1. повести. Образ Кандида. Значение его имени. Его характер. Изменения образа на протяжении Кандид = «чистосердечный» Повесть построена по обычному для Вольтера принципу. Морально неиспорченный, с доверием относящийся к людям человек сталкивается со страшным миром, полным зла и коварства. Кандид входит в жизнь, ничего не зная о ее бесчеловечных законах. По характеристике автора, он был одарен «от природы самым смирным нравом. Физиономия его соответствовала простоте души». Все несчастья Кандида предопределены отнюдь не его характером – он жертва обстоятельств и ложного воспитания. Учитель Панглосс учил его оптимистически воспринимать любые удары жизни. Кандид отнюдь не баловень жизни, он лишь незаконный отпрыск дворянской фамилии, у него нет никакого богатства. При малейшем нарушении сословной иерархии, вызванном внезапно проснувшимся чувством к Кунигунде, его без всяких средств к существованию изгоняют из замка. Кандид странствует по свету, не имея другой защиты от несправедливости, кроме отменного здоровья и философии оптимизма. Герой Вольтера никак не может привыкнуть к мысли, что человек не властен распоряжаться своей судьбой. Насильно завербованный в болгарскую (прусскую) армию, Кандид позволил себе однажды роскошь: прогуляться за пределами казармы. В наказание за такое своеволие ему пришлось «сделать выбор во имя божьего дара, называемого свободой», или пройтись тридцать шесть раз под палками, или разом получить двенадцать пуль в лоб. Изведав всю горечь унижения, Кандид постепенно прозревает. В него закрадывается сомнение в благости провидения. «Ну, если это лучший из миров, то каковы же остальные?... О дорогой Панглосс, мой величайший философ в свете! Каково мне было видеть тебя повешенным неведомо за что! О, Кунигунда, перл девиц, неужели нужно было, чтобы тебе распороли живот!» Кандид с необычайным упорством разыскивает Кунигунду. Его настойчивость вознаграждается. В Турции он встречает Кунигунду, которая из красавицы превратилась в старуху с красными слезящимися глазами. Кандид женится на ней только из желания досадить её брату барону, упорно противящемуся этому браку. Кандид, уверовавший в «оптимизм» своего учителя Панглоса, очень дорого поплатился за свою доверчивость. «Гармоничный», «совершенный» мир приготовил ему такие беды, такие испытания, что он вынужден был вскликнуть: «Панглос… я, наконец, отказываюсь от твоего оптимизма!». Кандид встретил другого «философа» - Мартэна, человека без улыбки, мрачного пессимиста, чернящего всё и вся. Но и эта «философия» не показалась Кандиду правильной. Вывод: слишком много расплодилось философов, каждый хочет поразить мир своей теорией, а мудрость заключается в созидательном труде. Пусть каждый трудится. Да не будет войн, порабощения человека человеком, жестокостей и казней. – Что такое оптимизм? – спросил Какамбо. – Увы, – сказал Кандид, – это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо. 2. Описание злоключений Кандида. Описание войны и других бедствий. Значение историй жизни второстепенных и эпизодических персонажей (Кунигунды, старухи, шести королей и др.) Сочетание в повести трагического и смешного. Для чего Вольтер использует иронию? Лучшая философская повесть Вольтера – «Кандид» (1759). Критика феодального общества достигает здесь наибольшей остроты. Подвижная интрига (действующие лица постоянно странствуют) позволяет Вольтеру дать наибольший охват действительности. Он не придерживается принципа исторически точного изображения тех или иных явлений. «Кандид» лишен национального и исторического колорита. Не ограничивая себя социальными и бытовыми подробностями, Вольтер перемещает своих героев из одной страны в другую. Они, как в сказке, быстро минуют огромные расстояния. Они расходятся, затем встречаются, чтобы разойтись вновь. Автор ведет их от одного испытания к другому. Вольтер глубоко и правдиво раскрывает существенные стороны действительности. «Кандид» проникнут чувством протеста против насилий над личностью. В повести осмеян «просвещенный» монархический режим прусского короля Фридриха 2, где человек может свободно или умереть или быть замученным. Другого пути у него нет. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ КАНДИДА: Изображая Кандида у болгар, Вольтер не придумывал факты. Многое было списано им просто с натуры, например, экзекуция над Кандидом. В мемуарах Вольтер рассказывает о судьбе немецкого дворянина, который, как Кандид, из-за своего высокого роста был насильно схвачен и определен в солдаты. ВОЙНЫ: Вольтер решительно осуждает войны, ведущиеся в интересах правящих кругов и абсолютно чуждые и непонятные народу. Кандид невольно оказывается свидетелем и участником кровавой бойни. Особенно Вольтера возмущают зверства над мирным населением. Вот как он описывает аварскую деревню, сожженную «в силу международного права»: «Здесь валялись изувеченные старики, а у них на глазах умирали их зарезанные жены, с расплюснутыми младенцами у окровавленных грудей; девушки с распоротыми животами... лежали при последнем издыхании; другие, полуобгоревшие, вопили, прося добить их. На земле валялись мозги, отрубленные руки и ноги». Рисуя страшную картину мира, Вольтер разрушает философию оптимизма. Проводник ее, Панглосс, полагает, что «чем более несчастий, тем выше общее благоденствие». Следствием любого зла, по его мнению, является добро и поэтому надо с надеждой смотреть в будущее. Собственная жизнь Панглосса красноречиво опровергает его оптимистические убеждения. При встрече с ним в Голландии Кандид видит перед собой покрытого нарывами бродягу, с разъеденным носом, криворотого и гнусавого, выплевывающего при кашле после каждого усилия по зубу. Вольтер подходит к оценке тех или иных философских концепций с точки зрения жизни, интересов человеческой личности. По его убеждению, общество, где человек подвергается насилию, где узаконены убийства и войны, не может быть разумным. ЦЕРКОВЬ: Вольтер остроумно высмеивает церковь, которая ищет причины несовершенства мира в греховности людей. Даже возникновение лиссабонского землетрясения, свидетелями которого оказались Панглосс и Кандид, она объясняла широким распространением еретичества. КУНИГУНДА: Жизнь Кунигунды – страшное обвинение господствующему общественному строю. Через всю повесть проходит тема абсолютной незащищенности человека, его бесправия в условиях феодальной государственности. Какие только испытания не проходит Кунигунда: её насилуют, принуждают стать любовницей капитана, который продает ее еврею Иссахару. Кунигунда – игрушка в руках судьбы, которая имеет вполне реальное содержание – это феодально-крепостнические отношения, где торжествуют меч и кнут, где отменяется все человеческое, основанное на законах разума и природы. СТАРУХА: История жизни старухи, в прошлом красавицы, дочери римского папы и принцессы Палестринской, также трагична. Она подтверждает мысль Вольтера, что жизнь Кунигунды не исключение, а вполне типическое явление. Во всех уголках земного шара люди страдают, они не защищены от беззакония. ШЕСТЬ КОРОЛЕЙ: Вольтер рассматривает жизнь не столько с позиций закрепощенного, обездоленного народа, сколько с общечеловеческой точки зрения. В 26-й главе «Кандида» Вольтер собрал под крышей одной гостиницы в Венеции шесть бывших или несостоявшихся европейских монархов. Ситуация, в начале воспринимаемая как карнавальный маскарад, постепенно обнаруживает свои реальные очертания. При всей своей сказочности она вполне жизненна. Изображенные Вольтером короли реально существовали и по ряду обстоятельств были вынуждены оставить трон. Условность, допущенная писателем, состояла лишь в том, что он всех незадачливых правителей свел в одно место, чтобы крупным планом, с предельной концентрацией мысли подчеркнуть свой тезис о незащищенности личности даже высокого общественного ранга в современном мире. Правда, Вольтер устами Мартэна заявляет о том, что «на свете миллионы людей гораздо более достойны сожаления, чем король Карл-Эдуард, император Иван и султан Ахмет». АМЕРИКА: Вольтер в «Кандиде» не ограничивается изображением одной европейской жизни. Судьба заносит главного героя в Америку. Положение здесь не лучше, чем в Старом Свете: беззакония колонизаторов, черная работа миссионеров, проникших в джунгли Парагвая. Вольтер отнюдь не идеализирует также жизнь индейских племен. Напротив, он специально ведет Кандида и его слугу Какамбо к индейцаморельонам, чтобы высмеять Руссо, опоэтизировавшего бытие первобытных народов. Орельоны – людоеды. Правда, их людоедские страсти разыгрались прежде всего потому, что они приняли Кандида и его спутников за иезуитов (О ЦЕРКВИ). ИРОНИЯ: Сила сатиры и иронии усиливается тем, что автор стремится сохранить мнимую художническую беспристрастность. Спокойно, в манере объективного повествования от 3 лица, он рассказывает о совершенно фантастических деталях, но использует в своем рассказе такое количество правдоподобных деталей, что создается иллюзия истинности происходящего. Но авторская насмешка заставляет усомниться в действительности происходящего. Постоянным балансированием на грани реального и сказочного Вольтер усиливает эстетическую притягательность своих повестей. Вольтер презирает отрицательные явления феодального общества, поэтому не удостаивает их серьезного рассмотрения. «Смех – одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится, бог знает на чем, важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых». Своим язвительным смехом Вольтер способствовал дискредитации феодального общества и его идеологических устоев. Он преследовал цель просвещения умов путем осмеяния предрассудков. 3. Элементы утопии. Описание страны Эльдорадо. Значение этого эпизода для замысла повести. В нескольких главах описывает Вольтер и утопическую страну Эльдорадо, в которую твердо верили европейцы начиная с XVI века. У Вольтера Эльдорадо, страна всеобщего достатка и справедливости, противостоит не только парагвайским застенкам иезуитов, но и многим европейским государствам. В Эльдорадо все трудятся и все имеют всего вдоволь, здесь построены красивые дворцы из золота и драгоценных камней, природа здесь благодатна, а окрестные пейзажи восхитительны. Но к этой блаженной стране Вольтер относится слегка иронически. Счастье ее жителей построено на сознательной изоляции: в незапамятные времена тут был принят закон, согласно которому «ни один житель не имел права покинуть пределы своей маленькой страны». Отрезанные от мира, ничего не зная о нем, да и не интересуясь им, эльдорадцы ведут безбедное, счастливое, но в общем-то примитивное существование (хотя у них по-своему развита техника и есть нечто вроде академии наук). Древний закон на свой лад мудр: он надежно охраняет жителей Эльдорадо от посторонних соблазнов и от нежелательных сопоставлений. Но такая жизнь не для Кандида, обуреваемого сомнениями и страстями. И он покидает приветливую страну, пускаясь на поиски прекрасной Кунигунды. Автор показывает своему герою сказочную страну Эльдорадо. Там люди свободны и живут в изобилии. Там нет притеснений, нет тюрем, там никого не судят, не казнят. Там прекрасные города с величественными общественными зданиями, среди которых особенно великолепен дворец наук. Непрочны несметные богатства, вывезенные героем из Америки. Они «тают» с каждым днем. Доверчивого Кандида обманывают на каждом шагу, рушатся его иллюзии. Вместо предмета юношеской любви он получает в результате всех своих скитаний сварливую старуху, вместо сокровищ Эльдорадо – у него лишь небольшая ферма. Из мрачной картины, нарисованной Вольтером, возможен вывод: если мир так плох, то необходимо его изменить. Но писатель не делает такого радикального заключения. Очевидно, причина в неясности его общественного идеала. Язвительно высмеивая современное общество, Вольтер ничего не может ему противопоставить, кроме утопии. Он не предлагает никаких реальных путей преобразования действительности. ЗНАЧЕНИЕ: Вольтер сам не верит в существование такого идеального края. Недаром Кандид и Какамб оказались в нем совершенно случайно. Путей к нему никто не знает, а значит достичь его соверщенно невозможно. Общий пессимистический взгляд на жизнь остается. Мартэн: «на земле очень мало добродетели и очень млао счастья, исключая, быть может, Эльдорадо, куда никто не может попасть». 4. Философские идеи повести. Образ Панглоса и его связь с философией Лейбница. Значение образа Мартена. «Кандид» — книга очень личная. В ней Вольтер расправляется со своими давними врагами — сторонниками религиозного фанатизма, церковниками. Среди последних особенно ненавистны ему иезуиты, с которыми в эти годы вела успешную борьбу вся прогрессивная Европа. Вот почему так много отвратительных фигур иезуитов мелькает на страницах книги, а их государству в Парагвае писатель посвятил две резких разоблачительных главы. ЛЕЙБНИЦ: В философских повестях Вольтер подвергает острой критике учение Лейбница о предустановленной гармонии. Согласно учению, мир, несмотря на существующее в нем зло, в целом гармоничен и развивается в направлении добра и справедливости. Вольтер не мог принять эту теорию, обрекающую человека на страдания и пассивность. На смену иносказаниям и маскараду ранних повестей приходит горестная ирония «Кандида». Замысел этой книги возник у Вольтера из внутренней потребности пересмотреть свои взгляды на философию Лейбница, идеи которого, в частности мысль о том, что зло является необходимым компонентом мировой гармонии, писатель какое-то время разделял. Но идейное содержание повести значительно шире полемики с тем или иным философом, вот почему эта книга вызвала столько споров и самых противоречивых истолкований. Одним из внешних толчков к пересмотру Вольтером своих философских взглядов было лиссабонское землетрясение 1755 года, унесшее несколько десятков тысяч жизней и стершее с лица земли некогда живописный город. Зло, царящее в мире, представилось писателю столь огромным, что его не могло уравновесить никакое добро. ПАНГЛОС И ЛЕЙБНИЦ: В этих событиях мало радостного, хотя Панглос, носитель оптимистических концепций Лейбница, и тупо твердит после каждой затрещины и зуботычины, что «все к лучшему в этом лучшем из миров». Вольтер в этой книге демонстрирует прежде всего обилие зла. Все герои претерпевают безжалостные удары судьбы, нежданные и жестокие, но рассказано об этом скорее с юмором, чем с состраданием, и тяжкие жизненные испытания героев нередко подаются в тоне грустно-веселого анекдота. Неотвратимость зла призвана показать его обыденность. Как о чем-то обыденном и привычном рассказывает Вольтер об ужасах войны, задолго до Стендаля лишая ее какой бы то ни было героичности, о застенках инквизиции, о бесправии человека в обществе. Но жестоки и бесчеловечны и стихии: картины ужасающих стихийных бедствий — землетрясений, морских бурь. Добро и зло уже не сбалансированы, не дополняют друг друга. Зло явно преобладает, и у него есть свои конкретные носители. ПАНГЛОС: В повести подвергается осмеянию модная в то время философия так называемого «оптимизма». Носителем ее является в повести тупой и чванливый учитель Панглос — «величайший философ провинции и, следовательно, всей земли»,— иронизирует Вольтер. Панглос столкнулся со злом, вопиющими несправедливостями мира. Он попадает на костер инквизиции и только чудом спасается, его обращают в рабство, бросают на галеры, он обезображен венерической болезнью — страшным бичом общества, в котором существуют разврат и проституция. Однако Панглос с тупой настойчивостью твердит одно: «все к лучшему», «в мире представлена вечная гармония» и т.д. Кандид с наивным простодушием поверил Панглосу, но суровая действительность неумолимо и жестоко разрушила все его представления о мире, в котором якобы царят добро и гармония. Перенеся столько несчастий, став свидетелем стольких бед, Кандид в конце концов восклицает с болью в сердце: «О Панглос...! Кончено, — я, наконец, отказываюсь от твоего оптимизма». Панглос в финале лишь некое подобие человека. Он «сознался, что всегда страшно страдал» и только из упрямства не расставался с теорией о лучшем из миров. МАРТЕН: Вольтер сталкивает героя с человеком иного склада, носителем противоположной философии — философии пессимизма,утверждавшим, что мир — «нечто очень глупое и очень скверное». Но мысли пессимиста Мартена тоже не по душе Кандиду. Очевидно, в мире есть какое-то разумное начало, размышляет юноша. Критицизм повести получает наиболее полное выражение в безысходном пессимизме Мартена (Вольтер не полностью разделяет убеждения героя). Мартен видит в действительности только мрачную сторону. Особенно он критичен по отношению к людям. Человеческое общество представляется ему скопищем индивидуалистов, полных ненависти и вражды друг к другу. «Я не видал города, который не желал бы гибели соседнему городу, не видал семьи, которая не желала бы бежы другой семье. Всюду слабые ненавидят сильных и в то же время пресмыкаются перед ними; сильные же обращаются со слабыми как со стадом, с которого дерут 3 шкуры». «Мартен доказывал, что человек родится, дабы жить в судорогах беспокойства или в летаргии скуки. Кандид ни с чем не соглашался, но ничего и не утверждал. Панглос признался, что всю жизнь терпел страшные муки, но, однажды усвоив, будто все идет на диво хорошо, будет всегда придерживаться этого взгляда, отвергая все прочие точки зрения». В последних главах повести все герои встречаются вновь. Наконец-то все беды оказываются позади; Кандид, Кунигунда, Панглос, Старуха, встреченный героем во время скитаний философ-манихей Мартен обосновываются на небольшом клочке земли. Но всех их постоянно мучает вопрос, что лучше — испытывать все превратности судьбы или прозябать в глухом углу, ничего не делая и ничем не рискуя. «Мартен доказывал, что человек родится, дабы жить в судорогах беспокойства или в летаргии скуки. Кандид ни с чем не соглашался, но ничего и не утверждал. Панглос признался, что всю жизнь терпел страшные муки, но, однажды усвоив, будто все идет на диво хорошо, будет всегда придерживаться этого взгляда, отвергая все прочие точки зрения». Двум крайним позициям — оптимизму Панглоса и пессимизму Мартена — писатель противопоставляет компромиссный вывод Кандида, который видел в жизни немало зла, но видел в ней и добро и который нашел отдохновение в скромном созидательном труде. Итог повести печален: слишком велики были испытания героев и слишком мала награда. Зло остается необоримым. Что касается заключительного призыва героя — «надо возделывать наш сад»,— то он в большой степени является компромиссом, суживающим активность человека. Поэтому такой счастливый финал «Кандида» оставляет чувство некоторой неудовлетворенности. Печален весь колорит повести с ее рассказами о нескончаемых бедах, обрушивающихся на человека. 5. Финал повести. Значение высказываний дервиша и старого турка. Смысл финальной фразы Кандида. Противоречивость мировоззрения Вольтера показана в финале повести. Писатель приводит 2 ответа на вопрос: «Что делать?» и оба они не содержат ясного призыва к изменению действительности. Что касается заключительного призыва героя — «надо возделывать наш сад»,— то он в большой степени является компромиссом, суживающим активность человека. Поэтому такой счастливый финал «Кандида» не может не оставлять чувства некоторой неудовлетворенности. Турецкий дервиш, к которому пришли за советом друзья Кандида, считает, что судить о том, плох или хорош мир, исходя из характера жизни такой ничтожной песчинки в системе мироздания, как человек, нельзя: «Когда султан посылает корабль в Египет, он не заботится о том, хорошо будет или плохо корабельным крысам». Разумеется, Вольтер не может принять такой философии. Для него критерием оценки существующего была как раз человеческая личность, ее счастье. Старик-турок полагает, что не следует ломать голову над общественно-политическими вопросами. Лучше жить, не размышляя, трудясь. «Вообще я полагаю, что люди, сующие нос в политику, добром не кончают, и нахожу, что поделом. Я никогда не справляюсь, что происходит в Константинополе, и довольствуюсь тем, что посылаю туда на продажу плоды своего сада». Образ жизни этого человека становится жизненным кредо всей маленькой общины людей-неудачников. «Будем работать, не рассуждая, — сказал Мартэн, — это единственное средство сделать жизнь сносною. Все маленькое общество приняло это благое намерение, и каждый стал делать, что умел». В последних главах повести все герои встречаются вновь. Наконец-то все беды оказываются позади; Кандид, Кунигунда, Панглос, Старуха, встреченный героем во время скитаний философ-манихей Мартен обосновываются на небольшом клочке земли. Но всех их постоянно мучает вопрос, что лучше — испытывать все превратности судьбы или прозябать в глухом углу, ничего не делая и ничем не рискуя. «Мартен доказывал, что человек родится, дабы жить в судорогах беспокойства или в летаргии скуки. Кандид ни с чем не соглашался, но ничего и не утверждал. Панглос признался, что всю жизнь терпел страшные муки, но, однажды усвоив, будто все идет на диво хорошо, будет всегда придерживаться этого взгляда, отвергая все прочие точки зрения». Двум крайним позициям — оптимизму Панглоса и пессимизму Мартена — писатель противопоставляет компромиссный вывод Кандида, который видел в жизни немало зла, но видел в ней и добро и который нашел отдохновение в скромном созидательном труде. Итог повести печален: слишком велики были испытания героев и слишком мала награда. Зло остается необоримым. Что касается заключительного призыва героя — «надо возделывать наш сад»,— то он в большой степени является компромиссом, суживающим активность человека. Поэтому такой счастливый финал «Кандида» оставляет чувство некоторой неудовлетворенности. Печален весь колорит повести с ее рассказами о нескончаемых бедах, обрушивающихся на человека. СМЫСЛ ФИНАЛЬНОЙ ФРАЗЫ: Утверждение Вольтером труда как первоосновы жизни свидетельствует о здоровых, демократических чертах его сознания, о его отрицательном отношении к паразитизму аристократии и к бесплодным философским умствованиям панглоссовского типа. Всё маленькое общество во главе с Кандидом стало трудиться, не рассуждая о проблемах общественно-политического характера. Заключительные слова Кандида о том, что «надо возделывать свой сад», истолковывают как призыв к широкой практической деятельности, в том числе даже к революции, но оснований для такого толкования повесть не дает. 6. Жанровые особенности повести, соотношение с греческим любовно-авантюрным романом и с плутовским романом Жанр философской повести сформировался в эпоху Просвещения и впитал основные ее проблемы и художественные открытия. В основе каждой такой повести лежит некий философский тезис, который доказывается или опровергается всем ходом повествования. Нередко он намечен уже в самом заглавии: «Кандид, или Оптимизм» (1759). К философской повести Вольтер обращается сравнительно поздно. Первые произведения в этом жанре написаны в какой-то степени случайно. В 1747-1748 гг. Вольтер после разрыва с королевским двором жил в замке герцогини де Мен. Здесь для развлечения общества он по вечерам читал сочиненные днем главы своих повестей. Чтения имели огромный успех => Вольтер нашел новую форму, вмещающую в себя просветительское содержание. Философские повести оригинальны в жанровом отношении. Английский литературовед А. Кеттл возводит их родословную к «назидательным притчам», в основе которых лежит какой-либо философский, этический тезис, иллюстрируемый в художественных образах. В философских повестях Вольтера не следует искать полного идейного единства. «Задиг». «Кандид» и «Простодушный» наиболее известные. Они создавались в разное время и отразили эволюцию философского и общественно-политического сознания Вольтера. В «Задиге» нет такого трагического мировосприятия, как в «Кандиде» и «Простодушном». Вольтер с годами все более непримиимо относится к «философии оптимизма», все меньше тешит себя иллюзиями о безболезненном разрешении социальных противоречий. В повести отчетливо выступает философский перелом, который произошел в сознании писателя после возвращения из Пруссии и Лиссабонского землетрясения. У Кандида за несправедливым изгнанием из баронского замка, где он воспитывался из милости, следует насильственная вербовка в рекруты, истязание шпицрутенами, картины кровавой резни и мародерства солдат, Лиссабонское землетрясение и т. д. В философских повестях Вольтера нет психологизма, погружения в душевный мир персонажей, достоверной обрисовки человеческих характеров или правдоподобного сюжета. Главное в них – сатирическое изображение социального зла, жестокости и бессмысленно существующих общественных институтов и отношений. Вольтер-рассказчик не ограничивался простым иллюстрированием морально-политических истин. Он сочиняет занимательные истории, заставляет своих героев пережить множество приключений. Здесь философская повесть соприкасается с романом. Большое место в «кандиде» занимает условность. Условные формы художественного изображения в творчестве Вольтера возникли на основе действительной жизни. Условность связана с гиперболизацией неразумных сторон общественных отношений. Чтобы как можно резче и рельефнее подчеркнуть неразумие жизни, он заставляет своих героев пережить сказочные приключения. Удары судьбы в равной степени испытывают представители всех социальных слоев. В них нет религиозной фантастики. Вольтер не прибегает к деформации действительности (нет лилипутов, великанов). В повестях действуют обычные люди. Любовно-авантюрный роман Повествование строится как пародия на авантюрный роман – герои переживают самые невероятные приключения, которые следуют друг за другом в головокружительном темпе; их убивают (но не до конца!), вешают (но не совсем!), потом они воскресают. Действие переносится из Германии в Португалию, в Новый Свет, в утопическую страну Эльдорадо, где золото и драгоценные камни валяются на земле как простые камешки; потом герои возвращаются в Европу, и наконец, обретают мирное убежище в Турции, где разводят плодовый сад. Уже сам контраст между приземлено-бытовой концовкой и напряженно-драматическими событиями, предшествующими ей, характерен для гротескной манеры повествования. Когда Вольтер в своем «Кандиде» создавал пародию на авантюрный роман греческого типа, господствовавший в XVII и XVIII веках (так называемый «роман барокко»), то он рассчитал, сколько потребуется реального времени на обычную романную дозу приключений и «превратностей судьбы» героя. Его герои (Кандид и Кунигунда) в конце романа, преодолев все превратности, вступили в положенный счастливый брак. Но, увы, они оказываются уже старыми, и прекрасная Кунигунда похожа на старую безобразную ведьму. Удовлетворение идет за страстью тогда, когда оно уже биологически невозможно. В ГРЕЧЕСКОМ РОМАНЕТАКОГО НЕТ. Авантюрное время греческих романов лишено всякой природной и бытовой цикличности, которая внесла бы временной порядок и человеческие измерители в это время и связала бы его с повторяющимися моментами природной и человеческой жизни. Нет исторической локализации авантюрного времени. Во всем мире греческого романа со всеми его странами, городами, сооружениями, произведениями искусства полностью отсутствуют всякие приметы исторического времени, всякие следы эпохи. Плутовской роман В «Кандиде» Вольтер использует структурные приемы плутовского романа, заставляя героя путешествовать из страны в страну и сталкиваться с представителями разных слоев общества — от коронованных особ до дорожных бандитов и проституток. В книге много героев и индивидуальных судеб, но все они связаны в единый узел. Дело не в том, что жизнь то разбрасывает героев повести, то нежданно их соединяет, чтобы вскоре вновь разлучить. Внутреннее единство книги — в неизменном авторском присутствии, хотя Вольтер на первый взгляд и прячется за своих героев, смотрит на жизнь их глазами и оценивает события, исходя из комплекса их взглядов. Героев много, и со страниц «Кандида» звучит разноголосица мнений и оценок, авторская же позиция вырисовывается постепенно, из столкновения противоположных мнений. МИХАЙЛОВ, ВОЛЬТЕР И ЕГО ПРОЗА Рубежи исторических эпох обычно не совпадают с рубежами столетий. В истории французской культуры «великий век» — семнадцатый — неправомерно растянулся, захватив начало следующего. Семнадцатый век торжественный. Следующий век — эпоха Просвещения. И коротким: его границами стали смерть Людовика XIV (1715 г.), + революционный взрыв 1789 года Это было время кризиса феодально-религиозного сознания и подъема буржуазно-демократической идеологии, вступивших в яростную борьбу. Это была эпоха контрастов — богатства и нищеты, дерзкого свободомыслия и ожесточенного религиозного фанатизма. Передовая идеология эпохи проявляла себя во всех областях, ведя наступление на все тормозящее движение вперед (философские или научные взгляды, литературные вкусы). Просветители за развитие передовой науки и культуры, за их распространение в широких слоях общества; уже одно это придало их деятельности революционный характер. Деятели передовой идеологии выдвинули гипотезы во всех областях — от науки до философии и политики. Просветительское движение было широким. Среди вольнодумцев были представители передовой интеллигенции, некоторые аристократы, отдельные деятели церкви. Просветительство было модным. В литературных и светских кружках обсуждали не изысканный каламбур и не галантно-авантюрный роман, а философский трактат или труд по физике, астрономии, ботанике. «Старый порядок» вел с просветительством ожесточенную борьбу. Книги передовых писателей запрещались, конфисковывались, сжигались. Излишне смелые издатели подвергались штрафам, тюремному заключению. Произведения печатались в Голландии и Швейцарии и контрабандно переправлялись через границу. Просветительство не было единым. В нем существовали различные оттенки и течения, были и разные этапы в его эволюции. Первая половина столетия. Первый этап просветительского движения был в достаточной степени осторожным, разобщенным. Второй этап. Просветительство приобрело небывалый размах и широту, когда, по замечанию Ф. Энгельса, «религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике», когда «все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него». Среди французских просветителей-вольнодумцев уже в 20-х годах XVIII века становится заметным и влиятельным Франсуа-Мари Аруэ, вошедший в историю мировой культуры под именем Вольтера (1694—1778). После окончания иезуитского коллежа Вольтер заставил говорить о себе как об опасном острослов и авторе язвительных эпиграмм. В эти годы язык нередко оказывался его врагом: из-за неосторожно брошенной едкой фразы или разлетевшегося по рукам сатирического стихотворения писателю не раз приходилось поспешно покидать Париж, находя приют во французской провинции, в Голландии или Англии. За смелые эпиграммы против регента герцога Филиппа Орлеанского поэт поплатился годом заключения в Бастилии. Скандальная ссора с шевалье де Роганом стоила Вольтеру нового заключения и изгнания. Выход каждой его новой книги становился заметным событием. Постепенно у писателя появлялось все больше врагов. С годами врагами Вольтера становилась вся феодальная Европа, весь «старый порядок» — от ничтожных писакиезуитов до всесильных самодержцев, министров или римских пап. У Вольтера были «служебные» успехи — его назначали в составы посольств, давали ответственные дипломатические поручения. Знал он и критические повороты судьбы, когда его благополучие, свобода, жизнь оказывались под угрозой. Так было в момент выхода навеянных английскими впечатлениями «Философских писем» (1734), в которых порядки послереволюционной Англии противопоставлялись французской действительности. Так было после смерти его покровительницы и друга маркизы Дю Шатле (1749 г.), после разрыва с Фридрихом II и бегства из Берлина (1752 г.). Так было обычно после публикации его наиболее смелых и острых книг, в частности «Орлеанской девственницы» (1755). Злоключения писателя не кончились и после его смерти: прощенный королем, увенчанный лаврами на торжественном представлении его «Ирины», Вольтер остался ненавистен клерикалам, и церковные власти далеко не сразу разрешили предавать его тело земле. Оставленное Вольтером творческое наследие огромно. Оно включает все жанры, которые в его время были в ходу. «Все жанры хороши, кроме скучного» (Вольтер). Драма. Он был ведущим драматургом своего времени Сатирическая лирика Едкие памфлеты Философская, историческая, научная проза Сатирическая поэма «Орлеанская девственница», высмеивающая не столько сам подвиг Жанны д’Арк, сколько нагроможденные округ него церковные легенды. Повести, новеллы, философские сказки Вольтера Письма, то лиричные, то неудержимо веселые, то гневные, то саркастические (более 15 тысяч) На все события общественной жизни Вольтер откликался эпиграммой, стихотворением. Вольтер признавался в одном из писем: «В зависимости от того, как предстают предо мною явления, я бываю то Гераклитом, то Демокритом; то я смеюсь, то у меня встают волосы дыбом на голове. Это вполне в порядке вещей, ибо имеешь дело то с тиграми, то с обезьянами». Вольтер пользовался непререкаемым авторитетом среди современников как философ. В газетных сообщениях его часто называли не по имени, а просто Философом с большой буквы. Вольтер стал вождем общественного мнения. Его столетие сделалось «веком Вольтера» (в середине и второй половине столетия). В этом не было ничего парадоксального. Вольтер в течение своей долгой жизни не прошел мимо ни одного волновавшего всех вопроса. Он откликался на все очень умело и своевременно. Чужие мысли в его трактовке становились его идеями. Вольтер сделался «предводителем умов и современного мнения» (Пушкин) потому, что передовые для своей эпохи идеи, которые он отыскал в полузабытых трактатах или в обществе, он сумел пересказать ярко, доступно и остроумно. Как метко определил Пушкин, в вольтеровских произведениях «философия говорила общепонятным и шутливым языком». Вольтер писатель. Все творчество его выросло на пересечении передовой идеологии и литературного мастерства. Причем это слияние никогда у Вольтера не было искусственным, неорганичным. Для него естественно вкладывать идеи в светский каламбур и облекать в шутливую форму ученые рассуждения по философским или научным вопросам. Его идеи утраивали многих: И интеллигентов, и русских помещиков, и аристократов. В главном, кардинальном Вольтер всегда сторонился крайностей. Вольтер адресовался к довольно широкоймассе «вольнолюбцев». Все его мировоззрение пронизывает дух компромисса, и знаменитая фраза «если бы бога не было, его следовало бы выдумать». Писатель зло издевался над церковью, неизменно призывая «раздавить гадину», но не поднялся до атеизма Дидро. Его последователей называли «вольтерьянцами». Вольтерьянство предполагало преклонение перед Вольтером. Но также — независимость мысли, остроумие, переходящее в открытый эпатаж, интерес ко всему новому и передовому, аристократизм духа, оказавшийся одинаково привлекательным и для буржуазной интеллигенции (который ее поднимал), и для некоторых слоев дворянства (который его поддерживал). Через вольтерьянство прошли все почти мыслители и писатели нескольких следующих поколений — и Стендаль, и Байрон, и Пеллико, а в России — и Фонвизин, и Новиков, и Радищев, и декабристы, и современники Пушкина, для которых Вольтер был «всех больше перечитан». В ноябре 1747 года Вольтеру исполнилось 53. В 1746 он был избран во Французскую академию. В 1745 король Людовик XV назначил писателя своим придворным историографом. Благоволение монарха оказалось ненадежным и недолгим. Примирения с властями не получилось, ибо писатель не прекратил своей острой критики. Затем Вольтер пережил большую личную драму — смерть маркизы Дю Шатле. Все эти события обозначили в его жизни определенный рубеж. Начинался в его творчестве этап наиболее зрелый, связанный с созданием целой серии литературных шедевров. Этот этап совпал с новым периодом в деятельности просветителей-энциклопедистов, в частности с подготовкой и изданием знаменитой «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, в выпуске которой Вольтер принял деятельное участие. Но писатель не оставил прежних жанров, принесших ему известность. Но как раз теперь в его творчестве заметное место получает художественная проза — повести, рассказы, сказки-притчи. Проза Вольтера возникает во многом как бы на полях его самых важных и «опасных» работ, таких, как «Опыт о нравах», излагающий основные события мировой истории. Суммирующий исторические воззрения писателя «Философский словарь» (сборник острых антиклерикальных статей-памфлетов по важнейшим вопросам философии и политики). В вольтеровских повестях нетрудно обнаружить прямую перекличку с этими его книгами. Но художественная проза не была для писателя каким-то отдохновением от серьезных работ. Напротив, в повестях и рассказах, при всей их занимательности и намеренной шутливости, ставились и решались важные проблемы — философские, политические, социальные. В повестях Вольтера отразились события, волновавшие тогда всю Европу,— бедствия Семилетней войны, лиссабонская катастрофа 1755 года, государственные перевороты и смены династий, борьба с иезуитами. Отразились и те философские и политические проблемы, которые занимали писателя в эти годы и которые он стремился разрешить и в своих научных трудах. Чисто событийная сторона повестей занимает в них подчиненное положение по отношению к идеологической стороне. И в обширных, многоохватных произведениях (например, в «Кандиде» или «Простодушном»), и в трех-четырехстраничных миниатюрах обычно в центре то или иное философское положение, лишь иллюстрируемое сюжетом (недаром эти произведения Вольтера называют философскими повестями). Можно сказать, что «героями» этих произведений оказываются та или иная политическая система, философская доктрина, кардинальный вопрос человеческого бытия. Основные проблемы, которые занимают Вольтера уже в первой группе философских повестей, созданных в конце 40-х годов,— это соотношение добра и зла в мире, их влияние на человеческую судьбу. Вольтер убежден, что жизнь человека представляет собой сцепление мелких и мельчайших случайностей, в конечном счете и определяющих его участь. Наши суждения о том или ином событии, однозначная оценка события, как правило, поспешны и неверны. В этом убеждаются герои ранних рассказов Вольтера — молодой повеса Мемнон, решивший «запланировать» свою жизнь и тут же вынужденный нарушать собственные предначертания и тд. Вольтер, как и другие просветители, не столько созидал, сколько разрушал. С тонкой издевкой он демонстрировал беспочвенность или абсурдность привычных истин, установлений, обычаев. События в его ранних новеллах проносятся в стремительном вихре, не давая героям оглядеться и оценить обстановку. Впрочем такая оценка и вообще ни к чему: все равно она будет опровергнута новым поворотом сюжета, новой ловушкой, которую подстраивает героям судьба. Жизнь подвижна, текуча, непредсказуема. Добро и зло в ней противоборствуют, тянут каждое в свою сторону, но сосуществуют. Их гармония, однако,— мнима, равновесие — динамично, неустойчиво, постоянно чревато потрясением, взрывом. Вольтер хочет видеть мир таким, каков он есть, без успокоительных покровов, но и без апокалипсических предсказаний. Вольтер судит человеческое бытие, исходя не из церковных догм и предначертаний, а с точки зрения разума и здравого смысла, ничего не принимая на веру и подвергая все критическому анализу. Подобный скептический оптимизм лежит в основе и наиболее значительной философской повести Вольтера этих лет — книги «Задиг, или Судьба». Задиг неизменно старается верить, что «не так уж трудно быть счастливым», но его общий взгляд на жизнь делается все более пессимистическим. Его печалит не обилие в жизни зла, а его неожиданность, непредсказуемость. Встретившийся Задигу ангел Иезрад утверждает, что «случайности не существует — все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие». Задиг полагает иначе, но ангел улетает, так и не выслушав его возражений. Повесть «Задиг» написана в стиле восточной сказки. Восточный маскарад, к которому так охотно прибегали на всем протяжении XVIII столетия (и Лесаж, и Монтескье, и Дидро, и Ретиф де Ла Бретон), был очень удобен для повести-притчи. Во-первых, восточная сказка дала писателю свои повествовательные структуры: мотив непредвиденного испытания, непреднамеренных поворотов судьбы. Во-вторых, восточный колорит отвечал интересу современников Вольтера ко всему неведомому, загадочному, опасному и одновременно пленительному, какими представлялись европейскому взору Восток и его культура. Обращение к восточному материалу позволяло писателю рисовать иные порядки, иные нравы, иные этические нормы и тем самым лишний раз демонстрировать, что мир европейца XVIII века оказывается не только не единственным, но и далеко не самым лучшим из всех возможных миров. Под прозрачными восточными покровами Вольтер рисовал европейскую современность. Восточные визири, жрецы и евнухи соответствовали европейским министрам, архиепископам или монахам. Облаченная в восточные наряды, европейская действительность представала перед читателем вольтеровских повестей в гротескном виде; то, что в своей привычной форме не так бросалось в глаза, в маскарадном костюме выглядело вызывающе глупо и было как бы доведено до абсурда. Обозрение пороков окружающей его действительностииписатель продолжил в небольшой повести «Микромегас». Здесь современная Вольтеру Европа увидена уже без восточных покровов, но увидена не менее остраненно: с европейскими нравами и порядками знакомятся на этот раз жители Сатурна и Сириуса, существа, привыкшие не только к совсем иным масштабам, но и иным взглядам и оценкам. Все кажется микроскопичным. Но где же лучше: на Земле или на Сатурне и Сириусе? На этот вопрос не дается ответа. Герой повести уже и не очень надеется набрести когда-нибудь на планету, где царит полная гармония. Тем самым скептицизм Вольтера приобретает универсальный характер, а критицизм писателя по отношению к действительности, к тем «законам», которые ею управляют, становится все глубже. «Простодушный» отделен от «Кандида» восемью годами; в это время появились еще несколько рассказов и небольших повестей Вольтера, одни из которых (например, «Белое и черное»), во многом повторяя «Задига» с его восточным маскарадом, повествуют о двойственности человеческой судьбы, другие (вроде «Жанно и Колена») в духе «Мемнона» наставительно говорят об опасных соблазнах большого света и — несколько сентиментально — о том, что истинная дружба и участие гнездятся лишь в сердцах простых честных тружеников. Между «Кандидом» и «Простодушным» стоит итог философских раздумий Вольтера — его «Философский словарь».
