ИСТОКИ

Таланты земли курской
30 сентября 2013 года известному русскому
писателю-историку и моренисту, ветерану Великой
Отечественной войны, Почетному гражданину г. Курска
Александру Харитановскому исполнилось 90 лет.
Юбиляр – автор почти двух десятков книг. Наиболее
известны из них повести «Человек с железным оленем», «Я
рад, что ты живой», «Матрос Стаханов и премьер
Черчилль», романы «Ступени» и «Господа офицеры»,
сборники рассказов для детей.
Владимир КУЛАГИН,
член Союза писателей России,
пресс-секретарь
Курского областного суда
ИСТОКИ
Отрывок из книги «Узловые станции судьбы».
Родился А. Харитановский 30 сентября 1923 года в г. Гатчине Петроградской
области. Удивительное совпадение: главный герой одного из самых популярных его
романов «Господа офицеры!» герой русско-японской войны 1904 – 1905 годов командир
эсминца «Стерегущий» лейтенант Александр Сергеев тоже родился 30 сентября. Только
на 60 лет раньше писателя.
До глубоких седин мой приятель не афишировал подробности своей биографии. И
только когда к его 85-летию областная научная библиотека им. Н.Н. Асеева (отдел
краеведческой
литературы,
составитель
Е.М.
Капустина)
стала
готовить
библиографический указатель под общим названием «Хранитель русского духа» - так,
кстати, был озаглавлен один из моих очерков о писателе - он впервые обозначил вехи
своего гражданского становления и творческого пути. И то весьма дозировано.
Но мне удалось все-таки «вытянуть» из него некоторые детали о его детстве,
школьных годах, о флотской службе, учебе в институте, работе в ТАСС, неожиданных
встречах, невосполнимых утратах.
Человек явно не сентиментальный, Александр Александрович к своим родителям
относился, как я понял из наших бесед, с большим пиететом, но не одинаково.
- Семья наша была старорежимная, интеллигентская,- вспоминает писатель. – И
соответствующим было мое воспитание. Мать почти вдвое была моложе отца, но гораздо
строже его. Она упорно внушала мне правила о «приличиях», требовала дружить только с
детьми из «порядочных» семей, одевала меня тоже по-современному. А поскольку я был с
детства мало управляемым мальчиком, то маминым установкам сопротивлялся отчаянно.
Тут во мне сказывались явно не отцовские гены, а материны. Отец отличался характером
ровным и не во всем разделял педагогику молодой жены.
Это было вполне объяснимо. Александр Несторович Харитановский к тому
времени уже немало хлебнул лиха на этом свете: будучи студентом, ушел добровольцемвольноопределяющимся на первую мировую войну. Был ранен и в 1916 году в связи с
ранением демобилизован. А в 1918 году, тоже добровольцем, в числе 30 тысяч царских
офицеров вступил в Красную Армию и защищал Россию от иностранных интервентов.
Сын даже хранит в своем архиве справку, выданную отцу 24 октября 1932 года
Чернавским сельским советом Ленинградской области:
1
«Настоящая дана гражданину деревни Черно Кингисепского района
Харитановскому Александру Несторовичу в том, что он действительно состоял
добровольцем в рядах Красной Гвардии».
А мать, Лидия Александровна, коренная сибирячка (Алтайский край в этой семье
всегда воспринимали как сибирский), унаследовала от своих предков не только вольный
дух, но и яркую внешность, прямоту суждений, крутой нрав.
Лидия Чалкова появилась на свет в родовом селе своих предков Мартынове,
затерянном примерно в трехстах километрах от Барнаула, в предгорьях Алтая. Места
кержацкие, ссыльных, переселенцев, беглых каторжников и рудокопов. Сюда после
Кузнецкой каторги попал на поселение прадед писателя по материнской линии Яков
Яринский, сосланный на Алтай из Польши за то, что в дни известного польского
восстания 1863 года отказался стрелять в подданных российского царя. В селе этом
женился. Стал едва ли не первым учителем.
Хата его стояла на краю села. Дальше – церковь и сопки, через которые тянулся
печальной лентой Кузнецкий кандальный тракт. Дочь Якова, Мария, бабушка писателя, на
ночь обычно выставляла у ворот дома кувшин молока или кваса с ломтями хлеба – для
беглых каторжников.
Дед писателя, Александр Чалков, «умыкнул» Марию Яринскую из дома, увез в
Бийск, упрятал и только через пару лет явился пред светлые очи родителей жены уже с
ребенком (первым из четырнадцати будущих детей, из которых выжили только четыре
дочери и два сына).
Средняя из дочерей Чалковых, Лидия, будущая мать писателя, в четырнадцать лет
сбежала из отчего дома в Питер. Прибилась там к богатой английской семье, став вроде
няни их сынишке. И хотя имела она всего два класса образования, была натурой
утонченной, великолепно пела и танцевала.
После Октябрьской революции она осталась без работы. Собралась махнуть на
родину, на Алтай. Но на вокзале в Гатчине встретила бравого офицера, военного
строителя Александра Харитановского.
Неотразимо очаровательна и умна была бывшая служанка английской семьи. Не
устоял офицер перед столь яркой девушкой.
Вскоре у них родился сын, которого тоже крестили Александром. В 1928 году
отца направили прорабом в Кузнецк - строить дома. В родной сибирской стихии мать
целиком занялась воспитанием сына. Отец застроил новыми домами целую улицу,
которая и по сей день так и называется «Десять каменных домов».
Вот так судьба свела прадеда по материнской линии и отца писателя в Кузнецке,
где первый отбывал каторгу, а второй строил «Город-сад», и где колчаковцы в 1919 году
расстреляли дядю писателя Геннадия Лукинского, волостного писаря села Мартыново, за
то, что тот при мобилизации в армию Колчака вступился за одну семью.
Жили Харитановские в Старо-Кузнецке, у старинной крепости, что стояла на
высоком берегу Томи. Под стенами этой крепости любил играть любознательный мальчик
Саша Харитановский, будущий литератор, любуясь разливами красных диких пионов (в
простонародье – Марьин корень) и впитывая юным сознанием весь драматизм второй
четверти двадцатого столетия.
Когда кончилась командировка, семья строителя вернулась в Гатчину. Там в
1933 отец скоропостижно скончался. Где был и похоронен.
После смерти кормильца семьи Лидии Александровне с девятилетним сыном
пришлось хлебнуть лиха. Она неожиданно заболела и слегла в больницу. За Сашей
попросила присмотреть соседей. Но за самостоятельным мальчиком трудно было
уследить.
Саша вместе с одноклассником Колей Крыловым добывал рыбу на пропитание в
Гатчинских прудах. Их было много. Соединялись они друг с другом протоками. На
2
перекатах ловили гольцов, щурят, рыбешку покрупнее кололи самодельной острогой –
обыкновенной металлической вилкой, привязанной к палке.
А еще вылавливали монетки из большого круглого бассейна в Царском саду, куда
их в изобилии бросали во время прогулок гатчинцы.
Все окрестности Ленинграда за три месяца исколесил Саша Харитановский с
такими же бедолагами, пока болела мать. Не воровали, но кое-что для кошта после таких
вылазок имели. Будущий писатель этому периоду жизни даже посвятил стихотворение,
которое, конечно, считает наивной пробой пера. Однако прочел его мне по памяти.
Я помню вонь Фонтанки,
Ночевки в скверах, в парках, под мостом.
Когда голодный, грязный спозаранку
Охотиться выходишь за куском.
Я там же видел чистеньких, пригожих,
Тепло одетых маменьких сынков,
О, как я ненавидел эти рожи,
Сжимая в кулачке подачки от воров.
Но плакал только раз, когда щенок
Приполз откуда-то – пушистый ком,
И голову мою, вот этот лоб,
Лизал мне тепленьким шершавым языком.
Бездомный, как и я,
Едва живой, скулил и хмурил глазки…
И с вечера того, и с ночи той
Я разучился верить в человеческую ласку.
А били как!…Так жил – голодный, босый.
И смерть была не раз близка.
Я разучился плакать: вытер слезы кто бы,
Прижав к груди мальчишку-босяка?…
В этих недолгих скитаниях Саша с грустью и теплом вспоминал отцовский
кабинет, где находил он спасение от вечных маминых «уроков приличия». Сын с
любопытством рассматривал развешанные на стенах чертежи, огромную готовальню с
таинственно сверкающими на черном бархате инструментами, набор остро зачиненных
карандашей. И видел, как отец уверенно рисовал какие-то конструкции и делал
непонятные второклашке расчеты.
Кстати, читать Саша научился рано, а осилить счет ему помог отец, переложив
таблицу умножения в виде стиха. И пошел Саша сразу во второй класс начальной школы.
Но ходить в Гатчинскую школу пришлось недолго. Когда умер отец, матери было
немногим более тридцати лет от роду. И вскоре она вышла замуж почти за мальчишку –
двадцатилетнего Дмитрия Малиновского. Саша очень не хотел, чтобы мать выходила за
него. Но для Лидии Александровны не существовало ничьих указов. На старости лет
Дмитрий Васильевич ушел от семьи. И когда через некоторое время решил навестить
бывшую жену, та его даже на порог не пустила.
И, тем не менее, и мать, и ее сестры, и даже более дальняя родня оставили в сердце
писателя теплый след.
После смерти отца мать вынуждена была переехать к своим родителям в
притаежное село Мартыново. Здесь она стала заведовать совхозным детским садом. Сын
до седьмого класса ходил в соседнее село Антипино, что находилось в семи километрах от
3
Мартынова. Ходил, как правило, через сопки, напрямик, что сокращало путь минимум на
пару километров.
Мать пропадала в детском саду. Так что воспитанием подростка занимался
суровый во всех отношениях дед Саша, Александр Николаевич Чалков – гроза не только
домочадцев, но и местных мужиков.
- Полный диктатор, - не без душевного трепета, но с великим уважением
вспоминает своего наставника давно поседевший внук. – Фактурный был мой предок:
богатырский размах плеч, аккуратно подстриженная бородка, шапка густых волос,
тронутых романтической проседью. Всегда был безупречно одет, подтянут. Бабы,
помнится, так и вились вокруг него.
Местные мужики, понятное дело, завидовали ему. Даже пытались побить Чалкова,
да только всегда сами были биты. Бабка моя, жена деда, сильно ревновала его. Она была
нрава тихого, тоненькая, нежная, и, как все Чалковы-Яринские, голосистая.
В многочисленной своей семье дед тоже был безусловным хозяином. С юности был
мало управляемым. По настоянию отца окончил духовную семинарию и был направлен
дирекцией духовного заведения в местный храм г. Бийска священником. Однако так и не
принял священный сан. И, вопреки родительской воле, как мы уже отмечали выше,
женился на Марии Яринской из семьи ссыльного каторжника. И стал служить на почте.
Каждое воскресение и по большим праздникам семья Чалковых собиралась в
пятистенном, всегда ухоженном и хлебосольном родительском доме. Дед восседал во
главе стола, бабушка Мария хлопотала возле блестящего медью с медалями ведерного
самовара. После чаепития затевали песни. В селе даже поговаривали: где Чалковы, там и
песня. Начинала своим негромким, но очень приятным и чистым голосом бабушка:
Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать
И цветочек там сорвала,
Чтобы милому послать…
Когда эта песня уносилась вдаль, после минутной паузы раздавался могучий бас
хозяина застолья.
Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
А на седых стенах кремлевских
Стоял он в сером сюртуке.
«Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держал в руках.
Теперь с поникшей головою
Стою на крепостных стенах»…
Дед слыл большим патриотом России. Как и его брат, Глеб Николаевич. Глеб,
«морской волк», участник знаменитого Цусимского сражения в русско-японскую
кампанию на Дальнем Востоке, побывал в японском плену, но живым вернулся в Бийск к
родному очагу. Тоже удивлял всех своей силушкой и бесстрашием. Пловцом бы
непревзойденным (Бию, словно птица, перелетал), тем не менее, утонул в ее ледяных
водах в один из заплывов.
И свою любимую песню о московском нашествии Наполеона и его позорном
бегстве из русской столицы дед посвящал памяти своего брата.
Дед еще был и неплохим знатоком песенного искусства, как он сам подшучивал
над собой – «доморощенный песнетолкователь». А если серьезно, то Александр Чалков
4
ценил песню за ее мобилизующий «нрав». И любил ссылаться на великого русского
полководца Александра Васильевича Суворова, который внушал офицерам Русской
армии, что музыка нужна и полезна. Она веселит сердце воина, равняет шаг, удваивает,
утраивает армию. Поющая армия непобедима, считал генералиссимус А.Суворов.
Вот и внук А. Чалкова, писатель А. Харитановский тоже высоко ценит силу песни.
- До 1917 года Россия была самой песенной страной в мире. Русские хоры,
симфонические и духовые оркестры не знали себе равных ни в Европе, ни в Азии. Пели во
всех храмах (а их было не менее 70 тысяч!), в полках, на кораблях, на пристанях, на
сенокосах, жатвах хлебов, на свадьбах и на проводах в армию новобранцев, - подмечает
писатель. – Да еще полвека тому назад гремели хоры в школах, вузах, на фабриках и
заводах, в пионерских лагерях и турбазах, и, конечно, в армии и на флотах. А после
распада Советского Союза началось угасание песенной стихии в России.
А. Харитановский видит и причины этой песенной драмы в нашей стране: утрата
национальных корней, духовных опор страны, забвение великих идеалов, открытие
шлюзов для поп-культуры, что, по сути, стало лавинообразным прорывом в нашу страну
иной духовности и иной музыкальной культуры. Ведь в исконно русской музыке, песне,
танце нет хитовости, шлягерности, карнавальности. Она, русская музыкальная культура,
изначально духовна, обращена не столько к земному, сколько к небесному.
Именно такое содержание было и у песен, которые писатель слушал в детстве и
отрочестве в сибирской глубинке.
Примечательно, что, кроме общих песен, у каждой из четырех оставшихся в живых
дочерей А. Чалкова были и свои любимые напевы. Как правило, запевали по старшинству.
За отцом свой сильный голос подавала тетя Физа (Анфиса). Она и была женой Геннадия
Федоровича Лукинского, расстрелянного по приказу А.В.Колчака в Кузнецкой крепости.
Физа слегка наклоняла голову и запевала:
Спускается солнце за степью,
Вдали золотится ковыль.
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
После этого сначала ее отец своим басом подхватывал первые строчки припева:
Динь-бом, динь-бом! Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом!Путь сибирский дальний…
Потом, с раскладом на три-четыре голоса, дружно подхватывали все:
Динь-бом, динь-бом! –
Слышно там и тут.
Нашего товарища
На каторгу ведут…
У средней из дочерей, матери писателя, голос был самый мощный из сестер. Петь
она любила больше всего старинные русские романсы, которые в ее семье даже не все
знали, потому что Лидия Александровна, еще служа в английской семье, заносила
полюбившиеся ей романсы в альбом. Сын прекрасно запомнил синие страницы альбома и
красные чернила на них, как и некоторые слова романсов:
Я сижу у камина
И смотрю, как печально
5
Огонь догорает:
То, как яркое пламя,
Он вспыхнет порой,
То печально
Опять затухает…
Красоту и силу своего голоса мать писателя сохранила до глубокой старости. Как
вспоминает ее сын, примерно, в 1968 году он пригласил 70-летнюю мать пожить в Курске.
К тому времени он уже стал ответственным секретарем местного отделения союза
писателей СССР. По случаю приезда матери позвал в гости писателя Евгения Носова,
поэтов Николая Корнеева и Егора Полянского, собкоров газет «Правда» Виктора
Малыгина с женой Тамарой, «Советской России» - Николая Болдырева с женой Татьяной,
«Сельской жизни» - Алексея Трубникова с женой-певуньей Катериной.
Приняв «на грудь» и вкусно закусив (хозяйка квартиры Катя Харитановская умела
удивить своей кухней!), компания затянула русскую народную песню, как ни странно, ту
самую, что любила петь алтайская тетя Физа:
Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать,
И цветочек там сорвала,
Чтобы милому послать…
За исключением Николая Болдырева и Кати Трубниковой, пели не очень складно.
Мать слушала-слушала, потом вклинилась в песню. Взяла высокую ноту, пропела один из
куплетов своим не потерявшим красоты меццо-сопрано и удалилась в соседнюю комнату.
А когда гости распрощались, спросила:
- Кто это?
- Писатели,- ответил сын.
- Ну-ну…
И больше эта публика ее не интересовала, вспоминает Александр Александрович.
Да и в Курске алтайская гостья не смогла жить долго. Вольный дух ее манила
земля сибирская, на которой она родилась, пережила взлеты и падения своей непростой
жизни, где были ее сестры, и несла свои холодные воды в могучую Обь своенравная Бия.
Писатель до сих пор помнит, как в распутицу мать на лошади, запряженной в сани,
приехала за ним в школу. Обратно ехали по зимнику, уже покрытому талой водой, в
которой скрывались полозья. Мать, словно амазонка, во всю мочь гнала лошадь –
молодая, красивая, сильная, бесстрашная… От села Антипино до Мартынова домчались
быстро, а сыну-семикласснику так хотелось, чтобы и эта небезопасная дорога по зимнику,
и теплое весеннее солнце, и его восхищение матерью никогда не кончались…
Лидия Александровна умерла через год после посещения Курска, в апреле 1969
года. И похоронена она в родном селе Мартыново.
В завершение своего рассказа об алтайской родне А. Харитановский вспомнил
еще прабабушку Шуру, мать деда Саши, которая прожила 116 лет, и двух своих тетушек,
сестер его матери – Тоню и Августу (Гутю). Тетя Гутя была похожа на своего отца – нос с
горбинкой, темнорусая. Но только внешне. На самом деле была кроткая, доверчивая, даже
меланхоличная, вся такая домашняя. Она вышла замуж за вдовца с пятерыми детьми. Всех
подняла на ноги, воспитала. И этим снискала глубокое уважение односельчан.
А блондинка тетя Тоня могла соперничать со своей средней сестрой Лидой – и по
красоте, и в твердости духа, и в вольности, и в пении. Голос у нее был резковатый,
громкий, повелительный. Она стала женой совхозного парторга Павла Старцева.
Воспитали они довольно известного в западной Сибири сына Юрия. Он был одним из
6
открывателей нефти на Обском севере (Ханты Мансийск). Даже написал книгу об
открытии «черного золота» в этих краях.
Но на этом его карьера не завершилась, а, наоборот, взяла крутой разбег. Юрий
Старцев был послан на Иртыш в качестве инженера по организации водного транспорта в
Тобольском речном порту. И быстро выдвинулся по партийной линии, возглавив
Тобольский горком КПСС. Потом поочередно избирался вторым и первым секретарем
Ханты Мансийского окружкома партии.
С этой должности руководство Тюменской области направило его на самый
важный по тем меркам участок работы – в нефтеразведку. И не рядовым инженером, а
своего рода комиссаром (уполномоченным) к геологам и буровикам... Последняя его
должность – заместитель председателя Тюменского облисполкома. Умер Юрий Старцев
вскоре после распада СССР от инфаркта.
В
… от какая у героя этой книги родня. Кто-то из них жил поперек времени, кто-то
в полном с ним согласии, а кто-то вне всякого времени, как бы сам по себе…
И столь причудливые семейные переплетения, пожалуй, дают возможность
перекинуть нравственный мостик от века позапрошлого в нынешний, представить хотя бы
приблизительно ту атмосферу, в которой кристаллизовался характер будущего морякатихоокеанца, участника войны с японцами, потом – журналиста, писателя, наконец,
гражданина.
Допускаю, что могу быть не совсем точным. Но мне показалось, что:
от прадеда своего Александр Харитановский унаследовал бесстрашие;
от деда – решительность, отвагу;
от бабушки – доброту и сострадание к опальным и бедствующим;
от отца – порядочность, галантность, трудолюбие и целеустремленность;
от матери – живость ума, раскованность, свободу от предрассудков и поэтическую натуру.
А от всей неоглядной, удивительной по красоте алтайской природы впитал в себя
широту взгляда, отчаянную смелость и неподкупную любовь к России.
7