А. Н. Тарасова

УДК 81'276.6
А. Н. Тарасова
д-р филол. наук, проф., проф. каф. грамматики и истории
французского языка ф-та французского языка МГЛУ;
e-mail: [email protected]
ЭТОС КАК КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНАЯ КАТЕГОРИЯ
(на материале французского языка)
Статья посвящена изучению вопроса о возрождении во французской
лингвистике конца ХХ и начала XXI вв. одного из понятий классической риторики – «этос». В ней рассматриваются современные трактовки этоса («образа говорящего / автора») в новой риторике, лингвистической прагматике,
анализе дискурса, а также его виды: речевой и предречевой. В результате
проведенного анализа автор определяет этос как когнитивно-дискурсивную
категорию, охватывающую разные типы, формы и жанры дискурса.
Ключевые слова: анализ дискурса; речевые жанры; этос, образ говорящего / автора; предречевой этос; речевой этос.
Во второй половине XX в. в лингвистике, под влиянием прежде
всего таких наук, как психолингвистика, социолингвистика, этнография коммуникации, утверждается междисциплинарный подход
к изучению языковых фактов. Объектом лингвистических исследований становится речь, дискурс, а сама лингвистика, наряду с другими
областями знания, образует единое поле «наук о речевой деятельности» («sciences du langage»). Переход к антропологической парадигме
знания и возникший в этой связи интерес к изучению разнообразных
проявлений субъективноcти в языке, к фигуре говорящего приводит
к возрождению и обновлению одного из понятий классической риторики – «этос» («образ оратора»).
Нельзя не отметить, что в отечественной науке на протяжении
всего ХХ в. образ автора не остается без внимания исследователей
в области поэтики − учения о построении разных типов литературных
произведений − и стилистики (см., например, [3]). Во французскую
же лингвистику этос возвращается только после многих веков забвения, лишь в конце XX в., благодаря таким направлениям, как анализ
дискурса и лингвистика текста (ср. с [4], где эта категория вообще не
представлена).
201
Вестник МГЛУ. Выпуск 10 (670) / 2013
Статья посвящена изучению трактовок этоса в современной французской лингвистике, определению его статуса и перспектив его дальнейшего анализа.
Определение этоса. Его виды. Термин «этос» восходит к трудам
по классической риторике. Аристотель видит в этосе одно из средств
доказательства, которое совместно с двумя другими – логосом и пафосом – обеспечивает убедительность речи оратора. Если логос отвечает
за логико-синтаксическое построение речи, то пафос воздействует на
эмоции аудитории, к которой эта речь обращена. Что касается этоса,
то в нем находит свое отражение личность оратора во время речи: его
здравый смысл, добродетели, доброжелательное отношение к аудитории [1, с. 90]. Все это должно внушать ей доверие, чтобы понравиться, произвести на нее должное впечатление.
В XX в. мысль об этосе как необходимом компоненте устной формы общения высказывается и Р. Бартом, и Х. Перельманом, что, однако, не исключает некоторых различий в их позициях. Р. Барт приписывает этосу «те черты характера оратора, которые тот должен
проявить в речи для того, чтобы создать о себе благоприятное впечатление в глазах аудитории. Причем его искренность не имеет никакого
значения: этос – то, чем он кажется. <…> Выражая свою точку зрения, оратор одновременно говорит: я такой, а не другой»1 [9, с. 212].
Р. Барт, таким образом, видит в этосе не реальные черты личности
оратора, а только роль, которую тот берет на себя в общении. Иначе
говоря, в определении этоса акцент ставится на преднамеренный выбор некоторой роли, на «игровое» начало, что существенно отличает
эту трактовку от аристотелевской.
Шире трактует этос Х. Перельман, бельгийский ученый, обновивший европейскую риторику XX столетия. Этос, т. е. представление об
ораторе, складывается у аудитории благодаря не только качествам его
личности, но и играемой им в общении роли, которая продиктована
ему конкретной речевой ситуацией, когда необходимо высказать мнение или тем более дать оценку чему-либо [16, с. 111]. Таким образом,
если одна часть определения этоса, та, в которой речь идет о влиянии
на аудиторию самой личности оратора, соответствует аристотелевской традиции, то другая, говорящая о роли, которую оратор намеренно берет на себя в общении, сближается с трактовкой, предложенной
Р. Бартом.
1
Перевод наш. – А. Т.
202
А. Н. Тарасова
Впрочем, этос возвращается в научный обиход не только благодаря
новой риторике, но и лингвистической прагматике. Так, первым ввел
это понятие в теорию прагматической семантики О. Дюкро, характеризуя его как проявление полифонии (многоголосия). Декодирование
смысла высказывания, согласно О. Дюкро, проводится не одной, а двумя парами участников коммуникативного акта. Первая пара представлена автором конкретного высказывания, или говорящим (locuteur ou
sujet de l’énonciation), и стоящим за этим высказыванием реальным
лицом (énonciateur ou sujet de l’énoncé). Вторая пара – это слушающий (allocutaire), т. е. лицо, участвующее в конкретном речевом акте,
и собственно адресат, тот, к кому обращено высказывание (destinataire). Причем понятие «этос» у О. Дюкро соотносится не с реальным
лицом, а с говорящим [11, с. 201], что, на наш взгляд, равноценно признанию роли, которую говорящий играет в высказывании. Интересно,
что при всем терминологическом несовпадении такой взгляд на этос
практически совпадает с тем, что известен в поэтике и нарратологии,
теории повествования, где принято выделять, с одной стороны, автора, а с другой – «образ автора», отсылающий читателя к роли, взятой
им на себя в художественном тексте. О. Дюкро (как позднее и исследователи дискурса) не ограничивает этос только устным общением, а
распространяет его и на письменную речь.
Несмотря на то, что во французском анализе дискурса (и лингвистике текста) доминирует определение, данное Х. Перельманом, этос,
тем не менее, пока далек от однозначной трактовки. Этот момент
обусловлен тем, что одни исследователи настаивают на «искусственности» создаваемого образа, призванного отразить только те характеристики, которые говорящий / автор стремится представить своей
аудитории для оказания на нее определенного воздействия. Другие
признают, кроме того, влияние самой личности адресанта, которое
может осуществляться независимо от воли участников любого речевой интеракции: политических дебатов, коммерческих переговоров,
общении между преподавателем и студентами, бытовом, личном разговоре и т. п.
Этос и речевая рамка. Симптоматично, что импульсом к исследованию этоса в области анализа дискурса и лингвистики текста послужили поиски всех составляющих модели речевого общения. Причем отправной точкой для них стала модель Э. Бенвениста,
203
Вестник МГЛУ. Выпуск 10 (670) / 2013
представленная в виде изобразительной рамки высказывания (cadre
figuratif) и включающая три компонента: говорящий (source), цель
высказывания и адресат [2, с. 276].
В модель речевой интеракции Ж. Б. Гриза, главы швейцарской
школы (университет Нешателя), входят: представление говорящего
об адресате, представление о предмете речи, «портрет» (представление говорящего о себе) и «образ говорящего», который проявляется,
с одной стороны, при продуцировании речи, а с другой – при ее интерпретации адресатом [12, с. 48–50].
Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает дискурсивный
подход к этосу, предложенный французским лингвистом Д. Менгено
[14, с. 77–84]. Согласно его концепции, речевая рамка дискурса (scène
d’énonciation) делится на три вида. Первый вид (scènes englobantes)
определяет прагматический статус дискурса, его тип (литературный,
религиозный, философский…). Второй вид рамки (scènes génériques)
позволяет установить институциональную разновидность дискурса,
его речевой жанр (передовица, клятва, путеводитель…). И, наконец,
третий вид рамки (scénographie) детерминирует способ представления речи, избираемый автором более или менее свободно. Адресат
же декодирует этот способ с опорой на жанр, речевые регистры, ритм
и содержание речи. Причем третий вид речевой рамки может отсутствовать у тех речевых жанров, которые относятся к жестким моделям (например, административные письма или доклады экспертов).
В результате речевые жанры, согласно Д. Мэнгено, могут быть
представлены на оси. Один из ее полюсов занят теми жанрами, которые соответствуют жесткой модели (телефонный справочник, рецепт
врача и т. п.). На другом полюсе представлены жанры, требующие
в силу своей природы выбора той или иной модели. К ним относятся литературные и философские жанры, реклама. Множественность
моделей характерна для романа, а также для политической речи. Так,
со своими избирателями кандидат может говорить, избрав образ, например, молодого специалиста, технократа, человека с большим жизненным опытом или образ рабочего, человека из народа, говорящего
«голую правду», «разоблачителя коррупции». Что касается рекламы,
то одна может соответствовать модели телефонного разговора, другая – научного описания.
Между этими двумя полюсами располагаются жанры, которые,
хотя чаще и строятся по одной определенной модели, но все-таки
204
А. Н. Тарасова
допускают и другие модели. Например, учебники для высшей школы,
дают автору возможность обращаться к адресату в дружеском тоне
[15, с. 74–75].
Необходимо отметить, что в работах по анализу дискурса встречается тезис о существовании еще одного вида этоса: предречевого,
или предварительного, образа говорящего / автора (см., например:
[6, с. 111; 7, с. 60–62; 8, с. 239]). Трактовка этоса как образа, обусловленного предварительной репутацией оратора, восходит к римскому
философу Изократу (V–IV вв. до н. э.). Поскольку такое представление об адресанте не обусловлено непосредственно его речью, а сформировалось у адресата до нее, то этот вид этоса признается далеко
не всеми лингвистами. Между тем его вряд ли можно отрицать, если
изучать, например, политический дискурс.
В основе реконструкции адресатом предречевого этоса лежит не
что иное, как экстралингвистические факторы: социальный статус
адресанта, социальные и культурные стереотипы, присутствующие
в коллективной памяти определенного сообщества. Однако, если исходить из того, что стереотипы наделены логической формой суждения, то их следует признать результатом «обработки информации
и состояния знаний» [5, с. 74–75], которые получены не из речевого
канала, а из зрительного восприятия. Представление об образе адресанта формируется, кроме того, благодаря энциклопедическим знаниям и коммуникативным компетенциям адресата.
Естественно, что непосредственно к речи имеет отношение только речевой вид этоса: именно он обусловлен самой личностью говорящего или же выбранной им манерой говорить в соответствии
с речевой ситуацией («я человек простой», «я говорю как ваш друг»
и т. п.). Очевидно, что роль каждого вида этоса далеко не одинакова для разных жанров. Для одних, романа например, представления
адресата о предречевом этосе не имеют особого значения. Зато здесь
важен именно речевой этос, образ автора. Что же касается других,
к примеру, политического дискурса (выступления или статьи), то для
него, как уже отмечалось, существенна роль именно предречевого
этоса: любая идеологическая позиция базируется на определенных
ожиданиях (честность оратора, его опыт: «хорошо владеет предметом
речи», «не противоречит себе» и т. п.). Эти ожидания либо усиливают,
либо ослабляют степень доверия адресата к адресанту. В результате
205
Вестник МГЛУ. Выпуск 10 (670) / 2013
аудитория делает выводы: «Я верю в истинность его слов», «Х эксперт» и т. д. [10, с. 68, 72].
Если к тому же принять во внимание формы речевого общения, то
окажется, что для воссоздания этоса адресатом в устной речи имеет
значение как речевое, так и неречевое поведение адресанта (его мимика, жесты, одежда и т. п.), а для письменной – его речевое поведение.
С речевым этосом тесно связан вопрос о языковых средствах его
выражения. На этот счет во французской лингвистике существуют
две точки зрения. Согласно одной, этос характеризует акт коммуникации в целом, не затрагивая самого высказывания, не оставляя в нем
никакого следа. Согласно другой, в реконструкции образа адресанта
(говорящего / автора) принимают участие шифтеры, модальные и оценочные слова, коннекторы, интонация, построение речи, стиль, выбор
аргументов (ср. например: [11, c. 201; 13, с. 32; 15, с. 70]).
Обратимся к анализу двух текстов и сравним в них ответы двух
швейцарских писательниц на вопрос журналиста: «Что для Вас стоит
за выражением “женский творческий почерк”?» [17]:
Que recouvre pour vous l’expression «écriture féminine» ?
(1) Corinne Desarzens: Rien. Foutaises. Les cheffes, les Barbies, les
Beauvoir, les écrivaines me donnent de l’eczéma. Il y a les bons et les
mauvais livres. C’est le seul critère.
(2) Yvette Z’Graggen: Pour moi l’écriture doit épouser étroitement ce que
l’auteur s’efforce de dire. Du fait que les femmes expriment une réalité
nécessairement autre que celle des hommes, celle qui leur appartient après
avoir été si longtemps occultée, il me semble aller de soi que leur manière
d’écrire différera de celle des hommes.
J’avoue d’ailleurs que c’est là une question qui ne me préoccupe guère :
lorsque j’écris je m’efforce de trouver les mots, les phrases − les silences
aussi − qui vont pouvoir restituer au plus près ce que je ressens, ce que je
souhaite transmettre, et je ne me demande pas s’il s’agira là d’une écriture
féminine : elle le sera sans doute du simple fait que je suis femme.
Авторы текстов (1) и (2) − представительницы западной культуры, конструирующие этос каждая по-своему. Так, первая решительно отрицает роль гендерного фактора в оценке литературного труда,
признавая за ним исключительно приоритет качества. Сама ее манера
говорить свидетельствует о крайне негативном, презрительном, отношении к выражению «женский творческий почерк», а также к идее
206
А. Н. Тарасова
разделения полов и различий между ними в профессии писателя.
Эмоционально-оценочное отношение автора передается в (1) с помощью использования целого комплекса средств, таких как:
– синтаксические: односоставные именные предложения (Rien.
Foutaises);
– морфологические: имена лиц женского рода (les cheffes, les
écrivaines), сравнительно недавно получившие распространение во французском языке, и имена собственные во множественном числе (les Barbies, les Beauvoir);
– лексические и стилистические: просторечная лексика (foutaises), выражающая отрицательную оценку, метафора (donner de
l’eczéma).
В своей совокупности все эти средства передают неприятие автора
идеи феминизма, представленного деловыми женщинами (les cheffes)
и женщинами в литературе (Les Beauvoir). Такое же отношение автора
и к стилю жизни, изображаемому на обложках модных журналов. Его
олицетворение − Барби (les Barbies), американский стереотип женской
красоты и шика. С помощью этих средств автор текста (1) создает этос
литератора, который не разделяет некоторые ценности современного
общества и ставит превыше всего качество произведения.
В тексте (2) различия между женской и мужской манерой письма
не только не отрицаются, а, напротив, мотивируются разным видением мужчиной и женщиной окружающего мира. В своем рассуждении
автор использует сложные предложения разных типов, в том числе
сложноподчиненные со значениями причины (du fait que, du simple
fait que) и времени (lorsque). В отличие от автора текста (1), во (2) тексте этос конструируется вне всякой зависимости от гендерных особенностей личности автора. Поэтому, несмотря на разный характер
самоидентификации и способы ее осуществления (эмоциональный
и логический), очевидно, что оба автора строят свой этос на одних
и тех же предпосылках и ценностях − эстетических, действительно,
приоритетных для творческой личности.
Заключение. Э. Бенвенист писал: «Многие понятия в лингвистике, а возможно, и в психологии предстанут в ином свете, если восстановить их в рамках речи, которая есть язык, присваиваемый говорящим человеком, а также если определить в ситуации двусторонней
субъективности (intersubjectivité), которая только и делает языковую
207
Вестник МГЛУ. Выпуск 10 (670) / 2013
коммуникацию» [2, с. 300]. Это высказывание французского ученого
имеет прямое отношение к категории этоса, принимающей участие
в интерактивном процессе воздействия на адресата.
Введенный классической риторикой, подхваченный поэтикой,
стилистикой, а позднее – нарратологией «образ автора» в настоящее
время вышел за пределы анализа художественного текста. В дискурсанализе он получает расширительное толкование «образа адресанта»,
охватывающего и образ автора, и образ говорящего. В результате можно утверждать: этос представляет собой когнитивно-дискурсивную
категорию, которая располагает самыми разными формами, типами
и жанрами дискурса. Такое видение категориального статуса этоса
определяется его внутренней структурой, включающей два тесно связанных между собой вида: речевой и предречевой этос, отношения
между которыми по-разному проявляются в дискурсе.
Предречевой этос ложится в основу речевого этоса, когда в процессе общения говорящий намеренно воспроизводит его заново,
используя ранее сложившееся о нем представление. Между тем
коммуникативные стратегии адресанта могут быть иными, если он
стремится к усилению этого образа, его исправлению или, наконец,
полному отказу от него и замене другим.
Исследование этоса в дискурс-анализе находится, фактически,
в начале своего пути, но его перспективность не вызывает сомнений.
Прежде всего, изучение этоса позволит установить как минимум два
типа отношений. Первый тип: зависимость между речевым / предречевым видами этоса и устной / письменной формами дискурса. Второй тип: зависимость между видами этой категории и речевыми жанрами (научная статья, передовица, интервью, реклама и т. п.). Если
к тому же принять во внимание тот факт, что речевой этос включает
представление адресата не только о чертах личности адресанта, но
и о роли, которую тот играет в общении в зависимости от ситуации, то
учет этого различия потребует более тонкого дискурсивного анализа,
раскрывающего новые типы зависимостей.
И, наконец, изучение этоса даст возможность оценить роль вербальных, невербальных средств, когнитивных операций (инференции) и форм обработки знаний (стереотипов) в реконструкции образа адресанта адресатом. В итоге углубленный анализ этоса («образа
адресанта») будет способствовать дальнейшему развитию жанроведения как особого направления в современной лингвистике.
208
А. Н. Тарасова
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аристотель. Поэтика. Риторика / пер. с др.-греч. В. Аппельрота, Н. Платоновой. – СПб. : Азбука-классика, 2010. – С. 81–326.
2. Бенвенист Э. Общая лингвистика. – М. : Прогресс, 1974. – 447 с.
3. Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» [1936] // Избранные труды.
О языке художественной прозы. – М. : Наука, 1980. – С. 136–279.
4. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М. :
Наука, 1981. – 139 с.
5. Кубрякова Е. С., Демьянков В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. Краткий
словарь когнитивных терминов / под общ. ред. Е. С. Кубряковой. –
М. : Филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, 1997. – 245 с.
6. Adam J.-M. Linguistique textuelle. Des genres de discours aux textes. – Paris :
Éd. Nathan / HER, 1999. – 208 p.
7. Amossy R. Introduction. La notion d’éthos de la rhétorique à l’analyse de
discours // Images de soi dans le discours. La construction de l’ethos. –
Lausanne, Delachaux et Niestlé, 1999. – P. 9–30.
8. Amossy R. Ethos // Dictionnaire d’analyse du discours / Sous la direction de
Charaudeau P., Maingueneau D. – Paris : Éd. du Seuil, 2002. – P. 238–240.
9. Barthes R. L’ancienne rhétorique // Communications. – 1970. – № 16. –
P. 172–223.
10. Dascal M. L’éthos dans l’argumentation : une approche pragma-rhétorique //
Images de soi dans le discours. La construction de l’ethos. – Lausanne :
Delachaux et Niestlé, 1999. – P. 61–74.
11. Ducrot O. Le Dire et le Dit. – Paris : Les éditions de Minuit, 1984. – 237 p.
12. Grize J.-B. Schématisation, représentations et images // Stratégies discursives. –
Lyon : Presses universitaires de Lyon, 1978. – P. 45–52.
13. Kerbrat-Oreccioni C. L’énonciation de la subjectivité dans le langage. – Paris :
Armand Colin, 1980. – 290 p.
14. Maingueneau D. Analyser les textes de communication. – Paris : Nathan,
2002. – 211 p.
15. Maingueneau D. Discours éphémères et non éphémères: Deux gestions de
l’éthos? // Le langage des médias : discours éphémères ? – Paris–Budapest–
Torino : L’Harmattan, 2003. – P. 67–82.
16. Perelman Ch. L’empire rhétorique. – Paris : Vrin, 1977. – 224 p.
17. Solitude surpeuplée. Un choix de textes présenté par D. Jakubec // Dossiers
Pro Helvetia. Nouvelle série. Littératures 2. – Genève : Editions d’en bas,
1997. – 261 p.
209