статья СОЮЗ ПОСЛЕ СОЮЗА ПРОБЛЕМЫ УПОРЯДОЧЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНО-ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ В БЫВШЕМ СССР
реклама
СОЮЗ ПОСЛЕ СОЮЗА Проблемы упорядочения национально-государственных отношений в бывшем СССР А. М. Салмин САЛМИН Алексей Михайлович, доктор исторических наук, заведующий отделом ИПРАН. A Union after the Union The article brings to light geopolitical and ideological aspects of the former USSR's national and state composition that used to correspond to the real party-state system. It is exactly the characteristics of the said system that underlie the presently intensified centrifugal tendencies, the "sovereignties parode", the grave interelhnic conflicts. The author analyses the errors of the perestroika period concerning the development of the national and state relations, and attempts short-term and long-term forecasts, or "scenarios", of probable solutions of the contradictions in question allowing an evolution towards the formation of a federal kernel that would promote an integration of all the territories. ПРИЧИНЫ гибели могущественных государств никогда не бывают ясными до конца: ни для современников, ни для историков, чему свидетельство — хотя бы многообразие версий упадка Рима. В особенности сказанное относится к империям, т. е. государственным образованиям, господствовавшим в целом геополитическом регионе, над народами, чья государственность при этом уничтожалась или частично сохранялась, утрачивая большую или меньшую часть суверенитета. В этом (но только в этом) смысле СССР, как и Русское царство, был империей. Но в этом же смысле являются империей, правда, модернистской, управляющей дистанционно и косвенно, и Соединенные Штаты Америки. Империи, понятые таким образом, являющиеся функцией всей мировой системы, исчезают не только и не столько в силу внутренних потрясений, сколько просто потому, что "мир стал иным" *... * Мы рассматриваем в данном случае "империю" как некое "срединное (в иерархическом смысле) царство", занимающее промежуточное положение между, с одной стороны, племенными союзами, городами-государствами (и городами-нетосударствами), а в более поздние эпохи — государственными территориальными и, с другой — идеальной космократией, какой бы — духовной или светской — ни была ее природа. Реальные империи, нередко отождествлявшие себя с космократией (мировым государством), могли быть функцией или дисфункцией (империи — эфемериды всех времен) геополитического порядка. В таком понимании империи переходящи как конкретные государственные и правовые лица, но функция империи (выполняемая иногда ее субститутами или псевдоморфозами) относительно постоянна, возраждаясь вновь и вновь в новых обличьях. Но если причины во многом скрыты, то последовательность изменения формы империи геополитического региона лежит на поверхности. Можно выделить несколько этапов в развитии национально-государственных отношений в той части Евразии, формообразующий геополитический потенциал которой был выявлен, говоря неожиданно точными в данном случае словами советского гимна, "Великой Русью" (т. е. великорусским этносом). Не рассматривая генезис Российского государства и его превращение в Российскую империю (что в основном сделано в статью А. Б. Зубова, публикуемой в этом же номере журнала), остановимся лишь на советском периоде истории. С точки зрения как форм национально-государственного устройства (внешних и действительных), так и идеологии "союза" на территории северо-восточной Евразии, этот период не выглядит ни единым, ни беспроблемным, хотя бы речь шла о "беспроблемности" существования в условиях тотального отправления власти незаконным у своих истоков правительством. Не только СССР периода хаотической "перестройки", но и Союз, только подошедший в 1985 г. к порогу реформ, имел мало общего с государством, которое было создано под этим названием в 1922 г., несмотря 1 на то, что заключенный тогда Договор об образовании СССР формально продолжал действовать до конца 1991 г. Советский Союз возник 30 декабря 1922 г. как объединение четырех формально независимых государственных образований: Российской Федерации, Украины, Белоруссии, Закавказской Федерации, в составе которых было 26 автономных образований. На не вполне ясных правовых основаниях при союзе состояли также не входившие в него формально Хорезмская и Бухарская "народные советские республики": похоже, юридическая сторона просто никого не волновала тогда. В Союзе 1922 г. по сути воссоединилась, за исключением Польши, Финляндии и реинтегрированной позже Прибалтики, Российская империя. При этом необходимо помнить, что тогдашняя РСФСР — совсем не то же самое, что сегодняшняя. Нечто подобное можно сказать об Украине и Белоруссии. В огромную территорию Российской Федерации входили в 1922 г. все нынешние республики Средней Азии (кроме сравнительно небольших территорий Хорезма и Бухары) и ряд областей и районов Украины и Белоруссии. Территории и население тогдашней Украины (без западных областей, присоединенных в 1939 г., без Крыма, без некоторых других районов) и Белоруссии (без западных и восточных областей) были, таким образом, несравненно меньшими относительно РСФСР, чем сегодня. Фактически "Союз" был формальным соединением прямой наследницы и правопреемницы империи (РСФСР) с двумя небольшими периферийными славянскими республиками (Украина и Белоруссия), лишь одна из которых (разумеется — Украина) проявила в 1917 — 1920 гг. более или менее выраженные сепаратистские устремления, с причудливым государственным образованием (Закавказская Федерация), созданным путем весьма искусственного объединения Грузии, Армении и Азербайджана и ставившим под сомнение идею национально-государственной природы субъектов Союза, будто бы положенной в его основу. Что касается "самоопределения" других народов (неславянских и не закавказских), то оно осуществлялось путем их автономизации преимущественно в составе РСФСР: на территории этой республики существовало 22 из 26 автономий того времени, причем об "уровнях" автономизации можно было говорить лишь условно. В статусных обозначениях автономий еще не было особой системы, а органы их "самоуправления" чаще всего мало отличались от обычных губернских. В целом формальное национально-государственное устройство СССР являлось не столько последовательным и пунктуальным воплощением принципа национального самоопределения, сколько компромиссом между стремлением к унитарности и необходимостью пойти на уступки "националам" в некоторых конкретных случаях*. При этом важно учитывать, о какой унитарности и об уступках чему могла идти речь. В первоначальном составе Союза ССР, как и в его последующем развитии, отразились не только превратности истории, но и по крайней мере два постоянных императива, относительное значение которых было, правда, различным в разные периоды: идеологический и геополитический. ПЕРВЫЙ из них, а именно то, что условно называется ''коммунистической идеологией", был, вопреки распространенному мнению, достаточно сложным и внутренне противоречивым явлением. Не следует забывать прежде всего, что реальная властная структура СССР воплотилась, в известном смысле, в структуре Коммунистической партии, которая, в отличие от декоративной системы советов и советских республик, была подлинной системой власти в СССР. ВКП(б) — КПСС всегда оставалась единой, централизованной, всесоюзной организацией без малейшего намека на федерализм: партийные комитеты "национальных республик" были лишь ее региональными отделениями — не более того. 2 * Так, в 1922 г. на территории СССР существовало 33 национально-государственных и национальноавтономных образования (включая РСФСР и РСФСР), в то время как число народов превышало 120; эти народы делились еще примерно на 800 этнокультурных сообществ. Но это еще не самый глубокий пласт послереволюционной политической культуры. КПСС изначально рассматривалась как особая, победившая, преуспевшая, но все же часть более широкой, глобальной общности: первоначально предельно унифицированной (Коминтерн), после второй мировой войны — несколько более рыхлой, по крайней мере внешне (международное коммунистическое и рабочее движение), с единым организующим центром, точно локализовать который еще предстоит историкам*. "Мировая империя" (космократия) была в течение нескольких десятилетий реальностью в известном, конечно, смысле, империей, и довольно специфической — совершенной и завершенной в сфере идеологии, но далеко не универсальной в реальной жизни. Ее субъекты (реальные и воображаемые) — "коммунистические партии" и "страны социализма", "рабочее движение" и "народы, борющиеся за свое освобождение", все те, кого легко было обнаружить в детально проработанных ежегодных "призывах" к 1 мая и 7 ноября. Точнее, наверное, было бы сказать, что эта "империя" восходит не столько непосредственно к классическим космократиям (будь они "восточными" или "западными": разница здесь, пожалуй, не в архетипе, а в уровне секуляризации), сколько к такому прототипу, каким было видение церкви, в особенности церкви католической, универсально организованной, активно вовлеченной в глобальные отношения власти. Во избежание всяких недоразумений скажем сразу же, что наш объект соотносился со своим прототипом в принципе также, как клише с отпечатком: при совпадении рисунка отпечаток получается перевернутым. Говоря другими словами, вечная утопия всемирной империи обрела в грамматике христианской культуры специфическую форму, причем секуляризм, тоже мыслимый как устойчивая тенденция лишь в рамках этой культуры, придал этой утопии узнаваемое обличье "коминтерна": империя с узнаваемой психологией мирового "малого стада", превращающейся в комплекс "партийности". Как это бывает с любой грамматикой, грамматика христианской культуры с наибольшей логичностью и полнотой воплотилась там и тогда, где и когда ее покинул животворящий дух: не в Византии, не в Священной Римской Империи или в латинской церкви, не в Российской империи, наконец, в СССР, создавшемся как часть будущей "Мировой Социалистической Советской Республики"**. В известном смысле можно даже сказать, что СССР, как часть такой "республики", родился в результате многовекового "освоения" христианством культуры с последующим разрывом христианизированной культуры с духом самого христианства.... Но это субъективная, "творческая" сторона коммунистической идеологии, у которой была еще и своя объективная историософия, связанная с общим "научнокоммунистическим" пафосом марксизма вообще и советского марксизма в частности. К объективной стороне относилось все, что вытекало, с точки зрения марксистов, из самодвижения социальной материи, ее "действительных", а не "ложных" форм (таких, например, какими представлялись формы, рожденные религиозным сознанием), в том числе, конечно, к национально-этническому культурному комплексу. Хорошо известно, что сталинский "систематизирующий марксизм" определял нацию как историческую общность людей, складывающуюся на основе общности их языка, территории, экономической жизни, культуры, а также психического склада. Специально оговаривалось, что нельзя подменять национальную общность рассовой, племенной, но также и религиозной или государственной. Это в синхроническом плане. В плане диахроническом нация рассматривалась как продукт капитализма, в то время как предшествующие нации типы общностей относились к докапиталистическим формациям: народность — к рабовладельческому строю или феодализму, род и племя — к первобытнообщинному строю. Формационный подход, распространенный на этнолингвистические общности, предполагал, между тем, что и следующей формации, социализму, должна соответствовать своя особая общность, основанная на принципах языка, территории, экономической жизни и т. д***. Авторы догматических учебников называли ее "социалистической нацией", хотя в пропагандистском обиходе этим термином обозначались скорее просто любые общности, по той или иной конкретной причине признанные в СССР "нациями". 3 Поздние работы Сталина, посвященные проблемам языкознания, в какой-то мере "выдают" логику восприятия национального развития при социализме. С точки зрения автора "Марксизма и вопросов языкознания", соединение различных языков в единый должно пройти через стадию возникновения особых "зональных" или "региональных" языковых общностей. Очевидно, именно так воспринималось и национальное развитие, особенно если учесть, что язык всегда рассматривался как первый, если не главный, признак нации, а представление о развитии всех остальных ее признаков не противоречило, насколько известно, картине всеобщего соединения через промежуточную стадию "региональных" структур. "Национальный вопрос" был в официальном советском марксизме частью посвоему изощренной догматической схемы, претендовавшей на объяснение всех аспектов развития общества; ему принадлежало в этой схеме более важное место, чем может показаться, если считать марксизм — только или по преимуществу — "классовой" теорией. Национальную политику в СССР нельзя поэтому понять вне общего идеологического контекста. Эта политика никогда не была ни чисто прагматической, ни однозначно утопической, хотя ее авторам и приходилось постоянно считаться как с "упрямыми фактами", соответствующим образом их интерпретируя, так и с внутренней редукционистской логикой последовательно утопического сознания. * Можно напомнить, что коммунистические партии изначально создавались как "секции" Коминтерна (скажем, "СФИК": Французская секция коммунистического интернационала, лишь впоследствии обретшая более знакомую аббревиатуру "ФКП" и т. д. ). ** Об этом прямо говорится в преамбуле первой конституции СССР (1924 г. ): но и герб Союза, смысловой центр которого — земной шар с выделенным красным цветом СССР (границы которого на гербе менялись по мере увеличения территории), не менее показателен в этом отношении, равно как и гимн — Интернационал, оставшийся и после 1943 г. партийным гимном. *** О генетике формационного подхода вообще см. рассуждения автора этой статьи в публикации: «формация или цивилизация? Материалы "круглого стола"». — "Вопросы философии", 1989, № 10, с. 37 — 41. Идеологический императив в целом выглядел примерно следующим образом. Цель (правда, чрезвычайно отдаленная) — мировое единство и взаимное поглощение всех наций, — пока что достижимая лишь в среде "подлинных интернационалистов"': в международном коммунистическом движении. Промежуточная, и вполне реальная, как представлялось, цель — постепенное сближение наций и народностей в масштабе существующего на данный момент СССР: естественно, на основе исторически сложившегося "языка межнационального общения", русского. Русский язык при этом не воспринимался как язык господствующей нации, что заставляло большевиков более или менее искренне отвергать обвинения в национализме и возвращении к практике Российской империи*. В то же время кристаллизация локальных "наций" нового типа тоже рассматривалась как прогрессивное явление в той, впрочем, мере, в какой оно не направлялось сознательно и решительно против уже достигнутой унификации более высокого уровня. Все это могло выглядеть довольно сложно и противоречиво на практике, но основная линия читается четко: на территориях союзных республик и всевозможных автономий ассимиляторская "коренизация" (то есть культурное доминирование "коренной" на данной территории национальности) в принципе поощрялась в отношении "мелких" народностей и лишь в определенные периоды (20 — 30-е годы) и в очень ограниченных пределах (овладение языком "коренной нации" в минимальном объеме) — в отношении русскоязычного населения или населения другой этнической группы "более высокого" уровня (грузины в Абхазии, узбеки в Каракалпакии и т. д. ). Соответственно, и все многообразие этнолингвистических групп в СССР негласно было подчинено схеме, включавшей: 1. "советских людей" par excellence (ориентирующихся, независимо от национальности, на нормы русскоязычной "советской культуры"); 2. советских людей "коренной национальности" (статусные группы на "своих" территориях), являющихся за их пределами просто "советскими людьми", чей статус тем выше, чем прочнее они интегрированы в "советскую культуру"; 3. представителей "народностей" (то есть общностей, уходящих корнями в докапиталистическое прошлое, язык и обычаи которых должны, разумеется, уважаться, иногда охраняться в масштабах территории, но которым предстоит, в принципе, ассимилироваться гораздо быстрее, чем нациям. 4 С этой идеологической схемой связано постепенное становление жесткой иерархической — четырехстепенной — системы национально -государственного самоуправления: союзные республики, автономные республики, автономные области и автономные округа. На практике эти четыре уровня различались в первую очередь не степенью реального самоуправления (всюду одинаково фиктивного), не бюджетной самостоятельностью, а определенным обязательным набором атрибутов культуры (театры, академии, национальные киностудии, радио-и телестанции, музеи, издательства и т. д. ). Каждому уровню самоуправления соответствовал свой набор таких атрибутов. * Положение русского языка в "коммунистической общности" было достаточно сложным и более чем двусмысленным. Культура большевистской партии и отчасти Коминтерна была русскоязычной: в последнем случае в основном по техническим причинам, при том, что со временем возникала и своя особая мифология. Октябрьская революция, начало новой эпохи в истории человечества, была подготовлена всем его развитием, нашедшим концентрированное культурное выражение в деятельности "гениев" русской демократии и революции и т. д. В масштабах СССР применение русского языка также во многом было следствием широко понятой технической необходимости (подобно тому, как это было, скажем, с немецким языком в Габсбургской империи). Оба эти языка (или, точнее, оба контекста бытования русского языка) в известном смысле противополагались живому русскому языку, языку русского этноса, который, при всей его реальной неотделимости от "коминтерновского" и "советского", не мог не восприниматься как нечто уходящее, архаичное, как "старорусский" язык на фоне "новорусского" языка социалистической нации: большей и, главное, иного порядка, чем собственно русская. После второй мировой войны акценты несколько меняются. Уже не СССР воспринимается как оплот Коминтерна, а "международное коммунистическое движение" — как орудие СССР. Усиливаются и квазинационалистические нотки в отношении ко всему русскому, в том числе и к языку, однако не настолько, чтобы "новорусское" органично слилось со "старорусским". В послевоенный период мы скорее имеем дело с русскоязычным советским, коммунистическим шовинизмом: не отсюда ли характерное безразличие основной массы русских к этой идеологии? Тем, кто привык воспринимать коммунизм как однозначно космополитическое явление (каковым он, конечно, был в некоем идеальном, предельном смысле как культурный архетип, просматривающийся сквозь конкретную марксистскую идеологию), может показаться странным, что реальная коммунистическая идеология не только не отрицала существования "наций" и "народностей", в лучшем случае мирясь с ним, но и предполагала их укрепление на определенном этапе в определенных контекстах и даже создание из этнического "хаоса". Марксизм (в отличие от архетипического секулярного коммунизма, имманентного обмирщающейся христианской культуре) был органической частью европейской культуры своего времени, разделяя свойственные ей убеждения и предрассудки. Общекультурным, а не характерно коммунистическим, было и представление о государстве-нации, как о главном "кирпичике" социального мироздания на определенном этапе его становления: непременной, неотменимой стадии эволюционного процесса. В XIX век уходит корнями идеологический национализм: специфическое видение мира, предполагающее, в отличие от национализма "бытового", "нутряного", не просто страстное желание избавиться на своей территории от всех инородцев, но идею "этнически чистой" территории как всеобщей нормы, обосновываемой когда исторически, когда — нравственно или биологически. Ни одна из политических идеологий в узком смысле слова не давала иммунитета от такого восприятия, рождаемого культурой в определенной ее фазе. И если либерал Дж. Ст. Милль констатировал невозможность демократии в многонациональном обществе (1) (поскольку оно представлялось принципиально центробежным), то марксизм как наука не мог просто "отменить Милля" (а в действительности — стереотипы эпохи), он должен был его освоить и преодолеть. Идеей "преодоления" государства-нации, а не отмены его, и вдохновлялся марксизм, в частности советский. Любопытно, что нация, расса для этой идеологии — явления в принципе низшего, "плотского" порядка, не представляющие сами no себе опасности для коммунистической идеологии. Готовность участвовать в "политическом этногенезе" разительно контрастировала у основного течения в среде коммунистов с нетерпимостью к территориальным общностям, основанным на культурном, особенно религиозном единстве. Знаменитое столкновение между Сталиным и СултанГалиевым ясно показало, что политическое единство Средней Азии было абсолютно неприемлемо для большевистских вождей, сделавших ставку на национальное размежевание. И дело здесь не просто в естественной боязни возникновения крупных автономных сообществ: то же большевистское руководство в иной ситуации приложило все усилия для максимально полной интеграции католической Галиции в 5 состав Украины, причем малейшие проявления западноукраинской самобытности подавлялись во имя в первую очередь общеукраинского единства. Эти два примера (можно привести и другие) свидетельствуют, что опасались в первую очередь не крупных автономных, а альтернативных сообществ, в основе которых лежали ценности более высокого уровня, чем этнические или расовые. Коммунистическая идеология, сама претендовавшая на высший уровень ценностной интеграции, вступала в неразрешимые противоречия с религией, в то время как "правильно выстроенная национальная организация" предполагалась этой идеологией, а "мягкий" национализм (не только русский) допускался ею в той мере, в какой он не был направлен против "высших" уровней политической и символической организации. Во всяком случае, "национальное" и административное единство Украины (при всей настороженности к потенциальному украинскому сепаратизму) было все же предпочтительней принадлежности Галиции к политически неподконтрольному католическому миру. ЧТО КАСАЕТСЯ геополитического императива, то различия в правах конкретных "национальных территорий" бывшего СССР связаны с ним в не меньшей, если не в большей степени, чем с идеологией. Надо сказать, что не только в идеологическом, но и в собственно геополитическом отношении Союз Советских Социалистических Республик был образованием как бы с "двойным дном", не сводившимся к пятнадцати союзным республикам, залитым на карте мира общей розовой краской. Если идеология позволяет говорить о сложной вертикальной его организации, то в геополитической плоскости мы можем наблюдать сложную горизонтальную систему "концентрических кругов", формировавшуюся с 1918 — 1922 гг. примерно до середины 1960-х, после чего началась ее постепенная, ставшая в 1988 — 19991 гг. "обвальной", как сейчас принято выражаться, дезинтеграция. "Внутренний круг" геополитического пространства, соответствующего воображаемой, а также реально существующей, по экс- или, точнее, транстерриториальной "всемирной коммунистической организации" — некое "ядро" сообщества, своего рода "домен", который по самому смыслу своего существования не должен был иметь реального самоуправления. Этот "домен" Коминтерна, ВКП(б) — КПСС, — то, что получило название РСФСР, — есть квази- или псевдореспублика Союза с преимущественно декоративными органами государственной власти и (единственная из республик!) без собственной партийной организации. Второй круг — так называемые союзные республики: формально равные друг другу и РСФСР. При этом, однако, все союзные республики обязательно имели общую границу с зарубежными странами. Автономные республики могли превосходить их по территории и населению... и оставаться автономными. Союзные республики являлись, таким образом, союзными не потому, что они представляли собой действительные национальные государства (некоторые из них — республики Средней Азии — возникли на месте совсем иных государственных образований только в 20 — 30- е годы), а потому лишь, что они служили как бы "переходным блоком" между ядром СССР и внешним миром. Соответственно их "право на выход" из СССР, никогда не воспринимавшееся всерьез, это в первую очередь эвфемизм ожидавшегося присоединения к той самой будущей "Мировой Социалистической Советской Республике", о которой говорилось в преамбуле первой конституции СССР: оборотная сторона "права на вход" соседних государств... Соседние "союзные государства" и составляли третий круг тоталитарного общества. Первоначально, в момент рождения СССР, это Хорезм, Бухара, ТаннуТува, Монголия; впоследствии, после войны — "народные демократии" Европы и Азии, к которым со временем добавляется и четвертый круг — государства-сателлиты так называемой "социалистической ориентации". Наконец, пятый круг — различного рода легальные и подпольные организации, действующие по всему миру, но не пришедшие "еще" к власти в "своих" странах... 6 Столкнувшись в 1953 — 1956 гг. с сопротивлением в Восточной Европе, тоталитарное сверхгосударство навсегда снимает, судя по всему, с повестки дня вопрос о возможности расширения СССР как такового. Не исключено, что подобная перспектива была закрыта уже на рубеже 40 — 50-х годов, когда победа коммунистов в Китае лишила смысла вопрос о "вхождении" новых "стран социализма" в существующий СССР... Наконец, советско-китайский конфликт, расколовший коммунистический мир, кладет явное начало процессу дезинтеграции сверхгосударства. СОВОКУПНОЕ воздействие идеологических и геополитических факторов привело между тем к существенной внутренней реорганизации собственно СССР. Его развитие после 1922 г. происходило по нескольким основным направлениям: 1. уменьшалась (абсолютно и относительно других республик) территория РСФСР: из прямой и явной наследницы Российской империи она как бы превратилась, по крайней мере внешне, в одну из "равноправных" республик на бывшей территории этой империи, правопреемником которой становился СССР (см. табл. ); 2. резко увеличилось — с четырех до пятнадцати — число "союзных республик": из них четыре были созданы за счет присоединенных территорий, пять — за счет выделения из РСФСР, три — в результате распада Закавказской Федерации; 3. существенно, в полтора раза (до 38), возросло число автономий, появилось жесткое их ранжирование (автономные республики, области, округа). В итоге к 1989 г. под названием СССР мы видим нечто совсем иное, чем в 1922 г. Тогда были три государства, вышедшие из империи, а затем, когда сама она превратилась в республику (давшую явным национальным меньшинствам в своем составе автономию), "вступившие с ней в Союз". Накануне неуправляемого распада это был уже конгломерат 53-х национально-территориальных образований с несколько меньшим, чем в прошлом, различием в размерах и "иерархизированных" (союзные и автономные республики, автономные области и округа). Таблица. РСФСР в СССР (1922 — 1989) Площадь Население русских РСФСР в областей составе СССР РСФСР в составе СССР Плошадь Площадь автономий на автономий всей территории территории РСФСР в РСФСР границах 1989г. 1922 94, 7 % 67, 5 % 56, 2 % 40, 7 % 27, 7 % 1989 76, 3 % 52, 3 % 35, 6 % 53, 3 % 53, 3 % Площадь РСФСР в составе СССР *** Платой за подобное национально-государственное устройство, способное существовать лишь в дополнение к реальной партийно-государственной системе — как ее фасад и идеологическое обоснование, является большинство сегодняшних "межэтнических" конфликтов в СССР. Эти конфликты возникают, как правило, по линиям, разделяющим "систематизированные" в 20 — 30-х годах этнические группы, "статусные" группы, а также "национальные" территории. Автономные области объявили себя автономными республиками, а большинство этих последних — союзными. "Русское" и "советское" однозначно сближаются одними и столь же однозначно разводятся другими. Идея "коренной нации" закономерно вырождается в идею этнически чистой территории, а созданные по прихотливым законам геополитического фантазирования "союзные государства" объявили себя суверенными, а затем независимыми уже совершенно всерьез. Становится все более очевидной и потенциально опасной нетождественность России нынешней РСФСР. Впрочем, искусственность национально-государственного устройства мстит за себя и в другом, противоположном смысле. Разрушение накопившихся межнациональных противоречий в бывшем СССР одновременно является и попыткой найти универсальное отвлеченное решение национального вопроса вообще, и средством самоутверждения... 7 Иными словами, системная искусственность национально-государственного устройства оформила и отчасти усилила центробежные тенденции, но она же препятствует реальному самоопределению народов, дискредитирует его. В 1990 г. так называемый "парад суверенитетов", когда "суверенными" объявили себя практически все не только союзные, но и автономные республики, почти обессмыслил само слово "суверенитет". В 1991 г. после попытки переворота подобной же десемантизации подверглось слово "независимость": это произошло, когда вслед за республиками Прибалтики, Грузией и Украиной "независимыми" объявили себя практически все союзные республики СССР. Вообще в развитии национально-государственных отношений на территории СССР в период так называемой "перестройки" можно выделить три основных этапа. На первом из них (1985 — 1989 гг. ) реформа Союза Советских Социалистических Республик в принципе могла быть осуществлена только "сверху", из того "центра", которым являлась весьма интегрированная, хотя и все менее эффективная, система государства-партии. На втором этапе (1989 — 1991 гг. ) такая реформа, если бы ее удалось провести, должна была стать уже результатом определенного компромисса, сделки между этим "центром" и более или менее самостоятельными местными властями, избранными в 1990 г. демократическим путем в 15 союзных республиках и 38 автономных образованиях (республики, области, округа). На третьем этапе, после попытки государственного переворота 19 августа 1991 г., последовавшего за ней краха партийно-государственного центра, а затем и самого СССР, перспектива стабилизации национально-государственных отношений в Северо-Восточной Евразии связана уже с проблемой соглашения властей бывших союзных республик, декларировавших свою независимость, друг с другом, а также с решением их внутренних проблем. В свете всего сказанного выше как возникновение многочисленных межнациональных конфликтов, так и сравнительно болезненный характер реформ в Союзе при распаде тоталитарной системы выглядит неизбежным. Этого нельзя сказать о том хаотическом реформировании государства, которое явилось следствием не только исторических предпосылок, но и серии субъективных ошибок, совершенных в период "перестройки". Первой ошибкой было нежелание партийно-государственного центра признать неминуемость перемен в Союзе, когда подмороженные суровой властью межнациональные конфликты стали "оттаивать" в 1988 — 1989 гг. Навязчивая идея нерушимости внутрисоюзных границ, по большей части довольно условных, укрепила у республиканских властей ощущение их легитимности. Оно неизбежно укрепилось после их демократического избрания в 1990 г. Справедливости ради надо сказать, что центр, по природе своей не склонный к гибкости, лишь с готовностью принял версию этих властей, да и встревоженного общественного мнения. Статье 78 Конституции СССР, предполагающей такую нерушимость, совместными усилиями был придан смысл не столько действующего, сколько, пожалуй, естественного права. При этом как раз достаточно распространенная в мире практика коррекции внутренних границ могла бы стать достаточно сильным стимулом для республик избегать всего, что вызывает эту практику к жизни... Вторую ошибку совершает "демократическая" оппозиция, предлагая в 1989 г. вместо конституционной реформы обновление Союзного договора 1922 г. Это, разумеется, немедленно истолковывается как новый союз старых республик с небезупречными, но неизменными границами. Образовать из них, десятилетиями целенаправленно создававшихся как функциональная, специализированная часть единого целого и притом целого более широкого и более многомерного, чем СССР, нечто принципиально новое — примерно то же, что срубить избу из обломков монолитного железобетона. Поколебавшись, центр принял идею именно такого 8 Союзного договора, что уже тогда свидетельствовало об опасном дефиците у него собственных идей. Третья ошибка вновь на счету оппозиции. Высказанная одним из виднейших ее представителей А. Д. Сахаровым мысль о преимуществах федерации, состоящей не из пятнадцати союзных республик, а из всех национально-территориальных единиц (проект "Конституции Союза Советских Республик Европы и Азии"), была скомпрометирована тем, что не принималась во внимание искусственность происхождения этих единиц, да и невозможность объяснить, почему 53 национальные республики должны представлять как минимум 120 народов. Тем более непонятным было право (и даже, пожалуй, обязанность — пункт 25 "проекта") провозгласить независимость всех этих единиц, при том, что этнические границы часто решительно не совпадали с национальными и во многих из них "коренные нации" были в меньшинстве. Четвертая ошибка, уже не просто теоретическая, а практическая — поощрение и даже провоцирована автономных республик в их естественном стремлении повысить свой статус. В поисках поддержки в борьбе с соперником власти Союза и РСФСР как бы соревновались друг с другом в этом отношении, забыв, что замена иерархии союзных и автономных республик, автономных областей и округов единым статусом национальной республики неизбежно разверзнет пропасть между "государственными" народами и остальными, которых — большинство, подтолкнув их к поиску национально-государственного самоопределения... СЛЕДУЕТ признать, что поразительная иммобильность структур тоталитарного государства при отсутствии сколь-либо влиятельных ненациональных политических сил превращала именно "национальные" движения и эксплуатирующие сепаратистскую идею власти национально-территориальных образований в наиболее эффективные рычаги оппозиции. В этом контексте создание альтернативного союзному центра власти в РСФСР выглядит уже не ошибкой, а неизбежным следствием всего предшествующего развития. Люди, проголосовавшие на референдуме 17 марта за создание поста Президента Российской Федерации и избравшие Президента 12 июня 1991 г., вольно или невольно заложили мину под здание союзного государства. За два года союзная парламентская оппозиция, в лице Межрегиональной депутатской группы, не сумела организовать ничего, хотя бы отдаленно напоминающего "теневой" кабинет. В результате двух народных голосований на территории России — 17 марта и 12 июня — возникла предпосылка того, что можно было, пожалуй, назвать "теневым государством" внутри СССР. Учреждение российского (в смысле РСФСР) президентства стало очередным этапом неуправляемой дезинтеграции Союза. Страна вступила в острый период выяснения отношений между союзной властью и властью теневой. В этом смысле события 19 — 21 августа и — контрапунктом к ним — роспуск СССР и образование СНГ в декабре 1991 г. означали то, что "правящее" государство ушло в отставку и к власти пришло "теневое" государство. В свою очередь, переворот, происшедший накануне намеченного на 20 августа подписания Союзного договора по формуле 9+1, и поспешные похороны Союза в декабре не столько создали новую реальность в сфере национально-государственных отношений, сколько устранили некую двусмысленность. Эта двусмысленность имеет фундаментальный характер, о чем свидетельствует ложное положение, в котором оказались авторы проектов как Союзного, так и Федеративного договоров, призванных урегулировать отношения внутри РСФСР. И в том, и в другом случае камнем преткновения стал так и не разрешенный в конечном счете вопрос о субъектах обоих договоров. В обоих случаях обходить этот вопрос можно было лишь не указывая до времени, кто, собственно, должен был договоры подписывать. Отвлеченные формулы: "суверенные государства, участники договора)" в союзном проекте и "договорные республики" в российском — готовы были, как представлялось, вместить любое содержание. Собственно, как считали, видимо, авторы, соавторы да и большая часть парламентских критиков двух проектов, можно 9 было сосредоточиться на тщательной шлифовке механизма действия договоров — в первую очередь, конечно, вопросов о разграничении компетенции Союза (Федераций) и их субъектов, а также о системе органов власти, оставив проблему самих субъектов "на потом", на самый последний, по сути, момент. К сожалению, определение круга субъектов соглашения оказалось отнюдь не арифметической задачей, причем попытки разрешить ее в обоих случаях завели в тупик, подтолкнув участников политического процесса к "силовым" решениям. Позиция союзного центра меньше чем за год претерпела любопытную эволюцию. Сравним пять редакций официального проекта Союзного договора: первая была опубликована в ноябре 1990 г., вторая — в марте, третья — в июне, четвертая — в августе, пятая — в ноябре 1991 г. (2). Все пять, каждая по своему, являются результатом в целом безуспешной борьбы с принципом, заложенным в основу национальногосударственного устройства СССР. В Конституции 1977 г. он звучит так: СССР — это "государство, образованное в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения республик" (ст. 70). В ноябрьском проекте 1990 г. эта декларативная формула, в общем, впервые прочитывается буквально. Право народов как таковых на самоопределение признавалось в основном тексте, более того, им гарантировалось (неясно, правда, каким образом) представительство в Совете Национальностей. Авторы мартовского проекта 1991 г. учтиво спровадили "право наций и народов на самоопределение" в преамбулу, лишив его даже намека на практическую применимость. Лишь немногие из тех в СССР, кто, запутавшись в многочисленных внутренних противоречиях двух текстов и придя в раздражение от их шероховатостей, махнул рукой на различия между ними, обратил внимание на один существенный момент. Мартовский проект впервые предполагал союз республик, и только республик. Все национальные проблемы они должны были решать сами "внутри себя", исходя из общих принципов, известных в международном праве и воспроизведенных в проекте. Так тихо и незаметно произошел переход как бы к "нормальной" территориальной федерации республик с верхней палатой парламента (в одном из вариантов соответствующей статьи она прямо названа верхней) типа американского сената или германского бундесрата. Кстати, в мартовском варианте эта палата и названа уже Советом Республик, а не Советом Национальностей, как раньше. Во всем этом было только одно "но": "республики" считались все же национальными государствами, и проект признавал это обстоятельство умолчанием. Но тогда непременно должно было случиться то, что случилось: "своего" потребовали также и все автономные республики — тоже национально-государственные образования... И не надо было быть пророком, чтобы предсказать, что за ними непременно должны были последовать все существующие и даже потенциально возможные автономии, причем независимо от того, был бы заключен "Союз 9" 20 августа 1991 г. или нет. И это было бы пока только неудобство, хотя и большее: достаточно себе представить очертания Российской Федерации без автономий!* Несправедливость должна была начаться, когда практически обнаружилось бы то обстоятельство, что в большинстве автономий "коренные" народы абсолютного большинства не составляют** и что кроме полусотни "коренных" народов "с землей" в СССР есть еще как минимум столько же "без земли", то есть лишенных всякой территориальной автономии. Эти-то вопросы, приглушавшиеся многообразием национально-государственных статусов, были бы заданы предельно громко, когда обнаружилось бы, что вместо искомого Союза Суверенных Штатов мы получили союз "государственных" народов, населенный, во—первых, народами вовсе не государственными, и, во—вторых, народами негосударственными локально (например, русские и татары в Башкирии, где башкиры — только третья по численности нация). Видимо, из "национальных республик" не создашь территориальную федерацию, даже если и удалось бы на время снять остроту проблемы, промолчав о том, кто, собственно, будет субъектами договора... 10 То, что более или менее скрыто подтачивало основы так и не заключенного Союзного договора и в конце концов свело его на нет, на уровне РСФСР грозит обернуться явным абсурдом и скандалом. И здесь на первый план закономерно вышел вопрос о круге субъектов так называемого федеративного договора. Главная российская проблема, как известно, в том, имеют ли право территориальные образования (области и края) быть субъектами договора наряду с национальнотерриториальными. Представители ряда автономий высказывались на Съезде против такой перспективы, ссылаясь на то, что избравшие их территории — национальногосударственные образования, в отличие от областей или краев, являвшихся "просто" административными единицами. В логике всей системы это соображение не только не лишено резона, но и является единственно правильным, однако его воплощение в жизнь привело бы в РСФСР к парадоксальным результатам. Договор, устанавливающий основы национально—государственного устройства и учреждающий систему властных органов Российской Федерации, был бы заключен... между "национальными автономиями", представляющими одноименные им народы, и без участия русского народа! Довольно причудливая ситуация для республики, в которой русские составляют, по данным переписи 1989 г., 81, 5% населения. Кстати, это почти столько же, сколько, скажем, во Франции - французов, не принадлежащих к локальным языковым группам. По аналогии с рассматриваемым проектом следовало бы ожидать, что "договор об образовании Франции" должны были бы подписать представители, скажем, Руссильона, Корсики, Эльзаса и Бретани: кое-где в этих землях в свое время тоже существовали государственные образования, а некоторые обладают сегодня правами самоуправления. * В автономии, где проживает 16, 7% всего населения РСФСР, входит 51, 7% ее территории, причем автономии дробят эту территорию на несколько почти изолированных блоков. ** В РСФСР "коренные" народы составляют большинство лишь в 11 автономиях из 31: в Татарии, Чувашии, Марийской автономии, Калмыкии, Дагестане, Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Туве, Кабардино-Балкарии, Коми-Пермяцком и Агинском Бурятском округах, причем в ряде из/них большинство относительно или маргинально. Можно, конечно, как это иногда делается, предложить создание особой "Русской республики" в составе России, но вот вопрос, в каком составе? На каком, собственно, основании должна входить в нее та или иная территория? Если по принципу большинства русского населения, то ведь русские в меньшинстве только в 11 из 31 автономного образования в составе РСФСР! Если же исключать из состава "Руси" по уже опробованному критерию (более или менее высокая доля нерусского населения в территории), то от нее, пожалуй, просто ничего не останется: "чисто русских" по населению областей в России практически нет. Но как объяснить тогда бесследное исчезновение 120 млн. человек? И еще один вопрос — как быть с теми народами, которые по тем или иным причинам не имеют в РСФСР "своих" автономий? Им тоже суждено "исчезнуть" вместе с русскими?! Как это ни странно на первый взгляд, "путь Горбачева" и "путь Ельцина" в государственном строительстве не только не исключали друг друга, но и являлись в основном взаимодополняющими. Проект договора предполагал соглашение внутренне интегрированных "республик": модулей, которые, в принципе, решили свои проблемы. Позиция руководства РСФСР предусматривала, что республика подписывает этот договор как единое целое, уладив отношения с автономиями. В четвертом варианте Союзного договора, опубликованном за три дня до переворота, прямо указывалось, что отношения внутри РСФСР регулируются Федеративным договором (статья I). Уже к августу 1991 г. многие автономии стремились сами стать модулями Союза: число потенциальных модулей должно было, вероятно, увеличиваться. Союзные республики это, естественно, не устраивало, да и союзный центр предпочитал бы (так показывает его исходная позиция) иметь дело с ССР, союзными республиками, и только с ними, но, очевидно, в условиях, пока они еще не стали действительно самостоятельными; по меньшей мере центр не склонен был работать на их внутреннюю интеграцию, да еще ставя на карту свой авторитет в автономиях. Любопытная ситуация. Все (кроме явных сепаратистов из Прибалтики) были до поры до времени за союз: центр, власти большинства союзных и автономных республик, наконец — в подавляющем большинстве общественное мнение там, где 17 марта был проведен референдум. И при этом союзные и автономные республики 11 стремились в союз не только разными, а взаимоисключающими способами, к тому же не совпадавшими с позицией центра. Возникла тупиковая, патовая ситуация, в любом случае ведущая к драматической развязке, которую попытались оттянуть благодаря многоступенчатой процедуре подписания Союзного договора. К 20 августа не было даже до конца ясно, какие республики и в каком порядке будут подписывать его в этот день, какие — в следующий раз и т. д. Переворот 19 августа явился настоящим coup de grace для договора, обреченного на неудачу, что и доказал пятый — мертворожденный — вариант, предложенный 25 ноября 1991 г. НО ЗАДАДИМСЯ ВОПРОСОМ: что, собственно изменили события августа — декабря 1991 г. с точки зрения перспектив политического урегулирования на территории бывшего СССР? Меньше, чем кажется на первый взгляд. За всеми тонкостями "новоогаревского договорного процесса" скрывается, по сути, главное, зафиксированное в ст. 2 Постановления Съезда народных депутатов СССР от 5 сентября 1991 г.: принцип, согласно которому "новый союз должен основываться на принципах независимости и территориальной целостности государств" (3). Эти три ключевые слова: "союз", "независимость" и "целостность" означают главным образом то, что центральная власть еще до официального роспуска Союза сняла с себя обязанность регулировать межнациональные конфликты в республиках и отказалась от попыток выработать такую схему национальногосударственного устройства, которая была бы в принципе приемлемой для всех народов, а не только для "коренных" народов союзных республик. В последнем, пятом (ноябрь 1991 г. ) варианте Союзного договора упоминания об автономиях вообще практически исчезают. Независимо от перспектив подписания "новоогаревского" союзного договора такое решение или, точнее, отсутствие решения, обрекало большинство республик на внутреннюю нестабильность и на трудный поиск оптимального решения национального вопроса, а Союз — на распад ради их стабилизации. "Парад суверенитетов", распространившийся на автономии, исключил возможность заключения союзного договора, что заставило центр поспешно согласиться с идеей, согласно которой союзные республики принципиально отличны от автономных, то есть прочитать буквально никогда не действовавший договор 1922 г., "забыв" о семидесятилетнем развитии национально-государственных структур (цель которого состояла как раз в том, чтобы отойти от идей договора 1922 г. ), закрепленном в реальных институтах, в новых границах и т. д. Но центр 1991 г. был функцией этих институтов, а не "государств-учредителей" 1922 г. Не сумев "прорваться с боем" к реальности и избрав вместо этого реакционную — в буквальном смысле слова — стратегию возвращения к псевдоисторической (по сути фиктивной) модели, этот центр лишил себя всякого raison d'etre. Опыт 1990 — 1991 гг. в очередной раз доказал, что в прошлое вернуться невозможно: главным образом потому, что это "прошлое" обычно — идея, существующая отвлеченно от тех жизненных начал, которые она худо или бедно оформляла. Оценивая же то, что происходило в 1922 —1991 гг., нельзя не признать, что развитие национально-государственных отношений в СССР вдохновлялось иногда явным, иногда скрытым напряжением между утопией, осознавшей себя в категориях науки XIX в., и рефлектировавшей главным образом в этих же категориях жизнью... Изжив если не утопическую направленность (не она ли торжествует сегодня в форме "национальной идеи"), то ее историческую форму, мы вынуждены сегодня ответить сами себе на вопросы: что считать твердыми, нравственно и юридически неопровержимыми основаниями, на которых может утвердиться устойчивая система отношений на территории бывшего СССР, возникшего в пределах бывшей Российской империи? Кого, не оскорбляя право, справедливость и историю, можно и должно считать субъектами этих отношений? Что, наконец, будет являться их объектом, специфически отличным от объекта отношений между любым государством мира с любым другим государством? *** 12 ПРОГНОЗ развития ситуации на территории бывшего СССР должен исходить сегодня из двух обстоятельств. Во-первых, из того, что ни одна из юридических или политических формул взаимоотношений между властными субъектами, действующими на территории Евразии ("федерация", "конфедерация", "союз", "содружество", "сообщество", "ССГ", "СНГ" и т. д. ), не является стабилизирующей сама по себе, поскольку отношения между субъектами, да и сами субъекты, еще не определились по сути. Во-вторых, при том, что "борьба за советское наследство", а не юридические и политические формулы составят главное содержание целого исторического периода (длительного или краткого — другой вопрос), сам этот период следует рассматривать алгоритмически; как логически связанную последовательность определенных стадий или фаз, каждая из которых может предполагать несколько вариантов развития, нередко — принципиально различных. В связи с этим различие между краткосрочным, среднесрочным и долгосрочным прогнозами связано не столько с последовательностью рассматриваемых в каждом из них событий и явлений (некоторые из элементов долгосрочного прогноза могут опередить то, что рассматривается в других), сколько с длительностью последствий этих событий. В самое ближайшее время, очевидно, будет заложена основа взаимоотношений между республиками, которая будет определять характер развития событий на перспективу, измеряемую месяцами и годами. Главными проблемами, решение которых предопределит этот характер, являются реорганизация вооруженных сил и экономическая реформа. При относительно "мирном", политическом варианте развития явный и подспудный распад структур, составлявших СССР, вероятно, даже углубится, несколько утратив при этом эффект новизны. После того, как независимость бывших союзных республик перестанет быть новостью, на первый план может выйти сепаратизм автономий и регионов крупных республик (в первую очередь — в составе России, Украины, Казахстана). Будет, вероятно, продолжаться и выдвижение требований этносами, не имеющими своей автономии (в стране свыше 60 довольно крупных этносов такого рода плюс несколько сот относительно небольших этнокультурных групп). Сдерживая сепаратистские тенденции, власти крупных республик (указанные три плюс, возможно, Белоруссия и др. ), а также некоторых небольших, но сложных по составу государств, где конфликт не перешел или в основном не перешел в военную фазу (Молдова, Прибалтика) будут колебаться между двумя полярными линиями поведения. С одной стороны, они будут пытаться сплотить население на расплывчатой, а потому прямо не провоцирующей конфликты идее "нации", понимаемой не как кровное родство, а как единство самобытной "земли", противостоящей России не как "русскому государству", а как наследнице "империи". С другой — они постараются замедлить слишком быстрое и потому опасное для целостности самих республик центробежное движение при одновременном "прибирании к рукам" местными бюрократиями реальных атрибутов власти (армия, экономика, внешние связи). В перспективе это скорее всего будет подталкивать республиканские руководства, если они сохранят власть, к дистанцированной, но, в конечном счете, более или менее умеренной позиции в отношении России и идеи Содружества (не обязательно нынешнего СНГ). В обозримом будущем, однако, время от времени будет возникать соблазн укрепить как политическое в самом широком смысле, так и территориальное единство республик либо путем немотивированного обострения отношения с Россией (под любым благовидным предлогом), либо за счет эксплуатации известной темы "Россия нас объедает". Весьма вероятно и обострение отношений с национальными меньшинствами (по сценариям литовско-польского, молдавско-гагаузско-приднестровского, грузинско-осетинского конфликтов), что в некоторых отношениях неизбежно заставит местные власти, структуры СНГ, а также власти России, как наследницы Союза, реагировать на них тем или иным способом. Неудача интеграции крупных республик может вызывать их неуправляемый распад, что поставит Россию перед необходимостью делать выбор: поддерживать ли идею целостности этих государств (на каких условиях?) или инкорпорировать 13 приграничные, ориентированные на Россию зоны этих республик. Именно в этот период возникнет более или менее реальная опасность "югославизации" конфликта в бывшем СССР по двум главным осям: РФ — Украина и РФ — Казахстан. С точки зрения общего урегулирования отношений в Северо-Восточной Евразии необходимо иметь ввиду, что ни сегодня, ни в обозримом будущем нет идеи (или идеологического комплекса), которые могли бы однозначно лечь в основу политики стабилизации национально-государственных отношений на территории бывшего СССР. Национальная и религиозная, равно как и социалистическая или демократическая идеи не способны сыграть эту роль. Консолидируя более или менее крупные общности, первые три из них могут лишь углубить общий раскол, в то время как четвертая по определению предполагает в лучшем случае смягчение конфликтов, но не их устранение. В данный момент не существует также ощущения такой внешней угрозы, которая воспринималась бы как общая не только всеми, но даже и главными политико-культурными субъектами союза. Потенциал идеи "порядка" как такового, требующей в долговременной перспективе "подпитки" за счет более фундаментальных идей, дополнительно ослаблен злоупотреблением ею во время августовского путча. Наконец, весьма сомнительны "экономические" и "демографические" аргументы в пользу как сохранения остатков старого Союза, так и укрепления нового Содружества, после того, как старый комплекс — СССР — уже разрушен. Слабый межрегиональный рынок отнюдь не способен еще (и очень не скоро станет способным) сам по себе "работать" на преодоление даже чисто экономически неизбежной тенденции к защите своего потребителя, не говоря уже о национальной окраске автаркических устремлений. То же самое можно сказать о часто звучащей ссылке на несоответствие межреспубликанских границ этническим как общей закономерности. Это — реальный дестабилизирующий фактор, с которым надо считаться. Однако ни юридически, ни исторически он сам по себе не является аргументом в пользу именно союза: такое несоответствие — скорее норма, чем исключение в мировой практике, если оно и стимулирует что-то, то скорее пересмотр границ, чем объединение в союз. Кроме того, часть явлений, которое мы воспринимаем сегодня как произвольные действия, направленные на разрыв исторически существовавшего единого пространства, во многом являются понятной реакцией на отсутствие в тоталитарном государстве механизмов, регулирующих естественные демографические и экономические процессы, кроме, конечно, самого тоталитарного государства. Формальная свобода передвижения через любые внутренние границы, единый внутренний паспорт и прописка, а до относительно недавнего времени — отсутствие паспортов у огромного слоя населения. Единый денежный знак — но в сочетании с крайней узостью реального применения наличных денег, "экономические" заставы на границах республик и областей и т. д. Сегодняшнее установление границ, стремление ввести свои валюты, свое гражданство — следствие не просто чьих-то сепаратистских устремлений (хотя и подпитывается ими), но и стихийный, не всегда до конца продуманный способ решения проблем, которые не были органически решены ни в Российской империи (из-за отсутствия развитого общеимперского рынка и ограниченности миграций), ни в тоталитарном СССР. Не следует сбрасывать со счетов и формирование влиятельных сил (властные элиты, включившиеся в "приватизацию", часть новых предпринимателей), заинтересованных в региональном сепаратизме под любым лозунгом, в том числе, конечно, и национальным. Достижение приемлемого уровня стабильности и предсказуемости национальногосударственных, в том числе межреспубликанских отношений на территории бывшего СССР в рамках демократического механизма, и тем более "единого пространства", следует признать практически отдаленной, хотя и нормативно значимой целью. При этом идея "волшебной формулы", приносящей мир и порядок, все еще достаточно популярна, что необходимо учитывать. Значительной части населения, как показал мартовский референдум и, как свидетельствуют наиболее надежные опросы, проведенные весной — осенью 1991 г., нужна идея, ощущение Союза, "прозрачности границ" почти независимо от содержания этого союза*. Но на практике, однако, следует, очевидно, исходить из перспективы долговременной 14 нестабильности, что потребует от властей республик, а также любого координационного центра акцентирования скорее процедуры разрешения неизбежных и, часто, возможно, затяжных конфликтов, чем идеи достижения реального единовременного и всеобщего урегулирования. Дело не в формуле самой по себе (ни СССР, ни СНГ, ни "независимость" не приблизили конфликта к разрешению, к примеру, армянско-азербайджанского конфликта), а в отсутствии соответствующих институтов, процедуры, механизмов, которые помогли бы если не ликвидировать конфликт, то хотя бы ограничить и локализировать его, не позволяя ему превратиться в символ и прототип национального конфликта в СССР вообще. ПРОТИВОРЕЧИВОСТЬ идеи единого пространства состоит сегодня в том, что, с одной стороны, его существование и необходимость оспариваются тем более активно, чем меньше у республик правовых или исторических оснований для сепаратизма и, с другой, что независимо от чьей-либо воли идея политически организованного единства бывшего СССР является самостоятельным, неустранимым и потенциально влиятельным символом, поддерживаемым: 1) ориентациями и ожиданиями организованного международного сообщества и мирового общественного мнения: выступая в качестве центра стабильности целого геополитического региона и всего мира, наша "империя" — в смысле, о котором шла речь в начале статьи — функция мирового, а не только внутриполитического или субрегионального порядка. * Опрос, проведенный по заказу фонда социально-политических исследований Институтом социологии АН СССР (11— 21 ноября 1991 г. в Москве, Киеве, Алма-Ате и Красноярске); опросы, проведенные на Украине одесским и харьковским отделениями социологической ассоциации Украины, Социологической службой Верховного Совета Украины и др. 2) собственной легитимностью, не растворимой в легитимности союзных республик, будто бы создавших Союз "из ничего" в 1922 г., поскольку, во-первых, геополитическое пространство Российской империи, а затем СССР, складывалось веками и на деле было бы если не единым на всем его протяжении, то, во всяком случае, и не "кратным" нынешним 15 республикам; во-вторых, в 1922 г. союз, как говорилось выше, был заключен не нынешними республиками, а другими субъектами. К сегодняшней своей национально-государственной организации Союз пришел в результате семидесятилетнего развития*. Союз был легитимирован сравнительно демократическими выборами 1989 г. и референдумом 1991 г., от чего невозможно просто отмахнуться, несмотря на "упразднение" этого союза, произведенное в довольно уязвимой юридической форме. "Независимость", поспешно провозглашенная в 1991 г., — палка о двух концах. Если, к примеру, в декабре 1991 г. Украина подавляющим большинством проголосовала за независимость, после того как в марте 1991 г. она столь же подавляющим большинством поддержала Союз, то это означает дискредитацию украинской демократии в не меньшей степени, чем идеи союза. Подобные колебания общественного мнения свидетельствуют о его незрелости и пассивности, вполне, впрочем, естественных и понятных; 3) сохранением центром реальной функции, если не реальной силы (армия, войска стратегического назначения) и реальной ответственности за то, что невозможно или нецелесообразно дробить или передавать в какие-то одни руки (космос, отчасти — энергетику, транспорт и связь); 4) объективной, а часто и субъективной политической заинтересованностью в сохранении единого пространства со стороны разнородных общественных групп: — национальных и культурных меньшинств, дисперсно расселенных народов, "русскоязычных" в самом широком смысле: не только тех, для кого русский язык — родной или основной, но и "членов русского сообщества" — всех говорящих порусски; 15 — широкого, хотя и пассивного слоя людей, психологически не отделяющих себя от "большой страны" и "общей истории". Их роль при проведении выборов, референдумов, различных опросов, а также при формировании неуловимой атмосферы, именуемой "общим психологическим климатом", может быть значительной; — заметной группы людей, экономически и профессионально связанных с бывшим СССР и его институтами, поспешно разобранными республиками (армия, союзные учреждения и ведомства, наука и др. ); — узкого, но все более активного и главное, влиятельного слоя предпринимателей, часть которых объективно заинтересована, как показывают опросы, в союзе; — потенциально демократически настроенных кругов во всех республиках Союза. Уже сегодня становится очевидным, что идея "свободы" как демократии все более подменяется идеей "свободы" как независимости без демократии. При этом суверенизация сама по себе может вести к усилению авторитарных тенденций. Если национально-демократические движения были главной, хотя и не единственной массовой силой, способной бросить вызов тоталитаризму, то для образования стабильных демократических режимов этой силы недостаточно. Создание демократических режимов (а не демократических фасадов анархии или тоталитаризма) потребует переориентации с идеи национальной демократии на идею ее институциональных гарантий, во многом имеющих наднациональный и транснациональный характер. Все это в принципе создает предпосылку образования если не межреспубликанской демократической партии (такая сейчас едва ли возможна), то по крайней мере блока сил, ориентированных на строительство союзных институтов. * Юридически проблема сегодняшних межреспубликанских границ — даже не проблема их произвольности, а проблема их принципиально внутреннего характера. Они стали таковыми по мере перехода роли правопреемника империи от "прежней" РСФСР к СССР. В целом Союз (по крайней мере до присоединений 1939 - - 1940 гг. ) не менее, а даже более легитимен, чем республики, создававшиеся как его функциональные части. Это обстоятельство, о котором легко забыть в эйфории "национального самоопределения", уже мстит и еще отомстит за себя нестабильностью как межреспубликанских, так и внутриреспубликанских отношений и фактической несуверенностью, "второразрядностью" ряда республик. В действительности всеми нами "управляет" формула куда более жесткая, чем любая юридическая конструкция: при существующих границах республики не могут разойтись слишком далеко. Желающий быть подлинно независимым должен пожертвовать многим, и в первую очередь — стабильностью: внутренней и внешней. Идеологизированные демократы еще не уяснили себе всех опасностей, которые связаны с утверждением независимой национальной демократии, то есть демократической, в техническом смысле, формы правления, принятой в пределах общности, трактующей себя как суверенная нация. Именно такая демократия не стабильна и не самодостаточна. Создавая сейчас на обломках СССР национальные демократии, мы идем прямиком в Версаль 1919 г., к повторению главного в версальской системе: совокупности суверенных до поры до времени "демократических" наций, отчаянно пытавшихся сохранить стабильность за счет внутренних ресурсов, а также эфемерной надстройки — Лиги наций. Чем кончилась версальская система — мы хорошо знаем: в 20 — 30-е годы народы Европы вполне убедились на практике, что такие демократии способны внутренне перерождаться в свою противоположность, ничуть не нарушая законов, правил демократической игры. Европа вышла из этой "версальской ситуации" только после второй мировой войны, создав достаточно мощные наднациональные структуры, структуры европейского сообщества, а также НАТО, ООН и так далее: политические и экономические структуры, которые в значительной степени перенесли целый ряд очень важных для поддержания стабильности и демократии механизмов с национального на наднациональный уровень. Причем у нас должно быть меньше оптимизма в отношении перспектив национальных демократий, чем на Западе, даже в версальский период, потому что у нас еще меньше исторических оснований для стабильности этих национальных демократий, чем там. "Пружины гражданственности новой", которые на Западе обеспечивали работоспособность институтов, внутреннюю напряженность политического общества, только и способную сохранить дух свободы, исторически 16 связаны с многовековым противоборством клерикальной и светской политических субкультур: этот первый этаж западной демократии, на котором держится вся система политических институтов. Второй этаж — двухсотлетнее противостояние предпринимательских союзов и организованного труда, но это именно второй этаж, не отменивший первый, а надстроенный над ним. У нас эти начала, даже если и можно обнаружить в реальной жизни, не являются системообразующими, то есть государствообразующими. Между тем демократия как политическая форма, неудержимо влекущая нас (и не только нас, а добрую часть мира) к себе, для сохранения содержательности нуждается в таких пружинах, во внутреннем напряжении; национальные же революции всех родов его подавляют. Злая ирония заключается в том, что реальные начала множественности, многосоставности, плюральности нашего общества, рвущегося к демократии, и притом, к национальной демократии, по большей части непосредственно связаны как раз с национальными структурами, а также с конфессиональными, религиозными. Идея самоопределения наций в таком обществе, как наше, взрывает потенциальную основу демократического устроения, не говоря уже о том, что она разрывает государство, сложившееся как многонациональное (и не просто многонациональное, а с диффузным расселением многих этносов) не случайно, а в силу естественных геополитических обстоятельств. Евразийские степи и равнины отличаются все-таки от более прихотливого ландшафта Западной Европы. Национальная надстройка необходима, притом не по причинам, обычно выдвигаемым в оправдание. Сейчас говорят преимущественно о необходимости сохранения некоторых институтов на период ликвидации бывшего Советского Союза, чтобы сохранить какое-то "единое экономическое пространство", "правовое пространство" и т. д. Но дело в том, что сохранение этих "пространств" на период распада до какого-то гипотетического момента в будущем не дает ровным счетом никаких гарантий личности и никаких гарантий национальным меньшинствам, да и экономику не стимулирует. Скорее наоборот, потому что сохранение такой части надстройки — это прежде всего неконтролируемое и практически неизбежное усиление исполнительной (в данном случае — коллегиальной) власти с целью обеспечения минимальной экономической стабильности, скорее просто усиление произвола какой-то вовсе незаконной, "явочной" власти за неимением иной. Мы сейчас создаем одну за другой совершенно не конституционные, ориентированные на миф структуры при прямом или косвенном одобрении как раз тех самых сепаратистских сил, которые как будто бы заинтересованы в чем-то прямо противоположном. Структуры бесконтрольные (если не считать довольно сомнительного в нынешних условиях контроля со стороны республиканских парламентов) и при этом не гарантирующие республики от конфликта, который может начаться помимо этих коллегиальных органов. Между тем речь идет именно о необходимости создания надстройки навсегда, а не на время распада, причем надстройки тем более необходимой, чем реально независимее отдельные, стремящиеся к самостоятельности государственные или квазигосударственные образования. Может быть, имеет смысл даже говорить не о надстройке, а о надстройках, причем каждая из них, строго говоря, не входит в противоречие с провозглашаемой сейчас идеей независимости. Первое, что нам необходимо, — это нечто типологически подобное европейскому суду по правам человека, международному суду, деятельность которого была бы в некоторой степени гарантирована как раз его наднациональностью, его надгосударственностью. Во-вторых, нам необходим некий орган представительной власти, которая, пусть минимально, могла бы контролировать действия исполнительных властей, а также всяких неизбежных, неустранимых самозваных властей, которые независимо от всех деклараций о суверенитете все усиливаются. И усиливаются они, эти структуры — а им есть где разгуляться на евразийских просторах — так, что по сравнению с ними рыхлая и дряхлая, по сути давно уже деидеологизированная партийная власть могла 17 бы показаться вполне патриархально-либеральной. Старую власть ограничивала ее дегенеративность, новые явочные власти не ограничены сейчас вовсе ничем, потому что нет ни культурных, ни политических механизмов, которые позволяли бы их контролировать. В-третьих, как бы не устраивались исторически демократии Запада, нам, именно нам, жизненно необходимо представительство разнообразных дисперсных этносов, интересы которых в противном случае никто не сможет представлять. Дисперсны у нас, между тем, почти все этносы... В-четвертых, необходимо срочное создание институтов для разрешения территориальных и прочих конфликтов между республиками. Эти конфликты — реальность уже сегодня, завтра они могут стать кошмарной реальностью, но никаких институтов, которые позволили бы нормальным, юридическим путем разрешать эти конфликты, у нас не существует. Мы до сих. пор все еще исходим из статьи 78 Конституции СССР, которая заявляет о нерушимости границ... Но зачем самим загонять себя в угол, обрекая на неизбежные военные столкновения? Мировая практика показывает, что в крайних случаях возможен пересмотр границ, этот путь существует. Не надо его абсолютизировать, но существует такой процесс, как переговоры, существуют плебисциты, существует арбитраж. Европа не просто провозгласила в Хельсинки нерушимость границ, она пришла к этой идее, шла же она к ней долго, трудно, не без греха. Шла через аннексии, депортации (все это в пассиве), через институты ЕС, через единое пространство на деле, а не на словах (в активе). Для нас же символ нерушимых границ — не Хельсинки, а Карабах. Существует жесткая связь: хотите у нас нерушимых границ — готовьтесь к войне. Пятое, что нам нужно, это комитет — может быть, даже общественный, но лучше все-таки, чтобы он был институционализирован — по предварительному согласованию законодательств, которые сейчас творятся в каждой из суверенизирующихся республик, как Бог на душу положит. Мы сами себя загнали в порочный круг, требуя воссоздать "единое экономическое пространство", "единый рынок" (их не было, хотя были отдельные элементы и признаки). Было не "пространство", не "рынок", а "единый народнохозяйственный комплекс", по сути — механизм, основанный на технологической монополии отдельных предприятий, разбросанных по всему Союзу. От этого никуда не уйти. Сейчас он распадается — отчасти из-за суверенизации, отчасти — и в основном — оттого, что именно он и привел нас к кризису. Вообще говоря, это нормально, природа кризисов везде примерно одинакова. Это только кажется, что в окружающем мире полная свобода рыночных связей; на самом деле основная часть связей, товарных цепей давно устоялась, выверена, на "свободную охоту" отведено не такое уж большое пространство. "Цепи" ржавеют, тяжелеют, наступает кризис, они рвутся, затем, через какое-то время, восстанавливаются в новом виде. Это огрубленная, но не искаженная картина. У нас в принципе то же самое, плюс пресловутая крайняя технологическая монополизация. Итак, складывается парадоксальная ситуация. Чтобы выжить, нам надо срочно "завинтить" тот самый вконец развинченный комплекс, который, собственно, и привел нас на край пропасти. Республики, упрямясь, мешают это сделать. Комплекс, иными словами, должен быть уничтожен, но при этом и сохранен на переходный период. Парадоксальность этой задачи практически устраняет, очевидно, возможность заключения общего экономического соглашения между всеми республиками типа мертворожденного экономического договора 1991 г. (бывшего скорее неким заместителем политического Союзного договора, чем подлинно экономическим соглашением). Более реальной представляется система меж- и внутриотраслевых межреспубликанских отношений, а также соглашений по конкретным проблемам экономического взаимодействия, имеющих двух-, трех- или многосторонний характер. Что же касается преобразования, демонтажа всего этого комплекса, то именно для решения этой задачи представляется резонным создание координирующего органа СНГ (или того, что придет ему на смену), главной задачей которого была бы подготовка демонополизации в рамках комплекса с использованием, когда это необходимо, механизмов, компенсирующих отсутствие реальной конкуренции. 18 Экономисты знают, как можно стимулировать конкуренцию там, где ее по природе нет. Но для этого требуется "Госплан", однако "Госплан" новый, с четко ограниченными функциями, такой, который действительно необходим всем участникам экономического процесса. *** ИСХОДЯ во-первых, из признания республиканских властей de facto, а вовторых, из того, что легитимность разноприродна (что ведет к взаимному оспариванию прав, к недоверию), в обозримом будущем предстоит разрешать конфликты между ними преимущественно путем переговоров и компромиссов, а не путем поиска универсальной правовой формулы разграничения полномочий между государствами — членами бывшего Союза и, возможно, между республиками и потенциальным центром. Иными словами, сама очевидная разнородность оснований политических режимов в различных республиках (демократические и квазитоталитарные, имеющие исторические корни и существующие в едва ли не искусственных государствах, и т. д. ) при стремлении к единому принципу, регулирующему их отношения, подталкивает пока что к взаимодействию между ними на основе норм международного права или многомерного, "асимметричного" союза, а не классической федерации. При всей крайней важности символического союза любая "универсальная формула" во взаимоотношениях реальных, но оспаривающих права друг друга властей на практике будет временной и негарантированной. Учитывая большое разнообразие условий во взаимоотношениях республиканских центров, а также внутреннюю нестабильность в большинстве республик бывшего СССР, естественно сделать упор в реальной политике на двусторонние переговоры с вовлечением (активным или пассивным) в политический процесс основных сил и центров власти внутри республик. Крайне необходима выработка принципов, как и создание механизмов взаимодействия с республиками бывшего СССР и региональной политики ("кавказская", "среднеазиатская", "бессарабская", "украинская", но также и "дальневосточная", "сибирская", "поволжская" и т. д., причем совершенно особо и в первую очередь — комплексы приемов и процедур взаимоотношений с властями Украины и Казахстана). Такая политика должна предполагать институционализацию политического взаимодействия на многих уровнях и продуманное, взвешенное, заранее смоделированное вовлечение республиканских элит — в должном сочетании с представителями локальных сообществ — в единый политический комплекс, ядро которого будут составлять двусторонние и многосторонние (в том числе — специализированные) отношения, а не общая формула типа "ССГ', "СНГ' или какая-то другая (не преуменьшая важности последней). Имело бы смысл создание системы "сообществ" (не обязательно включающих в себя всех участников нынешнего СНГ и не обязательно ограниченных рамками бывшего СССР), обеспечивающих функционирование транспортной, энергетической, топливной и др. систем, с тем, чтобы СНГ или иное содружество могло опереться на реальную экономическую, политическую и гуманитарную инфраструктуру. Так, если с точки зрения нынешнего украинского правительства границы "прозрачны" только для туристического передвижения, но не для миграции рабочей силы, а армия должна быть разделена, то какие-то другие республики могут, в принципе, заключить между собой и особый договор о свободном (или ограниченном какими-то условиями) передвижении рабочей силы, о едином военном (а не только стратегическом) пространстве и т. д. При этом следует остерегаться поспешных шагов по расширению Содружества, продиктованных пропагандистскими соображениями. Принятие воюющих друг с другом Армении и Азербайджана в СНГ (даже без получения от них твердых гарантий начала мирного процесса!) являются, очевидно, грубой ошибкой — одной из тех, которые способны полностью дискредитировать идею Содружества. В целом на сегодняшнем этапе задача мирного и плавного преобразования "евразийского пространства" предполагает одновременное решение двух задач: распределение ответственности по "управлению советским наследством" и реальная 19 многомерная организация нового политического, правового, экономического пространства (не обязательно с одинаковой "плотностью" на всем его протяжении). Что же касается СНГ, то оно, если ему суждено сохраниться, или структура, пришедшая ему на смену, должны будут выполнять по крайней мере следующие три различные и даже противоречащие друг другу функции, ни одна из которых, строго говоря, не входит в конфликт с "самоопределенческим пафосом". 1. Органы СНГ как "ликвидационный комитет" прежнего СССР, который должен обеспечить жизнедеятельность реального хозяйственного организма и осуществление текущей военной, внешней и внешнеэкономической политики. Желательно разграничение оперативного руководства (Постоянные советы глав государств и правительств плюс, возможно, такой орган, как Постоянное совещание глав ключевых министерств с регулярным докладом перед Постоянным совещанием глав государств) и стратегического планирования (Советы Министров иностранных дел, Совет Министров обороны республик и др.). 2. Органы СНГ как средоточие межгосударственной правоохранительной, арбитражной, консультативной, гуманитарной деятельности, невозможной в рамках отдельных республик. Именно органы СНГ могут и должны сегодня взять на себя функции доброжелательного ко всем и несколько отстраненного от всех "честного посредника": а) организатора экстренной, в том числе международной, помощи во время чрезвычайных ситуаций (голод, энергетический кризис, аварии, природные катастрофы и т. д. ); б) места "встречи" национальных движений, защищающих культурные интересы народов как таковых, вне зависимости от республиканских границ. Желательно постепенно формирование консультативного центра национальных движений с перспективой превращения в демократически избираемый орган политического представительства народов, выполняющий консультативные и арбитражные функции; в) координатора взаимодействия областей и регионов поверх республиканских границ с целью, когда это необходимо, сохранения хозяйственного комплекса и решения конкретных проблем межобластного и межрегионального взаимодействия, вплоть до создания своеобразной "межрегиональной биржи" товаров, капиталов, идей и т. д.; г) инициатора и координатора ориентированной на будущее межреспубликанской и межрегиональной технологической и научной кооперации; д) инициатора и патрона межреспубликанских органов контроля за соблюдением прав человека на основе международных стандартов (аналог — Европейский суд по правам человека). Во всех этих структурах и начинаниях может сыграть свою роль Совет глав государств или какой-то неформальный совет глав нескольких государств, который может и должен быть также инициатором или участником арбитража во взаимоотношениях между республиками и составляющими республики единицами; республиканскими властями и ассоциациями народов; религиозными объединениями, партиями, между этими ассоциациями в масштабе Содружества и т. д. При этом желательно, чтобы такой орган был лишь необходимым участником арбитража в широком смысле слова, а не непосредственным арбитром, сохраняя эту роль на крайний и по возможности заведомо беспроигрышный случай. Общий принцип здесь: преимущественный выбор посредников самими противоборствующими сторонами (возможно — по рекомендации органов СНГ) и их "благословление" СНГ. 3) Органы СНГ как ядро более тесного сообщества или союза. 20 Превращение "ликвидкома", с одной стороны, и "патронажного комитета" — с другой, в центр более тесного союза лучше всего осуществлять, опираясь на объективные тенденции как мирового развития, так и эволюции внутриполитической обстановки. С этой целью представляется желательным: — использование международной дискуссии о реорганизации ООН для закрепления СНГ в обновленной структуре Совета Безопасности, наряду, возможно, с Европейским Сообществом. Всемерное подчеркивание международной, региональной роли и ответственности союзных органов как стабилизатора обстановки в северовосточной Евразии и во всем мире; — максимальная реализация потенциала демократических движений, ориентированных на наднациональные институты, с одной стороны, и национальных движений — с другой. При этом необходимо избегать противопоставления этих движений властям республик, рассматривая их как экстерриториальные движения народов, защищающих свои признанные международным сообществом права. Общими принципами здесь могут стать, во-первых, всесторонняя проработка и пропаганда на международном уровне идеи политической несамодостаточности национальных демократий и, во-вторых, последовательное разведение национальных и демократических движений при использовании потенциала и тех, и других. *** В ДОЛГОСРОЧНОЙ перспективе необходимо, очевидно, исходить из того, что, независимо от успеха или неуспеха чисто политической стабилизации отношений между ныне существующими (или теми, которые возникнут) властями сегодняшних государств — бывших членов СССР, — значительная часть этих последних внутренне нестабильна или даже несамодостаточна в политическом (в том числе военном), экономическом и культурном отношении. Невозможно строить долговременный прогноз, исходя из сегодняшнего положения (ситуация краткосрочного и, отчасти, среднесрочного прогноза), когда стабильность во всей геополитической зоне бывшего СССР и в ее отдельных частях обеспечивается, помимо инерции, институтами несуществующего Союза, в первую очередь — присутствием Советской Армии. 1) Часть бывших союзных республик явно не может претендовать на роль полноценных "национальных государств" просто исходя из низкого удельного веса "коренного населения". В других этот удельный вес достаточно высок, а позиции "некоренных этносов" в экономике, культуре в отдельных регионах слишком сильны, чтобы ими можно было пренебречь. В принципе республики условно делятся на три группы: с удельным весом "коренного этноса", превышающим барьер, близкий к 80% (в порядке убывания: Армения, Азербайджан, Российская Федерация, Литва, Беларусь), с долей приблизительно от 60 до 70% (в том же порядке: Украина, Туркмения, Грузия, Узбекистан, Молдова, Таджикистан, Эстония) и с долей от половины (примерно) и ниже (Кыргызстан, Латвия, Казахстан)*. Очевидно, что государства последней и, отчасти, второй группы, стоят перед выбором: или отказ от слишком энергичного отстаивания национальной (в смысле "коренного этноса") идентичности, или внутренняя напряженность, беспорядки, возможно — распад. * По данным переписи 1989 г. Армения — 93, 3%; Азербайджан — 82, 6; Россия — 81, 5; Литва — 73, 6; Беларусь — 78, 1; Украина — 72, 8; Туркмения — 71, 8; Грузия — 70, 2; Узбекистан — 68, 7; Моддова — 64, 4; Таджикистан — 62, 2; Эстония — 61, 7; Кыргызстан — 52, 4; Латвия — 52, 1; Казахстан — 39, 7%. При этом необходимо учитывать, что треть (!) армян, четверть таджиков, одна пятая казахов и шестая часть русских живут за пределами своих республик. 2) Далеки от самодостаточности и стабильности и некоторые республики, в том числе крупные, с относительно высоким удельным весом "коренного этноса". В Молдове, расколотой молдовско-приднестровским и молдовско-тагаузским конфликтом, соперничают две государственные идеи: "унитаристская" (идея объединения с Румынией, популярная среди гуманитарной интеллигенции) и идея независимости (при тяготении к "восточному блоку" или равноудаленности от двух центров притяжения). Украина, помимо этнического дуализма, расколота по конфессиональному признаку (Галиция), что создает для нее проблемы с Польшей и 21 вообще с католической Европой. Кроме того, украинская культура исторически формировалась в двуединстве с культурой великорусской и ей еще предстоит (если предстоит) создать себя как культуру вполне самостоятельную. То же относится к Беларуси, где существует, хотя и в ослабленном виде, конфессиональная проблема. Наконец, и Российская Федерация еще должна будет доказать свое тождество с Россией, свое исключительное или хотя бы преимущественное право на русскую культуру. Русской Православной церкви предстоит определяться в новых пределах, при том, что демографически центр тяжести единой в прошлом РПЦ приходился на Западную Украину. 3) Ситуацию в двух геополитических зонах (Кавказ, в составе Закавказья и Северного Кавказа, и Средняя Азия) вообще едва ли имеет смысл рассматривать преимущественно на "национальном" или "государственном" уровнях. Это регионы, стабильность которых может быть обеспечена только при условии баланса сил соседствующих с этими регионами и традиционно имеющих в них интересы относительно крупных держав. В случае ухода Советской Армии этот баланс неизбежно изменится, что потребует от любого правительства, которое будет претендовать к тому времени на представительство России, осуществления особой политики, относящейся к этим регионам, выходящей за их рамки, причем вполне вероятно превращение Северного Кавказа в особую зону более или менее постоянной нестабильности внутри Российской Федерации. В связи со всем сказанным очевидны четыре возможных сценария развития национально-государственных отношений в пределах бывшего СССР. 1) "Сценарий распада". Дезинтеграция фактически единого, сложно организованного пространства не останавливается на уровне бывшей союзной республики и продолжается далее. "Ищут себя" (за неимением центра, к которому можно апеллировать) не находящие себе места в существующих 15-ти "государствах" общности и территории, вроде Приднестровья, Гагаузии, Крыма, Закарпатья, Новороссии, Абхазии, Осетии, Чечни, Ингушетии и т. д. и т. п. Либо республики подавляют их силой, либо власть в республиках утрачивает слишком выраженный "национальный" характер. Процесс распада неизбежно начнется, и уже начался, в Российской Федерации. Вопреки распространенному мнению и страхам, распад бывшей РСФСР едва ли пойдет по принципу выделения из нее одной национальнотерриториальной единицы за другой. Из 31 национально-территориального образования здесь только в 11 (по данным переписи 1989 г. ) "коренные" этносы находятся хотя бы в относительном большинстве или даже меньшинстве, сравнимом с русским большинством*. В абсолютном же большинстве — лишь в 8. При этом основная часть таких "национальных" автономий расположена на периферии Российской Федерации: на Северном Кавказе (исламский "блок" Дагестана, ЧеченоИнгушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии плюс граничащая с ним ламаистская Калмыкия) и на границе с Монголией (Тува, плюс маленький, находящийся недалеко от границы Агинский округ). Остальные — в Поволжье и Прикамье, где они, однако, не образуют монолита. Коми-Пермяцкий округ — анклав; Чувашия и Мари-Эл — земли с преимущественно православным населением: в Татарии русские и татары представлены на паритетных началах, но главное — в Татарии живет только 25% всех татар, обитавших на территории бывшего СССР. * Дагестан (80, 2%), Чечено-Ингушетия (70, 7). Чувашия (67, 8), Тува (64, 3), Коми-Пермяцкий округ (60, 2), Кабардино-Балкария (57, 7), Агинский Бурятский округ (54, 9), Северная Осетия (53, 0), Татария (48, 5), Калмыкия (45, 4), Мари-Эл (43, 3%). Не случайно автономии, не надеясь на возможность отстоять свои интересы в одиночку, пытаются объединиться: северокавказские — в "Конфедерацию горских народов", поволжские — в ассоциацию "Волга — Урал". Опасность грозит Российской Федерации с другой стороны. Усиливаются сепаратистские настроения в собственно русских регионах — на Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале, на Кубани. Трудно объяснить, почему в основном русскоязычные Минск, Рига, Алма-Ата могут быть столицами "независимых государств", а в основном русскоязычные Ставрополь, 22 Ростов-на-Дону или Иркутск — нет. Тенденция к отдалению, если не к отделению, от Москвы будет тем сильнее, чем очевиднее станет то обстоятельство, что рядом с Российской Федерацией образовались другие, "альтернативные" государства с близкой культурой и в значительной степени русскоязычные: православная Украина, эта "другая Русь", и Беларусь, а также Латвия, Казахстан... Возможны два варианта дальнейшего развития событий. При отсутствии внешней угрозы сообщество может достаточно неопределенно долго пребывать в "расслабленном" состоянии: в той мере, в какой тенденция к суверенизации регионов не будет преодолеваться тенденцией к экономической интеграции "евразийского континентального пространства". При возникновении же такой угрозы не исключено воссоздание единого, может быть даже унитарного государства, границы которого не обязательно совпадут с рубежами РСФСР. 2) "Прусский" сценарий. Российская Федерация, возможно, в несколько иных границах, выступает в роли доминирующей силы в сообществе формально независимых или "союзных" с ней государств и, что не исключено, при систематической оппозиции со стороны Украины, выступающей в роли типологически сходной с ролью (в разные периоды) Австрии или Баварии. Этот сценарий может быть развитием первого, а может оказаться и самостоятельным. В частности, логическое развитие СНГ, как оно задумано, приведет скорее всего именно к нему. "Прусский" сценарий не исключает ни конфликтов, в том числе вооруженных, между участниками союза, ни действий некоторых государств в союзе с "внешними" силами. 3) Близкий к нему в принципе сценарий "собирания земель". Укрепляющееся, доминирующее в регионе Российское государство собирает или точнее — "прибирает" одну за другой территории, тяготеющие к нему экономически, геополитически, этнически, конфессионально, по мере дестабилизации сопредельных "независимых государств". При этом часть таких государств может оставаться формально независимыми, находясь в сфере российского влияния. 4) "Американский" сценарий. Пережив период более или менее хаотического развития, республики (часть из них), подобно северо-американским штатам в 1787 г., приходят к выводу о необходимости установления более тесного союза между ними. В этом случае они вероятнее всего придут к классической федерации (а не к тому, что обозначалось этим термином в течение семидесяти лет) с четким разграничением суверенитетов. Вполне вероятно, что общий рационалистический подход, являющийся, вообще говоря, conditio sine qua поп такого выбора, приведет их к мысли о том, что нынешние республики — не лучшие из возможных субъектов Федерации, и что оптимальной была бы федерация территориальных единиц размером с нынешнюю область или регион. В этом случае понадобились бы особые, давно известные теории и практике формы самоопределения и представительства этнических групп, как таковых, при том, что сценарий № 4 в принципе, по конечному результату, совпал бы со сценарием № 1. Федеративное ядро сообщества могло бы дополняться существованием "периферии", находящейся с нею в особых отношениях ассоциации. И последнее. Любой из приведенных сценариев будет развиваться во взаимодействии с общемировыми и региональными тенденциями, в частности — с процессами, происходящими в Европе, особенно — с перспективой изменения баланса сил на континенте, в его центральной и восточной части. Трудно сказать, какое долговременное влияние окажет происходящее в бывшем СССР на европейскую интеграцию (а также на ее характер) и наоборот. В среднесрочной же перспективе существенную роль может сыграть принципиальное решение ЕС о целях, пределах и этапах европейской интеграции. Где сегодняшнее ЕС видит границу сообщества: на рубежах бывшего СССР, на рубежах Российской Федерации или на Тихом океане? Возможные выводы Европейского сообщества неравноценны для России, однако любой из них лучше неопределенности, увеличивающей нестабильность. Интеграция в Европу или сознательное строительство Евразийского сообщества, возможно, находящегося с Европейским в некоей ассоциации — таковы, собственно, принципиальные варианты выбора политического курса. 23 *** ПОДЫТОЖИВАЯ, подчеркнем: в целом нам надо сменить парадигму. Если нам и нужен государственный Союз, то не ради экономики, не ради военной безопасности — как раз для этого Союз не нужен вовсе! Еще Аристотель блестяще показал это в третьей книге "Политики". Исходя из этих двух императивов не создаются надгосударственные формирования, А сегодня и опыт ЕЭС, и опыт НАТО показывают, что эти организации вполне могут существовать сами по себе, не превращаясь в структуры такого рода. Союз с наднациональным контролем и регулированием нужен в первую очередь для защиты прав личности и прав народов, причем нам для этой самой цели нужен, в отличие от Европы, Союз с более сильным центром, чем там, учитывая наши особенности. В свое время Соединенным Штатам Америки понадобилось десятилетие, чтобы перейти от "Статей конфедерации и вечного союза" 1777 г. к тому, что известно сейчас под именем Американской конституции. Союзу Независимых Государств отпущен, вероятно, меньший срок на переход либо к более интегрированной федерации, либо трудным болезненным путем — к сообществу независимых государств, решивших свои территориальные и культурные проблемы. 1. Mill J. S. Considerations on Representative Goverment. N. Y., 1958, p. 230. 2. "Известия", 24. XI. 1990; 9. Ш. 1991; 27. VI. 1991; 15. VIII. 1991; 25. XI. 1991. 3. "Известия", 6. IХ. 1991. 24
