A Study of the Sociology of Applied Knowledge. Chicago: University

1
ДУГЛАС НОРТ И КУЛЬТУРНАЯ РАЗМЕРНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ
О.И. Ананьин, В.М. Широнин
В пору становления экономической науки, когда обществознание не было
разобщено дисциплинарными перегородками, культуре нередко отводилось важное место
среди факторов роста общественного богатства. Самый яркий тому пример –
экономические очерки Дэвида Юма 1752 г. Их адресат – господствовавшая тогда
меркантилистская доктрина, согласно которой главным препятствием росту богатства
считалась «малочисленность звонкой монеты». По Юму, таким препятствием выступают
«нравы и обычаи народа», унаследованные от «менее культурных времён», когда «ещё
потребности воображения не смешались с естественными потребностями»1. Изменить же
положение, считает Юм, способна торговля, особенно внешняя, которая знакомит людей с
«удовольствиями роскоши» и тем самым запускает процесс необратимых перемен.
«...Утончённость вкуса и трудолюбие, будучи раз пробуждены, уже беспрепятственно
поощряют их к новым усовершенствованиям во всех профессиях…»2. Аналогичные идеи
лежат в основе третьей книги «Богатства народов» Адама Смита. Правда, уже у Смита
культура выведена из теоретического ядра его учения, сосредоточенного в первых двух
книгах этого сочинения. Как социальный философ Смит вполне осознаёт взаимосвязь
экономики и культуры, как экономист-теоретик он абстрагируется от нее. Такая
двойственность характерна и для других классиков политической экономии. Особенно
отчётливо она проявилась у Д.С. Милля в его противопоставлении конкуренции и обычая.
Как «абстрактная, или гипотетическая наука» политэкономия, полагает Милль,
формулирует свои принципы исходя из предположения, что «конкуренция является
единственным регулятором ренты, прибылей, заработной платы и цен... Но предполагать,
будто бы конкуренция на самом деле имеет столь неограниченную силу, значило бы
придерживаться совершенно превратного представления о действительном ходе
человеческих дел»3. Соответственно, изучение роли обычаев и привычек призвано, по
Миллю, восстановить реальную картину.
Развитие процессов теоретизации экономической науки сопровождалось
отторжением попыток исторической школы и вебленовского институционализма
реинтегрировать культурные факторы в ее предметное поле и закрепила их
маргинализацию в экономических исследованиях. На рубеже ХХ-ХХI вв. ситуация стала
меняться. Инициатором переосмысления научной картины экономической реальности в
рамках так называемого когнитивно-культурологического поворота выступил один из
лидеров новой институциональной экономики Дуглас Норт, прямо заявивший, что
"экономическая парадигма – неоклассическая теория – создавалась не для того, чтобы
объяснить процесс экономических изменений... Попытка разобраться в экономических,
политических, социальных изменениях... требует фундаментальной перестройки нашего
образа мысли".4
***
В самом общем виде экономическую реальность можно определить как сферу
человеческой деятельности, в рамках которой происходит принятие и осуществление
решений, связанных с созданием и использованием благ, удовлетворяющих человеческие
потребности. Так как в ходе этой деятельности создаются условия для её поддержания и
См.: Юм Д. О деньгах. / Малые произведения. М.: Канон. 1996. С. 90-91.
Юм Д. О торговле. / То же издание. С.77.
3
Милль Д.С. Основы политической экономии с некоторым приложением к социальной философии. М.:
Эксмо. 2007. С.308.
4
Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. М.: ИД ГУ-ВШЭ. 2010. С.7.
1
2
2
устойчивого повторения, то экономическую реальность можно представить в виде
циклического процесса, включающего:
(а) принятие решений об использовании (или передаче) имеющихся ресурсов и прав
для создания благ;
(б) реализацию таких решений, что эквивалентно созданию и первичному
распределению общественного продукта;
(в) перераспределение и присвоение созданного продукта как ресурса и условия
дальнейшей деятельности. (См. рис. 1)
Решения
Условия
Рис.1. Цикл экономической
деятельности
ЭКОНОМИКА
Продукт
Каждая последующая фаза цикла предполагает предыдущую, и лишь в единстве они
составляют экономическую реальность. При этом фазам цикла соответствуют качественно
разнородные в онтологическом отношении процессы. Принятие решений суть ментальные
акты, происходящие в сознании субъектов; производство благ – объективный, как
правило, материальный процесс; воссоздание условий последующей деятельности –
феномен одновременно и материальный (воспроизводство ресурсных запасов) и
институциональный, связанный с поддержанием отношений и правил, сложившихся в
экономической системе.
К теоретическому освоению своего предметного поля экономисты приступили со
стороны продукта – материального воплощения результатов экономической деятельности.
Маржиналистская революция перефокусировала внимание на другую, более раннюю фазу
цикла экономической деятельности: с анализа использования готового продукта на
процессы принятия решений по поводу еще не созданного продукта. Возникновение новой
институциональной экономики стало еще одним шагом против часовой стрелки в
предложенной выше схеме: переходом от анализа экономического поведения к
исследованию условий, мотивирующих и потому в значительной мере предопределяющих
такое поведение5. Можно ли считать, что в результате научная картина экономической
реальности стала достаточно полной?
По оценке Дугласа Норта, дело обстоит далеко не так: "Это достаточно курьёзно, –
отмечал он в 1997 г., – что институты стали ныне первым и главным пунктом всех
объяснений наличия или отсутствия роста в третьем мире и переходных экономиках; ведь
объяснения эти лишены аналитического содержания и не несут в себе понимания ни
природы институтов, ни путей их эволюции".6 Свою критику Норт обращает прежде всего
против предпосылки рациональности, некритическое принятие которой "делает
обществоведов беспомощными при столкновении с большинством крупных проблем.
Поясняя свою мысль, Норт пишет: "Экономика является теорией выбора: с этим
положением никто не спорит. Однако эта дисциплина отказывается от изучения того
контекста, в котором делается выбор".7 Последняя мысль в устах представителя новой
институциональной экономики может показаться неожиданной – разве не
институциональный и информационный контексты принятия решений определяют
Подробнее см.: Ананьин О.И. Институты в категориальных структурах экономических теорий /
Онтологические предпосылки экономических теорий. Москва: Институт экономики РАН, 2011. С. 9-18.
6
North D. Some fundamental puzzles in economic history/development / Economy as an Evolving Complex System
II. Ed. by B. Arthur, S. Durlauf, and D. Lane. Addison-Wesley. 1997. Р.225.
7
Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. С. 25.
5
3
тематическую специфику данного направления экономической науки? Однако Норт
смотрит на проблему шире. Он интересуется не статикой, а динамикой экономических
процессов, и в связи с этим его беспокоит разобщенность наук, изучающих среду
человеческого поведения. А это имеет отношение и к новой институциональной
экономике, которая, по его оценке, также "останавливается на полпути".8
"Основное внимание, - считает Норт, - мы должны уделить вопросу обучения",
понимаемого как освоение "совокупного опыта прошлых поколений". "Совокупные
знания общества, воплощенные в языке, человеческой памяти и системах хранения
символов, состоят из верований9, мифов, обычаев, которые составляют культуру
общества".10 Этот пункт – главная логическая развилка, где Норт разошёлся с
преобладающей среди экономистов традицией в понимании человеческого поведения.
Опираясь на исследования философа-когнитивиста Энди Кларка, он недвусмысленно
дистанцировался от "индивидуалистической концепции познания, в соответствии с
которой работа, связанная с принятием решений, происходит в голове индивида", и
солидаризировался с альтернативной позицией, согласно которой "значительная часть
этой работы выполняется институциональными структурами общества". Соответственно,
рациональные решения оказались, с этой позиции, "продуктом убеждений, конкретным
выражением которых служат социальные институты и другие культурные символы», что,
согласно Норту, необходимо принимать в расчёт и в экономическом анализе.11
Когнитивно-культурологический поворот Норта был встречен коллегамиэкономистами с настороженностью, что не удивительно. Экономическая теория лишь
отчасти и только в самое последнее время смирилась с необходимостью введения в свою
онтологию институтов, которые можно интерпретировать как фиксацию совокупности
норм и правил, регулирующих поведение, т.е. как некую статику культуры. Динамика же
культуры – процессы и механизмы поддержания и созидания культурных образцов –
никогда всерьёз не попадала в поле зрения экономистов-теоретиков. В отношении
основного корпуса экономико-теоретического знания иного и быть не могло, хотя бы в
силу принципа равновесия, лежащего в его основе.
Когнитивно-культурологический
поворот
требует
введения
в
картину
экономической реальности качественно новой причинно-следственной цепочки,
связанной с поддержанием культурных кодов, составляющих содержание
институциональной среды экономической деятельности. В этом случае схему
экономической деятельности как простого цикла "решения – продукт – условия"
необходимо развернуть в спираль, на каждом новом витке которой условия деятельности
детерминируются двояко. Их материальный субстрат воспроизводится за счёт
распределения общественного продукта по правилам, заданным культурной матрицей, и
одновременно сама эта матрица поддерживается и модифицируется механизмами
культурного наследования. (См. рис. 2).
Институты и есть те механизмы, посредством которых происходит трансляция
культурных норм, их поддержание и адаптация. В этом смысле институты – это
информационные системы, в которых хранится и перерабатывается внеличностное
знание. Образно говоря, это одновременно процессор и диск памяти, содержащий
классификации объектов и субъектов социума вместе с программами (нормами,
правилами, установками) поведения последних12. Иными словами, институты – это
Там же, с. 11.
В оригинале – "beliefs", что точнее перевести как "убеждения".
10
Там же, с. 9.
11
Knight J. and D. North. Explaining economic change. The interplay between cognition and institutions // Legal
Theory, 1997, vol. 8, p. 217, 218.
12
Такие программы «закрепляются в виде семиотических систем, знаковых форм и транслируются из
поколения в поколение как исторический опыт культуры... Культура – некий диск памяти, с которого
человек в процессе воспитания, обучения, социализации считывает это в свою голову. Когда он включается
в какие-то виды деятельности, решает какие-то задачи, он обязательно и сам творит что-то новое. Культура
8
9
4
своеобразная инфраструктура, позволяющая людям думать, порождать и накапливать
знания.
Условия
Материальное
воспроизводство
условий
деятельности
будущее
Решения
настоящее
прошлое
Культурная детерминация
условий деятельности
Продукт
Рис. 2. СПИРАЛЬ
ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
Социолог Мэри Дуглас, автор специального исследования о механизмах воздействия
институтов на социальное поведение, отмечала, что «институты систематически
направляют индивидуальную память и канализируют наши восприятия таким образом,
чтобы они были совместимы с отношениями, которые этими институтами
санкционированы. ...Мы применяем те категории, которые наши администраторы
используют при сборе налогов, переписях населения, оценке ресурсов для нужд школ или
тюрем... Да и как нам помыслить самих себя в обществе иначе, чем сквозь призму
классификаций, закрепляемых нашими институтами». 13
Социологический взгляд на институты отражает важную сторону дела, но отнюдь не
исчерпывает проблему. Во-первых, он затрагивает только часть информации,
циркулирующей в экономике и обществе; во-вторых, он – как и взгляд экономический –
оставляет без внимания диахронию культурных кодов, т.е. механизмы преемственности и
изменчивости этой информации.
***
В осмыслении роли знания в экономике важную роль сыграла статья Ф. Хайека
«Использование знания в обществе» (1945 г.)14. Она во многом предопределила и
трактовку этого понятия в экономическом дискурсе, и ракурс рассмотрения темы. Речь
шла о «знании особых условий времени и места» – индивидуализированном и
распыленном, не относящемся к категории научного и не пригодном для статистического
агрегирования. Именно игнорирование такого типа знания в экономической теории
породило, по мысли Хайека, иллюзии о возможности заменить рынок централизованным
планированием.
Впрочем, в той статье 1945 г. ограниченность научного знания как базы управления
экономическими процессами Хайек связывает не только с индивидуализированным
знанием, но и с развитием практик и институтов, опирающихся на привычки:
«цивилизация движется вперед, увеличивая число важных действий, которые мы в
состоянии выполнять, не думая о них».15 Однако природа этих практик и институтов
отбирает это новое и закладывает в свою память» (Стёпин В.С. Российская ментальность и рыночные
отношения. / Экономическая теория марксизма и современность. труды научного семинара. Вып.2. Отв. ред.
– В.А. Медведев. М.: ИЭ РАН. 2011. С.240-241).
13
Douglas, Mary. How Institutions Think. Syracuse: Syracuse University Press. 1968. P. 92, 99.
14
Hayek F. The use of knowledge in society // The American Economic Review. Vol. 35, No. 4. (Sep., 1945), p.
519-530.
15
Цит. По: Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф. 2000.
5
осталась здесь не раскрытой. Позже Хайек вернулся к этой теме и признал, что «обучение
на опыте» также порождает определенный вид знания, пусть и такое, «которое хоть и
может быть описано в терминах правил, но которое действующее лицо не способно
выразить словами, а только и может, что следовать им»16.
Таким образом, в обществе циркулирует не только знание индивидуализированное,
личностное, но и знание надиндивидуальное, или внеличностное. Последнее может быть
как научным, так и ненаучным, или опытным, передающимся посредством наблюдения и
подражания. Оба вида знания доступны каждому экономическому агенту, хотя объем
знания, которым индивид фактически обладает, зависит от его личного опыта, с одной
стороны, и его культурного опыта, - с другой.
Экономистам более понятными оказались идеи Хайека об индивидуализированном
знании. Внеличностное знание, связанное с институтами, как правило, не осознаются как
знание, хотя оба вида знания не существуют одно без другого. Знание, транслируемое
культурой, составляет рамки, в которых возникают и хранятся элементы «хайековского»
знания. Подавление индивидуализированного знания формализует и обедняет социальные
взаимодействия; ослабление внеличностного знания затрудняет взаимодействие между
людьми, фрагментирует социальное пространство.
***
Далее возникает вопрос – а как устроены институты, что они собой представляют как
реальность? Двойственность институтов означает, что они имеют не только идеальную
размерность, но и «живую плоть». Они существуют «физически», то есть служат не
только рамками, направляющими социальную и экономическую деятельность, но и
являются составной частью социальной и экономической реальности. Это
государственные службы, отвечающие за правопорядок; правовые институты (суды,
адвокатские, нотариальные конторы и др.), призванные обеспечивать правосудие;
образовательные учреждения; передающие знания; учреждения культуры, формирующие
образцы поведения; наконец, семьи, передающие опыт поколений.
В тех случаях, когда институт представляет собой отдельный специализированный
социальный механизм, режим функционирования этой профессионально-корпоративной
части отличается от режима функционирования остального общества. Для осмысления
места такой деятельности в экономической системе стоит обратиться к феномену
профессий, активно изучаемому политологами и социологами, но редко попадающему в
поле зрения экономистов. Уделяя так много внимания исследованию рынков, не забывая
про фирмы и организации, экономисты почти не занимаются исследованием «профессий».
Между тем профессии представляют собой третий механизм координации деятельности,
который отличается как от рыночного, так и от иерархического. Судья, врач,
университетский профессор не должны быть встроены в систему бюрократического
подчинения. С другой стороны, отношения врача с пациентом или студента с
профессором не являются рыночными вследствие того, что ни пациент, ни студент не
могут квалифицированно судить о качестве услуги, предоставляемой врачом или
профессором. Качество в этом случае обеспечивается механизмами социализации и
контроля внутри профессии, которая по отношению к обществу в целом выступает как
единое целое. Иначе говоря, профессии организованы как гильдии17. За государством в
этих условиях остаётся придание таким правилам правового статуса (путем
Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН. 2006. С.37.
Freidson E. Profession of Medicine: A Study of the Sociology of Applied Knowledge. Chicago: University of
Chicago Press. 1988.
16
17
6
лицензирования и др. подобных процедур) и исполнение финансовых обязательств, в той
мере, в какой они этими правилами заданы.
Частью профессий, как правило, выступают и системы профессионального
образования, через которые рекрутируются новые члены корпорации и транслируются,
вместе с профессиональными знаниями, её нормы и правила. Венцом профессиональнокорпоративной организации выступают профессиональные этические кодексы,
призванные формировать как ценностные установки специалистов, так и общественные
ожидания в отношении представителей данной профессии.
Выведение деятельности профессиональных корпораций из-под непосредственной
власти как рынка, так и государственной иерархии – залог устойчивости институтов и,
как следствие, предпосылка ответственного отношения специалистов к своему делу.
Профессионал, который лишён поддержки корпорации или считает себя свободным от её
правил, скорее пойдёт на компромисс с рыночными, как правило, краткосрочными
критериями, с одной стороны, или аргументами политической целесообразности – с
другой. Есть, правда, и оборотная сторона медали, связанная с риском превращения
корпорации в орудие защиты цеховых интересов и привилегий. Поэтому
профессионально-корпоративная модель функционирования институтов действенна лишь
до тех пор, пока соответствующая профессия пользуется доверием со стороны общества.
Его утрата – основание для общественного, в том числе государственного вмешательства.
Если сам принцип корпоративной организации восходит, как минимум, к
средневековым цехам, то асимметричная структура, сочетающая доминирующий
рыночный сектор и малый профессионально-корпоративный – это продукт
капиталистической эпохи. В развитых рыночных экономиках такая модель
сформировалась в конце XIX – начале XX вв.18 Однако во второй половине ХХ в. она
подверглась существенной эрозии. Долгосрочные тенденции к относительному росту
размеров государственного аппарата, доли в структуре экономической деятельности таких
секторов, как наука, образование и здравоохранение, требовали существенного
расширения профессионально-корпоративного сегмента экономики в ущерб рыночному и,
как следствие, интенсификации перераспределительных процессов. В последние
десятилетия ХХ в. наблюдалась противоположная тенденция к расширению сферы
рыночного регулирования, в том числе за счёт вовлечения в неё тех видов деятельности,
которые ранее относились к профессионально-корпоративной сфере. Процессы
"орыночивания" затронули образование, здравоохранение и даже многие сектора
государственных услуг. Это вызвало ряд негативных тенденций. Профессиональное
знание стало замещаться экспертным, снизилась этическая планка в работе специалиста: в
его самосознании ценностные установки на служение обществу всё больше замещаются
стандартными установками наёмного работника
Тема профессий выводит на отношения с государством, с властью. Элиот Фрейдзон
пишет о необходимости защитного механизма, укрытия (shelter), отгораживающего
гильдию от рынка и от бюрократии. Любая гильдия, ее автономность, связана с властью.
Однако это должен быть долгосрочный контракт, который не подлежит текущему
регулированию. Иначе возникает риск «обюрокрачивания» профессий, что ничем не
лучше их «орыночивания».
***
Конкретизируя мысль Дугласа Норта, мы взглянули на институты, как на
внеличностную подсистему человеческого знания, задающую концептуальный базис и
устанавливающую рамки индивидуального действия. Институты, таким образом, – это
когнитивно-информационные системы, которые можно изучать на междисциплинарной
основе, используя аналитический инструментарий различных наук – философии,
См.: Brint S. In an Age of Experts. The Changing Role of Professionals in Politics and Public Life. Princeton:
Princeton University Press. 1994. Р. 30-38.
18
7
лингвистики, информатики и т.д. Институты – это также и реальные социальные системы,
имеющие свою специфику, которые можно исследовать на эмпирическом уровне.