Кашанские ковры

Кое-что о коврах
Мой дед со стороны отца, иранский еврей из городка Кашан, в двухстах километрах к югу
от Тегерана, рассказал мне такую историю. Однажды, еще во времена деда его деда,
еврейский торговец из Кашана заломил чересчур большую цену с местного
мусульманского мудреца. Этот милый мулла до того разгневался, что превратился в
страшного святошу. Он поклялся на Коране страшной клятвой отплатить своим
обидчикам с лихвой. Обезумевший дервиш собрал аятолл со всего города, и они вместе
пошли к каам-макаму, местному правителю. Им удалось каким-то образом убедить его
издать указ о насильственном обращении в ислам всех евреев - мужчин и женщин,
стариков и детей - под страхом смерти. Был назначен срок, за который все евреи должны
были стать мусульманами.
Ужасный день приближался, а еврейская община не знала, что делать и пребывала в
смятении и отчаянии. Как поступить? Когда до назначенной даты оставалось две недели,
старейшины общины забыли старые распри и обиды и собрались в доме раввина
Кашанской общины, в надежде найти решение. Они молились и плакали, просили у Бога
защиты и умоляли Его о спасении - но ни у кого из них не появилось хорошей идеи,
разумного совета. Все были согласны, что нужно отправить делегацию к правителю, но
никто не знал, что же сказать ему. Собравшиеся уже собирались разойтись, как вдруг
жена раввина, которая весь вечер только разносила почтенным старейшинам чай,
решилась прервать подобающее женщине молчание и обратилась к тем, кому только что
прислуживала. “Оставьте заботу об этом деле мне и моим сестрам”, - сказала она
уверенным тоном: “Только зайдите ко мне, когда настанет время идти к правителю”.
Иранские семьи, как правило, очень велики, и спустя недолгое время можно было
услышать мерный звук ручного ткацкого станка не только из дома раввина, но и из
соседних домов. Семь сестер работали не покладая рук, днем и ночью, без отдыха и срока.
Когда старейшины пришли к ней через неделю по пути к правителю, жена раввина
положила к их ногам два огромных свернутых персидских ковра, сотканных из лучшего
кашанского шелка. “Так вот”, - объяснила она: “когда вы будете стоять перед лицом
правителя, сделайте так…”
И вот, еще через несколько дней, собрание почтенных старцев, с морщинистыми
обеспокоенными лицами и мозолями от долгой езды на верблюдах и ослах, дрожа, как
осиновый лист, предстало пред светлым ликом правителя. “Вы напрасно потратили свое
время, приехав сюда”, - сразу же набросился на них вельможа: “Ничто не может изменить
моего решения. Все вы станете добрыми мусульманами еще до общей молитвы в
ближайшую пятницу. Но раз уж вы проделали весь путь сюда, чтобы узреть меня, я явлю
вам свое милосердие и выслушаю вас. Что же вы хотите сказать мне?”
Еврейские старейшины приблизились к трону правителя и пали пред ним ниц. “Ваше
пресветлое превосходительство, надежда наша и оплот, прежде чем мы повергнем нашу
мольбу во прах пред твоим престолом, позволь нам, смиренным рабам твоим, сложить к
твоим ногам наш скромный подарок в знак признательности за те долгие годы, что мы
провели под твоим мудрым управлением и пребывали в тени твоего величия”.
Вельможа очень любил подарки - в особенности если они исходят от делегации богатых и
напуганных еврейских купцов. “Хватит пресмыкаться в своей бесполезной лести!
Довольно ваших пустых разговоров”, - сказал он: “Показывайте, что вы привезли мне!”
Тут же внесли ковры и расстелили на каменном полу перед правителем. “От имени
еврейской общины Кашана мы испрашиваем позволения его сиятельства простереть перед
ним эти ковры и нижайше просим его выбрать один из них”.
Оба ковра были большие, плотно сотканные из наилучшего шелка. Первый был заткан
разноцветными лепестками, золотым, серебряным, голубым и бирюзовым орнаментом,
бутонами и цветами, переплетенными между собой в искусном узоре, сходящемся к
центру ковра. Яркие образы самых причудливых форм и оттенков со всех сторон
стремились к центральной части, как бы оттеняя и подчеркивая главную часть
композиции. В середине было выткано синее море, частью спокойное, а частью бурное, с
разбросанными тут и там островами, и каждый остров был как целый мир, и не было
среди них двух похожих; они покоились посреди синевы океана, и дух захватывало при
виде этой картины.
Другой же ковер был… красным.
Красным, и не более того. Весь ковер был ровного глубокого красного цвета, без единого
украшения. “Что это?!” - вскричал правитель, “Да как вы осмелились?! Мне следовало
бы немедленно отрубить вам головы за такую наглость! Я что, похож на идиота? Что это
за выбор? Какой человек хотя бы с каплей здравого смысла не выберет первый ковер - и
какой нормальный человек может предпочесть второй?”
Старейший из еврейских мудрецов отделился от делегации и приблизился к владыке,
смотря ему прямо в глаза. “Эти шелковые ковры, ваше сиятельство - это земли,
процветающие под вашим мудрым и милостивым управлением - область Кашана. Сегодня
эта область украшена самыми разными народами, культурами и религиями - тут и
мусульмане, и христиане, и зороастрийцы, и манихейцы, и азербайджанцы, и мандейцы, и
туркмены, и евреи - и этим она подобна первому ковру. Разве его сиятельство согласится
поменять первый ковер на второй?”
(“Этой притчи”, - с улыбкой на тонких губах рассказывал мне дед - “подкрепленной
суммой в сто семьдесят пять тысяч золотых туманов, тайно перечисленной в казну
правителя, было достаточно, чтобы отвратить от евреев страшную напасть”).
… Предположим, что кашанские старейшины расстелили бы перед правителем не два
ковра, а три: один разноцветный и вытканный, как было описано; второй - однотонный,
красный; а третий - сделанный из сотен тысяч малюсеньких узелков, раскрашенных
каждый в свой особенный цвет. Знаете, как выглядел бы такой ковер? Как половая
тряпка. Ибо ни абсолютный универсализм, ни абсолютный индивидуализм не способны
сделать мир прекрасным. Лишь мировая система, основанная на твердых принципах и
представлениях, расположенных между этими двумя полюсами, может называться
поистине прекрасной.