2017-03-017-023-gender-v-hudozhestvennyh-tekstah-i-ustnoy-rechi-svodnyy-referat

2017.03.017–023
119
«дискурс» (от лат. dis + currere (бегать)) напоминает о динамической,
деятельностной, процессуальной структуре речевого общения.
В терминологизированном значении слово входит в обиход гуманитарной науки в 1960-е годы. Американский лингвист З. Харрис
под дискурсом понимал связанную последовательность речевых
знаков. М. Фуко, французский философ, культуролог и историк,
отмечал, что дискурс – это «практика одновременно речевая и социальная: она систематически формирует и те объекты, на которые
направлена, и того субъекта, точнее тех субъектов, которые в ней
участвуют» (с. 129). В современных исследованиях дискурсом может называться как конкретный текст или массив текстов, устных
или письменных, так и порядок их порождения и восприятия.
Теория коммуникации является во многом отправной точкой
в таких областях как лингвистический анализ дискурса, а также
изучение литературных произведений, фольклора, перевода, о чем
рассказывается в главах 11–14 «Теория коммуникации и лингвистический анализ дискурса», «Литературоведение в свете коммуникации», «Теория коммуникации и исследования фольклора», «Перевод как коммуникация».
Список литературы включает в себя работы на русском и
английском языках.
М.Б. Раренко
2017.03.017–023. ГЕНДЕР В ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТАХ И
УСТНОЙ РЕЧИ. (Сводный реферат).
2017.03.017. АВАКОВА М.Л. Гендерная дифференциация дискурсивных элементов как индикаторов позитивной и негативной оценок // Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов, 2015. –
№ 3 (45): В 3-х ч. – Ч. 3. – C. 13–16.
2017.03.018. АЛЕКСАНДРОВА Е.С., АСТАФУРОВА Т.Н. Гендерно-маркированная актуализация речевых стратегий и тактик в информативных диалогах: (На материале художественных произведений) // Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов:
Грамота, 2015. – № 3 (45): В 3-х ч. – Ч. 1. – C. 67–70.
2017.03.019. ДОЛГАЛЕВА Е.Е. Национальные особенности восприятия гендерных различий фразеологических единиц с компонентами «женщина» и «мужчина» // Филол. науки. Вопр. теории и
практики. – Тамбов, 2015. – № 3 (45): В 3-х ч. – Ч. 3. – C. 62–66.
120
2017.03.017–023
2017.03.020. СВИНКИНА М.Ю. Понятийная вариативность лингвокультурных категорий чужесть – другость – инаковость // Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов, 2015. – № 3 (45):
В 3-х ч. – Ч. 2. – C. 148–152.
2017.03.021. ТОПКА Л.В. Гендерный аспект речевого поведения //
Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов, 2015. – № 3 (45):
В 3-х ч. – Ч. 2. – C. 158–162.
2017.03.022. ШАЙХУТДИНОВА А.М. Гендерные аспекты языковой личности нарратора: (На материале современных британских
произведений) // Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов,
2015. – № 3 (45): В 3-х ч. – Ч. 2. – C. 185–189.
2017.03.023. ШУПИН ВАН. Гендерные проявления эмоций в русском языке: (На примере романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита») // Филол. науки. Вопр. теории и практики. – Тамбов, 2015. –
№ 3 (45): В 3-х ч. – Ч. 2. – C. 68–71.
Ключевые слова: гендер; гендерная лингвистика; гендерные
различия и стереотипы; речевое поведение; речевые тактики и
стратегии; фразеологические единицы; дискурсивные элементы;
оценочность; эмоции и эмотивная лексика; инаковость; языковая
личность; мужской / женский нарратив.
Интерес современных исследователей касается самого широкого спектра проблем в отношении отражения гендера в языке и
гендерных проявлений в коммуникативном речевом поведении:
дифференциация основных категорий, особенности фразеологии,
выбор речеповеденческих стратегий и тактик и дискурсивных элементов, различия в нарративе и эмотивном тезаурусе. Языковой
материал исследований широк и разнообразен и включает фразеологические фонды, художественные произведения, диалогическую
речь, философские категории нескольких языков, а лингвистические исследования охватывают все направления развития лингвистической гендерологии в языкознании: социо- и психолингвистическое, лингвокультурологическое, коммуникативно-дискурсивное.
В статье Е.Е. Долгалевой (019) «Национальные особенности
восприятия гендерных различий фразеологических единиц с компонентами «женщина» и «мужчина» исследуется восприятие гендерных различий фразеологических единиц (ФЕ) на примерах русского, английского и французского языков.
2017.03.017–023
121
Автор статьи опирается на суждение С.Г. Тер-Минасовой о
том, что язык является хранителем культуры и способом освоения
опыта предшествующих поколений, сокровищницей культурных
ценностей, орудием, формирующим личность человека, и отражает
реальный мир и общественное самосознание народа, менталитет,
национальный характер, образ жизни, систему ценностей и ви́дения мира. «Во фразеологии, одном из самых специфичных слоев
лингвистики, хранится система ценностей, общественная мораль,
отношение к миру, людям, другим народам, <…> запечатлен богатый исторический опыт народов, отражены представления, связанные с трудовой деятельностью, бытом и культурой людей» (019,
с. 63). По мысли автора, фразеологизмы, пословицы и поговорки
являются ретрансляторами мировоззрения, наглядно иллюстрируют образ жизни, географическое положение, историю и традиции
общности, объединенной одной культурой. ФЕ с компонентами
«женщина» и «мужчина» отражают способности разных языков
выражать отношение народа к женщинам и мужчинам и гендерным
различиям и характеризуют языковую картину мира в части создания образа человека.
ФЕ с компонентом «женщина (баба) / woman / femme». В русском языке ФЕ и пословицы «полны негативного отношения к
женщине»: базарная баба, баба-сквернавка, Баба-яга; у бабы голос
долог, а ум короток; собака умней бабы: на хозяина не лает; бабьи
умы разоряют домы; пусти бабу в рай, она и корову с собой тащит. Отмечается, что многие из подобных ФЕ «наложили свой отпечаток на восприятие российским человеком действительности, на
взаимоотношения между мужчиной и женщиной, понимание их
места и ценности в обществе, несмотря на <…> популярность идеи
феминизма». Негативное отношение к женщине строится на самом
слове «баба», «ругательством для женщины, и совершенно оскорбительным для мужчины» (с. 63). В других языках количество ФЕ с
компонентом «женщина» варьируется, но процентное соотношение
ФЕ с позитивной и негативной коннотацией приблизительно одинаково: положительных 20%, отрицательных 35–50%, нейтральных
30–40%.
ФЕ с компонентом «мужчина (мужик) / man / homme». «Англичане, русские и французы достаточно неоднозначно относятся» к
мужчине, «соотношение позитивных и негативных коннотаций
122
2017.03.017–023
приблизительно равно во всех языках» (019, с. 65). В английском и
французском ФЕ описывают не только мужчину, но и человека в
целом, либо наделяя его отрицательными чертами, либо имея просто негативную коннотацию: homme de peu d‘entendement – бестолковый человек; homme en brandruche – краснобай и пустомеля;
homme serré – скряга; homme de sang – кровожадный человек;
homme au sac et de corde – негодяй, разбойник, висельник; homme
des bois – дикарь, грубиян; homme de rien – мошенник. Есть ФЕ, характеризующие мужчину с положительной стороны, а также ФЕ,
представляющие нечеткую характеристику: homme fort – умный,
рассудительный человек; homme de note – выдающийся, незаурядный человек; a man of talent – талантливый человек; a man of sense –
здравомыслящий, разумный человек; play the man – поступать, как
подобает мужчине; a man of action – человек действия; a man in a
thousand – такого человека редко встретишь. В русской фразеологии практически нет ФЕ со словом «мужчина», только со словами
«мужик» и «муж», ФЕ с негативной коннотацией больше, и «в основном они критикуют мужскую недальновидность, бестолковость,
бесполезность, ненадежность, пристрастие к алкоголю»: мужик
задним умом крепок; гром не грянет, мужик не перекрестится;
что муж возом не навозит, то жена горшком наносит. «Положительные ФЕ посвящены прославлению мужского ума и необходимости в семье и доме» (с. 65): муж совета (устар.) – мудрый благоразумный человек; ученый муж (разг. ирон.) – эрудит; мужик
хоть и сер, да ум у него не черт съел.
Автор приходит к выводу, что подавляющее число фразеологических единиц с компонентами «мужчина» и «женщина», являющихся важнейшим фрагментом языковой картины мира, в исследуемых языках обладают негативной стилистической
коннотацией и негативной оценкой.
В статье Л.В. Топки (021) «Гендерный аспект речевого поведения» исследуется стереотипизация способов языкового выражения гендерно обусловленного речевого поведения, рассматривается
феномен андрогинного поведения, соотносящийся со статусом и
ролями участников коммуникативного взаимодействия и предоставляющий преимущество при выборе образа действий для овладения иными социальными ролями.
2017.03.017–023
123
«Социальная идентичность участников общения оказывает
непосредственное воздействие на процесс коммуникации» (021,
c. 158). По утверждению автора, гендер <…> связан с другими характеристиками индивидуума (статус, социальная группа, уровень
образования) и ситуациями в обществе. Участники общения различаются по признакам «свой / чужой» и «выше / ниже» в социальной
иерархии и обладают набором социализированных параметров общения: языковыми нормами и правилами социального взаимодействия. Стереотипы речевого поведения функционируют в языковом
сознании социума как оценочные образы, являются социальными
поведенческими моделями. Традиционно «фемининное речевое
поведение в <…> конфликтных ситуациях коммуникативного
взаимодействия, в отличие от маскулинного, будет менее категоричным, поскольку женщинам в целом присущи речевые тактики,
направленные на поддержание отношений кооперации с собеседником» (021, с. 158).
Если для британской нации характерным этноспецифическим
феноменом является некатегоричность, то американская нация,
сформировавшаяся в поздний исторический период и в совершенно
иных условиях, реализует категоричные речеповеденческие тактики, запускающие механизм коммуникативного противостояния,
зачастую получающего реализацию в ситуации «Заставить собеседника замолчать» (англ. «Shut up! situation»). Эта ситуация в современном английском языке репрезентируется множеством нейтральных языковых единиц, американцы же используют весьма
категоричные языковые средства с табуированной лексикой: shut
the fuck up / заткнись (заглохни); shut your face / закрой рот; shut
your pеe hole / закрой хлебало (пасть). Данная ситуация часто возникает при коммуникативном взаимодействии с человеком более
высокого статуса «как ответная реакция на категоричное речевое
поведение, включающее высказывания безапелляционного характера, выражающие иронию, требование или запрещение» (021,
с. 159).
Женщинам свойственно категоричное речевое поведение в
ненормативной социальной ситуации, но «ключевым моментом
<…> является близкая психологическая дистанция между коммуникантами. <…> Маскулинное речевое поведение <…> отличается
124
2017.03.017–023
высокой эгоцентричностью и наличием тактик прямого воздействия на партнера» (021, с. 159).
Автор утверждает, что, хотя употребление табуированной
лексики и использование самоуверенной манеры общения «ведет к
переоценке женщиной себя самой с точки зрения мужских ценностей», но «андрогинное речевое поведение дает женщинам преимущество при выборе образа действий» (021, с. 161) для овладения новыми социальными ролями в современном обществе.
Статья М.Л. Аваковой (017) «Гендерная дифференциация
дискурсивных элементов как индикаторов позитивной и негативной оценок» посвящена исследованию гендерного функционирования дискурсивных элементов ‘just’, ‘exactly’, ‘only’, ‘simply’,
‘really’, ‘quite’ в дискурсе интервью и в художественном диалогическом дискурсе; внимание акцентируется на средствах усиления и
смягчения позитивной и негативной оценок, выражениях самооценки.
«Дискурсивные элементы представляют собой частотные
единицы английского разговорного дискурса с уникальными формальными, функциональными и прагматическими свойствами. Буквальные значения элементов скрыты прагматическими функциями. <…> Оперируя на интерперсональном уровне, элементы
служат средствами реализации коммуникативных целей говорящих» (017, с. 13), т.е. выражают отношения, чувства, оценки, эмоции. К основной сфере оценочных значений относятся признаки
‘хорошо’/‘плохо’, отражающиеся в отношении говорящего и выражающиеся в совокупности языковых единиц оценочной семантики.
Указанные дискурсивные элементы «в функции преуменьшителей
(‘downtoners’), акцентуаторов (‘emphasizers’), преувеличителей
(‘maximizers’) могут выступать маркерами» положительной и отрицательной, сравнительной и абсолютной, эмоциональной и рациональной субъективных оценок и самооценки, «способствуют
подчеркнутому выражению позитивного или негативного отношения говорящего к объекту высказывания» (017, с. 13). Положительная и отрицательная оценки – это способы выражения или нарушения вежливости по отношению к объекту высказывания,
самооценка – это категория самовежливости / самоуважения.
По мнению автора, мужское и женское речевое поведение различается гендерным предпочтением тех или иных дискурсивных эле-
2017.03.017–023
125
ментов. Согласно гендерной теории, различия в мужском и женском речевом поведении базируются на трех основных моделях:
модель дефицитности с акцентированием ущербности женского
языка, что связано с подчиненным положением женщин в социальной среде; модель доминирования, описывающая гендерные различия в языке в соответствии с подчинительным статусом женщин и
доминирующим статусом мужчин в обществе; модель различия,
позиционирующая различие в целях мужского («разговор-сообщение») и женского («разговор-согласие») речевого поведения и отражающая две субкультуры.
Результаты анализа показали, что исследуемые единицы речи
функционируют в дискурсе в качестве средств смягчения или усиления оценки в ситуациях соблюдения и нарушения вежливой
коммуникации. При позитивной оценке «дискурсивные элементы в
эмфатической функции усиления являются маркерами позитивной
вежливости, направленной на желание слушающего получить поддержку и одобрение своих потребностей, действий» (017, с. 15)
Так, маркерами вежливости в женской речи дискурса интервью
являются лексические единицы ‘really’, ‘just’, ‘exactly’. Мужчины
часто употребляют дискурсивный элемент ‘really’ для подчеркивания позитивной оценки, но почти не употребляют ‘just’, ‘exactly’.
В мужской диалогической речи художественного дискурса подчеркивание позитивной оценки при помощи дискурсивных элементов
наблюдается реже, чем в женской речи.
Автор заключает, что дискурсивные элементы в ситуациях
нарушения вежливости, усиления негативной оценки характерны
для женской модели речевого поведения, что опровергает тезис «о
неопределенном, неуверенном, “безвластном” языке женщин, в отличие от языка мужчин, во всех типах дискурсов» (017, с. 16).
В статье Е.С. Александровой и Т.Н. Астафуровой (018) «Гендерно-маркированная актуализация речевых стратегий и тактик в
информативных диалогах (на материале художественных произведений)» описываются репрезентации гендера в англоязычных и
русскоязычных художественных произведениях детективного жанра (Сью Графтон, Артура Хейли, Д. Донцовой, Н. Леонова); анализируются лингвистические способы реализации гендерной специфики в диалогической речи на разных уровнях языковой системы.
126
2017.03.017–023
Материалом исследования авторами избраны произведения
«массовой литературы, <…> основу которой составляют устойчивые, “базовые модели” сознания, присущие всем людям» (018,
с. 67). Во всех произведениях в информативных диалогах, в речевых актах сообщения и женщины и мужчины «выбирают тактику
привлечения внимания собеседника с помощью глаголов ментального действия, перформативных глаголов и модальных глаголов,
слов и конструкций» (018, с. 68): думать – think, полагать – guess,
чувствовать – feel; быть убежденным, быть уверенным, верить,
сомневаться, казаться (русск.), guarantee (гарантировать),
promise (обещать), assume (предполагать), seem (казаться) (англ.).
Анализ показал высокую частотность употребления в мужской и женской речи в обоих языках модальных глаголов и слов:
должен, необходимо, наверняка, может, скорее всего, вроде, наверное (русск.), should (следует), probably (вероятно), maybe (может быть), to be possible (возможно) (англ.). Выбор языковых
средств, по мнению авторов, обусловлен социокультурным фактором – исторически сложившемся более высоким положением мужчины в обществе, чем женщины. В речи мужчин пропуск или сознательное неиспользование глаголов ментального действия
(например, «я считаю, что») «делает предложение, истинность которого нуждается в доказательстве, бесспорным, поскольку факт
умолчания воспринимается как отсутствие сомнений» (018, с. 69).
В английском языке тактика привлечения внимания собеседника
реализуется и за счет распределения информации по степени важности и усилительной конструкции «It is smb. who does smth.»:
What I have in mind is that you should consult one of our lawyers at the
bank / Что я имею в виду, так это то, что вы должны проконсультироваться с одним из наших адвокатов в банке. «В речи
мужчин в русском языке тактика привлечения внимания реализуется с помощью критических речений и дидактических пословиц»;
первые имеют смысл “Так должно быть” и отражают нормативную
систему поведения, принятого в данном обществе», вторые «содержат правила поведения этического и утилитарного плана» (018,
с. 69). Авторы полагают, что данный выбор свидетельствует о желании мужчины поучать, определяется доминированием, умственным превосходством мужчины. Кроме того, адресант стремится
сообщить информацию в выразительной форме, используя экс-
2017.03.017–023
127
прессивные языковые средства и стилистические приемы (трансформация пословиц, изобретение новых по известным моделям),
что свидетельствует о гибкости ума, творческом начале: Не топчи,
ботинки изотрешь. Убийца не гриб. Убийцу не находят, а разыскивают. Тебя учить – только портить (русск.). В информативных
диалогах обмена мнениями в мужской речи в русском языке широко используются тактики неявного выражения смысла и способа
информирования (игра слов, подтекст).
К речевым тактикам стратегии доминирования относятся:
выбор лексических средств, описывающих принадлежность к профессии. В русском языке широко используются профессионализмы: гэбэшники, ментовка, розыскники, авторитет, вербовка, опера. В английском языке используется юридическая терминология:
fraud, prosecution, phony card, thief, larceny (мошенничество, обвинение, фальшивая карта, вор, воровство), экономическая лексика:
credit, legal fees, cheque card, cash (кредит, судебные издержки,
чековая книжка, наличные), жаргонные слова и выражения: to nail,
to be in jail (накрыть, находиться за решеткой). Выбор лексических средств женщинами обусловлен эмоциональным состоянием
(психологическим фактором), что проявляется в употреблении наречий интенсификаторов, разговорной и инвективной лексики:
pretty cute, awfully early, remarkably silent / довольно мило, ужасно
рано, удивительно тихо (англ.); необычайно красивый, ужасно
поздно, очень умный (русск.); hop in, a gal, beefy / садись, девчонка,
мускулистый (англ.); прикинуть, башка, набрехать, кинуть взгляд,
наболтать (русск.); bullshit, to come damn close / чушь, подойти
чертовски близко (англ.); блин, черт (русск.). В мужской речи частотность эмоционально-экспрессивного элемента значительно ниже.
Авторы приходят к выводу, что представители двух культур
при выборе речевых тактик руководствуются кооперативными
стратегиями. Актуализация тактик осуществляется языковыми
средствами, выбор которых обусловлен социокультурными и психологическими факторами, «приписываемыми социумом мужчине
как представителю маскулинной субкультуры, коммуникативному
лидеру с автономным мышлением, логичностью, рациональностью,
объективностью, лингвокреативной компетенцией, <…> и женщине – как представителю феминной субкультуры, отличающейся
128
2017.03.017–023
большей степенью эмоциональности, эмпатии, кооперативности»
(018, с. 69).
Статья М.Ю. Свинкиной (020) «Понятийная вариативность
лингвокультурных категорий чужесть – другость – инаковость»
посвящена семантическому и контекстуальному анализу понятий
теории инаковости, – чужесть / Fremdheit – другость / Andersheit –
инаковость/ Verschiedenheit, – как категорий интерпретации действительности в условиях многонационального общества с позиций
языковой, культурологической и философской сущности.
Категории чужесть – другость – инаковость выступают «эксплицитным элементом межкультурной коммуникации» (020,
с. 148). Интерпретация содержания этих лингвокультурных категорий в двух языках позволяет выявить механизмы объективации
ментальных границ двух культур.
В наши дни происходит «генерализация чужести», тенденция, типичная только для современного общества, однако «восприятие чужого по-прежнему строится на патриархальном бинарном
фрейме свой – другой» (020, с. 149).
В русском языке зафиксировано два значения лексемы «другой»: 1) «отличный от данного, не этот»; 2) «следующий, второй».
Таким образом, лексема «чужой» подразумевает социальную дистанцию и нетерпимость, а лексема «другой» имеет нейтральный
оттенок – «от потустороннего и существующего параллельно до
другого как ближнего и другого Я. <…> Чужесть <…> подразумевает отношение, возникающее вследствие отсутствия принадлежности одного субъекта к группе другого» (020, с. 150): Он не делает нам ничего худого, но он нам в тягость; зачем он
навязывается, если с ним не хотят иметь дело? Мы его не знаем и
не хотим принимать его к себе (Кафка, «Содружество»).
Автор не только приходит к заключению, что в русском и
немецком языках чужой выступает антитезой своему, а иной трактуется как другой, вызывающий интерес в силу своей инаковости,
но и предлагает шкалу градации, отражающей степень близости /
дальности и объективности / субъективности: инаковость → другость → чужесть. Наибольший интерес в процессе коммуникации
представляет собой иной, присутствующий в индивидуальном ментальном пространстве, но готовый к содействию, разделению
взглядов. Осмысление его отличительных черт вызывает в созна-
2017.03.017–023
129
нии образ другого с межличностной дистанцией. «Чужой занимает
крайнюю позицию по степени дальности, он социально изолирован, располагается на границе когнитивной картины мира» (с. 151).
Две интерпретации инаковости различны: чужесть – это субъективный социальный конструкт, другость обнаруживает объективную сущность. Цель понимания чужого и иного – толерантность по
отношению к другому.
В статье Ван Шупина (023) «Гендерные проявления эмоций в
русском языке (на примере романа М.А. Булгакова “Мастер и Маргарита”)» рассматривается гендерная составляющая эксплицирующей эмоции лексики, отражающая эмоциональное поле языковой
личности и гендерные особенности коммуникантов на примере романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».
Эмоциональная информация в романе М.А. Булгакова выражается единицами всех уровней языка: от фонетических и просодических до синтаксических. Первый по значимости – лексический
уровень. По классификации Шаховского, есть три типа лексики,
выражающей эмоции человека: «1) лексика, называющая, обозначающая эмоции (т.е. дающая им имя); 2) лексика, описывающая
эмоции и обладающая контекстуальной эмотивностью; 3) лексика,
выражающая эмоции, где сама эмоция не называется, но манифестируется в семантике слова, передающей через косвенное обозначение эмоциональное состояние говорящего» (023, с. 69).
Автор исследования утверждает, что в романе «Мастер и
Маргарита» первый тип лексики играет важную роль в создании
гендерной характеристики образов романа. В репликах женщин
эмоции редко называются прямо, эта лексика часто используется в
создании гендерной характеристики мужских образов и преобладает над всеми другими лексическими способами передачи эмоционального состояния персонажа.
В лексике второго типа, использующейся для описания эмоционального состояния женщин и мужчин, преобладают вербализаторы мимики и жестов, содержание конкретной эмоциональной
реакции зависит от контекста. Контекстуальная эмотивность более
«соответствует мужскому стереотипу поведения, который предполагает, что мужчина должен как можно более тщательно скрывать
свои эмоции и чувства от окружающих» (023, с. 69).
130
2017.03.017–023
Лексика третьего типа содержит в себе коннотативные составляющие компоненты категории эмотивности: эмоциональность, оценочность, интенсификацию признака. «Наиболее ярким
признаком “женского” языка является большая эмоциональность»,
поэтому лексика с манифестацией в семантике слова «является одним из главных средств выражения женских эмоций» (023, с. 69).
Основная функция лексики третьего типа – «способность повышать воздействующую, прагматическую силу языковой единицы,
обеспечивая ее эмотивность» (023, с. 70). В репликах мужчин лексика третьего типа представлена незначительно, большей частью в
диалогических высказываниях.
Автор заключает, что в избранном произведении М.А. Булгакова «в создании гендерной характеристики мужских образов используется лексика, отмеченная определенной точностью номинации переживаемых эмоций, уточнением причин экспликации
эмоций. <…> Использование лексики, описывающей эмоции и обладающей контекстуальной эмотивностью, в репликах, произнесенных мужчинами, также достаточно частотно, так как это отвечает маскулинному стереотипу поведения, который предполагает
сдержанность мужчины в проявлении эмоций и чувств. <…> Наиболее ярким признаком “женского” языка в романе является использование лексики, <…> где сама эмоция не называется, но манифестируется в семантике слова» (023, с. 70–71). Автор отмечает,
что женский эмоциональный тезаурус романа много богаче и разнообразней мужского.
В статье А.М. Шайхутдиновой (022) «Гендерные аспекты
языковой личности нарратора (на материале современных британских произведений)» выявляются особенности письменной речи
нарратора при ее передаче автором противоположного пола, прослеживаются проявления имитации речи противоположного пола
через чрезмерное использование психолингвистических признаков,
характеризующих мужскую или женскую речь и приближение речи, передаваемой автором противоположного пола, к мужскому
или женскому нарративу.
Комплексное многогранное понятие «языковая личность»
обобщенно определяется как «любой носитель того или иного языка, охарактеризованный на основе анализа произведенных им текстов с точки зрения использования средств данного языка для от-
2017.03.017–023
131
ражения окружающей действительности (картины мира)» (022,
с. 185). Чтобы получить наиболее полную картину повторяющихся
признаков мужского и женского нарратива и сделать наиболее
обоснованные выводы относительно имитации речи противоположного пола на материале художественных текстов современных
британских авторов, проведен анализ пяти случаев речи нарратора:
1) автор и нарратор – мужчина (Р. Харрис «Премьер-министр»,
Дж. Коу «Иви и ее вздор», Н. Хорнби «Вера»); 2) автор и нарратор –
женщина (Х. Данмор «Ты бодрствовал со мной», Дж. Галлоуэей
«Мост», Ш. Маккей «Домик цапли», К. Пуллингер «Мать, отец и
я»); 3) автор – мужчина, нарратор – женщина (Н. Хорнби «Как
стать добрым»; 4) и 5) автор – мужчина, нарратор – ребенок и нарратор – мужчина в одном произведении (Н. Хорнби «Мой мальчик»).
Сравнение степени эмоциональности женской и мужской речи проводилось через анализ лексико-синтаксических аспектов:
образность речи и эллиптические предложения. Степень рациональности и уверенности анализировалась через: наречия и фразы
констатации и утверждения (certainly, obviously, no doubt и др.) и
степени неопределенности (perhaps, could be и др.). Степень логичности рассматривалась посредством вводных слов с функцией «логического мостика» (first of all, secondly, finally и др.) и причастных
и деепричастных оборотов. Также анализировалась степень корректности речи. Результаты анализа представлены автором в сводной таблице (022, с. 187). Анализ показал, что женщины «гораздо
чаще прибегают к использованию эллиптических конструкций и
образности» (в 1,5 раз больше единиц в женском нарративе, чем в
мужском), «что подтверждает более высокую степень эмоциональности женской речи» (022, с. 186). Частотность употребления вводных слов и наречий, выражающих высокую степень уверенности, в
2 раза выше в мужском нарративе. Автор отмечает, что нарраторыженщины не прибегают к словам, выражающим логическую последовательность, в отличие от нарраторов-мужчин, однако причастные
и деепричастные обороты как показатели связности и логичности
речи гораздо более характерны для женской речи. Не подтвердилась теория о корректности женской речи: зафиксировано несколько случаев употребления вульгарной лексики в женском нарративе
и отсутствия таковой в мужском. Анализ трех нарраторов одного
132
2017.03.024
автора позволяет прийти к выводу, что «четкой отнесенности к
женскому или мужскому нарративу не прослеживается: <…> в аспекте эмоциональности мужская и детская речь гораздо ближе к
женскому нарративу, чем собственно женский. Единственным параметром, по которому женский нарратив Ника Хорнби по сравнению с его же мужским нарративом отвечает «общепринятым» характеристикам женского нарратива, является образность» (022,
с. 188). Автором особо отмечается сходство мужского и детского
нарративов: равное количество вводных слов констатации, утверждения и неуверенности, абсолютно одинаковая частотность употребления одинаковых вводных слов: obviously (очевидно), of course
(конечно), surely (несомненно), probably (возможно), maybe, could
be, might be (может быть).
Подводя итог исследования, автор заключает, что в избранном материале наблюдается бо́льшая по сравнению с мужской речью степень эмоциональности женского нарратива и бо́льшая степень уверенности и рациональности мужской письменной речи.
Женский нарратив автора-мужчины, обладающий признаками как
рациональности и логичности, так и достаточно высокой эмоциональности, нельзя однозначно отнести к женскому или мужскому
типу речи, но по совокупности признаков такой нарратив тяготеет
к мужскому.
Обзор статей, объединенных гендерной тематикой, позволяет
продемонстрировать взаимообусловленность и взаимодополняемость лингвистических гендерных исследований, обнаруживает,
что в российской лингвистике фактически развиваются уже имеющиеся концепции западной лингвистики или отечественного языкознания. При этом гендерная тематика в российской лингвистике,
в отличие от западной, не имеет феминистической направленности.
М.В. Мелашенко
2017.03.024. АММОН У. НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК В МЕЖДУНАРОДНОЙ ДЕЛОВОЙ КОММУНИКАЦИИ.
AMMON U. Deutsch in der internationalen wirtschaftskommunikation //
Ammon U. Die Stellung der deutschen Sprache in der Welt. – B. etc.: de
Gruyter, 2015. – K. F. – S. 407–518.
Ключевые слова: деловая коммуникация; вежливость в коммуникации; языковая индустрия; языковая идентичность; космо-