РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ РУССКОГО ЯЗЫКА Т.Г. ВИНОКУР ГОВОРЯЩИЙ И СЛУШАЮЩИЙ Варианты речевого поведен и я МОСКВА "НАУКА* 1993 ББК 81 В 49 Ответственный редактор доктор филологических наук Е.А. Земская Рецензенты: доктор филологических наук Л.П. Крысий доктор филологических наук, доктор психологических наук А.А . Леонтьев Редактор издательства В.С. Матюхина В инокур Т.Г. В 49 Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. - М.: Наука, 1993. - 172 с. ISBN 5-02-011563-0 Книга посвящена коммуникативно-стилистическому аспекту речевого по­ ведения носителей языка. Рассматриваются ситуативные и социально-психо­ логические варианты взаимодействия говорящего и слушающего (пишущего и читающего), которые стимулируют использование определенных языковых средств, стилистически значимых и находящихся либо в отношении согласо­ вания друг с другом, либо в отношении контраста. Особое внимание уделяет­ ся характеристике коммуникативных интенций участников коммуникатив­ ного акта, которые определяют его иллокутивную силу и перлокутивный эффект. Для филологов, социологов, специалистов в области социальной психо­ логии, психолингвистов, журналистов, лекторов, преподавателей вузов. в 4602000000-239 446- 93 II полугодие 042(02)-93 ББК 81 T.G. Vinokur. Speaker and Hearer: Variants of Speech Behaviour. The book deals with communicative and stylistic aspects of speech behaviour of native speakers. It focuses on different types of'interaction between the speaker (writer) and the hearer (reader) dependent on the situational and socio-psychological circumstances of communication. They make the communicants choose relevant language means that are stylistically significant and either oppose each other, or are coordinated. Particular attention is paid to the speakers’ communicative intentions and the nay they are implemented in the illocutionary force of an utterance and its perlocutionary effect. For philologists, sociologists, social psychologists, journalists, university tea chers, lecturers. ISBN 5-02-011563-0 © Т.Г. Винокур, 1993 © Российская академия наук, 1993 ПРЕДИСЛОВИЕ Речевое поведение носителей родного языка (говорящих и слушаю­ щих, пишущих и читающих) еще не подвергалось анализу с точки зрения социокоммуникативной стилистики. Между тем такой анализ дает воз­ можность нанести на шкалу функционально значимых делений, принад­ лежащих внешней лингвистике, еще одну отметку, сокращающую по сравнению с категорией языкового употребления - дистанцию между изучением языка и теми, кто им пользуется. Разнообразие идей и свобода методологического выбора позволяют современной лингвистике обра­ титься к еще не тронутым темам, вернее даже, увидеть темы, скрытые ранее границами, пролегающими между смежными областями знаний [Леонтьев, 1967, 6-9; Швейцер, 19766, 234; Фрумкина, 1984, 6], и прежде всего это касается наук о человеке. Их генезис в одних случаях интер­ претируется как результат сложения лингвистики и социологии/психологии [Леонтьев, 19746, 3], в других - и это более правдоподобно - как изначальный симбиоз разнонаправленных знаний, что предполагает известное выравнивание слагаемых внутри данных областей [Vetter, 1969, V]. Здесь автор, говоря о речевом поведении, видит парадокс в том, что структурализм, допуская по необходимости в лингвистический анализ какие-то факты или предположения ’’извне”, вторгался преиму­ щественно в область психолингвистики, которая независимо от его воли приоткрывала свои проблемы анализу, опирающемуся на данные говоря­ щего индивида, в то время как лингвистика (особенно такая строгая, как структурализм) обязана изучать сущностно заложенную в ней социаль­ ность - коллективные явления. (Об этом, как о так называемом парадок­ се Соссюра, писали и сами структуралисты и социолингвисты: Н. Хом­ ский, У. Лабов и др. См. также : [Маковский, 1976].) К настоящему моменту большинство исследователей трактует подоб­ ные науки как междисциплинарные, т.е. такие, в которых два генетичес­ ки различных (с онтологической и методологической точек зрения) объекта, сосуществуя на паритетных началах, формируют самостоятель­ ный и качественно новый предмет изучения [Никольский, 1976, 58-65; Речевое общение, 1985, 83 и след.]. Их отличает, следовательно, вступле­ ние как бы на встречный путь по отношению к естественному историчес­ кому развитию наук - от синкретизма к всевозрастающей специализа­ ции. Динамика этого пути выглядит как ускоренный темп движений в немом кино по сравнению с замедленной съемкой истории. Ср., напри­ мер, тот факт, что ’’филологические знания как обособленный вид дея­ тельности и профессиональных занятий сложились в эллинистическую 3 эпоху к концу IV в. до н.э.” [Винокур, 1981, 16] и что языкознание и лите­ ратуроведение, социология и психология обособились в сравнительно недавнее время. Но большинство традиционных разделов науки о языке всегда несло на себе печать более или менее выраженного интердисциплинарного ха­ рактера: история языка неотделима от истории народа, культура речи от культуры общества, фонетика - от физиологии речи и акустики и пр., не говоря уже о том, что внутренняя синкретичность пронизывает и самое интралингвистику, оказывая постоянное сопротивление строгости поуровневого анализа системы, скрепленной семиотическим н а з н а ­ ч е н и е м , которое выполняется при помощи языкового з н а ч е н и я . Названные же по бинарному принципу новые науки - психолингвис­ тика и социолингвистика - тоже не могут претендовать на исключитель­ ность. Сходные черты обнаруживает строение таких дисциплин, как лингвистические поэтика, стилистика, география. Упреки в "шокирую­ щем выходе за традиционно сложившиеся и бдительно охраняемые гра­ ницы науки о языке" отклоняют и далеко не новомодные ученые, ут­ верждая, что нарушение этих границ в сторону литературоведения, фоль­ клористики, поэтики и стилистики художественной речи, отчасти психо­ логии "не есть факты агрессии. . . так как интеллектуальное богатство это необозримый пейзаж, а не ряд маленьких садиков, отгороженных стенами недоверия и пренебрежения" [Гельгардт, 1971, 153]. Таким образом, становится очевидным, что сам по себе феномен интердисциплинарности, будучи достаточно постоянным свойством про­ цесса познания, лишь принимает разное обличье в зависимости от истори­ ко-культурных состояний обществ, в которых развивается наука. В то же время объективное положение дел в лингвистике таково, что пафос интердисциплинарных устремлений связывается в сознании совре­ менных ученых главным образом с новейшим этапом ее развития, во-пер­ вых, и со сформулированным на этом этапе понятием внешней лингвистики, сосредоточившей свои интересы на проблемах языкового функционирова­ ния, во-вторых. Причем дискуссионным остается вопрос о мере привле­ чения этих проблем к анализу языковой системы, но не наоборот (по­ скольку второе считается само собой разумеющимся) [Степанов, 1976, 6]. Если же речь идет не только о самой лингвистике, но и о близких ей науках, то предметно-методологический синкретизм еще более отчетли­ во видится в соприкосновении факторов, которые принято считать экстралингвистическими. Таким образом, в соответствии с интердисци­ плинарным характером настоящей работы центром ее внимания являют­ ся не особенности языкового функционирования, обусловленные экстра­ лингвистическими факторами, и соответственно не экстралингвистические факторы, обусловливающие особенности языкового функционирова­ ния, а взаимная связанность первых и вторых, в которой реализуется языковая жизнь общества как культурно-исторического единства, сфор­ мированного деятельностью человека. Эта связь и составляет, как принято с некоторых пор говорить, "чело­ веческий ракурс" анализа в области внешней лингвистики. С коммуни­ 4 кативно-стилистической точки зрения он означает переход от изучения стиля языка к ’’стилю тех, кто говорит и пишет” [Винокур, 1941, 17]. Такой переход возможно осуществить, минуя понятия, обезличенные лингвотерминологической традицией (функционирование и употребле­ ние языка), на пути к речевому поведению. Последнее есть не что иное, как использование языка людьми в предлагаемых обстоятельствах разномасштабных и многосоставных. Коль скоро эти обстоятельства так же являются результатом человеческой деятельности, как и сам язык, речевое поведение или выступает как составная часть большинства из них, или формирует их целиком. Из чего складывается взаимная обусловленность внутренних и внеш­ них по отношению к языку факторов, образующих функциональные варианты речевого поведения? Если в фокус интердисциплинарно ориен­ тированного исследования попадает человек, то соответственно ближай­ шие к языкознанию гуманитарные науки играют при этом не роль постав­ щика окказиональных данных, а роль равноправных партнеров, участ­ вующих в поиске неязыковой мотивации языкового отбора. О том, что такой поиск наталкивается на затруднения, можно судить по полускептическим замечаниям о готовности многих ученых принять предложен­ ные современной наукой правила ’’интердисциплинарной игры” при недостаточной ясности понимания ее выгоды для решения собственных специальных проблем [Горелов, Слонов, 1986, 558]. На общем фоне все­ объемлющей триады ’’социология-психология-филология”, по мере укрупнения ее отдельных элементов, выступает сплав социальной пси­ хологии с лингвистикой в объединяющей их направленности на пробле­ мы общения, без которых ни один аспект деятельностной концепции языка, созданной Гумбольдтом, изучаться не может. Интерес современ­ ных лингвистов к этим проблемам был подогрет выделением в специаль­ ную область знания теории коммуникации, которая уже своим проис­ хождением была обязана междисциплинарным научным возможностям. Языковая коммуникация оказалась неотделимой от психолингвистичес­ ких и социолингвистических категорий. И это активизировало устремле­ ние к ней тех ученых, которые занимаются функционированием языка [Язык и идеология, 1981, 139]. Выход во внешний мир языкового сущест­ вования изменил отношение исследователей к стилистике, которая действительно на каком-то этапе развития (хотя это обстоятельство не стоит преувеличивать) оказалась в известной степени ’’отлученной” от генетически присущих ей контактов с речевым поведением носителей языка в процессе общения. В той мере, в какой процесс общения связан с социально-психологическими характеристиками его участников, анализ речевого поведения должен совмещать коммуникативно-стилистические наблюдения с последними. Такая позиция, возможно, не совпадает с мнением ученых, считаю­ щих, что внешняя лингвистика обязана не только последовательно разграничивать социологическую и психологическую причинность всех компонентов коммуникативно-деятельностного поля, к которому при­ надлежит речевое поведение, но и учитывать внутренние различия 5 между лингвистической социологией и социолингвистикой, психологией языка и психолингвистикой [Никольский, 1976, 122]. Однако для целей данной работы больший смысл представляет объединяющее, нежели разделяющее, начало [Караулов, 1987, 3]. И характерно, что объединение социальных и психологических показателей, определяющих речевое поведение людей, должно быть с коммуникативно-стилистической точки зрения произведено в обратной причинной последовательности: так как язык есть культурно-историческое явление и его назначение состоит в том, чтобы служить целям социальной коммуникации, а используют его по назначению люди, то процесс использования языка в целях общения есть процесс психологически детерминированный. Союз психологичес­ ких и социальных показателей подразумевает здесь типизированные коллективные нормы поведения и не выходит за рамки социальной психологии1. Они проясняют закономерности формирования разных видов коммуникативно направленной речевой деятельности членов дан­ ного общества. Однако в основе процесса ’’типизирования” норм поведения лежит поведение отдельной личности12, представляющее собой наиболее харак­ терное, регулярное, рационально объяснимое и эмоционально оправдан­ ное состояние человека, в нашем случае - состояние во время соверше­ ния речевого действия. ”В зависимости от того, что переживает по пово­ ду своего собственного сообщения говорящий, по-разному воспринима­ ется и то, что он сообщает. Более того, самое содержание сообщения сплошь да рядом вовсе не доходит до сознания слушателя, если оно не окрашено сочувственным, отрицательным или каким-либо еще психоло­ гическим отношением говорящего к содержанию своего сообщения. Это есть область именно психологии, но не той, абстрактной, психологии, которая изучает отвлеченные законы памяти, восприятия или внимания, а психологии конкретной, показывающей нам душевные движения гово­ рящего во всей их непосредственной жизненной полноте. . . ” Эта пси­ хология ’’как бы вводит слушателя в живой душевный мир говорящего, показывает его как живого человека, как личность, а не просто как не­ который аппарат для передачи некоторых объективных истин и идей”3. Таким образом, можно сказать, что в социокоммуникативной стилис­ тике собственно психологический аспект имплицируется, поскольку социальные параметры типизируют и социально-психологические и психологические параметры, минуя психолингвистические. Если еще в прошлые десятилетия вторжение в стилистику ’’личностного” и ’’соци­ ально-коммуникативного” начал [Винокур, 1972] воспринималось с неко­ 1 Можно было бы здесь сослаться, помимо современных, очень популярных исследований по социальной психологии (И. Кон, Т. Шибутани, Т. Дридзе и др.), на этническую психологию Г.Г. Шпета, поскольку он ставит знак равенства между этнической и социальной психологией с точки зрения коллективности и регулярности обнаружения ее особенностей [Шпет, 1927а]. 2 Шпет считал, что коллективные- нормы речевого поведения выступают как репре­ зентанты поведения многих индивидов [Шпет, 1927а, 106]. 3Из стилистических набросков Г.О. Винокура (архив Т.Г. Винокур). 6 торым недоверием, то впоследствии совпадение научных и обществен­ ных интересов создало исключительно благоприятную обстановку для закрепления этого неформального союза. Еще в то время, когда шла работа над книгой, представлялось, что он поможет хоть в какой-то, пусть самой малой, мере компенсировать долги языкознания перед наукой о человеке. Сейчас, спустя шесть лет (книга была подготовлена к печати в 1987 г.), эти долги уже отданы с лихвой. И, возможно, на фоне широкой разработки проблемы "человек и язык” (см., например: [Карау­ лов, 1987; Ромашко, 1984; Язык и личность, 1989; ван Дейк, 1989]), предпри­ нятой в самые последние годы, феномен речевого поведения как экспликатора общественно-психологического посредничества в коммуника­ тивном процессе сможет предстать перед нами в задуманном освеще­ нии более полно. Не стоит только игнорировать мнение Н. Хомского: если понимать этот феномен ”не тривиально, а одинаково серьезно рассматри­ вать его с философской, психологической и лингвистической точек зре­ ния, разграничивать - что особенно важно - позиции говорящего, слу­ шающего и изучающего данный язык, то окажется, что это невероятно трудная проблема, без которой тем не менее не может быть сегодняшнего языкознания” [Chomsky, 1957, 56]. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ РЕЧЕВОЕ ПОВЕДЕНИЕ (РП) В КРУГУ СМЕЖНЫХ ПРОБЛЕМ (К характеристике понятий и терминов) Г лава I РП КАК ПРЕДМЕТ ВНЕШНЕЙ ЛИНГВИСТИКИ П оиск термина Термин ’’речевое поведение” требует обоснования ввиду парадоксаль­ ного состояния современной науки (лингвистики прежде всего), при котором слово не поспевает за мыслью отнюдь не в метафорическом смысле. Поэтому жизнь терминов приобрела сейчас отчасти миграцион­ ный характер ’’бродячих сюжетов”, при котором они начинают утрачи­ вать свои основные функционально-семантические признаки: однознач­ ность и соответственно экспрессивно-стилистическую нейтральность, так как полисемия рождает стилистическое значение, покоящееся на функ­ ционально-коммуникативных параметрах: где, когда и как [Guiraud, 1967, 115-116]. Как поступить при выборе термина, если определяемая, а затем описы­ ваемая категория требует нового обозначения? Сошлемся на следую­ щие соображения: ”В исследовании научного понятия возможны два пути. Один путь - это изучение истории термина. Сопоставляя различные значения, которые вкладывались в истории науки в данный термин, можно попытаться свести все эти значения в некоторое единство или произвести между ними известный выбор и так получить искомое опре­ деление. Этот путь не всегда бывает более удобным. Есть некоторые тер­ мины <. . . > употребление которых отличается такой неопределенностью и разноголосицей, что попытка извлечь из этого хаоса определений и формулировок что-либо отчетливое, цельное и единое, хотя бы она в конце концов и удалась, всегда связана с риском сбиться с толку и остаться без с о б с т в е н н о г о з н а н и я (разрядка наша. - Т.В.). Лучше поэтому просто забыть все, что сказано по поводу интересующего нас предмета <. . . > и постараться овладеть содержанием этого предмета путем непосредственного и самостоятельного проникновения в pro сущ­ ность <. . . > Если мы действительно хотим понять то, что изучаем, то мы должны подойти к нашему предмету так, словно мы его впервые заме­ тили”1. Для нашей темы предпочтителен второй путь, тем более что речь идет 1 Из стилистических набросков Г.О. Винокура (архив Т.Г. Винокур). 8 не столько о прежнем понятии, увиденном новыми глазами, сколько о новом понятии, которое удобно назвать уже существующим термином. Однако следует напомнить, что термин ’’речевое поведение” за недолгую историю его существования успел попасть в сложную ситуацию. ’’Сотни лет лингвисты ломают копья, не в состоянии решить, каким может быть исчерпывающее знание о речевом поведении” [Арапов, 1985]. Во всяком случае, понятие ’’речевое (языковое) поведение” не сходило с арены лингвистических действий на протяжении всего XX в., имея очень широкий диапазон применения - от случайного и эпизодического до глобального, отождествляющего это понятие с понятием ’’язык как таковой”. Благодаря последнему разные школы вкладывали в него каждая свое содержание; оно могло быть равно и узусу и реализации, и competence и performance, и langage и parole и пр. Вследствие такой неоп­ ределенности (ср. судьбу истолкований дихотомии Соссюра) применение этого термина, как правило, не сопровождалось комментарием к его истории, потому что это потребовало бы понятийного фона, слишком далеко уводящего от практического назначения термина, избранного ad hoc. Известно, что именно таким образом этот термин получил широкое распространив в американской дескриптивной лингвистике и что его основоположником - Л. Блумфилдом - он был использован в качестве ключевого для характеристики языка как одной из форм человеческого поведения. Также известно, что такое отношение к языку было продик­ товано опорой Блумфилда на бихевиористскую философию [Блумфилд, 1968, 563-565] как на платформу для изучения действий индивида мето­ дом простого наблюдения (ср. бихевиористские позиции английской лингвистической школы) [Основные направления структурализма, 1964, 314 и след.]. Этот метод свидетельствует о специфическом понимании термина ’’поведение”, коль скоро дескриптивная лингвистика подверга­ ла критике ’’менталистский” подход к языку и тем самым исключала любые ’’сторонние” предпосылки возникновения речевого акта, настаи­ вая на его механистической (’’материалистической”) интерпретации. Акт речи и есть единственный предмет лингвистического изучения вне зависимости от того, что он, ”а также весь ход практических событий до и после речи зависит от всей истории жизни говорящего и слушающего” [Блумфилд, 1968, 39]. С точки зрения современного лингвиста, занимающегося вопросами использования языка человеком как кардинальными вопросами в н е ш ­ н е й лингвистики, наличие такой зависимости - главное условие. Ин­ терпретация понятия ’’речевое поведение” должна опираться ровно столько же на сам факт осуществления речи, сколько на совершившийся для этого отбор языковых средств, мотивированный именно той суммой показателей, которые дескриптивная лингвистика отказывается прини­ мать в расчет. Поэтому причины, которые могли бы обусловить вопрос о преемственности понятий, отпадают. Остается лишь вопрос о полисемическом развитии термина, или, возможно, об омонимии двух терминов, один из которых не несет социально-психологической коннотации (в 9 современном понимании) (см.: [Винокур, 1957, 59-70]), но субихевиоризмом ассоциируется односторонне - лишь как с позитивистским учением, отрицающим иные методы познания, кроме непосредственного наблюде­ ния. Ср. критику бихевиоризма Н. Хомским и др. [Исследование речевого мышления в психолингвистике, 1985, 171-184]; ср. также: [Chomsky, 1957, 34]. Нужно также оговорить несущественность для данного положения оппозиции ’’языковое/речевое” поведение - не только потому, что в экспликации этих понятий • иногда сказывается непоследовательность перевода (с английского языка на русский), но и потому, что такая непо­ следовательность, начиная с момента возникновения этого термина, долго сопутствовала его применению2. Она равно создавалась недоста­ точно мотивированным предпочтением одного из двух вариантов в отдельных областях науки или в работах определенных авторов, во-пер­ вых, и широкой традицией ’’проходного”, необязательного (т.е. нетерми­ нологического) употребления таких вариантов, как ’’языковое”, ’’рече­ вое” и ’’словесное” поведение, во-вторых. Несмотря на то что последнее характерно и для многих новейших работ, оппозиция терминов ’’языковое поведение” и ’’речевое поведе­ ние” время от времени выстраивалась как значимая, потому что эти тер­ мины расходились во времени и пространстве научной мысли. Первый отражал общетеоретические воззрения крупных ученых недавнего прош­ лого (Л.П. Якубинский, Л.В. Щерба, Б.Д. Поливанов, Н.И. Конрад, А.А. Холодович и др.) и свидетельствовал о глобальном масштабе определяемо­ го феномена. При этом языковым поведением называлась часть поведе­ ния вообще, но оно, в свою очередь, трактовалось как вся совокуп­ ность элементов жизнедеятельности человека [Холодович, 1967, 202], т.е. как социально-психологическая сущность. Второй - это результат позд­ нейшей терминологической специализации, необходимость которой возникла из-за того, что настоящим термином начали широко опериро­ вать многие гуманитарные науки - антропология [Хаймз, 1975, 42], социология (Никольский, 1976], психология, вследствие чего выделились и обособились такие понятия, как ’’деятельность”, ’’общение”, ’’комму­ никация”, ’’поведение”. Речевой стороне этих понятий на первых порах как будто бы оказала предпочтение молодая лингвистическая наука - психолингвистика, имея основным предметом изучения процесс порождения речи. Однако необычайно расширившийся впоследствии круг ее интересов привел к тому, что психолингвисты, обратившись к универсальным категориям владения языком, употребления языка, восприятия речи, памяти, опять ощутили необходимость применения обоих терминов, но на этот раз в строгом содержательном различении, ’’рассматривая язык как тип пове­ дения, обладающий преимуществом над другими его формами” [Грин­ филд, 1984, 208]. Благодаря этому в современной гуманитарной науке 2 В работах по лингвистической прагматике также часто не расчленяются, напри­ мер, понятия "языковая" к "речевая деятельность", хотя существует мнение, что этот аспект относится только к речи (см.: [Ромашко, 1984, 137—145]). 10 утвердилось мнение о ведущей роли психолингвистики в изучении поведения человека, адекватной ведущему месту языка в развитии чело­ веческого общества [Goodenough, 1981, 130-134]. Вследствие параллель­ ного существования терминов ’’речевое” и ’’языковое поведение” имен­ но она оказалась способной внести большой вклад в систематизацию самого понятия. И, что особенно важно, в таких терминологических усло­ виях появилась возможность более прямо соотнести задачи лингвистики с культурно-содержательным анализом общества, так как она получила право предсказывать виды и меру адаптации способов языкового выра­ жения к общественно-поведенческой норме [Flores, 1983, 929-930]. Ср. мысль Г.О. Винокура о том, что при более широком взгляде на состав филологических наук ’’речь идет <. . , >не только о слове, но и вообще о всяком выражении духовной деятельности человека, и тогда пределы наук филологического цикла раздвигаются настолько, что включают в себя обширную область наук о человеке и обществе, т.е. не только исто­ рию языка и историю литературы, во всем объеме их проблем, но также историю философии, историю искусств, верований, быта, хозяйства, права, государства” [Винокур, 1981, 5]. Эту мысль нельзя, впрочем, отделить от мысли о том, что ’’отношения филологии и языкознания отли­ чаются большой сложностью” [там же, 50]. Иными словами, лингвистика также встает на путь, идя по которому мы можем через изучение языка изучать общество, так как филологический метод сам по себе является показателем национальной культуры, стремящейся ”к универсализму и энциклопедизму” [там же, 49]. С одерж ание терм ина С этого момента мы становимся свидетелями терминологической мета­ морфозы. Из понятия, которым оперировал бихевиоризм с его механи­ стическим осмыслением наблюдаемого и ненаблюдаемого, социального и биологического, ментального и материалистического, ’’речевое поведе­ ние” превращается в инструмент идеологического . анализа, которым можно пользоваться прежде всего при изучении культурно-обществен­ ных и национально-исторических категорий, отражаемых языком. Иными словами, термин вступает в омонимические отношения с самим собой, и большинство областей современной отечественной лингвистики отдает предпочтение одному из омонимов, закрепляя за ним соответствующее понятийное содержание. Благодаря ’’одушевленно-процессуальной” семантике самого слова ’’поведение” и, следовательно, такому значению термина, которое ни в том, ни в другом случае не отрывает язык от человека, а только по-разно­ му интерпретирует оба понятия (и ’’язык” и ’’человек”), этот вариант стал играть особую роль, цементируя несомненно существующие связи (при всей разности подходов) между традиционно противопоставляемыми лингвистическими направлениями. При взгляде на речевое поведение говорящей личности нет оснований безоговорочно оценивать сегодняшнее бурное развитие внешней линг­ вистики лишь как реакцию на господство структурализма, которое ее 11 сдерживало. Это стало уже как бы общим местом в рассуждениях о смене лингвистических презумпций. Изъятие ’’человеческого фактора” из языкового анализа логичнее было бы отнести к позднейшим этапам образования разных структуральных направлении [Верещагин, Костомаров, 1977, 16-17], а не к моменту возникновения структурализма, так как го­ ворить об ’’обесчеловеченном” и лишенном культурно-социального кон­ текста учении Соссюра было бы большой натяжкой. Формирование дихотомии язык-речь, наоборот, дало новый импульс рассмотрению языка как деятельности, но уже на другом (по сравнению с Гумбольдтом) ’’витке” познания. Относясь к понятию ’’речевое поведение” как к производному от по­ нятия ’’речевая деятельность” (к чему мы вернемся ниже), отметим неце­ лесообразность отказа от традиционного понимания термина ’’langage” в деятельностном смысле, несмотря на критику А.А. Холодовичем пере­ вода А.А. Сухотинд [Холодович, 1977, 23]. Даже при условии сочувствен­ ного отношения к этой критике, а также признавая известные потери в объеме социального компонента понятия ’’деятельность” у Соссюра, нельзя не увидеть симметрии двустороннего ’’внешнего” обрамления (категориями langage и parole) ее сердцевины - языковой структуры. В деятельностном ряду они являют собой крайние точки - речевую дея­ тельность и речевой поступок. Между ними следует поместить ’’речевое поведение” как совокупность речевых поступков, с внутриязыковой стороны определяемое закономерностями употребления языка в речи, а с внеязыковой - социально-психологическими условиями осуществле­ ния языковой деятельности. Упоминаемая некоторыми учеными (Н. Хомский, У. Лабов и др.) антиномия Соссюра, состоящая в том, что явление социальное (язык) можно постичь лишь благодаря его индивидуальному обнаружению (речь), с деятельностной точки зрения, скорее всего, оказывается мни­ мой. Во-первых, потому, что отношение к понятию ’’parole” как к индиви­ дуальному говорению в русском языкознании сдвинулось в сторону со­ циально-типизированного, т.е. в сторону понятия ’’речевое поведение” в современном смысле, еще в 20-е годы (в трудах В.В. Виноградова и Г.О. Винокура). Во-вторых, само содержание дихотомии Соссюра получи­ ло развитие во множестве модификаций. Как справедливо пишет Холо­ дович, ’’сама дихотомия интерпретировалась лингвистами неодинаково ( . . . ) каждый вкладывал в нее угодное ему содержание”. Противопо­ ставлялись: энергия - эргон, социальное - индивидуальное, парадигма­ тика - синтагматика, система - реализация, синхрония - диахрония, компетенс - перформенс, норма - стиль, виртуальное - актуальное и пр. [Холодович, 1977, 23]. Но в любом случае, что важно для нас, намечался выход за пределы системы как имманентной сущности. В частности, сфор­ мулированное Э. Бенвенистом противопоставление ’’langage-discours”, которое в специальных нуждах его концепции ’’человека в языке” полу­ чило дальнейшие уточнения (langage en exercise и langage en discours) [Степанов, 1974, 409], совершенно недвусмысленно указывает на право выделения такой категории, как ’’речевое поведение в социально-комму­ 12 никативном освещении”, для того чтобы в его рамках актуализировалась речевая деятельность так же, как язык актуализируется в речи. В то же время учение Соссюра, пропитанное психологизмом, дало толчок созданию целостной лингвистической теории3, которая позволила ’’одушевить” языковой отбор (’’означающее”, как мы знаем, в концепции Соссюра является психологическим феноменом) [Холодович, 1977, 20] и сделать его достоянием социально-дифференцированного коллектива говорящих. Г.О. Винокур еще в ранних заметках о Соссюре писал: ”По-видимому, для него вообще социальный факт психологичен” (ЦГАЛИ. Ф. 2164. On. 1. Ед. хр. 231. Л. 358). Таким образом, предпосылки для коммуникативно-социологического аспекта стилистики, в русле которого целесообразно сегодня рассматри­ вать понятие речевого поведения, дала (в том или ином виде, внутри рас­ смотрения тех или иных проблем, внутри разных направлений) генераль­ ная линия развития лингвистики в целом, никогда столь уж далеко не отклонявшаяся от понимания социально-психологической сущности изу­ чаемого ею предмета, как это принято было считать, имея в виду недав­ нюю экспансию современного структурализма. По всей вероятности, можно говорить лишь о частичной и недолговременной утрате связи между структурой языка и его функциями или же о недостаточной эксплицированности функциональных вопросов, с лихвой возмещающейся в настоящее время. Однако именно из-за этого обстоятельства возникли новые поня­ тийно-терминологические осложнения. Перед активизировавшимися в последние десятилетия междисциплинарными науками, посвященными проблемам социо-, психо-, прагмалингвистики и теории речевых актов, встала необходимость разделить и уточнить сферы их влияния. В центре интересов каждой из них оказался ряд смежных категорий (и терминов, их называющих), которые не получили однозначной интерпретации, были по-разному соотнесены друг с другом и поэтому присвоили себе как бы диффузные участки содержания. Главным образом это коснулось таких понятий, как ’’речевая деятельность”, ’’речевое общение”, ’’речевое поведение” и ’’коммуникация”. Эти понятия составляют главный - и по признаку принадлежности к ’’внешней” лингвистике гомогенный - арсенал деятельностной пробле­ матики, которая традиционно не являлась объектом специального изуче­ ния в языкознании. Может быть, поэтому до сих пор расчленению их предметных оснований сопутствует понятийная неоднородность, что сказывается в первую очередь на отсутствии точных дефиниций, способ­ 3Ср. основополагающие идеи французской лингвистической школы, например, в кн.: [Bally, 1927; Sechehaey, 1908; Delacroix, 1924; Carnoy, 1927]. Социопсихологичекая основа этих лингвистических исследований, поддержанная интересом к немец­ кой философии и логике конца XIX — начала XX в., и сейчас питает психолингвис­ тическую мысль. Ср. работу Р. Титоне [Титоне, 1984, 337], а также высказывание этого автора относительно сотрудничества между лингвистикой и психологией, кото­ рое равно было обеспечено дихотомией Соссюра и идеями Гумбольдта о различении эргона и энергии [там же, 338]. 13 ных выделить собственно деятельностный и коммуникативный ряды понятий”4. Что заставляет нас считать существенным такое выделение? Ответом на этот вопрос . может служить признание необходимости построить иерархическую градацию компонентов внеязыкового окружения, вза­ имодействующего с языковым отбором. В сочетании первых со вторым обнаруживается прежде всего целенаправленность речевой деятельности человека, что позволяет трактовать ее как универсальное понятие с точки зрения условий человеческого существования в мире. Если ”деятельность” - категория целенаправленная, то она естественным образом соотносится и с категориями ’’намерение” и ’’средство”. При такой интер­ претации мы получаем возможность отождествить не речевое поведение (как это имело место в дескриптивной лингвистике), а речевую деятель­ ность с языком в целом: это язык как знаковая система в руках челове­ ка, система, предназначенная для определенной цели. В то же время понятию речевой деятельности в целом явно не хватает ’’социологичности”, и это отмечается исследователями [Хаймз, 1975, 56], тогда как коммуникация покоится лишь частично на первой категории и полностью на второй [Тарасов, 1974, 225]. Как же преодолеть эту асимметрию для того, чтобы увидеть реальную и целостную картину человеческого общения: как оно осуществляется речевой деятельностью членов данного общества в многообразии его функциональных вариаций? Совершенно очевидно, что для этого не хва­ тает звена, соединяющего деятельностную и коммуникативную стороны. Восполнить его могло бы понятие такого рода, которое, приняв от первой целенаправленность, а от второй - ’’социологичность”, приобрело бы более конкретный и узкий смысл социально-дифференцированной речевой деятельности, непременно предполагающей момент взаимодей­ ствия членов говорящего коллектива. На ее фоне к категориям ’’цель”, ’’намерение”, ’’средство” присоединяется категория ’’способ” (осущест­ вление цели и намерения с помощью средства). А если мы делаем акцент на ’’персонификации” способа, как этого требуют ’’одушевленные” семы внутренней формы понятий ’’деятельность” и ’’общение”, то ’’способ” можно отождествить с ’’манерой”, т.е. с возможностью проявления в речи психологических и социально-психологических (общеколлективных, групповых, индивидуальных) особенностей говорящих и слушающих.. Так намечаются контуры коммуникативно-стилистических свойств речевого поведения в первом приближении. 4 Аморфность этих категорий и отсутствие четких определений таких понятий, как "общение”, "речевая деятельность” и "коммуникация”, отмечались неоднократно [Сорокин, Левченко, 1983, 5; Чемоданов, 1975, 31]: социальная дифференциация речевого поведения не отделяется от социально-ситуативных вариаций речевого общения. 14 РП в отнош ении к п онятиям "р еч евая деятельность" и " р еч ев ое общ ение" Для следующего шага необходимо предварительно отграничить поня­ тие речевого общения от понятия коммуникации, определив тем самым терминологическую и "сущностную” роль последнего в феномене речево­ го поведения. Заметим, что в аннотации, предпосланной книге [Нацио­ нально-культурная специфика речевого поведения, 1977], этот термин отсутствует, будучи замененным на термин "речевое общение", что сви­ детельствует о смешении разных аспектов деятельностно-речевых кате­ горий. В первом (целенаправленность) смысле нельзя не отдать пред­ почтения термину "коммуникация", так как термин "общение" не пред­ полагает того широкого диапазона соответствующих деривативных воз­ можностей, которые нужны для использования в работе. Но во втором смысле (социологичность) естественно предпочесть "общение”, так как, во-первых, именно за ним закреплено языковое и "человеческое” содер­ жание (речевое общение - часть коммуникации), а во-вторых, именно оно воплощает в себе мысль о взаимодействии [Парыгин, 1971, 18-20]. Но есть еще одна существенная сторона, предопределяющая выбор нужного термина. Одним из главных оснований классификации функцио­ нальных вариантов речевого поведения является генеральная оппози­ ция - общение и сообщение. Синонимичные термины "коммуникация" и "информация” не несут - в отношении к языку и к человеку, его упот­ ребляющему, - так же организованного противопоставления, благодаря тому что второй термин перегружен сторонними назначениями. Поэтому исследователь получает право объединить под первым ("коммуника­ ция") оба смысла, вернувшись впоследствии к понятию "информатив­ ный” как к части общекоммуникативного свойства речи в другом вну­ треннем противопоставлении. Таким образом, операционные нужды, за­ ставляющие выбрать термин "коммуникация", не должны затемнять сущности понятия "речевое общение людей", тем более что, по современ­ ным научным сведениям, человеческое общение на две трети состоит из общения речевого (говорения и слушания) [Атватер, 1984, 18], хотя это не мешает метафизическому (символическому) осмыслению других приори­ тетов общения: о Ван Гоге, например, писали, что он относился к живопи­ си как к единственному средству общения с миром, которое остается че­ ловечеству. Балерина М. Плисецкая, считая вершиной общения искус­ ство, первичным его средством, естественно, назвала жест, движение (ТВ. 1982. 23 мар.) и пр. Теперь следует сопоставить социолингвистическое и психолингвистическое отношение к коммуникации. В теории речевой деятельности выделяются внутренние (психолингвистические) и внеш­ ние (коммуникативные) координаты, объединяющиеся в "социологии речевой деятельности" [Тарасов, 1974, 225]. Последняя, выступая синони­ мом теории речевой коммуникации, как будто бы связывает общими проблемами психолингвистику и социолингвистику, еще раз подтвер­ ждая социопсихологический генезис коммуникативно-стилистических параметров речевого поведения. С точки зрения социально значимой языковой коммуникации речевое поведение - это не столько языковая 15 часть поведения вообще, сколько образ человека [Долинин, 1985, 10], составляющийся из способов использования им языка применительно к реальным обстоятельствам его жизни5. ” . . . Речевые акты (т.е. результаты языковой деятельности, согласующиеся с закономерностями речевого поведения людей. - Т.В.) существуют не в языках, а в определенных сообществах (причем границы сообществ могут не совпадать с границами языковых сообществ)” [Косериу, 1963, 180]. Естественно, что ”речевой образ” - благодарный материал для социального типизирования, в кото­ ром отражаются закономерности использования обществом языка. Значит, еще один шаг на пути к точному определению коммуникатив­ но-стилистической природы понятия должен сопровождаться социолинг­ вистическими ограничениями. Но они сужают по сравнению с психолинг­ вистическим взглядом его объем. И следовательно, контуры речевого поведения во втором приближении вырисовываются на границах психо­ лингвистического и социолингвистического изучения коммуникации. С одной стороны, традиция включения вопросов коммуникации в социолингвистику уже окрепла (исследование социально-коммуникатив­ ных систем) [Швейцер, 1976а, 32-34]. Отношение к ним как к централь­ ным вопросам социолингвистической теории, которая прежде всего должна заниматься ’’коммуникативной компетенцией” говорящих, ’’стремиться объяснить механизм и описать факторы, посредством кото­ рых пользование языком приобретает качество ’’уместности” или соот­ ветствия конкретным целям общения” [Звегинцев, 1976, 318], дает повод присвоить речевому поведению именно этот аспект коммуникативной интерпретации6. Исследователи говорят о социально-этническом ’’характере коммуни­ кативной рефлексии”, которым обусловливается развитие системы языка. Это понятие обозначает типичные для данного языкового коллек­ тива условия общения, ’’позволяющие членам коллектива распределить определенным образом все виды знаний вокруг двух полюсов: один полюс - виды знаний, которые, как правило, собеседнику неизвестны и являются содержанием основной массы сообщений; другой - виды знаний, которые чаще всего хорошо известны собеседнику <. . . > в язы­ ках очень малых и изолированных коллективов собеседник максималь­ но полно знает все то, что известно любому другому члену этого коллек­ тива, в том числе он глубоко осведомлен и в недавних текущих событиях. В случае же очень больших языковых коллективов с высоким уровнем преемственности коммуникативного и общекультурного опыта, 5Ср. словарное определение слова "поведение”: образ жизни и действий, образ жизни, совокупность поступков и действий кого-л." (Словарь русского языка под ред. С.И. Ожегова). Однако в лингвистических определениях "речевое поведение” и "речь” нередко отождествляются. Так, говоря о принципах речевого поведения, К.А. Долинин относит самый общий из них — принцип коммуникативности — непосредственно к понятию "речь” [Долинин, 1985, 42]. бСр.: "Социальное взаимодействие и языковое общение составляют два взаимо­ связанных процесса, или, точнее сказать, единый двусторонний процесс интеракции ( . . . ) ” [Никольский, 1976, 37]. например балто-славянских, на высокий уровень осведомленности собе­ седника говорящий вправе рассчитывать лишь в части общезначимых социальных знаний. Вероятность же того, что обоим говорящим как членам очень большого коллектива, нередко даже вообще лично незна­ комым, известны одни и ге же текущие события, чрезвычайно мала” [Мельников, 1985, 87-88]. И наоборот, увеличивающаяся вероятность несовпадения социально­ культурного и, следовательно, исторического7 опыта участников обще­ ния в больших иерархически сложных по составу коллективах неизбеж­ но формирует и типизирует варианты речевого поведения. Их градация прежде всего отражает специфику коммуникативных отношений, зави­ сящих от отношений социальных [Крысин, 1976в, 42-62; 1983, 79; Вино­ кур, 1972, 64-82]. С другой стороны, существует не менее устойчивая традиция психо­ лингвистической трактовки коммуникации. Во-первых, связь с речевым поведением здесь может строиться в обратной последовательности. Исходя из возможности ’’некоммуникативного” речевого поведения, т.е. из того, что высказывание необяза­ тельно содержит сообщение или призыв к общению, психолингвисты при­ писывают этим двум категориям конвергентные отношения: если выска­ зывание - это лишь какое-то выражение или поступок, то необходимо, чтобы это ’’выражение” или ’’поступок” слились с коммуникативным намерением. Следствием такого слияния явится акт языковой комму­ никации [Vetter, 1969, V]8. Так как этот последний не может не иметь со­ циальной природы, то некоммуникативное языковое выражение вполне можно оставить за рамками изучаемого объекта и исходить из положения о непременной коммуникативной направленности языка как точки со­ циального приложения семиотических качеств его системы. Во-вторых, психолингвистике не свойствен социально-дифференциро­ ванный взгляд на коммуникацию. В то же время он (являясь вспомога­ тельным для изучения функциональных вариантов речевого поведения) отчасти совпадает с социально-психологической характеристикой языко­ вой личности в процессе коммуникации, т.е. с упомянутым образом гово­ рящего и слушающего. В-третьих, психолингвистический анализ предполагает лишь абстрактно-моделирующее назначение коммуникативного содержания речевой деятельности. И характерно, что дисциплины собственно психологичес­ кого цикла относятся к самой теории коммуникации как к науке, лишен­ ной индивидуально-личностного аспекта [Якобсон, 1985, 386], тогда как этот аспект лежит в основе социальной типологии языковой личности. Функциональные же варианты речевого поведения не могут трактоваться 7Ср. замечание Р.Р. Гельгардта о том, что "узуальная манера речевого и нерече­ вого поведения говорящих лишена стабильности и исторически изменчива” [Гельгардт, 1971, 45] (см. также: [Винокур, 1980, 22—32]). 8Ср. также мысль А.А. Холодовича о втором признаке идентификации речевого поведения человека — коммуникативности, который "принимает (на первом уровне) два значения: отсутствие и наличие коммуникативности” [Холодович, 1967, 203]. 17 иначе, как только экстралингвистически предопределенные, отражающие в то же время психологические основы вариантов общественного поведе­ ния людей [Крысин, 1976в, 43]. ” . . . Три уровня отношений между людь­ ми - когнитивный (как вы их видите и понимаете), аффективный (как вы к ним относитесь) и поведенческий (как вы в них поступаете) - стремят­ ся к согласованности [Ковалев, 1985, 37]. То есть поведение человека не целиком детерминировано социальными условиями его жизни. Сущест­ вует еще внутреннее, духовное начало, побуждающее его совершить те или иные, в том числе и речевые, поступки. Положения о процессе выбора вариантов и о недостаточности метода ’’непосредственного наблюдения” характерны, таким образом, лишь для социолингвистического взгляда на речевое поведение [Никольский, 1976, 121]. А это ведет к тому, что его коммуникативно-стилистическое содержание соответствует прежде всего социальному. Здесь равным об­ разом актуальны: и социальный генезис языка - первое понятие социаль­ ного ряда, и социальное бытие языка - второе понятие данного ряда. Но лишь второе понятие предполагает социальную дифференциацию речево­ го поведения как производную от социальной дифференциации языко­ вых навыков, принадлежащих категории владения языком [Яхнов, 1976, 100], которую теперь возможно сопоставить с категорией личностной па­ радигмы [Караулов, 1987,14-20 и след.]. Разный подход к проблемам коммуникации - свидетельство того, что для социостилистического анализа более надежным подспорьем служит та область, которая видит в речевом поведении предмет онтологической ценности, а не операционального применения. Поэтому психолингвисти­ ческие проблемы сейчас уступают (как это предполагалось выше) соци­ ально-психологическим, в соответствии с которыми, временно отмеже­ вавшись от речевой деятельности в целом, можно представить себе ре­ альное использование языка реальными людьми в многообразии реаль­ ных жизненных ситуаций. Так мы получаем феномен речевого поведения во втором приближе­ нии. Здесь, очевидно, можно уже говорить о языковой личности как сре­ доточии когнитивно-коммуникативных потенций, материализирующихся на широком фоне социально окрашенной действительности, которая дает место проявлению психологических свойств и устремлений человека. (О личности как средоточии и продукте социальных и исторических законов этноса см.: [Караулов, 1987, 22].) К ним прежде всего относится необходи­ мость получить и отправить информацию, желание быть услышанным и понятым, разделить ’’неравнодушие” к предмету речи со своим партне­ ром по коммуникации9. Остановившись пока что на этом приближении, подчеркнем постепен9А. Сэше, подвергнув в свое время критике доктрину В. Гумбольдта о паралле­ лизме мысли и языка в пользу идей предшественника Ф. де Соссюра У.Д. Уитни, подчеркнул 'прагматический характер причин возникновения языка, который человек создал для своих утилитарных потребностей точно так же, как, например, жилище или одежду. Эти потребности — прежде всего потребности коммуникации [Sechehaye, 1933, 100]. 18 Схема 1. Место РП в кругу смежных категорий и изучающих их дисциплин но оформляющуюся иерархию отношений между понятиями речевого поведения с понятиями речевой деятельности, общения, коммуникации. Первое в к л ю ча е т в себя о тде ль ные ко м п о н е н ты п о ­ след ни х и о д н о в р е м е н н о вы ст у па е т к а к часть ка ж д о г о из н и х , вычленяя и объединяя момент социального взаимодействия, который будет управлять языковым отбором, зависящим от ’’образа” тех, кто вступил в это взаимодействие (схема 1). РП и прагм атика Прежде чем продолжить характеристику РП, следует коснуться воп­ росов прагматики. Занимаясь любым из ’’человеческих” ракурсов языко­ знания, нельзя избежать проблем, которые являются ее прерогативой (и тем самым относящихся также к теории речевых актов). Современный лингвист не может не отталкиваться от семиотической триады, а отталкиваясь от нее, не признавать, что в настоящее время один из ее элементов - прагматика - представляет собой именно тот участок лингвистической теории, который широко, настойчиво и после­ довательно эксплицирует коммуникативную сторону языкового функци­ 19 онирования и употребления. В этих аспектах прагматике отводится как бы наддисциплинарная роль изучения ’’человеческого фактора”, в языке. ’’Изучая поведение знаков в реальных процессах* коммуникации, прагма­ тика представляет собой отношение знаков к их интерпретаторам” [Арутюнова, 1985, 3], т.е. говорящим и слушающим, пищущим и читаю­ щим. Субъективность как наиболее общее свойство языка, категория, пронизывающая все его стороны, ”в чистом виде выделяется прагмати­ кой” [Степанов, 1981, 326] и составляет ее собственный предмет: ’’положе­ ние человека в языке неповторимо” [Бенвенист, 1974, 294]*”человеческий фактор - это не аспект прагматики, а сама его сущность” [Булыгина, 1981, 333]. Такие мысли не вызывают сомнения в справедливости, если только не считать, что о подобных отношениях можно было бы говорить и шире - применительно к другим аспектам языкознания и в других тёрминах. Так, например, феномен языкового употребления сам по себе - и именно в традиционном освещении этого понятия - принадлежит субъ­ ективному фактору: оценке человеком имеющегося в его руках орудия общения, благодаря чему вербализация действительности принимает тот, а не иной вид. изучаемый затем с самых разных точек зрения, а не только как ’’моделируемый полным набором прагматических знаний” [Демьянков, 1981, 368]. Тем не менее современное состояние двух дисциплин прагматики и психолингвистики - более других отражает закономернос­ ти развития лингвистического йознания личности. Обе они? каждая согласно своим задачам, выводят вопрос о языке и человеке на уровень общей теории, решающей категориальные вопросы порождения речи, языка как деятельности и коммуникации как использования человеком знаков. Это дает возможность заново осознать и само понятие ’’челове­ ческая личность” с языковой точки зрения, т.е. отнестись к ней как к объекту лингвистической теории, стимулирующей его моделирование. Исследователи считают, что построение ’’личностной” парадигмы должно сыграть интегрирующую роль в полноте отражения языком картины мира, не достигаемой существовавшими доныне ’’безличностными” парадигмами (исторической, социальной, психологической, системно-структурной) [Караулов, 1987,19]. Введение ’’личностной” пара­ дигмы может, по мысли Ю.Н. Караулова, способствовать разрешению многих парадоксов лингвистики, в частности пролить свет на соотноше­ ние коллективного и индивидуального в языке; на то, каким образом язык может функционировать, оставаясь неизменным, и в то же время существовать, постоянно эволюционируя (парадокс Балли), и др. В связи с этим можно заметить, что антропоцентрический подход к изучению языка в широком смысле (т.е. факт, что все в нем можно изу­ чать с позиций говорящего человека, например и лексикон), когда у прагматики остается функция ’’локации” (т.е. соотнесения говорящим знаков, которые он использует, со своим ”Я”) [Степанов, 1975, 281], по всей вероятности, был бы более адекватен сущности отношения ’’язы кчеловек”. Но вместе с тем прагматику должно сейчас рассматривать как лингвистическую дисциплину, которая в еще совсем недавнее время, как и психолингвистика, обнаруживала признаки тяготения к лидерству 20 и универсализму, что было обусловлено стремлением современного языкознания преодолеть растущее, как считали многие ученые, разоб­ щение двух его исходных понятий (язык-человек). Однако проблемная и предметная структура обеих наук оказалась не настолько гибкой, чтобы преодолеть это разобщение, если имеется в виду изучение конкретной языковой жизни людей в конкретном обществе, в конкретных национально-культурных и исторических обстоятельствах. Проблемы говорящей среды в ее социально-этнографической стратифи­ кации на том или ином этапе культурно-исторического развития данного общества остаются за пределами интересов названных наук. Отвечая ’’синтетическому подходу к языку” [Арутюнова, 1985, 4], прагматика (а также теория речевых актов как один из аспектов речевой деятельности и, следовательно, психолингвистики), вырвавшись из оков бихевиористской методологии ’’простого наблюдения” или оттолкнув­ шись от нее, но не коснувшись при этом конкретизирующих проблем подсистемно-дифференцированного языкового употребления, пошла по линии логической и философской интерпретации коммуникативной рече­ вой деятельности. И, таким образом, расстояние между языком и жизнью лишь увеличилось параллельно с обособлением и имманентным развити­ ем элементов семиотической триады. Это привело, как и должно было быть, к тому, что в определенный момент развития семиотики возникла необходимость в некоторых методологических инверсиях, например в воссоединении прагматики с семантикой [Shank, Birnbaum, Mey, 1983, 149-162]. Коль скоро семантический пафос прагматики, если пользовать­ ся психолингвистическими терминами, основан на ’’семантике представ­ ления” или ’’значении говорящего” (т.е. на семантике высказывания как переменной единице, зависимой от ролевой структуры коммуникативно­ го акта) [Мэнг, 1983а, 233], в функциональном отношении происходит известное стяжение аспектов значения и употребления: ” . . . изучать язык невозможно без знания того, как им пользуются; то, как язык используется, не имеет ценности без того, что он значит” [Shank, Birnba­ um, Mey, 1983, 152]. Ср. широко известное нечасто цитируемое положение Л. Витгенштейна о том, что значение слова есть его употребление. В этом заново предпринятом объединении того, что на предшествующих этапах разработки логико-философских оснований лингвистической теории строго дифференцировалось, содержится имплицитный призыв чуть-чуть ’’спуститься на землю”, т.е., с нашей точки зрения, ближе к РП, а значит, и к реальному человеку. Любопытно обметить, что как раз в более ’’зем­ ной” науке - социолингвистике - вопрос о взаимодействии владения языком и его употребления решается вполне определенно [Крысин, 1983]. В то же время ’’выяснение отношений” с прагматикой дает возмож­ ность ввести ряд последующих уточнений в принятое нами понимание термина ’’речевое поведение”: если прагматика не должна иметь целью ’’эмпирическое описание того, как поступает человек, решая для себя стилистические (или риторические) задачи в своем практическом поль­ зовании языком и теоретическом обобщении этих наблюдений [Степанов, 1981,326], то тем лучше для коммуникативной стилистики. Рассмотрение 21 ее в русле РП берет на себя как раз то, что отвергает прагматика: экстра­ лингвистически обусловленные процесс и результат языкового отбора, дифференцирующиеся в зависимости от социально-психологических образов участников речевого акта в их взаимодействии10. Следователь­ но, и здесь коммуникативно-стилистическое РП является конкретизи­ рующей частью более общего и абстрактного понятия - прагматики, уп­ равляющей универсальными законами речевой коммуникации. Принципы прагматического учения развивались медленно. Сто лет назад У. Джеймс предписывал: ” . . . нужно лишь учитывать практический результат, которого мы можем при этом достичь, каких ощущений ожидаем и к какой реакции на них мы готовы”, - для точного понима­ ния предмета, ссылаясь на Ч. Пирса, мысли которого, как он отмечает, были высказаны за 20 лет до написания его книги с очень характерным подзаголовком: ’’Новое название старого способа мышления”, но остава­ лись незамеченными [James, 1970, 47]. Углубившись со временем не в социальную, а лишь в коммуникативную реальность, прагматика предо­ ставила изучение общественного языкового бытия другим наукам, и в частности стилистике. Так формируется, как и в случае с речевой дея­ тельностью и с речевым общением, двусторонняя связь: включая в себя прагматическую основу анализа - в той мере, в какой это детерминиру­ ется коммуникативной проблематикой, - стилистика оказывается в оп­ ределенном смысле шире прагматики. Прагматика оперирует моделями. Это модели устного, преимущественно диалогического, речевого обще­ ния. Постулаты, максимы, стратегии и другие закономерности такого общения строятся на интенциях и реакциях участников речевого акта безотносительно к их социальным характеристикам, показывающим тип, образчик языкового владения в процессе коммуникативно значимого языкового употребления. С этой точки зрения прагматику можно было бы определить как исследование семантико-коммуникативной импликатуры языка в отношении к структуре общественной жизни, или, как сей­ час принято говорить, к картине мира. Собственно речевая часть при таком исследовании нередко исчерпывается масштабами того бесконеч­ ного схоластического спора, с рассказа о котором начинает главу ’’Что значит прагматика” У. Джеймс: можно ли сказать, что мы ходим вокруг белки, если мы ходим вокруг дерева, на котором сидит белка [там же, 43]? (Ср. ограниченный набор примеров во всех работах по прагматике. ) Таким образом, и со стороны объема привлекаемого материала при изучении ’’реальной коммуникации” (как говорят авторы работ по прагматике), и со стороны языковых фактов также просматривается лакуна, пропущенное звено, заполнить которое может социокоммуникативная стилистика, описывающая РП людей в обществе. Следовательно, и в свете отношения к прагматике социокоммуника­ 10Ср. формулировку социолингвистического характера, принадлежащую Д. Хаймзу: *. . . словесное поведение в кругу отношений между обстановкой, участниками общения, темой беседы, функциями и формой контакта, а также той оценкой, которую всем этим компонентам дают участники общения** (цит. по: [Эрвин-Трипп, 1975, 336]). 22 тивный аспект стилистики, составляющий центр РП, в принятом нами понимании термина остается верен себе: а) он является конкретизирую­ щей частью прагматики, подставляя вместо говорящего субъекта гово­ рящего человека; б) он включает в круг своих проблем прагматический подход к языку как общекоммуникативную основу ситуативно-диффе­ ренцированных проявлений речевого взаимодействия; в) он заполняет эмпирическую лакуну описания задач языкового отбора. И таким образом снимается недоразумение, возникшее, как считают некоторые ученые, в связях между прагматикой и стилистикой. Процесс их исторического преобразования в самостоятельные лингвистические дисциплины не был изоморфным. Расцвет стилистики и приобретение ею лингвотеоретического статуса [Sechehaye, 1908, 75-92], будучи прежде всего связанными с французской школой последователей Соссюра, падают на ’’допрагматический” период (начиная с Ч. Морриса). И наобо­ рот, рост интереса к ней совпадает со временем если не известного упадка, то, во всяком случае, экстенсивного развития стилистики имен­ но как лингвотеоретической дисциплины. Однако следует заметить, что до сих пор среди стилистов существует мнение о некорректности подмены стилистики прагматикой. Так, после­ дователь Ш. Балли Ж. Шисс писал, что все то, что ”в качестве нового реестра понятий” (’’comme la nouvelle matrice”) разработала внешняя линг­ вистика под названием прагматики, было давно уже открыто и описано, в части функционально-коммуникативных разысканий, его учителем, который положил в основу описания говорящего субъекта и сосредото­ чил внимание исследователей на его отношении к языку. Причем в качестве говорящего субъекта рассматривался носитель родного языка, пользующийся спонтанной разговорной речью (так, как понимал ее Балли, роль которого как первооткрывателя в этой области не подлежит сомнению) [Chiss, 1985, 85-87]. Это мнение было высказано больше в защиту самого Балли, нежели стилистики как науки, так как его вклад в выделение функций языка действительно не нашел адекватного отражения в последующих теориях (ср. функциональную схему Р. Якобсона и др.). Но оно не получило бы достаточных оснований при взгляде на более поздние этапы самоопре­ деления прагматики и стилистики. Последняя при ясно ощутимой пара­ доксальности положения все дальше уходила от проблем языковой личности; абстрактная же коммуникативно-деятельностная модель, предложенная прагматикой, также не способствовала их возрождению. И это вполне объяснимо с точки зрения внутренних закономерностей фор­ мирования стилистических интересов разных школ и направлений. Таким образом, в стилистике образовался дефицит ’’отношения к языку”, являющегося, по сути дела, главным ее инструментом. И здесь опять-таки понятие коммуникативно и стилистически значимого РП ока­ зывается призванным восполнить этот пробел. 23 Я зы к овое уп отр ебл ен и е и РП Почему же для восполнения этого пробела недостаточно действенны­ ми оказываются понятия "употребление” и ’’использование” языка? Чтобы объяснить эту оценку, нет необходимости прибегать к какойлибо особой интерпретации обоих терминов. Первый из них, ввиду ак­ тивности именного компонента внутренней формы, в целом характеризу­ ется ’’обезличенностью”. Он выражает самое общее и первоначальное противопоставление competence и performance, пренебрегающее, как это полагается в структурной лингвистике (которой эти понятия обязаны своим рождением), отношением к человеку, употребившему языковой знак. Такое положение - ’’статус-кво” не только для структурной, но и для всей традиционной интралингвистики. Вопросьпз а ч е м употреблено, к а к употреблено и к о г д а и м е н н о употреблено, спорадически возни­ кающие в зависимости от задачи отдельного исследования (совокупно, а чаще изолированно) и составляющие экстралингвистическое обрамление анализа, лишь в области стилистики художественной речи соединяются с вопросом:кто употребил, да и то далеко не всегда (лингвопоэтика есте­ ственно, сейчас в расчет не идет). Причину этого безусловно нужно видеть в преимущественном отношении к употреблению как к промежу­ точной инстанции - материи для исследования. Когда же само языковое употребление оказалось в центре внимания, оно, естественным образом, прежде всего было рассмотрено с точки зре­ ния функционирования системы (’’строя”) языка [Винокур, 1941, 16], что как раз и дало возможность установить четкие границы интралингвистической компетенции в изучении лингвостилистического феномена. Возможность ’’непосредственного наблюдения” снижает в глазах тео­ ретиков абстрагирующий уровень объекта исследования. Поэтому оп­ позиция познавательной ценности ’’интра-” и ’’интерорганизмов языка”, как правило, решалась не в пользу последнего. М. Халлидей, например, выстроив цепочки competence-explanation и performance-observation, оспорил теоретическую значимость второй [Halliday, 1978, 99] при усло­ вии ее изолированного рассмотрения. Однако анализ языкового употреб­ ления как самостоятельного объекта (если он берет на вооружение адек­ ватные методы) показывает полную искусственность отделения от него феномена владения языком. Описательная ценность анализа языкового употребления, выводимая из наблюдений, может сохранить дискретные качества, будучи предметом внешней лингвистики, тогда как ’’владение языком” теряет перспективу при невозможности его функциональной интерпретации, если вообще ставить вопрос о соотносительности этих понятий. Постановка же такого вопроса неизбежна, так как ’’свободное владение языком предполагает умение говорящего при построении высказываний выбирать слова с нужным значением” [Крысин, 1983, 78], т.е. это понятия взаимообусловленные. В настоящее время благодаря экспансии внешней лингвистики, обра­ щенной к речевой деятельности, наметилось некоторое равновесие между оценками обеих обсуждаемых категорий. Интеграция семантики и 24 прагматики связала их категорией ’’память” [Shank, Birnbaum, Mey, 1983, 152]; сделана попытка вернуть изначальную роль употребления стилисти­ ке [Винокур, 1980]; поставлен вопрос о лексикографической фиксации не только значения языковой единицы, но и правил ее употребления как вопрос о познавательно-необходимом объеме одноязычного толкового словаря [Рей, Делесаль, 1983, 261 и след.]. Однако деятельностный аспект занимает в категории языкового употребления подчиненное место. При том, например, что понятие ’’память” имеет психологическое содержание и определяет условия языкового употребления, которое имеет социаль­ ное содержание, эта зависимость оказывается недостаточной для того, чтобы языковое употребление позволило бы уравнять значение обоих компонентов двучлена ’’человек-язы к”. Единицей изучения языкового употребления остается высказывание. Известно, что возможность двойственного (процессуального и результа­ тивного) значения этого понятия была в свое время обсуждена и решена положительно [Гак, 1973, 352-358]. Процессуальному значению присваи­ вается все, что характеризует личность говорящего, тогда как результа­ тивное значение - это сам акт речи, который может рассматриваться вне связи с говорящим лицом11. Термин ’’употребление” соотносится преиму­ щественно со вторым рядом значений, субстантивация отглагольного имени является знаком отторжения от действия, обозначая нулевую точ­ ку на шкале функционально-коммуникативного процесса. И в этом случае первый элемент двучлена оказывается ослабленным. Его усиле­ ние происходит только тогда, когда предметом исследования становятся ’’особенности” употребления тех или иных языковых единиц, что отлича­ ет главным образом работы по стилистике художественной речи. Желание придать понятию ’’языковое употребление” личностно-дея­ тельностный смысл (обычно это связано с необходимостью оттенить активный и специально обдуманный в эстетическом отношении стилевой отбор) в отдельных случаях вызывает к жизни термин’’использование языка”. Этот термин, благодаря некоторому сдвигу в сторону процес­ суального значения, соответствует следующей точке функционально­ коммуникативной шкалы, несмотря на то что его глагольный аналог употребляется более нейтрально, без специального задания выделить ’’одушевленное” начало. Но при расширении поля наблюдений, связан­ ных с понятиями данного ряда и предусматривающих выделение тако­ го начала, термин ’’использование”, с одной стороны, недостаточно активно его выражает, а с другой - не способен содержать отчетливое противопоставление субстантивированной и процессуальной семантики. Это обстоятельство привело к попытке вернуть данное противопоставле­ ние термину ’’употребление”, также утратившему в лингвистическом понятийном аппарате значение процесса. Ср. работу Л.А. Гоготишвили ’’Опыт построения теории употребления языка”, в которой этим терми­ ном называется ’’процесс речевой деятельности в аспекте порождения речи” [Гоготишвили, 1984, 1, 4 и след.]. Изучая ’’процессуальную сторону* 14Ср. различие в терминах "énonciation** и "énoncée** в Словаре терминов француз­ ского структурализма [Структурализм: "за** и "против", 1975, 452]. 25 речи/ автор подчеркивает психолингвистическую направленность этой категории и в то же время стремится ввести в состав ’’внутренних линг­ вистических понятий понятие деятельности в виде последовательных языковых действий говорящего”. Таким образом, по мысли автора, осуществляется сближение языкового употребления с субъектом речи, который становится в центр его теории. Сама постановка вопроса о возможности лингвистического описания языковых действий, изучающихся на основании данных высказывания (они определяются автором как ’’отрезок речевого потока, ограниченный сменой субъектов речи”), может быть воспринята со стороны коммуника­ тивно-стилистических установок изучения речевого поведения сочув­ ственно. Это уже третья точка на функционально-коммуникативной шка­ ле. Однако длительная традиция ’’внеличностного” употребления терми­ на даже при попытке его реанимации мешает ему передвинуться на сле­ дующую, четвертую точку шкалы, не только аккумулирующую внутрен­ нее равенство двучлена ’’язы к-человек”, но и наполняющую его соци­ альным содержанием. Необходимость занять эту точку также определила выбор термина ’’поведение”, подразумевающего социально-психологическую характе­ ристику ’’действующих лиц” речевого акта, ситуативно варьирующую языковой отбор. К выбору термина ’’поведение” вынуждает и еще одно немаловажное обстоятельство. Универсальность проблем общетеоретического характе­ ра постоянно открывает возможности разнообразных видов миграции разноязычных понятий и терминов, которые к тому же способны мими­ крировать. Поэтому в какой-то момент они могут оказаться непригодны­ ми для соотнесения рядоположенных категорий. Когда термин ’’речевое поведение”, отягощенный бихевиористскими и дескриптивистскими коннотациями, был воспринят лишь психолингвистикой, которая не посягала на его общекатегориальный смысл, языковое употребление на­ ходилось по отношению к нему в другой, функционально ограниченной плоскости. Но как только благодаря социолингвистическому осмысле­ нию объем понятия сузился, появилась возможность завершить им коммуникативно-стилистическую линию речевой деятельности человека. Тем самым, определившись в ряду универсальных понятий (’’речевая деятельность” и ’’речевое общение”), РП как бы породило некое ответ­ вление, продолжило собой цепочку понятий, входящих в перформатив­ ный ряд. Однако и здесь необходима терминологическая оговорка. При­ давая категории употребления большое познавательное значение, запад­ ные исследователи вне оппозиции ’’competence-performance” широко ис­ пользуют термин ’’using”, который несет мощные социальные коннотации и близок нашему пониманию РП [Saukkonen, 1983,1039]. Понятое так РП - явление гетерогенное. Последнее качество имеет разные содержательные аспекты. Один из них как раз составляется объ­ единением процессуального и результативного значений и внутренне градуирован: а) процессуальный характер РП не противоречит тому, что­ бы отправной точкой его анализа явились данные вербального отбора, 26 как это свойственно филологическому методу; б) и процессуальная и результативная стороны - обе включаются как результат в деятельност­ ную проблематику, подчиненную общей теории действий [Петров, 1986, 16]. Ср. это различие с различиями, проводимыми по отношению к связям коммуникативных заданий с семантикой текста, когда ’’действием” называют ближайшее достижение целей, в то время как деятельность складывается из действий и направляется на комплексную цель12, кото­ рая может включать частичные и ближайшие цели [Мэнг, 19836, 222 и след.]; в) процессуальная сторона РП предполагает внимание и к некото­ рым психолингвистическим проблемам, несмотря на то что противо­ поставление деятельностной и коммуникативной проблематики способ­ ствовало размежеванию РД, РО и РП и тем самым удаляло более конкрет­ но и более узко понятый феномен РП от собственно пси^солингвистических интересов. В частности, это процесс развертывания текста [Levelt* 1983, 278], коль скоро он соотнесен с внешними обстоятельствами языко­ вого употребления и отвечает коммуникативным потребностям говоря­ щих и слушающих в их взаимодействии: ”...на высшем мотивационном уровне (структуры языковой личности. - Т.В.) наблюдаемыми и анализи­ руемыми с помощью лингвистических методик оказываются, естествен­ но, не цели и мотивы, а порождаемые ими устойчивые коммуникативные потребности и коммуникативные черты, способные удовлетворить эти потребности, типологизирующие специфику речевого поведения” [Карау­ лов, 1987, 39]. Предварим выводы, которые напрашиваются из характеристики РП как гетерогенного явления, конкретизирующего категориальные и акти­ визирующего маргинальные признаки РД и РО, всего лишь одним приме­ ром, не требующим сейчас специального комментария. В нем указанные выше причинно-следственные сплетения социопсихологического и коммуникативно-стилистического ряда предстают как бы сфокусирован­ ными ввиду того, что их вызвала к жизни чрезвычайная ситуация. Это сцена из пятой главы ’’Рассказа о семи повешенных” Л. Андреева, кото­ рая называется ’’Поцелуй - и молчи”: ^...только двоим предстояло свидание с родителями. И оба они с ужасом и тоской думали об этом сви' дании, но не решились отказать старикам в последнем разговоре, в последнем поцелуе (...) Как смотреть, что думать, что говорить - отказы­ вался понять его человеческий мозг. Самое простое и обычное: взять за руку, поцеловать, сказать ”Здравствуй, отец”, - казалось непостижимо ужасным в своей чудовищной, нечеловеческой, безумной лживости. (...) вошел он твердо, парадно, крепкими отчетливыми шагами. Протянул белую сухую руку и громко сказал: - Здравствуй, Сергей! За ним мелко 12Ср. известное мнение П. Вундерлиха о первичных (естественных) речевых ак­ тах, необходимых для всякого рода коммуникаций, и вторичных (институциональ­ ных). Ср. также различение понятий "действие** и *деятельность**, которое к тому же всегда являлось препятствием для полной нейтрализации дихотомии **язык/речь** в применении к деятельности. Так, А.А. Леонтьев считает термин "речевая деятель­ ность" некорректным, предпочитая говорить о совокупности речевых действий, име­ ющих собственную промежуточную цель. Само речевое действие при этом он полага­ ет актом психологическим [Леонтьев, 1974а, 25—26]. 27 шагала мать и странно улыбалась. Но тоже пожала руку и громко повто­ рила: - Здравствуй, Сереженька! - Поцеловала в губы и - молча села. Не бросилась, не заплакала, не закричала, не сделала чего-то ужасного, чего ожидал Сергей, а поцеловала и молча села (...) Сергей не знал, что всю предыдущую ночь, затворившись в своем кабинете, полковник с напря­ жением всех своих сил обдумывал этот ритуал. ”Не отягчить, а облегчить должны мы последнюю минуту нашему сыну? - твердо решил полковник и тщательно взвешивал каждую возможную фразу завтрашнего разгово­ ра, каждое движение. Но иногда запутывался, терял и то, что успел при­ готовить, и горько плакал в углу клеенчатого дивана. А утром объяснял жене, как нужно держать себя на свидании. - Главное, поцелуй - и мол­ чи! - учил он. - Потом можешь и говорить, несколько спустя, а когда поцелуешь, то молчи. Не говори сразу после поцелуя, понимаешь? - а то скажешь не то, что следует (курсив наш. - Т.В.) (...) На извозчике он хотел еще раз повторить наставление, но позабыл (...) - Посиди, Сере­ женька, - попросила мать. - Сядь, Сергей, - подтвердил отец. Помолча­ ли. Мать странно улыбалась. - Как мы хлопотали за тебя, Сереженька. Напрасно это, мамочка... Полковник твердо сказал: - Мы должны были сделать это, Сергей, чтобы ты не думал, что родители оставили тебя. Опять помолчади. Было страшно произнести слово, как будто каждое слово в языке потеряло свое значение и значило только одно: смерть. Сергей (...) вдруг спросил: - А как сестра? Здорова? - Ниночка ничего не знает, - поспешно ответила мать. Но полковник строго остановил ее: Зачем лгать? Девочка прочла в газетах. Пусть Сергей знает, что все (...) близкие его (...) в это время (...) думали и (...) - Дальше он не сумел про­ должать и остановился. Вдруг лицо матери (...) стало мокрым и ди­ ким (...) дыхание делалось все чаще и короче и громче. - Се... Сер... Се... Се... - повторяла она, не сдвигая губ. - Се... - Мамочка! - Полков­ ник (...) заговорил жене: - Молчи! Не мучь его! Не мучь! Не мучь! Ему умирать! Не мучь! - Испуганная, она уже молчала, а он все еще сдержан­ но тряс перед грудью сжатыми кулаками и твердил: - Не мучь! - По­ том (...) спросил белыми губами - Когда? - Завтра утром (...) Мать смот­ рела вниз, жевала губами и как будто ничего не слышала. И, продолжая жевать, точно выронила простые и странные слова: - Ниночка велела по­ целовать тебя, Сереженька. - Поцелуй ее от Меня, - сказал Сергей. Хорошо. Еще Хвостовы тебе кланяются. - Какие Хвостовы? Ах, да! Полковник перебил: - Ну, надо идти. Поднимайся, мать, надо (...) Прос­ тись! - приказал он. - Перекрести. - Она сделала все, что ей говорили. Но, крестя и целуя (...) твердила бессмысленно: - Нет, это не так. Нет, не так. Нет, нет. Как же я потом? Как же я скажу? Нет, не так. - Прощай, Сергей! - сказал отец... - Ты... - начал Сергей. - Ну? - отрывисто спро­ сил отец (...) Ты, отец, благородный человек. - Что ты! Что ты! - испугал­ ся полковник. (...) Последними словами полковника были: - Благослов­ ляю тебя на смерть, Сережа. Умри храбро, как офицер. - И они ушли. Как-то ушли. Были, стояли, говорили - и вдруг уш ли». Вы воды Феномен РП в выбранном нами ракурсе стоит на ipex китах, лишь один из которых - внутриязыковые закономерности подсистемной дифферен­ циации стилистических явлений. Два же других - это внешние законо­ мерности социальных и социально-психологических условий коммуника­ ции, благодаря чему РП предстает как визитная карточка человека в об­ ществе, отражающая регулярное взаимодействие лингвистических и экстралингвистических факторов. Оно и формирует конкретизирующие свойства РП, отсутствие которых характерно для понятий ’’речевая дея­ тельность” (РД) и ’’речевое общение”, как это следует из предпринятых выше квалификаций. Понижение абстрагирующего статуса последних не* могло бы быть произведено без некоторых издержек категориального значения. Вряд ли можно, например, приблизиться к конкретизации РД до уровня РП, если порождение речи есть путь к реализации последнего: ’’Деятельность и поведение - это две разные формы проявления челове­ ческой активности (...)” [Дридзе, 1980, 203]. Вряд ли также существует и возможность конкретизировать речевое общение лишь наличием социу­ ма, в котором оно происходит. С этой стороны также необходимо после­ дующее звено - категория, предусматривающая стилистическую диф­ ференциацию результатов социального взаимодействия на общем дея­ тельностном фене. По всей вероятности, к такой конкретизации больше располагает поня­ тие ’’речевое поведение” ввиду явного присутствия в нем ситуативного смысла: ”В основе поведения (...) лежат так называемые автоматизмы” [там же]. С их помощью, например, удобно оперировать типовыми ситуа­ циями речевой деятельности и речевого общения, возможными в соци­ ально-дифференцированном внеязыковом поле, обнаруживающем функциональную вариативность вербального отбора. Исследователи от­ мечают, что ”в лингвистических моделях коммуникативного акта роль языковых средств оказывается преувеличенной при одновременной сла­ бой представленности различных аспектов экстралингвистической реаль­ ности, на фоне которой протекает речь” [Медведева, 1980, 160]. Приводи­ мые в следующей главе фрагменты анализа показывают еще не исчерпан­ ные потенции усиления этих аспектов, кроющиеся в категории речевого поведения, которое представляет их в виде иерархической градации компонентов внеязьп^ового окружения, взаимодействующего с вербаль­ ным отбором. Глава II ЕДИНИЦЫ И МЕТОДЫ АНАЛИЗА РП С труктура и составляю щ ие единицы РП I. Изучая РП, мы также вправе пренебречь тем, что участок, на котором оно поддается наблюдению, не обладает гомогенной структурой. Этот участок образуется в точке пересечения двух центральных понятий внешней лингвистики - ’’владение языком” и ’’употребление языка”, демонстрирующего свойства последнего. Точка их пересечения характе­ ризует носителя языка в целом - с историко-этнической и социально­ психологической стороны, а наши социальные обязательства касаются речевого результата, вытекающего из этих характеристик. Но в каких терминах следует описывать участок РП, имея в виду, что они должны соответствовать каждой из его составляющих? По всей вероятности, такое описание целесообразно строить, отталки­ ваясь от вербального компонента по экстралингвистической восходя­ щей: а) узуальная характеристика лексико-грамматических отношений внутри законченного смыслового целого как языковой единицы (в дан­ ном случае удобно говорить о предложении или о тексте), которая основывается на закономерностях употребления языка; б) коммуника­ тивная характеристика предложения или текста, которая переводит его в статус высказывания или дискурса, вводя невербальные компоненты в характеристику вербальных значений на данном речевом участке1; в) прагматическая характеристика, которая конкретизирует коммуника­ тивную характеристику высказывания как результата словесного отбора, сформированного его взаимоотношением с субъектом речи; г) психолинг­ вистическая характеристика, трактующая высказывание как процесс порождения речи и развития текста, в центре которого находится субъ­ ект речи; д) социолингвистическая характеристика, которая, соотнеся субъект речи и его высказывание с реальными обстоятельствами языко­ вой жизни социума, переводит его тем самым в ранг конкретных призна­ ков говорящего человека. Последний компонент вбирает в себя данные предшествующих, т.е. играет интегрирующую роль в представлении участка РП как взаимодей­ ствия социально-психологических характеристик людей, пользующихся языком, с узуальными свойствами его системы. Но для того чтобы дать этому взаимодействию окончательную характеристику, пока что соответ­ ствующую тем признакам, которые по отдельности уже были названы при определении феномена РП в первом приближении, мы должны выделить в его компонентах социально-ситуативные факторы ’’второго приближе1Высказывание как результат словесного отбора, произведенный при употребле­ нии языка, являет собой "подлинный, полноценный лингвистический знак <...) озна­ чаемым которого является <...> ситуация сообщения” (имеется в виду "денотативная сторона", т.е. описываемые предметы и связи между ними) [Гак, 1972, 16]. 30 ния”, уточняющие влияние внеязыковой надстройки на вербальный состав анализируемого участка. Перечислим их в соответствии с пунктами первого ряда: а) различение или неразличение стилистически нейтрального и стилистически марки­ рованного отбора; б) соответственная коммуникативная значимость наличия или отсутствия коннотаций, осложняющих денотативную сторо­ ну высказывания как знака; в) момент ’’прагматизации” текста, отража­ ющий тот факт, что коммуникативный взгляд на него неадекватен в отчуждении от причин и целей, заставляющих говорящего пользоваться языком (теория дискурса) [Арутюнова, 1985, 22-23]; г) поведение кон­ кретной личности в процессе порождения и развертывания текста; д) со­ циальная дифференциация говорящих, проявляющаяся в ситуативно определяемом речевом отборе. Эти факторы формируют парадигматический срез составляющих РП, т.е. упорядочивают и детализируют иерархию социально-психологиче­ ской надстройки над завершающим с точки зрения коммуникативных нужд этапом словесного отбора - стилистическим. Для того чтобы продемонстрировать действие этих составляющих в пределах анализируемого участка РП, недостаточно проследить последо­ вательность и причинность их связей. Первостепенную важность приобре­ тают здесь особые условия, на которых осуществляется анализ участка РП при помощи языкового материала разных функциональных под­ систем, требующих разного же к ним подхода. С точки зрения интралингвистического анализа источник для извле­ чения языкового материала безразличен, это необходимое сырье. Любое внеязыковое обстоятельство (географическое, историческое, функцио­ нальное) в случае его непосредственного отношения к анализу переводит этот источник в ранг полуфабриката - мы наблюдаем такое-то свойство структуры именно там, именно тогда и именно потому. Ср., например, словосочетание туманное утро. Его интралингвистическая характеристи­ ка так или иначе коснется отсутствия или наличия предикации (а следо­ вательно, тема-рематической структуры, т.е. порядка слов и интонации, не говоря о вопросах грамматического согласования в его разных аспек­ тах). Но уже устойчивый характер этого словосочетания, рожденный во многом традицией поэтического употребления, - это признак, который делает его интерлингвистическим полуфабрикатом, и тогда порядок слов приобретает иное значение - стилистическое (куда входит и ритмиче­ ское, и цитатное, и образно-метафорическое). Если же мы выделим это словосочетание, например, в стихотворных строках: ’’Это трудное вре­ мя. / Мы должны переждать, / пережить эти годы, / С каждым новым стра­ даньем / забывая былые невзгоды, / И встречая как новость / Эти раны и боль поминутно, / Беспокойно вступая / в туманное / новое утро” (Иосиф Бродский), - то стилистическое значение получит и само нарушение устойчивой слитности (А + N), вводом дополнительного эпитета переведя поэтический шаблон в индивидуально-эстетическую ценность. И это уже дальнейшее движение по пути от полуфабриката к единице РП. С точки зрения интерлингвистического анализа источник для извлече­ 31 ния языкового материала уже предстает, таким образом, функционально отобранным (определенная сфера для изучения определенных фактов). Связь источника с предметом изучения может быть прямой (изучение коммуникативных свойств разговорной речи (РР) по записям устной не­ официальной речи; изучение употребительности художественного прие­ ма по тексту художественного произведения и пр.) или опосредованной (изучение полифункциональности определенных явлений структуры, изучение социально-дифференцированных особенностей языкового употребления по текстам сопоставимых функциональных сфер и пр.). IL С точки зрения РП помимо этой зависимости необходимо сопоста­ вить позицию стороннего исследователя с позицией внутритекстовых интерпретаторов, которая проявляется на отобранном участке текста в порядке и мере экспликации составляющих РП (ср. на с. 7 замечание Н. Хомского об РП говорящих, слушающих и изучающих язык). Предположим, что языковым источником, предоставляющим в рас­ поряжение исследователя факты разговорного РП, является художе­ ственный текст. В этом случае возможны следующие варианты исследова­ тельской позиции: 1. Исследователь равен автору как: а) наблюдатель; адресат (автор - первый адресат своего собственного сообщения). 2. Ис­ следователь неравен автору как: а) адресат сообщения, адресантом кото-^ рого является автор; б) наблюдатель же, но оперирующий другими кате-* гориями интерпретации текста (научно-познавательными, а не эстетически-типизированными), нежели автор. 3. Исследователь поднимается на одну ступень выше, включая категории авторской интерпретации в свой познавательный понятийный аппарат. Таким образом, мы получаем двухступенчатый анализ языковых фак­ тов, и это обстоятельство, будучи осознанным, не представляет никакой опасности подмены достоверного материала недостоверным, в чем часто упрекают процедуру извлечения ’’нехудожественных” показателей из художественной языковой ткани. Более того, для РП, как мы увидим далее, метаязыковые фрагменты художественного текста чрезвычайно поучительны. Они укрупняют причинно-следственные связи внеязыковых составляющих с вербальным отбором, избавляя исследователя от паспортизации явлений, уже получивших социально-психологическое обобщение [Винокур, 1991, 27]. Когда типологию называют дисциплиной ’’второго эшелона” [Вардуль, 1986, 26], потому что она опирается на готовые дескрипции, а не на непо­ средственные факты практической речи, у стилиста возникает аналогия с уже отобранными и ’’описанными” (пусть ненаучно) речевыми поступка­ ми людей, попавшими в художественный текст2 потому, что художе­ ственная литература есть ’’вторичное моделирование действительности” (Ю. Лотман). Благоприятные условия для такого моделирования создает способность поэтического языка иметь установку на выражение, обла­ дать внутренней формой [Винокур, 1991, 28], что обеспечивает отобран2Композиционные формы тут могут быть самые разные, и обязательной связи с прямой речью искать не следует. 32 ность и неслучайность означающего, коль скоро оно служит конечным средством выражения художественной мысли о речи людей. Здесь есть лишь одно затруднение. В определенном смысле оно серьезно, хотя и находится как бы вне науки, потому что успех его преодоления зависит от языковой интуиции исследователя, помогающей оценить языковую интуицию писателя: ставит ли он перед собой осознанную задачу описать реальные свойства языкового употребления изображаемых людей, и достигает ли он желаемого эффекта. Пример анализа Рассмотрим следующий фрагмент из современного рассказа: Ночью Лена проснулась от детского плача (1). Плакал Валин ребенок за сте­ ной (2). Валя так и говорила о нем: ’’Ребенок” (3). Потому что ни ’’маль­ чик”, ни имя, выделяющее конкретного человека из себе подобных, тут не годилось (4). Неконкретное, неличное ’’ребенок” - так лучше (5), потому что личности дитя лишено (6). Валя уже ’’привыкла” (7), ей ’’хоть бы что” (8 )» (Т. Набатникова. Домохозяйка // Юность. 1987. № 2). Предварительным этапом анализа в данном случае является определе­ ние заданной автором рассказа речевой композиции фрагмента, состо­ ящей из постепенного продвижения от авторской речи к речи персонажа, т.е. в смене субъектов речи с сопутствующими ей колебаниями между прямой, несобственно прямой и несобственно авторской [Кожевников, 1977, 75, 76 и след.] речью, цитатных и полуцитатных вкраплений. Пред­ ставляющая собой словесную экспликацию реальных условий ’’нехудо­ жественного” речевого поведения, эта композиция не может быть вы­ несена целиком за скобки изучения последнего, так как свидетельству­ ет о включении автором его личной оценки (как носителя и как слушате­ ля) в оценку языка, свойственную изображаемым в произведении гово­ рящим людям. В произведениях, посвященных жизни общества, к кото­ рому принадлежит сам автор, эти оценки могут и полностью сливаться3, очерчивая тем самым узуально-стилистический диапазон языкового употребления, в рамках которого развивается речевое действие персона­ жей. Согласно способам интерпретации художественного текста, предло­ женным К.А. Долининым, такая композиция обеспечивается частичным наложением референтной ситуации (обстоятельства дела) и коммуника­ тивной (образы участников общения) [Долинин, 1985, 11]. Далее располагаем составляющие РП согласно выделенным пунктам ’’второго приближения”: а) стилистическая гетерогенность текста. Выра­ женная в комбинациях ’’нейтрально-высокое” и ’’нейтрально-снижен­ ное”, она является свидетельством стилистического статуса повседнев­ ной разговорной речи (как она осознается большинством современных говорящих), при котором ’’высокое” служит водоразделом между книж­ ностью и разговорностью (книжный стиль принадлежит высказываниям,*2 3С точки зрения анализа художественного текста такая слитность характерна для произведений, если автор отождествляет свою позицию с позицией персонажа — прйем, активизировавшийся в современной прозе. 2. Винокур Т.Г. 33 в которых голос автора ’’воспаряет” над голосом персонажа): (4), (5), (6); б) наличие коннотаций, (включая стилистическое различие слов ребенок и дитя). В естественных условиях ф с ^ ирования дискурса они имплици­ руют отношение говорящего к предме/у речи. Авторский комментарий лишь снимает неопределенность коннотации, подчеркивая ее конситуативную зависимость. Ср. словарное значение слова ребенок мальчик или девочка в раннем, доотроческом возрасте' и актуальное значениеупотребление: ребенок - ни мальчик, ни девочка, неполноценное суще­ ство; в) прагматическая причина наименования-высказывания: невоз­ можность назвать мальчиком или именем собственным неполноценное существо; прагматическая цель - избежать такого наименования; г) по­ рождение своего способа языкового выражения по отношению к называ­ емому предмету в сложившихся условиях и художественная эксплика­ ция развертывания этого способа, заменившая нехудожественную им­ пликацию; д) выражение подобным наименованием, образующим выска­ зывание, социально-речевых ролей (мать по отношению к своему ребен­ ку, соседки - женщины сходного социального статуса), всегда имеющих достаточный синонимический разброс, и ситуативной необходимости самого речевого действия. Сложив эти составляющие, мы как будто бы должны получить сосредо­ точившуюся в указанной номинации характеристику личного РП, име­ ющего коммуникативно-целевые, психологические и собственно соци­ альные основания для того, чтобы говорящий осуществил стилистиче­ ский (конечный этап вербального) отбор, т.е. реализовал способность, готовность к такому отбору в соответствующей ситуации. Однако, судя по анализируемому фрагменту данного художественного текста, за рамками указанных пунктов остались и другие, бесспорно существенные, признаки - и тех условий, в которых совершился данный отбор, и тех последствий, к которым он привел, став фактом, принад­ лежащим конкретному участнику речевой коммуникации. Говоря о данном случае, у нас нет оснований сбрасывать со счетов эмоциональную причину4 как психологическую основу совершаемого отбора, который контрастивно эксплицирован ремаркой (8). Говоря о последствиях этой причины, целесообразно видеть в них формирование определенного речевого навыка как способа ’’исполнения” возникшей коммуникативной необходимости, закрепленной за данной ситуацией. И то, и другое - типизированные обстоятельства речевого проявления лич­ ности, которые (и об этом напоминает нам содержание анализируемого фрагмента) суть достояние и адресанта, и адресата речи. Последнее обстоятельство, так же как определение позиции исследо­ вателя, требует специальной оговорки относительно выгод предвари­ 4См. книгу Дж. Веттера [Vetter, 1969, VIII], где указываются семь первичных эмо­ ций, которые занимают главенствующее место среди эмоциональных стимулов речи, в частности страх (а как производные — отчаяние, тоска и пр., что имеет место в дан­ ном примере). Такие эмоциональные амплитуды легко поддаются типизации в психо­ логическом плане. Однако амплитуда адекватно выражающего их словесного от­ бора — предмет специального исследования. 34 тельной эстетической обработки значимого участка РП рукой писателя. В данном случае она дает возможность увидеть воочию вышеназванный (как основной) признак самого феномена - в з а и м о д е й с т в и е участ­ ников речевого акта. Оно выделяется здесь на основании полифониче­ ской структуры данного фрагмента, начиная от первого высказывания, которое формально можно отнести к чисто авторскому плану (1). Уже в нем зарождается содержательное пересечение точек зрения персонажа и рассказчика как внутренний элемент речевой композиции текста. Он коммуникативно подготавливает восприятие ’’чужого слова” (М. Бах­ тин), которое является рематическим центром второго высказывания (2). Его отправитель ”о трех головах”: рассказчик (продолжение повество­ вательной синтаксической структуры), рассказчик-персонаж (тема-рематическая инверсия) и второй персонаж (употребление ’’его” слова персонажем-рассказчиком). Далее эти три плана тасуются, подобно колоде карт, из которой можно ’’вынуть” взаимопонимание, узнавание и вос­ произведение речи коммуникативно связанных между собой людей: Я, рассказчик, говорю Валин ребенок, потому что так его называет пер­ вый персонаж, с которым я себя отождествляю. А данное отождествление значит, что фрагмент в целом представлен с позиций рассказчика-персонажа. Он называет Валиного ребенка так, потому что сама Валя (второй персонаж) его так называет. Она называет его так (с точки зрения рассказчика-персонажа) по таким-то причинам. Рассказчику-персонажу объяснить эти причины - и самому себе, и читателю-адресату - помогает авторская позиция, допускающая включение в книжный участок по­ вествования малоупотребительного в границах современного стилисти­ ческого узуса слова дитя (6). Такова последовательность рационалистического толкования, идуще­ го от автора и рассказчика, вместе взятых. Им противопоставлено эмо­ циональное толкование - персонажное. Валя говорит, что называть свое несчастное дитя ребенком, а не мальчиком и не именем собственным ”ей хоть бы что”, она уже ’’привыкла” (7, 8); ясно, что это бравада глубоко страдающей матери, но данный факт выпадает из нашего комментария, будучи типизированным прежде всего психологически и не имея фор­ мального выражения как момент истинности/ложности. Наречие уже (7), принадлежа тем не менее рассказчику-персонажу, а не Вале (второму персонажу изображаемой речевой ситуации), есть не что иное, как интер­ претационное уточнение, которое направлено на совмещение разных позиций участников данной речевой ситуации в целом. Таким образом, мы видим, что на первой ступени описания автор выступает в роли художника, а не исследователя, и это оказалось воз­ можным благодаря совпадающей части этих коммуникативных ролей. Он показал: а) как говорят; б) почему говорят именно так; в) как восприни­ мается этот способ говорения и в какую, словесную же, реакцию облека­ ется это восприятие; г) какова ситуация, в которой данный способ гово­ рения и его восприятия является социально и психологически досто­ верным. Следующий шаг в этом направлении должна составить интерпретация, 2* 35 основанная на разности коммуникативных ролей автора и исследовате­ ля. Автор послал сообщение, содержащее эстетически осмысленную и типически обобщенную имитацию ’’непосредственного наблюдения” над речью людей. Дело исследователя-лингвиста - извлечь из нее составля­ ющие РП: Л ингвистика - это не ’’первичная речь”... а ’’речь о речи”; поэтому лингвистика не может принять точку зрения простого говоряще­ го. Нужно исходить из знаний говорящего о речевой деятельности, но нельзя смешивать план речи с планом лингвистики» [Косериу, 1963, 173]. В основу вербальной части ложится использование языковой единицы согласно закономерностям образования двух первых компонентов сти­ листического узуса: нейтральное ребенок, приобретая экспрессию и смыс­ ловые коннотации, становится средством, имеющим стилистическое зна­ чение и организующим контекстный стилистический прием (мальчикребенок-дитя). Два других компонента стилистического узуса - з а д а ­ н и е и э ф ф е к т - ложатся в основу невербальной части РП, аккумули­ руя коммуникативно-прагматические и социально-психологические мо­ тивы формирования данного приема: а) причины выбора входящих в него языковых единиц для данной конситуации; б) отражение в ней возмож­ ности образования психологически обусловленного постоянного языко­ вого навыка; в) экспрессия этого навыка, включающая ’’импрессию” адресата [Hausser, 1968, 117-118] (т.е. влияние адресата на экспрессию высказывания адресата в личной и массовой коммуникации); г) социаль­ но-ситуативные роли участников речевого общения, располагающие к совпадению или несовпадению экспрессии и импрессии как следствий общности коллективных языковых навыков и амплитуды их вариаций. Напомним, что категория стиля может принять значение стилистической нейтральности, и тогда соответственно экспрессия задания и эффекта вы­ сказывания может измеряться не ’’выразительностью”, а ’’выражением” (ср. ’’выражательную” функцию у Г. Шпета). Д. Хаймз, считая, что когни­ тивный и экспрессивный аспекты РП не могут существовать раздельно, пишет, что ’’все явления речи могут интерпретироваться слушающим как несущие экспрессивную информацию о говорящем” [Хаймз, 1975, 51]5 вплоть до его ’’зрительного образа” (как у Т.А. ван Дейка). Большее или меньшее место занимает при этом собственно детективный элемент изысканий - не имеет значения. Полнота описания РП в любом случае извлекается из самой структуры данного высказывания. Это метод ’’к р и т и к и с т р у к т у р ы ” pendant к филологической критике текста» [Винокур, 1990,27]. Сейчас уместно лишь добавить, что прерогатива линг­ виста и состоит в способности увидеть при помощи критики текста факты нелингвистические, но открывающиеся лишь специальному лингвисти­ ческому (филологическому) зрению. Узуально-стилистическая характеристика составляющих РП позволяет сделать следующие выводы: говорящий и слушающий имеют возмож­ ность (обладают способностью, проявляют умение, обнаруживают готов­ 5Ср.: "...язык экспрессивен не в о п р е к и своим логическим качествам, а лишь с в е р х своего логического содержания” [Винокур, 1929а, 43]. 36 ность [Богин, 1984, 1]) осуществить адекватный языковой выбор примени­ тельно к внеязыковой ситуации; сама внеязыковая ситуация гетерогенна, и ее иерархически выстроенный состав представляет указанную воз­ можность как регулярное свойство носителей языка, основанное на общих закономерностях речевой деятельности, имеющих социально­ психологическую мотивацию. То есть язык рассматривается в этом слу­ чае ’’как сторона человеческой личности” [там же]. Сопоставляя художественную и научную интерпретацию фрагмента, легко заметить, что во ’’втором приближении” пункты парадигматиче­ ского среза составляющих РП объединились под флагом ’’значения говорящего” [Бруннер, 1984, 23], которое представляет собой семантико­ прагматическую единицу, имеющую прямой вход в коммуникацию. Свой вклад в ’’значение говорящего”, таким образом, внесли: стилистическое значение, коннотация, причинно-целевое обрамление высказывания, психолингвистическая процедура порождения и развертывания текста, социально-ролевая и социально-ситуативная рамки его исполнения. Таким образом, можно сказать, что-в нем отразился полный объем того социально-психологического фона, на котором вырисовываются контуры РП. И следовательно, желание представить РП как гомогенную единицу уничтожило бы самый объект наблюдения. Поскольку речь идет о коммуникативной ценности ’’значения говоря­ щих”, образуемой взаимодействием языковых навыков в точке их ситуа­ тивного пересечения, отношение ’’язы к-человек” конкретизируется для РП как ’’речь-ситуация”. Второй член отношения, покрывая собой всю сумму внеязыковых составляющих, выдвигает в центр участников рече­ вого акта. Источники Представим себе теперь, что сведения об источниках, т.е. о социально­ психологической мотивации произведенного ими словесного отбора, по­ лучены не из художественного текста, а из ’’практической” речи. Р.Р. Гельгардт высказывал мнение, что адекватность практической речи с точки зрения отправителя и получателя может быть в принципе полной, в то время как художественный текст стимулирует множественность интерпретаций [Гельгардт, 1971, 90]. Пример из рассказа показал, что метаязыковые свойства художественного текста (а они в том или ином виде присутствуют в нем всегда) создают обратную зависимость: эстети­ чески осмысленная словесная экспликация языкового отбора снимает любую неопределенность, тогда как ситуативная оставляет для нее лазейки. Ср., например, фрагмент бытовой устной речи с тремя участни­ ками: А. (муж), Б. (жена), В. (пришедший к ним мастер по ремонту теле­ визоров): А. (указывая на деталь в устройстве): А это / нельзя подтя­ нуть? // (1). В. Нормально // (2). Б. Что ’’нормально”? // (3). А. Посмотри­ те! // Вот она / видите / болтается / так / знаете / ходит вся... (4). В. Я гово­ рю / нормально! // Нормально она работает! // (5). (Пауза некоторого обще­ го недоумения и недовольства.) В. Это же пластмасса! // Как ее ’’под­ тянешь”? // Вит она и болтается // Это надо из железа ковать! // Тогда и 37 подтягивайте давайте! // (6). А . Ну, ладно // (7). В. Это вам не швейная ма­ шина!// (8). Б. (шутливо) И не "Жигули”... (9). В. Вот именно что / "Жигу­ ли” / они... (10). Б. Но ведь машина все-таки! / / (il). А . Подожди, / Тань! / Не отвлекай... (12). Полилогическое строение фрагмента частично приоткрывает коммуни­ кативные намерения и их стилистическое исполнение, которые по-раз­ ному и одновременно характеризуют собеседников. В данной ситуации коммуникативно-стилистические показатели РП сосредоточиваются вокруг первой реплики В. (2), которая не понята и не принята А. и Б., но, возможно, по разным причинам: не п о н я т а А., судя по его последней реплике (12),и не п р и н я т а Б., судя по реплике (3). Иными словами, реп­ лика В. не устроила А. планом содержания, а Б. - планом выражения. Или же мы можем говорить о референциальном единодушии А. и В., тог­ да как Б. игнорирует референтное содержание предыдущего высказыва­ ния вообще. Также вполне вероятно, что и то, и другое суть квазимотивы (лишь видимая часть айсберга), и причина коммуникативной неудачи, примером которой является данный полилог, заложена глубже: в психо­ логической несовместимости людей, которые имеют в арсенале речевых средств именно т а к о е средство, и людей, которые его не имеют. А эта несовместимость принадлежит, в свою очередь, к области социально-пси­ хологических характеристик говорящих и слушающих. Последние, оче­ видно, таковы, что коммуникативная неудача (один из ее регулярных текстовых показателей - переспрос-реплика (3)) способна оказаться пре­ одоленной благодаря единому (несмотря на частности) опыту общения в сниженно-разговорном стилистическом ключе, а также как раз благодаря неодинаковой реакции А. и Б.; Б., более реагируя на с л о в о , соответ­ ственно развивает свое РП, войдя в конфликт с которым А. может про­ должить разговор о деле. Но спрашивается: откуда мы извлекаем сведения о соотношении поверхностных и глубинных показателей, об их объективности или субъ­ ективности, если перед нами в качестве анализируемого дискурса лишь скупой фрагмент не безусловно законченного по смыслу диалогического целого? М. Халлидей, трактуя свое понимание "диалекта” в языке и "регистра” в речи, пишет: "Диалект, на котором вы говорите, есть показа­ тель того, кто вы"; "Регистр, которым вы пользуетесь в определенной ситуации речи, есть показатель того, как вы себя ведете” [Halliday, 1978, 157]. Если автор художественного произведения объединит эти показате­ ли (а он это сделает непременно согласно задаче эстетической типиза­ ции), да к тому же предпримет их метаязыковую экспликацию, то иссле­ дователь практической речи ввиду отсутствия этих закадровых знаний естественно вернется к конкретным истокам, которые позволяют выдви­ гать гипотезы о том, что заложено в тексте (по ван Дейку) с точки зрения полноты описания РП его создателей: "...чтобы понять дискурс, слуша­ ющий или читающий должен быть способен вычленять на базе или общих знаний о мире (...) или анализа текущего контекста (...) ориентированные на говорящего контексты ситуации. Если говорящий и слушающий не обладают общими знаниями о мире, понимание не может быть полным” 38 [ван Дейк, 1989, 55]. Ср. конфликтную ситуацию, которая является "проявителем” вариантов РП участников процитированного полилогического фрагмента. Если на "глобальном уровне" [там же] речь шла бы о не­ понимании дискурса в целом, то на коммуникативно-стилистическом уровне можно говорить о квазинепонимании, намеренном дистанцирова­ нии от него ввиду определенного отношения к способу речи. И было бы также неверным думать, что практической (в частности, и разговорной) речи вовсе чуждо метаязыковое восприятие РП. Поэтому и здесь позиция исследователя может определяться соотношением с таким "автором” речи, который склонен к метаязыковой экспликации в прин­ ципе: "Человек как языковая личность постоянно оценивается наблюда­ ющими его людьми. Речь одного индивида релевантна для другого инди­ вида (...) Обоснованные суждения о языковой личности, имеющие оце­ ночный характер, доступны отнюдь не только лингвистам”. Поскольку оценками такого рода занимаются все вообще люди, то создается свое­ образное положение: "Оценщик совокупно выступает и как субъект оце­ нок, и как их объект", т.е. как наблюдатель и наблюдаемый. Исследова­ тель этих оценок выступает как наблюдатель наблюдателя” [Богин, 1984, 5], поэтому полномочия уже обработанного, оцененного (любым спосо­ бом) и необработанного текста в перспективе построения экстралинг­ вистически детерминированной парадигмы РП могут быть поделены меж­ ду критериями первичной и вторичной (воспроизведенной) речевой дей­ ствительности, которые с точки зрения изучаемого объекта дополняют друг друга. Критерий воспроизведенной (отраженной) речевой действительности, следовательно, применим к любым функциональным сферам. Коль ско­ ро факт воспроизводства состоялся, мы имеем дело с объективной рече­ вой данностью. Установить ее природу по отношению к тому или иному варианту РП можно путем последовательного извлечения составляющих, сгруппированных вокруг "значения говорящего”, которое образуется социально-психологическим фоном - внешней ситуацией речи, когда она стягивает номинативный, референтный и коммуникативный участки, со­ гласно показанной выше иерархии вербальных и невербальных связей. П арадигм атический и синтагм атический типы м атериала Хороший материал для изучения РП дают наряду с художественными текстами некоторые жанры публицистики, например очерки, посвящен­ ные отдельным людям, преимущественно знаменитостям, поскольку в них чаще всего рисуются черты их характера, особенности общения с дру­ гими людьми, прямо цитируется их речь и т.п. Удобство таких "воспро­ изводящих" приемов заключается как раз в том, что они наглядно под­ тверждают некорректность противопоставления личных (индивидуаль­ ных) и социальных интеракций. РП, вариант обнаружения которого осно­ ван на взаимодействии, получает тем более достоверную характеристи­ ку, чем большее количество взаимодействующих точек в ней пересек­ 39 лось. Даже сугубо индивидуальная на первый взгляд манера РП, коль скоро она определена через восприятие, поддается анализу путем со­ поставления интенции говорящего и реакции слушающего, т.е. открывает выход в социум. Если же слушающий, сменив свою коммуникативную роль, воспроизводит данную реакцию вторично в виде новой интенции, то РП окончательно объективируется как социальное. Именно на его фо­ не становится ясным, что интралингвистическому анализу, имеющему коммуникативное содержание, может быть подвергнута лишь внутрен­ няя речь, но не звучащая или отраженная на письме. Таким образом, полифоническая структура любого метаязыкового фрагмента, демонстрирующего феномен РП, не являясь привилегией художественного текста, дает возможность соединить усилия наблюдателя-лингвиста и наблюдателя-адресанта/адресата. Пользуясь данными ’’непосредственного наблюдения” второго, первый извлекает из них закономерности РП с точки зрения взаимодействия его составляющих. Ср. конкретные штрихи речевого портрета М. Плетнева (пианиста, а теперь и дирижера, художественного руководителя симфонического оркестра России), как они были восприняты в свое время его педагогом проф. В. Горностаевой в очерке ’’Споры вокруг имени” (Сов. культура. 1987. 10 мар.). Непосредственное наблюдение дало автору очерка возможность уста­ новить следующие психологические характеристики описываемого чело­ века: ’’ясно ощутимая устойчивость сильного характера”; ’’несколько чопорная манера держаться”; ’’нет легкости общения”; ”он словно стоит особняком (...) замкнутость, неконтактность”; ’’мироощущение, не всег­ да совпадающее с распространенным, привычным, своя повадка”. Из этих характеристик намечается выход в речевые: ”не помню, что он мне гово­ рил, но глаза и манеру говорить отметила сразу: взгляд, медленно прони­ кающий в собеседника, речь негромкая, неторопливая”; ”В нем много от нежелания быть как все (...) отсюда и непредсказуемые ответы (...) Мане­ ра не говорить лишнее отличает его одинаково и в жизни, и в искусстве. Он не ведет долгий доверительный разговор с приятелем из министер­ ства культуры и потому в некоторых кругах имеет репутацию человека надменного”. 3tH наблюдения конкретизируются в стилистических характеристи­ ках: ’’чуть старомодная русская речь”; <Св стиле его поведения отсут­ ствуют характерная для нашего круга импульсивность, преувеличен­ ность оценок, употребление словечек ’’гениально”, ’’потрясающе”» ; ’’Плетнев, насколько мне известно, к диалекту артистической среды совершенно не склонен”, а также в культурно-речевых, одна из которых была дана автором очерка инвертивно, показывая описываемого героя как адресата речи: ^рассказывают, что кто-то из должностных лиц, позвонив ему по делу, в разговоре поименовал его ”ты, Миша...”, и Плет­ нев вежливо осадил говорящ его». И наконец, вместо описания даются прямая и косвенная цитаты речи герс~* <СЯ его спросила как-то: ’’Миша, может быть, я тебя как профессор не устраиваю? Давай разойдемся, а то никакого толка”. Он посмотрел на 40 меня серьезно (...) внимательно (...) и сказал: ”Нет, вы меня как профес­ сор устраиваете”» ; <Сон совсем не умеет что-либо "достать”. Этот гла­ гол ему явно не по си лам » (шутливый прием, построенный на обычной подмене денотата сигнификатом). Легко заметить, что ни одна из этих "житейских” характеристик, даже необязательно в данной совокупности, не может быть признана социаль­ но незначимой. Они эксплицируют элементарное "узнавание”: а) соци­ ально-психологического типа людей (т.е. части их постоянного речевого статуса), употребляющих преимущественно "старомодные” и не употреб­ ляющих жаргонные средства; отдающих предпочтение культурно-этикет­ ным и не поощряющих использование эмоционально окрашенных средств; б) ситуативно-речевых поступков этого типа говорящих. Отказ от эмоциональных средств вызывает к жизни заменители, например на­ рушение узуальной структуры диалога, выразившееся в эффекте "об­ манутого ожидания” (прагматическая необходимость импликации усту­ пила место информативно-избыточной экспликации): "Нет, вы меня как профессор устраиваете”. В интерпретации же этих характеристик, согласно составляющих РП, вырисовывается социально-психологическая значимость его нарочитой индивидуализации (быть и, значит, говорить не так, как все), не препят­ ствующая коммуникативным намерениям. Склонность к метаязыковым оценкам - это с точки зрения анализа РП паллиатив гипотетической возможности записать всю речь изучаемого человека (одного, нескольких, группы, социума), продуцируемую им в течение жизни*6. Подобные оценки имеют разные формулы символиче­ ских отражений (я/он всегда говорю/говорит так; я/он никогда так не говорю/не говорит) и бесконечное разнообразие клише - признаний, кре­ до, характеристик и пр., имплицирующих речевой портрет говорящего/ слушающего. Ср. хотя бы вариации формулы ”В моем словаре этого сло­ ва нет”: В чем Вы видите свой поэтический долг? - Не убивайте! Помню, однажды Ярослав Васильевич Смеляков сказал, что кому-нибудь другому ничего не стоит употребить в стихотворении слово "мечта”, а он, Смеляков, на это не способен, хоть зарежьте. Так и с поэтическим дол­ гом. Это не мой словарь» (из интервью с поэтом Д. Сухаревым); <ЗСЯ не мог сказать "бесстрашный воитель”. Зачем Вы так пишете?» (говорит ученый журналисту, записавшему его беседу со студентами); <СТы не f бСм. книгу Ю.Н. Караулова "Русский язык и языковая личность" [Караулов, 1987, 21, 22, 25, 85 и след.], где имеется в виду один из парадоксов лингвистических описаний, который состоит в противоречии между полнотой и системностью, в то вре­ мя как существует и второй — между дискретностью носителя (и "актуализованных” им актов языка) и непрерывностью, континуальностью лингвистического описания. Эти противоречия можно снять, если объектом изучения становится языковая лич­ ность с присвоенной ею языковой системой. Ср. мнение о том, что <культуры соци­ альных систем <...) доступнее для исследователя, чем личный набор "культурем”» [Моль, 1973, 52—53]. В широком смысле — это отражение тенденции изучать речь в структуре социального взаимодействия общающихся, которая предоставляет теории речевой деятельности "наиболее полное объяснение характеристик речи” [Тарасов, 1986, 6]. 41 надейся, она ничего не понимает, в ее словаре и слов-то таких нету ”неудобно”, "неловко”, ей все "ловко”» ; <СНу и ну, она ей все "тинктура йода", "тинктура йода" с таким важным видом, а она и слов-то таких не зн ает»; <СЯ думаю... э-э... у него все же есть другой словарь» (говорят о человеке, который в неофициальной речи привержен к бранной лекси­ ке) - из устной разговорной речи. Можно сослаться также на показательный для таких оценок прием типизированного использования какой-либо импликатуры, поскольку она является частью смысла целого текста, а не какого-нибудь отдельно­ го слова [Арнольд, 1980, 84]. В плане социально-психологической струк­ туры текста импликатура демонстрирует "редукцию языкового опыта” [Бергельсон, Кибрик, 1980, 147], влияющую на языковую деятельность человека как принцип, который заключается в том, что значительная часть этого опыта остается невыраженной в высказывании. Поэтому с точки зрения РП она может символизировать собой текст, сопоставимый с "модусом вивенди” - манерой, стилем поведения определенного типа людей в целом [Мэнг, 1983а, 226]. Ср., например, публицистический фраг­ мент, построенный на эмоциональной импликатуре - сниженно-бытовом клише разговорной речи: <СВо всех перечисленных случаях есть беда, но нет преступника - в смысле преступной личности. Личность обыкновен­ на, привычна и до боли узнаваема. Ее отличительная черта - иррацио­ нальность: никому не дано знать, когда она со словами "А пошли они все" - махнет рукой на что угодно. "А пошли они все" - формула, за­ мечательная своей отточенностью по существу и полной неопределен­ ностью адреса»; «^Преступно-халатное отношение? Как вы, конечно, по­ нимаете, это и не причина и не объяснение. Это официально-правовой эквивалент формулы "А пошли они все", т.е. результат, итог. Результат чего? (...) "А пошли они все" может внедряться в нас, вовсе не подонков по личным установкам, невидимо, как радиация (...) Если нас сегодня действительно беспокоит рост преступно-халатного отношения ("А пошли они все”), то необходимо доискиваться причин (...) случилось не­ минучее: в нас поселилось что-то от "А пошли они все” ("халатно-преступ­ ное отношение")». - Очерк А. Щербакова "Инерция” (Огонек. 1987. 10 мар.). К этому типу данных о РП личности в социуме можно отнести и откры­ тый ряд ситуативных стереотипов, свойственных одному и несвойствен­ ных другому социально-психологическому типу говорящих/слушающих ("как летят годы”; "чужие дети всегда быстро растут”; "вырастешь узнаешь”; "А что, мне больше всех надо?”; "Да, он несет свой крест муже­ ственно”; "Она за этот день сразу на десять лет постарела” и т.п.), откуда недалеко и до излюбленных пословиц, поговорок и цитат - при наличии свидетельских показаний о частотности и регулярности их употребления. И, таким образом, здесь вполне правомерно пойти по пути накопления оценок и самооценок, способных образовать совокупность вербальных сигналов РП той или иной группы носителей языка7. 7Ср. суждения типа: <Терпеть не могу я эту публику, которая "Золотого телен­ ка” чуть что цитирует». 42 Э ксперим ент и оп рос Но ведь для лингвиста существует и более прямой путь обследования материала - непосредственная фиксация текста (дискурса) в отдельных фрагментах его первичного обнаружения, ситуативно недвусмысленного, которое самой своей структурой позволяет наблюдать РП говорящих/слушающих. Однако прямым этот путь будет в онтологическом смысле, а в операциональном - окольным. Так, например, в русистике разработана методология записи и научной обработки естественной разговорной ре­ чи8, нацеленная не на носителей языка, а на особенности функционирова­ ния самого языка в определенных условиях. В области РР ситуативный участок дискурса, синхронно фиксируемый наблюдателем-исследователем, поддается лишь частичной интерпретации в плане РП. Здесь необходимы фоновые, затекстовые панхронические знания даже в том случае, если он сам принадлежит к среде информан­ тов. От отношений между информантами и наблюдателем-исследовате­ лем зависит пресуппозиционный объем поведенческой трактовки спон­ танных высказываний РР, которые могут имплицировать масштабную ре­ ферентную ситуацию. Следовательно, для того чтобы подобный материал, даже паспортизо­ ванный, был обращен на РП, нужны дополнительные критерии его отбора. Например, возможность сочетания записи и эксперимента по отношению к тем носителям языка, речь которых исследователь наблюдал в течение длительного времени, регулярно и в тождественных ситуациях. Именно таким образом была обследована в рамках РП возрастная раз­ ница вербального отражения номинативной ситуации, которую можно определить как ’’осуществление действия, следствием которого является возможность услышать музыку, записанную на магнитофонную пленку”. Пять информантов в рамках совместно переживаемых бытовых ситуаций (наблюдатель совмещает свою роль с ролью одного из информантов) за длительный период наблюдения дали регулярно повторяющееся в речи каждого словосочетание, состоящее из синонимического ряда нейтраль­ ных и сниженных глаголов + разговорная именная номинация синкрети­ ческого типа: включить (поставить, пустить, завести, крутануть, запус­ тить, засадить)9 музыку. Помещенные в высказывание, эти словосочетания обнаружили прежде всего общие различия: а) в императивном и неимперативном задании, что косвенно отразило близость знакомства с предметом (говорящий регу­ лярно производит данное действие сам или обращается с просьбой произ­ вести данное действие к собеседнику); б) в эмоциональном компоненте этого задания (одно из наименований - запустить - перекрыло более 8Имеется в виду серия исследований группы ученых Института русского языка РАИ под руководством Е.А. Земской. 9Легкость формирования у глаголов синонимического ряда, значимого с точки зрения социально-стилистической дифференциации РП, безусловно отражает функ­ циональную судьбу наименований, не принадлежащих к "первичному лексическо­ му классу” [Курилович, 1962, 253]. 43 постоянный навык, будучи свидетельством определенного сиюминутного настроения). Далее приводим индивидуальные различия: Информант À. (пожилая женщина, начальное образование, бытовая речь содержит большую долю просторечных вкраплений): Тань / завела бы музыку / что всё сидишь (работаешь. - Т.В.) (...>; они с утра музыку заводят; Господи, они тогда музыку заведут, песни поют (...) ну уж веселились все так (...) а укусить-то нечего (...) (о прошлом, когда было голодно, но весело. - Т.В.). В речи этого информанта один раз имел место вариант пустили при распространителе: очень громко музыку пустили, я и не слышала (звонок в дверь. - Г.Г.). Информанты Б. и В. - мужчина и женщина среднего возраста с высшим образованием. Для В. характерны императивные задания в разных фор­ мах с преимущественным употреблением глагола поставить (поставь музыку, давай поставим музыку). Во внеимперативных заданиях и формах преобладает включить (’’они включили музыку”; ’’это ужас, если с утра пораньше музыку включать” и пр.). Для Б. характерны только внеимперативные формы с вопросительно-побудительным заданием: ’’хочешь, я поставлю музыку?”; ’’хочешь, музыку поставим?”; ’’давайте поставим...” и пр. Информант Г. - молодой человек с высшим образованием. В его опыте вариант поставить музы ку не получил альтернативы, зависимой от признаков, указанных для первых трех. Однако разброс экспрессивных вариантов, включая глагольный отбор, никак не обеспеченный сигнифи­ кативной стороной отражаемой ситуации, более широк, что опять-таки свидетельствует о степени близости к предмету речи, активного и заин­ тересованного отношения к нему (”крутанем музыку”; ”запустили музы­ ку - сто миллионов децибел л” и подобные). Информант Д. (подросток) дал самое меньшее число употреблений, потому что в данном случае для него оказалась нетипичной номинация ’’музыка”. Изоморфны ей прямые и дискретные номинации - пленка, кассета (”я хочу эту кассету поставить, поставьте ту пленочку с Альбано”). П р и м е ч а н и е 1. У информантов Б., В., Г. при соответствующем изменении гла­ гольной номинации изменялась и именная (мама любит, когда я ей запускаю нос­ тальгические мелодии; они ужасную пошлятину запускают; Лена все лето крутит "Севильского цирюльника”). П р и м е ч а н и е 2. Наиболее современный молодежно-жаргонный вариант — ”в р у ­ бить музыку” — не был зарегистрирован в речи наблюдаемых, несмотря на возраст Д. и на то, что в метафорическом употреблении эта лексема была отмечена у В. и Г. (Я / как сейчас / говорят / что-то не врубилась / а переспрашивать неудобно,/; Ког­ да он начинает это / свою эту тягомотину / я вырубаюсь, сил нет). Наряду с записями высказываний данных информантов среди них был проведен опрос. 1. Вопрос: ’’Как еще можно сказать?” или ’’Как ты еще в этом случае говоришь?”: а) был проигнорирован А. и Д. (”А не все ли рав­ но, я все могу сказать”; ”Не знаю”); б) вызвал активную реакцию Б. и Г., результатами которой частично воспользовался наблюдатель - ’’альтер 44 эго” информанта В. 2. Вопрос: <СЧто значит ’’завести” м узы ку». Ответ А.: ”Да так говорится / как еще скажешь”; Б. ’’Это, наверное, только про патефон... //; (обращаясь к А.:) Помнишь / бабуся / ручку крутили-заводи­ л и ... //”. 3. Вопрос: ’’Почему ты говоришь поставить музыку? Что ты ста­ вишь?” Ответ Б.: <ЗСЯ кассету вставляю... // ’’Ставишь”... / все ставим / пластинку, кассету / / » . 4. Вопрос: <^Бабушка, вы из-за патефона говори­ те ’’завести” м узы ку?». Ответ А.: ”Да привыкла просто / все так гово­ рят //”. Подведем итоги: 1. Отчетливо наблюдаемый* возрастной разброс узуальных свойств речи охватывает ряд переменных признаков говорящих и воспринима­ ющих речь: а) мы лишены возможности сверить полученные данные с другими ситуативными показателями и, следовательно, должны допус­ тить предположение, что вне семейных разговоров возможны другие варианты; б) из этого следует, что наиболее регулярно осуществляющее­ ся словоупотребление, зафиксированное в данном анализе, может пред­ ставлять собой лишь результат взаимовлияния речевых навыков близ­ ких между собой людей. Из записанных в течение длительного периода 85 высказываний 42 содержали единичное словоупотребление одного лица, которое в речи других лиц повторялось неоднократно (помимо реплицирующих условий диалогической формы общения); в) вариант ”засадить музыку” в различных коммуникативных заданиях и их праг­ матических формах регулярно употребляли четверо информантов, в то время как наблюдения свидетельствобали, что эта лексика регулярна и высокочастотна (т.е. ’’своя”) для речи одного из них во многих других лексико-семантических сочетаниях: Ты слишком много засадила (саха­ ру. - Т.В.); Давай уж ей засадим сразу все (заплатим все деньги. Г.В.), - но только в перфективных значениях. Употребление этого слова остальными информантами воспринималось как факт ’’заражения” или как ’’цитация” (дважды эксплицированная: ’’как папа говорит”)10. 2. Наблюдаемая психологическая совместимость разных способов номинации, основанная на ’’постулате языковой идентичности” (А. Мар­ тине) - ’’все так говорят”, ’’так говорится”, ”а как еще сказать” и пр., "присоединяемая к социально-дифференцированному признаку (возраст), охватывает социально-психологическую ситуацию речи в целом: а) демонстрирует ’’взаимодействие” как центральный фактор, которому подчиняются все составляющие семейного РП; б) подтверждает объ­ единяющую их роль ’’значения говорящего”, благ одаря которому в усло­ виях постулата языковой идентичности осуществляется стилистическая вариативность словесного отбора; в) допускает альтернативу РП: кон­ фликт между ’’значениями говорящего” (К. Мэнг). Приведем для сравнения два разговорных фрагмента, РП участников которых определилось разным семантико-стилистическим восприятием слов: 10Ср. мысль о большой вероятности предсказания речи друг друга у близких между собой людей [Эрвин-Трипп, 1976, 193]. 45 1) А. Нет / конечно / она постарела // Хотя морщин вроде нет у нее? // Вот смотри, у меня... Б. Да что у тебя / ну тебя... // А. Нет / вообще / конеч­ но / уже она такая / потасканная... Б. (шокирована. Эта реакция выраже­ на паралингвистическимг средствами - несколько недоуменный взгляд, попытка протестующего жеста и затянувшаяся пауза перед долженству­ ющим быть, но несостоявшимся ответом). А. (смеется) Да нет / это мы так говорим... // Б. (облегченно улыбается). Ср.: [Кукушкина, 1989, 96 и след.]. Комментарий наблюдателя, если требуется выйти за рамки тех сведе­ ний, которые дал сам этот фрагмент (а он дал факт несовпадения задания и эффекта второго высказывания А. относительно языкового опыта Б.), должен опереться на ретроспективу, вскрывающуюся опять-таки путем опроса. Опрос дает сведения о том, что слово потасканный в узком дру­ жеском кругу, к которому Б. не принадлежит, имеет обширное коннотативное поле, ассоциирующееся с референтной ситуацией, имевшей место в прошлом и позволявшей назвать этим словом любой предмет с целью шутливо-пейоративной оценки ("...что это хлеб какой потаскан­ ный?”; чайник никуда, совершенно потасканный). Следовательно, то употребление, которое было зафиксировано в приведенном фрагменте, получив у адресата оцеш у как узуальное - и только в этом своем ка­ честве как имеющее ситуативно неоправданное стилистическое значе­ ние, - на самом деле обязано своим происхождением окказиональному употреблению. Оно выступило квазисубститутом иных наименований, возможно более оправданных с денотативной точки зрения, т.е. оказа­ лось результатом так называемого ксеноденотативного перераспределе­ ния сем (В. Девкин); 2) А. Не приставай, пожалуйста // Пристаешь / пристаешь... // Всё при­ шью... / на куртке надо... / (пришить пуговицы. - Т.В.) ...подумаешь! // Б. Я не пристаю... / тоже... / ухажеры пристают... // А. Ухажеры / не просят пуговицы пришивать... / А пристают - пусть! // Прекрасно! // Замечатель­ но! // Очень буду польщена! // Пусть пристают\ // В. (из другой комнаты) Кто к кому пристает? // А. Хватит... / ну глупо... // Б. Сама начинаешь... / видишь... //. И здесь комментарий, не выходя за пределы "непосредствен­ ного наблюдения", позволяет установить лишь сам факт конфликтно раз­ вивающегося реплицирования, тогда как расширение ситуативной рам­ ки (опрос, общность апперцепционной базы наблюдателя и говорящих) предоставляет право судить о мнимости поверхностных и истинности глубинных причин семантико-стилистического конфликта, что более ти­ пично для РП фатического назначения (см. ниже). Это подмена содержа­ тельной реакции оценкой способа вербального выражения (первая репли­ ка Б., определившая развитие диалога) и возможность такой подмены ввиду общности характера этой оценки в языковом опыте говорящих, не­ сомненно разностороннем (ср. польщена). 3. Теперь мы видим, что соотношение коммуникативно-стилистиче­ ской ситуации с номинативной складывается во всех случаях не в пользу последней. Говорящие и слушающие (в процессе отправления и получе­ ния речи) гораздо более полагаются на свои языковые привычки, иногда 46 весьма субъективные, чем на реальную денотативную необходимость. При этом опора на адекватный заданию эффект высказывания принимает­ ся в расчет как бы во вторую очередь: а) определяющая роль в языковом выборе остается за коннотацией; б) ее "хозяин” - говорящий, а не пред­ мет речи: "Разве вещь хозяин слова? Слово Психея. Живое слово обозна­ чает не предметы, а свободно выбирает как бы для жилья ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи блуждает свободно, как душа брошенного, но не забытого тела” [Мандельштам, 1921, 77]; в) большее или меньшее расстояние между денотатом и десигна­ том (сигнификатом), ведущее к образованию коннотации, определяется степенью близости, интереса, неравнодушия к означаемому, активных связей с ним, т.е. отражает социально-психологический опыт говорящих и слушающих. 4. Анализ, построенный на первичном материале, который не имел предварительных показателей внутренней оценки субъектов речи как наблюдаемых и наблюдателей, говорит об обратной процедурной зависи­ мости в РП. Так, ответ пожилой женщины привыкла (на вопрос, почему она говорит, заведи музы ку, в то время как сейчас этому "непатеф ; ïному" действию соответствует другая номинация), потребовал большей "расчистки территории”, чем в случае получения такого же ответа из текста рассказа. Окказиональная стилистическая жизнь определенной лексико-семантической единицы в языковом опыте говорящего (потас­ канный) или типизированный прием подмены реакции на содержание реакцией на слово (приставать) также были установлены путем расшире­ ния ситуативных рамок данного речевого акта (или актов). Ср. из расска­ за: ”- Что у нее? Эс-Це-Ха?” Так сокращается слово шизофрения - по пер­ вым трем латинским буквам. И для краткости, и чтобы не поняли боль­ ные. Ну, а поскольку эта болезнь царит в психиатрии, то существует для нее и много других эвфемистических синонимов: "Блейлер", "Шуб”, "процесс”. Люда, например (врач-психиатр. - Т.В.), любит говорить (курсив наш. - Т.В.) "процесс” (М. Чулаки. Прощай, Зеленая Пряж­ ка//Н ева. 1987. № 6. С. 93). Вы воды Из сказанного в этой главе следует: 1. а) Несмотря на гетерогенный состав показателей, которые характе­ ризуют поддающийся внешнему наблюдению участок РП, мы можем условно говорить о нем как о единице, формируемой взаимодействием людей, вступающих в общение; б) объем и структуру текста (дискурса), который, играя роль единицы РП, образуется вследствие этого взаимо­ действия, можно считать достаточными и значимыми при наличии в их границах стилистического центра (доминанты), стимулирующего обнару­ жение причин ситуативного отбора речевых средств как результата ком­ муникативно нацеленных поступков действующих лиц данной цепочки речевых актов; в) в качестве стилистического центра на выделенном участке РП может выступать и отдельный языковой факт любого уровня системы, и совокупность фактов, организующих высказывание, в кото­ 47 ром, следовательно, аккумулируется коммуникативно-стилистическая природа РП. 2. а) Если бы исследователь РП должен был исходить исключительно из метода непосредственного наблюдения, то у него не было бы права привлекать к анализу какой-либо другой материал, кроме дискретных фрагментов реального текста, синхронно соответствующего таким же фрагментам реальной или "воспроизведенной” жизни (ситуации); б) материал этого типа (назовем его синтагматическим) действительно является главной опорой изучения РП. Но поскольку мы говорим о РП как о двуликом Янусе, одной стороной обращенном к деятельностным и коммуникативным универсалиям, а другой - к этнокультурной конкрет­ ности, то необходима комбинация данных синтагматического типа с дан­ ными парадигматического типа, извлекаемыми из "закадровых” знаний о том, какие речевые поступки совершает данный человек, данная груп­ па людей или данный коллектив вообще; в) так как возможность их гло­ бальной фиксации отсутствует (почему, например, теория речевых "ролей” остается все же только теорией), не следует, и мы это видели, пренебрегать и экспериментом, и опросом, а также окказиональными панхроническими свидетельствами метаязыкового плана. 3. Национально-специфический и общекатегориальный аспекты изуче­ ния РП не исключают, а питают друг друга [Верещагин, Костомаров, 1983, 22-40]. Названные единицы, обнаруживающие специфику РП говорящих/ слушающих, составляются из универсальных социопсихологических зависимостей и речевых способов их ситуативно прикрепленного отраже­ ния тем или иным языком в том или ином обществе. Являясь устойчи­ вым элементом культуры, РП, с одной стороны, подчиняется своеобразию национальных систем речевого взаимодействия [Крысин, 1976в, 47]11, а с другой - регулируется общими закономерностями осуществления коммуникативной функции языка [Леонтьев, 19696, 32]. Так, способность к ролевому переключению и соответствующему словесно-ситуативному отбору должна в принципе рассматриваться как универсальная, если не считать того, что может существовать общество, в котором отсутствуют различия между постоянным и переменно-ролевым статусом его членов (что вероятно для малых языковых сообществ примитивного социально­ го устройства). В то же время различие между речевыми средствами, обслуживающими ту или иную социальную роль в соответствующей функционально-речевой сфере, может принимать разные формы - гло­ бального или ограниченного варьирования, далеко отстоящих друг от* “ Современные социологи, отталкиваясь от того типа общества, которое они изу­ чают, используют коммуникативные категории как ключевые для понимания раз­ вития культуры. Считая последнюю "неким сообщением”, можно наблюдать его цик­ личность: от создателя сообщения к микрогруппе, дающей ему первое одобрение, а потом, через посредство массовой коммуникации, к макрогруппе или обществу в целом. Следовательно, развитие национальной или этнической культуры проходит через соответствующие стандарты РП, зависящие от того, какие типы отношений между участниками коммуникации складываются в том или ином цикле [Моль, 1973, 15]. 48 друга результатов вербального отбора или смежных. Например, судя по исследованиям американских социолингвистов, ситуативно-синхронная реализация билингвизма возможна лишь в неофициальной обстановке. Ср. примеры У. Лабова, свидетельствующие о смешении испанского язы­ ка с английским у нью-йоркских пуэрториканцев, когда последний, видимо, выполняет модальную функцию конативных элементов выска­ зывания, и это легко объяснить тем, что он играет роль койне. Официаль­ ная же обстановка требует п р е и м у щ е с т в е н н о г о использования язы­ ка, играющего эту роль [Лабов, 1976, 15]. Ср. работу [Hannerz, 1970, 137] о двуязычии в Северной Норвегии, где официальное и неофициальное об­ щение осуществляется с помощью разных диалектов норвежского языка и пр. В монолингвистическом языковом сообществе расстояние между офи­ циальным и неофициальным РП может измеряться языковыми средства­ ми разной функциональной принадлежности, имеющими как минимум связующее звено в виде нейтрального слоя. Эта сторона РП зависит, если говорить о внешних причинах языкового функционирования, от структу­ ры данного социума, в то время как набор средств, вовлекаемых в подоб­ ные переключения, а также их текстовое использование (и успех пред­ приятия со стороны адресата) зависит от внутренней дифференциации языковых навыков людей, принадлежащих к данному социуму. Поэтому изучение речевого аспекта их поведения целесообразно строить на со­ отнесении социальных и функционально-стилистических делений. Между ними нет "взаимооднозначного” соответствия [Крысин, 1976в, 51], по­ скольку варианты речи, коррелирующие с разными ролями говорящих и слушающих, не совпадают полностью ни с подсистемно-стилистической, ни с жанровой классификацией языкового употребления. Между тем градуируемые согласно установленной иерархии составляющих РП, они последовательно объединяются как ближайшая к завершению языково­ го отбора причина и как результат, обеспечивающий коммуникативно­ речевое взаимодействие. В этом состоит еще один, и последний, аспект интегрирующей миссии РП как гетерогенного участка, заполняющего лакуну в изучении социаль­ но-психологических закономерностей речевой жизни общества, отража­ емых категориями стиля. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОВОРЯЩИЙ И СЛУШАЮЩИЙ В СТИЛИСТИЧЕСКИ ЗНАЧИМОЙ КОММУНИКАЦИИ Глава I СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ВАРИАНТЫ РП Стиль язы ка и стиль ч ел ов ек а Говоря о стилистическом содержании понятия РП в его социопсихоло­ гической реальности, мы обращаемся, следовательно, к характеристике взаимодействия говорящих и слушающих в процессе коммуникации. "Теория коммуникации в ее социолингвистическом и социоантропологическом освещении прямо связана со стилем” [Hannerz, 1970, 132]. Ка­ тегории стиля принимаются нами в значениях, располагающихся по всей терминологической амплитуде стйлистики - от стиля языка как языко-* вого употребления [Винокур, 1959, 224], или стилистического узуса [Ви­ нокур, 1980], до стиля языковой личности (Ю.Н. Караулов) как речевого образа говорящего, манеры его поведения, манифестируемой речевыми действиями, поскольку предмет науки о РП - это типизированная речь типизированного человека в типизированных условиях. То есть когда стилис­ тика трансформируется в РП, ее предметом становится не язык, а речевой поступок. Тем более объективна в этом смысле стилистическая информа­ ция [Степанов, 1965, 37], так как сама проблема РП может существовать постольку, поскольку мы обязаны "учитывать то, что говорящий и слушающий привносят в utterance и performance, без чего феномен РП остается для лингвиста тайной” [Chomsky, 1957, 58]. Человек эксплуатирует язык как коммуникативно направленную зна­ ковую систему через связующее звено: стилистический узус данного язы­ ка данной эпохи [Винокур, 1980,19-33, 233-236]. Стилистический узус - наиболее чувствительная к внеязыковым фак­ торам сторона употребления языка во всяком высокоразвитом обществе, и его отличие от общеязыкового узуса состоит в прямом выходе на цент­ ральный и определяющий социальный фактор - характер взаимодейст­ вия участников коммуникации, опосредующего частные факторы: тема, цель, форма и ситуация речи (ср. схему 2 [Винокур, 1972, 62]). Схема показывает, что стиль высказывания находится по другую сто­ рону от совокупности социальных реалий, которые влияют на язык, проникая в личность, этим языком владеющую, как бы прямым и непо­ средственным путем. Эти отношения можно сравнить с отношениями между языком и литературой: "...язык располагается как бы по эту сто­ рону Литературы. Стиль же находится едва ли не по другую ее сторо50 языковой состав высказывания форма общения тема общения I I ситуация общения цель общения I сфера общения 1 взаимодействие участников общения I Ni стиль высказывания i Схема 2. Связь языкового и стилевого высказывания с взаимодействием участников общения ну (...) в нем есть нечто от сырья (...) его толкает некая сила снизу” [Барт, 1983, 310]. ”Если есть в личной жизни что-либо подлинно безыскусствен­ ное, не выносящее никакого самоанализа и рефлексии, то это именно стиль” [Винокур, 1927, 50]. Стилистический узус эпохи складывается из многообразного исполь­ зования говорящими одних и тех же языковых реалий, которые осоз­ наются в их опыте как пригодные для выполнения комплекса коммуни­ кативно-экспрессивных задач. Для носителя языка не существует таких стилистических средств, которые обслуживали бы только одну'сферу об­ щения, образовывали бы только один стилистический прием, были бы направлены на одно выразительное задание и соответственно вызывали бы один эффект. Ср.: с..группа эта по заданию правительства подготовила такие своеобразные рекомендации / ”как бороться с противником” // Под ”противником” разумелось правительство / и ВС России С..)Не рекомендова­ лось / скажем / использовать термин вроде либерализация / лучше / дескать / говорить модернизаций’ (интервью с Р.И. Хасбулатовым // Ого­ нек. 1991. № 22). Этот прием (он получил название ”квазисинонимическая ситуация” [Винокур, 1964]) может, согласно позиции говорящего, быть развернут как угодно. В частности, другой контекст требует эвфемистичес­ кой замены и термина ’’модернизация”: «Чуть-что / ах/ ’’модернизация” / ’’технология” / ’’модернизация технологии”! // А на самом деле / скажите лучше / всё надо заново делать // И тогда все пойдут // А так какое об­ новление / как обновлять / когда нового оборудования нет?» // (ТВ. 1990.13 авг.). И обратная закономерность: разные стилистические средства говоря51 щий использует для образования одного и того же стилистического прие­ ма и для одного и того же экспрессивного задания. В этом свете см. о ’’составе личностной парадигмы” [Караулов, 1987,15-20]. С одной стороны, как адресант современный носитель русского литера­ турного языка черпает эти средства из пограничных сфер (просторечно­ жаргонных, профессионально-обиходных), когда верность социально или профессионально ограниченным навыкам оборачивается оппозицией навыкам узуальным. С другой стороны, как адресат современный носитель русского литера­ турного языка очень чутко реагирует на выход того или иного средства за рамки синхронного стилистического узуса, одна из характеристик которого - действие в пределах микроисторических временных отрез­ ков, когда новизна сама по себе является мощным стимулом для завы­ шенной экспрессии и наиболее отчетливо обнаруживается в случаях несовпадения стилистического задания и эффекта при производстве высказывания (дискурса) и его восприятии, что может привести к форми­ рованию оппозиционного варианта РП, т.е. к коммуникативной неудаче или дефектности - невыполнению или частичному выполнению инвари­ анта (’’найти общий язык” - значит обрести оптимальное взаимопонима­ ние). На каждом синхронном срезе последовательного развития в диахро­ нии этот вариант, естественно, имеет свой словесный репертуар. Ср.: ’’Она также умела кстати прибегнуть к украшениям новейшего слога (курсив наш. - Т.В.). Слова: артистический, художественность, обуслов­ ливать - так и сыпались из ее уст” (И. Тургенев. Два приятеля); ’’...стран­ ное впечатление производит на северянина Одесса. Словно какой-нибудь заграничный город, русифицированный усердным администратором (...) И говор (...) с какими-то новыми противными словечками” (курсив наш. - Т.В.) (Н. Гумилев. Африканский дневник). Сферы общ ения и реч евая индивидуальность Реальное языковое содержание индивидуальных проявлений, равно как их коммуникативная роль в каждой из сфер речевого общения, различно. Существенно же то, что именно благодаря индивидуальным проявлениям устанавливаются традиции применения определенных язы­ ковых средств в определенных условиях и для определенных целей. Поэтому, когда, например, сходство научной и официально-деловой речи объясняют частичным совпадением некоторых целенаправленных сто­ рон изложения (последовательности, точности, устранения двусмыслен­ ности и пр.) [Лаптева, 1978; Чуйкова, 1980], то как бы отсекают голову от тела, которое потом должно, вопреки логике, каким-то образом функ­ ционировать. Частичное, полное и любое другое совпадение или несов­ падение диктуется сходными или противоположными ограничениями в ’’отношении к языку” его носителей. Так, официально-канцелярско-деловой речи свойствен явный перевес в ’’коллективном” социальном содержании облика единичного адресан­ 52 та речи (<говорю, ’’как все” говорят в этих обстоятельствах, потому что это необходимо») при реальности массового адресата. Оно охватывает все по форме индивидуальные акты речевой деятельности (’’настоящим сообщаю, в данной просьбе прошу не отказать, приказываю с такого-то числа...”) в разных деловых жанрах (приказ, деловое письмо, заявление), т.е. речевое действие одного лица имеет квазииндивидуальное языковое содержание. Поэтому официально-деловое общение не создает условий для манифестации идиолекта. И заметим, что как раз этим обстоятельст­ вом объясняется слабая диахроническая изменчивость его стереотипов, так как развитие языка всегда первоначально закладывается индивиду­ альной креативной интенцией. Интересно, что публицистическая речь также дает нам пример квазииндивидуального языкового содержания речевого акта как действия одного лица. Публицисты всегда пользовались стереотипным кругом язы­ ковых средств, которые осознаются обществом как принадлежность про­ пагандистских и агитационно-информационных задач. Но для них это лишь потенциальная возможность, тогда как, например, ученые видят в стереотипах одну из неизбежных и даже престижных характерностей их речевого творчества, а администраторы - социально оправданную необ­ ходимость. Соответственно истинно индивидуальная речевая манера находит в публицистике более широкое применение, что иногда сближа­ ет ее (в определенной группе жанров) с речью художественной. На гра­ ницах таких сближений ярче всего выявляется антиномия уникальнос­ ти и стереотипа, которая лежит в основе различий между собственно коммуникативной ролью говорящего и коммуникативной же, но имею­ щей эстетическую надбавку. В то же время и научная мысль также может быть изложена при по­ мощи сугубо нестандартного, индивидуально-речевого выражения. Одни ученые привлекают к научному повествованию ’’беллетристические” способы, широкий диапазон метафорических средств языка. Другим свойственны планомерные отступления от книжной нормы в пользу раз­ говорной. Третьи нарушают цеховые обязательства и пристрастия тем, что намеренно избегают так называемого наукообразия, стремясь к ми­ нимальной терминологичности и максимальной простоте изложения. Возникает следующая зависимость: параметры разговорной речи тако­ вы, что способствуют неосознанному слиянию языкового стереотипа, стандарта с индивидуальной активностью в речевой деятельности, и это определяет стилевой облик разговорного РП. Параметры специальной речи таковы, что сохраняют противопоставление этих ролей, потому что в ее пределах говорящие и слушающие, с одной стороны, имеют право намеренно ограничивать вторую роль групповым содержанием (’’говорю так, как принято говорить на эту тему и с этой целью”), а с другой намеренно же преодолевать это ограничение (’’говорю на эту тему и с этой целью не так, как принято, а по-своему”), и это определяет стилевой облик ’’специального РП”. Творческая личность, обладающая, согласно современным характерис­ тикам, высшим уровнем языковой компетенции (Г.И. Богин, Ю.Н. Карау­ 53 лов), может стремиться к тому, чтобы, с одной стороны, пронести пос­ тоянство, целостность и независимость своего стилевого облика через нужды различных коммуникативных сфер, а с другой стороны, именно благодаря этому сформировать его многомерность, готовность варьиро­ вать РП как личное, регулярно осуществляемое умение выполнять раз­ ные речевые роли, составляемые из^ присвоенного разностильного репер­ туара языковых средств применительно к обстоятельствам общения. Спонтанный или неспонтанный характер ’’речевого обнаружения” в какой-то мере зависит от органичности присвоения говорящим тех навы­ ков, которые являются канвой для регулярно проигрываемых ролей. Известно, например, что опытного лектора или записного оратора можно среди ночи поднять с постели и он с легкостью войдет в свою привычную роль без специальной подготовки. Но характерно, что в случае с лекто­ ром мы скорее можем говорить об отсутствии предварительного обдумы­ вания содержания, а в случае с оратором - скорее об отсутствии осознан­ ного использования риторической формы - тропов и фигур. Если лектор при этом лишь механически повторит однажды созданную им манеру РП, то спонтанность как стихийность не будет иметь отношения к данному речевому акту. Но если ’’сработает” дидактическая интенция, ведущая к определенному социопсихологическому варианту РП, то отсутствие времени на подготовку можно трактовать как рефлекс спонтанного рече­ производства. Так, если оратор ’’сходу” использует заученные и приго­ товленные на все случаи жизни специальные приемы риторического ис­ кусства, то это не свидетельствует ö спонтанном речевом обнаружении, а проходит по исполнительскому ведомству. Но если способность к рито­ рической коммуникативной роли реализуется как свойство его личнос­ ти, то на эту способность может наслаиваться какой угодно словесный репертуар и какой угодно способ развития текста, дающие право видеть в нем спонтанное (стихийное) ’’речевое обнаружение”. Таким образом, и понятие индивидуальности / коллективности, и понятие спонтанности / подготовленности процесса речевого отбора це­ лесообразно квалифицировать как взаимпопроникающие и способст­ вующие формированию разных комбинаций взаимосвязи узуально-сти­ листических закономерностей с РП говорящих и слушающих. Исследовать проблемы языковой личности, по всей вероятности, удобно на моделях [Караулов, 1987, 88, 211, 237], но для РП более приго­ ден метод типизации в смысле не только лингвистической, но и социаль­ ной, и психологической основы понимания его коммуникативно-стиле­ вых свойств. Она, очевидно, и ведет к раскрытию тайны РП (т.е., если правильно понимать Хомского, тайны дискурса в сравнении с тайнами текста). Ф ункция язы ка и к ом м уникативная роль говорящ их / слуш аю щ их Внешняя лингвистика целиком основывается на функциональном под­ ходе к языку. Но для нас особенно существенно: а), разграничить кон­ структивные и коммуникативные функции [Золотова, 1986, 500-514], б) оговорить равенство или неравенство категорий ’’функционирование” и ’’употребление” языка [Penfield, 1983, 837-840] и в) обособить внутри понятия ’’коммуникативная функция” функции участников речевого об­ щения [Винокур, 1984, 139-154]. Ср. антропоцентрический подход (т.е. с позиций говорящего человека), о котором пишет Ю.С. Степанов [Сте­ панов, 1975]. При выделении функции РП мы имеем в виду не только, говоря слова­ ми Дж. Остина, ’’слово как действие”, но слово как действие определен­ ного деятеля в определенных условиях, т.е. тот объем понятия, который отражается в составляющих РП. И тогда трехуровневое представление функций языка (отвечающее междисциплинарным потребностям анали­ за) можно было бы выстроить следующим образом: 1) функции языка как социально значимой семиотической системы; 2) функции узуса как кол­ лективных закономерностей языкового употребления; 3) функции рече­ вого поведения людей как говорящих и слушающих, т.е. потребителей языка в конкретных ситуациях общения. ’’Функция описывает причину поведения” [Chomsky, 1957, 58], и поэто­ му функции говорящего и слушающего, которые реализуются как комму­ никативная роль в речевых актах, имеющих типические признаки для разных сфер общения, мы будем считать ф у н к ц и о н а л ь н ы м и в а ­ р и а н т а м и РП. Функциональные варианты РП, имея коммуникативно­ стилистическое содержание, соотносятся не с функциональными стилями или с функциональными подсистемами языка, как их понимает тради­ ционная стилистика, а с разновидностями коммуникативно ориентиро­ ванной речевой деятельности. В ее рамках, т.е. в рамках отношения к языку как к средству информации [Лабов, 1976, 6], или ’’обеспечения социального взаимодействия” [Никольский, 1976, 42], устанавливается функциональная множественность языка как социального явления [Эрвин-Трипп, 1976, 183] и, следовательно, находятся функции или коммуникативные роли говорящих и слушающих. Рассматривая функ­ циональные варианты РП, мы обязаны опираться именно на эти функции согласно тому направлению в стилистике, которое западные ученые на­ зывают stylo-behavioristics в отличие от stylo-linguistics fenkvist, 1964, 5-14]. Это направление, соотнося понятия стиля с представлением о манере поведения человека (в обществе), дает ответ на вопрос: ’’Что зна­ чит, что в данной ситуации данный объект ведет себя так, а не иначе?” [Долинин, 1985, 47]. Возрождающиеся специализация и психологизация науки о стиле не пошли по пути, параллельному пути традиционных проблем так называе­ мой функциональной стилистики, главной задачей которой было распре­ деление языковых средств согласно стилевым ограничениям норматив­ 55 ного характера, формирующимся внутри различных жанровых объедине­ ний литературного языка. На первый план вышло социально и коммуни­ кативно значимое варьирование языкового употребления - в парадиг­ матическом (ролевом) и синтагматическом (ситуативном) разрезах, которое демонстрирует конечный этап языкового отбора, организующего высказывание. И ндивидуально-стилевы е признаки РП Однако желание осмыслить каузацию этого отбора заставляет стилис­ тов выйти за рамки вербального результата в область процесса, его под­ готовившего. Так стилистика поднимается на первую междисциплинар­ ную ступень, оказавшись рядом с теорией речевой деятельности, обеспе­ чившей ей право поставить в центр собственных проблем говорящих и слушающих людей. Высказывание, рассматриваемое с точки зрения речевой деятельности, и ее частные проявления - конкретные речевые действия - обладают структурой, основными компонентами которой яв­ ляются оценка ситуации речи, формирование задачи действия и выбор языковых средств. Этот выбор как наиболее адекватный задаче и ситуа­ ции данного действия определяет точка зрения говорящего [Пименов, 1978, 40]. В оценке говорящего, о чем дальше пойдет речь, присутствует "диалогический слой” - ориентация на слушающего. В зависимости от ожидаемой или осуществляемой в процессе реализации выказывания реакции слушающего перечисленные компоненты структуры речевого действия способны модифицироваться. Обращение к мотивировке отбора вместо анализа его конечного, стилистически оформленного вида - это первое отступление от главной заповеди лингвостилистики, требующей изучать то, к а к сказано, а не то, п о ч е м у сказано: ”То, что данное высказывание выражено так, а не иначе, придает ему особое свойство, называемое стилем” [Долинин, 1985, 36]. Но обращенная к homo locus современная стилистическая проб­ лематика должна состоять из регулярных нарушений этого правила, причем нарушений разнонаправленных, дробящих стилистическую мысль на сюжетные фрагменты, лежащие в соседствующих дисциплинар­ ных областях. Если ”то содержание, которое несет стиль, целиком относится к ком­ муникативному содержанию высказывания, в первую очередь к его социальному аспекту” [там же], то оно предполагает восхождение стиле­ вого анализа и на вторую междисциплинарную ступень. На ней общее представление о процессе формирования высказыва­ ния, которое приобрело в результате действий говорящего именно та­ кой, а не иной вид, "социализируется”, что соответственно обусловли­ вает возможность совместной - социальной и психологической - интер­ претации собственно коммуникативной ценности стилевого отбора. И тогда внеязыковая надстройка над ним получает ту самую трехслойную структуру, о которой уже было упомянуто в первой главе. Теперь в ее центре оказываются не столько "почему” и "как сказано”, сколько "кто сказал”. 56 Вот один лишь, но достаточно красноречивый пример: статья в ’’Огоньке” о пресловутых ”митьках” (1991, № 32): ^Движение митьков обещает быть более органичным, нежели предшествующие <...>: под митька невоз­ можно подделаться, не являясь им; внешняя атрибутика почти отсутст­ вует - митьки одеваются во что попало <...> На лице митька чередуются два аффектированно поданных выражения: граничащая с идиотизмом ласковость и сентиментальное уныние. Все его движения и интонации хоть и очень ласковы, но энергичны, поэтому митек всегда кажется на­ веселе. Наиболее употребляемые митьками слова и выражения <...): ДЫК - слово, могущее практически заменить все слова и выражения. ДЫК с вопросительной интонацией заменяет слова: как, что, почему, за что и др., но чаще служит обозначением упрека: мол, как же так? Почему же так обошлись с митьком? ДЫК с восклицательной интонацией чаще всего горделивая самоуверенность, согласие со словами собеседни­ ка, может выражать предостережение. ДЫК с многоточием - извинение, признание в совершенной ошибке, подлости и т.д. ЕЛКИ-ПАЛКИ (чаще, ”ну, елки-палки”, еще чаще ”ну, елы-палы”) - второе по употребляемос­ ти выражение. Выражает обиду, сожаление, восторг, извинение, страх, радость, гнев и пр. Характерно многократное повторение. Например, если митек ищет затерявшуюся вещь, он на всем протяжении поисков чрезвы­ чайно пронзительно кричит: ”Ну, елы-палы! Ну, елы-палы!” Очень часто употребляется в комплексе с ”ДЫК”. Двое митьков могут сколько угод­ но долгое время переговариваться: - Дык! - Ну, елы-палы!.. - Дык! Елы-палы!.. Такой разговор может означать многое. Например, он может означать, что первый митек осведомляется у второго: сколько времени? Второй отвечает, что уже больше девяти и в магазин бежать поздно, на что первый предлагает бежать в ресторан, а второй сетует на нехватку денег. Однако чаще всего такой разговор не выражает ничего, а просто является заполнением времени и самоутверждения митьков. Обращение митька с любым встречным характерно чрезвычайной доброжелатель­ ностью. Он всех называет ласкательными именами, братками, сестрен­ ками <..•> обсуждение интересующего митька предмета почти ограничи­ вается употреблением выражений ”обсад”, ”круто” ... высшую похвалу произведению живописи митек выражает восклицанием ”А-а-а-а!”, при этом делает рукой такой жест, будто швыряет о стену комок грязи <...>. На все упреки в свой адрес митек ангельски улыбается, слабо шепчет же­ не: ’’Сестренка! Сестренка ты моя!.. Дык! Елки-палки!” В ответ на самые сильные обвинения он резонно возражает: ’’Где же ты найдешь такое зо­ лото, как я, да еще чтобы что-нибудь делал?” <...> Движение митьков развивает и углубляет тип ’’симпатичного шалопая”, а это, может быть, самый наш обаятельный национальный тип - кроме разве святого. Не­ доброжелатели скажут, что все это наигранно. Даже, если это так (а это не так), то и в этом случае не столь уж виноват митек - художник поведе­ ния в мире...» Этот пример удобен как крайний случай отрицаемой авто­ ром очерка стилизации, в которой подчеркнута зависимость формирова­ ния варианта РП от типа его исполнителя. Стиль человека, точнее, ’’стиль в человеке” (в противовес ’’стилю в 57 языке”), а еще точнее, возможность его сохранения в любых условиях на фоне стилистического узуса позволяет говорить о вербальной части по­ ведения и о том, что использование языка через стиль это и есть суть РП. Представление о стиле, стилях и стилистических средствах как какой-то особой части языка, в основе своей бесстилевого1, части, находящейся в отношении дополнительного распределения к средствам языка в целом, не соответствует аспекту РП. Одномерность такого представления лишает возможности не только преодолеть упомянутую выше асимметрию со­ циальной и стилистической дифференциации, но воздвигает барьер меж­ ду первой и последней, когда дело касается социальной (этнической) психологии. И, таким образом, исключительно перспективной в этом отношении представляется идея И.И. Горелова о построении типологии индиви­ дуальных стилей деятельности человека и языковых личностей [Горе­ лов, 1977]. В том же смысле особый интерес для нас должны представлять: а) со­ вокупность социопсихологических навыков общения, речевое обнаруже­ ние которых принадлежит определенному времени и определенному на­ ционально-этническому единству; б) индивидуальные вариации коллек­ тивных навыков в тех пределах, которые языкознание интерпретирует как окказиональность на фоне узуса, заранее предполагающего его функ­ ционально-стилистическую дифференциацию; в) язык как семиотическая система и, следовательно, как коллективное достояние, которое имеет коммуникативную ценность лишь при условии взаимопонимания. Взаимопонимание и есть тот вид социального взаимодействия, Который был назван выше в качестве определяющего признака РП, потому что он в равной мере (но в разных масштабах) касается обоих участников язы­ ковой коммуникации в отличие от признаков РД. Мы ведь можем считать термин ”РП слушающего” не менее корректным, чем ”РП говорящего”, тогда как термин ”РД слушающего” явился бы нонсенсом. Было уже отмечено, что собственно когнитивная проблематика услов­ но выведена за пределы настоящей работы не столько из-за сложных последствий ее совмещения с коммуникативной (Т.А. ван Дейк), сколько по тец принципиальным соображениям, что для РП именно коммуника­ тивный процесс в его социально-психологическом обосновании и стилис­ тическом обнаружении и есть истинная, самодостаточная арена действий, позволяющая познать человека в процессе речевого общения: ”Люди нередко реагируют на слово, не замечая, как оно отделено от референта” [Верещагин, Костомаров, 1980, 284]. Ср. положения Сокконена о том, какая часть семантики включается в стиль [Saukkonen, 1983, 1036]. Позволим себе привести и в этой главе обширный пример, показываю­ щий, из чего складывается объем знания о человеке, полученный через взгляд на его РП. <Кирила ужасно любит разговаривать со всяким начальством. При* 1л...для меня важно собственное признание Балли, что стилистика распростра­ няется на всю область языка, независимо от ее определения” [Винокур, 1929а, 43]. 58 этом разговоре он от излишнего усердия вихляет всем туловищем, по­ дергивает бедрами и отчаянно жестику лиру ет(...) Многословная речь его так и пестрит кудреватыми выражениями вроде ’’какая разница!” (...) ’’окончательно совсем” (...) ’’без никакого внимания”. Титулы, которыми он величает исправника и станового, всегда разнообразны и нелепо преу­ величены. Если же в присутствии властей сотскому приходится вести разговор с лицом, ему самому подчиненным, то хотя голова сотского и обращена к этому подчиненному, но глаза устремлены все время на власть заигрывающим выражением, а в тоне его слов слышится угодли­ вая пренебрежительность, - дескать, видите, какая мужицкая необразо­ ванность и как мы с вами все это хорошо и тонко понимаем. В комнатах с ним разговаривать неудобно, потому что он кричит, как на пожаре (...) тотчас же перебивает всякого, кто при нем заговорит, сам тараторит без умолку и ничего не слышит, кроме своих собственных витиеватых фраз. Дома у себя и с крестьянами он гораздо проще, естественнее, но с началь­ ством и с господами почему-то считает необходимым быть как можно бестолковее и при первом удобном случае охотно впадает в роль шута. Начальство, кажется, любит его, но при каждом проезде не преминет прибить, о чем Кирила собственноручно потом рассказывает со всеми признаками хвастливого удовольствия (...) Отправляясь на охоту, он кричит на весь лес и божится, что сегодня уж наверняка принесет домой полную сумку (...) При промахе он сначала смотрит на ружье, пожимает плечами и в недоумении спрашивает: (...)» (А. Куприн. Лесная глушь). Пример показывает, что познавательный объем такой характеристики велик и что возрождающееся (например, в США, где когнитивные психо­ логи очень сильны) в последнее время опять мнение о психике как кате­ гории, которую надо изучать через поведение, а не наоборот, т.е. идти к внутреннему через внешнее, никогда не теряло смысла, хотя временная победа бихевиоризма оценивалась, безусловно, упрощенно, о чем писа­ ли на Западе в связи с кончиной Б. Скиннера. Описание характера, главным образом через РП, - один из наиболее распространенных приемов русской литературы, который и открывает и ограничивает рамки его коммуникативно-стилистических и социопсихо­ логических возможностей в области типизирования речевых отношений и в области этноисторической реальности характера. В классической ли­ тературе предшествующей эпохи мы регулярно встречаем коммуника­ тивное движение ”от низшего к высшему” (обобщенная его модель феномен первого мужика из ’’Плодов просвещения” - желание человека не ударить лицом в грязь, приспособиться к общению с господами); в наше время характерологическое приспосабливание адресанта к адреса­ ту с точки зрения постоянных социальных ролей, как правило, идет по линии ”от высшего к низшему” (естественно, с другим его внутренним содержанием), что отражает изменение в классовом составе общества и самоощущении члена каждой из классовых группировок, оказавшихся к концу пройденного уже сейчас нами исторического пути смещенными и деформированными. На РП же это отразилось прежде всего в последствиях декретированно­ го равенства, что привело в одном из его вариантов - выравнивании 59 неравных отношений - к активной роли интеллигенции, обладающей, как увидим дальше, более разносторонним запасом и более широким стилевым разбросом речевых средств, которые она умеет в нужный момент пустить в ход так, как этого требуют обстоятельства. Так, ср. замечательные примеры из В. Аксенова: речь человека интеллигент­ ной профессии, но в силу сложившихся обстоятельств работающего на стройке: « Я мастер. Мое дело - цемент, наряды, бетономешалка. Мое де­ ло - сизый нос и щеки свекольного цвета, мое дело - ’’мастер, скинемся на полбанки” (...) давай-давай, не обижу, ребята, фирма платит. Мое дело - находить общий язык>> (’’Апельсины из Марокко”); «Потом мы даже забыли, что он писатель, потому что он вставал на вахту вместе с нами и вместе ложился (...) да, честно говоря, и не верилось, что он настоящий писатель. И он, как все, говорил: ’’Здоров, Гера”, ”Талант”, ”.Рубай компот” - и так далее» (”На полпути к Луне”). Известно, что социальная и социально-психологическая дифференциа­ ция говорящего коллектива более дробна, чем стилистическая (во вся­ ком случае, чем функционально-стилистическая в традиционном пони­ мании этого термина) дифференциация языковой системы. Но в функ­ циональных вариантах РП членов этого говорящего коллектива типизация непременно будет так или иначе связана прежде всего с его (разным по происхождению) стилевым обнаружением. Ср. пример неадекватной реакции, выявляющей стилистическое зна­ чение высказывания: девочка, гостившая на даче у знакомых, жалуется дома, что бабушка ее подруги очень грубая. « - Как? Почему?! - удив­ ляются домашние. - Да она / как-то /всё / ... так говорит: ”Ну-ка / поло­ тенце взяли / умываться пошли // ... Так / сели за стол // ...”» . Выясняет­ ся, что бабушка - преподаватель физкультуры, и выполнение императив­ ного задания при помощи перфектной формы мн. числа (с преобладающей препозицией приглагольного распространителя) - это профессиональная привычка, но самим говорящим уже осознанная как гипермаркированная стилистическая норма. Неспособность к полному ситуативно-роле­ вому переключению, что является характерной чертой РП весьма обшир­ ного класса людей, ’’обманула ожидание” и дала квазиэффект - экспрес­ сию, не рассчитанную на данного адресата. Таким образом, варианты РП вбирают в себя практически ’’открытый ряд” частных взаимодействий говорящего/слушающего, а их тип может определяться в терминах, адекватных составляющим гетерогенного участка РП, которые в каждом случае играют роль его центра доминанты. П оиск общ его язы ка Вследствие того что РП основано на феномене сотрудничества (соав­ торства) людей, вступающих в речевое общение с целью достичь взаимо­ понимания путем процессуальной последовательности трех этапов (мысль - коммуникативная интенция - речь - восприятие - понима­ ние - реакция), мы можем говорить о коммуникативно-стилистическом варианте РП ’’поиск общего языка”. Найти общий язык - значит преуспеть в совершении такого языко­ 60 вого отбора для высказывания, который свидетельствует о способности говорящего актуализировать навыки, равные (или сходные) с навыками слушающего, в соответствии с ожиданием последнего. Как осуществляется и осуществляется ли во всех сферах общения эта функция говорящего? Как отражается она в восприятии адресата, т.е. в ответной коммуникативной роли^Ср.: «Вспомнил я его (сокамерника. Т.В.) советы: "Будут допрашивать - не старайся быть умнее собеседни­ ка. Умников никто не любит, никто им не верит! Говорить надо то, что от тебя хотят слышать”» (из газет). Начальное и общее понимание этого инварианта РП, лишенное метафо­ рического ореола, предусматривает лишь билингвистический смысл. Но, разграничивая билингвизм и диглоссию, исследователи пишут, что последняя не характеризует индивидуальную языковую многосторон­ ность, так как касается только владения разновидностями одного и того же языка. Этот тезис можно было бы оспорить: "Билингвизм нельзя строго отграничить от междиалектных колебаний” (кодовых переключе­ ний. - Т.В.), которые "входят в число повседневных приемов в нашем ре­ чевом общении” [Якобсон, 1985, 313]. Можно "подделываться под жаргон” ("свой в доску парень"), можно играть просторечием и диалектами ("хождение в народ”) и можно с точно таким же заданием окказионально пользоваться и другим языком. Ср. у А. Солженицына в "Раковом корпусе”: "Чем меньше они могли во время такого обхода понять болезнь <...> тем больше Лев Леонидович придавал значения подбодрению больных <...> С узбеками он самое простое слово мог сказать и по-узбекски”. Или эпизод из современного рассказа: "Дядя Леша снизошел до общения с моим другом, хотя выражение высокомер­ ной настороженности не покидало его одутловатого лица. И тут мой товарищ вымолвил что-то по-татарски. Может быть, целую фразу, а может, просто присловье, расхожую шутку <...> Дядя Леша не то чтобы опешил на мгновенье, услышав родное слово из уст человека, которого он за своего никак не принимал, однако спесивую свою подозрительность тотчас подрастерял» (А. Макаров. Пальто из скупки // Октябрь. 1987. № 7). Тем более что следует учитывать понятие социализации индиви­ дуальной языковой характеристики, т.е. соотнесения ее с определенным классом языковых и ситуативных возможностей, какими реально распо­ лагают говорящие и слушающие в зависимости от интегрированных в них социально значимых черт (см.: [Кон, 1967, 41)2. 2К тому же билингвистическая или полилингвистическая ситуация, если она на­ вязана носителю извне и предопределяет необходимость владения разными языка­ ми, — точно так же как диглоссия — не дает оснований причислять его к личным заслугам носителя. Ср. языковую ситуацию Люксембурга: С ... закон здесь — французский”, газеты — ^немецкие”, англосаксонские фильмы дублированы на не­ мецкий, однако когда недавно одна фламандка выходила замуж здесь за порту­ гальца, то церемония была проведена на люксембургском, их единственном общем языке. Большинство жителей Люксембурга знают три языка. Школьники разгова­ ривают на люксембургском дома и на переменах в школе, на немецком — в первые годы обучения и в старших классах - на французском» (За рубежом. 1986. 1 9 25 сент., из газеты "Монд”). 61 Легко заметить, например, что наибольшее количество как постоянных, так и ситуативно-переменных речевых ролей свойственно интеллиген­ ции3 и что это обусловливает наибольший стилистический разброс средств ее тезауруса в создаваемых ею речевых произведениях - от от­ дельного высказывания или их совокупности через композиционно за­ конченный фрагмент к содержательно-тематическому целому. Таким образом, тезаурус в действии расшатывает монолитность социально-пси­ хологического языкового статуса интеллигенции. В него оказываются привнесенными языковые последствия многостороннего жизненного опыта, приобретаемого в процессе овладения культурой. Поэтому интел­ лигентный носитель языка способен без видимых затруднений принять нужную речевую роль не только внутри нейтрально-литературной диг­ лоссии, но и на ее просторечных, диалектных, профессиональных и диахронных границах. Его речь в зависимости от различия в отдельных, частных признаках того или иного психологического типа говорящего способна содержать (в качестве постоянной приметы РП) очень широкий диапазон вырази­ тельных средств полярной социостилистической принадлежности. Можно привести примеры и постоянной и переменной речевой контрастности, показательной тем, что ее обусловливают разные причины. Ср. речевой портрет - профессиональный и бытовой - известного эстрадного рок-исполнителя (из журнального очерка): <Язык его песен и его заикающейся, спотыкающейся, вязнущей речи - русский городской язык конца XX ве­ ка, сленг постаревшего хиппи, понятный всем. Это язык улиц, кухон­ ных споров, интеллигентских разговоров о поэзии далеко за полночь, корявый язык жэков, грубый язык очередей. Удивившись, он говорит: ”У меня крыша поехала!” Восхитившись: ”Я тащусь, мне это по кайфу!” Он глотает слоги, он ломает интонацию, как сухой старый прутик: ”Да, грит, здесь все правильно!” - но при этом способен к совсем другому темпу и стилю, когда вдруг из его заиканий, запинаний и сбоев краси­ вым расписным кораблем выплывает четкая, гладкая, литературно правильная фраза, исполненная достоинства (курсив наш. - Т.В.): ”Вопервых, давай начнем с того, что мы будем разговаривать про людей по-настоящему честных”. Этой фразой он ласково устанавливает рамки разговора: у него нет ни желания, ни сил бичевать чужие пороки и горя­ читься из-за чужой лжи (...>” (Огонек. 1991. № 18). Ср. также пример из новейшей художественной литературы, в кото- 3Амплитуда колебаний а) между двумя видами ролей, предположим, какой-либо семейной ролью женщины (в нашем обществе непременно влекущую за собой роль домашней работницы) и ее выполнением обязанностей преподавателя высшего учебного заведения; б) между проигрываемыми ею за день переменно-ситуативными ролями, представляющими собой многочисленные вариации равных/неравных,зависимых/независимых связей говорящего и слушающего, — на практике оказыва­ ется значительно шире, чем у женщины неработающей или имеющей менее значи­ мую в общественном смысле профессию. 62 ром спонтанное стилевое переключение отделяет интродуктивную часть высказывания от момента выполнения говорящим (лектором) профессио­ нальной роли (слушающий - студент, находящийся в единственном числе перед преподавателем перед началом лекции): ’’Ждем пять минут и начинаем работать <...> Ни единой души не допущу больше! (’’Никто и не придет” - реплика студента). И не надо! Для меня, если по совести, гораздо приятней одна светлая и заинтересованная голова, чем сто не­ дорослей. Которые придут на лекцию поиграть в картишки. Отоспаться после пьянки, выпивона, так выразимся! Или потискать коленку своей девицы! - заключил он с задорным наслаждением. - Ну-те-с, - обозна­ чил он начало. - Я полагаю, вам лучше записывать. Важность сегодняш­ ней темы <...>” (А. Терехов. Зимний день начала новой жизни). И в первом, и во втором случае (т.е. в парадигматическом и синтагма­ тическом примерах) смена стиля так или иначе связана со сменой текы. Но второй пример показывает более сложную, чем первый, взаимосвязь мотивов этой смены: профессиональная (постоянная) роль ’’перехлестывает” ситуацию - реальное количество слушателей не повлияло на при­ вычные установления РП в лекционном жанре и не уничтожило границу между личной и массовой коммуникацией, хотя осуществление речево­ го акта в условиях последней потерпело фиаско. В то же время жаргон­ ный ”выброс” в заключительном высказывании межличностного дискур­ са несет явственный отпечаток квазиоправданного ситуативно, но пси­ хологически достоверного, а значит, типического РП - стилизации, которая эксплицирована и персонажной модальностью, и авторским метаязыковым комментарием, касающимся эмотивной интонации. Таким образом, можно предположить, что инвариант РП, названный нами поиском общего языка и терминологизируемый как коммуникатив­ но-стилистическая функция говорящего и слушающего, в ее социально­ психологических параметрах, характеризуется дифференцированной суммой признаков. М ассовая ком м уни к ац и я Обращение к массе обязывает адресанта учитывать особенности язы­ кового сознания общества, зависящие от основных параметров его соци­ альной структуры4. Найти общий язык с массовым адресатом - значит проявить готовность к использованию стандарта, выработанного для достижения целей, объединяющих ту или иную из разновидностей общественно значимых речевых сфер. Это соответствует коммуникатив­ ной роли массового адресата, представление о котором включает элемент собирательности, нерасчлененности, непредсказуемости его реакции на сообщение. Но чем неукоснительнее используется стандарт, тем больше нивелируется ’’единичный” и ’’уникальный” облик адресанта, принимаю­ щего на себя груз коллективных или коллективно-групповых обяза­ 4Ср. мысль об определенной соотнесенности между типами читателей и писателей [Сорокин, Тарасов, Шахнарович, 1979]. тельств языкового употребления. Ср., например, публицистическую речь, адресант которой, формально представляющий собой индивидуальный и дискретный "образ автора” ищет общий язык с читателем посредством использования стереотипного круга средств, осознанного обществом как необходимая принадлежность информационно-пропагандистских задач. Но если в этой сфере существует и альтернатива - увлечь читате­ ля путем эффекта "обманутого ожидания”, то в деловой речи такой аль­ тернативы не существует: для нее шаблон - оптимизирующая коммуни­ кативная необходимость. То есть от того, как члены данного говорящего общества относятся к принимаемым на себя в тех или иных ситуациях речи коллективно-речевым обязательствам, складываются языковые особенности разных функциональных подсистем. Ср., например, положение дел в современной научной речи. Известно, что научная (познавательная) задача общения знает различные речевые жанры со специфическими принципами организации текста и соотноше­ ния стилистически маркированных и нейтральных единиц языка. Рассма­ тривая эти принципы лишь под углом зрения целевой и тематической модификации высказывания и не принимая в расчет типизированной модели взаимоотношений говорящих и слушающих, образовавшихся в этой сфере общения, нельзя понять причину отсутствия прямой и одно­ значной связи между целью высказывания и средствами, вербализующи­ ми эту цель. Предположим, что мы установили внутрифункциональные различия между: а) собственно научными и научно-популярными жанра­ ми; б) устной и письменной формами научной речи; в) языком тех или иных научных произведений в зависимости от их принадлежности к естественным или гуманитарным наукам. Языковые показатели этих раз­ личий свидетельствуют о том, что их всякий раз образует какая-то одна (частно-целевая, частно-ситуативная, частно-содержательная) причина. И таким образом, сами классификационные принципы получают чрезвычай­ но зыбкие основания: бесконечно число частных внеязыковых условий, комбинации которых составляют открытый ряд возможностей. Между тем исследование типических взаимоотношений адресанта и адресата речи в научном РП придает такой классификации достаточно устойчивый и общий вид, даже если выстроить ее на основании какоголибо одного, например "количественного”, облика [Винокур, 1972, 71-74]. Так, для научной речи, согласно реальным условиям развития науки в данном обществе, существуют две внешние возможности этих отношений: "один-много” и "много-много” (адресант-коллектив авторов научного труда). Во-первых, ясно, что способы организации текс­ та у двух этих видов должны быть различны принципиально: коллектив­ ная речевая деятельность непременно предполагает некое "усреднение”, т.е. большую опору на нейтральные стилистические средства и сглажива­ ние субъективных отклонений от узуса. Но, во-вторых, так же ясно, что для языка науки в высшей степени характерна и третья возможность, приближающая его к стереотипам массовой коммуникации. Наше время, отмеченное массовым характером научной деятельности, вовлекает в данную сферу общения не отдельную говорящую и слушающую личность 64 (т.е. выступающую от своего собственного имени, как в разговорной речи, даже при том, что последняя может считаться1наиболее автомати­ зированной речевой сферой), а говорящий и слушающий коллектив, при­ обретающий одинаковые профессионально-речевые навыки. Вступление в подобный коллектив слабо предохраняет личный языковой опыт от нивелировки. "Обобществление” данных науки "обобществляет” и сред­ ства их словесного описания. Вследствие этого по отношению к языку науки возникает необходимость различать истинное и мнимое содержа­ ние формулы "один-много”. Второе (т.е. узуально-групповое) переводит в область коллективной языковой деятельности большинство видов научного общения и тем самым способствует формированию целостной функциональной разновидности - с рядом единых черт языкового отбора. "Неперсонифицированная” сущность образа адресующегося как нельзя лучше соответствует ожиданиям "неперсонифицированного” же адресата. Отношение и того и другого к словесному составу высказыва­ ния заявляет о себе в ограничительных рамках адаптации к подсистемно­ языковым стандартам. И функция обретения "общего языка” выполняет­ ся согласно установленной традиции: строго научное изложение рассчи­ тано на однородный (и равный образу адресанта) образ адресата, научнопопулярное - на неоднородную и гипостазируемую лишь условно общ­ ность адресатов. В то же время современная научная мысль может получать в трудах отдельных авторов тех или иных научных произведений нестандартное, индивидуализированное речевое выражение. Для этого существуют типические приемы соответствующего РП: а) привлечение к научному повествованию "беллетристических” способов изложения, широкого диапазона метафорических средств; б) планомерные отступления от книжной нормы в пользу непринужденной, раскованной разговорной ма­ неры; в) нарушение цеховых пристрастий редукцией терминологическо­ го слоя. О чем говорят подобные явления? Прежде всего, как представляется, о специфическом варьировании обсуждаемого инварианта функции гово­ рящего. Вряд ли можно сомневаться в том, что ее осознание ведет к кардинальным стилевым различиям в случае, если высказывание явля­ ется результатом коллективно-групповых навыков применения языка в определенной сфере общения, и в случае, если оно выходит за их преде­ лы5. Эти различия и объясняют то обстоятельство, что, например, когни­ тивной задаче вовсе не противопоказаны образность и экспрессия; что существуют разные пропорции и формы введения в научную речь тропеических способов выражения; что существуют функционально прикрепленные и "свободные” стилистические средства, осуществляю­ щие право индивидуальных вариаций в его столкновении с терминологи­ ческой необходимостью. Именно в этом состоят причины разнообразия*3 5Ср. понятия речевого и личностного общения: [Долинин, 1985, 50—53], а также возможность трактовки индивидуального поведения в рамках какой-либо социаль­ ной роли [Лотман, 1984]. 3. Винокур Т.Г. 65 стилистических средств, вербализующих одни и те же функции речи в одной и той же сфере речевой деятельности, и, наоборот, сходства стилис­ тических средств, которыми вербализу отся разные задачи разных же сфер речевой деятельности человека. Находить "общий язык” со слушателем в соответствии с когнитивной задачей, структурирующей научное высказывание в целом, возможно, используя диглоссию или полиглоссию [Винокур, 1972, 76; Крысин, 1976а, 61-67]. Способы языкового выражения этой задачи, не покрываясь соответствующими коллективно-групповыми стандартами, совмещают языковой опыт автора научного сообщения как говорящего, исполняю­ щего свою профессионально-речевую функцию, как носителя языка в его общекоммуникативной функции и как художника слова, совершающего эстетически значимый вербальный отбор в целях оптимизации той же когнитивной задачи сообщения. Двуязычие или многоязычие - это не­ обходимое следствие социального существования языковой личности в ее коммуникативных ролях (функциях). Мы видели сейчас, что научная сфера общения дала три варианта РП говорящего, влияющих на стилевую организацию текста: исполнение коллективной, мнимо-индивидуальной и истинно-индивидуальной коммуникативных ролей. При этом высказы­ вание в рамках последней уже выходит в другой подсистемный ряд, составляя основу идиолектных категорий. Ср. определение идиолекта Р. Бартом как явления, промежуточного между языком и речью: "Это явление есть речь, уже возведенная в ранг установления, но еще не фор­ мализованная в той же степени, как язык” [Барт, 1975,121]. Если поставить в центр массовой коммуникации указанную сферу "специальных стилей” (Д.Н. Шмелев), то по обе стороны от нее окажутся две смежные и одновременно оппозиционные области - разговорная речь и художественная речь. Общий коммуникативный стилевой признак их РП состоит в наличии физической реальности индивида со свойствен­ ной ему манерой поведения вообще как отправителя высказывания6: индивидуализированный тип речи полностью совпадает с объектив­ ностью действий одного лица. Но простор индивидуальным речевым на­ выкам, также совпадающим с объективностью действий одного лица, дает и разговорная речь. Благодаря этому существует коммуникативно­ ролевое сходство между РП в художественной и разговорной речи, которое с некоторых пор стали замечать как исследователи первой, так и исследователи второй [Земская, Китайгородская, Ширяев, 1981; Ковтунова, 1986; Винокур, 1972, 77-79, 81-82]. Однако сходство это имеет чисто формальный характер. И, как кажет­ ся, только вторая истинно воплощает в себе максимальный разброс этих двух коммуникативных ролей, ответственный за то, что "в организации системы РР царит контраст” [Земская, Китайгородская, Ширяев, 1981, 7]. Этот признак не предусматривает (или предусматривает частично) сход­ ного отношения к обретению общего языка. Так, коммуникативная роль бСр. мнение Куриловича о том, что противопоставление "разговорный—поэтичес­ кий” не совпадает с противопоставлением "общественный—индивидуальный”, а лишь пересекается с ним [Курилович, 1962, 423]. 66 автора художественного произведения ее имплицирует, что обусловли­ вает функциональное отличие художественной речи от нехудожествен­ ной. Первая должна быть (теоретически, хотя на практике известны при­ меры литературы камерной, "для узкого круга”) обращена к нерасчлененной, неперсонифицированной массе читателей. Можно высказать уверенность в том, что проблема восприятия для данной коммуникатив­ ной роли вторична по отношению к проблеме выражения, точнее, к проблеме самовыражения и самовосприятия, которые не перекидывают мост к реакции как отражению состоявшегося взаимодействия, а включа­ ют ее в себя. Не "воздействие”, а скорее информация об эстетическом ос­ мыслении действительности - основной конструктивный побудитель художественного текста. Напрашивается мысль о том, что, несмотря на общепризнанную бахтинскую идею глобального диалога как модели речевой жизни общества, оппозиции своего/чужого, в частности романно­ го, слова,степень адресованности художественного текста (как по модели личной, так и по модели массовой коммуникации) минимальна. И потому как бы поверх внутренней полифонии, обволакивая каждый ее слой, пролегает наружная и безответная монологическая интенция говоряще­ го автора, которая не требует непосредственной реакции. Именно поэто­ му исследователи видят в декодировке (т.е. интерпретации) художест­ венного произведения более сложный процесс, чем "лингвистическая декодировка, потому что в литературе, в отличие от лингвистики, речь идет не о коде, в каждый данный момент статическом, и мы не можем предполагать тождественность авторского и читательского кода” [Левый, 1975,75]. С точки зрения РП это означает укрупнение индивидуального облика адресанта, при котором симптоматична или потенциальная, или лишь формально эксплицированная опора на собирательный образ читателя как языкового единомышленника [Якубинский, 1986, 38-45]. Ср. обра­ щение к "любезному”, "дорогому” и прочему читателю, низводимому до "многоуважаемого шкафа”. Р азговорн ая речь Говорящий, как мы видели, имеет множество осознанных и неосознан­ ных мотивировок, которые оказывают влияние на РП. Чтобы выразить через него свою личность, вовсе не нужно видеть в слове искусство "самодельного деяния”, как это свойственно писателю [Барт, 1989, 138]. Достаточно владеть той совокупностью постоянных и переменных рече­ вых ролей, которые социальная психология представляет как определен­ ным образом построенную иерархическую структуру относительно общественного статуса говорящих/слушающих в его типизированных экспрессивных способах вербального выражения. Если мы принимаем за инвариант РП интенцию найти общий язык, то в разных сферах общения он получит разное число вариантов с разным составом, зависящим от содержания этих способов. Так, наиболее слож­ ным и многосоставным является тот вариант РП, который вмещает в себя 3* 67 наибольшее количество коммуникативных ролей-функций говорящего/ слушающего: говорю ”от себя”, как отдельная личность (не несу ответст­ венности за других); обособляю свой групповой опыт (говорю, как принято ”у нас”); нейтрализую разные речевые опыты (выравниваю неравные отношения); формирую при этом бесконфликтную или кон­ фликтную стилевую фигуру (”перевожу”, строю синонимический ряд). Такой вариант, как это ни парадоксально может показаться на первый взгляд, аккумулируется не специальными сферами высшего порядка, а разговорной речью. Здесь человек уподобляется полифонической струк­ туре, в которой звучат отголоски всех его речевых ролей как выра­ зителя психологического типа, социальной группы, языкового коллекти­ ва. Поэтому разговорная речь представляет собой сплав отраженных наслоений разных функциональных вариантов РП, которые адаптируются в ней со стилистической стороны разной степенью взаимодействия элементов тех или иных коммуникативных сфер - от нейтрализующей до интерферирующей и цитирующей. Процесс адаптации проходит под знаком разговорного стиля [Винокур, 1972, 25-33], безусловно наиболее толерантного по отношению к иностилевым элементам, поскольку разго­ ворная речь представляет собой сферу общения, тематически не ограни­ ченную (Д.Н. Шмелев, Е.А. Земская). Тематический состав и объем отражения в нем социально-психологи­ ческого облика говорящих и слушающих, характеризующегося только в этой сфере двумя функциональными вариантами РП на равных - инфор­ мативным и фактическим, естественно, зависят от социальной структуры общества, в котором действуют носители данного языка. Легко себе пред­ ставить, например, что РР примитивно организованной малой этнической общности является для нее единственной коммуникативно-речевой сферой и что поэтому за такой сферой не стоит широкий диапазон роле­ вых переключений, которые обогащали бы содержательную и стилевую структуру РП ее носителей. Напротив, высокоразвитое современное общество, языковое состояние которого определяется наличием монолингвистической системы систем - национального языка, включающего литературное ядро и нелитературную периферию диалектно-жаргоннопросторечной принадлежности, - нуждается в различных областях применения языка и, следовательно, в полифункциональных языковых объединениях7. И в то же время только одна из этих областей является универсальной (т.е. такой, которой пользуются все без исключения члены данного общества) - РР в ее литературных, нелитератур­ ных и смешанных разновидностях. Социально-психологическая уни­ версальность коммуникативного назначения РР делает ее отражен­ ным вместилищем дифференцированных видов ’’отношения к языку”, составляющего основу коллективного речевого опыта, который приум­ 7Социолингвисты говорят о том, что каждое общество (очевидно, именно общест­ во, а не языковое сообщество, границы которых, по мнению Косериу, не всегда совпадают) имеет "набор ■ типичных, регулярно проигрываемых ролей, своеобразие которого обусловлено видами и формами взаимоотношения людей” (матриц обще­ ния — термин Дж. Гамперца) [Крысин, 1976в, 48]. 68 ножается, качественно модифицируется и функционально-стилистически расслаивается прямо пропорционально социальному опыту носителей языка8. Тот их слой, который применительно к стилистической дифференциа­ ции речевых навыков нашего общества мы называем "широким” и "демократическим” и который действительно не получает более точных постоянных характеристик (за исключением профессиональных), в ситуа­ тивном отношении недостаточно гибок. Способность примениться к адре­ сату в разговорных обстоятельствах речи, как правило, ограничивается лишь неполными переключениями в рамках интерферирующих структур: Вот / значит / такая ситуация / магазин раньше закрывают / в воскресенье-то / ну поди ж ты //; Я маленько уже поднаучилась / в этой кройке / теперь хочу не по выкройке / сама. . . / / ; там у них на кадрах / слышь / сидит этот / помнишь / как его / еще в тресте работал. . . //; В общаге у нас / ну / в общежитии / в нашем ПТУ / крыс полно // Мы их стараемся искоренять / они нас просто преследуют //; Я пошла глянуть / что там / хоть есть что-нибудь из продуктов питания // Нет ничего //; Ты мне / милок / давлению ету померь // Мне на инвентаризацию / смерть неохота ехать //. В РР интеллигенции установка на адресата проявляется в более диффе­ ренцированной адаптации стилевых явлений. Оппозиционные средства, социально-психологически нагруженные ("значение говорящего"), могут быть сближены, если они пережиты адресантом, минуя все промежуточ­ ные стадии усвоения "чужого слова" как уместные и потому в данном случае "свои”. Ср. тонкую семантико-экспрессивную нюансировку таким говорящим "синонимической ситуации” [Винокур, 1964] в следующем диалоге: А. Ну / а кормили как? // Б. Ну как /: "Какой стол? / Пятый?” / Ну и все // Питание соответствующее // А. Ну да / понимаешь / кормили / и питание / вещи разные // Кормили / это хоть бы с желанием. . . // Б. Прям тебе "с желанием”! //. Или: А. Вы уж пожалуйста / не плачьте так / . . . ну ничего. . . // Б. Да / действительно / что я это тут / разреве­ лась / . . . простите // В. Господи / что с ней делать // не знаю. . . / рыдает прям навзрыд. А. Ну / что значит / рыдает // Немножко поплачет / и все // А то вы так говорите / сами ее растравляете. . . / "рыдает” . . . // (разго­ вор в очереди к юрисконсульту). 8Что же касается речи художественной, то функции говорящего имеют другое содержание, так как не попадают в разряд тех коммуникативных ролей, которые непосредственно рассчитаны на взаимодействие. Соответственно функциональному отличию поэтического языка от практического эти роли преломляются через автор­ ское отношение к нему как к искусству, имеющему "внутреннюю форму”. Ее экс­ плуатация — это РП'особого рода, где соединяется коммуникация ”от себя” и ”для себя” и только через это — ”для всех”, но не ”как все”. Е. Курилович писал, что оп­ ределение поэтического языка зависит от того, будем ли мы относить к нему "только неповторимые языковые явления” или такие, которые можно считать ”не конвенци­ ональными, а конвенционализозанными” [Курилович, 1962, 418]. В этом и проявля­ ется специфическая социальная значимость эстетической функции, эстетических норм и ценностей, так как любой предмет, понятие (в том числе и речевой акт), обладаю­ щие ими, могут получать или не получать в разных социальных сферах, обусловли­ вающих общественные вкусы, соответствующее осмысление [Мукаржовский, 1975, 245, 248, 255, 260]. 69 У словия общ ения Коммуникативная роль (функция) слушающего способна определять РП говорящего, т.е. влиять на развитие дискурса с точки зрения его соот­ ветствия или несоответствия условиям общения. Мера воздействия слушающего на говорящего зависит от характера их связи (непосредст­ венный или опосредованный контакт, форма речи, тип отношений). Личная коммуникация в ее устной разговорной разновидности, когда слушающий рядом и его реакция очевидна, опять-таки дает наиболее разнообразные примеры. Подобно тому как взаимодействуют постоян­ ные, социально-детерминированные статусы участников общения, о чем шла речь выше, их РП реагирует на ситуативно обусловленное проявле­ ние соответствующих речевых навыков в конкретном, отдельно взятом акте речевого взаимодействия и по такой же схеме: нисходящая или восходящая линия. Если первое является регулярным ролевым призна­ ком определенных приоритетных профессий, социальных функций, характеров (преподаватель, родители, лидер какого-либо общества) и структурирует соответственные виды высказываний, то второе зависит целиком от условий общения. Поэтому в РР, где постоянные роли получа­ ют лишь отраженное влияние на РП, и нисходящая и восходящая линии выступают как адаптированные к последним: а) если литературно говорящий, предположим, в неофициальной домашней обстановке взял слишком высокий тон, ослабляющий границу книжной и разговорной речи, то в условиях спонтанного отбора, отсут­ ствия детерминирующих правил жанра, свободы личных вкусовых проявлений он легко идет навстречу предполагаемым требованиям слушающего, которые олицетворяют требования ситуативной нормы, по той или иной причине нарушенные говорящим. Олицетворение нормы в образе слушающего обусловливается законом социально-психологичес­ кого равновесия между заданием и эффектом высказывания, дающим как позитивные, так и негативные результаты, в зависимости от работы того участка коммуникативной интенции, которая направлена на самокоррекцию, т.е. промежуточной инстанцией между речью и ее восприяти­ ем другим лицом (см. с. 61). Отсюда, например, проистекают лексико-син­ таксические вариации типа: Лена / слушай / мы приглашены / э-э / это / нас / Сафоновы пригласили / на воскресенье зва ли . . .; Это вот у нее / всегда / неистребимая жажда / всюду быть первой / - А ты что / хочешь истребить?/ / - Нет/ я серьезно / ей всегда все надо / всюду влезть / всю■ ду себя показать! // (отрезвляющая ирония собеседника вводит высокую фразеологию в нужное русло); Я не хочу говорить громких слов / как-то глупо // Но действительно придется принимать меры / серьезные / не драть же его //; Это совершенно не питание / . . . так питаться / такая еда I это не еда / одно горе //; Ведь так много времени прошло / так много / а потом она скончалась /ум ерла быстро/ раз и все //. Ср. двухрядовую структуру: - Она сначала прописала антибиотики / потом дала бисептол/ принимать шесть-семь дней / по две / ну / раз я не переношу // Ну / а зачем я буду / спрашивается / пить эти? // Ведь бисептол этот тоже сульфамид//; 70 б) соответственно образуется понижение от разговорно-литературного до обиходно-разговорного стиля (обычно в специфически экспрессивных целях): "Вы только послушайте, что она говорит/такое плести / это даже я не знаю //”, - а также переход в нелитературные сферы. В частности, наиболее явное влияние адресата можно наблюдать в обиходно-деловых, обиходно-профессиональных ситуациях, когда зависимая ситуативно-ре­ чевая социальная позиция стимулирует готовность говорящего перейти на чужой язык, язык того, от которого зависит в настоящий момент исход дела: "Скажите / а внутри / только такая отделка? Ну / в салоне // (разговор при покупке автомашины); Мне сказали / что можно книги поменять / ну вот свободный обмен / . . . закрыто что ли? (в книжном магазине); Вы мне сказали, что сначала надо целиком все рассчитать / а когда осметят/ . . . то сколько ждать? // (разговор со строителем дачного кооператива); А. Вы не знаете / где Светлана Николаевна? // Б. Она к этому времени / еще не подходит // А. Не подходит? ! А не знаете / когда подойдет? (разговор в дирекции учреждения). Для вариантов разговорно­ го РП характерна р е г у л я р н а я о п п о з и ц и я п л а н а с о д е р ж а н и я и п л а н а в ы р а ж е н и я : 1. Содержательно-тематическая формула бес­ конфликтного речевого взаимодействия может быть составлена при помощи конфликтного стилистического приема: 1. А. Вы не пожалеете / он парень толковый // Б. Да / этот молодой человек / произвел на меня / благоприятное впечатление //; А. Вечно они мне голову / с карточками этими / морочат / сил моих больше нет / осточертело! // Б. Они почему так все запутывают?//В едь двойная нумерация получилась / вот / смотрите / да? // Конечно, надоедает // Я Нин’ Иванне сказала / она сама говорит / так утомительно / так надоело / к вечеру в глазах прям / рябит //. 2. И соответственно наоборот: А. Я совершенно не в состоянии выносить / все эти ее штучки //. Б. А я / совершенно не в состоянии / йидеть / как ты тратишь на это нервы / и как ты перед нею / унижаешься//. Лексико-син­ таксическая зависимость реактивной реплики в диалогической паре это крайний случай, т.е. наиболее четкое выражение стилевой бескон­ фликтности, вплоть до автоматического повтора слова, отобранного автором инициативной реплики: А. Какое впечатление / она на тебя произвела? Б. А хорошее такое впечатление / милая такая //. И, с другой стороны, это импульс для переосмысления повторяемого слова или его словообразовательного варианта: А. Наши семейные доходы в этом году / равны / просто не знаю / чему //. Б. А наши. . . / вот именно доходы / потому что мы уже "дошлы" / наши / минус-минусу/вот так //. Фигуры стилистического согласования или контраста образуются вследствие разного языкового опыта говорящих и выражаются либо в критическом, либо в "толерантном” отношении к противоположным навыкам, когда для этого используется "слово” собеседника: Ну / как он тебе? // - А никак // Не производит //; Тут / значит такая история. . . // Они аванс требуют. . . // Ишь ты / как пышно / аванс / Ну дам я им двад­ цатку / черт с ними //; - Вот это всё запомнили? // - Да / вроде / усек // Вот и отлично // Так ему и скажите / / Он тогда тоже / всё усечет //; Они всегда замечательно так принимают / со вкусом // - Принимают не знаю / 71 а кормят хорошо //. Этот цитатный способ рождает диалогические по­ строения тонкой стилистической дифференциации, когда, сопровожда­ ясь мёной стилистической принадлежности цитируемого элемента, в дискурсе рождается стилистическая коннотация: Вы говорите "контакти­ ровать” . . . / / Да мы не контактировать с ними должны / мы должны с ними контачить по-настоящему! // А то дальше разговоров опять ничего не будет! //.Это пример отвержения книжного (обюрокраченного, заштам­ пованного) слова как утратившего именно семантическую свежесть вос­ приятия. Наконец, типична подмена содержательно-тематического конфликта стилистическим. Приведем запись такого диалога: (положение дел к началу записи - отец просил дочь получить белье в прачечной, но она вернулась ни с чем): Д о ч ь . Да ну / пап / я пошла / . . . что стоять стокъ // (как реакция на "стокъ” - иронический взгляд). Да / . . . стокъ стоять / там / знаешь / какая очередь / стой целый час // От е ц (саркастически). Ну конечно (досадливо машет рукой)// . . . Д о ч ь . Конечно / . . . что ты размахался / . . . целый час стоять / . . . я бы постояла / . . . ну стокъ народу. . . // От е ц (с издевкой). Ну / скокъ? / / Д о ч ь . Скокъ-скокъ / . . . не веришь / . . . сам иди / / . О т е ц . Не хами / / Д о ч ь . А кто хамит? / Я и не хамила / . . . я же говорю тебе / стокъ народу. . . / / О т е ц . Опять двадцать пять! //. Ср. еще один пример (положение дел к моменту начала записи - гово­ рящий объясняет причину опоздания на работу: не успела вовремя уйти из очереди в консерватории). Цитируемая часть объяснения дана в полуофициальной обстановке, ужё после заседания, на котором опоздав­ шая должна была делать доклад: А. Я бы / конечно / рванула / . . но жалко было уходить / . . . такое там было / . . . так давилис. . . . / я вышла / . . . вижу не успеваю // Б. (с долей иронии) Ну вот рванула или не рванула / . . . это вы теперь будете объясняться официально. . . // В. Нет / уж если у тебя доклад // . . . А. Но я же для всех! // В. Ну что же / для всех. . . // А. Ведь как вышло // Надо было / конечно / договориться с Натальей Ивановной / и в десять пятнадцать / уйти // Но как раз начали проверку / начался этот беспорядок. . . / / Б . Да-а-а! // И самое время было / ’’рвануть”?/А Напомним также, что конфликтность с точки зрения стилистического узуса, представляющая тот или иной участок дискурса как гетерогенный, способна, с точки зрения РП говорящего/слушающего, играть роль сти­ листически гомогенного. Это явление, объективно свойственное носи­ телям языка, не вполне владеющим литературной нормой, можно обна­ ружить и в интеллигентской речи, "завышенной" относительно разговор­ ного стиля. Ср.: У меня / . . . в общем-то / . . . никогда не было / уж такой / прямо необходимости / настоятельной / даже в молодости / обязательно вот / куда-то бежать / развлекаться там / в гости / или куда //”; "Вот он своим хамством / и довершил дело // Пришлось им в результате / менять­ ся / разъехались. . . / / ; Как же иначе // Ведь их связывают общие инте­ рес. / они тогда и коньками этими / всегда вместе / водой не разоль­ ешь//. 72 С такой же естественностью интеллигентный носитель языка употреб­ ляет сниженное средство, находящееся на границе литературности, если оно соответствует прагматической коннотации как одной из необходи­ мых составляющих варианта РП, который сигнализирует: "могу говорить и так”. И поэтому мы вправе говорить о широком диапазоне использова­ ния литературно говорящим полярных речевых стилей как "своих”, но "своих” в разной степени. Попытка записи речевой жизни семьи, состоящей из трех членов, за один день, в возможных рамках их совместного пребывания, оставила впечатление полной асимметрии и раскованности РП, как бы компенси­ рующих необходимость неукоснительного выполнения речевой роли, отведенной им обществом за домашними стенами. Приведем следующие данные: запись велась в течение полутора утренних и четырех вечерних часов (до и после работы, школы). Третий член семьи (подросток) прини­ мал участие в речевых сценах лишь в течение трех вечерних часов. Помимо общей двадцатиминутной беседы перед сном о планах на завтра вся речь представляла собой вторичное, сопроводительное действие к невербальным как основным - еде, уборке, приготовлению уроков, чтению и пр. Но при этом имели место три обширных фрагмента чистой беседы: два за ужином - пересказ о том, что рассказывала вернувшаяся из командировки подруга хозяйки дома, и рассказ дочери о репетициях французской пьесы для школьного спектакля; один - ad hoc, спровоци­ рованный звонком знакомого хозяев, прервавшим ужин, - о книге, кото­ рую этот знакомый написал. Запись составила 1362 реплики; 15% - од­ нословных: ответы, императивы, ситуативные эллипсисы и разные "мел­ кие слова” (Е.А. Земская); остальные, кроме упомянутых фрагментов беседы представляющих собой квазимонологические построения (объе­ мом в пределах 60-70 высказываний), составили совокупности от двух до пяти-шести высказываний разной длины и по преимуществу смешан­ ного задания - от информативно-необходимого до болтовни и стилевых пассажей типа: - Ну / это я тогда с утречка // - Скажи еще ”с утреца”! // Такая гребеночка теперь трюльник стоит // - Что-о-о? / / Какой еще трюльник?//. Лексико-стилистический разброс - от "садануться” (сильно удариться) до "неоправданная жестокость”; синтаксический - от структур типа "грязными нечего хватать руками” до "весь полет продолжался всего два часа, а она очень устала”; широко представлены окказиональное словообразование ("Окрошку - квас получился ничего, но ингредиентства уже маловато у меня”) и богатый репертуар словесной игры на всех других языковых уровнях (у женщин - преимущественно - на интона­ ционно-фонетическом). Также широко представлен семейный апперцеп­ ционный фон, создающий импликации и делающий разговор непонятным для непосвященных; передразнивание; шутливо-кодовые обращения (например, клички, обратное переключение с ”ты” на ”вы” - ”Мотречка! Дайте мне, пожалуйста, ваш дневник” - к дочери) и пр. [Кукушкина, 1989, 96-100; Капанадзе, 1989, 100-104]. Одним из наиболее существенных признаков трех парадигм (по числу 73 говорящих), выстроенных по фрагментам семейного дискурса, оказалось преобладание эмотивно окрашенных высказываний вне зависимости от их содержания. Даже бытовые вопросы и элементарные проходные заме­ чания, т.е. обычные разговорные стереотипы, "мелкие слова” (Е.А. Зем­ ская) и т.д. выступили как отчетливо окрашенные личностью, свободной от регламентаций РП в официальных сферах общения, щедро эксплици­ рующей и постоянные черты характера, и настроение в момент речи (рассудительность, юмор, нетерпеливость, раздражительность, радостное возбуждение, мягкость и доброжелательность и пр.). Доминирующий стиль РП каждого из членов семьи - шутливо-иронический, причем пропорции литературно-нормативных и внелитературных средств у трех парадигм были разные: преобладанием последних (в повествовательных отрывках до 15-18%) характеризуется речь хозяйки дома (42 года, филолог), а не ее дочери (подросток, школьница). Глобальная эмотивность, без всякого сомнения, явилась помимо прочих причин результатом спонтанного речевого обнаружения: ” . . . давно замечено, что разговорная речь среднего обывателя гораздо богаче эмоциями, чем поэтическая. У него постоянно преобладает чувст­ во над мыслью” [Ларин, 1923, 153]. Это качество возможно и в тех случа­ ях, когда РП во всех его составляющих является результатом предвари­ тельного обдумывания (ср. термин "психология поступка” по модели М.М. Бахтина), например: при ответственном разговоре: принятии важ­ ных решений, выяснении отношений, шагов к примирению после ссоры или, наоборот, обвинительных выпадов и пр. Ср.: ” . . . Аглая с наслаж­ дением выговаривала эти слишком уж поспешно выскакивавшие, но давно уже приготовленные и обдуманные слова (курсив наш. - Т.В.), тогда еще обдуманные, когда и во сне не представлялось теперешнего сви­ дания < . . . > ” (Ф. Достоевский. "Идиот”). Разговорная речь интеллигенции наиболее оперативно фиксирует син­ хронные особенности стилистического узуса, определяющиеся временем, местом и образом действия [Винокур, 1980, 22-29] носителей данного языка данной эпохи, чем любая другая социально-психологически и функционально-стилистически ограниченная сфера речевого общения. Однако интересно отметить, что "отношение” к языку в социально-пре­ стижном смысле, т.е. оценка способов выражения, формирующая так называемые языковые вкусы общества, непосредственно зависит не от нее самой как вместилища информативно- и коммуникативно-первично­ го РП, способного оказывать благотворное влияние на сходное по ситуа­ ции РП других социальных групп, а от того, ч то она в других вариантах РП предложит обществу (через каналы массовой коммуникации и худо­ жественную литературу). Разговорная речь среднего носителя языка возвращает интеллигенции по бумеранговой траектории - и нередко с результатом, подобным игре в испорченный телефон«, - уже внутренне нейтрализованную, преимущественно двухслойную, стилистическую9 9Ср. мысль о закономерности "искаженных сообщений” внутри социальной группы в процессе распространения [Моль, 1973, 175]. 74 смесь: разговорный стиль + канцелярско-деловой стиль (ср.: продукты питания, кадры дали согласие, ’’осметитъ” и пр.). Регулярно обнаружи­ ваемые подвиды этого соединения - обиходно-разговорный + обиходно­ деловой стиль, а спорадические всплески (в виде лежащих на поверхнос­ ти соответствующей сферы общения стереотипов) - разговорный стиль + + газетно-публицистические штампы массовой коммуникации (радио, телевидение). С одерж ание и тем а вы сказы вания Если обращение к мотивировке действий языковой личности наруши­ ло первую заповедь стилистики (изучать лишь вербальный результат в его коннотативном содержании: к а к , а не п о ч е м у ) , а обращение к самой личности ( к т о ) - вторую (см. с. 56), то обращение к содержанию высказываний, демонстрирующих взаимодействие говорящего и слушаю­ щего, которое формирует вариант РП, нарушает третью ее заповедь: изучать к а к , а не ч т о . Следует, правда, оговориться, что эта заповедь на эмпирическом уровне анализа стиля нарушалась достаточно регуляр­ но, и это свидетельствует о неразрывности последнего с анализом РП. К.А. Долинин отмечает: "Информация, которую несет стиль, представляет собой ( . . . ) ответ на вопрос: что значит, что данное предметно-логичес­ кое содержание выражено так, а не иначе? Но такие же или подобные вопросы можно задать и по поводу других уровней сообщения: что значит, что в сообщении речь идет об этом, а не о чем-нибудь другом?. . Что значит, что о том, о чем говорится, сказано именно это, а не что-ни­ будь другое?. . ” Из совокупности поставленных таким образом частных вопросов автор выводит общий вопрос: "что значит, что в данной ситуа­ ции данный субъект ведет себя так, а не иначе?” [Долинин, 1985, 47]. Следовательно, анализ средств выражения данного содержания, будучи направленным на говорящего, не может не коснуться и самого содержания, потому что оно в этом случае входит не только в номинатив­ ную, но и в коммуникативную структуру высказывания, указывающую на элементы, из которых составляется тот или иной вариант РП: "Если выбор референтной ситуации и ее истолкование (номинативное содержа­ ние) зависят от адресанта, от его потребностей, интересов, коммуника­ тивных задач, от его представления о коммуникативной ситуации в целом, значит, номинативное содержание высказывания характеризует не только референтную ситуацию, но также самого адресанта и его пред­ ставления о коммуникативной ситуации” [там же, 26]10. В то же время, определяя стилистическое содержание как элемент коммуникативной ситуации, К.А. Долинин не может не признать: в парадоксальном на пер­ вый взгляд выводе о том, что номинативное содержание высказывания несет в себе какие-то элементы коммуникативного, нет ничего странно­ го: "Мы судим о человеке по его поступкам, по тому, что и как он делает (или не делает), но также по тому, что и как он говорит” [там же]. Прово­ 10См. о связи акта референции с говорящим субъектом [Арутюнова, 1982, 14]. 75 димое в словаре терминов французского .структурализма различение понятий "лексис” -способа речи и ”логос” - содержания речи [Структу­ рализм: "за” и "против”, 1975, 459] позволяет увидеть комбинации вза­ имодействия двух компонентов высказывания как значимых для состав­ ляющих РП. Комбинации эти в общем плане основываются на том, к а к говорящий осознает необходимость (или отсутствие ее) адаптации содержательно­ тематической стороны высказывания к апперцепционным возможностям слушающего, т.е. на соотношении референтно-денотативного и коннотативного уровней высказывания. Ю.М. Скребнев отмечает, что "стилисти­ ческое нерелевантно предметно-логическому и независимо от него толь­ ко в плане идеального принципа, только согласно конструкту (модели) стилистики” [Скребнев, 1975, 26]. Содержательно-тематическая предопределенность стилевых различий, которые актуальны для формирования вариантов РП, основана в общих чертах на двух закономерностях использования языка людьми: а) теоре­ тической возможности говорить об одном и том же в разных условиях речи и б) практической ненужности осуществлять эту возможность, учи­ тывая избирательность тематических нужд, определяющих коммуника­ тивно-речевую деятельность в разных сферах общения. Понимая под "одним и тем же” сходное разбиение имплицируемой в языке картины мира на содержательно-оценочные представления, мы должны констати­ ровать непременный сдвиг в информативном объеме участка РП соответ­ ственно разных стилистических результатов языкового отбора. Эту мысль удобно проиллюстрировать такими случаями, когда говоря­ щие в разных ситуациях используют разные языковые средства при об­ суждении "одной и той же” темы. Ср. три диалогических фрагмента (текст аутентичный - диктофонная запись): 1. (домашняя разговорная речь): А. А не помнишь / такие же самые / тогда / сколько стоили? // Б. Тогда? / Тогда по двадцатке. . . / но большие // (смеются, так как последние слова - шутливая цитата из известного эстрадного номера)» 2. (разговорная речь, но в магазинных условиях - магазинные стереоти­ пы): А. Скажите / сколько надо за грейпфруты / за килограмм платить? // Б. Взвесить сначала надо! // А. Ну все равно / килограмм / сколько сто­ ит? // Б. Двадцать семь // А. Вот эти / мелкие такие / двадцать семь?! // В. А чего удивляться // Завтра тридцать семь заплатите и не заметите //. А. Я не удивляюсь // Я просто не могу понять. . . / / . 3. (беседа за круглым столом по ТВ): А. Те цены / которые были в январе / сегодня уже не ка­ жутся невероятными // Люди перестали пугаться. . . / / Б . Перестали пугаться / потому что устали / а не потому что цена приемлемая / или хотя бы стабильная // А. Во-первых / она не стабильная// В феврале все же / опять наблюдается рост цен / правда незначительный //. На этих элементарных примерах достаточно ясно прослеживается, вопервых, условность "одной и той же” темы и, во-вторых, призрачность ее возможного обсуждения в "одних и тех же” словесных способах: разный невербальный и пресуппозиционный объем информации в первом и во 76 втором фрагментах дает возможность имплицировать или эксплициро­ вать центральные номинации - предмет и время, о которых идет речь; разные аллюзии (и, следовательно, разные лексико-семантические и легсико-тематические поля) могут оказаться причиной разного развития дискурса; в первом случае разговор может перейти практически на любую другую тему, ближайшая ассоциация - эстрада, ТВ, театр, развле­ чения и пр.; во втором - круг обсуждаемых проблем, скорее всего, замк­ нется на стоимости продуктов или на чем-нибудь в этом роде, не дающем импульса к перемене темы; в первом случае возможно сниженное сред­ ство (двадцатка), несущее определенную коннотацию - стилистическое значение. Оно имплицирует отношение к факту траты, значимость/незначимость денежной суммы для говорящих; во втором случае (двадцать семь) нейтральное средство сопровождается коннотативной экспликаци­ ей отношения к факту при помощи других, средств, которые ведут к дальнейшему развитию дискурса в ином ключе. Наконец, в третьем (оппозиционном к первым двум) случае появляются новые стилистичес­ кие значения, новые сигнификаты (цена, стабильность и пр.), новая модальность (эмотивная окраска исчезает). Сумма этих показателей говорит, следовательно, о другом коммуникативно-прагматическом типе дискурса и характерном для него объеме информации, т.е. ’’значения говорящих” модифицируют номинативную ситуацию. В этой связи особое значение при анализе РП приобретает фактор ’’темы” высказывания, который выступает здесь не только как не экстралингвистический, поскольку ”не всякая тема существует вне языковой оболочки” [Пименов, 1978, 55], но и как лингвосемиотический, опознава­ тельный: мое РП таково, что его варианты способны отразить любую тему любыми языковыми средствами, или такую-то тему такими-то языковы­ ми средствами, или для такой-то темы у меня нет соответствующих язы­ ковых средств. В зависимости от РП людей в их социальном взаимодействии, т.е. от сферы и задач общения, формирующихся в данном говорящем коллекти­ ве, связь между информативным содержанием речи и его вербализацией предстает как более или менее опосредованная. Если в так называемом специальном языке (по Д.Н. Шмелеву) фактор темы выступает как стиле­ образующий, то в разговорном языке он независим и потому дает воз­ можность денотативно-содержательных вариаций, которые находят вы­ ражение в коннотативных явлениях стиля. Ср. иронический прием, по­ строенный на самом простом примере разных способов номинации: в литературно-критической статье 30-х годов отмечается появление на страницах художественной прозы характерного типажа - < ’’оголтелой” хищницы с изрядной примесью истерии». О ней, пишет автор статьи, метко сказал Олеша устами Бабичева: ”Да, она стерва. Раньше это назы­ валось демоническая женщина”. Чем более разнообразен стилевой диапазон РП говорящего, тем больше у него возможностей сопоставить свой опыт со стилевым диапазоном слу­ шающего, что приводит к ситуативной вариативности стиля, вместе с которой варьируется содержательно-тематический аспект высказывания. 77 Когда говорящий выступает в какой-либо ситуативно-стилевой роли, он, делая выбор между разной стилистической принадлежностью средств наименования одних и тех же реалий, в любом случае оставляв г лазейку для денотативных различий внутри одной и той же, им самим конструи­ руемой, номинативной ситуации. Ср. такого типа квазисинонимические ряды, как ’’принять ванну/душ-вымыться-помыться-умыться”; ’’выку­ паться- искупаться- (ис)купнуться”; ’’оплатить счета- заплатить по счетам-оплатить/заплатить” (без распространителя); ’’принимать на рабо­ ту (в штат) - поступать на работу-оформляться” и пр. Умение приспособить для выражения денотата нужный информативно­ смысловой объем обозначаемого состоит в выборе соответствующей коннотации (стилистического значения). Это непременное свойство РП тех, для кого язык является элементом профессиональной деятельности. Ср., например, такое явление, как клише и штампы в руках публициста и вообще адресанта массовой коммуникации. Они составляют для него тот слой означающих, которыми можно покрыть разномасштабное содержа­ ние - от терминологических до семантически пустых и неопределенных штампов. Ср. пример из повести Л.К. Чуковской ’’Спуск под воду”: «Читаю (газеты. - Т.В.) и виг.у один только шрифт. Или стенографически слитные формы. ’’Всенародное значение” - два слова очень удобно сливаются в одно. Слитная форма ’’Великий план преобразования приро­ ды” - эти четыре слова тоже можно изобразить одним значком. Сколько уже лет я стенографисткой не работаю, но все еще невольно черчу в уме или на колене слитные слова и предложения. . . Рука машинально черти­ ла слитные формы: ’’неотъемлемый элемент” и ’’средство культурного воспитания”» . Так, например, создается и ’’узуальная образность” [Винокур, 1980, 140-150] на основе деловых, научно-профессиональных, обиходно-раз­ говорных и прочих формул (типа ’’получить прописку”, ”с подлинным верно”, ’’выйти на орбиту”, ’’набрать скорость”, ’’Давайте не будем!”, ”А что, мне больше всех надо?” и пр.). Ср. также публицистический прием формирования контекстуально-оценочной коннотации у слов, денотатив­ ное значение которых лишено оценочной семы, используемый как своего рода социальный (национально-исторический и этнокультурный) символ: ”бизнес - у нас слово ругательное” (пример начала 80-х годов); «слово "аппарат” у нас теперь ругательное”» (1992 г.); «слово ’’карьера” у нас почему-то скомпрометировано»; «надо возродить истинное значение слова ’’купец”» (1992); ’’есть писатели серьезные, талантливые, масти­ тые, есть беллетристы и вовсе третьестепенные”; ’’стихотворцев много, а поэтов мало” и пр.^из совр. газет). Невозможность изучения стилистических свойств РП без учета содер­ жания речи в его функционально-дифференцированном аспекте11 обу­ словливается, следовательно, тем, что именно оно нарушает строгость противопоставления номинативной, референтной и коммуникативной * “ Ср. замечание Е. Куриловича о том, что языковое содержание обусловлено сфе­ рой употребления, а не наоборот [Курилович, 1965, 430]. 78 сторон дискурса, в котором должна состоять лингвистическая интерпре­ тация текста (т.е. если отвлечь ее от говорящей и воспринимающей лич­ ности). Но сам выбор содержательных импликатур в отношении к дейст­ вительности, во-первых, и словесных импликатур в отношении к содер­ жательным, во-вторых, целесообразно целиком отнести к плану социаль­ но-психологически детерминированной речевой деятельности, не только конечный результат которой адекватен стилистическому анализу. И результат, и процесс отбора означающих входят в последний, согласно функциям участников речевого общения, как вербальное выражение составляющих РП. Оно попадает в поле зрения стилистического анализа, который обязан способствовать определению информативного объема коннотаций в их отношении к говорящим и слушающим, т.е. (по Ю.М. Скребневу) изучению вторичной, второстепенной информации о тексте. Эта обязанность является для стилистики специфической, почему и можно ее воспринимать как ближайшую и наиболее очевидную инстан­ цию на пути к соединению человека и языка в РП - манере использова­ ния языка как выражения коммуникативных потребностей и способнос­ тей личности, зависящих от социально-психологических установок говорящего коллектива. П еревод В специальных сферах общения, где особенно актуальна проблема выбора означающего и где мы выходим за пределы личной контактной непосредственной связи коммуникантов, способность к поправке на адресата является ключом к стилистическому переключению в масшта­ бах подсистемы языка. Она олицетворяет собой начальный этап "перево­ да” на другой язык (с позиций функционально-подсистемной диглоссии), в другой стиль, в другую сферу общения. Ср. полифонический пример из газетного очерка, где публицистическая экспрессия как норма "перево­ дится” на официально-деловой стиль милицейского протокола, парал­ лельно чему роль человека, находящегося "при исполнении обязаннос­ тей”, раздваивается настолько, что одновременно создаются два вариан­ та отражения одной и той же референтной ситуации - перевод "затребо­ ван” адресатом, ожидание которого нельзя обмануть: <Катя уже в полной горячке обрушилась на инспектора ("обвинила работников мили­ ции в равнодушии и жестокости”). И, боясь не выдержать и расплакаться, вскочила и убежала. ("Разъяснительную работу провести не удалось ввиду крайней недисциплинированности девочки”) ( . . . ) Значит, гово­ ришь, оскорбили они девочку? - задумчиво произносит женщина-инс­ пектор, перечитывая свою бумагу. - Ну что ж, этого им никто не позво­ лял - словами кидаться. За это, между прочим, и ответить можно. - Она вымарывает несколько строк. - Ладно, слушай дальше: "Я осознала свою неправильность и обещаю вести себя без нарушений”» . Коль скоро система языка организована так, что в ней наблюдается стилистическая дифференциация - а эта стилистическая дифференциа­ ция в той или иной мере связана с наличием синонимических средств, и 79 изучение ее не может не иметь сопоставительного характера, - мы стал­ киваемся здесь с проблемой выбора, который, вербализуясь, проходит в РП коннотативную стадию, благодаря чему референт (денотат) становится коммуникатом. Но, с одной стороны, известно, что стилистическая подсистемная ор­ ганизация далека от симметрии и что, переводимая в план употребления, т.е. в номинативные нужды ("по-разному называть одно и то же"), она вовсе не всегда дает возможность и вызывает необходимость выбора, по­ скольку в разных сферах общения объективно существует тематико-со­ держательная специфика, ограничивающая приток синонимических, а вернее, параллельных способов номинации. Также известно, что ситуа­ ция речи корректирует процедуру языкового выбора, приближая или отдаляя от него осознанные смысловые интенции говорящего в его опоре на восприятие слушающего. Путем приспосабливания к адресату как к олицетворению подсистем­ ной коммуникативной нормы адресант проявляет готовность стилисти­ чески адаптировать в принципе любую референтную ситуацию12, посколь­ ку в его ведении находится тот объем и репертуар коннотаций, который определяет возможность преодоления разных расстояний между роле­ выми и ситуативными факторами общения. Так, например, обычно вводится в неспециальный текст специальная терминология, что харак­ терно для коммуникативной ситуации, образуемой таким функциональ­ ным вариантом РП, в котором сталкивается речь как профессия и речь как потребление. Ср. массовую коммуникацию газетно-публицистичес­ кого типа, в которой автор текста может позволить себе лишь определен­ ный порог вторжения в сугубо специальный язык, предугадывая широ­ кую амплитуду социально-психологических особенностей восприятия текста. Здесь обычно используются квазисинонимические ряды - от термина и, наоборот, к термину, от "перевода” прямой денотативной номинации до функционально-стилевых вариантов, имитирующих подоб­ ный перевод: "Ничего не поделаешь. Это<. . .> закон энтропии. Или, если это латинское слово почему-то не нравится, - естественный ход собы­ тий”; "Информация и совесть. Можно ответить на этот вопрос на привыч­ ном для всех языке, сказать о чувстве ответственности супругов, совес­ ти, долге. Но есть и другой язык, на котором тот же ответ прозвучит так: энтропия отступила под ударами своего самого страшного врага" (из газет); <В Воркуту выехал самый настоящий строительный отряд, 120 человек. Если бы я писал сейчас не уголовную хронику, а героичес­ кий репортаж, я сказал бы: "На выручку городу Воркуте брошен был большой трудовой десант”^ (А. Борин. Короткая память // Лит. газ. 1987. 20 авг.). В варианте РП, названном нами "перевод”, могут возникать и нетипи­ 12Ср. мысль Л.Б. Никольского о том, что социолингвистика рассматривает сово­ купность актов переименования, при котором языковая единица соотносится не не­ посредственно с денотатом, а с константной единицей плана содержания (по опреде­ лению Ф. Вардуля — с "идеальным референтом”) [Никольский, 1976, 60]. 80 ческие, окказиональные ситуации, например речевое взаимодействие профессионалов более широкой и более узкой специализации, когда соответственно узкий терминологический ряд должен быть расширен говорящим путем адаптации к опыту коллег-слушающих. Ср. примеры из лекции о применении ЭВМ в лингвистике, которая в 1985 г. представляла собой своего рода ликбез, но проходящий в рамках "равных” отношений, с попыткой говорить на общем профессиональном языке о его эксклюзивной области. Установка лектора была такая: ”Мы еще плохо говорим!” (т.е. плохо владеем нужной терминологией). Эта установка породила своеобразный вариант РП, при котором обра­ зовался как бы двухрядовый дискурс: один ряд изобиловал узкопрофес­ сиональными навыками, и не только с точки зрения терминологии, но и с точки зрения так называемого околопрофессионального жаргона; послед­ ний также включал в себя, будучи принадлежностью нового для того времени и для того круга участников общения начинания, непривычные для их уха выражения. Так воспринималось, например, даже высказыва­ ние типа: ”На рынке сейчас имеются такие-то и такие-то компьютеры”. В литературно-нейтральной публичной речи тех лет слово рынок до перио­ да нашего сегодняшнего "вхождения в рынок” или регулярно выступало в словосочетаниях международный рынок, общий рынок, или все еще несло лишь бытовую коннотацию и не считалось калькой с английского. Поэтому определенный тип слушателей воспринял элементарную и уже вошедшую в мировой опыт фразеологию как особое цеховое щегольство, повергнув этим в некоторое недоумение говорящего, не сразу осознав­ шего, что он в известном смысле терпит коммуникативную неудачу. Вследствие этого второй ряд дискурса был им пополнен регулярными синонимическими ситуациями. Слово вычислять не значит ’вычислять’. Оно получает здесь новое значение. Это не ’вычислять’, а ’перерабаты­ вать информацию’. В эти ситуации он спорадически вводил (в дополнение к переводу с узкопрофессионального языка на более широкий, но тоже профессиональный) третью, а вернее, нулевую, т.е. нейтральную, фазу. Например: А это телевизор, по-научному ’’дисплей”, а еще более научно: ’’устройство отображения информации на электронно-лучевой трубке”. Одновременно этот двухрядовый дискурс членился и по другому принципу. Так как современное языковое сознание легко оперирует терминами-метафорами или вообще словами, которые узуально не имеют терминологического выхода (ср. специальные значения слов строка, за­ пись, слово в информатике), то лектору приходилось давать их ’’пере­ вод” в обратном направлении: от термина - к общему. К тому же приня­ тый вариант РП предопределил необходимость прибегать к постоянному употреблению окказионализмов и потенциальных слов, отражающих процесс' поиска нужного способа выражения (лексиса), исключающего в данной ситуации коммуникативную неудачу ("отехничивание”, ”компьютерство”, ’’поколенческий”). Перевод осуществляется как вариант РП в разных функциональных сферах общения со своей специфической нагрузкой. Обычные составляю­ щие этого приема (билингвистического или диглоссного происхожде­ 81 ния) - оппозиция, имеющая стилистическое, стилехарактерологическое, профессионально-терминологическое, возрастное, психологическое и прочее содержание, - действуют как социальный катализатор, ускоряю­ щий процесс межгрупповой интеграции многослойного говорящего коллектива. Однако если его регулярная текстовая основа - синоними­ ческая ситуация - имеет, как мы видели, нетипические варианты и в официальных, книжных коммуникативных областях языкового употреб­ ления, то и в поэтическом, и в разговорном языке этот вариант РП, есте­ ственно, получает более субъективную и более сложную в плане выра­ жения функцию. Ср. перевод семейного кода, направленный на ’’чужое” ухо (обстанов­ ка ’’гости”): А. Муж мой / который объелся груш . . . (муж безудержно хохочет) // Б. Фу ты / Господи / и ты после Рощина (драматурга, в пьесе которого удачно употреблено это выражение. - Т.В.) / с этими грушами / надоели вы мне! // А. То есть как надоели / когда он фунта два / уж точно / за один присест / не успели сесть за стол целая ваза была / и все потом на него уставились / как на голодающего совка. . . // В. (муж) А кузиноч­ ка мне стала после этого зато та-а-кие груши покупать! // Каждый день! // А. Я потому тебе и объясняю / что он сейчас все твои яблоки съест // . . . А ты ”РоЩин/ Рощин” / / Б. Ну / я-то / положим / ему больше не куп­ лю. .. // А. Не Рощин / а мы его зовем / профессор Грушин // В. Придется опять в Америку ехать! //. Ср.: ’’Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохнове­ ние), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи” (Пушкин, Египетские ночи); ’’Когда комнату называют жилпло­ щадью, в ней становится неуютно, как на улице”; <когда он говорит ’’зе­ леные насаждения” - это что значит? Что перевести на нормальный чело­ веческий язык слово, означающее деревья, этот чиновничек уже не в состоянии” (из фельетона). Подобные переводные приемы, построенные на характерологической цитации речи другого говорящего, всегда входят в инвариантное русло ’’поиска общего языка” и, как правило, свидетельствуют о неограничен­ ных возможностях соотнесения своего и чужого опыта, типизирующего стилистические варианты РП, к иным видам которых мы обратимся ниже, в связи с их коммуникативной функцией. Выводы 1. РП, варьируясь в разных условиях речи и в зависимости от того, какие возможности проявления социально-психологических связей эти условия предоставляют, стремится соответственно своему категориаль­ ному назначению обеспечить взаимопонимание говорящего/ слушающего. 2. Инвариантом РП говорящих и слушающих в разных условиях речи, в разных коммуникативных и содержательно-тематических сферах являет­ ся, таким образом, поиск общего языка, получающий удовлетворитель­ ное решение благодаря ряду вариантов (стилевых приемов), основанных на специфике отношений (коммуникативных функций) между участни­ ками речевого общения. 82 3. Все те варианты коммуникативной функции слушающего, которые содействуют формированию равных/неравных, ' контактных/дистантных, официальных/неофициальных отношений между участниками речевого акта [Винокур, 1972, 64-70] и, следовательно, определяют их РП, можно условно разделить на конфликтное и бесконфликтное текстовое взаимо­ действие, имеющее двустороннюю классификацию: а) содержательно­ тематические подтипы - согласие/несогласие, утверждение/возражение, принятие/непринятие и б) коммуникативно-стилистические подтипы нейтрализация или обострение стилевых контрастов, гомогенность или гетерогенность стиля отдельного высказывания в восприятии гово­ рящего и слушающего. 4. В определенных случаях мы являемся свидетелями ’’антиномии говорящего и слушающего”, которая часто приводит к конфликту в ин­ формативно-коммуникативном и в стилистическом отношении. Напри­ мер, ”в интересах” говорящего пользоваться всем привычным для него словарем, независимо от его общеупотребительности, а слушающий ”не. принимает” некоторых слишком индивидуальных- словоупотреблений; для говорящего актуально внелитературное или узкопрофессиональное словоупотребление, а для слушателя важно оставаться в рамках литера­ турного языка и др. [Русский язьрс и советское общество, 1968, 24-25]. Однако прежде всего участникам общения свойственно стремление к сотрудничеству, и это выражается в готовности приспособиться к чужому речевому опыту в той же мере, как желание реализовать свой собст­ венный. 5. Понимая функцию как целенаправленность речевых действий говорящего в соответствии с той задачей, которая должна быть достигну­ та их завершением, мы включаем в анализ не только сам завершающий результат, но и всю сумму социально-психологических мотивировок данного речевого действия так же, как и его восприятие адресатом. Ср. упомянутые в гл. I определения высказывания как приема и как резуль­ т а т у В.Г. Гака и в Словаре* французского структурализма. Ср. также мысль Ц. Тодорова о том, что высказывание как результат ’’несет на себе отпечаток того конкретного акта речи, продуктом которого оно являет­ ся”, как подтверждение баланса между объективностью речепроизводст­ ва и объективностью манифестируемой речи [Тодоров, 1975, 61]. Таким образом, функциональные варианты РП, которые в определен­ ном смысле могут ’’быть формой существования общественного опыта” [Леонтьев, 1974в, 243], непосредственно формируются коммуникативны­ ми действиями говорящих и слушающих. Их содержательная основа есть выражение психологического стремления к социальному взаимодейст­ вию, определяющемуся интенцией говорящего и реакцией слушающего. Функции (коммуникативные роли) участников общения обеспечивают ’’социально-символическую регуляцию” [Тарасов, Школьник, 1977, 174] речевого поведения относительно друг друга, вовлекающую в активное взаимодействие средства разных подсистем языка. Благодаря им и осуществляются генеральные функции самих подсистем язы­ ка, квалифицируемые традиционной стилистикой как стилеобра­ зующие. 83 Глава II КОММУНИКАТИВНЫЕ ВАРИАНТЫ РП К ом м уникативное соавторство Как коммуникативно-деятельностная единица, т.е. единица, форми­ рующая участок, на котором получают характеристику составляющие РП, носитель языка равен двучлену ’’говорящий/слушающий”. Если (по Бюлеру) коммуникативная модель речевого акта показывает взаимодейст­ вие говорящего и слушающего по отношению к высказыванию, то для РП прежде всего следует трактовать ее как отношение соавторства. Ориентация: а) на другое лицо вообще; б) на другое лицо как конкрет­ ную социально-детерминированную языковую личность; в) на конкрет­ ную личность в отношении ее признаков с признаками говорящего показывает меру стилистической определенности в содержании комму­ никативной роли обоих участников речевого взаимодействия и характер его стилистической направленности. Для определения функций (коммуникативных ролей) участников ре­ чевого общения существенным оказывается выделение трех признако­ вых групп: 1. Социальные ’’образы” говорящего и слушающего: а) сходст­ во и различие, б) вид пересечения в данном речевом акте. 2. Форма связи в данном речевом акте. 3. ’’Количественный” облик собеседников. Но, без сомнения, можно сказать, что именно в элементарной диалогической ситуации, т.е. в разговоре двоих при непосредственной словесной реак­ ции на только что сказанное, первично реализуется воссоединение коммуникативных ролей говорящего и слушающего, которое легло в основу бахтинской теории ’’вечного диалога”. Действительно, кому приписать, например, авторство (инициативу) и кому - реактивную роль в разговоре, составляющем шутливый обмен окказионализмами, рож­ дающимися по мере диалогического развития дискурса, направляемого обоими участниками диалога? Ведь мы видим, что их потенции в этом способе РП со всей очевидностью равны независимо от того, кто ’’первый начал” (потому что в следующий момент начнет другой). Ср.: А. Закрой за мной // ... (запри дверь. - Т.В.) Б. А Лена на что? // Пусть закрывает и будет закрывщица // В. Ага / закрывщица и открывщица. Б. Закрывательница и открывательница... // А. Ну / давайте / давайте! //; А. Мы теперь с Леной купицики / купальщики / купалисты / вот мы кто // (о том, что все лето, даже в холодную погоду, купались. - Т.В.) Б. А я... / мне быстро надо в покупальщики / пока открыто / хлеба... //; А. Тань / ты знаешь / такой спорт? // ’’Велосипедизм” называется? Б. Я хулиганизм знаю / это да. Такие игровые окказиональности - наиболее яркий пример того, что диалог воплощает взаимодействие в качестве нормы речевой жизни общества. И потому следует по достоинству оценить проницательное замечание писателя о том, как трансформируется эта норма в его профес­ сионально-речевом опыте: <СНе надо быть ученым, чтобы понимать: 84 монолог - прерогатива сумасшедшего. Речь родилась из необходимости общения. Диалог - нормальная форма литературного произведения. Даже когда народ безмолвствует, он ведет диалог с историей. Отсюда весьма подозрительно выглядит ’’поток сознания”» (В. Конецкий. Никто пути пройденного у нас не отберет). Большинство исследователей склоняется в пользу первичности диалогической формы общения (Л.П. Якубинский, Я. Мукаржовский, Б.А. Ларин), несмотря на существо­ вание противоположных мнений. Так, Мукаржовский, цитируя знамени­ тую работу Г. Тар да ’’Мнение и толпа” [Tarde, 192]/, в которой естествен­ ный диалог (разговор) не отделяется от ’’культивированной конверса­ ции” (беседы), почему автор полагает первичной формой словесного вы­ ражения человеческой личности монолог, замечает, что противопостав­ ление диалога монологу вообще не является корректным, так как все зависит от типов диалога. И если рассматривать их как отражение ком­ муникативных вариантов РП, то, безусловно, только естественный диалог (диалог be£nego 2îvota) демонстрирует ’’напряженность” и истин­ ность противопоставления ”я ” и ”ты”, формирующего психологическую ситуацию равного партнерства и мены ролей [Mukafovsky, 1941, 149-150]. В идеальной форме обычного диалога два участника общения олицет­ воряют собой паритетные начала при переменной (и, следовательно, одинаково активной) роли и в речевой деятельности, и в восприятии речи. Языковой отбор для них в известной мере несвободен: он структур­ но, содержательно и экспрессивно определен составом каждой предыду­ щей реплики. Возможно, что для точного исчисления меры свободы и принуждения необходимо отталкиваться в каждом диалогическом фрагменте (речевой сцене) от его абсолютного начала. Но абсолютное начало влечет за собой понятие апперцепционной базы, пресуппозиции и пр., что в данный момент не представляет для нас специального интереса. Достаточно говорить о взаимозависимости парных реплик, когда ини­ циативная реплика (назовем ее условно самостоятельной) частично предопределяет словесный состав реактивной (ответной) реплики [Леонтьев, 1969а, 136]. Взаимная заинтересованность обоих участников диалога в успехе коммуникации помогает как бы равномерному распре­ делению ответственности за нее между говорящим и слушающим. То есть не только реплика, но и сам момент ее восприятия, имеющего непосред­ ственный характер (контактный/дистантный, зрительный/слуховой), подготавливает состав следующей (ответной) реплики. Спонтанная речь реагирует на момент восприятия свободой самокор­ ректирующих, рекурентных, синонимических структурных возмож­ ностей, направляемых слушателем в нужную сторону. С коммуникатив­ ной точки зрения здесь существуют следующие соотношения РП: а) мера активного воздействия слушающего и соответственно мера адаптации словесного отбора, предоставляемая ему говорящим; б) характер воздей­ ствия слушающего (экспрессивный, побудительный, когнитивный) и соответственно либо адаптирующий, либо независимый характер словес­ ного отбора говорящего. Каждое из этих соотношений характерно для РП, формирующегося при определенных социальных связях говорящего и 85 слушающего (о которых мы говорим в упоминавшихся нами терминах "равные” и "неравные” отношения), обусловливающих, в свою очередь, содержательно-тематический и целевой тип диалога, в то время как безадресную сущность монолога [Винокур, 1990, 217-220] вставная реактивная реплика разрушить не способна. "В сущности, все, что мы говорим, нуждается в слушателе, понимающем, в чем дело” [Полива­ нов, 1919, 27-28]. Ср.: "Гости приходили вечером (...) Продолжая возиться и перебирать бумаги, А.М. здоровался так, точно он только что расстался с вами: - Ну, рассказывайте! - Или сам сообщал что-то о чем-то или о ком-то, как будто бы вам все известно и он продолжает прерванный разговор” (В. Сосинский. Домовой на рю Буало - очерк об А. Ремизове в ж. "Родина”. 1991). Монолог как речь ”в никуда” может состояться лишь в качестве искусственного порождения или специального эстетического задания, в котором должно быть отражено общение с миром через собственное восприятие говорящего (ср. известное мнение о монологе Л.В. Щербы). Разны е роли ком м уни к ан тов в структурировании ди алога Можно в то же время показать, что "отталкивание от слова собесед­ ника” как основа диалогического взаимодействия своеобразным спосо­ бом трансформируется в некоторых специальных жанрах: <сЭто были не "вопросы по сценарию” и не "чистая импровизация” (...) Госпожа Тэтчер продемонстрировала нечто другое - высшую, отшлифованную веками, оправленную в седые традиции оксфордскую школу ораторского искусст­ ва (...) Внимательный зритель мог заметить, что премьер, по сути, не отве­ чала на наши вопросы (...) Отталкиваясь от какой-то полуфразы, а часто от одного даже слова, она адресовала слушателю произнесенные на одном дыхании, без пауз, информационные блоки (...):» (Моек, новости. 1987. 12 мар.). И здесь как будто бы реализуется соучастие слушающего в образова­ нии предназначенного ему сообщения. Однако эта реализация имеет чисто формальный характер и потому представляет собой стерильный случай именно коммуникативного варианта РП, в котором должно прежде всего играть роль само наличие говорящих и слушающих, распо­ лагающее к стилевым и содержательным вариациям. В частности, это мо­ жет быть, как в данном случае, содержательная аномалия коммуника­ тивного процесса, варианты которой составляют своего рода семиоти­ ческую систему, включающую разные градации "антииллокутивной силы” реактивной речи, вплоть до формулы ухода от прямого ответа (ср. специфику дипломатического РП как профессии), нежелания вступать в контакт, психологических помех к его осуществлению1 и ряда экспрес-* гСр.: "Графиня имела обыкновение поминутно делать в карете вопросы (...) Лизавета Ивановна на сей раз отвечала наобум и невпопад (...)"; "Что с тобою сдела­ лось, мать моя? Ты меня или не слышишь, или не понимаешь?.. (...) Лизавета 86 сивно-отрицательных оценок коммуникативных намерений потенциаль­ ного или актуального собеседника: ”С ним невозможно разговаривать”; ”она никогда прямо не отвечает”; ’’вразумительного ответа от тебя не дождешься” и т.п. Приведем теперь пример, показывающий влияние коммуникативной роли одного из участников полилога (который был построен благодаря отказу говорящего вступать в какое бы то ни было общение с непосред­ ственными адресатами) на перемещение ролей слушающего (адресата) и слушателя, разрывающее диалогические связи, подобно чеховскому диалогу ”по касательной”: некогда я сейчас вспоминаю подробности, то испытываю сожаление, что не было магнитофона, который единственный мог бы зафиксировать четыре текста. Четыре, потому что мне тоже пришлось отвечать на вопросы Юдиной. Она упорно обращалась ко мне. Сказанное проректором и деканом как бы текло мимо ее сознания. Су­ ществовала некая полифония в новейшем стиле, когда голоса ведут каждый свою линию, не вступая в контакты. Мне казалось, что я присут­ ствую на спектакле абсурда. Если попытаться хотя бы примерно восста­ новить ход высказываний каждого из четырех в этой странной полифо­ нической конструкции, то можно изобразить нечто в таком роде: ”Мы пригласили вас, - начал бесстрастным голосом проректор, - чтобы согла­ совать тематику лекций-концертов. Хотелось бы, чтобы они касались только музыкальных произведений. - Да, только о музыке! - горячо поддержал декан. - Ничего лишнего, понимаете? - Я всегда говорила вашему Генриху Густавовичу, - грозно сказала Юдина, - что То­ мас Манн - лжеучитель. Жалко, Нейгауза уже нет в живых. Я бы его убедила. - В каком смысле лжеучитель? - изумилась я. - Любое ваше отклонение от намеченных тем может иметь ненужные последствия, вежливо продолжал проректор. - Я полагаю, что в выборе программы разумнее всего следовать этапам истории музыки. - Главное не расте­ каться, - настаивал декан, - о конкретной музыкальной форме, о проблемах стиля. - Томас Манн - антихрист! - гремела в ответ Юдина. - Вспомните ’’Фауста”, ’’Волшебную гору”... Да он сам, как Адриан Леверкюн, душу черту продал! Учитель, проповедник, а концепция демо­ ническая! И недаром мальчик-эхо Непомук умирает. - Как у Малера? предположила я. - У того тоже ’’Песни об умерших детях” <...> - Было бы хорошо, - вставил декан, - чтобы Вы, скажем, проанализировали сочи­ нения, которые войдут в вашу программу. Музыкальный анализ очень развивает мышление исполнителя. - Да, конечно, как у Малера! - обра­ довалась Юдина. - Перечитайте ’’Смерть в Венеции”, вот квинтэссенция манновской темы. У него порок и красота неразрывны: это же гармония гения! - Не знаю, что сказать, Мария Вениаминовна. Я очень люблю эту вещь. - Тем страшнее, - негодовала Юдина. - Говорю вам, он лжеучи­ тель! - Я надеюсь, вы поняли наши требования, - мягко улыбнулся проИвановна ее не слушала” (Пушкин. Пиковая дама); ”Олеся поздоровалась со мной, как и всегда, ласково, но разговор у нас не вязался. По-видимому, она слушала меня рассеянно и отвечала невпопад” (А. Куприн. Олеся). 87 ректор, - и не отступите в своих лекциях от обозначенных границ. Не сомневаюсь, что польза для наших студентов будет очень значитель­ ной, - подытожил он. Мария Вениаминовна встала, давая понять, что беседа окончена. - А ’’Иосиф и его братья”, - воскликнула она, идя со мной к двери. - Какой терпкий напиток! Почти что ’’Тристан и Изоль­ да”. - Мария Вениаминовна, а Вагнер тоже ”лже”? - Вот-вот! С Вагнера все это разложение и началось! - Тут все мы обменялись учтивыми рукопожатиями и покинули гостеприимный кабинет проректора. График концертов (раз в две недели) был намечен, и мы расстались”^ (В. Гор­ ностаева. Этюд об одной прожитой жизни). Признак равной речевой активности - это инвариант полилогической формы. Он предусматривает варианты, в которых реактивная роль собе­ седников градуируется - от позиции адресата до позиции слушателя/наблюдателя - и может, оставаясь невербализованной, влиять на развитие текста ответным неречевым действием: ’’Мать обращается к одному из трех просыпающихся утром детей: - Петя! (Петя поворачивается на другой бок). Ваня: Сейчас я его! (Лена щекочет Петю). Мать: Оставьте его! Петя: Отстаньте от меня! Лена: Вставай, соня!” (круговой полилог). Отсутствие же реакции на сообщение не является нормой в кругообо­ роте человеческих отношений [Harris, 1983, 865], хотя исследователи специально различают степень активности роли слушателя [Кларк, Карл­ сон, 1986, 270 и след.], отделяя непосредственного адресата, на которого направлено сообщение, от присутствующих при совершении акта речевой коммуникации сторонних слушателей (что, впрочем, само собой всегда разумелось при изучении разговорных полилогов). В зависимости от обстановки это могут быть случайные, незнакомые люди, слушатели по­ неволе, и их роль в организации высказывания минимальна. Кроме того, существует такой круг слушателей, на которых говорящий также рас­ пространяет коммуникативную интенцию, хотя и не выражает это фор­ мально. Ср. следующие примеры: ’’Что-то в его наступательной развязной любезности мне не совсем приятно. Я еще в машине жалась от нее в угол, прислушиваясь к низкому, красивому актерскому голосу. Он тогда все разговаривал с шофером, но я слышала, что он говорит для меня (курсив наш. - Т.В.). И потому не отзывалась”; ” ...в соседней кабине, отделен­ ной от моей зыблющимся суровым полотном, я услышала голос темногла­ зой дамы - Валентины Николаевны. Не голос, а голосок. - Долго мне еще? - Она шлепнула ладошками по воде. - А если я больше не хочу? Мне стало смешно. Я сразу услышала по ее голосу, что она говорит не для меня (курсив наш. - Т.В.). И не для Гали - дежурной по ванной. Иначе зачем бы ей было быть такой хрупкой, ребячливой, плескающейся? И в самом деле где-то неподалеку от нас кашлянул кто-то баском. Кажется, кинорежиссер^!!. Чуковская. Спуск под воду). Приведенный выше пример аномалии является иллюстрацией ’’анти­ нормы” РП с точки зрения восприятия, понимания и реакции как ответ­ ного коммуникативного действия только потому, что перестановка ролей слушающего и слушателя была намеренной подменой коммуни­ кантов, превратившей задуманный полилог в двухрядовый монолог. 88 Само же наличие второго (мнимого или истинного! адресата есть норма РП. Ее можно сравнить с фактором двойного адресата как постоянно действующей закономерности в определенных вариантах публичного РП (см. гл. III). Стили слушания Коммуникативные нормы РП позволяют говорить о ’’стилях” (т.е. манере) слушания, так же как о стилях говорения, потому что полюса ’’активность/пассивность”, ’’внимание/невнимание” соотносятся с раз­ ным вербальным содержанием коммуникативного процесса. Напомним процитированную в работе С. Эрвин-Трипп мысль У. Лабова о том, что стили могут быть ранжированы по степени внимания говорящих к своей речи [Лабов, 1975, 120] и что наиболее одностильный говорящий (хотя в чистом виде их не существует) - это тот, кто вступает в речевое общение с подобным себе носителем родного языка (диалекта - vernacular), когда выбору языковых средств уделяется минимальное внимание (он в полной мере автоматизирован) [Эрвин-Трипп, 1976, 188]. В том или ином виде стили слушания свидетельствуют о психологических особенностях участников речевого общения, которые, безусловно имея индивидуальную амплитуду колебаний, с точки зрения РП легко группи­ руются в два макрообъединения: умеющих (желающих) и не умеющих (не желающих) слушать/слышать, так же как умеющих и не умеющих, желаю­ щих и не желающих говорить. ’’Когда я разумею, что говорит другой, когда я наслаждаюсь произве­ дением искусства, когда я чувствую свою судьбу в деснице божьей, когда меня кто-нибудь любит, то все это - переживания”, - приводит Г.О. Винокур цитату из книги Э. Ыпрангера ’’Формы жизКи” (’’Lebensfor­ men”) [Винокур, 1927, 38] для того, чтобы подчеркнуть, что духовный опыт (т.е. ’’переживание”) окрашивает личную жизнь людей творческим началом. Нам важно подчеркнуть, что сюда включено и ’’разумение” сло­ ва, обращенного человеком к человеку, так как истинное понимание одним человеком другого имеет что-то от искусства, от типа личности, способной проявить себя в этом роде искусства, особенно если речь идет о стиле, т.е. о том, как творческая личность это делает и как ей помогает тот, кто обращается к ней. Говоря иными словами, в этом смысле типоло­ гия РП достаточно элементарна. Тип людей, речевая жизнь которых сплошной монолог (’’словечка не даст вставить”), т.е. тех, кто не только слушает лишь самих себя, но и делает это с наслаждением, любуется своей речью, - эгоцентрический. Это тип людей, занятых лишь своим ’’переживанием”, и поэтому слова другого лица могут восприниматься ими на уровне звучания (если речь идет об устном диалоге) речи, но не на уровне постижения смысла сказанного в той степени, которая обеспе­ чивает осознанную словесную реакцию. Ср. из ’’Героя нашего времени” Лермонтова: ’’Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на возражения, он вас не слушает (везде курсив 89 наш. - Т.В.). Только что вы остановились, он начинает длинную тираду, по-видцмому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи”. Так же психологически достоверен и не менее регулярен противопо­ ложный тип людей (”я весь внимание”), реагирующий на чужой способ выражения и умеющий его критически (отрицательно или положительно) оценить: ”А скажите, если позволите, почему вы не так правильно гово­ рите по-русски (курсив наш. - Т.В.)? Неужели за границей в пять лет разучились? - Разве я неправильно? Не знаю <...>” (диалог г-на Г., хрони­ кера, с Кирилловым из ’’Бесов” Достоевского). В частности, это свойст­ венно людям, которые склонны к поучениям вообще, а ярко выраженная дидактическая тенденция стимулирует и внимание к речи поучаемых. Ср. у Достоевского же гротескный пример из ”Села Степанчикова”: Знаете ли вы, что он сегодня сделал? <...> Сегодня он сожрал кусок пирога, который вы ему дали за столом, и, знаете ли, что он сказал пцсле этого? (...) Что ты сказал, когда ты сожрал свой пирог? Повтори при всех! (...) Ты сказал, треснув себя по своему набитому и неприличному брюху: ’’натрескался пирога, как Мартын мыла!” Помилуйте, полковник, разве говорят такими фразами в образованном обществе, тем более в высшем! Сказал ты это иль нет? Говори! - Ска-зал! - подтверждает Фалалей, всхлипывая. - Ну, так скажи мне теперь: разве Мартын ест мыло? Где именно ты видел такого Мартына, который ест мыло? Говори же (везде курсив наш. - Т.В.), дай мне понятие об этом феноменальном Марты­ не! - Молчание. - Я тебя спрашиваю, - пристает Фома, - кто именно этот Мартын? Я хочу его видеть (...)> . Характерологические цитаты подобного рода, если бросить непредвзя­ тый взгляд на то, как живет человеческое общество, делая необходимые для этой жизни речевые поступки, подтверждают право РП (в качестве особого аспекта лингвистики) выступать в аксиологической роли, по­ скольку лингвистика ’’говорит человеку о нем самом” [Bréal, 1924, 2]. Говорящ ий/слуш агощ ий: интенция и реакция Коммуникативная роль слушающего, в которую входит восприятие чужой речи и реакции на нее, имеет глобальное значение, уходя корнями в философский аспект гносеологии как знак того, что через восприятие осуществляется процесс познания. Исследователи сетуют на слабую разработанность этого вопроса в лингвистике [Вежбицка, 1986, 336]. Но можно, наверное, без особого риска сказать, что в использовании языка знание отождествляется 'со способностью интерпретировать речь другого лица [Петров, 1986, 21] (слушать и читать, понимая). Собственно комму­ никативная роль слушающего/читающего заключается в словесной реакции - ответном речевом действии, замысел и исполнение которого, как считают исследователи, возникает на высшем (реализующем) уровне процесса восприятия и понимания [Караулов, 1987, 51-52], также имею­ щего иерархическую структуру (от понимания смысла слов и словосоче­ таний до понимания замысла автора дискурса). И, таким образом, между коммуникативными ролями отправителя речи и ее реципиента возникает 90 ГОВОРЯЩ ИЙ Схема 3. Интенциально-реактивная последовательность в РП говорящего и слушающего двойная взаимозависимость, с одной стороны, параллельная уровням производства и восприятия речи, а с другой - параллельная мене субъек­ тов речи. По отношению к собственной речи говорящий выступает как реципиент в фазе "реакция”, которая одновременно является следствием воздействия на него пассивной роли коммуникативного ожидания слушателя2. По отношению к чужой речи слушатель, проходя все стадии рецепции, одновременно выступает как инстанция, воздействующая на активную роль коммуникативного действия говорящего (схема 3). Результат речевого взаимодействия в его конечной фазе зависит от адресата (реципиента), так как осуществление его коммуникативной роли и есть подтверждение готовности к общению, т.е. к взаимодействию. И нача.п>ная фаза коммуникативного процесса не предусматривает участия в нем другого лица, так как она совершается в рамках этого двучлена, когда реакция сливается с интенцией. Реакция на свою собст­ венную речь предшествует тому, для чего реально говорящий выполняет речевое задание. Он выполняет его в надежде на соответствующий эффект, который приведет к восприятию и пониманию другими лицами. Но сам расчет на эффект, предощущение восприятия, понимания и реак­ ции, угадывание ее конкретного содержания - это такое же выполнение коммуникативной роли слушающего, как и говорящего, если они совме­ щены в одном лице: "Совершенно очевидно, что наше собственное языко­ вое выражение оказывает на нас самих не меньшее воздействие, чем на других. Потому что мы слышим и читаем то, что пишем и говорим” [Gabelentz, 1891, 86]. Поэтому с точки зрения целостного коммуникативно действующего образа говорящей личности ее интенция окажется направ­ ленной прежде всего на свое же (обманутое или необманутое) ожидание: "Всякая речь содержит нечто, относящееся как к говорящему (курсив наш. - Т.В.), так и к слушающему, причем последнему говорящий припи2Эта роль и в массовой коммуникации может быть определяющей для построения высказывания. Западные исследователи считают, что в ней есть области, которые целиком подчинены установке на воздействие, управляют "импрессивной” функ­ цией, например реклама [Hausser, 1968, 117-118]. 91 сывает те или иные свои свойства, находящиеся в нем самом” [Гумилев, 1921, 69]. Говорящий есть всегда первый приемный пункт собственных коммуникативных усилий. Он вслушивается в себя, познает свою речь, и такое самопознание выводит на поверхность речей ой деятельности интраперсональные проблемы коммуникации, о которых принято гово­ рить лишь в связи с феноменом внутренней речи (в типичной для нее диалогической структуре - разговор с самим собой) [Якобсон, 1985, 319-320]. Если для нас точкой отсчета на шкале коммуникативных вариантов служит ’’разговор с самим собой”, то уже по одному этому обстоятельст­ ву становится очевидным, что обычная оппозиция коллективное/индивидуальное (которая для лингвистической стилистики, изучающей языковые привычки и формы употребления, являющиеся действительно узуальными для РП как сложного составного целого) недостаточна. Здесь необходима процедура, которая устанавливает по крайней мере четы­ ре пункта наблюдения: а) интракоммуникацию; б) межличностную коммуникацию персонального характера; в) групповую коммуникацию; г) массовую коммуникацию. Ср. утверждение Д.Х. Хаймза о недостаточ­ ности для лингвистических исследований двухчастной модели: ’’инди­ видуальное поведение-общие правила” [Хаймз, 1975, 5 5 -56]3. Сам факт необходимости вербальной манифестации трактуется со­ циологами как порог общественного принуждения, утрата свободы4лич­ ности, так как человек обязан пользоваться не своими собственными средствами познания мира, а коммуникативно-конвенционализированным, социально значимым кодом. Как следствие этого существует и отношение к интраперсональной функции как антикоммуникативной и элементарной (неразложимой), лишь неправомерно осложняющейся появлением второго лица [Barnlund, 1970, 51-52]. Герой романа В. Дудинцева ’’Белые одежды”, например, так формулирует свое ”онтолого-гносеологическое” (как это определила современная критика) кредо: ’’...на­ ша внутренняя свобода более защищена, чем внешняя. Здесь никто в спину не ударит. Мысли не звучат для чужого уха”. Если первый же порог общественного принуждения преследует цель взаимопонимания, то по мере чисто количественного увеличения воз­ можных его вариантов возникает их коммуникативная, стилистическая и социально-психологическая множественность, которая структурирует типологию РП говорящего/слушающего в их отношении друг к другу. 3В современной социологии о "группе” говорится в терминах, определяющих количество индивидуумов и отношения (постоянные), в которых они находятся друг с другом. Оба этих признака в совокупности обусловливают набор нормативных ценностей, регулирующих поведение людей (см., например: [Giffin, 1970, 139—140; Крысин, 1989, 78—86]). 92 В озвратная речь ’’Разговор с самим собой”, таким образом, демонстрирует прежде всего фазу коммуникативного бесконфликтного, но формально неоднородного РП в отношении того, кто произвел высказывание на свет, и того, кто его принял. Этот тип мы назовем ’’возвратной речью”: 1. Вербальная ’’с а м о ­ п р о в е р к а ” со вставным интракоммуникативным сигналом. Часто он имеет квазивопросительную сему: Я вчера пошла / да? / в этот музей / выбралась наконец / да?Ц Ну / и что ты думаешь? // Конечно! // Ведь туда целый час ехать / да? Ц До половины пятого! / / Суббота/воскресенье// Понедельник / музеи все закрыты / да?Ц Вот так... // (адресат не задавал никаких вопросов). Или же это, наоборот, квазиподтверждение: Необхо­ димо принять / в конце концов / так // Решение такое // Оно / оно должно / так / исключить возможность любых всяких этих / так / злоупотребле­ ний / так //. 2. Б о р м о т а н и е ’’про себя”, ’’себе под нос” (содержание разное): эмоции (ворчание), самодирективы и напоминания - ’’значит, то-то, потом это самое, взять-не-забыть то и то...” (неотчетливая артику­ ляция, скороговорка, проходная интонация). 3. П р и г о в а р и в а н и е : ну вот / сейчас мы это быстренько все / все это быстренько / раз-раз / и все; Вот дура-то я дура / что же это я дура наделала // (те же мелодические артикуляционные признаки). 4. С о п р о в о д и т е л ь н ы й р а з г о в о р с предметами: Это что же ты / мыло / а еще английское / плохо так мылишь­ ся / это что же такое... // Вот так / давай залезай / миленький-хорошенький / залезай / мы тебя сейчас вот в духовочку / и порядок // (о пироге). 5. О ц е н к а п р о и с х о д я щ е г о : (у телевизора) Вот красотка у нас ка­ кая / Светочка (о любимой дикторше) / лучше всех / красоточка ка­ кая«. //; Господи / ну что вы там чепуху говорите / слушать тошно //; Ну да / как же / так тебе и дали / умник какой (по поводу выступающего, который с экрана требует повышения зарплаты); Во! // Ну-ну-ну / давай­ те / скорее / раз! / раз! // Назад / так... (переживания бегства героев от преследования по сюжету кинофильма) ипр. 6 Р а з г о в о р с ж и в о т ­ н ы м и : Этот последний [Ермакова, 1988] также" имеет разновидности: а) д л я с е б я (с животными низкой организации, не понимающими язы­ ка человека как системы знаков, и б) д л я а д р е с а т а с надеждой на взаимопонимание, ограниченное конвенционализированным кругом стимулов-реакций. А далее мы уже имеем дело с интеркоммуникацией обычного типа (нормативное РП). Подобные наблюдения показывают, что типы реакций могут зависеть от силы интенций и вида целенаправленного коммуникативного задания, характерного в целом для той или иной функциональной языковой сферы. Н. Гумилев, например, писал: ”0 своей любви мы можем расска­ зать любимой женщине, другу, на суде, в пьяной компании, цветам, Богу” [Гумилев, 1921, 69]. В этом перечне заключена классификация адресатов речи: два последних соотносятся с экстенсивной реакцией говорящего на свое собственное высказывание (интравысказывание). Чем слабее расчет говорящего на сиюминутную, активную, персонифи­ цированную реакцию слушающего, тем слабее и его потребность в оценке собственной речи. Это явление можно сравнить с поведением человека, 93 находящегося наедине с собой и на людях. Ср. не только устную спонтан­ ную речь, но, например, такой коммуникативный вариант РП, как не­ обусловленный, профессионально-письменный дискурс двух видов дневник и письмо. В этом случае более показательны, конечно, тексты рядовых носителей языка, а не знаменитостей, потому что тексты послед­ них, за редким исключением, несут, на себе отпечаток готовности к тому, чтобы стать достоянием общественности, т.е. быть обращенными к ’’двойному адресату”. известном замечании Лермонтова, - писал Г.О. Винокур, - ^ ’’Исповедь Руссо” имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим д р у зьям ^, - необыкновенный ум поэта сказался с пора­ зительной силой^> [Винокур, 1927, 51]. Первые же действительно проти­ вопоставлены: как текст, обращенный к самому адресанту (’’возврат­ ный”) или предназначенный для другого лица как адресата. Конечно, и в них может найти отражение подсознательный расчет автора дневника на восприятие другого лица. Но, во-первых, этот расчет психологически должен быть завуалирован, и, во-вторых, таким лицом (потенциально) должен в любом случае явиться индивидуальный, а не массовый адресат. Отсутствие в дневнике любого типа (эмоциональное отражение пережи­ ваний и событий - дневник школьницы - или близкое к записям домаш­ них расходов, минус-экспрессивное изложение скупых событий жизни человека с педантичными наклонностями: ’’был там-то, купил то-то, заплатил столько-то”) ’’самопроверочных” сигналов готовности мгновен­ но увеличить экспликационную часть высказывания4 противостоит оби­ лию оценочных, рекурентных, объяснительных модальностей, свойст­ венных частному письму: ’’Простите за сумбурность; пишу коротко, очень тороплюсь; надеюсь, что я все точно объяснила? Первый поезд в 6 утра: это я подчеркиваю” и пр. В большинстве же своем эти варианты РП являют собой антитезу орга­ низованному равномерным распределением ролей диалогу5 и тем самым указывают на глубинный социопсихологический смысл самого феномена речевого взаимодействия в причинно-следственных связях как основы бытия. Содержательная (когнитивная) роль адресата здесь сводится к нулю и трансформируется в чисто коммуникативную - намерение всту­ пить в общение. К ом м ун и к ати вн ое н ам ерен и е Категории ’’намерение” современные психологи, социо- и психолинг­ висты (ср. у Т.А. ван Дейка) придают первостепенное значение в понима­ нии коммуникативного процесса. Оно трактуется как ’’известное психо­ логическое состояние” [Сёрль, Вандервекен, 1986, 243], стимулирующее социально значимую - коммуникативную - интенцию (намерение 4Если такие части и возможны, то преимущественно в виде предложений, выраженных косвенной речью или пересказом прямой речи в условном наклонении ("что бы мама подумала, если бы прочла!”). Исследователи разделяют "коммуникативное сознание говорящего” с внутрен­ ней точки зрения участников речевого акта и с внешней, называя последнюю unobservable, а первую undisplayed [Schourup, 1985, VI]. 94 выпить чаю и намерение предложить выпить чаю различаются наличием или отсутствием коммуникативной ценности). И в этой связи важно следующее замечание: ’’Существует неопределенность между понима­ нием самого сообщения и пониманием того, почему данное высказыва­ ние было произведено. Когда мы рассматриваем речевой акт как дейст­ вие, нас должен интересовать именно этот вопрос” [Фоллесдаль, 1986, 144]6. Это именно тот вопрос, который, по сути дела, является необходимым для понимания РП, и ответом на него служит существование в обществе людей коммуникативного импульса как намерения, как желания всту­ пить в общение при помощи языка. ’’Желание” предлагается считать элементарной (неразложимой) семантической единицей (А. Богуслав­ ский), которая коммуникативно самодостаточна. Например, регулярно поддаются наблюдению неопределенные звуковые комплексы (растяжка а-аа или э-ээ-, э-йе-йе, э ^ ) е эр)е-, а иногда и других произвольных диф­ тонгических сочетаний) в детском РП: ребенок, прибежав откуда-нибудь, т.е. оказавшись в поле зрения адресата или просто сменив наскучившее ему занятие, разминаясь (прыгая, кружась), ’’подает голос” (без спе­ циальной функции обращения к кому-либо): ’’Вот он я, и я хочу вступить в общение” (Appel, или конативная функция по Якобсону). Также регулярно можно наблюдать ведущую роль невербальной части поведения (кинем) в экспликации коммуникативных устремлений по сравнению со словом. Ср. следующий фрагмент из уже цитированного рассказа: ^ ...О н <...> выглянул (из машины. - Т.В.) поздороваться (...) Лицо его было полно закоулков, в которых таились всевозможные оттенки чувств, оттенки эти складывались по-разному, переливаясь как сизое оперенье, читать с его лица эту повесть, наверное, не наскучило бы долго. Вместе с приветствием на его лице прочитывалось: ’’Смотри, а у меня машина, а ты не знала?” - совершенно мальчишеское, детское. И: ’’Что это на цепочке у тебя - талисман, да?” - любопытное, и: ’’Сразу видно, что ты молодец!” - ухажорское, на всякий случай, и: ’’Уважаю таких!” - одобрительно-бюргерское^ (Т. Набатникова. Домохозяйка). Примечательно, что саму формулу приветствия автор не считает нужным воспроизводить отрезком прямой речи, настолько важнее все то, что ее обрамляет. Жажда общения и желание проявить себя в РП как личность, как мы уже упоминали в другой связи, актуализуются в разных функциональ­ но-речевых сферах по-разному с чисто коммуникативной точки зрения. 6Ср.: "Фундаментальный социолингвистический вопрос ставится уже самой необходимостью понять, почему человек сказал нечто” [Лабов, 1975, 119]. В гло­ бальном смысле и в применении к личности (поэта, творца) этот вопрос был постав­ лен Г.О. Винокуром [Винокур, 1927]. 95 К ом м уникативны е реглам ентации и св о б о д а личности Официальные условия общения отличаются тем, что регламентируют не только обнаружение личностного начала и соответственное качество вербального отбора, но и его количественный стандарт: а) меру речевого обнаружения в разных типовых и окказиональных обстоятельствах, сталкивающих участников речевого акта, которые находятся в офи­ циальных отношениях; б) облигаторность/необлигаторность речевого об­ наружения, т.е. необходимость наличия или отсутствия речевого компо­ нента в поведении человека вообще. Так, например, нарушение речевого этикета в устоявшихся официальных отношениях (в учреждении, на предприятии) вызывает определенные осложнения психологического свойства, меняющие интенции говорящего и реакции слушающего. Ср. эксперимент Ч. Фергюсона, который в течение нескольких дней отвечал на приветствие своей секретарши лишь жестом и мимикой (улыбался, кивал головой и пр.), не произнося при этом ни слова. Реакция на не­ обычность такого поведения была высокоэкспрессивной (’’Что это с ним случилось?!”) и соответственно вызвала изменения РП испытуемой. Коммуникативная способность человека при отсутствии стилистичес­ кой альтернативы сказывается в преодолении других альтернатив РП: а) прежде всего самой коммуникативной (почему говорящий сказал что-либо, а не промолчал); б) денотативной (почему он сказал это); в) денотативно-коннотативной (почему данный говорящий и в данных усло­ виях сказал об этом именно то, а не другое). Результатом преодоления этих альтернатив и явится определенная коммуникативная манера говорящего (как индивида, как члена микроили макрогруппы, как члена языкового коллектива в целом). Но в даль­ нейшем эта манера может получить стилистическую характеристику как со стороны общего понятия о поведении человека, так и со стороны его речевой части. В данном смысле характеристикой стиля поведения в равной мере явятся, например, приглашение ’’пойдем в кино” и ’’смо­ таемся в киношку”; приглашение в кино, выраженное косвенным рече­ вым актом (’’хорошо бы нам сегодня сходить в кино”); реплика, содержа­ щая приглашение в кино, как реактивная по отношению к инициативной реплике, в которой собеседник сообщает о том, что очень занят (болен и пр.), т.е. содержательно-нетипическая, и отсутствие какой бы то ни было реакции на приглашение пойти в кино. И если для официального варианта РП молчание в той ситуации, когда оно обманывает коммуникативное ожидание, связано лишь с наруше­ нием социального крнвента - делового этикета, то регулярная эмотивность неофициального варианта, как правило, выводит на первый план мотивировки другого ряда (хотя какая-то доля этикетного момента обязана присутствовать здесь также) и постулирует их множествен­ ность - вплоть до таких серьезных последствий, как разрыв отношений между людьми и пр. Это подтверждает, известные идеи о семиотике и семантике молчания, о разных их функциях в разных обстоятельствах [Якобсон, 1985, 320], так как точкой отсчета следует считать положение, 96 что "язык задает самый эксплицитный тип коммуникативного поведения (Э. Сепир - цит. по: [Якобсон, 1985, 377]). В то же время, подразумевая два значения категории "говорящий” ситуативное и сущностное, надо иметь в виду и соответствие им двух оппозиций: "говорящий/слушающий” и "говорящий/молчащий”. Соглас­ но общей теории действий второй член второй пары лишается коммуни­ кативного содержания и должен проходить только по социально-психологическому ведомству изучения человека. В неофициальном же ва­ рианте РП, благодаря условиям максимального обнаружения свободы личности, две указанные категории могут выступать как интерферентные (молчаливый от природы человек соответственно ведет себя в условиях, для которых желательно коммуникативное речевое действие), тогда как в связи с официальными условиями нужно говорить о сознательном и намеренном нарушении норм РП независимо от психологических свойств личности. Можно говорить и о том, что присущая этим психологическим свойст­ вам коммуникативная эксплицитность неофициального варианта РП, не связанная с какого бы то ни было рода облигаторностью, тяготеет к избыточности, делая речевую манеру как бы "антирефлективной”, стимулирующей специфический вид повторяемости, лишенный времен­ ной, содержательной и логической последовательности. По словам психологов, изучающих коммуникацию, ей приписывают такие качества, как "неповторяемость” и "необратимость” [Barnlund, 1970, 51-52], кото­ рые в РП модифицируются, будучи зависимыми от сферы и целей обще­ ния. Выше была приведена отрывочная запись семейного РП за несколько часов одного дня, и самым характерным свойством записанного отрезка оказалось то, что около 80% высказываний составили неоднократные повторения уже сказанного. Некоторые из них (точные или модифици­ рованные) образовали как бы лейтмотив каждого из участников об­ щения, звучавший на протяжении записи в вечернее время от 10 до 14 раз: 1. Не надо / я сама сделаю! // Ты устал! // 2. Так Жюль Верна хочется почитать! // 3. Ну / что же ты / не рассказываешь ничего? // - к дочери, несмотря на то что она уже рассказывала (и не один раз) обо всем, о чем просили. При информативно-смысловой и структурной полноценности этих высказываний их коммуникативная значимость была нулевой, так как, вызвав один или два первых раза реакцию, они перестали играть роль сообщений, превратившись в своего рода приговаривания. Ср. эту иллюстрацию синтагматического характера с типологически сходным явлением парадигматики РП, упоминавшимся выше (излюбленные выражения характерологического свойства, цитаты, шаблоны и пр., которые человек регулярно употребляет в течение жизни). Даже этой краткой и общей характеристики семейного РП достаточно для того, чтобы увидеть, насколько безответственно оно выглядит по сравнению со стандартизованными ролями общественного официального обихода. "Любой тип отношений между людьми требует от них каких-то затрат времени” [Моль, 1973, 171]. В этом свете плеонастичность семейно­ го РП (отчасти и дружеского, с той только разницей, что последнее труд­ 4. Винокур Т.Г. 97 нее хронометрировать в рамках одного дня и в разных микроситуациях) представляет собой одну из самых нерасчетливых затрат, имеющую сугубо избыточный характер. Ее масштабы свидетельствуют о существо­ вании антиномии между универсальным принципом речевой экономии, на котором построена структура языка (Д.Х. Хаймз), и коммуникативной избыточностью, на которой строятся социально и психологически значи­ мые способы языкового употребления. Напоминая антиномию кода и текста [Русский язык и советское общество, 1968, 25], антиномия направлена и на внутренние свойства РП как участка коммуникативного взаимодействия говорящих и слушаю­ щих; понимание близкими людьми друг друга ”с полуслова”, очевидно, не находится в прямой зависимости от объема производимого ими конечного речевого продукта. Возможно, что такое понимание не сокра­ щает, а увеличивает жажду общения, которое, являясь (как утверждают психологи и социологи) на три четверти общением речевым, может ока­ заться столь же малоинформативным и, значит, бессодержательным, сколь многословным и, значит, избыточным. Значимым в этой связи является способ эстетического преобразования рекурентных свойств дискурса как признака определенного варианта РП, например при стилизации прямой речи персонажа под разговорную речь в художественном тексте, где, как правило, плеонастичная повторяе­ мость высказываний диалогического типа редуцируется. А если нет, то это вызывает критическую оценку адресата. Приведем лишь два любо­ пытных примера, касающихся Чехова (у которого, как известно, висящее в первом акте на стене ружье должно непременно выстрелить), из ре­ цензии ’’Скучная классика” 3. Паперного на кинофильм ’’Черный монах”: <£СУчеховской повести - огромное внутреннее напряжение. ’’Душевный” ковринский сюжет развивается стремительно. А в фильме, цаоборот, все невероятно замедленно, если можно так сказать, творчески размагниче­ но. Таня говорит: ”У нас только сад, сад, сад...” Потом в фильме она эти слова произносит опять и опять, и такое повторение одних и тех же реплик проводится с непонятной последовательностью. Как-то это не по-чеховски. Ведь писатель говорил: лучше недосказать, чем переска­ зать. А здесь герои почему-то ’’бисируют” собственные реплики» (Лит. газ. 1989. 6 янв.). Здесь типический признак естественной разговорной речи восприни­ мается как недостойный эстетического осмысления. А во втором примере - оценка противоположная: <$С”Три сестры” Эфроса - комедия отчаяния. Три сестры Погребниченко - шутовство обреченных <...> Дивизион уходит. Офицеры зашли попрощаться. Четырежды подряд повторяют актеры сцену прощания! С теми же объятиями, с теми же репликами. Но это типичное для Погребниченко театральное хулиганство не ощущается ни как телевизионный повтор, ни как кинодубли. Это не четырехкратный повтор одной сцены. Это просто одна сцена, нелепые люди, обнявшись, поцеловавшись, простившись, заплакав, начинают, произнося те же слова, прощаться и плакать снова. И снова. И снова <...> Никогда прежде не замечал (замечали ли чеховеды?), сколько раз звучит в ’’Трех сестрах” 98 усталое, обреченное ’’Все равно!” Больше двадцати - слишком много для случайноготовторения <...) Будь бесчисленные ”Все равно!” случайными, профессионал Чехов их, конечно, заметил бы и сократил. Оставил» (А. Минкин. Не судьба!... // Огонек. 1991. № 27). Какая оценка более правильна, удачны ли в обоих случаях режиссер­ ские приемы - судить не нам. Но деформация текста с целью придать ему большее типологическое сходство с естественным РП в предлагаемых обстоятельствах налицо, а это говорит о коммуникативной аутентич­ ности явления. Вторичная коммуникация Существует еще один коммуникативный вариант РП, вызываемый к жизни той самой жаждой общения (и в этом смысле он особенно показате­ лен), которая определяет разнообразие ее речевой экспликации. С ком­ муникативной точки зрения его можно определить как вторичное или удвоенное высказывание, т.е. отправленное двумя адресантами (ср. рассмотренные выше условия двойного адресата). С содержательной точки зрения это пересказ чужой речи, имеющий определенные лексико­ грамматические и стилистические особенности, которые с некоторых пор привлекают внимание исследователей (М.В. Китайгородская). Ср. три речевые сцены, записанные в ситуациях ’’прием у врачей в поликлини­ ке” (1, ”а” и ”б”) и ’’гости” (2). Тема - одна и та же, поскольку разговор во второй ситуации является пересказрм разговоров в первой ситуации. И таким образом, адресант одной из них имитирует (цитирует) не только речь других адресантов, но и свою собственную, осуществленную в соот­ ветствии с другой коммуникативной ролью и в других условиях речи: 1. а) (у терапевта): А. Вот что // Сердце у вас больное, кисленькое / кардиограммы нужно делать регулярно // Вам надо вообще / за собою следить // А вы все так наскоком... // Лечитесь или не лечитесь все еще у вашего кардиолога?.. // Б. Да / я тогда в кардиоцентр ездила // Я ведь вам кардиограмму привозила.. // А. Ну да / а к нам / раз в год //; б) (у хирур­ га): А. Сейчас я вас принимаю по диспансеризации / / А с ногой / приходи­ те на очередной прием // Будем лечить //. 2. (апперцепционная база - две подруги знают, что третья должна была накануне быть на приеме у врача, и идут разговоры о результатах визита): А. Была // Вчера // Толку / скажем прямо / мало // Б. Ну / хоть она сказала / как она считает?.. // А. А она считает... / дает четыре анализа... / и вот рецептов... // А что / ...как... // Говорит: ”Если вы будете наско­ ком... / что такое диспансеризация... / раз в год” // Кисленькое / видишь / сердце // А сама давление даже забыла // Я говорю: ’’Может / давление померим / а то дома у меня / аппарат / он мне не внушает доверия...” // Ах-ах / померила. В. Ну / это еще что // А. Так мне бог с ней... / но хирург там уникальный у нас / этот (называет фамйлию) // Он знаете / как ска­ зал? // Я / это / хромаю буквально...- // А это вы не на диспансеризацию / это вы приходите лечиться! //. Сравнив словесно совпадающие участки развития темы, подвергшиеся 4* 99 воспроизведению, мы можем отметить разный объем и качество инфор­ мации. Информационный сдвиг влияет на вербальный состав высказы­ вания, который колеблется в границах официальности/неофициальности общения, вводя или выводя из него специфический элемент снижения экспрессии, эмоциональную оценку, логическую последовательность развития текста; меняя местами логический центр высказывания, тему и рему; расширяя или сужая рамки референтной ситуации78. Характерное явление для пересказа - эллиптизация отрезка воспроиз­ водимой прямой речи за счет расширения комментирующего ее кон­ текста - подчеркивает удвоенную коннотативную нагрузку крайних стилистических звеньев: такие звенья, как правило, передаются дослов­ но, потому что обладают наивысшей степенью импрессии. И в чужой речи и в своей пересказчик выделяет как цитату ’’так, наскоком”, ”мой аппа­ рат не внушает доверия” и ’’кисленькое сердце”, находящиеся по разные стороны от нейтрально-стилевой линии РП. В то же время эмоциональная реакция, которой было отмечено поведение изображаемого лица и которая непременно была вербализована в аутентичном высказывании, имплицируется восклицанием, не отнесенным структурой воспроиз­ водящего высказывания к определенному субъекту речи и потому выступающим как общая оценка ситуации дискурса, а не самого дискур­ са. Это также сдвигает информативный объем участка отражения дейст­ вительности0 (’’логос”). И наконец, разговорно-стилистический нажим, с которым передана речь хирурга, способствует спекулятивной подмене смысловой оппозиции понятий ’’диспансеризация” и ’’лечить/лечиться” (лечение). Общим фоном этих перемещений служит нарушение симмет­ рии плана выражения в паре ’’сказанное- пересказанное”, что связано с психологической избирательностью и субъективностью памяти говоряще­ го, вольно или невольно исключающего из рассказа нежелательные, ’’невыгодные” ему элементы развития дискурса, коль скоро они не влияют на указанную общую оценку его ситуации. К ом м уникативная и нверсия I. П р е с т и ж и м о д а . Говорить о квазикоммуникации и квазиинфор­ мации - не значит отрицать социальную природу языка и ее коммуника­ тивную (общение и сообщение) функцию. Но когда для ее анализа тре­ буется значительное увеличение числа экстралингвистических мотиви­ 7См. о влиянии на информативный характер коннотаций "сигматического” (т.е. отнесенного к действительности) аспекта плана содержания языковой единицы и текста [Язык и идеология, 1981, 141]. 8См. о том, что эмоциональное отражение действительности корректирует резуль­ таты познавательной деятельности [Язык и идеология, 1981, 141]. Социально-психологические мотивы речевой коммуникации формируют РП говорящих и слушающих как совмещение или разобщение индивидуально-личностных и коллективно-стан­ дартизованных навыков, которые с точки зрения языкового репертуара ограничи­ ваются рамками стилистического узуса, а с точки зрения речевой деятельности выходят за их пределы благодаря асимметрии применения языка как системы знаков в квазиинформативных и квазикоммуникативных целях. 100 ровок по сравнению с теми, к которым обычно прибегает внешняя линг­ вистика, мы обнаруживаем среди вариантов РП своеобразные инверсии, как бы антифункции (антикоммуникативные роли);, т.е. функции, насы­ щенные не частными антиномиями, о которых только что упоминалось, а антиномиями более общего в социально-психологическом смысле масштаба, когда инверсия может составить функциональную особенность коммуникативной роли говорящего в целом. См., например, такие понятия, как ’’эталон”, ’’образец”, ’’норма употребления языка”, с одной стороны, а с другой - ’’престиж”, ’’подражательность”, ’’мода”. Эти понятия соотносятся между собой так же, как, например, стандарт и стереотип со штампом и шаблоном. Но в то время как шаблон и штамп (т.е. плохой стереотип и плохой стандарт) возникают по объективным причинам не только внеязыкового, но и внутриязыкового порядка - как следствие перехода количества в качество там, где его не должно быть (в образном словоупотреблении), и потому являются не только неизбежной, но и информативно необходи­ мой принадлежностью специфических жанров и сфер речевого общения, движущая сила языкового престижа лишена собственно лингвистичес­ ких оснований. Она представляет собой типическую коммуникативную черту социально-психологической мотивации РП. Поэтому вопрос пре­ стижного языкового употребления остается для интралингвистики чуждым и как бы вненаучным. Создаётся положение, когда объект (а им тем не менее является употребление языка), который должен находиться в ведении лингвистики, не получает лингвистической интерпретации, пусть даже в соединении с другими интерпретационными методиками, из-за чего он воспринимается как дефектный, нарушающий в каком-то отношении общие закономерности языкового употребления. Именно так и происходит с престижными особенностями РП в их отношении к комму­ никативным ролям говорящего/слушающего, если речь идет об особен­ ностях не только массовой, но и личной коммуникации. Инвертивная роль престижа и моды по отношению к образцу и норме узуальна. И, наверное, поэтому ей регулярно посвящаются и в лингвистике, и в других гуманитарных областях не только научные исследования, но и сатирические или юмористические эссе, как будто бы иллюстрирующие мысль о том, что инверсия и должна изучаться в инвертированном виде. Справедливости ради следует сказать, что такие работы приоткрывают иногда, может быть независимо от желания их авторов, глубинные свойства ’’языка и стиля в человеке” не менее проницательно. Выполняя престижную функцию, говорящий стремится либо объеди­ нить, либо размежевать коммуникативные роли ”от себя” и ’’как все” таким образом, чтобы найти место для добавочной интенции: ’’говорить от себя, но так, как полагается говорить всем в его группе, задавать тон”. И парадокс состоит в том, что именно эта интенция обретает антикоммуникативный пафос. По свидетельству исследователей, речевое поведе­ ние, обусловленное не истинной коммуникативной интенцией - сообщить информацию и вступить в общение, - а прежде всего желанием ’’произ­ вести впечатление”, не достигает желаемого эффекта. ’’Еще на заре 101 нашей истории мы нашли способ общаться между собой — рычанием и жестами; прошло совсем немного времени, и мы пришли к попытке произвести впечатление друг на друга изяществом словесных оборотов < ... > Создается впечатление, что людьми всех рангов и положений двигает иерархический инстинкт, заставляющий прибегать ко все более внушительному языку. В результате на смену языку как средству обще­ ния быстро пришел язык как носитель престижа”, - пишет П. Лоуренс [Лоуренс, 1987]. В чем выражается престижная интенция РП? Очевидно, в нарушении основного принципа коммуникативности как психологического состоя­ ния: расчета на адекватную реакцию. ’’Престижные” цели вызывают к жизни языковые средства, действующие окольным путем. Поэтому их источник - периферийные области стилистического узуса: групповые коды, узкоограниченные в социальном смысле привычки к повышению или понижению стилистического значения, эвфемизмы. Лоуренс приво­ дит. общеизвестные примеры эвфемизмов из различных речевых сфер: ’’Наших любимых комнатных животных, надоевших или заболевших, усыпляют...9 Проблема общения и впрямь встает во весь рост, когда с помощью языка действительное положение вещей утаивают от тех, кто вправе его знать...” [там же]. Рисуя такую же картину языкового употребления в современном французском языке, Р. Бовэ подчеркивает, что наивысшая степень анти­ коммуникативности ’’престижного” РП проявляется в разговорной речи. ’’Говорить просто, - пишет он, - это значит предать свой класс, свой профессиональный круг”, который пользуется не обычным французским языком, а ’’шестиугольным” французским. ’’Шестиугольный француз­ ский” - это язык, которым пользуются ’’интеллигентствующие” обывате­ ли, называющие свою страну не Францией, а ’’шестиугольником”. Причем этот язык, будучи излишне многосложным, изысканным и манерным, насыщенным новомодной терминологией и интеллектуальной лексикой, не приближает, как это ни странно, общество к культуре, а отдаляет его от нее. Одна из догм, прочно засевших в голове современного добропо­ рядочного мещанина, который хочет казаться просвещенным, - это необ­ ходимость идти в ногу со временем, или, как говорят на шестиугольни­ ке, «^одерживать над ним победу в прямой схватке»... Вы хотите сказать: «^идет дож дь»? Лучше скажите: «^наблюдаются осадки»; Сдайте мне ваши координаты», а не ^ а д р е с » ; не ви д и те по централь­ ной ул и ц е» , а «^направляйтесь в сторону главной артерии»; не «^хоро­ ший худож ник», а <^у него богатый пластический я з ы к » ; не «^полез­ ный продукт», а «^богатый протеином»; «^послание» лучше, чем «^письмо»; «^наследник» и «^родитель» - чем «ЗСотец» и «ЗСсын» и пр. Престижная функция разговорного РП универсальна для многих современных языков, обслуживающих высокоразвитые общества. Она иллюстрирует характерную черту самих таких обществ: языковая пре­ 9В наших ветеринарных пунктах предлагают "оставить” заболевшее животное. 102 стижность выступает как паллиатив традиционно поддерживаемой социальной престижности в обществе, где ’’большинство сословных барьеров уже устранено” (так характеризует Лоуренс, например, и американскую демократию)10. ÏÏ. П р е с т и ж и п р о ф е с с и о н а л ь н ы е н а в ы к и . ’’Престижное” РП выступает главным образом в том функциональном варианте, который размежевывает коммуникативные роли ”от себя” и ’’как все” и запол­ няет, как мы говорили выше, расстояние между ними добавочной ин­ тенцией утверждения группового эталона. Этот вариант можно охаракте­ ризовать как оппозицию ”свое/чужое”, имеющую два ракурса, так или иначе взаимодействующие: а) говорить со своими не так, как с чужими, и б) говорить о своих предметах не так, как о чужих. Ср.: а) В машине суровая молодая сестра сделала мне укол. ^ ’’Промедол?” - спросила я. ’’Спокойно. Что надо, то и вкололи”. И тут я впер­ вые стукнулась о преграду, отделяющую врача-специалиста и праздно любопытствующего профана. В данном случае отвечала мне сестра, а не врач, но тон был тот же, жреческий: ’’Что надо, то и вкололи. Что надо, то и сделаем” <...> Сознание все время двоилось. То я была по ту сторону преграды, то по эту. Кентавр врача и пациента. Какой-то перелом проис­ ходил во мне мучительный. Была хозяйкой, стала зависимой <....> Отво­ рилась дверь. Вошел Михаил Михайлович, ’’автор сустава”, который меня оперировал. Осведомился о самочувствии <...> Как-то усиленно­ бодро он говорил. Вспомнила свои собственные усиленно-бодрые речи у постели больных, когда была человеком, а не ’’историей болезни номер такой-то” <...>»; <^Иногда, в особых случаях,рядом шествует приглашен­ ный для консультации профессор. Светило. С ним говоришь предельно уважительно. Короткие, только посвященным понятные латинские тер­ мины. Предполагаемый онкологический диагноз скрывается особенно тщательно. Даже латинское чересчур известное ’’канцер” заменяется каким-нибудь дежурным эвфемизмом...» (И. Грекова. Перелом). К ом м уникативная интим изация Наиболее элементарный случай этого ряда - профессиональные диминутивы, осложненные ксеноденотативным перераспределением сем (В. Девкин) (т.е. профессиональная интимизация, когда коммуникатив­ ное намерение направлено на адресата, интимизирует означающее пред­ мета речи: ”У вас поясничка?” (массажистка очередному больному); ’’физзарядочку - каждый день”; ср. из газетного очерка: «^...образовался особый, колюче-телеграфный язык приема: ”Сон? Аппетит? Голова? Ли­ пома - к хирургу!.. Встали, ручки вытянули, пальчики развели... квар­ тира ваша двенадцатая?”» (Э. Максимова. В поликлинике // Изв. 1987. 25 мар.). Приведем пример из романа В. Дудинцева ’’Белые одежды”, приме­ 10Как пример отсутствия подлинных классовых различии и соответственных речевых приводятся ситуации в больших американских городах [Макдевид-мл., 1975, 365]. 103 чательный тем, что, во-первых, относится к словоупотреблению, харак­ теризующему реальные причины объединения профессионального и тайного языка в РП ученых-генетиков, вынужденных скрывать свои опы­ ты от посторонних, и, во-вторых, тем, что это словоупотребление, сфор­ мированное присвоением узкому кругу интимно-бытовой, разговорной (т.е. безусловно общеколлективной) номинации картошка по сравнению с официальным картофель, усиливает ее интимизацию лишением данной формы грамматического значения собирательности. Отсутствие этого значения позволяет ввести мн. число, которое в разговорной речи имеет лишь словообразовательная форма картофелина, не принимаемая геро­ ями романа ввиду сниженности его стилистического значения: < Т ам был и ”Солянум Контумакс”. Он уже цвел <...> кремовые цветочки с оранжевым центром. И вокруг были грядки, и на них сплошь - его пер­ спективные картошки. Все поле обсыпано цветами. И все - картошки ... Если и можно выручить всех - только через вашу деятельность. Через ва­ ши картошки. Если появится прекрасный сорт, известный на весь мир С.. > Стригалев опылял все цветки пыльцой с наших картошек (курсив наш. Т.В.) Ср. ед. число: ’’Сначала к нему подступила давняя и нерешенная проблема - как опылять картошку, если пыльцевые трубки короче пес­ тика и не достигают завязи” (им положено начало приема интимизации по сравнению с картофель). Данная оппозиция имеет в основном два назначения: профессиональ­ ное (инвариант, насыщенный разнообразием индивидуально-групповых вариангов) и арготическое - в широком смысле, - включающее разные неформальные объединения внутри членов данного общества, которым свойственно вербализовать типический круг референтных ситуаций, взаимодействующих с типическими же коммуникативными ситуациями (К.А. Долинин). Эти объединения возникают по разным причинам и на­ ходятся между собой в разных отношениях. Так, например, говоря о социометрических концепциях, способствующих выделению понятия со­ циального поля, А. Моль подводит под последнее такие группы, как семья, работа, а также ’’завсегдатаи чаепития в салоне г-жи 3., открытом по четвергам и пятницам с 5-ти до 7-ми вечера” и т.п. [Моль, 1973, 165]. М. Халлидей характеризовал РП таких объединений как антиязыковое [Halliday, 1978, 165], имея в виду свободу индивидуально-языковых про­ явлений, в то же время закрытых от постороннего взгляда. Давно замечено, что при изучении жаргонного языкового употребле­ ния целесообразно отправляться от обратных по отношению к массовой коммуникации позиций говорящего [Копыленко, 1976, 81 и след.] (т.е. ’’языка и стиля в человеке”), которые обнаруживают ограниченность референтно-речевых, а следовательно, сигнификативных полей. Состав­ ляющее их концептуальное содержание лексических единиц можно вер­ бализовать неодинаковыми способами, отчего сам стиль (жаргонизиро­ ванный, сниженный, фамильярный и пр.) не меняется. Эта мысль под­ тверждает положение о связанности референтных и коммуникативных ситуаций ( ч т о говорят и к а к говорят), через которые себя характери­ зует говорящее лицо ( кто говорит), т.е. создается речевая манера РП. 104 Сталкивание ’’своего” и ’’чужого” есть прежде всего плод не номина­ тивно необходимой, а психологически обусловленной интенции выделе­ ния близкой денотативной сущности, о чем свидетельствует принятие коммуникативной роли ’’как все” (предположим, употребление стяженной модели в качестве интимизирующего приема) при исполнении ее на своей территории, ”у себя”, и в привычной аудитории. Критик пишет: "^Лишите ’’Трилогию о Максиме” интонации городского романса, забе­ рите у молодого героя гитару, и вы превратите прекрасную картину о революции в ”глобалку”^Ученые и научные фантасты говорят о ”нобелевке”; продавщицы - об ’’отечке” (товары отечественного производ­ ства); работники мясного комбината - о ’’ливерке”; врачи психиатричес­ кой больницы - о ’’надзорке” (палата с постоянным медицинским пос­ том-надзором). Ср. пример, показывающий само рождение интимизиру­ ющего (’’своего”) стяжения из очерка, разоблачающего махинации бю­ рократических руководителей райкома ВЛКСМ в Подмосковье в ’’застой­ ный период”:<$:Мы же статотчет посылаем каждый месяц. Должников не должно быть много, Неужели не понимаете? (тех, кто не платит взносы. Т.В.) А так Пусть хоть пять человек заплатят, мы их деньги в ’’разноске” на всех распишем” Чем, вы думаете, занимается строгий контролер, об­ леченный доверием райкома? Она помогала девушке делать те самые ’’разноски” <...) подделывать подписи (...) И они снова склонились над ’’разносками”. Ишь ты, даже термин возник. Как давно? Кто знает. У ’’липы” своя механика. В исторические обзоры она не попадает» (В. Хромаков. Письма из райкома // Юность. 1987. № 2). <СВчера слушал ’’Бориса” » или «^сегодня передавали ’’пятую” » свидетельствуют о РП меломана в ’’своем” кругу. Общность апперцеп­ ционной массы (Л. Якубинский) легко преодолевает референтную непол­ ноценность (чья ’’пятая” - Бетховена, Чайковского, Дворжака, Шоста­ ковича) даже в таких построениях, не говоря уже о ситуативно связан­ ном ’’поставить пятую”; <Сиду на ’’Лебединое” » в разговоре балетома­ нов и т.д. Здесь следует подчеркнуть особенно активную интенцию отчуждения от непосвященных, располагающую по одну сторону баррикады и профес­ сионалов и любителей (таланты и поклонники), что нехарактерно для чисто профессионального обихода и преимущественно отличает сферы искусства и спорта. Но и в этих областях цеховая принадлежность спо­ собна обострить эффект ’’причастности”: ’’Нам не дают петь металл”, говорит исполнитель ’’тяжелого рока” (ТВ, передача ’’Музыка и мы”. 1987.3 апр.). Ср.:’’Лед у нас от 1345 до 1530” (тренер по фигурному ката­ нию). Апперцепционная база таких структур, например, как ’’петь ме­ талл”, следующая: мы исполняем музыку, которую называют ’’металли­ ческий рок”; тот, кто поет и играет ее сам, говорит просто ’’металл” и называет себя металлистом; наши поклонники стали называть себя так же, и тогда это слово получило иной смысл; теперь ’’металлисты” - это особый стиль поведения, одежды и пр.11 11 ^ Всякое жаргонное слово начинает свою жизнь как слово, предназначенное для узкого круга употребления в пределах определенной группы (...) Поскольку 105 Вопрос о противопоставлении своего и чужого естественным образом связан с противопоставлениями ’’привычное/непривычное”, ’’частотное/ нечастотное”, ’’регулярное/нерегулярное”. Р.М. Фрумкина указывает на попытку французских ученых проанализировать соотношение таких па­ раметров, как частотность и привычность. Частотность оказывается па­ раметром, более пригодным (чем привычность) в качестве оснований для описания РП [Фрумкина, 1971, 15]. Этот вывод непосредственно свя­ зан с детерминированностью лексико-семантических и референтных по­ лей РП, образуемых психологией обособления речевого опыта любой социально значимой группы. Джордж Бернард Шоу писал: ’’Всякая про­ фессия есть заговор против непосвященного”. ’’Стремление к престижу предполагает усвоение языка за счет сокращения возможностей взаимо­ понимания <...> Проблема с этим престижным языком состоит в том, что его редко способен понять читающий и лишь приблизительно понимает пишущий, но это не мешает нам все выше громоздить иерархию взаиморазобщения” [Лоуренс, 1987]. • Приходится, следовательно, признать, что коммуникативная инвер­ сия неизбежно входит в РП говорящих как функциональный вариант, подтверждающий бесспорную узуальность экспрессии раритетов, и что эта закономерность также лежит в основе вариативности РП говорящих и слушающих. Ср.: <^Анна Ивановна не имела, никакого медицинского образования, отсутствие которого компенсировала богатым жизненным опытом, и потому писала свои обследования просто и живо, без всякой наукообразности. Люда любила говорить, что Анна Ивановна пишет ’’обы­ вательским языком” и что такие документы позорят больницу, а Вита­ лию как раз нравилось, что она записывает все, как ей рассказывают (больные. - Т.В.), а записала бы она про ту же Бородулину ’’бред пресле­ дования”, ’’бред ущерба” - и потерялась бы всякая индивидуальность» (М. Чулаки. Прощай, Зеленая Пряжка!). Вы воды Коммуникативная природа РП дает возможность увидеть принципи­ альное различие между языком и тем, как и зачем им пользуется чело­ век, - различие, которое в современном отечественном языкознании час­ то стирается, отчего возникает эклектизм методологического и онтоло­ гического характера. Так, именно свобода человека в сфере личной не­ официальной коммуникации, какой является, например, разговорная речь, наблюдаемая с давних пор (А. Мартине) антиномия между свобо­ дой и принуждением, заключается именно в том, что человек свободен в своем поведении и несвободен в выборе языковых стереотипов, кото­ рые и помогают в известной степени ему эту свободу обрести (минималь­ ное внимание к языковому отбору и минимальная забота о стилевом эффекте). В речи всех других, более официальных, порядков именно почлены этой группы общаются с посторонними, со временем ”их” слово или кодовое выражение утрачивает свое особое назначение и включается в общий язык, образуя еще одну ступеньку на лестнице взаимонепонимания» [Лоуренс, 1987]. 106 ведение человека более сковано общественными условностями, но зато в тех коммуникативных сферах, которые связаны (а здесь их боль­ шинство) с креативными языковыми потенциями, возникает большая свобода и вариативность языкового отбора. 2. Сама коммуникация, в любом своем виде имеющая диалогический генезис, с одной стороны, объективирует полярность понятий ”я ” (гово­ рящий) и ”ты” (слушающий), показывает, с другой стороны, что поведе­ ние человека, который в коммуникативном смысле представляет собой две стороны одной медали, основано на постоянной мене актуальной и потенциальной роли, на возможности совмещать их в одном реальном лице даже в рамках отдельно взятого коммуникативного акта. Градация отношений между ”я ” и ”ты” идет от интраспективной (внутренней) ре­ чи, которая, однако, имеет выход на поверхность в виде речевой самокоррекции текста высказывания, к личной (межличностной), групповой и массовой коммуникации. 3. Сама коммуникативная сущность человеческой жизни имеет на­ чальным социопсихологическим звеном намерение, желание вступить в общение с другим лицом. С точки зрения РП последствия этого желания суть самостоятельный объект изучения, которое в качестве дополнитель­ ных звеньев может (но не обязательно) включать само содержание ком­ муникации, так как информация и контакт - две истинно коммуника­ тивные категории - имеют самостоятельную ценность по отношению к семиотической (прагматической и семантической) природе высказы­ вания, в то время как стилевые категории - неотъемлемая часть комму­ никативно значимого РП, как манера, стиль поведения человека вообще. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ВАРИАНТЫ РП В КОММУНИКАЦИИ ГлаваÏ ИНФОРМАТИВНАЯ РЕЧЬ О бщ ение/сообщ ение Выше были названы коммуникативные роли-функции, которые выпол­ няются участниками речевого акта в разных вариантах РП и объединяют­ ся в оппозиционных группах ”свое/чужое”, ’’индивидуальное/коллек­ тивное”. Эта оппозиция восходит к основной коммуникативной оппози­ ции ’’общение/сообщение” как инварианту. Несмотря на то что к ней при­ нято относиться как к двуединому функциональному целому, она, так же как и частные функции языка (по Якобсону), имеет иерархическое строение, оказывающее влияние на ’’запуск в действие” языкового опы­ та, осознанного как свой, собственный или как чужой, коллективный. В зависимости от того, выходит ли на первый план информация или кон­ такт, в каких сферах общения одно подчиняется другому или одно берет верх над другим, строится коммуникативная роль говорящих и слуша­ ющих, т.е. манера их РП. Если со смысловой точки зрения высказывание есть некоторое диск­ ретное семантическое целое, то с коммуникативной точки зрения выска­ зывание есть единица информационного континуума, который поддер­ живается варьирующейся связью двух переменных величин указанного свойства (собственно информативного и социально-контактного). Вслед­ ствие этого функциональные варианты РП, образующиеся коммуникатив­ ными отношениями говорящих и слушающих, противопоставляются друг другу в двух основных видах: информативное РП (сообщение) и фатическое РП (общение). Речевая жизнь общества помещается в рамках названных полюсов: РП людей, когда они пользуются языком, чтобы послать или получить некоторое (информативное или кзазиинформативное) сообщение, и РП людей, когда они пользуются языком для того, чтобы вступить в> обще­ ние. Информативное и фатическое РП, вследствие разности первооче­ редной интенции и разных типов взаимодействия обеих задач - если таковое имеет место, - психологически устроены по-разному. Говоря о РП людей, выполняющих информативную задачу высказыва­ ния, мы подразумеваем речевой акт, интенция осуществить который нацелена на сообщение, содержащее: а) разные частные цели (от дидак108 тической до эстетической)1 и б) разные когнитивные и экспрессивные коннотации, в) сопровождающееся или не сопровождающееся контактнофатическим элементом. Говоря о РП людей, выполняющих фатическую задачу высказывания, мы подразумеваем речевой акт, интенция осуществить который нацелена на сам этот акт как на предпочтительный в высокоразвитом обществе способ вступить в общение: а) частные цели в фатическом РП всегда под­ чинены основной интенции контакта; б) информативная задача высказы­ вания, следовательно, с точки зрения участников общения, вторична; в) коннотативный план коммуникативно-стилистического характера, наоборот, способен выступить как абсолютная ценность. Информативный и фатический варианты РП, будучи центральной оп­ позицией коммуникативных намерений говорящих и слушающих, суть одновременно члены более фундаментального противопоставления. Оно, не выходя за те же рамки речевой жизни коллектива, показывает другую, сторону общественного назначения языка как средства коммуникации, основанного на универсальном понятии речевой деятельности, а не на конкретизирующем понятии речевого поведния. Как можно было бы отразить использование языка человеком, пред­ ставленное данной фундаментальной оппозицией? Совершенно очевид­ но, что здесь мы должны иметь в виду две далеко не равные социально­ психологические категории: а) речевое действие как вид человеческой деятельности в целом (т.е. как условие социального бытия) и б) речевое действие как вид специальной деятельности, которая использует язык в двойном качестве: как инструмент и как материал для создания профес­ сионального речевого произведения, тогда как в другом виде специаль­ ной деятельности инструмент (топор) и материал (дерево) не совпадают. Эта категория включает применение языка во всех тех областях, даже резко противопоставленных в других отношениях, жизни, где ’’материальная часть” (креативная деятельность) состоит из речи. Например, административно-деловая деятельность воплощается в речи так же, как и словесно-художественная: ’’Поэт не человек поступка, он человек сло­ ва. Слово и есть поступок поэта. И не только слово-глагол, слово-дейст­ вие, но любое слово, его фактура, его полный внутренний смысл и весь объем связанных с ним ощущений” (Ю. Карабчиевский. Воскрешение Маяковского). Другие же области человеческой деятельности в качестве такой ’’материальной части” имеют или осязаемую вещественную обо­ лочку (результат деятельности плотника - табуретка), или акт деформа­ ции этой оболочки (результат деятельности лесоруба - поваленное и распиленное дерево), или межличностную трансакцию (результат де­ ятельности кассира в кино - перемещение из рук в руки свидетельства на право увидеть фильм) и пр. Все эти области делятся на такие, которые не требуют речевого сопровождения (плотник, лесоруб), но могут его 1п С культурологической точки зрения основное противопоставление составляет семаническая информация и эстетическая информация [Моль, 1973, 15]. 109 иметь или не иметь в зависимости от обстоятельств, и на такие, которые требуют речевого сопровождения в качестве нормы социального пове­ дения, но могут его и не иметь (получить из рук кассира билет в кино при условии, что вы протянули в окошко ровно такую сумму, которую стоит один билет, можно и без словесного сопровождения). Подобные виды ре­ чевой деятельности многообразны, и общество использует их в целях, которые находятся в отношении дополнительной дистрибуции к другим жизненным целям. Выполняя последние, человек с помощью языка оп­ тимизирует социальное взаимодействие вступлением в его особый вид речевое взаимодействие. С пециальная и неспециальная речь Речевое взаимодействие включает в себя информативный вариант РП, имеющий место во всех областях социального существования и несущий тот вид информации, который определен данной коммуникативно-ре­ чевой сферой. Обратив на него особое внимание, мы, во-первых, остав­ ляем вне поля зрения специальную речь (речь как специальность или необходимый атрибут специальности), а во-вторых, не рассматриваем речь как имманентный вид деятельности, который не имеет ни профес­ сионального характера, ни предопределенной связи с какими-либо дру­ гими видами деятельности (креативной, манипулирующей и пр.). Речь как специальность, как профессиональное занятие не может являться центральной темой работы, посвященной РП, так как этот термин не покрывает ее полностью и требует риторического подхода. Ср., например, элементы, входящие в характеристику речи лектора: ’’Лекции его, читав­ шиеся в самой большой из академических аудиторий, привлекали боль­ шое число слушателей - как своим богатым и глубоким содержанием, так и завлекающею манерою изложения. Произносил свои лекции М.И-ч без тетрадки, всецело погружаясь в процесс воссоздавания и выяснения излагаемого философского учения и постепенно воодушевляясь. Метода трактации его состояла в том, чтобы войти в круг мыслей известного философа, установить его особую точку зрения и, исходя из последней, воспроизвести систематически учение этого философа <...> Речь профессо­ ра выдавалась своею выразительностью и стильностью: в веских и содер­ жательных, точных и ясных положениях как будто вычеканивались со всею рельефностью специфические пункты излагаемой системы, а до­ вольно большие периоды, которые так характерны вообще для слога М.И. Каринского, отличаясь внешней и внутренней соразмерностью, при­ давали этой речи своебразную красоту (курсив наш. - Т.В.). Лекции М.И-ча обычно записывались, а потом издавались в литографированном виде студентами и благодаря особенностям лекций профессора записы­ вались с надлежащей точностью и полнотой” [Миртов, 1918,9]. Какие интенциональные свойства коммуникативной роли говорящего оптимально соединяются в лекционном жанре? Принадлежа устной раз­ новидности научной речи, лекция в своем узуальном качестве опреде­ ляется адекватным исполнением дидактической экспрессии, сопровож­ дающей интенцию информативного сообщения. Последняя совпадает с 110 первичной коммуникативной ишенцией говорящего - вступить в рече­ вое общение, имея целью ’’сообщить нечто”, поделиться знаниями. Про­ фессиональная речь, составляющая особый вариант РП, выводит на пер­ вый план информативно-познавательную задачу. Следовательно, в этом варианте говорящий выступает как носитель коммуникативно-информа­ тивной функции, осуществляемой при помощи дидактической экспрес­ сии (всецело погружаясь... систематически воспроизводя... точные и яс­ ные положения... пункты излагаемой системы вычеканивались... доволь­ но большие периоды... постепенно воодушевляясь). Дидактическая экс­ прессия - мост к ораторской роли, так как информативно-познаватель­ ная задача оптимизируется привнесением в высказывание элементов риторического искусства. Последнее же не существует без использования возможностей эстетической функции слова (завлекающая манера изло­ жения, выразительность и стильность, своеобразная красота, внешняя и внутренняя соразмерность). Таким образом, профессиональный вариант РП позволяет человеку осуществлять информативно-познавательную задачу в качестве ритора, автора-профессионала и художника слова. Границы инвариантной оппозиции Оппозиция ’’информатика/фатика”, разграничивающая варианты РП, не выходит за границы бытового (в смысле и ’’неофициального” и ’’офи­ циального” быта) общения, а речь имманентная (фатическая) должна быть рассмотрена, следовательно, в двух измерениях: а) как про­ тивопоставленная информативной речи, но со сложными пе­ реплетениями бытовой и художественной фатики; б) как часть неспеци­ альной речи, концентрирующая социальные потенции языковой лич­ ности. Оставляя в стороне речь как атрибут специальной деятельности, мы тем самым отсекаем от наблюдаемых речевых ситуаций, формирующих тот или иной вариант РП, внушительный корпус стандартных социально­ речевых ролей: а) профессионально пишущие и их аудитория (писатель, публицист, ученый, юрист); б) профессионально говорящие и их аудито­ рия (те же минус роль писателя плюс роль наставника - учитель, лектор, воспитатель, руководитель). Эти речевые роли в большем объеме соот­ носятся с массовой коммуникацией и в меньшем объеме - с личной ком­ муникацией официального типа. По какому классификационному пути следует идти, чтобы не пропус­ тить тот или иной вариант РП, характеризующий социально значимые речевые ситуации, которые либо определяют сферу общения, либо до­ минируют в ней, либо свойственны ей наряду с другими? Во-первых, мы можем, в противовес названным только что типам ком­ муникации, поставить вопрос о неофициальном варианте информатив­ ной речи. Такая речь представлена в обществе главным образом эле­ ментарными видами бытового диалога: вопрос, утверждение, оценка, сообщение - как инициативные интенции; ответ, подтверждение/отрицание, согласие/несогласие - как реактивные интенции; уверенность/ сомнение и оценка - как интенции, принадлежащие и тому и другому типу реплик. пт д и ал о г бытоной м ииформатшшын i \ / неофициальный Схема 4, Диалогическая форма в соотношении с взаимопроникающими коммуникативно-содержательными типами РП По мере ослабления параметра ”неофициальность” и включения в него разных дозировок не собственно домашнего, интимного, дружеско­ го РП (например, служебного РП при общении с постоянно сотруднича­ ющими в течение длительного времени коллегами) происходят коле­ бания в пропорциональном соотношении двух функциональных вариан­ тов РП - информативного и фатического, сосуществование которых есть непременное условие личностного общения в тех речевых сферах, где оно имеет место. И тем не менее чисто информативное назначение вопросо-ответного бытового диалога (’’Который час? - Семь”) несомнен­ но определяет одну из первично-необходимых и естественных форм РП, поставленных на службу информации настолько прямо, что компонент ’’речевое” в составе понятия РП отчасти десемантизируется, не получая альтернативы в виде любого другого, но непременно неречевого способа передачи информации (т.е. ’’информативная коммуникация” = ’’речевая коммуникация”). Однако с точки зрения РП чрезвычайно показательно, что и здесь живые социопсихологические черты участников коммуника­ ции дают себя знать; например, ср. факты ’’заражения”, коррекции с ог­ лядкой на собеседника; ср. записанные в бытовых условиях диалоги: А . А когда они назначили? //Б.. В семь // А . В семь? / С ума сошли // Б. Я и говорю / в семь поздно // А . Да я / не то что / в семь / Мне уже в пол­ седьмого / надо дома быть! / Какое там семь! // Б. Ну / и мне-то / ду­ маешь / надо очень / в семь? //; А . Мне сдается / ты не все понял // Б. Да понял я все / все сделаю / понял // А . Ну / понял / так ты / это / не опаз­ дывай только. 112 Во-вторых, мы можем, отталкиваясь от этой точки, поставить вопрос о проникновении в неофициальный информативный диалог фатического слоя. И следовательно, забегая вперед, отразить двойное развитие, ос­ ложняющее простейшую начальную точку РП (схема 4). Однако и это двойное развитие является лишь одной из сторон ослож­ нения начального вида РП, несмотря на градационную структуру и неод­ нородность его признаков. Значительно более многообразными окажут­ ся модификации собственно информативного РП, формирующегося неспе­ циальной речью в специальных условиях. Такой, например, является публичная речь людей, которые не имеют профессиональных навыков в области массовой коммуникации, или речь людей, которые в данном ре­ чевом акте (фрагменте, сцене) выступают не как представители своей стандартной речевой роли, имеющей общественное назначение. Если бы, например, учить брался только учитель, выступать по радио или теле­ видению с оценкой литературно-художественного произведения только литературный критик, а составлять деловую бумагу только специально обученный этому администратор, то роль языка как универсального средства информации была бы ощутимо редуцирована, тем более что эту свою роль язык осуществляет только тогда, когда пользующиеся им люди вступают во взаимодействие. Поэтому с точки зрения анализа РП людей, принадлежащих конкрет­ ному обществу конкретной эпохи, гораздо показательнее разного рода промежуточные типы, варьирующие стандартные речевые роли в стан­ дартных ситуациях так, как это обусловлено структурой данного со­ циума. Н епроф ессиональная речь в оф ициальны х у сл о в и я х Легко обозримым примером такого промежуточного типа, весьма ха­ рактерного для нашего времени, может служить непрофессиональная речь, которая звучит по телевидению и имеет то преимущество для ис­ следователя РП, что не отрывается от автора, а, наоборот, позволяет (так же, как при записях РР, и даже в большей степени, чем при записях дру­ гих видов публичной непрофессиональной речи, благодаря крупному зрительному плану) наблюдать самый процесс формирования высказы­ вания, вопрос о значении которого для анализа РП был поставлен в нас­ тоящей работе как заслуживающий особого внимания. Кроме того, теле­ визионная речь непрофессионалов дает возможность наглядно исполь­ зовать и рассмотреть вопрос о неоднородности понятия адресата, т.е. о составе и роли массового адресата, качестве его "массовости”, а сле­ довательно, увидеть и его роль в образовании промежуточных типов РП. Диалогическая форма телевизионной речи создает специфический тип взаимодействия говорящего и слушающего. Это диалог "неравных”. Положения о стилистической неоднородности дискурса человека и сти­ листической неоднородности произведенного в результате этой речевой деятельности высказывания в настоящий момент уже являются триви­ 113 альными, если каждое из них рассматривается изолированно, вне связи с PIL, Однако стиль или манера речи человека и стилистический состав высказывания (одного, совокупности, целого речевого произведения) взаимообусловлены. И если коснуться взаимообусловленных принципов формирования того и другого, то окажется, что в нестандартных усло­ виях они имеют обратную связь. Чем однороднее и чем ограниченнее стилевой опыт человека в целом, тем резче обозначиваются стилевые стыки в созданном им в принудительных условиях высказывании (ре­ чевом произведении), являющиеся попыткой примирить коммуникатив­ ные роли ”от себя” и ”как все”, которые совпадали в его регулярном РП и которые должны, чего не может не чувствовать человек, принадлежа­ щий обществу, вступить в напряженное столкновение при изменении привычных условий речи. Именно поэтому исследователи обнаруживают наибольшее количество стилистических колебаний в таком жанре, как спонтанное интервью (не обязательно телевизионное, а любое, но на практике - и на Западе, и у нас - преимущественно связанное с ТВ) [Wolfson, 1976, 202]. Однако если речь идет о диалоге, то в исследуемых условиях перед нами предстанет главным образом не диалог ”равных” - непрофесси­ оналов в области телевизионной речи, а диалог ’’неравных” - профес­ сионально говорящего на ТВ интервьюера и не владеющего телевизион­ ной речью как профессией интервьюируемого. К тому же это будет тот идеальный случай, когда неравная социально-речевая роль по ситуации совпадает со структурным неравенством по диалогической стратегии, которая определяется специалистом и в которой непрофессионалу отво­ дится зависимая реактивная роль. С этой стороны принудительные ус­ ловия, поставленные перед интервьюируемым, оказываются более жест­ кими, чем если бы ему было дано монологическое поле деятельности, на просторе которого он мог постепенно ’’забыть” о необычности обста­ новки и полностью войти в роль ”от себя”, не заботясь о том, совпадает ли она с коллективными установками языкового употребления в массо­ вой коммуникации или нет. Следовательно, спрашивающий отчасти диктует свои условия отвеча­ ющему, а отчасти является актуализатором его потенций. В одной из телепередач из цикла ”До и после полуночи” шла речь о французском телекомментаторе Бернаре Биво, который говорил не язы­ ком тех, кого он приглашал на экран, а языком тех, кто их слушает, и тем самым брал на себя роль посредника между говорящим (одним) и слушателем (массой). Профессионал добивается этого, зная, что ощуще­ ние миллионной аудитории не может не сковывать непрофессионала. Отсутствие учета двойного адресата: а) непосредственного собеседника и б) стоящей за ним массы зрителей-слушателей - приводит к сложным последствиям, во всяком случае с точки зрения стилистической струк­ туры высказывания, неадекватной ситуации речи2. Говорящие учитывают фактор двойного адресата неодинаково, и это 2Ср. положение о "скрытой обратной связи” [Леонтьев, 19746, 45]. 114 также зависит от двух факторов: а) от интенционала интервьюирующего; в нашем ТВ он направлен на профессиональное отправление высказы­ вания двум адресатам и не преследует в качестве главной цель актуали­ зировать потенции говорящего за счет выравнивания его манеры с собст­ венной. Стиль профессионала и стиль непрофессионала, как правило, остается разным в разных типах интервью и бесед, но это вовсе не выра­ жается в каких-либо оценочных категориях, которые (если говорить не о научных - лингвистических или социально-психологических - кри­ териях, а об общественных вкусах) могут формироваться не в пользу то­ го, кто берет интервью; б) от социального статуса говорящего, обуслов­ ливающего навыки языкового употребления, в свою очередь зависящие от константных характеристик владения языком. Обе эти причины вызывают ’’несимметричное” строение телевизионно­ го диалога-интервью, потому что РП говорящего № 1 (спрашивающего) и РП говорящего N° 2 (спрашиваемого) покоятся на разных основаниях. У первого - на выполнении нормативно-речевых установок професси­ онального типа, которые в случае TB-интервью включают и мелодичес­ кую стилизацию. Это означает усиление экспрессии с помощью прису­ щих устной форме речи экспрессивно-стилистических средств интонации, темпа, ритма, тембра, и, следовательно, формирование на этой почве разномасштабных стилевых оппозиций, всякий раз имеющих особое вы­ разительное задание, рассчитанное на особый же экспрессивный эффект, согласно закономерностям действия узуально-стилистического ком­ плекса [Винокур, 1980, 87-94]. У второго - на интуитивном снятии и интуитивном обострении напряжения между противодействующими в его опыте коммуникативными ролями ”от себя” и ’’как все” и, следова­ тельно, на объективном изменении стиля, который генетически присущ данному говорящему, согласно тем речевым ролям, которые он проиг­ рывает регулярно. Если в эти роли не входит публичная речь, то стиле­ вой облик говорящего в целом (схематически) завышается; если он ре­ гулярно выполняет роль публично говорящего в каких-либо других сферах (например, научной), то занижается. О тсутствие ориентации на дв ой н ого адресата Каковы градации учета/неучета фактора двойного адресата; как они соотносятся с социально-речевым обликом говорящего и в каких рече­ вых актах выражаются? Первое деление - абсолютное отсутствие учета фактора двойного адресата. Ему сопутствуют: неравное положение интервьюируемого (ре­ дуцированный опыт стилевого разнообразия в построении высказыва­ ния) и стремление к его выравниванию. Эти признаки характерны для говорящих, не имеющих опыта публичной речи и подменяющих РП ора­ тора, РП участника межличностного диалога. Такие интервью отлича­ ются низкой способностью к развернутой ответной реплике, что застав­ ляет спрашивающего прибегать к откровенной подсказке, которая мо­ дифицирует структуру диалогического дискурса: ответ плеонастически 115 повторяет вопрос (или инициативную реплику интервьюера). Ср. диалог корреспондента ТВ с водителем рейсового транспорта междугородных перевозок: ’’Николай Иванович / Вот в этом году / у вас было значитель­ но больше / ночных выездов? ft- Да / у меня в этом году / было / больше / ночных выездов. - И это / в то время / когда количество водителей / рез­ ко сократилось? // - Да / когда количество / сократилось” (программа ’’Добрый вечер, Москва!”). Или вопрос к театральному зрителю: <^ - Значит / спектакль вам понравился / и было весело? - Да / очень весело / очень весело // - Очень живой спектакль? // - Да / очень живой спектакль / очень живой / / ^ (”Муз. киоск”). Здесь напрашивается со­ поставление с неполным владением речью у людей, обученных русскому языку как второму (неродному). Ср. диалог, приведенный в романе М. Алданова ’’Самоубийство”: <^ —Видел Пацию? — Видел Нацию, - отве­ тил Камо, предпочитавший отвечать, когда было можно, словами вопро­ са. - Анету тоже видел. - Обе следят за кассиром? - Обе следят за кас­ сиром. - Кто повезет деньги? - Повезет деньги два. Кассир и счетчик (...) —Едут в фаэтоне? - Едут в фаэтоне (...) - Много казаков? - Много казаков (курсив наш. - Т.В.) (...)” и т.д. Готовность отвечающего приспособиться к непривычным условиям на ТВ заключается в осознании им неуместности однословного ответа, ко­ торый с информативной стороны явился бы здесь нормой, так же как и в бытовом диалоге, когда нет различия между тем, как ты говоришь, и тем, как ты должен говорить. Однако в этой готовности говорящий оста­ ется пленником вопроса, словесный состав которого он способен лишь повторить или полностью, или с частичными изменениями и опущени­ ями. Заметим также, что аналогичное развитие диалога может быть ха­ рактерно не для стилистической, а для внутренней, психологической ситуации, предположим - нежелания отвечать по существу. Ср. ответы корреспонденту ТВ зам. министра путей сообщения (программа ’’Время”. 1986. 24 дек.): ’’Что же, получается, что меньше людей - больше поряд­ ка? - Это точно. Меньше людей - больше порядка. - И дисциплина более четкая? - И дисциплина более четкая. - И нет распыления ответствен­ ности? - И нет распыления ответственности”. В этом случае имеет место эффект ’’обманутого ожидания”, экспрессия которого подчеркнута точ­ ным повтором ответной репликой вопроса, что, как правило, осуществ­ ляется со специальным эмотивным заданием. Прямым следствием редукции стилевого опыта является ослабленная способность к ситуативно-ролевому переключению. Это свойственно главным образом неотчетливо дифференцированным в речевом отно­ шении слоям городского населения, основным средством для общения которых является пограничная область литературной и обиходной речи, не чуждая просторечных и диалектных вкраплений. Данный вид РП, зак­ лючающийся в психологической готовности к замене ’’своего” на ’’об­ щее”, но при отсутствии для этого реальной речевой базы, естественным образом порождает высказывания, насыщенные наиболее резкими сти­ листическими стыками, сила которых обратно пропорциональна способ* П6 ности к эффективным ролевым переключениям3. Эта группа говорящих более других склонна к непреднамеренному соединению в условиях интервью разностильных элементов5 потому что из общих выразитель­ ных средств она усваивает (как цитатные) лишь те, которые лежат как бы на поверхности языкового сознания. Такими средствами служат прежде всего единицы лексико-фразеологического уровня и клишированного типа (газетно-публицистические, официально-деловые, иногда професси­ ональные шаблоны). На фоне подобных элементов, свидетельствующих о попытках приспособиться к официальной ситуации речи, более стабиль­ ными для РП оказываются те участники высказывания, которые де­ монстрируют противоположную тенденцию: сохранить свой постоянный речевой облик в чуждых условиях ввиду отсутствия стилистической альтернативы, доступной для спонтанного речепроизводства. Ср. ответные реплики в интервью программы ’’Время” (о визите М. Тэт­ чер): Да / можно застабилизировать такую ситуацию / что тогда уж / ни­ какой психопат не сможет погубить мир // (инженер, возраст средний); (об эстраде): ...наша / самодеятельная песня ...она несет человечность // Она... / это... / может задеть / самые струны // (молодой электромонтер); Мы го­ ворили однозначно / пахать... / за это / под землей / (...) (речь шахтера). Заметим, что подобные построения в равной мере определяют РП этой группы и при формулировке вопросов в смежных телевизионных жан­ рах. Ср. вопрос слушательницы к участнику передачи об авторской пес­ не: ”У вас проскальзывают очень малохудожественные образы. Как вы к этому относитесь?” Это примеры спонтанных соединений стилистичес­ ки полярных единиц, указывающие на определенную дистанцию между цитатным и нецитатным овладением шаблона4. Первый пример дает шаб­ лон как ’’свой” (приставочная форма двухвидового глагола на -ировать). И в то же время все три примера отражают типическое интонирование цитатного участка как нечленимой синтагмы с малым количеством хезитационных пауз, т.е. как готового блока5, требующего минимальных интенционально-мыслительных усилий. Построение подобных ответов в ряде случаев дает некоторые допол­ нительные свидетельства их тонкой психологической нюансировки: это, например, РП, при котором отвечающий употребляет шаблон более осоз­ нанно, как бы идя навстречу создавшейся ситуации с открытым забра­ лом: говорю так, потому что чувствую, что это нужно сделать в данных условиях. Здесь говорящий более решительно отдает себя во власть официально-публичной стихии, стараясь преодолеть личный, неофици­ 30 психологических мотивах употребления штампов и клише и о различии пос­ ледних см.: [Дридзе, 1980, 138—140]. 40 цитации как узуально-стилевом приеме см.: [Винокур, 1980, 173-189]. Ср. по­ ложение А. Вежбицкой о "чужеродных телах”, "цитациях” [Вежбицка, 1982, 237]. Ср.: < Иногда он пытался — все реже и реже — поговорить с Борькой, но воп­ росы, задаваемые сыну, звучали так, словно в программе "Время" репортер ин_тервьюирует юношу. И Борис отвечал такими же телевизионными блоками... » (И. Меттер. Покой). 117 альный опыт, а преодолев или полагая, что ему это удалось, вернуться к своей обычной речевой манере с видимым облегчением. Такое РП иног­ да стимулирует начатки рассмотренного выше приема синонимической ситуации и ’’перевода” одного стиля в другой. Ср.: Цех / уже второй год / лихорадит по двум вопросам / ...понимаете? // Тоже / надо / войти / в положение” (мастер цеха пластмассового литья, средний возраст); ”Я / будучи на переднем крае / мне пишлось / ...довелось / с ними еще раз встретиться //” (ветеран войны). Ср. случай коммуникативной неудачи: воспроизводство газетной формулы заводит развитие текста в тупик: (вопрос о приватизации) ”Ну / конечно / я понял / что это / ну / надо ко­ нечно / надо / э-э-э приватизацию делать / Это... э-э-э...” О риентация на дв ой н ого адресата Второе деление соответствует РП, ориентированному на фактор двой­ ного адресата в той степени, в которой занятия говорящих предполагают постоянное речевое взаимодействие с людьми не только бытового, но и общественно значимого характера. Процесс ролевого переключения для них регулярен и потому облегчается в данных условиях. ’’Говорить как все” для этой группы говорящих ввиду речевого опыта в условиях не­ однородной в количественном и качественном отношении аудитории может означать приспосабливание к реакции не только слушающего, но и возможных слушателей. Особенности их РП в условиях ТВ-интервью целесообразно анализировать на примерах, тематически ограниченных, т.е. в тех профессиональных для данного круга говорящих положениях, благодаря которым они оказались в роли интервьюируемых. Это широ­ кий круг носителей языка, к которому мы отнесем и более и меьее об­ разованных людей (например, и врача и медсестру) самых разных спе­ циальностей и занятий - руководителей предприятий и учреждений, работников торговли, органов правосудия и милиции, хозяйственных работников и пр. Переключение на официальную речь и здесь главным образом затра­ гивает лексический уровень высказывания, оставляя за синтаксической организацией возможности разговорного построения, так как жанр ин­ тервью предполагает спонтанное речевое обнаружение. Более того, рас­ чет интервьюирующего иногда состоит именно в неожиданности, которая влияет на искренность ответа и на меру ее экспликации. Разговорный синтаксис не способен в условиях устной спонтанной речи адекватно отреагировать на ’’повышение” обстановки ь сторону официальности [Земская, Ширяев, 1980], особенно если в намерение корреспондента входит интимизация общения, т.е. стилизация под неофициальную речь как прием. Однако приспосабливание к телевизионным условиям на лексико-фра­ зеологическом уровне в РП этой группы более регулярно проявляется в профессиональных (терминологических и обиходных) пластах, нежели в официально-газетных шаблонах массовой коммуникации, или, во всяком случае, соединяется с ними. И это частично предопределяет упорядоче­ ние синтаксиса в сторону книжности - в той степени, в какой он способne ствует отбору и включению в текст разного рода специальных наименова­ ний, обслуживающих референтные ситуации, несовместимые с цитатным характером языкового употребления. Ср. пример такого монтажа пере­ дачи, когда интервьюируемый, показанный при исполнении служебных обязанностей в пределах одной речевой сцены, отвечает на вопросы кор­ респондента ТВ и задает вопросы другому участнику этой же сцены: инспектор треста общественного питания (обращаясь к заведующей ка­ фе): Какие сосиски вы реализуете по такой цене? // Ведь сырье?/ / В цел­ лофане?/ / Почему?/ / ’ (обращаясь к корреспонденту) Всё прекрасно пони­ мают / и тем не менее / реализуют! // (к заведующей кафе) А почему у вас на раздаче / не было масла? // (к корреспонденту) Я хотела ознакомить­ ся с ассортиментом блюд / здесь / на раздаче / а у них / нет масла! //. Профессиональное РП сдерживает синтаксические "разговорности” бла­ годаря престижному сохранению "своих” наименований, определя­ ющих строение высказывания. В речь такого интервьюируемого, или несмотря на условия непосред­ ственного спонтанного общения, или, наоборот, благодаря им, профессио­ нальное РП может быть перенесено целиком или фрагментарно в двух его вариантах: в качестве престижно-группового и в качестве официально­ делового. В первом случае его целесообразно квалифицировать как вос­ произведение отдельных элементов регулярно проигрываемой роли, в основе которого лежат две причины: а) отсутствие речевых навыков, стимулирующих ситуативную мобильность; б) осознанное нежелание от­ казаться от "своего” слова в пользу "чужого" или "общего”, хотя обстоя­ тельства этого и требуют. Словесные сигналы группового престижа в их профессионально-жаргонном варианте выступают, таким образом, как единичные вкрапления в ткань дискурса, обычно тематически релевант­ ные (означающие то означаемое, которое находится в центре лексико­ семантического поля, соответствующего данной референтной группе). На­ пример, охотник, занимающийся уникальным промыслом - поиском ред­ кой породы барсов в горных вершинах Тянь-Шаня, отвечает корреспон­ денту, придерживаясь усредненных лексических и синтаксических норм РП, возможно лишь чуть стесненных обстановкой интервью, на все жи­ тейские вопросы. Но в кульминационной точке высказывания на сцену выходит профессионализм: "Моя цель / в основном / отловить живьем и нетравмированных" //. Ср. речь художницы-прикладницы: "Я вырабаты­ ваю матрешки // По десятку отрабатываю (отделываю. - Т.В.) окончатель­ но”; речь вязальщицы: "Я работаю надомницей уже 28 лет. - А что вы делаете? - Я вяжу шапочку. Моя шапочка идет хорошо”6; речь тренера фигурного катания: "Основную линию поведения они знали // Но меня интересовало / как они сегодня / откатаются". Стремление вербализовать тематически центральный референт адекватно профессиональному прес­ тижу иногда целиком поглощает коммуникативную интенцию говоряще­ го. В условиях неподготовленной устной речи это еще одна из причин 6Ср. это профессиональное ед. число с профессиональным мн. числом в речи дип­ ломата: "Была озабоченность по Азии. Сели, выясняем, учитываем эти озабочен­ ности" ("Междунар. панорама"). 119 формирования стилевого стыка: профессионализм соединяется с разго­ ворно-бытовой, семантически и стилистически неполноценной номина­ цией. Ср.: (в речи прокурора) ”Я тогда курировал эту штуку //”; (в речи механика) ’’Пришлось размонтировать это дело / на форсированном ре­ жиме //”. Во втором случае профессиональное РП выступает как совме­ щенное с другими элементами ’’повышения” стиля высказывания, иллю­ стрируя процесс осознания коллективности нормативных обязательств, уместных на ТВ. В этом варианте профессиональная (специальная) референтная группа наименований приобретает общеделовые, канцеляр­ ские вербальные коннотации. Ср. ответ начальника порта в Туапсе на вопрос о положении дел: ”В настоящий момент ситуация в принципе не' изменилась. Причина - неподача тоннажа под уголь. Скопилось порядка около 430 вагонов”; рассказ милиционера: ”Я предпринял преследование и переезжал по раздельной полосе. Ему деваться некуда, он неоднократ­ но превышал скорость”; объяснение работника швейной промышленнос­ ти: ’’Для этого пиджака используются ткани двух структур и наполнения. Он прошивается в серии 200-300 единиц” (из телерепортажа). Социальны е причины стилевы х переклю чений Два данных варианта РП достаточно четко различаются не только по роду занятий людей, но и в зависимости от ■того, сопутствует ли этим заня­ тиям облечение административной властью (в любом масштабе). РП от имени власти, как правило повышаясь стилистически, отражается имен­ но в канцелярски-деловом стиле, вне прямой связи с тем, какая специ­ альность лежит в основе административной деятельности говорящего. То есть бюрократические навыки, удобные приверженностью к эвфемиз­ мам, берут верх над профессиональными. Причем если должностное лицо занимает достаточно высокое положение, то, выступая на ТВ в качестве интервьюируемого, оно не ощущает себя в роли ’’ответчика”, что сказы­ вается (независимо от его желания) в стилевой манере большинства редко говорящих публично людей, как бы не до конца уверенных в ситуативной корректности словесного отбора. Тем более это очевидно в ситуациях, когда профессиональный статус говорящего совпадает с той ролью, которую отвел ему телевизионный сценарий. Так, в жанре интервью проходили недавно многие передачи из цикла ’’Человек и закон”. Корреспондент ТВ опрашивает троих: потер­ певшую, ее сына и следователя (подполковника милиции); обсуждается поступок мальчика, укравшего у деда ценную коллекцию марок. Речь бабушки укравшего: ...в шифоньере-то / ничего-ничегошеньки / не бы­ ло / особо ценного-то / не было // ... Господи / я себя теперь казню / что я его / приобщила / к этим маркам // Хотела /чтобы он больше дома был//. Речь отца укравшего (в ответ на вопрос, какие причины привели сына к краже): Причин сильных нет // Я не вижу причин // Причин нет // Она правильно говорит / грит / приобщить / а так / причин нет //. Речь следо­ вателя: Вы знаете конечно / что / применяется / к совершающему опера­ ции / по поводу ценностей // ...приобретая на средства родителей... // Ув120 леченность / чисто познавательного характера / перерастает в стяжатель­ ство // ... Когда он (руководитель кружка филателистов. - Т.В. ) видит их нездоровый интерес / он отчисляет их из Дома пионеров // Но это не ре­ шает проблемы //. Этот фрагмент иллюстрирует два существенных момента. Один из них ведет нас к следующему делению на шкале непрофессиональной телеви­ зионной речи; другой дает ответвление, разделяющее стилизованную и нестилизованную телевизионную речь, что связано с выполнением особой коммуникативно-психологической роли, которая способна уд­ воить стилевой эффект: следователь играет перед массовым адресатом речевую роль следователя, т.е. специально не допускает отступлений от престижно-групповой, охранительной традиции РП ’’посвященных” для того, чтобы предать ее гласности, используя ситуацию интервью. Комму­ никативная интенция при этом несет отрицательный заряд, так как держится на противопоставлении’’своего” и ’’чужого”. Прохождение же ею обязательного культурного цикла (о котором говорится в не раз ци­ тированной нами книге А. Моля) осуществляется в противовес данному РП, приоткрывающему тайны ремесла вербальным от­ бором, формально рассчитанным на квазиадресата - и только через него на массового слушателя. Следователь называет золотые часы ’’желтым металлом” (как это принято у профессионалов при обыске); искусствовед говорит об ’’авангардном решении дизайна”, а режиссер о ’’решении спектакля в двух плоскостях”; торговый работник одушев­ ляет референтную импликатуру центрального тематического ядра: ’’тор­ говля купила, закупила”, ’’торговля знает, учтет, понимает”; балерина утверждает, что ’’спина дает апломб” (рассказ И. Колпаковой о В.Я. Вагановой). И таким образом, мы видим, что информативная речь имеет особые отношения с речевой характерологией, не выдвигая ее на первый план, но пропуская через нее требуемые способы вербализации, направленные на восприятие массового адресата. Эти способы показывают, что, зависи­ мо или независимо от воли автора информативного высказывания, оно может оказаться индивидуализированным, стать способом самовыраже­ ния личности. Одни и те же языковые факты и речевые структуры могут выступать как характерологические и как ситуативные, совмещая приз­ наки того и другого рода на разных основаниях. Так, совпадение профес­ сионального и канцелярско-делового начал в речи административных работников, будучи, казалось бы, достаточно очевидной ситуативной чертой, становится и характерологическим признаком, как только выхо­ дит за стены служебных кабинетов и вступает в коммуникативное едино­ борство с массовой аудиторией. С итуативны е причины стилевы х переклю чении В то же время в условиях спонтанного интервью канцеляризмы упот­ реблялись писателями, актерами, художниками, студентами и др. как дань обратной, чисто ситуативной мотивировке. Они включались в речь людей, неофициальное РП которых заведомо должно было бы быть лишено этого слоя книжной речи: У нас / очень большая посещаемость / в 121 театре //; Наш театр поменял прописку //; Картина / вызвала большой / зрительский интерес// (из передачи ”В гостях у Н.Н. Озерова”; интервью с К. Райкиным, Б. Окуджавой, Д. Банионисом и др.). Неподготовленность отбора выявляет стойкий характер подобного словоупотребления, что позволяет оценивать его и как регулярную составляющую РП творческой интеллигенции в известных условиях, но, вероятно, лишенную, если говорить о ней в терминах прагматики, связи с постулатом релевантности (”не отклоняйся от темы”), который влияет на цитатный способ присвоения штампов неспециальным публичным дискурсом в целом. Еще одной разновидностью отношения к употребляемому штампу является отклик на предполагаемые требования жанра (т.е. ”Нате вам штамп!”). Эту разновидность можно оценить как полностью цитатную, если ее контекстное окружение свидетельствует о контрастных навыках говорящего, обнаруживаемых спонтанной речью в качестве ’’своих”. Часто подобное отношение также характеризует людей творческой профессии или людей, совмещающих свою основную профессию с какимлибо творческим увлечением, не определяющим речевой специализации. В условиях TB-интервью как жанра, таящего известные стилевые затруд­ нения, для них характерна попытка облегчить свою задачу стандартным, формальным ответом. Ср. ответ лесничего-пейзажиста, помещенный в обширный контекст информативно неполноценных эллиптических конст­ рукций разговорного стиля, которые не удовлетворяли интервьюера до тех пор, пока он не получил требуемого штампа: Ну / как еще сказать / чтобы выразить / свою мысль / хочу передать / буйство красок / гомон птиц / аромат травы / так что ли? Но / это действительно так //; высказыва­ ние работника железной дороги - изобретателя: Да / да / да/ люди работа­ ли / то/ что называется / самоотверженно/^ речь академика Академии медицин­ ских наук: Сейчас есть решение / чтобы мы / как говорится / начали / э-э... / активно / лихорадочно / готовить молодые кадры / для центра / научно­ сосудистой хирургии//. И обратное явление: стилевая контаминация ответной реплики, не выдерживающей высоты, на которую ее поднимает коммуникативная роль публично-официального характера, и потому спускающей ее на тор­ мозах: - Ну / а еще какие проблемы у вас / первоочередные? // - А такие у нас проблемы, что нужен транспорт // Лошадь / прямо говорю / нужна // Чтоб я быстро мог добраться до места // ... А лошадь кормить нужно... / Не хватает // (ответ егеря, работающего в приокском заповеднике”. Программа ’’Время”. 1987.15 июля); - Скажите / а по какому принципу / Вы строите свою программу? // - Ну / по принципу / я смотрю так.../ вот приехал в город / и он хочет / послушать Баха // (передача ’’Каунасские колокола”. 1987. 21 февр.). Надо заметить, что такая же контаминация может быть следствием внутреннего импульса ’’сказать высоко, офи­ циально, книжно”, спровоцированного ситуацией, а не словесным соста­ вом вопроса (интервью с рабочим в программе ’’Время”. 1987. 22 мар.: Мы оказываемся в той роли / что заходим в магазин / а купить / ничего не можем//). 122 Ж анровые причины стилевы х переклю чений От этой разновидности можно перейти непосредственно к ситуации ’’перевода”, которая объединяет в рамках инварианта ’’поиск общего языка” варианты РП, основанные на контрасте личной манеры с требова­ ниями жанра. В социолингвистическом подходе к проблемам лексико­ логии существует понятие ’’дигеста” [Принципы и методы лексиколо­ гии..., 1971, 69-73], касающееся переложения, транспозиции литературно­ го произведения с целью довести его содержание до малоподготовленной аудитории. Непрофессиональная публичная речь в спонтанном исполне­ нии часто ставит говорящего перед необходимостью производить дигесту собственного речевого произведения в пределах участка, обнаружи­ вающего признаки его РП. Однако в этом случае имеет место интенционально-реактивная поправка, характерная для развития спонтанного дискурса и не прямо направленная на адресата. Ср. выступления дирек­ тора завода в программе ’’Время”: ’’Следует сказать, что здесь мы имеем недостаток... / финансирования... Ну / короче говоря / нет денег / чтобы купить / оборудование”. Такая дигеста является не ’’поправкой на ситуацию”, а поправкой на личные навыки и характерна для коммуника­ тивных ролей, выравнивающих ситуативную разобщенность говорящего и слушающего в том случае, когда обоаз последнего неотчетлив. Для авторов непрофессиональной речи на ТВ он не может быть иным, потому что такая стилевая стратегия обеспечивает развитие от повышенного к сниженному как к наиболее верному способу взаимодействия с получа­ телем речи, если его реакция непредсказуема ввиду дистантной связи и неодинакового количественного облика говорящих и слушающих. Обратная же линия развития есть поправка на ситуацию, которая в условиях телевизионного интервью ведет к повышению сниженного. Эта линия в высшей степени характерна для первой группы говорящих, а среди них - для молодежи, которая или еще не владеет, или вообще не владеет навыками публичной речи в ее стереотипно-шаблонном качест­ ве. Ср. уличное интервью с молодежью из общества ’’Мемориал”: Мы же / мы хотим / чтобы не забывали / о погибших // Да / надо восстанавливать судьбы тех / кто был несправедливо забыт // У нас / <...) 307 человек / и мы все / участвуем // В общем / весь наш коллектив принимает участие в восстановлении имен погибших//. Такой самоперевод, определяющий развитие текста в двух противо­ положных стилевых направлениях, есть один из вариантов РП в данной разновидности. Второй - это межличностная дигеста, стандартная с точ­ ки зрения взаимоотношений говорящего и слушающего (корреспондент ’’доводит” речь опрашиваемого до нужной кондиции), но нестандартная с точки зрения качества переводимой и переводящей речи, т.е. это не упрощение информативно сложного текста в целях его лучшего усвое­ ния, а ’’усложнение” информативно неполноценного текста. Наиболее регулярные примеры такого типа дают опять-таки интервью с моло­ дежью, или не владеющей коммуникативной ролью, ’’как все”, или наме­ ренно не желающей вводить свою коммуникативную роль в общее 123 официальное русло. Ср. следующие диалоги интервьюирующего и интер­ вьюируемого из той же передачи, а также из уличных интервью (вопрос о прошлом семьи): ” - Не / не знаю/ ... кто там... / вообще... / Не / свое от­ чество я знаю //. - Значит / кроме родителей / ты никого уже не пом­ нишь? // - Не / ...ну / лично я / какое-то / его имя Иван / отчество я не помню / там много... / танков... было / и он погиб // - Значит это / был твой дед / Иван / отчества ты не помнишь / и он погиб в Великую Отечест­ венную войну? // - Да-аа /Г;ипи (вопрос о дискотеке):” - Нравится / конечно / музыка / такая / всё вообще там // - Музыка нравится или обстановка? // - Ну / и обстановка / так / помелькаешь / мы только не часто / иногда - ходим //”. Следует отметить, что специфика ТВ ограничивает наличие ’’перевод­ ных” ситуаций только таким взаимодействием говорящего и слушающе­ го, которое не включает в себя информативных средств других (нерече­ вых) каналов связи. Так, например, специалисты, демонстрирующие телезрителям знания и навыки своих профессий, ’’переводят” только то, что не подкрепляется ’’зрительным рядом”. Ср. объяснение врача из пе­ редачи цикла ’’Здоровье”, который переводит все названия лекарств (’’бриллиантовая зелень” - ’’зелёнка” и т.п.), но не переводит термины, обозначающие те действия, которые он показывает: ’’Вот так / фиксируем / вязочками / на суставе / закруточку / так... //”; или объяснение переп­ летчицы: ’’...берем / тряпочкой / ...видите / головку... / здесь хвостик... / форзац протрем... //”. То есть речь вторичная, сопровождающая основное действие, даже в нестандартных условиях делит информативную нагрузку с другими средствами коммуникации. С тилизация I. С т и л и з а ц и я к а к о с о б а я р е ч е в а я р о л ь а д р е с а н т а . Указанные разновидности телевизионного РП сформировались, таким образом, в соответствии с тремя взаимосвязанными признаками: мерой непрофессионализма в этой разновидности официальной публичной ре­ чи; учетом/неучетом двойного адресата речи; психологической дистан­ цией по отношению к официальным клише публичной речи и массовой коммуникации в целом. Эти признаки можно квалифицировать как приз­ наки социализации личности, выступающей на ТВ в качестве адресанта особого рода. И следующее деление на их шкале, продолжая основную линию классификации РП непрофессионалов в TB-интервью, одновремен­ но должно обозначить новое ответвление - линию стилизованной ТВ-речи. Она образуется спецификой телевизионной коммуникации, т.е. пол­ ностью отвечает ее двухступенчатой адресованности, привлекающей индивидуальные и индивидуально-групповые свойства говорящих как личностные. Не только интервью, но и смежные с ним жанры ТВ-речи, существование которых обязано участию непрофессионалов, строятся как заведомо контрастные в стилистическом отношении. Функция профессионала и функция непрофессионала, столкновение которых должно обеспечить запланированную дозу раскованности РП, его инди­ 124 видуализацию и отрыв от письменных норм массовой коммуникации, выступают здесь как функции социальные. Они создают промежуточное положение, и вызванные им особенности телевизионного общения с массовой аудиторией, следовательно, заранее наделяют говорящего усиленной ’’информационной миссией” независимо от того, какими язы­ ковыми средствами эта миссия будет выполнена. Можно поэтому сказать, что стилистическая норма непрофессиональ­ ной TB-речи не складывается из узуальных свойств официального пуб­ личного общения, а пропускается через стилевую манеру РП ее участни­ ков, которые привносят в нее не только данный, ситуативно-определен­ ный речевой опыт, но и опыт, интегрирующий и модифицирующий другие стороны стилевых закономерностей языкового употребления. Следова­ тельно, как норма телевизионная речь непрофессионалов получает пра­ во на экспрессивное использование средств любых других сфер речево­ го общения. Но оно не всегда осуществляется полностью ни первой, ни второй группой интервьюируемых ввиду свойственной им неискушен­ ности в выполнении спорадических, окказиональных коммуникативно­ речевых ролей. Эту неполноту с лихвой окупает РП третьей группы непрофессиона­ лов, интервьюируемых корреспондентами ТВ, а также выступающих в смежных жанрах. Признак ’’профессиональный” в данном случае принима­ ет более узкое значение: ’’говорить по ТВ, будучи автором текста, созда­ ваемого в соответствии с определенной жанровой спецификой этого вида коммуникации”. Если мы последовательно исключаем говорящих согласно этому признаку, то речь пойдет главным образом о научной и творческой интеллигенции, для которой регулярные ролевые переключе­ ния максимального диапазона являются составной частью ее постоянного речевого облика. Однако эта группа также имеет внутреннее деление по признаку ’’регулярное или нерегулярное профессионально креативное занятие словом” (см. о главных оппозициях в классификации функцио­ нальных вариантов РП в разделе ’’Общение / сообщение” данной главы). За пределами этого признака РП интервьюируемых выравнивается, на­ пример художник-баталист и актриса ведут себя типологически одина­ ково, т.е. приспосабливаются к ситуации речи осознанно: в расчет вхо­ дит а) двуступенчатый процесс восприятия их речи; б) экспрессивная роль стилевых контрастов; в) коммуникативная выгода использования индивидуальных привычек (”от себя”) в условиях, провоцирующих полное погружение в сферу официально-нормативных установок (’’как все”). Таким образом, с этой группы начинается выполнение задач стилизации того типа РП, который принят в данном кругу по отношению к данной ситуации речи как эталон. Обычно это стилизация разговорной речи, т.е. подмена официальных условий и многосоставного адресата неофициальными условиями не­ посредственных отношений с индивидуальным адресатом речи, что поз­ воляет усилить, стилизовать естественные приемы конвергенции, свой­ ственные устной речи вообще или отдельным структурным характеристи­ кам РР (например, синтаксическим). Следовательно, этот вариант вклю­ 125 чает в предлагаемых обстоятельствах игровое РП7: игру в свободную спонтанную устную речь, в сугубую индивидуализацию речи, в поиски (публичные, а потому чаще всего мнимые или форсированные) нужного слова как процесс рождения вербального отбора на глазах слушающего и слушателей с целью демонстрации реальных трудностей этого закадрово­ го мыслительного процесса. Основные стилизующие средства: модальная избыточность, обострение интонационно-синтаксических свойств РР, включение в дискурс многочисленных синонимических ситуаций, кото­ рые в другой функционально-речевой разновидности и тем более в пись­ менной форме не могут быть употреблены ”непрочшценными”. Ср. ответ актрисы на вопрос о том, что представляет собой ее героиня: Этот... / я бы сказала / ...сильный / ...ну / что ли / цельный / чистый / человек / она / ...э-ээ / оказывается / ...понимаете / ...не в однозначных / ...что ли... / обстоятельствах / ...когда / он / ну / должен / ...Э-ээ... убедить / доказать / что он / ...вы меня понимаете / ...показать ... / и вот это надо так / сыграть//8. Сгущая разговорную стилистику, говорящий подчеркивает свои индивидуальные черты в манере ее использования, т.е. играет самого се­ бя, и это является законом стилизованного РП, неукоснительно соблю­ даемые при помощи сдвоенной конвергенции сигнальных явлений стиля: собственная коммуникативная роль одновременно демонстриру­ ется как индивидуализирующая общее (языковой узус) и как обобщаю­ щая частное (процесс формирования высказывания). Мера и такт стилизации подобного рода, естественно, содержат образ­ чики индивидуальных колебаний, столь же показательных, сколь по­ казательна узуальность самого явления. Можно предположить, что мень­ шая необходимость сблизить коммуникативные роли ”от себя” и ”как все”, разрыв между которыми определяет социально-речевой статус го­ ворящего вне данной ситуации, вызывает большие стилйзующие нажи­ мы, в то время как бесконфликтное сосуществование богатого социаль­ но-психологического опыта коллектива с опытом многосторонней язы­ ковой личности не требует максимальной активизации стилизующих усилий при возникновении особых условий речи. Тем не менее факт стилизации всегда будет подтвержден составом и развитием дискурса, отрезок которого является репликой или интервьюируемого, или участ­ ника сходного по жанру выступления на ТВ. Ср. речь певицы в программе ”Романсы М.И. Глинки” (1987. 12 нояб.): 7Ср. языковую функцию "театрализации” как социальную функцию, действие которой исследователи усматривают в сгущенных чертах дискурса, или меняющих, или, наоборот, избыточно подчеркивающих коммуникативный облик говорящего с целью демонстрации личных (или групповых) возможностей выразительного ис­ пользования языка [Penfield, 1983, 838]. 8В связи с этим примером следует подчеркнуть типологическую, а не индиви­ дуальную обусловленность данного варианта РП: не неумение актрисы, привыкшей произносить чужие слова, говорить ”от себя”, а осознание ею необходимости с ы г ­ рать это неумение (ср. упомянутое- выше проигрывание следователем своей про­ фессиональной роли перед телевизионной камерой). 126 Самое сложное / быть предельно простым и искренним // Эта простота / отличает его... / от всех / может быть / композиторов... // Вот это здесь / са-амое важное // И потому / Святослав Теофилч / он/ находился в сфере совсем друго^музыки / он неохотно стал со мной / работать Глинку // И где-то / ему показалось скучно // Но потом! /... он абсолюю-ю-тно вошел в это //. Мы с Святослав Теофилчем часто давали программу Глинки / романсы Глинки я пою с такой радостью... //. В этом фрагменте сконцент­ рирован и потому обострен профессионально-интеллектуальный тип ре­ чи, равно допускающий устарело- и новомодно-престижные групповые средства (где-то и давали программу Глинки), незначительно повышаю­ щий по отношению к нейтральной норме информативной речи эмоцио­ нальные элементы мелодики, стилизующий орфоэпию (произнесение сло­ ва романс с носовым гласным и слова шедевр с дифтонгом), а также сох­ раняющий сбалансированное соотношение книжных и разгозорных эле­ ментов в лексике и синтаксисе. Совокупность этих явлений свидетельст­ вует об осознанной специфике жанра, которая заставляет подтянуть ха­ рактерологическую стихию в угоду ситуации. По всей вероятности, здесь приведена минимальная мера ситуативного приспособления, а судить о его направленности по одному речевому фрагменту невозможно, хотя в данном конкретном случае достаточно легко представить себе постоян­ ный речевой облик говорящей. Однако сам факт стилизации, игры опре­ деленной роли, предписываемой условиями речи, несомненен. И. С т и л и з а ц и я и ш а б л о н . Гораздо более очевиден факт стили­ зации в другом случае, когда РП говорящего включает широкий диапа­ зон профессионально-престижных клише, наслаивающихся на специфи­ чески разговорную фонетику (”буйт” - будет, ’’смореть” - смотреть, ’’чек” и ’’чечьское” - человек и человеческое, ”скокъ те лет”, ”Ван Ванч”, ’’цикъл”), иногда на грамматику (например, звательная фор­ ма ’’Марин” в речи ведущей программу о Высоцком при обращении к собеседнице, которая отвечает на ее вопросы; приведем здесь также при­ мер двойной стилизации, т.е. нарушения грамматической нормы, являю­ щейся игровым моментом и в естественной разговорной речи: ’’Это / уме­ ние выдавить / нечто / что потом / станет кином / твоим” - речь кино­ режиссера), - и, конечно, на лексику, создающую, как и гипертрофия синтаксических особенностей РР, стилизацию вольных, интимных бесед между профессионалами в какой-либо творческой области или между ведущим и этими профессионалами. Ср., например, фрагменты бесед меж­ ду двумя кинорежиссерами: - Мне надо было / ...снять свое / кино// Вы знали / какое кино / ...ваше / или шли ощупью? // - Да / да... / ощупью... // - И это обжигало ваши души? // - Вот это / очень точное слово / ...Были обожжены // - Ну / и что у вас / будет? // - У меня что / тут / будет... / все будет / вплоть до всяких придумок //; между актером и режиссером: - Итак / вы прошли / проверку на прочность? // - Да / ...это / знаете / это была / настоящая... / э-ээ... проверка // - Но / вот / вы ничего ведь вас / не сдвинуло... Вы... / как бы / как утес / всмотреться в себя / ...это... знаете / это ведь условие / ... очень важное условие... // - Да / мое... / грубо говоря / ...отношение к миру / оно лирико-романтическое //. 127 На примере таких диалогов легко увидеть, что престижно-групповая манера РП в условиях телевизионного интервью или беседы также соз­ дает шаблон, но удвоенный, стилизованный. Казалось бы, вторая под­ группа говорящих этой среды (писатели, критики, публицисты) должна ему противостоять, так как владение словом, будучи основой творчес­ кой профессии, накладывает запрет на его непрофессиональное исполь­ зование и в других целях. Однако эта подгруппа лишь усиливает стили­ зацию телевизионно-разговорной речи в условиях интервью или бесед профессионалов друг с другом. Ср. лишь один пример из беседы писате­ ля с кинокритиком (обсуждение фильма ’’Пятно”): Что я / должен ска­ зать / ну / может быть взрослые / ну / будут / недовольны / ...ну / скажут / ...будут сильно ругаться // Но / хотелось бы / ...чтобы они / поняли / ...А то / ...э-ээ ...скажут / А / какая-то шантрапа // Ничего не делают / от этого всё // - Да / это особый мир / у него какие-ю ценности / в общем-тр / ...ценно / э-ээ / что мир / увиден изнутри / этой самой молодежью... //. М ера содерж ательной адаптации Характер непрофессионального использования информативной речи в условиях спонтанного TB-интервью дал возможность построить шкалу, на которой обозначились разные степени и разные результаты умения приспособиться к этим условиям благодаря следующим факторам: варь­ ирование соотношения речевых навыков, осознаваемых как индиви­ дуальные и как коллективные; учет или неучет фактора двойного адре­ сата; выравнивание способа вербального отбора относительно слушающе­ го (интервьюера) или слушателей (массового адресата); наличие или отсутствие навыков к регулярному ролевому переключению стилевой манеры и масштабам этого процесса, отражающегося в РП. Когда непрофессионально говорящий попадает в непривычные усло­ вия речи, он теряет ’’конативную опору”, контакт, который в обычных условиях восстанавливается элементарно (обращение, вводная модаль­ ность, призыв). Утрата говорящим реальной конативной почвы имеет определенные последствия для организации дискурса. В частности, вместе с конатив­ ной ослабляется и метаязыковая функция, что ведет, например, к некор­ ректному отбору референтного участка, подлежащего вербализации. Это нарушает логическую последовательность развития дискурса, приводит к дисбалансу его частей, либо неоправданно ослабляющих, либо, наобо­ рот, снимающих импликативные свойства устной речи. Ср. высказывание тренера (передача ’’Вас приглашают мастера фигурного катания. 1989. 1 мар.): Я иногда думаю / когда фигуристы выбирают музыку? // Когда сидят и едят / или в театре / балетный спектакль / смотрят... //; интер­ вьюируемого в программе ’’Музыкальный киоск”: Это / самое ведь / раннее его сочинение / да / еще до первой симфонии // (О Шостаковиче. Т.В. ) Но / как-то / у меня / не возникло желания / унизить его / по му­ зыке... //; юноши в передаче ”До 16 и старше” (1987. 26 мая)-в ответ на вопрос, испытывал ли он когда-нибудь страх и чувствовал ли себя тру­ 128 сом: Я... / не знаю / ...как-то / если разобраться / на улице / с каким-то подонком / то нет // Когда в троллейбусе там / мальчик едет хорошо / ну / начинают / к нему / а все... / в газеты уткнулись / ... это все же / тру­ сость где-то //. Подобные явления, как кажется, говорят не о коннотативных, а имен­ но денотативных затруднениях, вызываемых особой обстановкой речи, не корректирующей языковой код наличием привычного адресата. Меж­ ду тем конативная поддержка, корректируя языковой код, служит од­ новременно и экспликатором типа отношений между говорящими, т.е. сигналом, предупреждающим об определенном варианте РП, который бу­ дет или должен иметь место в данном речевом акте. Такой сигнал яв­ ляется коммуникативной нормой устной речи в целом (как для контакт­ ных, так и для дистантных связей), тогда как в письменной речи он игра­ ет минимальную роль для точности вербального отбора. Достоевский, который отдавал предпочтение выразительным возможностям устной ре­ чи ”с глазу на глаз”, видел в этой точности уступку безыскусственности и искренности: ’’Извините за бессвязность письма. В письме никогда ничего не напишешь. Вот почему я терпеть не могу M-me de Sévigné. Она писала уж слишком хорошо письма” (письмо к А.Н. Майкову). Ср. анализ ее писем с точки зрения риторического искусства как эталона последнего и критику русского перевода начала века (сделанную переводчиком) за то, что он нарушил красоту "”фигуры нагромождения” разговорным снижением эпистолярного стиля [Дюбуа и др., 1986,141]. Для устной формы речи безыскусственность как отсутствие стилиза­ торской (профессионально ориентированной) интенции в РП прежде всего имеет условием психологическое ощущение надежного контакта. В слу­ чае отсутствия такового необходимы поиски, которым ситуация ТВ-интервью не благоприятствует. Говорящий редуцирует их даже за счет ин­ формативной полноценности высказывания, в то время как ситуация публичной официальной речи, не принадлежащей массовой коммуника­ ции, регулярно допускает постепенное нащупывание контакта с аудито­ рией, характерное, например, для входа в дискурс и для выхода из него. Ср. начало доклада на заседании отдела: Ну / значит / сначала / ну... / значит / я прочту / или... вот / ну / я прочту? //; выступления на заседании Ученого совета: Я хочу / по этому / как раз / поводу / сказать / я / коротко скажу //; на профсоюзном собрании: Я не знаю / я не знаю / как мы бу­ дем / обсуждать / если всё сразу / не знаю / то... //. На ТВ говорящий, ощущая одновременно и необходимость ’’быть ре­ левантным” и недостаточность ситуативной поддержки для успешного выполнения этого постулата, компенсирует психологический диском­ форт желанием соответствовать образу той группы носителей языка, от имени которых он выступает. Тем самым регулируются пропорции информативного и фатического начал в данном варианте РП. 5. Винокур Т.Г. Письменная и устная формы речи: газеты и ТВ Характеристику информативного варианта устного непрофессиональ­ ного РП целесообразно снабдить иллюстрацией с письменной формой изложения того же содержания тем же автором, коль скоро такая воз* можность представилась в виде опубликованного текста выступления в студии ’’Останкино” ЮЛ. Власова - спортсмена и писателя (Неделя. 1987. № 1). Власов сам подготовил к печати публикацию в газете, сопроводив ее следующим комментарием: < ...’’Неделя” обратилась с просьбой о публикации стенограммы. Давайте совместными усилиями подготовим ее к печати, не изменяя смысла и даже стилистики вопросов и ответов. Позволю себе лишь уточнить недомолвки, которые в зале восполнялись жестами, мимикой, но некоторые фразы остались недосказанными, оборванными. Уберу слова-паразиты, выправлю оговорки (курсив наш. - Т.В.), искажающие смысл беседы. В остальном - полинный текст стенограммы вечера в ’’Останкине” , точнее, ее фрагменты...>>. В настоящем случае письменное воспроизведение устного текста обозначает смену непрофессионального РП на профессиональное в рам­ ках одной говорящей личности, так как Власов - профессиональный пи­ сатель (’’Вот этой частью жизни я принадлежу к большому явлению по имени Спорт. Остальное отдано Литературе” ) и, возможно, помимо своей воли готовил письменный текст именно как писатель, заботясь о форме речевого произведения, ускользнувшей от его внимания при исполнении им непрофессиональной коммуникативной роли. Выступление Власова на ТВ - редкий образчик искреннего и нестилизованного РП (характер­ ного, впрочем, для людей, имеющих две несмежные профессии, из кото­ рых одна - творческая). Следовательно, и перевод из устной в письмен­ ную форму, хотя и является плодом профессиональных усилий, лишен беллетристической стилизации, что позволяет отнестись к обоим текстам как аутентичным, с одной стороны, для характеристики личности и, с другой для высвобождения абстрагируемых он нее узуальных свойств письменного и устного текста в его информативной роли как основы, формирующей данный вариант РП. Достаточно сопоставить лишь, три текстуально совпадающие части выступления, как кажется их автору нефрагментированные и тем не менее дающие повод для того, чтобы говорить о письменных импликатурах устного текста, меняющего объем и состав информации относи­ тельно говорящего. Ср.: Устное выступление в Останкине Текст в ’’Неделе” -Юрий Петрович! Скажите/ что вы думаете о детском спорте?// (начальный фрагмент ответа опущен из-за помех при записи):... дети... не могут/ это не/ ... дети 12-14 лет/ ...д ер .../ понимаете/ сражаться по закону взрослых/ не могут!// Бесследно/ это не может идти/ ...п ро­ ходить/ ...люди ломаются на этом/ огромные — Что вы думаете о детском спорте? (опущен соответствующий фраг­ мент письменного текста): — Не могут дети в 10—12 лет сражаться по законам взрослой борьбы. Не могут! Бесследно это не может 130 мужчины ломаются а тут д е т и 9// И участ­ вовать/ в тяжелейших поединках по многу часов/ так что/ чтобы он к этому вышел/ его начинают тренировать/ с 10—8 лет я/ считаю/ это преступлением (нрзбр.) ...детей/ дети должны тренироваться/ по своим/ законам/ никто не должен/ не торопить/ не растить из них/ там/ детей-тяжелоатлетов/ детей-футболистов/ детей-гимнастов у них огромная жизнь впереди/ ...зачем?// ...Когда он не может еще/ отдавать себе/ отчет/... его ста­ вить/ ...определять/ его судьбу...// Это/ помоему/ неправильно я считаю что/ ...такие победы/ не нужны// для детей проходить, огромные мужчины ломаются на этом, а тут дети, участвующие в тяжелейших поединках по многу часов. Нельзя растить детей-тяже­ лоатлетов, детей-гимнастов. У них огромная жизнь впереди. Ведь они не могут отдавать себе отчет, это мы определяем их судьбу — по-моему, это непра­ вильно. Считаю, что детские побе­ ды в большом спорте не нужны. - Юрйй Петрович/ Скажите/ пожалуйста/ сколько вам было лет/ когда вы осознали себя человеком/ вполне отвечающим за свои слова и поступки? (усмешка): Я .../ и .../ за свои поступки/... я до сих еще не научился отве­ чать это я вам/ совершенно четко говорю/ потому что/ [и не/ для того/ чтобы вызвать улыбки...]// Вот/ потому что/ я не умею сдерживать/ и говорю только правду/ от и до/ для меня/ это самое большое мучение/ а это наша жизнь/...к сожалению/...всегда помнить/ и говорить/ где граница/ правды/ от и до/ я этого не умею делать// ...из-за этого/ всю жизнь стрр-ра-даю!// — Когда вы осознали себя человеком, вполне отвечающим за свои слова и поступки? — За свои поступки до сих пор не научился отвечать — это я совершенно четко говорю (и не для того, чтобы вызвать улыбку). Я не умею сдерживать себя, не умею говорить правду ” от” и ” до” . Для меня этр самое большое мучение: всегда помнить, где граница правды ” от” и ” до” . Я этого не умею и от этого страдаю. - Я преподаватель сороковой школы/ бывшая спортсменка...// Первый вопрос/ кого/ по вашему мнению/...мм-мм/...вы можете наз­ вать/ из/ ...истинных героев// И второй вопрос/ ваши авторитеты в спорте и в лите­ ратуре//. — Кого из спортсменов настоя­ щего и прошлого вы можете назвать истинным героем? - Вы знаете/ ...в общем-то/ ...м оим героем является/ ...сам спорт/ сама система/ силы и борьбы/ для меня/ ... вот это главное а если так/ ...о человеке/ так/ о личности говорить/ все-таки свести к этому/ не уходить от этого/ я знаю/ что у каждого/ свои герои/ свои-ии/ какие-то любимые рекордсмены чемпионы// ...А мне/ очень нравился/ всегда недоста­ точно воспитанный/ [несдержанный/ прямо­ линейный/ о б и д ч и в ы й / бывало и хмельной/ с множеством/ множеством/ ошибок/ ...Б о б ­ ров//] ... Очень он мне нравился/ челове­ чески// Я/ с ним.../ очень дружил/ до послед­ него дня жизни// Всеволод Бобров/ изорван- — Вообше-то истинный герой — сам спорт, сама суть спортивной борьбы. А если о человеке, о личности... Мне очень нравился... недостаточно сдержанный, прямолинейный, обидчивый, с множеством ошибок - Бобров. Очень нравился. Я с ним дружил до последних дней. Изломан, больной, вместо колен крошево, сердца почти не было. В 1949 году его страшно ударили о хоккейный борт, и у него произошел ин- 9Форсирование ударного слога, сопровождаемое эмфазой; далее так же обозначены сходные случаи. 9 * 131 ный/ изломанный/ вместо колен/ крошево/ сердца/ не было (нрзбр.)// В самом еще/ сорок девятом/ сорок восьмом году/ играя в в хоккей/ ...его страшно/ ударили/ об борт// У него/ произошел ин/...инфаркт/ и он не знал/...на ногах его выносил// Большая часть сердечной мышцы/ отказала работать// И он/ всю жизнь/ на недостаточности сердечной на этой/ и жил/...на-на искалеченном (нрзбр.) никогда не думая/ не соразмеряя свою жизнь/ со здоровьем/ ни с чем/ но это был вот если 'говорить/ настоящий честный человек// Спорту он был предан/... вы знаете он/ ... я его увидел ...э^опросто я говорю так сбив­ ч ив о/... потому что у меня/ тысячу картин/ с ним связано/ разговоров/ встреч/ ...я увидел его/ за две недели до смерти/ ...я много/ ...я видел/ как умер Бобров// Я его много лет не видел/ ушел из спорта/ ...и пришел в спорт/ в наш армейский/ комитет// Иду по коридору/ и вдруг он идет навстречу и/ ... много лет мы не виделись/ но прижался так обнял// У меня аж даже слезы/ навернулись// И мы/ минут де­ сять/ не говорили/ а так только/ мяли друг друга/ смотрели в глаза/ и вот/ ...все от серд­ ца шло// И вдруг/ через две недели умер// Это было ужасно/ ...обнимать такого человека и/ ... я считаю/ что это... наше в общем как/ ...как спортсмен/ это один/ из самых вели­ ких/ русских советских спортсменов/ ...моя точка зрения//. фаркт. Он этого не знал и перенес болезнь на ногах. Никогда не думая об этом, никогда не сораз­ меряя свою жизнь со здоровьем, ни с чем. Последний раз я его увидел за две недели до его смерти. Пришел в армейский спортклуб, и вдруг он навстречу. И уже много, лет десять не виде­ лись. Он прижался и так обнял, у меня даже слезы навернулись. Несколько минут слов не могли произнести, а так друг друга мяли, смотрели в глаза, и все от сердца. Считаю, что Всеволод Бобров — наша гордость, один из самых великих русских совет­ ских спортсменов. Выводы 1. Основные характеристики информативного варианта РП в зависимости от того, принадлежит ли оно профессионалу или непрофессионалу, отно­ сительно предлагаемых условий речи существенно различаются. Так как в высокоразвитом обществе профессиональная речевая продукция пре­ имущественно реализуется в письменной форме, эти различия касаются одновременно различий между письменной и устной1 формой речи. С точки зрения РП последние можно определить не только как коммуни­ кативно-стилистические, но и как социально-психологические, потому что они равным образом обнаруживаются и в тексте как результате речепроизводства, и в самом процессе речепроизводства, обусловленном помимо прочих причин активизацией разных участков языкового созна­ ния говорящего и РД пишущего [Мучник, 1985, 23, 235]. В частности, идея самовыражения, речи ”от себя” как от данного конкретного индивида безусловно является более непосредственным творческим импульсом в формировании устного высказывания любой функционально-речевой сферы, чем письменного (оставляем опять-таки в стороне эстетическую информацию, т.е. художественную речь). Уместно заметить, что письмен­ 132 ная речь, находясь на порядок дальше от личности, чем устная, т.е. пред­ полагающая более формальный, технический и потому неэлементарный способ осуществления, неизбежно объективируется в большей степени, чем устная [там же, 12-16]. Отправитель любого устного речевого акта, вольно или невольно, берет на себя и большую личную ответственность за коммуникативную неудачу, чем отправитель письменного речевого акта, в распоряжении которого находится весь арсенал общественного опыта, так или иначе осваиваемый пишущим в разной временной и логической последовательности. Даже подготовленная, т.е. продуманная в основных, тематических или экспрессивных, моментах (но не заучен­ ная наизусть), устная речь предполагает больший личностно-психологи­ ческий вклад - и это является социальной нормой поведения человека в обществе, - чем письменная, хотя бы потому, что в конечном (стили­ стическом) этапе вербального отбора она отдает себя во власть таких возможностей экспрессии, которые могут быть прямо связаны с физиоло­ гией говорящего человека, а не производимой им речью (например, тембр голоса). 2. Таким образом, когда мы говорим о стиле (манере) участников речевого акта как об обнаружении особенностей их РП, имея в виду стили языка, мы соотносим их с разновидностями письменной речи по преимуществу. Если же стилистическому анализу должна быть подверг­ нута именно манера пишущего, то такой анализ не может обойти проб­ лемы мотивировки вербального, отбора, его процессуальных этапов, т.е. РП в одном из функциональных вариантов. Именно от РП шел Ч. Осгуд в предпринятом им исследовании подлинности предсмертного письма самоубийцы, стараясь понять, какие стилевые факты (если они вообще существуют) могут непосредственно отражать мотивировку пред­ принятого акта коммуникации [Osgood, 1960,293].. Признав, что решить эту задачу было крайне трудно, он главным образом ссылается на меру индивидуальных отклонений, которые не являются нормой в письмен­ ной речи (например, дополнительная сегментация синтаксически неза­ висимых, коротких частей высказывания, свидетельствующая о душев­ ном смятении пишущего). Однако этот пример не убеждает потому, что мы знаем, насколько индивидуально может быть использован любой, даже самый общий и официальный,тип речи в самых необычных обстоя­ тельствах. Именно стиль письма самоубийцы тонко комментирует Дос­ тоевский в ’’Подростке’*: <ЗСЭто была записка - ’’Маменька, милая, прос­ тите меня за то, что я прекратила свой жизненный дебют. Огорчавшая Вас Оля”. - Какая странная записка! - воскликнул я в удивлении. Чем странная? - Разве можно в такую минуту писать юмористическими выражениями? - Васин поглядел вопросительно. - Да и юмор странный, продолжал я, - гимназический условный язык между товарищами... Почему же нельзя написать? - все еще не понимал Васин. - Тут ровно нет и никакого юмора, - заметил, наконец, Версилов, - выражение, конечно, неподходящее, совсем не того тона, и, действительно, могло зародиться в гимназическом или там каком-нибудь условно товарищеском, как ты сказал, языке, или из фельетонов каких-нибудь, но покойница употре133 била его в этой ужасной записке совершенно простодушно и серьезно». Следовательно, штамп, элементы жаргона, заимствования из литератур­ ной, публицистической речи и пр. не являются достаточной мотивиров­ кой психологического состояния пишущего, тогда как средства мелоди­ ки (не говоря уже о кинетических средствах) устраняют амбивалентные участки информации. 3. Именно поэтому устная спонтанная речь Власова в телепередаче (см. выше) несет на себе печать индивидуальности, характерной для не­ заурядного человека, в значительно большей степени, чем обработанная им же самим стенограмма его выступления, несмотря на то что^шсьменный и устный варианты отличаются друг от друга минимально и что Власов профессионально стремился сохранить свое непрофессиональ­ ное РП. В устном тексте - 529 слов, в письменном - 306, причем содержа­ тельных потерь почти нет. Основные потери - индивидуально-экспрес­ сивные, главным образом это интонационно-мелодическая коннотативная информация; за ней идет синтаксическая и потом - лексическая, состоящая более всего в резком сокращении количества служебных и других семантически ослабленных слов. Значительно сокращается коли­ чество употреблений местоимения 1-го лица ед. числа (даже против нормы). Ср. у Достоевского: ” Он так заважничал, что даже личные местоимения перестал употреблять” (’’Крокодил” ); у Власова: ” 3а свои поступки долго не научился отвечать” . Но самый ощутимый источник сокращения - это повторы, которые являются следствием устного син­ таксиса высокой экспрессивной нагруженности (на 529 слов - 235 слов семантически полноценных, 30 из них неоднократно повторяются; остальные - это служебные слова, оговорки и их повторы, в то время как все семантически полноценные слова, кроме пяти лексем, в письменном тексте сохраняются). 4. Таким образом, тавтологичность, при очень разнообразном и ост­ ром мелодическом рисунке речи (мена ритма и темпа, ненорматив­ ные интонационные рисунки и сегментация фразы, регулярное удвоение согласных и растяжка гласных, форсирование голоса), отразила общий высокоэмоциональный фон выступления. Он обусловил возникновение данного варианта РП как образчика коммуникативной роли, в которой сосредоточилась социально и психологически обоснованная мера инди­ видуализации информативной речи, сформированная особыми усло­ виями. Глава II Ф АТИЧЕСКАЯ РЕЧЬ Фатическое высказывание и РП личности Представляя оппозицию ’’информативная-фатическая” речь как ос­ новную (инвариантную) для включающихся в нее функциональных вари­ антов РП, основанных на социальной психологии коммуникативного процесса, мы исходим из: а) положения Р. Якобсона о том, что высказы­ вание не может выполнять какую-либо одну функцию; что его назначе­ ние осуществляется различным иерархическим соотношением элементов различных же функций; что словесный состав высказывания определя­ ется доминирующей функцией [Якобсон, 1975, 198]; б) применения этого положения к функциям (коммуникативным ролям) говорящих. Домини­ рующей среди этих функций является интенция вступить в речевое обще­ ние. Эта интенция принадлежит РП и интегрирует содержательные функ­ ции высказывания согласно двум коммуникативным интенсионалам: общению и с о о б щ е н и ю . Информативная и фатическая интенции, определяющие РП, сосущест­ вуют в качестве коммуникативной нормы социума в преобладающем большинстве бытовых жанров (как в малых, характерных для неофици­ альной повседневной речи, так и в тематически-ситуативных блоках стандартизованного официального быта). Захват ведущего положения одной из них и речевые последствия этого следует рассматривать соот­ ветственно принятому пониманию категориального значения фатики и информатики. Вступая в названную оппозицию, термин ’’фатическая речь” естественным образом расширяет рамки объекта, располагая внутри него конативную функцию элементарного содержания (вступле­ ние в контакт, его поддержка и проверка), область речевого этикета в целом, бытовой диалог и бытовое повествование, а также художествен­ ное повествование, стилизованное под бытовое (’’Повести Белкина” , ’’Записки охотника” , ’’Записки на манжетах” и т.п.). Художественное звено фатической речи, естественно, нуждается в особом подходе и специальном аппарате для исследования. Такое понимание фатической речи, с одной стороны, как бы уже существует в научном обиходе, но, с другой стороны, оно еще не явля­ лось стимулом для специального анализа предмета, большею частью отражаясь лишь в отдельных упоминаниях и характеристиках ’’неин­ формативной беседы” , ’’символически информативной беседы” и т.п. [Тарасов, Школьник, 1977,190-191]. Сам термин (’’фатическая функция” ), как известно, был впервые употреблен Б. Малиновским в книге ’’The Problem of Meaning in Primitive Languages” (1935) для обозначения контакт­ но-ритуальных речевых формул и не давал до последнего времени импульса к активному лингвистическому осмыслению. Однако как только мы выходим на границы внешней лингвистики с ее социальной и психологической проблематикой и приближаемся к проблемам РП, оно напрашивается само собой. 135 С точки зрения коммуникативных ролей участников речевого акта высказывание, призванное использовать речь для передачи или обмена информацией при помощи семиотической ценности языковых элементов, из которых оно составляется, и высказывание, призванное использовать в качестве семиотической ценности саму речь, организуются по-разному. В первом случае свобода личного содержательно-стилистического изъяв­ ления в большей степени ограничивается информативным объемом вербализуемой референтной ситуации. Во втором случае референтная ситуация является в известном смысле производной от коммуникатив­ ной ситуации, когда значение слова выполняет лишь роль социального символа коммуникации [Азнабаева, 1978, 9-10]. Это дает говорящему возможность более широкого обнаружения социально-психологической речевой характерологии (как в автоматических, так и в креативных навыках владения языком), а слушающему - возможность более свобод­ ной интерпретации речевой манеры, в которой исполнено обращенное к нему высказывание. Такой тип интерпретации как бы снимает напряже­ ние, которое создается постулатом адекватной релевантности в действи­ ях обоих участников речевого акта. Следовательно, можно сказать, что фатическая речь (если, как было условлено, мы не касаемся речевых дей­ ствий, в которых язык используется профессионально) максимально приближает нас к личности говорящего. Разновидности фатической речи принадлежат индивидуальной, а не массовой коммуникации и распространены по преимуществу в сфере неофициальных отношений говорящих и слушающих (исключение - поли­ функциональность, а следовательно, синонимическое многообразие эти­ кетных клише). Тем не менее они составляют оппозицию как информа­ тивной неофициальной, так и информативной официальной коммуника­ ции; такие, например, жанры, как беседа за ’’круглым столом” на ТВ и беседа в гостях (если говорить об искусстве, политике, науке и если стиль беседы не содержит интимизирующих крайностей), при содержа­ тельном и структурном сходстве более всего различаются изначальной интенцией - в с т у п и т ь в о б щ е н и е и л и с д е л а т ь с о о б щ е н и е . Это позволяет сделать вывод о психостилевом обособлении фатического РП, состоящего в наиболее свободном и раскованном обнаружении индивидуальной манеры говорящего, которое предоставляет право использовать весь диапазон коммуникативных ролей-функций соответ­ ственно готовности слушающего воспринять их в таком же диапазоне от ’’своего” до ’’чужого” (группового, коллективного). К тому же существует житейская мудрость, согласно которой в беседе, не предполагающей различия прагматических последствий истинности или ложности высказывания, адресант должен говорить то, чего ожидает от него адресат, и говорить так, как хотелось бы адресату. Информатив­ ная речь ограничивает эти возможности. И потому именно в фатическом РП мы можем наблюдать психологический эквивалент прагматическому постулату сотрудничества (П. Грайс), который еще раз подчеркивает принципиальную двойственность социальной природы использования семиотической* ценности языка. Там, где истинность или ложность 136 суждения имеют прагматическое значение, психологические причины второстепенны. Там, где истинность или ложность суждения являются следствием социальной ситуации речи, эти причины выступают на первый план. Таким образом, глубинная нравственно-психологическая амбива­ лентность речевого действия ’’второго” ряда с точки зрения осознанной необходимости и объединяет в фатическом РП столь разнородные явле­ ния - болтовню, сопровождающую какое-либо другое действие, речевой этикет и духовное общение. Цель ф атического общ ения 1. За пределами речевого этикета информативное и фатическое РП выступают в виде социально-психологических инвариантов, формиру­ ющих коммуникативно-стилистическую специфику широкого круга рече­ вых поступков, в которых задача обмена информацией оказывается в подчиненном положении по отношению к социальному взаимодей­ ствию - желанию вступить в общение. Легко представить поэтому, что интенционалу подобного рода в высшей степени соответствует автома­ тизация процесса приспособления к условиям речи в том случае, когда последние сами являются генераторами соответствующего РП. Мотивы, генерйрующие фатическое РП, можно было бы назвать симво­ ликой социального бытия, требующего контакта ради контакта и уста­ навливающего речевой контакт как паллиатив неречевой деятельности. Следовательно, речевой контакт есть прежде всего контакт социально­ психологический, и в этом качестве он является главной целью фати­ ческого РП. Говорить о последнем как о ’’свободном, бесцельном обще­ нии между людьми” (наиболее распространенная трактовка фатической функции по Малиновскому, Якобсону и др.) недостаточно корректно, потому что явная или неявная цель всегда присутствует в любой деятельностно-квалифицируемой категории. ’’Слово - та же деятельность, а у нас - более, чем где-нибудь” (Достоевский). И вопрос заключается лишь в том, насколько непосредственно или опосредованно она отра­ жена в словесном составе высказывания. Для фатической речи характер­ но опосредованное выражение генеральной социопсихологической интенции (т.е. вступления в контакт) через частцую интенцию, выража­ емую содержанием продуцируемого высказывания. Однако содержатель­ ная ценность последнего как факультативная может быть при этом сведе­ на к минимуму благодаря его нерелевантности: ' ’’Хотелось говорить все равно о чем - лишь бы сохранялась эта обстановка доверительности” (из автобиографической повести Б. Хазанова). Ср. типическую ситуацию фатики, когда конкретные сведения того или иного рода не считаются заслуживающими внимания или вовсе не воспринимаются в смысловом отношении: А. Ну/ а где они живут/ где они сейчас?/ снимают?// Б. Она говорила/ кажется/ что это там/ знаешь/ где/ недалеко от вашей дачи // Они теперь там снимают//Дом/ что ли/ по этой улице/ в начале/ может быть?// Я как-то не вслушивалась//. Иными словами, совершенно конкретные сведения, сообщаемые в процессе ’’болтовни”, теряют свое истинное назначение. Ср. противоположный исход следующего за процитирован137 ным информативного фрагмента этого же полилога: А. Так как же к ним теперь проехать?// В. Поедем мы/ как всегда/ а потом на Успенку// Свер­ нем/ это же как к больнице подъезжать/ на задах// Дом номер пять// Зеле­ ный такой//. у Генеральная же интенция контакта, имея и в других, например в психологических, рамках свои частные варианты (ср. только что приве­ денный пример из Б. Хазанова), не отличает для них каких-либо специ­ альных способов построения дискурса, кроме содержательной амбива­ лентности. Когда же речь идет отдельно о мотивах социального плана, то целевые и содержательные варианты РП в большей степени подчиняются усло­ виям общения, в которых, как и следует ожидать, ведущим фактором оказывается тип отношений между говорящими. Чем выше интеллектуальный и общественный статус говорящих, тем сложнее оказываются составляющие фатического РП, сигнализирующие об интерференции коммуникативных значений, о типах их мимикрии, когда искусство беседы создает некий психологический сплав тем и мотивировок, с какими участники разговора вступают в общение. Ср. фрагмент из ’’Героя нашего времени” Лермонтова: < ... Вернер вошел в мою комнату. Он сел в кресла: поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, - и мы оба замолчали. ’’Заметьте, любезный доктор, - сказал я, - что без дураков было бы на свете очень скучно <...> Посмотрите, вот нас двое ум­ ных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконеч­ ности, и потому не спорим; мы знаем все сокровенные мысли друг друга; одно слово - для нас целая история <...> Итак, размены чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хо­ тим знать, и знать больше не хотим; остается одно средство: рассказы­ вать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость?” Утомленный долгой речью, я закрыл глаза и зевнул. Он отвечал, подумавши: ” В ва­ шей галиматье однако ж есть идея” . ’’Две!” - отвечал я. - ’’Скажите мне одну, я вам скажу другую” . ’’Хорошо, начинайте! - сказал я, продолжая рассматривать потолок и внутренно улыбаясь. - Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали” . ’’Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга” . - ’’Теперь другая... Дру­ гая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-пер­ вых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя прого­ вориться; в-третьих, можно узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу < ...> ” » . Притом за фасадом этой светской беседы стоит явно обозначенная эвристическая (поисковая) информативная цель, все развитие диалога в этом отрывке остается в фатических рамках, которые, несмотря на принадлежность к быту, дают возможность говорящему выразить себя как личность в творческом ракурсе (” он - интересный собеседник” ). 138 И. Общая ситуативно-целевая задача фатического РП - говорить, чтобы высказаться и встретить понимание, - частично варьируется в зависимости от оппозиции ’’близкие-неблизкие отношения.” Эту оппо­ зицию можно представить в виде градуированной шкалы, определяющей ближайшие мотивы речевых действий фатического характера: а) между незнакомыми; людьми - завязать знакомство, скоротать время в усло­ виях вынужденного совместного пребывания (в транспорте, в очереди: ’’Сидя за баранкой, во время одной из поездок, под однообразное, утоми­ тельное жужжание мотора он болтнул это, скорее всего, для того, чтобы развлечь своего пассажира, клевавшего носом от долгого сидения в одном и том же положении” - рассказ Н. Короткова ’’Жалоба” ); б) между малознакомыми - укрепить знакомство (” В мгновение все оживились... посыпались предложения - где собираться? по скольку с носа?.. Сразу поняли, что идея сулит немалые выгоды: еще более объединиться, узнать друг друга, замкнуть разговоры внутри системы” - повесть А. Житинского ’’Потерянный дом” ); в) при случайном знакомстве - соблюсти правила вежливого поведения, когда молчать неловко. Так, в романе Б. Василевского ’’Конечная земля” описывается ’’ресторанная” ситуа­ ция, когда к двум ужинающим подсаживают случайного посетителя: ” ... соседки мои не обращали на меня никакого внимания... Я тоже занялся своим ужином. Но просидеть весь вечер молча, не общаясь, невозможно. Невольно начинаешь улавливать какие-то слова, внутрен­ не реагировать, эта молчаливая реакция ощущается, и уже ловишь взгляд, эту реакцию проверяющий. Общая беседа завязывается непроизвольно” ; г) между хорошо знакомыми людьми - сохранить сложившийся тип отношений, в то время как редукция фатической речи является знаком желания их изменить. Ср.: < Благополучно сошла и ее встреча с Татьяной Михайловной. Об интимных делах не говорили. Татьяна Михайловна отлично вела разговор, пока его еще нужно было ’’вести” < „ > и Люде и Татьяне Михайловне очень хотелось поговорить < ...> по душам, но обе боялись начать этот разговора (М. Алданов. Самоубийство); д) между близкими друзьями или в семье - отдать дань привычке к обмену мнени­ ями, эмотивной эксплицированности РП, в которой отсутствует информа­ тивная необходимость. Ср., например, регулярный набор ’’сообщений” (притом количество их прямых или модифицированных повторов представляет собой открытый ряд возможностей): - Так/ сейчас посуду помою/ помою/ и тогда уж/... засяду // за работу). Никто из членов семьи не спрашивает говорящего, ч т о он собирается делать, и никто особенно не вникает в содержание сообщаемого. Но реакция на сам факт речевого действия при обычной нейтральной обстановке, как правило, осущест­ вляется, так как ее отсутствие выходит за рамки норм этикетного РП в цивилизованном обществе (а молчание чаще всего, как мы упоминали выше, экспрессивно значимо). Вербальный состав подобных реактивных высказываний - элементарные фамильярно-бытовые стереотипы (’’под­ дакивания” ): ” Ну-ну/ давай//” ; ’’Садись/ садись/ работай//” , имеющие характер пассивного автоматического отклика и не требующие креатив­ ных усилий. Однако минимум последних может войти в состав реплики139 реакции в том случае, если квазиадресат усматривает в фатической интенции адресанта маскировочный элемент (здесь, например, косвен­ ную просьбу или выражение надежды, что кто-то за него выполнит надоевшие хозяйственные обязанности) и меняет тип реакции на более активную: ”Давай/ я помою/ А ты садись скорее//.” П ервичное и вторичное р еч ев о е дей ств и е ф атического инварианта Упомянутая выше возможность маскировки информативного намере­ ния отличает рассмотренные в нем варианты от возвратной сопровож­ дающей речи (см. гл. III второй части книги) наличием слушающего, как в целевом случае ”г” , хотя речевое действие здесь вторично и его струк­ турно-семантическое выражение целиком зависит от первичного дей­ ствия. Ср. следующую ситуацию: отец и сын ремонтируют дачный забор. Работают молча. Сын ожидает одобрения или совета, задает вопросы взглядом и жестом, протягивает руку за нужным инструментом, получая его из рук отца, передвигается, поддерживает штакетник, приносит новый материал и т.п. Внимательное наблюдение за их работой показало, что между ними шел совершенно последовательный обмен дискретными невербальными сообщениями (”дай это”; ”возьми то”; ”вбей сюда”; ”нет, этот гвоздь не годится”; ”ну-ка, еще раз” и пр.). Работа длилась в общей сложности около трех часов. Время чистого наблюдения составило 35 минут подряд. За этот временной отрезок словесно реализовалась лишь одна коммуникативная интенция, связан­ ная непосредственно не с основными действиями, а с желанием обме­ няться впечатлениями по поводу сделанного. Такую интенцию также можно квалифицировать как фатическую: она присутствует в том или ином виде в подавляющем большинстве интеракций и чаще всего содер­ жит аксиологический смысл. Это косвенная оценка чего-то, что касается событий, происходящих в момент речи, или кого-то, кто имеет к ним отношение; английские психологи называют оценку одним из пяти наиболее регулярно осуществляющихся коммуникативных побудителей (как реакция на речевое сообщение она составляет около 80%) [Атватер, 1984, 26]. Вербальная часть обмена впечатлениями заключалась только в части­ це вот, употребленной сначала сыном, а затем отцом с некоторым вре­ менным интервалом, свидетельствующим о том, что в повторе не было прямой диалогической зависимости. Интонационная характеристика произнесения частицы не отвечала какой-либо смысловой определен­ ности, хотя в реплике сына можно было уловить слабый намек на полувопросительность, т.е. надежду, или неполную, но уверенность в одоб­ рении. Этот смысл выразился в повышении тона, которое пришлось на эмфатическое удвоение конечной согласной, а не на растяжку гласной: ”во-о-тт (Ну, мол, как/ сделали мы/ как полагается//).” В реплике отца при той же растяжке гласного удвоение конечного согласного не состоя­ лось, и, следовательно, этот сегмент не мог получить никакой интона­ ционной характеристики. Вопросительная интонация отсутствовала. Тем 140 не менее смысловое наполнение второго употребления также не удалось однозначно индентифицировать. И, судя по всему, здесь также имела место лишь фатическая интенция оценки, обмена мнениями - желание "обсудить проблему”. Значит, оба употребления, несмотря на известное различие в интонировании, прежде всего и в равной мере выразили именно вот это желание вступить в речевое (по сути дела, плеонасти­ ческое) общение. Однако в пределах фатического инварианта два функциональных варианта РП, один из которых имеет основным признаком вторичность речевого действия, а другой - первичность, получают дополнительные дифференциальные ^признаки. Эти признаки менее всего следует понимать как внешние, ситуативные, потому что в плане ситуации они оба играют сопроводительную роль (беседа за ручной работой и беседа за столом). Но с интенциональной точки зрения, т.е. с точки зрения особого психоло­ гического состояния и соответственно социальных установлений, в которых это состояние материализуется, первичность и вторичность сопроводительной речи имеют противоположное содержание. Если болтовня сопровождает работу, не поглощающую целиком творческие потенции человека, как в приведенном примере, то она вторична и потому дает образчик наиболее полно выраженной спонтанности с харак­ терологическими вариациями относительно ее участников. Если разго­ вор (беседа) сопровождает трапезу (званый обед, ситуация "гости” в целом), то он первичен по отношению к еде, которая служит лишь пред­ логом для встречи, общения, беседы. И последняя, наоборот, поглощает творческие устремления говорящей и слушающей личности, демонстри­ руя образчик соединения противопоставленных полюсов - спонтанной характерологии, ситуативно предписанной стереотипности и индивиду­ ального стилевого отбора. Почему в ситуации "гости” уместно говорить о первичной конверса­ ции? Потому что замена разговора в гостях другими развлечениями всегда квалифицировалась как неадекватная, что позволяет не ставить знака равенства между речевым и неречевым видами фатического общения. В то же время такой необходимый компонент этой ситуации, как принятие пищи, трактуется современной социопсихологией как социаль­ ная ситуация, которая лишь одной из составляющих имеет цель насыще­ ния, тогда как вторая - желательная или непременная - это общение. Причем эта ситуация - одна из наиболее значимых в этнокультурном смысле с точки зрения темы разговора. Ср.:«:... стоит сойтись в гостях друзьям, даже просто знакомым, как они забиваются в тесную кухню и за чаем или чем покрепче начинают извечную русскую тему: "что делать?”, "кто виноват?”... После таких излияний (и возлияний) легче становится. Вы с этим сталкивались? - Я жила в советских семьях и не раз участвовала в таких кухонных посиделках. Сначала была в шоке. У вас все философы! За обеденным столом вы откровенно обсуждаете сложные духовные и нравственные проблемы. У американцев такое общение не принято. Только о погоде, 141 счете в банке, новой машине. Русская душа действительно очень глубока и богата, Толстой и Достоевский могли родиться только у вас. Как психо­ лог, я хорошо понимаю вашу тягу к задушевным беседам. Когда человек несчастлив и подавлен, живет в тревоге, не уверен в завтрашнем дне, он чувствует себя очень одиноко. Ваши разговоры ” на троих” - это психо­ терапия. Ты выслушаешь меня, я выслушаю тебя. Нам на время будет не так одиноко. Согласитесь, человек, у которого нет внутреннего разлада, не станет откровенничать со всеми подряд^ (Рассказ американской журналистки // Огонек. 1990. Июль). Или же, наоборот, впечатления нашего писателя о западном стиле застольных бесед: ’’Долго не мог по­ нять, чтб меня так раздражает в беседах во время ланчей и обедов там, где с продуктами одна проблема - их чудовищный излишек. Наконец сообразил: за едой они говорят о еде же. Не о политике, хотя интересу­ ются ею не меньше нашего, а по-другому; не о работе, хотя работают малость получше и побольше, чем мы; не о смысле жизни, хотя как раз у них есть философия, а не единственно верное учение; даже не о сосед­ ских тайнах, хотя с соседями - в отличие от нас, имеющих не дом, а местожительство, * знакомы, нет - о еде. О том, прошел уже или нет сезон спаржи, хорош ли нормандский окорок или предпочтительнее эльзасский, правильно ли приготовлен этот кус-кус (арабское блюдо, впрочем, на наш славянский вкус довольно пресная каша) и стоит ли в этом заведении заказывать тартар (сырой мясной фарш с приправами, судя по названию, блюдо татарское, но в казанском общепите его что-то не подают) < ...> Они говорят о еде, и им не скучно. А мне скулы сводит от тоски. Ну, вкусно, конечно, и свежее всё, но разве это разговор?” (А. Кабаков // Моек, новости. 1991. Апр.). Таким образом, первичность или вторичность вербального действия с точки зрения поведения человека может не совпадать с его истинным назначением в пределах речевой сцены, которая является примером типизированного РП для типизированной же ситуации. Содержательно-ситуативные типы фатической речи I. Восемь десятилетий назад вышла книга князя Сергея Волконского ’’Разговоры” [Волконский, 1912]. Она состоит из 12 ’’разговоров” автора с собеседниками, близкими ему и неблизкими, случайными и постоян­ ными, желанными и ’’принудительными” . В некоторых ’’разговорах” автор выступает в роли наблюдателя. Он дает, если говорить научным языком современности, ситуативно-тематическую и социально-психоло­ гическую типологию ” разговоров” -бесед: общие воспоминания, ’’свет­ ская дребедень” , философские размышления, обмен впечатлениями о произведениях литературы и искусства, о языке, дорожные впечатления, рассказ о прошлом семьи, выражение эмоционального состояния: в поез­ де, в театре, на выставке, в гостиной, в ресторане и др. Сочинение Вол­ конского не претендует на стилизацию естественной разговорной речи и, наоборот, построено как использование наблюденного им речевого жанра для того, чтобы, подобно ’’диалогам” классической литературы, отразить 142 в удобной форме свои взгляды на культуру, науку, общество: <Разговоры? - О чем? - Обо всем. - Ну как же обо всем? Какая связь между предметами разговора? В чем сходство? - В неуловимых причи­ нах <...> - А кого Вы больше любите из ваших ’’разговаривающих” Больше всего люблю моего приятеля и собеседника в первых двух и последних трех разговорах» (близкого по духу. - Г.В.). В то же время автор намеренно воспроизводит закономерности компо­ зиционного развития разговора-беседы, интродуктивная и финальная части которой непременно содержат конативно-этикетный набор соответ­ ствующих клише, представляющих собой фатику в чистом виде. Это дает возможность увидеть ее нагруженность социально-психологической, а следовательно, и ситуативной мотивированностью стилевого отбора в том объеме, который указывает на симметрию характерологии и кон­ венции, отличающую фатическое РП от информативного. Приведем некоторые примеры (светская ситуация ’’приемный день” ): «:... Петербург стал так велик, я изнемогаю от количества людей и еще больше от количества слов. Выносить это каждый день я не в состо­ янии; каждый день слышать, что ’’сезон в нынешнем году будет очень короткий” и что ’’придворных балов и нынешнем году не будет” я-не-всо-сто-я-ни-и. - И Вы ’’взяли день” ? ~ И я взяла Вторники». Беседа приятелей (в ресторане; до цитируемого фрагмента - рассказ о поездке в Индию): < ...катают царских танцовщиц - в кисее, с кольцами в уш ах, с серебряной бородавкой на ноздре. - Красивые? - Самые красивые в Дели. - А толпа? - Апогей кавказской расы, всех цветов загара, и всё кисея, бледнйе цвета... - Посмотрите, что делается на улице, а я забыл калоши дома!.. - И все же идти надо ... Ну-с, я иду. Терпеть не могу, когда народ начнет собираться. - И какой народ! Вы заметили, теперь в Москве какие странные появились типы? Не то рус­ ские, похожие на американцев, не то американцы, похожие на русских. Полуавиаторы какие-то...». Та же ситуация, но с метаязыковым содержанием: < Однако второй час. - А Вам куда? - Да домой. - Ну, так сидите, и мне тоже домой. Человек! Еще кофею. Коли домой, значит, некуда торопиться. С Вами отчего приятно? От того, что как-то... плаваешь в одних и тех же водах... А то с человеком говоришь про искусство, а он отвечает про химию... - А вы любите, когда говорят ” не скажите” ? - Обожаю; я всегда отвечаю: ” Не беспокойтесь, не скажу” . На что мне неизменно отвечают: ” Но ведь Вы уже сказали” . ” А зачем в таком случае Вы меня предупрежда­ ете?.. ” - Лучше для случая <...> сочинить <...> слово, чем коверкать при каждом удобном или, вернее, неудобном, случае русскую речь. - Ну да, это Ваш конек. Вы ведь протестовали против употребления слова ’’обязательно” ... - Там, где нет элемента обязанности? И продолжаю протестовать. Когда подсудимого на суде спрашивают - ’’Что Вы его, чем ударили? Ножом?” , а тот отвечает: ’’Обязательно ножом-с” , то согласи­ тесь, что такое понимание обязанности заслуживает протеста. - Вы также протестовали против ’’одевать пальто” ... - Вместо ’’надевать” ? И про­ должаю протестовать и против пальто, и против рубашки, хотя один 143 учитель утверждал, что пальто, действительно, "надевается”, но что нижнее белье "одевается”. Я продолжаю "надевать” и то, и другое, Знаете, я думаю, что все эти "надевать”, "обязательно”, все это тонкос­ ти, которых никто не замечает. - Что их не замечают, с этим согласен, но как Вы можете называть тонкостями?.. - Называю тонкостями языка. А я называю грубостями слуха.. Несовременный материал выявляет, таким образом, типологическую специфику фатического РП в определенном отношении более четко, так как его признаки, названные выше, получая лишь разное ситуативное и стилистическое наполнение, не меняются в диахронии: диалогический принцип строения дискурса, слабая (ассоциативная или ситуативная) мотивировка содержательного развития, столкновение полярных тематически-стилевых фрагментов, отражающее непременное соединение этикетных и содержательных участков беседы, II. Выше мы также установили, что фатический инвариант РП предстает в разнообразии социально-культурных и историко-этнических вариан­ тов - от болтовни1, сопровождающей любое другое занятие, до искусства беседы. Они подтверждают типологическое значение фатики как речевой деятельности особого рода, совершающейся в рамках установленных правил поведения; как специфического рода занятия, но занятия не профессионального, провоцируемого когнитивными интенциями, а заня­ тия социального, провоцируемого этикетно-коммуникативными интен­ циями и осуществляющегося в жанрово-ограниченных ситуациях. Еще раньше, чем книга С. Волконского, вышла книга Н. Абрамова "Дар слова”, второй выпуск которой посвящен "искусству разговаривать и спорить” [Абрамов, 1902, 6]. В ней примечательны заглавия разделов, предвосхищающие признаки фатического РП: а) О разговоре; б) Что значит разговаривать?; в) О чем разговаривать? г) Как и когда разгова­ ривать?; д) О молчании. Автор сетует, что, всему учась, общество "только на одно искусство реши­ тельно не обращает внимания: искусство разговаривать" [там же], в то время как аристотелевское определение: "Человек - по природе живот­ ное общественное” - основано именно на "совместном искании истины путем разговора, этого великого воспитательного средства, этого луч­ шего способа расширения умственного кругозора” [там же, 8]. Как видим, такой взгляд далек от представления о фатическом РП как авто­ матическом выполнении социально-этикетного ритуала, за которым вов­ се не обязательно должно стоять релевантное содержание. И тем не менее типология фатической речи на таком широком когнитивном фоне прос­ матривается еще более явственно, чем, например, "Разговоров" Волкон­ ского: это речь, имеющая конечной целью саму речь не как источник прагматической информации, но как источник общественного самосоз­ нания путем речевого взаимодействия с себе подобными. Именно поэ­ тому бесцельная, малосодержательная болтовня "от нечего делать” и 1Э. Бенвенист характеризует фатическую речь только как "болтовню”, считая ее самым "тривиальным видом общения”, но в то же время и наименее изученным [Бенвенист, 1974, 318-319]. 144 серьезный, глубокомысленный, наконец, просто интересный разговорбеседа интегрируются общими признаками соответствующего ряда: а) неподготовленность; б) диалогическая форма; в) тематическая свобо­ да, ’’ибо тема не столь важна, как ее обработка”; г) формирующийся последними двумя еще один признак - разговорность стиля ”с некото­ рыми, подсказываемыми тактом уклонениями, в зависимости от темы и отношений собеседников между собой”. Два из названных автором четырех признаков (неподготовленность и разговорный стиль) при изучении фатического РП постоянно находились в поле нашего зрения, тем более что сейчас они квалифицируются как взаимообусловенные и как характеризующие разговорную сферу обще­ ния (по Е.А. Земской - разговорный язык, оппозиционный КЛЯ). Два других, также взаимообусловленных, требуют специального внимания сейчас: формы и темы фатического общения. Ф атический ди алог и ф атическое п овествован и е I. Ф а т и ч е с к и й д и а л о г . Н. Абрамов приводит ряд удачных форму­ лировок и примеров, подчеркивающих < необходимость диалогического равновесия ’’беседы’!» : < Разговор, как удачно выразился один англий­ ский писатель, есть род меновой торговли: мы даем одно и получаем за это другое, по возможности равноценное. Если из двух собеседников только один дает, а другой все получает или отделывается незначитель­ ными ценностями вроде ”да” и ”нет”, то беседа гаснет, не будучи под­ держиваема, а если не гаснет, то получается не беседа, а преподавание или допроса [Абрамов, 1902, 9]. Это замечание важно тем, что показывает различие экспликационного минимума для фатической и информатив­ ной речи, в основе которого лежит социально-психологическая, а не языковая семиотика, поскольку с информативной точки зрения одно­ словное утверждение или отрицание, отвечая принципу экономии речи, являются полноценными семантическими знаками в определенной вопросно-ответной диалогической структуре. Из этого следует и разли­ чие ’’психологической ситуации”, организующей фатический и информа­ тивный разговорный диалог, которая не поддается вторичному воспроиз­ ведению, достоверной имитации. Ср. замечание В. Конецкого: ”Во всех мемуарах диалог вообще всегда выглядит обыкновенной липой, если, конечно, у тебя за пазухой не было магнитофона. Но и пересказ не годит­ ся. Ведь мы тогда РАЗГОВАРИВАЛИ!.. (В. Конецкий. Никто пути пройден­ ного... // Нева. 1987. № 6. С. 10). Фатический диалог давно отделялся учеными от информативного даже в пределах неофициального общения. Однако Я. Мукаржовский противопоставил dialog beïnego zivota (понимаемый в духе Якубинского) и conversace, в структуре которой он не увидел непосредственной взаимозависимости языкового состава реплик говорящего и слушающего и потому не счел возможным рассматривать ее вне монологических закономерностей развития текста. Указав, что диалогу и конверсации свойственна разная степень оппо­ зиционности между полюсами ”я ” и ”ты” (во второй напряжение падает) Ь. Винокур т.г. 145 [Mukarovsky, 1941, 149-150], он тем не менее включил и конверсивы в гипотетическое построение типологии диалога, отведя им роль 3-го типа (в сравнении с 1-м - "самостоятельным” и 2-м - "ситуативным”), проме­ жуточного между монологом и диалогом, куда входит и бытовое повест­ вование, и болтовня (Мукаржовский называет ее "разговором без пред­ мета”), и игра языком, и флирт, и пр. Придавая фатической речи специальное социологическое и психологи­ ческое значение, Мукаржовский считал ее признаком "эстетического расцвета цивилизации” и поддерживал мысль Г. Тарда (в книге "Мнение и толпа”, глава "Эстетика языка”) о том, что речевое действие, имеющее самостоятельную, а не служебную цель, есть признак цивилизации [там же, 156-157]. Ср. новый вид фатики с точки зрения канала связи - телефонный, ко­ торый есть признак цивилизации лишь в смысле НТР, но не в смысле высокой степени искусства беседы, хотя иронически он квалифициру­ ется именно так, получая соответствующее наименование: "У москвича аппарат около тахты <...> вот так, полулежа, свободной рукой снимается трубка, не торопясь набирается номер, голос ленив, спешить некуда, на том конце тоже не торопятся, идет трёп - совершенно новый вид искус­ ства, порождение второй половины двадцатого века <...> (Л. Бородин, Расставание // Юность. 1990. № 7. С. 40). Нейтрально-усредненная норма фатического в коммуникативно-сти­ левом отношении хорошо просматривается в ситуации "разговора по­ неволе", например в дороге, в поезде. Вот типичный пример: "В забитом узлами и чемоданами вагоне Нила запомнила толстую старую женщину, с которой больше всего разговаривала мама. - Мы не знали, что война, говорила мама. - Радио было испорчено в нашем поселке. - Это вреди­ тельство. Поверьте мне. - Я испугалась только, что ребенок испугается. Думала, не то учения, не то чепуха какая-то. Как бросили первые бомбы, я старших в погреб столкнула, а сама к меньшому бросилась. - В такое время - и трое детей. - У меня и еще двое кроме. - Пять детей, вы же еще молодая. - У меня молодости не было, это одна внешность. Считайте, девчонкой замуж выскочила. Кому гульки, а мне люльки. Можно ска­ зать, жизни-то и не видела. - Спешили, думали, на вас не останется? - Да и вовсе не думала <...> Муж хороший - это я ничего не скажу. Да и де­ ти. - Для детей и живем. О себе уж не думаем. В муках рождаем. - Когда бы не война. А то думаешь, что их еще ждет? <...> А каждого накормить надо <...> - Нила у вас помощница. - Это радость моя...” (Н. Сухарева. Вода возьмет // Октябрь. 1992. № 2). Незнакомые до момента речи участ­ ницы этого диалога находят полное взаимопонимание при типичном распределении инициативной и реактивной партии, при стилистической нейтрализации, в известной мере разного речевого опыта (молодая близка к просторечию, старшая - более нормативна, вплоть до книжных слов - "вредительство" и старославянских форм - "рождают”) и при типичных для адресанта фатических теме и цели: поделиться пережива­ ниями, рассказать об обстоятельствах своей жизни и получить ожида­ емую поддержку в виде одобрительно-сочувственных реплик адресата. 146 И . Фа т и ч е с к о е п о в е с т в о в а н и е . Мы строим про;п^опоставление диалогу при помощи этого термина, а не более прямо оппозиционного (монолог) потому, что в фатическом задании, обычном для бытового повествования, эффект может быть обеспечен лишь квазимонологической формой, диалогизированной в значительно большей мере, чем для информативного повествования (непрофессионального типа). Фатическое повествование самим своим существованием обязано его адресату, его взаимной с адресантом заинтересованности в »установленииопреде­ ленных связей прежде, чем в когнитивном удовлетворении интенции восприятия, понимания и словесной реакции на само высказывание. Это способ вступить в отношения с другим человеком, узнавая, восприни­ мая, понимая, а не наоборот. Это привычка находиться с кем-либо в. определенных отношениях и поддерживать их через речевое общение. Ср. шутливое клише, каким изображают реактивную партию "дамского” разговора ( при наличии инициативной повествовательной партии): Ну да!; Ну, а он?; А она что?; Ну и что же?; Представляю себе - и опять: Ну, а он что? и т.п. Количество и повторяемость подобных реакций не только формируют повествование, но и структурируют: обеспечивают опреде­ ленную степень его детализованности, объема, линию его тематического и сюжетного развития и пр. Ср. записанный на диктофон разговор двух подруг: ...Я/ когда первый раз к ней пришла/ как-то/ знаешь/ стеснялась/ что ли/ зажималась / хотя она/ не то что.../ но я боялась/ что она будет так/ знаешь/ сразу когда дистанцию устанавливают//. А я сразу тогда теряюсь/ понимаешь?// Вот я пришла / у них там квартира такая/ прият­ ная/ ничего такого особенного нет/ но хорошо// Чистенько так/ такая интеллигентная квартира// А я почему-то думала/ что какой-нибудь "поздний Павел”/ и всякое такое...// Нет// Нот у него/ у мужа/ конечно/ полно// Но всюду/ как-то/ порядок/ И книги.. / и ноты...// Клавиры опер­ ные чудные!// Как/ все равно/ самое все мое любимое// Помнишь/ сколько у нас тогда/ эта милиционерская жена сожгла/ так я просто стараюсь никогда не вспоминать//Ну вот// Дома она проще// Да/ знаешь/ что инте­ ресно/ у нее ведь/ у дочки/ наша Эльвира в подругах!// Я потом их обеих видела // Потом я совершенно привыкла// И не то/ чтобы она так/ по-нас­ тоящему помогала/ я все сама написала / придумала/ переделала/ еще раз написала/ она/ мне кажется/ не заметила даже/ что я ей два варианта приносила...// Но она так умеет выслушать/ и посоветует/ и похвалит// Хвалит/ правда/ сдержанно// Ну/ а ведь после защиты/ ну сама понимаешь/ ну что мне/ да и ей что/ так она так хорошо/ и они все ко мне очень хорошо относятся/ хотя девица/ ух с каким гонором/ и то ей не так/ и то// Но/ вообще/ знаешь/ у них очень хорошо!//. Здесь приведена треть рассказа, которая только один раз вызвала словесную реакцию адресата, хотя его психологическая ангажирован­ ность присутствовала так же явно, как и спровоцированная именно ею контактно-конативная структура повествования, выраженная вводными обращениями, что, собственно говоря, и дало импульс реализации этого фатического речевого отрывка. Мнимая монологичность подобных отрывков согласуется с разго­ 6* 147 ворным стилем, свойственным бытовому повествованию, хотя исследо­ ватели не раз замечали, что бытовое повествование может отражать запланированное^ речевых действий хотя бы в общих чертах (Д.Н. Шме­ лев, Е.А. Земская) и что подобная запланированность естественным образом влияет и на стилевой отбор в его отношении к говорящему и слушающему. Как правило, чем более монологичен бытовой рассказ, тем больший стилевой разброс он демонстрирует. Но следует сказать, что это относится к негласной норме, регламентирующей длину рассказа, меру его подробностей, эмоциональный такт рассказчика, учет пресуппозиции слушающего (слушающих) и спонтанное фатическое обнаружение, кото­ рое, несмотря на элементы подготовки к данному речевому действию, доминирует и определяет типологическое место данного функциональ­ ного варианта РП. Выполнение говорящим подобных нормативных обяза­ тельств обычно создает ему репутацию хорошего рассказчика. В то же время понятие нормы непрофессионального РП не является лингвистическим и если содержит представление о моделируемом образ­ чике, то прежде всего не с собственно речевой, а с социальной и комму­ никативно-психологической стороны. Тем более это касается фатического РП, которое обнаруживает свободу личных языковых пристрастий в полной мере, так как они являются следствием других свобод - темати­ ческой, характерологической и пр. Поэтому здесь следует иметь в виду и избирательность языковой личности: не каждый говорящий изъявляет готовность к выполнению роли бытового рассказчика, не каждый слушающий способен играть свою роль в соответствующем коммуника­ тивном акте отлично от роли в классическом диалоге, и не каждый говорящий знает ту меру монологичности бытового рассказа, которой он непременно отличается от художественного повествования ввиду кон­ тактной, непосредственной и неофициальной формы общения со слу­ шающим. Ш. Существуют различные индивидуализированно-типологические варианты исполнения коммуникативной роли бытового рассказчика, например тип ’’подробного рассказывателя” (преимущественно это жен­ щины, но необязательно). Его (ее) манеру отличает избыточная детализа­ ция описываемого отрезка действительности (импликация получает значение, близкое к нулю, если, конечно, не учитывать общей импликатуры ’’картины мира”2), слабая реактивная диалогическая способность; узкий диапазон вербализуемых событий, но в то же время целеустрем­ ленность в изложении их последовательности, ограниченных опытом ”я ”, ’’здесь”, ’’сейчас”. Ср. следующий фрагмент из разговора двух сослуживиц, возвращаю­ щихся домой (в автобусе): Я сегодня/ целый день на ногах целый// Сил ну нисколько/ ну смотри// Значит так// Как с утра/ это семь тридцать значит/ встаешь/ встала/ ух-хо-хо/ ой-ой-ой/ Ноги!..// Господи!// Ну не могу/ не могу/ а надо// Встала/ пока душ взяла/ туда-сюда/ Господи!// 2См.: [Shibutani, 1961,119 ] (о том, что человек приспосабливается, по существу, не к реальности, а к ее имплицированному субституту). 148 Ноги так с утра болят/ сил нет!// Кофе выпила/ я теперь без молока/ еще стоять за ним//Туське только развожу этот/ порошок (слушающая пытает­ ся вставить реплику, но ей это не удается. - Т.В.)// Я развожу/ вообще/ погуще/ фу/ душно как/ (опять попытка словесной реакции со стороны адресата остается неосуществленной - Т.В)// А в кашу сыплю// Сыплю прямо так/ и все/f Насыпала в воду прям/ вместе с этим ”Артеком” черто­ вым (род крупы. - Т.В)// Ничего// Сошло// <...>. Здесь приведено фактически лишь записанное на диктофон начало этой речи, длившейся в продолжение почти всего маршрута от центра к окраине города, охватывая по содержанию события всего дня, пережитые говорящей. Опуская ряд примеров, где повествующие касаются более ’’высоких” предметов, где они красноречивее и находчивее, где со слушающим их связывают менее близкие и фамильярные отношения, где в связи с этим разговорный стиль не является центральной стратегической линией отбо­ ра речевых средств и где, наконец, по-разному обнаруживает себя стиль слушания, приведем пример взаимодействия собеседников в еще одном типе бытового повествования, который является как бы переходным на пути к художественному Этот тип соотносится со следующими показателями, характеризующи­ ми слушателей: контрастные возрастные признаки (дети, лица пожилого возраста), профессия (преимущественно творческая или связанная с богатством жизненных впечатлений, знанием людей), высокая эмоцио­ нальность и коммуникабельность. Речь идет об ’’отработанных новел­ лах”, т.е. о периодически повторяющихся высказываниях в сходных условиях и в одном и том же или лишь частично варьирующемся (иначе они не поддавались бы распознаванию) кругу говорящих и слушающих. Повторяемость является свидетельством того, что такие новеллы прохо­ дят цикл от спонтанной неподготовленности - возможно, через опреде­ ленный этап специально обдуманного выбора экспрессивно значимых средств - к автоматическому воспроизводству. При последнем вероят­ ны содержательные и стилистические модификации. Среди таких новелл наиболее популярны излюбленные детьми рас­ сказы о каких-либо приключениях (ср. чтение любимых книжек бесчис­ ленное количество раз), воспоминания, рассказы о событиях, героем которых является сам рассказчик, и юмористические сюжетные истории (часто из мира искусства), близкие к анекдоту. Роль слушающего (слу­ шающих) здесь специфична. Во-первых, часто на такое повествование вдохновляет говорящего не один, а группа слушающих. Во-вторых, здесь имеет место эффект ’’необманутого ожидания”, который с содержатель­ ной точки зрения провоцирует активную реакцию на любое стилистичес­ кое (словесное) отклонение от канонического текста, воспринимающееся как нарушение достоверности повествования. Ср. следующий пример: актер, рассказывая любимую друзьями историю о том, как в голодной эвакуации их театр играл пьесу из светской жизни, доходит до ее кульми­ нации: <И вот/ представляете/ он не рассчитал/ его эта реплика/ ’’Прек­ расный был обед сегодня у князя”/ сказана/ а ему еще до кулис!.V/И он тут/ 149 так/ шаг-то убыстряет/ горделиво так поправляет атласный жилет/ белый/ гря-а-зный был/ жуть/ (реплика: ’’замурзанный” ты говорил!) да-да/ заму-у-урзанный/ ’’Прекрасный был обед сегодня у князя”/ и так мечта­ тельно/ ’’биточки!..”// Ну/ зал/ хоть бы что!/ но мы/ всё/ ...кончились!// (смех аудитории)». Ср. с тем, как замечают дети любое отступление от знакомого текста. РП говорящего и слушающих формируется согласно упоминавшейся уже психологической закономерности восприятия: услышать то, что ты хотел услышать, и сказанное так, как ты хотел, чтобы было сказано. Эта закономерность входит в состав причин развития модальной стороны дискурса, когда умение (готовность) приспособиться к ситуации речи, являющееся основным содержанием феномена РП, прежде всего выража­ ется в нащупывании отношений между речевым опытом участников общения. Благодаря успеху или неуспеху поиска формируется соответ­ ствующее модальное обрамление коммуникативной цели высказывания (смягчение/обострение несогласия, гиперболизация согласия, расшире­ ние минимально достаточного информативного объема ответа и пр.). Эта же закономерность формирует - и мы уже частично об этом гово­ рили в другой связи - разновидности композиционных ролей фатической речи, зависящих от того, какова начальная интенция входа в дис­ курс. Если в основе своей она имеет информативный характер, то разви­ тие дискурса может привести к фатическому дополнению: < ^ - А я видела ’’Гамлета”, когда к нам приезжал английский театр. Какой-то знаменитый артист играл. - Пол Скофилд. - Ой, правильно! Вы все зна­ ете! Только жалко, мне всего четырнадцать лет было. Приехал бы попозже. А вы тоже ходили?” Вот это пошел привычный разговор. Когда важно не то, что говорится, а как. И он не торопился уходить, хотя медицинская часть разговора явно кончилась» (М. Чулаки. Прощай, Зеленая пряжка!). Если это фатическая беседа, то информативное ядро обычно не занимает интродуктивную позицию: <...Умел и мгновенно перемениться, показать свой металл. И сейчас, после своих слов, поглядев на Федора Ивановича с лаской, он вдруг как бы перешел к деду. - Но имейте в виду, учитель, мотайте на ус. То, чем я, как вы говорите, интересуюсь, я все-таки полу­ чил» (В. Дудинцев. Белые одежды). Ф актор темы 1. Т е м а т и ч е с к и е с т е р е о т и п ы . Когда мы говорим, что фактор темы занимает в фатической речи независимое положение, необходимы коррективы хотя бы потому, что целая область РП, принадлежащая ей типологически, составляется из стереотипов конативно -этикетного содержания. Помимо них легко выделяются в зависимости от перечис­ ленных выше градаций близких/неблизких отношений говорящих такие регулярные темы, как здоровье, погода, семейные дела, впечатление о прочитанном, увиденном, обсуждение достоинств и недостатков общих знакомых и пр. Чем шире или разнороднее ’’образ” участников фатического общения и чем стандартнее социальная ситуация общения, тем больше тематика фатической речи может приближаться к разно пони 150 маемым высоким материям: < У нас об окороке говорит один Черниченко, и то в политическом смысле. Мол, дайте мужику, то есть Черниченко, землю, и он завалит вас копченой свининой. По-пармски. Оказывается, кроме ’’Пармской обители”, существует у них еще и пармский окорок. Про обитель читали, окорока не пробовали. Юрию Дмитриевичу свято верю. И за то, чтобы наконец отдали землю крестьянам, как обещали семьдесят три года назад, - всей душой. Ну, а окорок... Что ж, окорок хорошо, но не в окороке счастье. А счастье <...> хватить еще по одной под вечный салат ’’столичный”, бывший ’’оливье”... И поговорить. О зарплате. Об ОВИРе. О Пушкине. О коммунистах. О любви. О евреях. О русских. О Горбачеве. О Ельцине. Опять о зарплате. О ’’восьмерке”, ’’девятке”, ’’мерседе­ се” и прочих заветных снах. О Горбачеве. О Ельцине. О жизни. О смерти. О гражданской войне. О голоде. О Горбачеве...» (А. Кабаков // Моек, новости. 1991. Апр.). Ср. цитированные выше ’’Разговоры” Волконского, сейчас также в известной мере приложимые лишь к ситуации ’’гости”, но в панхроническом смысле свидетельствующие о духовной близости говорящих. Поскольку фатическая речь является символом социального общежи­ тия, ее содержательные и коммуникативно-стилистические модификации предельно чувствительны к малейшим сдвигам во взаимоотношениях людей, объединяющихся в какие-либо групповые общности. Например, можно привести случай, когда собравшиеся на ’’тусовку” московские хиппи, жаргон которых насыщен искаженными заимствованиями не только из иностранных языков, но и из других, соседних жаргонов, мгновенно опознали ’’чужого” (в этот день на них шла облава) по нали­ чию распространителя при глаголе торчать - торчу на и г л е , так как в их групповом узусе была актуальна свернутая форма с включенным значением: торчу, причем значит она у них не только ’торчу на игле’, но вообще ’чем-то увлечен’, ’занят преимущественно этим’, чем-то одним, что является его хобби, и т.п. Группа мирно сидящих на лавочке и поку­ ривающих хиппи тихо встала и ушла от выдавшего себя (как, во всяком случае, им показалось) собеседника, пересев на лавочку по другую сторо­ ну бульвара. Также естественно, что подобная чувствительность, затрагивая тради­ ционные этно- и социокультурные формы бытия, исторически меняет признаки устойчивых, ситуативно прикрепленных жанров. Если сейчас мы изучаем фатику славным образом сниженно-бытового типа, то ученые и литераторы прошлого, рассматривая беседу как искусство, обращались, как правило, к высоким, светским, интеллектуальным или творческим эталонам. Поэтому, например, уже как бы терминологизированное сейчас понятие ’’разговор на кухне”, имеющее содержание, прямо про­ тивоположное Понятию ’’кухонные разговоры” (склоки, сплетни, споры), можно приравнять к прежним ’’разговорам в гостиной”. Ср. современный материал: « Оч е м же говорили эти два русских интеллигента . <...> три года, даже больше не видевшихся? <...> Уже третий или четвертый час шла их беседа. Нет, это не то слово. И вообще оно почему-то до сих пор не придумано. У Даля сказано: ’’Беседа 151 взаимный разговор, общительная речь между людьми, словесное их сообщение, размен чувств и мыслей на словах”. Ну что за определение да простит меня великий Даль? В нем нет главного - души. О каком размене чувств и мыслей может идти речь, когда перед тобой рычащий поток, Терек, Кура, камни, водовороты, вспышки, протуберанцы, дробь пулемета и трель соловья?» (В. Некрасов. хМаленькая печальная по­ весть). Или же отраженные в воспоминаниях о знаменитостях разнообразные их беседы (см., однако, приведенное выше скептическое замечание В. Ко­ нецкого относительно материала этого рода) со знакомыми, родными и друзьями; даже, например, Пушкина, притом, как известно, именно Пушкин не отличался ни чисто светской, ни ’’окололитературной” разго­ ворчивостью и потому часто разочаровывал не особенно близких ему собеседников, жаждавших поговорить ”о высоком”, о поэзии и оказы­ вавшихся лишь мишенью для его блистательных иронических афориз­ мов. Но есть и непритязательные свидетельства его типического РП с точки зрения законов фатики. Ср., например, отрывок из воспоминаний прия­ тельницы Баратынского А.А. Фукс: с Он начал меня расспрашивать о нашем семействе <...> рассказывал мне о Петербурге <...> Потом разго­ воры наши были гораздо откровеннее, и, наконец, прибавил: ’’Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь; чтобы наши разговоры остались между нами” <...> говоря о русских поэтах, очень хвалил родного моего ’дядю Гаврилу Романовича Каменева: ’’Этот человек достоин был уваже­ ния; он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, рус­ ские романтики, должны принести должную дань его памяти <...> О, эта проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой; признаюсь, ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернилы <...>”. Он просидел у нас до часу и простился, как со старыми знакомыми, сказавши при прощании: ”Я никак не думал, чтобы минутное знакомство было причиною столь грустного прощания. Но мы в Петербурге увидимся”» . В подобных примерах вследствие магического влияния личности собеседника часто проступает неадекватная оценка адресатом и содер­ жания речи, и самого факта общения, желание придать особую значитель­ ность элементарным фатическим темам, этикетному РП. Так, например, восторженно описывает свой разговор с Пушкиным лицеист П. Миллер, который в 1831 г. встретился с великим поэтом в Царском Селе: <...Я сказал ему взволнованным голосом: ’’Извините, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться”. ’’Очень рад, отвечал он, очень рад”. Непритворное радушие было видно в его улыбке и глазах <...> ”А ваш выпуск будет который? <...> Что ваш сад и ваши палисадники? А памятник в саду вы поддерживаете? Видаетесь ли вы теперь с вашими старшими? Выпускают ли теперь из Лицея в военную службу?” <...> На эти вопросы Александра Сергеевича я едва успевал отвечать <...> Обойдя озеро, он сказал: ”Вы раскраснелись, кажется, устали”. ”Это не от усталости, а от эмоции и удовольствия идти с вами” <...> С полдороги начала меня смущать мысль, что я ему надоел и.упот­ 152 ребляю во зло его доброту. Я стал искать предлога с ним раскланяться <...> и на прощанье спросил у него, не желает ли он получать из Лицей­ ской библиотеки книги, журналы, газеты и какие именно? ”Из книг - я вам напишу какие, а из журналов - нельзя ли вам присылать мне "Теле­ граф” и "Телескоп”? Да главного не забудьте: заходите ко мне”. Мы расстались - и я, разумеется, был в восторге». II. В р е м е н н а я л о к а ц и я п р и ф а т и ч е с к о м РП. Когда мы говорим, что содержание фатики не зависит от того, что происходит в момент речи3, то здесь также необходимы коррективы. Для фатического РП характерны как бы два пласта временной локации. Первый можно было бы назвать "ближним кругом” тем, который как раз зависит от происходящего в момент речи, но опосредованно, потому что касается тех, кто находится на речевой арене непосредственно (”Ага, новое платье! Как там ваша Маруся, (кошка. - Т.В.), поправилась? Этот пирог у тебя очень здорово получается”; "Нам сегодня допоздна сидеть - собра­ ние...”), или же того, что в данный момент окружает говорящих, создает событийно-бытийный фон ("Красивый какой зал”; "Прёкрасная сегодня погода”; "Наверное, сильнее батареи включили, жарко здесь”; "Очень что-то много народу, прямо не пробьешься”). Второй круг - это "дальний” круг тем, который или расширяет поле обсуждаемой тематики ассоциативным путем ("Сегодня хорошая пого­ да. - А в прошлом году осень была такая холодная, мы тогда в Калугу ездили, на обратном пути снег выпал...” и т.д.), или же мотивируется не содержанием ррчи, но отношением к качествам говорящего и касающим­ ся его событиям ("Ну, расскажите нам что-нибудь интересное, Вы всегда так хорошо рассказываете”) и к обстоятельствам, в которых равно заинтерсованы все присутствующие ("Интересно, кому понравился фильм? Мне совсем не понравился. А вам?” и т.п.). Следовательно, неко­ торая тематическая распознаваемость фатики имеет место и идентифи­ цируется на уровне РП. И нф ормативно-ф атический баланс к ак норм а РП Наблюдения показывают, что фатическое обрамление дискурса, интенционально представляющего собой информативное сообщение, может оказаться настолько обширным и многослойным (вследствие тематической свободы и отсутствия строгости в количественно-времен­ ных ограничениях общения), что в результате оно принимает самодоста­ точный характер. Иными словами, в условиях неофициального общения вариации психологической нормы - соединение фатического и инфор­ мативного РП - имеют широкую амплитуду колебаний. И наличие инфор­ 3Э. Бенвенист замечал: "...когда люди беседуют, чтобы отдохнуть от работы, или когда они сопровождают простую ручную работу болтовней, никак не связанной с тем^то они делают, то ясно, что здесь мы сталкиваемся с каким-то иным типом функции речевого общения. Язык здесь не зависит от происходящего в данный мо­ мент. Он даже кажется лишенным какого бы то ни было контекста ситуации” [Бен­ венист, 1974, 318-319]. 153 мативного ядра не всегда обнаруживается и не всегда поддается иденти­ фикации как первичное коммуникативное намерение. Его показатели тематические, структурные, стилистические (например, вопросно-ответ­ ная пара диалогических реплик, нейтральный стиль и эвристически насы­ щенное содержание) - могут быть рассеяны во временных и простран­ ственных границах дискурса столь неравномерно, что не они на первый взгляд, а элементарное знание житейской ситуации способствует распоз­ наванию основной цели коммуникативного акта. Однако социально­ психологическая и коммуникативно-стилистическая специфика РП в том и состоит, что любой микрокомпонент внеязыкового ряда оставляет след на строении дискурса, так же как само строение дискурса, в каждом из последующих звеньев его развития, влияет на тот или иной сдвиг во взаимодействии внеязыковых факторов, обусловливающих особенности ситуации речи лишь по той простой причине, что ею пользуются живые люди с не всегда предсказуемой логикой поступков. Поэтому при желании отдифференцировать информацию от чистой фатики следует иметь запасной вариант, состоящий из набора признаков, которые указывают на регулярность и частотность мены интенсионалов. Здесь следует учитывать, что именно она образует коммуникативный баланс, делающий возможным речевое общение, и что ”фатическая информация”, т.е. коннотативная область сведений о говорящем чело­ веке, не поддается полной редукции4 даже во вполне официальных условиях общения и, более того, может составлять облигаторный компо­ нент последних. Ср. ситуацию в лечебном учреждении, а) описанную в художественном произведении и* б) охарактеризованную ученым: ’’Больше всего я любила церемонию утреннего обхода с ..» Снежно-белая торжественная процессия <...> На лицах больных - ожидание: этг помо­ гут, облегчат боль. И помогаем, облегчаем. Каждой больной - улыбка, несколько ласковых слов...” (И. Грекова. Пёрелом); «Д ля хирурга умение пошутить в напряженный момент является частью профессио­ нальной экипировки, позволяет поднять настроение персонала; здесь тоже проявляются не личные качества, но известный ’’стиль поведе­ ния”» [Кон, 1967, 37]. Главные пункты указанного набора признаков следующие: 1. Эмоциональная коннотация: « ’’Здравствуй, душа моя! - сказал Пушкин весьма торопливо и изменившимся голосом, (курсив наш. Т.В.). - Здравствуй, что нового?” ’’Новости есть, но дурные, вот почему я прибежал к тебе”» (из воспоминаний В.Ф. Раевского) - интонационно­ тембровый рисунок приветствия сообщает этикету коннотативную информацию, которая не воспринимается адресатом адекватно, и он реагирует лишь на саму этикетно-речевую процедуру. Или же наоборот (из домашнего раговора): А. Ой-Ой! Боже ты мой!// Что случилось! Ну что это?// Б. Господи/ что случилось/ что?// Ударилась?// А. Да ничего не слу­ чилось// Б. Что же ты заголосила/ как зарезанная?// А. Да скучно очень// 4Не случайно авторы собрания разк-оворных текстов (см.: [Русская разговорная речь, 1978, 295-297]) выделили в раздел "Информационный диалог” лишь малое количество городских стереотипов на тему "Сколько времени” 154 Все время эта пакость падает/ надоело// (о стопке книг, лежащей на шатком стлике). Б. Зачем же так верещать?// Я испугался даже// А. Я говорю/ скучно. Иди сюда1//. 2. Повторяемость содержательных участков, а следовательно, вер­ бальных структур (разговор с официанткой в кафе у буфета): А. Что-то/ эти котлеты.../ Их можно есть?// Б. А чего же нельзя-то?/1 У нас все можно есть// Все у нас можно есть// Что нельзя-тоVI (посетитель уже сидит за столиком и ест. - Т.В.)// У нас и котлеты/ очень даже свежие/ кефирчик// Все у нас можно есть//. 3. Резкий тематический переход (разговор сослуживцев в учрежде­ нии): А. Ну так что?// Придет он/ или опять ждать три часа?// Б. Он сказал/ придет/ я как раз ему говорю/ а тут телефон!// Разрывается!// Слушайте!// Там телефон/ буквально у них разрывается!// Я не знаю/ как там вообще можно находиться// Это ужас какой-то!// У меня до сих пор в голове гудит!// В. Ну/ все равно/ звоним еще раз/ я больше ждать не могу// А. Сейчас позвоню/ не хочется что-то очень!//. Реплика Б. после ответной информативной реакции сразу уводит говорящего в фатическое РП, кото­ рое не находит поддержки в дальнейшем ходе разговора. Как правило, ассоциативные« ряды, образующиеся по мере развития полилога, в фатике более обусловливаются речевыми действиями, в информатике - требо­ ваниями референтной ситуации. То, 4îo классическая фатика есть универсальное средство контакта, перекрывающее частные некоммуникабельные ситуации5, и является причиной второстепенной роли тематического фактора: любая тема может опосредованно выразить взаимодействие (интенцию и реакцию) собесе дников. ’’Разговор для разговора” и должен выражать только это взаимодействие, быть средством установления определенных отношений между говорящим и слушающим. Ср. пример из судебного очерка: «Было еще совсем рано... кто-то предложил: ’’Погуляем, что-ли?” <...> Шли. Разговаривали. (”0 чем”, спросят их потом в суде. Вопрос этот поймут они не сразу: что значит - о чем?). ”Ну о чем вы, пуляя, разговаривали? О недавней мотогонке, об учебе, о работе, о родителях, о девушках, о мировых проблемах. О чем?” Переглянутся, пожмут плечами.' Не помнят. Не знают. Разговаривали - и все. Вроде ни о чем (курсив наш. - Г.Я.)» (А. Борин. Скука // Лит. газ.). Любопытно, что член современного общества, говоря­ щего на русском языке, может оценивать неспособность отвечающих вспомнить тему разговора как ненормативную, свидетельствующую (в данном случае) об их духовной ущербности, тогда как вообще - для фатической речи это норма, но норма с точки зрения социальных уста­ новлений культурно-поведенческого цикла. Она, как и любая норма, является исторически и этнографически изменчивой категорией. В опре­ деленных общественных условиях развития того или иного языка такая норма отражает конвенционализированное РП, одним из признаков 5 Если принимать во внимание такой признак, как взаимное понимание, то следу­ ет разделять формальную и психологическую принадлежность к определенной груп­ пе говорящих, так как они могут вступить в противоречие. См.: [Giffin, 1970, 141]. 155 которого должен быть именно условно-этикетный характер тематически нерелевантного речевого общения. Ср. в ’’Идеальном муже” О. Уайльда: « Л о р д К а в е р ш е м : ”Не понимаю, как вы выносите теперешнее лондонское общество. Толпа ничтожеств, которые говорят ни о чем!” Ло р д Г о р и н г : ” Я люблю говорить ни о чем, отец. Это единственное, о чем я что-нибудь знаю”» . И именно ’’разговор ни о чем” с историко-культурной и социально­ этнической точки зрения целесообразно квалифицировать и как своего рода искусство. Разделение ’’конверсивов” и ’’коммуникативов”, имею­ щее, как мы видели, свою историю, отразилось на русской почве в расподоблении понятий ’’говорить” и ’’разговаривать”: ’’...давно замечают, что тайна и прелесть разговорчивости, коей последние отголоски привет­ ствовали нас в дни нашей молодости, ныне уже преданы забвению со многими другими тайнами и прелестями, упразденными волею и новыми требованиями господствующей действительности. Не говорим в особен­ ности о нашем обществе, но и о всем европейском обществе. Болтунов найдешь, но говоруны перевелись” [Вяземский, 1883, 290]. Эти слова, которые вполне можно было бы отнести и к современному состоянию беседы как искусства, Вяземский писал сто лет назад, противопоставляя в то же время нашей конверсационной ситуации французскую: ’’Фран­ цузы преимущественно народ разговорчивый. Язык их преимущественно язык разговорный. На других языках говорят, а не разговаривают (кур­ сив наш. - Т.В.). Слово causerie (непринужденный разговор, болтовня, дружеский ’’ трёп”. - Т.В.) исключительно французское слово” [там же, 92-93]. Обобщающая метафорическая характеристика фатического РП как разговора ”ни о чем” не мешает нам увидеть взаимную проницаемость фатического и информативного слоев, отражающую три вида получения информации из ’’разговора ни о чем”: а) не зависящую от воли адресата (во время болтовни за обедом он узнает от адресанта, чт6 идет в ближай­ шем кино и что сказали в ЖЭКе о сроках ремонта дома); б) зависящую от воли адресата, замаскировавшего в момент выполнения им функции адресанта вполне информационные намерения под фатические (назван­ ная выше просьба ’’рассказать что-нибудь интересное” может иметь провокационно-тактический характер в расчете на интересующую обоих собеседников полноценную информацию - см. приведенный выше пример из ’’Героя нашего времени”), так же как косвенный речевой акт рассчитан на прямую неречевую реакцию, связанную с идентификацией его прагматического значения; в) зависящую от несовпадения прогно­ зируемого объема апперцепционной базы и адресанта и адресата (воспри­ нимая реплику адресанта, говорящего о вчерашнем пожаре на соседней улице, как о чем-то известном обоим, адресат с ужасом кидается к телефону, чтобы узнать, что случилось с его сослуживцем, живущим в этом доме). На взаимопроницаемости фатического и информативного РП строятся разного рода коммуникативные игры: ”А. Ты не знаешь, случайно, куда я зонтик засунула? Б. Случайно знаю. А. Так где же он? Б. Там, куда ты его засунула”. Адресант посылает информативную реплику, а получает в ответ фатическую. На трех уровнях получения высказывания возникают 156 следующие смыслы: восприятие - досада; понимание - обманутое ожи­ дание; реакция - смех. Адресант посылает фатическую реплику, а получает в ответ информативную (квази), организованную переводом мо­ дуса в диктум: ’’Как ты думаешь, все-таки Карпов выиграет или Каспа­ ров? - Я думаю, что выиграет или Карпов, или Каспаров (смех)”. См. о сходных явлениях; [Земская, 1988,30-39]. Вы воды Несмотря на то что фатическая речь как инвариант РП изначально ограничена сферой разговорного общения и что ее количественный перевес, вследствие избыточности и плеонастичности, составляет одну из коммуникативных черт именно последнего, роль фатики в жизни соци­ ума не только велика, но и уникальна (и это особенно важно) по отноше­ нию к другим, естественным и моделируемым, семиотическим системам мира. Косвенное тому свидетельство - ее генерирующее значение в словесном искусстве: жанр рассказа, новеллы - это (не что иное, как функциональное перерождение бытовой фатики, демонстрирующее еще один вариант РП рассказчика. При этом знаменательна редукция фатики в драматургической стилизации разговорной речи, избирающей лишь характерологический минимум информации. На сравнительном примере ’’Белой гвардии” и ’’Дней Турбиных” М. Булгакова можно увидеть пропорциональный сдвиг фатического и информационного вида РП в их распределении между речью персонажей и рассказчика. Разно­ направленная художественная стилизация фатики должна, таким обра­ зом, составить особый предмет коммуникативно-стилистического анализа. 2. Признаком, идентифицирующим фатические намерения собесед­ ников, является соответствие смысла и эмотивности высказывания. Его отсутствие может свидетельствовать (так же как в прагматике, подобное явление служит свидетельством истинности или ложности высказыва­ ния) о фатическом РП там, где семантика его отдельных элементов или его общий смысл заставляют предполагать информативное речевое пове­ дение. 3. Фатическое РП непременным образом должно включать понимание самого коммуникативного намерения. Это понимание не столько смысла высказывания - отдельного или их совокупности, сколько понимание человека, понимание, осуществляющееся через соотнесение смысла и ситуации высказывания на основе так называемых автоматизмов, опре­ деляющих варианты человеческого поведения. Следовательно, в нем особую роль играет тип стилевого отбора, достигающий конфликтного или бесконфликтного результата путем выполнения коммуникативных ролей, в рамках которых выравнивается речевой опыт, отыскивается общий язык. Понимание слушающим говорящего человека корректирует восприятие речи в том или ином варианте его РП. Если, например, собесед­ ник всякий раз вводит фатическую реплику в дискурс при помощи интродуктивных псевдомодальностей типа: ”Ну, там, в общем, неваж­ 157 но../', - то эта стилевая манера не должна свести на нет интерес к беседе прл знании автоматизмов речевого поведения или догадке о них, как они применяются данной индивидуальностью в данных обстоятель­ ствах. 4. Значимость темы, цели и условий для фатического инварианта РП в коммуникативном процессе определяется через идентификацию изна­ чального импульса, ведущего к данному речевому поступку и обеспе­ чивающего адекватное взаимодействие партнеров коммуникации - гово­ рящего и слушающего. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Анализ материала показал, что коммуникативная сущность социопси­ хологического феномена РП обнаруживается сопоставлением речевой деятельности индивидуума в предлагаемых обстоятельствах с узуаль­ ными закономерностями использования языка, обусловленными, в свою очередь, спецификой языкового существования данного говорящего коллектива в данном общественном устройстве. Предыдущие положения были направлены на то, чтобы обрисовать, согласно этой последовательности, картину функционального расслое­ ния коммуникативных ролей, составляющих варианты РП: 1. Функциональные варианты РП не совпадают ни с конструктивным, ни с коммуникативным уровнем функций языка как социально значи­ мой семиотической системы. Это функции не языка, а говорящих и слушающих . людей - участников речевого общения. Ср. три варианта коммуникативной функции языка в речевой деятельности, о которых писал А.А. Леонтьев: индивидуально-регулятивная (аксиальная), кол­ лективно-регулятивная, саморегулятивная. Со стилистической точки зрения это и есть функции говорящих и слушающих, так как они осу­ ществляются выбором стилистического варианта на основе противо­ поставления ”свое/чужое”, ’’индивидуальное/коллективное” [Леонтьев, 1974в, 243-244]. Таким образом, функции, о которых идет речь, имеют надъязыковую, социально-психологическую знаковость: а) если языковая знаковость несет семантический заряд, составляющийся отношением означаемого к означаемому, то социально-психологическая знаковость имеет инфор­ мативный заряд, составляющийся способами передачи языковых значе­ ний; б) если прагматический аспект употребления языка составляется отношением говорящих к знакам, то социопсихологический аспект РП составляется отношением говорящих и слушающих друг к другу, выра­ жаемым языковыми знаками; в) если прагматический аспект ’’значения говорящего” определяется функцией высказывания, понимаемой как цель (иллокутивная сила), которая обусловливает структуру высказы­ вания, то при социопсихологической интерпретации РП ’’значение гово­ рящего” рассматривается как психологическая категория, а именно как мера проявления индивидуальных качеств языкового употребления в определенных условиях взаимодействия говорящею и слушающего; 159 г) если психолингвистикой соотношение индивидуального и коллектив­ ного начал в языковом употреблении представлено как оппозиция психофизического действия индивида, находящегося вне созданных им самим семиотических ценностей, то социостилевым аспектом РП оно представлено как готовность или способность к личному присвоению, ’’переживанию” общих семиотических ценностей в той степени, в какой того требуют условия общения. 2. Функциональные варианты РП, следовательно, совпадают с манерой, стилем общения, детерминированными экстралингвистическими факто­ рами, во главе которых стоит взаимодействие социальных и социально­ психологических образов его участников: а) пользоваться языком в коммуникативных целях, т.е. для того, чтобы вступить в общение с кемлибо или сообщить что-либо, говорящий может лишь с оглядкой на слушающего, актуально или потенциально сообразуясь с его рецептив­ ными возможностями; б) манера или стиль общения поэтому являются межличностным достоянием говорящего и слушающего как соучастни­ ков; в) варианты РП отражают прежде всего не содержательную диффе­ ренциацию понятий иллокутивного ряда (которая благодаря развитию прагматики и теории речевых актов получила в современной науке, так же как ранее дифференциация языковых функций, неоднозначный вид), а коммуникативный эффект отправления/получения речи. ЛИТЕРАТУРА Абрамов Н. Дар слова. СПб., 1902. Вып. 1: Искусство излагать свои мысли. Азнабаева Л.А. Семантика фатической речи / / Тезисы Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1978. Арапов М. Почему "римлянин”, но "капуанец" // Знание — сила. 1985. № 1. Арнольд И.В. Импликация как прием построения текста и предмет филологичес­ кого изучения / / ВЯ. 1980. № 2. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата / / Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. Вып. 13: Логика и лингвистика (проблема референции). Арутюнова Н.Д. Истоки, проблемы и категории прагматики / / Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. Атватер И. Я вас слушаю. М., 1984. Баллы Ш. Французская стилистика. М., 1961. Баранов А.Н., Городецкий Б.Ю. Экспериментальное психолингвистическое иссле­ дование информационной потребности / / Речевое общение: цели, мотивы, средства. М., 1985. Барт Р. Основы семиологии / / Структурализм: ”за” и "против”. М., 1975. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. М., 1989. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. Бергельсон М., Кибрик А.Е. К вопросу об общей теории языковой редукции // Формальное описание структуры естественного языка. Новосибирск, 1980. Блумфилд Л. Язык. М., 1968. Богин Г.И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. Л., 1984. Бруннер Дж.С. Онтогенез речевых актов // Психолингвистика. М., 1984. Булыгина Т.В. О границах и содержании прагматики / / Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. Вардулъ И.Ф. О предмете и задачах типологии // Лингвистическая типология. М., 1986. Вежбицка А. Дескрипция или цитация // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1982. Вып. 13: Логика и лингвистика (проблемы референции). Вежбицка А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. Вежбицка А. Восприятие: iсемантика абстрактного словаря / / Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18: Логический анализ естественного языка. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Из истории взглядов на социальную природу языка / / Из опыта изучения страноведческих пособий по русскому языку. М., 1977. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Лингвострановедческая теория слова. М., 1980. Веоещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. М., 1983. 161 Виноградов В.В. Русская речь, ее изучение и вопросы речевой культуры / / ВЯ. 1961. № 4. Винокур Г.О. Биография и культура. М., 1927. Винокур Г.О. Культура языка. М., 1929а. Винокур Г.О. Проблема культуры речи / / Рус. яз. в сов. шк. 19296. № 5. Винокур Г.О. О задачах истории языка / / Учен. зап. Моек. гор. пед. ин-та им. В.П. Потемкина / Каф. рус. яз. 1941. Т. 5, вып. 1. Винокур Г.О. Эпизод идейной борьбы в западной лингвистике // ВЯ. 1957. № 2. Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. Винокур Г.О. Введение в изучение филологических наук. Вып. 1: Задачи филоло­ гии // Проблемы структурной лингвистики. 1978. М., 1981. Винокур Г.О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991. Винокур Т.Г. Синонимия и контекст // Вопросы культуры речи. М., 1964. Вып. 5. Винокур Т.Г. О содержании некоторых стилистических понятий / / Стилистические исследования. М., 1972. Винокур Т.Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М., 1980. Винокур Т.Г. Стилевой состав высказывания в отношении к говорящему и слуша­ ющему // Русский язык: Функционирование грамматических категорий. Текст и контекст: (Виноградовские чтения XII—XIII). М., 1984. Винокур Т.Г. К характеристике говорящего: Интенция и реакция // Язык и лич­ ность. М., 1989. Волконский С. Разговоры. СПб., 1912. Вяземский П.А. Полное собрание сочинений. СПб., 1883. Т. 8 . Гак В.Г. К проблеме соотношения языка и действительности // ВЯ. 1972. № 5. Гак В.Г. Высказывание и ситуация,// Проблемы структурной лингвистики. 1972. М., 1973. Гаспаров Б.М. Устная речь как семиотический объект // Учен. зап. Тартусского ун-та. 1978. Вып. 442: Лингвистическая семантика и семиотика. I. Гельгардт Р.Р. Рассуждения о диалогах и монологах: (К общей теории высказыва­ ния) // Сб. докладов и сообщений лингвистического общества. Калинин, 1971. Вып. 2. Гоготишвили Л.А. Опыт построения теории употребления языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1984. Горелов И.И. Проблема функционального базиса речи: Автореф. дис. докт. филол. наук. М., 1977. Горелов И.И., Слонов И.Н. Происхождение языка и основные подходы к проблеме // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1986. Т. 45, № 6 . Грайс Г.П. Логика и речевое общение / / Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. Гринфилд П.М. Информативность, пресуппозиция и семантический выбор в одно­ словных высказываниях // Психолингвистика. М., 1984. Гумилев Н.С. Анатомия стиха // Дракон (альманах поэзии). М., 1921. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. Демьянков В.З. Прагматические основы интерпретации высказывания // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. Долинин К.А. Стилистика французского языка. Л., 1978. Долинин К.А. Интерпретация текста. М., 1985. Дридзе Т.М. Язык и социальная психология. М., 1°80. Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж.-М. и др. Общая риторика. М., 1986. Ермакова О.П. Разговоры с животными (лингво-психологические заметки) / / Разно­ видности городской речи. М., 1988. Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М., 1982. 162 Звегинцев В. А. О предмете и методе социолингвистики // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1976. Т. 35, № 4. Земская Е.А. Городская устная речь и задачи ее изучения // Разновидности город­ ской устной речи. М., 1988. Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь: Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М., 1981. Земская Е.А., Ширяев Е.Н. Устная публичная речь: разговорная или кодифициро­ ванная? / / ВЯ. 1980. № 6 . Золотова Г.А. О перспективах синтаксических исследований / / Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1986. Т. 45, № 6 . Исследования речевого мышления в психолингвистике. М., 1985. Капанадзе Л.А. Семейный диалог и семейные номинации // Язык и личность. М., 1989. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. Караулов Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения / / Язык и лич­ ность. М., 1989. Кларк Г.Г., Карлсон Т.Б. Слушающие и речевой акт // Новое в зарубежной линг­ вистике. М., 1986. Вып. 17: Теория речевых актов. Кобозева К.М. "Теория речевых актов” как один из вариантов теории речевой деятельности / / Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 17: Теория речевых актов. Ковалев С. Двое друг с другом // Знание — сила. 1985. № 8 . Ковтунова И,И, Поэтическая речь как форма коммуникации / / ВЯ. 1986. № 1. Кожевникова Н.А. О соотношении речи автора и персонажа // Языковые процес­ сы современной русской художественной литературы: Проза. М., 1977. Кон И.С. Социология личности. М., 1967. Копыленко М.М. О семантической природе молодежного жаргона / / Социально­ лингвистические исследования. М., 1976. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. М., 1963. Вып. 3. Крысин Л.П. Владение разными подсистемами языка как явление диглоссии // Социально-лингвистические исследования. М., 1976а. Крысин Л.П. К вопросу о внутриязыковой диглоссии / / Методы билингвистических исследований. М., 19766. Крысин Л.П. Речевое общение и социальные роли говорящих // Социально-линг­ вистические исследования. М., 1976в. Крысин Л.П. Социальный компонент в семантике языковых единиц / / Рус. яз. в шк. 1983. № 3. Крысин Л.П. О речевом поведении человека в малых социальных общностях (постановка вопроса) / / Язык и личность. М., 1989. Кукушкина Е.Ю. "Домашний язык” в семье / / Язык и личность. М., 1989. Курилович Е. Поэтический язык с лингвистической точки зрения // Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962. Курилович Е. Лингвистика и теория знака // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX вв. М., 1965. Ч. 2. Лабов У. Исследование языка в его социальном контексте // Новое в лингвистике. М., 1975. Вып. 7: Социолингвистика. Лабов У. Единство социолингвистики // Социально-лингвистические исследова­ ния. М., 1976. Лаптева О.А. Современная русская публичная речь в свете теории стиля // ВЯ. 1978.№ 1. Ларин Е.А. О кипарисовом ларце / / Литературная мысль. Пг., 1923. Т. 2. Левый И. Теория информации и литературный процесс / / Структурализм: ”за” и "против”. М., 1975. 163 Леонтьев А.А. Психолингвистика. М., 1967. Леонтьев А.А. Общественные функции языка и его функциональные эквиваленты // Язык и общество. М., 1968. Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказыва­ ния. М., 1969а. Леонтьев А.А. Язык, речь и речевая деятельность. М., 19696. Леонтьев А.А. Общее понятие о деятельности // Основы теории речевой деятель­ ности. М., 1974а. Леонтьев А.А. Психология общения. Тарту, 19746. Леонтьев А.А. Функции и формы речи // Основы теории речевой деятельности. М., 1974в. Лотман Ю.М. О семиосфере // Учен. зап. Тартусского ун-та. 1984. Вып. 641: Труды по знаковым системам. XVII. Лоуренс П. Еще раз о принципе Питера / / Иностр. лит. 1987. № 2. Макдевид-мл. Р.И. Диалектные и социальные различия в городском обществе // Новое в лингвистике. М., 1975. Вып. 7: Социолингвистика, Маковский М.М. Соотношение индивидуальных и социальных факторов в языке // ВЯ. 1976. № 1. Мандельштам О. Слово и культура // Дракон (альманах поэзии). М., 1921. Медведева С.Ю. К проблеме восприятия художественного текста / / Диалогическая речь — основы и процесс: I Международный симпозиум. Иена (ГДР), 1978: Докл. и сообщ. Тбилиси, 1980. Мельников Г.П. Лингвистические воззрения А.А. Потебни и типология языков // Наукова спадщина О.О. Потебни i сучасна филолопя. Кшв, 1985. Миртов Д. М.И. Каринский и его философские воззрения / / Мысль и слово: (Фило­ софский ежегодник). М., 1918. Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973. Мукаржовский Я. Эстетическая функция, норма и ценность как социальные фак­ ты // Учен. зап. Тартусского ун-та. 1975. Вып. 365: Труды по знаковым системам. VII. Мучник Б.С. Человек и текст. М., 1985. Мэнг К. Коммуникация и текст // Психолингвистичесхие проблемы семантики. М., 1983а. Мэнг К. Общее имплицитное знание о действиях / / Психолингвистические пробле­ мы семантики. М., 19836. Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977. Никольский Л.Б. Синхронная социолингвистика. М., 1976. Основные направления структурализма. М., 1964. Остин Дж. Слово как действие / / Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 17: Теория речевых актов. Парыгин Б.Д. Социальная психология. М., 1971. Петров В.В. Язык и логическая теория // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18: Логический анализ естественного языка. Пименов А.В. О предмете функциональной стилистики с позиций теории речевой деятельности // Психолингвистические и социолингвистические детерминанты речи. М., 1978. Поливанов Е.Д. По поводу "звуковых жестов” японского языка / / Поэтика. Пг., 1919. Принципы и методы лексикологии как социолингвистической дисциплины / Учеб­ ное пособие под ред. О.С. Ахмановой. М., 1971. Психолингвистика. М., 1984. Рей А ., Делесаль С. Проблемы и антиномии лексикографии // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1983. Вып. 14: Проблемы и методы лексикографии. Речевое общение: Проблемы и перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. М., 1983. 164 Риффатер М. Критерии стилистического анализа // Новое в зарубежной лингвисти­ ке. М., 1980. Выпч. 9: Лингвостилистика. Ромашко С. А. Язык как деятельность и лингвистическая прагматика /( Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики: Сб. научно-аналитических обзоров. М., 1984. Русская разговорная речь: Тексты. М., 1978. Русский язык и советское общество: Лексика современного русского литературно­ го языка. М., 1968. Сёрль Дж., Вандервекен Д. Основные понятия исчисления речевых актов // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18: Логический анализ естественного языка. Скребнев Ю.М. Очерк теории стилистики. Горький, 1975. Сорокин Ю.А., Левченко Е.Б. Общение и текст // Речевое общение: Проблемы и перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. М., 1983. Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф., Шахнарович А.М. Смысловое восприятие текста и библиопсихология // Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. М., 1979. Соссюр Ф. de. Труды по языкознанию. М., 1977. Степанов Г.В. Типология языковых состояний и ситуаций в странах романской речи. М., 1976. Степанов Ю.С. Французская стилистика. М., 1965. Степанов Ю.С. Комментарий // Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. Степанов Ю.С. Семиотический принцип описания языков / / Принципы описания языков мира. М., 1975. Степанов Ю.С. В поисках прагматики // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. Структурализм: "за” и "против”. М., 1975. Тарасов Е.Ф. Социолингвистические проблемы теории речевой коммуникации // Основы теории речевой деятельности. М., 1974. Тарасов Е.Ф. Психологические и психолингвистические аспекты речевого воздейст­ вия // Речевое воздействие: психологические и психолингвистические проблемы. М., 1986. Тарасов Е.Ф., Школьник Л.С. Социально-символическая регуляция поведения собеседника // Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977. Теоретические проблемы речевого общения. М., 1977. Титоне Р. Некоторые эпистемологические проблемы психолингвистики / / Психо­ лингвистика. М., 1984. Тодоров Ц. Поэтика // Структурализм: ”за” и "против”. М., 1975. Фоллесдаль Д. Понимание и рациональность // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. 18: Логический анализ естественного языка. Фрумкина Р.М. Вероятность элементов текста и речевое поведение. М., 1971. Фрумкина Р.М. Предисловие // Психолингвистика. М., 1984. Хаймэ Д.Х. Этнография речи // Новое в лингвистике. М., 1975. Вып. 7: Социолинг­ вистика. Холодович А.А. О типологии речи / / Историко-филологические исследования. М., 1967. Холодович А.А. О "Курсе общей лингвистики” Ф. де Соссюра // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. Чемоданов Н.С. Проблемы социальной лингвистики в современном языкознании // Новое в лингвистике. М., 1975. Вып. 7: Социолингвистика. Чулкова В.С. Проблемы интеграции научного текста // Функциональный стиль научной прозы. М., 1980. Шахнарович А.М., Голод В.И. Когнитивные и коммуникативные аспекты речевой деятельности // ВЯ. 1986. № 2. 165 Швейцер А.Д. К разработке понятийного аппарата социолингвистики / / Социально­ лингвистические исследования. М., 1976а. Швейцер А.Д. Междисциплинарный статус и предмет социолингвистики // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 19766. Т. 35, № 4. Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. М., 1977. Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. М., 1927а. Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова. М., 19276. Эрвин-Трипп С.М. Язык. Тема. Слушатель. Анализ взаимодействия // Новое в лингвистике. М., 1975. Вып. 7: Социолингвистика. Эрвин-Трипп С.М. Социолингвистика в США // Социально-лингвистические иссле­ дования. М., 1976. Язык и идеология. Киев, 1981. Язык и личность. М., 1989. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика / / Структурализм: "за” и "против”. М., 1975. Якобсон Р. Избранные работы. М., 1985. Якубинский Л.П. О диалогической речи // Якубинский Л.П. Избранные работы: Язык и его функционирование. М., 1986. Яхнов X . Развитие и проблемы социолингвистики в ГДР // Социально-лингвис­ тические исследования. М., 1976. Allen R.R., Mekkerow R.E. The pragmatic of public communication. Columbus, etc., 1977. XIII. Bally Ch. Le langage et la vie. P., 1927. BamlundD.C. A transactional model of communication // Language behavior: A book nfi readings in communication. The Hague; Paris, 1970. Bréal M. Essai de sémantique. P., 1924. Carnoy A. La science du mot. Louvain, 1927. Chiss ].L. La stylistique de Charles Bally: de la notion de sujet parlant a la théorie de renonciation // Langage. Mars: Larousse. 1985. 77. Chomsky N. Verbal behavior by B.F. Skinner (Review) // Language. 1957. Vol. 35, N 1. Delacroi *Я. Le langage et la pensée. P., 1924. Enkvist N. On defining style: An essay in applied linguistics // Linguistics and style. L., 1964. Flores A. W.H. Goodenough. Culture, language and society // Antropos. 1983. Vol. 78, N 5/6. Gabelentz G. yon der. Die Sprachwissenschaft. Leipzig, 1891. Giffin К. The studies of speech communication in small-group research // Language behavior: A book of readings in communication. The Hague; Paris, 1970. Goodenough W.H. Culture, language and society. Calif., 1981. Guiraud P. La stylistique. P., 1967, Halliday M.A.K. Language as a semiotic system. L., 1978. Hannerz U. Language variations and social relationships // Studia Linguistica. Gleerup Lund. 1970. Vol. 24, N 11. Harris R. The speech-communication model in 20-th century: Linguistics and its source // Proceedings of the XHIth International Congress of Linguists (Tokyo, 1982). Tokyo, 1983. Hausser M. Un aspect de la fonction poétique: La fonction impressive // Le Français Moderne: Revue de linguistique française. P., 1968. James Vf. Pragmatism: A new name for some old way of thinking. Longmans, 1907. Levelt J.M. The speaker’s organisation of discourse // Proceedings of the XHIth Interna­ tional Congress of Linguists (Tokyo, 1982). Tokyo, 1983. Malinowsky B. The problem of meaning in primitive languages. N.Y., 1935. Mukafoysky J. Kapitoly z ceské poetiky. Dil. 1. Praha, 1941. Osgood Ch.E. Some effects of motivation on style of encoding. L., 1960. Penfield J. A socio-cultural view of language context: Building of a theory // Proceed­ ings of the XHIth International Congress of Linguists (Tokyo, 1982). Tokyo, 1983. 166 Sabo Z. The status of stylistics in textlinguistics // Revue Roumaine de linguistique. Bucarest. 1971. Vol. 21, N 1. Saukkonen P. What are the main semantic-pragmatic features of stylistics texMypes? // Proceedings of the XHIth International Congress of Linguists (Tokyo, 1982). Tokyo, 1983. Schmachtenberg R. Sprechakttheorie und dramatischer Dialog. Tübingen, 1982. Schourup L.C. Common discourse particles in English conversation. N.Y.; L., 1985. Sechehaye A. Programme et méthodes de la linguistique théorique: Psychologie du lange // Programme de la premiere partie de la linguistique théorique on science du langa­ ge affective. P., 1908. Sechehaye A. L’individuel et le social dans le langage // Psychologie du langage. P., 1933. Shank R., Birnbaum L., Mey J. Intergrating semantics and pragmatics // Proceedings of the XHIth International Congress of Linguists (Tokyo, 1982). Tokyo, 1983. Shibutani T. Society and personality: An interactionist approach to social psychology. N.Y., 1961. Tarde G. Les lois de lim itation . P., 1890. Tarde G. L’opinion et la foule. P., 1921. Vetter J.H. Language behavior and communication: An introduction. Itaca (111.), 1969. Wolfson N. Speech events and natural speech: Some implications for sociolinguistic methodology // Language and Society. Cambridge. 1976. Vol. 5, N 2. SUMMARY The book is concerned with the problems of speech behaviour of the speaker and the hearer and the mechanisms of their interaction in communication. The notion of ’’speech behaviour” (SB) is considered in the book against the background of its cognates (’’speech activity”, ’’speech communication”, ’’lan­ guage usage”, etc.) and plays the central role in interpreting the speech tactics of the communicants and the linguistic choices they make to conform to the particular circumstances of the speech situations. It has been shown in the book that the speaker’s and the hearer’s SB varies and thus can be of different types. Those types are: s t y l i s t i c v a r i a n t s of SB, which are dependent on the differences in the spheres of communication, lan­ guage functions or functional and stylistic characteristics of speech; c o m m u ­ n i c a t i v e v a r i a n t s of SB, which are dependent on the differences in the roles the communicants play in the speech interaction and the communicative intentions they have in it; s o c i o - p s y c h o l o g i c a l v a r i a n t s of SB, which depend upon such variables as speech functions (interaction/report), the need to choose the style of speech suitable for the situation of communication and its social or genre characteristics. Particular attention is paid to the opposition ’’informative speech/phatic speech”. The analyses of the features that differentiate these two types of SB has provided the possibility to describe a number of features that characterize the behaviour of the speaker and the hearer in an informative dialogue, on the one hand, and in a phatic dialogue orientated to pure interaction, on the other. The book contains rich illustrative material chosen from modern literary and newspaper texts, radio and television programs as well as from observations on everyday oral speech. ОГЛАВЛЕНИЕ Предисловие.............................................................................................................................. 3 Часть первая. РЕЧЕВОЕ ПОВЕДЕНИЕ (РП) В КРУГУ СМЕЖНЫХ ПРОБЛЕМ (К ХАРАКТЕРИСТИКЕ ПОНЯТИЙ И ТЕРМИНОВ) Глава I. РП как предмет внешней лингвистики............................................................ Поиск термина.................................................................................................................... Содержание термина.......................................................................................................... РП в отношении к понятиям "речевая деятельность” и "речевое обще­ ние" ...................................... РП и прагматика................................................................................................................. Языковое употребление и Р П ........................................................................................ В ы воды ................................................................................................................................. Глава II. Единицы и методы анализа РП........................................................................... Структура и составляющие единицы РП...................................................................... Пример ан ал и за................................................................................................................. Источники............................................................................................................................ Парадигматический и синтагматический типы м атериала.................................... Эксперимент и опрос.......................................................................................................... Вы воды ....................................................................... 8 8 11 15 19 24 29 30 30 33 37 39 43 47 Часть вторая. ГОВОРЯЩИЙ И СЛУШАЮЩИЙ В СТИЛИСТИЧЕСКИ ЗНАЧИМОЙ КОММУНИКАЦИИ Глава I. Стилистические варианты РП................................................................................ Стиль языка и стиль человека........................................................................................ Сферы общения и речевая индивидуальность........................................................... Функция языка и коммуникативная роль говорящих/слушающих.................. Индивидуально-стилевые признаки Р П ........................................... Поиск общего язы ка.......................................................................................................... Массовая коммуникация................................................................................................ Разговорная р е ч ь ............................................................................................................... Условия общения-............................................................................................................... Содержание и тема высказывания................................................................................ П еревод................................................................................................................................. В ы воды ................................................................................................................................. 50 50 52 55 56 60 63 67 70 75 79 82 Глава II. Коммуникативные варианты Р П ...................................................................... Коммуникативное соавторство....................... Разные роли коммуникантов в структурировании д и а л о г а ............................... Стили слушания.................................................................................... 84 84 86 89 169 Говорящий/слушающий: интенция и р еак ц и я ......................................................... 90 Возвратная р еч ь .................................................................................................................. 93 Коммуникативное намерение........................................................................................ 94 Коммуникативные регламентации и свобода л и ч н ости ....................................... 96 Вторичная коммуникация................................................................................................ 99 Коммуникативная инверсия...........................................................................................100 Коммуникативная интимизация......................................................................................103 В ы воды .................................................................................................................................... 106 Часть третья. СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ВАРИАНТЫ РП В КОММУНИКАЦИИ Глава I. Информативная речь...................................................................................................108 Общение/сообщение............................................................................................................. 108 Специальная и неспециальная р еч ь ................................................................................. 110 Границы инвариантной оппозиции............................................ « ................................. 111 Непрофессиональная речь в официальных у с л о в и я х ............................................ 113 Отсутствие ориентации на двойного адресата............................................................ 115 Ориентация на двойного адресата................................................................................ 118 Социальные причины стилевых переключений......................................................... 120 Ситуативные причины стилевых переключений...................................................... 121 Жанровые причины стилевых переключений............................................................ 123 Стилизация............................................................................................................................ 124 Мера содержательной адаптации................................................................................... 128 Письменная и устная формы речи: газеты и ТВ......................................................... 130 В ы воды ................................................................................................................................. 132 Глава II. Фатическая р е ч ь ..................................................................................................... Фатическое высказывание и РП личности................................................................... Цель фатического общ ения............................................................................................. Первичное и вторичное речевое действие фатического инварианта.................. Содержательно-ситуативные типы фатической р еч и ............................................... Фатический диалог и фатическое повествование.................................................... Фактор темы......................................................................................................................... Информативно-фатический баланс как норма Р П .................................................... В ы воды ................................................................................................................................. 135 135 137 140 142 145 150 153 157 Зак лю чение............................................................................................................................... 158 Литература................................................................................................................................. 160 S u m m a ry .......................................................................................................................................................... 167 CONTENTS P r efa ce.......................................................................................................................................... 3 Part one. SPEECH BEHAVIOUR (SB) AND RELATED CONCEPTS (TOWARDS A CHARACTERIZATION OF CONCEPTS AND TERMS) Chapter I. SB as the object of external linguistics.............................................................. 8 Search for the term................................................................................................................ 8 Content of the te r m ............................................................................................................. 11 SB with respect to the concepts "speech activity” and "speech communica­ tion".......................................................................................................................................... 15 SB and pragm atics................................................................................................................ 19 Language usage and S B .................................................................................................... 24 Conclusions............................................................................................................................. 29 Chapter II. Units of SB and methods of its analysis............................................................ 30 The structure and the components of S B ........................................................................ 30 Sample of a n a ly sis................................................................................................................ 33 Sources.................................................................................................................................... 37 Paradigmatic and syntagmatic types of language m aterial.......................................... 39 Experiment and informant polls........................................................................................ 43 Conclusions............................................................................................................................. 47 Part two. SPEAKER AND HEARER IN STYLISTICALLY MEANINGFUL COMMUNICATION Chapter I. Stylistic variants of SB .............................................................................................. 50 Style of language and personal s ty le ....................................................................................50 Spheres of communication and speech p erson ality.......................................................... 52 Functions of language and communicative roles of speakers/hearers...........................55 Individual stylistic features of S B ....................... 56 Search for a common language..............................................................................................60 Mass communication................................................................................................................63 Colloquial speech..................................................................................................................... 67 Conditions of communication................................................................................................ 70 Content and theme of an utterance......................................................................................75 Translation...............................................................................................................................79 Conclusions....................................................................................................................... .. . 82 Chapter II. Communicative variants of S B ..............................................................................84 Communicative co-authorship............................................................................................. 84 Different roles of communicants in structuring a dialogue..........................................8 6 171 Styles of h earin g.................................................................................................................. 89 Speaker/hearer: intention and reaction........................................................................... 90 Recurrent sp eech ............................................................................... ................................. 9 3 Communicative in te n tio n .................................................................................................. 94 Communicative regulations and personal freedom......................................................... 96 Secondary communication.................................................................................................. 99 Communicative in v ersio n .................................................................................................. 100 Communicative intim ization............................................................................................. 103 Conclusions............................................................................................................................... 106 Part three. SOCIAL-PSYCHOLOGICAL VARIANTS OF SB IN COMMUNICATION Chapter I. Informative speech......................................................................................................108 Communication/information............................................................................................. 108 Special and non-special speech...........................................................................................110 Boundaries of an invariant opposition..............................................................................I ll Non-professional speech in formal conditions....................................................................113 Absence of orientation to a double addressee....................................................................115 Orientation to a double addressee.........................................................................................118 Social causes of style sw itch in g ........................................................................................... 120 Situational causes of style switching................................................................................... 121 Genre causes of style sw itch in g........................................................................................... 123 S ty liz a tio n ............................................................................................................................... 124 Measure of adaptation to the content of sp e e c h ............................................................ 128 Written and oral forms of speech: newspapers and T V ................................................. 130 Conclusions............................................................................................................................ 132 Chapter II. Phatic speech.......................................................................................................... Phatic utterance and personal speech behaviour............................................................ Purpose of phatic communication..................................................................................... Primary and secondary speech effects of the phatic invariant..................................... Substantial and situational types of phatic sp e e c h ...................................................... Phatic dialogue and phatic narration................................................................................ Theme factor.......................................................................................................................... Informative and phatic balance as an SB norm .............................................................. Conclusions............................................................................................................................ 135 135 137 140 142 145 150 153 157 General conclusions.................................................................................................................... 158 B ibliography............................................................................................................................... 150 S u m m a ry .......................................................................................................................................................... 157 Научное издание Винокур Татьяна Григорьевна ГОВОРЯЩИЙ И СЛУШАЮЩИЙ Варианты речевого поведения Утверждено к печати Институтом русского языка РАН Редактор издательства В.С. Матюхина Художник Б.М. Рябышев Художественный редактор Я.Я. Власик Технические редакторы Г.Я. Каренина, Т.А. Резникова Корректор Л.А. Агеева ИБ № 277 Набор выполнен в издательстве на наборно-печатающих автрматах Подписано к печати 11.08.93. Формат 60X90 V l6 Гарнитура Пресс-Роман. Печать офсетная. Уел. печ. л. 11,1 + 0,1 вкл. Уел. кр.-отт. 11,4. Уч.-изд. л. 13,0. Тираж 2500 экз. Тип. зак. m Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Наука” 117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., д. 90 2-ая типография издательства "Наука” 121099 Москва, Г-99, Шубинский пер., 6 В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ "НАУКА” готовятся к печати: Л огический анализ язы ка: М ентальны е дей ств и я . 12 л. Шестой выпуск продолжающегося издания ’’Логический анализ языка” посвящен новым проблемам лингвистики: семантическо­ му анализу структуры ментального пространства, лексикографиче­ скому описанию ментальной лексики, а также представлениям о сфере мышления в философских сочинениях Декарта, Платона, П. Флоренского, А. Платонова и др. Приводятся конкретные при­ меры толкований слов ментальной сферы. Для лингвистов, литературоведов, логиков, философов, куль­ турологов, специалистов в области когнитивных наук. С тепанов Ю.С., П роскурин С.Г. Константы м ировой культуры : Алфавиты и алф авитны е тексты в периоды д в о ев ер и я . 12 л. В книге рассматриваются алфавитные традиции Европы: от древнесемитской - через древнегреческую и латинскую - до средневековых германских (готского и рунического алфавитов) и славянских (глаголицы и кириллицы), а также современные ан­ глийский, французский и русский алфавиты. Выдвигается ряд но­ вых гипотез об именах букв и рун в связи с культурным миром со­ ответствующих народов и исследуются тексты - от ’’азбучных мо­ литв” до поэзии К. Брентано и А. Рембо. Для широкого круга читателей. К ультура парлам ентской речи. 15 л. Эта книга - первое в России пособие по парламентской речи, которая анализируется как одна из форм ораторского искусства. Исследование построено на материале современной парламент­ ской речи и содержит ее характеристику с точки зрения профес­ сионализма парламентариев и культуры владения разными жан­ рами парламентской речи. Словарь-справочник депутата, содержа­ щий около двух тысяч статей, призван предупредить наиболее частотные ошибки в речи депутатов. Для парламентариев, журналистов и самого широкого круга читателей, интересующихся культурой речевого общения. Граудина Л .К ., Д м итриева О .Л ., Н овикова Н .В ., Ш иряев Е.Н . Мы со­ храним тебя , р усск ая речь! 8 л. Культура речи предстает в книге как новая и актуальная дис­ циплина современного языкознания. Авторы ведут речь о таких ’’болезнях” языка, как речевые штампы, ярлыки, злоупотребле­ ние иностранными словами, канцелярит, размышляют о культуре спора, а также дают практические рекомендации по культуре рече­ вого общения. Для широкого круга читателей. И стория культуры и п оэти к а. 18 л. В книге рассматривается взаимодействие поэтики и культуры в их историческом движении. Анализ поэтики отдельных произведе­ ний приводит к пониманию целостного пространства культуры и тем самым определяет устройство этого пространства. Его описа­ ние, в свою очередь, раскрывает принципы внутреннего строения текстов, картины мира и тип историко-культурной эпохи. Работа выполнена на материале славянской культуры. Для филологов, историков культуры. О черки истории язы ка р усск ой п оэзи и XX век а: Тропы в индиви­ дуальн ом стиле и п оэтическом язы к е. 20 л. Книга продолжает серию коллективных монографий, объеди­ ненных общностью заглавия (Очерки истории языка русской поэ­ зии XX в.) и целевой установкой на анализ различных явлений языка русской поэзии этого периода. Исследуется проблема со­ четаемости тропов как показатель их текстовой и языковой спе­ цифики, устанавливаются разновидности некоторых тропов, их языковые признаки и сферы применения. Олицетворение рассмат­ ривается как троп, действие которого в художественном тексте существенно расширяется за счет сужения метафорического и метонимического контекстов. Метафора и метонимия получают и ряд дополнительных характеристик, связанных с их функциониро­ ванием в стихотворных текстах. В монографии представлен опыт углубленного анализа метонимии в художественной системе одного автора. На примере творчества И. Анненского устанавлива­ ются виды метонимии, характерные для стихотворной речи. Для лингвистов-русистов и специалистов в области лингвопоэтики, литературоведов, а также для любителей русской поэзии. А Д Р Е С А К Н И ГО Т О РГО ВЫ Х П РЕДП РИ Я ТИ Й Р О С С И Й С К О Й Т О Р Г О В О Й Ф ИРМ Ы "А К А Д Е М К Н И Г А ” Магазипы "Квита—почтой” 117393 Москва, ул. А к а д ем и к а П и л ю ги н а , 14, корп. 2; 197345 С а н к т -П е т е р б у р г, ул. П ет р о за в о д с к а я , 7 Магазипы "Академкнига” с указанием отделов "Книга—почтой": 690088 В л а д и во с т о к , О кеанский пр-т, 140 (’’К нига— п оч той ”;) 620151 Е к а т ер и н б ур г, ул. М ам ин а-С иби ряк а, 137 (’’К нига— п о ч то й ”); 664 0 0 3 И р к у т с к , ул. Л ер м он тов а, 289 ("Книга— п о ч т о й ”); 6 6 0 0 4 9 К р а с н о я р с к , пр-т М ира, 84; 103009 М о с к ва , ул. Т верск ая, 19-а; 117 3 1 2 М о с к ва , ул. В ав и л ов а, 55/7; 117383 М о с к в а , М ичуринский п р осп ек т, 12; 6 3 0 0 7 6 Н о в о с и б и р с к , К р а сн ы й п р -т , 51; 6 3 0 0 9 0 Н о в о с и б и р с к , М о р ск о й п р -т, 22 (’’К ни га— п о ч т о й ”); 1 4 22 8 4 П р о т в и н о М оск овск ой о б л ., ул. П о б е д ы , 8; 142292 П у ­ щ ино М оск овской о б л ., M P ”В ”, 1 (’’К нига— п о ч то й ”); 4 4 3 0 0 2 С ам ара, пр-т Л енина, 2 (’’К ни га— п о ч т о й ”); 1 9 1 1 0 4 С а н к т -П е т е р б у р г, Л и тей ны й п р-т, 57; 199164 С а н к т П е т е р б у р г , Т а м о ж ен н ы й п ер ., 2; 1 94064 С а н к т -П е т е р б у р г, Т и хор ец к и й п р -т, 4; 6 3 4 0 5 0 Т о м с к , н а б . р ек и У ш а й к и , 18; 4 5 0 0 5 9 У ф а , ул. Р. З о р г е , 10 ( ’’К н и г а п оч той ”); 4 5 0 0 2 5 У ф а, ул. К ом м ун и сти ческ ая, 49 Магазип "Академкнига" в Татарстане: 420043 К а за н ь , ул. Д о с т о е в с к о г о , 53
