Я. И. Коряков Конфликт и интерпретация Все вражды и все наречья – Буквы свитка моего, Я люблю противоречья, – Как сверкнуть мне без него! К. Бальмонт, «Земля», 1905. Понятие конфликта с самого начала занимало центральное место в психоанализе. Более того, конфликт и послужил отправной точкой для формулировки его главных идей. Человек, приходящий на прием к терапевту страдает и желает избавиться от этого страдания и от того, что причиняет страдание. В рамках медицинской модели это сознательное желание – то, с чем кооперируется терапевт, а симптом и источник боли – нечто «внешнее» по отношению к пациенту, чуждое ему и подлежащее уничтожению по мере сил и возможностей. В случае же психопатологии (да и не только в этом) источник «нападения» – сам пациент, поддержание симптома и стремление избавиться от него – две стороны деятельности одной личности, два полюса интрапсихического конфликта. Впрочем, и в этом случае медицинская модель выносит симптом «за скобки» и предлагает его устранение. Эффективность такого «самоедского» подхода очень часто оставляет желать лучшего, хотя он и находит довольно широкое применение в классической и современной психотерапии. Суть психологической революции Фрейда состояла в том, что он предложил «выслушивать» обе заинтересованные стороны с равным вниманием и без обязательного назначения «виновника». И не случайно труды венского пионера психотерапии современникам казались злостной патологизацией нормальной человеческой жизни. Да и самому Фрейду нелегко было выбраться из рамок привычных стереотипов, «виновник» все-таки нашелся, пусть и на другом уровне обобщения – его роль была отведена как раз конфликту. Даже описывая обычные повседневные проявления интрапсихического конфликта, Фрейд называл их «психопатологией обыденной жизни» (Фрейд 1901). Хотя он, пожалуй, осознавал условность таких формулировок, первой последовательной попыткой «депатологизации» конфликта можно назвать известную статью Роберта Уэлдера о множественной функции психики (Waelder 1930). Представление противоположности сторон конфликта (заметьте сугубо пространственные метафоры описания) провоцирует построение общей модели в терминах размещения и расположения. Первая развернутая теория Фрейда, которую он называл «топической» и которая больше известна сейчас как «топографическая», описывает структуры бессознательного (Бсз), предсознательного (Псз) и сознательного (Сз) и собственно конфликт системного бессознательного (Бсз) с его требовательными инстинктивными импульсами и сознания (Сз-Псз), стремящегося эти импульсы подавить (Фрейд 1900). Симптом как следствие конфликта оказывался компромиссным образованием, удовлетворяющим инстинктивные влечения с одной стороны и выражающим защитные усилия, направленные на их вытеснение из сознания, с другой. Увеличивающееся расхождение теории и клинических данных по мере их накопления привело Фрейда к созданию второй топической модели, ставшей впоследствии известной как структурная модель психики (Фрейд 1923). В ее рамках Фрейд описывал происхождение и конфликты трех систем – Я, Оно и Сверх-Я (эго, ид и суперэго). В его описании (опять же пространственном) Оно содержало инстинктивные влечения, Сверх-Я – ассимилированные психикой моральные запреты и идеалы, а Я было средоточием защитных механизмов психики и ее сознательной функции. Структурная модель впоследствии оказалась наиболее успешной из всех метапсихологических гипотез Фрейда, получила дальнейшее развитие и на настоящий момент широко используется в клиническом и прикладном психоанализе. Нередки случаи отождествления ее с метапсихологией вообще (Boesky 1995). Очень интересный вариант современного переосмысления классической метапсихологии и структурной гипотезы представила Корделия Шмидт-Хеллерау в работе «Либидо и Лета» (Шмидт-Хеллерау 2003). Одна из основных претензий, предъявляемых структурной модели – ее абстрактность и умозрительность. Описываемые ею «части психического аппарата» – конструкции, не обнаруживаемые наблюдением или измерением каких-либо параметров, но сформулированные на основе обобщения некоторых функций психики. Попытки преодолеть раскол между конструкциями и практическими наблюдениями привели к созданию ряда теорий, более «близких к опыту», чем классические, хотя и в разной степени. Интерперсональный анализ, теории объектных отношений, как европейские, так и североамериканские, селф-психология и ее производные – все в какой-то мере решают эту задачу. Для селф-психологии это даже стало одним из стандартных козырей при сравнении с классическими подходами. Американская эго-психология в своей основе, пожалуй, наиболее полно сохраняет метапсихологические конструкции классического психоанализа. Однако и в ее недрах зародилось соответствующее направление. Вариантом теории, «близкой к опыту» и максимально сохраняющей достижения классической фрейдовской метапсихологии, можно считать теорию конфликта корифея американского психоанализа Чарльза Бреннера. В ряде работ можно проследить эволюцию его взглядов от последовательного отстаивания превосходства структурной теории как объяснительной модели (Arlow, Brenner 1964), рассмотрения центральной роли конфликта и компромиссных образований в психической деятельности (Brenner 1976, 1982) до столь же последовательного отвержения структурной теории в пользу теории конфликта (Brenner 1994, 1998, 2002, 2003). Бреннер является противником плюралистического подхода к психоаналитическим теориям, рассматривая психоанализ как естественнонаучную дисциплину (Brenner 2000). Впрочем, вряд ли его аргументацию в этом случае можно считать удовлетворительной. Дискуссии относительно его точки зрения порождает именно безоговорочный отказ от структурной гипотезы (Brenner, 1994, 2003, интернет-дискуссия на сайте Международного психоаналитического журнала в октябре-ноябре 2003 г.), тогда как подход к рассмотрению конфликтов представляется достаточно резонным и удобным. Структура конфликта по Бреннеру В компромиссном образовании, порожденном внутрипсихическим конфликтом, участвуют четыре составляющих – производные инстинктивных влечений, неприятные аффекты, защиты и процессы самонаказания (проявления усвоенных запретов и ограничений). Инерция привычных понятий велика, и в современном учебнике психоанализа, вышедшем в 1996 году, уже, вроде бы, перестроившись на новый лад, Бреннер называет последний компонент «функциями Суперэго» (Brenner 1996, с. 175). Влечения сами по себе являются абстрагированными обобщениями, поэтому непосредственно наблюдать мы можем лишь их производные – либидные и агрессивные желания, причем в любом компромиссном образовании присутствуют оба. Они выражают стремление к удовлетворению, но не слепое, иррациональное, а подчиненное принципу реальности в той мере, в какой эта реальность воспринималась ребенком трехшести лет (с точки зрения взрослого, возможно, весьма искаженно). Желания, организовавшиеся в этом возрасте, и составляют основу любого психического конфликта. Важность именно этого периода определяется созреванием функций мозга, возможностью формировать вербальные мысли, выражающие либидные и агрессивные влечения, увеличением специфичности желаний и качественным усложнением взаимосвязей психических элементов. Желания связаны не только с получением удовольствия, но и порождают неудовольствие. Агрессивный драйв разбивается о бессилие и зависимость детской позиции, а либидный сталкивается с телесной незрелостью сексуальных функций. Неприятные аффекты бывают двух видов – тревожные и депрессивные. Эмоциональный заряд обуславливает негативную и болезненную окраску соответствующего переживания. Различие состоит в идеационном содержании аффекта. Угроза катастрофы, ее ожидание порождают тревожное состояние, а восприятие катастрофы как текущей или уже произошедшей – соответственно, депрессивное. Нередко в переживании человека смешаны оба неприятных аффекта, иногда их даже трудно различить. Их интенсивность условно соответствует воспринимаемому «размеру» катастрофы – от легкого беспокойства до паники в случае тревоги, и от легкого уныния до полного отчаяния в случае депрессии. Основные опасности и страхи описаны еще Фрейдом – потеря объекта, потеря любви, кастрация и наказание. Защиты порождаются стремлением избавиться от неприятного аффекта, направлены на снижение неудовольствия, могут быть разнообразными, но, в целом, их действие можно описать как блокирование или торможение некой психической функции. Регулирующая сила моральных запретов проявляется чаще всего в виде самонаказания. Оно само порождает чувство неудовольствия и может спровоцировать защитные маневры. Это, например, может вылиться в неосознаваемую потребность наказывать себя или как-то себе вредить, что описывалось Фрейдом как бессознательное чувство вины (Фрейд 1923). Впрочем, и вытесненное чувство вины нередко входит в состав интрапсихического конфликта. Любое психическое функционирование является результатом конфликта и компромиссным образованием – как в норме, так и в патологии. Компромиссное образование формируется из конфликта на основе стремления достичь максимально возможного удовлетворения и избежать, насколько возможно, неудовольствия и боли. Патологичность его определяется нарушением баланса составляющих. Неадекватные способы удовлетворения желаний, слишком сильный неприятный аффект, неэффективность защит или чересчур мощное торможение каких-либо функций, разрушительные процессы самонаказания могут быть квалифицированы как патология. Несмотря на мнение Бреннера, что современные клинические наблюдения поддерживают именно теорию конфликтов, порождаемых желаниями второго трехлетия в жизни человека, сбрасывать со счетов формирующие процессы первых трех лет развития и их особое значение в психодинамическом функционировании личности нельзя. Тем более что междисциплинарные исследования, наоборот, раскрывают важность именно этих процессов (Schore 1994, Moskowitz et al. 1997, Westen 1998). Однако при использовании в первую очередь техники интерпретации в терапевтической практике, фокус на классических конфликтах оказывается вполне оправданным (Балинт 1968). В общем-то, и Бреннер не игнорирует полностью доэдипов период, но рассматривает его влияние исключительно через призму преобразований более поздними конфликтами. Опять же, определение производных влечений вербальными мыслями – «зависящие от речи мысли, что составляют ищущие удовольствия сексуальные и агрессивные желания» (Brenner 2002, с. 409) – представляется весьма ограниченным. Конфликтные ситуации тогда можно описывать в понятиях когнитивного диссонанса, а это сильно сужает клиническую перспективу. Однако если мы рассмотрим проявления влечений в более широком спектре, это не нарушит общую структуру бреннеровской модели. Особенность другого рода заключается в том, что мы не можем выделить однозначно компоненты конфликта – любой элемент поведения, мысли, чувства сам является компромиссным образованием, так же как и сформулированная психоаналитиком интерпретация. Получается, некоторым образом, «дурная бесконечность». Выход здесь – признать достаточную степень условности соответствующих интерпретаций, в большой степени зависящих от представления материала клиентом и выбора формулировок аналитиком. Психоанализ по-прежнему остается в немалой степени искусством. Для постэмпирического интерсубъективного подхода это более чем приемлемая ситуация, однако, она создает серьезные трудности, если рассматривать психоанализ как представителя традиционной естественнонаучной парадигмы, как это предлагает делать Бреннер. С учетом сделанных нами замечаний схема теории конфликта оказывается практичной и полезной для формулировки интерпретаций в клинической работе. У М., женщины 24 лет, за последний год развилась сильная боязнь пауков. Она боялась их и раньше, но теперь страх стал навязчивым, – ночуя со своим другом летом на даче, она боялась выключить свет, по нескольку раз обходила комнату, осматривала углы в поисках паутины, подолгу лежала, не засыпая и ожидая, что паук заползет на нее. Ей мерещились прикосновения паучьих лапок, она напрягалась или садилась на постели, оглядываясь по сторонам. Рядом наготове лежал тапок для расправы с пауком, но она боялась, что все равно не справится, и нередко будила друга. Более или менее спокойно М. засыпала только утром. Она прекрасно осознавала иррациональность своих страхов, смеялась над ними, но поделать ничего не могла. Симптом озадачивал ее, при том, что в остальном она была не робкого десятка. У М. была довольно властная, доминирующая в семье мать, которая с неодобрением относилась к отношениям дочери с молодым человеком, хотя и не препятствовала им. Кроме того, из аналитического материала было видно, что М. несколько напряженно относилась к вопросам секса, а в моменты интимной близости не испытывала, а имитировала оргазм. В конфликте, который переживала М., и который рос по мере углубления отношений с молодым человеком, ее сексуальные желания сталкивались с семейными запретами и собственным чувством вины, связанном с их нарушением. Бессознательное восприятие секса как грязного и отталкивающего проявилось в образе пауков и их неприятных прикосновений (особенно она боялась, что паук может заползти в ухо – прямая аналогия с половым актом). Желание быть любимой – сначала родителями, затем молодым человеком – обеспечило соответствующую лояльность и, в первом случае, подчинение материнскому нажиму, во втором – согласие на сексуальную близость, несмотря на негативное отношение к ней. Агрессия, предназначенная матери, направлялась на пауков, агрессия на друга выражалась косвенно в попытках его разбудить и в самих симптоматических «атаках». В эмоциональной составляющей конфликта доминировал тревожный аффект, переживаемый в данном случае вполне сознательно как страх пауков (арахнофобия) и отражающий детские страхи материнского наказания и пугающе-возбуждающего сексуального контакта. Тревога усиливалась ночью, которая традиционно связывалась с возможностью «опасной» сексуальной деятельности и слабела под утро. Депрессивный аффект также присутствовал в ощущении безнадежности борьбы с пауками (с матерью) и собственной неспособности справиться с ситуацией. Защитные маневры были представлены, в первую очередь, вытеснением и заменой. М. не осознавала глубинного источника своих страхов, он оказывался вытесненным в бессознательное. Образ пауков служил заменой и материнскому образу, и представлению об интимной близости. Можно отметить и работу изоляции. Противоречивые чувства, связанные с сексуальной деятельностью, были отделены от нее и соответствующих мыслей, что и позволяло ее осуществлять, впрочем, не достигая оргазма. Насмешливое отношение к собственным страхам также выполняло защитную функцию и ослабляло вторичную тревогу по поводу наличия симптома. Ассимилированные родительские запреты пробуждали чувство вины при их нарушении, самонаказание выражалось в вынужденной бессоннице и сбоях привычного функционирования под действием симптома. Вышеприведенный анализ патологической компромиссной формации нельзя считать исчерпывающим. Паук символически связан не только с матерью, но и с материнским чревом, – здесь проявляется и страх беременности, и «клейнианский» страх возмездия за агрессию к нерожденным сиблингам. Но для иллюстрации этого достаточно. Диагностика в теории конфликта требует некоторой модификации. Вместе со структурной моделью теряются и некоторые выработанные (пусть и весьма условно) диагностические критерии – оценки силы-слабости Эго, мягкости-жесткости Суперэго и т.п. Что касается классических нозологических категорий, они практически не страдают от такого теоретического пересмотра, поскольку сформулированы в терминах функциональности. Симптомы навязчивости или истерии описываются на основе доминирующих защитных механизмов, для чего не нужно прибегать к структурным понятиям. Тот или иной вид невроза или психического расстройства зависит от вида превалирующих конфликтов и компромиссных формаций у данного индивида. Говоря очень условно, тревожному аффекту сопутствует более «богатый» спектр защит. Легкая угроза снижения самооценки приводит к «нормальной» рационализации, а состояние «организмической паники» (Pao 1979) заставляет обратиться к мощным защитам «психотического» ряда – проекции, расщеплению, отрицанию. Психика изыскивает способы защититься от грядущей опасности. Психопатология в этом случае представлена рядом разнообразных симптомов, зачастую далеко уходящих от собственно тревоги. Напротив, уже произошедшая катастрофа оставляет сравнительно меньше шансов для спасения, и депрессивный аффект нередко переживается более непосредственно, чем тревожный. Впрочем, как само депрессивное чувство может быть частью защиты от какой-либо психической угрозы, так и тревога вместе с симптомами может защищать от депрессии произошедшей катастрофы (Winnicott 1971). Конфликт желаний по Боуски Дейл Боуски рассматривает конфликт на двух уровнях обобщения (Boesky 2000). Теоретически, конфликт остается результатом взаимодействия сущностей, описываемых структурной моделью – Я, Оно и Сверх-Я. Но клинически, на практике, по мнению Боуски мы сталкиваемся с конфликтом желаний, например, быть одновременно настойчивым и скромным, совершать определенное действие или не совершать. То есть, каждый динамический элемент компромиссного образования мы можем рассматривать как желание субъекта, более или менее бессознательное. Такой подход позволяет нам оказаться еще ближе к субъективному опыту клиента, чем в рамках бреннеровской интерпретации. Переводя бессознательные стремления и защитные маневры в форму сознательных или предсознательных желаний, аналитик позволяет клиенту обрести чувство овладения личным опытом, чувство собственной ответственности и контроля (Smith 2003). Меняется взгляд клиента на свою психодинамическую диспозицию. Как указывает Буш в работе, посвященной современной психоаналитической технике, в успешном анализе «изменяются не центральные бессознательные фантазии пациента. Они остаются нетронутыми, готовыми к стимуляции. Что изменяется, это способность пациента думать о своих конфликтах» (Busch 1995, с. 8). Такой подход явственно напоминает известную попытку Роя Шэфера ввести «новый язык психоанализа» (Schafer 1976). Указав на то, что традиционное психоаналитическое описание личностных структур и всевозможных сил, действующих в психике и на психику человека, лишает его ответственности и возможности как-то повлиять на происходящее с ним, Шэфер предложил заменить классические объективизированные формулировки на такие, которые подчеркивали бы ответственность субъекта. Для этого он ввел правило «рассматривать каждый психологический процесс, событие, переживание или поведение… как некий вид активности, впредь именуемой действием» (Schafer 1976, c. 9). Действие же – «человеческое поведение, которое имеет цель, смысл (point); это значимая человеческая деятельность; это интенциональное или целенаправленное выполнение (performance) чего-то людьми; делание чего-то по причине» (Schafer 1976, c. 139). Такая замена формулировок была призвана помочь клиенту присвоить собственный отчужденный опыт – скажем, не «бессознательная вина заставляет меня…», а «я обвиняю и наказываю себя…». В целом, попытка оказалась не очень удачной и вызвала достаточно мощную волну критики, хотя и стимулировала важные теоретические дебаты и пересмотры. Намеренность, введенная Шэфером в интерпретацию, оказалась слишком сильной. Всё же не всегда результат действия равен результату намерения. Вовлекаясь в ссору с встреченным на дороге человеком, Эдип вовсе не намеревался убить собственного отца, а, женясь на вдовствующей царице, он отнюдь не чаял взять в жены собственную мать. Тем не менее, если не вовлекаться в крайности обобщения, соответствующий принцип интерпретации психического конфликта порой оказывается весьма эффективным с терапевтической точки зрения. Он обеспечивает формулировки, близкие к переживаниям клиента, понятные без дополнительных теоретических объяснений. За основу же удобно брать бреннеровскую схему конфликта, для конкретного толкования не очень-то нужна структурная модель. П: У сына последнее время все очень хорошо. В детском саду его хвалят, он перестал пугаться, активно играет с ребятами. Стал даже говорить мне, что чувствует. Только я почему-то снова начинаю нервничать, сорвалась на него несколько раз, вчера вот вечером опять… Т: Такое впечатление, что где-то в глубине души Вы ему завидуете. Прогресс у него заметен больше, чем у Вас. П: Да, похоже… И, действительно, потом такое чувство вины, и думаешь – опять я за старое, все бесполезно… Т: И где-то это даже приносит облегчение – не надо ничего делать, Вы можете спокойно оставить попытки изменения и пересмотра своего поведения. П (смеется): Правда… Есть в этом что-то знакомое. Конечно, в таком способе интерпретации кроются очевидные трудности. Подобное вмешательство может расцениваться клиентом как навязывание. Возникающее чувство ответственности, даже без его обсуждения аналитиком, может восприниматься как ненужное и чуждое бремя. С другой стороны, наоборот, клиент может некритически согласиться с интерпретацией аналитика и даже попытаться, осознанно или неосознанно, воплотить «раскрытые» желания в собственной деятельности. Кроме того, удовлетворяющий вариант чреват тем, что терапевт воспринимается как источник мудрости, эксперт и провоцирует определенную зависимость клиента, неверие в свои силы. Особые сложности это создает в ситуации учебного анализа. Однако, в той или иной степени, схожими проблемами чревата любая практика интерпретации, и относительным «противоядием» здесь также служит последовательное поддержание терапевтом аналитической позиции и собственной аутентичности (что, конечно, отнюдь нельзя назвать легкой и даже просто понятной задачей). Конфликт терапевта. Интерпретация как компромиссное образование Действия терапевта в терапевтической ситуации порождены его собственными конфликтами. Конфликт пациента только усугубляет его нелегкое положение и провоцирует поиск более жесткого компромиссного решения. Одним вариантом такого решения может стать опора на медицинскую модель (поведенческая, когнитивноповеденческая терапии и т.п.), то есть принятие стороны более или менее сознательных побуждений клиента и борьба с симптомом, в чем бы он ни выражался. Это подчиняет всю работу эгоическим принципам, не обязательно наиболее эффективным с точки зрения психического и, тем более, физического здоровья. Другой вариант – реализация личного компромисса в выборе той или иной интерпретации (не столь важно, принимает ли она форму вербального психоаналитического предположения или некоего другого терапевтического действия по отношению к клиенту). Если терапевт имеет предпочтительный способ формулирования интерпретации (например, является приверженцем бреннеровского подхода или совмещенного с ним подхода Боуски, юнгианским или фрейдистским аналитиком), он еще вернее реализует собственный интрапсихический конфликт в привычном действии, наиболее удобном для устоявшихся компромиссных решений. В свою очередь, сделанный терапевтом выбор интерпретации (то есть сам факт выбора) воспринимается клиентом как занятие какой-то стороны в его конфликте, таким образом, обостряя и сам конфликт. Прояснение психодинамической ситуации может облегчить напряжение конфликта только с «точки зрения» эго, или, говоря языком современной теории конфликта, оно поддерживает сторону определенных защитных маневров в компромиссном образовании клиента. Это может помочь реорганизовать компромиссное решение, сбалансировать его составляющие и, в конечном счете, привести к более адаптивному и непатологичному виду, но ни в коем случае не «разрешить» сам конфликт. А во многих случаях конфликт усиливается. Это не следствие «неправильной» или несвоевременной интерпретации, а результат самого интерпретирующего участия терапевта в терапевтической ситуации. Причем по мере углубления психотерапии, упрочения терапевтических отношений и способности клиента распознавать личностный стиль терапевта, отказ от интерпретации также воспринимается клиентом как усиление конфликта, занятие определенной позиции. Такой выбор тоже обусловлен компромиссными формациями терапевта и его оценкой рабочей ситуации. «Таким образом, отказаться от толкования зачастую не менее сложно и важно, чем его произвести» (Вертман, 2001, с. 240). Возникает удивительный парадокс – с одной стороны, терапевт призван «разрешать» конфликты пациента, с другой – он же их усиливает и, возможно, углубляет. Однако очевидно, что психотерапия часто достигает поставленных целей, а клиент обретает вожделенную (пусть не всегда сознательно) целостность. Секрет – в странном понятии «разрешения» конфликтов. Ведь и осознание вытесненных элементов конфликта («сделать бессознательное сознательным») не устраняет его – динамическое напряжение противонаправленных сил остается, только теперь «на виду». Выбор тот же – принять наличие конфликта или найти новое компромиссное решение. Синтетический, якобы третий, вариант – найти новый путь, равно, бескомпромиссно учитывающий обе (или более) стороны – на деле не третий, а совершенно новый, не относящийся к собственно конфликту, он не устраняет, а изживает его, делает неактуальным. Мы не разрешаем конфликты, мы «изнашиваем» их, вырастаем из них как из старой одежды. Терапевтическая интерпретация – способ ускорить продуктивный рост. Терапевт поляризует конфликт собственными действиями, но работает здесь не конкретная теоретическая модель, а совершаемый терапевтом выбор. Однако выбор должен быть «честным», поэтому без конкретной (на данный момент) модели не обойтись. Главный фактор изменения – терапевтические отношения, они служат контейнером конфликта, вместилищем парадокса. Достигаемая клиентом целостность парадоксальна по своей природе. Она сродни недуальной реальности медитативных состояний, которая, тем не менее, включает в себя все противоположности человеческого опыта. Такая интеграция возникает спонтанно, когда терапевт достаточно «расшевелит» конфликтные конфигурации, когда клиент обеспечит себе возможность проживать отчужденные аспекты собственного опыта. Речь идет о процессах самоорганизации и саморегуляции психического, выходящих за пределы описываемого «обычными» средствами интерпретации (как вариант – за пределы эго-сферы). Апеллируя к таким формам самоорганизации, психоаналитики и психотерапевты расширяли спектр теоретических моделей. Райх и телесно-ориентированные терапевты сделали упор на физиологический, организмический опыт, Юнг – на коллективные, универсальные процессы, трансперсональные психологи – на духовные измерения опыта, многие современные психоаналитики – на интерсубъективные аспекты переживаний. Однако любые описания не могут охватить непосредственно проживаемое, и этим фактом ограничены все направления. Каждый подход отбрасывает собственную «тень», каждый имеет собственное «бессознательное», что не мешает им быть эффективными во многих случаях. Любая интерпретация есть описание, и потому она линейна и дихотомична, являясь потенциально основой для конфликта. Любая интерпретация также – компромиссная формация конкретного психотерапевта. А в результате мы имеем множество теоретических и практических моделей, зачастую противоречащих друг другу – отражение и воплощение контрпереносных конфликтов в терапевтическом сообществе. И это вовсе не печальная ситуация человеческой разобщенности, а неизбежное и необходимое следствие самой психотерапевтической деятельности (да и вся психология, по сути, имеет ту же психотерапевтическую подоплеку). Мы обречены на разнообразие моделей, и это радует. В терминах линейных описаний разные подходы, действительно, противоречивы, но это лишь отражает парадоксальность нашей психики. Боги ревнивы и завистливы, их раздоры потрясают людские души. Терапевты, как язычники, почитают многих богов, и стоит лишь предпочесть кого-то из них, забыть о других – гнев покинутых не заставит ждать. *** 1. Балинт М. (1968). Базисный дефект. М.: «Когито-Центр», 2002. 2. Вертман Г.-Ф. (2001). Психоаналитическое толкование. В кн. Ключевые понятия психоанализа. Ред. В. Мертенс. СПб.: Б&К. 3. Фрейд З. (1900). Толкование сновидений. Киев: “Здоровье”, 1998. 4. Фрейд З. (1901). Психопатология обыденной жизни. В кн. Психология бессознательного. М.: “Просвещение”, 1990. 5. Фрейд З. (1923). Я и Оно. В кн. Психология бессознательного. М.: “Просвещение”, 1990. 6. Шмидт-Хеллерау К. (2003). Влечение к жизни и влечение к смерти: Либидо и Лета. СПб.: Б&К. 7. Arlow J.A., Brenner C. (1964). Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. Madison, CT: Int. Univ. Press. 8. Boesky D. (1995). Structural theory. In Psychoanalysis: The Major Concepts, eds. B.E. Moore, B.D. Fine. New Haven, CT: Yale Univ. Press. 494-507. 9. Boesky D. (2000). Panel on “What do we mean by conflict in contemporary clinical work?” Fall Meeting, Amer. Psychoanal. Assn., New York, December 16. 10.Brenner C. (1976). Psychoanalytic Technique and Psychic Conflict. New York: Int. Univ. Press. 11.Brenner C. (1982). The Mind in Conflict. New York: Int. Univ. Press. 12.Brenner C. (1994). The mind as conflict and compromise formation. J. Clin. Psychoanal., 3: 473-488. 13.Brenner C. (1996). Psychoanalytic theory of symptom formation and pathological character formation. In Textbook of Psychoanalysis, Eds. E. Nersessian, R.G. Kopff. Washington, DC: Amer. Psychiatr. Press. 171-187. 14.Brenner C. (1998). Beyond the ego and the id revisited. J. Clin. Psychoanal., 7: 165-180. 15.Brenner C. (2000). Observations on Some Aspects of Current Psychoanalytic Theories. Psychoanal. Q., 69, 597-632. 16.Brenner C. (2002). Conflict, compromise formation, and structural theory. Psychoanal. Q., 71: 397-418. 17.Brenner C. (2003). Is the structural model still useful? with a rejoinder by Andre Haynal. Int. J. Psychoanal., 84: 1093-1103. 18.Busch F. (1995). The Ego at the Center of Clinical Technique. Northvale, NJ: Jason Aronson. 19.Moskowitz M., Monk C., Kaye C., Ellman S. (Eds.) (1997). The Neurobiological and Developmental Basis for Psychotherapeutic Intervention. Northvale, NJ: Jason Aronson. 20.Pao P.-N. (1979). Schizophrenic Disorders: Theory and Treatment From a Psychodynamic Point of View. NY: Intnl. Univ. Press. 21.Schafer R. (1976). A New Language for Psychoanalysis. New Haven, CT: Yale Univ. Press. 22.Schore A. N. (1994). Affect Regulation and the Origin of the Self: The Neurobiology of Emotional Development. Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum. 23.Smith H.S. (2003). Conceptions of conflict in psychoanalytic theory and practice. Psychoanal. Q., 72: 49-96. 24.Waelder R. (1930). The principle of multiple function. Psychoanal. Q., 5 (1936): 45-62. 25.Westen D. (1998). The Scientific Legacy of Sigmund Freud: Toward a Psychodynamically Informed Psychological Science. Psychological Bulletin. Vol. 124-3, 333-371. 26.Winnicott D.W. (1971). Fear of breakdown. Intnl. Psychoanal. Review.
