А. О. Шелемова (Москва) СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ОБРАЗА ВСЕСЛАВА ПОЛОЦКОГО В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»: ПОЛЕМИЧЕСКИЙ АСПЕКТ В системе образов «Слова о полку Игореве» полоцкий князь Всеслав является, пожалуй, самой одиозной фигурой. Наряду с Олегом Гориславичем, ковавшим мечом «крамолу», Всеслав, как его характеризует подавляющее большинство слововедов, — агрессивный зачинщик междоусобиц, узурпатор, нелегитимно захвативший киевский стол, ловкий, хитрый, двуличный, то есть, персонаж по всем статьям отрицательный. В упрек князю ставяся прежде всего его вожделение «девицы любой»-Киева, «клюки»-хитрость, оборотничество. Посмотрим, в какой мере справедливы все эти обвинительные посылы в адрес «антигероя». О «девице любой». Всеслав Брячиславич — личность легендарная. Память народная сохранила о нем молву как о князе-кудеснике, волшебникеоборотне, рожденном от волхвования. По историческим же источникам (прежде всего «Повести временных лет») можно составить довольно полное его реальное жизнеописание, основными вехами которого являются ратный поход в 1065 г., захват Новгорода, затем страшное поражение от Ярославичей в битве на Немиге (1067 г.), плен и пребывание в Киевской тюрьме («порубе»), кратковременное владение (в течение семи месяцев) киевским столом (1068 — 1069 гг.), бегство из Киева, двухлетняя борьба за вокняжение в Полоцке. Летопись не засвидетельствовала активных устремлений Всеслава завладеть Киевом. Никакой сознательной узурпации власти не было: даже несмотря на её нелегитимность, Всеслав был «прославлен» киевлянами «сред двора къняжа» [1: I, с. 184]. В летописи говорится о его религиозном благочестии: «О кресте честный! Понеже к тобЂ вЂровах, избави мя от рва сего». Богъ же показа силу крестную» [1: I, с. 186]. Древний поэт лишает христианской ортодоксальности своего персонажа. Полоцкий князь представлен в «Слове о полку Игореве» сообразно мифу о нем как о кудеснике-оборотне, бросающем жребий «о дЂвицю», ему «любу». Исследователи отмечают использованную поэтом не характерную для древнерусской литературы в целом (за исключением «Слова о законе и благодати») символическую ассоциацию Киева-града с «любой девицей». О метафоре города-девы в мифологическом аспекте писал В. Н. Топоров, ссылаясь на текст Откровения Иоанна Богослова: «И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, <…> приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» [2, с. 121 — 122]. Блестяще интерпретировала семантику тропа украинская исследовательница Е. Н. Сырцова, показав, что в «Слове о законе и благодати» Илариона уже присутствует символическая коннотация Киева и Нового Иерусалима в аллегорически-христианском осмыслении, а в «Слове о полку Игореве» определенное значение «может иметь рождаемая «подводным» сближением метафор связь между волшебным оборотничеством князя Всеслава и мистическим оборотничеством града. Подобное совпадение метафор, если не упускать из виду языческий архетип матримониальных отношений князя и града, <…> очередной раз обнаруживает символическую свободу играющих поэтических тропов» [3, с. 63]. Исследовательница резонно доказывает архаико-мифологический источник метафорической ассоциации «город-дева» в «Слове». О «клюках». Автор «Слова о полку Игореве», гиперболизируя необыкновенную быстроту всех перемещений Всеслава, упорно — о чем свидетельствует пятикратное на то указание — подчеркивает сверхъестественные возможности князя: сначала он «прыгнул» к Киеву, затем «перепрыгнул» от Киева к Белгороду, далее «скочил» до Немиги с Дудуток; умудрился обогнать звук Полоцких колоколов и, наконец, перегнал на пути к Тмуторокани солнце! Изображенный в фольклорно-поэтической ипостаси волка, способного к непостижимо быстрым передвижениям во времени и пространстве, Всеслав оказался наделенным характерными признаками «вещего» кудесника-волхва. Отрицательно-негативно Чародея оценивал Б. В. Сапунов, назвавший его, «фигурой одиозной». Исследователь убежден, что причина «успехов» Всеслава — в «волхвовании», в «хитрости», а вокняжение в Киеве — это «измена» христианско-феодальному обществу, прямая узурпация власти [4, с. 77]. «Узурпатором» объявила полоцкого князя почти половина слововедов, писавших о нем (среди них — А. К. Югов, Й. Клейн, Н. А. Мещерский, А. А. Бурыкин и др.). Самая негативная оценка «антигероя» содержится в статье Й. Клейна: Всеслав представлен в роли «Антихриста — отрицательного героя апокалиптической литературы», узурпирующего Киевский престол «благодаря своей хитрости» [5, с. 107 — 109]. Но можно ли на основании, скажем прямо, не самого «греховного» признака, коим является хитрость, так прямолинейно-отрицательно судить о персонаже? В словаре Даля «хитрый» толкуется как искусный, сведущий, мудрый. Разве не правильно поступил Всеслав, рискнув использовать, может быть, единственный шанс обрести свободу? Он был сыном и патриотом своей земли, князья которой издревле стремились к минимальной политической зависимости от Киева. Эту свободу и защищали полочане, приняв жестокий бой на Немиге. Как мне представляется, «бежал» Всеслав так скоро из Киева потому, что устремлялся к своим «берегам» — разоренным и сожженным. В чрезмерной амбициозности и властолюбии, страстной жажде сесть на киевский стол упрекать его нет оснований; тем более он не заслужил «бесчестной» приставки к своему имени — узурпатор. Нет оснований осуждать Всеслава и за то, что он исправно исполнял свои княжеские обязанности — «людемъ судяше, княземъ грады рядяше» [II, с. 382]. Он действовал так на правах князя, а не волшебника, вопреки мнению комментаторов, утверждавших, что «сам мог распоряжаться судьбами подвластных ему людей и даже с помощью колдовских чар делить города между князьями» [6, с. 475]. Ведь не обладавший сверхъестественной силой (хотя и изображённый в «Слове» с неменьшим гиперболизмом) галицкий князь Ярослав Осмомысл точно также суды рядил до Дуная. О «суде божием». В небольшом фрагменте «Слова», посвященном Всеславу, поэт размышляет о судьбе Чародея. Брошенный князем судьбоносный жребий представляется, с одной стороны, фатальным выбором пути, но с другой, — поступком, который в архаических воззрениях судим высшей силой. Отсюда — двоякое отношение поэта к полоцкому князю: являясь одним из активных участников междоусобиц, Всеслав осуждается, но, будучи легендарно-эпическим героем, он находит сочувствие и оправдание своим поступкам. Оценка своевольного князя была косвенно подсказана автору «Слова» Бояном: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути» [II, с. 384]. Данная духовная максима оказалась главным pro- и contra-аргументом в пользу разных воззрений на образ Всеслава. Лексико-фразеологических параллелей бояновой «припевке» ученые отыскали немало. Вспомним хотя бы строки из книги Иова: «Он уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным» (Иов: 5, 13), из «Повести временных лет»: «Си слышаще, въстягнЂмъся на добро, взищЂте суда» [I, 180 — 182]; из «Моления Даниила Заточника»: «Поведаху ми, яко той ести суд божий надо мною, и суда де божия ни хитру уму, ни гораздну не минути» [7, с. 37]; из «Пословиц русского народа»: «Ни хитру, ни горазду, ни убогу, ни богату суда божьего не миновать» [8, с. 38]. Заимствуя, видимо, фразеологему у певца-предшественника, автор «Слова» мог трансплантировать ее в христианском, языческом ли осмыслении, но мог придать ей и более широкий смысл: «суд Божий» как суд времени и исторической памяти. Об оборотничестве. В художественной реализации идейного замысла автора «Слова о полку Игореве» интересным представляется имманентное сходство образов князей Игоря и Всеслава. На параллелизм эпизодов о князьях впервые обратил внимание А. Н. Веселовский [9, с. 233]. Б. М. Гаспаров вообще назвал их «двойниками» [10, с. 176]. Соотнесение характеристики Всеслава-оборотня с Игорем, превращавшимся во время побега из плена в разных зверей, позволило Гаспарову сделать вывод и о способности северского князя к оборотничеству. Действительно, можно отметить три сходных момента в быстрых «скачках» Всеслава и таких же стремительных перемещениях в бегстве Игоря из плена: время — полночь, движение во мгле, «превращение» в волка. Гаспаров полагает, что Всеславволк реализует такое качество оборотня, как «хитрость-колдовство», а Игорь – «отвагу и ратные подвиги». Рассмотрение индивидуально персонифицированных в каждом из двух героев свойств оборотня представляется не совсем правомерным, поскольку каждый из персонажей наделен перечисленными качествами, плюс еще и волшебной скоростью передвижения, преодоления огромных расстояний. Но суть дела не в этом. Возникает вопрос: правомерно ли прием воплощения образа человека в образе животного трактовать однозначно как оборотничество? Или же этот принцип является все же основой изобразительной тропики — метафор и сравнений? А ведь Гаспаров к оборотням причисляет и Бояна, и Всеволода, и Овлура, и Гзака, и курян, и Дива, то есть всех, кто «интерпретирован как разновидности одной инвариантной ипостаси оборотня — стремительно бегущего животного» [11, с. 184]. Как мне представляется, исследователь явно преувеличивает значимость поэтического функционирования мотива оборотничества в «Слове». Подавляющее большинство сравнений в тексте коррелирует с их символической знаковостью, что сопряжено с определенными сложностями при разграничении сравнений и символических уподоблений, в том числе и такого, как оборотничество. Поэтому очень важно не упускать из виду особенности языческого мировосприятия с его верой в возможности перевоплощения человека в объекты живой и неживой природы. Так, в «пробеге» Гзака «серым волком» современный филолог видит метонимию, которую можно трансформировать в поэтический оборот со сравнением: войско хана «бежит», как стая серых волков (наподобие курян, которые «скачють акы сЂрыи влъци»). Однако архаический человек, веривший в способности перевоплощения, символически представлял героя в облике серого волка. Поэтому необходимо учитывать архаико-языческое восприятие и отображение мира, которое поэтическим даром древнего автора было положено в основу изобразительной тропики «Слова о полку Игореве». Конечно же, Игорь — не чародей, не волхв и не оборотень. Но он, опоэтизированный автором как эпический герой, в судьбоносный момент оказался наделённым волшебными свойствами оборотня. Сила преодоления трудностей пути связывает незримыми тонкими нитями клубок жизненных перипетий двух героев «Слова». Судьба Всеслава Чародея как бы эхом откликается в судьбе князя Игоря. Всеслав бросил жребий «о дЂвицю себЂ любу» — Игорь также бросает жребий и, пренебрегая знамением, выступает в поход; Всеслав в полночь покинул киевлян, «скочи отъ нихъ лютымъ звЂремъ» — Игорь в полночь бежал из плена, «скочи босымъ влъкомъ»; Всеслав оборачивался в волшебного зверя, перебегая путь Хорсу и за ночь поспевая от Киева до Тмуторокани, — Игорь, превращаясь в горностая, гоголя, волка, «прыгнул» стремительно от «земли незнаемой» до Киева; Всеслав отворил ворота Новгорода — новгород-северский князь «отворил ворота» половцам на Русь; у Всеслава была Немига, где «кровави брезЂ <...> посЂяни костьми руских сыновъ» [1: II, с. 382], — Немигой для Игоря стала Каяла, где «чръна земля подъ копыты костьми была посЂяна, а кровию польяна» [1: II, с. 386]. Полоцкий князь отважен, храбр, энергичен, однако хоть у него и «вЂща душа въ дръзЂ тЂлЂ, нъ часто бЂды страдаше» [1: II, с. 384]. Поступок Игоря так же дерзок, но в той же мере и отважен, его храброе сердце «въ буести закалено» [1: II, с. 380]. Подобно Всеславу, Игорь испытал свою судьбу и, проиграв, вынужден нести расплату за поражение, от беды страдая. Время Игоря «обернулось наизнанку», и современники увидели усобицы «Ольгова хороброго гнЂзда», распри Всеслава с Ярославичами. Из исторического пространства «минувшие лЂта», в которые воевали, отстаивая свои феодальные интересы, «плъкы Олговы», проецируются на злосчастный поход «буйных» внуков родоначальника. Одновременно автор конструирует «изнаночную» проекцию сего времени на прошлое, инверсионно трактуя обратившиеся «наниче» годины. Рассказу о легендарном князе полоцком предшествует обращение к его потомкам, среди которых — Изяслав Василькович, «притрепавший» «славу дЂду своему Всеславу» [1: II, с. 382]. Таким образом, однозначно негативно осуждать Всеслава Полоцкого как «антигероя-узурпатора» и «кудесника-хитреца» несправедливо и незаслуженно. Судьба Чародея, его нелегкий жизненный путь, со взлётами и падениями, дали возможность древнему автору поразмышлять об исторической судьбе Родины. Поэт призывал князей к Разуму и предупреждал об ответственности их предназначения в той общей — представляющейся в идеале упорядоченной — космической системе, ссылаясь на «дЂдние» — мифорелигиозные — представления о судьбе-необходимости, судьбе — высшей справедливости, где всему — свое время, свой суд, то есть — судь-ба, суд богов — не столько над душой после смерти, сколько как суд исторической памяти, которой не минути «ни хитру, ни горазду». _____________________________ 1. Здесь и далее тексты «Повести временных лет» и «Слова о полку Игореве» цитируются по кн.: Памятники литературы Древней Руси. Кн. I: XI-XII века. М., 1978; кн. II: XII век. М., 1980. Номер книги и страницы указываются в скобках. 2. Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте / В. Н. Тоопоров // Исследования по структуре текста. М., 1987. 3. Сырцова Е. Н. Философско-мировоззренческие коннотации поэтики «Слова о полку Игореве» / Е. Н. Сырцовва // «Слово о полку Игореве» и мировоззрение его эпохи. Киев, 1990. 4. Сапунов Б. В. Всеслав Полоцкий в «Слове о полку Игореве» / Б. В. Сапунов // ТОДРЛ. Т. XVII. М., 1961. 5. Клейн Й. «Слово о полку Игореве» и апокалиптическая литература / Й. Клейн // ТОДРЛ. Т. XXXI. Л., 1976. 6. Мещерский Н. А., Бурыкин А. А. [<Комментарий>] / Н. А. Мещерский, А. А. Бурыкин // Слово о полку Игореве. Библ. поэта. Большая серия. Л., 1985. 7. Буслаев Ф. И. Очерки народной словесности и искусства. I. / Ф. И. Буслаев СПб, 1861. 8. Даль В. И. Пословицы русского народа. / В. И. Даль — М., 1957. 9. Веселовский А.Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе. СПб, 1872; см. также: Чернов А. Поэтическая полисемия и сфрагида автора «Слова о полку Игореве»// Исследования «Слова о полку Игореве». Л., 1986. 10. Гаспаров Б. Поэтика «Слова о полку Игореве» / Б. Гаспаров // Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1984. 11. Там же.