М. М. Кром ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ПРЕДМЕТ

М. М. Кром
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ПРЕДМЕТ
ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ) 
История повседневности переживает в последнее время настоящий бум. Издатели, чувствуя конъюнктуру, публикуют том за томом: в качестве примера
можно привести выходящую в издательстве «Молодая гвардия» серию «Повседневная жизнь человечества». Наряду с переводными изданиями («Повседневная жизнь Древнего Рима», «Повседневная жизнь итальянской мафии» и т.д.), в
этой серии публикуются и книги российских авторов, среди них – «Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I» А.И.Бегуновой, «Повседневная жизнь русского средневекового монастыря» Е.В.Романенко, «Повседневная жизнь российских подводников» Н. Черкашина и др.
Нетрудно понять, на чем строится коммерческий расчет издателей подобного
рода литературы: читателю сулят приобщение к некой тайне – тайне опасной
профессии (жизнь подводников), подробностям закулисной жизни людей искусства или высшего света; даже суровый монастырский быт может представлять аналогичный интерес: дело в самой возможности заглянуть в некий закрытый мир1.
Однако самой большой тайной остается сама «повседневная жизнь»: что это
такое, авторы не объясняют, считая, по-видимому, чем-то само собой разумеющимся. Судя по содержанию книг названной серии, повседневность молчаливо
отождествляется с «бытом и нравами». Так, из написанной с большим знанием
дела книги А.И.Бегуновой о жизни гусар в царствование Александра I можно
узнать о форменной одежде и вооружении этих лихих воинов, о распорядке дня
в конных полках, о военных учениях и способах проведения досуга, о балах и
дуэлях и т.д.; причем вся приведенная информация строго документирована –

Опубликовано в книге: История повседневности: Сборник научных работ / Отв. ред. М. М.
Кром. СПб., 2003. С. 7 – 14.
1
Так, аннотация к книге о древнерусских монастырях начинается с характерного вопроса:
«Можно ли приоткрыть завесу тайны над жизнью средневековых русских монастырей? Казалось бы, этот удивительный мир, в котором самое настоящее, потрясающее воображение чудо
становилось явлением обыденной, повседневной жизни, давно ушел в небытие, став достоянием
истории». – Разумеется, на этот вопрос дается утвердительный ответ, и автор книги обещает
«воссоздать подлинный мир средневекового русского монашества во всем его богатстве и многообразии» (Романенко Е.В. Повседневная жизнь русского средневекового монастыря. М., 2002.
Аннотация в конце книги).
подкреплена ссылками на мемуарную литературу и архивные источники2. И
тем не менее рискну утверждать, что книга А.И.Бегуновой является скорее полезным справочником, чем исследованием повседневной жизни. Знание деталей
быта является лишь предварительным, хотя и необходимым условием такого
исследования. С описания этих деталей начинает свой рассказ об увиденном в
чужой стране иностранный путешественник или ученый-этнограф. Но для самих-то жителей быт является привычным и «естественным»; он служит фоном,
на котором реализуются жизненные планы, складываются отношения между
людьми. И потому главным для исследователя должен быть следующий шаг –
постижение повседневных забот, тревог, надежд людей изучаемой эпохи. Нужно попытаться увидеть их мир «изнутри», понять смысл или смыслы, которыми
они его наполняли.
Между тем, хотя в книге А.И.Бегуновой мелькает множество имен, в ней нет
действующих лиц: отдельные эпизоды, отрывки из воспоминаний современников смонтированы автором таким образом, чтобы получился коллективный
портрет гусара. Этот собирательный образ статичен и оторван от контекста, в
котором существовали его реальные прототипы. В итоге остается неясно, какие
отношения между сослуживцами складывались в том или ином гусарском полку, о чем говорили господа офицеры в перерывах между военными походами и
учениями: неужели никого из них (как можно подумать, прочитав книгу
А.И.Бегуновой) не интересовало ничего, кроме службы, карт, вина и женщин? А
между тем известно, что среди активных участников декабристского движения
были и гусарские офицеры, в том числе подполковник лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Михаил Сергеевич Лунин и командир Ахтырского гусарского полка полковник Артамон Захарович Муравьев3. Иными словами,
нельзя изучать повседневную жизнь офицерского корпуса первой четверти XIX
в. в отрыве от жизни страны и общества той эпохи.
Жанр историко-бытового очерка, в котором написана книга А.И.Бегуновой,
далеко не нов: его «родословную» в России можно проследить по крайней мере
с середины XIX века. Классическими образцами этого жанра могут служить
Бегунова А.И. Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I. М., 2000.
См.: Декабристы. Биографический справочник / Изд. подг. С.В.Мироненко. М., 1988. С. 106,
118. К следствию по делу декабристов был привлечен еще целый ряд гусарских офицеров,
участвовавших в заседаниях тайных обществ или, по крайней мере, знавших об их существова2
3
2
«Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» Н.И. Костомарова (1860 г.) и «Домашний быт русских царей в XVI и XVII
столетиях» И.Е. Забелина (1862 г.)4. Для этого способа изображения обыденной
жизни характерно повышенное внимание к материально-вещественной ее стороне, какой она предстает взору внешнего наблюдателя, без попытки объяснить
мотивы бытового поведения людей, исходя из свойственного им понимания
окружающего их мира. Важно подчеркнуть, что при таком понимании повседневности люди прошлого по существу лишены свободы действий, словно у
них никогда не было замыслов, которые впоследствии не удалось реализовать,
словно вся их судьба была заранее расписана в соответствии с известным нам
сценарием; они навсегда «вписаны» в тот круг вещей и обстоятельств, о котором сегодняшний историк судит по имеющимся в его распоряжении документам. Создается иллюзия, будто эпоха и люди нам отлично известны и понятны.
Остается разве что добавлять отдельные штрихи к уже написанной картине.
Подобный «бытовой детерминизм» кажется мне ничуть не менее опасным, чем
другие разновидности детерминизма – классовый, экономический и т.п.
С другим подходом к изучению повседневности мы встречаемся в работах
Ю.М.Лотмана 1970-х годов, в частности, в статьях «Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века» и «Декабрист в повседневной жизни»5.
Ю.М.Лотман также внимателен к бытовым подробностям, однако они важны
для него не сами по себе: детали одежды, особенности поведения позволяют исследователю расшифровать скрытый за ними культурный код и тем самым понять общественную позицию данного человека. При этом совершенно меняется
исследовательская перспектива: это уже не взгляд отстраненного внешнего
наблюдателя, а попытка истолкования бытового поведения исходя из норм и
ценностей изучаемой культуры. Такой подход «возвращает» людям прошлого
свободу самовыражения, а эпохе – немалую долю загадочности, делая ее снова
интересной для исследователя.
нии и планах, в том числе полковник Ф.Ф.Гагарин, штабс-ротмистр Н.Н.Оржицкий, ротмистры
А.И.Сабуров, Н.Н.Семичев и др. (см. там же. С. 49, 134 – 135, 162, 166).
4
См. переизд.: Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI
и XVII столетиях. М., 1992; Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях.
Ч. I – II. М., 2000 (Домашний быт русского народа в XVI и XVII столетиях. Т. I).
5
Переизд. в кн.: Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. I. Таллинн, 1992. С. 248 – 268,
296 – 336. См. также: его же. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства
(XVIII – начало XIX века). СПб., 1994.
3
Разработанный Лотманом семиотический подход, нацеленный на постижение
смысла изучаемой бытовой культуры «изнутри», перекликается с трактовкой
повседневности в феноменологической традиции. «Повседневная жизнь представляет собой реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них
субъективную значимость в качестве цельного мира», – говорится в книге П.
Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности» (1966 г.); там
же подчеркивается, что члены общества в своем поведении «считают мир повседневной жизни само собой разумеющейся реальностью»6.
Эту же особенность восприятия людьми обыденной жизни отмечал и Лотман,
причем его трактовка бытового поведения строится на контрасте «обычного» и
«необычного»:
«В каждом коллективе с относительно развитой культурой поведение людей
организуется основным противопоставлением:
1) обычное, каждодневное, бытовое, которое самими членами коллектива
воспринимается как «естественное», единственно возможное, нормальное;
2) все виды торжественного, ритуального, внепрактического поведения: государственного, культового, обрядового, воспринимаемого самими носителями данной культуры как имеющее самостоятельное значение»7.
Эти строки были впервые опубликованы в 1977 г., за год до появления известной статьи Норберта Элиаса «О понятии повседневности». Тем интереснее
точки соприкосновения, которые обнаруживаются между работами этих выдающихся исследователей.
Ключевая мысль статьи Элиаса состоит в том, что «...структура повседневности не обладает характером более или менее автономной особой структуры, но
является составной частью структуры данного социального слоя и, – поскольку
его нельзя рассматривать изолированно, – частью властных структур всего общества»8. Многочисленные же современные определения понятия «повседневность», полагает немецкий социолог, имплицитно подразумевают противоположное понятие («не-повседневность» - Nicht-Alltag), которое, однако, обычно
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности / Пер. Е. Руткевич. М., 1995. С.
38.
7
Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // его же. Избранные статьи. Т. I. С. 249.
8
Elias N. Zum Begriff des Alltags // Materialen zur Soziologie des Alltags / Hg. von Kurt Hammerich
und Michael Klein. Opladen, 1978 (=Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. Sonderheft 20 / 1978). S. 22 – 29, цит. на с. 24.
6
4
остается в тени. Элиас считает необходимым обозначить эти сферы, обычно
противопоставляемые повседневной жизни, для того чтобы уточнить, какие
именно аспекты повседневности имеются в виду в том или ином случае. Далее
он перечисляет восемь пар понятий, определяя «повседневность» через ее противоположности:
1. Повседневность как противоположность празднику;
2. Повседневность как рутина, в отличие от чрезвычайных, нерутинизированных сфер общества;
3. Повседневность как рабочий день – в противоположность жизненному миру
буржуа, живущих в роскоши, праздности и т.п.;
4. Повседневность как жизнь народных масс – в противоположность жизни
высокопоставленных и могущественных лиц (королей, принцев, президентов, членов правительства, партийных лидеров и т.д.);
5. Повседневность как сфера будничных событий – в отличие от того, что считается единственно достойным изучения в традиционной политической истории: «великих» событий, действий государства и его правителей;
6. Повседневность как частная жизнь (семья, любовь, дети) – в отличие от
официальной или профессиональной жизни;
7. Повседневность как сфера естественного, спонтанного, неотрефеклетированного переживания и мышления – в отличие от сферы рефлексии, искусственного и особенно научного опыта и мышления;
8. Повседневность как обыденное сознание, т.е. идеологизированное, наивное,
непродуманное, ложное мышление – в отличие от настоящего, правильного,
истинного сознания9.
Интересно, что Ю.М.Лотман, как мы могли убедиться, независимо от Элиаса
пришел к идее выделения бытовой сферы через ее противоположность; правда,
для конкретных целей своего исследования Лотману было достаточно продемонстрировать одну оппозицию, в то время как Элиас, стремясь к обобщению,
исчерпал, кажется, все варианты подобного построения, однако сам подход к
определению понятия «повседневность» оказался по сути тем же самым.
9
Ibid. S. 26.
5
Когда ученые, принадлежащие к разным научным традициям, приходят к
сходному решению концептуальной задачи, это заставляет задуматься. Если
один из русских основоположников семиотики предвосхитил отчасти построение Н.Элиаса, то Бернхард Вальденфельс, философ феноменологического
направления (к которому Элиас никогда не был близок) с одобрением отнесся к
основным положениям статьи «О понятии повседневности» и, развивая их,
пришел к еще более радикальным выводам:
«1. Обыденная жизнь не существует сама по себе, а возникает в результате процессов «оповседневнивания» (Veralltäglichung), которым противостоят процессы
«преодоления повседневности» (Entalltäglichung).
2. Повседневность – это дифференцирующее понятие, которое отделяет одно
явление от другого. Границы и значения выделенных сфер изменяются в зависимости от места, времени, среды и культуры. [...].
3. Речь о повседневности не совпадает с самой повседневной жизнью и с речью
в повседневной жизни. [...] Кто и откуда говорит об обыденной жизни? О какой
повседневности он говорит, о своей собственной или о повседневности кого-то
другого?»10
Если согласиться с Элиасом и Вальденфельсом (а мне по крайней мере их соображения кажутся вполне основательными), то придется признать, что универсального, на все случаи жизни пригодного понятия «повседневность» просто не
существует. Это условная конструкция, и она возникает в тот момент и приобретает такие очертания, когда и как мы проводим разграничения между сферами общественной жизни.
Сделанный теоретический вывод имеет важные практические следствия для
историков повседневности. Поскольку обыденная жизнь не существует как некий природный объект, то ее изучение или написание ее «истории» едва ли может быть самостоятельной научной задачей (если не считать таковой простое
описание бытовых подробностей, что в наши дни может иметь только справочное значение). «История повседневности» приобретает смысл только тогда, когда, как писал Н. Элиас, обнаруживается «противник», в сторону которого мы и
Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социо-логос. Социология. Антропология. Метафизика / Сост., общ. ред. и предисл. В.В.Винокурова,
А.Ф.Филиппова. М., 1991. С. 40 – 41. (Благодарю А.В.Кушкову, обратившую мое внимание на
статью Б. Вальденфельса. – М.К.).
10
6
направляем «острие понятия повседневности»11. Иными словами, если мы хотим пересмотреть ту или иную историческую концепцию или даже реформировать целое направление исторических исследований (военную, политическую,
экономическую историю и т.п.), мы можем прибегнуть к ее «оповседневниванию» (по выражению Вальденфельса).
Именно этим и занимаются по сути сторонники немецкой «истории повседневности» (Alltagsgeschichte). Главный теоретик этого направления, Альф
Людтке, признает, что сам термин «история повседневности» далек от идеала и
принят «за неимением лучшего»; тем не менее, по его словам, это название
«оправдывает себя как самая краткая и содержательная формулировка, полемически заостренная против той историографической традиции, которая исключала повседневность из своего видения»12.
Тот вариант «истории повседневности», который практикуют А. Людтке и его
коллеги (в частности, Ханс Медик) близок к микроистории и исторической антропологии. Они изучают повседневную жизнь простых людей, но не как «массы» или класса, а на уровне индивидов и семей. Историки пытаются понять
способы, которыми эти «маленькие» люди осваивали суровый мир, в котором
им довелось жить, и приспосабливались к нему.
Такой подход дает свои плоды. Анализируя бытовое поведение рабочих в
начале XX в. на заводе и дома, А.Людтке увидел серьезные различия внутри
пролетарского класса, тем самым пересмотрев многие традиционные представления рабочей истории13. Не меньшее значение имел новый взгляд на проблемы
политической истории с точки зрения повседневности: выявились истинные
масштабы поддержки, оказанной нацистскому режиму «рядовыми» немцами14.
В последнее время сближение истории повседневности и микроистории стало
заметным и в нашей стране. В этом ключе написана, например, книга
С.В.Журавлева об иностранной колонии московского Электрозавода в 1920-х –
1930-х годах: в судьбе этой небольшой группы людей, как в капле воды, отразились многие важные проблемы советской внутренней и внешней политики той
11
Elias N. Zum Begriff des Alltags. S. 22.
Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии //
Социальная история. Ежегодник, 1998/99. М., 1999. С. 77.
13
Там же. С. 88.
14
Там же. С. 78 – 81.
12
7
поры15. Микроанализ применен и в некоторых работах Н. Б. Лебиной по истории Петрограда – Ленинграда первых послереволюционных десятилетий16.
В соответствии с изложенным выше пониманием категории «повседневность», авторы и редакторы данного сборника не ставили своей целью описывать обыденную жизнь какой-либо эпохи как таковую. Бытовых очерков в духе
старой историко-этнографической традиции читатель здесь не найдет. Однако в
каждой из помещенных ниже статей повседневность в том или ином виде обязательно присутствует, образуя контекст, необходимый автору для того, чтобы
представить в новом свете обсуждаемую им проблему.
Так, в работах М.А. Емелиной и С.И.Григорьева важные государственные институты (соответственно, Коллегия иностранных дел в середине XVIII в. и Министерство императорского двора в XIX – начале XX в.) предстают в несколько
неожиданном свете – с точки зрения их канцелярской практики, как инстанции
по производству официальных бумаг. Тем самым процесс «оповседневнивания»
государственной деятельности принимает здесь форму рутинизации.
В статье Д.А.Журавлева предпринята попытка взглянуть на трагедию советско-финляндской войны из окон госпиталя, который в изображении автора
предстает точкой пересечения военно-политических и собственно медицинских
проблем военного времени.
В работе А.Б.Богданова удачно показана относительность привычного нам
понятия «повседневность»: для героев его очерка, военно-морских врачей начала XIX века, экстремальные ситуации составляли часть их обычной работы, а их
деятельность в подобных случаях была регламентирована соответствующим
уставом.
Предметом рассмотрения М. М. Дадыкиной и П.Г.Рогозного стали мирские
интересы духовных лиц и корпораций. Первый из названных авторов изучает
практику выдачи денежных ссуд крестьянам Спасо-Прилуцким монастырем в
XVI веке, а второй исследует хозяйственную и политическую деятельность владыки Никона, управлявшего Енисейской епархией в 1913 – 1917 гг. В обоих
Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «Большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920х – 1930х гг. М., 2000.
16
См., напр.: Лебина Н.Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и
аномалий советской повседневности 20 – 30-х годов // Нормы и ценности повседневной жизни:
15
8
случаях возникали сложные коллизии, обусловленные столкновением между
нормами христианской морали и активной хозяйственной (а порой и политической) ролью православной церкви в Российском государстве.
Отличительной особенностью советской эпохи стала высокая степень идеологизации бытовой сферы. В статье Т.Ю.Ворониной изучается кампания по
борьбе «за новый советский быт» в 1930-х годах в связи с анализом деятельности Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца.
Наконец, хочется отдельно упомянуть статью И.В.Утехина – единственную в
этом сборнике работу этнолога. Она вносит в наш сборник элемент междисциплинарности и методологического поиска – необходимую составляющую обновленной «истории повседневности».
В заключение хотелось бы выразить надежду на то, что новое начинание факультета истории ЕУСПб – издание тематических сборников статей – вызовет
интерес у наших коллег-историков и специалистов по другим гуманитарным
дисциплинам. В наших ближайших планах – выпуск подобных коллективных
работ по истории понятий, «новой политической истории» и другим современным направлениям исторических исследований.
Становление социалистического образа жизни в России, 1920 – 1930-е годы / Под общей ред. Т.
Вихавайнена. СПб., 2000. С. 9 – 26.
9