниченные в своем употреблении в основном
этнографическим, географическим или историческим контекстом (1).
Таким образом, выше мы попытались остановиться на процессах заимствования в английский язык.
Далее представляется уместным перейти к вопросам заимствования в американский вариант
английского языка. Исследуя проблемы заимствования в условиях двуязычия, Л.Блумфилд указывал
на то, что взаимодействие языков иммигрантов с английским языком в Соединенных Штатах является
крайним случаем заимствования в условиях двуязычия. Английские язык — язык господствующий —
заимствует из языков иммигрантов только определенные, наиболее характерные слова. Что касается
иммигрантов, то они заимствуют гораздо больше слов из области культуры. "Говоря на своем родном
языке, они имеют возможность обозначать английскими названиями любое количество предметов, с
которыми они сталкиваются, приехав в Америку. В иных случаях они создают кальки" (6,с. 307).
А.Д.Швейцер также полагает, что одним из источников пополнения словарного состава АЕ служили
заимствования из различных языков (полностью ассимилированные заимствования, заимствованиях
- кальки, заимствования, вошедшие в качестве одного из элементов в состав вновь образованных
сложных слов и устойчивых словосочетаний) (20).
Следует сразу отметить, что большая часть заимствований осталась на периферии словарного состава
и по своим фонетическим и структурным особенностям выделяется в словарном составе АЕ особо.
Это в основном термины, обозначавшие флору и фауну Американского континента, понятия,
связанные с жизнью, бытом и мифологией индейских племен, а также с американским образом
жизни и культурой иммигрантского населения США.
Распространение английского языка за пределы Европы началось в XVII в., когда английские
колонисты поселились на атлантическом побережье Северной Америки. Первые попытки англичан (в
1585 и 1602 гг.) проникнуть на континент потерпели неудачу.
Ко времени появления англичан на атлантическом побережье Американского континента его
населяли две группы племен: алгонкины и ирокезы, общая численность которых достигла примерно
200 тыс. человек. Они занимали ту территорию, на которой в дальнейшем были образованы
тринадцать английских колоний.
По своей культуре они находились на ступени палеолита. Жили охотой, рыболовством и
земледелием в весьма примитивной форме, единственным прирученным животным была собака.
Как отмечает историк Л.Ю.Слезкин, "алгонкинцам обязаны ранние европейские колонисты тем, что
они выжили в новой стране, так как не раз индейцы спасали их от голодной смерти: от алгонкинских
племен усвоили переселенцы культуру — кукурузу, переняли кушанья из нее, ставшие любимыми
блюдами современных американцев, от них же научились приготовлять сахар из кленового сока и
т.д." (17, с.12). Осваивая земли Американского континента, английские колонисты стали продвигаться
через Аллеганские горы на запад, где столкнулись с французскими колонистами, а на юге — с
испанскими.
Так, в результате колониальных войн, которые велись в Северной Америке, к 1713 г. Франция
полностью утратила свои колониальное владения и уступила Англии Ньюфаундленд и Акадию
(последствии названную Новой Шотландией) и земли, прилегающие к Гудзонскому заливу, в 1763 г.
— Канаду и область между Миссисипи и Аллеганскими горами. Однако в Канаде, за исключением
областей, заселенных позже, до настоящего времени удержался французский язык; французские же
жители Акадии были принудительно переселены англичанами. Таким образом, на юге США Франции
удалось сохранить свои владения вплоть до 1803 г., когда эта территория (западная часть Луизианы)
была приобретена США.
Испанская колонизация затронула первоначально только Флориду. Однако после войны за
независимость усилился приток населения из новых Соединенных Штатов в области, лежащие между
Аллеганскими горами и Миссисипи (15).
Период с начала XVII в. до 70- годов XVIII в. обычно считают колониальным периодом. Это связано
с тем, что до этого времени в Америке не было ни единого самостоятельного государства, а
существовал лишь ряд колоний Испании, Португалии, Англии, Франции и Голландии (11). Как
указывает Г.Аптекер, основными историческими процессами данного периода является создание
колониями своего собственного социально-экономического порядка с сопутствующими этому
проблемами подъема сельского хозяйства, торговли и промышленности, а также возникновение и
рост классов - собственнических и неимущих, вступивших между собой в соперничество и конфликт
(2).
Действительно, стимулами к установлению определенных связей между колониями Новой Англии
служили "общее национальное происхождение, доминирующее влияние пуританского
конгрегационализма (это не мешало жестоко преследовать "отступников", в частности появившихся
квакеров"), но главным образом — развитие буржуазных отношений, требовавшие экономических
контактов, торгового обмена, особенно в условиях изоляции от Англии в годы Гражданской войны (2,
с. 142).
Кроме того, специфической чертой истории колониальных народов в течение рассматриваемых 150
лет является развитие новой нации — американской, борьба которой за свои права стала в
дальнейшем одной из важнейших сторон американской революции. Уже в английских колониях
Северной Америки закладывались основы американской нации, завоевавшей в конечном итоге свою
независимость.
Быстрое развитие капиталистических отношений в Северной Америке привело к тому, что от
английского капитализма отпочковался новый, североамериканский капитализм, из английской
нации выделилась новая, североамериканская нация. Отколовшись от метрополии, тринадцать
колоний образовали самостоятельное государство — Американскую республику, Соединенные
Штаты Америки (1775-1783) (14).
Весьма значительно расширилась территория США за счет захвата новых земель (вплоть до XIX в.,
территориальное расширение нового государства происходило за счет земель индейцев, а в
середине XIX в. — за счет соседней Мексики и английских колоний на Западе). Общим языком для
восставших был английский.
Следует указать еще на одну специфическую особенность процесса становления американской
нации. Она заключается в том, что "крупнейшей сформировавшейся здесь народности —
американской (соединенноштатской)" не противопоставлена какая-либо вторая мощная этническая
общность: американцы в период формирования народа включили в свой состав англичан и
шотландцев, ирландцев, уэльсцев (валлийцев), голландцев, немцев и шведов. Они ассимилировали
и тех немногочисленных французов, которые жили на территории их формирования. Что же касается
испаноязычных групп Юго-Запада, то они на стадии формирования ядра американской народности
не имели еще с ней никакого соприкосновения" (4, с. 22).
Таким образом, первоначальным ядром американской нации были англичане и выходцы из
Ирландии и Шотландии. Однако большую роль в процессе становления американской нации сыграли
выходцы из других стран Западной Европы, а с конца XIX в. — и из Восточной Европы.
Главным механизмом этнического формирования американской нации явилась иммиграция. На
протяжении всей истории США массы людей различной национальной принадлежности вливались в
население страны. "Взаимодействие этих национальных групп с прежним населением и между
собой, судьбы их потомков, их социальная и культурная ассимиляция, физическое смешение разных
этнических элементов — в этом и заключаются основы этнической истории американской нации (7,
с.60).
История не сохранила прямых данных о числе и этническом составе иммигрантов, прибывших на
рассматриваемую территорию в течение первых двух столетий. Серьезные попытки дать оценку
населению британских колоний в Америке появились на рубеже ХVII и XVIII вв. По одной из
наиболее авторитетных оценок, население это составляло в 1700 г. 275 тыс. человек. Более трети его
сосредоточилось в Новой Англии, главным образом в южной ее части — в Массачусетсе,
Коннектикуте и Род-Айленде. Названные три колонии имели наиболее высокую плотность населения
(4, с.24).
Что же представляли собой европейские иммигранты? Для того, чтобы дать полный ответ на этот
вопрос, нужно исследовать весь миграционный процесс, начиная с причин и особенностей
иммиграций. Это довольно сложная задача, выходящая далеко за рамки данного обзора.
Следует отметить, что в колониальный период при отсутствии общенационального государства
выходцы из разных народов Старого Света — англичане, шотландцы, ирландцы, голландцы, немцы,
шведы — сохраняли в значительной мере свою самобытность. При этом численное преобладание
англичан при довольно значительной роли этнически близких к ним шотландцев и ирландцев
способствовало на этой стадии быстрой консолидации нового народа.
Дальнейшей истории американской народности присущи следующие черты: 1) территориальная
экспансия; 2) увеличение численности за счет естественного прироста и иммиграции; 3) ассимиляция
американской нацией различных групп приезжающих поселенцев; 4) национальная консолидация.
Население европейского происхождения было достаточно мобильным. Довольно рано колонии
Новой Англии сами стали важным источником эмиграции в соседние, менее населенные британские
колонии (Пенсильвания, Нью-Йорк), в которые также одновременно усилилась и европейская
иммиграция. К концу XVIII в. отток жителей из Новой Англии в соседние колонии превысил число
въезжавших в нее иммигрантов из Европы. Параллельно этим процессам шел процесс дальнейшего
вытеснения индейцев с их исконных земель.
Таким образом, за второе столетие колонизации этнический состав населения претерпел коренное
изменение. На рубеже XVIII и XIX в. восточная треть нынешней территории США была фактически
занята сформировавшимся здесь четырехмиллионным англоязычным американским народом. К
этому времена можно отнести рождение "американской нации" (23). Вступление США в XIX в.
ознаменовалось территориальным расширением нового государства. Присоединение французской
Луизианы в 1803 г. и испанской Флориды в 1819 г., а также аннексия Техаса в 1845 г. не только
раздвинули политические границы, но и значительно увеличили население государства. К середине
XIX в. уже все пространство от Атлантического до Тихого океана было во владении США.
Следует отметить двойственный характер процессов, происходящих в среде иммигрантов. С одной
стороны, иммигранты имели тенденцию селиться землячествами. Так, например, в районах
наибольшего сосредоточения немцев прочно сохранился немецкий язык: на нем выпускались газеты,
организовывались частные школы и т.д., обсуждались проекты организации немецкого штата и т.п.
(25). Все это способствовало сохранению немцев, да и представителей других национальностей как
особой группы на протяжении ряда поколений. С другой стороны, ассимиляция была
преобладающим началом этого развития. Группы иммигрантов играли немалую роль в общественной
жизни своей новой родины и внесли в нее каждая свой вклад, особенно в культуру и быт
американской нации, что нашло отражение в иноязычных заимствованиях, пополнивших лексику
английского языка.
С 80-х годов XIX в. этнические состав американской иммиграций быстро меняется. В страну
нарастающим темпом вливаются потоки переселенцев из таких стран, откуда до тех пор иммиграция
была незначительной. Это страны Южной и Восточной Европы, главным образом Италия, АвстроВенгрия, Россия. Иммиграцию этого периода принято в американской литературе называть "новой"
(24).
Для новейшего периода этнической истории американской нации, последовавшего за первой
мировой войной, характерны новые существенные изменения в составе иммигрантов. Новые
этнические элементы продолжали пополнять население США, хотя уже не в прежнем количестве. До
второстепенных размеров снизилась иммиграция из стран Западной и Восточной Европы. Новым
явлением в этом процессе оказалось усиление роли внеевропейских источников иммиграции Канады, Мексики, с островов Пуэрто-Рико и стран Вест-Индии, а также южноамериканских стран.
Следовательно, как указывает М.А.Богина в исследовании иммигрантского населения современных
США, "несмотря на резкие законодательные ограничения начиная с 20-х годов, резкое сокращение в
годы кризиса и второй мировой войны, иммиграция в США продолжалась и достигла в абсолютном
выражении -значительных размеров, так что США и во второй половине XX в. причисляются к
крупным переселенческим странам (7).
Таким образом, развитие этнически пестрой нации, основы которой были заложены еще в
колониальный период, продолжалось в XIX и XX вв. Американская нация с самого начала
складывалась из различных этнических компонентов и столетиями находилась под влиянием
значительного притока новых элементов. Как указывалось выше, в новейшее время приток этот
значительно сократился и этнический состав американского населения в немалой мере
стабилизировался. "Можно, пожалуй, считать, что период этногенеза для американской нации
завершился" (там же). Вместе с тем следы этого процесса сохранились в лексике американского
варианта английского языка в виде достаточно многочисленных иноязычных заимствований.
Список литературы
1. Амосова H.H. Этимологические основы словарного состава современного английского языка. —
М., 1956. — 218 с.
2. Аптекер Г. История американского народа. Колониальная эра. — М., 1961. — 186 с.
3. Арнольд И.В. Лексикология современного английского языка. - М., 1986. - 295 с.
4. Берзина М.Я. Этнический состав населения США: Краткий историко-статистический анализ//
Национальные процессы в США. - М.,1973. - С. 21-57.
5. Биржакова Е.Э., Войнова Л.А., Кутина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка
XVIII в.: Языковые контакты и заимствования. — М.,1972.-431 с.
6. Блумфилд Л. Язык. - М.; Л., 1960. - 325 с.
7. Богина Е.М. Историческое развитие американской нации // Национальные процессы в США. - М.,
1981. - 175 с.
8. Брагина А.А. Лексика языка и культура страны. — М., 1978. — 190 с.
9. Брагина А.А. Неологизмы в русском языке. — М. ,1978. — 190с.
10. Вайнрайх У. Языковые контакты. — Киев, 1978. — 320 с.
11. Ефимов A.B. Очерки истории США.-M.,1973.-435 с.
12. Крысий Л.П. Иноязычные слова в современном русском языке. — М., 1968. — 208 с.
13. Крысин Л.П. К определению терминов "заимствование" и "заимствованное слово" // Развитие
лексики современного русского языка. — М., 1965. — С. 104-116.
14. Народы Америки: Этнографические очерки. — М.,1959. - 311 с.
15. Потокова Н.В. Аннексия Техаса Соединенными Штатами Америки, 1821-1845 гг. - Ростов н/Д, 1986.
- 211 с.
16. Слезкин Л.Ю. Массачусетс. Мэриленд, 1630-1642. - М., 1980. - 165 с
17. Слезкин Л.Ю. У истоков американской истории: Виргиния. Новый Плимут, 1606-1642. - М., 1978.235 с.
18. Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. — М., 1956. — 178 с.
19. Швейцер АД. Литературный язык в США и Англии. - М., 1971. — 200 с.
20. Швейцер А.Д. Очерк современного английского языка в США. — М., 1963. - 216 с.
21. Швейцер А.Д. Социальная дифференциация английского языка в США. — М., 1983.-207 с.
22. Ярцева В.H. История английского языка IX- XV вв. - М., 1985. - 248 с.
23. Chapin В. Early America. - Rev. ed. - Englewood (N.J.), 1984. - X, 310 p.
24. Fishman J.A. Language loyality in the United States. — The Hague etc., 1966. — 478 p.
25. Flexner S.B. I hear America talking. - N.Y., 1976. - X, 505 p.
26. Haugen E. The ecology of language - Stanford, 1972.- XIYV, 366 p.
27. Liberson S. Language diversity and language contact : Essays. — Stanford, 1981. — XV, 390p
E.А. Казак
ДИСКУРС МЕЖКУЛЬТУРНОГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ
В настоящее время многие исследователи признают чрезвычайную актуальность изучения
культурной компетенции как составляющей коммуникативной компетенции. Для успешной
коммуникации оказывается необходимым понимание и использование того комплекса знаний,
которым обладают носители языка, участники речевого взаимодействия. Важность лингвистически
ориентированных исследований в этой области неоднократно обосновывалась и подчеркивались в
специальных работах. Концептуально значимым в рамках данного обзора представляется подход
В.Н.Телии, согласно которому "культура имеет дело с недискретным мышлением, она "говорит"
языком целостных и в то же время нелинейных размытых категорий; концептуальное осмысление
категорий культуры находит свое воплощение в естественном языке" (5, с. 82).
В связи с постоянно расширяющимся международным обменом в разных сферах профессиональной
деятельности особую актуальность приобретают вопросы межкультурной (профессиональной)
коммуникации. Специфика и сложность возникающих здесь проблем связана с тем, что
коммуникация осуществляется в условиях несовпадающих (в большей или меньшей степени)
национально-культурых стереотипов мышления и поведения, в том числе и в ситуациях
профессионального взаимодействия.
Под коммуникативным поведением в самом общем смысле предлагается понимать реализуемые в
коммуникации правила и традиции общения той или иной лингвокультурной общности. Т.Астафурова
выделяет типы коммуникативного поведения, проявляющиеся: а) в специфике коммуникативного
поведения иносоциума в целом (общезначимые нормы: правила и традиции); б) в особенностях
коммуникативного поведения представителей делового социума нормы профессионального
коммуникативного поведения, его правила и традиции (1, с.59). К основополагающим понятиям
коммуникативного поведения относится также понятие "коммуникативная культура" как умение
общаться в разных ситуациях. В этом смысле культура - это "система кодифицированных образцов и
норм поведения, деятельности, общения и взаимодействия людей, несущая релятивную и
контрольную функцию в социуме (3 ,с. 132).
В профессиональном общении важную роль играют нормы и ценности трудообмена, обмена
деятельностью, а также конкретные формы и методы взаимодействия людей при решении деловых
вопросов, стереотипы в служебном, должностном и других видах поведения. Для того чтобы охватить
весь комплекс взаимоотношений в этой сфере деятельности человека, используется понятие
"деловая культура" (см. 2). Культура делового человека проявляется прежде всего в культуре
общения как важнейшем аспекте деятельности. В сферу понятий, связанных с деловой культурой,
включаются не только нормы и ценности трудообмена, но и конкретные формы и методы
взаимодействия людей при решении профессиональных (деловых) вопросов (см. 1). Взаимодействие
здесь основывается на стратегиях и тактиках достижения профессионально-производственных целей,
способах убеждения и осуществления воздействия. Устоявшиеся в речевой практике образцы
использования стратегий, приемов и выбора языковых средств формируют дискурс
профессионального общения во всем разнообразии его форм и видов (деловое письмо, встреча,
переговоры и др.).
Важность фактора культуры в дискурсе вообще и в межкультурном профессиональном дискурсе в
частности обусловлена не только его функционально-прагматической значимостью, но и
когнитивными основаниями дискурсивной деятельности. В концепции Ш.Линде система
когерентности дискурса рассматривается как связующее звено между языковой структурой и
дискурсивной практикой (21). Система когерентности, по определению, представляет собой систему
верований (представлений, мнений, оценок и др.) и отношений между ними, которые приняты в
данной культуре. Эта система создает концептуальную среду, которая обеспечивает релевантность
утверждений в самом дискурсе и в социокультурном контексте, как, например, может ли
устанавливаться связь причинная между двумя утверждениями. Так, систем, "здравого смысла"
(общее, разделяемое знание) как одна, из система когерентности основывается на системе
верований, предположительно разделяемых всеми индивидами, принадлежащими к данной
культурной общности. Верования такого рода имеют свое историческое начало в практике
социального взаимодействия. Они функционируют как пресуппозиции, которые позволяют легко
создавать одни дискурсы и затрудняют или делают невозможными другие дискурсы.
По наблюдениям исследователей за последние пять лет сформировалась область научных
разысканий, заданных проблемами изучения межкультурного профессионального дискурса (8, 11, 12,
14, 16). Я.Улейн и Д. Меррей во введении к специальному выпуску журнала "Text" отмечают, что
формирование этой области в определенном отношении является результатом взаимодействия
лингвистической теории и международной практики общения в сфере бизнеса и технологии (31).
Рассматривая положение дел в целом, авторы указывают, что как теория культуры, так и
лингвистическая теория исследуют имеющиеся данные с позиций двух подходов: теоретики придают
большее значение универсальным, общим явлениям, тогда как практики (ориентированные на
практику исследователи) выдвигают в центр внимания культурное и языковое разнообразие как
основу любой теории или исследования. Отмечается дискуссионность вопроса о том, оказывает ли
культура влияние на дискурс в контексте деловой ситуации. Сложность стоящих здесь проблем
объясняется, в частности, и тем, что описание, и определение признаков культуры и
культурнообусловленных различий значительно затруднено условиями дискурса. В речевом
взаимодействии культурные факторы, вовлеченные в коммуникацию, выступают в неразрывной
связи с социальными и институциональными факторами.
В работах по данной проблематике за основу нередко принимается операциональное определение
культуры "как специфической психосоциальной ориентации группы людей, объединяемых по общим
деловым (профессиональным) или; национальным признакам" (31, с.419). В области межкультурных
исследований большинство ученых, как отмечалось выше, полагают, что термин "культура" относится
к ряду верований, оценок, норм и отношений, которые являются общими для представителей данной
группы. Важной частью культуры признаются нормы, предписывающие, как понимать ролевые
взаимоотношения и участвовать в них. С этой точки зрения социальные и институциональные
отношения (факторы), используемые для объяснения поведения человека, могут рассматриваться как
часть культуры, а не в оппозиции к ней Последнее особенно важно для межкультурной
профессиональной коммуникации, в которой социальные и институциональные отношения играют
значительную роль
По оценкам ученых, в настоящее время имеется значительное количество работ, посвященных
изучению взаимоотношения культуры и дискурса (23, 32) Однако языковые характеристики дискурса
все еще не получили в них должного внимания. В то же время признается, что теоретически
обоснованные исследования межкультурной коммуникации в контексте деловой ситуации могут
содействовать развитию интегрированного подхода, сближающего культуру, язык, дискурс и
коммуникацию (31, с.420). В прояснении проблем и вопросов межкультурной коммуникации важное
место отводится контрастивным (сопоставительным) исследованиям дискурса, в которых проводится
сравнение, двух и более культур. В целом исследования по межкультурной коммуникации не
ограничиваются устным дискурсом; в сферу исследований здесь активно вовлекается дискурс,
представленный письменными текстами на профессиональные темы (деловое письмо, инструкции и
др.) Дальнейший анализ исследований в этой области основывается на работах зарубежных ученых,
опубликованных на английском языке в разных изданиях. Основное внимание уделяется работам, в
которых рассматриваются вопросы культурнообусловленного употребления языка в
профессиональном (деловом) дискурсе, письменном и устном.
В письменной форме дискурса интерес для изучения представляют такие жанры дискурса, как
реклама, письмо на профессиональные темы (деловые, научные и др.). Письменный дискурс имеет
определенные преимущества для изучения в социокультурном аспекте. Прежде всего,
представленный в письменной (зафиксированной) форме текстов этот вид дискурса позволяет
идентифицировать и описывать культурные особенности, которые соотносятся с их языковым
выражением. Кроме того, именно языковая сторона письменного дискурса получила исчерпывающее
описание и детальную разработку в парадигме теории функциональных стилей (ср. стиль научной
речи, стиль официального общения и др.).
Язык играет важную роль в обеспечении эффективности межкультурной профессиональной
коммуникации. Игнорирование языкового фактора может привести к негативным последствиям.
Показательным в этом отношении является исследование, проведенное Р.Каштаном и Э.Тачстоун
(17). Работа этих авторов была стимулирована ситуацией, сложившейся в сфере банковских услуг в
таком поликультурном и многоязычном городе, как Лос-Анджелес. В соответствии с
законодательным актом и в целях получения прибыли банки расширяют сферу своих услуг для
клиентов из числа национальных меньшинств. В языковом отношении ситуация такова, что любой
клиент может получить помощь на английском языке от служащих банка или воспользоваться
брошюрой и инструкциями на испанском, китайском и японском языках. Тексты брошюр,
анализируемые в статье, изначально написаны на английском языке и затем переведены на
соответствующие языки. Проведенное исследование позволяет авторам сделать некоторые выводы,
значимые для межкультурного общения.
Прежде всего, авторы отмечают, что из-за ошибок прагматического характера тексты переводов
утратили ''дружеский" тон общения, к которому банки в целом стремятся. Брошюры в переводе
приобрели более официальный тон, чем в английском оригинале. В общей оценке
успешности/неуспешности этого вида дискурса авторы полагает, что неэффективность попыток
банковской индустрии ответить на запросы языковых меньшинств объясняется в значительной мере
стереотипическими отношениями: представители языковых меньшинств не имеют финансовых
ресурсов, не могут соответствовать банковским требованиям и воспользоваться соответствующими
услугами, не знают понятий банковской деятельности. Подобные стереотипы рассматриваются как
оскорбительные, пренебрежительные и не способствуют привлечению клиентов. Авторы полагают,
что нежелание банковских служащих обратиться за консультацией к специалистам (лингвистам)
приводит к дальнейшему ухудшению используемых стратегий рекламы. Проанализированные тексты
рекламных брошюр, очевидно, демонстрируют некомпетентность в вопросах использования языка.
В создавшейся ситуации языковые проблемы приобретают первостепенное значение. Банки
проявили желание привлечь иноязычных клиентов, подготовили и выпустили рекламное издание на
языке потенциальных клиентов. В то же время эти действия отражают характерное для многих слоев
населения страны (особенно англоязычных) отсутствие "чувства языка". Признание важной роли
языка в решении подобных вопросов, по мнению автора, может служить не только практическим
целям, но и общей задаче понимания того, что можно достичь с помощью правильного
использования языка в многоязычном обществе и в экономике в целом. Издания, подобные
банковской брошюре, могут служить разным целям и восприниматься по-разному в той или иной
социокультурной общности. Так, для англоязычного социума данное издание, очевидно, нацелено на
сообщение дополнительных (по отношению к имеющийся знаниям) инструкций. Однако для
представителей другой культуры, как оказывается, издание этого типа должно было рекламировать
уникальные, привлекательные особенности продукта (услуг).
Письменный дискурс предоставляет надежный и удобный языковой материал для проведения
контрастивных исследований взаимодействия языка и культуры в дискурсе. Внимание
исследователей привлекает жанр делового письма, перспективность изучения которого
поддерживается данными о наличии культурнообусловленных различий, выявляемых в
сопоставительном анализе (см. 6, 8, 13, 14, 22, 27 и др.). Авторы этих работ отмечают, что письма
делового жанра (о приеме на работу, о предоставлении гранта на проведение научного
исследования и др.) обнаруживают варьирование по ряду параметров как между западной и
восточной культурами, так и между культурами Запада. Сопроводительное деловое письмо в
западных культурах выполняет основную функцию — дать самооценку, т.е. выделить, подчеркнуть
свою квалификацию и опыт, "пригодность" к выполнению данной работы. В восточнокультурном
социуме сопроводительное письмо выполняет только функцию "сопровождения" посылаемого
резюме и не используется как возможность повлиять на решение работодателя о предоставлении
вакансии (8 ).
В западных культурах также отмечаются различия в этом дискурсе. Деловые письма американцев,
например, оцениваются как более индивидуальные, личностные, чем аналогичные письма
французов. Письма с просьбой о финансировании научных работ, написанные американцами, более
очевидно направлены на убеждение, чем письма на эту же тему от голландских организаций (6).
Отдельно рассмотрим исследования, в которых особое внимание уделяется языковым особенностям
дискурса деловых писем.
У.Коннор, К.Дэвис и Т.де Райкер рассматривают культурнообусловленные различия
сопроводительных писем с просьбой о предоставлении вакансии, написанные на английском
(американском) и фламандском языках (13). Авторы применяют контрастивный риторический подход
к выявлению дискурсивных характеристик правильности, четкости и содержательности текстов этого
жанра.
В фокусе внимания исследователей находятся правильность и ясность ( четкость ) как языковые
свойства письма, которые значительно влияют на коммуникативную успешность. Правильность
связывается с орфографией, пунктуацией, лексической точностью, построением предложения и
структурой абзаца. Четкость имеет отношение к организации сообщения и стилю прототипического
содержания текстов этого типа.
Культурнозначимые различия, по данным исследования, проявляются в средней длине письма:
американские письма длиннее и более индивидуальны, они предоставляют больше информации как
профессионального, так и личного характера и др. Полученные результаты позволяют авторам
сделать вывод о том, что американцы более активны, лучше проявляют себя в самооценке и более
успешны в создании своего положительного имиджа. Их тексты отличаются информативностью и
смысловой точностью. Тексты писем фламандцев короче, предоставляемая информация в общем
безлична и зачастую нечетка. Представители этого социума больше полагаются на уже имеющиеся
достижения в своей профессиональной истории (университетские дипломы, квалификации и т.д.).
Поэтому большое значение здесь придается резюме, включающему объективные факты, чем
сопроводительному письму. Деловая культура личности в этом социуме включает предположение о
том, что "другие (люди) смогут прочесть "между строк" больше, чем изложено в письме, и по
достоинству оценить автора текста" (13, с.459).
Слабая выраженность стремления к "самопродвижению" у фламандцев соотносится с типом
профессионального взаимодействия, характерным дня этой социокультурной общности. Согласно
Г.Ховштеду, специфика деловой культуры в этом типе взаимодействия определяется "дистанцией
власти" (16). Для бельгийцев и фламандцев эта дистанция намного больше, чем для американцев.
Этим, как полагают исследователи, можно объяснить относительно высокую степень доверия,
которое представители этой общности проявляют к авторитету власти. В дискурсе делового письма (о
приеме на работу) "дистанция власти проявляется в следующем: если автор письма доверяет, что
вышестоящее лицо (работодатель) примет правильное решение, тогда нет необходимости активно
"рекламировать" себя в письме. Данные другого исследования показывают, что в языке
профессионального общения проявляются черты корпоративной-деловой культуры: руководитель
предприятия выступает в роли "человека, который знает лучше" (27, с.161).
Другим жанром письменного дискурса, привлекающим внимание исследователей, является научный
(теоретический) гуманитарной дискурс (academic discourse), понимаемый в широком смысле как эссе,
статья, доклад и др. Исследования здесь задаются общим предположением о том, что различия в
построении текстов на том или ином языке связаны с культурнообусловленными представлениями и
ожиданиями о том, как должен выстраиваться текст, соответствующий принятым в социуме образцам
и нормам. Незнание культурной основы различий в построении текста, очевидно, создает
препятствия для эффективного взаимодействия в этой области профессиональной коммуникации.
Культурнообусловленные различия в построении лингвистических и социологических текстов на
английском и немецком языках рассматриваются в работе М.Клайна (11). Предварительное
контрастивное исследование справочников по составлению эссе на английском и немецком языках
выявило ряд различий. Для английского (в отличие от немецкого) дискурса характерны требования:
1) строгое следование установленной форме/структуре дискурса; 2) выводимость цели эссе из
языкового выражения темы в начале дискурса; 3) строгая релевантность включаемой информации
(для немецкого ограничения менее жестки); 4) конец одного абзаца должен быть связан с началом
следующего, представленного топикальным предложением; 5) повторение не желательно (для
немецкого повторения допустимы при менее жестких ограничениях). В целом эти требования играют
определенную роль и для составления текстов на немецком языке, однако, следование им не так
важно как, например, в Австралии и других англоязычных странах. Характерной функциональной
особенностью эссе, написанных на немецком языке в устоявшейся традиции, является отклонение от
темы дискурса (дигрессия, экскурс). По наблюдениям М.Клайна, в книгах, текстах диссертаций и в
статьях немецкоязычных авторов отклонение/экскурс можно считать общепринятым.
Проведенное исследование поддерживает также гипотезу о том, что формальным показателем
соответствия научного текста принятым в социуме нормам в англоязычных странах служит
соблюдение структуры дискурса (текста), тогда как в немецкоязычных странах ориентиром служат
определенные лингвистические признаки "уровня абстракции". Привлекая к анализу языковой
материал научных статей, М.Клайн ставит вопрос о том, в какой степени тексты, написанные учеными
из англоязычных и немецкоязычных стран, отличаются по признаку линейности развертывания
информации (11, с.215). Предполагается, что здесь можно обнаружить внутрикультурные различия,
как, например, варьирование в длине текстовых фрагментов, протяженность которых
непропорциональна их роли в дискурсе.
Для лингвокультурологического исследования интерес представляет разработанная М.Клайном
методика анализа линеаризации текста, включающая анализ таких аспектов, как: 1) иерархия текста взаимосвязь макропропозиций, дискурсивное подчинение или сочинение; 2) динамика текста в
использовании основного и дополнительных аргументов; 3) симметрия — установление
соотнесенности в разной длине фрагментов текста; 4) единство структурации параллельных
(содержательно объединяемых) частей текста. Важность исследований этого жанра дискурса
связывается с необходимостью развивать международный обмен научной информацией.
Препятствием на этом пути могут оказаться различия в формальных (языковых) критериях
приемлемости научных текстов, суждения о которых основаны на культурных различиях. В последнее
время процессы интернационализации науки и эмиграция ученых способствовали ослаблению
жестких требований к научному дискурсу.
В устном дискурсе одной из наиболее значимых ситуаций межкультурного делового общения
является ведение переговоров. Однако коммуникативно-поведенческая специфика переговоров еще
недостаточно разработана в специальных исследованиях. При отсутствии обобщающих работ
внимание исследователей привлекают отдельные проблемы этого жанра дискурса: различия в
структурации этапов переговоров и их значимость для представителей разных культур, национальные
стили профессионального взаимодействия, стратегии и тактики переговоров, концепты вежливости,
национально-культурные стереотипы и др.(8, 10, 15, 18, 28, 30, 35).
Возникновение коммуникативных проблем в ситуации переговоров связывается с действием ряда
факторов. По наблюдениям П.ван дер Вейста, неэффективность переговоров в границах одной
социокультурной общности, как правило, объясняется действием внешних обстоятельств (34). В
ситуации межкультурного делового общения подобные проблемы обычно связываются с различиями
в культуре участвующих сторон. В межкультурном дискурсе переговоров эффективной коммуникации
нередко препятствует необходимость для одной из сторон говорить на неродном языке. Языковая
некомпетентность создает трудности, как в информативной, так и в социальной функциях
переговоров. Для успешности социальной функции существенным оказывается не только точное
понимание передаваемой информации, но и, что более важно, установление или сохранение
хороших отношений между сторонами переговорного процесса.
Установление отношений сотрудничества и взаимодействия во многом зависит от понимания
национально-культурной специфики категории вежливости и стратегий ее реализации в деловом
дискурсе. Большинство исследований, посвященных изучению этого жанра дискурса, особенно
переговоров, основываются на общих положениях теории вежливости (см. 10, 16, 19 и др.).
Некоторые из них имеют определенные следствия, применимые к объяснению проблем делового
дискурса. Согласно прагматической теории Дж.Лича, непрямые иллокутивные высказывания
являются более вежливыми ввиду следующего: 1) они в меньшей степени связывают
обязательствами, предоставляя возможность выбора (ответа, выхода из ситуации и др.); 2) чем более
непрямым является высказывание/локуция, тем слабее иллокутивная сила (19).
На основе этих положений автор формулирует принцип вежливости в терминах издержек и пользы
для говорящего и слушающего. Высказывание, которое, с одной стороны, сводит к минимуму
издержки слушающего и максимально повышает его пользу и которое, с другой стороны,
максимально повышает издержки говорящего и предельно уменьшает его пользу (максимы текста и
щедрости), очевидно, является очень вежливым высказыванием. Принцип вежливости применяется в
ситуации любой беседы/разговора, в том числе и деловых переговоров. Однако широкая
применимость не подразумевает его обязательного соблюдения в каждой ситуации. В
неофициальной, дружеской беседе нет необходимости быть как можно более вежливым, так как это
не ставит под угрозу социальное взаимодействие.
Мысль об универсальности концепта "вежливость" развивается и в другой влиятельной теории,
разработанной П.Брауном и С.Левинсоном (10). Одним из основных понятий этой теории является
понятие "лицо", под которым подразумевается "позитивная социальная ценность, которой обладает
каждый член общества (цит. по: 34, с.481). Любое действие совершается с целью приобрести или
сохранить "лицо" и избежать "потери лица". В применении к деловому дискурсу угроза "потерять
лицо" возникает, например, когда менеджеру задается вопрос о причине увольнения им работника
(там же, с.482).
Используя концепты "сохранение/потеря лица", Браун и Левинсон разрабатывают общую теорию, в
которой дается обоснование предсказуемости в реализации категории вежливости, исходя из оценки
"весомости" речевого акта "угроза сохранению лица". Эта весомость определяется по значимости
контекстуальных факторов: 1) различия в дистанции власти между говорящим и слушающим (просить
об одолжении у друга легче, чем у своего начальника); 2) социальной дистанции между говорящим и
адресатом (легче выполнить акт "угроза лицу" по отношению к знакомому человеку, чем к
незнакомцу); 3) трудоемкость выполнения действия, связанного с угрозой потери лица (одолжить
ручку легче, чем автомашину). Основная мысль этой теории заключается в положении, согласно
которому чем больше рационально мыслящий говорящий создает угрозу потери лица для
слушающего, тем вежливее он будет себя вести. При этом характеристика "вежливый" относится к
предпринимаемым попыткам завуалировать угрозу.
В исследовании П.ван дер. Вейста вежливость и непосредственность (прямота) поведения
рассматриваются как взаимосвязанные характеристики в ситуации французско-голландских
переговоров (34). Актуальность исследования дискурса переговоров в этом аспекте связана с тем,
что, по мнению французской, стороны, голландцы высказываются слишком прямолинейно и это не
соответствует представлениям французов о вежливости. Однако, как отмечает автор, объяснять
различия в представлениях о "прямолинейности" только культурологическим фактором было бы явно
упрощением проблемы. Поскольку большинство голландцев в ситуации деловых переговоров
переходят на неродной язык (французский), наблюдаемое здесь недовольство и раздражение могут
быть спровоцированы языковой некомпетентностью голландцев. Непосредственным объектом
рассмотрения автор избирает речевой акт "просьба", играющий важную роль в переговорном
процессе. Основное внимание уделяется допросу о том, в какой степени различия в понимании
"прямолинейности" отражаются в языковом выражении просьбы. При сравнении учитываются
французско-голландские различия "дистанция власти": голландцы в меньшей степени реагируют на
эти различия в своем речевом поведении.
Приняв за исходное, что прямолинейность поведения связана с вежливостью, Вейст проводит опрос
информантов, в ходе которого французы и голландцы должны были определить вежливость 19
различных формулировок просьбы, построенных на основе пяти модальных категорий: разрешение,
навязывание, возможность, обязательство, долженствование. Кроме того, вежливость
Противопоставляется конвенциональности, так как обе группы испытуемых, очевидно, могут иметь
одинаковое представление о вежливой просьбе, но различаться в суждениях о том, насколько она
традиционна, общепринята. В целом исследование направлено на изучение восприятия, а не
продуцирования речи. Однако это не снижает значимости сделанных выводов.
Результаты исследования указывают, что в восприятии и оценке вежливости просьбы обе группы
(французы и голландцы) обнаружили явные совпадения. Различия в языковой формулировке
Просьбы соответствуют ожидаемым различиям в восприятии вежливости. Некоторые расхождения
между группами проявляется в восприятии вежливости различной модальности Отсутствие значимых
различий в исследуемом дискурсе, по мнению автора, объясняется близостью культур. В целом для
сопоставительных исследований существенный является фактор "расстояния культур". Автор
полагает, что для изучаемых языков целесообразно сосредоточить внимание на сходствах, а не на
различиях в оценках вежливости. Интересным представляется вывод о том, что полученные
результаты подтверждают предположения концепции вежливости Т.Брауна и С.Левинсона (см.
выше).
В некоторых исследованиях процесс деловых переговоров (встреч) рассматривается как единая
коммуникативная цепь, которая выстраивается из поочередных периодов говорения и слушания (28,
30). Исходным является предположение о том, что участники переговоров должны внимательно
слушать и ясно выражать свою мысль, следуя общепринятым представлениям о взаимодействии в
этом виде дискурса. Собственно речевой акт (шаг, период) включает этап концептуализации,
обдумывания с паузами (продолжительными) и этап вербального формулирования с короткими
паузами. Предполагается, что компетентный слушающий правильно интерпретирует подобные
временные перерывы разной продолжительности.
Тем не менее, в практике межкультурных переговоров нередко возникает вопрос: следует ли
прерывать паузы молчания (до десяти секунд и более). Общепринятым для эффективной
коммуникации среди представителей западной деловой культуры является следующее: дать
возможность говорящему партнеру закончить предложение и не терять времени на паузы
(молчание). Для восточноазиатских, особенно японских, бизнесменов паузы этого рода вполне
приемлемы, тогда как для представителей латинских, особенно итальянской, культур прерывание
собеседника и даже одновременность говорения нескольких участников является признаком
заинтересованности в теме обсуждения. Однако финны, являясь представителями западной
культуры, предпочитают не прерывать паузы молчания (30, с.590). Подобные стереотипы в
ожиданиях участников деловых переговоров часто используются в объяснении неэффективности и
неправильного понимания межкультурного дискурса.
В этой связи специального исследования требует вопрос о взаимоотношении между прерыванием и
принятием паузы молчания, с одной стороны, и специфически культурным пониманием вежливости,
с другой стороны. Дело в том, что согласно основополагающим теориям Дж. Лича, П.Брауна и
С.Левинсона, вежливость представляет собой универсальную категорию, общепринятую для любой
культуры (10, 19). Тогда объяснения требует вопрос о том, в каких случаях можно считать вежливым
прерывание паузы и как это связано с культурнообусловленными представлениями о вежливости.
Данные некоторых исследований указывают, что вежливость в ситуации межкультурных переговоров
может подвергаться влиянию со стороны культурных факторов (16, 30, 34). Культурнообусловленные
параметры этого влияния включают: индивидуализм в противопоставлении коллективизму (статус
индивида в социокультурной общности): дистанцию власти; сильное или слабое стремление к
устранению неопределенности в будущем;
противопоставление "мужского" и "женского" типа культуры (30, с. 595). Отмечается, что указанные
параметры могут влиять на темпоральные аспекты коммуникации, в том числе на чередование
говорения и паузы в переговорах.
Обобщение имеющихся данных позволяет предположить, что проявление вежливости в речевом
взаимодействии диктуется как соображениями культуры, так и особенностями личного характера (25,
30). Эти же факторы объясняют и различия в отношении к паузе. Исходя из предположения, что паузы
между высказываниями являются проявлениями своеобразной "культуры молчания" авторы
сосредоточивают внимание на прерывании паузы. Непосредственному анализу подвергаются
темпоральные аспекты межкультурной коммуникации (деловых переговоров) с участием китайскофинской и голландско-китайской сторон.
Результаты исследования показывают, что прерывание более характерно для китайской стороны, как
в монокультурной, так и в межкультурной ситуации переговоров. В тех же ситуациях прерывание
используется гораздо реже финнами и голландцами. Для исследуемых культур прерывание является
маркированным (неожиданным) признаком, причем в большей степени маркированность отмечена
для китайской культуры. Количественный и качественный анализ полученных данных указывает, что
китайцы более часто являются инициаторами прерывания паузы в переговорах с голландцами, чем с
финнами. В целом стратегия прерывания в речевом поведении китайцев рассматривается как
проявление определенных стереотипов, характерных для их языка и культуры. Для финнов и
голландцев прерывание интерпретируется, как попытка приспособиться к стилю речевого поведения
представителей китайской стороны. Однако результаты проведенного исследования не дают
однозначного ответа на вопрос о вежливости/невежливости прерывания, хотя, по мнению авторов, в
ситуации китайско-западноевропейских переговоров прерывание все же не является признаком
невежливости.
Эффективность межкультурного дискурса деловых переговоров, очевидно, зависит от совпадения
или несовпадения в определениях культурных ценностей и ключевых концептов. Специфика этой
проблемы в данном жанре дискурса и ее решение связывается с более общей задачей проведения
широкомасштабных сопоставительных исследований, позволяющих сделать надежные обобщения
для межкультурной коммуникации. Традиционно исследования по анализу дискурса проводятся без
систематического учета межкультурных аспектов. Критика этноцентричности подобных исследований
исходит, в частности от А.Вежбицкой (32, 33 и др.). В трудах Вежбицкой на языковых примерах
доказывается, что некоторые термины, общеупотребительные в сопоставительно-культурных
исследованиях, как в лингвистических, так и в других, и предположительно обладающие
универсальной применимостью к любой культуре, оказываются далеки от приписываемой им
глобальной надежности. В действительности эти термины связаны с семантико-когнитивными
структурами, кодируемыми в каждом отдельном языке, в котором эти термины созданы.
Поскольку английский является языком международного общения, возникает риск того, что
английским терминам некорректно приписывается статус универсальности. При более внимательном
рассмотрении становится очевидным, что наименованиям типа "вежливость" (politeness) "дистанция"
(distance) и др. при переводе на другие языки затруднительно и даже невозможно в некоторых
случаях подыскать адекватные эквиваленты. Когда, подобные слова используются для описания
моделей коммуникации в других культурах, это приводит нередко к предвзятой англосаксонской
интерпретации культурно-специфических моделей.
В целях преодоления подобных трудностей Вежбицкая предлагает использовать метаязык
семантических примитивов, который дает возможность формулировать не только любой культурноспецифический концепт, но и каждый речевой акт для любого языка.
В нелингвистически ориентированных межкультурных исследованиях было предпринято немало
попыток описать стабильные оценки по конечному числу параметров: высокий/низкий контекст,
полихронные/монохронные; ориентированные на выполнение задания/ориентированные на людей;
высокая/низкая дистанция власти; точная/расплывчатая; универсальная/частная (см. 16, 27). Если
принять аргументацию А.Вежбицкой, то следует признать, что универсальность данных параметров
вызывает обоснованные сомнения, так как используемые концепты специфичны и "привязаны" к
англосаксонской научной традиции (когнитивной перспективе) (15, с.566).
Указанные проблемы в основном характерны для сопоставительно-культурных исследований, в
которых рассматриваются образцы монокультурной одноязычной коммуникации. Однако, как
отмечают Л.Фант и А.Гриндстед, некоторые положения концепции А Вежбицкой могут быть полезны
в исследованиях межкультурного дискурса (15). Признавая значимость понимания культурнообусловленных различий в определении оценок и ключевых понятий, авторы указывают на
дополнительную сложность межкультурного дискурса: разграничение культурных и других
источников коммуникативного поведения участников в ситуации деловых переговоров. Цель своего
исследования авторы видят в разработке модели описания основных различий в межкультурном и
внутрикультурном взаимодействии в ситуации переговоров.
За исходное принимается положение о том, что участники межкультурного взаимодействия обычно
могут распознать несоответствия в оценках, присущих представителям соответствующих групп в
переговорном процессе. Понимание этого несоответствия заставляет участников использовать
социальные коммуникативные стратегии. Исследование базируется на наблюдениях, сделанных в
ходе испанско-скандинавских переговоров. Полученные данные выявляют три основные категории в
поведении коммуникантов, помогающие компенсировать несоответствия. Авторы формулируют эти
категории как стратегии "ассертивности", "аккомодации" и "уклонения/избегания".
Первая и вторая стратегии могут иметь как вербальное, так и невербальное выражения. Например,
вербальная ассертивная стратегия может состоять в осуществлении эксплицитной референции к
культурным оценкам собеседника. Тем самым осуществляется символическая компенсация
"недостатков" в поведении. Невербальная стратегия избегания заставляет участника воздерживаться
от определенных действий (смеха, шутки и др.), если это может интерпретироваться как угроза (в
широком смысле) другой стороне. Вербальными стратегиями коммуникант обращается к оценкам,
которые представляются характерными для собеседников, представителей партнеров по
переговорам. Невербальные стратегии — это стратегии модификации своего поведения в
отношениях между коммуникантами. Интересным представляется также вывод о том, что
вербальные и невербальные стратегии могут совпадать. Это значит, что сам по себе дискурс не дает
полного представления о межкультурной коммуникации. Поэтому целесообразно принимать во
внимание как вербальные, так и невербальные аспекты дискурса.
В разработке метода исследования авторы используют метаязык семантических примитивов
(А.Вежбицкой), применяя его для описания культурных оценок. Авторы разделяют точку зрения
А.Вежбицкой, согласно которой ключевые культурные понятия, особенно оценки и нормы, могут
быть выражены в виде языковых сообщений как лучшей формы их описания. Подобные сообщения
формулируются в диалогической вопросной форме. Если вопрос предполагает два противоположных
ответа, то описание оценки представляет собой бинарную оппозицию. Для целей данного
исследования особенно значимыми представляются следующие оценочные оппозиции:
всеобщий/частный; ориентированность на человека/на задание, решение задачи; высоко
эмоциональный/слабо эмоциональный. В качестве критерия надежности оппозиций культурных
оценок авторы используют степень соответствия представлениям об оценке в одной культуре
аналогичному стереотипу в другой культуре. В ситуации деловых переговоров формируются
гетсростереотипы - когнитивные репрезентации о группах представителей той или иной стороны.
Процесс формирования представлен следующими этапами:
1) обобщенное восприятие поведения; 2) вывод о лежащих в основе поведения культурных
факторах; 3) оценка участников переговоров, 4) формирование "социального стереотипа" на основе
общего согласия в суждениях представителей одной культуры о противоположной стороне
переговорного процесса.
В исследовании выявлена взаимосвязь между темпом речи и некоторыми стратегиями и
оппозициями культурных оценок. Прежде всего, отмечается, что варьирование в темпе речи имеет
национальную характеристику и связано со структурными различиями в языках (например, в
анализируемых испанском, датском и шведском). Наблюдаемое в процессе переговоров снижение
темпа речи у испано-язычных участников интерпретируется как проявление стратегии аккомодации к
своим партнерам. Переходы от быстрой речи к медленной (и наоборот) связываются с проявлениями
высокой/низкой степени эмоциональности.
В последнее время внимание исследователей привлекает особый жанр делового дискурса —
"встреча" (18, 23, 26, 36). Характерно, что в некоторых из этих работ сделаны шаги по преодолению
общей недооценки естественного языка в профессиональной межкультурной коммуникации (24, 25).
В предлагаемых здесь выводах и заключениях ученые все больше полагаются на разнообразные
(количественные и качественные) данные языкового материала. В целом не вызывает сомнения, что
именно язык дает глубокое понимание дискурсивного процесса и коммуникативных импликаций в
сфере делового общения. Как отмечает Г.Шварцман, перспективная предпринимательская
деятельность, имеющая отношение к интерпретации и изменениям корпоративного поведения,
решающим образом зависит от языка в достижении организационной эффективности (24).
В сопоставительно-культурном исследовании Ф.Баргиелы-Чиапини и С.Хэррис языковые
характеристики дискурса поставлены в центр внимания (7). Проводится лингвистический анализ
прототипической формы делового взаимодействия — деловой встречи менеджеров. Материалом
исследования служат магнитофонные записи аутентичной английской и итальянской речи участников
таких встреч; анализируются внутритекстуальные, контекстуальные и межтекстуальные аспекты
делового дискурса.
На основе изучения официальных и неофициальных встреч строится общая модель, включающая
иерархически упорядоченные компоненты. Особое внимание уделяется сопоставительному анализу
культурных факторов этого вида речевого взаимодействия. Факторы культуры формируются под
двойственным влиянием национальной и деловой культуры (англичан и итальянцев).
Результаты исследования в основной сводятся к следующему. Во-первых, общая структура деловых
итальянских встреч более свободна, неофициальна, что проявляется в отсутствии четких границ
между фазами дискурса. Во-вторых, роль председателя (руководителя) встречи менее важна в
итальянских встречах, чем в английских. Общая структура характеризуется большей сложностью и
продолжительностью дебатов в итальянском дискурсе.
Детальный анализ фазы дебатов выявляет признаки, связанные с различиями в культурном контексте
деловых итальянских встреч. К ним относятся: доминирующая роль группы участников в целом и
незначительная роль председателя. Наделенные большей властью или влиянием (в иерархии
управления) участники встречи захватывают инициативу и их высказывания перерастают в ряд
монологов. Кроме того, подтверждается отмеченное и в других исследованиях значительное
количество прерываний и одновременных высказываний. Постоянное прерывание объясняется тем,
что для латинских и дальневосточных культур типичным является "полихронный" концепт времени.
Отмечается также повышенная эмоциональность и вербальная прямолинейность итальянского
дискурса деловой встречи. В общем, выводе указывается, что стремление "сохранить лицо" в
итальянской культуре играет важную роль в профессиональном общении.
В некоторых видах профессионального дискурса, как, например, в научном дискурсе, особенно остро
стоит проблема адекватного обмена знаниями. (4, с.8-9). Анализ этой общей проблемы показывает,
что для эффективной, плодотворной коммуникации существенно важными оказываются особенности
используемых форм представления знания, на что обращает специальное внимание современное
языкознание.
В этой связи определенный интерес представляет работа Ф.Берса и М.Демешелер "Несколько
метафорических моделей, используемых в экономическом дискурсе" (9). Особенностью этого
исследования, выделяющего его из ряда работ, посвященных проблематике профессионального
дискурса, можно считать последовательное использование теоретической базы когнитивной
лингвистики, в частности когнитивной теории метафоры.
В изучении метафорических моделей, которые используются в развитии экономической мысли,
авторы предлагают использовать два подхода. Первый подход заключается в основанном на корпусе
данных исследовании частоты употребления и распределения ограниченного ряда кластеров
образных выражений, или метафор в экономическом дискурсе. Это позволит, как полагают авторы,
определить степень конвенциональности метафор и их центральность для концепции экономики,
принятой в данном сообществе. Авторы характеризуют роль метафоры в образовании абстрактных
областей знания. Отмечается, что с 80-ых годов такие метафоры считаются средством организации
нашего опыта, основывающимся на концептуализации физического пространства и создающим
определенные образные схемы. В качестве примера рассматривается схема, относящаяся к описанию
перемещения из одного места в другое и называемая схемой "пути", а также схема, "контейнера",
"центра-периферии" и др. Некоторые метафоры строятся на переносе более сложного порядка, как,
например, "состязание (конкуренция) - это борьба или гонка" Подобные метафоры часто встречаются
в экономическом дискурсе
В связи с первым подходом обсуждаются также механизмы переноса понятий, унаследованных от
членения физического опыта на другую область, в данном исследовании область экономики. При
этом отмечается, что логика построения этой второй области может не повторять полностью логику
первой. Подчеркивается, что большинство метафор формируется фактически на метонимической
основе.
Предлагаемый авторами второй подход основывается на анализе национально-культурных
стереотипов. Примером здесь служит сравнение двух стереотипов, формирующих области-источники
для метафорических выражений: английского (британского) стереотипа, отражающего характерное
для британцев "занятие/работу в саду" (gardening) и французского стереотипа "особое внимание к
еде/пище". В экономическом дискурсе специфика стереотипов проявляется в языковом выражении
ряда понятий и концептов: 1) flowerishing companies "процветающие компании" branches of a company
"ветви/филиалы компании" и др.; 2) to feed economic growth "питать/подкармливать экономический
рост", to gobble up a smaller company "поглотить меньшую компанию" и др. Полученные в
исследовании количественные данные подтверждают продуктивность исходных областей
(источников) метафорических наименований (для английских выражений "садоводчество", для
французских — "еда/пища").
Авторы подчеркивают, что конвенциальные метафоры, принятые в определенной языковой
общности, взаимосвязаны с конвенциальными моделями мыслительных процессов у представителей
этой общности. Однако концептуальные метафоры необязательно универсальны; используемая
метафора может заменяться другой метафорой: конвенциальной, творческой или же заимствованной
из дискурсивной практики другого социума.
В настоящее время, несмотря на многочисленность работ, посвященных метафоре, значительные
проблемы остаются в изучении творческого аспекта возникновения новых метафор. Средой их
возникновения зачастую является непосредственное речевое взаимодействие людей,
осуществляемое, в частности, в профессиональном общении. В этом отношении интересными
представляются некоторые положения концепции, разрабатываемой В.А. Либертом (20).
Автор этого исследования анализирует профессиональный дискурс "научная дискуссия",
рассматривая его как процесс решения проблемы. В теоретическом обосновании используются
понятия, заимствованные из когнитивной и социальной психологии когнитивной лингвистики и
конверсационного анализа.
Привлечение этих понятий, как показано в исследовании, помогает понять стратегии ввода метафор и
соответствующих реакций на них (их принятия, отвержения, развития или игнорирования), с
которыми связаны стратегии говорящих/участников) научной дискуссии. В обсуждении научных
проблем ученые широко используют метафорические способы мышления. Механизм живого обмена
мнениями в концепции автора, включает прагматический и семантический операторы, действующие
в речи.
Обсуждая результаты имеющихся исследований, авторы введения к специальному выпуску журнала
"Text" подчеркивают, что международный мир профессионального взаимодействия (в частности,
бизнеса и технологии) для своего развития нуждается в обобщающей теории межкультурной
коммуникации (25). Предполагается, что контрастивные и межкультурные исследования устного и
письменного дискурса на разных языках и для разных культур могут создать базу для построения
такой теории. Трудности формирования теории ученые связывают с дилеммой "теория —
практикантам же, с.423) Имеющиеся данные указывают, что лингвистические описательные
исследования могут быть обобщающими и высокодетализированными. Однако нет однозначного
ответа на вопрос о том, насколько такие исследования полезны и применимы для целей
эффективного общения, например в международном бизнесе. Открытый остается и вопрос о том,
насколько надежны лингвистические описания межкультурного дискурса.
В существующей ситуации особую ценность представляет формирование гипотез и проведение
исследований по проверке получаемых результатов Важны также исследования, которые нацелены
на изучение основ построения междисциплинарной межкультурной теории, на разработку методов
анализа устного и письменного дискурса
Представляется целесообразным развивать подход, направленный на решение конкретных проблем,
которые возникают в отдельных специфических областях дискурса профессионального общения
(письмо, переговоры, перевод и др.). При этом особое внимание должно уделяться участию в
дискурсе представителей разных культур и носителей разных языков. Кроме того, описание
специфических явлений и их интерпретация требуют детальной проверки и четкого указания на то, в
рамках, какой лингвистической теории и с помощью каких методов получены результаты. Учитывая
специфику и сложности дискурса профессионального межкультурного общения, исследователи
выдвигают в качестве первоочередной задачу прояснения вопроса о влиянии культуры на
эффективность дискурса и создание предпосылок построения обобщающей теории, значимой для
практики общения (31).
Список литературы
1. Астафурова Т.H. Лингвистические аспекты межкультурной деловой коммуникации - Волгоград,
1997 - 108 с.
2. Деловая культура российского общества — М. ,1994 -136с.
3. Дридзе Т.M. Прогнозное социальное проектирование теоретико-методологические и
методические проблемы - M., 1994 - 303 с.
4. Крушанов А.А. Язык науки в ситуациях предстандарта - M., 1997 — 212 с.
5. Телия В.H.Роль образных средств языка в культурно-национальной окраске миропонимания //
Этнопсихолингвистические аспекты преподавания иностранных языков - M.,1996 - С. 82-89.
6. Abelen E., Redecker G., Thompson S.A. The rhetorical structure of US-American and Dutch fund-raising
letters//Text. - Berlin, 1993. - Vol. 13, N 3. - P.323-350.
7. Bargiela-Chiappini F., Harris S.J. Towards the generic structure of meetings in British and Italian
managements//Ibid,- 1995. - Vol. 15, N 4. - P. 531- 560.
8. Bhatia V.K Analysing genre: Language use in professional settings. -L., 1993. — 265p.
9. Boers F., Demecheleer M. A few metaphoric models in (Western) economic discourse // Discourse and
perspective in cognitive linguistics. — Amsterdam, 1997. — P.I 15-129.
10. Brown P., Levinson S. Politeness: Some universals in language usage. -Cambridge, 1987. -387p.
11. Clyne M. Cultural differences in the organization of academic texts // J. of pragmatics. — Amsterdam,
1987,-Vol. 11, N 5. - P.211-247.
12. Communication theory/Ed, by Jensen K.B. — San-Diego, 1987. — 396 p.
13. Connor U., Kenneth M.D., Ryeker T.de. Correctness and clarity in applying for overseas jobs// Text. Berlin, 1995. - Vol.15, N 4. - P.457-476.
14. Connor U. A contrastive study of persuasive business correspondence // Global implications for business
communications. — Houston, 1989. — P. 98-123.
15. Fant L.M., Grindsted A. Responses to value mismatch in intercultural negotiation interaction// Text. Berlin, 1995. - Vol.15, N 4. - P. 561-588.
16. Hofstede G. Cultures and organizations: Software of mind. — L., 1991. — 364p.
17. Kaplan R., Touchstone E., Hagstrom C. Image and reality: Banking in Los Angeles// Text. - Berlin, 1995.
- Vol. 15, N 4. - P.427-456.
18. Larme J., Trognon В. Organization of turn-taking and mechanism for turn taking repairs in a chaired
meeting//J. of pragmatics. - Amsterdam, 1993 - Vol. 19, N 2. - P.177-196.
19. Leech G.Principles of pragmatics. - L., 1983. - 250 p.
20. Liebert W-A. Stop making sense! Metaphor and perspective in creative thinking sessions of scientists and
scientific radio broadcasts // Discourse and perspective in cognitive linguistics.-Amsterdam, 1997.-P.149183.
21. Linde Ch. Discourse analyses, structuralism, and the description of social practice// Toward a social
science of language. — Amsterdam, 1997. — P. 3-30.
22. Murphy H.A., Hildebrant H.W. Effective business communication. - N.Y., 1991. -295p.
23. Samraj B.T.R. Exploring current issues in genre theory // Word. - N.Y.,1989 - Vol. 40, N 1/2.-P. 189-200.
24. Schwartzman H.B. The meeting: Gathering in organizations and communities — N.Y., 1989.-297 p.
25. Text: Intercultural discourse in business a. technology / Ed. by Ulijn M., Murray D.E. — Berlin, 1995.630 p.
26. Todorov T. Gehres in discourse. - Cambridge, 1990. - 374 p.
27. Tropenaars F. Riding the waves of culture: Understanding cultural diversity in business. -L., 1993.-322 p.
28. Ulijn J.M., Gorter T. Language, culture and technical-commercial negotiating // Working with language. The Hague, 1989. - P.479-505.
29. Ulijn J.M., Strother B. Communication in business and technology from psycholinguistic theory to
international practice. — Frankfurt, 1994. — 189 p.
30. Ulijn J.M., Li X. Is interrupting impolite? Some temporal aspects of turn-taking in Chinese-Western and
other intercultural business encounters// Text. — Berlin, 1995. — Vol. 15,N4.-P.589-630.
31. Ulijn J.M., Murray D. Introduction//Ibid. - P 419-425.
32. Wierzbicka A. Cross-cultural pragmatics: The semantics of human interaction. — Berlin; N.Y., 1991.XIII, 502 p.
33. Wierzbicka A. Semantics, culture, and cognition. Universal human concepts in culture-specific
configurations. - N.Y., 1992. - 487 p.
34. Wijst P.von der. The perception of politeness in Dutch and French indirect requests // Text. - Berlin,
1995. - Vol. 15, N 4. - P.477-501.
35. Wilson S.R. Face and face work in negotiation. — L., 1992. — P. 176-205. 36. Yamada H. Topic
management and turn distribution in business meeting: American versus Japanese strategies// Text.-Berlin,
1990, - Vol.10, N 3. - P. 271-295.
Л.Г.Лузина
ЯЗЫКОВАЯ КУЛЬТУРА КАК ПРЕДМЕТ ОБЩЕСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА
При всей злободневности темы, в обсуждении которой участвуют как специалисты-филологи, так и
неспециалисты (так называемая широкая общественность), дискуссия ведется в условиях
терминологической неупорядоченности и неясности. Используются термины "языковая культура" /
"культура языка", "культура речи" / "речевая культура" (при этом у специалиста возникает ассоциация
с соссюровской дихотомией "язык-речь"), "языковая критика", "культура слова".
В отечественном языкознании существует тенденция разграничивать понятия "культура языка" и
"культура речи". В "Лингвистическом энциклопедическом словаре" под ред. В.Н.Ярцевой это
различие сформулировано следующим образом:
понятие "культура языка" используется, когда имеются в виду свойства образцовых текстов,
закрепленных в памятниках письменности, а также выразительные и смысловые возможности
языковой системы": под культурой же речи понимается "конкретная реализация языковых свойств и
возможностей в условиях повседневного и массового - устного и письменного — общения" (16, с.
247). Отмечается, однако, что такое терминологическое разграничение пока не стало общепринятым
в нашем языкознании. В.П.Григорьев уточняет, что между культурой языка и культурой речи есть
связующее звено — культура идиолекта и идиостиля (3, с. 43)
В зарубежном языкознании, в частности в немецком, термины "культура языка" и "культура речи"
сначала употреблялись как синонимы, а затем понятие культуры языка (Sprachkuetur) поглотило
понятие "культура речи" (Sprachpflege), что констатирует P Шнеррер (46, с. 14). Она отмечает также,
что становление коммуникативно-прагматической парадигмы в языкознании 70-х годов привело к
тому, что культура языка стала трактоваться как составная часть культуры вообще (см. Исследования
Г.Лерхнера (40; 41), Г.Михеля (42; 43), У.Фикс (34; 35) и, следовательно, не должна была
ограничиваться педантичной корректировкой отдельных грамматических, стилистических и
смысловых ошибок, т.е. сводиться к нормативизму (см. также 3. С. 41). Современная теория культуры
языка обязана также многим коммуникативно-ориентированной стилистике, основывающейся на
положениях теории речевой деятельности.
В настоящем обзоре используется термин "языковая культура", обозначающий широкий спектр
явлений, относящихся как к языковой системе, так и к ее функционированию в речи, а также к
социокультурно мотивированным характеристикам речевого поведения.
Заинтересованность общественности в проблемах языковой культуры — это явление, в большей или
меньшей степени свойственное любому обществу. Не случайно Г.А.Хабургаев, отвечая на вопросы
анкеты "О состоянии русского языка современности" (составитель - Ю.Н. Караулов), отметил, что
общество недовольно своим языком со времен появления цивилизации (9, с. 58).
Эта заинтересованность заметно усиливается, если в обществе происходят значительные изменения
социального, экономического и политического характера, сопровождающиеся значительным
увеличением объема и плотности информации, быстрым развитием средств массовой информации.
Все эти обстоятельства существенно изменяют самое среду существования языка, что подчеркивает
С.В.Неверов в своей монографии "Общественно-языковая практика современной Японии" (21).
Общеcтвенность очень эмоционально реагирует как на запланированное вмешательство в язык, так и
на спонтанные его изменения. О первом типе реакции свидетельствует, например, активное
неприятие русскоязычным населением измененных географических названий типа "Алматы",
"Кыргызстан". Это было воспринято как "насилие над русским языком, вмешательство в его
суверенную системную структуру", констатирует В.Н.Ганичев, главный редактор "Роман-газеты" (цит.
по: 2, с. 39). Восстановить прежние названия помогло вмешательство ученых — сотрудников
Института русского языка РАН.
Бурная дискуссия прошла и в Германии в связи с предстоящей реформой немецкой орфографии. Это
еще раз показало, что планируемые изменения в языке воспринимаются, в первую очередь, как
покушения на сложившиеся в обществе языковые привычки и культурные традиции (подробнее о
реформе немецкой орфографии см. 31, 33, с. 67). Когда же на себя обращают внимание спонтанные
изменения в языке, то в обществе обостряются споры о языковой культуре. Эти проблемы были даже
предметом обсуждения на Соборной встрече в Москве 13 мая 1994 г., когда Митрополит Смоленский
и Калининградский владыка Кирилл, подчеркнув, что русский язык - это не только могучее и
прекрасное национальное достояние, но и язык великой христианской культуры и литературы, с
огорчением указал на "невероятное оскудение литературных форм, засорение их матом и блатными
словечками" (цит. по: 2, с. 40).
На одну интересную особенность дискуссий о языковой культуре указывает Л.Н.Мурзин:
недовольство состоянием языка высказывается в тот период, когда "рушится прежняя идеология и
язык стремительно обогащается лексически, фразеологически и даже просодически" (см. по: 9. С.
53). В годы господства тоталитарной идеологии это недовольство открыто проявляется в гораздо
меньшей степени: если оно и высказывалось, то в основном по поводу засилья канцеляризмов.
Л.Н.Мурзин делает вывод, что "гораздо больший протест у носителей языка вызывают новации
разного рода, чем их отсутствие: с бедностью языка люди, как это ни парадоксально, мирятся
охотнее, чем с его обогащением (там же). Эти наблюдения, сделанные на материале русского языка,
подтверждаются данными национальных языков тех стран, которые переживают процесс обновления
после падения тоталитарного режима (ср. 22, с. 19; 48).
Происходящее в сфере русского языка Л.Н.Мурзин называет обогащением языка, видимо, имея в
виду изменения в речевой практике. Между тем большинство участников публичных дискуссий о
культуре языка обращает прежде всего внимание на возросшее количество бранных и вульгарных
слов и грамматических ошибок в речи, которые они, конечно, не могут считать желанными
приобретениями для русскою языка. Другие же параллельно протекающие процессы (развитие
стилистической и семантической дифференциации языковых средств, принципа диалогизации
публичной речи и т.д.) ускользают от их внимания. А специалисты, к сожалению, редко участвуют в
подобных спорах, что с прискорбием констатирует В.Г.Костомаров во введении к своей книге "Мой
гений, мой язык: Размышления языковеда в связи с общественными дискуссиями о языке" (11, с. 3).
Поэтому "нынешние ярые споры вокруг языков напоминают причудливую взрывоопасную смесь
действительных проблем с мнимыми, реальностей с утопиями, научных представлений с
политической схоластикой, надуманными стереотипами и бытовыми суевериями" (там же).
Поэтому правы те, кто более спокойно оценивает современный язык и предлагает внимательно
разобраться в том, что в нем появляется нового и необычного, считают авторы коллективной
монографии "Русский язык конца XX столетия (1985-1995)" (22).
Основную обеспокоенность общественности вызывает язык средств массовой информации (СМИ),
язык художественной литературы и публичная речь. "Они звучат в нашем доме постоянно и говорят,
говорят... Наш дом переполнен этой речью - русской, конечно, но настолько разной, порой настолько
непохожей на нашу собственную, что можно стать в тупик: как же к этому отнестись? Нередко
возникает несогласие, протест, даже возмущение: это же неправильно, просто некультурно...
Слишком часто наш слух царапают всякого рода ошибки.
И в обществе возникает отпор такой речи, растет ее неприятие... Смысл всех протестов сводится к
одному: мы хотим правильной речи, элементарной грамотности", - пишет О.А.Лаптева (15, с. 55: см.
также 10, с. 69).
Поскольку роль СМИ в развитии лингвокультурных процессов чрезвычайно велика, то в некоторых
странах, например в ФРГ, учреждена специальная Премия СМИ в области культуры языка
(Medienpreis fur Sprachkultur), которая присуждается органам прессы за публикацию материалов,
удовлетворяющих высоким коммуникативно-прагматическим требованиям (об ответственности СМИ
за состояние языка пишет, например, Й.Дюкерт (33). Любопытно, что в России имеется "антипремия"
СМИ - "Золотой язык", присуждаемая политическим деятелям, наиболее часто допускающим в
публичной речи высказывания, некорректные как в прагмастилистическом, так и в смысловом и
грамматическом планах.
Публичная речь привлекает к себе повышенное внимание членов русскоязычного общества прежде
всего потому, что после 1985 г. в России резко изменился сам характер публичной коммуникации, т.е.
изменился и расширился состав лиц, говорящих публично. Как подчеркивает Ю.Н.Караулов, "до эпохи
гласности мы в основном вели тихие диалоги, а речи с трибун звучали ритуально, как громкая читка
письменного текста" (8, с. 15). При этом официальное общение с присущими ему ограничениями
непомерно расширяло свою зону и "угрожало поглотить всю область применения литературной речи.
В опасности оказалось стилевое богатство русской речи, сокращались проявления в речи личностного
начала", указывает В.Е.Гольдин (см. по: 9, с. 42; ср. также аналогичные наблюдения
К.Э.Зоммерфельдта, проведенные на материале немецкого языка в бывшей ГДР, 47, с, 23). Эта
тенденция к максимальной сглаженности личностного начала, к расплывчатости позволяла
полиамбивалентно интерпретировать сказанное (12, с. 234). Ю.Д.Апресян также констатирует, что
коммуникативная сфера в эпоху тоталитаризма была деформирована в сторону чрезмерного
расширения официального общения (9, с. 20): оно требовало прежде всего демонстрации
лояльности, "повышало ценность уродливых и бессмысленных образований, лишь бы они служили
символом "правоверности", и вело к функциональному оскудению речи" (См. по: 9, С. 21). Как
отмечает В.Г.Костомаров, "главной чертой русского языка, достойной заботы, признавалась "лишь
идеолого-политическая однородность, неискаженность единственно верных лозунгов и формул" (11,
с. 51).
Эта ненормальность нашей речи ощущалась не только отдельными людьми — она ощущалась всем
обществом, и как реакция на эту ненормальность появилось огромное количество сленгов,
сформировавшихся в зоне разговорной речи, в которой ярко проявляется именно личностное начало.
"Если когда-нибудь будет написана история разговорной речи в России, то окажется, что такого
количества сленгов, какое появилось при советской власти, русская история прежде никогда не
знала... История советского сленга, начавшись яростной языковой экспансией... повторяет историю
страны", - считают А.Мазурова и Л.Радзиховский (18, с. 69). Особенно отчетливо экспансия
официальной речи ощущалась в так называемые "брежневские времена", когда "зажатая энергия
социального действия ушла в слова, а вся энергия прямого, честного слова переплавилась в языковое
ерничество" (там же).
Новая же парадигма общества и личности позволяет более активно проявляться индивидуальности
во всех аспектах, в том числе и в языковом, поскольку ставит во главу угла тезис о том, что не все в
человеке социально детерминировано: важными признаются случайность, судьба, духовность и т.д.,
пишет В.Г.Костомаров в книге "Языковой вкус эпохи" (12, с. 49). Смена парадигмы позволила
осознать, насколько велико было раньше давление политической системы на речь, причем это
изменение в языковом сознании показательно не только для России, что подтверждают, например,
наблюдения О.Ланга (38), а также выступления участников конференции "Языковая ситуация и
языковая культура: сравнительный анализ по состоянию в различных странах" (Берлин-Рансдорф, 2113 октября 1993 г.) (48).
Сегодняшние изменения в русском языковом сознании отражают ситуацию, в известной мере
повторяющую ситуацию 20-х годов с ее стремлением преобразовать не только общественный строй и
экономическое устройство, но и культуру, и литературный канон (12, с. 5;, 19. С. 142). Тогда и теперь
выступали против неумеренных заимствований. Тогда и теперь вспоминали и вспоминают о
деградации языка и наступлении так называемой "уголовной фени". Ставится вопрос о "приличии",
"пристойности" в связи с происходившим и происходящим сейчас резким стилистическим снижением
и огрублением русской речи... Мнения могут быть различными, но, как справедливо отмечает
Н.И.Толстой, рассудил всех суд истории русской литературы: "Вошло в язык лишь относительно
немногое, что было необходимым, могло оказаться устойчивым и целесообразным со
стилистической и чисто коммуникативной точки зрения" (цит. по: 2, с. 41).
В целом литературно-языковая норма становится сегодня менее определенной и обязательной.
Литературный стандарт становится менее стандартным, отмечает В.Г.Костомаров (12, с. 5), т.е. в
языке, как и во всем, изменилась норма дозволенности (там же, с. 69).
Возникает вопрос: почему это происходит? Отвечая на него, В.Г.Костомаров вводит понятия
языкового вкуса как категории речевой культуры и его крайнего воплощения - языковой моды (там
же, с. 21): "Под вкусом можно понимать систему идейных, психологических, эстетических и иных
установок человека или общественной группы в отношении языка и речи на этом языке... вкус всегда
имеет конкретно-социальную и конкретно-историческую основу, появляясь индивидуально, вкус
отражает в своем развитии динамику общественного сознания и объединяет членов данного
общества на данном этапе его истории...".
Важнейшим условием вкуса В.Г.Костомаров считает социальное по природе, усваиваемое каждым
носителем языка чувство, т.е. чутье языка, являющееся результатом речевого и общесоциального
опыта, усвоения знаний языка и знаний о языке, бессознательной, как правило, оценки тенденций
его развития. Языковое чутье лежит в основе принятия и непринятия этих тенденций.
Следующий вопрос, на который необходимо дать ответ, чтобы разобраться в языковых особенностях
ситуации в современной России, это вопрос о том, под чьим влиянием формируется современный
языковой вкус. С сожалением приходится констатировать, что типичные черты русского языка
складываются "отнюдь не только из-за низкой грамотности и неряшливости, но в силу именно
осознанной установки, желания следовать определенным вкусам, задаваемым влиятельной частью
общества, в целом достаточно образованной и весьма неплохо знающей, но сознательно
деформирующей нормы и стилевые закономерности литературно-языкового стандарта" (там же, с.
220). Причину такого вольного обращения с языковыми нормами В.Г.Костомаров видит не только и
не столько в смене парадигмы общества и личности, сколько в так называемом "вирусе распада
империи", который был порожден в бывшем СССР "то ли идеолого-политическим противостоянием
тоталитарному единомыслию, то ли нежизнеспособностью идеи национально разнородного и
культурно многообразного единого государства, имперски руководимого из центра, то ли
общечеловеческим стремлением в XX веке к мелким странам, но не обособленным и
разрозненным, как в "доимперскую" эпоху, а мирно уживающимся и активно сотрудничающим в
едином экономико-технологическом пространстве, несмотря на культурную самостоятельность и
различия в политическом строе (там же. с. 28).
Этот "вирус разрушения" дает сегодня себя знать во всем — в отношении к власти, дисциплине и
порядку, к гражданскому спокойствию, к повседневному поведению, подчеркивает В.Г.Костомаров, к
языку как таковому.
Изменение привычных языковых норм часто вызывает протест и у членов языкового коллектива, так
как противоречит ожидаемому ими речевому поведению (50, с. 11), и у общественных институтов,
так как последние видят в нарушении стандартов речевого поведения покушение на их власть.
Именно реакция общества на нарушение норм свидетельствует о степени их обязательности для
данного социума, пишет Х.Вайнрих в книге "Пути языковой культуры" (50, с. 12). Ведь нарушения
социальных норм, а к ним относятся и языковые нормы, предполагает применение определенных
санкций. В принципе можно говорить о позитивных санкциях (поощрениях) и негативных санкциях
(штрафах). Однако позитивные санкции редко используются на практике, так как поощрение
автоматически выражается в стабильности системы. Если же поощрение за "нормативно-послушное
поведение" имеет место, то это скорее является признаком непрочности данной нормы (там же).
Соблюдение строгого стилистического канона при освещении в СМИ определенных тем и особенно
создании образа официальных лиц государства было незыблемым правилом речевого поведения в
советской прессе, т.е. как авторы публикаций, так и их читатели хорошо знали, о чем/ком как следует
писать/говорить. В книге "Русский язык конца XX столетия (1985-1995)" приводятся воспоминания
журналиста о времени начала перестройки:
"Переступить порог парадности... было чрезвычайно трудно. Как-то я попытался взять интервью у
одной передовой доярки, старался ее разговорить, рассмешить даже, но она сыпала в микрофон
готовыми блоками: "вместе со всем народом... по зову... к великим свершениям... неуклонно
повышая удойность...". Меня это не устраивало, и когда я сбил ее окончательно, она, побагровев,
потребовала: "А ну, покажь удостоверение! Ты самозванец нахальный, не корреспондент. Как надо
говорить, я и без тебя знаю. Меня уж сто раз по радио давали" (22, с. 427).
Особенно жесткие требования предъявлялись к созданию образа руководителей государства, при
этом исключался всякий намек на юмор и смех. Поэтому последовала резко отрицательная реакция
официальных властей на телевизионную передачу НТВ "Куклы": власть в лице генерального
прокурора была готова начать (заведомо обреченный на провал) уголовный процесс против автора и
режиссера этой передачи В.Шендеровича. Это вызвало бурную реакцию общественности, поскольку
сатирическая передача "Куклы" завоевала к тому времени огромную популярность, и не в
последнюю очередь благодаря своему языку. Со всей очевидность выяснилось, что сегодня
политический юмор в СМИ явно желателен. Это подтверждают также данные опроса фонда
"Общественное мнение". На вопрос: "Считаете ли Вы, что СМИ имеют право на сатирическое
изображение руководства России?" - ответили "да" - 69%, "нет" -13%, "затрудняюсь ответить" - 18%
респондентов (были опрошены 669 москвичей по случайной вероятностной выборке по месту
жительства). Эти данные приводит А.В.Дмитриев в своей книге "Социология юмора" (4, с. 97).
Отметим также высокую популярность и следующей сатирической программы В.Шендеровича
"Итого".
Итак, в СМИ профессиональные политики перестали быть воплощением серьезности и нередко
оказываются в центре юмористических и сатирических передач. А.В.Дмитриев считает, что "это
направлено в общем не столько на формирование определенного негативного мнения или подрыв
авторитета того или иного политика (хотя и это случается), сколько на отражение социальных
изменений, происходящих в самом обществе. Как итог развивается легитимизация самых
разнообразных и, следовательно, демократических форм восприятия политиков населением" (там
же).
Изменения в восприятии статуса официальных лиц выражается в отношении к прежнему
1
официальному советскому языку, к "новоязу" , а именно - в его абсолютном неприятии, с одной
стороны, и в усилившемся интересе к нему - с другой.
Первое выражается в частном пародировании новояза и использовании его рефлексов (особенно из
сферы фразеологии, расхожих формул, лозунгов, призывов, цитат) в ироническом ключе ("Она мне
человек чужой. Я это называю: два мира, две системы". "Телевизор как зеркало русской революции",
"Кто реализует планов громадье?") в широком распространении стеба, который стал в 90-е годы еще
более популярным, чем в 70-80-е годы, когда он был языком общения в интеллигентской и
молодежной среде. Это была своеобразная культурная самооборона (5, с. 24).
О значительном общественном интересе к новоязу свидетельствует большое количество публикаций
о нем в прессе (например, в еженедельниках "Аргументы и факты", "Итоги" и т.д.), а также в
специальной литературе (1; 13).
1
Для обозначения языка тоталитарного советского общества используются различные термины "деревянный язык" (lanque de bois), "язык
лжи", "новояз" E А Земская предлагает остановиться на термине "новояз" (калька английского newspeak), который получил
распространение после перевода на русский язык антиутопии Дж. Оруэлта "1984 год" (6, с 23) - Прим. авт.
Интерес к языку прошлого, проявляющийся параллельно с интересом к языку настоящего, есть
характерная черта переломной эпохи. Контрастность языковых ситуаций позволяет членам языкового
коллектива осознать речевой стиль, речевую культуру как "факт эпохи" (термин Ю.М.Лотмана (17, с.
304), и новизна этого факта особенно ощущается именно на переломной фазе развития общества (47,
с. 23). Этот процесс носит стремительный характер, в результате чего слишком быстро
эволюционирует и язык, что, в свою очередь, может грозить устойчивости и преемственности
литературного выражения. Отмечая, что "русский язык (именно язык, а не только индивидуальная
речь, даже не только норма) сейчас во многих точках заметно деформируется " (12, с. 219),
В.Г.Костомаров не склонен преувеличивать угрозу: "Русский язык не на краю гибели и даже не в
кризисе. Он просто приобретает новый облик, что, как показывает история, всегда воспринимается,
особенно лицами старшего поколения, как порча привычно-надежного" (там же).
В переломную эпоху существенно изменяется логосфера, т.е. речемыслительная область культуры,
или, как пишет А.К.Михальская, "вся огромная область культуры, наполненная словами и идеями"
(20, с. 32). Основной составляющей логосферы являются те общие принципы, которые определяют
взаимодействие логоса, языка и речи в данном социокультурном пространстве, со свойственными
ему критериями оценки языка. Отсюда следует, что с изменением логосферы изменяются и критерии
оценки качества речи. Как отмечает В.Е.Гольдин, сегодня структурная правильность русской речи
отступает (может быть, временно): на первый же план выходят признаки функциональности (см. по:
9, с. 42), что обусловливает развитие таких тенденций в эволюции языка, как стилистический
динамизм и стилистическая контрастность. Такую фукнционализацию речи В.Е.Гольдин оценивает как
"проявление здоровых, жизненных сил. Естественно, они формируют свою зону критики "состояния
русского языка" (там же).
Одновременно отмечается актуализация еще одного критерия оценки публичной речи - искренности
говорящего: "Текст научный должен содержать доказательства своей истинности, но не искренности
автора: по отношению к научной речи действует презумпция искренности. Разговорная речь ею не
обладает, поэтому в ней естественны "Честное слово! Клянусь! Поверьте! Положа руку на сердце..." и
подобные сигналы искренности. Официальная речь сигналами искренности не пользуется. Почему?
Действует ли (действовала ли) здесь своеобразная "презумпция неискренности" или оппозиция по
признаку искренности нейтрализуется в ней в связи с известной обезличенностью субъекта
официальной речи?" (там же). Актуализация признака искренности как критерия оценки публичной
речи объясняется, по-видимому, усилением личностного начала речи, а также стиранием граней
между разными коммуникативными сферами (12, с. 33).
Перестройка всей сферы коммуникации есть выражение перемен в логосфере. что, свою очередь,
свидетельствует о переменах в общественном сознании данного языкового коллектива. По мнению
В.Г.Костомарова, эти изменения определяются новой установкой речевого поведения: "При
демократии можно все!" Интересно, однако, что раскрепощенность как черта современного
языкового вкуса осуществляется параллельно со стремлением к "вокнижению", к изощренности речи,
что выражается прежде всего в широком использовании заимствованной специальной лексики. СМИ
вводят в наш обиход новые термины, которые быстро перестают нуждаться в толкованиях ("лизинг",
"холдинг", "риэлтор"). Усматривая в этом ориентацию на ценности рыночной экономики,
В.Г.Костомаров уточняет, что эта ориентация "питается более глубокими корнями в уставшем от
имперско-тоталитарной изоляции обществе, сильнее всего в молодежных слоях. Очень многие люди
настроены сейчас не на возмущенно-безапелляционное отвержение иностранщины, а на ее
принятие, пусть и не всегда безоговорочное. И в речи американизмы вызывают скорее добродушное
посмеивание, чем непримиримое осуждение" (там же, с. 104).
В связи с экспансией иноязычной лексики встает вопрос о способности/неспособности русского языка
перерабатывать ее в таком количестве без ущерба для себя, своей системы, т.е. встает вопрос об
экологии русского языка (25) (о проблемах эколингвистики; см. также 32). Как указывает
В.Г.Костомаров, существует, видимо, некая норма поглощения иностранных слов русским языком, и
если она соблюдается, то процесс идет естественно, незаметно. Сегодня она, несомненно,
превышена, к тому же заимствованиями из одного источника. Она оказываются чужероднооднообразным и столь массивным телом, что напоминают опухоль в словарном организме, который
не успевает создавать им противоядие или перерабатывать их, частично осваивать, частично
отсеивать. Такая обработка нуждается в сознательном управлении людьми (12, с. 108).
Попытку оказания противодействия перенасыщению русского языка иноязычной лексикой путем
целенаправленного востребования лексических единиц, "которые никак не заслуживают
преждевременной смерти", так как еще вполне сохранили свою гибкость, а между тем почти забыты,
предпринял А.И.Солженицын, выпустив свой "Русский словарь языкового расширения" (27).
Из вышесказанного следует, что проблема состояния русского языка, столь остро ощущаемая его
носителями, должна быть уточнена в более профессиональной ее постановке: существует ли сегодня
опасность для самой системы русского языка или следует говорить о некоторых негативных
процессах в области языковой культуры? Отметим, что непрофессиональные участники бурных
дискуссий о языке, как правило, не различают эти два аспекта.
Этой проблеме была посвящена конференция "Русский язык и современность. Проблемы и
перспективы развития русистики" (Москва, 1991 г.), идея проведения которой принадлежит
Н.Ю.Шведовой. В порядке подготовки к этой конференции Ю.Н. Караулов провел своеобразную
"дискуссию по почте" с известными лингвистами (не только русистами по специальности). В своем
письменном обращении к коллегам Ю.Н.Караулов сформулировал следующие концептуально
важные положения:
Бытование русского языка может быть охарактеризовано тремя способами его репрезентации и
восемью формами и сферами его существования.
Способы репрезентации суть таковы: текстовый, воплощенный и локализованный в значительной по
объему совокупности текстов, в экстремальном случае - во всех текстах на русском языке; системный,
представленный в лингивистических описаниях его лексического состава и грамматического строя;
сетевой, воплощенный в ассоциативно-вербальной сети, которая в одном из своих вариантов
локализована "в голове" (в сознании, в памяти, в мозгу?) каждого носителя русского языка (9, с. 8-9).
(О формах и сферах существования русского языка см. ниже.)
Ю.Н. Караулов попросил коллег ответить на вопрос: чем мы не удовлетворены, говоря о состоянии
русского языка, — текстами на нем; структурой и ее описанием; компетенцией носителей, их
умением, используя знание языкового строя, производить тексты?
Был также задан вопрос о научной корректности сочетания "состояние русского языка". Многие
участники почтовой дискуссии признают правомерность этого термина применительно к
диахронической перспективе, но избегают применять его по отношению к современности прежде
всего из-за его оценочного характера. Так, например, E Н.Ширяев считает более приемлемым
синоним "синхронный срез языка", но абсолютно точным и необходимым ему представляется
словосочетание "состояние культуры владения языком" (см. по: 9, с. 64). Именно это подчеркивали
большинство участников конференции, указывая, что у нас очень плохое, просто катастрофическое
состояние речевой культуры, о чем свидетельствует прежде всего трансляция заседаний съездов...
наши газеты, произведения многих писателей, речь учителей русского языка и литературы и их
исправления письменных работ школьников. Очевидно, что необходимо серьезное вмешательство в
речевую культуру общества (специальные курсы для депутатов, штрафы для ошибающихся дикторов
радио и телевидения Квалификационные собеседования для учителей и т.д.), пишет О.Б.Сиротинина
(там же, с. 53)
Дестабилизированная норма, в свою очередь, вызывает ощущение хаоса в системе языка, что на
самом деле является реализацией защитных сил языкового организма (26, с. 262-263; 44, с. 232; 30).
Наиболее интенсивно это проявляется в словообразовательной избыточности и неумеренных
лексических перемещениях от периферии к центру. Отметим, что последнее оценивается многими
авторами как особенно наглядное проявление динамики языка (9, с. 230; 45; 29). При этом в
русскоязычной коммуникации общество склонно сегодня выбирать ''не привычно центральное, а
периферийное — незапятнанное, так сказать, минимально связанное, неассоциируемое с недавним
прошлым. Из двух возможностей обязательно выбирается то, что как бы забыто", — пишет
В.Г.Костомаров (12, с 38).
1
Из вышесказанного следует, что из всех форм и сфер существования русского языка речевая норма
дестабилизирована
1
Ю.H.Караулов называет следующие формы и сферы существования русскою языка 1) мертвый язык памятников письменности, 2) устный
язык русских народных говоров, диалектный язык, 3) письменный язык литературы, прессы, государственной, прежде всего в тех из них, в
которых особенно ярко проявляется стремление к обновлению ассоциативно-вербальной сети, сформировавшейся под влиянием текстов
определенной идеологической направленности, — письменном языке прессы и повседневном разговорном языке.
По мнению Ю.Д Апресяна, реализация этого стремления предъявляет высокие требования к
коммуникативной компетенции говорящих (см. по: 9, с. 21), в которой исследователь выделяет два
уровня 1) поверхностно-языковой, отражающий какие-то микропроцессы в ассоциативно-вербальной
сети, — сдвиги в семантических связях слов, в их сочетаемости, управлении, даже категориальном
оформлении, т.е. изменения, которые не приобрели еще системного статуса, хотя осознаются уже
носителями языка и могут подвергаться языковой критике; 2) когнитивно-прагматический уровень,
отражающий концептуальную модель конкретной ситуации, коммуникативную интенцию
говорящего, степень его искренности и т.д.
В качестве наиболее частотного типа изменений на уровне ассоциативно-вербальной сети могут быть
названы прежде всего переосмысления, сдвиги в семантике и стилистических характеристиках слов,
поскольку они "наиболее прямолинейно, иной раз зеркально отражают происходящее в обществе,
возникающие и уходящие потребности коммуникации, речевые вкусы, новое языковое чутье" (12, с.
109). Причиной семантико-оценочного пересмотра единиц политической лексики является уход от
классового принципа понимания социального устройства. Поэтому как бы обменялись местами в
оценочно-идейном плане понятия "атеист"/"верующий", "коммунист"/"социал-демократ", "верный
ленинец"/"диссидент", "пионер"/"бой-скаут" и т.д.
Сходные по существу понятия меняют свой словесный облик, подчеркивая переход в принципиально
новую понятийно-идеологическую систему. Так, слово "соборность" заменяет "коллективизм",
утрачивая свойственную людям советского воспитания ассоциацию со словом "собор", с названием
церкви. Не
документации, 4) повседневный разговорный язык и просторечие, 5) научно-технический и
профессиональный язык, 6) русский язык в машинной (электронно-вычислительной среде), 7)
неисконная русская речь как совокупность устных и письменных текстов, произведенных людьми,
для которых русский язык не является родным, 8) язык русского зарубежья (9, с. 9). случайно
читательница газеты "Правда" задает вопрос: "В одной из телевизионных передач услышала слово
"соборность", хотя речь шла не о религии, а об охране природы. Как это понять?" Газета объясняли в
своем ответе, что соборность в русской религиозной философии означает свободное единение людей
на основе любви друг к другу и к Богу. В современном языке под соборностью все чаще понимают
добровольное объединение усилий для достижения каких-либо жизненно важных целей (12,с.110111).
Итак, ассоциативно-вербальная сеть носителей современного русского языка находится в состоянии
дестабилизации, что снижает уровень их коммуникативной компетенции и, следовательно,
отрицательно сказывается на качестве порождаемых ими устных и письменных текстов, т.е.
проявляется в уровне речевой культуры общества. Этот уровень, в свою очередь, определяется
относительным весом различных типов владения языком, считает Ю.Д.Апресян (см по: 9, с. 38). Он
называет следующие типы: 1) высокое искусство слова, представленное в первоклассной
художественной литературе; здесь — неиссякаемый источник реального обогащения языка, 2)
хорошее ремесленное владение языком, представленное в текстах, написанных
высокопрофессиональными журналистами, и в профессионально выполненных переводах; здесь источник пополнения языка добротными штампами; 3) интеллигентное владение языком, который
используется в среде образованных людей, здесь - необходимое для блага всякого языка
консервативное начало;
4) полуобразованное владение языком в сочетании с плохим владением мыслью и логикой; оно
определяется, с одной стороны, родовой привязанностью к идеологическим штампам и
просторечию, а с другой — комплексом речевой неполноценности, который приводит к
беспомощной имитации культурной речи; этот тип владения языком представляет собой самое
разрушительной начало, поскольку состоит из химер - синтаксических, лексических, семантических и
даже морфологических; 5) городское просторечие, молодежные жаргоны, язык приблатненных
слоев общества Ю.Д.Апресян читает, что в этом типе владения языком есть как деструктивное начало
(особенно в американизированном молодежном сленге), так и креативные элементы, которые он,
пользуясь именно этими элементами, называет "крутой образностью" (там же).
Учитывая особую активность сегодня последних двух типов владения речью, не приходится
удивляться очевидному снижению уровня культуры речи, "павшей жертвой сокрушительного натиска
"образованщины" (9, с. 38). Профессионально неподготовленная "широкая общественность"
квалифицирует это как "распад языка", сопровождающий распад экономики, экологии,
нравственности. Специалисты же уточняют, что падение культуры произошло не сейчас, а за
предшествующие 70 лет идеологического насилия над культурой: сейчас оно только проявилось в
пугающем объеме (ср. 9, с. 38,64).
"Образованщина" - это феномен, в значительной степени, порожденный СМИ, которые нередко
создают опасную иллюзию легкости приобретения культурного багажа (12, с. 31). Следует отметить,
что подобная ситуация складывается не только в странах, переживающих переломный этап в своем
социально-политическом развитии, но и в достаточно стабильных. "Образованщина" проявляется, в
частности, в том, с какой легкостью и самоуверенностью подчас судят о языке журналисты.
А.Трабольд пишет в своей книге "Языковая политика, языковая критика и общественность:
требования к языковой способности человека, гражданина общества" (49, с. 19), что, поскольку в
дискуссии о языке, к сожалению, крайне редко бывает представлена точка зрения лингвистовпрофессионалов, общественное мнение формируется преимущественно журналистами, ошибочно
полагающими, что использование какого-либо средства связи, в данном случае языка, само по себе
предполагает его осознание. Вместо лингвистических обоснованных оценок использования языка
журналисты чаще всего публикуют свои собственные впечатления и мнения по дискуссионным
вопросам. Читатели ориентируются на эти мнения, размноженные массовыми тиражами, и
организуют в соответствии с ними свою жизнь. Таким образом, СМИ, формируя мнение
читателей/слушателей, вмешивается в их жизнь (ср. также 37, с. 96).
Сейчас особую опасность в плане развития языковой ситуации в России представляет собой
усугубляющаяся пропасть между хорошим и плохим языком. Дело в том, что хороший и
совершенствующийся язык, с одной стороны, и плохой, деградирующий — с другой, существуют
параллельно, и первый не влияет на второй, отмечает Е.Н.Ширяев (см. по: 9, с. 64). Если учесть, что
между языком и культурой существует тесная взаимозависимость, то есть основания говорить об
усугубляющейся поляризации общества не только в социально-экономической, но и в культурной
сфере, что, в свою очередь, никак не способствует стабилизации ситуации в обществе.
В.Г.Костомаров указывает на появление нового важного фактора в жизни страны, интенсивно
влияющего на состояние русского языка: на первый план выдвигается культура влиятельных слоев —
"новых русских", которая, хотя и приемлется далеко не всеми, но, будучи щедро финансируема,
оказывает сильное воздействие на развитие культурной ситуации в России. "И вряд ли это пройдет
бесследно для русской культуры в целом, как не прошло для нее бесследно насаждавшееся чуть ли
не целое столетие известное разделение национальной культуры на две культуры", — считает
В.Г.Костомаров (12, с. 220). Снижение же морального и этического стандарта в обществе проявляется
прежде всего в снижении уровня языковой культуры, подчеркивает Л. К. Граудина (2, с. 40).
Взаимосвязь нравственно-этического климата в обществе и его языковой культуры подчеркивают
многие участники дискуссии о языке. Тревога за состояние русского языка связывается с тревогой за
состояние общества в целом, более того, "в форме критики состояния русской речи выступает сейчас,
прежде всего критика общества... Эта "лингвистическая критика" (лингвистическая социология)
поддерживает в обществе процесс самопознания, но, к сожалению, пока мало опирается на
специальный анализ и отливается, в основном, в публицистические формы", — констатирует
В.Е.Гольдин (см. по: 9, с. 42; ср. также 49).
Заинтересованность широкой общественности в языковой жизни, возможность высказать свое
мнение по этим вопросам - это, безусловно, одна из важнейших характеристик демократического
общества. В этих условиях существенно возрастает роль языковой критики, т.е. интерпретации
текстов, основанной на анализе. Целью языковой критики является просвещение общества (49, с. 26)
и формирование у говорящих навыка осознанного использования языка (reflektierter Sprachgebrauch).
Таким образом, языковая критика может быть определена как раздел прикладной лингвистики,
направленный на культивирование языка прежде всего в сфере общественной жизни (51, с. 6), для
чего необходимо поднимать уровень языковой компетенции и развивать чувство языка (43, с. 12).
Развитое чувство родного языка проявляется не только в отсутствии в речи грамматических ошибок
(28), но и в построении устных и письменных текстов, адекватных ситуации и коммуникативной
задаче, а также в их соответствующем стилистическом оформлении (50, с. 17). Это позволит
говорящему/пишущему быть на уровне коммуникативных требований развитого демократического
общества. Из этого следует, что реализация задач языковой критики не есть область действия
исключительно профессиональных лингвистов: она должна осуществляться всеми носителями языка,
подчеркивает Р.Шнеррер, но подготавливаться именно специалистами в области языка (46, с. 33).
Для этого специалисты должны иметь адекватное представление о повседневной языковой жизни
общества, т.е. постоянно проводить исследования native speakers. В российской русистике в этом
плане сложилась неудовлетворительная ситуация:
текущей языковой жизнью русистика занималась далеко не достаточно. Исследователи всегда
ориентировались на лучшие образцы речи и старались избегать отрицательного языкового
материала. Причину такого равнодушия к повседневной языковой жизни Ю.Н.Караулов видит в
марксистской идеологии, в ее отечественном ортодоксальном варианте, "приучившей нас не
придавать никакого значения отдельному человеку-винтику в громадной машине
функционирующего общества, научившей нас пренебрегать условиями проведения и
содержательным наполнением индивидуальный минут нашей повседневной жизни, из которых, по
сути дела, и складывается не только наша (т.е. "языковых миноритетов") индивидуальная история, но
и История с большой буквы. История общества, а значит, и история языка" (9, с. 31).
Большая заслуга в разрушении этой стены равнодушия к рядовому носителю русского языка
принадлежит отечественным "разговорникам", т.е. специалистом по русской разговорной речи
Е.А.Замской (6), О.А.Лаптевой (14), Г.Г.Инфантовой (7), О. Б.Сиротининой (24) и др., создавшим около
20 лет тому назад новое научное направление. Статистически нашу текущую языковую жизнь
составляет именно обыкновенный native speaker. "И ставя сегодня вопрос о состоянии русского языка,
о состоянии текущей языковой жизни общества, мы должны прежде всего думать и говорить о нем, о
среднем носителе русского языка, который является средоточием всех его нынешних плюсов и
минусов, целью и смыслом нашей просветительско-образовательной деятельности, объектом
многочисленных разнонаправленных, частично деформирующих, частично развивающих русский
язык воздействий (прежде всего со стороны средств массовой информации),но одновременно и
активным субъектом, творцом современного русского языка", считает Ю.Н.Караулов (9, с. 4).
В связи с этим Г.А.Хабургаев призывал представителей теоретического языкознания осознать, что оно
имеет дело не с одним, а с двумя онтологически неоднородными (хотя исторически и
взаимосвязанными) объектами изучения и описания — со звучащим языком как средством
повседневного общения, который всегда соответствует уровню развития общества, и с литературным
языком, возникающим на базе письменности и обеспечивающим преемственность культурной
традиции (см. по: 9, с. 59). Сложность ситуации, в которой находится лингвист, изучающий
современный ему язык, характеризует Е.С.Клопова (10, с. 70). С одной стороны, он подходит к
нарушениям в речи как к объекту изучения (и в этом смысле он плохой борец за чистоту и
правильность речи). С другой стороны, ему приходится вступать на путь массового лингвистического
просвещения. Последнее — крайне трудная работа, так как языковая неграмотность в обществе
приобрела громадные размеры (наряду с не меньшим интересом к языку. — Н.Т. В этой ситуации
необходимо разъяснение сути лингвистики как науки.
В "бытовом сознании масс" лингвистика часто не отделяется от самого языка как объекта
исследования, а лингвисты воспринимаются как созидающие, строящие язык, а то и сознательно
усложняющие его. Поэтому совершенно прав Г.А.Хабургаев, считавший, что социальная задача
лингвистики и лингвистов состоит в организации широкого "ликбеза" в области языкознания, а не
только культуры речи, которая останется механическим набором изолированных друг от друга
сведений, пока в сознании каждого носителя языка не сформируются четкие представления о том,
что такое язык, из чего он состоит, как он живет и развивается (см. по: 9, с. 59).
Хотелось бы, однако, отметить важную роль, которую культура речи может играть в лингвистическом
просвещении общественности, если к этим вопросам подходить не с абстрактных позиций
структурной правильности речи, а помня о том, что современный человек живет в новой речевой
среде. Нередко то, что считается "порчей языка", является "подгонкой его к новым условиям, а такая
подгонка идет всегда, пока существует язык" (9, с. 41).
Демократизирующееся в ускоренные сроки общество допускает неистовую либерализацию языка,
крайностям которой должны противостоять усилия научной филологической общественности,
организующей лингвистическое просвещение широкой общественности, тем более, что последняя
проявляет активный интерес к процессам, протекающим в современном языке. История
свидетельствует, что развитие любого национального литературного языка проходит этапы
либерализации и консервации, в смене которых и достигается сбалансированное его обновление.
Список литературы
1. Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора (Материалы к словарю) - М., 1991 193 с.
2. Граудина Л. К. На перекрестке мнений // Русская речь — М. , 1995 — № 5 — С. 39-44.
3. Григорьев В. П. Культура языка и культура речи//Культура русской речи. Тез. I Всесоюзн. Науч.
Конф. Звенигород, 19-21 марта 1990 - М., 1990 - С. 41-43.
4. Дмитриев А. В. Социология юмора. Очерки - М., 1996 —214с.
5. Земская Е. А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопр. Языкознания - М.,
1996 -№ 3 -С. 23-31.
6. Земская С. Л. Русская разговорная речь. - М., 1968 - 237 с.
7. Инфантова Г. Г. Очерки по синтаксису русской разговорной речи — Ростов-на-Дону,1973 - 135с.
8. Караулов Ю. Н. Beликий могучий многострадальный//Неделя - М., 1989 — №40 -С. 14- 15.
9. Карауюв Ю.Н. О состоянии русскою языка современности. Докл. На конф. "Русский язык и
современность. Проблемы и перспективы развития русистики" и материалы почтовой дискуссии. М., 1991 — 66 с.
10. Клопова С. С. Речевая практика общества и "бытовое сознание" // Культура русской речи. Тез. I
Всесоюзн. Науч. Конф. Звенигород, 19-21 марта 1990 - М. , 1990 -с. 69-70.
11. Костомаров В. Г. Мой гении, мой язык Размышления языковеда в связи с общественными
дискуссиями о языке - М, 1991 — 64 с.
12. Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа - М.,
1994 - 246с.
13. Купина Н. А. Тоталитарный язык - Екатеринбург, Пермь, 1995 - 143 с.
14. Лагпева О.А. Русский разговорный синтаксис —М.,1976 -399с.
15. Лаптева О. А. Слушаем радио и телевизор // Русская речь — М., 1996 — № 4 — С. 54-12.
16. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл.ред. Ярцева В Н — М, 1990 -683с.
17. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера -история - М., 1996 -464с.
18. Мазурова А. Радзиховский Л. Стеб остранения//Знание — сила — М, 1991 — № 3. - С.65-70.
19. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика: 2-е изд-е, испр. — М., 1996. — 206 с.
20. Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. - М., 1996. 192 с.
21. Неверов C.B. Общественно-языковая практика современной Японии. - М., 1982. - 149с.
22. Русский язык конца XX столетия (1985-1995) / Отв. Ред. Земская Е.А. - М., 1996. - 480 с.
23. Сивкова В. Почему чиновники говорят непонятно // Аргументы и факты. - М., 1998.-№23.-С. 2.
24. Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. - М., 1974. — 144с.
25. Скворцов Л.Н. Культура языка и экология слова // Рус. Речь. — М., 1998. - № 4. -С. 3-9.
26. Скляревская Г.Н. Состояние современного русского языка: Взгляд лексикографа... // Русский язык и
современность: Проблемы и перспективы развития русистики. - М., 1991. - Т. 1. - 87-89.
27. Солженицын А.И. Русский словарь языкового расширения. - М., 1990. — 272 с.
28. Тиндо И. Шесть метров языка//Журналист. — M., 1990. — № 6. - С. 55-56.
29. Трошина H.H. Проблемы культуры языка в исследованиях Юргена Шарнхорста. (Обзор) //
Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 6, Языкознание:
РЖ. - М., 1996. - № 2. - С. 149-154.
30. Трошина H.H. Проблемы прагмалингвистики в исследованиях Ренаты Ратмайр. (Обзор)//Там же.1994.-№10.-С. 14-19.
31. Трошина H.H. Реформа немецкой орфографии. (Обзор) //Там же. — 1998. - № 4. -С.100-121.
32. Трошина H.H. Филл А. Проблемы экологической лингвистики. (Обзор) // Там же. - 1977. - № 3. - С.
41-57.
33. Ducken J. Sprachkultur als Gegenstand offentlichen Interesses // Sprachwissenschaft und Sprachkultur. Frankfurt a. M. Etc., 1991. - S. 67-76.
34. Fix U. Beitrage zur Entwicklung der Sprachkultur // Sprachpflege. - Leipzig, 1984. -Jg.33,H. 11.- S.160163.
35. Fix U. Das Ästhetische als Eigenschaft nichtpoetischer Texte // Textlinquistik. -Dresden, 1986. - S. 9399.
36. Fix U. Sprachkultur - Kommunikationskultur, Kenntnisse, Bedürfnisse, Einstellungen // Linquistische
Studien, R. A. - B., 1991. - H. 209. - S. 13-27.
37. Hoberg R. Metaspachliche Normen in den Massenmedien // Deutsche Akademie für Sprache und
Dichtung 1980: Der öffentliche Sprachgebrauch. - Darmstadt, 1980. - Bd. l.-S. 90-97.
38. Lang 0. Sprachkultur und politische Kommunikation // Sprachwissenschaft und Sprachkultur. - Frankfurt
a. M. Etc., 1991. - S. 51-58.
39. Lamelle F. Une biographie de l'homme ordinaire: Des autontcs et des minorites. — P., 1985.-224 p.
40. Lerchner G. Stand, Aufgaben und Probleme der Fntwicklung einer sozialistischen Sprachkultur in der
DDR // Wissenschaftlicht Ztschr. der Technischen Univ. Dresden. -Dresden, 1977.-Jg. 26, H. 5.- S. 817-821.
41. Lerchner G. Stellen sprachliche Kreativität und Asthetizitat handhabbare Bewertungskriterien für
Sprachkultur dar? // Linquistische Studien,R. A.-B., 1987. - H. 170.-S. 45-59.