Миф, церемониал и смысл империи в истории русской монархии

разных исторических этапах. Так, специальное заседание было посвящено
войнам и российской дипломатии. Оригинальную интерпретацию внешней по­
литики царизма 1881—1914 гг. предложил проф. Теодор Тарановски (Уни­
верситет Пюджет Саунд, Такома, Вашингтон); на базе убедительного архивного
материала русские поселения в Туркестане и восстание 1916 г. охарактеризовал
проф. Дэниел Брауэр (Калифорнийский университет, Дэвис); версия, обозначен­
ная как “Демонический динамизм России в Манчжурии”, была изложена пред­
ставителем Джорджтаунского университета (Вашингтон) Говардом Спенделоу.
Н. А. Купина (Уральский университет), А. П. Литвин (Казанский универ­
ситет) посвятили свои доклады советской империи — языку, который обс­
луживал имперские притязания большевиков; особенностям национального само­
сознания.
Вниманию читателей предлагаются два доклада в авторском изложении.
Представляется, что авторы этих докладов демонстрируют плодотворность ис­
пользования категорий культуры и методов культурологического анализа при
решении исторических, социологических, политологических проблем.
Ричард Вортман
МИФ, ЦЕРЕМОНИАЛ И СМЫСЛ ИМПЕРИИ В ИСТОРИИ
РУССКОЙ МОНАРХИИ
В докладе обсуждается соотношение между империей и суверенитетом в
русском имперском мифе. В отличие от Франции и Англии, в России имперская
модель сохранила свое значение как основа монархического суверенитета. Она
не развилась в традицию, которая связала бы монархию с нацией. Она не была
также подкреплена каким-либо юридическим или философским определением,
либо аргументацией в пользу суверенитета. Россия не имела своего Бодена или
Гоббса. Суверенитет оказался представлен в образах империи, получивших
разработку в имперском церемониале, риторике, искусстве и архитектуре.
В России слово империя вызывало ассоциации с двумя историческими
прототипами абсолютной монархии: Римом и его преемницей Византией. В
русской церковной службе, в ритуалах коронации, в проповедях православного
духовенства Москва представлялась как преемница Византии в ее роли за­
щитника православного христианства. Однако православная церковь являлась
лишь одним из знаков империи. Демонстрация, ритуальная или действительная,
имперской власти и ее успехов постоянно выступала в качестве дополнения к
санкционированному религией образу царя как богоизбранника и богопомазанника. Успех изображался в терминах завоеваний. Империи распространяются,
и эта экспансия служит знаком мощного процветающего государства.
Имперская власть основывается на мифах в такой же мере, как на фак­
тических завоеваниях. Миф выделяет правителей и элиту в особое положение по
отношению к управляемым. Вплоть до середины девятнадцатого столетия этот
миф минимизировал этнические различия, в то же время подчеркивал различия
социальные. Элита нерусского происхождения кооптировалась в состав велико­
русского (или российского) дворянства, в то время как русские, принадлежащие
к низшим слоям общества, оставались подчиненной частью населения. Соотно­
шение дворян и низших классов русского и нерусского происхождения было
приблизительно одинаковым.
В докладе исследуется развитие этого мифа в категориях трех центральных
церемониалов: коронации, триумфального въезда императора и путешествия
императора. Каждый из этих церемониалов был призван укрепить мифо­
логический образ военной мощи и успеха и продемонстрировать господствующее
положение элиты. Центральным мифом допетровского венчания на царство была
легенда о Мономахе, утверждавшая связь Москвы с Византией на основе
фиктивной истории о походе Мономаха на Константинополь. Пышные триум­
фальные процессии Петра позволяли связать Россию с Римом. Позднее Петр и
его преемники инкорпорировали элементы триумфальной процессии в праздно­
вания коронации. Екатерина Великая использовала императорское путешествие
как своего рода расширенную триумфальную процессию, демонстрирующую
покорность подданных народов неудержимо расширяющейся Российское им­
перии.
В течение девятнадцатого столетия эти церемонии продолжали выражать
господствующее положение космополитической великорусской элиты и подчине­
нное положение подданных народностей — в том числе и русских. Начиная с
царствования Николая I, однако, сама элита начала приобретать этническую
окраску, в силу того, что доктрина официальной народности стремилась опре­
делить русскую нацию в качестве элиты государства. К концу века сосущество­
вало два типа этнической трактовки нации: русское государство заявляло
претензии на то, чтобы быть представителем русского “народа”, в то время как
неофициальный русский национализм искал признаки нации в самом народе как
таковом, а не в государстве. Эта дихотомия продолжает оказывать влияние на
русский национализм и в настоящее время.
В заключение доклада обсуждаются некоторые возможные последствия гос­
подства имперского мифа. Во-первых, он имел следствием негибкость имперской
ментальности, сделав невозможными различные виды компромиссов, характер­
ные для европейских монархий. Эта негибкость ограничила возможности как
конституционных реформ, так и автономизации национальных групп.
Во-вторых, интеллектуальная традиция, идентифицирующая суверенитет с
империей, сделала затруднительными для русских мыслителей и политических
деятелей поиски национальной традиции русского суверенитета, которая не была
бы связана с имперским господством. Даже в настоящее время национальное и
демократическое обоснование политического авторитета — а не такое, которое
стремится воплотить в себе величие громадной и непреодолимой силы, —
остается труднодостижимым концептом, который приходится обосновывать ско­
рее теоретически, чем исходя из традиций русского национального прошлого.