НЕСКОЛЬКО ЛАСКОВЫХ СЛОВ В ЗАЩИТУ ГИЛЬОТИНЫ

Елена РЫШКОВА
НЕСКОЛЬКО
ЛАСКОВЫХ СЛОВ
В ЗАЩИТУ
ГИЛЬОТИНЫ
Эссе
Бог ничего не даёт взаймы, и если поэзия существует, то это для
чего-то нужно. Она гораздо старше письменности, книгопечатания,
читателя, критика и даже языка. Она стоит у начала человеческой
истории, овеществляя неуловимую связь мышления, речи, человеческого сознания в божественную троицу человеческой культуры.
Если всмотреться в глубь этих невообразимых исторических тысячелетий, то пахнет оттуда такой плотной энергией словообразования и словоовеществления, что впору вровень им ставить лучшие
методики массмедиа нашего века.
Человек среднего и верхнего палеолита обладал образным
мышлением в не меньшей степени, чем наш современник и умел
овеществлять свои виртуальные видения в картинах невероятной
силы и, что интересует меня более всего — в музыке, танцах и шаманистических песнопениях. Но слово было раньше изображения, оно
есть предтеча всему, и я предполагаю, что слово это было облечено
в поэтическую форму.
Что даёт мне право делать такие предположения?
Начало человеческой речи лежит не в области передачи информации, но в рамках манипуляции другой особью в собственных целях. Праслово было не сообщением, но общением с целью получить
желаемое.
Если говорить об абсолютном оружии в палеолитических сообществах ранних гоминид, то им было — слово, потому что именно
с его помощью пралюди без приложения материальных средств,
пользуясь только словом, заставляли себе подобного сделать то,
что противоречило интересам последнего — отдать своё чужому.
И сделать это не под угрозой реального топора, но руководствуясь
словесным указанием говорящего.
КРИТИКА. РЕЦЕНЗИИ. ОБЗОРЫ
НЕБОЛЬШОЙ ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ ПОЭЗИИ
187
В основе этого механизма управления лежит очень сложный нейрологический процесс, и я не ставлю своей целью его объяснить. В конце моих лирических заметок есть небольшая библиография для тех, кто захочет расширить
свои познания в этом и других, затронутых мною вопросах.
Должна сказать, что вся человеческая речь и проистекающие из неё искусства не утратили этой феноменальной способности по сию пору — внушать
что-то сородичу в интересах говорящего.
Мы и говорим лишь для того, чтобы убедить. Лишите человеческое общение, либо информационное сообщение этого качества — и оно превратится в
ничто, в обезличенный и безразличный нам субстрат, в набор букв или звуков.
Только направленность речи на собеседника реального либо мнимого делает
её человеческой речью.
Итак, смею предположить, что речь в первую очередь существует для
убеждения. Иными словами, для манипуляции чужим поведением/сознанием.
Это первая и главенствующая функция речи, языка, как её производного, и в
том числе поэзии. Именно поэтому любому поэту нужен читатель. Не для того,
чтобы попасть в вечность или получить выгоду, а потому, что в нем живёт непобедимое желание убедить. И диалог поэту неважен, сама основа поэтической
речи не предполагает диалога, она изначально монологична.
Вторая функция речи — информационная, но и она, как я уже сказала,
опосредована идеей манипуляции слушателем.
Из указанного с необходимостью проистекает рассмотрение всех свойств
поэтической речи, начиная с её первых праисторических явлений в связи с
функциональной необходимостью её применения, как средства убеждения и
манипуляции сознанием.
Все современные исследователи начал человеческой истории сходятся
во мнении, что проявления человеческой культуры в самых ранних стадиях её
истории были связаны с религиозными культами. Собственно, сами эти культы
были средством осознания окружающего мира, его познания и структуризации. Что здесь было первым, а что вторым, изначально ли прачеловек обладал
волшебными свойствами своего воображения и анализа на его основе окружающей среды, либо они появились в результате каких-то мутаций мозговых
структур, пока что не ясно.
Однако если попытаться ответить на сакраментальный вопрос: чем же
человек отличается от обезьяны, то получается, именно этим — умением создавать виртуальное, воображаемое пространство. Вымышленный мир. Мир
грёз, богов и интернета.
При этом именно этот вымышленный мир и позволяет человеку удачнее
всего структурировать мир реальный, приспосабливать его для собственных
нужд и чувствовать себя в реальном мире, как дома.
К феноменам вымышленного мира, который наиболее значимо изменил
реальный мир обитания человека, можно отнести религию во всех её прояв-
188
лениях, а ныне это равноценный ей по силе воздействия, но не осознанный до
сих пор в своей значимости — виртуальный мир общественного сознания — Интернет.
На заре человеческой истории с помощью поэтического слова создавалась и отшлифовывалась методика влияния одного индивида на другого либо,
что ещё лучше — на группу индивидов. Таким образом, рождалась социальность, а уж она, в свою очередь, развёртывала эволюцию homo sapiens с энергией и скоростью ядерного взрыва.
Давно замечено, что человек в группе наиболее подвержен влиянию ритма
и звука в определенных тональностях. Далеко ходить за примерами не нужно.
Любой рок-концерт, религиозные собрания да и партийные съезды с совместным пением гимнов подтверждают сказанное.
Праслово имело сакральную мощь потому, что прачеловек в силу нейробиологических свойств мозга был ему послушен. Оно сразу же было выделено
человеческим сообществом в ранг священных, исключительных сущностей.
Кроме того, слово обладало необоримой силой виртуального знака, поскольку только при помощи слова мог как-то обозначаться невидимый и не
воспринимаемый потусторонний мир духов, тотемических предков, богов и
других подобных существ. И это стало возможно потому, что слово в его реальном значении или смысле находится в субъективном мире человека, в его
сознании, в то время как изображение так или иначе привязано к действительности как воплощение образов предметов и явлений этой действительности
в материале искусства. Отсюда проистекает безграничное могущество слова
в выражении воображаемых миров, преодолении времени и пространства,
развитии логического мышления и возникновении всех форм общественного
сознания — мифологии, религии искусства и науки.
Но поэтическое слово, имеющее в своём арсенале воздействий ритм, звуковой ряд, мелодику повторов, было абсолютным оружием в области воздействия на сознание нашего предшественника.
Эти качества поэтического слова были немедленно использованы в нужных целях шаманами и всеми последующими религиями в человеческих сообществах любых времен и народов. Живы они и по сию пору во всех ипостасях
воздействий одного человека на другого.
Итак, я смею утверждать, что назначением прапоэзии являлось усовершенствованное до вершин абсолютного оружия искусство внушения и манипуляции чужим сознанием с целью создания социально структурированного
человеческого сообщества.
При этом возникла такая институция, как человеческая культура во всех
её проявлениях — от религии до первого канала российского телевидения.
Но любая дорога ведет в двух направлениях.
Для того чтобы усовершенствовать силу воздействия, первым шаманам
приходилось создавать шедевры ритмической и музыкальной речи, и смею
189
предположить, что они были ничуть не менее прекрасны, чем наскальные рисунки на стенах пещеры Ляско.
Возникали встречные потоки развития — создание первых религий и необоримых изменений в самой речи, вызванные осознанием новых образов в
окружающей действительности.
Используемая, как средство управления человеческим сообществом, поэтическая речь развивалась по законам языка, как оказалось, единым для всех
человеческих языков мира, но при этом, как любая поэтическая речь, сама моделировала окружающий мир своими словообразами.
И вот в этом я вижу её не менее важную цель в развитии человеческой
культуры. Поэзия, как таковая, начиналась как средство манипуляции, но благодаря ей создан виртуальный мир человеческой культуры, и он продолжает
свою эволюцию в рамках человеческого языка.
Поэзия творит язык, она ощупывает окружающее пространство щупальцами образов и звуков, соотносит с ним свои невероятные метафоры, выплескивает в мир новые сравнения и даже слова, и вот вам чудо — мы можем спокойно представить себе флейту из водосточных труб или лик века волкодава.
Кому что по плечу.
Путешествуя из прошлого в настоящее, я предполагаю, что главной целью и
задачей современной поэзии является созидание языка, а не следование какимлибо канонам и правилам. Благодаря своим качествам и внутренним законам она
только и есть настоящая лаборатория и опытный полигон современного человеческого языка, одновременно и его истинный храм, и деревенская кузница.
Поэтому ей не страшны колебания маятника читательского интереса, не
пугает множество пишущих, не обескураживают массы избранных поэтов и отчаянные стенания критиков о чистоте поэтических рядов.
Она живет по своим законам, которые определены свойствами человеческого мозга и социальными условиями в куда большей степени, чем предполагают её апологеты и порицатели.
Ей угодны и те и другие, она творит язык, а он, как известно, не принадлежит категориям элит.
НЕСКОЛЬКО ЛАСКОВЫХ СЛОВ В ЗАЩИТУ ГИЛЬОТИНЫ
Вот оно падает вниз, тонкое лезвие взгляда, и отсекает слово от родившей
его души поэта.
Казнь свершилась. Король умер, да здравствует король!
Стих рождается в миг прочтения его другим человеком, в секунду полного
отсечения его от материнского сознания творца.
А вообще-то зачем он рождается? Для каких свершений создана эта вольтова дуга между поэтом и читателем, этот поскрипывающий божественными разрядами поток сознания, увлекающий двоих в неведомые области созвучия?
Нет ничего загадочнее поэзии, необъяснимее, ирреальнее.
190
Речь её туманна и толкованию не подлежит, поэт пишет себя и для себя,
а читают его, как пророка и учителя, и каждый новый читатель находит в его
словах своё личное знание.
Разве такое возможно в прозе, в нормальной обыденной речи?
Словно информация, свободно перетекающая из науки в быт, из книг на
кухни, вдруг сворачивается в хромосомную спираль бытия, и поди ж ты разбери, для чего в ней служит каждая буква, а тем паче — слово.
А вот верим стихам безоговорочно. Их «большие слова» не вызывают оскомины, и не хочется сказать автору: потише, братец, не громыхай заглавными,
не на митинге. Опровергать слова поэта — нелепо, потому что в таком случае
надо опровергать не смысл их, а саму их плоть, звук, место этого звука в общей
звуковой цепи. Ведь поэзия «по отдельности» не говорит. Эти «большие слова»
не значат что-то: они просто есть что-то.
Иногда мне кажется, что поэзия — это единственное отличие человека от
обезьяны. Ведь чем дальше, тем более находят у животных все начала для создания знаковых систем — символическое мышление, а значит, и основы речи.
Шимпанзе научают общению с человеком с помощью специальных азбук. Они
даже шутить с человеком-тренером, оказывается, могут. Но что-то не найдено
у них даже зачатка речевой игры, имя которой — поэзия.
Что же это такое поэзия — игра, метод познания мира, средство медитации, а значит, поиск равновесия для нашего абсурдного сознания, излишество, подаренное эволюцией просто так?
Поэт говорит «большими словами», и они неопровержимы. Как это возможно, почему мы поверим поэту и не поверим прозаику, который возьмёт те
же слова для своей прозы?
Такое впечатление, что поэт создаёт систему, где слова стиха превращаются из знаков в значения. И превращение это волшебным образом связывает
стих в целостную и монолитную систему мира.
Может быть, разгадка именно здесь?
Человек создаёт с помощью поэзии целостную модель мира. Не слабую копию сущего, но осознанную и прирученную модель мира, где сам он — в центре.
Мы ведь прекрасно видим свою малость и уязвимость, поэтому ищем защиты, создавая иллюзию своей силы и значимости или избранности, или ещё
чего-то, что успокоит и даст время притереться к реальности.
С помощью слова можно назвать все элементы внешнего мира и, таким
образом, сосчитать его, сделать ручным и нестрашным.
Так и происходило познание мира в начале человеческой истории. Вспомните, какое значение придают древние народы имени. Оно сакрально и должно быть
неизвестно врагу и другу. Ибо оно владеет истинной силой вещи или человека.
Назвав всё сущее, человек стал подобен богу.
Он никогда не желал сливаться с природой, находиться с ней в равновесии. Он хотел
создать свой, отдельный от природы мир, тот, который он вызвал, наименовал сам.
191
Наверное, и притча о саде Эдемском глубже церковного понимания, ибо
нагота тел в саду претила человеку своей слитностью с пейзажем, незаметностью на его фоне — он не желал быть частью природы, он хотел быть её автором. За что и был наказан изгнанием из рая. Но не оставил своих познавательно-поэтических опытов.
Ведь для того чтобы называть, нужно видеть суть вещей и всю картину
мира целиком, а это уже свойства истинного поэта.
Обыденной речью мир не создать, на ней можно лишь сплетничать о боге и
человеке. Истинной речью познания может быть лишь поэзия, ведь только она
даёт цельный образ мира, а не описание его декораций.
В начале человеческой истории поэтическое слово принадлежало магии.
Оно служило лишь богам и несло сакральную силу чуда.
Если присмотреться внимательнее, то так оно и есть, ведь проговаривание стиха и молитва-медитация равноценны друг другу и так же чудесны и
действенны, как иные психологические практики. Поэзия молитвы и стиха иррациональны и равноценны по своему воздействию.
Недаром в осаждённом Ленинграде по радио читала стихи Ольга Бергольц. Они давали надежду, как любая вера.
Вообще стоит внимательнее присмотреться к тому факту, что жаркий интерес к поэзии возникает в переломные, критические моменты истории. Никогда
ещё поэзия не была столь популярной, как в предреволюционные, а особо в
революционные — голодные и страшные — годы в России. Это было просто
буйство поэтических направлений, клубов и самиздатовских журналов. Но я
дарю эту мысль другим исследователям феномена поэзии.
Она требует веры столь же строго, сколь и религия. Почему?
Веря поэту, мы верим возможности быть другими, что значит — мы верим
невероятному. Мы верим тому, что в голосе поэта мы услышим другой голос —
того, кто существует «внутри» нас, но при этом — знакомее и роднее всего.
Веря поэту, мы верим его слову, которое нельзя свести к одномерному и
статичному «значению». Оно не значит, а создаёт: создаёт для нас иной мир,
где мы познаём себя свободными и другими.
А что может быть страшнее для догмы (читай бога), чем возможность, подаренная человеку поэзией — вкусить от плода познания мира?
Есть ли иные запреты для поэзии? Можно ли уложить её в прокрустово
ложе правил и канонов?
Конечно, можно, но толку от этого будет чуть.
Поэзия — это лаборатория языка, это постоянно действующий эксперимент интуитивного познания мира, а как же можно запланировать результат
эксперимента?
Гильотина налажена. Какой следующий стих я буду отсекать от его творца?
192