ПРОСВЕЩЕНИЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА Правление Екатерины II (1762–1796) вошло в историю как век Высокого Просвещения, век философов, время правления «российской Минервы». Еще М. В. Ломоносов в оде 1762 года написал: «Науки, ныне торжествуйте: Взошла Минерва на престол». Этот ономомиф Екатерины II был впервые заявлен во время её коронации в Москве 30 января –2 февраля 1762 года, сопровождающейся театрализованным представлением «Торжествующая Минерва», постановка которого стоила жизни «отцу русского театра» Ф. Волкову. Он простудился во время торжеств и умер. На маскараде исполняли хоры, авторами которых был А. Сумароков. «Хор ко златому веку» выражал радость по поводу тому, что «блаженны времена настали», так как на земле «Астрея воцарилась». Для россов настал «златой желанный век», когда российские реки на удивление соседям «млеком текут и медом». Использование имени Астрея было не случайно. А. Сумароков был масоном, а у масонов золотой век традиционно ассоциировался с «веком Астреи» и находился не в прошлом, а в будущем, в крайнем случае, в счастливом настоящем. В первое десятилетие правления Екатерины II государственная мифология в России достигает своего наивысшего расцвета. Как писал по этому поводу Виктор Маркович Живов в «Языке и культуре в России в XVIII веке»: «Русское Просвещение – это петербургский мираж <…> Над Невой повисали сады Семирамиды. Минерва после торжественного молебна отверзала храм Просвещения, Фонвизин обличал пороки, и народ блаженствовал». Термин «просвещение» появился в России не в XVIII веке. Это слово знала еще допетровская Русь. Просвещать значило «крестить», «сподобить Святого Крещения». Таким образом, просвещение XVIII века воспринималось как Второе крещение Руси. При этом в эпоху Екатерины, в отличие от эпохи Петра Великого, упор делается на гуманитарных науках. Княгиня Е. Р. Дашкова в 1783 году становится одновременно президентом Петербургской академии наук и председателем вновь возникшей «Российской академии наук», занимающейся преимущественно вопросами языка. Под покровительством Российской академии был издан «Словарь академии Российской», первый толковый словарь русского языка, состоящий из толкования более 43 тыс. слов. При Академии издавался журнал «Собеседник любителей российского слова», «Российский театр». Первое десятилетие правления императрицы – расцвет российской журналистики. Первый журнал «Всякая всячина» она стала выпускать сама в 1769 году. Вслед за ней появляются журналы «И то и сё» М. Чулкова, «Смесь» и «Адская почта» Ф. Эмина, «Трутень» Н. Новикова. Журналы начали между собой полемику о путях развития русской литературы и общества. Это означало, что в России родилось общественное мнение – основа Просвещения. Большого развития в эпоху Екатерины достигает книгоиздательская деятельность. В 1783 году императрица подписывает указ о «Вольных типографиях», который разрешал всем желающим заводить у себя типографии и печатать книги, не спрашивая на это специального разрешения у правительства. Фактически это означало отмену цензуры. Частные типографии стали во множестве возникать не только в городах, но даже в помещичьих усадьбах. Так, в частной типографии помещика-вольтерьянца Ивана Рахманинова в Тамбовской губернии в 1791 году было напечатано полное Собрание сочинений Вольтера. В чем основная суть философии Просвещения? Деятели европейского просвещения (прежде всего французского) хотели построить идеальное «царство разума», в котором общество (государство) и человек должны были быть исправлены (а не просто объяснены, как у Р. Декарта в XVII веке) в соответствии с естественными законами природы. Главными причинами человеческих бедствий просветители считали человеческое невежество и религиозный фанатизм. С их точки зрения, когда над Европой взошло «солнце разума», суеверия (религиозный фанатизм, дворянские привилегии) должны уступить место естественным (природным) правам человека. Просветители выступали не в роли представителей какоголибо класса общества, но от лица всего страждущего человечества. В понятии «Бог» большинство просветителей видели только обозначение разумной первопричины мира, верховного геометра и архитектора Вселенной (так называемый деизм). Этим объясняется попытка просветителей создать «религию разума», сформировать представление о «христианине эпохи Просвещения» (термин Владимира Николаевича Топорова). Идеальный человек эпохи Просвещения – свободный от предрассудков «разумный эгоист», который, стремясь к собственной свободе и независимости от оков несправедливо устроенного общества, тем самым способствует освобождению всего человечества. Идеи Просветителей оказались необыкновенно привлекательными для русского общественного сознания II половины XVIII века. С их защитой в 60-е годы XVIII века выступила сама императрица Екатерина II. Она делает всё от неё зависящее, чтобы превратить Россию во вторую родину французского Просвещения. Так, после запрещения во Франции издательства «Энциклопедии» (под редакцией Дидро и д' Аламбера), которую Дмитрий Благой назвал «Боевым штабом» просветительской мысли во Франции, Екатерина предлагает продолжить издательство в России. Впоследствии Екатерина решает пригласить д' Аламбера в воспитатели к наследнику престола будущему Павлу I. Императрица приобретает у Д. Дидро, находящегося в стесненных материальных условиях, его великолепную библиотеку, оставив её ему в пожизненное владение и назначив его библиотекарем в неё с высоким жалованием. Примеру императрицы следовали её приближенные, в частности фавориты. Так, Григорий Орлов предлагал Ж.Ж. Руссо, который чувствовал себя гонимым на родине, переехать на постоянное жительство в Россию и поселиться в его имении, которое он готов предоставить в полное его распоряжение. Екатерина II – София–Фредерика–Августа Ангальт-Цербская – в правление которой Россия стала самым могущественным государством Европы, в значительной степени отличалась от императриц-предшественниц. В отличие от Анны Иоановны она не стремилась, чтобы ее боялась и испытывали перед ней священный трепет, в отличие от Елизаветы Петровны – ее не занимали вопросы внешней красоты. Она настаивала только на наличие у нее ума, причем ума мужского: логического и рационального. В третьем варианте своих «Записок» утверждала, что всегда «была честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским». Все современники отмечали её личное обаяние, умение входить в доверие к людям, снисходительность по отношению к их недостаткам. Сама она, полушутяполусерьезно, говорила, что умрет от услужливости. Она была настоящий правитель эпохи Просвещения, так как никто их российских монархов ни до, ни после нее так много не читал и не писал. Признавалась, что физически не может видеть на столе чистый лист бумаги, рука сразу тянется к перу. Но у нее все же была одна слабость: слабость к власти. Было смертельно опасно вставать между властью и этой женщиной. Это испытал на себя несчастный царевич Иоанн Антонович, убитый в Шлиссельбургской крепости, Емельян Пугачев, Самозванец, был казнен на Болотной площади в Москве, княжна Тараканова, Самозванца, называющая себя дочерью Елизаветы Петровны, умерла от чахотки в Петропавловской крепости. При Екатерине II в России меняется литературная политика, определяющая господствующий писательский тип эпохи. Завещанный Ломоносовым тип поэта-оратора, поэта-Пиндара, просвещающего монарха и пользующегося его неизменным покровительством, постепенно уступает свое место другому типу писателя, идеальный образ которого стал изображаться императрицей Екатериной II в журнале «Всякая всячина», издателем которого был ее статс-секретарь Григорий Козицкий. На страницах этого журнала дидактизму и морализаторству эпохи классицизма была противопоставлена идея «легкой» словесности, ориентированной на нормы светского салонного разговора и рассчитанной на утонченный вкус придворной дамы. Основными качествами нового писателя становится «добрая шутка», основанная на «разуме», «здравом понятии» и «уме». Как писала Екатерина в журнале: «Ум женился на веселости, из которого брака родилась Добрая Шутка». В литературном мире «добрых шуток» не было места не только «злым Фуриям» Сумарокова, но и его язвительной сатире на лица, заставляющей видеть в нем прообраз того «желчного» человека из «Всякой всячины», которого «молодой удалец» сравнивает с Калигулой, мечтающим, чтобы человеческий род имел только одну голову, которую «сподручней отрубить разом: не того ли и вы мнения?». Напротив, «разумное» поведение в обществе человека, тем более писателя, включает в себя, с точки зрения Екатерины II, несколько принципов: «1) Никогда не называть слабости пороком. 2) Хранить во всех случаях человеколюбие.3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того 4) Просить Бога, чтоб нам дал дух кротости и снисхождения <…> P.S. Я хочу завтра предложить пятое правило, а именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить». С этой точки зрения поведение А. Сумароков, яростно враждующий с членами собственной семьи, никак не мог считаться олицетворением «разумного» поведения. В эпоху, когда подготавливалось торжество «салонной поэзии» И. Богдановича, классицистическая риторика А. Сумарокова казалось уже безнадежно устаревшей. Екатерина II была вторым после Петра императором-законодателем. Когда она вступила на престол, то положила в основу своего «Наказа» депутатам, собравшимся в 1767 году, чтобы образовать «Комиссию для приведения в порядок и пересмотра российского законодательства», знаменитый трактат Ш. Монтескье «Дух законов», подчеркнув, что этот труд французского просветителя является ее молитвенником. Сам же «Наказ» Екатерины II показался столь либеральным в королевской Франции, что был запрещен королем Людовиком XV, но зато прославлен Вольтером. Он писал Екатерине 26 февраля 1769 года: «Ликург и Солон, конечно, утвердили бы сие творение своеручным подписанием…Оно написано ясно, кратко… и исполнено твердости и человеколюбия». Это замечание Вольтера относительно человеколюбия «Наказа» очень важно, так как первое и важнейшее нововведение, сделанное Екатериной, заключается в придании «человеческого лица» государственной власти. Этот новый дух екатерининского времени прекрасно отразил Г. Р. Державин в оде «Фелица», когда он говорит об отказе от грубых нравов предшествующих царствований («Там свадеб шутовских не парят, В ледовых банях их не жарят, Не щелкают в усы вельмож; Князья наседками не клохчут, Любимцы въявь им не хохочут И сажей не марают рож»), от государственной подозрительности эпохи «Слова и Дела» («Там можно пошептать в беседах И, казни не боясь, в обедах За здравие царей не пить»). Однако это произведение именно в таком виде не было бы написано Державиным в начале 1780-х годов, если бы Екатерина не села за свой «Наказ» в 60–х годах. «Наказ» состоял из 526 статей, разбитых на 20 глав, в которых императрица определяет новые принципы существования государства, общества и человека. Уже в 1 главе провозглашается: «Россия есть Европейская держава». В 5 главе императрица высказывает свою точку зрения на равенство и свободу: «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам». Определение же политической свободы взято Екатериной прямо из трактата Монтескье: «Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют». Правда, в России законы тоже были еще в процессе становления. Но зато Екатерина взяла на вооружения трактат итальянца Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях», где осуждалось применение пыток при следствии и писалось о презумпции невиновности. Она писала об этом в стране, где еще два десятилетия назад дыба и кнут были единственными символами государственной власти. В этом отношении идеи ее «Наказа» в значительной степени опережали свое время и носили утопический характер: «Употребление пытки противно здравому естественному рассуждению; само человечество вопиет против оные и требует, чтобы она была вовсе уничтожена». Именно «человечность» «Наказа» делало это произведение Екатерины нравственно привлекательным не только для современников, но и для потомков: Об этом не забывал А. С. Пушкин в 1822 году, когда он писал в «Послании цензору»: Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины? Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем, Свой долг, свои права, пойдешь иным путем. Однако в силу интенсивного развития литературы и культуры в XVIII столетии государственное просвещение очень быстро перестало удовлетворять представителей русской интеллигенции (это слово появилось в XVIII века). В результате в России екатерининского времени постепенно сложилось два национальных Просвещения – авторитарное, монархическое и либерально- демократическое, во многом противоположных по своим общественнополитическим целям. В абсолютном большинстве учебников XVIII века прошлого века все внимание сосредоточено на «демократическом» Просвещении, выступающем с критикой существующей государственной власти (Н. Новиков, Д. Фонвизин, А. Радищев). В полемику с императрицей вступил Н. Новиков через свой журнал «Трутень». Вообще журналы 60-х гг. отражали два лица русского Просвещения – авторитарное, монархическое Просвещение Екатерины и демократическое Просвещения русских писателей. В литературном отношении в журналах формируется конфликт между «сатирой на лица» и «сатирой на нравы». Само же царствование Екатерины II являло собой драматическую иллюстрацию конфликта между просвещением в теории и деспотизмом на практике. Основные проблемы русского Просвещения. Проблема воспитания и образования Проблема воспитания и образования была одной из основных для писателей-просветителей, так как именно воспитание и образование обеспечивало появление «людей новой породы», которые должны были построить новое разумное общество. В 60-е годы в России большой популярностью пользовались два сочинения европейских мыслителей по вопросам педагогики. Во-первых, это трактат английского философа Джона Локка «Некоторые мысли о воспитании» (1693), а во-вторых, книга Ж.-Ж. Руссо «Эмиль, или Воспитание» (1762). Последний трактат был сожжен в Париже. Правда, мысли, высказанные в этих трактатах, были прямо противоположные. Педагогические взгляды английского философа Д. Локка впервые нашли свое отражение в русской литературе еще в 30-годы в 7 сатире А. Кантемира. Но Кантемир во время написания этой сатиры жил за границей, в Россию идеи Локка пришли не ранее 50-х годов XVIII столетия. Локк сравнивал человеческую природу с землей, которая без должного ухода зарастет сорняками. Хорошее воспитание – это удобрение человеческой натуры. Без надлежащего образования человек никогда не станет настоящим джентльменом (дворянином), так как у него «смелость принимает вид грубости…, ученость становится в нем педантизмом, остроумие – шутовском, простота – неотесанностью, добродушие – льстивостью». Дурно воспитанного человека (читай: не джентльмена, человека третьего сословия) Локк сравнивает с неотделанным алмазом, который заблестит только тогда, когда будет отшлифован и вделан в оправу. Положение не спасают даже врожденные добродетели и таланты этого человека. С точки зрения Локка душа ребенка – это tabula rasa (чистая доска). Идею наследственности Локк отрицал. Воспитание провозглашалось важнее образования. Воспитание по Локку это преимущественно домашнее воспитание, с гувернерами, домашними учителями. Телесные наказания разрешались в крайнем случае. В чем была причина популярности идей Локка? Д. Локк предлагал систему социального воспитания человека на пользу общества. Эти мысли и идеи необыкновенно импонировали русскому обществу эпохи классицизма с его «пафосом торжествующей государственности». Так, профессор Московского университета Николай Поповский, ученик М. Ломоносова, автор предисловия к переводу книги Д. Локка, считал основным предметом книги вопрос, «каким образом детей честных родителей предуготовлять в пользу отечества». Напротив, Ж.-Ж. Руссо резко выступал против общественного воспитания, так как считал, что современное общество построено на угнетении людей. Он говорил: «Все хорошо, выходя из рук творца, все вырождается в руках человека». Идеальное отечество, государство – это античная Спарта. Нет такого государства, нет гражданина. Следовательно, нужно воспитывать не гражданина, но человека вообще, естественного человека, который мог бы легко занимать любое место в обществе, оставаясь самим собой, то есть естественным человеком, а не дворянином или представителем третьего сословия. Руссо полагал, что сам по себе человек добр от природы, портит же этого природного естественного человека неправильное общественное сословное воспитание. Чтобы этого не произошло, нужно изолировать человека от пагубного воздействия общества, снабдив его при этом знанием истинных просветительских идей. Именно так Руссо поступает с героем своего педагогического трактата Эмилем, сыном богатого дворянина, которого сознательно удаляют из города подальше от соблазнов цивилизации и поселяют в пустынной сельской местности. Ребенка лишают всех книг, кроме книги Д. Дефо «Приключения Робинзона Крузо». Мальчику с детский лет сопутствует воспитатель, который заботливо, день за днем, в течение 20 лет формирует его характер, будучи одновременно и его учителем, и старшим товарищем. В результате формируется идеальный характер, который может быть положен в основу создания «новой породы людей». Многие педагогические идеи Руссо были очень революционными для своего времени: отказ от кормилиц, мать сама должна кормить свое дитя, дети должны играть, детей не надо туго пеленать. Раньше считали, что только так можно сохранить не искривленные члены. Система руссоиского воспитания не понравилась Екатерине II, которая видела в воспитании средство формирования идеального гражданина, законопослушного подданного и богобоязненного христианина. Прочитав впервые «Эмиля» Руссо в 1763 году, она заявила: «…не люблю я эмильевского воспитания: не так думали в наше доброе старое время». Поэтому в основу создания российской системы воспитания был положен сословный принцип. Но в то же время Екатерине очень понравилась идея Руссо об изоляции ребенка от общества, в том числе и от его родителей, в процессе воспитания, чтобы родители и окружение не испортили ребенка дурными примерами (этого, кстати, опасался еще и А. Кантемир). В 1764 году Екатериной II было утверждено, разработанное И. Бецким, «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества», которое ставило перед собой грандиозные задачи: «преодолеть суеверие веков», «воспитать новую породу отцов и матерей», которые могли бы свои добродетели передать детям. В этом же году в России появляется первое женское учебное заведение Смольный институт для благородных девиц, в котором должны были воспитываться «женщины новой породы», просвещенные российские дворянки. Французский просветитель Дени Дидро, активно поддерживающий императрицу в ее педагогической утопии, писал, посетив Россию: «Здесь подготовляют честных и образованных женщин <…> Здесь осуществили самую чудесную и самую полезную из химер: создали школу, какой никогда не было, какой нет ныне и какой не будет никогда, – школу, которая, быть может, оказалась бы невозможной ни в одной из стран Европы. Если это учреждение упрочится, то лицо империи изменится менее, чем в двадцать лет, ибо женщины повелевают мужчинами». Что представляло собой женское образование доекатерининской эпохи? В лучшем случае женщина дворянского сословия умела читать и писать по-русски и поддерживать светскую беседу на каком-либо европейском языке. Известный мемуарист ХVIII века Андрей Тимофеевич Болотов с юмором вспоминал в своих записках «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков» историю своей женитьбы. Одна невеста отказала ему, потому что он читал слишком много книжек. Поэтому мать девушки сделал вывод, что он колдун. Тогда Болотов стал искать себе невесту с помощи свахи, перед которой поставил условие: будущая невеста должна быть грамотной. Когда сваха нашла подходящую кандидатуру, то, расхваливая её, говорила: «Вот – и читать, и писать может, а коли мать прикажет, так и книги читает». Д. Фонвизин специально ввел в комедию «Недоросль» злободневную дискуссию о женском образовании и воспитании. Вспомним сцену, когда Стародум застает Софью за чтением книги, автором которой был уважаемый просветителями Франсуа Фенелон. Софья читает трактат Фенелона «О воспитании девиц», где, между прочим, писалось: «Девушки дурно воспитанные и ничем не занятые, обладают «блуждающим воображением». Чтение Софьи вызывает сочувственную реплику Стародума: «читай его, читай. Кто написал «Телемаха», тот пером своим нравы развращать не станет». В этой же комедии госпожа Простакова возмущается тем, что Софья в состоянии прочитать полученное ей письмо: «Вот до чего дожили. К девушкам письма пишут! Девушки грамоте умеют!» А ещё за 20 лет до появления «Недоросля» А. Сумароков в своем сатирическом «Хоре ко превратному свету» рисовал фантастическую картину страны, где «учатся за морем и девки». Прошло всего 2 года, и это стало реальностью. Кстати, Руссо о своем педагогическом трактате «София, или о Воспитании» также предлагает девушкам читать Ф. Фенелона, правда, его «Телемаха», а также иметь в руках учебник арифметики. Обучение в Смольном институте было достаточно основательным. Учебная программа включала в себя русский и иностранные языки, арифметику, географию, историю, геральдику, архитектуру, музыку, рисование, танцы, театральное искусство. Смолянки играли в трагедиях Вольтера и А. Сумарокова. Большое место уделялось нравственному воспитанию. Украшением молодой смолянки должно было стать «чистое, к добру склонное сердце, скромность и великодушие». На портретах смолянок кисти Д. Левицкого мы видим отражение совершенно иных культурных традиций, чем на парадных портретах Антропова или Аргунова, где тщательно выписываются дорогие уборы, драгоценности, ордена. Левицкий обращает внимание на индивидуальные характеры модели. Все девушки представлены художником в движении, а не в статике. Они заняты теми видами искусства, в которых наиболее преуспели. Так, Екатерина Нелидова (1 портрет) танцует. Екатерина Молчанова (2 портрет) читает книгу. Глафира Алымова (3 портрет), одна из лучших арфисток екатерининской эпохи, занимается музицированием. Обратите внимание на её сдержанновысокомерное, снисходящее до зрителя лицо. Руки привычно перебирают струны арфы. На ней одето светлое парадное платье, волосы перевиты жемчугом и украшены розовым венком и фатой. Перед нами светская львица, которая привычно царит в светском обществе. Глядя на эти портреты, наглядно ощущаешь эпикурейскую радость бытия, характерную для мироощущения человека эпохи рококо. Сами смолянки, особенно первых выпусков, находясь в контексте утопического проекта модерн, творили свои мифы о Смольном, в которых рассматривали Институт как земной рай, педагогический Эдем. Так, Глафира Алымова в своих «Памятных записках», написанных на французском языке в первое десятилетие XIX века называла 11 лет, проведенных в Смольном, самыми счастливыми годами своей жизни: «Прелестные воспоминания! Счастливые времена! Приют невинности и мира! <…> Нельзя вообразить себе более счастливого положения, как то, в котором я находилась в течении 11 лет в Смольном. Счастье, которым я пользовалась, нельзя сравнить ни с богатством, ни с блестящим положением светским, ни с царскими милостями». В своих мемуарах Алымова сумела очень обстоятельно, с «просветительским» знанием дела охарактеризовать основные преимущества «смольного» воспитания, позволившего воспитать поистине «новую» породу русских женщин, умеющих бороться за свое счастье и одерживать победу в этой борьбе. К преимуществам смольного воспитания Алымова относит следующе Во-первых, в смолянках воспитывали естественное чувство «равенства» друг перед другом (так же как впоследствии в учениках Царскосельского Лицея): «сироты, бедные и богатые, имели одинаковое право пользоваться прекрасным воспитанием, основой которого служило совершенное равенство. Это была община сестер, подчиненных одним правилам. Единственным отличием служили достоинства и таланты». Во-вторых, воспитатели стремились сохранить у учениц самобытность их природных характеров. Это было очень важно, так как «в свете… видишь лишь обезьян и попугаев, а не встретишь самобытного характера, отличающего человека от других», но «при всеобщем единообразии, резко выделяются характеры девушек, воспитанных в наших заведениях: из них каждая имеет свой личный характер». Именно эта оригинальность, непохожесть на других давала смолянкам силы для борьбы с враждебной для них окружающей действительностью. «Во всех испытаниях они действовали прямо, энергично защищая свои правила». В-третьих, воспитатели внушили воспитанницам уверенность в их благополучии, «скрывая от нас горести житейские и доставляя нам невинные радости, нас приучили довольствоваться настоящим и не думать о будущем». В результате подобного воспитания «смолянки» являли собой образец счастливого сообщества подруг, выросших в «идеальных», но и экспериментальных условиях «проекта модерн». При этом мемуаристка не забывает подчеркнуть, что именно первый выпуск, к которому она принадлежала, «наиболее воспользовался всеми выгодами заведения». Это, кстати, можно сказать и о первом лицейском выпуске. Однако уже в первые годы существования Смольного института наряду с педагогическими мифами стали создаваться «антимифы» Смольного и смолянок, выражающие себя чаще всего в унижающих смолянок анекдотах, высмеивающих их непрактичность и неприспособленность к жизни – естественный результат изолированного от общества воспитания. Так, Николай Греч в своих мемуарах писал, что смолянки «забавляли публику своими наивностями, спрашивая, например, где то дерево, на котором растет белый хлеб». Известна эпиграмма на Ивана Бецкого: «Иван Иваных Бецкой, Воспитатель детской, В 12 лет выпустил в свет Шестьдесят кур, набитых дур». Пребывание в закрытом учебном заведении, в идеальных, немного тепличных условиях, не могло не оказать влияние на психологию смолянок, которые ещё в николаевскую эпоху отличались повышенной чувствительностью, экзальтацией, постоянными обмороками и нервными припадками. Так, Василий Капнист в комедии «Ябеда» (1793–1794) изображает смолянку девушкой чувствительной и беспомощной, которая страдает от грубости окружающего её мира, не может постоять за себя. При этом эти девушки неизменно нравятся положительным героям комедии и не нравятся отрицательным («Ябеда» , 2 д., явл. I ). Так, Праволов так говорит о Софье: Возможно ль дурочку в монастыре с шести Годов воспитанну почти до двадцати, Которая приход с расходом свесть не знает, Шьет, на Давыдовых лишь гуслях повирает, Да по-французски врет, как сущий попугай, А по -природному лишь только: ай! да ай! Возможно ль в жены мне такую взяти дуру. Русская литература не могла пройти мимо результатов воспитательной деятельности Смольного института. Тем более, что очень многие русские писатели и поэты второй половины XVIII века были женаты на смолянках, русская литература была обвенчана со Смольным. Так, Василий Капнист был женат на Анне Дьяковой, смолянке второго выпуска, сестра которой, Мария Дьякова, стала женой поэта-сентименталиста Николая Львова. Смолянка Екатерина Хованская стала супругой поэта Ю. А. Нелединского-Мелецкого, которого современники называли «русским Анакреонтом» и одной из лучших исполнительниц чувствительных песен мужа «в русском вкусе», например, «Выйду ль я на реченьку». Смолянка первого выпуска Глафира Алымова, одна из первых красавиц своего времени и прекрасная арфистка, вышла замуж за поэта Алексея Ржевского. А смолянка Елизавета Рубановкая, презрев толки света и общественное мнение, после смерти своей сестры, супруги А. Н. Радищева, последовала за писателем в сибирскую ссылку, став его гражданской супругой. Галломания и галлофобия – обратная сторона европейского Просвещения Историк Николай Данилевский одну из глав своей книги «Россия и Европа» назвал так: «Европейничанье – болезнь русской жизни». Эта «болезнь», прежде всего, в виде галломании – любви и страсти ко всему французскому – стала распространяться в русском обществе с эпохи Елизаветы Петровны. Первоначально это связывалась только с субкультурой петиметровщеголей. Так, в комедии А. Сумарокова «Ссора мужа с женой» (50-е годы) жених-щеголь Дюлиж, русский по национальности, угрожает своему сопернику Фатюю концом шпаги, если тот ещё раз посмеет назвать его русским человеком. В 1764 году И. П. Елагин, государственный деятель, драматург и масон, поставил пьесу «Русский француз», в которой показал офранцуженный тип русского дворянина Жана де Моля или Ивана Мягкосердова. В 1768 году Д. И. Фонвизин поднимает эту тему в своей комедии «Бригадир». Однако явление «галломании» намного сложнее, чем просто уровень заимствования французской моды и манер. В начальный период эпохи высокого просвещения быть «русским европейцем» означало быть прогрессивно мыслящим человеком, идущим с веком наравне. И эта традиция была заложена самим Петром I. Не случайно французские философы и просветители Шарль Монтескье, Вольтер так хвалили русского императора за то, что он стал просвещать Россию на западный манер, вернул европейскую Россию в мир Европы. Монтескье писал: «Петр сообщил европейские нравы и обычаи народу европейскому». Приобщение к французской культуре помогало избавиться от воинствующего невежества в духе кантемировских Сильванов. Так, Д. Фонвизин в своем раннем «Недоросле» (1766) рисует ситуацию, когда «гонителями» французской культуры выступают невежественные провинциальные дворяне Аксен и Улита, а защитником европейского Просвещения образованный дворянин Добромыслов – далекий прообраз Стародума из канонического «Недоросля». И когда Добромыслов, обучив своего сына по-немецки, по-французски и по-итальянски и всем наукам в петербургских школах, спрашивает Аксена, какой учитель, француз или немец, учит его сына Иванушку, происходит следующая сцена: «Аксен (вскоча со стула): «Какой француз! Черт бы их взял! Кто держит их, и тот недобрый человек, а они только научают басурманской веры. Я, сударь, и жена моя учим священного писания, а не французских книг, которые научают только закон божий не наблюдать, да в пост мясо есть, – а это уж и совсем проклятое дело. Нет, государь мой милостивый, не намерен я его отдавать на руки французам». Конфликт между Аксен Михеевичем и Добромысловым связан не столько с проблемой воспитания как таковой, сколько с проблемой столкновения двух культур – «старой» и «новой», «традиционной» и выдержанной в рамках «проекта модерн». При этом «новая культура» показана совсем не торжествующей, единственно возможной, как в «Недоросле» 1782 года. В раннем тексте Д. Фонвизина она только проходит проверку на свое право на существование, «держит экзамен» перед миром Аксен Михеичей и Улит Абакумовн. Однако, как всегда бывает в России, ориентация на французское Просвещение вскоре вылилась в настоящую манию ко всему французскому, что не могло не вызвать удивления со стороны иностранцев, не французов, приезжающих в Россию. Достаточно вспомнить размышления по этому поводу сестер Вильмот, Марты и Кэтрин, гостивших несколько лет в России у княгини Е. Р. Дашковой, некогда стоявшей во главе двух русских академий. К. Вильмот в письме от 24 сентября 1805 года замечала: «…к сожалению, высший свет по всем пытается подражать французам. И хотя французские манеры сами по себе не плохи, все же это похоже на обезьянничанье <…> Это настоящее забвение самих себя». Баварец де Брэ, автор «Записок баварца о России времен императора Павла», так описывает русские реалии второй половины 90-х годов XVIII века: «высший класс русского народа, не просветился на национальных началах, а стал настоящей иностранной колонией. У высшего дворянства и у жителей столицы нравы, язык, вкусы и привычки – французские. Это больше не русские люди». Разумеется, эта любовь к Франции имела под собой ментальнопсихологические основы, например, симпатию к французскому национальному характеру. Так, граф Сергей Уваров, создатель знаменитой идеологемы «Православие. Самодержавие. Народность», так писал о французах накануне войны 1812 года: «Во французах присутствует прекрасная храбрость, невыразимая смесь веселости и отваги, легкости и остроумия, то, чем всегда Франция пленяла русских». Некоторую близость характеров русских и французов замечали и сами французы. Например, Шарль Массон, французский эмигрант на русской службе, сравнивая характеры солдат различных народов, отмечал: «Храбростью, природной веселостью, ухватками и чистоплотностью русский солдат ближе всех к французскому». Уже к концу 60-х годов XVIII века в России появился новый тип личности, дворянин – межеумок (термин Василия Ключевского), который оказался между двумя культурами, русской и французской, не принадлежа, по существу, ни одной из них. Для русских он был французом, а для французов – татарином: «Всю жизнь помышляя об “европейском обычае”, о просвещенном обществе он старался стать между своими и чужими и только становился чужим между своими. В Европе видели в нём переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом». Одним из первых эту опасность галломании показал Д. Фонвизин в «Бригадире». В этой комедии он увидел в галломании болезнь, которая грозит превратить Россию в страну, где живут люди, стыдящиеся своего русского происхождения. Для этих людей Россия – страна варваров и скотов. Как говорит Иванушка, «тело мое родилось в России, но мой дух принадлежит короне французской» И это не было преувеличением. Так, Сергей Глинка, будущий страстный гонитель всего французского в своем журнале «Русский вестник», издававшемся в начале XIX века, в ранней юности находился под сильным влиянием французской словесности. Он признается в записках: «Полюбив страстно французский язык… я затеял уверять, будто бы родился во Франции, а не в России». Николай Новиков, сам не владеющий французским языком, в 1774 году стал издавать сатирический журнал «Кошелек», в котором достается не только галломанам, но и самим французам. Один из отрицательных героев журнала шевалье де Мансонж, живущий в России, говорит: «Обманывай дурака, в том ни греха, ни стыда нет». Француз, обманывая Россиянина и выманивая у него деньги, восторженно восклицает, говоря о России: «Ах, какая блаженная страна! Вы, государь мой, в большое приводите меня удивление. С сея минуты я забываю мое отечество; в России нашел я оное. Во Франции был я несчастлив, а здесь…уповаю найти блаженство». Понятно, что антигалломанский «Кошелек» вызвал в Петербурге достаточно резкое противодействие. Его издание прекратилось всего через два месяца после начала в сентябре 1774 года. При этом закрытию журнала во многом способствовало возмущение французского посольства и лично французского посла в России господина Дюрана. Однако и сама Екатерина II литературными средствами «воевала» с французскими авантюристами-утопистами, мечтающими научить россиян, как следует жить по-европейски. Например, в комедии императрицы «Передняя знатного боярина», написанной в 1772 году, появляется француз Оранбар (исторический прототип Мерсье де ла Ривьер), который говорит: «Я пришел сюда за тем: я бул в свой земля и думал тамо, что здесь все ходят едаки (он показывает, как ходят на четвереньках). Я добро человек, сердца хорошо, много знай, много читай; я и пошол сюда, дабы поднять всех вам на два нога». Оранбар трусоват, он едва знает страну, в которую он приехал, но, тем не менее, дает советы по любому поводу, в том числе, как русским победить турок. Через два года после создания своей комедии императрица напишет Вольтеру о господине де ла Ривьер, «который шесть лет назад полагал, что мы ходим на четвереньках и соблаговолил приехать с Мартиники, дабы поднять нас на задние лапы». Наконец, антигалломанская направленность прекрасно проявляет себя в комической опере Якова Княжнина «Несчастье от кареты» 1779 года. В этой опере офранцуженные дворяне Фирюлины, только что приехавшие из Парижа, выражают искреннее удивление тем, что в России, в деревне, расположенной совсем близко от столицы, никто не говорит по-французски, тогда как во Франции даже в 100 км. От Парижа все крестьяне изъясняются чистейшим французским языком. Желая купить новую карету, Фирюлины должны продать в рекруты кого-то из своих крестьян, тем самым разрушив счастье влюбленной пары Анюты и Лукьяна. Однако умный шут Афанасий (Буффон) дает им совет, как двумя французскими словами «вытащить» у своих господ забытую во Франции жалость. Тем самым Лукьян спасается от ненавистной рекручины, женится на Анюте. Правда, господа ставят ему условие, чтобы он никогда больше не говорил по-русски, на что расторопный поселянин сразу соглашается, уверяя господ, что это последнее его русское слово. На официальном уровне прекращение галломании было достигнуто в эпоху Николая I в результате последовательно проводимой императором политики под названием «Православие, самодержавие и народность». С эпохи Николая официальные письма писались только на русском языке, в том числе и прошения к императору. Проблема правителя и государства в эпоху Просвещения. Просветители отвергали идею божественного происхождения власти (тезис «власть от бога»), считая, что верховная власть возникла путем общественного договора между монархом и подданным. Однако идею «общественного договора» различные представители западно-европейского просвещения понимали по-разному. На развитие русской литературы большое влияние оказали идеи Ш. Монтескье (представитель раннего монархического просвещения) и Ж.-Ж. Руссо (представитель позднего республиканского просвещения). Ш. Монтескье был одним из наиболее почитаемых просветителей в России I половины ХVIII века. Его «Персидские письма» (1720), «Дух законов» (1748) во многом предопределили развитие русской просветительской мысли ХVIII века. Говоря о происхождении верховной власти, Монтескье понимал теорию общественного договора следующим образом. Народ сознательно жертвует частью своих гражданских свобод, избирая правителя, наделенного полнотой государственной власти в стране. Это делается для избежания анархии. Государь правит на основе твердых законов, обеспечивая благо каждому человеку в отдельности и всему народу в целом. Если же он не может обеспечить подданным счастливой жизни, угнетает их, то договор сам по себе расторгается и люди возвращаются к своей естественной свободе. Монтескье выделял III основные формы правления: деспотию, монархию и республику. Из этих трёх форм он безоговорочно отвергал деспотию, так как при ней взаимоотношения между государем и подданными определяет страх. Законы подменяются волей и прихотью правителя. Тирания развращает людей. Они становятся коварными, льстивыми и низкопоклонными (эту идею Монтескье разделял А. Сумароков в «Димитрии Самозванце»). В просвещенной монархии взаимоотношения между государем и подданными определяет принцип чести. Руководствуясь принципом чести, люди, и преследуя свои личные интересы, объективно стремятся к общему благу. В монархическом государстве естественным посредником между монархом и народом является дворянство как сословие, наделенное исключительным чувством чести. Монтескье выдвинул тезис: «Нет монарха, нет и дворянства – нет дворянства, нет и монарха». В целом политическим идеалом философа была английская конституционная монархия. Что же касается республики, то Монтескье считал, что она может существовать только в небольших по размеру странах с теплым климатом, когда граждане имеют ежедневную возможность собираться вместе для обсуждения текущих политических вопросов. Идеал – полисная античная Греция. Республиканский идеал Ш. Монтескье привлек внимание трагедиографа Я. Княжнина, создавшего трагедию «Вадим Новгородский», впоследствии сожженную рукой палача. В этом произведении Владимир Новгородский отказывается повиноваться варягу Рюрику не потому, что тот тиран (Рюрик – идеальный правитель), но потому, что тот хочет править самовластно, отвергая новгородскую свободу. Само собой разумеется, что особый интерес русских писателейпросветителей вызвали идеи Монтескье относительно природы просвещенной монархии. Отражение взглядов французского писателя мы можем найти уже в творчестве Сумарокова, у которого «лучшие сыны отечества», то есть дворяне имеют право расторгать договор с монархом, ставшим тираном (проблематика «Дмитрия Самозванца»), долг народа только поддерживать дворян. Но в целом Сумароков ещё боится исследовать вопрос, что делать, если объективно просвещенный монарх неожиданно начнет проявлять тиранические устремления? В подобных случаях Сумароков ещё не доверяет идеям Монтескье о необходимости расторжения «общественного договора», давая возможность самим монархам осознать степень своего нравственного падения и раскаяться. Позиция Кия в «Хореве», Синава в «Синаве и Труворе». Гораздо более последовательными просветителями в этом отношении были Н. Новиков и Д. Фонвизин, которые резко выступали против злоупотреблений на троне, имея в виду конкретное правление Екатерины II. Николай Николаевич Новиков вошел в историю русской литературы как издатель первых в России сатирических журналов, таких как «Трутень», «Кошелек», «Живописец». Издание этих журналов должно было наглядно доказать справедливость мнения французских просветителей, что мнения правят миром. В своем творчестве Новиков дает монархам множество наставлений, говоря об их обязанностях перед подданными, рассуждая о том вреде, который могут принести плохие правители. Так, в цикле нравоучительных рассказов «Пословицы российские» (начало 80-х годов). Новиков иллюстрирует такие пословицы как «Близ царя, близ смерти», «Фортуна велика, да ума мало», классическая пословица для изображения положения временщика. Рассказ, связанный с этой пословицей очень показателен в плане анализа взглядов Новикова на проблему общественного договора. Некий Лавид, сын великого героя паши Ратира, в результате кораблекрушения оказывается на острове, жителям которого было предсказано, что первый выброшенный на берег чужеземец будет их правителем. Однако, избранный правителем (реализация общественного договора), Лавид начинает демонстрировать сначала полное невежество в решении государственных проблем, а затем и самую гнусную тиранию. В Указах повелевает: «почитать меня, меня одного бояться и слушаться». Кто нарушит закон, будет казнен, а его имение конфисковано в казну. Но, несмотря на все безумия правителя, народ продолжает ему верить и повиноваться, пока счастливая случайность не освобождает жителей острова от тирана: Лавид удавливается в петле во время карусельных состязаний. Мораль пословицы: народ должен быть в состоянии отличить плохого правителя от хорошего, а если правитель плох, то иметь смелость лишить его власти. Д. Фонвизин выражал своё сомнение относительно возможности построения просвещенной монархии, не обеспеченной законами, в повести «Каллисфен» (1786). Каллисфен – историческое лицо, племянник и ученик Аристотеля, отправился в персидский поход Александра Македонского, чтобы стать его историографом. Будучи эллином по мироощущению, Каллисфен не мог примириться с введением Александром в придворный обиход унижающих достоинство человека персидских обычаев, например, обычая проскинесиса, распластывания перед троном царя. Впоследствии Каллисфен был обвинен Александром в заговоре пажей и казнен. Фонвизин использует этот реальный эпизод греческой истории для показа неизбежной деградации Александра от просвещенного монарха к тирану при отсутствии законов, регулирующих его поведение. Обладая от природы добрым сердцем, Александр вначале прислушивается к советам Каллисфена и совершает ряд великодушных деяний, например, гуманно относится к семье царя Дария. Однако потом он подпадает под влияние льстецов и «зверских фаворитов», которым удается оклеветать Каллисфена перед царём. Каллисфен умирает, радуясь, что хотя бы два дня Александр слушал его советов и совершил за это время немало добрых дел. «Общественный договор» (1762) Ж.-Ж. Руссо оказался наиболее радикальным политическим проектом своего времени, попытка реализовать который была предпринята во время Французской революции. Одним из основных парадоксов Руссо, выдвинутых в данном трактате, была идея о том, что человек реально несвободен только в случае своего подчинения частным лицам (феномен рабства или крепостной зависимости). Попадая же (добровольно!) в полную зависимость от общества, «Политического организма», «Суверена», по терминологии Руссо, человек уже не зависит от кого бы то ни было конкретно, а, следовательно, он так же свободен, как и другие члены общества («каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности»). При этом «Политический организм», рассматриваемый как разумно-божественный, приобретает неограниченную власть над каждым гражданином, вплоть до права распоряжаться его жизнью. Подобная логика рассуждений воспринималась в последней четверти XVIII века как аналог героических нравов античности, когда, по словам Ю. М. Лотмана, «героическое провозглашалось нормой человеческого поведения, единственно достойным человека состоянием», а «быть человеком – означало быть «римлянином Это прекрасно чувствовали французские якобинцы. Так, Сен-Жюст, выступая в Комитете общественного спасения, прямо заявлял: «Мы обещаем вам не счастье Персеполиса, а счастье Спарты». Характерным и одним из самых распространенных слов эпохи, объясняющих высшую цель Французской революции, было «перерождение». Под этим термином понималось не только «перерождение» старого общества, но и «перерождение» человека, который должен был стать достойным общества нового. Робеспьер и его сторонники искренно верили в то, что «душой республиканского строя» должны стать моральные добродетели, так как «безнравственность – основа деспотизма». Саму Революцию якобинцы воспринимали, прежде всего, в этическом плане, видя в ней кульминационное проявление великого противостояния Добра и Зла, продолжающегося на протяжении всей истории человечества. При этом набор добродетелей «истинного республиканца» был составлен чисто умозрительным путем на основе идеализированных представлений об античных государствах Спарты и Древнего Рима. Согласно этой антропологической утопии совершенный гражданин не имеет «лишних» потребностей, аскетичен, не обременен избытком знаний, не знает жалости ни к себе, ни к врагам, презирает чувственные наслаждения и готов безоговорочно пожертвовать всеми своими личными интересами во имя общественных. Интересно, что сам Максимилиан Робеспьер, как это следует из его бумаг, обнаруженных при аресте, насчитал в Париже всего чуть более сотни человек, отвечавших его требованиям, предъявляемым к истинным «патриотамреспубликанцам». Его младший брат Огюстен, по просьбе Неподкупного, нашел в провинции еще четырех патриотов, одним из которых оказался «генерал Буонапарте». Подобный нравственный максимализм хорошо объясняет философию Великого террора: «Или будь патриотом, они умри!», так как любой проступок в сфере нравственности можно было приравнять к контрреволюционному деянию. При этом на роль Законодателя Руссо, стоящего над партиями и над личными интересами каких-либо социальных групп, как нельзя лучше подходил сам Робеспьер – бледный, с отрешенным видом, неизменно тщательно напудренный и с пронзительным взглядом зеленых глаз, осуществляющий своей деятельность верховную власть народа В России XVIII века политическая ситуация не дошла до революции, но взгляды Руссо нашли свое опосредованное выражение во взглядах А. Н. Радищева. И Руссо, и Радищев считали высшей властью в государстве не власть просвещенного монарха, но власть народа. При такой трактовке вопроса любая абсолютная монархия (хотя и просвещенная!) всё же является узурпацией народной власти, то есть тиранией: Образ именно такого монарха рисовал Радищев в своей оде «Вольность», где монарх «чело надменное вознесши» «в народе зрит лишь подлу тварь» – Вокруг престола все надменна Стоят коленопреклоненно». Став монархом, государь разрывает «общественный договор» и тем самым ставит себя под меч карающего правосудия. У Руссо читаем: «Пока народ принужден повиноваться и повинуется, он поступает хорошо; но если народ, как только получает возможность сбросить с себя ярмо сбрасывает его, он поступает ещё лучше». Радищева в «Вольности» провозглашает: Меч остр, я зрю, везде сверкает, В различных видах смерть летает Над гордою главой паря. Ликуйте, склепанны народы, Се право мщенное природы На плаху возвело царя. В этой оде, написанной в 1781–1783 годах, мы видим гениальное предвидение французской революции, когда голова Людовика ХVI упала под ножом гильотины, финал республиканской утопии-эвномиии. Масонство и русская литература XVIII века Масонство в России во второй половине ХVIII века было мощной религиозно-этической организацией, которая ставила перед собой несколько целей: выработать этическую программу поведения человека в современном мире; объединить людей в братский союз для увеличения добра в мире; построить «храм Бога Живого», то есть вернуть человеку утраченное единство с Богом и натурой. Первая масонская ложа возникла в России ещё в начале царствования Анны Иоановны в 1731 году, но только в эпоху Екатерины II масонство превратилось в массовое движение среди русских дворян, особенно дворян литераторов. Масонство, особенно в его розенкрейцеровском (золото-розовый крест, христианское рыцарство) и мартинистском варианте (от имени француза Луи Клода де Сент-Мартена, мистика, автора книги «О заблуждении и истине» (1775)), выступало в роли мистического противовеса логической рассудочности Просвещения. Человеческая душа всегда жаждет тайн, душа человека ХVIII века не была исключением. Философия Просвещения такой возможности человеку не предоставляла. Масонские обряды давали возможность утолить эту жажду чудесного. В России возникает множество масонских лож, самыми известными из которых были ложи «Феникс», «Девяти Муз», «Немезида», «Латона», «Урания», «Беллона», «Гармония», «Астрея». Самое активное участие в этих ложах принимали русские писатели ХVIII века. Так, Н. Новиков с 1777 года был мастером ложи «Латона», затем, вместе с писателем М. Херасковым и поэтом Алексеем Кутузовым, которому Радищев посвятил своё «Путешествие из Петербурга в Москву», он перешел в ложу «Гармония». Членом этой же ложи был Н. М. Карамзин. Сам А. Радищев посещал ложу «Урания». Поэтсентименталист А. Ржевский был активным участником ложи «Астрея». Секретарь Екатерины II Александр Храповицкий, который часто осуществлял литературную правку художественных произведений императрицы. Логика масонского взгляда на мир во многом напоминает логику древних мистерий. Масоны считали, что после грехопадения первых людей, Адама и Евы, гармония, существующая между богом, миром людей и природой, была нарушена. «Книга природы» была закрыта перед обычным человеком, профаном. Смысл букв, которыми она написана, не понятен ему. Человек попал под власть Люцефера. Только избранные продолжали хранить «искру магического огня», божественного огня Логоса. Поэтому нужно вернуть человеку понимание «божественного языка», на котором написана «Книга природы». Это можно сделать через построение «храма бога живого». В масонской антропологии человек рассматривался как падшее существо, «ветхий Адам», который благодаря остающемуся внутри него «божественному свету», собственным усилиям и божественной милости может пройти путь внутреннего духовного возрождения, имея в качестве образца пример БОГОЧЕЛОВЕКА Христа. При этом масоны считали, что истинным христианином можно стать, только пройдя через длинный и трудный путь «искушений» плотского мира, его «страстей». «Возрожденный» человек должен был, по мнению Всеволода Сахарова, «гармонизировать» «неустроенный мир косной материи и привести человечество к новому веку Астреи». Эта культурная мифология масонов была главным источником художественных идей и образов их литературы, в которой главным героем чаще всего становится Человек, ищущий себя и Бога. Нравственное возрождение масоны символически обозначали как «обтесывание дикого камня» (отсюда термин «каменщики», которым они себя называли). Человек по масонским представлениям имеет два начала: эмпирическое, низменное, чувственное (тело) и скрытое, мистическое (дух). Соединяет эти два начала душа, которая ассоциируется масонами с сердцем. Сердце – естественная основа человека, от его чистоты зависит человеческое благополучие. Работа масонов начинает с очищения сердца. Именно поэтому этика масонов имела явные точки соприкосновения с этикой сентиментализма. В творчестве многих писателей-масонов проявляется сентиментальное начало: М. Херасков в драме «Венецианская монахиня», А. Радищев «Дневник одной недели», раннее творчество Н. Карамзина. Масонскими добродетелями считались скромность, благонравие, мужество, любовь, милосердие, любовь к смерти. Смерть означает смерть тварного человека, высвобождение духовного, мистического начала личности. Пусть масона означает восхождение от тварной личности к божественному пределу, храму бога живого. О каком храме идет речь? Почему масоны называются именно масонами, то есть каменщиками. В основе масонской мифологии лежит миф о Хираме, архитекторе из Тира, который был послан своим царем к Соломону, чтобы построить для него прекрасный храм. В Хирама влюбилась царица Савская, возлюбленная Соломона. Соломон, ревнуя красавицу, решил уничтожить мастера руками трёх недостойных его подмастерьев, которым Хирам отказал в степени Мастера. Подмастерья убили Хирама, нанеся ему три удара кинжалами, и похоронили тело в уединенном месте, воткнув на могиле ветку Акации. Перед смертью Хирам успел сорвать с шеи золотой треугольник, в котором был заключен ключ к пониманию божественного языка. Ученики Хирама в течение многих дней искали тело своего учителя и когда нашли его, то оно уже было тронуто тлением. Поднимая тело, один из учеников произнес слова «Махбенак» (тело сошло с костей) и это слово впоследствии стало ключом в масонских мистериях. Масонство привлекало людей ХVIII – начала ХIХ века своей гуманистической сущностью. А. П. Сумароков, который состоял в масонской ложе с 1756 года, в песне СХVI (66) возражает тем, кто «хулит франкмасонов за тайный их устав», так как масон считает своим долгом «любить людей как должно и бедным помогать». Масоны проповедовали идеал всеобщего равенства братьев масонов, независимо от их чина и занимаемой должности. На масонских собраниях генерал сидел рядом с прапорщиком и называл его братом. Масоны клялись быть братьями друг другу, если даже судьба заставит их сражаться в двух противоборствующих армиях. Императрица Екатерина II относилась к масонам достаточно подозрительно. Не случайно Державин ставил ей в особую заслугу то, что она «не ходит с трона на Восток», то есть не увлекается масонством. Такое отношение понятно, так как масоны претендовали на создание новой Религии, которая могла бы освободить человека от диктата внешнего мира. Важнейшими же институтами этого внешнего социального мира было государство. Писатели-масоны творили в самых различных литературных жанрах: писали романы и масонские духовные оды, мемуары и поэмы, но все эти разножанровые тексты объединяет единый стиль Павел Никитич Сакулин в работе «Филология и культурология» назвал этот стиль «масонским», или масонизм. В целом для этого стиля характерны следующий черты: масонский символизм (эйдология по терминологии Сакулина) например, образ человека, ищущего истины, – странника, слепца, как в физическом, так и в духовном смысле; образ ночи и рассвета, света и тьмы; высокий стиль с использованием церковнославянизмов, лишенный классицистической простоты и напоминающий собой поэтику барокко. В настоящее время одним из самых известных специалистов по масонской литературе в нашей стране считается Всеволод Сахаров, автор книг «Иероглифы вольных каменщиков. Масонство и русская литература XVIII – начала XIX века», М., 2000; «Масонство в портретах», М., 2004. Наиболее отчетливо масонский идеал человека изображается в жанре масонской духовной оды. Ярким образцом подобной оды может считаться «Ода ищущим мудрости» Василия Майкова, написанная в 1778 году. Ода обращена к «братьям» по ложе от имени Премудрости, «дщери неба» Софии. Она объясняет посвященным «братьям» тайны и тяготы пути истинного возрождения. Путь этот ведет чрез Восток (т. е. ложи), через «царственную» масонскую работу к «Надежде» и «Счастью». Вся ода строится на бинарной оппозиции Света и Мрака, истинного Просвещения – злобного невежества. Символами света выступают братьямасоны, «чада утреннего света». Противниками братьев в этой борьбе является Злоба и ее адепты, «грубых сонм невежд», «злоречивы зоилы», противящиеся истинному просвещению. Тем не менее, Премудрость – София сожалеет об этом «сонме невежд», у которых «мысли полны вечной мглы». Премудрость возглашает: Тому зреть света невозможно, Кто зрения навек лишен…. Вот он, мотив слепоты обычного, не просветленного человека. По мнению масонов, их идеал человека доступен далеко не каждому. Для его достижения необходимо неустанно и настойчиво совершенствоваться. Масонами не рождаются, ими становятся, причем после долгой кропотливой работы самосовершенствования. Для доказательства этой истины Майков обращается к мифу об Икаре, сравнивая с его судьбой судьбы тех, кто отправится в полет, имея «ум еще не совершен». В результате «он жизнь с полетом прекратит». Кончается ода гимном в адрес «чад утреннего света», которые вступают на трудный путь поиска божественного просветления, который приведет их в «пресветлый храм». Сей путь весь тернием усею, Но храм мой лаврами одену, В котором получают мзду. В этих строках заключен весь путь познания масонской истины: от жажды просветления, через тяжкие испытания в храм Премудрости. Подобная логика мифологического пути Человека-брата неизменно прослеживается и в других масонских произведениях, что, собственно, и позволяет говорить о существовании «масонского стиля». К примеру, М. Херасков выступил как автор нескольких аллегорических масонских романов: «Кадм и Гармония» (1789) и «Полидор, сын Кадма и Гармонии» (1794), в которых представлено следование человека путем истины. В романе «Полидор, сын Кадма и Гармонии» главный герой, облачившись в «белые ризы» и руководствуясь советами «Духа пустынного», отправляется в путешествие в поисках Мудрости-Теандры. От Теандры герой узнает о существовании масонских «островов бессмертных» – острова Хриза, на котором торжествуют истинные и чистые знания. Достигшие острова получают жизнь в интеллектуальном парадизе, где они продолжают существовать «в бессмертном существе» и после смерти. «Все добродетельные люди на мой остров переселяются и не умирают», – говорит Теандра. Для того чтобы проделать подобный путь, брат-масон должен был пережить ситуацию «нравственного» возрождения. Подобная ситуация может быть отражена как в мемуарной литературе, так и в масонской поэме. В качестве примера масонской мемуаристики можно рассмотреть «Записки» сенатора Ивана Владимировича Лопухина, автора масонских трактатов «Некоторые черты о внутренней церкви…» (1789), «Духовный рыцарь, или Ищущий премудрости» (1791). С 1782 г. вступил в масонский орден розенкрейцеров, мастер стула ложи «Латона», получив имя Филус. В 1784 г. стал масонской ложи «Блистающая звезда». Автор работал над записками в 1808–1809 гг. Лопухин смотрел на свое произведение как на своеобразный нравственно-этический трактат масонского толка, который на примере жизни конкретного человека должен был показать окружающим преимущества масонского типа жизни, масонской утопии бытия. Кроме того, И. Лопухин никогда не забывал того обстоятельства, что он был человеком, находящимся под следствием за свою причастность мартинизму вместе с Н. Новиковым и князем Н. Трубецким, имя которого, следовательно, должно было находиться «под подозрением» у власть имеющих. Преследование началось после указа Екатерины 1792 года. В результате Н. Новиков оказался в Шлиссельбургской крепости. Поэтому «Записки» И. Лопухина должны были иметь еще одну принципиальную установку: защитить от поругания и поношений масонство как культурно-религиозное сообщество, доказать (на этом И. Лопухин принципиально настаивает!) его принципиальную тождественность с учением христианской православной церкви. Для этого мемуарист включает в свои «Записки» «Нравоучительный Катехизис истинных франкмасонов», в котором, кстати, и пытается обосновать тождественность масонства и христианства. По крайней мере, на вопрос, «Какая цель Орд. истинных Ф. М?», следует ответ – «Главная цель его та же, что и цель истинного Христианства». А на вопрос «Какое должно быть главное упражнение (работа) истинных Ф. М.?» – следует ответ: «Последование Иисусу Христу». Создавая свою духовную биографию, Лопухин фиксирует некие ключевые, поворотные моменты своего внутреннего развития. Так, первый поворотный момент – смерть матери, к которой мемуарист «отменно …был привязан». Описание чувств ребенка, желающего всеми способами сохранить жизнь любимого человека, впоследствии будет использовано Л. Н. Толстым в соответствующей сцене «Детства». И. Лопухин: «При начале ее болезни, будучи ребенком лет десяти, я очень горячо молился о ее выздоровлении; и вот какая была моя ребяческая молитва! Я помню, что однажды, спрятавшись за занавесок кровати, молился я тихонько, и просил бога очень усердно, чтоб он лучше отнял у меня палец, и даже всю руку; а только бы она не умерла». Второй эпизод, очень важный в духовном развитии И. Лопухина, напоминает соответствующую сцену из «Братьев Карамазовых» (история «возрождения» души старца Зосимы). В истории духовного возрождения будущего сенатора эта сцена является «знаковой», наполняется скрытым мистическим смыслом. Так, И. Лопухин рассказывает, что свою книгу «Некоторые черты о внутренней церкви» он написал в 1789 году, оправляясь после жестокой болезни, изнурительной лихорадки, продолжавшейся несколько недель, и которую называли «верная предвестница чахотки». Болезнь началась у И. Лопухина в Великий пост. На страстной неделе, в день причастия, прослушав «правило» в комнате отца, И. Лопухин рассердился на своего камердинера, который не подал ему вовремя умыться и одеться. Далее происходит следующая сцена: «Рассердился я до исступления; ругал его, не бил только от говорившего еще несколько во мне чувства долговременной любви к нему и внимания, по отлично хорошему его поведению. Но брань моя была такими язвительными словами, что побои легче бы ему конечно были. Он дрожал, бледнел – синие пятна показывались на лице его. Увидев это, почувствовал я вдруг всю мерзость своего поступка: и, залившись слезами, бросился в ноги к моему камердинеру. Можно себе представить, какая это была сцена. Тут мне сказали, что священник пришел с дарами. Я пошел в слезах же и рыдая причащаться, – и – причастился подлинно». А ведь к этому времени И. Лопухин уже несколько лет был масоном, руководителем ложи, приобщенным высоких духовных тайн. Финал сцены знаменателен: «Проводя священника, лег я отдохнуть. Уснул с час, и, проснувшись, почувствовал в теле моем такую теплоту здоровья, какой медики уже для меня в натуре не предполагали. Словом: я проснулся здоров». Это и было второе, настоящее рождение И. Лопухина для духовной жизни. Однако наибольшая слава в изображении религиозно-нравственного «возрождения» человека в русском масонстве выпала все же на долю масонской поэмы М. Хераскова «Владимир Возрожденный». Это произведение М. Хераскова, первое издание которого появилось в 1785 году, занимает исключительное место в истории русской литературы. Так, Н. Карамзин, оценивая только первое издание «Владимира», так выразился о нем в письме к Лафатеру в 1787 году: «Лучшее произведение его (Хераскова – Е. П.) остается еще непонятым моими соотечественниками». Еще Н. К. Пиксанов, обращая внимание на исключительный аллегоризм поэмы, считал ее наиболее декларативным документом из всех художественных произведений русского масонства XVIII века. Он писал: «В основу поэмы положена идея нравственного возрождения человека под влиянием христианства». Главный герой поэмы М. Хераскова – князь Владимир – символизирует собой образ не только ЧЕЛОВЕКА ВООБЩЕ, находящегося на самой нижней ступени масонского восхождения к истинному свету. Он – ПРАВИТЕЛЬ, но при этом типичный «плотский» человек, по терминологии масонов, язычник, имеющий 5 жен и 1000 наложниц, правитель, больше всего любящий войну и славу и, главное, привыкший поступать в соответствии со своей свободной волей. Поэма состоит из 18 глав-песен. Путь Владимира к духовному возрождению начинается с теоретического постижения им сущности масонской космогонии, Царства Астреи в 7 песне. Связан этот «малый свет» с мудростью византийского (греческого) философа Кира и первохристианина старца Идолема, к учению которого Владимир приобщается, еще находясь в Киеве. Путь к возрождению героя начинается в киевском храме первых христиан. При этом поведение Владимира в храме разительно напоминает поведение неофита перед его вступлением в масонскую ложу. Так, герой с большим трудом поднимается по «лествице» храма, падая, изнуряясь трудами и орошаясь потом. Этот подъем имеет символическое значение. Масонская символика лествицы знаменовала собой духовный рост человека, его труды, направленные на преодолении в себе « ветхого» человека. При входе в храм Владимира озаряет «великий свет», который, как молния, проницает даже смеженные глаза героя. Можно сравнить этот свет с масонским ритуалом снятия черной повязки с глаз неофита, когда тот неожиданно оказывается в масонской ложе перед братьями. После этого герой слышит «священный некий глас», который также может быть сопоставлен с вопросами, которые задавались неофиту в масонской ложе относительно его целей прихода в нее: Чего ты ищешь, Князь? Сей голос вопрошает. Ищу, ищу себя, Владимир повторял, Себя, которого я в мире потерял; Ищу души моей, ищу достигнуть к Богу! Обрящешь, был ответ, искомую дорогу. После этого герою дается совет: «Зри вспять себя!» – и Владимир пред собой «зрит светлое зерцало». В этом светлом зерцале Владимир видит все свои языческие пороки: Гордость, Властолюбие, Тщеславие, Сребролюбие, Чувственность. Стыдясь этих пороков, Владимир клянется: Я ныне сладости мирские отвергаю: Коль нужно то венец с главы моей слагаю. Для масонов это был принципиальный момент. Во имя познания истины человек должен был готов отказаться от всех искушений общественной и государственной жизни. Между короной и «светом истины» следовало выбирать свет истины. Рассказ философа Кира о пути «просветления» тварного человека ставит Владимира перед жестким выбором пути: в ад или рай. Он свободен в своем выборе, но должен помнить: С Мессией внидешь в рай, с Адамом внидешь в ад. История дальнейших «искушений» Владимира неразрывно связана с представлением Хераскова о зле. Масонский миф о языческом прошлом Руси является одним из самых мрачных у Хераскова. Языческие боги у него по сути дела отожествляют с человеческими пороками, а Перун является имперсонатором «князя Тьмы». Языческие жрецы Пламид и Зломир – «безбожные чародеи» – жестокие, коварные, лживые и фанатичные. Они служат не только языческим богам, но и Дьяволу. Кульминация языческих злодейств – жертвоприношение младенца Зломиром для вызывания душ мертвецов. Одним из первых русских поэтов Херасков дает в поэме развернутую характеристику Дьявола как Падшего Ангела, восставшего против Бога (9 гл.). Все дальнейшее повествование в поэме посвящено истории духовных испытаний Владимира, цель которых – подтвердить сделанный им выбор: войти с Мессией в Рай. При этом «геенские соблазны» вначале принимают вид страстей, к которым прежде был привержен герой. Это любовь и военная слава. Затем «враг небесных сил» Зломир заражают душу Владимира Сомнениями, рожденными самим Князем Ада. Эти сомнения в контексте культурной ситуации 80-х годов очень напоминают сомнения вольтерьянцев относительно истинной веры. Под влиянием ложных представлений о государственной славе Владимир приказывает начать войну с Таврией. И только философ Кир возвращает его на путь истинный, наполнив грядущий поход нравственно-религиозным смыслом. Кир говорит: Что ты умрешь, о, Князь! Но ты воскреснешь там. 18 глава поэмы является кульминацией и, одновременно, развязкой мистико-христианского сюжета поэмы. В ней Владимир, наконец, становится возрожденным, приняв таинство крещения в Херсонесском храме перед бракосочетанием с греческой княжной Анной. Но и тут его испытания не заканчиваются, так как, уже находясь в храме, он проявляет греховное любопытство. Желая познать высшие тайны христианства, он «расторгнул дивную завесу», скрывающую алтарь и …лишился зрения. Зрение возвращается к герою только через святое Крещение. После чуда Крещения у героя Хераскова: Отверзлись внутренни его душевны очи Так человек становится Богочеловеком, окончательно преодолевшем в себе ветхого Адама. После крещения в храме Владимир сопрягается браком с греческою княжной, и вся Россия наполняется светом истины. Сам же князь: …подвигом святым вовеки будет славен; Россию просветил; Апостолам он равен В этой искренней вере в человеческую добродетель заключалась тайная сила вольных каменщиков, неизменно привлекавшая в их братство лучших людей России XVIII столетия. Литература: Биллингтон Д. Х. Икона и топор: опыт истолкования истории русской культуры. М., 2001. 880 с. Электронный ресурс. URL: https://www.litmir.me/br/?b=274169&p=1 Живов В. М. Государственный миф в эпоху Просвещения и его разрушение в России конца XVIII века // Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX в.: в 5 т. Т. 4. М., 1996. С. 657–685. Электронный ресурс. URL: https://ruthenia.ru/fest/w/zhivov2002.pdf Ивинский А. Д. Литературная политика Екатерины II. Журнал «Собеседник любителей российского слова». М., 2012. 120 с. Электронный ресурс. URL: http://www.dslib.net/russkaja-literatura/literaturnaja-politika-imperatricy-ekateriny-iisobesednik-ljubitej-rossijskogo.html. Лонгинов М. Н. Новиков и московские мартинисты. СПб., 2000. 672 с. Приказчикова Е. «Духовный рыцарь» И. Лопухин: диалог с властью и совестью// Quaestio Rossica, 2018, № 3. С.711–726. Электронный ресурс. URL: http://elar.urfu.ru/handle/10995/63083 Сакулин П. Н. Филология и культурология. М., 1990. 240 с. Сахаров В. И. Иероглифы вольных каменщиков: масонство в русской литературе XVIII – начала XIX в. М., 2000. 216 с. Сахаров В. И. Русское масонство в портретах. М., 2004. 512 с. Вопросы: 1. Почему императрица Екатерина II, будучи просветителем, негативно относилась к масонам и подвергала их преследованию? 2. Как Вам кажется, сыграла ли галломания II половины XVIII века положительную роль в развитии русской культуры и литературы?
