Осип Мандельштам. Поэт серебряного века

Здесь писать …
Истоки и универсализм поэзии
Мандельштама




Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской
семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с
предрасположенностью к сердечным заболеваниям и
музыкальностью, обостренное чувство звуков русского
языка.
Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать
семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения,а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над
многими современниками тяготеет косноязычие
рождения. Мы учились не говорить, а лепетать - и,
лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и
выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык.”
Мандельштам будучи евреем избирает быть русским
поэтом - не просто “русскоязычным”, а именно русским.
И это решение не такое само собой разумеющееся:
начало века в России - время бурного развития
еврейской литературы, как на иврите и на идише, так,
отчасти, и на русском языке. Выбор сделан
Мандельштамом в пользу русской поэзии и
“христианской культуры”
Мандельштам был потрясен примером Чаадаева русского человека, и притом человека пушкинской
эпохи, то есть самой органичной эпохи русской
культуры, избравшего католическую идею единства.
Мандельштам угадывает в чаадаевой мысли
освобождающий парадокс, родственный тем
парадоксам, без которых не мог жить он сам; не
вопреки своему русскому естеству, а благодаря ему,
ведомый русским духовным странничеством.
Посох мой, моя свобода Сердцевина бытия,
Скоро ль истиной народа
Станет истина моя?

Я земле не поклонился
Прежде, чем себя нашел;
Посох взял, развеселился
И в далекий Рим пошел.

А снега на черных пашнях
Не растают никогда,
И печаль моих домашних
Мне по-прежнему чужда.
Своеобразие поэзии
Мандельштама



Первая русская революция и события,
сопутствующие ей, для
мандельштамовского поколения совпали со
вступлением в жизнь. В этот период
Мандельштама заинтересовала политика,
но тогда, на переломе от отрочества к
юности, он оставил политику ради поэзии.
В мир русской традиции, как и в мир
новой символистской, эстетической
культуры, Мандельштама ввел его учитель
словесности В.В. Гиппиус. В ”Шуме
времени”, в главе специально посвященной
В.В. Гиппиусу, Мандельштам пишет, как
много для него значит этот человек.1/
В творчестве Мандельштама заявляет о
себе до упрямства последовательная
художническая воля, обходящаяся без
демонстративного вызыва. Над техникой,
над образностью господствует принцип
аскетической сдержанности. У него
преобладают рифмы “бедные”, часто
глагольные или грамматические,
создающие ощущение красоты и
прозрачности:
Мандельштам избегает слов, чересчур бросающихся в глаза: у него нет ни
разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания
вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой,
ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака
Есть целомудренные чары Высокий лад, глубокий мир,
Далеко от эфирных лир
Мной установленные лары.

У тщательно обмытых ниш
В часы внимательных
закатов
Я слушаю моих пенатов
Всегда восторженную тишь.
Россия в поэзии и прозе
О. Мандельштама
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Мандельштам отмечает, что прошло время
окончательного прощания с Россией
Александра (Александра Ш и Александра
Пушкина), Россией европейской,
классической, архитектурной. Но перед
своим концом именно обреченное
“величие”,именно “исторические формы и
идеи” обступают ум поэта. В их внутренней
опустошенности он должен убедиться - не
из внешних событий, а из внутреннего
опыта усилий сочувствовать “миру
державному”, вчувствоваться в его строй.
Он прощается с ним по-своему, перебирая
старые мотивы, приводя их в порядок,
составляя для них средствами поэзии
некий каталог.
В мандельштамовской системе шифров, обреченный Петербург, именно в своем качестве
имперской столицы, эквивалентен той Иудее, о которой сказано, что она, распяв Христа,
“окаменела”и связывается со святым богоотступническим и гибнущим Иерусалимом. Цвета,
характеризующие базблагодатное иудейство - это черный и желтый. Так вот именно эти цвета
характеризуют петербургский “мир державный” (цвета российского императорского
стандарта)
Среди священников левитом молодым
На страже утренней он долго
оставался.
Ночь иудейская сгущалася над ним,
И храм разрушенный угрюмо созидался
***
Он говорил: небес тревожна желтизна.
Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!
А старцы думали: не наша в том вина;
Се черно-желтый цвет, се радость
Иудеи.
В одной из глав “Шума времени”, посвященных поре гражданской войны, возникает
сюрреалистический образ “больного орла, жалкого, слепого, с перебитыми лапами, - орла
добровольческой армии”, двуглавой птицы, копошащейся в углу жилища сердобольного
полковника Цыбульского.
Традиция русской литературы требовала
ответа на политические события, но
такого ответа который выходил бы за
пределы только политического, а
потому был бы противоречивым с
любой однолинейно-политической
точки зрения. И впечатления 1917 года
побудили поэта прямо-таки
заговорить голосом Анри Шенье,
лучшего поэта революционной
Франции, поэта-гражданина,
вдохновленного революцией и
революцией умерщвленного.
Согласно поэтической вере
Мандельштама, очень глубоко
чувствующего кровь, - жертва, просто
потому, что она - жертва, достойна
пафоса. То, что получилось у
Мандельштама дает понятие о
подлинном Шенье больше, чем любой
из переводов французского поэта.
Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года было
стихотворение “Сумерки свободы”. Его очень трудно подвести под рубрику
“принятия” или “непринятия” революции в тривиальном смысле, но тема отчания
звучит в нем очень громко:
Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год!
В кипящие ночные воды
Опущен грузный лес тенет.
Восходишь ты в глухие годы, О, солнце, судия, народ.

Прославим роковое бремя,
Которое в слезах народный вождь берет.
Прославим власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть - тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.

Мы в легионы боевые
Связали ласточек - и вот
Не видно солнца; вся стихия
Щебечет, движется, живет;
Сквозь сети - сумерки густые –
Не видно солнца, и земля плывет.
Сближение с акмеистами

В 1911 Мандельштам сближается с Н. С. Гумилевым
и А. А. Ахматовой, в 1913 его стихи Notre Dame,
"Айя-София" печатаются в программной подборке
акмеистов. Программа акмеизма для него
конкретность, "посюсторонность",
"сообщничество сущих в заговоре против пустоты
и небытия", преодоление хрупкости человека и
косности мироздания через творчество ("из
тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное
создам"): поэт уподобляется зодчему, первая книга
Мандельштама называется "Камень". Так же
"зодчески" должно строиться и общество (стихи о
всеединящем Риме, статьи "Петр Чаадаев",
"Скрябин и христианство"). Стихи его
приобретают высокую торжественность
интонаций, насыщаются классическими мотивами
("Петербургские строфы", "Бах", "Я не увижу
знаменитой "Федры"); в сочетании с бытовыми и
книжными темами это порой дает остраненнопричудливые рисунки ("Кинематограф", "Домби и
сын"). К нему приходит известность в
литературных кружках, он свой человек в
петербургской богеме, задорный, ребячливый и
самозабвенно-торжественный над стихами.
Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева,
негодования
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, Смотри, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Поэзия Мандельштама память русской культуры
Notre Dame
Где римский судия судил чужой народ –
Стоит базилика, и радостный и первый,
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.
***
Но выдает себя снаружи тайный план:
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.
***
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес.
***
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.