Чеширский кот

Антонио Табукки
Чеширский кот
1.
Да, в конце концов, неправда это, что ему было страшно. Ну, подумаешь, стало чаще
биться сердце. Это ж просто так. А страха - «Боже, какая глупость», - сказал он себе, страха не было, так – легкое волнение, не более. Он открыл окошко и высунулся наружу.
Поезд замедлял ход. Стоял зной. Навес над платформой на станции колыхался во влажном
воздухе. Было очень жарко. А кода же быть жаре, если в не в июле? Он прочел название
станции на табличке – Чивитавекья. Задернул занавеску на окне. Послышались голоса,
потом свист начальника станции и захлопывание окошек. Он подумал, что если он
притворится спящим, то тогда, может, никто не зайдет к нему в купе. Он закрыл глаза и
подумал про себя: «Я не хочу об этом думать». А мгновенье спустя: «Но я должен думать.
Ведь в том, что происходит, нет никакого смысла». А что, он там должен быть, тот самый
смысл? Ну, может, и должен. Какой-нибудь скрытый смысл, который поймешь только
потом, спустя много времени, а, может, и нет. И все же во всем должен быть смысл, свой
особый смысл, который может и не иметь к нам никакого отношения, хотя поначалу
может казаться, что имеет. К примеру, обычный телефонный звонок. «Привет, Кот, это
Алиса, я вернулась, сейчас я не могу тебе ничего объяснить, у меня есть только две
минуты, чтобы оставить тебе это сообщение…» (короткая пауза) «Мне надо с тобой
встретиться, мне непременно надо тебя увидеть. Это то, чего я хочу сейчас больше всего.
Все эти годы я думала только об этом». (снова короткая пауза) «Как ты, Кот? Все так же
скалишься, улыбаясь, как и прежде? Прости, я знаю, это глупый вопрос, но мне так трудно
говорить и знать, что мой голос записывается. Мне надо тебя увидеть. Это очень важно. Я
тебя очень прошу». (вновь пауза) «Послезавтра 15 июля в 15 часов, на станции Гроссето я
буду ждать тебя на платформе. Сядешь на поезд, который отходит из Рима около
тринадцати часов». Бум.
Ты приходишь домой и находишь такое сообщение на автоответчике. Спустя долгие
годы. Когда уже все безвозвратно кануло в Лету, всё – то время, тот город, друзья, всё-всё.
И даже слово «кот», которое тоже кануло в Лету, но которое всплывает в памяти вместе с
той ехидной улыбкой, что он носил, потому, как это была улыбка Чеширского кота.
Алиса в стране чудес. То было время чудес. Чудес ли? Она была Алисой, а он Чеширским
котом - сплошная сказка, красивая история. А потом кот исчез, прямо как по книге. И
неизвестно, осталась ли при нем его улыбка, именно улыбка, а не лицо, на котором он ее
носил. Время идет, все изменяется, и, возможно, остаются только воспоминания. Он встал
и посмотрел на себя в зеркало над сиденьем напротив. Сам себе улыбнулся. В зеркале он
увидел отражение мужчины сорока лет, с худым лицом и светлыми усиками, со
смущенной и искусственной улыбкой, той, которую мы всегда делаем перед зеркалом. В
ней не было больше ехидства, легкомысленной забавы и хитрости человека, который
надсмехается над жизнью. Тот еще Чеширский кот.
В купе вошла женщина, скромно спросив: «Свободно?» Конечно, свободно. Все
места свободны. Это была пожилая женщина, ее волосы были сизыми от проседи. Она
достала вязание и заработала спицами. На ней были очки на цепочке. В целом она
походила на даму из телевизионной рекламы. «Вы тоже в Турин?» - сразу же спросила
она. Типичный вопрос попутчика. Он ответил отрицательно, сказав, что выходит раньше,
но не сказал, где. Ехал он до Гроссето. Но ей какая, в общем-то, разница? И потом, почему
собственно Гроссето? Что там делала Алиса? Почему она назначила встречу именно там?
Тут он почувствовал, как его сердце сильно забилось, и вновь подумал о страхе. Но о
страхе чего? Да это просто волнение, сказал он себе, при чем тут страх? Ну же, чего
бояться? Времени, того самого Чеширского кота, времени, которое стерло все, включая
твою милую улыбочку кота Алисы в стране чудес. И вот она снова здесь, его чудесная
Алиса, пятнадцатого июля в пятнадцать часов. Такие характерные ей цифры, ведь ей так
нравилось играть с числами и коллекционировать в уме странные даты. Ну, например:
«Кот, прости меня, но я так больше не могу. Я напишу тебе письмо, в котором все
объясню. Десятого числа десятого месяца в десять часов (два дня до открытия
Америки). Алиса. Это была прощальная записка. Она оставила ее на зеркале в ванной. А
письмо пришло только через год. Там, вроде, и были подробные объяснения, но, по сути,
это письмо ничего не объясняло. Она лишь писала, как у нее идут дела, описывала их
механический ход. Поэтому-то он и выбросил его. А вот записку до сих пор хранил в
портмоне. Он достал ее и рассмотрел. Она пожелтела в местах сгибов, а в одном месте по
центру даже порвалась.
2.
Он хотел открыть окно, но, вероятно, его попутчица была бы против этого. Да и на
металлической табличке было написано, что открывать окно не следует, так как в купе
работал кондиционер. Он встал и вышел в коридор. Он еще успел увидеть светлое пятно
домов Тарквинии до того, как поезд стал медленно поворачивать. Каждый раз, когда он
проезжал Тарквинию, он вспоминал Карделли. А потом то, что Карделли был сыном
железнодорожника. А потом ему вспоминалось стихотворение «Лигурия». Отдельные
школьные воспоминания сохраняются в памяти навечно. Он почувствовал, что вспотел.
Тогда он вернулся в купе и взял свою маленькую дорожную сумку. В умывальной
комнате он побрызгал дезодорантом подмышками и надел чистую рубашку. Наверное,
можно было бы даже побриться, просто так, чтобы убить время. На самом же деле,
необходимости в этом не было, хотя, побрившись, он имел бы, наверное, более свежий
вид. В путешествие он взял с собой и сумочку с туалетными принадлежностями и
электробритвой. Он не мог себе в этом признаться, но в глубине души он полагал, что,
возможно, сегодня ему не придется возвращаться домой ночевать. Он аккуратно
побрился лишь против щетины и нанес на лицо бальзам после бритья. Потом почистил
зубы и причесался. Пока он причесывался, он попытался улыбнуться. Так, ему казалось,
он выглядит лучше. Да это и не была уже больше та слабоумная улыбка, которой он
улыбался перед зеркалом ранее. Надо продумать различные варианты событий, сказал он
себе. Но обдумывать все в уме ему не хотелось. В голове в форме слов роились разные
мысли, они путались и перемешивались. Это было невыносимо.
Он вернулся в купе и нашел свою попутчицу уснувшей с вязаньем на коленях. Он
сел и достал блокнот. При желании он мог даже максимально точно подделать почерк
Алисы. Он решил написать записку, такую, какую могла бы написать ему она, но
содержанием ее были его мысли. Он писал: Стивен и моя дочь погибли в
автокатастрофе в Миннесоте. Я больше не могу жить в Америке. Умоляю тебя, Кот,
утешь меня сейчас, когда мое горе мне кажется бесконечным. Драматическое
предположение – Алиса, убитая горем, вдруг поняла смысл жизни, благодаря такой
жестокой судьбе. Или же вот – Алиса, веселая и беззаботная, пишет с неким налетом
цинизма: Моя жизнь стала адом, невыносимой тюрьмой, о ребенке позаботится Стивен,
они одного поля ягоды. Пока, Америка. Или такая записка - нечто среднее между пафосом
и сентиментальностью, в стиле любовных романов: Несмотря на то, что прошло много
лет, ты всегда был и будешь в моем сердце. Я не могу больше жить без тебя. Верь мне.
Твоя раба любви, Алиса.
Он вырвал лист из блокнота, скатал его в шарик и бросил в пепельницу. Посмотрел
в окно и увидел стаю птиц, которая летала над водной гладью. Они уже проехали
Орбетелло, значит, это была станция Альберезе. До Гроссето оставались считанные
минуты. Он снова почувствовал ком в горле от волнения, его охватила некая тревога,
подобная той, которая охватывает, когда понимаешь, что опаздываешь. Но поезд
прибывал точь-в-точь по расписанию, а он был внутри этого поезда, и, следовательно,
никуда не опаздывал. Только он никак не ожидал, что прибытие уже так близко и что он
не поспевает за самим собой. У него в сумке был льняной пиджак и галстук, но ему
казалось нелепым быть элегантным при выходе из поезда, да еще в такую жару. Рубашки
было достаточно. Поезд дернулся, и вагон качнуло. Последний вагон всегда трясет
больше, чем остальные, и ощущения при этом очень неприятные. Просто на станции
Термини ему не хотелось бежать по всему перрону, и поэтому он запрыгнул в последний
вагон, в надежде также, что там будет меньше народа. Его попутчица кивала головой,
будто говорила «да» и будто обращалась к нему за подтверждением своих слов. На самом
же деле кивание было следствием движения поезда, а женщина спокойно спала.
Он сложил блокнот, поправил пиджак, который слегка помялся, еще раз причесался
и закрыл молнию на сумке. Из окошка в коридоре он увидел первые здания Гроссето.
Поезд стал замедлять свой ход. Он попытался мысленно представить Алису, но на это уже
не было времени. Он мог сделать это раньше, и, возможно, это помогло бы ему лучше
скоротать время в поезде. А волосы, подумал он, какие они у нее теперь? Раньше она
носила длинные волосы, но, может, она подстриглась? Да, она точно коротко
подстриглась, ведь теперь никто не носит длинные волосы. Ее платье неизвестно почему
представлялось ему белым.
3.
Поезд прибыл на вокзал и остановился. Он встал и прикрыл занавеску. Через
небольшую щелочку он выглядывал в окно, но вагон был слишком далёк от платформы
под навесом, поэтому ему ничего не было видно. Он взял галстук и аккуратно завязал его
на шее, потом надел пиджак. Посмотрелся в зеркало и долго улыбался сам себе. Так было
лучше. Он услышал свист начальника станции и стук закрывающихся окон. Тогда он
поднял занавеску, приоткрыл окно и стал возле него. Поезд стал медленно двигаться
вдоль платформы, набирая ход. Он высунулся из окна, чтобы рассмотреть людей.
Пассажиры, которые вышли из поезда, направлялись к подземному переходу. На
платформе под навесом стояла старушка, одетая в темное, с ребенком на руках. На своей
тележке сидел носильщик, а неподалеку стоял мороженщик в белом пиджаке с ящиком
мороженого на ремне через плечо. Этого не может быть, подумал он. Ее не могло не быть
на станции, здесь, под навесом в белом платье с короткими волосами. Он выбежал в
коридор, чтобы выглянуть из другого окна, но поезд уже выехал с вокзала и вовсю
набирал ход. Он успел только прочесть название станции Гроссето на удаляющейся
табличке. Этого не может быть, снов подумал он. Она, наверное, была в баре. Она не
вытерпела той жары и пошла в бар, ведь она была уверена, что я приеду. Или, может, она
была в подземном переходе и стояла там, прислонившись к стене, с присущим ей
отсутствующим и ошеломленным видом, видом той вечной Алисы в стране чудес. Волосы
ее были длинными и слегка спутанными. Обута она была в те самые голубые босоножки,
которые он подарил ей тогда на море. И будто она говорила ему: «Я оделась так, как
когда-то, чтобы сделать тебе приятно».
Он пробежал через весь коридор в поисках кондуктора. Тот сидел в первом купе и
приводил в порядок бумаги. Очевидно, он был с новой смены, и только что сел в поезд, и
потому еще не успел обойти вагон для проверки билетов. Он заглянул к нему и спросил,
когда будет следующий поезд обратно. Контроллер посмотрел на него с изумленным
выражением лица и спросил: «Обратно куда?» «В обратном направлении, - ответил он, - в
сторону Рима». Кондуктор стал листать расписание. «Есть поезд из Кампильи, но я не
знаю, успеете ли Вы на него, или же….» Он посмотрел расписание более внимательно и
спросил: «Вам нужен экспресс-поезд или подойдет обычный пригородный?» Он ответил
не сразу, а призадумался. «Мне все равно, - ответил он потом, - скажете мне позже,
время еще есть».