Политическая цензура на советском Дальнем Востоке (1946

История, археология
Вестник ДВО РАН. 2008. № 2
Е.В.ГАЛЕНКО
Политическая цензура
на советском Дальнем Востоке
(1946–1954 гг.)
На основе неизученных ранее документов из архивов Приморского и Хабаровского краев автор рассматривает послевоенный период деятельности советской политической цензуры, осуществлявшей тотальный
идеологический контроль.
The soviet censorship in the Far East (1946–1954). E.V.GALENKO (Vladivostok Shipbuilding Technical
School).
Based on the unknown documents from the archives of Primorsky and Khabarovsky Krays, the author considers
the soviet censorship after the Great Patriotic War as an instrument of the total ideological control over citizenry of
the country.
C первых шагов советской власти в СССР была введена политическая цензура1,
заимствовавшая у своей дореволюционной предшественницы репрессивные функции2.
До начала 1990-х годов по вполне понятным причинам советская цензура была предметом исследования лишь для западных историков. Проблему одной из первых среди
отечественных ученых стала разрабатывать Т.М.Горяева. Она определяла идеологический и политический контроль партийно-государственных органов, многообразие форм,
методов и институтов цензуры как «всецензуру» [6]. Большой вклад в изучение данной
темы внесли А.В.Блюм, Д.Л.Бабиченко, Л.В.Максименков и др. [1–4, 8, 9, 11, 12]. Однако
в дальнейшем, например, вычерки3 текстов предварительного контроля – как новый вид
источников – затерялись среди исторических документов, а в некоторых регионах страны,
в том числе и на Дальнем Востоке, вовсе не исследовались.
Оговорим, что основной группой источников для нашей статьи послужили текстовые
сводки вычерков предварительной цензуры за 1946–1954 гг., а также иные документы,
запрещенные к обнародованию, выявленные нами в Государственном архиве Хабаровского края (ГАХК) и Государственном архиве Приморского края (ГАПК). К сожалению,
по Приморскому краю большая часть интересующих нас документов до сих пор не рассекречена.
ГАЛЕНКО Елена Васильевна (Владивостокский судостроительный техникум).
Интересно, что слово «цензура» (лат. censura) в Древнем Риме (753 г. до н.э.–476 г. н.э.) означало должность
цензора. Римляне считали само собой разумеющимся, что цензор, помимо своих основных обязанностей – надзора над местожительством и доходами граждан, дабы те исправно платили налоги, был обязан также надзирать
за общественными нравами, т.е. за поведением граждан. Институализация цензуры во многих странах мира,
в том числе и в России, произошла много позже [5, 7] (http://ru.wikipedia.org/wiki).
1
Согласно декрету «О печати» от 28 октября 1917 г. были закрыты все «вредные» буржуазные газеты и журналы,
а по декрету «О революционном трибунале печати» от 28 января 1918 г. «контрреволюционные выступления» карались штрафами, закрытием газет и лишением политических прав или свободы граждан (см., например, [4]).
2
3
Изъятия из текста, которые цензоры подчеркивали.
55
Чаще всего, судя по количеству проанализированных нами вычерков, они содержали сведения, составляющие военную или государственную тайну и свидетельствовали
о профессиональной бдительности цензоров (ГАХК. Ф. 35, оп. 23, д. 7, л. 73–77; д. 180,
л. 120–124; оп. 46, д. 30 и др.). Но наша цель – показать, что цензура носила идеологический, политический характер. Что и после войны она была тотальной, держала под контролем все сферы жизни советских людей, в том числе и живущих на Дальнем Востоке.
Мы также попытаемся выявить, каким образом цензура под руководством партаппарата
формировала и внедряла в сознание людей нужные идеологические установки.
В годы Великой Отечественной войны цензурные ограничения ужесточились, но и
после нее оказалось, что никаких послаблений относительно свобод и улучшения благосостояния народа не будет. А именно на это надеялись вернувшиеся домой фронтовики,
которые, освобождая западные страны, увидели иной стиль жизни, другой строй и иные
отношения. Более того, в описываемый нами период цензура стала «закручивать гайки»,
чтобы подавить эти носившиеся в воздухе новые общественные настроения, вызванные
победой. Период 1946–1954 гг. интересен тем, что вместил и очень скорую утрату надежд на перемены к лучшей жизни, и новую волну репрессий, и смерть Сталина, и вновь
забрезжившие надежды на лучшую долю и свободу – и безграничный идеологический
контроль над всей жизнью каждого человека и всего общества.
В Хабаровском и Приморском краях функции цензуры осуществляли краевые управления по делам литературы и издательств или, как эти управления тогда называли во всех
документах, Приморский крайлит и Хабаровский крайлит4. Крайлиты подчинялись Главлиту СССР, в городах и районах также были свои управления краевой подчиненности.
Органы цензуры делились на цензуру предварительную (просмотр какой-либо печатной
или иной продукции и т.п.) и последующую (контроль над распространением печатной
продукции, запрет ее ввоза или вывоза, изъятие из обращения, уничтожение).
9 июня 1947 г. вышел указ Президиума Верховного Совета СССР об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату содержащих ее документов, он регулировал порядок выполнения ограничений, принятых в специальном, для служебного
пользования, цензурном «Перечне». Статьи указа соответствовали военному времени:
разглашение составляющих государственную тайну сведений каралось исправительнотрудововым лагерем на срок от от 5 до 10 или от 8 до 12 лет (для гражданских лиц); от 10
до 20 лет (для военнослужащих).
Хабаровский крайлит (14 штатных и 33 нештатные единицы) в 1946–1954 гг. контролировал: книжно-журнальные издательства (Дальневосточное, «Советская Колыма»,
издательства высших учебных заведений), краевые, областные, городские, районные и
многотиражные газеты, «Вестник краевого отделения Телеграфного агентства Советского Союза» (ТАСС), материалы комитетов радиовещания (краевого, областного, городских
и районных), журналы дальневосточной кинохроники, краеведческие и художественные
музеи, мелкопечатные издания различных ведомств, библиотеки, репертуары театров,
цирков и т.д. (ГАХК. Ф. 350, оп. 41, д. 33, л. 63 и др.).
Аналогичный перечень относился и к ведению Приморского крайлита. Отчет о его работе за 1949 г. (ГАПК. Ф. 68, оп. 34, д. 408) свидетельствует, что в штате в то время было
9 человек во Владивостоке, 2 – в г. Ворошилов и 27 уполномоченных совместителей в
районах5. В том году объем работы по сравнению с предыдущими значительно увеличился
В данной работе мы не касаемся других органов цензуры, которых было множество. Так, Госкомиздат контролировал печатные издания, Госкино цензурировало кинофильмы, а Гостелерадио СССР – телепередачи и
радиопередачи, первые отделы осуществляли цензуру научно-технической информации в НИИИ и во всех организациях, имевших возможность копировать информацию. Была также военная цензура, цензура определенных
ведомств и т.д.
4
5
Должность цензора-совместителя занимали, как правило, секретари соответствующих партийных комитетов.
56
и составил 9 000 печатных листов. В отчете констатировалось тяжелое положение с кадрами в Приморском крайлите: за год поменялась чуть ли не половина цензорского состава, сотрудники имели низкий уровень образования (бывший агроном, студент вечернего
отделения механического факультета Дальневосточного политехнического института и
т.п.). Кроме того, заместитель начальника Крайлита А.А.Мушкаев «После обсуждения…
в отделе пропаганды и агитации крайкома ВКП (б)… от работы в Крайлите освобожден...
Приморский крайлит считает, по ряду обстоятельств, работу Мушкаева А.А. в каких либо
других органах цензуры невозможной»6 (там же, л. 22).
Этот текст документально подтверждает, что должность цензора утверждалась на
бюро крайкома ВКП(б) и «цензорский состав Приморского Крайлита включен в номенклатуру отдела кадров Крайкома ВКП(б) и утверждается на бюро Крайкома ВКП(б)». Тем
не менее сотрудники крайлита, по-видимому, не пользовались большей частью номенклатурных благ. Так, в очередном отчете за 30 декабря 1950 г., адресованном Приморскому
крайкому партии, начальник Крайлита М.Н.Скороходова пишет: «Работая в органах цензуры с 1941 г. проживаю в городе Владивостоке с 1944 г., с семьей в 4 человека в комнате
с каменным полом размером в 7 квадратных метров. В течении ряда лет я неоднократно
обращаюсь к секретарю Крайкома партии и в горисполком и в Ленинский райсовет и никто не интересовался, как могу я жить, работать на руководящей краевой работе и одновременно учится в таких условиях» (ГАПК. Ф. 68, оп. 34, д. 409, с. 32).
Итак, цензура в текстах искала прежде всего идеологические просчеты. С позиции
нашего времени многие «идеологические» ошибки были просто забавными опечатками,
свидетельствами того, что автор не вникает в то, что пишет. Но в то время за любую из
таких «политических ошибок» грозил немалый срок. Например, вот за такую: в газете
(Ольгинский район, 1950 г., точный номер не указан) «…под передовой о Сталинской
конституции, сейчас же под словами последнего абзаца “А хорошо жить и работать под
солнцем Сталинской конституции” помещено клише – стадо пасущихся животных. Последующим контролем газета была просмотрена тогда, когда уже ни редактора, ни цензора
в районе не было»7.
6
Здесь и далее правописание и стилистика текста по возможности сохранены; сотрудники крайлитов по-разному
писали даже названия своих учреждений.
7
Действительно, множество самых серьезных «ошибок политического характера» (стандартная квалификация
цензоров) связаны с именем Сталина. Журналисты именовали Сталина «Стакин», «Сиалин» и «Иосич» в статьях с красноречивым названием «Демонстрация любви и преданности товарищу Сталину» (газета «Советский
Сахалин» за 12 февр. 1946 г.) или «Великое единство народа» (хабаровская газета «Молодой дальневосточник»
за 24 февр. 1953 г.), но чаще опечатки были более красноречивы. Так, в заметке «Великий Сталин привел нас к
победе» (газета «Биробиджанская звезда» за 1 марта 1946 г.) в процессе печатания по техническим причинам
отбились 2 буквы в одном слове и текст читался: «с радостью услышали советские люди о назначении Генералиссимуса Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина народным комиссаром вооруженными силами
Советского Союза. Это вселяет уверенность, что наша рана станет еще сильнее…». Цензор поясняет: «Подчеркнутое исправлено словом “страна”. Первая часть тиража изъята. В свет газета вышла без ошибки». Или: «Иосиф
Виссарионович Сталин на 1 съезде колхозников-дураников очень душевно говорил о нашей молодежи» – исправлено на «колхозников-ударников» (Биробиджанский областной радиокомитет, 6 февр. 1951 г.).
Вычерк из письма «Товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу» (окт. 1947 г.) «Стремясь достойно встретить
знаменательную дату 30-летие Великого Октября и 25-летие установления советской партии на Дальнем Востоке…» цензор исправляет на «власти». По-видимомому, понятия «партия» и «советская власть» к этому времени
в сознании советского человека уже слились в единое целое. Среди примеров такой слиянности – «Великая
Октябрьская война» (радиоматериал за 21 мая 1951 г.), но самый красноречивый – из статьи «Верховный Совет
РСФСР» (газета «Молодой дальневосточник» за 11 февр. 1951 г.): «…Депутатами Верховного Совета Российской Советской Фератники товарища Сталина, руководители большевистской партии и Советского правительства…» Подчеркнутое исправлено цензором на «Федеративной Социалистической Республики, избраны соратники». И Федерация, и соратники стойко ассоциировались с именем Сталина – видимо, оно заменяло другие
символы и институты власти в сознании советских людей. И, наконец, в передовой статье «Достойную встречу
1 мая» (газета «Звезда Севера» за 31 марта 1953 г.) текст «Партийные и профсоюзные организации должны всеми силами поддержать политический подъем трудящихся, возникший в связи с кончиной И.В. Сталина» снят и
заменен другим выражением. Комментарий цензора – «по политическим соображениям» (ГАХК. Ф. 35, оп. 18,
д. 35, л. 262; д. 36, л. 14; оп. 23, д. 235, л. 131, 132; оп. 41, д. 33, л. 85; ГАПК. Ф. П-68, оп. 34, д. 636, л. 56)
57
Иллюстрации: ГАХК.
Ф. П-35, оп. 23, д. 7,
л. 73; д. 165, л. 77;
оп. 38, д. 35, л. 31
58
Иллюстрации: ГАХК. Ф. П-35, оп. 18,
д. 34, л. 162; оп. 38, д. 35, л. 125; оп. 41,
д. 16, л. 238; оп. 46, д. 30, л. 2
59
Вообще поразительно, сколько опечаток связано с именем Сталина – мы привели только малую их часть. Можем предположить: давление, запреты были столь сильны (а «на
каждое действие есть противодействие»), что то и дело возникали эти, фрейдистские, оговорки. Кроме того, примеры показывают, как закреплялась система двойных стандартов:
нарастающий культ личности, с одной стороны, и опечатки как проявление сопротивления
(вероятно, неосознанного) – с другой. Впрочем, этот феномен – предмет исследования
скорее других областей науки. Нам же важно отметить, что, по нашему мнению, цензура
классифицировала все приведенные нами ошибки как «политические» потому, что они
встречались в словах, обозначающих институты власти, ее идеологию и руководителя,
которые были сакральны – «священны и неприкосновенны».
Кроме того, судя по обнаруженным цензурой опечаткам в материалах, посвященных
событиям международной жизни, на которые в советской печати предписывалось организовывать «общественное мнение», эти кампании были исключительно «спущены сверху»,
организованы так, что, по-видимому, и сами авторы материалов не совсем ясно представляли себе предмет описания8. Судя по текстам, пропагандой занимались люди не очень
образованные: образование в это время стало советским, представителей старой профессуры уже не было.
Главных редакторов газет или радиокомитетов в обязательном порядке знакомили с
цензурными ограничениями, кроме того, целый ряд статей они согласовывали с партийными комитетами. Был установлен строгий порядок: полосы газет поступали одновременно редактору и цензору, осуществляющему контроль над газетой. О снимаемом материале
или отдельном вычерке цензор сообщал редактору немедленно, и редактор вносил цензорские исправления одновременно со своими, редакторскими. «Такой порядок не останавливает внимание редакционных и типографских работников на цензорских вычерках.
Установлен порядок и в отношении визировании материалов, поступающих в редакцию
от корреспондентов военнослужащих на военную тематику. Все такие материалы предварительно визируются в отделе военной цензуры и, наоборот, материалы по Приморскому
краю экономического характера, поступающие в редакции военных газет, согласовываются отделом военной цензуры с Крайлитом» (ГАПК. Ф. П-68, оп. 34, д. 950).
За просчеты увольняли и лишали партбилета – таким образом, главные редакторы сами
были вынужденными цензорами «первой инстанции» для своих сотрудников. Тем не менее даже в, казалось бы, перепроверенных и утвержденных статьях, например о международной жизни, цензоры находили «политические» ошибки и делали вычерки. С помощью
контент-анализа мы попытались сгруппировать их в зависимости от темы, т.е. тех сторон
жизни дальневосточников, которые они отражали, и которые, следовательно, подвергались идеологическому и политическому контролю.
К запрещенным сведениям «политического» характера относились и факты о производственном браке, плохой работе на предприятиях (в текстовых сводках предприятия
или организации зачастую не указывались). Так, текст «Женщины тарировщицы и засольщицы, несмотря на ссадины и нарывы, причиненные солью, работали самоотверженно,
не считаясь с трудностями» (1948 г.) сопровождает следующий цензорский комментарий:
«…соленья и консервированная продукция идут на экспорт и поэтому неудобно писать в
газете о том, что на заводе работают работницы, у которых руки покрыты ранами и наВ иновещании на Китай (июль 1952 г.) утверждалось, что во Франции требуют немедленного освобождения из
тюрьмы отважного борца за мир Дюкло – в то время как Дюкло уже был освобожден. В перепечатке из «Правды» (21 февр. 1947 г.) всплывало «державами агрессии» вместо «жертвами». В иновещании на Японию (11июля
1952 г.) «…американские и западно-германские империалисты осуществляют лихорадочное вооружение с целью «прекращения» Западной Германии…» цензор, конечно, исправил «прекращения» на «превращения», но какое предвидение было в этой опечатке! И уж совсем забавный пример (речь идет об Эстонии, газета «Камчатская
правда» за 7 окт. 1947 г.): «…Но быть младшей сестрой в советской семье не значит быть забытой и обделанной»
(исправлено на «обделённой»).
8
60
рывами…» (ГАХК. Ф. 35, оп. 23, д. 7, л. 130). Итак, с одной стороны, «Слава советской
женщине» (название передовой статьи, из которой сделан вычерк), с другой – сокрытие
условий, в которых эта женщина вынуждена работать… Изымались факты, свидетельствующие о том, что и после войны подростки работали на производстве (что было запрещено советским законодательством) – и даже больше, чем в свое время их отцы, погибшие
на фронте: «Пятнадцать девушек и юношей поставили перед собой задачу – выполнять
норму ежедневно на 140-процентов. Работая по 12–14 часов в сутки, они сдержали свое
слово» (10 окт. 1947 г., газета не указана). Цензор, поясняя, что «речь идет о подростках»,
четко классифицирует такую «ошибку» – политическая (ГАХК. Ф. 35, оп. 18, д. 36).
Следующие изъятия, по нашему мнению, говорят о том, что социалистическая организация труда давала сбои, люди не были заинтересованы в его результатах. Подобные
факты приравнивались к «политическим» и «антисоветской пропаганде» еще и потому,
что официальная идеология внедряла миф о самом прогрессивном «социалистическом
способе производства». Итак, вычеркнуто: «…за 10 месяцев 1947 г. рабочими завода
Министерства Морского флота»… допущено 107 случаев грубого нарушения трудовой
дисциплины»; «… в июле 72 рабочих не справились со своими нормами» (1948 г.); «…десятки человек ушли с нашего завода. От опозданий и прогулов потери времени составили
18,5%» (1949 г.); «…токарь Черняков, например, если ему нужно уйти домой пораньше,
преднамеренно портит ремень и останавливает станок… Он бьет по нему металлическим
ключом, в результате часто выводит из строя станок… Дураченко не беспокоит, что станки
один за другим выходят из строя…» (1953 г.) (ГАХК. Ф. 35, оп. 16, д. 34, л. 4; оп. 18, д. 34,
л. 3; оп. 23, д. 106, л. 23; оп. 41, д. 33, л. 84).
Очень сложно было что-либо сообщить в открытой печати о достижениях науки. Научные статьи, даже в специальные изданиях, проходили многоступенчатый цензорский
контроль – и не только потому, что могли содержать государственную тайну. Так, работы
приморских ученых по заморозке рыбы в 1949 г. не допустили в печать «за недостаточностью представленных экспертизой документов» или потому, что «…справкой местной экспертизы Крайлит не удовлетворился…. Задержана для консультации в Главлите» (ГАПК.
Ф. 68, оп. 34, д. 408, л. 25). О компетенции цензора можно судить по следующему комментарию, объясняющему запрет на публикацию работы Онисимова «Хлопковая совка
новый вид энтомофауны Советского Дальнего Востока»: «Снята… за нецелесообразностью опубликования материала т.к. автор описывает появление нового для Д/В вредителя,
который до настоящего времени не был здесь зарегистрирован. Места ее обитания были
известны только в Японии, Корее, Китае островах Формози и Риу-Киу. В Приморье она
обнаружена впервые только в 1945 г.» (ГАПК. Ф. П-68, оп. 38, д. 950).
Вычеркивались все упоминания о космосе, о детальных исследованиях территории
(например, Камчатки). О том, что на Курильских островах «сохранились драгоценные
морские бобры, почти истребленные человеком в других местах. На отдельных островах
есть лежбища котика, также ставшего редким зверем» (это 1953 г.). В последнем случае
мы можем только предполагать, что информация об исчезающих видах была под запретом
(ГАХК. Ф. 35, оп. 35, д. 180, л. 3; оп. 41, д. 33, л. 82) .
По поводу научных трудов, не допущенных цензурой к публикации в специальных изданиях, встречаются следующие примечания цензоров: «опубликование может вызвать у
населения вредную реакцию…», « нецелесообразность… публикования в связи с введенными в Приморском крае в печати новыми ограничениями» (ГАПК. Ф. 68, оп. 34, д. 233,
л. 20). То есть и здесь главной составляющей запретов была идеология.
Еще один красноречивый вычерк в статье о матери-героине и ее семье (газета не указана, 8 марта 1947 г.): «Но именно в этой семье мы особенно сильно ощутили чувство
гордости… за родное советское правительство, для которого муки народа превыше всего»
(заменено на «забота о нуждах»). О том, что «муки народа» действительно имели место,
что основная часть дальневосточников после войны жила очень стесненно материально,
61
свидетельствует и целый ряд документов с грифом «секретно». Например, касающихся
операций с ценными бумагами государственного займа. Так, Приморский крайлит за два
месяца до начала обмена издавал приказ о выделении своих сотрудников для проведения
очередной кампании (ГАПК. Р-392, оп. 1, д. 7, л. 20). Следовательно, обмен готовился
заранее, информация о его проведении тщательно оберегалась. Это и понятно: любые подобные операции вели к тому, что даже самые незначительные вложения простых людей
обесценивались (кроме того, облигации, как правило, заставляли брать взамен части зарплаты).
«С 1 апреля 1953 г. «согласно постановления Совета министров СССР от 31 марта
1953 года № 945 десятирублевый тариф абонементной платы за радиослушание снижен
вдвое» (ГАХК. Ф. 38, оп. 41, д. 38, л. 85). Этот и множество других вычерков подтверждает, что все упоминания о правительственных постановлениях и их названия были запрещены. Запрет распространялся и на любое упоминание о стоимости самих товаров
и затрат на их производство: «изготовление кровати обходится от 270 до 300 рублей, а в
магазине она стоит 211 рублей» (газета «Амурец» от 5 ноября1953 г.) (ГАХК. Ф. 35, оп. 46,
д. 30, л. 3). Следовательно, скрывались все факты, свидетельствующие о государственном
регулировании хозяйственной жизни, о неэффективности (дотационности) социалистической экономики. Да и снижение цен, судя по последующим вычеркам, было вынужденным: люди оказались не в состоянии платить налоги, задолженность по ним стала уже
государственной проблемой, любое упоминание о которой изымалось даже из внутренних
документов какой-либо организации, например, из соцобязательств «трудящихся Сталинского района гор. Хабаровска» (ГАХК. Ф. 35, оп. 38, д. 35, л. 96).
Дальневосточники многие годы после войны испытывали проблемы даже в снабжении
хлебом, но сведений об этом в открытой печати не было: «…факты плохого снабжения
хлебом жителей села Ленинское и некачественная выпечка хлеба в пекарне Ленинского
сельпо, приведенные в письме…» (газета «Биробиджанская звезда» за 25 апреля1951 г.),
«Плохо в городе развита специализация торговой сети, нет специализированных магазинов по продаже мяса, свежей рыбы, швейных изделий, культтоваров. Имеются перебои
в торговле хлебом, солью, спичками…» (Проект решения Комсомольского горсовета от
14 ноября 1950 г.), «В прениях по отчетному докладу о работе Хабаровского РК ВКП(б) и
выступление т. Варванюка говорилось о том, что: “Не реагирует райисполком на жалобы
трудящихся о низком качестве выпекания хлеба, перебоях в торговле товарами первой
необходимости» (газета «Колхозная правда» за 14 августа 1952 г.) (ГАХК. Ф. П-35, оп. 23,
д. 235, л. 210; оп. 38, л. 105).
Изъятию подлежала также вся информация о бедственном положении в здравоохранении. Так (речь идет о Биробиджанском районе Хабаровского края): «…в инфекционном
отделении сразу лежало по 10 и более человек с брюшным тифом… сейчас случаи заболевания тифом сведены почти на нет»... (1946 г.), «Мы должны добиться полной ликвидации
случаев тифа, мы должны усилить борьбу против туберкулеза и рака…» (1948 г.) (ГАХК.
Ф. 35, оп. 23, д. 7, л. 285; д. 235, л. 238). Следовательно, и после войны медицина не могла
победить тиф – в то время как в сознание людей через средства массовой информации
внедрялся миф о грандиозных достижениях советской медицины.
Без цензорского контроля не могло выйти в свет не только ни одно литературное произведение, но и самая безобидная отпечатанная в типографии № 29 инструкция «Правила пользования трамваями», вывешенная зимой 1950 г. во владивостокском транспорте
(ГАПК. Ф. 68, оп. 34, д. 850).
В 1949 г. из альманаха «Советское Приморье» были изъяты стихи Г.Халилецкого «Ночь
в Корейской деревне» (объяснение цензора – «как беспредметные») и «Талант» (как «не
соответствующие нашей действительности»), а также рассказы В.Кучерявенко «В Америке» и «Золото» («первый как порочащий дисциплину советских моряков, не отвечающий
действительности, второй за не ясностью, какое золото перевозилось советскими судами»).
62
Не разрешена публикация сборника рассказов Елены Скибиной «Береза и ручьи» («как
опошляющее общение советского человека, нарушение, рассказывающее о мелких переживаниях отдельных людей и не отражающее отдельной жизни»). В 1949 г. из библиотек
общественного пользования были изъяты без указания причины (как правило, это свидетельствовало о том, что автор был репрессирован) стихи Анатолия Гая (ГАПК. Р-68, оп.
34, д. 408, л. 26 и др.) и т.д.
Приведем следующее заключение цензора (1947 г.): «В книге стихов поэта Эмиота под
названием “Восход”… автор идеализировал старый еврейский быт и показал, что евреи
не могут ужиться с русскими и, перенося все тяжести и лишения, выполняли свои старинные законы и обычаи, не принимая христианскую веру. Чтобы не допустить в печати националистическую религиозную проповедь, текст вычеркнут… 1948 г. …стихотворение
“Новый метод” поэт Эмиот …заканчивает так: “Что только делалось в Америке/Новое
“Изобретение” прибавилось/И пошли в чертовый танец/Маршал, Деллис и Трумен”». Оставим в стороне проблемы грамотности, которая подводила (и в буквальном смысле – под
«идеологическую» статью) автора или переводчика, и весьма сомнительную художественную ценность стихотворений. Для нас важно: этот текст, по нашему мнению, – свидетельство того, что кампания «борьбы с космополитизмом» того времени перешла в стадию
подготовки кампании антисемитской (ГАХК. Ф. 35, оп. 23, д. 7, л. 128, 173-е, 287). Это
уже не просто вычерки – аналитическая справка с обвинительным уклоном, написанная,
по-видимому, по чьему-то прямому заказу. Ведь эти стихи можно трактовать как угодно,
в зависимости от установок, что получали цензоры.
Этот вывод подтверждает целый ряд документов. Среди них докладная записка за
подписью секретаря по пропаганде Обкома ВКП(б) Еврейской автономной области
З.Брохина. В ней сообщалось «о политических ошибках националистического характера
в некоторых материалах газеты «Эйникайт», альманаха «Геймланд» и издательства «Дер
Эмес». В частности, о писателе Дер Нистере, авторе очерка «Со Вторым эшелоном» (газета «Эйникайт», 30 авг. 1947 г.): «Советские трудящиеся евреи изображены им как люди,
не имеющие почвы, висящие в воздухе, так, что любой “легкий ветерок” может выдуть
их “с насиженных мест”». (Приводим эту цитату для иллюстрации того, что изымались
и подвергались гонению произведения без идеологических шор, очень точно изображающие реальность и прогнозирующие будущее.) В 1948 г. прекратили издание книг на
идише, закрыли издательство «Дер Эмес» и газету «Эйникайт». Сотрудничество с этой
газетой (а писали в нее все значимые еврейские литераторы) автоматически квалифицировалось следователями МГБ как «буржуазно-националистическая пропаганда». В течение
1949 г. арестовали весь цвет еврейской литературы. Дер Нистер умер в тюрьме.
Судя по документам, которыми мы располагаем, в литературе, изданной, например,
в Приморье в 1949 г., было 24 цензорских вмешательства, из них 10 идеологического
характера (ГАПК. Ф. П-68, оп. 34, д. 408, л. 25). Нужно сказать, что часто к публикации
не допускались произведения (или фрагменты из них) низкого уровня, а то и просто
безграмотные. Это не говорит о том, что цензура обладала высоким художественным
вкусом и была лояльна (талантливых литераторов во все времена и во всех странах было
немного). Скорее всего, у прозаиков и поэтов, по нашему мнению, в это время уже четко
работала «самоцензура», и они писали в расчете на то, что можно опубликовать, т.е. лояльные советской власти тексты. Самоцензура относительно советского периода истории, как мы полагаем, – «самозапускающаяся», и поэтому самая иезуитская цензорская
технология.
На тематику влияла и политика «кнута и пряника» – пишущие «правильные» произведения получали различные блага. Так, в апреле 1946 г., например, было принято
постановление Хабаровского крайкома ВКП (б) и крайисполкома «Об оказании помощи
дальневосточному поэту тов. Комарову П.С.» (с грифом «совершенно секретно»). Было
решено выдать 5 тыс. руб. лечебного пособия, предоставить новую трехкомнатную
63
квартиру и построить в окрестностях Хабаровска дачу, издать отдельной книгой избранные произведения.
Кроме того, из художественных произведений изымались следующие выражения:
«шел самолет из Магадана…», «поезд ехал со скоростью 45 километров в час», «в этих
горах и в двадцать восьмом году была экспедиция…», «как пришел этот Ильин со своей
экспедицией, так уж сразу и дознался…», « В это время трудно летать по нашей трассе» и
т.д. (ГАПК. Ф. П 68, оп. 34, д. 408, л. 47 и др.) По-видимому, эти сведения были не столько «гостайной», сколько (мы можем это только предполагать) результатом перестраховки
цензоров, постоянно получающих циркуляры и указания об «усилении бдительности».
Начальнику Приморского крайлита Скороходовой принадлежит следующая формулировка: «Почетная и ответственная задача цензора оградить советского читателя от
влияния литературы, содержащей чуждые советским людям идеи» (ГАПК. П-68, д. 950).
Реализация этой задачи – «чистки библиотек» от «политически вредной и устаревшей
литературы». Под этим предлогом изымались неугодные произведения (ГАХК. Ф. 35,
оп. 38, д. 35, л. 31–36, 125–129; оп. 41, д. 16, л. 238–240 и др.). Заведующие библиотеками
получали соответствующие списки запрещенных книг, «устанавливался срок проверки,
после которой проверялась правильность отобранных книг, составлялся акт и книги уничтожались». Судя по отчетам о работе Приморского крайлита, если в 1949 г. проверено по
Приморскому краю 123 библиотеки и 25 книжных магазинов, изъято 18 книг, то в 1950 г.
крайлит из 422 библиотек края проверил 341, причем дважды – 70 библиотек, изъято 9 377
книг. Из 74 библиотек Владивостока повторная проверка проводилась в 51-й. В 1949 г.
в краевой библиотеке имени М.Горького крайлит закрыл для пользования на целый год
фонд иностранной литературы, в котором проводил проверку. Факт красноречиво свидетельствует о том, какими полномочиями обладал крайлит и цензура вообще. Здесь комиссия, в состав которой вошли преподаватели иностранных языков учебных заведений
Владивостока, «просматривали каждую книгу в отдельности, знакомились с ее содержанием и затем на совещании комиссии решали вопрос о пригодности книг и пользовании.
В результате такой работы было изучено и уничтожено 915 книг» (ГАПК. Ф. П-68, оп. 34,
д. 408, л. 28; д. 484, л. 61).
Крайлит еженедельно проверял магазины, торгующие букинистической литературой,
согласно «Инструкции о покупке и продаже букинистической литературы и антикварных
изданий», нарушение которой очень жестко наказывалось. Понятно, что таким образом перекрывалась неугодная информация из дореволюционных изданий. Но изымались книги и
более позднего, уже советского периода, если в них встречались имена партийных вождей,
ставших «врагами народа», например Берии (ГАПК. Р-392, оп. 1, д. 9, л. 25; д. 10, л. 76).
Кроме того, изымались экспонаты из музеев. Основанием для очередного изъятия служили документы, приходящие из Москвы, например различные постановления Совета
министров СССР (ГАХК. Ф. П-35, оп. 23, д. 165, л. 77, 78).
Подытоживая, приведем некоторые сделанные нами подсчеты. Цензорами Хабаровского края не допущено к публикации в открытую печать и по радио: в 1949 г. – 239 вычерков, 1950 г. – 214, 1951 г. – 308, 1952 г. – 630 вычерков и запрещено 502 экспоната в музее
(ГАХК. Ф. 35, оп. 41, д. 33). Рост числа вычерков может свидетельствовать, скорее всего,
об ужесточении давления на цензуру со стороны партийного аппарата. По Приморскому
краю мы, как уже оговаривали, полными данными не располагаем.
Знакомство с архивными материалами о деятельности цензуры убеждает нас в том, что
в 1946–1954 гг. идеологическому контролю были подвержены все стороны жизни советского человека – от условий труда до быта, частной жизни. И этот контроль осуществлялся
посредством изъятия информации, регламентации (с помощью директив, постановлений
и т.п.) всех сторон жизни. При этом изымались сведения, которые относили к «государственной тайне» по причинам лишь идеологического характера. Изымались любые тексты,
по классификации цензоров, «искажающие советскую действительность или обедняющие
64
образы советских людей». Следовательно, рамки цензуры были значительно шире, чем их
определяли официальные, закрытые документы.
Анализ текстовых сводок вычерков предварительной цензуры также свидетельствует
о том, что единых критериев запретов не было. Видимо, трактовка текста исходила из тех
идеологических установок, которые получал цензор. Но в основе каждого запрета была
цель: ужесточение идеологического контроля, который ослаб после войны, стремление,
по меткому определению К.Симонова, «…прочно взять в руки немножко выпущенную из
рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзию, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны» [10, с. 93]. И в то же время скрыть
факты неэффективности правительственных указов, советской системы управления.
Способ, к которому прибегла цензура и руководящая ею партноменклатура, – изъятие совершенно определенной информации, замена ее пропагандой, внедрение нужных
идеологических установок. Стоит признать, что такие методы были небезуспешны. Но
жесткий контроль над словом и мыслью порождал обратный эффект – интеллектуальное
сопротивление общества, которое стало явным в 1960-х годах.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК.
М.: АИРО, 1994. 173 с.
2. Блюм А.В. За кулисами «Министерства правды». Тайная история советской цензуры. 1917–1929. СПб.,
1994. 319 с.
3. Блюм А.В. Еврейский вопрос под советской цензурой, 1917–1991. Открытый текст (электронное
периодическое издание). – http://www.opentextnn.ru/censorship/russia/sov/libraries/books/blium/?id=537.
4. Блюм А.В. Цензура в Советском Союзе. 1917–1991. Документы. М.: РОССПЭН, 2004. 576 с.
5. Большая советская энциклопедия. – http://bse.chemport.ru/tsenzura.shtml.
6. Горяева Т.М. Политическая цензура в СССР. 1917–1991. М.: РОССПЭН, 2002. 400 с.
7. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т.; т. 4. М.: Рус. яз., 1980. 683 с.
8. На подступах к спецхрану: тр. межрегион. науч.-практ. конф. «Свобода научной информации и охрана
государственной тайны: прошлое, настоящее, будущее», 24–26 сент. 1991, г. Санкт-Петербург. СПб., 1995.
106 с.
9. Свобода научной информации и охрана государственной тайны: тез. конф., 24–26 сент. 1991 г. Л.: БАН
СССР, ЛОИИЕТ, Лен. союз ученых, Междунар. фонд истории науки, 1991. 54 с.
10. Симонов К.М. Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В.Сталине. М.: Книга, 1990. 419 с.
11. Феоктистова Т.Е., Жилкина В.С. Цензура иностранных книг в Российской империи и Советском Союзе
// Каталог выставки. М., 1993. С. 22-24.
12. Цензура в России: история и современность: тез. конф. 20–22 сент. 1995 г. СПб., 1995. 65 с.
65