Природно-климатический фактор и менталитет русского
advertisement
РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ Леонид МИЛОВ Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства Влияние природно-климатического фактора на жизнедеятельность человека и различные формы общественного бытия признано в науке еще со времен французского Просвещения. В русской исторической науке много внимания этому фактору уделили С. Соловьев и его последователи. Дальнейшее развитие русской и особенно советской историографии было сопряжено с заметным ослаблением внимания ученых к влиянию природно-климатических условий в истории. Более того, в советский период к оценке этого фактора применялись явно некорректные подходы «Краткого курса истории ВКП(б)», отрицавшие сколько-нибудь серьезное влияние географических условий на жизнь общества. Это привело в конечном счете к длительному периоду полного игнорирования советской историографией существенной разницы в природно-климатических условиях экономического и социального развития на западе и в центре Европы, с одной стороны, и в Восточной Европе (речь идет о России) — с другой. По сути дела, перед нашей историографией еще стоит задача проанализировать влияние природно-климатического фактора на российский исторический процесс. Важность влияния природно-климатических условий в том, что они определяют существенные черты обстановки человеческой деятельности, которая представляет собой основное содержание исторического процесса. В своей повседневной деятельности, жизни и труде человек приспосабливается к обычной для него природной среде, вырабатывая при этом определенные стереотипы поведения, привычки и навыки, а также закрепляющие их психологические установки, эмоциональные реакции, задающие контуры национального характера. Наконец, в непосредственной связи с условиями деятельности людей находятся нормы и идеалы их культуры, их предпочтения и отрицательные реакции, совокупность которых обозначается понятием «менталитет». Наиболее резко влияние среды заметно в трудовой и духовной жизни крестьянства, которое является предметом данной статьи. * * * На востоке Европы располагается обширнейшая зона с весьма коротким сельскохозяйственным сезоном, низкой суммой накопленных температур и господством малоплодородных и неплодородных почв. Это — основная Милов Л. В.— доктор исторических наук, член-корреспондент РАИ, заведующий кафедрой истории России до начала XIX века Исторического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. 76 историческая территория центра Российского государства, называемая Нечерноземьем, а также зона деградированных черноземов в бассейне среднего и нижнего течения Оки. Худые и малоплодородные почвы требовали здесь тщательной и многократной обработки полей. Для этого было необходимо большое количество рабочего времени. Однако российский сезон земледельческих работ длился лишь с конца апреля по середину сентября (по старому стилю) или примерно 100 рабочих дней, не считая сенокоса и обмолота снопов. За такое время при паровой системе земледелия и трехпольном севообороте «однотягловый» крестьянин (муж, жена и двое детей) мог хорошо обработать лишь очень небольшую площадь ярового и озимого полей (1,2—1,3 дес), что явно недостаточно для получения необходимого и прибавочного продукта. При возделывании более обширной площади обработка пашни неизбежно становилась настолько примитивной и скоропалительной, что судьба даже минимального урожая полностью зависела от погоды. Поэтому в России на протяжении многих столетий урожайность зерновых культур была на крайне низком уровне и не имела почти никаких шансов на увеличение (3—5 ц с га, в редких случаях до 10—12 ц с га). Весьма часто на российские земли обрушивался голод. Низкой была и вероятность резкого повышения урожайности за счет внесения в почву удобрений. Единственный доступный вид удобрения — навоз крупного рогатого скота — во все времена был в российской деревне крайне дефицитным. Обычно его хватало на удобрение земли один раз в 9—12 лет, . а иногда и гораздо реже. Мало было и самого скота. Причины такой ситуации — в остром недостатке кормов в период его стойлового содержания (а этот период в основных регионах России длился от 180 до 212 суток, т. е. был необычайно большим). Заготовить на такой срок полноценный доброкачественный корм для скота было делом совершенно нереальным для однотяглового крестьянина. Те примерно 300 пудов сена, которые он заготавливал в очень короткий период сенокоса, хватало лишь для эпизодического кормления скота. Основным же кормом для животных были яровая солома с поля, «охвостье» и мякина, оставшиеся от молотьбы хлеба. Иногда в пищу животных шла и грубая ржаная солома. От такого кормления скот был едва жив, часто болел и погибал. Таким образом, хотя скотину в России держали почти исключительно для удобрения полей, «навозное» скотоводство практически не справлялось со своей ролью ни в средневековье, ни в XIX—XX веках. Единственным способом поддержания плодородия земли, дававшим возможность временного его повышения, были прекращение обработки земли и «запуск» пашни в перелог и в лес с последующей его расчисткой под пашню чаще всего уже новым поколением семьи. Этот крайне архаичный и экстенсивный способ восстановления плодородия многие столетия, по существу, был единственно возможным средством поддержания сельского хозяйства на уровне, обеспечивающем существование и жизнедеятельность общества, однако лишь как общества традиционного типа с минимальным объемом прибавочного продукта. Такого рода социум обладал низким уровнем общественного разделения труда. Для него были характерны слабая, чрезвычайно медленно развивающаяся промышленность, малая степень урбанизации страны, ориентация на вяло растущую внутриконтинентальную торговлю. Вместе с тем это было общество с ярко выраженным экстенсивным характером земледелия, требующим постоянного расширения пашни на новые и новые территории, общество, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве сохранялся постоянным и неутолимым в течение многих веков, несмотря на более или менее стабильный прирост населения страны. Под определенным влиянием вышеперечисленных особенностей развития России формировалась и ее государственная машина. Постоянная необходимость насильственного изъятия государством у крестьян прибавочного продукта в размерах, далеко превосходящих то, что русский крестьянин мог бы отдавать 77 без ущерба для себя, привела к появлению весьма жесткого механизма политического принуждения крестьянства со стороны государственной власти. Отсюда деспотическая, самодержавная форма государственного правления, сочетание системы «государственного феодализма» с суровым и страшным режимом крепостничества в сфере помещичьего землевладения и хозяйства. Кроме того, важнейшим следствием неблагоприятных природно-климатических условий было неизбежное развитие миграции русского населения в более благоприятные для жизни сопредельные, занятые иными народами территории, в районы с более плодородными землями, что имело своим следствием усиление военных функций российской государственной машины. Таким образом, российские земледельцы веками оставались своего рода заложниками Природы, ибо именно она создала для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно расширить посев, ни интенсифицировать обработку земли, вложив в нее труд и капитал. Даже при условии тяжкого, надрывного и спешного труда в весенне-летний период селянин чаще всего не мог иметь почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт российского земледелия, по крайней мере с конца XV по начало XX века, убедительно показал практическое отсутствие скольконибудь существенной корреляции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им урожая. Все это способствовало формированию в массе русского крестьянства целого комплекса отнюдь не однозначных психологических поведенческих стереотипов. Скоротечность рабочего сезона земледельческих работ, требующая почти круглосуточной тяжелой и быстрой физической работы, за многие столетия сформировала в крестьянстве свойства трудолюбия и быстроты в работе, способность к наивысшему напряжению физических и моральных сил 1. Русские крестьяне период весенне-летних работ всегда называли «страдой», «страдной порой», т. е. периодом физических страданий: «где пахарь плачет, там жнея скачет», «день летний год кормит», «не сможешь — не осилишь, не надорвешься — не поможешь» и т. п.2 . Однако для крестьянина и весь год работы «невпроворот», он всегда «в трудах и в заботах». Об этом убедительнее всего свидетельствует обычная длительность крестьянского рабочего дня. Типичным примером здесь могут быть сведения о режиме дня в уездах Тверской губернии во второй половине XVIII века. В Старицком уезде крестьяне традиционно летом и зимой просыпались и вставали «в три и четыре часа пополуночи», в Краснохолмском, Корчевском и Тверском уездах вставали в четвертом часу пополуночи. Вечерами же мужчины ложились спать не ранее 11-ти (зимою — в 10), а женщины за рукоделием засиживались за полночь3. Столь долгий рабочий день лишь после обеда (пополудни во втором часу) прерывался часовым (иногда чуть больше) сном. Трудолюбию русских крестьян сопутствовали такие черты характера и психологии, как «проворность», «расторопность», «поворотливость», «переимчивость»4 . Эти черты характера воспитывались сызмала. Сжатые сроки сельских работ вынуждали крестьян прибегать к помощи не только 1 См. Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами (далее: Описание Московск. губ. ...). М., 1787; Генеральное соображение по Тверской губернии, извлеченное из подробного топографического и камерального по городам и уездам описания 1783—1784 годов (далее: Генеральное соображение...). Тверь, 1875. 2 Пословицы русского народа... Сборник В. Даля в 3-х томах. Т. 3. (Далее: Сборник В. Даля...). М., 1993, с. 541—542, 558—559, 400. 3 Генеральное собрание, с. 77, 59, 27, 144. 4 Там же, с. 130; Архив Петербургского отделения Института российской истории РАН, ф. 31, д. 497, л. 78; Описание Московск. губ., с. 301, и др. 78 стариков, но и детей. В обычае крестьян, сложившемся веками, был труд мальчиков «по девятому и десятому году» на возке навоза, бороновании. На крестьянке и ее детях целиком лежали работы в огороде. Вся семья трудилась на сенокосе и жатве. Зимними вечерами девочек приучали к работе на ткацком стане, прядению ниток, мальчики же участвовали в ремесленных поделках. Разумеется, основой основ был труд по обработке земли, и именно этим трудом измерялся успех всей работы, от коей зависела жизнь и благополучие семьи («какова пашня — таков и брашно», «держись за сошеньку, за кривую ноженьку», «наездом хлеба не напашешь», «земля — тарелка, что положишь, то и возьмешь», «не поле родит, а нивка» (т. е. возделанное поле), «не жди урожая: сей жито — хлеб будет» и т. д.)5 . Вместе с тем наличие на большей части территории Российского государства крайне неблагоприятных условий, нередко сводящих на нет результаты тяжелого, надрывного крестьянского труда, порождали в сознании русского крестьянина идею всемогущества Господа Бога в крестьянской жизни. Труд — трудом, но главное зависит от Бога («Бог не родит, и земля не дает», «Бог народит, так и счастьем наделит», «Бог полюбит, так не погубит», «не конь везет, Бог несет», «даст Бог день, даст Бог и пищу», «человек гадает, а Бог совершает», «все от Бога. Всяческим от творца», «с Богом не поспоришь», «Божье тепло, Божье и холодно», «Бог отымет, Бог и подаст», «все под Богом ходим» и т. д.) 6 . В крестьянском мироощущении могучая и таинственная природа отражалась с исключительной ясностью и подробностью. Для организации знаний о ней образа Бога было недостаточно. Сведения о природе усваивались и анализировались крестьянином не на абстрактно-богословском, а на конкретно-бытовом уровне, с точки зрения влияния природных условий на его собственную жизнь и здоровье, на благополучие домочадцев, на положение своего хозяйства со всеми многочисленными его элементами. Многообразие и реальность этого влияния неизбежно вели к тому, что общая емкая формула всеохватного господства над миром и людьми Высшего существа, Бога, Вседержителя совмещалась в крестьянском миропонимании с тягой к архаичным дохристианским трактовкам Природы, дробящим представление о силах, господствующих над миром («Огонь — царь, вода — царица, земля — матушка, небо — отец, ветер — господин, дождь — кормилец, солнце — князь, луна — княгиня»). Главные для крестьянина компоненты Природы предстают как силы Добра или Зла («с огнем не шути, с водой не дружи, ветру не верь», «огню да воде Бог волю дал. С огнем, с водой не поспоришь», «с огнем, с водой, с ветром не дружи, а с землей — дружи», «где вода, там и беда») 7 . Крестьявское восприятие Природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание перемен в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов, сигнализирующих селянину о грядущих изменениях, о грозящей или возможной опасности благополучию крестьянской семьи, дома, хозяйства. Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволяло крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и текущим изменениям климата. Многочисленные народные приметы, фиксирующие особенности поведения животных (волков, зайцев, мышей, речных рыб и др.), птиц (журавлей, гусей, чибисов, дятлов, сычей, филинов, выпей, кукушек, уток и т. п.), различного рода мотыльков, муравьев, комаров, 5 Сборник В. Даля, т. 3, с. 541—542. Там же, с. 541—542 и др. 7 Там же, с. 579. 6 79 паучков-тенетников, дают крестьянину сигналы о характере грядущей смены сезона, о самом сезоне (особенности зимы, весны, лета, осени), о степени благоприятности условий и времени посева и сбора урожая, прогнозов на общий урожай, урожаи отдельных культур. Они же «предсказывают» болезни и смерть близких, пожары и т. п. В окружающем крестьянина растительном мире селянин также различает различного рода «датчики», сигнализирующие ему о сроках сева различных культур (время появления почек, листочков, время цветения дуба, березы, осины, рябины, калины, вербы, черемухи, можжевельника, ольхи и т. п.). Нет необходимости напоминать о многочисленности примет, основанных на оценке внешнего вида солнца, различных фаз луны, имеющих существенное значение в определении погоды, сроков сева полевых и огородных культур, посадки в землю луковиц, корневищ и т. п. Необходимо заметить, что природные условия лесных просторов Нечерноземья и лесостепной зоны часто способствовали формированию множества локальных и микролокальных пространств со своеобразием протекания погодных процессов, что приводило к разнице урожайности отдельных полей и даже участков полей. Пестрота почвенных условий усиливала этот эффект. Не исключено, что в крестьянском восприятии подобное различие как бы дробило представление о всеобщей единой силе Высшего Божества. Вполне возможно, что именно это постоянно пробуждало в крестьянском менталитете чисто языческие эмоции локального поклонения объектам Природы (типа архаичных обрядов моления у овина, у воды, у дерева и т. д.). Праздничные ритуалы господствующего в России христианского вероучения причудливо переплетались с языческими суевериями и обрядами. Думается, масштабы подобного синкретизма для христианской страны, какой была Россия, беспрецедентны. И суть дела заключена не в необыкновенной силе традиции язычества, а в живучести языческого менталитета русского крестьянина, сознание которого впитало представление о могуществе сил природы. Для языческих верований крестьян было характерно совершение магических обрядов, символических действий по принципу подобия или сопричастности явлениям природы — действий, способных, по их мнению, вызывать определенные события или предотвращать их. При этом в качестве магического «инструмента» для обряда часто служили христианские реликвии. Большое значение в обрядовой практике имело задабривание умерших, которые считались распорядителями сил земли; веселые игры молодежи, которыми стремились возбудить спящие силы природы; «священное пространство» дома и двора, а также очаг или костер, являвшиеся своеобразными «алтарями» языческих культов. Приведу лишь несколько примеров из бесконечного ряда проявлений уживчивости разноплановых празднеств и обрядов. В XVIII веке в России на Святую неделю не только зовут священника во ржаное поле, где поют молебны, но и «отправляют сверх того и суеверные обряды; по погребении умерших родственников женщины в течение шести месяцев ходят во всякое воскресенье плакать на могилу покойника, приносят с собой блины, пироги» 8. Нередко же встречался и обычай катать по пашне священника, дабы получить добрый урожай. В Георгиев (Егорьев) день, как известно, выгоняли впервые в поле скотину. В некоторых районах «каждый хозяин перед выпуском берет в руки образ, а хозяйка горшечик и, положа в него уголья горячие и ладан, обходят на дворе своем всю скотину трижды, потом спускают со двора вербою, которую хранят с Вербного Воскресенья». Завершает обряд угощение в поле пастухов пирогами 9. В некоторых же районах при выгоне скота бросают через коров 8 9 80 Генеральное соображение, с. 78. Там же, с. 161—162. яйца с приговорами, чтобы скот был «кругл и полон». Во многих случаях стадо объезжают на лошади или обходят. В Вознесение крестьянки и молодые мужчины собираются в ржаном поле и каждый на своей полосе «при пляске и песнях втыкают березки с желанием, чтобы рожь так высоко росла, как воткнутые березки» 10. В Петрово заговение молодежь некоторых мест выходила вечером на улицу, чтобы бегать и жечь друг друга крапивой. Потом они «льются у колодцев водою» 11. В других районах, в Петровское и Успенское заговение, собирались «толпами в некоторыя рощи и луга, где время в разных веселостях, как то в пении песен, в пляске, в игрании хороводов и в борьбе препровождают» 12. В Троицын день, согласно широко распространенному обычаю, молодежь собиралась в рощах и завивала венки, «которые, положа потом на голову, выносят на берега рек или ручейков и бросают в воду, имея суеверие думать, что не потонувший венок означает долголетнюю жизнь. Весь обряд сопровождается песнями и плясками, оканчивается полдником, состоящим из пирогов и яичниц» 13 . В Вышневолоцком уезде Тверской губернии 15 сентября (в день Никиты мученика) был обычай ходить в овинные ямы-печи (подовины) и «пировать там пирогами и прочими яствами»14. Здесь нет необходимости упоминать о чисто языческих праздниках русских крестьян типа масленицы и т. п. Явлений, демонстрирующих необычайную живучесть языческого менталитета, многообразие контактов русского селянина с Природой, особенно много в домашнем быте крестьян. В повседневной жизни их сопровождают многие сотни различного рода примет и поверий. Если совет рубить строевой лес в новолуние (на ущербе луны он сгниет) может быть основан на каком-то народном опыте, то, скажем, честные договорные отношения крестьян с плотниками, строящими избу, диктуются опасением «дурного заговора против избы» со стороны строителей 15 . При закладке избы, по поверью, под углы кладут деньги, шерсть и ладан. Таков обычай, соединивший и язычество, и христианство. Под пристальным вниманием крестьянина находилась и сама изба не только с точки зрения ухода за ней, устранения появившихся дефектов, но и в плане магического ее восприятия как сакрального пространства («передний угол или матица трещит — к худу», «смола вытопилась из избы на улицу — к худу» и т. д.) 16 . Закладка печи в новолуние, по поверью, обеспечивает более теплую топку. Для защиты от вора вокруг двора обносят человеческий череп. В крестьянской ментальности большое место занимают суеверия, связанные с выпечкой хлеба: «Если под печью лежит голик или сидит лягушка, то хлебы испортятся», «поколе хлеб в печи, не садись на печь: испортится», «когда один хлеб вынут раньше прочих и разрежут, то все хлебы испортятся», «хлеб в печи раздвоился — к отлучке одного из семьян» и т. д. 17 . Глубоко архаичны заговоры для сохранности домашнего скота. Подкладывая под горшок камень, чтобы волк не съел корову, произносят заговор: «Гложи, волк, свои бока!». «Если при первом выгоне скота в поле кто-нибудь бос, 10 Там же, с. 42, 60, 88, 133. 11 Там же, с. 52. 12 Там же, с. 45. 13 Там же, с. 133. 14 Там же, с. 99—100. 15 Деревенское зеркало или общенародная книга. Ч. 3. СПб., 1799, с 615. 16 Сборник В. Даля, т. 3, с. 584—585. 17 Там же, с. 610—611, 615. 81 то волки будут». «Первое яйцо от черной курицы спасет скот в поле от волка». «Чтобы стельная корова принесла телку, хозяйка едет доить ее в последний раз верхом на сковороднике». «Если принесет корова двойней одношерстных — к добру, разношерстных — к худу» 18. «Теленка по спине не гладь — захилеет». «Когда корова твоя дает мало молока или молоко жидко: это бывает не от тово, что худо ее кормишь, а от тово, что подшутила ведьма. Собери в горшок коровьей мочи, взболтай голиком и выплесни в печь» 19. Не менее интересны приметы, связанные с лошадью. «Лошадь от кошки сохнет, от собаки добреет», «Чтобы лошади были здоровы и сыты, повесь в стойло медвежью лапу». «Двужильная лошадь — служащая на домового и потому не годная в работу... если же она падет во дворе, то все лошади передохнут» 20. А. Болотов сообщает иное поверье: «У кого умрет двужильная лошадь, надень на нее хомут и свези так со двора. Без этого еще лошадь издохнет» 21. Интересно еще одно поверье: «Проданную скотину веди со двора в задние ворота (задом со двора)» 22 . Приметы не обходили и домашнюю птицу. «Чтобы кикимора кур не воровал, вешают над насестью на лыке отбитое горло кувшина», «если найти камень с дырой и повесить в курятнике, то куры будут целы» 23 . Болотов отметил удивительное поверье: «Ежели курица запоет петухом: великая беда! Схвати ее и меряй от себя до порога: чем придет — головой или хвостом,— то отруби на пороге. Этим беду отворотишь» 24. Даль в свое время зафиксировал бытование, видимо, необычайно архаичных обычаев и суеверий, назначение которых — борьба со страшной бедой крестьян — падежом скота. «В праздник огня из дому не давай — скотина будет дохнуть». «В мор вытирают из дерева огонь (т. е. добывают трением.— Л. М.) и раздают на всю деревню». «За паханую черту смерть коровья не ходит». Отсюда обычай во время мора опахивать двор. По другому обычаю нагие женщины должны опахать всю деревню. В мор надо «прогонять скот через живой огонь» (т. е. огонь, полученный от трения). «Нагие бабы собираются в полночь искать и бить коровью смерть» (первого встречного человека или животное)25. Наконец, немалую роль в мироощущении крестьян играет вера в лесных духов, в лешего, в русалок, ведьм, кикимор и особенно в домовых, которых в разных краях называют вторичными именами (суседко, батанушко, дедушка, хозяин, доможил, постен, постень и т. д.). Существовали наговоры-обращения на новоселье к домовому («Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на новожитье; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдем дорогой, а ты стороной»). Даль поясняет, что при переходе в новую избу хозяин говорит это, держа в одной руке икону, а в другой ломоть хлеба с солью 26. Домовой — хранитель дома, но он же и обидчик. Он стучит, возится по ночам, душит, проказит и т. д. Особенно многочисленны следы домового в конюшне: нелюбимую лошадь он вгоняет в мыло, надсаживает ей крестец, 18 Там же, с. 626. Деревенское зеркало... ч. 1, с. 66. 20 Сборник В. Даля, т. 1, с. 420. 21 Деревенское зеркало... ч. 1, с. 64. 22 Сборник В. Даля, т. 3, с. 623. 23 Там же, с. 604, 632. 24 Деревенское зеркало... ч. 1, с. 64. 25 Сборник В. Даля, т. 3, с. 627—629. 26 Там же, с. 602. 19 82 разбивает параличом и даже «протаскивает в подворотню». В знак дружбы заплетает гриву лошади и т. д. Даль пишет, что домовые различны по месту обитания: «есть домовой сараюшник, конюшник, банник, волосатка; все это нежить, ни человек, ни дух»; это «жильцы стихийные». И снова (в который раз!) языческие поверья, порожденные общением с Природой, причудливо сплетаются с христианскими элементами веры: «На Иоанна Лествичника домовой бесится», «на Ефрема Сирина домового закармливают, покидая ему каши на загнетке». «Домового можно увидеть в ночи на Светлое Воскресение в хлеву» и т. п.27. «Домовой лешему ворог, а полевой знается и с домовым, и лешим» 28. Особенно поражает покорность русского крестьянина XVIII—XIX веков бедам, вызываемым грозой и молнией. Болотов сообщает о широко бытующем поверье, что «разбитого громом дерева не должно ни во что употреблять, а загоревшегося от молнии дома не надобно тушить» 29. Даль наблюдает те же психологические установки: «Божий огонь грешно гасить», «гроза — милость Божья», «загорелись от милости Божьей», т. е. кара Божья одновременно есть жестокая милость 30. Если, по Болотову, в виде исключения гасить пожар от молнии можно козьим молоком, то, по Далю, круг этих причудливых «противопожарных» средств расширяется: можно тушить пожар квасом, пивом, молоком от черной коровы 31. Пожар не гасят, но обходят иконами, становятся с иконами по углам. Можно в пожар бросить белого голубя или яйцо, которым впервые христосовались и т. д. Но за всем этим кроется суровая покорность Царю-Огню. Болотов сумел еще подметить, что завораживающая душу крестьянская покорность перед пожаром от грозы имеет древнейшие корни. Он пишет, что селяне из уважения к Перуну «не смели дотрагиваться до той вещи, в которую ударил гром, как до такой, которую избрал он себе в жертву»32. Эта покорность, видимо, была столь непременной, что Даль подметил парадокс в отношении крестьян к противопожарным подсобным средствам: «Держать в исправности противопожарные средства — искушать Бога» 33. Количество причудливых обрядов и примет, связанных со смертью и похоронами члена крестьянской семьи, просто поражает воображение. Наконец, следует вспомнить и о непременном элементе крестьянского быта — ворожеях, знахарях, шептунах, наговаривающих воду, хлеб и т. д. Шептуны и ворожеи, сообщает Болотов, по поверью, знаются с темными силами. Их из страха приглашают на свадьбы («чтоб лихие люди молодых не испортили... боятся не звать на пир, чтоб они за это не отомстили»), ибо на свадьбах могут обернуть всех волками и т. п. 34 . И действительно, в описании свадебного обряда Калязинского уезда Тверской губернии сказано: «На свадьбу сбираются поезжаня: тысяцкой, боярин большой, боярин меньшой, дружка и подружье, и ворожея, кои вместе с женихом ездят к церкви, 27 Даль. В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1955, стб. 467. Сборник В. Даля, т. 3, с. 603. 29 Деревенское зеркало... ч. 3, с. 11. 30 Сборник В. Даля, т. 3, с. 592—593. 31 Там же. 32 Деревенское зеркало... ч. 3, с. 11. 33 Сборник В. Даля, т. 3, с. 592—593. 34 Деревенское зеркало... ч. 3, с. 24—25. 35 Архив Государственного исторического музея, ф. 445, д. 128, л. 109 об — 110 об. 28 83 Весь этот хотя и краткий перечень основных контактов русского крестьянина с Природой и рожденных ими психологических установок и стереотипов, на мой взгляд, характеризует весьма важное обстоятельство: включенность сельского жителя в орбиту многообразных проявлений природы порождает не только неиссякаемую веру в сверхъестественные силы природы и локальные проявления ее, не только способствует глубокому функциональному познанию «механизма», своего рода «сигнальной системы» Природы, диктующей логику крестьянского поведения, но и способствует активности самого крестьянина в контактах со светлыми и темными силами Природы. Поэтому христианизация на Руси в конечном счете весьма своеобразно отразилась на крестьянском менталитете. Как уже говорилось, в русском крестьянине не только «поселился» христианин, но и сохранился язычник. Может быть, селянин даже в большей степени язычник, чем христианин. Это не означает, что он не принял основные догматы православного христианства. Нет, он их, безусловно, принял. Многочисленные свидетельства XVIII— XIX веков говорят о том, что русский народ искренне исповедывал христианство. Однако необычайно суровые климатические и природные условия, вечная напряженная ситуация ожидания хоть мало-мальски приемлемого результата тяжелого труда, сильное воздействие разного рода противоречивых факторов на этот результат порождали «языческую самодеятельность», погружали русского крестьянина в бездонный мир суеверий, примет и обрядов. Реальным итогом всего этого было весьма слабое приобщение русского крестьянина к православной церкви, его минимальное внимание к церкви как к посреднику между ним и Богом. Об этом весьма откровенно писал один из наблюдателей крестьянской жизни в 50-х годах XVIII века: «Едва все (т. е. едва ли не все.— Л. М.) холопы и крестьяне должности (т. е. должного почтения.— Л. М.) к Господу Богу не знают и в церковь для молитвы не только в свободное время, но и в великие праздники, воскресный и торжественные дни ходить, в положенные посты говеть и исповедываться не любят»36. Поэтому не случайно множество помещичьих инструкций приказчикам имений включали строжайшие наказы заставлять крестьян в воскресные и праздничные дни ходить в церковь. Приведем лишь несколько примеров. 1718 год, наказ Д. Шепелева приказчику дворцового села Глинки Михайловского уезда: «Приказчику ж смотреть накрепко, чтоб глинские крестьяне и их жены и дети ... по воскресным дням и по праздникам господским для моления приходили к церкви Божий, также и отцем духовным исповедывались по вся годы и по достоинству причащались Святых тайн». В противном случае должны были виновных «бить батоги на мирском сходе нещадно» 37. 1751 год, «Учреждение» графа П. Румянцева: «В страху Божиему... в праздничные, воскресные, а особливо в высокие дни ея императорского величества тезоименитства, рождение... молебствие понуждать и чрез десяцких с вечера приказом оповещать», «есть ли в праздничные дни без законной нужды на молитве церковной не явятца, с такового брать по 10 копеек штрафу без всякого послабления... а неимущих сажать в цепь на сутки» 38. Подобные жесткие установления были практически обязательным элементом почти каждой инструкции. В некоторых 36 Инструкции об управлении помещичьим хозяйством 1755—1757 гг. (Далее: Инструкции 1755—1757 гг.), л. 7 об. Отдел редких книг и рукописей научной библиотеки МГУ, д. 279—6—90. (Открытие этого источника принадлежит Е. Смилянской.) 37 П е т р о в с к а я И. Ф. Наказы вотчинным приказчикам первой четверти XVIII века. «Исторический архив», 1953, № VIII, с. 238. 38 Учреждение графа П. Румянцева 1751 г. Публикация М. Довнар-Запольского. «Университетские известия» (Киев), 1903, № 12, с. 2, 5—6. 84 из них декретировались и общепринятые молебны при начале пашни и сбора хлебов. Налет отчуждения от церкви несут даже некоторые расхожие приметы и пословицы («кто поедет, а навстречу попадается ему священник: возвратись домой»39, «в попах сидеть — кашу есть, а в сотских — оплеухи», «и поп новину любит», т. е. новую плодородную ниву и др.) 40 . Думается, что своеобразие подобного отношения российского крестьянства к церкви имело немалые политические следствия. Одно из них: максимальная контактность с народами иных конфессий, что имело громадное значение в ходе масштабных миграционных подвижек и проникновения русского населения в зону доминирования ислама и буддизма. Вполне очевидно и то, что без статуса государственной религии, без поддержки государственной машины российская православная церковь не имела бы серьезных шансов обеспечить себе всепоглощающее влияние на крестьянство (эта цель была отчасти достигнута в первой половине XIX века). Вкратце коснемся еще одной специфической черты русской крестьянской ментальности. Необычайно сложные природно-климатические условия основной исторической территории России, диктовавшие необходимость громадных трудовых затрат на сельскохозяйственные работы, сопряженных с высоким нервнопсихологическим стрессом («страда»), имели своим следствием не только необычайное трудолюбие, поворотливость и проворность как важнейшие черты русского менталитета и характера, но и другие их особенности, противоположные этим положительным чертам. Отсутствие значимой корреляции между мерой трудовых затрат и мерой получаемого урожая в течение многих столетий не могло не создать настроений определенного скепсиса по отношению к собственным усилиям, хотя эти настроения затрагивали лишь часть населения («на авось мужик и пашню пашет», «уродится не уродится, а паши», «не родит, да не бросать пашни», «нужда не ждет ведряной погоды», «нужда не ждет поры» и т. д.). Немалая доля крестьян была в этих условиях подвержена чувству обреченности и становилась от этого отнюдь не проворной и не трудолюбивой. «Народопоклонство» в публицистике и исторической литературе XIX, да и XX веков мешало писать и говорить о таких поведенческих особенностях российского крестьянства, как небрежность в работе, отсутствие пунктуальности и тщательности. Между тем эти черты ментальности были заметным явлением. В крепостную эпоху они были свойственны прежде всего барщинному крестьянству, т. е. той категории населения страны, которая в условиях жесточайшей нехватки рабочего времени летом вынуждена была в первую очередь работать на барина: и на поле, и в его усадьбе. Приведем в пример интересную, хотя и резкую, и тенденциозную характеристику менталитета этой группы российских пахарей, созданную в середине XVIII века: «Должности (т. е. должного уважения.— Л. М.) к государю (помещику.— Л. М.) и общей пользе не только не внимают, но и подумать не хотят. Леность, обман, ложь, воровство будто наследственно в них положено... Господина своего обманывают притворными болезнями, старостию, скудостию, ложным воздыханием, в работе — леностию. Приготовленное общими трудами — крадут, отданного для збережения прибрать, вычистить, вымазать, вымыть, высушить, починить — не хотят. В приплоде скота и птиц от неприсмотру поморя, вымышляя разные случаи — лгут. Определенные в начальство, в расходах денег и (в расходах.— Л. М.) хлеба — меры не знают. 39 Деревенское зеркало... ч. 1, с. 64. Сборник В. Даля, т. 3, с. 584, с. 616. 40 85 Остатков к предбудущему времени весьма не любят и, будто как нарошно, стараютца в разорение приводить. И над теми, кто к чему приставлен, чтоб верно и в свое время исправлялось — не смотрят. В плутовстве — за дружбу и почести — молчат и покрывают. А на простосердечных и добрых людей нападают, теснят и гонят. Милости, показанной к ним в награждении хлебом, деньгами, одеждою, скотом, свободою, не помнят и вместо благодарности и заслуг в грубость, в злобу и хитрость входят» 41 . В. Ленин в свое время весьма емко охарактеризовал эти многообразные явления как «социальные проявления антагонизма производственных отношений». Но здесь помимо проявлений классового антагонизма ярко представлены и эмоции, и восприятие, и оценки крестьян и дворовых холопов. Самое же существенное, на наш взгляд, состоит в том, что в этой среде становилось заметным явлением и пассивное отношение к своему собственному хозяйству, безразличие к удручающей перспективе своей собственной жизни и жизни членов своей семьи. Столь крайняя и болезненная реакция крестьянина-труженика зарождается в условиях, когда вместо 1 —1,5 дес. (в двух полях) более или менее тщательной вспашки он вынужден (и барин понуждает к этому!) пахать вдвое-втрое больше, причем там, где нужно вспахать 3—4 раза, он вынужден пахать 2 раза, а то и вовсе одиножды. Там, где нужна тщательная подготовка к севу, возможная лишь при 5—6-ти кратном бороновании, он вынужден бороновать 1—2 раза. Одно осознание столь вынужденной небрежности может привести в конце концов к нервному срыву, ожесточению, отчаянию. В итоге такие крестьяне «Божия наказания, голоду, бед, болезней и самой смерти не чувствуют», «о воскресении мертвых, о будущем Суде и о возданиях каждому по делам подумать не хотят и смерть свою за покой (!) щитают» 42. На мой взгляд, именно отсюда идет тот крестьянский «атеизм», о котором писал В. Белинский в знаменитом письме к Н. Гоголю («годится — молится, не годится — горшки покрывать!»). Только это в действительности не атеизм, а трагическая апатия по отношению и к жизни, и к Богу. В тех же инструкциях управителям имений помимо забот о ведении помещичьего хозяйства мы находим немало тревожных слов и о таких крестьянах. В инструкции И. Немчинову читаем о наказе управителям следить за тем, чтобы после барских уроков крестьяне вовремя управлялись с работой на своих наделах, «не отговаривались тем, что посеять нечем или не на чем пахать, понеже на то им определяется ссуда... И тако всеми мерами ленивцев принуждать и накрепко того за ними следить» 43. В уже упоминавшемся «Учреждении» Румянцева та же мысль: «за нерачительными о себе крестьянами первостатейным, соцким и пятидесяцким и десяцким накрепко смотреть, чтоб оные земель своих без посеву не покидали, или исполу посторонним не сеяли и в протчем свои дом не разоряли» 44 . А. Волынский обращает внимание не только на отчаявшихся и опустивших руки, но и на тех, как он их называет, «плутов», «что нарочно, хотя бы он мог и три лошади держать, однако ж держит одну, и ту бездельную, чтоб только про себя ему самую нужду вспахать, без чего прожить нельзя и хотя бы и невейной хлеб есть, только меньше ему работать» 45. Такова была реальность. Таковы были косвенные следствия влияния на ментальность природно-климатического фактора. Приходится только удивлять41 42 Инструкции 1755—1757 гг., л. 7 об. Там же. 43 Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... 1727 г. «Московитянин», 1854, ч. 1, кн. 1—2, отд. IV, с. 12. 44 «Учреждение» графа П. Румянцева, с. 44. 45 86 Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... с. 24. ся, что количество равнодушных, не верящих в свои силы людей, да и просто опустившихся было не столь уж велико, что в целом народ русский даже в годину жестоких и долгих голодных лет, когда люди приходили в состояние «совершенного изнеможения», находил в себе силы и мужество поднимать хозяйство и бороться за лучшую долю. Разумеется, важнейшую роль в этом играли могучие психологические стереотипы традиционной крестьянской общинности. Тяжкие природноклиматические условия заставляли российского крестьянина в течение долгих столетий дорожить общиной как нормой социальной организации. Сам тип русской ментальности на протяжении весьма длительного периода истории отличался явным приматом «общественного» над «частным». Ведь даже в сравнительно поздний период истории индивидуальное крестьянское хозяйство было слишком неустойчивым. Оно часто гибло под ударами суровой природной стихии. В земледельческом обществе со слабым разделением труда климатические невзгоды грозили не просто обеднением землепашца, а его полным разорением, превращением в паупера. В этих условиях помощь крестьянского мира, помощь общины имела громадное значение для поддержки жизнедеятельности индивидуального крестьянского хозяйства. Отсюда не только сознательное, но даже подсознательное стремление русского крестьянина найти защиту от губительных проявлений Природы не только у Всевышнего Божества или «нечистой силы», но и у общины с ее разнообразными «помочами», с ее вынужденной «уравниловкой» в виде перераспределения тягла. Вполне естественное желание земледельца вести личное хозяйство в русском крестьянине соседствовало с тенденцией к коллективизму, взаимовыручке, взаимопомощи. Это свойство менталитета русского крестьянина пронизывало многие стороны его труда и быта, включая обрядность, празднества, народное творчество. Одним из показательнейших проявлений коллективистских, общинных традиций была извечная «эмбриональность» частнособственнических устремлений у крестьянства. Важнейший тому свидетель — несокрушимая, вновь и вновь появляющаяся в истории идея общинного землевладения (идея «божьей земли», земли «великого князя» или «ничейной земли»). Эта способность признавать «общее» более важным, чем «частное» (отнюдь не отвергая последнее), имела, на мой взгляд, громаднейшее значение в многострадальной истории русского народа. Пожалуй, наряду с такими производными качествами, как доброта, отзывчивость, готовность к самопожертвованию, долготерпение, трудолюбие, отчаянная храбрость и коллективизм, она на протяжении столетий составляла главную особенность русского менталитета и главную черту национального характера. Л. Милов, 1995 87
