Васильева Е.В., Богаченко Д.А., Воронеж, КАРНАВАЛ КАК
advertisement
Васильева Е.В., Богаченко Д.А. ВГПУ, Воронеж Карнавал как преодоление повседневности в романе Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» В марте 1831 года в свет вышла книга французского писателя Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», которая пользовалась огромным успехом у читателей и критиков. В дальнейшем роман неоднократно переиздавался и переводился на другие языки. События, описанные в нём, разворачиваются в конце XV века, а именнов 1482 году, во Франции. Огромную роль играет желание автора преодолеть пренебрежительное отношение к средневековью. Интерес романтиков к средним векам во многом возник как реакция на классицистическую сосредоточенность на античности. Средневековье привлекало романтиков своей необычностью, своей противоположностью буржуазной жизни и тусклому обыденному существованию. Здесь можно было встретиться, считали романтики, с цельными, большими характерами, сильными страстями, подвигами и мученичеством во имя убеждений. Все это воспринималось еще в ореоле некой таинственности, связанной с недостаточной изученностью средних веков, которая восполнялась обращением к народным преданиям и легендам, имевшим для писателей-романтиков особое значение. Несмотря на то, что роман написан в XIX веке, в нем полностью передается действительность того времени. Известно, что автор перед тем как написать роман, долгое время занимался изучением литературы и истории того периода, чтобы довольно точно передать дух средневекового Парижа. М. И. Толмачев в своей работе «Свидетель века Виктор Гюго» утверждает, что исследователи средневековья проверили "документацию" Гюго и не смогли найти в ней серьезных погрешностей, несмотря на то, что писатель не всегда черпал свои сведения из первоисточников [Толмачев: 13]. Жизнь средневекового человека проходила в непосильной работе, в жестокой борьбе за существование. Небольшой грош был наградой за работу, но этими деньгами трудно было прокормить многодетную семью. Тяготы и бедствия были частыми спутниками рабочего населения. Монотонность обыденного существования преодолевалась в период праздников и карнавалов. « Способность самозабвенно радоваться чаще встречается у тех, кто знаком с тяжким трудом и горькой нуждой. Грозная реальность, рождавшая чувство неуверенности и нестабильности, мучительные стороны бытия и боязнь загробного возмездия временно отступали перед необузданной праздничной стихией, - пишет известный специалист по истории средневековой культуры В.П. Даркевич. - Праздник снимал внутреннюю напряженность» [Даркевич:3]. Произведение начинается с шумного народного гуляния. Это было «…празднество, объединявшее с незапамятных времён Крещения с праздником шутов» [Гюго:18]. Гюго специально выбирает год, когда календарь воссоединил эти два праздника, чтобы усилить противопоставление. «Праздники дураков справлялись школярами и низшими клириками в день св. Стефана, на Новый год, в день «невинных младенцев», в «богоявление», в Иванов день. Праздники эти первоначально справлялись в церквах и носили вполне легальный характер, потом они стали полулегальными, к исходу же средневековья и вовсе нелегальными. Но они продолжали существовать на улицах, в тавернах, влились в масленичные увеселения. Особую силу и упорство праздник дураков проявлял именно во Франции. Праздники дураков в основном носили характер пародийнойтравестии официального культа, сопровождались переодеваниями и маскировками, непристойными танцами. Особенно необузданный характер эти увеселения низшего клира носили на новый год и в праздник богоявления [Гуревич: 133]. Праздник шутов - это некая пародия на церковную службу, где Папа Римский – король шутов.В «Соборе Парижской Богоматери» этим лицом является Квазимодо. Очень важно, что празднество проходит в Дворце правосудия. Автор соотносит выбор короля шутов, с общественной правдой судебного дела. Возникает вопрос, почему именно пародия на церковь? Ответ связан с определенными историческими реалиями. Как повествует нам Гуревич, в XV веке христианская церковь играла не последнюю роль в системе крепостного гнета. Монастыри и церкви владели огромными землями и множеством крестьян, которых церковники жестоко эксплуатировали. Жители платили духовенству бесконечные поборы. Да и в XV веке уже прекрасно народ видел ложь «святых отцов», которые говорили «о равенстве людей перед богом», «о милосердии господнем», а на деле только добивались мирских благ [Гуревич:170].Поэтому свою ненависть к церкви народ выразил в праздничном гулянии. В романе это неоднократно подчеркнуто выражениями «папа шутов» (не король, как это было принято в период зарождения праздника, а папа – пародия на Папу Римского), «выражения лица, придуманные религией», «святой отец» по отношению к Квазимодо, братство шутов (святое братство) и т.д. Таким образом, главная идея праздника шутов – инверсия общественного статуса. Выбор папы шутов, как пишет В.П.Даркевич, часто сопровождался посадкой майского дерева [Даркевич:123]. Гюго показывает, что парижане могли выбирать между «потешными огнями, церемонией посадки майского деревца и мистерией» [Гюго: 18]. Посадка майского дерева – это знамение скорого прихода теплой поры, проводы зимы и встреча весны. Посадка майского дерева всегда требовала выбора короля. Еще в далеком прошлом, люди верили, что после того, как майское дерево посадили, к ним должно обязательно явиться весеннее божество, обойти все владения и передать матушке Весне, что все готово к перевоплощению. В средние века взгляды поменялись: жители сами назначали это «божество» в качестве короля шутов, так как смех, который всегда сопровождал его, являлся символом обновления [Даркевич: 124.]. Неслучайно Квазимодо вместе со своей свитой объезжает территорию от Дворца до Гревской площади: «Трудно изобразить выражение той гордой и набожной радости, которая все время, пока процессия двигалась от Дворца к Гревской площади, освещала безобразное и печальное лицо Квазимодо» [ Гюго:77]. Но в то же время Квазимодо для всего народа «дьявол во плоти»: « Вот дьявол! – сказал Робен Пуспен – Поглядишь на него – горбун. Пойдет – видишь, он хромой. Взглянет на вас – кривой. Заговоришь с ним – он глухой». Но, несмотря на свое уродство, Квазимодо чист и прекрасен душой. Широкий круг образов предстает перед читателями. Здесь и пестрая толпа горожан и горожанок, и фламандские купцы, и ремесленники, прибывшие в качестве послов во Францию, и кардинал Бурбонский, также школяры из университета, нищие, королевские стрелки, уличная танцовщица Эсмеральда и фантастически уродливый звонарь собора Квазимодо. Перед нами толпа разных рангов и социальных положений. Она «подобно водам, выступавшим из берегов, постепенно вздымалась вдоль стен…» [Гюго: 24], но в этой толпе еще нет единого целого, поглощающего, что свойственно карнавалу, т. к. между людьми есть ранги, статусы. В общем шуме часто проскальзывают имена того или иного озорника, посла или герцога. Яркими и активными участниками праздника в средневековье являлись школяры, студенты, клирики. На них полностью переносились все праздничные привилегии, установленные традицией для смеха, шутки: «…на беду школяр Жеанс с высоты своего столба заметил нищего и его гримасы. Безумный смех разобрал молодого повесу, и он, не заботясь о том, что прерывает представление и нарушает всеобщую сосредоточенность, задорно крикнул….» [Гюго:38]. В основном бранные слова и выражения вырываются именно у этих людей. Гюго в романе так же не упускает этого момента «крест честной», «бестия» часто слышится во всеобщем крике. Во всем этом шуме нет общего действия, которое связало бы всех воедино: « …давка, нетерпение, скука, дозволенные в этот день, зубоскальство и озорство, возникающие по всякому пустяку, ссоры, будь то соседство слишком острого локтя или подбитого гвоздями башмака, усталость от долгого ожидания…» [Гюго:24]. Один из самых крупных исследователей карнавальной жизни – М. М. Бахтин писал: «Карнавал не разделяет его участников по социальному положению. Его не созерцают, – в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден… Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы» [Бахтин:12]. Карнавальная жизнь делает людей равными друг перед другом, воссоединяет толпу в единое целое: « Большая зала превратилась в чудовищное горнило бесстыдства и веселья… Все вместе выло и орало» [Гюго: 57]. Перед нами уже не толпа, а единый организм, способный действовать. У Гюго Карнавалу предшествует мистерия, а именно мистерия под названием «Праведный суд Пречистой Девы Марии». Мистерия – это драматизированное представление, изображающие страсти Христовы. Так как печатных книг еще не было, а народ был мало просвещен о действиях и поступках Иисуса, церковь ставила театрализованное представление, для того, чтобы привить любовь к вере. Интересен тот факт, что мистерию играли на латинском языке, а безграмотный рабочий народ не знал этого мертвого языка, поэтому и не понимал, о чем шла речь [Колязин:46]. Толпа в «Соборе…» начинает скучать: «Многие парижане довольствуются зрелищем самих зрителей, и даже стена, за которой что-либо происходит, уже представляет для них предмет, достойный любопытства» [Гюго:20]. Гюго ловко пишет о том, что церковные службы своей продолжительностью и высокими нравоучениями пугают публику. А что остается делать народу, который пришел отдохнуть от повседневности? Смотреть на игру актеров, не понимая смысла сказанных слов? Предложение чулочника – мэтра Копеноль выбрать папу шутов нашло одобрение у всех присутствующих. На этом судьба моралите была обречена на провал. Система персонажей и сюжета строится по принципу контраста. Недаром автор «Собора» превозносит У. Шекспира за то, что “он простирается от одного полюса к другому”, за то, что у него “комедия разражается слезами, из рыданий рождается смех”[Толмачев: 24]. Весь роман опирается на контраст: красавица Эсмеральда – урод Квазимодо, естественность души Эсмеральды и искусственность Флер-де-Лис, начитанность монаха Клода Фролло – безграмотность церковного звонаря Квазимодо, празднество в начале произведения и бунт в его завершении, и, наконец, праздник шута и священный праздник церкви Крещение. В этой системе образов король есть шут. Его всенародно избирают, его затем всенародно же осмеивают, ругают и бьют, когда время его царствования пройдет. Квазимодо выбирают шутом единодушно, за его гротескное тело. Гротескное тело – становящееся тело. Оно никогда не готово, не завершено: оно всегда строится, творится [Бахтин:414]. Кривой, слепой на один глаз, глухой, горбатый – таким предстает перед нами главный герой. Его гротескное тело - лучший карнавального папы. Но Квазимодо сам не понимает, почему его так возвышают. Шутом его сделала природа поневоле. Он не умеет играть, притворяться, лукавить, зато у него чистое сердце и красивая душа. «Все шуты и дураки являются носителями особой жизненной формы, реальной и идеальной одновременно. Они находятся на границах жизни и искусства: это не просто чудаки или глупые люди, но это и не комические актеры»,- говорит нам Бахтин [Бахтин: 220]. Квазимодо видит рукоплескания в его адрес, ему приятно столь большое внимание к его фигуре, но он не любит толпу, которая его окружает: «Квазимодо смаковал приветствие толпы, которую ненавидел за её ненависть к себе» [Гюго:77]. Квазимодо – несознающий свое положение шут. В этом и заключается трагизм его положения. Гюго обращается к карнавалу для того, чтобы показать свободолюбивый характер французского человека. В карнавальной жизни раскрываются традиция веселья, радости. Его интересуют мировоззрения человека этой эпохи, их изменение, по сравнению с XVIII веком. Он ощущает, что в современной ему Франции тоже назревают значительные общественные изменения, которые берут свои начала в средневековье. И причины этих изменений он ищет в то далекое время. Литература: 1. Бахтин. М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1965. – 542с.; 2.Даркевич В. П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве 9 -15 вв. / В.П. Даркевич. -М.: Наука, 1988.-344с.; 3.Гюго В. Собор Парижской Богоматери: роман/ Виктор Гюго. – М.: Эскомо, 2011. -656с.; 4.Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры /А.Я. Гуревич. - М.: Искусство, 1981. – 359 с.; 5. Колязин. В.Ф. От мистерии к карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья / В.Ф.Колязин. – М.: Наука, 2002. – 208с.; 6. Толмачев М. В. Собрание сочинений в 6т., т1./ Толмачев М. В. – М.: Правда, 1988. 1-34 с.
