Глава 12. Социология науки: вопрос об особости науки как вида
реклама
Глава 12. Социология науки: вопрос об особости науки как вида знания и деятельности Появляющаяся в XX в. социология науки заявляет о себе как альтернативе философии науки. Она бурно развивается и за пол-века ее программа существенно обновляется несколько раз. Ее три последовательные программы – это «наука как социальный институт»1, «сильная программа в социологии науки», «технонаука». Последняя выходит за рамки социологии науки, преодолевает эти рамки, но она рождается в ее лоне и развивается в значительной степени противопоставляет себя ей, т.е. соотносясь с ней. 12.1. Наука как социальный институт. Этос науки эпохи модерна2 Социология науки как специальность социологии возникла в связи с усилением роли науки как социальной силы, особенно в середине XX в. после атомного проекта, когда возникла новая «Большая наука», функционирование которой сильно отличалась от функционирования науки предшествующее эпохи – эпохи модерна. Наука эпохи модерна представлялась как «знание, проверенное по универсальным, неизменным и безличным критериям, и соответственно никоим образом не зависящее от социальной позиции познающего субъекта. Как сказал когда-то Галилей: "в науках о природе выводы истинны и необходимы, и... человеческий произвол ни при чем". Эта точка зрения казалась очевидной и не подвергалась сомнению: "Содержание научного развития не определяется социальным развитием просто потому, что им не определяются факты природы". Естественно, что такая позиция исключала возможность распространения социологического анализа на естественные науки, а их знание считалось идеалом и образцом для научного знания вообще… Наука изображалась как некая эзотерическая деятельность, имеющая свой Социальные институты - это комплекс установлений, правил, придающий устойчивость различным формам человеческой деятельности. Институты устанавливают границы и формы человеческой деятельности. Мир обычаев и привычек, к которому мы приспосабливаем нашу жизнь, представляет собой сплетение и неразрывную ткань институтов» (Hamilton W. – цит. по [8]). «…институты представляют собой рамки, в пределах которых люди взаимодействуют друг с другом. Они абсолютно аналогичны правилам игры(?) в командных спортивных играх. Иными словами, они состоят из формальных писаных правил и обычно неписаных кодексов поведения, которые лежат глубже формальных правил и дополняют их – например, запрещают сознательное нанесение травмы ведущему игроку противника…» [5, с. 18; 19]. Примерами институтов являются: государственно-политические системы, семья, церковь, структуры материального и духовного производства, институты собственности и образования. Между институциональными предписаниями и реальной практикой их исполнения всегда существует более или менее заметная лакуна. Институциональные предписания это некие идеальные представления о том, как «следует поступать». «Институты устанавливают границы и формы человеческой деятельности, включающие паттерны статусно-ролевого поведения.Это ограничения, существующие для того, чтобы придать определенную структуру человеческим взаимоотношениям. Институты представляют собой рамки, в пределах которых люди взаимодействуют друг с другом. Они состоят из формальных писаных правил и неписаных кодексов поведения. Это совокупность норм, предписаний и требований, связанных с определенной организационной структурой (организацией), посредством которых общество контролирует и регулирует деятельность людей в наиболее важных сферах общественной жизни. Они надындивидуальны (принудительны для индивида) подобно языку» [8]. 2 В основе этого написанного А.И.Липкиным параграфа лежит статья Е.З. Мирской [4] 1 собственный внутренний контроль, которая может быть только разрушена попытками регулировать ее извне, но которая будет исправно производить объективное, и тем самым – практически эффективное знание, если ей предоставят независимость и адекватную поддержку. Объективное знание описывалось накапливающимся в соответствии с внутренней логикой развития, способного замедляться или ускоряться (но не направляться!) социальными влияниями. Такой "образ" науки не предполагал нужды в какой-либо определенной научной политике, кроме выделения максимальных финансовых ресурсов, а потому не стимулировал систематических профессиональных исследований науки как объекта социального управления. Такая оптимистически доверительная позиция по отношению к науке, особенно в США, была пересмотрена лишь в результате событий, связанных с запуском первого советского искусственного спутника и крушением иллюзий относительно военнотехнического превосходства Запада. Ожидания, связанные с практически неограниченным финансированием, не оправдались… стало ясно, что нужна явная научная политика, которая была бы связана с практическими целями. В этих условиях систематическое исследование социальных аспектов науки получило официальное поощрение и поддержку. Особенно остро все эти проблемы стояли в США, и в то же время именно американская социология была более других подготовлена к порождению новой социологической специальности… С превращением социологии науки в научную специальность связано изменение проблематики исследований. Если в 40 - 50-е годы основное внимание было направлено на выяснение вопроса о том, как атмосфера общества влияет на функционирование науки, т.е. на внешние социальные связи науки, то к 60-м годам интерес перемещается на внутринаучные вопросы. Наука рассматривается как относительно самостоятельный институт, специфическая сфера деятельности, внутренние механизмы которого и подвергаются исследованию» [4]. Первые ростки социологии науки появляются в 20-х годах в Польше и СССР, в 30-х годах – в Англии, но первым крупным западным социологом, который с 30-х годов постоянно уделял внимание исследованию науки, оказался Роберт Мертон. Он, в рамках функционалистского подхода смотрел на науку как на социальный институт 3. Мертон «дал некую целостную теоретическую схему рассмотрения науки как социального феномена, на основе которой можно было, во-первых, формулировать поддающиеся исследованию вопросы, а во-вторых, устанавливать критерии оценки получаемых ответов. Он сформулировал научный этос – совокупность норм, действующих в научном сообществе… Мертон представил науку как социальный институт по производству достоверного знания. Сила же, обеспечивающая движение этого механизма, – институционально подкрепляемое стремление каждого ученого к 3 «В начале 30-х годов он еще заканчивал свое образование в Гарвардском университете, но уже первые его самостоятельные исследования были так или иначе связаны с проблемами науки. Видя его успехи, П. Сорокин привлек его к своей работе "Социальная и культурная динамика", поручив ему разработать тему, касающуюся развития науки» [4]. Первой его книгой данного направления стала книга "Наука, технология и общество в Англии XVII в.", написанная в 1933–1935 гг. Р. Мертон пришел в социологию как ученик П. Сорокина и Т. Парсонса и хорошо известен как один из лидеров американского структурного функционализма. профессиональному признанию» [4]. Опираясь на организационные возможности руководителя кафедры в крупнейшем Колумбийском университете и свой авторитет в социологии, Р. Мертон создал сильную школу в социологии науки… Все основные "действующие лица" социологии науки 60-х годов непосредственно связаны с ним. Мертон обеспечивал прямое и детальное руководство всеми современными американскими социологами науки или уж, во всяком случае, их большинством». Он задал «парадигму 60-х» в социологии науки. Мертона принято считать основоположником "институциональной" социологии науки, так как наука для него прежде всего социальный институт. А любой социальный институт с точки зрения структурно-функционального анализа – это прежде всего специфическая система ценностей и норм поведения. Мертоновская социология науки – нормативная социология: для нормального функционирования каждого социального института необходимо, чтобы выполнялся определенный набор норм, или, наоборот, если имеется стабильно функционирующий социальный институт, в нем непременно поддерживается и выполняется некий набор норм. Еще в 1942 г., рассматривая науку как социальный институт среди других социальных институтов, Мертон попытался идентифицировать нормы науки и сформулировать свой широко известный научный этос. Предложенное им описание этого этоса, включающее императивы универсализма, коллективизма, бескорыстности и организованного скептицима, сохранялось как исходное представление о нормативных регулятивах науки многие годы – 30 лет неизменно или с небольшими дополнениями, а затем – как объект критики и полемики. В 60-е годы императивы научного этоса становятся у Мертона "правилами" научной деятельности, а процесс познания начинает рассматриваться как деятельность по правилам. Все внимание социолога сосредоточивается на науке как относительно самостоятельном социальном институте. В центре внимания оказываются «вопросы о ценностях, нормах, ролях, санкциях, системе стратификации и т.п.: Для чего он существует? В чем состоит специфика деятельности в рамках этого института? Какими правилами руководствуются его члены? Чем поддерживается единство их действий? На основе какой структуры функционирует этот институт? Нормы выражаются в форме позволений, запрещений, предписаний, предпочтений и т.п. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером и подкрепленные санкциями, составляют исторически сложившийся этос науки – основу профессионального поведения, профессиональной этики. Сам Мертон сформулировал этос из четырех норм, позднее Б. Барбер добавил еще две: рационализм и эмоциональную нейтральность. Императив универсализма порождается внеличностным характером научного знания. Поскольку утверждения науки относятся к объективно существующим явлениям и взаимосвязям, то они универсальны и в том смысле, что они справедливы везде, где имеются аналогичные условия, и в том смысле, что их истинность не зависит от того, кем они высказаны. Ограничение продвижения в науке на основании чего-то иного, кроме недостатка научной компетентности, – прямой ущерб развитию знания. Универсализм обусловливает интернациональный и демократический характер науки. Императив коллективизма имеет явно директивный характер, предписывая ученому незамедлительно передавать плоды своих трудов в общее пользование. Научные открытия являются продуктом социального сотрудничества и принадлежат сообществу…. Потребность ученого как-то воспользоваться своей интеллектуальной "собственностью" удовлетворяется только через признание и уважение, которые он получает как автор открытия. Отсюда повышенное внимание к вопросам научного приоритета… Императив бескорыстности. Эта норма предписывает ученому строить свою деятельность так, как будто, кроме постижения истины, у него нет никаких других интересов… в наиболее широком толковании утверждает, что для ученого недопустимо приспосабливать свою профессиональную деятельность к целям личной выгоды. Организованный скептицизм одновременно является и методологической и институциональной нормой. Сам Мертон рассматривает организованный скептицизм как особенность метода естественных наук, требующего по отношению к любому предмету детального объективного анализа и исключающего возможность некритического приятия. Для науки нет ничего "святого", огражденного от критического анализа… Никакой вклад в знание не может быть допущен без тщательной, всесторонней проверки. Норма скептицизма предписывает ученому подвергать сомнению как свои, так и чужие открытия и выступать с публичной критикой любой работы, если он обнаружил ее ошибочность. "Ученый – это человек, который питает придирчивый интерес к делам своего соседа", – пишет Сторер. Институционализированное требование публичной критики любой замеченной ошибки создает уверенность в надежности и правильности тех работ, включение которых в архив науки не сопровождалось критической реакцией. Императив организованного скептицизма создает атмосферу ответственности, институционально подкрепляет профессиональную честность ученых, предписываемую им нормой бескорыстия4. Р. Мертон первым подверг систематическому исследованию профессиональное поведение ученых. Он первым сместил предмет социологического анализа из области продуктов научной деятельности в область ее процессов, из области знания – в область познания, рассматривая при этом процесс познания как деятельность по правилам… Мертоновские нормы ориентируют ученого в социальном аспекте его деятельности и никоим образом не затрагивают содержательную сторону. Хотя представление о характере научного знания и ходе его развития у Куна радикально иное, чем у Мертона5, социология "нормальной науки", следующая из собственно куновской концепции, не принципиально отличалась бы от мертоновской. Мертон сформулировал свои императивы, опираясь преимущественно на интуицию 4 Очень похоже, что этот этос, также как и направленность – умозрение о внешнем мире, сложились еще в античной философии, в идущей от Парменида линии, к которой принадлежат и Демокрти, и Платон, и Аристотель. 5 От Т. Куна пошло и после него установилось (хотя и с большим запозданием) другое понимание норм, которое можно свести к двум моментам. Во-первых, нормы стали пониматься гораздо шире – они регулируют не только социальное, но и "содержательное" поведение ученых (нормы трактуются как относящиеся к "технологии" получения знания, методологические и этические); во-вторых, нормы не постоянны, а подвержены изменениям, у каждой парадигмы они свои, иные. и проверяя свои идеи на высказываниях ученых-естественников XVII-XIX вв. Крайне существенно, что нормы эти полагаются неизменными. Считая традиции науки предельно устойчивыми, Мертон не рассматривает нормы как результат деятельности вполне определенных людей. Научный этос Мертона независим от изменений в жизни общества, и это исключает теоретическую возможность качественных изменений в науке как социальном институте; если же они все-таки наступают, то представляются как "противоестественные" и соответственно "угрожающие". На основе этой концепции выстраивается «стержневая для "парадигмы 60-х" цепочка: мотивация-вклады-оценки-признание-научная карьера. И отдельные ее звенья, и их сочленение – предмет исследований школы Мертона. Система вознаграждения – одно из центральных звеньев концепции Мертона. Всякий социальный институт "работает", только если его члены получают за свою деятельность, необходимую для функционирования института, какое-то удовлетворяющее их вознаграждение… Американская социология науки в отличие от европейской социологии знания, которая в основном интересовалась историей отдельных крупных идей и представлений, приняла за основу исследования массовые процессы получения научного знания. Поэтому изучение системы вознаграждений в науке и соответственно научной карьеры построено на рассмотрении совокупности вкладов в производство знания. Вклад оказывается центральным событием научной деятельности… Ученый, сделавший ряд ценных вкладов, добивается признания, Все 60-е годы эти представления господствовали безраздельно. С начала 70-х годов возникают первые возражения. Наиболее распространенный метод критики заключался в том, что оппоненты последовательно разбирали основные нормы научной деятельности и набором примеров показывали их несоответствие реальной практике ученых. Однако такая критика непродуктивна. Только появление в конце 70-х - начале 80-х гг. интеракционистской, интерпретивной социологии науки, принявшей за основу существенно иную форму анализа, которая вообще снимает проблему "правил", "норм" и "деятельности по правилам", поставило под вопрос не детали, а основу развитой Мертоном теоретической концепции функционирования науки. 12.2. Наука как социальный институт. Эпоха постмодерна6 Теперь попробуем понять, как возможно бытование науки и научного сообщества в наше время с «организационно-деятельностной» точки зрения. Центральная проблема в данном случае выглядит следующим образом: с одной стороны, ученый – предельно свободный человек, расширяющий границы познаваемого мира. С другой стороны, он же в определенном смысле является слугой «социальной машины» науки, работником фабрики «по производству знаний». Зависимость характера организационных форм научной деятельности от базовых тенденций развития социокультурной среды я условно назову «парадоксом ученого». Начнем с того, что общепринятым стал анализ самого феномена научной деятельности в трех основных ракурсах или по трем проблемным срезам. Во-первых, наука именно как определенный 6 К.А. Скворчевский тип деятельности, реализуемый в соответствии с установленными нормами, правилами и методами. Во-вторых, наука как часть и/или форма культуры, культуросообразная определенной традиции или формирующая саму культурную традицию. И наконец, в-третьих, возможно и необходимо рассмотрение науки как специфического социального института или системы институтов, различного типа социальных общностей, непосредственно взаимодействующих со структурами социума как такового. Анализ социальной природы науки сразу же выводит нас на проблематику отношений ученого и власти, формирования управленческих систем в научноисследовательской деятельности, проектирования «социального заказа» на результаты научной работы. Очевидно, что любой ученый работает не в пустоте или на необитаемом острове, а совместно с другими учеными, используя при этом материальные, информационные, политические или культурные ресурсы различных государственных и социальных структур. С другой стороны, сама система социально-политических и культурных факторов общественной жизни, тенденции ее развития в значительной степени проблематизируют деятельность отдельно взятого исследователя, вносят определенные «искажения» в процесс реализации методологических стратегий исследовательской деятельности. Хотелось бы еще раз подчеркнуть прямую зависимость характера организационных форм научной деятельности от базовых тенденций развития социокультурной среды. Таких тенденций, на наш взгляд, две. Рассмотрим их подробнее. Первая – процесс «глобализации» общественной жизни в общецивилизационном масштабе. Что такое современная глобализация, вроде бы все представляют, но мало кто может ясно выразить ее ключевые признаки. Глобализация, на наш взгляд, не просто процесс унификации норм и правил экономической деятельности. Для глобализации характерны три основных признака. Во-первых, установление единых принципов и норм организации деятельности независимо от конкретной предметной области, на которую направлена деятельность. Во-вторых, унификация правил и норм коммуникации между субъектами деятельности, включая создание единой информационной среды, сформированной интернет-технологиями (но не только Интернет тому виной). И в-третьих, формирование единой системы ценностей, которыми пользуется человек, пытающийся определить достоверность своего действия. Последний признак, т. е. поиск всеобщих критериев достоверности, или, другими словами, подлинности человеческого действия, является принципиально важным и в каком-то смысле первичным по отношению к другим составляющим глобализационного процесса. Если вспомнить, что история науки Нового времени начиналась со знаменитого вопрошания Р. Декарта о критериях достоверности знания, то становится ясно, что стратегия глобализации на установление единых и окончательных критериев достоверности во всех сферах социального бытия не может не оказать хоть какое-нибудь влияние на содержание и практику реализации традиционных методологических принципов научной деятельности. Вполне возможно, что именно сейчас возникает необходимость своеобразного повторения вопроса Р. Декарта о критериях достоверности знания. Однако теперь этот вопрос должен быть непосредственно связан с попыткой определения границ и оснований сферы достоверного действия в науке, понимаемой как социальный институт. С другой стороны, такое понимание выводит нас на анализ взаимосвязей практики исследовательской деятельности с иными типами социальных практик. Вторая из указанных тенденций развития социокультурной среды – формирование «постмодернистского мировоззрения». Сам по себе феномен постмодернизма связан с огромной философско-культурологической традицией попыток его осмысления. Позволю себе указать несколько ключевых признаков постмодернизма, имеющих важное значение в контексте обсуждаемых проблем. Первый. Постмодернизм есть форма мировоззрения, стремящаяся подвергнуть сомнению возможность формирования и реализации так называемых «метасценариев», т. е. единых стратегий и программ освоения бытия и проектирования новых картин реальности. В этом аспекте постмодернизм противостоит модернистскому проекту постепенного обнаружения подлинного знания о мире и реконструкции самого мира на основе полученного знания. Постмодернисты настаивают на возможности существования лишь отдельных «сценариев» развития социального бытия, принципиально не сводимых друг к другу. Второй. Непосредственно вытекающее из первого тезиса отрицание объективности и универсальности истины, причем главным объектом критики постмодернистов является, прежде всего, понятие универсальности истины. Любой субъект может сформировать свое представление об истине для, так сказать, «домашнего употребления». Но у него нет прав и возможностей предъявлять свою истину другим субъектам деятельности в качестве «руководства к действию». Свой тезис о невозможности универсальной истины постмодернисты обосновывают ссылками на особенности использования языка как формы представления самой истины. В целом система коммуникаций для постмодернистов является пространством своеобразной игры в значении слов и предложений. Правила такой игры (или игр) устанавливаются субъектом деятельности в зависимости от первичных целевых установок самой деятельности. В конечном счете, фундаментальная стратегия организации коммуникативной деятельности заключается в наиболее эффективном доказательстве своего права на обладание и выражение истины. И здесь начинает проявляться еще одна важнейшая особенность постмодернистского мировоззрения и постмодернистского образа действий – право обладать истиной используется субъектом с одной целью. Эта цель – достижение власти, доступа к управлению ресурсами в определенной социальной системе. В рамках такого подхода сама истина, а также способы ее получения становятся лишь средствами властвования. Все вышесказанное постмодернисты в полной мере относят к научной деятельности и научной методологии, полагая одной из главных целей научного сообщества сохранение и расширение господства над иными видами социальной практики. В концепциях постмодернизма современная наука предстает озабоченной не только увеличением своих собственных ресурсов и сохранением своего собственного организационного и методологического потенциала. Научное сообщество претендует на трансляцию своего способа видения мира в окружающее социокультурное пространство. Наука навязывает свою методологию отношения к любой проблеме обывателю, мешает ему формировать собственные стратегии. И в этом заключается ее опасность для «нормального общества». Наука «общеобязательна», а потому опасна для каждого отдельно взятого человека, стремящегося сохранить собственную индивидуальность. В наиболее радикальных версиях постмодернизма даже предлагаются различные проекты «разрушения» научной деятельности в ее традиционных формах, а также разрушение всего того, что поддерживает и сохраняет традиционное представление о знании и методах его получения, например образовательная деятельность. Нетрудно заметить, что две базовые тенденции развития социокультурной среды – глобализация и постмодернизм – противостоят друг другу. Глобализация направлена на установление единого и общеобязательного порядка, постмодернизм выступает против всякой унификации в использовании категорий истины и порядка. Ничего странного в такой «диалектике эпохи», на наш взгляд, нет. Дело в том, что глобализация организует деятельность сообществ, а постмодернизм – это форма и стиль современного мышления. При этом постмодернизм появляется в качестве вполне закономерного средства и результата компенсации последствий глобализации в сознании интеллектуалов. Мыслящие люди не могут примириться с торжеством единообразия, диктуемого глобализацией, с Царством Всеобщности. Им очень хочется хотя бы в самом мышлении сохранить свободу, сохранить возможность формировать собственные представления и формы работы с информацией. Чем сильнее отдельный субъект вынужден подчиняться единым нормам и технологиям организации деятельности, тем в большей степени проявляется его стремление к свободе мысли. Если сконцентрировать внимание на конкретной разновидности интеллектуалов – современном ученом, то становится зримой вся глубина проблемной ситуации, в которой он пребывает, сдавленный с двух сторон жерновами глобализации как ключевой формы организации деятельности и постмодернизма как ключевой формы организации мышления. Снова, как и в эпоху Нового времени, ученый призван ответить на принципиальный вопрос о критериях достоверности своего знания. Но теперь его специфическая научная деятельность неразрывно связана со структурами деятельности всего социального бытия. Социальное бытие, различные системы социальных практик включают в себя, «приватизируют» науку, дают ей необходимые основания и соответствующее место в социальном пространстве, но одновременно претендуют на управление формами и содержанием исследовательской деятельности. В конечном счете, сама наука и ее основной субъект – ученый – становятся элементами, частями глобальной «социальной машины». Да, в качестве винтиков такой машины им гарантировано определенное место, определенная доля ресурсов и возможностей. Но только до тех пор, пока научная деятельность не начинает выходить за установленные социальной машиной границы, нарушать «правила игры». Формирование глобальных «социальных машин», на наш взгляд, есть закономерный и неизбежный результат взаимодействия двух тенденций развития социокультурной среды, о которых уже шла речь, – глобализации и постмодернизма. На их пересечении рождается глобальный социальный механизм, поглощающий отдельно взятого человека. Теоретики постмодернизма уже давно говорят об «антропологической катастрофе», об исчезновении сущности человека и самого понятия «человек». Субъекту деятельности все труднее сохранять свое собственное «Я», свое «человеческое». Причем чем активнее человек включается в социальные системы, тем быстрее идет процесс деформации и разрушения его субъективности. Расширение границ пространства коммуникаций и непрерывное усложнение коммуникативной системы приводят к невозможности удержать смысл и назначение самих коммуникативных действий в пределах сознания отдельно взятого человека. Все вышесказанное в полной мере относится к человеку науки. Ученые не могут отгородиться от процессов разрушения субъективности непреодолимой преградой, состоящей из набора классических принципов научной методологии. Однако парадокс заключается в том, что данное обстоятельство не лишает эффективности машину по «производству научных знаний». Тем не менее, вопрос «что мы можем знать?» незаметно превращается в вопрос «как мы можем быть?». Вопрос об условиях, границах и смыслах социального бытия отныне напрямую обращен к фигуре ученого. Исследователь как составная часть социального мира вынужден заново определять условия, границы и формы своего собственного существования в социальном мире. Если раньше и были получены надежные методологические рецепты организации научной деятельности как таковой, то в наши дни только этих рецептов и правил оказывается явно недостаточно. При этом хочу особо подчеркнуть, что традиционная методология науки отнюдь не потеряла своего значения, а даже укрепила собственное влияние в рамках процесса глобализации. Мне представляется, что в сложившейся ситуации перспективы развития научной деятельности целиком связаны с разработкой и реализацией новых стратегий и форм организации деятельности исследователя. Эти стратегии должны предоставить ученому новые средства работы с ресурсами различного типа, новые возможности формирования таких систем деятельности, в которых субъект науки смог бы сохранить себя, свою позицию по отношению к базовым социокультурным процессам и структурам. Разработка новых систем организации научной деятельности, несомненно, является сложнейшей и многоплановой проблемой. В решении данной проблемы нельзя забывать об эпистемологических основаниях любой конкретной организационной схемы. В связи с этим классические категории, темы и проблемы эпистемологии требуют своего дальнейшего продумывания. «Философия науки» как особая философская дисциплина прошла несколько этапов своего развития, точкой отсчета которого можно условно полагать ее «позитивистское рождение», когда приобрела особую актуальность задача исследования методов, логики и языка точных наук. На различных этапах акцент делался на существенно разных темах и проблемах научного познания. Однако есть в этом движении определенная внутренняя логика, которую со всеми оговорками можно представить следующим образом. Первый этап. «Первый позитивизм». «Второй позитивизм». «Неопозитивизм». Главная задача – понять сущность естественнонаучной теории как таковой, ее структуру, систему средств формирования теоретического знания. В конечном счете, на этом этапе разговор ведется, прежде всего, о проблеме роста научного знания. Сама наука представляется неким «идеальным предприятием» по производству совершенного знания. Ученые – служители этого «предприятия», не подвластные никому и ничему, за исключением научной методологии и непреодолимого влечения к Истине. Второй этап. «Постпозитивизм». Попытки подвергнуть всестороннему анализу влияние на процесс роста научного знания различных так называемых «вненаучных» факторов – социальных, культурных, духовных, политических и т. д. Здесь наука перестает существовать в качестве замкнутого на себе самом вида деятельности, начинает активно взаимодействовать с культурными традициями и социальной средой. Конечно, такое взаимодействие всегда имело место, но теперь проблематика социокультурных измерений процесса научного познания становится для философов науки интересной и «перспективной» темой. Третий этап. Современная ситуация. Научное производство неотделимо от процессов формирования и реализации государственной политики. Этому периоду, его проблематике уже дана достаточно подробная характеристика, но хотелось бы еще раз подчеркнуть, что проблемы формирования механизмов власти, управления и организационной деятельности становятся в настоящее время центральными проблемами, вне зависимости от того, интересуются ими философы науки или нет. Мне представляется, что в настоящее время философия науки призвана ответить — с методологической, культурологической и иных точек зрения — на ряд принципиальных вопросов. 1. Критерии разграничения фундаментальной и прикладной науки. Пока что, условно говоря, кто как хочет (естественно, в своих интересах), тот так и разграничивает эти две области научной работы. 2. Критерии «эффективности» науки — как прикладной, так и фундаментальной. Что такое эффективная наука в ее различных аспектах? Откуда брать такие критерии? Из практики какого типа? 3. Проблема формирования инновационных циклов в науке. Как построить реально работающую инновационную цепочку, начиная от позиции Заказчика на результаты научноисследовательской деятельности и заканчивая снова тем же Заказчиком, использующим научные результаты в практической деятельности? 4. Проблема образовательной подготовки современного исследователя. Как научить его средствам и технологиям работы в социокультурной среде, умению сопрягать различные типы ресурсов с целью достижения эффективных результатов? Другими словами, как вернуть исследователю активную позицию по отношению к социальному бытию? И это далеко не полный перечень тех проблемных вопросов, которые должны стать предметом философско-методологического дискурса – сегодня и в обозримом будущем. От степени полноты ответов на эти вопросы во многом зависят перспективы науки как уникальной формы свободного развития человека. 12.3. «Новая» социология науки. Сильная программа в социологии науки 7 Следующий этап развития социологии науки начинается в 1970-х годах, когда «впервые в истории социологической мысли была предприняты решительные и систематические усилия подвергнуть (подчинить) естественнонаучное и техническое знание такому же критическому исследованию (scrutiny), которому уже длительное время (с работ Э. Дюркгейма о социологических корнях религии. – А.Л.) подвергались другие системы верований (beliefs), таких как религиозное или философское знание или политическая мысль» [10, p. 2]. В постпозитивизме (гл. 6) работы Т. Куна, П. Фейерабенда и др. открыли дорогу релятивизму во взгляде на научное знание. «Наука, - говорит Фейерабенд, - не более, чем некоторое семейство верований, равное другому семейству верований. Системы верований развиваются внутри социального и исторического контекстов. Таким образом, изучение реального положения дел – это изучение исторической и социальной жизни». [9]. В спорах реалистов и антиреалистов стали интенсивно обсуждаться проблемы «недоопределенности теории опытом» и «и тезис о теоретической нагруженности наблюдений» (см. гл. 8 и 9). Из первого тезиса следует, что «некоторые не-логические факторы играют роль» в 7 А.И.Липкин выборе теории, т.е. «не одна природа определяет выбор научной теории» [10, p. 4]. Из второго тезиса следует, что «(1) наблюдения… включают произвольные предположения в форме измерительных теорий, теорий психологии наблюдения, теории лингвистической классификации и т. д.; и (2) наблюдения… то, что считается релевантным и подходящим эмпирическим свидетельством (evidence) частично определяется теоретической парадигмой, которую это свидетельство предполагает проверять… Если научное наблюдение управляется (is ridden with) теоретическими предположениями, то ученый может в принципе всегда сомневаться в данном наблюдении… Наблюдение не может служить независимым арбитром в вопросе выбора теории..» [10, p. 4]. Социологи решили, что именно социологические факторы определяют выбор теории в образовавшейся, с точки зрения логики, бреши. Сначала последователи Дюркгейма и Куна к естественным наукам и математике относились с уважением, считая своей областью лишь объяснение их движения от истины, т.е., если использовать модель И. Лакатоса (п. 6.7), ограничивались объяснением «внешней» истории науки. Однако в 1990 е гг. получила развитие позиция, получившая название «сильной программы социологии знания» (СП). Идеологом и лидером этой программы является Д.Блур [1]. Блур выступил против «двойного стандарта» заданного моделью «внутренней» и «внешней» истории И. Лакатоса, против следующей асимметрии: эпистемология прослеживает успехи в развитии знания, социология же привлекается для объяснения неудач. «Общими исходными пунктами программы является взгляд на науку как специфическую форму культуры, которую можно анализировать эмпирически и при помощи социологии знания, кроме того, у СП натуралистический взгляд на знания и идеи, что означает, что их можно объяснить точно так же, как объясняют "природные" явления» [6]. Т.е. если механицизм Лапласа провозглашал, что все, включая действия людей, можно вывести из механики Ньютона (п.2.1), то СП наоборот провозгласила, что все, включая механику Ньютона, можно вывести из социологии. «С точки зрения Д. Блура, социолог должен быть в состоянии объяснить из социальных условий возникновение любых верований безотносительно к их оценке с точки зрения истинности. Иными словами, не следует даже задаваться вопросом об истинности тех или иных утверждений как таковых (включая, в частности, и законы логики и математики), — вопрос в том, каковы социальные механизмы, под действием которых мы признаем эти утверждения истинными либо ложными» [7]. « Социолог имеет дело со знанием, включая научное знание, только как с естественным феноменом… Вместо определения знания как истинного мнения, социолог рассматривает в качестве знания все то, что человек за него принимает, …его понятия будут встроены в тот же каузальный схематизм, что и у любого другого ученого. Его задача – определить регулярности и общие принципы или процессы, которые предположительно действуют в области его данных… Его цель будет состоять в построении объясняющих данные регулярности теорий» [1, с. 3]. «Убеждение в том, что идеи детерминированы социальной средой, – всего лишь одна из форм мнения, согласно которому представления, в определенном смысле, относительны исторической позиции субъекта» [1, с. 17]. Программу Блура определяют «четыре принципа – каузальность, беспристрастность, симметрия и рефлексивность», которые состоят в следующем: «1. Социология знания должна быть каузальной, т. е. иметь в качестве своего предмета условия, вызывающие те или иные представления и состояния знания. Естественно, будут иметь место и другие, отличные от социальных, типы причин, которые соучаствуют в производстве представлений. 2. Социология знания должна быть беспристрастной в отношении истины и лжи, рационального и иррационального, достижений и провалов. Обе стороны данных дихотомий будут требовать объяснения. 3. Форма ее объяснений должна быть симметричной. Одни и те же типы причин будут объяснять, например, и истинные и ложные представления. 4. Социология знания должна быть рефлексивной. В принципе, ее объяснительные конструкции должны быть применимы к самой социологии» [1, с. 5]. Свою позицию Блур называет «каузальной», противопоставляя ее «телеологической», несимметричной, в которой социологии было позволено находить причины только для заблуждений, не для истины. Последнюю он описывает так: «Что вызывает внутреннее и правильное функционирование интеллектуальной деятельности, если поиск причин считается оправданным только в случае неразумности и ошибки? Теория, на которой неявным образом основываются подобные идеи, является телеологическим взглядом на знание и рациональность. Данная теория строится на предположении, согласно которому истина, рациональность и обоснованность являются естественной целью человека, а также направленностью определенных природных склонностей, которыми он наделен. Человек – рациональное животное, и он естественным образом правильно рассуждает и прокладывает путь к истине, когда она попадает в поле его зрения. Очевидно, что истинные представления не требуют специального комментария. Для них сама истинность является полным объяснением того, почему их придерживаются» [1, с. 5]. Вдохновляющим примером воплощения «каузальной» программы для Блура и его сторонников была статья П.Формана «Веймарская культура, причинность и квантовая механика». В ней «Форман (Forman (1971)) использует их (ученых – А.Л.) академические выступления, чтобы показать, что они следовали доминирующей антинаучной «философии жизни», которая господствовала вокруг. Он утверждает, «что движение за то, чтобы обходиться в физике без причинности, возникшее столь неожиданно и буйно расцветшее в Германии после 1918 года, первоначально было попыткой немецких физиков адаптировать содержание своей науки к ценностям их интеллектуального окружения». Мне представляется, что эта программа гипертрофирует роль социального фактора. Естественные науки имеют эпистемологическую выделенность, связанную с двухуровневостью ее структуры, которую фиксируют модели Куна, Лакатоса и описанная в главе 9 «объектная» модель. Поэтому для описания ее истории модель Лакатоса более адекватна, чем модель Блура. Последняя сыграла важную роль в развитии философии науки. Но сегодня передовым краем считаются модели, описываемые в следующей главе. 12.4. Этос науки в меняющемся социально-историческом контексте8 Если в рамках лакатосовского различения «внутренней» и «внешней» истории посмотреть на историю науки, то нетрудно увидеть, что в античной философии, в идущей от Парменида линии, к которой принадлежат и Демокрти, и Платон, и Аристотель, уже складываются характерные для науки мертоновский этос и общая направленность – умозрение о внешнем мире. В их складывании играет роль социокультурный контекст Древней Греции. Социокультурный контекст эпохи позднего Возрождения важен и при формировании естественной науки у Галилея, ибо только в это время инженерия получила столь же высокий статус, что и натурфилософия, что облегчило создание галилеевского синтеза, ставшего ответом на вызов, каковым являлась проблема теории брошенного тела. Социокультурный контекст конца XIX в. (fin de siècle), контекст декаданса как критика прежних оснований с направленностью на революционные изменения, прослеживающийся в математике, искусстве, философии, социальной мысли и практике, был весьма важен для революции в физике границы XIX – XX в. (п. 9.1.3), ставшей ответом на вызов появления электромагнитного поля – объекта с очень странными свойствами. Но из этих контекстов нельзя вывести содержания произошедших революций, составляющих суть «внутренней» истории. К «внешней» истории относится и другой тип социокультурного контекста. Естественная наука Галилея рождается в лоне гуманизма итальянского Возрождения, противопоставляющего себя средневековой схоластике. Ученые, как и многие деятели высокой культуры того времени, существовали за счет меценатов, их положение напоминало положение придворных. При меценатах могли существовать как отдельные ученые, так и целые академии, как это было в случае знаменитой Платоновской академией во Флоренции. Позже главными меценатами становятся короли, которые утверждают королевские академии наук (главные – в Лондоне (1660), Париже (1666), Берлине (1700) и Санкт-Петербурге (1725)). Ученые Европы находятся в достаточно интенсивной переписке друг с другом, которая в то время заменяла журналы. Особое место в их коммуникации часто занимают определенные фигуры, типа Марина Мерсена (1588 – 1648) – французского математика, физика, философа и богослова, который на протяжении первой половины XVII века был по существу координатором научной жизни Европы, ведя активную переписку практически со всеми видными учёными того времени 9. Таким образом ученые, индивидуально занимающиеся наукой, образуют научное сообщество. Необходимое для занятий наукой образование в этот период можно было получить 8 А.И.Липкин 9 Другим примером является «незримый колледж» (выражение Бойля), который считается предшественником Лондонского Королевского общества. В 1970-х гг. Д. Прайс применил этот термин для обозначения группы учёных, работающих одновременно над одним кругом проблем в разных организациях и странах и состоящих в оперативной и неформальной связи путём личных писем, контактов, вместо традиционных публикаций в журналах и книгах. Это приводит к более быстрому росту научных результатов, чем в формально существующих научных организациях. тремя основными способами10: в принадлежащих еще средневековой схоластической традиции университетах; организованных Орденом иезуитов11 во второй половине XVII в. более гуманистических иезуитских колледжах; у частных учителей (так Галилей прошел через все три формы, Декарту оказалось достаточно второй). Ученые, как правило, были и преподавателями, но не это определяло то, что они были учеными. Для XVII- XVIII вв. мы имеем вокруг науки социальную структуру, в которой можно выделить три элемента: меценатов, ученых и публику (тех, кто интересуется наукой). Назовем ее «широким научным сообществом». Все они разделяют мертоновский «этос науки». Институт образования существует, по сути, отдельно от этого сообщества. В XIX в. состав и структура «широкого научного сообщества» существенно меняется в связи с реорганизацией высшего образования. Возникает новый тип учебных заведений: типа Высшей политехнической школы во Франции и гумбольдтского университета в Германии. Они создавались для высших государственных целей. Так в послереволюционной Франции государству негде было найти квалифицированные кадры для развития техники. По настоянию нескольких именитых учёных, приверженцев новых идей, 11 июля 1794 г. комитет общественного спасения собирает Комиссию по Государственным Работам, которая и основывает знаменитую Политехническую Школу. Цель Школы - дать своим ученикам сильное научное образование, с математическим, физическим и химическим уклоном и подготовить их к поступлению в специальные школы государственных служб, как, например, Школа Артиллерии и Инженерии, Школа Шахт или Школа Мостов и Дорог. В Германии начала XIX в. образование было призвано играть другую роль. После сокрушительного поражения Пруссии от Наполеона активизировалась усилия по созданию национального государства, культурное ядро которого составляют национальная история и литература [2]. Для формирования национального единства необходимо приобщение к нему широких масс, что во многом происходит через школьное образование. Реформа в области школьного образования потребовала реформы университетского образования, поставляющего преподавателей для гимназий и школ12. В отличие от случая Франции, здесь в центре оказались история и языкознание. Но в обоих случаях наука служила средством для осуществления определенных государственных задач. Для самой науки это привело к изменению среды существования ученых. Теперь основным местом их деятельности становится ВУЗ, а основной массовой деятельностью – преподавание, к которому в качестве необходимого элемента присоединяется научное исследование. Важнейшей деятельностью ученых становится превращение студентов в специалистов. Преподавание требует систематизации и организации знаний, в результате чего возникают дисциплины (п. 9.1.3), определяемые факультетами и кафедрами. Ученые, 10 Основными предметами преподавания были «семь свободных искусств», включавших тривиум (грамматика, логика, реторика) и квадриум (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). 11 Мужской монашеский орден Римско-католической церкви, основанный в 1534 году Игнатием Лойолой. 12 «...Народное образование играет решающую роль в войне... когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем», - писал профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель (1826—1875) в 1866 г. в связи с одной из важнейших побед Пруссии над Австрией в австро-прусской войне. число которых существенно возросло, это уже не придворные, а отчасти – госслужащие, отчасти - люди свободных профессий (поскольку университеты имели особые свободы). Кроме того, теперь это не изолированные индивиды, а представители кафедр и школ. Основными формами коммуникации между учеными становятся журналы, а также (к началу XX в.) конференции и семинары. «Публика» остается, но все более важным компонентом «широкого научного сообщества» становятся студенты ВУЗов. Кроме того, сами ученые теперь – это бывшие студенты (круг воспроизводства ученых здесь более замкнут, чем на предыдущей фазе). Образование и наука здесь оказываются тесно связанными. С конца XIX в. к этому добавляется использование науки в технике. Результатом этого становится появление исследовательских лабораторий и институтов не связанных непосредственно с образованием. Возникают научные лаборатории при крупных промышленных компаниях. Но несмотря на эти серьезные изменения структуры «широкого научного сообщества» и среды существования ученых и «этос науки», и эпистемологическая структура знания, заданная методологическими научными революциями XVII в. (п. 9.1) остались теми же. Во многом это сохраняется в «чистой» («академической») науке и теперь, но сегодня большинство ученых занято не «чистой» наукой, а возникшими в середине и в конце XX в. «большой наукой» и «технонаукой», где наука в качестве подчиненного элемента включена в широкие технические проекты. Использованная литература 1. Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос, 5 – 6 (35) 2002, с. 124. 2. Липкин А.И. К вопросу о понятиях "национальнрой общности" и национального "культурного ядра. // Вестник российской нации, 2012, №4-5, с.155-176. 3. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М., АСТ, 2006. 4. Мирская Е.З. P. Мертон и его концепция социологии науки http://www.courier-edu.ru/pril/posobie/mert.htm#up 5. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики /Пер. с англ. А.Н. Нестеренко; Предисл. и науч. ред. Б.З.Мильнера. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997. (9) 6. Ригне Э.М. Социология познания и науки (http://courieredu.ru/pril/posobie/rig.htm#up) Шмерлина И.А. Понятие “социальный институт”: анализ исследовательских подходов 7. Юдин Б.Г.Наука и социология знания // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: «Канон +», 2009. 8. Шмерлина И.А. Понятие “социальный институт”: анализ исследовательских подходов // Социологический журнал. 2008. № 4 9. Knorr-Cetina K.D. The Manufacture of Knowledge. An Essay on the Constructivist and Contextual Nature of Science. Oxford, New York, Toronto, Sydney, Paris, Frankfurt: Pergamon Press, 1981. 10. Knorr-Cetina K.D., Mulkay M. Introduction: Emerging Principles m Social Studies of Science. In:Science observed. Perspectives on the Social Studies of Science. London: Sage, 1983, p. 1-17. Вопросы 1. Что такое «этос науки» и социальный институт науки? 2. Как проявлялся или проявляется упомянутый «парадокс ученого» в вашей собственной исследовательской деятельности? 3. Что такое, с вашей точки зрения, прикладная наука? 4. Попытайтесь сформулировать критерии эффективности фундаментальной и прикладной науки. 5. В чем, с вашей точки зрения, заключаются основные задачи позиции «Менеджера» в системе научно-исследовательской деятельности? 6. В чем суть «сильной программы в социологии науки»? РЕКОМЕНДОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА Визгин В.П. Квалитативизм Аристотеля. М., 1982. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII—XVIII вв.). М., 1987. Дмитриев И.С. Неизвестный Ньютон. СПб., 1999. Косарева Л.M. Рождение науки Нового времени из духа культуры. М., 1997. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М., 1994. Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997. Шичалин Ю.А. Античность — Европа — История. М., 1999.
