Е.И. ГУСЕВА ДИНАМИКА ТЕРМИНА Заимствование. Обновление метаязыка.

Е.И. ГУСЕВА
ДИНАМИКА ТЕРМИНА
Заимствование. Обновление метаязыка.
Развитие лингвистической теории
2012
УДК 811.161.2’25:811.161.1
ББК 81.2
Рецензенты
Кудрявцева Л.А. – доктор филологических наук
Калинкин В.М. – доктор филологических наук
Теркулов В.И. – доктор филологических наук
ГУСЕВА Е.И. Динамика термина: Заимствование. Обновление метаязыка.
Развитие лингвистической теории. – Мариуполь, Ультрамарин, 2012. – 332 с.
Монография ориентирована на изучение двух векторов динамики
лингвистического термина. Первое из них – движение терминологического
заимствования
в
пространстве
языка-реципиента,
включая
его
детерминологизацию и превращение в полифункциональную лексему. Второе
связано
со
становлением
когнитивной
лингвистики
и
движением
лингвистического термина к новой предметной области – в сферу ментального.
Издание рассчитано на научных работников, преподавателей высшей школы,
аспирантов, студентов филологических специальностей.
УДК 811.161.2’25:811.161.1
ББК 81.2
©МГУ Гусева Е.И., 2012
ISBN
От автора
Далеко не каждая эпоха дарит исследователям языка возможность
наблюдать воочию эволюционные процессы в лексике. На рубеже веков, со
снятием завес и запретов, для отечественной лингвистики совпало все:
открытость общества, открытость лексики к языковым контактам и открытость,
готовность носителей языка к восприятию нового.
Новые явления отмечаются не только в общем языке – происходит
обновление специальной лексики, становление новой научной терминологии.
Идут преобразования и в самой лингвистической науке, истоки которых те же –
открытость общества, доступ к информации. Работая в условиях ускорения
семантических процессов, лингвисты выступают в разных ипостасях – и как
свидетели, и как участники процесса преобразований в языке, и как его
летописцы.
Вместе со своим языком русистика переживает уникальный период
обновления и заимствования – заимствования идей зарубежной лингвистики,
развития
междисциплинарных
лингвистических
миров.
научных
Знакомясь
направлений,
с
открытия
лингвистическими
новых
теориями
американской и европейской науки, перенимая у своих зарубежных коллег
язык научного описания, заимствуя научную терминологию, представители
новых, в первую очередь маргинальных, т.е. пограничных, направлений
лингвистики становятся создателями нового научного дискурса.
Любое новое направление заявляет о себе, отталкиваясь от утвердившихся
взглядов, так как только твердыня может служить точкой опоры. Такой опорой
для современной лингвистики была и остается идея системности языка.
Сформулированная в начале ХХ века, она сохраняет свое методологическое
значение
и
свою
объяснительную
силу.
Когда
постструктурализм
провозглашает новые исследовательские принципы – надсистемность и
антропоморфизм, экспериенциализм и функциональность, противопоставляя их
старым подходам к языку, это свидетельствует лишь о переориентации
научных интересов и устремлений лингвистов: смена научных парадигм не
отменяет значимости системных связей единиц языка. Однако революция в
умах отражается в языке, новые научные направления привносят в лингвистику
свой
понятийный
когнитивного
аппарат
направления
и
в
изменяют
языкознании
ее
не
метаязык.
Формирование
только
сопровождается
становлением его терминологии, но и осуществляется посредством нее.
Новейшая лингвистическая терминология проходит этап освоения в языкеисточнике, а затем и в языках-рецепторах. Массовый характер заимствования,
неотмеченность, незакрепленность в словарях новейших заимствований
определяет значение контекстной методики, текстоцентрического подхода к
описанию заимствованной лексики, а наблюдения над функционирующим
термином дают возможность оценить, насколько значимы современные
процессы обновления научной терминологии для языка лингвистических
описаний и для лингвистики как таковой.
Сосуществование конкурирующих подходов к языку, традиционного,
системно-структурного,
и
нового,
когнитивного,
позволяет
уточнить
содержание сложившихся научных понятий. В частности, изучая и описывая
терминологические инновации, лингвист не может не опираться на базовые
постулаты терминоведения, с другой стороны, существующие представления о
термине корректируются новыми явлениями в терминосфере.
Отрицание – это сравнение нового с отрицаемым, т.е. общепринятым и
традиционным. В эпоху смены парадигм одно из главных направлений
изучения динамики термина – исследование новейшей терминологии в ее
соотношении с традиционной лингвистической терминологией. Интенсивность
и масштабность процесса заимствования множит формы взаимодействия
заимствованной лексики с традиционной терминологией, заимствованное и
исконное слово выступают в тексте как концептуальные переменные –
варианты ословливания научного понятия и образуют содержательные
корреляции в лингвистических текстах, результатом такого взаимодействия
становится их функциональная и семантическая диверсификация.
Исследование инновационных процессов общего языка, анализ тенденций
развития метаязыка – это использование традиционных методик и апробация
новых. Контент-анализ, когнитивная методика, лингвистический эксперимент
уверенно входят в инструментарий современной лингвистики. Новый этап
развития
лингвистических
знаний
открывает
и
новые
возможности
сопоставительного описания лексики исходного и заимствующего языков. В
рамках
сопоставительного
подхода
лежат
решения
многих
проблем
трансязыкового перехода слова (мотивированности заимствованного термина
термином-прототипом и становления значимости слова в языке преемнике) и
постановка
проблем,
выводящих
явление
заимствования
на
уровень
межъязыковых процессов.
Исследование динамики лингвистического термина дает возможность
оценить реальную значимость преобразований в языке современной науки, и, в
частности,
определить,
насколько
оправданы
прогнозы
о
возможных
последствиях экспансии английского языка – прогнозы об утверждении
английского языка как языка-основы науки. Заимствование как отрицание
перевода, отказ от использования “исконной” лексики всегда мотивировано.
Понять мотивы предпочтения заимствования – значит не только оценить
функциональные возможности формы вербализации понятия, но и верно
прогнозировать
итог
коэкзистенции,
сосуществования
вариантов,
складывающихся в языке-рецепторе, т.е. определить тенденции развития
терминосистемы. Проблемы заимствования и перевода важны и для решения
таких задач, как оптимизация, рационализация терминосистемы.
В эпоху высокодинамичного развития метаязыка возрастает значение
усилий, направленных на сохранение оптимальных пропорций между
традицией и новациями в науке и ее языке, на формирование научных основ
языковой политики. Лингвисты ограничены в возможности влиять на
стандартизацию терминологии других областей знаний, но обладают такими
правами, и немалыми возможностями, относительно самой лингвистики.
Терминосистемы являются относительно замкнутыми методологически
ориентированными единствами. Но, как любая подсистема языка, они
находятся в определенных отношениях со смежными подсистемами и
лексической системой языка в целом. Для русского языка, так же, как и для
любого другого языка, выступающего в роли реципиента, заимствование
термина – это активация многих процессов в пределах и за пределами
специальной лексики. Наплыв заимствованной терминологии оказывает
воздействие не только на терминосистему – он изменяет соотношение
языковых стилей, изменяет пропорции; разрыв между общеупотребительным
словом и термином приводит к углублению стилистической дифференциации
языка.
Значение
терминологии
изучения
определяется
метаязыка, равно как
и
межъязыкового
задачей
взаимодействия
формирования
“обратной” задачей
в
области
интернационального
– сохранения единства
национального языка, т.е. единства языка науки и общелитературного языка.
Для лингвиста уникальность настоящего периода развития русского языка
заключается в возможности исследовать языковые процессы в момент их
ускорения. Но сам этот период конечен, язык не может не войти в берега, пусть
даже и в берега с новым рельефом. Тем ценнее первые оценки и прогнозы,
первые выводы, в чем-то с неизбежностью поспешные, но в чем-то
единственно правильные. Правильные уже потому, что, как свидетельство
очевидца,
они
достоверностью.
превосходят
будущие
абсолютные
истины
своей
РАЗДЕЛ
“ПОСТСОВРЕМЕННЫЙ”
I.
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ
ДИСКУРС: ТЕОРИЯ, ПРАКТИКА, МЕТАЯЗЫК
I.1.
Концептуальная
и
общеметодологическая
обусловленность
обновления метаязыка
Среди разнообразных причин обновления языка лингвистических
описаний выделяются причины, связанные с изменениями общенаучных и
общеметодологических основ научного исследования. Современное состояние
лингвистики связывают с понятиями постструктурализм и постмодернизм [58]:
первое противопоставляет новую лингвистику господствующему в ХХ веке
структурализму,
второе
подчеркивает
ее
принадлежность
эпохе
постсовременности (вариант перевода термина “postmodern”[44]).
Теоретическая и общеметодологическая основа преобразований в
концептуальных системах лингвистики достаточно широка. Первый ряд
факторов
–
это
идеи
общефилософского
характера,
воплощенные
в
постмодернизме как отражении кризиса культуры. Исчезновение “Идеи
прогрессивного развития рациональности и свободы”, утрата “позитивной
ориентации” обрекает, по мнению. Ж.-Ф. Лиотара, постсовременную культуру
на
“роковое
повторение
и/или
цитирование...”
[44,
с.
57].
На
детерминированность частных научных постулатов и лингвистических методов
идеями времени указывают, например, Е.С. Кубрякова, О.Д Огуй, П.Б. Паршин,
И.В. Петрова [38, 51, 57, 58]. В философии постмодернизма, по их мнению,
находят воплощение социальный опыт ХХ столетия и кризис рационализма (ср.
с суждением Ж.-Ф. Лиотара о связи “постсовременности”, т.е. постмодернизма,
с
исчезновением
идеи
“прогрессивной
реализации
социального
и
индивидуального освобождения в масштабах всего человечества” [44, с. 56]).
За
мировоззренческими
общенаучного
характера.
идеями
Являясь
эпохи
следует
своеобразным
ряд
факторов
преломлением
идей
“постсовременности”, они распространяют свое влияние на широкую область
гуманитарных и точных наук, способствуют их интергации и формированию в
них широких междисциплинарных течений. К ним относится в первую очередь
ревизия
рационалистических
теорий
и
утверждение
в
науке
феноменологического подхода.
“Иррационализация”, определившая “смену научных парадигм” в целом
ряде конкретных наук, на практике отразилась в разнообразных явлениях,
которые в общем виде можно определить как разрушение границ и стирание
граней: между значением и знанием, сознательным и бессознательным,
понятием и образом, миром и текстом. “Размывание границ между старой
доброй “реальностью” и “текстом”, т.е. всевозможными ее “отражениями”,
отмечает А.В. Гараджа в предисловии к статье Ж.Ф.Лиотара “Заметка о
смыслах «пост»”, – основная характеристика постсовременности” [44, с 54]. В
лингвистике, в ее подходах к языку, новые методологические принципы
проявляются в стирании грани между грамматическим и лексическим
значением, между знаком и значением, значением и знанием.
Значение в его классическом виде, в виде научного понятия, наделенного
словарной дефиницией, т.е. эксплицированным смыслом, смывается потоком
часто разнонаправленных теоретических и практических инноваций. Из идеи
размытости значения, его «безграничности», прорастает торжество имени. Имя
“текст”, например, достигает своего высшего торжества в формуле Ж. Деррида:
«Вне текста ничего нет». Имя выходит из берегов, наиболее яркие примеры его
безбрежности запечатлены в афоризмах и слоганах современной науки: “мир –
это текст”, “значимо все” и т.п. “Текст, – подводит итог исследования “текста
без берегов” И.В. Петрова, – это не только вербальное образование. Этим
термином можно обозначить все то, что попадает под определение знака в этом
мире, будь то текст культуры, текст сознания, текст сновидения” [58, с.125]. С
одной стороны, декларируется субъективность и размытость значения,
согласуемая
с
выдвигаемым
постструктурализмом
принципом
антропоморфизма: “Асимметрия между концептуальной картиной мира
создаваемой индивидуумом, и онтологической является, по своей сути,
непреодолимой в силу все тех же субъективных моментов”[19, с.57-58]. С
другой стороны, происходит экстраполяция знака на новые смысловые
пространства. И то и другое явление как приметы современного состояния
науки оказывает влияние на ее метаязык и своеобразно проявляется в нем.
Кризис современности проявляется не только в недоверии к разуму, но и
в сомнении в возможности познания мира здесь и сейчас. Понятию постмодерн,
точнее postmodern, больше бы соответствовала внутренняя форма “past” – т.е.
“pastmodern”. Такая внутренняя форма проявляла бы одну из существенных
черт данного явления – обращенность в прошлое. “Постсовременное”
недоверие к разуму и к результатам научного познания обусловливает
обращение к обыденному сознанию. С другой стороны, апелляция к
“обыденному сознанию”, наивному знанию – это то же обращение к
прошлому.
Одна из основных идей постмодернизма – обращение к прошлому опыту
– своеобразно преломляется в постулатах когнитивной науки, в предлагаемой
ею теории познания: “Три основных постулата, выдвигаемых когнитивной
наукой, заключаются в том, что а) разум по своей природе имеет телесное
воплощение (is inherently embodied); б) мышление осуществляется главным
образом бессознательно; в) абстрактные концепты являются в значительной
степени метафорическими. ” [19, с. 65]. На прошлый опыт как на основу наших
знаний и корректирующее начало указывает Р.Солсо в “Когнитивной
психологии”: “наши представления о мире не обязательно идентичны его
действительной сущности” [74, с. 43].
Созвучное философии постмодернизма утверждение значимости опыта
прошлого воплощается в базовых понятиях когнитивной науки концепт,
прототип, когниция. Стержневым элементом этих понятий, образующих
своеобразный триумвират в терминологии когнитивистики, является понятие
образ, или, вернее, образ прошлого восприятия. Так, понятие прототип
определяется как конкретный или абстрактный мысленный образ предметов,
принадлежащих некоторой категории [35, с. 144]. При этом в понятии
прототип подчеркивается способность образа служить эталоном, с которым
сверяются данные непосредственного чувственного опыта.
На смену оппозиции “чувственное восприятие – понятийное мышление”
в когнитивной науке приходит идея выводимости разума из телесного опыта –
понятие и образ сливаются в понятии концепт. Концепт, как отмечают
когнитологи, изначально не собственно языковое явление, в его основе лежит
представление (репрезентация), или образ прошлого восприятия. Концепт
трактуется как образ, соотнесенный с языковыми коррелятами – формами
выражения понятия: “Концепт – это культурно отмеченный вербализованный
смысл” [12, с. 47]. В ключевых понятиях когнитивистики передается идея
производности знания от телесного опыта и его зависимости от прошлого
опыта.
Когнитивный поворот – это поворот от рациональности к здравому
смыслу. Показательна в этом смысле замена в русском языке традиционного
термина “понятие” на заимствование “концепт”. В то время как термин
“понятие”
ассоциируется
в
нашем
сознании
с
редуцированным
словосочетанием “научное понятие”, термин “концепт”, по определению,
содержит иные концептуальные составляющие – представление о внутренней
связи между образом и понятием, об обусловленности познания чувственным
опытом. В то же время в заимствовании когниция закрепляется выдвигаемая на
первый план такая концептуальная составляющая понятия cognition, как
common sense (здравый смысл, обыденное сознание), противопоставляющая его
традиционному термину “познание”, на котором лежит печать рационализма.
Связь с философией постмодернизма прослеживается и в других
постулатах нового междисциплинарного направления – когнитивной науки.
Так, в лингвистических концепциях когнитивного направления декларируется
субъективность
и
размытость
значения,
что
вполне
согласуется
с
“постсовременной” идеей кризиса рационализма.
Приблизительности
знания,
размытости
значения
соответствует
нефонематичность знака. Традиционный термин с его стремлением к четкой и
однозначной словарной дефиниции сменяет номинация, соответствующая духу
“постсовременности”, – заимствованное слово. Заимствование – идеальная
форма для “текучих” понятий, своеобразный эвфемизм, позволяющий передать
неопределенность мысли или, вернее, “интенсиональную энтропию”. Познание
пасует перед расплывчатостью когниции.
Разрушение классических оппозиций, переход от познания к когниции
(обращение к наивному знанию и апелляция к прошлому опыту, предпочтение
иррационального
рациональному,
бессознательного
сознательному),
предпочтение традиционному термину заимствованной лексики приводит к
становлению “постсовременного” научного дискурса и открывает новые
подходы к изучению языка науки.
I.2. “Постсовременность” и лингвистический дискурс
Закрепленное в слове когниция “постсовременное” представление о
приоритете обыденного сознания над научным познанием находит свое
отражение в интересе лингвистов к естественному языку, к “реальному
дискурсу” [57, с. 34]. Но многие черты реального (бытового) дискурса, как и
дискурса постсовременного, свойственны научному тексту. И в том числе –
лингвистическому тексту. Так, на наш взгляд, тенденция к размытости,
нечеткости значения проявляется в том числе и в активации процесса
заимствования
лингвистической
терминологии.
В
предпочтении
немотивированного и фонологически недискретного знака – заимствованного
слова – обнаруживается связь с выдвигаемым новой лингвистикой принципом
аппроксимации (ср.: approximation – приближенное значение) [35, с. 143].
С постсовременной точки зрения заимствование – идеальный знак для
“размытых понятий”, вполне соответствующий идее неуловимости смысла.
Кроме того, в использовании заимствованного слова своеобразно проявляет
себя и постсовременная обращенность в прошлое. Торжество исходного,
прототипического имени проявляется в переименовании традиционных
понятий “познание”, “текст”, “понятие” и утверждении терминов “когниция”,
“дискурс”, “концепт”. Так, например, лингвисты отмечают, что термины
“диалектика” и “стиль” вытесняются термином “дискурс”; с другой стороны,
множественность толкований приводит к взаимозаменяемости новых и старых
номинаций [41].
В новейших лингвистических текстах легко обнаруживаются и черты
“дискурсивности”, которые во многом определяют принимаемые лингвистами
правила
постсовременной
“языковой
игры”.
Одна
из
таких
черт
–
диалогичность. Современный текст – это свободный диалог автора с читателем,
диалог языковых и культурных компетенций.
Лингвистическую языковую личность отличает билингвизм, или даже
полилингвизм, проявляющийся в самом широком и свободном от прежних
правил и ограничений использовании в тексте иноязычной лексики, которая
может пронизывать всю ткань повествования. Например:
...отсутствие у слушающего необходимых презумпций, знаний о мире,
при несоответствии инференций слушающего (того что он извлекает, infers) –
импликатурам говорящего (то есть той информации, которую говорящий
“закладывает”, implies) [19, с. 24].
Существенное влияние на способ оформления лингвистического текста
оказывает не только билингвизм пишущих, но и презумпция билингвизма у
воспринимающих текст. Полагаясь на осведомленность читателя, авторы часто
не комментируют иноязычные вкрапления в тексте (которые трудно назвать
вкраплениями вследствие их частотности), что сказывается на возможностях и
способах их интерпретации.
Заимствование, не комментируемое в тексте и не отраженное в словаре,
практически свободно от значения, в этом его преимущество перед
общеупотребительным словом и термином, но и его недостаток. Новая
заимствованная форма – tabula rasa – в заимствующем языке заполняется
заново, и число ее содержательных вариаций стремится к бесконечности.
Не комментируемое автором использование новых заимствований
выступает также своеобразной формой цитации – отсылкой к иноязычному
слову-прототипу. Так, например, в статье А.В. Кравченко нет прямой
дефиниции
понятия
“холистический
подход”,
и
корреляция
между
“холистический” и “целостный” возможна лишь с привлечением семантики
английского слова holistic:
...подобный подход к языку, за рубежом называемый метафизическим,
предполагает взгляд на язык как на целостный объект, а не только на
отдельные его аспекты [32, с. 6].
Новизна и незакрепленность в словарях новой заимствованной лексики
превращает научный текст в неявный описывающий контекст иноязычных
“вкраплений”. Так, описывающим контекстом слова “фелицитарный” в статье
С. Г. Воркачева (“описание и классификация фелицитарных концепций ”[12, с.
51]), становится, по сути, весь текст, содержанием которого является концепт
“счастье”. Отсутствие прямых толкований приводит к тому, что в роли
дефиниции иноязычного слова выступает не только авторский контекст, но
иногда и весь лингвистический дискурс.
Проницаемость лексических систем реализуется сейчас, причем как в
научной речи, так и в общем языке, в своеобразном смешивании в тексте
заимствованной и исконной лексики – языковом меланже. Языковой меланж,
определяемый как “смешение”, соединение слов из нескольких языков в одном
высказывании [41, с. 340], проявляется в самом широком включении
иноязычной (преимущественно, но не обязательно английской) лексики в
научные тексты.
В
условиях
экспансии
англоязычной
лексики
языковой
меланж
становится еще одним показателем стирания граней: к перечню разрушаемых,
или
элиминируемых
“постсовременностью”
(в
терминах
оппозиций,
следует
когнитивной
добавить
лингвистики),
и
разрушение,
исчезновение границ между языками. В целом для “меланжевого” текста
характерна тенденция к не ограниченному, т.е. не разграничиваемому
пояснениями и ссылками, не комментируемому совместному употреблению
знаков любых языков.
Черты “постсовременного” научного сознания просматриваются не
только в широком включении иноязычной лексики в лингвистические тексты.
Торжество
имени
проявляется
в
наделении
формы
дополнительными
функциями, т.е. значениями, – в использовании формы как маркера
концептуальной принадлежности термина, в закреплении в новом имени
коннотативного
компонента
значения
слова
(коннотации
новизны),
в
предпочтении заимствования исконному и общеупотребительному слову, в
выборе транслитерации как формы перевода и т.д.
В использовании заимствований, языковом меланже, в апелляции к
дискурсу, внутриязыковому и межъязыковому контексту, проявляются общие
черты, объединяющие разговорную, публичную речь и научные тексты, –
черты постсовременности. Эпистемы постмодернизма, объединяющие ряд
естественных наук, а также многие направления и отрасли современной
гуманитарной науки, наиболее отчетливо демонстрируют себя в работах
когнитивного направления, но в той или иной степени характерны и для
лингвистики в целом.
Несмотря на опосредованность их влияния, идеи постмодернизма следует
рассматривать как затрагивающие общетеоретические и общеметодологические
основы
научного
исследования
и
вызывающие
изменения
как
в
лингвистическом дискурсе, так и в методике его исследования.
Так,
подход
от
прототипа,
широкое
употребление
в
тексте
заимствующего языка прототипической лексики, позволяет распространить на
исследование межъязыковых эквивалентов методику “контент-анализа” [21, с.
147], т.е. рассматривать межъязыковые соответствия как концептуальные
переменные одного и того же понятия. Методика логико-семантического
анализа текста, в частности, дает возможность рассматривать в одном ряду
лингвистические термины английского и русского (другого заимствующего
языка). Иначе говоря, рассматривать межъязыковые соответствия не в
традициях
сопоставительного
и
тем
более
контрастивного
описания,
разводящего их по отдельным конкретным языкам, а на одной оси – как
исходную концептуальную переменную (термин-прототип) и ее языковые
корреляты (формы вербализации понятия).
Анализ лингвистического дискурса позволяет обозначить векторы
влияния эпистемологии науки на ее метаязык и выделить, по крайней мере, два
следствия этого влияния:
1.
Междисциплинарный
характер
новой
научной
парадигмы
обусловливает становление универсальной и междисциплинарной научной
терминологии, ускоряет процесс ее интернационализации.
2. Концептуальная и общеметодологическая обусловленность научной
терминологии, которая все чаще проявляется в предпочтении английской
лексики исконным, традиционным терминам русского, украинского и других
заимствующих языков, ведет к становлению в терминосистемах данных языков
новых подсистем с английским языком-основой.
Идеи постсовременности, постулаты постмодернизма, когнитивный
поворот в науке, и в лингвистике в частности, формируют характер метаязыка и
определяют динамику лингвистического термина. Динамика современного
лингвистического
термина
–
это
становление
нового
метаязыка,
обслуживающего новые смысловые пространства, новые сферы научного
знания. Это,
в частности, формирование
“ментального”
лексикона –
терминологии когнитивной науки. Благодаря заимствованию научных понятий
и
концепций,
предлагаемых
американской
когнитивистикой,
важной
составляющей динамики термина в языках-реципиентах становится процесс
заимствования.
Черпать из всемирного лексикона – значит прибегать к языковому опыту
человечества. Новизна и интенсивность инноваций в языке, общие и
специфические
черты
реального
(бытового)
и
научного
дискурса,
неоднозначность процессов, тенденций и изменений в метаязыке науки
превращают заимствование в предмет пристального внимания лингвистов, а
лингвистический дискурс в актуальную область научного исследования.
I.3. Заимствованное слово в научном тексте и общенациональном
дискурсе
Заимствование иноязычного слова – явление языка и речи. Прежде чем
заимствованное слово становится составной частью лексики языка-рецептора,
оно
выступает
как
строевая
единица
текста.
В
современном
языке
заимствованная лексика проявляет себя как строевой и преобразующий элемент
текста и дискурса.
I.3.1. Языковой меланж и меланжевый текст
К числу заметных новаций современной лингвистики можно отнести
изменения, которые происходят в языке лингвистических описаний под
влиянием заимствованной лингвистической терминологии.
Заимствование изучается в основном как одна из форм обновления
лексического состава языка [9, 36]. Лингвистическая литература отражает
дискуссии по проблеме терминологического заимствования, охватывающие
разные стороны этого актуального процесса. В работах современных
исследователей
рассматривается
роль
заимствованной
терминологии
в
процессе обособления лингвистической терминосистемы “от семантики
общеупотребительного языка” [48, с.178], ставится вопрос о необходимости
концептуально-референтного анализа терминологии в связи с “разной
понятийной
концепциях”
соотнесенностью
[27,
с.121],
терминов
в
предлагаются
различных
лингвистических
сопоставительные
описания
заимствованных терминов и их этимонов в языке-источнике. А между тем
заимствованная лингвистическая терминология, прежде всего, влияет на
лингвистический текст. В лингвистических работах множатся и варьируются
определения, комментарии и оценки заимствованных терминов как форм
языкового выражения научных понятий. Метаязыковые высказывания –
толкования, дефиниции терминов – становятся обязательными составляющими
лингвистических текстов. Это позволяет выделить как самостоятельную
проблему исследования вопрос о влиянии новейших заимствований на
содержание, структуру и процессы интерпретации лингвистического текста.
Характерной чертой лингвистического текста становится наличие в нем
особых
контекстов
заимствованных
терминов,
своеобразных
вставных
конструкций по отношению к основному тексту. Заимствованный термин и его
толкование образуют описывающий контекст термина – особую структурную
единицу лингвистического текста – метаязыковое высказывание по поводу
термина. Влияние заимствованной лексики на лингвистический текст,
сочетание эксплицитных и имплицитных форм взаимодействия заимствованной
терминологии с общеупотребительной лексикой и терминологией позволяет
говорить об особом характере языка лингвистического текста – о языковом
меланже.
Примета
языкового
меланжа
–
высокий
коэффициент
неопределенности слова в тексте. Если принять за норму нулевой коэффициент
неопределенности
слова
в
дифференцирующем
контексте,
то
иной
коэффициент неопределенности (энтропии слова) предполагает усложненность
текста, затрудненность его восприятия и, следовательно, необходимость
расшифровки и перекодировки его содержания.
Введенные в текст дефиниции заимствованного слова являются особыми
сегментами текста, которые выполняют в нем в первую очередь функцию
семантизации заимствования. Если толкование заимствованного термина не
производится самим автором в виде прямого введения в текст его дефиниции,
оно переадресуется читателю. А это превращает интерпретацию из простого
определения значения термина в познавательный процесс
– явление
целенаправленной мыслительной деятельности, “осознание свойств контекста
речи и помещение результатов… осознания в пространство внутреннего мира
интерпретатора” [35, с.31]. К стоящей перед читателем задаче интерпретации
(осознания) содержания текста добавляется задача
интерпретации как
осознания значения лексической единицы.
Транслитерированное заимствование, не снабженное дефиницией, для
читателя,
воспринимающего
его
впервые,
–
это
словесный
знак
с
максимальным коэффициентом неопределенности: какое-то слово, нечто, что
должно иметь значение, т.к. встроено в ряд словесных знаков. Первый вид
интерпретации заимствования связан с его “изобразительной наглядностью”
[66,
с.
174].
Графическое
оформление
нетранслитерированного
заимствованного слова воспринимается как знак его “чужеродности”, а
фонологическая
нерасчлененность
транслитерированного
заимствования
(нефонематичность) – как знак его асемантичности. Дальнейшие шаги
читателя-интерпретатора – это поиск информации в самом тексте, обращение к
контекстному окружению слова. Формы непрямого, не авторского, а
читательского, или и авторского и читательского, толкования ЗТ связаны с
поиском в тексте и установлением содержательной корреляции между
заимствованным термином и единицами текста.
Семантизация, т.е. наделение смыслом новых заимствованных слов, не
имеющих прямой авторской дефиниции, осуществляется
контекстного
подтверждения
общеупотребительной
лексике
их
соответствия
заимствующего
языка.
с помощью
терминам
Особую
роль
и
в
установлении содержательной корреляции, т.е. отношений тождества между
заимствованным термином (далее – ЗТ) и общеупотребительным словом (далее
– ОУС), играет лексический повтор – простейший и один из наиболее
частотных способов семантизации.
Сравните примеры с разными формами представления отношений
тождества:
толкование, презентация слова в контексте [66, с. 176]
в результате процедуры уточнения, или аппроксимации [35, с. 155]
сводящиеся к “вычислению” (компьютации) [35, с.155]
Семантизация ЗТ может осуществляться и способом перечисления, при
этом степень тождественности коррелятов (синонимические, родовидовые
отношения и т.п.) также определяется контекстом:
вести себя намеренно, по своей воле, интенционально [35, с. 175].
Значение языковых знаков имеет опытную, или так называемую
“экспериенциальную”, даже “телесную” природу… [32, с. 6].
Использование автором лексического повтора как средства семантизации
нового заимствования связано с предположением (пресуппозицией) о знании
читателем неких правил считывания информации. Такое правило текстовой
связности могло бы звучать так: “заимствование, которое следует за словом
заимствующего языка, эквивалентно данному слову” или “после того, значит
вместо того”.
Конечно,
лексический
повтор
выполняет
не
только
функцию
семантизации ЗТ, он может указывать на синонимию слов, служить для
уточнения значения первого термина, снятия его многозначности, а также для
указания
на
вариативность
терминов,
их
принадлежность
к
разным
концептуальным системам и т.д. Но синонимический повтор возможен лишь
при условии знания значения заимствованного термина. Сравните примеры
использования повтора как средства семантизации слова (1) и синонимического
повтора в описывающем контексте термина (2):
1) свойств, внутренне присущих (ингерентных) [35, с. 140]
2)Репрезентация – процесс представления (репрезентация) мира в
голове человека, единица подобного представления… [35, с. 157].
В отличие от внутриязыковой синонимии, контекстная корреляция нового
заимствования с единицей заимствующего языка – это лишь формирование
внутрисистемных отношений. Через повтор, перечисление, через описательный
перевод, интерпретирующий контекст в целом осуществляется вхождение
заимствованного термина в синонимический ряд, происходит утверждение
иных системных связей ЗТ с терминологией и лексикой русского языка.
Следующий текст фиксирует два практически одновременных процесса:
заимствования и образования словообразовательных производных:
“Экспансионизм усиливает экспланаторные возможности любой науки:
объяснительность языковых явлений возрастает с привлечением данных
других отраслей знания. Сочетание экспансионизма с экспланаторностью
обусловлено новым взглядом на язык как на явление культуры народа,
инструмент различных видов человеческой деятельности и взаимодействия”
[67, с. 35].
Семантика
контекстного
содержательную
корреляцию
окружения
между
позволяет
понятиями
установить
“экспланаторные
возможности” и “объяснительность”. Слово “экспланаторность”, производное
от “экспланаторный”, – очевидное новообразование на почве русского языка.
Созданные на основе новых заимствований словообразовательные
производные являются наглядными показателями языкового меланжа. Хотя,
чтобы
разграничить
заимствование
и
развитие
словообразовательных
производных, в ряде случаев необходим анализ словообразовательных и иных
системных связей слова в двух языках:
…находим и социологическую типологию фрейминга [35, с. 187].
последовательная дискурсивизация смысловых квантов [69, с. 44]
Труднее
увидеть
влияние
исходного
языка
в
случае
скрытого
заимствования – калькирования слова:
Понятие
фрейма
–
сначала
падежная
рамка
глагола,
затем
представление о сложных совокупностях [35, с. 111].
В
данном
примере
использовано
сначала
транслитерированное
заимствование (фрейм), а затем семантическая калька английского слова frame
(рамка).
Для переводного текста всегда характерна та или иная степень близости к
исходному тексту, эта степень близости обнаруживается и в языковом меланже,
иногда даже в большей степени проявляя себя в авторских работах русских
лингвистов, чем в текстах-переводах:
Рефлексы
этой полемики особенно существенно сказываются на
втором этапе развития когнитивизма…[35, с. 62].
Общение с помощью имен предметов бывает успешным, когда мы
обладаем добропорядочными намерениями совершить референцию: т.е.
намереваемся использовать конвенциональные термины…[35, с. 178].
Приведенные выше высказывания содержат примеры буквального
перевода. Поэтому читателю, “обладающему добропорядочными намерениями
совершить референцию”, лучше не отождествлять новые заимствования с
привычными “рефлексами” и “терминами”, а произвести контекстную замену.
В данных примерах “рефлексы полемики” - это “отражение полемики”, а
“термины” – это “слова, способы выражения”.
Языковой меланж особо показателен для текстов, которые относят к
маргинальным отраслям лингвистики (компьютерная, антропологическая,
социальная, этническая и др.) [67, с. 34]. В работах когнитивного направления
изменение роли заимствованной терминологии проявляется уже в способе
введения нового термина в лингвистический текст.
Из возможных форм
заимствования научного понятия предпочтение в них все больше отдается не
переводу, а транслитерации и – реже – калькированию. В подтверждение
достаточно процитировать обобщение, сделанное А.В. Кравченко:
“Все чаще в работах, посвященных анализу грамматических категорий,
начинают присутствовать такие когнитивные понятия, как “наблюдатель”,
“субъект восприятия”, “экспериенцер”, “субъект сознания”, “поле зрения”,
“перцептуальное пространство”, “личная сфера” и т.п. Другими словами,
фигура наблюдателя (observer) прочно вошла в аналитический аппарат
современной лингвистики…”[32, с. 7].
Содержательная
корреляция,
которую
лексический
повтор
и
последующий контекст помогают “собрать”, потенциальные, вероятные
синонимы: наблюдатель, экспериенцер, observer – это трехчастная оппозиция,
включающая термин-прототип.
Функционирование термина-прототипа (слова исходного языка) в
лингвистических текстах становится еще одной приметой языкового меланжа.
Можно отметить специфичную, субъектную “протичность” счастья
(protean word) [12, с. 57].
Благодаря заимствованию, межъязыковое соответствие “слово-прототип –
ОУС заимствующего языка” превращается в контекстную корреляцию. Раньше
такое межъязыковое взаимодействие было характерно в основном для
словарных статей и прямых дефиниций термина в тексте. Сейчас оно все чаще
встречается в авторском повествовании, не связанном с прямой дефиницией
термина:
Ниже этих узлов – терминальные узлы, или слоты (от англ. slot) [35, с.
188].
Таким образом, заимствованная лексика в лингвистических текстах
функционирует не только как знак заимствованного или вновь вводимого
автором научного понятия, она может использоваться и в его дефиниции или
вне описывающего контекста термина, представляя собой разные формы
языкового
меланжа.
Это
обстоятельство
указывает
на
необходимость
различения двух основных групп заимствований – терминов, концептуальных
для данного исследования, и «описывающих» заимствований. Первые вводятся
в текст как функциональные единицы научного исследования; они, как
правило, имеют свой особый описывающий контекст, в котором образуют
содержательную корреляцию с ОУС или традиционным термином. Вторые
функционируют в тексте только как средство объективации знаний, их
предпочтение традиционной терминологии и общеупотребительной лексике
представляет собой нефункциональную избыточность.
В то же время «описывающие», неконцептуальные заимствования в
лингвистических текстах могут подвергаться терминологизации. На наших
глазах происходит терминологизация английских слов (ср. terminal –
периодический, терминальный) и повторная терминологизация многих
заимствованных терминов: дискурс, концепт, репрезентация и др.
В
исходном
языке
каждый
из
этих
терминов
–
всего
лишь
специализированное общеупотребительное слово. В сравнении со словомпрототипом французского языка (“discour” – речь) заимствование “дискурс” не
только фонетически противопоставлено слову ‘речь’, оно все более отдаляется
от научного понятия “речь”: “субъектный дискурс”, “бессубъектный дискурс”,
“дискурсивные сообщества” и т д. [64].
В явлении терминологизации заимствования в тексте заимствующего
языка проявляется характерная для русского языка тенденция к стилистической
дифференциации научной и общеупотребительной лексики. Предпочтение
заимствования
ОУС
объясняется
стремлением
в
самой
форме
слова
подчеркнуть значимость научного понятия. Использование заимствованной
терминологии не только приводит к дистанцированию научного термина от
ОУС языка, транслитерированное заимствование в лингвистическом тексте
становится
автореферентным
знаком,
а
именно
знаком
своей
терминологичности. Графическая форма транслитерированного заимствования
выполняет, таким образом, особую функцию, которую А.А. Белецкий
определил как метасемантическую функцию отражения в оформлении
информации дополнительного смысла [цит. по 21, с. 15].
С другой стороны, как показывает анализ языка лингвистических
описаний, функционирование заимствованной терминологии приводит к
значительным изменениям в самих лингвистических текстах. Благодаря
заимствованию лингвистической терминологии, точкой отсчета в них может
становиться единица иного языкового кода. Корреляция лексики, относящейся
к двум языкам, бывшая прежде привилегией словарей и специальных
сопоставительных описаний, в меланжевом тексте
структурные сегменты,
образует его особые
а семантическое отношение “термин-прототип –
термин переводящего языка” из сферы отдаленной, запредельной тексту,
переходит в сферу ближайшего значения. При этом изобразительная
наглядность
нетранслитерированного
заимствования
выступает
как
графический маркер, а фонологическая недискретность транслитерированного
заимствования – как исходный семантический показатель языкового меланжа.
Исследование
языка
лингвистических
описаний
показывает,
что
оппозиция двух типов текста: оригинальный (созданный носителями языка,
первичный) и переводной (вторичный) текст – перестает быть непроницаемой,
становится
комплементарной.
Благодаря
заимствованию
научной
терминологии, к исходному языку тяготеет уже не только переводной текст.
Иноязычные
слова, в первую очередь лексика английского языка, в виде
заимствований все более перемещаются из вторичных в первичные тексты. На
смену оппозиции «первичный – вторичный текст» приходит трехчастная
оппозиция оригинальный – переводной – меланжевый текст.
Если заимствование лексики, как полагают, принимает характер
глобального процесса, то глобализация проявляется, в том числе, и в языковом
меланже. Это, конечно, еще не замена языка, но уже и не замена лексической
единицы – это изменение характеристик текста. К двум формам бытования
текста – оригинальный и переводной текст – все настойчивее присоединяется
третья форма – меланжевый текст. Одна из существенных характеристик
меланжевого текста – иерархический характер его структуры.
Предпочтение заимствования термина его переводу приводит к тому, что
описательный перевод становится частью лингвистического текста, проявляясь
в метаязыковых высказываниях – дефинициях заимствованного термина, а
также в разнообразных авторских рефлексивах, “содержащих метаязыковой
комментарий к употребляемому слову или выражению” [11, с. 12]. Таким
образом, вопрос о влиянии заимствованного термина на язык лингвистических
текстов перерастает в вопрос о метаязыковом высказывании как особой
структурной единице текста и о характере самого лингвистического текста.
I.3.2.
Метаязыковое
высказывание
как
описывающий
контекст
заимствованного термина и строевой компонент лингвистического текста
Процесс вербализации языкового сознания на уровне текста проявляет
себя
в
различных
формах
метатекстов,
эксплицирующих
отношение
говорящего к употребляемому слову. Вслед за А.Вежбицкой многие
исследователи
отмечают
причины,
обостряющие
языковую
рефлексию
носителей языка, обосновывают широкое и узкое понимание метатекста, дают
типологию метаязыковых высказываний по поводу лексических единиц
[7,10,11]. И.Т.Вепрева считает вербализацию метаязыкового сознания в
высказываниях-рефлексивах публицистического текста способом преодоления
“коммуникативного
диссонанса”,
речеповеденческой
адапционной
технологией, направленной на снятие барьеров на пути коммуникации [11,
с.14–15].
Заимствование
и
обновление
лексики
как
общая
причина
“коммуникативного напряжения”, а также его следствие – вербальные
экспликации по поводу лексических единиц в равной мере проявляют себя как
в публицистических, так и в научных текстах. Однако, сравнивая метаязыковые
комментарии в художественных, публицистических текстах с метаязыковыми
высказываниями как строевыми компонентами научных текстов, нельзя не
заметить их принципиального отличия. Метаязыковой комментарий в
художественных и публицистических текстах – это широкий спектр оценок,
суждений о слове носителей языка, образующих в совокупности область
“стихийной лингвистики”. В текстах научного характера метаязыковые
высказывания с семантикой оценки вторичны, так как в отличие от “стихийной
лингвистики”
научное
лингвистическое
описание
характеризуется
целенаправленной экспликацией значения слова-термина.
Повышение ранга метаязыковых высказываний в научном тексте в связи
с заимствованием лингвистической терминологии, с одной стороны, и особый
характер метавысказывания – описания термина – с другой, дают основания
выделить его в качестве самостоятельного предмета исследования. В задачи
такого исследования входит как выяснение причин и
характера влияния
заимствованной терминологии на структуру и содержание текста, так и
определение природы и функций метаязыкового высказывания как строевой
единицы лингвистического текста. Значение данного исследования заключается
в
фиксации
явлений,
сопровождающих
заимствование
и
обновление
терминологической лексики, но по своим параметрам выходящих за рамки
данных семантических процессов.
Заимствование лингвистической терминологии не только приводит к
замене традиционной терминологии новой научной лексикой, но и становится
причиной определенных изменений в структуре лингвистических текстов.
Заимствования,
освоенные
языком,
зафиксированные
в
словарях
и
функционирующие как общеупотребительные научные термины, при своем
очередном
использовании
не
нуждаются
в
толковании.
Новейшие
заимствования, не нашедшие отражения в словарях, требуют
пояснения,
нуждаются
Дефиниция
в
определении
в
пределах
данного
текста.
заимствованного термина превращается в его описывающий контекст.
Функционирование
языковых
единиц
в
тексте
предполагает
их
направленность на референт. Референтом лингвистического текста, как
правило, является язык, его единицы, свойства и структуры. Термины
функционируют в нем в качестве метаязыковых единиц, т.е. единиц номинации
некоего отличного от них
языкового объекта. Здесь возможно провести
аналогию между отношением “язык и метаязык” и “высказывание (текст) –
метавысказывание”. Метаязык – язык «“второго порядка”, по отношению к
которому естественный человеческий язык выступает как “язык-объект”, т.е.
как предмет языковедческого исследования» [43, с. 297]. Язык тогда может
выступать инструментом самопознания, когда языковое явление, будучи
объектом познания, предметом, на который направлено исследовательское
сознание, отчуждается от языка как инструмента мышления. Аналогично
этому, когда в структуре лингвистического текста появляется относительно
автономная структурная единица – метаязыковое высказывание по поводу
термина (такая графическая форма показывает возможность редукции
словосочетания до “метавысказывания термина”), в нем происходит смена
референта. Термин как единица метаязыкового высказывания отчуждается от
общего текста, как бы переносится в другой файл.
Роль термина в метаязыковом высказывании отлична от его первичной
знаковой функции в тексте. Лингвистический термин, который входит в общий
текст как
описывающий
термин, термин-инструмент, в метаязыковом
высказывании приобретает статус объекта описания. Научный термин и его
дефиниция образуют строевой компонент текста, функционально отличный от
других его единиц: в метавысказывании раскрывается лексическое значение
слова.
Введение описывающего контекста термина (слова) – проявление иной по
отношению к коммуникативной установке основного текста коммуникативной
интенции, так как передача значения языковых единиц не является
непосредственной целью речевого общения. “В языкознании распространено
мнение, что собственно содержанием языка являются закрепленные в
лексической системе значения слов, – пишет В.А. Гречко. – А между тем
целью речевого обмена не является сообщение его участниками содержания
этих значений»” [14, с. 207]. Это положение мы можем проиллюстрировать
следующей
условной
схемой.
Высказывание
“Язык
–
инструмент
самопознания” в ней представлено двумя уровнями: уровнем содержания
текста, на котором каждое слово является знаком своего референта, и уровнем
семантики языковых единиц, по отношению к которому слово выступает как
единица истолкования.
Уровень семантики слов
Уровень содержания текста
ЛЗС-1
ЛЗС-2
ЛЗС-3
↓
↓
↓
Язык – инструмент самопознания,
где ЛЗС – это лексическое значение слова, например: ЛЗС-1 – это
“система звуковых, словарных и грамматических средств, объективирующих
работу мышления…” [52, с. 794], а отношение “Слово – ЛЗС”– это
метаязыковое высказывание, которое, конечно, не является спутником каждой
единицы научного текста.
Данная схема перестает быть условной, когда в тексте появляется
метавысказывание термина, реализующее отношение “слово – ЛЗС”. Сравним
функционирование слова “фрейм”, относительно недавно получившего статус
лингвистического термина, в высказывании (1) и метавысказывании (2):
(1) Факультативные признаки выполняют в структуре фрейма
конкретизирующую функцию…[2, с. 20].
(2)…фрейм – мыслительный образ в статике [2, с. 21].
За пределами метавысказывания лингвистический термин выступает в
роли такого же знака, что и любое слово, но, включенный в метаязыковое
высказывание (собственный описывающий контекст), меняет свой статус – из
инструмента описания становится его объектом.
В метаязыковом высказывании термина осуществляется переход, скачок
от уровня содержания текста к уровню семантики его единицы. Установление в
тексте уровневых отношений имеет свои основания. В тексте (в речевом
общении и вербальном мышлении) уровень семантики единиц языка относится
к области бессознательного. При включении в текст метавысказывания, область
бессознательного эксплицируется. Уровень семантики слова, до этого
надтекстовый
организацию
сегмент,
текста,
не
будучи
входящий
непосредственно
эксплицированным
в
в
смысловую
метавысказывании,
становится той частью содержания текста, которая требует сознательного
усилия – работы сознания над интерпретацией термина и увязки содержания
данной единицы с общим содержанием текста.
Причины введения в лингвистический текст метавысказывания по поводу
термина
различны и многообразны: это и появление терминологического
новообразования, и развитие значения, в том числе и специализация
общеупотребительного слова в контексте научной речи. Однако значительное,
экстраординарное увеличение удельного веса метавысказываний в тексте
связано с процессом заимствования научной терминологии. Введение
описывающего контекста заимствованного термина необходимо, прежде всего,
для выполнения термином своей основной
функции в тексте, т.к. новое
заимствование является условной знаковой фигурой с неопределенным
референтом:
Рефрейминг, или смена фрейма, обозначает перемещение какого-либо
образа или переживания в новый фрейм [49, с.11].
Увеличение числа метавысказываний в тексте в связи с интенсивным
использованием заимствованной терминологии, как уже отмечалось, повышает
ранг уровня семантики слова и усложняет интерпретацию текста. Такая
усложненность интерпретации указывает на “затратность” технологии. И это,
конечно же, противоречит одной из основных функций термина – упрощать
научное исследование, быть эффективным инструментом научного познания.
Кратчайший путь к упрощению технологии научного исследования –
использование традиционной терминологии, а при заимствовании научного
понятия – предпочтение перевода прямому заимствованию иноязычного слова.
Но, как показывает практика, такой путь далеко не самый распространенный и
к тому же не всегда возможный. Так, например, в лингвистических текстах мы
встречаем варианты перевода термина “фрейм” – “рама”, “рамка”:
Градацию отношений между стилем и языком в модальных тенденциях
и рамах можно изобразить в знаках математической логики [75, с. 55].
Ср., здесь же: modal trends and modal frameworks… [75, с.57]
Однако в большинстве работ для обозначения данного понятия
используется транслитерированное заимствование.
Предпочтение
терминологии
заимствования
новыми
терминологической
переводу,
заимствованиями
системы,
а
замена
ведет
традиционной
к
“нескоординованность
перестройке
результатов
деятельности лингвистов”, препятствует, по мнению Л.О.Чернейко [79, с. 48],
торжеству сознательного начала в лингвистике. Это не означает, однако, что
любые попытки “организовать буйную волю” заранее обречены. Если нельзя
изменить
практику
процесса
заимствования,
следует
упорядочить
ее
результаты, проанализировав способы включения заимствованного термина в
текст, а также характерные для него описывающие контексты.
Метавысказвания – прямые дефиниции – самый эффективный, но далеко
не самый распространенный способ введения заимствованного термина в
научный
текст.
Такие
метавысказывания
в
структурном
отношении
характеризуются завершенностью и относительной самостоятельностью в
рамках общего текста:
Скрипт – вид фрейма, выполняющий спецзадание в обработке
естественного языка [11, с. 188].
Метавысказывания по поводу термина далеко не всегда имеют вид
идеальной словарной дефиниции. В лингвистическом тексте возможна та или
иная степень их редукции, изменяющая степень связности метавысказываний с
текстом и характер их включенности в общий текст:
Часто они помещают его в своеобразную психологическую рамку –
фрейм…[49, с.11].
Своеобразие текстовых связей заимствованного термина в последнем
примере – в его одновременной включенности в общий текст (высказывание) и
метавысказывание.
К редуцированным метаязыковым высказываниям можно отнести и
лексический повтор. Устанавливаемые в лексическом повторе отношения
тождества между заимствованием и общеупотребительным словом (термином)
являются
аналогом
пропозициональной
структуры,
что
позволяет
рассматривать данную корреляцию как редуцированное метавысказывание:
…когниция, мышление является лишь частью человеческого сознания
[67, с. 40].
Элементы дефиниции термина содержат и составные номинации научных
понятий. На это обращает внимание В.А. Гречко: “составные термины –
сочетания слов номинативного характера с именем существительным в
качестве главного слова... носят отчасти определительный, дефинитивный
характер...” [14, с. 177]. Сравните, например, описывающий характер составных
и сложных наименований в ряду синонимов к слову метатекст, приводимых
И.Т.Вепревой:
Термин
"рефлексив"
находится
в
одном
терминологическими единицами, как "оценка речи"
ряду
с
такими
"контекст-мнение",
"метаязыковые высказывания", "словесное самомоделирование", "показания
метаязыкового сознания", "метатекст" [11, с.14].
К метавысказываниям – непрямым дефинициям заимствованного термина
присоединяются
рефлексивы
–
метаязыковые
комментарии
к
терминологическим единицам, которые, кроме выражения семантики оценки,
содержат элементы уточнения значения слова:
Выбранный нами термин “рефлексив” подчеркивает главную, родовую
черту
метаязыковых
образований
–
наличие
языковой
рефлексии,
направленность языкового сознания на познание самого себя [11, с.14].
Реальные описывающие контексты термина в тексте принимают разные
структурные
формы:
от
классической
пропозиции,
оформленной
как
предложение, до вставных конструкций, обособленных членов предложения,
частей простого и сложного предложения и т.п., с одной стороны, и широких
описывающих контекстов, выходящих за рамки высказывания, – с другой.
Современные лингвистические тексты буквально пронизаны неявными
дефинициями
терминов-неологизмов,
и
в
этом
смысле
признание
метавысказывания по поводу термина отдельной строевой единицей текста
явно недостаточно. Метавысказывание – описывающий контекст термина
может быть составной частью высказывания, выходить за его рамки или
переплетаться с ним, тогда через все высказывание – единицу уровня
содержания текста проходит единица уровня семантики слова (явление,
подобное трансфиксации):
В это поле заносится метафорическое выражение в том виде, в каком
оно встретилось в тексте… вместе с минимальным контекстом, в котором
проявляется его метафоричность (то есть фокус метафоры вместе со своей
рамкой) [25, с. 133].
Вновь вводимые термины и их общеупотребительные соответствия в
приведенном примере образуют дистантные корреляции: “метафорическое
выражение – фокус метафоры” и “минимальный контекст – рамка ”.
Различная
степень
приближения
реальных
метавысказываний
к
выверенным словарным дефинициям термина усложняет задачу, которую
ставит
перед
лингвистами
Л.О.Чернейко:
“все
рациональные
версии
терминов… должны поверяться анализом их употреблений в научном дискурсе.
И хотя такой практики нет, только она способна стать опорой в логической
обработке научного объекта…”[79, с. 44].
Кроме того, далеко не каждый неологизм или новое заимствование в
тексте сопровождает его дефиниция. Отсутствие зафиксированных в словарях
или текстах дефиниций приводит к вольной интерпретации заимствованных
терминов, а неоднозначность их восприятия в разных контекстах и
произвольность истолкования вызывают, в конечном счете, изменения в
семантике самих заимствований. Многие новейшие заимствования производят
впечатление слов с не устоявшимся, “размытым” объемом значения, причем
относительно некоторых понятий эта нечеткость и “размытость” значения
постулируется как неизбежность и даже благо.
С другой стороны, лингвисты все настойчивее говорят о необходимости
противопоставить
стихии
словоупотребления
четкую
систематизацию
терминов. Границы значения термина, безусловно, подвижны и изменчивы, но
безусловным является и то, что в рамках поставленных задач исследования они
должны быть определены. Иными словами, чтобы лингвистический термин как
инструмент исследования языкового явления не становился неким перманентно
обновляющимся фантомом, а его произвольные толкования не препятствовали
восприятию научного понятия, в дефиниции термина должна быть выделена
константная
часть.
Метаязыковые
высказывания
по
поводу
новых
заимствований заслуживают рассмотрения, прежде всего, как структурные
единицы текста, которые содержат готовые образцы компонентного анализа
лексического значения слова.
Какие же возможности исчисления константной, инвариантной основы
значения предлагает в этом случае текстоцентрический подход? Очевидно,
оплотом
стабильного
в
дефиниции
неологизма-заимствования
является
пропозициональная основа метавысказывания, корреляция “заимствованный
термин – общеупотребительное слово” (ЗТ – ОУС):
Концепт – это культурно отмеченный вербализованный смысл [35, 47].
Сопоставив метаязыковые высказывания по поводу термина, собранные в
корпусе лингвистических текстов, можно выделить инвариантную основу
дефиниции
термина
и
дополнительные,
вариативные
семантические
компоненты. Изучение метавысказываний, таким образом, получает выход в
практическую плоскость. Используя методику семантического анализа, можно
путем сопоставления авторских определений термина дать в достаточной
степени обобщенную, «объективированную» его дефиницию, вероятностную
модель научного понятия. Попытки использовать такую методику по
отношению к определению “размытых” значений лингвистических терминов
уже предпринимаются лингвистами:
“Дискурс” - это язык и речь одновременно; это вербальное образование,
в котором интенциональный объект …сам говорит о себе; это не
осознаваемое говорящим требование интенционального объекта к построению
речи о нем. Такое определение можно вывести из наблюдения за поведением
термина в научных текстах “языковое знание” и из существующих его
толкований (традиция)… [79, с. 49].
Преимущество текстоцентрического подхода к изучению терминологии
как
раз
и
состоит
в
возможности
исследования
эксплицированной,
формализованной в метавысказываниях, в том числе и в неявном описывающем
контексте термина, семантической структуры слова, а также широких
содержательных характеристик научного понятия.
Если все возможные текстовые дескрипции заимствованного термина
рассматривать как варианты его толкования, то инвариантным описывающим
контекстом
заимствования
следует
признать
лингвистический
дискурс.
Выделив в качестве дифференциального признака в оппозиции “дискурс –
текст” признак инвариантности лингвистического дискурса, понятие научный
дискурс можно использовать в методологических целях. Сопоставление
метаязыковых высказываний в отвлечении от конкретных текстов, которое
можно определить как метод концептуально-референтного анализа термина в
научном дискурсе, позволяет из энного числа метавысказываний по поводу
термина конструировать метатекст-центон.
Попробуем, например, сравнить несколько контекстов – описаний
понятия “фрейм”:
…фрейм – это структура данных, предназначенная для представления
стереотипной ситуации или предмета…[77, с. 84].
Фрейм
–
единица
знаний,
организованная
вокруг
некоторого
понятия…[35, с. 188].
Понятие
фрейма
–
сначала
падежная
рамка
глагола,
затем
представление о сложных совокупностях [35, с. 111].
Фрейм – статический, а сценарий – динамический мыслительный
образ [2, с. 20].
Содержание фрейма образует структурированная совокупность
обязательных и факультативных признаков, так называемых “узлов” и
“терминалов ”(термины М.Минского). Они…представляют собой слоты
(позиции, ячейки), которые в процессе познания объекта должны быть
“заполнены характерными примерами или данными” [2, с. 20].
Применяя всего лишь две компьютерные команды – “вырезать” и
“вставить”, получаем в большей или меньшей степени
развернутую
дефиницию термина:
Фрейм – это статический мыслительный образ (представление,
знание)
стереотипной ситуации, структурированная совокупность
обязательных и факультативных признаков, так называемых “узлов” и
“терминалов”, последние выполняют в структуре фрейма конкретизирующую
функцию и представляют собой слоты (позиции, ячейки), которые в процессе
познания объекта должны быть заполнены характерными примерами или
данными.
Центонный метатекст термина “фрейм” построен методом наложения
инвариантных
компонентов
и
включения
дополнительных.
При
этом
произведены допустимые замены, например, “факультативные признаки” –
“последние”, и необходимые грамматические трансформации. Построение
центонного метатекста к термину “скрипт” облегчается возможностью
использовать инвариантные компоненты родового понятия “фрейм”:
сценарий, или скрипт – стереотипные эпизоды, происходящие во
времени и пространстве [2 , с. 21].
Метатекст-центон: Сценарий, или скрипт – это мыслительный образ
(знание) динамической стереотипной ситуации.
Лингвистический дискурс, таким образом, предлагает самую широкую
основу для построения словарной дефиниции нового термина путем сравнения
возможных способов толкования значения термина в научных текстах.
Сопоставление
метаязыковых
высказываний
по
поводу
термина
в
лингвистическом дискурсе позволяет определить константные, инвариантные
компоненты значения термина, исследовать его концептуально-референтные
характеристики в целом.
Исследование
позволяет
сделать
описывающих
следующие
контекстов
выводы
о
заимствованного
термина
текстообразующей
роли
терминологических единиц, а также о металингвистическом высказывании по
поводу термина как строевой единице научного текста.
Лингвистический термин в научном тексте, в лингвистическом дискурсе
в целом, выступает как результат и средство исследования языка.
Новое
заимствование
в
лингвистическом
тексте,
вследствие
его
семантической неосвоенности, из средства описания превращается в единицу,
по поводу которой строится высказывание. Термин становится референтом
своего собственного описывающего контекста, организующим, инициирующим
элементом метавысказывания.
Истолкование любого вновь вводимого понятия (независимо от того,
каким
знаком:
заимствованием,
новообразованием
или
метафорически
переосмысленным словом – он выражен) – та часть научного текста, которая
является особой единицей его структуры и выполняет в нем функцию
экспликации семантики языковых единиц.
I.3.3. Диалогичность научного текста: фактор адресата
Смена научных парадигм и
становление новых направлений
в
лингвистике проявляют и усиливают такое свойство научной речи, как
диалогичность: “Специальный язык предельно диалогизирован во всех своих
внешних формах, будь то письменная речь или устная, поскольку...
предполагает обсуждение проблемы...” [39, с. 173]. Диалогичность научного
текста связана с тем, как автор определяет цели и задачи научного общения
(описания, исследования). От того, какие коммуникативные цели автор перед
собой ставит, зависит и построение текста, и соотношение его функциональных
регистров.
Научный стиль речи, целью которого является “поиски объективной
истины” [38, с. 6], “доказательство истинности научного знания” и “сообщение
объективной информации” [39, с. 194], представляют по крайней мере два
функциональных регистра научного текста. Исходя из того, что научное
познание предполагает “поиски истины”, основным регистром научного текста
следует считать тот, в котором реализуется отношение исследователь –
предмет исследования. В основном функциональном регистре научного текста,
назовем его когнитивным, осуществляется доказательство выдвигаемого
положения,
обоснование
постулата,
верификация
авторской
гипотезы,
происходит описание предмета исследования. В то же время целеустановка на
сообщение
информации
“подключает”
к
научному
описанию
второй,
коммуникативный, регистр научного текста. В коммуникативном регистре
автор выступает как адресант. Изложение автором своего видения проблемы,
описание предметной области, хотя и определяется подходом к предмету
исследования, ориентировано на реципиента.
Отношение автор – читатель реализуется в коммуникативном регистре
научного текста, но диалог с читателем берет начало в когнитивном регистре.
Исследователи говорят о диалогичности научного мышления, о диалогичности
как о внутреннем диалоге: “Для ученого диалог не только становится формой
речи, но и формой мысли” [39, с. 173]. Диалогичность авторского мышления
превращает “доказательство истинности научного знания” во внутренний
диалог по поводу решаемой проблемы. В силу социальности личности, и в
зависимости от меры ее социальности, в этот диалог включен и внешний
адресат.
Само
понятие
“доказательство
истинности
научного
знания”
актуализирует отношение исследователь – исследователь (автор – читатель).
Доказывая, автор не только свидетельствует, но и призывает в свидетели, как
бы предлагает посмотреть на изучаемое явление его глазами. Прибавим к этому
необходимость различать свидетельство факта и свидетельство истины. Истина,
как понятие субъективно-оценочное, нуждается в двойном подтверждении.
Истинность поверяется регулярностью научного факта, объяснительной силой
теории (“Поверил Я алгеброй гармонию”). Но, с другой стороны, поверить
(истину) и верить (в истинность) – связь не случайная.
Диалог по поводу предмета исследования, направленный на решение
научной проблемы, в целом можно отнести к когнитивному регистру текста. Но
понятие доказательство, как и понятие о его предмете – истине, многозначно,
а доказательство как вид речевой деятельности полифункционально. Можно
сказать, что доказательство имеет два вектора: оно направлено на установление
истины, а также на убеждение адресата в истинности истины. Этот второй
вектор воплощается в коммуникативном регистре научного текста в виде
соответствующих целеустановок, в том числе и как коммуникативная
установка на воздействие. “Убедить, заставить верить” входит в прагматику
коммуникативного регистра текста. Кроме того, широкое признание истины
является одним из видов ее доказательства.
Установка на адресата изменяет структуру текста, сказывается на манере
изложения, способах подачи материала – влияет на научное описание в целом.
Чтобы облегчить читателю интерпретацию текста, автор включает в текст
комментарии, с помощью определенных текстовых знаков направляет адресата
по верному пути и предостерегает от возможных неверных шагов по
интерпретации текста. Фактор адресата требует от автора корректировать
собственную речь для достижения единства информации на “выходе” (при
порождении текста) и на “входе” (при его восприятии). Ведь потеря
информации, как утверждают, противоречит закону сохранения энергии.
Научный текст отражает и языковое противоречие – антиномию
говорящий – слушающий (в современных терминах, продуциент – реципиент).
Фактор адресата выступает не только как текстообразующий, но и как
противоречащий закону экономии речевых усилий. Учет фактора адресата
заставляет автора дублировать информацию, что обусловливает появление в
тексте разного рода повторов. Так, в условиях смены парадигм автор должен
соотносить традиционную и новую терминологию, в том числе и с учетом
разницы собственного языкового опыта и языкового опыта потенциального
адресата. Сравните, например:
Коррелят высказывания равен референту в традиционной лингвистике
[64, с. 29].
Установка на адресата вынуждает автора сопровождать комментарием
новую терминологию, вводить дефиниции терминов, что также является
способом дублирования информации:
... локуторами (участниками речевого акта в узком смысле слова) и
нелокуторами (периферийными по отношению к речевому акту участниками
события) [23, с. 124].
Вариативность форм – необходимое условие поддержания режима
общения при использовании заимствованной терминологии. Именно в режиме
диалога адресант – адресат заимствование образует корреляции с исконным
термином и общеупотребительным словом: “стандартное (дефолтное)
кодирование” [23, с. 124], “кумулятивные (накопительные)” [12, с. 51],
“ментальную (психическую) организацию [47, с. 15], “соотнесенность
(референцию)” [16, с. 101]. Так же, как в языке избыточность является
отражением интереса слушающего, в дублировании информации проявляется
перцептивная направленность научного текста.
В связке автор – адресат значимы обе стороны. Фактор адресата влияет
на ход повествования, отражается на способе оформления мысли, выполняет
текстообразующую функцию. А от автора зависит, в какой мере этот фактор
учитывается. Установка на адресата является текстообразующим фактором, но
ее текстообразующая и текстоизменяющая роль определяется тем, насколько
автор вовлечен в интерпретацию текста.
Учет фактора адресата – это и построение модели адресата. Считается,
что лингвист-писатель, предполагающий обсуждение проблемы, моделирует
адресата по своему образу и подобию. Иначе говоря, в сознании пишущего
формируется модель адресата, идеальная во всех отношениях, – и модель-идея,
и совершенный адресат. Так, для лингвиста когнитивного направления в
модель
идеального
читателя
входит
знание
когнитивной
теории,
оппозиционность традиционной лингвистике, владение английским языком.
Эти черты отличают мэтров отечественной когнитологии, а их работы,
формируемый ими когнитивный дискурс, соответственно, отличает особый
строй
речи.
Моделируя
идеального
собеседника,
автор
наделяет
его
способностью воспринимать адекватно и содержание авторского послания в
целом, и значение единиц, образующих текст. Даже если это послание
определяется автором как мессидж, а сочетание английской и русской лексики
в тексте образует языковой меланж:
...понятия “реального экпериенциализма”, то есть знания, полученного
опытным путем и в результате обработки именно телесного, сенсомоторного
опыта – bodily experience в первую очередь... [38, с.10].
Идеальная
модель
адресата
–
это
одновременно
и
мысленное
представление и образец. Если верить когнитологам, то идеальная модель
превращается в прототип, то есть определяет наше речевое поведение. Что же
касается
современного
автора,
то
он
чаще
всего
ориентирован
на
кооперативного адресата, то есть на читателя, готового к сотрудничеству,
“включенного в происходящее” [19, с. 24–25]. Установка на кооперативного
адресата избавляет автора от необходимости пояснять, комментировать,
уточнять и даже переводить. А.А. Зализняк отмечает, что “распространенной
методологической аберрацией среди лингвистов является отождествление
своего способа овладения языком с единственно возможным” [19, с. 21]. Точно
так же одной из ошибок становится презумпция единства языкового и
культурного опыта или, в иных терминах, тождества когнитивной базы
автора и читателя (чего, с позиций той же когнитивной науки, быть не
может). Отсутствие общей когнитивной базы лишь усиливает требование
диалогичности речи.
Апелляция
исключительно
к
кооперативному
читателю
или
пренебрежение адресатом со стороны “некооперативного” автора создает
проблемы восприятия текста для реального читателя. Автор устраняется от
интерпретации, но контексты, нуждающиеся в интерпретации, остаются.
Так, чтобы правильно интерпретировать следующее высказывание, читателю
необходимо знать, что когнитивные понятия фрейм и слот обозначают не
только “некоторые реальные сущности когнитивной системы человека”, но и
“способы представления этих сущностей на некоторых метаязыках” [5, с. 15].
В противном случае для него сверхъестественным становится не только
сказочное существо (змей), описываемое на метаязыке когнитивистики, но и
само высказывание.
...фрейм данного сверхъестественного существа является маргинальным
образованием, вмещающим в себя слоты "реальных" фреймов лексем "змея" и
"человек" с добавлением ряда аномальных свойств [54, с 275].
Выход автора из режима диалога, в том случае, если автор уподобляет
читателя себе или, в другом варианте, если “некооперативного” автора не
заботит, как происходит интерпретация, одинаково отражается на тексте:
упрощает
его
структуру,
изменяет
функциональные
характеристики,
сокращает или “элиминирует” коммуникативный регистр. В то же время
отказ от диалога с читателем не может отменить диалогичности как
неотъемлемого (ингерентного) свойства текста.
Диалог с адресатом является важным элементом коммуникативной
стратегии “кооперативного” автора. Зная правила “кооперативного общения”,
автор
делает
ряд
шагов,
направленных
на
обеспечение
успешной
коммуникации, в том числе вступает с читателем в прямой диалог. Сравните:
Автор
менее
всего
хотел
бы
выступить
в
роли
человека,
прескриптивно провозглашающего, что лингвистика должна перестроиться
на таких-то и таких-то принципах – скажем, стать более эмпирической [57,
с.39].
Установка на адресата наличествует в тексте как проекция в будущее, при
этом часть коммуникативного регистра текста порождается эффектом
ожидания. Ожидание оценки адресата приводит к тому, что в нем появляются
фрагменты с иной временной перспективой и особой функцией упреждающего
действия.
Учет фактора адресата – это условие успешности речевой коммуникации.
Если же подходить к научной речи как к речевому действию, то диалогичность
следует рассматривать в ином, прагматическом ключе, тогда установка на
адресата приобретает характер воздействия. Многие современные ученые
склонны рассматривать как “воздействие” любой диалог. Согласно такому
подходу, не выходя даже за пределы бесстрастного изложения фактов,
говорящий осуществляет воздействие на слушающего, пишущий – на читателя.
В эпоху научных революций, в условиях смены парадигм автор вряд ли
ориентирован на научное сообщество в целом. Можно предположить, что для
современного
лингвиста
виртуальный
адресат
распадается
на
единомышленника и оппонента. Ожидание, прогнозирование оценки заставляет
автора текста часть усилий тратить на то, чтобы предвосхитить и снять
возможные возражения оппонента, а другую часть – на то, чтобы убедить,
привлечь на свою сторону нейтрального или дружественного читателя.
“Кооперативный” автор, работающий в русле когнитивного направления,
ориентирован и на читателя-неофита. Именно ему адресован авторский
комментарий, включающий не только толкование терминов, но и краткий курс
когнитивной теории в авторском пересказе. Кроме того, именно на читателянеофита, с его особой восприимчивостью к новым идеям, направлен
прагматический потенциал текста.
О том, в какой мере и как в коммуникативном регистре лингвистических
текстов проявляется функция воздействия, можно судить по утверждающейся в
науке постструктуральной парадигме. Диалог “когнитивного” автора с
читателем разворачивается в двух плоскостях – содержательной и оценочной. В
то время как содержательно диалог с читателем направлен на предмет
исследования, оценка охватывает более широкий круг явлений. Некоторые
стороны этой оценочной области представляют интерес, так как касаются
проблемных, дискуссионных сторон современной лингвистической теории и
проливают свет как на состояние науки о языке, так и на состояние умов.
Привлечение сторонников – одна из задач оценочного диалога. Так,
когнитивисты,
определяя
новое
направление
как
“идеальный
проект
языкознания” [32, с 3], как “торжество семантики без ее разделения на
лингвистическую и экстралингвистическую”, [47, с. 40], решают, в том числе, и
задачу завоевания читателя. Авторы задействуют прагматический потенциал
слова торжество и умело используют прием игры значений (идеальный –
относящийся к области сознания и идеальный – совершенный).
Желание привлечь на свою сторону естественно для увлеченного
человека и особенно характерно для сторонников новых “религий”. Однако это
желание
часто
соседствует
со
стремлением
развенчать
оппонентов.
Поклонники когниции и дискурса ищут сторонников в среде “язычников”,
попутно разрушая идолов и кумиров прошлого. Так, подчеркивая, что
лингвистика “гуманизировалась” (имеется в виду принцип антропоцентризма),
когнитивисты
противопоставляют
новой,
гуманной
лингвистике
“бесчеловечность научной парадигмы” первой половины и середины ХХ в.[67,
с. 35]. Явно выраженный двухвекторный оценочный компонент содержит и
следующее высказывание, в котором утверждение принципов когнитивной
лингвистики сопровождается указанием на недостаточность без′образной (или
безобразной?) системно-структурной парадигмы:
...когнитивной
лингвистики,
сосредотачивающей
внимание
на
соотнесении лингвистических данных с психологическими, для которой
оперирование
категорией
понятия
в
классическом,
“без′образном”
представлении оказалось явно недостаточным [12, с.47].
Оценка традиционной (или структурной) лингвистики может быть и
более спокойной, но и она не является нейтральной (ср.: “неадекватность
имманентного подхода к языковой системе” [47, с. 10]).
Оценочный диалог когнитивистов с читателями проявляет противоречие
между установками когнитивной науки и установками когнитологов. Вернее,
установка авторов на отрицание традиционной лингвистики вступает в
противоречие с принципами когнитивной науки. Утверждая антропоцентризм и
“реальный экпериенциализм” (или “экспериенционализм” [33, с. 6]) как
принципы когнитивно-функционального направления, то есть оценивая новое
течение в науке как гуманное, человечное и утверждая, что в основе нового
знания лежит прошлый опыт, когнитивисты в то же время забывают о
преемственности. Но “храм оставленный все храм, кумир поверженный, все
бог”. После решительного когнитивного поворота, переворота, революции,
после отказа от бесчеловечных и безобразных структуральных парадигм,
вступает в свои права преемственность, диктующая необходимость состыковки
теорий и сближения лингвистических миров. Тем более что на наших глазах
происходит сближение миров языковых. Утверждая преемственность в науке,
лингвисты всего лишь следуют языку, который являет собой динамическое
равновесие традиции и нового.
I.3.4. От научного текста до общенационального дискурса (функции
заимствованного слова в языке-реципиенте)
Стремительность, с которой англоязычное заимствование входит в нашу
речь, все настойчивее рекомендует перейти от вопроса его вхождения в язык к
вопросу о функционировании английского слова в заимствующем языке.
Функционирование заимствованных термина и слова общего языка, как и
процесс их заимствования, имеет некоторые общие черты, определяемые
прагматикой языкового знака, а именно возможностями заимствованного слова
выполнять то или иное сверхзадание в речевой коммуникации. Наряду со
специфическими функциями терминослова, оно выполняет ряд общих функций
со словом общего языка, и выполняет их как в научной речи, так и выходя за
пределы научного стиля.
Функциональное
терминологических
равноправие
заимствований
нетерминологических
обеспечивает
как
и
проникновение
специальной лексики в общий язык, так и ширящийся индивидуальный и
социальный
билингвизм
и
полилингвизм.
Причем
способствуют
распространению англицизмов отнюдь не профессиональные переводчики (в
переводных текстах кальки встречаются реже), а представители иных
творческих профессий: тиражирование “инояза” идет через медиатексты,
рекламу, беллетристику. Авторы-билингвы не только заимствуют, но и творят
гибридные слова (дискурс: дискурсивный, дискурсный, дискурсивизация,
дискурс-анализ).
калькирования
Заимствование
речевых
клише
англицизмов
(ср.:
дополняется
стоять
перед
практикой
вызовом
нового
тысячелетия, отвечать на вызовы современности).
Языковой
меланж
становится
началом,
объединяющим
язык
публицистики, рекламы, бытового общения и специальные языки науки. Такие
гибридные формулы, как онлайновый режим, отправить мессидж, можно
встретить в любом речевом регистре.
Интенсивность
лексики
заимствования
сопровождается
заимствованной
нейтральной,
ускорением
терминологии
процессов
(терминов
общеупотребительной
детерминологизации
экономики,
информатики,
психологии и т.п.). При этом полифункциональность специальной лексики
(способность выступать и как термин, и как слово общего языка) проявляется
уже в самом научном дискурсе. В контекстах, не связанных напрямую с
репрезентацией научного понятия, заимствование-англицизм используется как
слово неспециального назначения:
Новое знание возникает в данном случае благодаря профилированию
некоторых свойств источника, не представленных или скрытых в области
цели [6, с. 76].
Показателем деспециализации термина становится варьирование, или
возможность варьирования, заимствования с общеупотребительным словом:
Состав
...
структуры
изоморфен
скорее
словообразовательной
структуре ассоциативных коннекций (связей) с учетом реляций (отношений)
концептосистемы и ментального (внутреннего) лексикона [68, с. 28].
Иноязычные вкрапления так изменяют облик современных текстов, что
они
все
больше
напоминают
точечную
живопись
(вкрапление
или
“вкрапливание” – слова, созвучные украинскому слову “крапка” – ‘точка’).
Плотность использования английского слова в текстах соперничает со
скоростью его вхождения в язык.
Частотность
употребления
определяет
и
разнообразие
функций
англицизмов в тексте: помимо номинативной, выделяют экспрессивную
функцию, функцию эмотивного воздействия. Л.П. Крысин и другие авторы
указывают на функционирование заимствования как эвфемизма. Н.С. Валгина
отмечает, в частности, что заимствованная лексика употребляются тогда, когда
возникает “потребность в вуализациии” [9, с. 112].
В научном тексте осознанный выбор заимствования-эвфемизма связан с
желанием автора нежестко обозначить мерцающее значение, маркировать то,
что представляет собой на данном этапе исследования всего лишь предзнание.
Большинство из перечисленных функций не являются только и
исключительно функциями слов-заимствований, а выступают как функции
языкового меланжа. Так, только в контексте, во взаимодействии с исконной
лексикой возможно восприятие иноязычного слова как эвфемизма. Только в
контексте графическая форма выполняет метасемантическую функцию [21, с.
15], а латинская графика становится средством эвфемизации:
...с некоторых пор Rossia стала представляться в виде курицы, которой
только что отрубили голову... [8, с. 10]
Отказ
от
психологической
использования
русской
несовместностью
графики
концепта
здесь
Россия
и
мотивирован
последующего
контекста. Для “смягчения удара” автор высказывания, композитор В.А.
Гаврилин, транслитерирует русское слово.
С той же целью эвфемизации использует англицизм А. Пушков, ведущий
программы “Постскриптум”: ...обвинили нас в откровенной сервильности по
отношению к власти (ТВЦ, “Постскриптум”, 30. 10. 04). Русское слово было
бы в данном контексте слишком определенным и нелицеприятным, а
заимствованная пейоративная лексика, даже если значение иноязычного слова
известно реципиенту (servile – рабский, подобострастный, холопский), уступает
родному слову в силе воздействия. Каков бы ни был источник заимствования,
все иноязычные слова, функционирующие как заместители слова-табу,
сходятся
в
одном
–
они
отличаются
от
слова
родного
языка
неопределенностью, стертостью значения.
Прагматический потенциал иноязычного слова проявляется и по-другому.
Заимствование-англицизм становится знаком всего современного: английскими
терминами мы маркируем новые, заимствованные реалии современной жизни.
К иноязычному слову мы прибегаем, чтобы подчеркнуть особенности
современного языка – говорим об энтропии языка в целом, эзотеричности языка
науки, фантомности, фидеистичности политического языка.
Языковой меланж как сквозное явление, охватывающее современные
научные, массмедийные, художественные тексты, очевидно, имеет общее для
них обоснование. В целом просматриваются следующие стороны мотивации
данного феномена:
1. Выход за рамки языкового кода как средство раздвинуть границы,
очерченные языком, реализация потребности свободы языковой личности.
2. Языковой переход как следствие утраты доверия к социуму, кризиса
доверия к данному конкретному языку.
3. Языковой меланж как проявление тенденций глобализации.
4. Языковой меланж как свидетельство толерантности носителей языка к
балингвизму и социальному двуязычию.
5. Смешение единиц разных языков как отражение постсовременного
кризиса языкового знака и одновременно попытка его преодоления. Или, в
иных терминах, использование графической формы заимствования как
проявление конфликта между означающим и означаемым.
I.3.5.
Под
знаком
глобализации
(о
становлении
социального
полилингвизма)
Языковой меланж – это речь в условиях индивидуального и социального
билингвизма.
Билингвизм
как
языковая
характеристика
социума
в
значительной степени определяется условиями места и времени. На рубеже
веков под знаком глобализации проходит становление и русско-украинского
билингвизма: на русско-украинский билингвизм наслаивается билингвизм
русско-английский.
Несмотря на общие закономерности функционирования иноязычного
слова в языках-реципиентах, речевая практика свидетельствует о специфике
включения англицизмов, с одной стороны, и, с другой стороны, украинизмов в
русскую речь. Использование украинского слова носителем русского языка, как
правило, отличается преднамеренностью и имеет ту же мотивацию, что и
вкрапление английского слова. Вкрапление украинских слов в русскую речь
может
определяться
их
частотностью
и
социальной
“значимостью”.
Сознательный или неосознанный выбор украинского слова как более значимого
и обладающего большим прагматическим потенциалом порождает такие
гибриды, как депутатская недоторканність, соответствующие умовы и т.п.
Намеренное вкрапление украинских слов в русскую речь является в этом
случае способом отсылки к реалиям общественной, политической жизни.
Вкрапливание
русских
слов
в
украинскую
речь
чаще
всего
непроизвольно. Непроизвольность перехода на родной язык характерна для
устной формы общения и обусловлена непрерывностью потока речи,
одновременностью процессов формирования и выражения мысли. Устная речь
не терпит паузы и вынуждает говорящего использовать ту форму вербализации
понятия, которая ему доступна или которая быстрее приходит на ум.
Реальное двуязычие, а точнее, обратный перевод, может быть причиной
непроизвольных ошибок в письменной речи. Обратный перевод программ
телепередач превращает популярный сериал “Убойная сила” в “Убийственную
силу”, а художественный фильм “Четыре листа фанеры” – в “Четыре письма
фанеры”.
Еще
одним
следствием
интерференции
становится
речевая
многозначность (сравните игру значений в словосочетании: “при наличии
соответствующих умов”, где умовы – украинское слово в русском контексте).
В целом же современную языковую личность отличает осознанность
обращения со словом. Об этом свидетельствует и частотность появления в
текстах таких рефлексивов, как “в иных терминах”, “в иной терминологии”, и
использование в устной речи вводных словосочетаний “так сказать”, “як то
кажуть російською” и т.п.
Осознанность обращения со словом, в том числе и иноязычным, –
отличительная черта личности пишущей, намеренно вводящей иноязычное
слово, использующей прагматический потенциал англицизма. В публицистике,
а тем более в рекламе, языковой меланж – далеко не забава, не (языковая) игра.
Он
нацелен
на
воздействие,
является
частью
речевой
стратегии,
обеспечивающей успешность коммуникации. Те же функции воздействия
выполняет заимствованное слово и в научной литературе.
Осознанное
обращение
к
языку
дополняется,
уравновешивается
осознанным его восприятием, при котором прочитываются не только функции
языкового меланжа, не только авторский “мессидж”, но и сам автор послания.
Спектр свойств личности, обнаруживаемых в том, как она использует
заимствование, может быть достаточно широким. Обращение к иноязычному
слову может свидетельствовать как о легкости восприятия нового (в
переимчивости русские классики, начиная с Пушкина, видели свойство
национального характера), так и о несамостоятельности мышления. Оно может
быть неосознанным или осознанным (как в политическом дискурсе) желанием
замаскировать, затемнить смысл. И во все времена есть чеховские герои,
которые “хочут” свою образованность показать и потому говорят о
непонятном. Но, пока мы говорим, язык говорит о нас.
Подводя итог рассмотрению современной языковой полифонии, скажем
несколько слов о функции заимствований-англицизмов по отношению к
русскому и украинскому языкам. В то время как тенденция к размежеванию
украинского и русского языков размывает славянскую основу их родства, на
все еще широкий слой общей для них лексики накладывается прослойка из
английских
заимствований.
размежеванию
национальных
Иначе
говоря,
языков
современной
бросает
вызов
тенденции
к
постсовременная
глобализация языка. Вторгаясь в языковое противостояние, англицизмыглобализмы играют роль, которая многими воспринимается как “роль
ругательная”, но, возможно, является в большей степени объединительной и
примирительной.
Активизация процесса заимствования, ширящиеся языковые контакты,
широкий фронт взаимодействия англицизмов с лексикой языков-рецепторов,
появление в них гибридных новообразований определяют перспективность
изучения современного индивидуального и социального билингвизма, равно
как исследования лингвокультурных особенностей становления социального
полилинвизма.
РАЗДЕЛ II. ДИНАМИКА ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ТЕРМИНА
II.1. Динамика термина: заимствование
II.1.1. Заимствованная терминология: мотивы предпочтения
Современная лингвистическая наука, в ее украинском, русском, и, судя по
публикациям,
общеславянском
варианте,
подобно
своему
предмету
исследования – языку, со всей очевидностью демонстрирует присущие ей
открытость и динамизм. Ведь именно восприимчивостью лингвистов к новым
веяниям
в
науке,
способностью
подхватывать
идеи
и
согласно
им
перестраивать подходы к языку и обновлять научный инструментарий
объясняется тот терминологический взрыв, о котором так много пишут сегодня
[37, 50, 79].
Процесс заимствования из английского языка чаще всего характеризуется
в лингвистической литературе как потоп, вторжение, экспансия, интервенция и,
наконец, “инвазия” английской лексики. Показательна сама терминология,
выражающая отношение лингвистов к процессу заимствования. В выборе
номинации проявляется вся шкала оценки: от набатного “русского языка в
иностранном потопе” до бесстрастного признания факта “англо-американской
инвазии на другие языковые пространства” [31, 81]. Данные определения,
фиксирующие не только интенсивность процесса, но и разнящееся до
крайностей отношение к нему, указывают, в том числе, и на значимость
проблемы заимствования.
Терминологический взрыв, инновационный бум в первую очередь
связывают с заимствованием терминологии. В ряду причин лексического
заимствования лингвисты называют прежде всего психолингвистические
мотивы: социальный престиж иноязычного слова, фактор моды [37, с. 29].
Однако причины заимствования научной терминологии не сводимы к тем
социально-психологическим факторам, на которые указывают в связи с общим
процессом заимствования. Поэтому, оставив на время в стороне социальные
аспекты заимствования, выделим непосредственно относящиеся к языку науки
причины обновления терминологии.
1. Определенные научные понятия сложились и оформились в слове
именно на английском языке, так что приоритет первичных форм вербализации
понятия в этом смысле вполне оправдан. Подход “от прототипа”, т.е.
предпочтение исходных номинаций понятий, проявляется в том, что включение
в
лингвистический
текст
пpототипической
лексики,
бывшее
прежде
своеобразной формой вежливости, приобретает сейчас намеренный, вернее,
интенциональный характер. Например:
…называют личное пространство “индивидуальной территорией” (body
territory) [32, с. 54].
Суб’єкт як організатор сцени та концептуальних перетворень є
постаттю, яку когнітивісти називають концептуалізатором (conceptualiser)
[17, с. 58].
Подобная “трансплантация” [50, с. 132] в заимствующий
язык
нетранслитерированной английской лексики знаменует собой тенденцию к
сохранению первичной номинации как формы ословливания научного понятия.
Но “лучшим образцом”, или ближайшим “прототипическим экземпляром”,
чаще всего представляющим научное понятие в заимствующем языке, является
транслитерация исходного термина. Сравните, например:
Для
елімінації
функціонального
антропоцентризму
об’єктом
дослідження обрано ФО на позначення об’єктивної категорії часу [17, с. 55].
2. Обновление научной терминологии в лингвистике связано с
пересмотром подходов к языку, становлением новых концептуальных систем,
“сменой научных парадигм”. Обосновывая предпочтение заимствования
когниция его словарному соответствию в русском языке, авторы “Краткого
словаря когнитивных терминов” пишут: “Когниция – центральное понятие
когнитивной науки, достаточно трудное для русского перевода и потому
сохраняемое нами в транслитерированной форме для подчеркивания этого
своеобразия; причудливо сочетающее в себе значения двух латинских терминов
– cognitio и cogitatio – оно передает смыслы «познание, познавание ... а также
«мышление», «размышление»” [35, с. 81]. Однако, на наш взгляд, в подобных
случаях дело не столько в трудности слова для русского перевода или
недостаточности словарных ресурсов в русском языке, сколько в желании
лингвистов маркировать с помощью графической формы концептуальную
принадлежность
термина
или
же,
пусть
косвенно,
концептуальные
составляющие семантики термина.
Еще А.А. Реформацкий в качестве одной из причин “дублирования
(удвоения) слов в языке” называл “стремление к терминологичности, особенно
когда заимствованное слово – международный термин” [65, с. 474]. Стремление
современных лингвистов закрепить в форме не только терминологичность, но и
концептуальную
ориентированность
слова
подтверждают
замены
заимствованием традиционного, в том числе и ранее заимствованного
лингвистического
или
общенаучного
термина:
интенциональный
(от
intentional, sin. mental) – ментальный, умственный; экспериенциальный (от
experiential, sin. empirical) – основанный на опыте, эмпирический.
Основной приток действительно новой терминологии, не связанной с
переименованием, а обусловленной введением в научный обиход новых
понятий и появлением новых единиц исследования, наблюдается в работах,
которые относят к маргинальным направлениям лингвистики [67, с. 34].
Именно они привносят в лингвистику терминологию, в которой не только
отражаются новые аспекты собственно языковых понятий, уже маркированных
традиционными терминами, но и называются явления, часто выходящие за
рамки языковых единиц в их традиционном понимании: концепт как
вербализованное понятие; прототип как “образ (= модель) языкового
(зрительного или слухового сигнала)” [21, с. 171].
Собственно
поэтому
в
маргинальных
направлениях
лингвистики
претерпевает изменение само понятие “лингвистическая терминология”, а
терминологический
инструментарий
научного
исследования
далек
от
лингвистического в традиционном понимании этого слова. Так, по поводу
одного из направлений лингвистического анализа П.Б. Паршин замечает:
“«анализ дискурса» (он же дискурс-анализ и дискурсивный анализ, англ.
discourse analysis...)…воспринимается как находящийся пусть и на краю, но всетаки «в лингвистическом поле»” [57, с. 37]. А в исследовании, посвященном
формам вербализации концепта “счастье”, С.Г. Воркачев отмечает, что концепт
СЧАСТЬЕ становится лингвистическим термином, когда “высвечивается” его
связь с единицей языка, когда он ословливается [12, с. 42].
Маргинальность некоторых новых направлений лингвистики может
действительно трактоваться буквально, в соответствии с исходным значением
слова маргинальный (ср.: лат. marginalis – находящийся на краю), т.к. в них
исследовательский интерес направлен на пограничные по отношению к языку
явления. В когнитивной лингвистике происходит переход от описания устной и
письменной речи к исследованию внутренних состояний языка, от проявления
языка – к ментальным (внутренним) формам его существования. В
компьютерной
искусственному
лингвистике
языку
переход
(трансфер
от
как
естественного
межъязыковое
к
машинному,
преобразование,
межъязыковая операция) сам становится объектом исследования [21, с. 154].
Изучение ментальных форм существования языка, с одной стороны, и
форм взаимодействия искусственного и естественного интеллекта, с другой,
изменяет
представление
о
базовых
единицах
языка.
Как
отмечает
Л.О.Чернейко, в новейших лингвистических работах “такие «древние» научные
объекты, какими являются язык, память, мышление, сознание…обрастают
множеством интерпретаций” [79, с. 42]. В лингвистическую терминологию
входит ряд новых словосочетаний – терминологических единиц, созданных на
основе базовых лингвистических терминов: язык ассемблера, язык булевых
операторов, языки мозга, ментальный язык (sentential language). Широкий
пласт терминологии – от названий новых направлений лингвистики, методов
лингвистического анализа до номинаций единиц и структур “ментального” и
компьютерного языков – это составные номинации, в которых концептуальные
составляющие научного понятия выражены эксплицитно во внутренней форме
словосочетания или сложного слова (когнитивная карта текста, контентанализ).
Новые приемы исследования внутреннего, ментального языка, так же, как
приемы оперирования компьютерными базами знаний, порождают описания в
терминах фреймов, сценариев, схем, скриптов, сетей, планов. “Ментальный’ и
“виртуальный” лексиконы дополняют лексикон “реальный”. Смена научных
парадигм становится фактором, не только пополняющим лингвистическую
терминологию, но и приводящим к образованию новых подсистем терминов,
одной из особенностей которых является их междисциплинарный характер.
Новые явления в метаязыке современной лингвистики отражают
тенденции общенаучного характера, а новые подходы к описанию языка
являются преломлением общегуманитарных концепций современности. Так,
пересмотр традиционного логического содержания понятия “concept” и его
психологизация связаны, по мнению С.Г. Воркачева, в том числе и “с
начавшимся в конце прошлого века изменением научной парадигмы
гуманитарного знания, когда на место господствующей сциентистской,
системно-структурной парадигмы пришла парадигма антропоцентрическая,
функциональная, возвратившая человеку статус «меры всех вещей»… и когда
исследовательский интерес лингвистов переместился с имманентной структуры
языка на условия его использования, с соссюровских правил шахматной игры
на самих игроков»” [12, с. 47].
Общая методология современной науки, а именно такие ее принципы, как
экспансионизм,
антропоцентризм,
эспланаторность,
функционализм
(дискурсивность, прагматизм, аксиологичность), ментализм, психонетичность
[31, 32, 35, 68, с. 22–35], сформулирована наиболее отчетливо в постулатах
когнитивной
лингвистики,
причем
сформулирована
в
терминах
этой
методологии, и в англоязычных терминах:
Голістичність (як максимальне охоплення наявних концепцій для їх
подальшого синтезу), поряд із синергетизмом та емерджентністю (як
надсистемними властивостями), є однією з базових категорій неокласицизму,
чи постмодернізму. [51, с. 43]
Холистический
подход,
утвердившийся
в
гуманитарных
науках,
превращается в один из наиболее действенных факторов экстраполяции
научных понятий, в причину междисциплинарной миграции терминов.
Интердисциплинарность
приводит,
по
мнению
М.В.Кислухиной,
к
функциональной переориентации языковых единиц, т.е. “ретерминологизации”,
перенесению уже готового термина из одной дисциплины в другую с полным
или частичным переосмыслением [24, с. 78]. К этому выводу исследователя
следует лишь добавить, что привлечение в лингвистические описания лексики
других наук и их ретерминологизация, т.е. концептуальная адаптация термина,
как
правило,
уже
состоялись
в
языке-источнике, так
что
процессы
заимствования из языка-источника, очевидно, преобладают над заимствованием
из смежных наук.
Современный процесс заимствования терминологии подтверждает тезис о
зависимости терминосистемы от методологии науки. Но он обнаруживает и
несомненные отличия в способах выражения обусловленности. Так, говоря о
методологической ориентации понятий, авторы ЛЭС отмечают варьирование
содержания: “Различия в объеме значения обнаруживаются при рассмотрении
научных дефиниций, казалось бы, одного и того же термина, который поразному осмысляется в соответствии с философскими (методологическими)
основами данного исследования”[43, с. 297]. Выбор общеупотребительного
слова для вторичной вербализации понятия в заимствующем языке – путь к
содержательной вариативности (при специализации значения, т.е. движении от
ОУС к термину или от термина к узкоспециализированному понятию,
уточняется
дефиниция
слова),
а
выбор
заимствования
–
показатель
формализации процесса (смещение значения сопровождается сменой формы).
Наблюдаемое в настоящее время предпочтение заимствования ОУС, т.е.
изменение формы, а не уточнение содержания понятия, оказывается
своеобразным показателем того, что вариативность новейшей терминологии –
это не столько конкуренция идей, сколько состязательность вариантов – форм
выражения научного понятия.
Это не означает, конечно, что содержательная вариативность всегда и во
всем уступает место формальной вариативности терминов, но тенденция
малейшее изменение в плане содержания маркировать формально, на наш
взгляд, имеет место. Содержательная вариативность перемещается в область
так называемых размытых понятий, подобных понятию дискурс, описывающим
контекстом которого, похоже, становится весь лингвистический дискурс.
В лингвистических текстах отмеченные нами тенденция к размытости,
нечеткости значения и тенденция к номинализации, формализации научного
мышления сосуществуют и пересекаются.
Можно предположить, что предпочтение формальной вариативности –
это проявление общей тенденции к формализации научного мышления. Почему
же, отказываясь от крайностей структурализма и провозгласив возвращение
значения в лингвистический рай, мы предпочитаем формальные вариации –
остаемся “формалистами”? Самым общим ответом на этот вопрос будет
утверждение, что процессы обновления языка лингвистики обусловлены
философией науки, или ее новой эпистемологией. Так, можно усмотреть связь
формализации научного мышления с эпохой постмодернизма, которую, по
мнению многих лингвистов, переживает современная наука [51, 57, 58].
Подход от прототипа, принятый современной лингвистикой (и отчасти
обусловливающий включение в лингвистические тексты языка-реципиента
исходных номинаций научных понятий), тоже можно расценить как примету
постмодернизма,
а
варьирование
в
текстах
заимствующего
языка
прототипических и вторичных форм выражения понятия – как еще одно
проявление данного научно-методологического подхода, но уже отражающее
его своеобразие в заимствующем языке. По крайней мере, они вполне
сопоставимы с постмодернистским увлечением “заимствованной” формой и
варьированием архетипов.
Возможно также, что формализация процессов варьирования, или некая
страсть к дроблению целого понятия (стремление каждой его части дать
отдельное имя да еще каким-то образом подчеркнуть в нем значимость этой
частности), связана как с феноменологическим подходом к предмету
исследования, так и с еще одной составляющей новой эпистемы знаний –
“экспериенционализмом” [32, с. 6]. Дробление целого соответствует духу
постсовременности с ее распавшейся связью времен: собирание раздробленного
мира из лоскутков – суть постмодернистского подхода. А сама формализация
научного мышления – это лишь частное проявление кризиса гуманитарного
знания, вызванного упадком доверия к разуму и исчезновением “идеи
прогрессивного развития рациональности” [44, с. 57].
Конечно, между тенденциями гуманитарного характера, общенаучными
принципами, абстрактными постулатами, относящимися к философии науки, и
термином – “дистанции огромного размера”. Однако, при кажущейся
отдаленности общенаучных принципов от процессов заимствования и
обновления терминологии, при опосредованности их воздействия, по крайней
мере некоторые стороны современной эпистемологии оказывают, на наш
взгляд, ощутимое влияние на метаязык лингвистики.
Провозглашенные “нетрадиционной” современной лингвистикой (по
аналогии
с
понятием
“традиционной
современной
лингвистики”
у
Е.А.Селивановой [67, с. 3]) общеметодологические принципы научного
исследования неизбежно приводят к тому, что в разбегающейся вселенной
науки о языке новая лингвистическая терминология все дальше удаляется от
центра – собственно лингвистической, то есть номинирующей единицы
реального языка, терминологии. А вышеназванные факторы (влияние идей
европейской и американской науки, общенаучных концепций современности) и
процессы (обновление и становление новых концептуальных систем в самой
лингвистике), взаимодействуя и пересекаясь, во многом определяют специфику
и общие тенденции обновления лингвистической терминологии в языкахреципиентах.
II.1.2. Заимствованная терминология: варианты перевода
Вопрос о заимствовании в сфере научной лексики для современной
лингвистики приобретает особое значение в связи с тем, что заимствование из
английского языка, охватывая практически все языки, в том числе, в той или
иной степени, все славянские языки, приводит к интернационализации научной
терминологии. С другой стороны, терминология таких новых научных
направлений, как информатика, когнитивистика и др., заимствуется смежными
науками, происходит универсализация научной терминологии – превращение
ее в междисциплинарную или общенаучную.
В условиях заимствования идей, теорий и понятий зарубежной науки
выбор варианта перевода терминов – ключевых слов текста, основных понятий
научного исследования – также становится ключевым событием. Вопросы
перевода лингвистической терминологии, а также вопросы, касающиеся причин
и следствий заимствования терминов, пересекаясь, образуют актуальную
проблему исследования метаязыка современной лингвистики
Можно выделить два пути проникновения английской (американской)
терминологии в терминосистемы других языков – переводной текст и
оригинальный текст исследования, выполненного в рамках того или иного
направления зарубежной лингвистики. Такой текст, во многом наследующий
метаязык исходного лингвистического текста, иногда даже в большей мере, чем
переводной, грешит буквализмом, предпочтением заимствования переводу –
явлениями, которые в теории перевода связываются с гипнозом оригинала.
Замечание
Х.
Пфандля
о
частотности
использования
англицизмов
в
современных европейских языках, “когда трудно с первого взгляда определить,
на каком языке говорится или пишется”, вполне распространяется и на язык
лингвистического описания [62, с. 110]. Сравните, например:
Людина втручається в самий процесс перекладу в режимі “он лайн (online)”... [21, с. 154].
Сочинение и СК… ориентированы на дискурсивизацию замысла
говорящего в режиме on-line [69, с. 43].
Практика перевода лингвистических текстов свидетельствует, что в
большинстве
случаев
предпочтение
переводчиков-лингвистов,
популяризирующих теории и идеи зарубежной науки, отдается транслитерации.
Например:
Понятие
фрейма
–
сначала
падежная
рамка
глагола,
затем
представление о сложных совокупностях [35, с. 111]
В результате такого решения на перевод термин исходного языка не
переводится,
а
заимствуется
(калькируется,
если
использовать
иную
терминологию [62, с. 108]). Вводя термины ИЯ, лингвисты вынуждены
становиться толмачами: более или менее подробно объяснять их значение,
учитывая степень компетентности, вернее, некомпетентности читателя.
Реальные, т.е. включенные в текст, толкования заимствованных слов строятся
по образцу словарной дефиниции – с указанием на этимон:
Логічною моделлю декларативних знань є, зокрема, так званий фрейм
(від англ. frame –“рамка”) [21, с. 113].
Так в дефинициях терминов появляются слова-прототипы. В прямых и
неявных описывающих контекстах термина прототипическая лексика (здесь:
лексика исходного языка) выступает как в транслитерированной форме, так и в
первозданном облике – как нетранслитерированное заимствование. Гипноз
оригинала множит число заимствований, выводит прототипическую лексику за
рамки метаязыковых высказываний – описывающих контекстов термина – в
общий текст:
Можно отметить специфичную, субъектную «протичность» счастья
(protean word) [12, с. 57].
Заимствование
терминов-имен
сопровождается
заимствованием
их
словообразовательных производных – предикативных и атрибутивных форм.
Например:
У Гоффмана же находим и социологическую типологию фрейминга
[35, с. 187].
В
переводных
и
“меланжевых”
текстах,
фиксирующих
момент
заимствования, происходит семантизация заимствованного термина,
т.е.
установление содержательного соответствия между исходным словом и
общеупотребительным словом или термином переводящего, “принимающего”
языка. В контекстную корреляцию может быть включен и прототип. Благодаря
контекстной
корреляции
нетранслитерированный
и
тем
более
транслитерированный прототип становится содержательным компонентом
текста:
Фрейм ассоциирован с английским словом framework (каркас) и
указывает на “аналитические леса” – подпорки, с помощью которых мы
постигаем собственный опыт [35, с. 187].
Первичная контекстная корреляция может стать основой становления
вариативности в заимствующем языке:
мови-посередника
...наявність
(interlingua)
...чи
трансфера
–
спеціального модуля міжмовних перетворень, перезапису вхідної інформації
[21, с. 154].
Так в компьютерной лингвистике появляется понятие трансфер –
синоним языка-посредника, а к терминам переводящий язык (текст) –
принимающий
язык
(текст)
–
реципиент
(а
также
язык-рецептор)
прибавляется еще один вариант: ціл’ова мова. Сравните также в украинском
языке:
В межах вхідної мови та ...мови вихідної, на яку перекладають... [21, с.
152]
Становление
синонимического
ряда
(включение
варианта
в
синонимический ряд) начинается с вариативности видов перевода лексической
единицы – прямого перевода (эквивалентного перевода или той или иной
формы лексической замены) и транслитерации (калькирования). Прежде чем
использовать
слово-прототип
как
термин,
переводчик
решает,
что
предпочтительнее – перевод или заимствование: когниция или познание,
концепт или понятие, репрезентация или представление, дискурс или речь.
Альтернативой заимствованию, наряду с использованием словарной
лексики в качестве эквивалента, является калькирование, т.е. создание нового
слова по семантической или словообразовательной модели прототипа (сравните
в приведенных выше примерах: транслитерация – фрейм, калькирование –
рамка, каркас). В самом акте перевода, таким образом, уже есть элемент
состязательности между вариантами, что проявляется в вариативности форм
перевода научного понятия. Когда транслитерированный вариант при наличии
возможных альтернативных вариантов все-таки побеждает, т.е. совершается акт
заимствования, результат выносится на суд носителей языка, в данном случае
лингвистов.
Если исходить из предположения о тождестве содержания межъязыковых
соответствий, а, следовательно, и вариантов перевода (это допущение
необходимо как исходное для оценки процесса заимствования как такового), то
встает вопрос о целесообразности заимствования, о мотивированности выбора,
предпочтения заимствования общеупотребительному слову (термину).
Как оценка заимствования в языке в целом не может быть сведена к
упрощенной формуле “преклонения перед иностранным”, так и мотивация
выбора английских терминов не должна быть ограничена констатацией
“модности” англицизмов или популярности английского языка.
Во-первых, следует признать, что происходит не просто заимствование
слов-терминов, а экспорт идей, т.е. предпочтение в известной степени
обусловлено приоритетом первичных форм вербализации понятия. Однако
вполне объяснимое с этой точки зрения появление прототипических форм
наименований научных понятий не только в переводном, но и в оригинальном
тексте, сопровождается и субъективным предпочтением заимствования, в том
числе и при возможности эквивалентного перевода. Сравните следующие
примеры, в которых о необязательности использования заимствованного слова
свидетельствует авторский перифраз:
Весенняя природа профилирует процесс пробуждения к жизни [29, c.
111].
Весенняя природа отражается в метафорах пробуждения к жизни [29,
c. 111].
Лингвистов-переводчиков увлекает чувство свободы в общении с языком,
свободы от диктата и ограничений традиционных форм, т.е. от тирании языка.
А лингвистов – читателей привлекает свежесть, новизна образа, иной способ
выражения понятия, что преумножает включение в текст заимствований, в том
числе и не комментируемое введение в текст термина-неологизма (без ссылки
на его прототип):
Во-вторых, к мотивации, связанной с “гипнозом оригинала”, можно
добавить и некоторые смежные психолингвистические факторы заимствования.
Причиной предпочтения иноязычного термина может стать, например,
стремление
лингвиста-переводчика
в
самой
форме
слова
–
форме
транслитерированного заимствования – подчеркнуть значимость научного
понятия. Этим, иногда неосознаваемым, мотивом объясняется отказ от
использования
его
эквивалента
–
общеупотребительного
слова
и
традиционного термина. Разгадка такого, немотивированного на первый взгляд,
выбора может быть найдена в латинской пословице Omne ignōtum pro magnifico
est. Все неизвестное кажется значительным.
Перечисленные мотивы заимствования прямо или опосредованно связаны
с языком-источником. С другой стороны, и это заслуживает внимания, есть
определенные факторы предпочтения заимствования и в переводящем языке.
Причем природа факторов, обусловливающих выбор термина, вновь различна.
Причины предпочтения заимствования могут быть объяснены нехваткой
ресурсов или некими “недостатками” ресурсов в заимствующей системе (здесь
недостатки в значении shortcomings). При этом отсутствие переводческого
соответствия – маловероятная (всегда
калькирование),
хотя
и
вполне
возможен описательный перевод,
убедительная
причина
заимствования.
Предпочтение заимствования описательному переводу также объяснимы, хотя
лингвисты утверждают, что в новых терминологических образованиях как раз
преобладают
составные
наименования,
что
обусловлено,
по
мнению
В.А.Гречко, в первую очередь ускоренным ростом новых терминов [14, с. 177].
К
внутриязыковым
факторам,
определяющим
отказ
от
выбора
традиционного термина как варианта перевода, нужно отнести расхождения во
внутрисистемном значении слов исходного и переводящего языков. Например,
слово “perception” можно перевести и как перцепция, и как восприятие (слова
“чувствование” и “чувствительность” дальше отстоят по своей семантике).
Однако в паре “перцептуальный” (от perceptual) – “?” предпочтение
заимствования является мотивированным. Сравните:
...сохраняют перцептуальные характеристики отображаемого в мозгу
предмета, процесса [35, с. 158].
Исконное
слово
“восприятие”
не
имеет
соответствующего
производного, поэтому единственно возможным альтернативным вариантом
могло
бы
быть
словосочетание
“характеристики
восприятия”.
В
словосочетании же “чувственные характеристики” доминирует основное,
нетерминологическое значение исконного слова, ограничением на перевод в
данном случае становится многозначность общеупотребительного слова.
Реальная
возможность,
многозначность
часто
является
традиционного
причиной
термина,
выбора
или
даже
ее
заимствованного
терминологического слова. В нейтрализующем контексте слова “определение”,
“толкование”
не
всегда
воспринимаются
терминологически,
отсюда
предпочтение отдается не только термину “дефиниция”, но и новому
заимствованию
“дескрипция”. Предпочтение
вследствие многозначности
заимствования переводу
вызвано, таким образом, не недостатками, а
“избытками”, “достоинствами” словарного слова.
Можно привести и другие примеры ограничения на перевод, связанные с
“достоинствами” словарного слова, которые становятся его “недостатками”,
vice versa “недостатками” заимствования, которые превращаются в его
“достоинства”. В отличие от заимствования общеупотребительное слово
достаточно жестко детерминировано его отношениями и связями в системе
языка. Поводом для отказа от перевода часто становятся запреты, вызванные
знанием сочетательных возможностей исконных слов, правил их узуального
употребления. При заимствовании же происходит разрыв внутрисистемных
связей, или, образно говоря, освобождение слова от диктата языковой системы.
На предпочтение заимствования влияет незнание носителем языка, а
вследствие этого и нерелевантность для него, внутрисистемных связей
прототипического слова.
Причины предпочтения транслитерации и заимствования, обусловленные
расхождениями в системах языков, можно отнести к традиционным с точки
зрения переводческой практики,
практика
предпочтения
экстраординарной
заимствования
переводу
является ширящаяся
при
отсутствии
или
нерелевантности системных ограничений.
Буквализм как способ передачи значения всегда более прост и доступен,
отсюда многочисленные уступки исходному тексту. В следующем примере
заимствование “элиминируется” может быть заменено любым из возможных
вариантов – исключается, отменяется, нейтрализуется:
В идиоме элиминируется содержание слова дно, что создает основу для
образования метафоры. [77, с. 84–85]
При полной взаимозаменяемости в контексте заимствованного и
основного термина мы можем говорить о заимствовании с нулевой
функциональной нагрузкой, также как использование транслитерации при
наличии необходимых и достаточных условий эквивалентного перевода –
рассматривать как немотивированную, не вынужденную ошибку перевода.
В условиях “лавинообразного” заимствования лексики английского языка
возрастает ответственность переводчика, прибегающего к транслитерации, и
лингвиста, употребляющего заимствование, за принимаемые решения. В
решении вопроса, насколько необходимы, предпочтительны заимствованные
лингвистические термины там, где перевод и использование традиционного
термина возможны, проявляется, в том числе, и сознательное участие лингвиста
в становлении метаязыка науки.
Тот факт, что большое число терминов новых направлений лингвистики
имеет общенаучный характер, позволяет рассматривать возможности выбора
варианта перевода за пределами собственно лингвистических описаний.
Сравнение вариантов перевода одного и того же понятия, вариантов
употребления
общенаучной
терминологии
в
текстах
разных
научных
дисциплин открывает новые возможности совершенствования терминологии.
Например, английское слово cluster в “Кратком словаре когнитивных
терминов” переводится как “пучки (ощущений)” [35, с. 144]. Общенаучная
терминология предлагает альтернативные варианты:
кластеры –
группы,
гнезда. При этом термину “cluster” в атрибутивной позиции соответствуют
прилагательные групповой, кластерный, гнездовой. Можно
сказать,
что
в
точных науках облегчает перевод сам объект исследования – материальный и
конкретный. Вариативность терминов-имен дополняется в них вариативностью
перевода и заимствования словообразовательных производных: clustered –
групповой, кластерный, пачечный, посекционный, вариативностью простых и
составных терминов: clustering – группировка, кластеризация, выделение
кластеров, объединение в кластеры.
Другая возможность оценки заимствования и поисков альтернативных
вариантов открывается в связи с интернационализацией терминологии,
заимствованной из английского языка. Сопоставительное исследование
вариантов перевода прототипической лексики в близкородственных языках
позволяет упорядочить лингвистическую терминологию, а иногда и просто
правильно
определить
системные
отношения
между
заимствованными
терминами, такими, например, как слот, терминальный узел, терм в
следующих примерах из текстов русских и украинских лингвистов:
Формально фрейм представляют в виде структуры узлов и отношений.
Вершинные уровни фрейма фиксированы... Ниже – ...терминальные узлы, или
слоты (slot). [35, с. 188].
Кстати, и второй терм данного предложения – Босния –
персонифицирован…[25, с. 148].
Таким чином, фрейм – це сукупність певних термів... [21, с. 113].
также
Терми у складі фрейма в цілому та окремих його підфреймів становлять
певні вузли, так звані термінальні вузли [21, с. 113].
Лингвистический
анализ,
экспертная
оценка
целесообразности
заимствования – это всестороннее и конкретное рассмотрение причин
заимствования того или иного термина, сопоставление альтернативных
вариантов
–
способов
сопоставительный
вербализации
анализ
научного
прототипического
понятия,
слова
и
его
включающее
словарных
соответствий в переводящих языках. В то же время оценка перевода или
заимствования в момент его вхождения в язык – это лишь диагностика
правильности выбора, реальные характеристики ЗТ проявятся в многократном
употреблении, т.е. в функционировании заимствования в принимающем языке.
Универсализация научной терминологии, превращение английской
терминологии в терминологию интернациональную, причины и следствия этих
явлений, выводят проблему заимствования лексики далеко за рамки перевода.
Однако ситуация выбора, процесс становления нового языка современной
лингвистики и метаязыка науки в целом выдвигают перевод на фронтьер
передовую линию (позицию, рубеж, границу), frontier (border, leading edge, front
line), от качества перевода и мастерства переводчика зависит формирование
метаязыка современной науки и в известной степени ее будущее.
Лингвисты, переводчики и “пользователи” слова, должны исходить из
того, что в ряду факторов, определяющих предпочтение заимствования
переводу, особое место занимает “лингвистическая детерминированность
лексических инноваций” [71, с. 400], одной из сторон которой является особая
мотивированность
выбора
терминологической
номинации.
На
выбор
терминологической номинации существенное влияние оказывает сложившееся
представление о термине и, в том числе, традиция противопоставления термина
слову общего языка.
II.1.3. Лингвистическая мотивированность выбора заимствования и
проблема рационализации терминологии
Вопрос об упорядочении процесса заимствования лексики, всплывающий
с каждой новой волной заимствования, приобретает особую актуальность
сейчас, когда эти волны накатывают практически на все языки. Сравнивая
интенсивность проникновений заимствованной лексики в европейские языки,
Х.Пфандль отмечает, что русский язык является самым открытым для влияния
со стороны англо-американской лексики. Противостоять бесконтрольному
заимствованию, по мнению исследователя, должно языковое планирование и
поиск “собственных альтернатив заимствованию” уже на этапе перевода:
“бороться с устоявшейся привычкой сложнее, чем ввести неологизм в самом
начале появления новой реалии” [62, c. 113].
Безусловно,
каждый
язык
может
предложить
альтернативы
заимствованиям уже в момент перевода. Но не всегда таким аналогом
выступает слово, особенно если речь идет о переводе единицы специального
языка – терминологического слова. Для некоторых терминов английского языка
нет однозначного или, вернее, однословного соответствия в принимающем
языке (не только термина, но и слова общего языка). Отсутствие эквивалента и
частичная эквивалентность слова, претендующего на роль термина, приводят к
описательному переводу, неэкономичность которого может стать причиной
заимствования.
Кроме
того,
словность
–
это
один
из
критериев
терминологичности (терминослово удовлетворяет требованию краткости и
требованию концептуальной целостности [46, с. 188]), что также обусловливает
предпочтение заимствованного слова словосочетанию заимствующего языка.
Предпочтение заимствования переводу обусловлено и другими внутренне
присущими термину свойствами, такими, как специальность (связь с научным
понятием),
системность,
дефинированность,
номинативность,
а
также
систематичность и “мотивированность термина, тесно связанная с его
системностью” [4, с. 88].
На выбор формы вербализации понятия в заимствующем языке
непосредственное влияние оказывает такой обязательный признак термина, как
дефинированность. Благодаря дефинированности, терминологическое слово
менее нуждается в контекстной поддержке и менее связано с контекстом. С
дефинированностью, т.е. семантической полнотой и самодостаточностью
термина,
связана
отдельность,
самостоятельность,
изолированность
терминологического слова в высказывании. Представление о предметном или
номинативном характере терминологического слова – подтверждение того, что
для термина характерен некий изоляционизм. Мы осознаем предмет как нечто
более самостоятельное, чем его признак. Точно так же мы воспринимаем
предметное слово, имя существительное, как более самостоятельное, а
признаковые имена, другие части речи, – как менее самостоятельные. Слова
иных частей речи с усилием признаются терминами, поэтому и определяются
исследователями как терминированные слова [39, с. 179]. Семантическая
самодостаточность и, как следствие, изолированность в высказывании – это
свойства термина, делающие использование заимствования удобным и
правомерным одновременно.
Для термина как специальной номинации характерно более жестко
фиксированное отношение наименования [43, с. 262] – более устойчивая связь
означающего
с
означаемым,
что
ограничивает
возможности
перевода
терминологического слова. В общем случае при переводе единиц, больших, чем
слово, расхождение в объеме значения словарных эквивалентов легко
преодолевается
с
помощью
той
или
иной
лексико-семантической
трансформации. Каждая из них приемлема как закономерная трансформация
слова, так как редуцированную часть семантики можно восстановить в ином
месте текста и иными средствами, но едва ли допустима при переводе термина
– формы вербализации научного понятия. Специальное понятие, как отмечают
терминологи, как правило, имеет точные границы, устанавливаемые с помощью
дефиниции термина. Контекстная же подвижность значения для термина
“совершенно недопустима” [39, с. 198–199]. Необходимость быть равным
самому себе содержательно, безусловно, ограничивает возможности перевода
термина и склоняет чащу весов в пользу заимствования.
Существенную
роль
в
выборе
формы
вербализации
понятия
в
заимствующем языке играет системность термина. Системность термина
определяется терминологами как лингвистическая, если в ней отражается связь
термина с лексикой общего языка, и содержательная, когда в ней проявляется
связь с научным понятием [16, с.47–48]. При переводе термина значимы обе
стороны его системности – и связь с терминами в пределах терминосистемы и
связь с лексикой общего языка.
Мотивируя заимствование, иногда говорят, что слово английского языка
более точно передает значение, чем его вариантные соответствия в языкереципиенте. А.А. Кручинина, в частности, пишет: “Иногда французские
специалисты полагают, что внутренняя форма англоязычного термина лучше
отражает
семантическую
структуру
обозначаемого
понятия,
чем
его
французский эквивалент”[36, с. 194].
Вероятно, в таких случаях речь идет о понятии, которое изначально
оформилось в слове английского языка. Дело тогда не собственно в английском
языке, а в “праве первородства” – понятие не только ословливалось, но и
рождалось в слове, оно определялось словом, в том числе его внутриязыковым
значением. “Преимущество” языка, на котором зарождается понятие, перед
заимствующими языками в том, что он задает исходную систему координат.
Связи термина с терминами (ср.: содержательная системность) и связи
слова
со
словами
(ср.:
лингвистическая
системность)
образуют
два
концентрических круга этой системы. Содержательная системность термина
отражается в его дефиниции: “Дефиниция научного понятия учитывает место
понятия в системе, системную взаимообусловленность понятий” [60, с. 28].
Лингвистическая
системность
–
в
том
или
ином
проявлении
его
внутриязыкового значения. Внутриязыковое (внутрисистемное) значение –
значимость – та сторона значения, которая отражает в слове, в единице языка,
неповторимый языковой опыт (опыт репрезентации мира и человека) каждого
конкретного языка. Вот так, например, значение английского слова discourse
задано в его синонимах: dialogue, discussion, conversation, speech, dissertation. А
так значение задано в структуре многозначного слова discursive:
1) перемещающийся с одного места на другое; бегающий то туда, то
сюда… 3) обоснованный предшествующими рассуждениями.
Знание этой стороны значения, знание исходной системы координат не
только способствует пониманию таких заимствованных терминов, как
дискурсивный и дискурсный, но и помогает определиться с понятием дискурс,
размываемым трактовками и толкованиями в многоязыком научном дискурсе.
Система координат, которая задается мыслеформирующим языком,
является не только исходной, но и нормообразующей. Когда формирование
понятия состоялось, когда оно оформлено в данном слове, для всех вторичных
номинаций это слово выступает как норма. Это относится не только к
вторичным номинациям данного языка, но и к вторичным формам
вербализации понятия в заимствующих языках. Вторичные номинации могут
лишь в большей или меньшей мере соответствовать заданному значению, в том
числе и той его части, которая задана и эксплицирована внутренней формой
слова, его другими системными связями. Так, например, значение, которое
задает английский термин inherent (син.: intrinsic, inborn, natural) с той или иной
степенью приближенности передают русские эквиваленты: неотъемлемый,
внутренне присущий, свойственный, врожденный, а также заимствование
ингерентный, которое, по определению, наиболее приближено к словупрототипу – единице исходной системы координат.
Считается,
что
заимствования
являются
“условными
знаками
–
символами, несущими только номинативную нагрузку” [60, с. 17]. Но
заимствование – это прямой наследник термина исходного языка, его
представитель в языке-рецепторе. Так как отношения родства налицо, то
заимствование
становится
в
этом
смысле
мотивированным
знаком,
указывающим на “происхождение” научного понятия, а в связи с системностью
термина – и на “происхождение” теории.
Представляя
“иностранную”,
“зарубежную”
научную
теорию
содержательно и наглядно демонстрируя ее “иноязычное” происхождение,
заимствованные термины являются ее абсолютными репрезентантами. Ту же
функциональную нагрузку – быть вторичными маркерами источника – несет и
неспециальная лексика научного текста, которая заимствуется попутно.
Заимствование неспециальной лексики, которая вовлекается в общий процесс
заимствования не столько по причине следования моде, сколько в результате
следования общему принципу системности, увеличивает число парных форм в
лингвистическом дискурсе. Ср.: преференции – предпочтения, дескрипции –
описания, интеракции – взаимодействия, экспланации – объяснения и т.п.
Есть и другие причины того, что терминологическая лексика по большей
части заимствуется. В определенном смысле критерием терминологичности
слова является его противопоставленность общеупотребительному слову
(ОУС). Этому критерию также как нельзя лучше соответствует заимствование.
Преимущество заимствования перед исконным или ассимилированным словом
заключается в его асистемности по отношению к языку-рецептору. В то время
как недостатки ОУС как альтернативы заимствованному термину связаны как
раз с его встроенностью в систему.
В следующем высказывании, например, каждый термин сопровождается
авторским
толкованием,
которое
тоже
может
претендовать
на
роль
терминологической номинации: Коммуникативно-целевое назначение речевых
актов определяется их иллокутивными силами, в связи с чем выделяются
репрезентативы (информативные акты), директивы (акты побуждения),
комиссивы (акты принятия обязательств), декларации (акты установления),
перформативы (акты, создающие жизненные ситуации), интеррогативы
(вопросительные акты), экспрессивы (акты выражения эмоционального
состояния, в том числе формулы социального этикета) и др. [83, с 385].
Кроме того, к большинству из данных терминов можно подобрать
словарное соответствие из общеупотребительных слов или же образовать
новый термин на основе ОУС. Уже только “свернув” словосочетания, мы
получаем: репрезентативы – информативные акты – информативы,
директивы - акты побуждения – побуждения, комиссивы - акты принятия
обязательств
–
обязательства,
декларации
-
акты
установления
–
установления, интеррогативы – вопросительные акты – вопросы и т.д.
Правда, преимущество заимствований или новообразований на -ивы – в
систематичности
терминов,
их
единой
словообразовательной
мотивированности. Мотивированность предложенных автором терминов в
данном случае маркирует, проявляет их системность.
И, напротив, системность альтернативных вариантов оборачивается их
недостатком: в терминах семантического образования доминирует семантика
этимона – слова общего языка. Преградой для терминологизации исконных
слов становится их освоенность. Чтобы утвердить ОУС как альтернативный
вариант заимствованию, нужно преодолеть инерцию его системных связей. Как
отмечает В.Н. Прохорова, термины, образованные лексико-семантическим
способом, и термины-заимствования наиболее отчетливо противопоставлены
друг
другу:
семантические
образования
имеют
внутреннюю
форму,
омонимичны словам общелитературной лексики; поскольку слова-омонимы
общелитературного
употребления
парадигматически
и
синтагматически
обусловлены, эти термины могут иметь не только внеязыковые, но и языковые
ассоциации,
с
эмоциональности.
чем
связано
Таких
наличие
признаков,
как
коннотаций
правило,
экспрессивностилишены
термины-
заимствования [60, с. 29].
Итак, состязательность теорий, концепций и терминов является одной из
примет современной языковедческой науки. В ее новых направлениях, и в
первую очередь в когнитивной лингвистике, происходит концептуальное и
терминологическое обновление научного знания. Заимствование научных
понятий обусловливает предпочтение заимствованной терминологии терминам
языка-рецептора,
но
не
отменяет
поиск
вариантных
соответствий
к
заимствованному слову. Описывающий контекст заимствованного термина
(дефиниция,
другие
формы
толкования)
закрепляет
содержательную
корреляцию “заимствование – ОУС”. Сравните:
...в когнитивной парадигме когниция ... связывается с определенной ее
физической “имплементацией” (реализацией) ... [35, с. 59].
Высвечивание
отдельных
свойств
источника
в
области
цели,
возникающее в процессе метафорической проекции... часто называют
“профилированием” [6, с. 75].
Ряд форм вербализации научного понятия, который формируется при
переводе,
пополняется
и
в
ходе
оперирования
научным
понятием.
Вариативность форм вербализации понятия в языке-преемнике связана с
поисками оптимального
варианта и служит цели адекватной экспликации
содержания научного понятия в языке-реципиенте.
II.1.4. Вторичная вербализация: принципы и формы экспликации
содержания научного понятия в заимствующем языке
Концептуальная перестройка лингвистической науки в значительной мере
обусловлена влиянием идей и методов американской лингвистики, также как с
“наплывом” английской лексики так или иначе связаны практически все
составляющие обновления ее метаязыка. Освоение новой терминологии
(прежде всего, англицизмов), “активизация употребления в речи ранее
заимствованных слов и терминов” [37, с. 27], привлечение в лингвистические
описания лексики смежных наук (по большей части также заимствованной из
английского
языка),
активизация
семантических
процессов
(развитие
словообразовательных и семантических производных на основе заимствований)
– все замыкается на заимствовании. Интенсивность процесса заимствования из
английского
языка,
целесообразность
веерный
изучения
характер
его
заимствования
следствий
как
определяют
концептуально
и
методологически обусловленной формы вторичной вербализации научного
понятия в языках-реципиентах.
Многочисленные
публикации,
посвященные
новым
подходам
к
исследованию языка (прежде всего “холистическому когнитивному подходу”
[19, с. 21]), свидетельствуют: влияние зарубежной науки на современную
лингвистику столь значительно, что вести речь о заимствовании терминологии
следует только в связи с обращением к такому феномену, как заимствование
научных идей, концепций, т.е. научных понятий.
Выбор номинации для заимствуемого понятия связан с “логическим
концептуальным осмыслением референта” [27, с. 123], результаты которого
находят отражение в форме заимствования. В становлении вариативного ряда
терминов – номинаций заимствованного понятия участвуют прямой перевод и
единые по этимологии, но разные по способу перевода формы заимствования –
материальное заимствование (транслитерация) и калькирование. Описательный
перевод приводит к созданию составных номинаций. Исследование форм
вербализации
понятия
в
языке-реципиенте
предполагает,
наряду
с
определением факторов выбора формы ословливания, изучением условий
функционирования и взаимодействия вариантов в лингвистическом дискурсе,
обращение к такому, не менее важному, на наш взгляд, вопросу, как характер
экспликации содержания понятия в термине-заимствовании.
В языке-реципиенте, заимствующем научную терминологию, происходит
вторичная вербализация научного понятия (по отношению к первичному
ословливанию
в
языке-источнике),
формы
которой
определяются
возможностями перевода термина с исходного языка на язык заимствующий,
т.е. межъязыковыми отношениями. При отсутствии запретов на перевод со
стороны системы переводящего языка концептуальная обусловленность
термина, под которой мы понимаем в первую очередь его содержательную
связь с научной концепцией (содержание термина – часть содержания
концепции, а иногда ее концентрированное выражение), превращается в
решающий фактор выбора формы вербализации научного понятия в
заимствующем языке. Действием данного фактора объясняется, в том числе,
предпочтение заимствования-транслитерации переводу, замена традиционных
терминов
заимствованиями-неологизмами.
Материальное
заимствование
становится своеобразным маркером – знаком иноязычной, иносистемной
концептуальной принадлежности научного понятия, показателем вторичности
формы ословливания. Влияние социально-психологических факторов, таких,
как престиж иноязычного слова, фактор моды, на выбор формы вторичной
вербализации, конечно, тоже имеет место, но оно действует опосредованно,
проявляя себя как одна из составляющих концептуальной ориентированности
термина.
Не менее значима концептуальная обусловленность термина в узком
смысле слова – обусловленность термина-знака (ПВ слова) концептом,
содержанием понятия (ПС термина?). В известной метафоре С. Карцевского об
асимметрическом дуализме лингвистического знака (“обозначающее стремится
обладать иными функциями, нежели его собственная; обозначаемое стремится
к тому, чтобы выразить себя иными средствами, нежели его собственный
знак” [22, с. 90]) следует выделить как основу стремление значения быть
выраженным.
Стремление
содержания
заимствуемого
понятия
быть
эксплицированным реализуется в поиске формы вторичной вербализации, а
именно такой формы, которая оптимальным образом отразила бы (выразила)
существо заимствуемого понятия.
Вторичная вербализация научных понятий – это, с одной стороны,
проблема
означивания,
передачи
содержания
понятия
средствами
принимающего языка, а с другой – проблема восприятия знака и интерпретации
его содержания. К общим условиям восприятия единиц высказывания, в том
числе и заимствований-неологизмов, следует отнести:
1) презумпцию знаковости звукоряда как сегмента устной речи или
любого графического сегмента письменной речи;
2) презумпцию мотивированности языкового знака.
Первая,
в
частности,
обеспечивает
восприятие
заимствования-
транслитерации как знака, вторая определяет поиск в заимствованиинеологизме мотивировки, т.е. смысла.
Стремление содержания знака быть эксплицированным проявляется и в
поиске мотивированной формы означивания понятия при создании языкового
знака (или заимствовании), и в поиске мотивировки в знаке при его восприятии.
Попробуем рассмотреть эти два вектора проблемы заимствования – проблему
означивания и проблему восприятия знака – во взаимосвязи.
Формы вторичной вербализации различаются характером (формой и
степенью) эксплицированности, проявленности содержания в знаке. В терминезаимствовании (экспериенцер, эмерджентный) новизна формы лишь косвенно
маркирует новизну вновь вводимого понятия. Содержание мотивированных
знаков (к ним относятся термины-кальки и составные номинации) считается
более эксплицитным (здесь эксплицитный в значении явный, явленный, от
explicit – ясный, явный, точный, определенный), чем семантика материального
заимствования. В заимствовании – семантической кальке (ср.: рефлексы как
отражения) формально маркирована и в этом смысле явлена семантика
общеупотребительного слова или традиционного термина (в семантической
кальке известным является семантика основного варианта, анализ которого
помогает определить семантические компоненты нового значения, не
противоречащие контексту).
Содержание словообразовательной кальки в той или иной степени
эксплицировано
во
внутренней
форме
слова.
Составная
номинация
эксплицирует содержание понятия во внутренней форме словосочетания.
Сравните, например, варианты ословливания одного из базовых понятий
когнитивной науки:
...ментальные репрезентации (внутренние представления, модели). [47,
с. 7].
Степень эксплицитности той части содержания заимствуемого понятия, в
которой
вновь вводимое понятие противопоставляется традиционному,
утвердившемуся понятию (новая концепция – традиционным воззрениям) и
которую можно определить как концептуально дифференцирующая, также
различна
в
разных
формах
вторичной
вербализации.
Заимствование
(транслитерация) – лишь намек на концептуальную принадлежность научного
понятия, хотя дифференцирующим становится сам факт его появления
(репрезентация vs. представление, концепт vs. понятие). В мотивированных
знаках концептуально дифференцирующая часть содержания может быть
выражена
эксплицитно.
маркировать
Возможность
дифференциальные
содержательно
признаки
(и
формально)
заимствованного
понятия
–
отличительная черта составных и сложных номинаций (ср., например,
концептуально дифференцирующие составляющие таких понятий когнитивной
науки, как совместное знание (shared knowledge), наивная модель (folk model),
противопоставленных научному познанию, научной модели мира).
Оценивая возможности экспликации содержания понятия в форме
вторичного ословливания, необходимо учитывать меру освоенности значения
термина-неологизма носителями языка. Немотивированное материальное
заимствование характеризуется нулевой степенью освоенности. Калькирование
и перевод, благодаря освоенности содержания общеупотребительного слова
(ОУС)
или
традиционного
термина
(ТТ),
позволяют
подключить
не
выраженное непосредственно в форме (это привилегия звукоподражательных
слов или идеографических единиц языка), но освоенное, известное носителям
языка
содержание.
Сравним,
например,
ряд
терминов
–
вторичных
вербализаций научных понятий, в которых сформулированы принципы новой
лингвистики
–
в
русском
(холистический
подход,
этноцентризм,
антропоцентризм, эспланаторность, ментализм, психонетичность [67, с. 2235], экспериенционализм [33, с. 6]) и украинском языке (голістичність,
емерджентність, синергетизм [51, с. 43]). Чем выше степень освоенности
данных слов и/или их значимых частей, тем шире возможности считывания
смысла с той или иной формы вторичной вербализации. И наоборот, наличие
иноязычных,
неосвоенных
экспериенциальный
от
компонентов
experiential,
(холистический
экспланаторный
–
от
от
holistic,
explanatory,
эмерджентный от emergent) в терминах-полукальках и сложных словах
затрудняет восприятие термина.
Степень эксплицированности содержания понятия в форме вторичной
вербализации, как и степень освоенности семантики термина, определяет меру
определенности или, наоборот, расплывчатости, неопределенности понятия, т.е.
величину энтропии. В составных наименованиях степень эксплицированности
содержания понятия
выше, а коэффициент неопределенности меньше
(implicature – импликатура, импликативная форма). В этом, как и в степени
освоенности
семантики
термина,
преимущество
составных
номинаций,
образованных на основе исконной лексики (холистический подход – целостный
подход, прескриптивная норма – предписывающая норма).
Различны как возможности восприятия, так и способы интерпретации
разных форм вторичной вербализации. Рассмотрим, например, формы
ословливания понятий, образующих концептосферу “структуры представления
знаний”.
Есть различные типы структур представления знаний: представление,
схема, картина, фрейм, сценарий (скрипт), гештальт. [47, с. 18].
...типы структур представления знаний – схема, фрейм или сценарий,
картинка или мыслительный образ, скрипт и т.д. [47, с. 46].
Заимствование-транслитерация (фрейм, скрипт, гештальт) является
наименее информативной формой, однако обеспечивает проявление в форме
слова коннотации новизны. Способ извлечения информации “новый” при
восприятии и интерпретации заимствованного термина – логическая операция,
предварительным условием которой является презумпция мотивированности
языкового знака, позволяющая осуществить “считывание содержания с
формы”, т.е. метонимический перенос с плана выражения на план содержания.
В иных формах вторичной вербализации мы имеем дело с явлением
выводимости значения, например, значения единиц одного уровня из значения
единиц
других
уровней
языка
в
составной
номинации
или
словообразовательной кальке.
Так как значения единиц языка толкуются через значения единиц языка
же, то под экспликацией содержания вербального знака понимается, прежде
всего, наличие некоего отношения языковых знаков, позволяющего определить
значение неизвестной величины путем логического умозаключения. Характер
корреляции при этом может быть разным. Это может быть отношение
тождества формы, указывающее на связь значений многозначного слова
(картина, сценарий), или объединение морфем в пределах словоформы (образсхема),
связь
компонентов
словосочетания
(мыслительный
образ),
позволяющие провести операцию установления смысла по формуле “значение
целого равно сумме значений частей”.
Отличительная черта составных и сложных номинаций – относительная
автономность,
независимость
от
контекста.
Внутренняя
форма
словообразовательной кальки и составной номинации – это синтетические
формы
экспликации
содержания
заимствованного
понятия;
прямая
и
непосредственная содержательная связь компонентов целого обеспечивает
интерпретацию лексической единицы в ее собственных пределах. Собственно,
относя составные номинации к разновидности дефиниции, ученые как раз
отмечают их большие, в сравнении с другими формами вербализации,
возможности экспликации содержания понятия. Степень связанности с
контекстным окружением заимствований и семантических калек иная. При
восприятии
семантической
доминирует
основное
кальки-неологизма
значение
слова.
(или
термина-дублета)
Специализированное
значение
маркировано лишь помехами, шумами (т.е. неким несоответствием норме,
узусу, которое проявляет себя как дискомфорт при интерпретации слова) и
опознается в контексте со словами, эксплицирующими его семантику:
Анализ корреспонденции культурных, психологических и лингвистических
процессов дает ключ к пониманию формирования и функционирования
этномаркированных строевых компонентов языковой системы. [26, с. 171].
Сравните также усложненность восприятия слова “рефлектируя”
(“отражая” или “будучи реакцией на”?) в следующем примере:
Современная речь, рефлектируя социальную мобильность, изобилует
коэкзистенциальными вариантами, и искусственное сокращение их нереально и
лингвистически неоправданно. [78, с 369].
Кроме внутрисловной мотивированности знака и внутренней формы
составной номинации (что одно и то же, если принять, что составная
номинация – аналитическая форма слова), способом экспликации содержания
научного понятия в тексте являются разные виды его толкования – от прямых и
косвенных дефиниций термина до имплицитных форм толкования, в основе
которых лежит контекстная корреляция: заимствованный термин – ОУС (или
ТТ). Например:
...
у
некооперативного
происходящее)
слушателя
(невнимательного,
любое
высказывание
не
включенного
может
в
приобрести
“паразитическое ” понимание. [19, с. 24–25]
В широком смысле слова в ряд форм вербализации заимствованного
понятия может быть включена любая корреляция, любое контекстное
отношение знаков, раскрывающее его содержание.
Контекстные корреляции (те или иные формы отношения тождества)
могут быть отнесены к непрямым и опосредованным формам экспликации
содержания заимствованного понятия, основанным на знаниях носителями
языка правил текстовой связности.
По
мере
их
освоения
языком-реципиентом,
формы
вторичной
вербализации понятия выступают как взаимно мотивирующие друг друга в
контексте, в лингвистическом дискурсе и в системе языка. Например:
В отличие от других видов КД язык обладает двойственным
характером: как когнитивный инструмент он является системой знаков,
играющих роль в репрезентации (кодировании) и в трансформировании
информации. [35, с. 52].
Изучение форм вторичной вербализации научного понятия, исследование
явления
экспликации
содержания
заимствованного
понятия
открывают
возможность рассмотреть два взаимосвязанных и все-таки относительно
самостоятельных процесса – означивания и расшифровки знака. Интерпретация
знака соотносится с первым этапом вторичной вербализации – этапом
означивания и наделения знака мотивировкой – как обратный процесс. Эти две
стороны не равнозначно связаны с процессом заимствования терминологии.
Формы, оптимальные для означивания, далеко не всегда соответствуют
оптимальным формам расшифровки знака. В этом истоки возможных
трудностей как перевода терминов, так и нормализаторской деятельности в
области терминообразования. Верно и другое. Внимание к двум сторонам
процесса
вербализации
(прежде всего
учет условий и
возможностей
интерпретации термина-заимствования уже в момент означивания, а также
выбор основного варианта из функционирующих в лингвистических текстах с
учетом характера экспликации в нем содержания понятия) способствует
решению проблем рационализации терминологии.
Для заимствующего языка мало ограничиться констатацией того, что
разные формы вербализации по-разному эксплицируют содержание понятия.
Вторичная вербализация понятия является реализацией способности термина
выполнять когнитивную функцию. Свидетельством связи лингвистического
термина с процедурой добывания знания могут служить поиски в области
определения содержания таких размытых понятий, как дискурс, концепт и др.;
начавшись в зарубежной лингвистике, они продолжаются в украинском и
русском языкознании. С другой стороны, формы вербализации понятия,
эксплицирующие его содержание, и сама эксплицированная часть содержания
понятия – это та константная основа, которая не только делает возможной его
идентификацию, но и позволяет избежать крайностей в оценке диффузности,
размытости лексического значения, неопределенности содержания понятия и
“протичности” слова.
При подходе к заимствованиям как формам вторичной вербализации
понятия
соблюдается
единство
основания
описания,
точки
отсчета,
обеспечивается референциальная целостность предмета исследования. В этом
еще одна сторона, определяющая значение концептуально-референтного
описания
терминологии:
эксплицированное
содержание
понятия
(его
объективированная модель) позволяет строить его исследовательскую модель.
Например, заимствованному понятию, выраженному в исходном языке
термином profiling, в русском языке соответствуют слова “профилирование”,
“высвечивание”, “выдвижение”, “фокусировка внимания”. Так как в данных
формах вербализации понятия выражены разные стороны его содержания, их
можно рассматривать как концептуальные переменные. Текстоцентрический
подход к термину-понятию позволяет подключить методику контекстного
анализа его семантики, концептуальный – методику контент-анализа [21, с.147].
Изучение форм ословливания научного понятия подводит к вопросу о
том, какую часть айсберга открывает непосредственному наблюдению
экспликация понятия в языковом знаке, предлагает новые возможности
решения извечной проблемы лингвистики и терминоведения – проблемы
соотношения понятий “план содержания термина” и “содержание научного
понятия”, “лексическое значение слова” и “понятие”, “термин” и “научное
понятие”. Новые стороны данной проблемы открывает когнитивный подход к
понятию как к концепту, включающему в себя “помимо предметной
(понятийной) и психологической (образной и ценностной) отнесенности всю
коммуникативно-значимую информацию: внутрисистемную, прагматическую и
этимологическую” [12, с. 47]. Подход от концепта к формам его вербализации
изменяет содержание концептуально-референтного анализа термина-понятия,
выводит представление об экспликации содержания понятия в знаке на иные
орбиты, где пересекаются вербальные и невербальные знания, внутриязыковые
и межъязыковые формы означивания понятия.
II.2. Динамика термина: варьирование
II.2.1. Заимствование научных понятий как источник вариативности
терминов
Современная лингвистическая наука переживает период, когда изменения
претерпевают как ее теоретические основы, так и язык лингвистических
описаний. Использование заимствованной терминологии и вариативность
терминов становится характерной чертой обновляющейся метаречи, а язык
лингвистических описаний отражает изменения в соотношении заимствованной
и общеупотребительной лексики. Актуальные процессы в сфере научной речи –
важнейшая
составляющая
динамики
языка.
Заимствование
научной
терминологии, которое проходит сейчас под знаком глобализации, в той же
степени привлекает внимание лингвистов, что и экспансия англицизмов в
общем языке. Изменяющееся соотношение заимствованной и “исконной”
лексики как в общенациональных языках, так и в специальных языках науки
переводчики и лингвисты связывают с предпочтением заимствования переводу,
то есть с отказом от передачи содержания средствами родного языка в пользу
престижного английского слова. Віталій Радчук в статье “Глобалізація і
переклад” отмечает, что результатом этого предпочтения являются “словапозички, які цілком піддаються перекладу питомою лексикою: інтенція (намір,
задум), рецепція (сприйняття)” [63, с. 132]. Т.А. Журавлева говорит о
сосуществовании
терминов-дублетов
в
общенаучной
терминологии:
elimination – удаление, исключение – элиминация, десигнатор – указатель,
валидность – достоверность. [16, с. 216]. Этот соотносительный ряд может
быть продолжен примерами из лингвистических текстов: коннекции – связи,
домены
–
области,
преференции
–
предпочтения,
репрезентанты
–
представители, рефлексы – отражения, сенситивность – чувствительность,
аттрактивность
–
привлекательность,
протичность
–
текучесть,
кластеризация – группировка, корреспондирует – соотносится и т.д.
Анализ языкового материала позволяет предположить, что предпочтение
заимствования
переводу
в
области
специального
языка
действует
в
определенных границах и проявляется главным образом как тенденция к
предпочтению заимствования общеупотребительному слову (ОУС) или же
традиционному термину (ТТ), омонимичному ОУС.
Проблемы заимствования и обновления лингвистической терминологии
все чаще связываются с вопросом о развитии вариативности в заимствующем
языке (или языке-реципиенте, языке-рецепторе, целевом и принимающем
языке). Заимствование терминологии крайне неоднозначно воспринимается
лингвистами тех стран, для языков которых оно является актуальным
процессом. Особые возражения у противников заимствования использование
англицизмов вызывает в тех случаях, когда в заимствующем языке есть их
словарные соответствия в виде общепринятых, традиционных терминов.
Наличие терминологических соответствий в языке-реципиенте, с точки
зрения
“традиционалистов”,
заимствований.
вариативности
свидетельствует
Сопутствующее
терминов
процессу
оценивается
ими
об
избыточности
заимствования
как
явление
новых
развитие
не
только
нежелательное, но и крайне негативное [37]. Их оппоненты настаивают на
правомерности сосуществования “коэкзистенциальных вариантов” и как
непосредственные “пользователи”, а зачастую и пропагандисты американизмов
становятся прямыми проводниками заимствования. “Современная речь, –
пишет Н.В. Хруцкая, – рефлектируя социальную мобильность, изобилует
коэкзистенциальными вариантами, и искусственное сокращение их нереально и
лингвистически неоправданно”[78, 369]. Однако, каковы бы ни были оценки,
широкий фронт заимствования терминологии, быстрота освоения неологизмов
и становления вариативности заставляют признать как значимость этих
процессов, так и актуальность их исследования.
II.2.2. Контекстный вариативный ряд
Рассматривая процесс заимствования терминологии как данность, то есть
подходя к нему как к предмету исследования, в первую очередь следует
установить,
традиционной
каковы
реальные
терминологией
отношения
и
терминов-неологизмов
общеупотребительной
с
лексикой
заимствующего языка. А для этого необходим анализ вариативных отношений
терминов непосредственно в их функционировании в лингвистическом
дискурсе. Именно контекст является тем полем, на котором проходит
испытание термина на оптимальность. Как отмечают исследователи, оценить
“информативную, содержательную значимость конкурирующих ... единиц
можно лишь в случае их сопоставления, поставив в условия выбора, например,
в синонимических рядах, в конструкциях с уточнением” [70, 325].
Лингвистические тексты фиксируют наличие различных форм вторичной
вербализации научного понятия, а при включении в текст прототипической
лексики и межъязыковую вариативность – вариативность исходного терминапрототипа (ИС), заимствования (ЗТ) и традиционного термина (ТТ) или
общеупотребительного слова языка-реципиента (ОУС). Такова, например,
практика введения базовых терминов когнитивной лингвистики – одного из
“заимствованных” нами направлений американской науки:
...понятия
“реального
экпериенциализма”,
то
есть
знания,
полученного опытным путем и в результате обработки именно телесного,
сенсомоторного опыта – bodily experience в первую очередь... [38, 10].
Или:
...противоречие снимается, если подойти к формальности с точки
зрения простейшего человеческого опыта (basic human experiences) [61, 293].
С общепринятой точки зрения, при традиционном подходе к явлению
заимствования
англоязычные
термины
и
соответствующие
термины-
заимствования рассматриваются как межъязыковые соответствия, между
которыми устанавливается отношение той или иной степени эквивалентности.
При концептуально-референтном подходе к явлению заимствования терминпрототип относится к формам номинации понятия в заимствующем языке как
исходная,
первичная
форма
его
вербализации
к
вторичным
формам
ословливания.
Широкое включение в лингвистические тексты английских терминов в
нетранслитерированной форме, регулярность их появления в текстах вместе с
формами вторичной вербализации меняет сложившееся представление о
сопоставительном описании лексики. Концептуально-референтный подход к
термину позволяет снять противоречие между общностью форм вербализации
понятия в разных языках (вторичная вербализация научного понятия – это
смена имени при сохранении соотнесенности с одним и тем же референтом) и
традицией
их
отдельного
рассмотрения.
Лингвистические
тексты
заимствующего языка, с характерным для них языковым меланжем, позволяют
рассматривать
формы
вторичной
вербализации
в
рамках
условного
вариативного ряда, центром, или исходным вариантом которого является
термин-прототип:
Образ схема, или схематический образ (image schema); картинка,
позволяющая,
по
предположению,
когнитивно
адекватным
образом
представить как значение слова, так и структуру его многозначности [19,
с.32].
Объединение
в
пределах
данного
высказывания
межъязыковых
соответствий image schema, образ схема и схематический образ дает основания
включать термин-прототип в вариативный ряд, а исходный характер
номинации
требует признания
английского
термина его центральным
вариантом.
Против этого, однако, восстает традиция рассматривать прототипические
термины
в
тексте
как
иноязычные
вкрапления
(“вкрапливания”,
по
терминологии В.А. Богородицкого) и наше представление о незыблемости
межъязыковых границ. Очевидно, так как речь идет о процессе заимствования,
в качестве основного, центрального варианта складывающегося вариативного
ряда целесообразно рассматривать именно транслитерацию исходного термина.
Во-первых,
материальные
заимствования
выступают
своеобразными
представителями лексики исходного языка в языке-реципиенте, или, на языке
когнитивной лингвистики, более прототипическими вариантами в ряду
вторичных форм ословливания. Например, по отношению к слову-прототипу
correlation “ближайшим экземпляром”, представляющим данное понятие в
русском
языке,
следует
признать
не
его
межъязыковой
эквивалент
“соответствие”, а материальное заимствование – “корреляция”. Точно так же,
в терминах когнитивистики, можно определить заимствование репрезентация
как более прототипический вариант, чем его синоним представление и т.п.
Во-вторых, заимствование как явление вызвано нуждами языкареципиента. Хотя статус неологизма-заимствования в принимающем языке еще
не определен, и новое заимствование нельзя считать единицей системы
принимающего языка, оно, во всяком случае, не может рассматриваться как
единица языка-источника. Таким образом, два обстоятельства (рекурсивные
отношения с термином-прототипом и промежуточное положение между
исходным и принимающим языками) делают транслитерацию доминантой
вариативного ряда. При этом необходимо подчеркнуть условность ряда,
складывающегося под влиянием заимствования лексики, в сравнении с
реальной синонимией терминов и слов, входящих в лексическую систему:
заимствование-неологизм в языке-рецепторе не сразу получает статус единицы
языка.
Образование в лингвистическом тексте контекстного вариативного ряда к
заимствованному слову – первый шаг к его освоению лексической системой
языка
или
вхождению
в
терминологическую
систему.
Освоение
заимствованных терминов начинается с их семантизации, т. е образования
содержательных
корреляций ЗТ – ОУС (ТТ) в разных формах толкования
заимствования в тексте.
Соотнесение заимствованного термина с общеупотребительным словом –
основа его словарной дефиниции в толковом словаре или его определения в
тексте.
В
метавысказываниях
заимствования-субъекты
соотносятся
с
предикатами собственных дефиниций как видовые понятия с родовыми, а при
синонимическом
толковании,
или
лексическом
повторе,
образуют
тавтологическую контекстную корреляцию ЗТ – ОУС (или ТТ). Вернее,
корреляцию с той или иной степенью отношения тождества: ментальные
репрезентации (внутренние представления). Иными словами, в контекстных
дефинициях заимствование и ОУС (ТТ) выступают как два соотносительных
слова, которые образуют корреляцию по принципу шкалы (от отношений
тождества до отношений разной степени эквивалентности). Например:
Парадигма – недостаточно четко определенный общенаучный термин,
приблизительно
тождественный
выражению
«методология
научного
заимствованному
термину
исследования» [47, с. 9].
Контекстные
вариативные
ряды
к
пополняются и за счет иных видов метавысказываний – от развернутых
дефиниций термина, выходящих за рамки предложения, до его непрямых
толкований в тексте. В современных текстах частотны непрямые дефиниции,
когда между коррелятами устанавливается опосредованная связь. В следующем
примере смысловые отношения – корреляция между семантической калькой
контейнер и словосочетанием “пустое пространство” – устанавливаются на
основе более сложного логического анализа контекста, сопоставления
семантики всех единиц, входящих в [1] и [2] части высказывания:
[... к описанию некоторых концептов применить контейнер] (1),
[например, к концепту зимняя ночь – идею “пустого пространства”](2) [47, с.
87].
Отношения
тождества
между
понятиями
контейнер
и
пустое
пространство устанавливаются после включения концепта “зимняя ночь” в
класс “некоторых” концептов. Или, на языке математической логики,
отношения тождества между термами “контейнер” и “пустое пространство”
являются следствием отношения включения между термами “концепт зимняя
ночь” и “некоторые концепты”.
В то же время заимствование может быть, и все чаще оказывается,
единственным представителем такого вариативного ряда в тексте. Вот лишь
небольшая выборка терминов, употребленных авторами, что называется, “без
комментариев”: репрезентативный (по контексту – представительный),
коннекции (связи), корреспонденция (по контексту – соотнесенность). В ряд
извлечений из перечня англицизмов, употребленных в тексте без толкования
значений, можно включить и более экзотические новинки: экстрема (от
extreme), симиляры (от similar), а также протичность, домены и пр.
Понятно,
включающего
что
для
англицизм,
правильной
который
не
интерпретации
сопровождается
высказывания,
толкованием,
необходимо восстановление (домысливание) вариативного ряда ИТ – ЗТ, в том
числе и
обращение к семантике слова-прототипа (независимо от того,
происходит ли это “в уме” или “со словарем”). Иными словами, необходимо
установление
межъязыковой
эквивалентности:
attractiveness
–
аттрактивность
(неотъемлемый,
(привлекательность)
внутренне
присущий)
inherent
sensitiveness
–
ингерентный
–
сенситивность
(чувствительность) и т.д. При таком мысленном поиске возникают отношения
“возврата”, которые носители английского языка определили бы как
reversionary, а поклонники
англицизмов как реверсивные (ср. reversionary,
reversing – обратный, реверсивный, а также: reversion – возвращение к
исходному
состоянию).
Заимствование
реверсивный
(синоним
термина
рекурсивный) – общенаучный термин, относящийся к интернациональной
лексике (сравните в украинском языке: реверсивний, рекурсивний).
Реверсивные, или возвратные, отношения в процессе интерпретации, т.е.
определение значения термина по его прототипу в исходном языке, возможны
при билингвизме, именно на владение лингвистами английским языком или
знание интернациональной терминологии, формирующейся на его основе,
рассчитывают те авторы, которые вводят новую терминологию “без
комментариев”.
Реверсивный
поиск
аналогичен
определению
значения
новообразования, созданного на основе родного языка, по его предполагаемым
внутрисистемным связям.
С другой стороны, в переводных и заимствующих текстах, и в первую
очередь в описывающих контекстах заимствованного термина, происходит
восстановление
тех
структурных
связей,
которыми
определялось
внутрисистемное значение слова-прототипа в исходном языке. Многие из
системных отношений заимствованного слова восстанавливаются в вариантах
перевода научного понятия, а многие благодаря калькированию отрезков
исходного текста, больших, чем слово. В результате буквального следования
оригиналу иногда калькируются не только словосочетания, но и целые
высказывания.
Зачастую,
как
отмечают
лингвисты,
заимствования
представляют собой интертекстуальные включения, своеобразный “текст в
тексте” [36, с. 194]. При этом горизонтальный контекст термина в
заимствующем языке в той или иной степени отражает вертикальный контекст
его прототипа в исходном языке. Например:
К таковым следует отнести этнические номинации гетеро- и
автостереотипов (в иной терминологии – ethnophaulism, international/racial
slur).
Этнофаулизм не является замкнутым или функционально ограниченным
рамками какого-либо этнического дискурса, а носит интернациональный
характер [26, с. 171].
Усложненные правила интерпретации текста, складывающиеся под
влиянием заимствования, делают еще более необходимым сведение форм
вербализации понятия в заимствующем языке в условный вариативный ряд и
определяют актуальность исследования межъязыковой, экстралингвальной
вариативности. Кстати, термин межъязыковой, судя по внутренней форме, не
вполне эквивалентен термину экстралингвальный, последний более наглядно
обозначает идею выхода за пределы языка.
Варианты перевода лингвистического термина и, шире, контекстные
вариативные ряды, составленные на основании исследования корпуса текстов,
могут быть объединены в условный вариативный ряд лингвистического
дискурса. Однако, именно вследствие неосвоенности новой терминологии,
отсутствия однозначных соответствий в текстах, как переводных, так и
оригинальных, его формирование опять-таки предполагает обращение к
термину-прототипу и его внутрисистемному значению в исходном языке.
Без обращения к исходному языку, без включения прототипического
слова в вариативный ряд, достаточно сложно не только сведение новых
терминов (форм вторичной вербализации понятия) в вариативный ряд
лингвистического дискурса, но и установление их реальных смысловых
отношений. Тот же термин прототип достаточно трудно объединить с
семантической калькой экземпляр и заимствованием паттерн без обращения к
синонимическому ряду английского слова prototype – archetype, exemplar, ideal,
original, pattern. Сравните также следующие ряды: pattern – prototype, example,
sample и exemplar – archetype, prototype, pattern. В словах prototype, archetype,
original выделяется архисема первичный, которая “высвечивается” также из
обращения к антонимическому ряду. Первообразность прототипа, вернее
английского термина prototype, – основа его противопоставления
словам-
антонимам: copy, counterpart, duplicate. В русском языке объединяющее
значение первичный образ эксплицировано не столько в словах прототип и
прообраз, сколько в их синониме – первообраз.
Вместе с заимствованием лингвистической терминологии (прежде всего
этот процесс характерен для маргинальных направлений лингвистики)
становление вариативности терминов, как и идущее за ней обновление
терминологии языкознания, связывают с привлечением в лингвистические
описания лексики смежных наук, по большей части также заимствованной из
английского языка. Сопоставление вариантов перевода общенаучных терминов,
а также их контекстных соответствий в текстах разных дисциплин превращает
ряд форм вторичной вербализации понятия в более представительный, или, на
языке современной лингвистики, более репрезентативный вариативный ряд.
Общенаучный характер заимствованной терминологии способствует ее
усвоению. Примером состязательности и взаимодействия вариантов в научном
дискурсе может служить вариативный ряд (verbalization), вербализация,
ословливание, означивание. Причина того, что вариант вербализация достаточно
быстро утвердился как доминантный, – его статус общенаучного термина. Тот
факт, что спел-чекер компьютера опознает заимствование вербализация и
подчеркивает
ословливание
как
неизвестное
слово,
тоже
достаточно
показателен. Восприятие заимствования лингвистом-компьютером становится
не
только
своеобразным
показателем
вхождения
заимствования
в
терминосистему языка, но и свидетельством его доминантного характера в
вариативном ряду.
Многие
термины
междисциплинарность
современной
своим
лингвистики,
основным
провозгласившей
принципом,
пришли
в
лингвистическую терминологию английского языка из смежных наук и
поддерживаются ими и в заимствующих языках. Например, заимствование
терминальный поддерживается его широким употреблением в научной речи, а
также “родственными” отношениями с другой лексикой (терм, термин и т.п.).
В математической лингвистике символ терминальный – это конечный
результат при выводе предложения (форма слова или морфема) в отличие от
нетерминальных вспомогательных символов. Кроме того, в результате
детерминологизации экономического термина, заимствование терминал входит
в сферу бытового общения (терминал банка).
Однако освоение заимствования языком – достаточно длительный
процесс, для завершения которого, а следовательно, и осмысления его
результатов, требуется значительный временной интервал. До тех пор, пока
заимствование не утвердилось в качестве общепринятого термина, его
контекстные корреляты с той или иной степенью обоснованности могут
претендовать на роль доминантной формы вторичной вербализации понятия.
Это
в
первую
очередь
относится
к
вариантным
соответствиям
тех
заимствований, которые допускают эквивалентный перевод.
Таким
образом,
уже
появление
в
лингвистических
текстах
соотносительных форм выражения научного понятия позволяет говорить о
развитии или становлении вариативного (синонимического) ряда данной
языковой системы. Отношения условного вариативного ряда с синонимическим
рядом лексической системы определяет степень приближения первого ко
второму. В частности, таким показателем сближения может служить степень
унификации контекстных вариативных рядов в разных лингвистических
текстах. И хотя, как правило, между формами вторичной вербализации
научного понятия в лингвистических текстах нет взаимнооднозначных
соответствий, функционирование терминов-коррелятов отражает динамику их
сближения. Образование устойчивых корреляций терминов в общенаучном
дискурсе – это еще один шаг к становлению синонимического ряда терминов
или вхождения заимствования в синонимический ряд лексической системы
принимающего языка. При этом для научной терминологии отношения
синонимии
–
более
сложные,
ступенчатые
и
встроенные,
чем
для
заимствований общего языка. Включение заимствованного термина как
полноправной единицы в синонимический ряд терминов и вхождение термина
в синонимический ряд, образуемый общеупотребительной лексикой языка, –
это два последовательных этапа на пути его освоения лексической системой
языка. Обращаясь к их рассмотрению, мы выходим на проблему отношений
терминологической и общеупотребительной лексики, термина и ОУС.
К сказанному следует добавить, что далеко не все англицизмы (как и
галлицизмы и т.п.), встречающиеся в научных текстах, напрямую связаны с
заимствованием научных понятий. Кроме ключевых, доминантных терминов,
частотны заимствования, которые не относятся к базовой терминологии, хотя
их появление в известном смысле концептуально обусловлено. Такая
сопутствующая терминологическая лексика, в первую очередь глагольная, –
необходимый
элемент
лингвистических
описаний.
Концептуально
маркированную терминологию нужно отличать от заимствований, которые
носят окказиональный характер и остаются не более чем иноязычными
вкраплениями,
отражающими
переводческие
или
терминологические
предпочтения авторов. В то же время наличие в научных текстах
заимствований,
отсылающих
к
первоисточнику,
а
также
нетранслитерированных терминов исходного языка, становится показателем
интернационализации, или глобализации, лингвистической терминологии,
стирает языковые границы, отражает тенденцию к расширению вариативного
ряда терминов заимствующего языка до ряда межъязыкового.
II.2.3. Коэкзистенция, или сосуществование. Становление вариативного
ряда когнитивных терминов
Проблема вариативности терминов – непосредственная составляющая
вопроса о формах экспликации содержания научного понятия в заимствующем
языке. Уже поиски оптимального варианта перевода с неизбежностью приводят
к становлению вариативного ряда терминов.
Первый
вопрос,
который
терминологии:
что
заимствование?
Коэкзистенция
возникает
предпочтительнее
или
–
в
связи
с
заимствованием
традиционный
сосуществование?
За
термин
или
вопросом
о
предпочтении
следуют
другие:
Каковы
реальные
отношения
новых
заимствований с традиционной лингвистической терминологией? Каковы
возможные следствия заимствования и вариативности терминов? Чтобы
ответить на них, необходимо обратиться непосредственно к практике
заимствования и проследить взаимодействие традиционных и заимствованных
терминов в их функционировании.
В связи с очевидным влиянием американской когнитивной науки на
развитие новых направлений отечественной лингвистики, процесс освоения
терминологии, пути вербализации заимствованного понятия и становление
вариативности терминов рассмотрим на примере функционирования терминов,
выражающих концептуальную основу когнитивной теории познания. По
отношению к базовым понятиям когнитивной науки в языке-источнике
сложился следующий набор терминологических единиц, объединенных вокруг
родового понятия cognition: concept, mental structure, experience, image, mental
representation. Почти все эти термины заимствованы или представлены в
“родственных” заимствованиях (ср.: экспериенциальный) как в русском, так и в
украинском языках.
Когнитивные понятия, образующие концептосферу “Mental structure”
(структуры сознания, или ментальные структуры), оформились в терминах
английского языка frame, schema, script, scenario, scene. В русском языке им
соответствуют следующие формы вторичной вербализации: фрейм, схема,
скрипт,
сценарий, сцена. В украинском языке этот ряд повторяется почти
дословно: фрейм, схема, сценарій, скрипт, сцена. У каждого из этих терминов
своя история перевода. Например, для понятия frame в качестве основного
варианта перевода и основной формы вербализации утвердилось материальное
заимствование фрейм, и случаи использования его словарного соответствия
рамка являются единичными. Многие английские термины, используемые
когнитивной наукой, пришли из языка кинематографии. У английского слова
script в словарях, с пометкой cin.; tv, первоначально закрепился перевод
сценарий. Но в когнитивной науке скрипт и сценарий – это термины,
обозначающие
разные
структуры
памяти
(соответственно
с
разными
толкованиями). Термины схема, сцена являются семантическими кальками и
могут рассматриваться как результат специализации общеупотребительных
слов русского языка. Для некоторых понятий, предлагаемых когнитивной
наукой, мы не находим столь определенных межъязыковых соответствий в
русской терминологии. В частности, заимствуется термин slot, а также ряд
других наименований единиц когнитивных структур – терм, кластер,
терминал.
Варианты перевода – это только начальный вид вариативности,
складывающейся под влиянием заимствования научных понятий. Выбор
транслитерации или семантической кальки в качестве варианта перевода
открывает дорогу варьированию уже потому, что и
требует
тот и другой вариант
контекстной поддержки. Разница лишь в том, что материальное
заимствование нуждается в толковании значения, а специализированное слово
– в контекстной дифференциации. Толкование значений заимствованийнеологизмов в лингвистических текстах также соотносит их с традиционной
терминологией и общеупотребительной лексикой:
Инструментом оперирования в когнитивной лингвистике становятся
оперативные единицы памяти – фреймы (стереотипные ситуации, сценарии),
концепты (совокупность всех смыслов, схваченных словом), гештальты
(целостные допонятийные образы фрагментов мира) и т.д [47, с. 10].
Контекстный вариативный ряд включает варианты перевода, но не
ограничивается ими. Так, контекстные корреляции соотносят заимствование
фрейм не только с его словарными соответствиями рама, рамка, но и с
номинациями каркас, аналитические леса, модуль, кадр в фильме и др.,
раздвигающими границы вариативного ряда. Для
заимствования слоты на
основе контекстных корреляций можно выделить вариантные соответствия
узлы, терминальные узлы, которые в других контекстах, в свою очередь,
соотносятся с понятиями терм, терминал. Сравните в украинском языке:
Терми у складі фрейма в цілому та окремих його підфреймів становлять
певні вузли, так званні термінальні вузли [21, с.113].
У других научных понятий, входящих в концептополе “ментальные
структуры”, – свои вариативные ряды терминов, сложившиеся на основе
контекстных
корреляций. Например, у заимствования
схема – один из
наиболее представительных, или репрезентативных, рядов. В
разных
лингвистических текстах к числу его контекстных вариантов относятся образсхема, схема образа, контур, контурная схема, абстрактная схема, скелет,
картина, картинка, каркас. Вариативность толкований прибавляет к формам
вербализации заимствованных понятий все новые единицы. Определение
понятия схема, данное Д. Норманном, в русском переводе выглядит так:
“Схемы представляют собой организованные пакеты знания, собранные для
репрезентации
отдельных
самостоятельных
единиц
знания”
[5,
17].
Буквальный перевод дефиниции термина схема дает еще одну семантическую
кальку – пакет, пополняющую иной вариативный ряд (ср.: кластеры – пакеты
– упаковки знания).
Таким образом, вариативный ряд, изначально определяемый видами
перевода терминов исходного языка, пополняется за счет контекстных
корреляций, и материальное заимствование становится далеко не единственной
терминологической номинацией, которая может претендовать на звание
основной формы вербализации понятия в языке-реципиенте. Впрочем, язык, в
котором складываются вариативные ряды и устанавливаются корреляции
терминов, выходящие за рамки вариантов перевода, уже вряд ли можно
определять как заимствующий. Его, скорее, следует определить как язык
функционирования, или рабочий язык.
Вследствие новизны концептуального аппарата когнитивной лингвистики
содержательные отношения между контекстными коррелятами не столь
очевидны. Вариативность толкований, пересеченность вариативных рядов,
разнообразие форм вербализации понятий могут стать серьезным препятствием
в определении смысловых отношений терминов. Например, в лингвистических
текстах общеупотребительное слово и традиционный термин образ соотносится
с целым рядом новых заимствований – номинаций ментальных структур:
репрезентация,
внутреннее
представление,
образ-схема,
шаблон.
А
в
переводных текстах к этому списку присоединяются еще и паттерны и
перцепты. Так как в разных контекстах речь идет все о том же образе, то
читатель,
переходя
от
текста
к
тексту,
вынужден
разбираться
в
хитросплетениях вариантов перевода и вариантов толкований.
Осложняет построение вариативного ряда, также, как и интерпретацию
новых заимствований в языке-реципиенте, многозначность и омонимия
терминов. В какой-то степени семантические отношения терминов и иерархию
связей в терминологическом модуле реконструируют контексты. Однако
сведение в вариативный ряд форм вербализации научного понятия и
разграничение вариативных рядов разных понятий требует обращения к
научной концепции, к концептуальным связям терминов. Так, например, в
когнитивной психологии термин образ-схема (image schema) рассматривается
как первоэлемент когнитивной картины мира, как основа объединения образов
чувственного восприятия в категорию (концепт). С другой стороны, образсхема как единица иной структуры сознания, а именно ментального лексикона,
– это способ хранения информации о слове, форма представления внутреннего
слова. В терминологическом модуле “Структуры сознания” его единицы
(номинации) образуют систему отношений, изоморфную системе отношений их
референтов – собственно ментальных структур, описанием которых в
настоящее время заняты не только психологи, но и лингвисты. Подход от
понятия к формам его вербализации позволяет не только установить характер
вариативных отношений новых заимствований с традиционной терминологией,
но
и
определить
системные
связи
терминов
в
складывающемся
терминологическом модуле. При этом концептуальный подход к терминологии
когнитивной лингвистики часто предполагает выход за пределы собственно
лингвистической теории.
Без сведения в вариативный ряд форм вербализации научного понятия,
как
и
без
определения
содержательных
отношений
терминов
в
терминологическом модуле, невозможно не только полноценное восприятие
лингвистических
текстов,
но
и
эффективное
научное
взаимодействие
лингвистов. Иначе говоря, а именно говоря языком постсовременности
(постмодернизма – в другом переводе), без решения этих вопросов невозможен
лингвистический дискурс.
Исследование вариативности терминов помогает выявить и в какой-то
степени разрешить проблемы, возникающие при переводе и заимствовании
научных понятий, – выбора оптимальной формы вербализации, различения
омонимичных терминов, а при развитии многозначности слова в языке
функционирования и проблему дифференциации значений.
II.2.4. Вариативность лингвистических терминов – коэкзистенция или
замещение?
Тенденция к предпочтению заимствования традиционному термину тем
более значима, что проявляется она не только на этапе перевода, но и на этапе
функционирования
терминов-дублетов
в
лингвистическом
дискурсе
заимствующего языка. В вопросе о границах распространения данной
тенденции представляется важным определить, в какой мере она затрагивает
базовую терминологию лингвистики.
Напомним,
что
отличительная
черта
динамики
современной
терминологии – ее обусловленность произошедшей в конце века сменой
научных парадигм. Обновление языка лингвистической науки становится
закономерным
следствием
перехода
от
структурализма
к
парадигме
когнитивно-дискурсивной [38, 11]. Так, только в связи со становлением в
русской и украинской лингвистике когнитивного направления отмечается
активное вытеснение традиционных терминов заимствованными когнитивными
понятиями, по большей части сохраняющими облик оригинала. Таким образом,
проблема
вариативности
лексики,
складывающейся
под
влиянием
заимствования, дополняется и осложняется вопросом о замене традиционной
терминологии.
Иными
словами,
за
вопросом
“Коэкзистенция
или
сосуществование?” следует вопрос “Коэкзистенция или замещение?”.
Представители
новых
направлений
склонны
считать
вытеснение
традиционной терминологии, в том числе и базовых терминов лингвистики,
уже состоявшимся фактом: “Различая и разводя указанные термины (концепт,
значение, понятие), нужно подчеркнуть, что термин значение уходит на
периферию
лингвистических
исследований,
уступая
место
другому
–
“концепт”, так до конца и не выяснив отношений с вытеснившим его
концептом” [47, с. 27].
На наш взгляд, есть достаточно причин считать тезис о вытеснении
излишне категоричным и преждевременным. Во-первых, не только объявление
когнитивного направления ведущим, но даже его утверждение в качестве
такового
не
означает
автоматического
прекращения
исследований
в
традиционно сложившихся направлениях отечественной, да и зарубежной,
лингвистики. Во-вторых, вследствие субъективности восприятия, в разных
контекстах конкурирующие термины то сближаются, то разводятся по одному
дифференциальному признаку или другому. В-третьих, и это основное,
вытеснение термина далеко не всегда равно замещению.
Вариативность
и
замещение
–
две
последовательные
стадии
взаимодействия лексических вариантов. Чтобы быть замещенным новым
заимствованием, термин должен находиться с ним в отношении вариативности.
Всегда ли, когда идет речь о вытеснении ТТ и ОУС заимствованием, между
конкурирующими в нашем сознании терминами существуют отношения
вариативности? Для многих терминов, которые лингвисты объединяют в
соотносительные пары, это, возможно, не совсем верно. Чтобы убедиться в
этом, достаточно проследить отношения терминов концепт и
понятие,
которые в соответствующих двуязычных словарях даются как словарные
соответствия, но принципиально противопоставляются представителями новых
направлений: “Пересмотр традиционного логического содержания понятия
(concept) и его психологизация связаны …с начавшимся в конце прошлого века
изменением научной парадигмы гуманитарного знания, когда на место
господствующей сциентистской, системно-структурной парадигмы пришла
парадигма антропоцентрическая, функциональная, возвратившая человеку
статус «меры всех вещей» ” [12, с. 47].
С одной стороны, заимствование когнитивного термина концепт
находится в русле тенденции “транслитерировать и транскрибировать даже те
термины, которые были ранее воссозданы на исконно русской основе” [16, с.
216]. Однако, обусловленное все тем же предпочтением заимствования
переводу, вытеснение традиционного термина понятие когнитивным термином
концепт лишь отчасти связано с процессом, результатом которого становится
появление
в
языке-реципиенте
вариативных
взаимозаменяемостью
в
контекстах
–
Когнитивное понятие
concept еще до
форм,
характеризующихся
терминологических
дублетов.
заимствования перестало быть
межъязыковым эквивалентом слова понятие: противопоставленность заложена
в их концептуальной программе. В то время как термин “понятие” связан с
представлением о научном познании, термин “концепт” – с представлением об
обусловленности когниции чувственным опытом. Как отмечает Е.С. Кубрякова,
в
исследовании
когниции
больший
интерес
представляют
результаты
восприятия мира, нежели результаты научного познания [38, с. 5–6]. Таким
образом, системность и концептуальная ориентированность терминологии не
только не способствует развитию вариативности, но и препятствует тому, что
лингвисты считают еще одним отрицательным следствием заимствования –
замещению традиционной терминологии заимствованной лексикой.
Следствием заимствования когнитивного понятия concept становится
появление в русской терминологии этимологических дублетных форм.
Разграничение этимологических дублетов концепт-1 (от лат. сonceptus – мысль,
понятие) и концепт-2 (“единица коллективного знания, имеющая языковое
выражение и отмеченная этнокультурной спецификой” [47, с. 36]) также
связано с их концептуальным содержанием. Соответственно, термин понятие
является вариантным соответствием термина концепт-1 и принципиально
противопоставлен
концепту-2
как
базовому
понятию
когнитивной
лингвистики. В.А. Маслова отмечает, в частности: “Если понятие – это
совокупность познанных существенных признаков объекта, то концепт –
ментальное национально-специфическое образование, планом содержания
которого является вся совокупность знаний о данном объекте, а планом
выражения – совокупность языковых средств (лексических, фразеологических,
паремиологических и др.)” [47, с.27].
По сути, понятие и концепт, так же, как и познание и когниция, – это
мнимые дублетные формы, частичные эквиваленты, степень эквивалентности
которых может быть различной, но основным дифференцирующим фактором
является их принадлежность к разным концептуальным системам. В условиях
смены подхода к языку как объекту исследования разграничение дублетных и
мнимых дублетных форм становится методологически значимым.
Несовместимость концептуальных, в данном случае доминантных,
составляющих семантики традиционных и когнитивных терминов определяет
невозможность рассматривать их как полные вариантные соответствия.
Вариативность единиц лексической системы – это их
включенность в
парадигматический ряд синонимов, закрепленная в сознании носителей языка и
объективированная в словарях, а также их взаимозаменяемость в тексте –
позиционная вариативность. А для новейших заимствований, находящихся на
начальной стадии вхождения в лексическую систему языка, отношения
вариативности – это, прежде всего, межъязыковая эквивалентность (полная или
частичная). Через перевод и через дефиниции в научных текстах межъязыковая
эквивалентность
трансформируется
в
контекстную
вариативность
(синтагматический ряд): “концепт – культурно отмеченный вербализованный
смысл”. Сравните также другие определения этого термина: “вербализованное
понятие,
отрефлектированное
в
категориях
культуры”
и
“понятие,
погруженное в культуру” [47, с. 35–39]
В
описывающем
контексте
заимствованного
термина
новое
и
традиционное наименования – это контекстные корреляты, которые занимают
разные позиции: одно толкуется через другое. Их содержательное отношение
не
равно
отношению
иноязычного
слова
к
межъязыковых
этимону,
оно,
эквивалентов
скорее,
или
отношению
аналогично
отношению
производного слова к производящему. Отсутствие позиционной вариативности
не позволяет говорить и о замещении, которому предшествует именно
способность лексических вариантов образовывать вертикальный контекст
(парадигматический ряд).
Динамику
лингвистической
терминологии,
реальные
отношения
заимствованных и традиционных терминов, пожалуй, можно охарактеризовать,
используя привнесенные в лингвистику новым направлением понятия
“активация” и “дезактивация”. Можно сказать, что термин активируется вместе
с концепцией, которая становится ведущей, и дезактивируется, если интерес
лингвистов переключается на другие. Так, с утверждением принципов
экспериенционализма входят в обиход понятия когнитивной науки. И под
“психологическим” давлением уходит, или вытесняется с переднего плана,
терминология, на которой лежит печать структурализма. В частности, с
единицами
терминологического
дезактивировать
и
элиминировать
модуля
(изъять,
“ментальные
процессы”
исключать)
соотносится
общеупотребительный термин нейтрализовать. В английском языке слова
deactivate и neutralize входят в синонимический ряд: deactivate - disengage,
disable, neutralize, switch off, turn off. А дефиниции слов eliminate и neutralize в
двуязычных словарях образуют ряд вариативный: eliminate -1) устранять,
исключать, 2) уничтожать, ликвидировать и neutralize – обезвреживать,
уничтожать. Однако концептуальная обусловленность терминов определяет
их смысловое содержание, делает их по определению нетождественными.
Понятие
нейтрализации
соотносимо
с
привычной
оппозицией
дифференциальных и интегральных признаков, то есть со структурным
подходом к семантике. На понятиях дезактивировать, элиминировать лежит
печать когнитивного подхода. Термины различаются бинарной оппозицией
признаков: “относящийся к семантическим” и “относящийся к ментальным
процессам”. Значимость этой оппозиции подтверждается высказываниями
лингвистов о перспективности того направления в семантике, которое
защищает идеи противоположности концептуального уровня семантическому
(языковому) [4, с. 7]. Противопоставляя научные концепции, лингвисты тем
самым противопоставляют и научную терминологию. И за тенденцией
“транслитерировать и транскрибировать” когнитивные термины-прототипы,
утвердившиеся
в американской
лингвистике, просматривается
желание
проявить, формально маркировать их концептуальную принадлежность в
языке-рецепторе.
Отличительной
чертой
динамики
лингвистической
терминологии
считается привлечение в терминосистемы европейских и восточнославянских
языков
не
единичных
терминов-заимствований,
а
целостных
терминологических модулей. Новейшие заимствования и общепринятые
термины оказываются не только противопоставленными концептуально, но и
разграниченными принадлежностью к разным терминологическим модулям, а
следовательно, функционируют в своем большинстве на непересекающихся
орбитах. Исключения составляют лишь базовые понятия языкознания,
имеющие “надмодульный характер”.
Отмечая факт заимствования “конкретных терминологических субсистем
или
модулей”,
терминологической
А.Н.Баранов
системе
обращает
модулей,
внимание
“отнюдь
не
на
наличие
связанных
в
только
определенными школами и направлениями в языкознании”[5, с. 97].
Отношения между межмодульными коррелятами в частном случае могут быть
отношениями вариативности, хотя основные вариативные ряды образуются в
пределах модуля. Так, в предлагаемой Р.С. Гинсбург классификации сем мы
встречаем оппозицию: “маркеры и дистингвишеры”. Толкование значений этих
терминов,
данное
дистингвишер
и
И.
В.
Арнольд,
терминологическое
позволяет
отнести
словосочетание
заимствование
дифференциальный
признак (сема) к формам вербализации одного и того же понятия, т.е.
объединить их в условный вариативный ряд [4, с. 54]. Подтверждением
близости понятий дистингвишер и терминологического словосочетания
дифференциальный признак могут служить и словарные толкования понятий
distinguisher
(отличительный
признак
класса
объектов,
семантически
нерегулярный признак) и differentiator – (дифференциатор, дифференцирующий
элемент), и синонимия терминов differentiate и distinguish в английском языке.
Однако принадлежность к разным терминологическим модулям определяет их
существование на разных орбитах.
Противопоставленные
концептуально
и
разведенные
по
разным
терминологическим модулям термины, как правило, не встречаются в одних и
тех же контекстах и произвольно, лишь в уме, сопоставляются лингвистами. Но
и простая соотнесенность терминов в нашем сознании может стать основанием
для их сближения. Вероятным следствием такого произвольного, но достаточно
частотного сближения терминов, варьирования в уме, может стать
их
позиционная вариативность и даже вытеснение одного варианта другим, т.е.
замещение. Что же касается новейших терминологических заимствований, то
сопоставление с традиционной
терминологией
и общеупотребительной
лексикой – обязательное условие их вхождения в заимствующую систему. В
условиях
смены
научных
парадигм
сопоставление
заимствований
с
традиционной терминологией превращается в необходимый элемент их
описания и исследования, становится условием их апробации (во всех
значениях этого слова – утверждения, одобрения, установления пригодности).
Вариативность – элемент динамики языка. Динамическое равновесие
вариантов, наблюдаемое в синхронии, как правило, в диахронии разрешается
замещением. В естественных условиях речевой коммуникации процессы
замещения требуют определенного, иногда достаточно длительного времени и
проявляют себя как “равнодействующая всех воль” говорящих на данном
языке. Можно предположить, что в области терминологии, вследствие
ограниченности
языковых
преимущественно
письменной
контактов
формы
профессиональной
заимствования,
сферой,
относительного
небольшого числа пользователей и т.п., стихийность процесса если не
уравновешивается,
то,
по
крайней
мере,
сдерживается
сознательным,
аналитическим подходом к заимствованию научных понятий. Во всяком
случае, лингвисты более оптимистично смотрят на возможности сознательного
воздействия на язык в данной области, склоняются к признанию возможности
рационализации научной терминологии. Однако и тут достичь “равнодействия
воль” непросто. И действительно, в то время как одни авторы сознательно
дистанцируются
от
“бесчеловечных”
парадигм
структурализма,
противопоставляя и “разводя” базовые термины двух научных направлений,
другие так же сознательно сближают и даже отождествляют их.
Текучесть, “размытость значения” слова и субъективность его восприятия
приводит к тому, что традиционные и заимствованные когнитивные термины
(межмодульные корреляты) в лингвистическом дискурсе сосуществуют то как
оппоненты, то как частичные варианты. Причиной вариативности может стать
как
произвольное
отождествление
терминов,
относящихся
к
разным
терминологическим подсистемам, так и их неразличение. Субъективность
толкования
новейших
заимствований
подкрепляется
омонимией
и
многозначностью терминов, наличием этимологических дублетов и т.п.
Нейтрализации противопоставленности новейших заимствований и
традиционной терминологии способствует и особый вид динамики термина –
движение заимствованного слова по оси “термин – оус” (путь, который в том
или ином направлении, специализации или детерминологизации, уже, как
правило,
пройден
общеупотребительным
термином).
Появление
заимствованного термина и традиционного термина в контекстах, не связанных
с их концептуальным разграничением, приводит к их позиционному
варьированию. А отношения взаимозаменяемости в нейтрализующем контексте
создают те равные условия состязательности, которые определяют результат
конкуренции – выбор, проявляющийся в большей частотности употребления
одного из терминов, вытеснении и, в конечном счете, замещении другого.
В целом же, вслед за В.И. Кодуховым, современное
состояние
лингвистической терминологии можно охарактеризовать так: коэкзистенция
или сосуществование терминов, возникших в разное время и обнаруживающих
разные тенденции к развитию. Наличие различных тенденций в динамике
заимствованных терминов, сознательного и стихийного в их освоении,
затрудняет прогнозы и не позволяет окончательно судить о результатах
неустойчивого равновесия единиц в терминологической системе языка. В том
числе не позволяет однозначно оценивать результат коэкзистенции, или
сосуществования, вариантов как вытеснение, замену и тем более замещение
традиционной
терминологии
заимствованной
лексикой.
Концептуальная
обусловленность терминов скорее склоняет чашу весов в сторону иного
варианта развития, а именно их диверсификации. В любом случае, развитию
вариативности
терминов
или
их
диверсификации
предшествует
функционирование новейших заимствований в лингвистическом дискурсе, их
широкое взаимодействие с лексикой заимствующего языка.
Сосуществование, или коэкзистенция, терминов-дублетов в научном
дискурсе осуществляется как взаимодействие вариантов и конкуренция
факторов их предпочтения. Заимствованный характер научных понятий
предопределяет предпочтение термина-англицизма слову принимающего языка
даже при наличии для него словарного соответствия в заимствующем языке. По
инерции подобные преференции распространяются на неспециальную лексику
научного дискурса. Коэкзистенция, или сосуществование дублетных форм
вербализации понятия становится одной из примет научного дискурса.
II.2.5.Термины-дублеты: поиск альтернатив
Поиски оптимальной формы вербализации базовых понятий новых
направлений современной лингвистики – теории речевых актов, когнитивной
лингвистики
и
т.п.
–
ведут
к
появлению
вариантов
перевода
–
терминологических дублетов и триплетов. Кроме того, при заимствовании
научных теорий за концептуальными терминами тянется широкий шлейф
околотерминологической лексики, также образующей дублеты к исконным
словам: преференции – предпочтения, интеракции – взаимодействия,
репрезентативный – представительный, элиминировать – устранять.
Само сосуществование в специальном языке лексики исконной и
заимствованной – явление не новое, достаточно вспомнить теперь уже
традиционное варьирование: имя – наименование – номинация; начальный –
инициальный; противопоставление – оппозиция; определение, толкование –
дефиниция; многозначность – полисемия; повтор – удвоение – редупликация;
олицетворение – персонификация; важный – релевантный; имплицитный –
скрытый, истолкование - интерпретация и т.д. В современном языке
лингвистических описаний к ним добавляется новая парная и “множественная”
лексика: описания – дескрипции; фразеология – паремиология; слово – терм –
вокабула. Инновационные процессы в языке сопровождаются появлением
новых парных наименований связанных с ними явлений: новообразование –
инновация, расподобление – диверсификация, энтропия – неопределенность.
Варианты ословливания научного понятия появляются и в системе
номинаций языковых функций, потому что в лингвистике продолжается не
только конкретизация функций языка, но и поиск оптимальной формы
репрезентации каждой из них. Так, коммуникативная функция подразделяется
исследователями
на
следующие
(контактоустанавливающая),
предметов),
эмотивная
функции
второго
репрезентативная
(выражение
чувств
и
яруса:
фатическая
(обозначение
эмоций),
мира
экспрессивная
(самовыражение), волюнтативная, прагматическая (отношение говорящего к
содержанию
высказывания),
эстетическая
(выражение
прекрасного),
метаязыковая (специальный язык науки); в то время как к базовой когнитивной
функции на втором ярусе отнесены гносеологическая и аккумулятивная
функции; а информативная или референтная функции в равной степени
соотносятся с двумя базовыми функциями [82, с. 382]. Этот ряд вариативный
ряд выглядит несколько иначе у других авторов: фатическая – контактная,
эмотивная
–
коннотативная,
гносеологическая
–
познавательная,
аккумулятивная – накопительная. Возможны и потенциальные варианты:
репрезентативная
функция
v.v.
представляющая
функция.
Удвоение
номинаций свидетельствует об интересе к именуемому явлению, является
показателем его актуальности.
О сосуществовании исконной и заимствованной терминологии лингвисты
традиционно говорят как о противостоянии своего и чужого. Заимствования
воспринимаются как “проникновения”, а терминологическая дублетность,
возникающая в результате заимствования, как нежелательная или даже вредная
избыточность.
С целью сохранения чистоты языков-реципиентов Х. Пфандль предлагает
искать
альтернативы
заимствованиям
именно
на
этапе
перевода:
“Альтернативная модель имеет больше шансов быть принятой языковым
коллективом, если она предлагается и распространяется вовремя, т.е. в момент,
когда интернационализм еще не охватил целиком речевую деятельность
коллектива” [62, с. 120]. Но поиск альтернатив продолжается и после того, как
заимствование выбрано в качестве формы вербализации научного понятия.
Терминологические дублеты появляются как в момент перевода, так и при
последующем употреблении заимствованного термина.
При функционировании термина-заимствования, которому при переводе
не
было
предложено
альтернативы,
его
потенциальные
вариантные
соответствия находятся без особого труда, так как находятся они в
непосредственной близости от него – в его дефиниции. В качестве формы
ословливания научного понятия конкуренцию заимствованию в первую
очередь
составляет
дефиниция
термина,
особенно
слово-дефиниция.
Заимствованный термин, как и любой термин-неологизм, вынужден длительное
время влачить за собой в тексте собственную дефиницию.
Но билингвизм авторов определяет такую особенность современного
научного текста, как введение термина без дефиниции или же экспланации.
Дублетность лексики становится явлением не текста, а дискурса. Собирая
дефиницию по
контексту или
по всему языковому полю, связывая
заимствованную и исконную лексику “в уме”, читатель вносит свой вклад в
становление дублетных форм. В диалоге автор – читатель складывается ряд
альтернаций – толкований по автору и по читателю, иногда неоднозначный, так
как определяется этот вариативный ряд индивидуальным языковым опытом.
Связывание в пары заимствованной и исконной лексики обусловлено
коммуникативной сущностью речевого действия – его направленностью на
адресата. Фактор адресата вынуждает автора дублировать уже известную ему
информацию, вводить в текст дефиницию заимствованного термина или
термина-неологизма. Но многословные дефиниции противоречат требованию
краткости и линейности текста. Стремление сократить до минимума метатекст
в тексте становится причиной того, что к заимствованному термину
подбираются определения-синонимы. Слово, дублирующее термин в тексте,
становится потенциальным альтернативным вариантом:
...осуществляется под воздействием эвентуальных (нерегулярных) и
фацилитных (способствующих) факторов [75, с. 50].
Слово-синоним является оптимальной дефиницией функционирующего
термина и для автора и для читателя, который в процессе усвоения
заимствования также стремится редуцировать многословную дефиницию.
Нацеливая на поиск альтернатив заимствованиям, Х. Пфандль, как и другие
исследователи, имеет в виду сознательный выбор и осознанное предпочтение
“собственного альтернативного варианта”. Однако поиск альтернатив может
идти исподволь. Заимствование в тексте может и не сопровождаться
толкованием, в этом случае читателю достается роль интерпретатора.
Связывание в пару заимствованного термина и общеупотребительного
слова (ОУС) или традиционного термина становится частью программы поиска
и контроля – поиска значения неизвестного элемента высказывания и оценки
правильности восприятия содержания текста. Например, воспринимая такой
неологизм, как некооперативный интервьюер, “некооперативный” читатель
на основе внутреннего и внешнего контекста (языкового опыта) должен
семантизировать его как ‘недружественный интервьюер’ (а некооперативного
читателя как читателя неосведомленного, не включенного в происходящее).
При восприятии заимствования-неологизма языковой опыт может играть
роль как истинного, так и ложного друга интерпретатора. В частности, в
современной лингвистике ложными, или мнимыми дублетами, становятся пары
когниция и познание, концепт и понятие, дискурс и речь, так как смена научных
парадигм приводит к расподоблению традиционных дублетов.
В период смены познавательных установок, когда традиционная
терминология не может быть использована в качестве альтернативой модели,
конкуренцию заимствованию составляет, как правило, слово общего языка. Но
для того, чтобы общеупотребительное слово было использовано как форма
вербализации научного понятия, оно должно пройти путь от слова
общелитературного языка до термина.
Терминологизация
специализация
его
ОУС
в
значения
общем
и
случае
закрепление
осуществляется
за
ним
как
дефиниции,
эксплицирующей это специализированное значение. При появлении дублета к
термину-заимствованию
терминологизация
ОУС
–
это
результат
его
уподобления заимствованию, присвоения словом общего языка дефиниции
заимствованного термина. Например, на роль дублетных форм к термину
профилирование претендуют слова высвечивание и выдвижение, к термину
сканировать
–
исконное
альтернативными
слово
вариантами,
просматривать,
они
должны
но
чтобы
стать
пройти
свой
путь
терминологизации.
На первый взгляд, терминологизация – более удобный и менее затратный
механизм терминообразования, чем заимствование. Но, прежде всего, это
разные механизмы. Это касается, в частности, конвенциональности –
основополагающего
появлении
свойства
неологизма
знака.
социум
При
заимствовании
принимает
новую
термина
конвенцию,
или
при
семантическом словообразовании, казалось бы, всего лишь подправляет уже
действующую. На самом же деле, чтобы термины, образованные от ОУС, были
принятыми языковым коллективом, нужно “всего лишь” переписать конвенцию
заново.
Для
принятия
нового
терминологического
значения
общеупотребительного слова носителям языка недостаточно одноразового
соглашения, для этого нужно преодолеть, и/или преодолевать многократно при
восприятии термина, сопротивление норм общего языка, в котором данные
слова утвердились в иных значениях.
Приведем
в
качестве
примера
систему
номинаций
“участников
нормативных ситуаций”: 1) Куратор – коллективный образ хранителя норм,
знающего, как должен вести себя каждый; 2) Экспрессор – личность или
группа, выражающая свое отношение к кому-либо или чему-либо на основании
определенной нормы; 3) Респондент – личность или группа, к которой
обращается экспрессор с ожиданием реакции на основании определенной
нормы; 4) Публика – пассивные окказиональные участники нормативной
ситуации [1, с. 5]. Каждая из номинаций “участников нормативных ситуаций”
содержит общее специализированное значение ‘относящийся к нормативной
ситуации’.
При очевидных преимуществах известного, не требующего запоминания
языкового знака (исконного слова или ассимилированного заимствования)
терминологизация слова общего языка представляет собой более энергоемкий
процесс, чем заимствование термина. Терминологизация предполагает не
только присвоение словом нового специализированного значения, но и
нейтрализацию, или в современных терминах, элиминацию определенной части
его “старого” значения. Например, восприятие такого термина, как куратор
(‘коллективный образ хранителя норм’), возможно лишь при условии снятия
“помех и шумов”. Специализация же слова публика не столь сложна, так как
инвариантное значение ‘пассивные участники ситуации’ сохраняется в
термине
практически
без
потерь,
а
специализированное
значение
нормативности ситуации находится на периферии семантики слова. Свои
особенности восприятия, определяемые языковым опытом “пользователей
слова”, и у терминов респондент и экспрессор.
Плюсы и минусы терминологизации слова общего языка можно
рассматривать в аспекте восприятия (перцепции, интерпретации) и в аспекте
запоминания (мнемоническом). Содержательно нагруженному знаку языка
трудно конкурировать с асистемным знаком-заимствованием – чистым листом,
на котором можно записать любую информацию. Добавим: записать и
закрепить ее как дефиницию научного понятия, установив одно-однозначное
соответствие между знаком и значением.
Х. Пфандль подчеркивает, что исконной лексике трудно конкурировать с
коротким словом английского языка. Краткость – одно из требований,
предъявляемых к термину. Оно определяется как удобством произношения, так
и легкостью запоминания. На наш взгляд, исконной лексике, к которой мы
можем в данном случае причислить и уже освоенные заимствования, и тем
более те слова, заимствованный характер которых не осознается носителями
языка, трудно соперничать не столько с коротким словом английского языка,
сколько с асистемным заимствованием. Даже если наша память способна
вместить новое значение, присоединив его к другим значениям многозначного
слова, уже при функционировании термина, этимоном которого является слово
общего языка, возникает новая сложность – препятствием становится
структурное, или внутриязыковое значение слова. Структура значения
полисемантичного слова является более сложной, чем структура значения
заимствованного термина, а главное, более эксплицированной.
Трудности восприятия терминологизированного слова связаны с тем, что
неспециальные значения часто доминируют, а значит приходят на ум первыми.
Необходимость
преодолевать
инерцию
речевого
обычая
превращает
использование терминологизированного слова в затратный механизм.
Так,
потенциальными
репрезентация
являются
и
вариантами
мысленная
заимствования
репрезентация
ментальная
и
внутреннее
представление, однако альтернативные варианты (мысленная, представления)
перенасыщены смыслом, отягчены уже устоявшимся набором значений.
Преодолевать инерцию узуса приходится как при использовании слова
общего языка в качестве термина, так и при терминообразовании. Так,
альтернативой заимствованию мнемонический могло бы стать слово памятный.
Но общепринятое значение слова памятный довлеет, заставляя отказаться от
этого выбора уже на этапе терминообразования. На пути у терминов лексикосемантического образования стоят и традиции словоупотребления, и нормы
узуальной
сочетаемости,
и
словообразовательные
запреты,
которые
накладывает узус. Так что даже при наличии альтернативной модели в языкереципиенте найти альтернативный вариант легче, чем его утвердить.
Естественный отбор, который проходят терминологические дублеты в
научном дискурсе, корректируется сознательным выбором. Лингвисты особо
подчеркивают значение рационализации терминологии для того, чтобы наука
могла “выполнять свои эпистемологические функции” [79, с. 39]. В то же время
отрицательное отношение к иноязычным заимствованиям и к дублетности в
терминологии
проявляется
в
том,
что
рационализацию
чуть
ли
не
исключительно видят в избавлении от заимствований-дублетов. Но к понятию
рационализации можно подходить и как к рациональному использованию
терминов-дублетов.
Есть серьезные основания отойти от восприятия заимствований как
“проникновений”, а терминологической дублетности как нежелательной или
даже вредной избыточности. Во-первых, далеко не всегда заимствования
следует воспринимать как явление избыточности. Заимствование, как полагает
Л.О.Чернейко, “может оцениваться как избыточное…лишь в том случае, когда
два слова (термина) никак семантически (а для естественного языка и
стилистически) не размежеваны или когда не устранена их интенсиональная
неопределенность” [79, с. 40].
Во-вторых,
появление
иноязычных
терминов,
дублирующих
отечественную терминологию, обусловлено интеграцией русской лингвистики
в мировую. Становление новой интернациональной терминологии на основе
английского языка – это глобальный процесс, в который мы включаемся с
неизбежностью, хотя и с некоторым отставанием от других национальных
языков.
Одна из задач, решаемых homo sapiens в процессе научного исследования,
– задача вербализации понятия, облечения понятия в слово. При этом
вербализация понятия как речемыслительное явление не сводима лишь к
процессу номинации, первоначальному акту означивания. Вербализации
понятия осуществляется каждый раз при порождении высказывания. При этом
homo sapiens обращается к тому ряду форм вербализации понятий, который
имеется в его сознании. Этот соотносительный ряд объединяет не равноценные,
но до известной степени равнозначные формы вербализации. В стереотипной
ситуации действует код – одно-однозначное соответствие, в иных случаях идет
поиск и оценка вариантов.
Выбор и оценка существующих вариантов производится “пользователями
слова” и в момент первоначального означивания, и в каждый иной момент
вербализации
понятия.
Например,
при
построении
предшествующего
высказывания из возможных вариантов: “ословливания понятия”, “означивания
понятия”, “номинации понятия” или “вербализации понятия”– мы выбрали
последний с учетом его внутренней формы, так как имели в виду именно
экспликацию понятия, выражение идеальной сущности в языке, и, добавим, не
обязательно в слове.
Различия в семантике альтернативных вариантов, в мотивировке
дублетных форм осознаются при билингвизме, но для экспликации внутренней
формы неологизма-заимствования достаточно билингвизма того, кто вводит
знак. Комментарий пишущего помогает читателю не только понять, но и
освоить ту сторону значения, которая закреплена во внутренней форме
заимствованного слова. Освоение нового зависит от энтузиазма авторовбилингвов и согласия других носителей языка воспринять инновацию.
Поиск “собственных альтернатив” заимствованию при переводе и в
процессе его функционирования имеет огромное значение, которое, однако,
далеко не исчерпывается решением вопроса о замене заимствования исконным
словом. В дублетности заимствованной и исконной лексики проявляет себя
принцип языковой дополнительности.
II.2.6. Избыточность и принцип языковой дополнительности
Базовой метафорой состояния языка в современной лингвистике является
метафора стихии, по-преимуществу водной стихии, или потопа (иноязычного,
терминологического и т.д.) Лингвисты пишут о наплыве англицизмов,
указывают на текучесть слова, размытость границ между лингвистической и
экстралингвистической семантикой, говорят о дискурсе или тексте без берегов.
В науке о языке отмечаются новые течения и обсуждается их отношение к
“мейнстриму лингвистической мысли” [57, с.36]. Эпитеты стремительный,
интенсивный, безудержный, лавинообразный дополняют образ языковой
стихии. В метафору всемирного потопа вполне органично вписывается образ
Ноева ковчега, на котором оказалось каждой твари по паре, так как одним из
следствий иноязычного потопа становится лексическое дублирование.
Удвоение лексики – это общеязыковая тенденция, характеризующая
динамику современных языков-реципиентов. Дублеты отмечены во всех
функциональных стилях русского языка, в том числе и в языке науки.
Достаточно назвать такие частотные пары, как коммуникация и общение,
интерпретация и толкование или вспомнить другие в большей или меньшей
степени распространенные общенаучные дублеты: интенция – намерение,
референция – отношение, элиминация – исключение, верификация – проверка,
валидность – достоверность и т.д. Парность отличает не только именную
лексику,
но
и
знаменательными
“терминированные
частями
речи”
слова,
[39,
с.
выраженные
179]:
и
другими
пролонгировать
–
распространять, превалировать – преобладать, ментальный – мыслительный,
аксиологический – оценочный, акциональный – действующий, эвентуальный нерегулярный, фацилитный – способствующий, ингерентный – неотъемлемый,
аппроксимативный – приближенный и т.п.
Появление дублетов в метаязыке весьма симптоматично. Парность
терминов в определенной степени является показателем значимости явления,
знаком актуальности научного понятия. Так, с активизацией заимствования
иноязычной
лексики
растет
число
наименований
самого
процесса
заимствования. Мы говорим о языке-источнике и о языке-доноре, о
заимствовании иноязычной лексики не только языком-реципиентом, но и
языком-рецептором, языком-преемником и даже целевым языком, а также
не только об освоении языком иноязычной лексики, но и ее ассимиляции и
натурализации. Кроме того, парность лексики может служить индикатором
изменения подхода к явлению или процессу. Показательна парность лексики,
именующей предмет лингвистического исследования (слово – вокабула, терм;
речь – дискурс), описывающей разные аспекты исследовательской деятельности
(изыскания – студии, описания – дескрипции), а также самих субъектов речевой
деятельности. Вот что пишет о подобных дублетах В.В. Красных: «Термин
“реципиент” представляется наиболее удачным для обозначения того, кто
воспринимает текст (термины “собеседник”, “читатель”, “слушатель” слишком
привязаны к определенному виду речевой деятельности, термин же “адресат”
предполагает
непосредственную
направленность
на
“объект”
речевого
действия, что наблюдается не всегда). Для обозначения того, кто порождает
текст (“продуциента”), используется термин “автор”» [34, с. 67]. Обратим
внимание на то, что вслед за рядом номинаций для обозначения слушающего
появляется соотносительный ряд наименований для обозначения говорящего
(автор – адресант – продуциент). А к номинациям слушателя присоединяется
еще и получатель речи и рецептор. Добавим, что компьютеризация сознания
превращает “носителя языка” в “пользователя слова” [62, с.121].
Научная терминология, специальная лексика не только удваивается, но и
множится. Говорят, например, что лексика неустойчива, то есть динамична,
мобильна и лабильна, что термин является формой вербализации, ословливания
и означивания научного понятия. Или утверждают, что в языке происходит
объективация или реификация, т.е. материализация научного знания (ср.:
reification от reify – материализовать, превращать в нечто конкретное). Кстати,
парную номинацию получило как само явление удвоения лексики (удвоение,
повтор, редупликация), так и явление сосуществования дублетных форм.
Стали
говорить
не
только
о
сосуществовании
терминов-дублетов
в
общенаучной терминологии [16, с.216], но и о коэкзистенции вариантов, о
коэкзистенциальных, т.е. сосуществующих, вариантах [78, с. 368].
Массовый характер заимствования терминов не оставляет других надежд
на
спасение
утопающих
в
иноязычном
потопе,
кроме
объединения
соотносительных вариантов в пары. Связывание в пару заимствованного и
исконного слова происходит в речи, и осуществляется оно в виде лексического
повтора или варьирования.
Обновление специальной лексики значительно повышает ранг такой
строевой единицы научного текста, как лексический повтор. В научном тексте
увеличивается его функциональная нагрузка, а в ней изменяются доминантные
функции. В соответствии с традицией лексический повтор продолжает служить
средством семантизации неологизма, способом толкования вновь вводимого
термина или термина-заимствования. Например: ...автор интерферирует
(“вписывает”) в окружающую действительность отраженную в его сознании
картину мира... [34, с. 54].
Кроме того, лексический повтор маркирует источник происхождения
научного понятия, указывая на связь заимствования со словом-прототипом:
трансформации
образ-схемы
(image-schema
transformation)
[19,
с.16].
Использование англицизмов в связке с английскими терминами выступает
своеобразной формой цитации. Закрепление нового знания и сохранение
преемственности – основные функции лексического повтора.
Изменение приоритетов проявляется и в характере повтора. Если раньше
преобладал следующий порядок слов: инновация – общеупотребительное
слово, заимствование – исконное слово, то сейчас слова-дублеты все чаще
располагаются в обратном порядке: ...добавочные значения (созначения), или
референтные коннотации [53, с. 55]. Инверсия в данном случае показательна.
Лексический повтор здесь не столько форма толкования иноязычного термина,
сколько показатель наличия в метаязыке дублетных номинаций.
С частотностью того или иного явления и процесса, его значимостью
связано не только появление терминов–дублетов, но и их активное
варьирование в речи. Варьирование новой заимствованной и исконной лексики
(традиционного термина или общеупотребительного слова) в словосочетаниях
или других общих контекстах – это еще одна возможность связывания их в
пары: креативный характер – творческий характер, сенсомоторный опыт –
чувственный опыт, ментальная организация – психическая организация.
Следует добавить, что варьирование, а значит и связывание в пару
заимствования-неологизма и исконного слова осуществляется даже тогда, когда
лексический повтор или дефиниция отсутствуют, но это производится уже не
автором,
а
читателем,
интерпретирующий
текст.
Подбор
вариантного
соответствия – это часть программы интерпретации, программы поиска
значения неизвестного сегмента высказывания – сегмента Х. Например:
Возникновение
плана
происходит
в
процессе
коммуникации
(связи?
сообщения?) между моделью мира, часть которой образуют сценарии,
планирующим модулем и экзекутивным модулем [5, с. 19].
Сама практика человека оказывается ... доказательством явных
корреспонденций (связей? взаимосвязи?) между реальностью (вне нашего
сознания) и ее освоением в концептах человеческого разума [38, с.11].
При этом успех в восстановлении семантики сегмента Х некоего
высказывания может зависеть от самого широкого контекста, или, в новых
терминах, от “конситуации и общности апперцепционной базы партнеров
коммуникации” [72, с.335].
Благодаря
лексическому
повтору
и
контекстному
варьированию
происходит освоение нового термина и закрепление за вариантами статуса
синонимов. Вариативность вновь заимствованной и исконной лексики
повышает роль сочетаемости как контекстного показателя лексической
синонимии. Контекст же становится и основным показателем расподобления
вариантов, или маркером их диверсификации, что одно и то же.
Н.С. Валгина, оценивая степень избыточности заимствованной лексики,
предлагает разделить заимствования на две категории – “необходимые,
неизбежные... и заимствования, не отвечающие требованиям необходимости”
[9, с.111]. Но в случае варьирования неспециальной лексики в научных текстах
речь идет уже не о вариантах перевода, а о мотивированном или
немотивированном использовании заимствований-дублетов.
Варьируется не только терминология, но и неспециальная лексика
научных текстов. Из сосуществующих в лингвистических текстах словдублетов
нетерминологического
характера
образуется
достаточно
представительный вариативный ряд, и употребление подобных дублетных
форм в первую очередь может быть определено как немотивированное.
В условиях обновления терминологии и неспециальной лексики научных
текстов
особую
актуальность
приобретает
проблема
разграничения
терминологического и нетерминологического значения слова. Заимствованная
терминология в научном тексте легко подвергается детерминологизации, так
что в нейтрализующем контексте могут варьироваться слова, различающиеся в
своем
основном
терминологическом
значении.
Так,
различаемые
терминологически концепт и понятие, дискурс и речь, когниция и познание
варьируются в нейтральных контекстах. Когда только контекст может
свидетельствовать о специализации или, напротив, генерализации значения,
возрастает роль контекстных показателей терминологичности. Одним из таких
показателей как раз и служит лексический повтор как вид дефиниции термина,
так как термину, как правило, сопутствует дефиниция, а неспециальная лексика
чаще дается без комментариев.
В том случае, когда заимствованный термин-дублер употребляется в
нетерминологическом
значении,
его
использование
можно
считать
немотивированным. Иное дело, что при оценке заимствования с позиции
целесообразности его использования, речь идет не об отрицании нового в
языке, а о рационализации речевой практики. К идее рационализации, а не
запрета, склоняет лингвистов частотность и повсеместность использования
заимствований. Но не только и не столько они.
Заимствования-дублеры креативны, т.к. могут объединять признаки, до
сих пор дискретно представленные в языке: интенциональный (intentional) – это
и намеренный, преднамеренный, умышленный и ментальный, умственный.
Корреляция – это и соотношение и соответствие, а корреспонденция – это и
соответствие и связь. Сопряженное в пару заимствование легко обнаруживает
и другие свои преимущества перед исконной лексикой, например, более
широкие
словообразовательные
возможности,
а
также
возможности
лексической сочетаемости. Что немаловажно в условиях разбушевавшейся
языковой стихии.
Широкий фронт заимствования, когда заимствуется и специальное, и
общеупотребительное
значение
слова-прототипа,
также
обеспечивает
поддержку неологизму в языке-реципиенте. Так, понятие некооперативный
(недружественный, не готовый к сотрудничеству) приходит не только в
лингвистику, но и в язык СМИ (ср.: “кооперативное общение”, “кооперативно
настроенный интервьюер” [30, с. 178] и “некооперативного (невнимательного,
не включенного в происходящее слушателя)” [19, с. 24]). А термин
профилировать принадлежит одновременно когнитивному и политическому
дискурсу.
Помимо
парности
терминов,
в
результате
параллельного
заимствования формируется парность термин – общеупотребительное слово,
т.е. межстилевая омонимия.
Как
уже
отмечалось,
появление
новых
наименований
в
языке
современной лингвистики – ее метаязыке – и становление дублетных форм
вербализации понятий в значительной степени обусловлено тем, что называют
когнитивно-дискурсивным поворотом в науке. “Когнитивные устремления”
современной
лингвистики,
исповедующей
экспериенциализм
и
эмерджентность, синергетизм и холистичность, ментализм и дискурсивность,
вполне вписываются в метафору иноязычного потопа. Однако образ водной
стихии всплывает в сознании не только в связи с наплывом заимствованной
терминологии или вследствие “протичности”, текучести некоторых понятий
когнитивной лингвистики, но и благодаря глубинной семантике отдельных
терминов. Так, например, в прямом смысле всплывает “прототипическое”
значение термина эмерджентный (emergent от emerge – появляться;
всплывать; выходить на поверхность).
Выбор варианта вербализации научного понятия, в конечном счете,
определяется тем, насколько в нем выражено его концептуальное содержание.
Английское слово emergent (син.: growing, surfacing), помимо прочих значений,
имеет значение ‘способный вновь появляться’. Эта часть семантики является
важной составляющей научного понятия эмерджентный. Способность образа
прошлого восприятия появляться вновь легла в основу теории ментальных
репрезентаций и теории прототипа. Вот почему эту часть значения желательно
сохранить в термине языка-реципиента, независимо от того, заимствуется ли
термин, или для вербализации понятия используются средства переводящего
языка. Сравните важность этой составляющей понятия в следующем
высказывании:
В таких описаниях рождались новые концепты, эмерджентные
свойства
которых
не
были,
так
сказать,
даны
заранее
или
же
предсуществовали их объективации в языке [38, с. 11].
Такие метафоры лингвистического самосознания, как иноязычный или
терминологический потоп, приложимы к большинству европейских языков, в
которых процесс заимствования из английского в буквальном смысле слова
стал
мейнстримом
–
основным
потоком,
магистральным
течением.
Параллельное заимствование лингвистической терминологии в украинский и
русский языки иллюстрирует следующий ряд: эмерджентные (свойства) –
емерджентні (властивості), преференциальная (связность) – преференційне
(значення). Сравните также: корегує – коррелирует (соотносится); продукує –
продуцирует;
генерує
–
генерирует
(производит);
студії
–
студии
(исследования); рецепція – рецепция (восприятие, отражение). И в том и в
другом языке происходит формирование соотносительных пар терминов.
Для некоторых межъязыковых соответствий характерна неодинаковая
освоенность. Рецепции, студии, преференции, кореляції, кажется, лучше
освоились в украинском языке. Но билингвизм авторов и научное общение
способствуют быстрому распространению буквализмов. В отечественных
научных изданиях заголовки статей и материалов дублируются в украинском и
русском вариантах, а вместе с ними из языка в язык переносятся вынесенные в
название англицизмы. Опосредованное заимствование научных понятий ведет к
становлению все новых соотносительных пар и рядов терминов, или
коэкзестанциальных вариантов, или “проприальных” [55, с.27] единиц языка.
Избыточность – внутренне присущее, или ингерентное, свойство
естественного
языка.
Исследование
такой
формы
избыточности,
как
дублетность, парность лексики позволяет увидеть в динамике языка
возможность сосуществования и взаимодействия двух тенденций – к
изменчивости и неизменности.
Избыточность
–
это
и
возможность
расподобления
вариантов,
семантического развития одной из дублетных форм. Наличие избыточности
предоставляет бόльшие возможности для языкового маневра. Но в данном
случае, говоря о парности лексики, мы обращаем внимание именно на
динамическое равновесие в языке и поэтому не рассматриваем связанные с
варьированием явления замещения и расподобления вариантов. В целом, мы
подходим к парности лексики как к проявлению закона существования языка.
Потому что дублирование лексики, удвоение терминов – это и акт
самосохранения. Это стереотипное поведение носителей языка перед лицом
языковой стихии, когда спасение видится в том, чтобы запастись необходимым
с избытком. Про запас языковое явление именуется, про запас заимствуется
лексика, имеющая в языке словарные соответствия, и про запас предлагаются
варианты перевода. Дублирующая лексика осваивается и оценивается
носителями языка именно как дублетная, т.е. парная уже имеющимся в языке
соответствиям, о чем свидетельствуют такие формулы, как “в новых терминах”,
“как сейчас принято говорить”, “в иных терминах”, примиряющие языковой
опыт и привычки индивида с новыми реалиями современной речи.
Парность терминов также далеко не чрезмерность: в ней проявляет себя
избыточность как способ “продублирования” информации, как условие
сохранности знания, и, в первую очередь, условие закрепления вновь
познанного. В период смены познавательных установок, появления новых
терминологических систем и подсистем парность лингвистических терминов –
это залог сохранения преемственности в науке о языке. Она позволяет связать
традицию с новыми тенденциями. В то же время парность исконной и
заимствованной
терминологической
лексики,
осуществляя
функцию
преемственности, обеспечивает и необходимые в условиях открытости систем
изменения
в
сторону
междисциплинарности
и
интернациональности
терминологии. Парность лексики – залог того, что знание, закрепленное в слове
и еще раз повторенное в слове-дублете, не смоет стихия, и тот, кто отправился
на поиски terra incognito или terra in cognition, сможет достичь земли
обетованной.
Поиск альтернативных вариантов заимствованию не ограничивается
этапом перевода, он продолжается и в процессе функционирования уже
выбранного
в
качестве
номинации
термина-заимствования.
Слова
и
словосочетания лингвистического дискурса, составляющие альтернативы
термину-заимствованию, образуют ряд дублетных форм, наличие которых
позволяет эксплицировать разные стороны исследуемого явления, фиксировать
различные его связи и отношения, обеспечивает широкие возможности
оперирования научным понятием.
Сосуществование терминов-дублетов – это их широкое взаимодействие в
текстах
языка-рецептора,
в
научном
и
общем
дискурсе.
Итогом
сосуществования исконной и заимствованной лексики, независимо от
конкретных результатов взаимодействия тех или иных терминов-дублетов
(утверждения заимствования или альтернативного варианта как оптимальной
формы ословливания научного понятия) становится обогащение метаязыка
лингвистики и языка в целом.
II.2.7. Динамика термина и динамика языка
Динамика термина в языке-реципиенте – это сложный последовательный
процесс заимствования, вхождения в язык и утверждения в нем как
полифункциональной единицы лексической системы.
Условием вхождения заимствования в язык, необходимым этапом
динамики термина в языке-рецепторе является взаимодействие исконной и
заимствованной лексики, одним из видов которого становится их варьирование
в тексте.
В
варьировании
вертикальный
и
дублетной
горизонтальный
лексики
в
контексты.
тексте
можно
различать
Вертикальный
контекст
определяется способностью слов-дублетов занимать одну и ту же позицию в
тексте. Варьирование терминологических дублетов (или заимствования и ОУС)
в тексте – это их взаимозамещение в одной и той же позиции текста.
Горизонтальный контекст образуется сочетанием заимствования и слова
исходного языка. В горизонтальном контексте заимствование и исконное слово
образуют различные комбинации (комбинация 1: заимствование, исконное
слово; комбинация 2: заимствование + исконное слово) и варьируются в разных
позициях некоторых этих комбинаций. Варианты комбинации 1 – сочетания
заимствование (исконное слово); исконное слово, заимствование; исконное
слово (заимствование).
В варьировании как процессе можно выделить “пространственный” и
временной аспекты. Варьирование как явление синхронии – это реализация
одной из функций синонимов – функции взаимозамещения. В частности,
варьирование терминов – это реализованная способность терминологических
дублетов заменять друг друга в научном тексте.
Во временном плане следствием варьирования является процесс
замещения, т.е. вытеснение исконного слова (термина) заимствованиемнеологизмом, или замена номинации предмета или формы вербализации
научного понятия. Однако варьирование – это не только конкуренция
вариантов, результатом которой становится замещение, вытеснение одного
варианта другим, но и их взаимовлияние, в котором проявляет себя принцип
языковой дополнительности. Варьирование – это составляющая динамики
заимствованного термина в языке-рецепторе и элемент динамики языка.
Заимствование лексики дает начало другим инновационным процессам в
языке. С заимствованием терминологии связан ряд достаточно разнородных
явлений, к числу которых, помимо варьирования и замещения (временной
аспект
динамики
лексики),
ретерминологизация
относятся
заимствованного
детерминологизация
слова
(пространственный
и
аспект
динамики слова). Для этих процессов объединяющим может являться лишь
одно: в каждом из них так или иначе задействовано заимствованное слово.
Однако тот факт, что заимствование терминологии не только является
катализатором обновления метаязыка, но и становится первоосновой целого
ряда
лексических
процессов,
позволяет
рассматривать
динамику
заимствованного термина как составную часть динамики языка.
II.3.
Динамика
заимствованного
слова
в
языке-реципиенте:
восстановление значимости
Одной из сторон динамики слова в заимствующем языке, и/или одной из
важнейших сторон динамического отношения заимствованное слово – языкрецептор,
является
процесс
восстановления
внутрисистемных
связей
заимствованного слова и становление его значимости.
Становление
системных
связей
заимствования
в
языке-рецепторе
происходит, начиная с первого предъявления заимствованного понятия и
установления
содержательной
установления
внутрисистемных
функционированием
в
контекстной
связей)
и
корреляции
заканчивая
общенациональном
(первый
его
дискурсе.
этап
свободным
Обретение
заимствованием внутрисистемного, или структурного значения (становление
отношений синонимии, многозначности, антонимии и т.п. в тексте, а затем и в
системе заимствующего языка) – высшее проявление освоенности содержания
заимствования,
интерпретации.
обеспечивающее
самые
широкие
возможности
его
II.3.1. Становление системных связей заимствования
В связи с заимствованием лексики встает вопрос о вхождении
иноязычного слова в язык–реципиент. При этом вхождение (проникновение)
заимствования оценивается примерно по следующей шкале: иноязычные
вкрапления,
варваризмы
(отличаются
от
вкраплений
регулярностью
употребления и расцениваются как проявление моды), так называемые
иностранные
слова,
занимающие
промежуточное
положение
(зафиксированные в словарях, но сохраняющие данный статус, пока остаются
следы их иноязычного происхождения), и, наконец, полностью усвоенные
заимствования (иноязычное происхождение таких слов не ощущается
носителями языка) [42, с. 158].
В отличие от авторов Лингвистического энциклопедического словаря,
которые
рассматривают
“полностью
термин
заимствование
слова”,
Ю.Н.
Марчук
представляющее
собой
в
усвоенные
заимствование,
как
языке
синоним
предлагает
инородное
понятия
различать
тело,
и
интернационализм как слово, порожденное в процессе заимствования, но
утвердившееся и ассимилировавшееся в языке-реципиенте [46, с. 211]. На
практике слово заимствование всегда функционировало (и функционирует)
независимо от того или иного толкования и прилагалось к единицам,
занимающим практически любую позицию на шкале перехода единицы
исходного языка в язык заимствующий. Но толкование понятия заимствование
как слова, освоенного языком, обязывает рассматривать процесс заимствования
именно как процесс, а не как одномоментное явление перехода слова в иной
язык.
С понятием вхождение в язык соотносится и понятие освоения
заимствования языком-рецептором, очевидно, не равнозначное ему (метафора
освоения слова языком предполагает подход от языка к заимствованному
слову), но достаточно близкое для того, чтобы использовать их как
контекстные
синонимы
при
описании
процесса
трансформации
слова
исходного языка в единицу второго языка. Освоение слова следует за актом его
заимствования как исходным моментом динамики термина в языке и
осуществляется в процессе функционирования и взаимодействия с лексикой
данного языка. Существенной стороной понятия освоение является включение
слова
в
лексическую
систему
заимствующего
языка,
становление
внутрисистемных связей слова в заимствующем языке, вернее, теперь уже в
языке функционирования, или в рабочем языке.
Функциональный аспект системных отношений – парадигматические
отношения в тексте. Становление системных связей слова в языке-реципиенте
связано в первую очередь с отношениями эквивалентности (синонимии). В
дефиниции термина, при прямом и косвенном толковании термина в тексте,
между заимствованием и словом заимствующего языка (ОУС) может
устанавливаться
Отношения
отношение
полной
частичной
эквивалентности,
или
или
полной
эквивалентности.
дефинитивного
тождества,
устанавливаются в том случае, когда способом толкования термина является не
развернутая дефиниция, а синонимический ряд или лексический повтор.
Например: “гиперсема, или тематическая сема” [4, с. 53]; “немецкий термин
Gehaeuse – «корпус, оболочка»” [46, с. 90]. Текст выступает как полигон, на
котором обкатывается новая терминология и устанавливаются ее системные
связи с лексикой языка функционирования.
Отношения частичной или полной эквивалентности, устанавливающиеся
между заимствованием и ОУС в метавысказывании (дефиниции термина),
открывают возможность их дальнейшего варьирования как контекстных
синонимов, которое, в свою очередь, обеспечивает заимствованному термину
выход в сферы общего языка.
Отношение эквивалентности (контекстной синонимии) и вариативности
заимствования и ОУС ведет к широкому уподоблению первого последнему.
Лишенное вследствие перехода из исходного языка в язык-рецептор
практически
всех
внутрисистемные
системных
связи
ОУС,
связей,
уподобляется
заимствование
ему
в
наследует
словообразовании,
присваивает сочетаемость своего вариантного соответствия, встраивается в
лексико-грамматическую парадигму. Восстановление слова как единицы
системы языка идет по закону аналогии, и можно предположить, что аналогом
является не абстрактная схема лексико-грамматического класса слов, а его
вариантное соответствие, ОУС, которое выступает как прототип.
Становление внутриязыковых связей слова – это восстановление его
природы как единицы, встроенной в систему языка. Вхождение заимствования
в лексическую систему сближает его с исконной лексикой как лексикой
системно
мотивированной.
Восстановление
внутрисистемного
значения
(значимости слова) в языке-рецепторе – это не просто становление отношений
синонимии,
многозначности
и
т.д.,
это
экспликация
его
значения.
Эксплицированность является отличительной чертой научного знания. Есть три
основных
формы
экспликации
знания
в
термине
–
дефиниция,
репрезентирующая содержание научного понятия, внутренняя форма как
составная часть значимости слова и, наконец, его внутрисистемное значение в
целом.
Одной
из
форм
выражения
понятийного
содержания
единицы
специального языка выступает “мотивированность терминологического слова,
тесно связанная с его системностью”, которая трактуется достаточно широко –
как “соотнесенность термина с другими терминами той же системы или со
словами общего языка” [4, с. 88]. Мотивированность, понимаемая таким
образом,
сопоставима
внутриязыковое
с
такими
(внутрисистемное)
понятиями,
или
как
структурное
значимость
слова,
значение
слова.
Собственно, внутриязыковая мотивированность – это эпидигматические и
другие системные отношения, которые являются постоянным фоновым
контекстом слова, дополняющим его дефиницию.
II.3.2.
Восстановление
значимости:
экспликация
семантики
заимствованного слова
Становление значимости слова в языке-реципиенте – это преодоление
асемантичности заимствования. Лишенное вследствие его перехода из
исходного языка в язык-рецептор практически всех системных связей,
заимствование “на входе” обладает лишь одной эксплицированной стороной
значения
–
его
толкованием.
Утрачивая
словообразовательную
и
семантическую мотивированность (слово, как правило, заимствуется в одном из
своих значений), термин теряет часть своей словной семантики. Правда, новое
заимствование обладает особым признаком внешней мотивированности. При
использовании
заимствованного
маркированности,
термина,
элиминируется
проблема
вследствие
его
выделения
очевидной
термина,
его
противопоставления другим словам текста. Однако для реализации всех
возможностей экспликации знания в слове, необходимо восстановление всех
форм его мотивированности.
В языке-источнике знание, которое закрепляется в дефиниции термина,
дополняется знанием, которое эксплицирует его внутренняя форма и отражают
внутрисистемные связи. Но в языке-реципиенте заимствованный термин, как
правило, не сохраняет эти возможности экспликации значения. В то же время
новейшее заимствование может быть мотивировано уже освоенными языком
заимствованиями.
Благодаря
многочисленным
предшественникам
из
латинского, французского, английского у новых заимствований в русском
языке богатые возможности семантизации. Кто не испытал ощущение déjà vu,
встретив в тексте слова мотиватор, анонсер и словосочетания кооперативный
интервьюер, рецепции феномена и т.п. При восприятии нового слова в роли
мотиватора выступает его предшественник.
Мотивированность
термина
дает
альтернативные
дефиниции
возможности выражения содержания понятия. Сравните, например:
...доказательством явных корреспонденций между реальностью (вне
нашего сознания) и ее освоением в концептах человеческого разума [38, с. 11].
Корреспонденции и коммуникации воспринимаются как новые значения
уже известных слов. При этом семантическая связь реализуется не столько на
основе полисемии, сколько по принципу объединения подобного с подобным:
аттракция и аттрактивный; профиль и профилировать, экзекуция и
экзекутивный. Примером определения значения слова по внешней форме
может служить идентификация заимствования мотиватор (motivator) с
помощью известного и освоенного слова мотив и его производных: англицизм
мотиватор
идентифицируется
с
помощью
давнего
заимствования
из
французского (motif).
Преодоление асемантичности заимствованного слова происходит с
известной
долей
аппроксимации.
Мотиваторами
значения
нового
заимствования служат как полные, так и частичные омонимы, а также
паронимы,
однокорневые
воспринимаемые
как
слова
таковые
(анонсер
(рецепции
–
–
анонс)
рецепт?).
и
часто
слова,
Например,
для
семантизации слова провокативный (provoke – inflame, incite. Incite - stimulate,
motivate) из глубины сознания извлекается провокация. Для заимствования
некомплиментарный
(ср.:
некомплиментарная
внешность),
очевидно,
производного от uncomplimentary, сознание подбрасывает подсказку в виде
комплимента. Идентификация слова по форме предполагает произвольное (от
“произвольный” – ‘каждый, любой, случайный’ и “произвольный” – ‘по своей
воле’) объединение формальных эквивалентов и может привести к появлению
слов ложной этимологии.
Ложная мотивация чаще всего является следствием восприятия нового
слова на слух. В этом смысле опережающий характер устного заимствования
терминов-англицизмов “увеличивает риски”. Так, например, заимствования
комплемент (complement – balance, accompaniment) и комплимент (compliment –
praise, admiring, comment, flattering remark) – это омофоны. Идентификация по
форме может привести к их произвольному сближению.
Итак,
асемантичность
термина-англицизма
в
языке-преемнике
компенсируется его интернациональностью. Английская терминология грекоримской основы в заимствующем языке, как правило, уже имеет определенную
мотивационную базу. Восстановление значимости такого слова осуществляется
на основе внешнего сходства и внутреннего единства. Иного характера вопрос:
существует ли вообще интернациональная терминология? Существует ли она
не только в ее глобальном варианте, но и в варианте билингвальном? Ведь
межъязыковые соответствия по определению неэквивалентны. Лишь с
оговорками можно признать эквивалентность отдельных давно сложившихся
терминов традиционных направлений, основная же форма существования
интернациональной лексики – частичная эквивалентность.
В целом же, мотивированность заимствованного слова в языкереципиенте складывается из “межъязыковой мотивированности” [20, с. 72] и
внутриязыковой
мотивированности
слова,
формирующейся
на
основе
взаимодействия с лексикой заимствующего языка. Становление значимости
терминологического слова – это процесс общеязыковой, процесс уровня языка,
а не только подъязыка науки. Одной из форм взаимодействия заимствования с
исконной лексикой, влияющих на становление значимости слова-неологизма,
является образование тавтологических сочетаний.
II.3.3. Тавтологические сочетания “заимствование + ОУС”
Говоря об экспликации содержания научного понятия в языкереципиенте, мы отмечали, что “обозначаемое стремится к тому, чтобы выразить
себя”.
Такая
тенденция
своеобразно
реализуется
в
сочетаемости
заимствованного слова – в словосочетаниях тавтологического характера.
Появление тавтологических сочетаний “заимствование + ОУС” – это
следствие асемантизма заимствованного слова и/или субъективности его
восприятия.
Экспликация
содержания
понятия,
реализация
стремления
содержания быть выраженным может быть определена как неявная функция
тавтологических
сочетаний.
Неявная
функция
знака
реализуется
в
словосочетаниях со случайной (неосознаваемой, скрытой) тавтологичностью.
Так, например, словарное толкование слова эпистемы – ‘системы знаний’, из
чего следует, что “эпистемы знаний” [64, с. 27] = “{системы знаний} знаний”.
Объединение
заимствованного
и
исконного
слова,
его
вариантного
соответствия, в словосочетание – это выражение бессознательного стремления
снять
неопределенность,
немотивированный
и
проявить
асемантичный
семантику
знак
слова,
освоенным
подкрепляя
и
системно
мотивированным знаком. Причиной объединения является не столько незнание,
сколько неполнота знания, а также субъективность знания. В то время как
намеренное столкновение исконного и заимствованного слова – это явное
использование возможностей, которые предоставляет наличие вариантов
ословливания научного понятия, или “ролевая” функция знака. Неявная
функция и “ролевая” функция языкового знака различаются степенью
сознательности или бессознательности речевого действия.
Тавталогия – неизменный спутник обновления языка, но в ней можно
увидеть и механизм динамики языка. Тавталогия – механизм усвоения нового,
особая форма экспликации знания. Например, значение слова общего языка
default – misrepresentation. Наряду с ним в английском языке появляется
компьютерный термин default (значение по умолчанию). Терминологизация,
очевидно, шла как усечение, редукция словосочетания default meaning.
Словосочетание дефолтное значение, очевидно, калька английского default
meaning. Но на фоне компьютерного термина default (значение по умолчанию)
дефолтное значение уже воспринимается как тавталогическое словосочетание.
Итак, тавталогия – это реализованное стремление содержания быть
выраженным и способ экспликации содержания понятия, представленного в
языке в немотивированном заимствованном слове. Появление тавтологических
словосочетаний
ведет
к
детерминологизации
заимствования
(ср:
диверсификация и “диверсификация значений” [36, 195]), которая в свою
очередь
может
быть
как
следствием
его
намеренного
уподобления
общеупотребительному слову языка, так и результатом лингвистической
аттракции.
Следует разграничивать два вида тавтологических сочетаний – тот, в
котором есть намеренное изменение семантики одного из компонентов, когда
автор сознательно использует вариантные соответствия как нетождественные, и
второй вид, где непроизвольно реализует себя “стремление содержания быть
выраженным”.
К
первому
по
семе
“сознательность,
намеренность
объединения” примыкает языковая игра, при которой автор намеренно
вкладывает разное содержание в по сути равновеликие лексические единицы
(ср.: “эссенциальной сущности”).
Развитие семантики одного из компонентов тавтологического сочетания
очевидно будет следствием и того и другого вида тавтологических сочетаний.
Например, в словосочетании “когнитивное сознание” изменение семантики
одного из компонентов является вполне осознанным. Это синтаксически
мотивированное развитие семантики – неравенство главного и зависимого
слова словосочетания каузирует изменение семантики одного из компонентов.
“Ролевая” функция знака реализуется в сознательном выборе той или
иной формы вербализации понятия. Так, предпочтение неопределенности
можно связать с функцией эвфемизации, вуализации [9, с. 112].
Немотивированное
и
асемантичное
заимствование
также
более
соответствует гипотетичности, неопределенности смысла. Неопределенность
имени может быть даже желательной на этапе поисков истины. Использование
заимствования
может
быть
целесообразным
проявлением
когнитивной
функции, если новое знание носит характер гипотезы, догадки, смутного
представления,
и
строго
очерченные
контуры
понятия
могут
стать
препятствием для свободного движения мысли. Формализация неточного и
приблизительного представления, закрепляя его, препятствует уточнению и
коррекции знания. Кстати, иная форма выражения приблизительности знания –
лексический повтор, а именно цепочка знаков, выражающих, каждый посвоему, новое содержание, эксплицирующих неявный смысл, толкующих
смутное,
несформировавшееся
представление,
или
знание
в
первом
приближении. Такая цепочка с продублированием инвариантного значения,
обеспечивает фиксацию ядра или центра, сохраняя возможность того или иного
направления движения смысла на окраинах.
В определенном смысле любое соположение вариантных соответствий,
заимствованного и исконного слова – это предложение выбора варианта –
варианта значения или варианта означивания понятия. Так что, повторим это
вновь, отказываясь от перевода слова и отдавая предпочтение заимствованию,
лингвисты не отвергают исконное слово (ОУС) как форму вербализации и
форму экспликации содержания понятия, они лишь передоверяют проблему
выбора
варианта
и
проблему
употребления
вариантных
соответствий
носителям заимствующего языка.
II.3.4. Становление внутрисистемного значения как воссоздание исходной
значимости слова
Заимствование – это взаимодействие двух сторон и, в первую очередь,
двух языков. Считается, что в этом процессе исходный язык представляет его
единица – заимствованное слово. Во всяком случае, общепринятой является
метафора перенесения слова из языка в язык. Заимствование термина,
например, определяется как способ создания терминов, при котором
лексические единицы переносятся из одного естественного языка в другой,
или же в язык специального общения [46, с. 86]. При таком подходе
заимствованное слово, по крайней мере на первом этапе его инобытия,
выступает как представитель исходного языка в языке-реципиенте.
Заимствованное слово – это классический пример того, как можно быть
своим среди чужих и чужим среди своих. Но с момента установления
внутрисистемного отношения (например, элиминация – исключение), уже
можно говорить об английском слове и англицизме как о межъязыковых
коррелятах. Иначе говоря, можно рассматривать отношение elimination –
исключение как отношение межъязыковой эквивалентности.
Широкомасштабность процесса заимствования из английского языка
меняет
характер
сопоставительных
исследований,
массово
превращая
английские слова в единицы иного национального дискурса. Языковые
контакты меняют и отношения единиц, изначально принадлежащих к разным
языкам. В научных текстах все чаще и чаще можно встретить примеры двойных
и тройных корреляций слово-прототип – заимствование – ОУС. Например:
Акцент делается на выяснении правил восприятия производных слов и на
тех выводах и умозаключениях (inferences, intailments), которые совершает
говорящий [38, с.16].
Однако и в таких меланжевых контекстах умозаключения и inferences
остаются межъязыковыми коррелятами, в то время как инференции и
умозаключения превращаются в вариантные соответствия. Кстати, чтобы
различать отношения межъязыковых соответствий и единиц одного языка, для
соотносительной пары заимствование – слово заимствующего языка мы
используем термин вариантные соответствия. И обосновываем выбор
данного термина (а не, скажем, термина синонимы) тем, что, во-первых,
вариантное соответствие – термин теории перевода, а сам процесс
заимствования – это область, с переводом граничащая. А, во-вторых,
иноязычное слово в момент заимствования (и намного позднее) и его коррелят
в языке-преемнике трудно признать синонимами.
Точно так же не приходится говорить о полной эквивалентности
заимствования и слова-прототипа. Тем более что термин часто заимствуется, а
не переводится именно потому, что “ничего не значит“. В отличие от терминов
семантического
имплицитным
производства
присутствием
заимствованный
семантики
термин
не
отягощен
общеупотребительного
слова,
непозволительным грузом прошлого, заставляющим интерпретатора “пробегать
штрафные круги” [60, с. 79]. Когда же он что-то значит, прежде всего благодаря
устанавливающимся связям с единицами языка-рецептора, то он уже успел
пройти путь расподобления.
Восстановленная значимость термина никогда не сможет быть точной
копией исходной значимости слова еще и потому, что его системные связи в
исходном и заимствующем языках не ограничиваются рамками терминологии.
Так, например, термин омоним – интернационализм, но, в отличие от других
языков, в английском homonym – это еще и тезка и однофамилец. А
популярный ныне фрейм (frame) в английском – и рамка, и партия, и
телосложение. Такой фоновой семантики нет у заимствования в языкахрецепторах, но в них он обретает иные связи, встраиваясь и в
терминосистему, и в лексическую систему в целом. Добавьте к этим
различиям суверенную эволюцию заимствования, а также многочисленные
инновации на основе заимствования в каждом отдельном языке.
Отношение
единица
исходного
языка
(слово-прототип)
–
заимствованное слово – это отношение частичной эквивалентности. Тем не
менее можно говорить о тенденции к сближению заимствованного слова и его
прототипа. А об их сближении как о восстановлении исходной значимости
слова.
Частичная эквивалентность – это форма существования заимствования и
его прототипа как межъязыковых коррелятов. Однако у современных
заимствований
наблюдается
тенденция
к
сокращению
первоначальных
расхождений. В частности, восстановлению исходной многозначности слова
способствует широкий фронт заимствования из английского языка. Примером
того, как из языка-донора в язык-реципиент перекочевывают лексикосемантические варианты слова, могут служить англицизмы прототип, скрипт,
фрейм и т.д. Сравните, например, фрейм (когнитивный термин) – структура
сознания и фрейм (спортивный термин) – партия.
Вариантом
воссоздания
многозначности
является
восстановление
полифункциональности слова вследствие одновременного заимствования его
специального и неспециального значений. При этом связь заимствованных
термина и термина, термина и ОУС может осуществляться уже в научном
дискурсе.
Для
наиболее
частотных
слов
объединяющим
становится
общеязыковой дискурс.
Функционируя в едином национальном дискурсе,
параллельные
заимствования в специальный и общий язык становятся мотивирующими друг
для друга. И сами мотивируются как единое слово. Именно благодаря
“наивному” восприятию (объединению подобного с подобным) формальные
эквиваленты, одновременно попавшие в поле зрения или слуха носителей
языка, воспринимаются как единое слово. В дальнейшем функционировании, а
также при “ближайшем рассмотрении”, формальные эквиваленты, в том числе
заимствования в общий и специальный язык, отождествляются или как
многозначное (полифункциональное) слово, или как омонимы.
Хотя возможно и расподобление иноязычных слов в языке-рецепторе,
например, вследствие их заимствования в устной и письменной форме. Ср.:
профиль (технический термин) и профайл (портрет, характеристика). При
преобладании
английского,
одной,
как
устной,
правило
формы
заимствования
уравнивающей
из
параллельные
современного
заимствования
фонетически, влияние устной и письменной форм на судьбу параллельных
заимствований и этимологических дублетов по-прежнему ощутимо.
Есть еще одно следствие масштабности процесса заимствования,
имеющее отношение к восстановлению значимости слова в языке-реципиенте.
Вследствие заимствования синонимов, в том числе и межстилевых,
происходит
выравнивание
синонимических
рядов
двух
языков
и,
следовательно, сближение этой стороны значимости слова-прототипа и
англицизма как единицы заимствующего языка. Так, из синонимического ряда
к слову прототип (prototype – example, sample, model, trial product, first of its
kind, archetype; original, pattern, ideal) в русском языке отмечены такие
корреляты, как паттерн, архетип, не говоря уже об идеале, оригинале и
экземпляре.
Кроме того, одним из вариантов воссоздания слова в языке-реципиенте
становится калькирование структурных связей слова-прототипа не только в
парадигматике, но и в синтагматике. Лингвисты отмечают, что сегодня мы
являемся свидетелями становления целых подсистем терминов на основе
заимствованной терминологии. Пример становления такой системы терминов,
когда в заимствующем языке собираются кластеры родственных слов,
выстраиваются синонимический и другие семантические ряды, – терминология
когнитивной лингвистики. Причем, вслед за заимствованием термина идет
перетягивание в заимствующий язык его ближайшего окружения, в том числе и
неспециальной лексики научного текста, часть которой при этом подвергается
терминологизации.
Итак, заимствование как процесс освоения, вхождения, адаптации,
ассимиляции – это движение слова из языка-источника во второй язык плюс его
эволюция в языке-реципиенте, связанная со становлением внутриязыковых
связей.
Восстановление
внутрисистемного
значения
превращает
заимствованное слово в единицу языка-преемника и знаменует утверждение
межъязыковой корреляции термин-прототип – заимствование.
Динамика
II.4.
заимствованного
слова:
становление
полифункциональности и развитие многозначности
В становление системных связей терминологического слова в языкереципиенте входит и его детерминологизация, знаменующая становление
полифункциональности и развитие многозначности слова. Восстановление
многозначности заимствованного слова происходит также и в результате
одновременного заимствования слова в общий и специальный языки. В
освоении новейших заимствований из английского языка прослеживаются оба
процесса: 1) становление полифункциональности, и многозначности, как
следствие освоения слова заимствующим языком и 2) восстановление
системных связей слова в результате параллельного заимствования.
II.4.1. Полифункциональное слово как основа единства языка
Динамика термина в языковом пространстве – это его движение в области
специального языка, передвижение в иные сферы науки (ретерминологизация),
а также перемещение из сферы научной речи в область общего языка и сферу
общеупотребительной лексики. Это движение связано с детерминологизацией и
становлением полифункциональности заимствованного слова.
Язык науки отличает структурно-функциональное многообразие и
внутренняя
стилистическая
неоднородность.
Стилистической
разноплановостью и неоднородностью характеризуется в первую очередь
лексический состав специального языка. Так, помимо терминов, в нем
выделяют другие составляющие: терминированные слова, неспециальную
лексику
общенаучного
употребления,
“нейтральные
в
стилистическом
отношении пласты лексики” [39, с 178]. Ю.Н.Марчук замечает, что лексика
современных научных текстов включает слова общелитературного языка в
значениях, принятых в литературном языке, и слова общелитературного языка,
которые в научном тексте имеют особое значение. [46, с. 81]. Кроме того,
лингвисты отмечают наличие в научной речи полифункциональных слов,
которые могут использоваться то как термин, то как общеупотребительное
слово [39, с. 193].
Полифункциональные слова в специальном языке занимают особое
место,
являясь
представителями
общего
языка
в
языке
науки.
Полифункциональными являются наиболее общие понятия гуманитарных наук:
язык, слово, понятие, восприятие, представление, сознание. Общенаучные
термины – это, как правило, не только наиболее древние, но и наиболее ценные
с точки зрения сохранения целостности языка лексические единицы. В рамках
традиции такие полифункциональные слова по-прежнему обеспечивают связь
специального и общего языка. Однако в новых научных направлениях
некоторые из них активно вытесняются более “современными” терминами. Так,
например, научный дискурс отражает устойчивую тенденцию к предпочтению
заимствований полифункциональным словам, а, следовательно, тенденцию к
стилистической
дифференциации
языка.
С другой
стороны, по
мере
утверждения нового междисциплинарного направления, когнитивной науки,
дублирующая лексика встраивается в ряд общенаучной терминологии.
Утверждение
этой
лексики
полифункциональной,
неспециальном
не
только
использование
значении,
ее
как
общенаучной,
заимствованной
нейтрализация,
но
и
терминологии
открывает
как
в
возможность
восстановления единства языка.
Подход к полифункциональности как к свойству слова общего языка,
способному
выступать
и
в
терминологическом
значении,
достаточно
характерен для современного науковедения. В то же время исследователи
отмечают,
что
“демократизация”
современного
общенародного
языка
“способствует проникновению в него элементов различных языковых сфер и
последующей их нейтрализации” [73, с. 337]. Речь идет об ином способе
становления полифункциональности – движении специальной лексики в
область общего языка.
Полифункциональность
слова,
как
правило,
связывают
с
его
употреблением в разных типах текста. Однако и в пределах одного и того же
научного текста слово может функционировать как полифункциональная
единица:
Формирование
определенных
представлений
о
мире
является
результатом взаимодействия трех уровней психического отражения – уровня
чувственного
восприятия,
уровня
формирования
представлений
(элементарные обобщения и абстракции), уровня речемыслительных процессов
[47, с. 10–11].
Полифункциональность лексической единицы представление является
результатом прошлых употреблений слова и в этом смысле “не зависит” от ее
реализации
в данном
высказывании. Контекст
в этом
случае
лишь
обнаруживает, проявляет, фиксирует полифункциональность слова, выполняя
регистрирующую функцию. Полифункциональные единицы, реализующие обе
функции в одном и том же научном тексте, наглядно проявляют связь
специального языка с общим языком.
Регистрирующая функция текста заключается в фиксировании такой
полифункциональности
или
такой
многозначности
слова,
которая
не
индуцируется им (контекстом), а в нем проявляется. С другой стороны, текст
может индуцировать полифункциональность. Самая непосредственная связь
языка и метаязыка осуществляется в одновременной реализации в тексте двух
функций полифункционального слова – при речевой многозначности слова.
Речевая многозначность, или языковая игра, может быть реализацией в
тексте внутрисистемного значения слова, а может быть актом создания
подобного отношения (многозначности, омонимии и т.д.). Так, А.В. Кравченко,
характеризуя когнитивное направление в лингвистике как “идеальный проект
языкознания” [32, с 3], использует прием игры значений (идеальный –
совершенный и идеальный – относящийся к области сознания). При этом второе
значение (идеальный – занимающийся исследованием сознания) “наводится”
контекстом. В речевой многозначности слова идеальный проявляется и
полифункциональность иного рода, полифункциональность как реализация
двух коммуникативных целеустановок – установки на сообщение информации
и установки на воздействие. Полифункциональные единицы, реализующие
одновременно информативную и прагматическую функции, демонстрируют
свойства общеупотребительного слова.
Контекст говорит об одновременной реализации двух функций слова,
номинативной и прагматической, и в других оценочных высказываниях,
характеризующих современное состояние науки о языке и ее недавнюю
историю. Такая оценка содержится в суждениях о гуманизации лингвистики
[47, с. 10; 32, с. 3] и “языковом эгоцентризме в новых парадигмах знания” [15, с
57], а также в высказываниях о “бесчеловечности научной парадигмы первой
половины и середины ХХ в.” [67, с. 35] и об «оперировании категорией понятия
в классическом, “без′образном” представлении» [12, с. 47].
Но данные высказывания показательны и в другом отношении. Слова
идеальный,
эгоцентризм,
бесчеловечный
сохраняют
в
них
статус
общеупотребительного слова, но, косвенно указывая на признак научного
объекта,
предмета
когнитивных
исследований,
или
характеризуя
исследовательский метод, они терминологизируются. В этом случае та часть
научного текста, которая, строго говоря, не относится к научному стилю, – а
именно коммуникативный регистр текста, актуализирующий отношение автор
– читатель, регистр с доминантной функцией воздействия, обеспечивает
непосредственную связь общелитературного языка и метаязыка.
Итак, полифункциональные слова – это системообразующие единицы,
хранители единства языка. Вопрос о единстве языка или, в более узком
формате, вопрос о языковой основе терминологии, связан с вопросом о природе
термина. Предпочтение заимствованной терминологии, вызванное стремлением
к
интернационализации
представлением
о
языка
сущности
науки,
обусловлено,
термина
как
в
том
единицы,
числе,
и
внутренне
противопоставленной ОУС. Полифункциональное слово, употребляемое в
терминологическом и неспециальном значениях, размывает оппозицию термин
– ОУС.
Предпочтение
иноязычной
терминологии,
замена
традиционной
терминологии (полифункциональной лексики) заимствованиями подрывает
основу единства национального языка и языка науки, однако восстановление
нарушенной связи возможно не только через отмену инноваций и возвращение
к status quo, но и благодаря функционированию заимствованного термина в
языке-реципиенте. Надежда на сохранение целостности языка приходит на
первый
взгляд
предсказуемыми
с
неожиданной
и
детерминологизация
стороны,
естественными
и
становление
для
но
связана
языка
она
с
такими
процессами,
полифункциональности
как
лексической
единицы, понимаемой как ее способность перемещаться по оси термин –
общеупотребительное слово.
II.4.2. Детерминологизация как вид динамики заимствованного слова
Характеризуя язык современной науки, исследователи отмечают его
полиструктурность, неоднородность – с одной стороны, а также подвижность,
динамизм – с другой [4, 39, 79]. Стремительность инновационных процессов,
скорость внедрения иноязычной терминологии, ее широкое использование, в
том числе за пределами научного стиля, мотивирует постановку вопроса об
основных векторах движения заимствования-неологизма в языке-реципиенте.
Для терминологического заимствования можно выделить два основных
направления его функционального перемещения – ретерминологизация и
детерминологизация.
Детерминологизация заимствования в языке-реципиенте – это процесс
становления его полифункциональности, важнейшим условием которого
является широкое взаимодействие термина с общеупотребительной лексикой.
Полифункциональность,
понимаемая
как
возможность
попеременного
употребления языкового знака как термина и как общеупотребительного слова,
– это или результат специализации последнего (его функционального перехода
в сферу научной речи), или следствие детерминологизации специального слова
– движения термина в область общего языка. Т.А.Журавлева рассматривает
терминологизацию и детерминологизацию как виды взаимодействия между
словарем общего национального литературного языка и терминологическими
сферами разных областей знания. [16, с. 122]. О возможности перехода
языковых единиц из одной функциональной разновидности в другую,
вытекающей из единства языка, пишут В.И.Лейчик и Е.А.Никулина [40, с. 30].
Динамика языка заставляет различать полифункциональность уже
сложившихся единиц языка и становление полифункциональности слова.
Возможность
перехода
языковых
единиц
из
одной
функциональной
разновидности в другую вытекает из единства языка, определяемого двумя
видами взаимодействия “между словарем общего национального литературного
языка
и
терминологическими
сферами
разных
областей
знания”
–
терминологизацией, т.е. специализацией ОУС, и детерминологизацией –
функциональным переходом от термина к общеупотребительному слову [16, с.
122]
Двунаправленное движение по оси термин – ОУС – это два способа
становления полифункциональной лексики. Общеупотребительная лексика –
“постоянный материальный источник терминообразования” [14, с. 175]. В
условиях терминологического взрыва, когда научный прогресс стимулирует
появление
все
новых
специальных
номинаций,
использование
общеупотребительного слова для обозначения вводимого научного понятия –
это процесс, закрепляющий единство языка. Но в настоящее время, когда
основной приток инноваций в специальный язык связан с заимствованием
терминов, возможность восстановить единство языка, нарушаемое процессом
заимствования, связана, в том числе, с детерминологизацией заимствованной
терминологии. Н.С. Валгина указывает на регулярность этого процесса,
отмечая устойчивую связь процессов заимствования и детерминологизации:
“Детерминологизация как процесс всегда была связана с теми периодами в
жизни русского языка, когда он особенно активно впитывал в себя иноязычное
слово” [9, с. 96].
Детерминологизацию специального слова, его “нейтрализацию”, как и
приобретение им коннотативных добавок, связывают с перенесением термина в
“специальный нетерминологический общелитературный контекст” [73, с. 337].
При этом “использование в неспециальном значении таких лексем, которые
имеют и терминологический смысл” и приращение коннотаций происходит уже
в пределах научного дискурса.
Становление полифункциональности термина-заимствования – это в
своей основе вопрос его взаимодействия с общеупотребительной лексикой
заимствующего языка. Движение термина по оси термин – ОУС начинается с
установления отношений вариативности с ОУС или исконным термином
заимствующего языка. В следующих примерах заимствование репрезентация
коррелирует с ОУС в метавысказывании – дефиниции данного термина,
варьируется с ним в основном тексте в качестве формы ословливания научного
понятия и заменяет ОУС как его контекстный синоним:
Репрезентация – процесс представления (репрезентация) мира в голове
человека, единица подобного представления...[35, с. 157].
...ментальные репрезентации (внутренние представления, модели) [47,
с. 7].
...особый тип репрезентации знаний – пропозициональный [35, с.137].
Фиксируя вариативность, отношения контекстной синонимии, отмечая
сближение
семантики
ОУС
и
термина,
текст
маркирует
этапы
детерминологизации последнего.
Движение термина к ОУС, его деспециализацию отражают следующие
контексты:
Категоризация – это... структурирование мира...[47, с. 15].
…категоризация мира – способность воспринимать опыт и данные в
категориально
осмысляемом
виде,
т.е.
«набрасывая»
на
них
некую
категориальную сетку и подводя тем самым опыт под ту или иную категорию
[35, с. 12].
В последнем высказывании генерализация значения слова категоризация
отражается в его сочетаемости (ср.: структурирование мира – категоризация
мира).
А
в
словосочетании
категориальная
сетка
заимствование
категориальный (или словообразовательное производное от заимствования
категория) наделяется и коннотативным компонентом.
Детерминологизация
восстановлении
связи
заимствования
языка
и
играет
метаязыка,
важную
хотя
роль
в
становление
полифункциональности единиц научного стиля – это длительный процесс и
далеко не всем заимствованным терминам суждено пройти этот путь.
II.4.3. Детерминологизация: контексты и условия функционального
перехода
Функциональный переход от термина к общеупотребительному слову
(ОУС) не обязательно связан с его использованием в разных типах текстов.
Изменение функционально-стилистического регистра слова может происходить
в пределах научного текста (научного дискурса в целом). К факторам
детерминологизации относятся полиструктурность научного текста, наличие в
нем разных функциональных регистров. В одном и том же лингвистическом
тексте новое терминологическое заимствование выступает и как единица
интерпретации, и как операциональная единица. И та и другая имеют свои
контексты – “металингвистический” в первом случае и “лингвистический” – во
втором:
…Р. – это особые когнитивные модели объектов и событий….
…языковые репрезентации… возбуждают в памяти человека связанные
с ними концепты. Совокупность Р. образует то, что называется памятью…
[35, с. 158]
Первое из данных высказываний представляет собой метавысказывание –
дефиницию когнитивного термина репрезентация. Остальные высказывания –
единицы основного текста, в котором этот термин функционирует как
операциональная единица исследования и описания. Основная функция
метавысказывания – презентация термина как знака научного понятия,
основная функция термина в метавысказывании и научном тексте в целом –
(ре)презентация научного понятия. При этом и термин, и его толкование в
метавысказывании являются формами вербализации понятия. В основном
тексте научное понятие также могут представлять как термин, так и его
толкование:
...слова и единицы, к которым они реферируют, связаны между собой
посредством особого ментального образования – репрезентации как особой
концептуальной структуры [35, с. 44].
В данном высказывании автор дублирует значимую информацию,
устанавливая отношения дефинитивного тождества не только между термином
и его толкованием, но и между вариантами его толкования.
Связь между термином и его дефиницией – важная составляющая
интерпретации текста. Замена термина его дефиницией как элемент программы
контроля осуществляется читателем, производящим подстановку “в уме”.
Между термином и его дефиницией сохраняется при этом отношение
дефинитивного тождества.
Однако,
сравнивая
“лингвистический”
и
“металингвистический”
контексты употребления новейшего заимствования, можно заметить и
нарушения этого правила тождества. Сопоставим следующие высказывания:
(1) Высвечивание отдельных свойств источника в области цели,
возникающее в процессе метафорической проекции и проявляющееся на уровне
предложения и текста в виде метафорических следствий, часто называют
“профилированием” [6, с.75].
(2) Новое знание возникает в данном случае благодаря профилированию
некоторых свойств источника, не представленных или скрытых в области
цели [6, с.76].
Термин
профилирование,
выступающий
единицей интерпретации, представляет
в
метавысказывании
(1)
научное понятие “высвечивание
свойств источника в области цели”. Содержание понятия профилирование
раскрывается, таким образом, не одним только словом высвечивание
(специализирующую роль играет последующий контекст). Отношение термина
и ОУС в метавысказывании может быть представлено так: профилирование <
высвечивание.
Что же касается высказывания (2), то его контекст корректирует значение
инновации, что подтверждается подстановкой вместо термина профилирование
его дефиниции. Результатом такой подстановки становится трансформ
высказывания (2) – высказывание (3).
(3) Новое знание возникает в данном случае благодаря {высвечиванию
отдельных свойств источника} некоторых свойств источника, не
представленных или скрытых в области цели.
Наложение части высказывания (1) на высказывание (2) свидетельствует
о некоторой избыточности в передаче информации, устранив которую, удалив
повторяющиеся компоненты, получаем:
(4) Новое знание возникает в данном случае благодаря {высвечиванию}
некоторых свойств источника, не представленных или скрытых в области
цели.
Сравнив высказывание (2) и его трансформ (4), убеждаемся, что
результатом операции удаления становится тождество контекстного окружения
слов профилирование и высвечивание.
(2) Новое знание возникает в данном случае благодаря профилированию
некоторых свойств источника, не представленных или скрытых в области
цели.
(4) Новое знание возникает в данном случае благодаря {высвечиванию}
некоторых свойств источника, не представленных или скрытых в области
цели.
Вспомним теперь, что предусловием трансформации высказывания (2),
подстановки вместо термина профилирование сегмента высказывания (1), было
тождество термина и его дефиниции, так как только при условии сохранения
тождества высказывания его трансформация возможна и допустима. Добавим,
что и при устранении избыточности предполагалось сохранение тождества
высказывания.
Тогда
тождественность
тождественность
контекстного
высказывания
окружения
термина
в
целом
профилирование
и
в
высказывании (2) и слова высвечивание в трансформе (4) обусловливают и
тождество самих слов. Между термином и ОУС устанавливается отношение:
профилирование = высвечивание.
Можно предположить, что подобный алгоритм действует и при
восприятии текста, что сознанием читателя-интерпретатора производится такая
же подстановка, а за нею обнаружение и снятие избыточности. Иначе говоря, в
ходе восприятия и интерпретации высказывания (2) языковое сознание
действует как компьютер, осуществляющий замену термина его дефиницией,
включающий программу удаления повторяющегося сегмента и т.д. Если это
так, то “компьютер сознания” регистрирует и семантический переход –
генерализацию
значения
термина.
“Сужение”
толкования
слова
профилирование до слова высвечивание (вследствие редукции сегмента
“отдельных свойств источника в области цели”) – это генерализация его
значения, утрата некоторых конкретизирующих сем.
Возможна и другая последовательность шагов при интерпретации
читателем высказывания (2), когда отношение эквивалентности ЗТ ≈ ОУС
(термин
эквивалентность
предпочтительнее,
чем
тождество,
так
как
эквивалентность допускает приблизительность, частичность) устанавливается
уже на этапе восприятия метавысказывания и переносится на высказывание
основного текста в готовом виде. Такой путь более экономичен. И таков, на
наш взгляд, алгоритм перехода от метавысказывания (1) к высказыванию (2)
при
порождении
(профилирование
текста.
≈
Отношение
высвечивание)
эквивалентности
позволяет
автору
в
ЗТ
и
ОУС
последующем
высказывании (2) использовать термин профилирование как вариантное
соответствие слова общего языка:
(5) Новое знание возникает в данном случае благодаря профилированию,
или высвечиванию, некоторых свойств источника, не представленных или
скрытых в области цели.
Итак, сначала частичная эквивалентность ЗТ и ОУС в метавысказывании,
затем
отношения
эквивалентности
в
основном
тексте,
между
ними
трансформация генерализации – такова схема смысловых преобразований,
результаты которых обнаруживаются при сравнении высказывания (1) и
высказывания (2) и свидетельствуют о деспециализации слова профилирование
и его движении по оси термин – ОУС.
Эквивалентность ЗТ и ОУС может быть результатом такого смыслового
перехода, который осуществляется как бы в пределах терминологического
значения, и оттого трудно уловим. В этом случае изменение сочетаемости
выступает как формальный показатель динамики заимствования. Так, в
современной лингвистике идея субъекта – антропоцентрической составляющей
значения – воплощается в понятиях, представленных терминами наблюдатель,
экспериенцер, экспериент. Например:
Все сказанное сказано наблюдателем [32, с. 8].
Сравните
фактора
в
также:
языке”,
“фигура
наблюдателя
как
системообразующего
“принцип
обратимости
позиций
наблюдателя
в
пространстве” и т.п.
Термин наблюдатель толкуется как “субъект перцептивной ситуации”,
“субъект опыта”. Так же, судя по внутренней форме, определяется и значение
слова экспериенцер. Отношение эквивалентности (частичной или полной)
между термином и ОУС открывает возможность уподобления сочетаемости
заимствования и ОУС или, вернее, возможность присвоения заимствованным
термином сочетаемости ОУС. Можно предположить, что сочетаемость термина
экспериенцер уподобляется сочетаемости исконного слова заимствующего
языка – наблюдатель. Но в следующем контексте мы наблюдаем иную
сочетаемость слова экспериенцер:
Указанные
социокультурные
качества
экспериенцера
радости
определяют, в свою очередь, преобладающий способ концептуализации им
радости как победы/успеха, а также как (материального) вознаграждения за
приложенные для достижения поставленной цели усилия [80 , с. 379].
Контекст позволяет предположить, что заимствование в данном
высказывании строит сочетаемость по образцу некоего слова языка-реципиента
с семантической структурой “тот, кто испытывает, чувствует радость” (субъект
радости,
“испытыватель”,
“чувствователь”
радости).
Появление
при
экспериенцере зависимого слова, изменение его сочетаемости указывает на
изменение семантики заимствования.
Наличие семантического перехода можно подтвердить доказательством
от противного. В частности, в теории актантных структур термин экспериенцер
(экспериент) указывает на одну из семантических ролей подлежащего и
толкуется
как
“одушевленное
имя
существительное...
произвольный/непроизвольный инициатор психологического действия или
состояния” [45, с.219].
В следующем контексте произведем подстановку вместо термина его
толкования:
Я [Экспериент] вижу Машу [Стимул/Образ] [56, с.33].
Я [Инициатор психологического действия или состояния] вижу
Машу...
Произведем дальнейшие преобразования: заменим (конкретизируем)
словосочетание
инициатор
психологического
действия
или
состояния
словосочетанием инициатор зрительного восприятия, или инициатор видения:
Я [Инициатор видения] вижу Машу...
В данном контексте экспериент – это эквивалент словосочетания
инициатор видения. Для того чтобы стало возможным сочетание экспериент
видения (по аналогии с экспериенцер радости), толкование заимствованного
слова экспериент должно редуцироваться до слова инициатор. В противном
случае словосочетание экспериент видения – это (инициатор видения) видения.
Поэтому в таком показателе, как измененная сочетаемость (экспериенцер –
экспериенцер <чего>), текст регистрирует переход от слова экспериенцер к
сложной номинации экспериенцер радости и эксплицирует семантический
переход – генерализацию значения заимствования.
Итак, при переходе от метавысказывания к основному тексту возможно
изменение семантики заимствования в сторону его сближения с ОУС. В целом
же уподобление заимствования общеупотребительному слову является важным
фактором его смысловых преобразований в языке-реципиенте. Частичная и тем
более
полная
эквивалентность
термина
и
ОУС,
установленная
в
метавысказывании, становится предусловием их варьирования в основном
тексте, которое, в свою очередь, выступает предпосылкой дальнейшего
движения заимствования по оси термин – ОУС.
Реальное или возможное варьирование заимствования с исконным
словом, на наш взгляд, уже само по себе, без изменений в семантике
заимствования, является предусловием его функционального перехода в
область общего языка. Контекстная вариативность заимствования и ОУС (или
традиционного
термина)
говорит
не
только
о
необязательности,
факультативности заимствования как формы вербализации научного понятия.
Идея нежесткости связи знака и значения “наводит на мысль” о втором виде
асимметрии – “разрешает” употребление заимствования для номинации иных
понятий, допускает его выход за пределы терминологического значения.
В полиструктурном тексте заимствованная лексика функционирует в
разных типах описывающих контекстов. В описывающих контекстах первого
порядка в полной мере воплощается двуединая функция термина – номинации
предмета
исследования
и
вербализации
научного
понятия.
Переход
заимствования в режим сопутствующего описания прежде всего изменяет
характер его отношений с ОУС.
В
описывающих
контекстах
второго
порядка
терминологическое
заимствование встроено в ряд неспециальной лексики научного стиля речи как
заместитель ОУС:
Иными словами, подчеркивается экзистенция сознания в буквальном
смысле как материально организованного образования – мозга [38, с. 10].
Вводимое автором без комментариев, заимствование идентифицируется
по контексту “обратной” заменой: экзистенция – существование.
Функционирование
детерминологизации
ЗТ
вместо
заимствования.
ОУС
–
еще
один
Если
заимствованный
шаг
к
термин
используется как заместитель ОУС, о его терминологическом характере
напоминает одна лишь иноязычная оболочка.
Для контекстов второго порядка еще более характерно отношение
свободного варьирования заимствованной и исконной лексики. Варьирование
заимствования и ОУС в одном и том же или в сходных контекстах – это
проявление и подтверждение их эквивалентности:
…ментальных
репрезентаций
как
определенных
структур
представления знаний…[35, с. 114]
Представления об объектах и связях порождают особый тип
репрезентации знаний – пропозициональный [35, с.137].
Но и без такого сопоставления заимствование репрезентация в
контекстном
окружении
второго
высказывания
воспринимается
как
заместитель общеупотребительного слова представление. Причем эта замена
функционально обусловлена, ее мотивация – снятие речевой омонимии как
вероятной помехи при восприятии текста адресатом. Сравните:
Представления об объектах и связях порождают особый тип
представления знаний – пропозициональный.
Заимствование
в
этом
случае
наделяется
дополнительной
функциональной нагрузкой – играет роль стилистического средства языка.
Использование ЗТ вместо ОУС, как знака-заместителя ОУС, – это
показатель становления полифункциональности заимствования в языкереципиенте. Отметим, что на полифункциональность заимствования указывает
не только его варьирование с ОУС, но и использование заимствований как
строевых единиц текста – их участие в организации цепной связи
высказываний (синонимическая замена ОУС заимствованием). Однако такая
замена – это следствие уже сложившейся синонимии и полифункциональности
слова, варьирование же заимствования с ОУС в одинаковом контекстном
окружении
имеет
особое
значение
на
этапе
становления
полифункциональности заимствования в языке-реципиенте.
Употребление заимствования как неспециального слова научного текста
может быть следствием функционального перехода термина в область общего
языка,
а
может
быть
результатом
заимствования
его
омонима
–
общеупотребительного слова английского языка. Результатом повторного (в
диахронии) или двойного (одновременного заимствования термина и ОУС)
заимствования становится появление, а следовательно, взаимовлияние и
взаимодействие, омонимичных форм.
Сопоставление омонимов и их “разведение”, разграничение становится
частью интерпретации текста. Так, в следующем примере слово коммуникация
по контексту определяется не как общение, а как связь, но предшествует такому
определению отрицание значения, которое, вследствие освоенности, первым
приходит на ум:
Возникновение плана происходит в процессе коммуникации между
моделью мира, часть которой образуют сценарии, планирующим модулем и
экзекутивным модулем [5, с. 19].
Идентификация новейшего заимствования идет через преодоление
интерференции уже освоенного, натурализовавшегося в языке. С другой
стороны, лексическая омонимия может способствовать функциональному
переходу заимствования в сферу общего языка. Употребление омонимов в
одном и том же контексте облегчает такой переход:
Репрезентация…
относящееся… к процессу
–
ключевое
понятие
когнитивной
науки,
представления (репрезентации) мира в голове
человека... [35, с. 157]
Заимствования-омонимы в сознании носителей языка могут слиться в
одно полисемантичное слово репрезентация, способное выступать то как
термин,
то
как
ОУС.
Тем
более
что
их
эквивалентом
является
полифункциональное слово представление.
Современные научные тексты предлагают многочисленные примеры
функционирования в них заимствований терминологического характера и
заимствований, не являющихся номинациями научных понятий. Так, например,
в следующем высказывании только одно из иноязычных слов претендует на
терминологичность:
В
языке
...
перцепция
обретает
языковую
репрезентацию,
а
репрезентанты дефинируются как перцептизмы [59, с.279].
Сравните:
В языке восприятие обретает языковое выражение, а слова со значением
восприятия определяются как перцептизмы.
Термин перцептизмы не допускает замены вариантным соответствием,
он является обязательной частью метавысказывания “перцептизмы – это
репрезентанты перцепции”, или “перцептизмы – это слова со значением
восприятия”. Все остальные заимствования свободно варьируются с ОУС и
отличаются факультативностью.
Различение терминологических заимствований, входящих в контекст
описания предмета исследования, и заимствований, входящих в более широкий
контекст научного текста, а также различение этих контекстов – путь к
решению проблемы, на которую сегодня обращают особое внимание, –
превышения допустимых пределов использования иноязычной лексики.
Вопрос о детерминологизации – это вопрос, почему, как и когда
осуществляется функциональный переход от термина к слову общего языка.
Чтобы ответить на него, научное описание представим как объединение разных
регистров. Выделим в научном тексте регистр исследования (когнитивный
регистр), в котором реализуется отношение автор – предмет исследования, и
регистр, наличие которого определяется самой сутью описания, письма как
вида коммуникации – коммуникативный регистр.
Когнитивный регистр – регистр исследования, в нем добывается и
фиксируется знание. В данном регистре господствующей функцией термина
является функция закрепления знания, фиксации научного понятия. В
коммуникативном
регистре,
регистре
описания
и
истолкования,
у
заимствованного термина иной набор функций.
Регистр описания, актуализирующий отношение автор – адресат, наряду
с
коммуникативным
заданием
передачи
информации,
реализует
и
прагматическую функцию. В данном регистре автор может задействовать
прагматический
потенциал
заимствованного
термина,
в
частности,
использовать его как средство эвфемизации. Сравните употребление слова
аберрация (заблуждение, отклонение от истины) в следующем примере:
...распространенной методологической аберрацией среди лингвистов
является отождествление своего способа овладения языком с единственно
возможным [19, с.21].
В коммуникативном регистре научного текста язык описания в
значительной степени приближен к общему языку. Это проявляется в
свободном совмещении единиц разных стилистических регистров и разных
сфер языка. Например:
Собственно прагматическое же понимание пресуппозиции сильно
выраженным "операциональным драйвом" не обладает [57, с. 32].
В английской компьютерной терминологии, в физике, информатике drive
– это слово с достаточно стершейся внутренней формой, входящее в ряд
общенаучных понятий (drive characteristic – модуляционная характеристика),
drive
circuit
(возбуждающая
схема,
задающая
схема).
В
русском
лингвистическом тексте выражение операциональный драйв (сила воздействия,
действенность)
становится
полифункциональным
знаком:
термин,
перенесенный в иной контекст, наделяется добавочной эмоциональноэкспрессивной функцией. Причем коннотативные добавки в семантике
словосочетания операциональный драйв индуцируются контекстом, выходящим
за пределы научного дискурса: заимствование драйв – модное слово в языке
рекламы, в молодежном жаргоне. “Находясь внутри терминополя, – отмечает
М.И. Солнышкина, – термин, как правило, не обладает ни образностью, ни
экспрессивностью, но, попадая в контекст, отличный от терминологического,
термин, по меткому выражению А.А. Реформатского, “зажигается”, обретает
коннотативную нагрузку” [73, с. 337]. “Иной контекст” словосочетания
операциональный драйв – это широкий контекст общего языка, но именно в
научном
тексте
заимствование
обретает
полифункциональность
как
способность выполнять функцию знака, одновременно информирующего и
воздействующего. Следует также уточнить, что “зажигается” и “обретает
коннотативную нагрузку” не термин, а языковой знак. Момент, близкий к
метафоризации
фиксирует
и
следующее
высказывание
об
общеупотребительной и общенаучной лексике, которая “служит как бы
интерфейсом терминологической лексики с общенациональным языком” [46, с.
83].
Отличие в данном случае состоит и в выходе за пределы предметной
области и в деспециализации значения, доказательством которой служит
выводимое из контекста значение слова интерфейс – связь. Попадая в контекст,
“отличный от терминологического”, языковой знак перестает быть термином.
Итак,
вследствие
полиструктурности
научного
текста
смена
функционально-стилистического регистра заимствованного слова происходит в
его пределах – в одном и том же научном тексте или в научном дискурсе.
Результатом ряда последовательных функциональных переходов становится
утрата заимствованием некоторых основных признаков терминологичности.
Основа
терминологичности
заимствованного
слова
–
его
противопоставленность ОУС. Напротив, показателем детерминологизации
заимствования выступает степень близости к ОУС. В этом смысле наиболее
терминологичен,
наиболее
адекватен
термин
в
пределах
собственной
дефиниции, где он выступает как единичная или основная форма вербализации
научного понятия. В метавысказывании термин дистанцирован от ОУС и даже
огражден формально (например, с помощью тире). ЗТ и ОУС занимают в
метавысказывании разные позиции (субъекта и предиката), т.е. находятся в
отношении дополнительной дистрибуции. В основном тексте они находятся
уже в отношении варьирования.
В когнитивном регистре основного текста заимствование сохраняет
терминологичность. Варьирование заимствования с ОУС здесь не следствие
детерминологизации заимствования, а результат терминологизации ОУС.
Функционирование
заимствования
в
контекстах,
относящихся
к
коммуникативному регистру научного текста, не означает незамедлительной
утраты терминологичности, но именно здесь оно делает ряд последовательных
шагов к детерминологизации.
Контекстное варьирование заимствования с ОУС противоречит такому
критерию
терминологичности,
эмоционально-экспрессивных
как
отсутствие
добавок
“снимает”
синонима.
еще
один
Появление
критерий
терминологичности слова – отсутствие коннотативности. Употребление в
контекстах, не связанных с его основным назначением – быть средством
выражения научного понятия, актуализация функции воздействия в режиме
автор – читатель, проявление референтных коннотаций – показатели
движения заимствования по оси термин – ОУС. Процесс детерминологизации,
как отмечает Т.А. Журавлева, является лингвистической причиной развития
многозначности
в
терминах
[16,
с.
83].
Но
изменение
семантики
заимствованного термина, развитие многозначности, в свою очередь, выступает
показателем его детерминологизации.
Установление
корреляции
ЗТ
и
ОУС
в
метавысказывании,
взаимодействие термина с ОУС в основном тексте, его контекстное
варьирование
с
неспециальной
лексикой
приводит
к
развитию
полифункциональности заимствования как единицы научного дискурса и
подготавливает его переход в другие сферы вербального общения.
II.4.4. Становление полифункциональности заимствованного слова в
языке-реципиенте и проблема единства языка
Процессы, характеризующие динамику языка на рубеже XX–XXI вв. и
закрепленные в метафорах инновационного и терминологического взрыва,
иноязычного
потопа,
возрождают
дискуссии
по
поводу
старых,
как
языкознание, проблем – проблемы единства языка науки и проблемы единства
национального языка. Относительная самостоятельность данных проблем
обусловлена в том числе и разновекторностью действий, направленных на их
решение. Объединяет эти две проблемы в одну главный на сегодняшний день
источник их возникновения – заимствование английской лексики. Решение
первой проблемы состоит или, вернее, видится ученым в том, чтобы
скоординировать
терминологии,
усилия
ее
по
гармонизации,
рационализации,
т.е.
оптимизации
“устранения
научной
лексической
избыточности”[39, с.198; 79, с.43]. Решение задачи “упорядочения всего
массива терминологии” сразу же упирается в вопрос о языковой основе
унификации метаязыка.
Специальный язык науки в настоящее время определяется как
национальный в своей основе язык с постоянной, традиционной тенденцией к
его интернационализации [39, с 175], тенденцией к обособлению “подъязыков”
науки “от семантики общеупотребительного языка” [14, с.178]. Исследователи
отмечают, что стремление к интернационализации терминологии особенно
сильно в ряде недавно образованных терминосистем [60, с. 35]. Н.С. Валгина
подчеркивает,
что
международный
обмен
информацией
был
бы
“затруднительным без единого языкового кода, чем и является в данном случае
интернациональная терминология” [9, с. 109]. В связи с “растущей тенденцией
к интернационализации научных исследований, увеличением объема научной и
технической информации”, “ростом престижа интернациональности, или
близости по форме и совпадения по содержанию, терминов, употребляемых в
разных интернациональных языках”, интернациональность термина включается
в перечень критериев его нормативной оценки [39, с 203]. Ряд ученых с
процессами интернационализиции и глобализации связывает достижение
единства “языка для специальных целей”.
Достижение единства языка науки в результате его унификации на основе
английского языка для всех остальных языков означает дистанцирование
специального языка от общенационального, то есть ведет к нарушению
целостности языка. Естественно, что подобный подход к унификации вызывает
возражения со стороны тех, для кого упорядочение терминологии на исконной
основе, на основе национального языка, представляется предпочтительным или
даже единственно возможным. Наблюдаемое в настоящее время явление
замены исконной лексики заимствованиями-англицизмами воспринимается
противниками глобализации как угроза национальному языку, а процесс
вытеснения, замены терминов и неспециальной лексики научного дискурса
заимствованиями-англицизмами – как разрушение сложившейся научной
традиции. Поскольку язык науки и общенациональный язык, с этой точки
зрения, стоят перед общим вызовом, постольку и решение напрашивается одно:
остановить наплыв, нашествие, интервенцию, инвазию английской лексики.
Таким образом, предлагаемые способы достижения единства языка науки
можно оценить как взаимоисключающие. Решение задачи унификации научной
терминологии на основе исконной лексики (если такое решение возможно)
означает отказ от идеи единого языка мировой науки. А выбор в пользу
глобального английского – это вызов единству национальных языков и курс на
их стилистическую дифференциацию.
На наш взгляд, актуален как вопрос о глобализации языка науки, так и
вопрос о том, что противостоит тенденции к распаду национального языка на
общелитературный язык и “глобализованный” язык науки. Прежде всего,
следует отметить, что стремление к секуляризации существовало всегда.
Дифференциация стилей в какой-то степени была обусловлена той ролью,
которую наделяли специальный язык его создатели, – ролью тайнописи, языка
для посвященных. Единицы научной речи были призваны олицетворять
значимость основного действа, которому посвящали себя ее творцы, –
значимость научного познания и постижения тайн мира. Эта функция
сохраняется и до сих пор, оставаясь одной из причин противопоставления
термина общеупотребительному слову: в то время как мы выбираем на роль
эзотерического знака слово английского языка, англичане и американцы для
этой же цели используют латынь.
Это стремление к дистанцированию прослеживается и в современной
лингвистике, особенно в той ее части, которая развивается под зонтиком
когнитивной науки. Возможно, отчасти ощущением значимости поставленных
целей – изучения познания, раскрытия природы знания, проникновения в тайны
сознания и бессознательного – объясняется та настойчивость, с которой
русские и украинские когнитологи внедряют заимствованную терминологию,
предпочитая ее традиционному термину и исконному слову.
Научный дискурс, проявляя обе разнонаправленные тенденции (единства
языка науки на основе языка-лидера и единства национального языка),
свидетельствует о преобладании и преимущественной реализации одной из
них, т.е. о формировании современных терминосистем на базе языка-лидера.
Но речевая практика показывает, что наряду с тенденциями к расподоблению
общего и специального языка заявляют о себе и обратные тенденции.
В условиях “иноязычного потопа” проблема заимствования становится
зоной пересечения двух обозначенных проблем (единства общего языка и
специального языка и, с другой стороны, единства языка мировой науки). В
вопросе о заимствовании также проявляет себя разнонаправленность интересов
и несовпадение, столкновение мотиваций. Научный дискурс отражает это
противостояние как в виде прямых оценок, суждений и предписаний, так и в
виде речевых практик. Что же касается оценок, то они колеблются в диапазоне
от категорического неприятия нового заимствованного слова, до его
безусловного признания. На практике же мотивация единства языка науки на
основе языка-лидера сводится к предпочтению заимствования, а мотивация
единства национального языка – к выбору традиционного термина или ОУС
как форм ословливания научных понятий. Изучение научного дискурса,
сопоставление лексики разных стилей может быть направлено на то, чтобы
проследить как тенденцию к интернационализации специального языка, так и
тенденцию к восстановлению единства, складывающуюся в самом языкереципиенте в результате естественных адаптивных процессов.
Вопрос о единстве языка имеет “временной” и “пространственный”
аспекты. В данном случае мы не рассматриваем проблему единства языка в
диахронии, иначе говоря, не рассматриваем вопрос о “чистоте” языка (о
вытеснении заимствованиями исконной лексики). Речь идет о единстве языка и
метаязыка, о единстве, которое определяется сейчас, и определялось всегда,
наличием общеупотребительной, межстилевой лексики. В этом смысле
реальную “угрозу” единству языка и метаязыка представляют те изменения,
которые происходят отдельно в каждом из стилей, то есть носят характер
узкий, специальный. Если же слово входит в язык как общеупотребительное и
полифункциональное, то оно хотя и влияет на “чистоту” языка (например, при
появлении дублетных форм и замещении исконного слова англицизмом), но не
нарушает его единства. Такое слово не только не нарушает общности
специального и общенационального языка, оно становится ее надежной
основой.
Процесс
детерминологизации
заимствованной
терминологии,
становление полифункциональной лексики на основе новейших заимствований
обеспечивают
сохранение
единства
языка
и
метаязыка
в
условиях
произвольной и многовекторной динамики подсистем общелитературного
языка.
Детерминологизация заимствованной терминологии решает лишь часть
проблемы, лишь отчасти снимает ее остроту, однако задача восстановления
единства языка решается и другим путем. Тенденция к восстановлению
единства языка, помимо процесса детерминологизации, связана еще с двумя
явлениями, первое из которых – полифункциональность заимствуемой лексики
– принадлежит к исходному языку, а второе – параллельность процессов
заимствования в общий и специальный язык – относится к языку-реципиенту.
Появление полифункционального и многозначного терминологического слова
может быть не только следствием функционального перехода термина в
область общего языка, но и результатом пересечения “параллельных”–
(синхронных) и повторных (диахронных) заимствований.
Особенность
многих
новейших
терминологических
заимствований
состоит в их исходной полифункциональности в языке-доноре. Такие модные
слова, воспринимаемые почти исключительно как термины в языкахреципиентах, как фрейм, слот, кластер, файл, терминальный, профилировать
и др. – это полифункциональная лексика английского языка. То, что
когнитивный
термин-прототип
появляется
на
свет
как
результат
детерминологизации общеупотребительного слова английского языка, имеет и
концептуальное
обоснование.
Полифункциональность
когнитивной
терминологии является следствием оппозиционности нового направления
научной традиции (терминология которой имеет греко-латинские корни) и, с
другой стороны, результатом установок когнитологов на изучение народной
модели языка.
Не менее важно и то, что процесс заимствования англицизмов идет
широким фронтом, охватывая и терминологическую, и общеупотребительную
лексику английского языка. Так, понятие некооперативный (недружественный,
не готовый к сотрудничеству) приходит не только в лингвистику, но и в язык
СМИ (ср.: “некооперативный интервьюер” и “некооперативный слушатель)”).
Лексические единицы фрейм, кластер заимствуются и как общенаучные
термины, и как спортивная лексика. А термин профилировать принадлежит
одновременно и когнитивному и политическому дискурсу. При параллельном
заимствовании слов и терминов становление полифункциональности слова в
языке-реципиенте происходит как ее восстановление.
Параллельные заимствования в сознании реципиентов объединяются в
многозначное слово или образовывают омонимическую пару. Кроме того, как
одно полифункциональное слово могут восприниматься этимологические
дублеты, если разная этимология нивелируется употреблением или не
осознается носителями языка вследствие близости значений. Так, не
исключено,
что
со
временем
как
одно
многозначное
слово
станут
восприниматься этимологические дублеты коммуникация 1 (общение, связь) и
коммуникация 2: первое закреплено в словаре и уже утвердилось как
полифункциональное
слово
(ср.:
теория
коммуникации,
системы
коммуникации), второе – новейшее заимствование из английского, а точнее
калька, восстанавливающая в заимствующем языке одно из значений словапрототипа: коммуникация от communication – contact.
Утверждение
заимствования
как
полифункционального
слова,
восстановление полифункциональности слова-прототипа в языке-реципиенте
зависит от частотности использования и степени внедренности слова. А у
науки, как и у других сфер социальной деятельности, есть свои широкие
возможности внедрения.
II.4.5. Пересечение параллельных: (вос)становление многозначности
слова
Становление
многозначности
(и
полифункциональности)
заимствованного термина в языке-рецепторе происходит как вследствие
детерминологизации, так и в результате параллельного заимствования. Вернее
сказать так: ее развитие происходит вследствие детерминологизации, а
(вос)становление может быть результатом параллельного заимствования.
Отличительная особенность современного этапа взаимодействия языков
состоит в том, что в процесс заимствования вовлекается значительный массив
английской
становление
лексики.
Вследствие
внутрисистемного
массового
значения
характера
слова
в
заимствования
языке-реципиенте
осуществляется в том числе как восстановление его исходной значимости. На
древе
заимствующего
языка
не
производятся,
а
появляются
словообразовательные гнезда: “родственные” слова веточка за веточкой
переносятся из английского языка в язык заимствующий; способствуя
восстановлению мотивированности слова. На основе иного языка происходит
восстановление слова и как единицы специального языка, и как единицы
лексической системы в целом. А благодаря параллельному заимствованию
терминов и общеупотребительных слов и их последующему объединению идет
восстановление исходной полифункциональности слова. Во многом благодаря
средствам массовой информации тезис о том, что “иностранные слова
относятся главным образом к специальным отраслям знания или производства”
[46],
утратил
глобализмы,
свою
актуальность.
Англицизмы
широко
заимствуются
как
в
(американизмы),
специальный,
так
или
и
в
общелитературный язык.
Результатом параллельного заимствования двух или нескольких лексикосемантических вариантов полисемантического слова, или заимствования
межстилевых омонимов – термина и общеупотребительного слова английского
языка, становится (вос)становление многозначности и полифункциональности
слова. Как происходит пересечение параллельных и каков механизм процесса?
Факт параллельного заимствования преодолевается фактом сосуществования
формальных эквивалентов в едином дискурсе.
В первую очередь причиной сближения и отождествления параллельных
заимствований как единого многозначного (и полифункционального) слова
является их функционирование в общих контекстах. Активно идет внедрение в
общий
язык
терминов
подготавливая
условия
экономики,
для
социологии,
психологии
детерминологизации
терминологической
лексики.
С
другой
стороны,
общелитературного
английского
языка
широко
и
т.д.,
заимствованной
заимствования
используются
из
как
неспециальная лексика в научных текстах. При объединении параллельных
большую роль играет частотность употребления вообще и частотность их
пересечения в письменных и особенно в устных текстах. Преференции
отдаются тому, что на слуху.
Сближению
способствуют
общеупотребительного
слова
разные
типы
контекстов
–
общих
от
для
научного
термина
и
текста
до
общенационального дискурса. В круговороте лексики, встречного движения
нетерминологических
заимствований
и
заимствований-терминов,
заимствований разных лет и из разных языков, неизменным и константным
остается
формальное
тождество
слова.
Пересечение
параллельных
заимствований – это их сближение в тексте, их появление и сосуществование в
общих контекстах, и одновременно их сближение в умах, т.е. осмысление
формальных эквивалентов как полифункционального слова.
Объединение параллельно заимствованных вариантов – лишь один из
вариантов
становления
многозначности
у
заимствованного
термина.
Появляются и иные виды объединения формальных эквивалентов, в частности
объединение этимологических дублетов. С заимствованием английских
терминов
латинского
происхождения
связано
и
появление
новых
этимологических дублетов, и их взаимодействие в речи. Достаточно назвать
такие популярные ныне корреляции, как концепт и концепт, когниция и
когниция – заимствования из английского и латыни.
Объединение
формальных
эквивалентов
–
это
особый
психолингвистический процесс, и это не метафорический, не метонимический
перенос, а мотивировка – осмысление параллельных “омонимичных” форм как
вариантов
значения
многозначного
слова.
Осознать
параллельные
заимствования как значения многозначного слова – значит установить
семантическую
общность
формальных
эквивалентов.
Однако
такой
семантической идентификации предшествует отождествление по форме.
Параллельные заимствования входят в язык как отдельные лексемы, а
затем мотивируются как значения многозначного слова. Формальным
тождеством слов определяется путь становления многозначности – истинная
или
ложная
мотивация.
Отождествление
не
только
параллельных
заимствований – значений одного и того же слова-прототипа, но и
этимологических дублетов и окказиональных формальных эквивалентов
обусловлено презумпцией формального тождества слова, а сама презумпция
формального тождества слова восходит к исходному представлению носителей
языка о мотивированности знака, понимаемой как связь формальной и
содержательной сторон слова, обусловленность формы значением. Новая
единица языка воспринимается носителями языка как подобная уже известной
единице независимо от того, являются ли отношения между заимствованием и
заимствованием отношениями многозначности или омонимии. При восприятии
слова сознание “подсказывает” значение по внешней форме, даже если это
значение абсолютно формального эквивалента.
Итак, объединение этимологических дублетов, как и сближение
“параллельных”
заимствований,
–
психолингвистической операции.
это
результат
мотивировки
как
При этом для сближения нового и
исторического заимствования не нужно и появления формальных эквивалентов
в одном и том же тексте, достаточно наличия прототипа (данной формы) в
сознании носителя языка. При восприятии слова сознание по форме
“подыскивает” его аналог из арсенала хранящихся в памяти языковых единиц.
Благодаря
многочисленным
предшественникам
из
латинского,
французского и т.п. у новых заимствований в русском языке богатые
возможности семантизации. Кто не испытал ощущение déjà vu, встретив в
тексте слова валидный и кооперативный, корреспонденции и рецепции,
мотиватор и анонсер и т.д. и т.п. При восприятии нового слова формальный
эквивалент, его предшественник, выступает в роли мотиватора.
Иногда мотиваторами значения служат не только полные, но и частичные
омонимы, или паронимы, и часто – однокоренные слова (анонсер – анонс,
эксклюзивный – инклузивный), или слова, воспринимаемые как таковые
(рецепции – рецепт?). Например, для семантизации слова провокативный
(Provoke – inflame, incite. Incite – stimulate, motivate) из глубины сознания
извлекается
провокация.
Для
заимствования
некомплиментарный
(ср.:
некомплиментарная внешность), очевидно, производного от uncomplimentary,
сознание подбрасывает подсказку в виде комплимента.
Примером идентификации (определения значения слова) по внешней
форме может служить и семантизация нового заимствования мотиватор
(motivator) с помощью известного и освоенного слова мотив и его
производных. Англицизм мотиватор идентифицируется с помощью давнего
заимствования из французского (motif).
Мотивация может быть обоснованной и ложной. Идентификация слова по
форме предполагает произвольное (от “произвольный” – ‘каждый, любой’ и
“произвольный” – ‘случайный, по своей воле’) объединение формальных
эквивалентов и может привести к появлению слов ложной этимологии (ср.:
свидетель).
Ложная
мотивация
возможна
при
восприятии
слова
на
слух.
Опережающий характер устного заимствования англицизмов делает ее еще
более вероятной. Так, например, заимствования комплемент (complement –
balance, accompaniment) и комплимент (compliment – praise admiring comment
flattering remark) – омофоны. Идентификация по форме может привести к их
произвольному сближению.
Сравнение формальных эквивалентов и их отождествление (как одного и
того же слова или разных слов) происходит не в кабинетных условиях, под
лингвистическим микроскопом, а в условиях живого общения. И оно идет
постоянно и повсеместно. Иначе говоря, носители языка бессознательно,
исподволь, а зачастую и осознанно, осуществляют логические операции
сравнения и вывода. Результат такого отождествления в каждом конкретном
случае зависит от лингвистической компетенции, от языкового опыта
индивида. Мотивация может быть внутриязыковой и межъязыковой (для
билингвов). Разная степень владения языками в каждом конкретном случае
может дать разные результаты идентификации параллельных заимствований.
Восстановление же многозначности слова требует всенародного признания
параллельных заимствований единым словомi.
Пересечение параллельных – это и (1) восстановление многозначности,
присущей слову прототипу (объединение вариантов значения слова-прототипа
в языке-приемнике) и (2) восстановление полифункциональности словапрототипа
при
объединении
терминологических
заимствований
и
заимствований в общий язык, а также (3) становление многозначности и
полифункциональности вследствие объединения этимологических дублетов.
При
этом
становление
многозначности
и
полифункциональности
заимствования в языке-реципиенте безусловно является более сложным
процессом, чем простое сложение параллельных. Рассмотрим, например, как
происходит сближение слов разной этимологии
диверсификация 1 и
диверсификация 2 – заимствований из латинского и английского языков.
“Словарь
иностранных
слов”
предлагает
такое
определение
исторического заимствования: Диверсификация [лат. diversus разный, + facere
делать] – разнообразие, разностороннее развитие [71, с. 162].
Новейшее заимствование из английского языка требует обращения к
прототипу. Компьютерная версия англо-русского словаря содержит следующее
толкование слова diversification: 1. а) процесс изменения; модифицирование, б)
модификация, расхождение (результат). The minuter diversifications are called
varieties. Более мелкие расхождения называются вариантами. в) экон.
диверсификация, распространение ii.
Примечателен иллюстративный пример, в котором minuter diversifications
(мелкие диверсификации) трактуются как варианты. Показательно также само
восприятие результатов расхождения как вариантов: вариантам присуще
расподобление. В обеих трактовках термина речь идет об эволюции целого,
результатом которой становится разделение целого на части – появление
вариантов, т.е. о распадении единой сущности на части.
Заимствование из английского сближается со своим этимологическим
дублетом в одном из значений (диверсификация как ‘распространение’ и как
‘разностороннее развитие’), что благоприятствует их отождествлению как
единого слова. Кстати, англицизм в другом его значении – значении
‘расхождение’ – это буквальное прочтение латинского по происхождению
слова.
В лингвистическом дискурсе слово диверсификация также употребляется
как синоним слов расхождение, расподобление:
(1).
Пожалуй,
одним
из
наиболее
репрезентативных
примеров
"расширения языкового кода" путем лексического заимствования является
наметившаяся диверсификация значений англицизма globalisation и его
французского эквивалента mondialisation [36, с.195].
Следствием сближения параллельных может стать амбивалентность,
двойственность смысла слова, которая снимается лишь в дифференцирующем
контексте. Сравните у того же автора:
(2). Особый интерес представляют случаи лексико-семантической
диверсификации,
английское
когда
в
заимствование
профессиональном
и
его
тезаурусе
французский
сосуществуют
эквивалент,
причем
специалистами отмечаются различия между ними [36, с. 194].
Здесь есть некий синкретизм значений, т.к. контекст термина, помимо
значения ‘расподобление’, ‘развитие’, актуализирует также корреляцию
диверсификация – вариантность (сосуществуют ... заимствование и его
...эквивалент). Вспомним это же значение в примере из словаря: Более мелкие
расхождения называются вариантами. The minuter diversifications are called
varieties.
Процессы
вариантов
(вос)становления
значения
многозначности,
слова-прототипа,
а
именно
могут
сложения
сопровождаться
терминологизацией и сочетаться с иными видами семантического развития
слова. Диверсификация в приведенном выше высказывании (1) используется
автором как общеупотребительное слово, синонимичное слову расподобление.
Маркером их лексического и стилистического тождества служит сочетаемость:
диверсификация
значений
=
расподобление
значений.
Сочетаемость
заимствования уподобляется сочетаемости слова общего языка.
В высказывании (2) диверсификация используется в терминологическом
значении. Словосочетание лексико-семантическая диверсификация – это
(видовое)
понятие,
коррелирующее
с
понятием
лексико-семантическое
расподобление (вариантных соответствий).
Интересно, что автор говорит о диверсификации в связи с расхождением
значений исконно французского слова mondalision и его вариантного
соответствия – англоязычного заимствования globalision, т.е. определяет
диверсификацию
как
расподобление
вариантов
(синонимов).
Оценивая
результат взаимодействия исконного и заимствованного слова, А.А. Кручинина
отмечает появление у заимствованного слова нового оттенка значения: оно
“преимущественно употребляется для обозначения глобальных процессов,
связанных с американизацией и утратой национальной идентичности” [36, с.
195].
Влияние может быть и обратного характера: может изменяться значение
исконного слова. Так произошло, например, со словом отождествление,
которое мы употребляем сейчас и в значении ‘объединение в одно’ и в
значении ‘определение сущности’. Последнее значение, возможно, наведено
заимствованием
идентификация
(identification
–
recognition,
detection).
Идентификация и отождествление в терминологическом значении – это
‘определение сущности явления’, отождествление как общеупотребительное
слово – ‘объединение двух в одно’, ‘восприятие как одного и того же’.
А.А. Кручинина говорит об изменении значения одного из коррелятов,
т.е. о развитии многозначности, как прямом следствии варьирования. Мы же
говорим о становлении многозначности слова вследствие отождествления
этимологических дублетов – их объединения и последующего восприятия как
единого слова. И обращаем внимание на различие двух процессов – развития и
становления многозначности. При объединении параллельных происходит не
распадение целого (однозначного слова) на части, а сложение вариантовiii.
Иначе
говоря,
появление
лексико-семантических
вариантов
–
не
исключительно следствие диверсификации как разделения целого на части. Это
может
быть
результат
слияния
параллельных
заимствований
или
этимологических дублетов.
Процессы (вос)становления многозначности могут быть и более
сложными – с переосмыслением и семантическим развитием слова в языкереципиенте. Причем в связи с ростом индивидуального и социального
билингвизма переосмысление все чаще происходит с учетом семантики
прототипа.
В этом смысле интересно семантическое развитие слова амбивалентный.
Амбивалентный – калька от английского ambivalent, т.е. двойственный,
противоречивый (одновременно проявляющий противоположные качества).
Сравните синонимический ряд слова-прототипа: ambivalent – unsure, undecided,
of two minds, hesitant.
Можно предположить, что усложнение семантики слова амбивалентный,
а именно появление у него значения ‘неопределенный’, стало результатом
отождествления
билингвами
однокорневых
слов
английского
языка
–
ambivalent и ambiguous.
Ambiguous – 1) сомнительный; неопределенный, неясный. Syn: equivocal;
2) допускающий двоякое толкование; неоднозначный. Synonym: doubtful.
Становление общего, пересекающегося значения слов ambivalent и
ambiguous в английском языке очевидно связано и с наличием такой параллели
у их производных. Ср.: ambivalence – 1) метания; непоследовательность,
двойственный подход (к кому-л., чему-л.) 2) двойственность переживания
(психическое состояние, в котором каждая установка уравновешена своей
противоположностью), 3) неопределенность. И ambiguity – амбивалентность;
1)
двусмысленность;
двусмысленное
выражение
2)
неопределенность,
неясность (about, concerning ).
В русском языке амбивалентность [амби... + лат. valentia - сила] –
двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает
у
человека
одновременно
два
противоположных
чувства,
например,
удовольствие и неудовольствие, симпатию и антипатию [71, с. 31]. Значение
‘неопределенность’ в словаре не отмечено.
Амбивалентный и амбивалентность как заимствования из английского
становятся
этимологическими
предшественникам.
амбивалентность
На
дублетами
развитие
возможно,
нового
оказывает
к
своим
одноименным
значения
заимствования
влияние
многозначность
его
вариантного соответствия, русского слова неопределенность, которое в одном
из своих значений эквивалентно слову ambiguous. Подобное значение есть и у
слова
неопределенный.
Ср.:
неопределенный
–
‘двойственный’
и
неопределенный – ‘смутный’.
С другой стороны, предпочтение слова ambivalence как слова-прототипа
слову ambiguous (в русском варианте [амбигуэз]) мотивировано фонетически
(“благозвучностью”,
созвучностью
русскому
фонетическому
слову)
и
словообразовательно. Амбивалентный – уже готовое слово, с четкими
грамматическими (деривационными и реляционными) характеристиками,
[амбигуэз] для русского языка лишь заготовка к слову.
Тему ограничений (в данном случае ограничений на заимствование)
можно продолжить, вернувшись к проблеме объединения параллельных
заимствований. Это могут быть фонетические и семантические ограничители.
Иногда
объединению
многозначности
этимологических
слова
препятствует
дублетов
фонетический
или
восстановлению
фактор.
Примером
фонетического расподобления этимологических дублетов могут служить
заимствования профиль [фр. profil] и профайл [анг. profilе] (Ср.: Профайл
игрока). А примером фонетического расподобления словообразовательных
производных языка-источника (profile – profiling) в заимствующем языке –
профайл и профилирование.
В самом общем случае фактором, препятствующим объединению
параллельных
расхождение
заимствований
в
эквивалентности
их
и
семантике.
формальных
этимологических
Установление
эквивалентов
дублетов,
тождества
предполагает
или
является
степени
сравнение
и
формальных эквивалентов и их контекстов. При “выпадении” нового слова из
привычного контекста первая реакция на сближение формальных эквивалентов
корректируется. Например, после сопоставления контекстной семантики
студии “выйти из студии“ – студии (“лингвистические студии”) вердикт,
очевидно, будет не в пользу объединения.
При отождествлении нового и исторического заимствования в роли
стимулятора или ограничителя выступает семантическая память носителей
языка. Семантическая память билингвов включает и значения слов-этимонов.
Так, в научном дискурсе появилось понятие претекст:
(3) ...являясь результатом редукции претекстов [36, с.194].
Претекст – здесь текст-этимон. Но pretext билингвами воспринимается
иначе – а именно, как ‘предлог’ (Pretext – отговорка, повод, предлог; син.:
alleged reason, excuse, cause, ruse, red herring). При восприятии слова претекст
(3) возникает ощущение семантического дискомфорта, и мотивировано оно в
том числе знанием слова pretext как не-термина. В качестве ограничителя на
употребление слова в новом значении выступает и традиция стилистической
дифференциации слов. Узус (традиция восприятия слова в данном его значении
и в данном стилистическом регистре) может препятствовать принятию нового
значения и, в конечном счете, мешать утверждению заимствования в языке.
При появлении термина, омонимичного слову общего языка (исконного
или же заимствованного) также возможно неприятие новшества вследствие
сопротивления узуса, а именно вследствие традиции противопоставления
термина и слова. Это с одной стороны. С другой стороны, широкий фронт
заимствования англицизмов, частотность их употребления в разных стилях
речи
поддерживает
презумпцию
тождества
заимствованного
слова.
Пересечение параллельных в общих контекстах ведет к осмыслению
формальных
эквивалентов
отождествление
как
(осознание
их
единого
слова,
а
семантической
их
семантическое
близости,
но
не
тождественности) – к идентификации параллельных заимствований как
значений
(лексико-семантических
вариантов)
многозначного
слова.
Результатом объединения параллельных заимствований в текстах и “в умах”
становится появление многозначного и полифункционального слова.
Динамика заимствованного термина не является его “собственной”
семантической
эволюций
в
языке-рецепторе,
одна
из
ее
каузальных
составляющих – лексическое взаимодействие. Новое терминологическое
заимствование уже в научном дискурсе имеет возможность взаимодействовать
с лексикой специального и общего языка, в том числе и с заимствованиями в
общий язык – формальными эквивалентами.
Процессы миграции и взаимодействия разностилевой лексики делают
возможным пересечение параллельных. Результатом сосуществования и
взаимодействия в специальных и неспециальных текстах общей и специальной
заимствованной лексики является
движение от межстилевой омонимии к
полифункциональному слову. От употребления в разных функциональных
стилях к совместному функционированию и далее к функционированию как
полифункциональной
и/или
полисемантичной
единицы
языка
–
таков
возможный результат динамики лексики в языке рецепторе.
Становление полифункциональности термина шире ее восстановления,
т.е. объединения параллельных заимствований, носителей частного и общих
значений
слова-прототипа.
Становление
полифункциональности
(и
многозначности) термина возможно как результат объединения в слово
этимологических дублетов и даже случайных формальных эквивалентов и т.п.
В целом превращение заимствования в полифункциональное слово может
быть следствием разнонаправленного движения по оси термин – ОУС:
(терминологизация заимствования и детерминологизация терминологического
заимствования),
а
также
результатом
объединения
параллельных
заимствований. Несмотря на разновекторность и разнородность процессов
(детерминологизация и терминологизация, с одной стороны, и объединение
параллельных заимствований – с другой) к их результирующей величине
можно
подходить
как
полифункциональности,
к
и
полифункциональному
многозначности,
слову.
слова
Развитие
(вследствие
терминологизации и детерминологизации) и ее становление в результате
объединения параллельных заимствований становится возможным благодаря
проницаемости стилей и диффузности лексики.
II.5. Динамика термина: ретерминологизация
Ретерминологизацию можно рассматривать как одно из проявлений
динамики современной терминологии или как процесс, противопоставленный
другим видам динамики (и семантического развития) терминологического
слова. С другой стороны, в рамках определенных задач исследования все
случаи динамики термина в пределах терминосистемы удобно подвести под
явление ретерминологизации, куда можно включить и переход термина из
одной дисциплины в другую и его функциональные переходы в пределах
дисциплины. Ретерминологизация заимствованного термина как динамика
термина в пределах специального языка и в пределах функции выражения
специального
понятия
составляет
оппозицию
детерминологизации,
знаменующей выход термина за пределы терминосистемы. Точно так же можно
различать становление многозначности заимствованного термина в результате
ретерминологизации (динамики термина в границах специального языка) и
развитие многозначности (полифункциональности) слова как результат его
выхода за рамки специального языка (или за пределы функции выражения
научного понятия: при функционировании термина в научном тексте, в
научном дискурсе и за его пределами – в общенациональном дискурсе). Если
же не принимать во внимание различия между семантическим развитием слова,
связанным с ретерминологизацией, и его семантическим развитием при
детерминологизации, то оба эти процесса как целое можно отнести к развитию
многозначности у изначально однозначного заимствования в языке-рецепторе.
II.5.1. Билатеральность основных понятий лингвистики
Заимствование терминологического слова – это и вопрос перестройки
терминосистемы, и вопрос о вхождении слова в систему общего языка.
Заимствование
терминологии,
взаимодействие
терминологической
и
общеупотребительной лексики обращает внимание на употребление слова, на
слово в его функционировании.
Выше мы отмечали, что выбор терминологической номинации напрямую
связан с познавательными установками исследователей, а различные трактовки
терминов обусловлены ингерентной неоднозначностью
(разноплановостью)
основных понятий лингвистики, в том числе таких, как ретерминологизация и
многозначность.
При
оперировании
лингвистическими
терминами
мы
постоянно
сталкиваемся с многозначностью, причиной которой является билатеральность
языкового знака, или его двусторонность (Ср. в английском: bilateral –
двусторонний; bilateralism – принцип двусторонних отношений). Термин
билатеральный мы, в частности, встречаем у В.И. Кодухова: билатеральный
знак – знак языка, обладающий планом выражения и планом содержания. И,
как
следствие
двусторонности
языковых
знаков,
проявляет
себя
“билатеральность” основных понятий лингвистики.
Номинация двусторонней единицы языка, например, слова, билатеральна
в том смысле, что реагирует на его двусторонность. Будучи приложимой к
предмету номинации (слову) как целому, она в то же время может служить
номинацией только ПС или только ПВ. Так, в определениях ЛЗС, читаем: ЛЗС
слова – это отношение слова к предмету и понятию. В первом случае слово –
это то целое, частью которого выступает его ЛЗ, во втором слово – это,
очевидно, звукоряд, материальная сторона слова, акустический образ которого
вызывает представление о предмете и коррелирует с понятием.
Знак языка именуют иногда лингвистическим знаком, но номинация
лингвистический знак больше годится как наименование метаслова. Языковой
знак и лингвистический знак принадлежат соответственно языку и метаязыку, и
лингвистический знак (метаслово) копирует билатеральность языкового знака.
Номинация единицы языка является билатеральной в том смысле, что
учитывает двусторонность слова (относится и к плану выражения, и к плану
содержания) и одновременно различает эти два плана в своем содержании.
Такая
содержательная
вариативность
подкрепляется
формальной
вариативностью: наличием отдельных номинаций: семема – номинация ПС
слова и лексема – наименование ПВ. В этом ключе же можно говорить и о
билатеральности слова термин – это и термин-понятие и термин-обозначение.
Основные лингвистические понятия – это билатеральные понятия. Поэтому мы
постоянно, как на препятствие, наталкиваемся на многозначность слов о словах
при использовании, восприятии, интерпретации лингвистических терминов. И,
в соответствии с той или иной когнитивной или коммуникативной установкой,
мы постоянно меняем семантический регистр слов о словах.
II.5.2. Шифт – функциональный переход
В ее наиболее частотном виде многозначность метаслова – это следствие
того или иного регулярного метонимического переноса. Так, для человеческого
сознания регулярным является переход (шифт) от понятия к предмету
(явлению) и обратный переход от предмета к понятию. Эти челночные
движения
осуществляются
сознанием
постоянно,
и
это
переход
бессознательный. Существенно, что слово и термин в речи не только
выступают попеременно то знаком понятия, то знаком предмета, но и
опираются на оба контекста – предметный и понятийный.
При употреблении любого слова его пользователи незаметно для себя
переходят от одного его значения (предметного) к другому (понятийному):
Стол (этот) стоит на кухне. Стол (любой) – это предмет мебели. Экспликация
(осознание) перехода от понятия к предмету (явлению) и обратного перехода от
предмета к понятию может быть для носителя языка делом достаточно
сложным, именно вследствие синкретизма, или полифункциональности слова.
Требует мыслительных усилий, и усилий немалых, и экспликация иного
шифта: осознание перехода от слова слово как имени класса слов или имени
данного слова (условно: означающему) к слову слово как реалии (условно:
означающему). В частности, оперируя словом дом или словом звук (или словом
слово) как знаком языка, мы, как правило, “держим в уме” прежде всего его
значение. Услышав или произнеся слово, мы осознаем его как реалию – как
некое звуковое явление. А обнаруживая подобную двойственность, определяем
слово как двусторонний знак.
Со словами о словах дело обстоит еще сложнее. Произнося слово дом или
слово сон, мы создаем слово как реалию, которая соотносится с другой реалией
(домом, звуком, словом). При этом, произнося эти слова, мы не создаем ни
дома, ни сна. Но произнося слово слово, мы создаем реалию слово. “Держа в
уме” эту сторону слова слово, мы определяем его как слово-перформатив.
Осознавая разные стороны природы слов о словах, мы добавляем это знание к
значению слова слово (или слова термин), уточняя научное представление о
метаслове.
Интересно, что наивное сознание в концепте слово выделяет в первую
очередь материальную сторону слова и его функциональную направленность. В
русских поговорках и пословицах концепт слово передает идею звука речи (или
буквы): слово за слово, словоохотливый. То же и в других высказываниях о
словах: Что написано пером... И редко, за исключением книжных форм,
выражает идею значения, плана содержания. Носители языка, оценивая
сущность слова (каждого конкретного слова, или слова вообще) отражают свои
наблюдения в суждениях о нем – в высказываниях о слове: Слово не воробей….
По-видимому, наивное сознание воспринимает знак языка как одностороннее
образование, во всяком случае, оно не фиксирует момент функционального
перехода.
Итак, шифт – это перенос фокуса внимания на одну из сторон знака
языка. Для слов о словах шифт – это и регулярный переход от языка к
метаязыку, т.е. переход полифункционального слова от роли единицы языка к
единице метаязыка. Например: ‘Слово молвит – соловей поет’. ‘Слово –
основная единица лексической системы языка’.
Терминологизация слов о словах – переход общеупотребительного слова
в лингвистический термин – это диахроническое явление. В синхронии
детерминологизация и терминологизация слов о словах – это не одновекторное
движение и не раздельное употребление лексико-семантических вариантов –
слова и термина, а пульсация, челночное движение полифункционального
слова. Движение метаслов по оси термин – оус осуществляется постоянно и,
как правило, без особых усилий со стороны говорящего. Для интерпретатора
операции со словами о словах во многих случаях когнитивно нагружены и
энергозатратны. Снимает напряжение лишь хорошо выверенный контекст. От
него зависит, в частности, кому именно придется делать мыслительное усилие –
автору или читателю.
Лингвисты часто отмечают, что значение слова изменчиво, а понятие
расплывчато, но, как правило, не акцентируют момент функционального
перехода. Но шифт – это рабочее движение единиц метаязыка, и в первую
очередь для таких лингвистических терминов, как слово и термин. Для
термина идея шифта особенно важна. Во-первых, мы постоянно перемещаем
курсор, интерпретируя, например, слово термин как терминообозначение и как
термин-понятие. Во-вторых, мы отмечаем, что термин, в отличие от слова
общего языка, “тяготеет к понятию”. В-третьих, мы отмечаем переход термина
термин от предмета к понятию в определениях понятия термин. И
функциональные отличия термина как номинации предмета профессиональной
деятельности и термина как формы вербализации понятия определенно
сказываются на толковании понятия термин. Трактовка слова термин не может
не определяться характером референта, хотя и изменяется в соответствии с
модусом:
исследовательскими
задачами,
когнитивной
установкой
исследователя, осуществляющего выбор предмета номинации.
Функциональный переход как челночное движение слова от одной
функции
к
другой
в
известной
мере
сопутствует
и
явлению
ретерминологизации, которую принято рассматривать как движение термина из
одной предметной области в другую. Функциональный переход, связанный с
билатеральностью
языкового
знака,
затрагивает
и
сам
термин
ретерминологизация, и термин омонимия, обозначающий результат явления
ретерминологизации.
II.5.3. Билатеральность термина омоним
Билатеральностью слова (языкового знака) определяется регулярная
многозначность слова омоним. Билатеральность слова омоним отражается и в
его определении: ‘слова, имеющие одинаковое звучание, но различные
значения’. При этом понятия многозначности и омонимии – не одного порядка.
Первое из них – преимущественно из области семантики (отсылает к области
семантики уже своей внутренней формой). Понятие многозначность отражает
семантические
отношения
формальных
эквивалентов,
омонимия
–
и
семантические отношения формальных эквивалентов, и только формальные
отношения.
Оппозиция многозначность – омонимия имеет семантическое основание.
Омонимия соотносится с многозначностью по признаку: нет семантической
связи – есть семантическая связь (например, при распаде многозначности).
Термин омонимия в этом значении выполняет функцию 1 – представлять
отношения двух (формально тождественных) слов как отношения единиц,
лишенных семантической общности, или как отношения крайней степени
расподобления.
При подходе к слову со стороны плана выражения различия между
омонимом и полисемантом элиминируются, иными словами, происходит
нейтрализация оппозиции многозначное слово – омоним. Функция 2 термина
омонимия – представлять отношения двух слов как отношения формального
тождества, т.е. как отношения единиц, наделенных формальной общностью.
Омоним – это ближайшая словная номинация для формальных эквивалентов.
Мы используем термины омоним и формальный эквивалент как общие
номинации для межъязыковых эквивалентов, этимологических дублетов,
внутриязыковых омонимов. Оценивая термины омоним и формальный
эквивалент как синонимы, следует признать, что омоним предпочтительнее как
словная номинация, а термин формальный эквивалент как представляющий
исключительно план выражения. То же значение формальной общности есть и
у слова многозначность, но оно вытеснено в нем на второй план
доминирующим значением.
Билатеральность понятия омоним требует разграничения значений
термина омоним при его использовании в тексте, т.е. необходимость
контекстных маркеров – показателей функции функции 1 или функции 2. При
целостном подходе к знаку происходит “совмещение” функций. При этом
целостное значение – это значение по умолчанию. Или, иначе, в терминах
когнитивистики: в билатеральном понятии омоним в зависимости от
когнитивной
и
коммуникативной
целеустановки
говорящего,
может
профилироваться та или иная сторона, определяя использование термина
омоним в функции 1 или в функции 2. Доминантное значение профилируется
сознанием, вербализуется в речемыслительном акте и эксплицируется
контекстом с помощью контекстных (шифтовых) маркеров.
II.5.4.
Билатеральность
или
одноплановость
понятия
ретерминологизация?
Так как термин – это номинация языкового знака, то и понятие термин, а
вслед за ним и понятие ретерминологизация следует отнести к билатеральным
понятиям. При таком понимании ретерминологизации подход к явлению
ретерминологизации
и
его
результатам
может
быть
целостным
или
одноаспектным: ретерминологизацию можно рассматривать исключительно как
перемещение термина-обозначения (для термина ретерминологизация это
функция 1). Ретерминологизацию можно исследовать и как семантическое
развитие слова при его перемещении из одной области знания в другую, при
изменении сферы употребления термина (функция 2).
Когнитивная установка пользователя слова определяет контуры понятия
ретерминологизация. В том случае, когда целеустановка не предполагает
обращения к семантике, в нем “элиминируется” сторона плана содержания
(ПС). Ретерминологизация мыслится как изменение сферы употребления
терминослова (ПВ), как его перемещение из одной предметной области в
другую (ПВ). При другой целеустановке ретерминологизация сближается с
понятием развитие многозначности. В когнитивных терминах эта мысль может
быть выражена так: профилирование той или иной стороны явления
ретерминологизации влияет на контуры понятия ретерминологизация.
Значение
билатерального
лингвистического
термина
очерчивается
(сужается или расширяется до когнитивно и коммуникативно значимого) для
каждого данного употребления слова. Доказательством шифта, т.е. способности
слова представлять трансформированное, “смещенное” понятие в зависимости
от того, какая сторона явления, а также явление или понятие находятся в
фокусе внимания, служит то, что в научном описании наряду с основной
формой
вербализации
понятия
всегда
используются
дифференциаторы
значения – вторичные номинации и рабочие определения.
В зависимости от когнитивной установки исследователя его сознание
высвечивает ту или иную сторону понятия и профилирует ту или иную часть
семантики
термина.
Фокус
внимания
определяется
коммуникативной
интенцией, независимо от ее источника, или каузатора. Каузатором может быть
внутренняя потребность или внешняя ситуативная мотивация.
Высвечивая ту или иную сторону явления, формируя под нее понятие,
сознание запускает программу вербализации понятия. Для стереотипной
ситуации можно констатировать автоматизм действий, т.е. включение кода –
одно-однозначного соответствия между понятием и именем. При отступлении
от стереотипа идет поиск оптимальной формы вербализации из арсенала
средств. Поиск оптимальной формы вербализации – это коррекция плана
содержания или плана выражения. В первом случае корректируется семантика
термина под фокусируемое явление, во втором идет выбор адекватного термина
из возможных вариантов ословливания понятия, с возможной дальнейшей
коррекцией его семантики.
Таким образом, в зависимости от познавательных установок в
билатеральном понятии ретерминологизация может быть “высвечена” та или
иная сторона. В зависимости от избранного подхода по-разному будут
оцениваться и результаты ретерминологизации.
II.5.5. Ретерминологизация: процесс и результат
Ретерминологизация – это динамика (и семантическая эволюция) термина
в пределах специального языка и в пределах функции выражения специального
понятия. Ретерминологизация с полным или частичным переосмыслением
семантики термина ведет или к становлению многозначности, или к появлению
омонимии терминов (с вытекающей отсюда проблемой разграничения
омонимии и многозначности).
В явлении ретерминологизации можно выделить собственно языковой
метаязыковой и прагматический аспекты. Иными словами, вопрос, что является
результатом
ретерминологизации,
определяется
лингвистами
дополняется
результат
вопросом
ретерминологизации.
о
том,
как
Обоснования
подхода к “ретерминологизированному” термину и, следовательно, выбора
терминологического обозначения – многозначность или омонимия – могут
быть
разными.
Т.А.
Журавлева,
толкующая
ретерминологизацию
как
“перенесение уже готового термина из одной дисциплины в другую с полным
или частичным переосмыслением” [16, с. 78], определяет ее результат как
межпредметную омонимию, т.е. во внутренней форме слова выделяет признак
изменения предмета номинации, а в его толковании – признак отнесенности к
научной дисциплине. Чаще всего результат ретерминологизации определяется
лингвистами как междисциплинарная омонимия. Выбор данного термина для
обозначения результата ретерминологизации определяется как степенью
семантического расподобления вариантов, так и когнитивной установкой
исследователя.
Влияние когнитивной установки на выбор и трактовку термина-понятия
может быть проиллюстрировано примерами выбора термина (“омонимия” или
“многозначность”) для номинации результата ретерминологизации при
заимствовании терминов из смежных дисциплин (из теории ИИ в психологию,
из когнитологии в языкознание).
II.5.6. Многозначность или омонимия? Обоснование выбора термина для
номинации результата ретерминологизации
Отношение ретерминологизации – это отношение термина исходного и
термина конечного, включая любое промежуточное отношение. Но “термин
конечный” (ТК) – не обязательно омоним “термина исходного” (ТИ). Логика
отношения ретерминологизации заставляет считать, что омонимия ТК и ТИ –
это следствие распада многозначности.
Непроизвольность
терминологической
номинации,
сознательность
выбора терминологического имени, его мотивированность не позволяют
предполагать, по крайней мере в качестве регулярного явления, становление
омонимии
минуя
промежуточный
этап,
т.е.
этап
многозначности.
Межпредметная омонимия – это предельный результат ретерминологизации
как функционального перехода и семантического развития слова. С другой
стороны, полисемия – не обязательно этап промежуточный: для данной пары
семантических вариантов она может быть вполне достаточной, т.е. в этом
смысле конечной.
Результат ретерминологизации определяется через отношение термина
исходного (ТИ) и термина конечного (ТК) – отношение ретерминологизации.
Отношение ретерминологизации может быть задано как бинарная оппозиция
термина исходного (ТИ) и термина конечного (ТК) и как оппозиция
градуальная. Это отношение может быть отношением многозначности или
омонимии. Для уточнения результата ретерминологизации важно определить
общее отношение понятий многозначность и омонимия.
Оппозиция многозначность – омонимия имеет семантическое основание.
В то же время основание для определения термина исходного (ТИ) и термина
конечного (ТК) как междисциплинарных омонимов часто не является
собственно семантическим, т.е. соотнесенным с понятийным содержанием этих
терминов. Можно сказать, что оно является метасемантическим. Из первой
функции слова омоним (из значения ‘отсутствие семантической связи’)
вытекает следующая его роль – каузировать значение ‘другой’. Поэтому
определение термина как омонима заставляет воспринимать его как ‘другое
слово’. В частности, выбор номинаций межстилевая или межпредметная
омонимия по отношению к терминам психологии и теории ИИ с общим
значением ‘структуры памяти’ (фрейм, сценарий, план) мотивирован
значимостью именно этой части семантики слова омонимия. Термин омонимия
нужен, чтобы утвердить наиболее доминантную в данном случае часть смысла
– идею другого. Номинация омоним эксплицирует семантику другое слово и тем
самым “наводит” значение ‘другая область знания’. Иными словами, при
употреблении слова омоним ‘включается’ регулярный метонимический перенос
–
переход от другого слова к другой области знания, другой предметной
области и т.п. Когда отношения “исходного” и “конечного” терминов
определяются
как
эквивалентность
отношения
и
омонимии,
акцентируется
учитывается
раздельное,
их
формальная
“параллельное”
функционирование ТИ и ТК в разных предметных областях.
При ином подходе к междисциплинарным коррелятам, при рассмотрении
результатов ретерминологизации в семантическом плане, учитывается степень
их семантической дифференциации. При обращении к семантике “термина
исходного” и “термина конечного” (иначе при определении семантического
отношения
между
семантическими
ними)
вариантами
они
могут
быть
многозначного
признаны
термина
или
или
лексикоопять-таки
омонимами. Основание для дифференциации – степень семантического
развития термина. Но и при таком основании выбор номинации является
достаточно субъективным.
Выбор термина омоним для обозначения результата ретерминологизации
прежде всего определяют изменения в семантическом плане. Но важно в этом
случае и другое – доминантная часть семантики данного термина, или то, как
она мыслится пользователем слова.
Так, фрейм как структура знания и фрейм как спортивный термин
воспринимаются нами как более отдаленные понятия и определяются как
омонимы в силу “отдаленности” их предметных сфер, а фрейм как структура
знания и фрейм как способ описания единиц языка, т.е. слово и метаслово,
воспринимаются как более близкие, хотя последние различаются не только
предметными сферами. Доказательство такого “произвольного” сближения
этих терминов предоставляют лингвистические тексты, которые фиксируют
переход от одного понятия к другому, иногда не осознаваемый самим автором.
Инструментом оперирования в когнитивной лингвистике становятся
оперативные единицы памяти – фреймы (стереотипные ситуации, сценарии),
концепты (совокупность всех смыслов, схваченных словом) [47, с. 10].
Очевидно, что оперировать “оперативными единицами памяти” можно,
если под таковыми понимать не сами ментальные структуры (фрейм, скрипт), а
понятия о них и номинации этих понятий – термины фрейм, скрипт и т.п.
Контекст высказывания свидетельствует о функциональном переходе и, менее
наглядно, об амбивалентности термина фрейм:iv
Ретерминологизация, т.е.
изменение предмета номинации, здесь происходит в пределах одного
высказывания.
В лингвистических текстах мы встречаем еще один вид омонимии, а
именно омонимы как результат регулярного метонимического переноса –
перехода от понятия к форме его вербализации. Такой переход иллюстрирует,
например, ряд определений слова концепт, который приводит В.А.Маслова:
концепт – ...это некий квант знания;
концепт – оперативная содержательная единица памяти, ментального
лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира,
отраженной в человеческой психике;
концепт – термин, служащий объяснению единиц ментальных или
психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры,
которая отражает знания и опыт человека [47, с. 35–36].
Два первых высказывания представляют собой толкования понятия
концепт. В этих суждениях о структурах памяти слово концепт выступает как
знак-заместитель предмета (ср.: Это – единица памяти). Последнее
высказывание, а точнее метавысказывание, – это суждение по поводу единицы
языка.
Слово
концепт
само
характеризуется
как
некий
предмет,
и
характеризуется по функции – быть номинацией “единиц ментальных”. В
первых примерах концепт – это единица языка, в последнем высказывании –
концепт
– единица метаязыка. Иначе говоря, налицо функциональное
“расщепление” термина концепт.
Изменение предметной области – серьезное основание для того, чтобы
определить функциональный переход как ретерминологизацию, а соотношение
ТИ и ТК как омонимию. Но в ретерминологизации лингвиста в первую очередь
интересует семантическое развитие, изменение семантики слова.
II.5.7. Многозначность термина как результат ретерминологизации
Ретерминологизация термина – это вид его динамики из одной
предметной области в другую, результатами которой могут стать и развитие
полисемии термина, и распад многозначности. Частичная общность семантики
есть основание для рассмотрения термина исходного (ТИ) и термина
конечного (ТК)v как лексико-семантических вариантов, ею же определяется и
значимость подхода к ним со стороны плана содержания, и необходимость
наряду с понятием ретерминологизация использовать понятие дивергенции и
понятие диверсификации.
Дивергенция может трактоваться как распадение семантического целого
– однозначного слова – на лексико-семантические варианты. Диверсификация
определяется лингвистами как следствие развития многозначности у одного из
вариантов. В частности, А.А. Кручинина говорит о лексико-семантической
диверсификации как о таком расподоблении вариантных соответствий, которое
связано с развитием у одного из них многозначности [36, с. 194]. Тогда
соотношение
понятия
диверсификация
ретерминологизация
определяется
так:
со
и
понятий
стороны
дивергенция
содержания
и
процесс
ретерминологизации – это и есть дивергенция и диверсификация. Так, в
когнитивной психологии фрейм – это единица структуры памяти, а в
лингвистическом дискурсе слово фрейм функционирует и как единица языка
(номинация структуры памяти) и как метаслово. В когнитивной лингвистике
термин фрейм становится номинацией единицы описания структуры языка. В
Термине 2 актуализируется идея структуры и нейтрализовано значение
“память”.
В семантическом процессе есть некая критическая точка, когда
накопление дифференциальных и элиминация интегральных признаков
приводит к распаду многозначности. В сравнении с омонимами фрейм (партия
в бильярде) и фрейм (структура памяти), омонимы когнитивной лингвистики
(слово и метаслово фрейм) еще сохраняют достаточно легко эксплицируемую
семантическую связь. И это связь не ономасилогическая, по внутренней форме
(фрейм – рамка), а семантическая – по иным доминантным компонентам
лексического значения. Общность лексического значения фрейм1 и фрейм2
определяется как очевидной для исследователя связью языка со знанием, так и
изоморфизмом единиц и структур языка и единиц и структур памяти. Хотя
фрейм2 как номинация формы лингвистического описания эволюционирует в
сторону исходного значения слова фрейм (сравните: рамочная конструкция как
лингвистический
термин).
Развитие
многозначности
приводит
к
диверсификации термина исходного и термина конечного. И конечный
результат процесса ретерминологизации в данном случае целесообразно
определить как омонимию терминов. Интересно, что общеупотребительное
слово не воспринимается как омоним, даже если оно функционирует в разных
предметных областях. Например, английское заимствование кластер в
спортивной игре и в психологии может означать одно и то же – группа, но
терминологизация этих слов и связанная с нею семантическая дифференциация
(Ср.: кластер – ‘группа шаров, ни один из которых нельзя сыграть в лузу’)
заставляет воспринимать их как омонимы.
Итак, мы обращаемся к градуальной оппозиции многозначность и
омонимия (к шкале “степень семантической близости”) при подходе к
ретерминологизации как к семантическому процессу, при сопоставлении
семантики термина исходного и термина конечного: для определения
отношений мотивирующего и производного слова, для определения границ
полисемии и границ лексико-семантических вариантов многозначного слова.
Отношение ретерминологизации с полным переосмыслением семантики
ТИ
определяется
ретерминологизации
как
с
омонимия.
частичным
Для
определения
переосмыслением
отношения
семантики
ТИ
необходимым и достаточным является понятие многозначность. Но иногда
понятие омонимия предпочтительно и в этом случае. Термин омоним как знак
результата ретерминологизации предпочтительнее, если важно подчеркнуть
идею различия.
Как и в омонимии, идея разного в общем (в едином плане выражения)
выражена в многозначности. Но идея общего в многозначности доминирует,
так как многозначность – это помимо “общее в плане выражения”, еще и
“общее в плане содержания”. Термин омоним не только обозначает результат
ретерминологизации,
но
и
эксплицирует
семантику,
релевантную
для
оппозиции ТИ и ТК. В термине-понятии омоним эксплицирована идея
разности, противопоставленности, идея иного слова. Омонимия – оптимальная
форма вербализации идеи разграничения единиц языка и метаязыка, т.е.
отношения терминологизации и детерминологизации. Под это определение
подпадает и результат экстраполяции терминологии когнитивной психологии.
Функциональная
переориентация
когнитивных
терминов
–
или
ретерминологизация – связана с их движением от сферы ментального к иным
предметным областям. Изменение предметной области – серьезное основание
для
того,
чтобы
определить
функциональный
переход
как
ретерминологизацию, а соотношение ТИ и ТК как омонимию. Но в
ретерминологизации лингвиста в первую очередь интересует семантическое
развитие, изменение семантики слова. В том, что ретерминологизация не
является механическим переносом лексики, убеждает, в частности, движение
когнитивных терминов из области ментального в область реального языка и
метаязыка.
II.5.8. Омонимия терминов когнитивной лингвистики: терминология
предмета и метода
С
ретерминологизацией
когнитивных
терминов,
или,
вернее,
с
включением лингвистики в круг когнитивных наук, связано становление еще
одного вида омонимии, которая развивается в результате функционального
перехода терминологии предмета исследования в терминологию метода.
Ментальный лексикон – это особая область сознания, ее вербальное
звено, которое является первичным предметом исследования когнитивной
лингвистики. Ментальным лексиконом в переносном смысле может быть
названа терминология когнитивной науки как система номинаций структур и
процессов
сознания.
“Ментальный
лексикон”,
т.е.
базовые
понятия
когнитивной науки, отражающие исходную роль сенсомоторного опыта в
познании и в процессе использования знаний, формируют концептуальную
основу когнитивной лингвистики, а когнитивный подход к познанию
превращается в подход к языку.
В
когнитивной
лингвистике
базовая
когнитивная
терминология
используется как инструмент описания не только виртуальной сферы, но и
реального языка.
В следующих примерах из лингвистических текстов речь идет о (1)
когнитивной метафоре как о присущем человеческому сознанию механизме
формирования нового знания и (2) когнитивной метафоре как единице
высказывания, речи.
(1) Когнитивная метафора – “одна из форм концептуализации мира,
когнитивный процесс, который выражает и формирует новые понятия, и без
которого невозможно получение нового знания” [3, с. 14].
(2) Внимание языковедов привлекает так называемая когнитивная
метафора, часто встречающаяся в средствах массовой коммуникации (массмедиа) [3, с. 14].
Очевидно, в первом и во втором примере предметы номинации разные, а,
следовательно, различна и семантика термина когнитивная метафора. Термин
когнитивная метафора в высказывании (1) – это номинация процесса
сознания. Термин когнитивная метафора в высказывании (2) – обозначение
любого реального (материального) знака речи, который лингвистами может
быть охарактеризован как вторичная номинация, результат метафорического
переноса наименования.
Ретерминологизация словосочетания когнитивная метафора – результат
цепочки метонимических переходов: от номинации ментального процесса
(область-источник – область-мишень) к номинации ментальной структуры –
(область-мишень) и далее к обозначению единицы языка (языковой метафоры).
Поиск оптимальной формы вербализации нового понятия – это коррекция
плана содержания единицы языка или изменение плана выражения. В первом
случае под фокусируемое явление корректируется семантика готового термина,
т.е. уже существующего в языке имени, во втором идет поиск нового термина, с
возможной дальнейшей коррекцией его семантики. Так, термин когнитивная
метафора конкретизируется в терминах “номинативно-когнитивная метафора”
[3, с. 13] и “художественная метафора”. В этих номинациях, в их внутренней
форме, уже закреплено различение когнитивной и языковой метафоры.
Когнитивный подход к языку преобразует номинации ментальных
структур и процессов познания в операциональные единицы – номинации
приемов и методик лингвистического описания (когнитивный подход от
концепта к формам его вербализации, фреймовые методики описания
полисемии
и
т.п.).
Функциональный
переход
термина
–
следствие
метонимического переноса как когнитивного процесса. Высвечивая ту или
иную сторону явления, формируя под нее понятие, сознание запускает
программу вербализации понятия. Для стереотипной ситуации
можно
констатировать автоматизм действий, т.е. включение кода – одно-однозначного
соответствия между понятием и именем. При отступлении от стереотипа поиск
оптимальной формы вербализации из арсенала средств идет по принципу
аналогии. Так, психолог обозначает термином фрейм единицу декларативного
знания. Психолог же предлагает описание фрейма как структуры памяти, и этот
способ описания лингвист переносит на область языка, попутно превращая
термин – номинацию предмета (структуры знания) в термин – номинацию
лингвистического метода:
(3) ...язык... обрабатывает получаемую индивидом извне информацию,
т.е. строит специфические языковые фреймы [47, с.11]:
(4) Традиционные единицы когнитивистики фрейм, сценарий, скрипт и
т.д. ...могут использоваться исследователями для моделирования концепта
[47, с. 42].
В высказывании (3) словосочетание языковые фреймы – номинация
структур сознания. Очевидно также, что в высказывании (4) речь идет о
функциональной переориентации когнитивных терминов. И различение
терминов-омонимов фрейм (3) и фрейм (4) – это различение предмета
исследования и подхода к предмету.
Аналогичным образом в лингвистических текстах описание когнитивной
метафоры как способа познания внутреннего мира человека “превращается” в
метод описания лексической полисемии, в лингвистическую реконструкцию
процесса
метафоризации.
Проиллюстрировать
это
различие
можно
следующими примерами:
Знания в области источника организованы в виде“ схем образов”, (image
schemas)
– относительно простых когнитивных структур, постоянно
воспроизводящихся в процессе физического взаимодействия человека с
действительностью [6, с.76].
Значение языкового выражения может быть представлено в форме его
схематического образа (образ-схемы) [19, с.32].
В первом примере речь идет о структурах сознания, во втором – о
предлагаемом когнитивной лингвистикой методе описания многозначности
слова. Образ-схема как первоэлемент когнитивной картины мира в этом случае
противопоставляется образу-схеме реального слова.
Использование
многозначности
слова
фреймовой репрезентации знаний при описании
служит
наглядным
примером
экстраполяции
когнитивного метода на сферы языка.
Идея фреймового представления специальных знаний (фреймового
анализа) находит все новых сторонников среди лингвистов и все новые области
примененияvi. Когнитивная терминология утверждается как терминология
лингвистического метода. Исследователи отмечают при этом, что если фреймы
как структуры знаний гипотетичны, то они оправдывают себя как формы
лингвистического описания.
Лингвисты, заявляя свои права на исследование когниции, используют
когнитивную терминологию по прямому назначению – как терминологию
сферы ментального, и одновременно все более широко применяют принципы
когнитивных исследований к описанию явлений и процессов реального языка.
С распространением методики фреймовых описаний переход от терминологии
предмета исследования к терминологии метода становится регулярным,
знаменуя
собой
становление
широкой
и
регулярной
омонимии
лингвистических терминов.
В результате перехода когнитивного термина из сферы ментального в
область языка, он функционирует как слово и как метаслово – номинация
единицы языка. Разграничение омонимии единиц языка и метаязыка – одно из
условий успешного применения когнитивной методики. Чтобы использование
номинации структуры сознания в качестве лингвистического метатермина было
уместным, а толкование термина в высказывании непротиворечивым,
исследователь
должен
учитывать
омонимию
терминов
когнитивной
лингвистики и уметь разграничивать в употреблении термины-омонимы.
Неразличение чревато ошибками в интерпретации лингвистических текстов и
сбоями в коммуникации самих языковедов.
Разграничение омонимии единиц языка и метаязыка важнее различения
иных междисциплинарных омонимов, потому что речь здесь идет уже не об
абстрактном различении слов, которые на практике могут и не пересекаться. Да
и в целом разграничение омонимии единиц общего языка и специального языка
науки более значимо для лингвистов, чем для представителей любой другой
науки. Последние занимаются проблемой разграничения по необходимости,
лингвисты же – по призванию.
Междисциплинарная омонимия – естественное следствие экстраполяции
метода. Однако омонимия когнитивных терминов, обусловленная движением
терминов от области ментального к области реального языка, вследствие
специфики отношения языка и сознания, нуждается в особом внимании
языковедов.
Вывод.
Ретерминологизация
когнитивной
терминологии
–
это
использование номинаций структур сознания как терминов, прилагаемых к
иной предметной области – к языку. С характером изменения семантики
термина при таком функциональном переходе связано определение результата
ретерминологизации как межпредметной омонимии. Отношение терминов,
входящих в инструментарий разных дисциплин, определяется как омонимия в
основном из-за их функционирования в разных предметных областях.
Междисциплинарность,
становление
смежных
дисциплин
снимает
эту
раздельность. Кроме этого (или поэтому) в смежных дисциплинах есть случаи
терминоупотребления,
когда
понятие
ретерминологизация
практически
неприемлемо. Например, когда термины, в которых выражены понятия о
структурах сознания (концепт, репрезентация, фрейм), входят и в понятийный
аппарат когнитивной психологии и в инструментарий психолингвистики и
однозначно трактуются психологами и лингвистами, – здесь нет ни
раздельности функционирования, ни изменения предметной области, ни
изменения семантики. В смежных дисциплинах к ретерминологизации
относятся лишь явления такого междисциплинарного перехода, при котором
налицо семантическое переосмысление, т.е. семантическая дифференциация
термина исходного и термина конечного.
Ретерминологизация в современной лингвистике обусловлена выходом за
пределы описания сферы ментального не только когнитивного термина, но и
когнитивной методики. Многие понятия, связанные с когнитивным подходом к
языку, относятся к области методологии науки, формы их вербального
воплощения в своей совокупности образуют терминологию лингвистического
метода.
II.6. Динамика лингвистического термина: когнитивный поворот
II.6.1. Когнитивный поворот и “ментальный” лексикон (терминология
когнитивной науки)
Подводя итоги лингвистики ХХ века, языковеды назвали когнитивный
поворот ее наиболее значительным событием. И хотя его влияние на развитие
лингвистики и отношение лингвистики к формированию новой парадигмы
научного знания до сих пор являются предметом дискуссий [33, 38,47, 57],
набирающая ход когнитивная перестройка современной науки определяет
целесообразность исследования когнитивной терминологии, основу которой
составляет лексика, заимствованная из английского языка.
Изменения, происходящие в настоящее время в гуманитарных науках,
которые можно назвать изменением позиции наблюдателя (лингвиста,
психолога), по отношению к предмету исследования (языку, сознанию), не
только сопровождаются обновлением терминологии, но и отражаются в ней.
Проследить, как изменилось направление лингвистической мысли в эпоху
постструктурализма, можно, обратившись к если не новому, то обновленному
понятию когниция. Тем более что одно из самых “амбициозных направлений”
современной науки носит имя когнитология и определяется как “научное
исследование языка и научное исследование когниции” [35, с. 5]. Термин
когниция, который мог бы считаться неологизмом, так как не закреплен в
словарях, легко “переводится” через известный минимум интернациональной
лексики и ассоциируется с термином познание. В “Словаре латинских
крылатых слов” Я.М.Боровского, например, латинскому выражению cognitia
rerum соответствует словосочетание познание вещей”. Однако пришедший в
лингвистику из когнитивной психологии термин когниция (в исходном
варианте – cognition) скорее противопоставлен термину познание, чем
сопоставим с ним.
С термином познание традиционно связывается представление о научном
познании, которое так же традиционно противопоставляется чувственному
восприятию. Когниция как способ познания, с точки зрения когнитивной науки,
включает весь спектр восприятия мира: непосредственное чувственное
восприятие действительности, представления о ней (образы, основанные на
прошлом восприятии) и, наконец, мышление.
Новый
научный
подход
к
познанию
получил
название
экспериенционализм [32, с. 6]. Термин experience (“жизненный опыт, знать по
опыту”) фиксирует связь познания с сенсомоторным опытом, полученным в
процессе жизнедеятельности человека. С этой точки зрения первоэлементом
когниции является образ. Производность от образа более сложных форм
познания определяет целостность процесса познания – холистичность когниции
(и, добавим, целостность когнитивной теории с ее исходным посылом о
выводимости разума из непосредственного телесного опыта). Идея целостности
познания формирует общую методологию наук, занимающихся исследованием
разума.
Когнитивное описание процесса познания традиционно начинается с
определения научного понятия когниция, однако формообразующим понятием
когнитивной теории познания является понятие образ.
Научное освоение ментальных пространств – это и освоение новых
пространств языком. Построение теорий и гипотез об устройстве языкового
сознания рождает “ментальный” лексикон и требует лингвистического анализа
терминов, покрывающих эти пространства. С другой стороны, без знания
теории, без общего, целостного представления об описываемом терминами
пространстве, невозможно постижение единиц этой теории.
II.6.2. Ментальный лексикон – образоцентрическая модель
Когнитивный переворот в науке связывают с успехами когнитивной
психологии в исследовании ментальных структуры и процессов, “с помощью
которых
сенсорные
данные
на
входе
преобразуются,
редуцируются,
развиваются, запоминаются, вспоминаются и используются” [35, c. 83].
Образ непосредственного восприятия – это исходная точка когниции,
прообраз концептов – единиц мышления, на уровне которых к работе сознания
подключается язык. Как и понятие концепт, “производными от образа”
являются понятия ментальные репрезентации и прототип, входящие в ядро
концептуальной системы когнитивной науки. С понятиями ментальная
репрезентация
(образ
прошлого
восприятия)
и
прототип
связано
представление о ментальной модели мира как о системе ориентации в мире
реальном.
Две когнитивных теории – теория ментальных репрезентаций и теория
прототипа раскрывают особую роль прошлого опыта (образа прошлого
восприятия) в познании. Воспринимая мир, утверждают когнитологи, мы
сверяем образы, возникающие при непосредственном восприятии, с уже
хранящимися в сознании образами прошлого восприятия (ментальными
репрезентациями) и тем самым распознаем сигналы внешнего мира, осознаем
их как аналоги уже имеющихся образцов [74, с.43]. Кстати, психологи считают,
что зрительный образ воспринимаемого предмета через доли секунды уже
заменяется ментальной репрезентацией. На этом свойстве сознания базируется
теория стереотипов, операциональные единицы которой (фреймы, скрипты,
сценарии) буквально списаны с соответствующих ментальных структур –
оперативных единиц памяти.
На ориентационную функцию образа прошлого восприятия указывает и
теория прототипа. С понятием прототип связана основная когнитивная
(мыслительная) функция образа – участие в формировании категории
(понятия), а также основная когнитивная (познавательная) функция – участие
образа прошлого восприятия в формировании нового знания.
Образ прошлого восприятия (прообраз), выступает основой объединения
однородных образов в категорию (понятие) и является прототипом, “если с его
помощью
человек
воспринимает
действительность:
член
категории,
находящийся ближе к этому образу, будет оценен как лучший образец своего
класса или более прототипический экземпляр, чем все остальные” [35, с. 144]vii.
Нечеткие множества однородных образов приобретают в “прототипическом
экземпляре” своего заместителя: представителем класса (понятия) фрукты
становится яблоко, представителем класса (этноконцепта) писатель – Пушкин.
Концептуальная система, организованная таким образом, выступает как
система ускоренной, быстрой ориентировки. Иначе говоря, в ответ на вопрос:
“Кто такой писатель?”, сознание отвечает не сигнификативным значением
слова и не формулой “тот, кто пишет”, а прототипическим образом. Или, в
терминах когнитивной лингвистики, сознание профилирует, высвечивает
образ-прототип, который может быть образом-картинкой или фонетическим
образом – единицей внутренней речи.
Закрепленным в сознании опытом прошлого, т.е. знаниями, определяются
не только результаты освоения мира, но и его перспективы. Когнитивная наука
раскрывает роль образа прошлого восприятия как ориентира и при выходе за
пределы стереотипной ситуации. Известный в теории познания тезис о том, что
новая информация о мире осваивается с помощью старого знания, своеобразно
преломляется в теории когнитивной метафоры: “метафоризация – основная
ментальная операция, способ познания и объяснения мира – связана с
процессом отражения и обозначения нового знания через старое”. [47, с. 11]
Вербализованные
понятия,
отражающие
представления
ученых
о
когниции, образуют “ментальный” лексикон – особый терминологический
модуль, сначала в английском языке, а затем в языках, заимствующих
когнитивную
терминологию.
Осваиваемое
когнитологией
ментальное
пространство становится предметом номинации и уже таким образом входит в
сферу интересов лингвистов.
По мере того как когнитивная наука развивает представление об
устройстве когниции (познания, разума), новые знания о мире ментальном,
закрепленные в когнитивной терминологии, все в большей степени становятся
областью научных интересов лингвистов [32, 38, 47]. Если “дальнейшее”
значение лингвистических исследований когнитологи видят в получении
данных о деятельности разума, то их “ближайшее значение” состоит в уяснении
самого понятия “когнитивный подход”, в изучении концептуальной системы и
терминологии когнитивной науки. Когнитивная лингвистика изучает базовые
метафоры сознания, закрепленные в единицах языка, и на основе когнитивной
метафоры объясняет механизм вторичной номинации. Обращение к базовым
понятиям когнитивной теории познания дает возможность отчетливее
представить суть когнитивного подхода к языку и очертить те области
исследования, которые он открывает перед лингвистикой.
II.6.3. О когнитивном и функциональном подходах к “ментальному”
лексикону
“Ментальный” лексикон, отражающий первоначально представления
ученых о формировании когнитивной способности и работе сознания,
приобретает для лингвистики особое значение в связи с распространением
когнитивного подхода на сферы языка. Одной из сторон когнитивного подхода
к языку является, на наш взгляд, подход к номинациям ментальных структур
“от образа”.
Когнитивная парадигма знания представляет собой систему понятий о
предмете (области ментального) и о методе (когнитивном подходе к познанию),
закрепленных в терминах когнитивной науки. Представления когнитологов о
триаде познания, состоящей из “взаимодействия трех составляющих –
приобретения, структурирования и оперирования знаниями”, восходят к идее о
производности когниции от телесного опыта и значимости прошлого опыта для
процесса познания [74, c. 18]. I.4.1. Сенсорный отпечаток (образ, перцепт),
закрепленный
в
памяти,
формирует
представление
(образ
прошлого
восприятия) и выступает основой образования понятия. Когнитивные
исследования фиксируют роль образа сенсорного восприятия в образовании
сложных ментальных структур; роль образа прошлого восприятия как
ориентира для последующего познания; роль аудиовизуальных образов как
основы метафорического переноса знаний и т.п.
Когнитивный
подход,
распространяющий
сферу
действия
образа
сенсорного восприятия на когницию в целом, пересекается с функциональным
подходом к образу (или в определенном смысле является им). Функциональный
подход
позволяет
представить
структуры
сознания
как
результат
функционирования образа: согласно когнитивной психологии (и в ее же
терминах),
стимульные
долговременной
памятиВ
паттерны
свою
кодируются
очередь,
сознанием
образ-схема,
в
образы
“своеобразная
абстракция паттернов” становится прототипом – эталоном, с помощью
которого осуществляется интерпретация последующих сенсорных сигналов:
“паттерн сопоставляется с прототипом и при наличии сходства происходит его
опознание” [74, с. 90].
Функциональный подход к образу согласуется с аналогичным подходом к
его номинациям и к номинациям сложных структур сознания. Известно, что
функциональный подход к предмету восприятия как принцип познания
(сознанием фиксируются значимые для человека действия предмета или
действия с предметом – в этом проявляется избирательность мышления) на
стадии языкового мышления превращается в функциональный подход к его
номинации. Номинация, подобно змее, реагирует на движущийся
или
движимый предмет. В имени закрепляются стороны действующего или
“действуемого”, т.е. приводимого в действие, предмета, в чем проявляется
избирательность языка по отношению к реальности.
Функции предмета номинации принимают участие в образовании его
имени и становятся причиной его переименований. Со времен мифологической
формы мышления, герой, совершивший новый подвиг, получал новое имя:
“И Берен протянул к нему левую руку, медленно разжав пальцы, – но была она
пуста. ...и с тех пор называл себя Камлост, Пустая Рука” [76, с.210]. Так и
высвечивание той или иной функции образа становится основанием для
появления нового термина. Как образ непосредственного аудиовизуального
восприятия он представлен терминами-кальками и заимствованиями: картина,
картинка, паттерн. Например, у Р. Л. Солсо: “...миллион шаблонов, каждый из
которых соответствует отдельному паттерну” [74, с. 86].
Как основа
формирования категорий (понятий) он становится прообразом, прототипом. А
в качестве основы адаптационной системы сознания образ представлен
терминами
прототип.
ментальная
репрезентация,
(внутреннее)
представление,
Многоаспектность
и
полифункциональность
образа
делает
его
“полиноминантным”. Образно говоря, каждое новое деяние героя заслуживает
увековечения в слове – в слове того, кто это деяние наблюдает и оценивает. Как
у Джона Толкиена: “Тут встал Феанор и, подняв руку перед лицом Манвэ,
проклял Мелькора и нарек его Морготом, Черным врагом мира; и лишь этим
именем звали его впредь эльдары” [76, с 80].
Если язык, “мифологическая” часть нашего языкового сознания, играет с
нами в прятки, затрудняя переименованиями поиски героя, то сознательный
учет принципа функционального “переименования” и поиск исходного звена в
цепи переименований упрощают задачу идентификации имени (в частности,
термина как номинации ментального объекта).
Учет принципа функционального “переименования” и поиск исходного
звена особенно важен для идентификации заимствованных имен, по-своему
продолжающих мифологию переименований. Так, открытие и изучение той или
иной функции образа долговременной памяти повлекло за собой появление
терминологических обозначений image-schema, prototype, mental (inner)
representation в американской когнитивной психологии. В языках-донорах
соответственно появляются термины образ-схема, прототип, ментальная
(внутренняя, мысленная) репрезентация (последний в научных текстах
заменяет общепринятый термин внутреннее представление или варьируется с
ним), а также паттерн как “лучший экземпляр”, “лучший образец” (англ.
pattern переводится не только как паттерн, но и как изображение, икона,
картинка, и, редко, образ). Функциональный подход позволяет отождествить
заимствования образ-схема, прототип, ментальная репрезентация и другие
термины как номинации одной единицы структуры сознания – образа
долговременной памяти.
Логику переименований базовых понятий когнитивной лингвистики
можно пояснить и с позиций современной научной “мифологии” (если
понимать под “мифологией” способ описания и помнить об условности и
изменчивости “эпистем” и произвольности подхода к предмету исследования).
В
терминах
контент-анализа,
ментальная
репрезентация,
внутреннее
представление, образ-схема, прототип – это концептуальные переменные,
формы вербализации концепта “образ долговременной памяти”.
Когнитологии принадлежит идея о репрезентации мира не в словахпонятиях, а в концептах, основанных на образе, методическим следствием
которой в когнитивной лингвистике становится подход от концепта к формам
его вербализации. Подход “от концепта” превращает понятие – среднее звено в
связке “реалия – понятие – имя” – в звено исходное. Для наименований мира
ментального в этом есть своя логика: он недостаточно предметен, а
умозрительные
построения,
моделируются
из
отражающие
абстрактных
понятий.
наше
Но
видение
этого
когнитивный
мира,
подход,
постулирующий обусловленность познания сенсомоторным опытом, по
определению не может отрицать связь языкового сознания с внешним миром и,
следовательно, ограничиваться лишь средним звеном при изучении языковых
форм отражения мира.
Сама природа лексики как номинативной системы и системы форм
вербализации
понятия
предполагает
взаимодействие
когнитивного
(от
концепта) и функционального (от предмета номинации) подходов. Подход от
концепта к формам его вербализации позволяет представить слова как
концептуальные
переменные
понятия,
функциональный
подход
–
идентифицировать их как номинации ментального объекта (объектов).
Обращение к термину как к номинации ментального объекта и как к
форме вербализации понятия о нем (о его свойствах и функциях) – это и есть
взаимодействие двух подходов. Так, например, представление об образе
прошлого
восприятия
как
основе
адаптационной
системы
сознания
воплотилось и в термине ментальная репрезентация (mental representation), и в
термине прототип (prototype). Функциональный подход не только помогает
увидеть в них номинации одного и того ментального объекта – образа
долговременной памяти (ОДП), но и установить, что эти термины являются
своего
рода
функциональными
вариантами
(вариантными
формами
вербализации понятия об ориентационной функции ОДП как образа прошлого
восприятия). Кстати, именно поэтому, рассматривая данные термины как
концептуальные переменные, за базовую форму вербализации понятия мы
принимаем объединяющую, инвариантную часть их дефиниции – “образ
прошлого восприятия”.
Взаимодействие функционального и когнитивного (от образа и от
концепта) подходов принципиально важно для описания “ментального”
лексикона в заимствующих языках. Сочетание этих подходов к наименованиям
“ментальных” структур дает возможность и установить концептуальную связь
когнитивных терминов и соотнести варианты их перевода, что не менее
значимо для идентификации и систематизации заимствованной терминологии.
Систематизация терминов – еще одна точка пересечения когнитивного и
функционального подходов. Следствием производности сложных форм
сознания от образов сенсорного восприятия становится выводимость понятий о
ментальных структурах и процессах из понятия “образ”. Образ прямо или
имплицитно
присутствует
обозначений,
входящих
в
в
определениях
родовое
базовых
понятие
терминологических
когниция,
–
ментальная
репрезентация, прототип и концепт. Иначе говоря, производность когниции от
образа позволяет подходить к когнитивным понятиям как к трансформам
исходного
понятия
“образ”
и
превращает
“ментальный”
лексикон
в
образоцентрическую систему.
Производность познания от образа детерминирует образоцентрический
подход не только к номинациям ментальных структур, но и к толкованию их
значений. Такой производный от метода познания прием толкования как нельзя
более
соответствует
природе
номинации
(называния,
именования)
и
дефинирования, так как и наделение предмета или явления именем, и
толкование имени являются частным случаем познания.
Дефиниции, “производные от образа”, с одной стороны, закрепляют идею
производности ментальных структур от сенсорных стимулов, отражают
взаимосвязь и противопоставленность образов кратковременной (перцептов,
сенсорных паттернов) и долговременной памяти (шаблонов, образ-схем). С
другой
стороны,
последовательно
они
отвечают
выдержанный
требованию
подход
от
экономичности
образа
позволяет
модели:
избежать
включения чуть ли не всей когнитивной теории в толкование значения
отдельно взятого термина.
Образоцентрический
подход
к
дефиниции
единиц
“ментального”
лексикона в языках-реципиентах выступает как противовес асемантичности и
внесистемности заимствований. Благодаря закреплению родового понятия
образ в дефинициях базовых терминов когнитивистики, заимствованная
когнитивная терминология сохраняет референциальное единство. И, наоборот,
вследствие вариативности толкований, нечеткости и произвольности непрямых
дефиниций, часто лишь специальное исследование широких контекстов
помогает установить референциальную общность когнитивных терминов.
В целом же образоцентрический подход, как функциональный и
когнитивный одновременно, в какой-то степени примиряет “старую” и “новую”
лингвистики – ономасиологию и когнитивистику. Первая связывает имя с
реалией, на которую реагирует языковое сознание. Вторая рассматривает язык
как средство манифестации концептуальной системы: в языковой картине мира
видит воплощение его ментальной модели, в единицах языка – репрезентации
ментальных структур. Взаимодействие когнитивного (от образа и от концепта)
и ономасиологического подходов возвращает научному познанию его
целостность, приближает когнитивную науку к ее идеалу – когниции, или
познанию в филогенезе.
Становление нового метаязыка лингвистики определяется когнитивнодискурсивным, или когнитивно-функциональным выбором лингвистов. В свою
очередь в постулатах и в языке когнитивной науки проявляется связь
когнитивной парадигмы знания с философией постмодернизма, влияние
постсовременных идеологем. Когнитивная терминология формируется как
терминология общегуманитарная и междисциплинарная и все в большей
степени становится базовой терминологией лингвистики.
II.6.4. Язык и построение когнитивной модели мира
Признавая за когницией всю полноту восприятия мира, когнитологи
фокусируют внимание именно на исходной ее части, доказывая, в том числе и с
помощью языка, что на основе зрительных, слуховых, кинестетических и др.
образов формируются концепты и складывается ментальная картина мира.
В свою очередь, воплощение концепта (“понятия”, “идеи о мире”) в слово
делает человеческий язык неотъемлемой частью когниции. Идеальная картина
мира, образная в своей основе, перевоплощается (преобразуется) в языковую
картину мира. Благодаря языку внутренняя репрезентация мира, включающая в
себя знания о внешнем мире и знания о внутреннем мире человека, становится
доступной наблюдению и исследованию.
Homo sapience всегда видел в языке важнейший способ познания мира.
Со времен античности в языке (слове) искали соответствие природе вещей.
Практически тогда же утвердилось понимание слова как знака, закрепляющего
в своей внутренней форме индивидуализирующий признак именуемого
предмета. Да и само понятие языковая картина мира вошло в научный обиход
задолго до когнитивистов. Движимые убеждением, что границы нашего языка –
это границы нашего мира, первооткрыватели языковой картины мира решали
задачи познания мира реального. У изучения лексики как системы тоже была
своя сверхзадача – в отношениях и связях слов отражались отношения и связи
предметов действительности.
Когнитивная лингвистика в языке, в языковой картине мира ищет не
доказательство существования реального мира, а средство верификации
(засвидетельствования)
мира
ментального.
Непосредственное
или
опосредованное отношение имени к реалии (предмет ономасиологии) в
когнитивистике заменяется отношением имени к понятию, вернее к концепту.
Не отказываясь от изучения языка как инструмента познания действительности,
когнитивная наука предлагает рассматривать его как “средство доступа к
тайнам мыслительных процессов”. Предмет лингвистики когнитивной, по
мнению Е.С. Кубряковой, – получение данных о деятельности разума [38, с.8–
9].
Когниция как результат познания – это совокупность представлений о
мире, включающем в себя человека. По когнитивной теории, понятия о
внешнем мире формируются на основе непосредственного восприятия, а
понятия о внутреннем мире человека (концепты) – на основе когнитивной
метафоры [35, с.57–58].
Как и многие из своих предшественников, когнитивисты исходят из того,
что ментальная (внутренняя, идеальная) модель мира наиболее полно
проявляется в языковой модели мира. Когнитологи заменяют идеальную
модель мира картиной мира, “воплощенной” в языке, и строят модель
внутреннего мира человека, опираясь на языковые данные. Так, развивая идею
о производности концепта от образа, они отмечают, что понятия о внутреннем
мире могут основываться на любом виде чувственного восприятия. Языковые
метафоры служат тому подтверждением. Согласно имеющимся в языке
речевым формулам, для вербализованного концепта знание исходными могут
быть образы аудиовизуального и тактильного восприятия: Чувствую, вижу,
что прав. Что-то подсказывает мне, нюхом чую: что-то здесь не так.
Эксплицирующая ментальную картину мира языковая модель становится
точкой пересечения интересов лингвистов и психологов. Язык служит одним из
источников и наглядным доказательством когнитивной теории. В частности, с
помощью формул языка верифицируется производность концепта знание от
образа: я вижу (знаю), в чем тут дело; слышали (знаем) мы такие басни; меня
как громом ударило (осенило, какая-то мысль пришла неожиданно в голову).
В языке верифицируется и базовая пространственная метафора. Когда
говорят,
что
понятия
о
внутреннем
мире
формируются
на
основе
пространственной метафоры, то имеют в виду, что мир чувств и эмоций
мыслится
человеком
как
подобие
мира
реального,
как
многомерное
пространство. Внутренний мир человека когнитологами уподобляется некоему
замкнутому пространству – контейнеру. Container – это принятая в
когнитологии метафора для обозначения духовного мира (в русских переводах
– “контейнер”, “вместилище”).
Однако
американской
следует
признать, что
когнитивистикой,
не
образ контейнера, предложенный
очень
согласуется
с
нашими
представлениями о сфере человеческих чувств, тем более о душе (“со дна души
моей мерцают ее прекрасные глаза”). Он воспринимается как чужеродный и
неудачный, мы предпочли бы ему более привычные и оттого более
“благозвучные” образы, такие, как сосуд, фиал (души): Кроме того,
заимствование
контейнер
утрачивает
прозрачность
внутренней
формы
исходного слова (container – “то, что что-то содержит”). Внутренняя форма
термина container указывает на содержимое “вместилища, приемника,
резервуара”, на то, что внутренний мир строится по образу и подобию мира
реального или наших представлений о таковом. Полагаясь на данные языка,
можно сказать, что мир человеческой души отождествляется с пространством,
которое имеет свою глубину (в глубине души), и ширину (широкая натура), и
высоту (высокие чувства). Он обладает количественными характеристиками
(скудоумие и ума палата).
Согласно языковым данным, пространство души является проницаемым
(“не вольет мне в грудь мою теплынь”, подозрение вкралось). Душа в языковой
картине мира идеального воспринимается то как заполненный сосуд (“вся душа
полна тобой”), то как содержимое сосуда, способное изменять свои физические
свойства: излить душу, оттаять и воспарить душой.
Два мира, отраженные в языке, – это сообщающиеся сосуды. Будучи
идеальным миром чувств и состояний человека, внутренний мир незамкнут
(выйти из терпения и быть вне себя) и имеет выход в реальность. Языком
фиксируются и чувства, и их проявления: Для некоторых слов лексикосемантической группы “Чувства и состояния человека” характерен синкретизм:
разъяриться – это и стать яростным и проявить ярость. А такое широкое
понятие, как жизнь, включает в себя одновременно мир внешний и
внутренний: Жить напряженной духовной жизнью. В наших представлениях о
мире реальном время и пространство могут пересекаться: Время тянулось
медленно. А также: длинный день и короткая ночь (длинный – “имеющий
большую длину” и “долго продолжающийся, длительный”). Точно так же
пересекаются время и пространство в нашем восприятии внутреннего мира:
Всю душу вытянул (пространственный образ). Сравните также восприятие
жизни: Длинная, длинная жизнь. Жизнь продолжается (временной образ).
Но, будучи производным от внешнего мира, мир идеальный способен
создавать свои образы изнутри. Наряду с метафорами, восходящими к миру
реальному, в нем появляются образы, принадлежащие только миру идеального.
Так, если вдохновение приходит извне, то воодушевление – производное души.
Язык является средством фиксации внутренних состояний человека, как
вызванных воздействием внешней среды, так и собственно телесных ощущений
(ср.: чувство боли). Ощущения человека часто закрепляются в метафорах,
связанных с моторной деятельностью: Боль, (тревога) подступила, охватила.
Осознание
испытываемых
чувств
основано
в
данном
случае
на
прототипическом кинестетическом образе (хватать, подступать – движения
действующего во внешнем мире человека или действия, внешние по
отношению к человеку-наблюдателю, воспринимающему их визуально). В
когнитивистике бытует представление, что именно ощущения, фиксирующие
внутренние состояния человека, – основа когнитивной метафоры как свойства
сознания. Согласно такой точке зрения, жизнь человеческого тела, а не его
взаимодействие с внешним миром порождает прообразы сознания. Языковые
выражения “Сердце дрогнуло”, “Сердце упало, ушло в пятки”, построенные на
образах движения, перемещения, отражают изменения, “движения жизни” в
самом
человеческом
существе.
Такие
языковые
формулы
позволяют
предположить, что кинестетические образы не всегда являются результатом
метафорической проекции внешнего мира на внутренний мир. Сравните также
выражения, фиксирующие температурные характеристики тела – внутренние
источники чувств: “Жизнь теплится”, “Кровь стынет в жилах”.
Мир чувств и эмоций проявляется не только в языке, но и
паралингвистически – в движениях, мимике, жестах. Иначе говоря, внутренний
мир объективируется и в слове, и кинетически. Можно говорить об известном
изоморфизме этих систем: в слове, как и в движении человека, чувство может
быть выражено через его внешнее проявление (“приободриться” через
“приосаниться”). При этом кинестетический знак “приободриться” является
составной частью испытываемого чувства, находится в непосредственной связи
с ним. Это знак-признак, “индексальный знак’, по Ч. Пирсу. Языковые знаки
“приободриться”, “приосаниться” – это знаки-информаторы, знаки-символы.
Причем последний служит средством выражения и самого чувства (бодрости),
и способа его проявления: во внутренней форме слова закрепляется
аудиовизуальный образ (прямая осанка).
Сознание “декодирует” язык мимики и жестов с помощью языка.
Кинестетический знак “на выходе” (как движение, вызванное испытываемым
чувством) трансформируется в знак вербальный “на входе” (в сознании
воспринимающего и осмысливающего его наблюдателя). Человек-наблюдатель
воспринимает движение визуально (видит, как кто-то поморщился, побледнел,
вздрогнул) и, отождествляя зрительный образ как знак, расшифровывает его
содержание.
Анализируя кинестетический знак, сознание воплощает его содержание в
разнообразные вербальные формы. Языковое сознание регистрирует и толкует
чувство (приосаниться – изменить осанку, сделать ее такой, какая
свойственная уверенному в себе человеку, выразить в осанке чувство
уверенности). Язык конкретизирует его (поморщиться от боли, досады;
побелеть от ярости, страха) и даже имитирует в звукоподражательном слове
способ
его
выражения
(ухмылка,
расхохотаться).
Для
вербализации
кинестетического знака может быть использована и метафора: расплыться в
улыбке, поежиться. Регистрируя, конкретизируя чувство, язык уменьшает
степень
энтропии.
Манифестация
чувств
в
языке
и
в
движении,
согласованность показаний столь разных знаковых систем могут быть
свидетельством верности наших представлений об организации и устройстве
внутреннего мира человека.
Но язык, по мнению когнитологов, предоставляет еще одну возможность
судить об идеальных структурах знания, о мыслительных процессах по формам
их языкового выражения. В когнитивное моделирование оказываются
вовлеченными не только специальные термины, но и формулы естественного
языка. Лингвисты находят в языке единицы, отражающие, копирующие
строение ментальных структур: “мне радостно (фрейм), я радуюсь (сценарий),
радовать (схема), запрыгать от радости (картина)” [47, с. 18.] Формулами
естественного языка, кстати, можно проиллюстрировать и такие понятия
психологии, как восприятие и представление. Высказывание “Я вижу, слышу,
ощущаю
сейчас”,
например,
содержит
суждение
о
непосредственных
впечатлениях, о восприятии. “Я вспоминаю”, “мне представляется, что... ”, “в
моем сознании всплывают образы, перед моим внутренним взором встает
картина” – это закрепленные в естественном языке суждения о внутренних
представлениях
(ментальных
репрезентациях).
Когнитологи
особо
подчеркивают значимость опыта, засвидетельствованного в наивной языковой
картине мира.
Становление когнитивной науки дает новый импульс освоению языком
ментального пространства. К двум отраженным в языке модулям (ментальная
модель внешнего мира и модель духовного мира человека) добавляется модуль,
именуемый устройством сознания. Моделирование устройства сознания
развивает когнитивную терминологию – систему номинаций ментальных
структур и мыслительных процессов. “Означавший первоначально просто
“познавательный” или “относящийся к познанию”, термин когнитивный все
более
приобретает
значения
“внутренний”,
“ментальный”,
“интериоризованный” и, наконец, “связанный с когницией”, причем в понятие
это все чаще вкладывается новое содержание”, – отмечает Е.С. Кубрякова [38,
с. 5].
Признавая как факт когнитивного поворота в науке, так и значимость
новой когнитивной парадигмы научного знания, необходимо помнить, что
когнитивный подход к языку, смещая некоторые акценты, ни в коей мере не
отменяет константных положений науки о языке. Язык – это составная часть
познания, субъектом которого выступает человечество в целом. Осознание
жизни (как жизнедеятельности вообще, включающей восприятие мира и себя в
мире) осуществлялось и осуществляется через язык, первоначальные смутные
ощущения оформляются в слове, сначала в слове естественного языка – как
наивное понятие, затем как научное понятие – в научном термине. Языковое
сознание охватывает весь внутренний мир человека – и непосредственные
телесные ощущения человека, и его духовное состояние, и когницию. В языке
ментальная модель мира преобразуется (от “образ”) – воссоздается как
идеальная языковая модель и перевоплощается (от “плоть”) – вновь
воплощается в материальной форме, в речи. Познание, образно говоря,
действует как бумеранг, совершая возвратное движение – от отражения мира
реального в ментальной модели мира к ее отражению в реальном языке. Наука
ставит
язык
на
службу
познанию,
когда
занимается
исследованием
“возвратной” модели – языковой картины мира, исходя при этом из аксиомы об
изоморфизме двух моделей. Составной частью языковой картины мира
является языковая картина внутреннего мира человека. Формировавшаяся в
наивном сознании как стихийное отражение в языке разнообразных душевных
движений, она все более становится результатом и частью научного познания.
Для когнитивной науки с языком связаны как возможности исследования
когниции, так и возможности верификации (проверки, подтверждения)
когнитивных
теорий,
в
том
числе
и
разрабатываемых
психологами
исследовательских моделей ментальных структур и процессов. Вслед за
психологами, лингвисты рассматривают язык как “средство доступа к тайнам
мыслительных
процессов”
доказательства
верности
И
двух
язык
предлагает
основных
идей
готовые
единицы
когнитивной
науки
для
–
производности понятия (концепта) от образа и метафоричности сознания. Если
же исходить из того, что практика – критерий истины, то языковая практика
оказывается способом верификации познания как такового.
Вывод. Утверждение когниции как способа познания, т.е. становление
когнитивной науки, приводит к интеграции гуманитарных дисциплин, изменяет
в сторону сближения их методологию, способствует формированию новых
междисциплинарных направлений. Бумеранг познания, вводя лингвистику в
число когнитивных наук, открывает перед нею новые горизонты и
одновременно ставит новые задачи (согласования “старых” и “новых”
воззрений на язык и цели его исследования, координации научных подходов и
методов, унификации научной терминологии), их решение зависит от
готовности лингвистов отвечать на вызовы времени. Одна из таких задач и
перспектив современной лингвистики – когнитивное описание ментального
лексикона. Когнитивный подход к языку позволяет говорить о номинациях
понятий, связанных с телесным опытом, как о прототипической лексике,
которая, с одной стороны, становится основой развития вторичных номинаций,
а с другой – формирует ядро всей лексической системы.
Ментальный лексикон – это особая область сознания. Ментальным
лексиконом в переносном смысле может быть названа терминология
когнитивной науки, система номинаций структур и процессов сознания.
“Ментальный лексикон”, т.е. базовые понятия когнитивной науки, отражающие
исходную роль сенсомоторного опыта (а, следовательно, аудиовизуальных,
тактильных и т.п. образов) в познании и в процессе использования знаний,
формируют концептуальную основу когнитивной лингвистики, а когнитивный
подход к познанию превращается в подход к языку.
Когнитивный подход к языку преобразует номинации ментальных
структур и процессов познания в операциональные единицы – номинации
приемов и методик лингвистического описания (ср.: когнитивный подход от
концепта к формам его вербализации, фреймовые методики описания
полисемии и т.п.).
Обращением к сфере ментального, к области внутреннего языка
обусловлена и актуальность постановки проблемы слова и термина как единиц
ментального лексикона. С нею, в свою очередь, связана необходимость
соотнести представления о внутреннем слове, сложившиеся у лингвистов, с
представлениями когнитологов
и вновь поставить вопрос о внутренней
природе термина.
Вопрос о внутренней природе термина – это проблема словности или
знаковости термина, двусторонности или одноплановости языкового знака, а
также “вечный” вопрос об отношении слова к предмету и понятию.
РАЗДЕЛ III. ВНУТРЕННЯЯ ПРИРОДА ТЕРМИНА: ТРАДИЦИИ И
ПЕРСПЕКТИВЫ ОПИСАНИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ
Введение. Теория термина: истоки, традиции и подходы
Исследование научной терминологии имеет давнюю традицию, начало
которой было положено статьей Д.С.Лотте “Очередные задачи научнотехнической терминологии”, которая вышла в свет в 1931г. и стала основой
нормализации специального языка. Основные направления исследования
терминологии и подробные реестры “проблем термина и терминологии” даны в
монографиях С.В. Гринева, Т.А. Журавлевой, работах Ю.Н. Марчука, В.Н.
Прохоровой, В.А. Татаринова, в диссертации С.Д Шелова, исследованиях
других известных терминологов. Изучением проблемы внутренней природы
термина занимаются В.Н.Прохорова, Э.Ф. Скороходько, В.А. Татаринов, П.А.
Флоренский. Лингвистические основы учения о терминах, разработанные в
свое время Г.О. Винокуром, Б.Н. Головиным и Р.Ю. Кобриным, подробно
освещаются и развиваются в работах С.В. Гринева, В.П. Даниленко, В.М.
Овчаренко, Н. А. Слюсаревой. Ими же сформулированы основные задачи
терминоведения:
разработка
теории
термина
во
всех
ее
аспектах,
систематизация методов исследования терминологии, адекватное описание и
внедрение результатов теории термина в прикладных исследованиях [46, с. 86].
В качестве двух важнейших направлений терминоведения выделяют
семасиологическое, занимающееся исследованием проблем, связанных со
значением специальных лексем и семантическими явлениями – полисемией,
омонимией и пр. И ономасиологическое терминоведение, исследующее
структурные
формы
специальных
лексем,
процессы
наименования
специальных понятий и выбора оптимальных форм наименований. В
исследовании терминологии и разработке теории термина отмечают сочетание
двух направляющих. С одной стороны, изучение термина как основной
единицы языка для специальных целей осуществлялось по линии “чистой”
лингвистики (или общей лексикологии). Внимание лексикологов не могли не
привлечь
специфические
особенности
терминологического
слова,
проявляющиеся
в
его
функционировании.
Совершенствованию
лингвистической теории термина способствовало становление системного
подхода к слову, развитие семантических теорий, теории метафоры, изучение
полисемии и т.д.
С другой стороны, мощные импульсы к разработке теории термина шли
со
стороны
других
научных
дисциплин.
Успехи
в
той
или
иной
производственной области, как и рождение новых научных дисциплин,
сопровождались
ростом
специальных
исследований,
лингвистическим
освоением новых сфер терминологии. Такое перекрестное изучение единиц
номинации “научных и профессионально-технических объектов” и форм
вербализации научных понятий привело к становлению общей теории термина,
зарождение которой единодушно связывают с именами Д.С. Лотте и Г.О.
Винокура.
Термин как инструмент научного познания вызывал интерес многих
исследователей, работающих в смежных с лингвистикой направлениях.
Проблемы терминоведения пересекались с актуальными проблемами, которые
решали теория знака и теория слова. Так что современная теория термина –
результат совместных усилий ученых, работающих в разных областях знания.
Общее языкознание, теория перевода, семиотика внесли свой вклад в
становление того современного представления о термине, которое вследствие
его общепризнанности и устойчивости можно назвать традиционным. Задачами
специального терминоведения, в свою очередь, стало описание термина в его
функционировании и, как следствие, разработка проблем кодификации,
рационализации терминологии. Можно сказать, что разработка теории термина
стала ответом лингвистики на запросы науки в целом, а терминоведение
складывалось одновременно как теоретическая и прикладная дисциплина.
В последнюю четверть ХХ в. (в 70-е годы) терминология специальных
областей знания продолжает оставаться предметом как традиционной, так и
прикладной лингвистики. Значительный вклад в становление и развитие теории
термина внесли исследования по стилистике [4, 39]. Развитию научного
представления о термине как единице специального языка способствовали и
другие прикладные разработки [5, 46]. По свидетельству Т.А. Журавлевой, в
работах
современных
исследователей
терминологические
проблемы
рассматриваются по четырем основным направлениям:1) лингвистическое
описание
природы
термина
и
организации
терминологий;
2)
автоматизированные (с применением вычислительной техники) методы анализа
терминологий; 3) анализ терминологий с целью конструирования языков для
современных информационных систем; 4) стандартизация научно-технической
терминологии [16, с.39].
Сочетание научного интереса и практической мотивации, которое в свое
время способствовало становлению учения о термине, продолжает и сейчас
определять развитие теории термина. Терминоведение реагирует на изменения
терминоупотребления, отвечает на требование практики совершенствованием
теории термина и методики его описания. Активизировались исследования в
области терминообразования, проявляется интерес к заимствованию как
процессу
терминообразования.
Развивается
сопоставительное
описание
терминологии. Появляются новые работы, посвященные системному описанию
терминологической
лексики,
и
одновременно
утверждается
текстоцентрический подход к единицам специального языка. Функциональный
подход к слову и термину становится ведущим.
Исследование
термина
как
особой
единицы
терминосистемы
и
лексической системы языка – это собственно лингвистическая составляющая
развития теории термина. Такой же составляющей является изучение динамики
термина в процессе речевой коммуникации. И в связи с актуализацией процесса
заимствования терминологии – исследование динамики терминологического
заимствования в языке-реципиенте.
Одна из сторон динамики языка, и свидетельство ускорения процессов
развития языка, – заимствование терминологии, имеющее в своей основе
переплетение самых разных причин и мотиваций. Сложную взаимосвязь
социолингвистических и психолингвистических факторов заимствования и
обновления терминологии, специфику мотивов заимствования терминов
невозможно оценить без знания природы терминологического слова. Как
справедливо заметила Т.А.Журавлева, изучать способы языкового выражения
профессиональных понятий без проникновения в их сущность невозможно [16,
с. 16]. Чтобы увидеть своеобразие процесса заимствования терминологической
лексики, чтобы оценить целесообразность заимствования терминологии, его
особую мотивированность, необходимо изучение заимствованного термина в
его функционировании и, с другой стороны, не менее важно обращение к
теории термина. В ходе изучения и описания специальной лексики,
терминологии той или профессиональной отрасли знаний, с развитием
лингвистической теории термина сложились традиции подхода к термину.
Традиции, в рамках которой происходит оценка терминологических инноваций
и описание новых терминосистем, противостоит новая научная парадигма.
Точно так же традиции восприятия единиц специального языка противостоит
динамика языка, процессы обновления и развития терминосистем.
Совершенствование принципов описания терминологии, постижение
внутренней природы термина связано с изучением тех инновационных
процессов в языке, которые уточняют сложившиеся представления о термине и
корректируют традиционные подходы к его описанию.
III.1. Лингвистическое описание природы термина
Научное знание и практические составляющие опыта употребления
специальной
лексики
лингвистических
знаний
образуют
–
фундамент
терминоведения.
специальной
Задачами
области
специального
терминоведения стала разработка теории термина, описание терминосистем,
кодификация и рационализация терминологии. В условиях ускоренной
динамики
специального
языка
растет
роль
теории
термина
как
стабилизирующего фактора, с другой стороны, изменяющаяся практика дает
возможность оценить истинность и действенность сформировавшейся теории
термина, позволяет скорректировать некоторые ее положения.
Вопросы терминологии освещаются в фундаментальных трудах по
лингвистике, в специальных исследованиях и в работах прикладного характера.
Разделы, посвященные научному стилю речи, содержат практически все
учебники и пособия по стилистике и культуре речи. Переводческие аспекты
теории термина отражены в работах Л.С. Бархударова, В.Н. Комисарова, Л.К.
Латышева, А.В. Федорова, А.Д. Швейцера и др. теоретиков и практиков
перевода [84]. В самом терминоведении одним из важнейших направлений
исследования единиц специального языка стало описание лингвистической
природы термина.
Выделение специфических признаков и свойств термина – результат
самого пристального наблюдения за функционирующим словом с зарождения
терминоведения и до настоящего времени. С другой стороны, с момента
появления статьи Д.С.Лотте, момента, который единодушно определяется как
начало теоретического осмысления природы термина, наблюдения над
специфическими свойствами термина оформляются в нормативные требования
к терминологическому слову.
Формирующееся
научное
понятие
термин
строится
на
основе
представлений о “есть” и “должен”. В.Н.Прохорова в частности, отмечает:
“Термин, как знак, служащий названием понятия, должен занимать свое
определенное место в системе, должен сохраняться в памяти носителей
терминологии,
быть
неоднозначно
и
удобным
связано
для
также
употребления
с
(понятие
конкретными
удобства
особенностями
терминосистемы)” [60, с. 25]. Сравните также: “...применяемые к термину
требования:
краткость,
однозначность,
мотивированность,
простота,
согласование с другими имеющимися в терминосистеме терминами, т.е.
системность, предпочтение уже внедренным и русским терминам перед новыми
и иностранными” [4, с. 88].
Представления лингвистов о существенных признаках и свойствах
термина ложатся в основу его дефиниции, которая является необходимой, но не
достаточной формой экспликации (содержания) понятия
термин. Для
понимания внутренней природы термина существенны и иные формы его
экспликации. К числу иных форм описания природы термина относятся списки
свойств, или реестры признаков терминологического слова.
III.1.1. Признаки термина. Реестровый подход
В ходе исследования “проблем термина и терминологии” описания
отличительных признаков терминологического слова все более приобретают
характер систематизации. Появляются подробные описания специфических
особенностей термина, включающие и системные характеристики термина, и те
отличительные признаки, которые проявляются в его функционировании.
В работах по общей и прикладной лингвистике наблюдения над
термином
оформляются
в
перечни
свойств
или
списки
признаков
терминологического слова. Один из таких перечней содержится в работе
Л.К.Граудиной и Е.Н. Ширяева: к специфическим особенностям термина, по
мнению авторов, относятся 1) системность; 2) наличие дефиниции; 3)
тенденция к однозначности в пределах своего терминологического поля; 4)
стилистическая нейтральность; 5) отсутствие экспрессии [39, с. 123].
Списки и перечни признаков терминологического слова, а также
требований к нему, имеют инвариантную часть и варьирующуюся периферию,
состав которой зависит от подхода к термину.
В разноаспектных исследованиях специальной лексики разные понятия,
разные отношения терминологического слова иногда получают одинаковые
обозначения. При сведении реестров свойств в единый список в одном и том же
ряду оказываются термины-омонимы. Так, в одном ряду оказывается
системность – признание термина единицей терминологической системы,
признание производности термина от системы, и системность – единообразие
материальной
структуры
терминов,
их
образование
по
общей
словообразовательной модели. В ряде случаев за обнаружением омонимии
следуют действия по ее устранению. В частности, ряд авторов, в их числе
Л.К.Граудина и Е.Н. Ширяев, И. В. Арнольд, В.Н. Комиссаров, удачно
разграничивают
системность
и
систематичность
как
формальную
отмеченность единиц одного и того же класса, что позволяет избежать
смешения понятий.
Достоинства списочной формы представления признаков термина –
наглядность, простота сравнения признаков и сравнения их терминологических
обозначений. В частности, обнаружение омонимии метатерминов ведет к
совершенствованию понятийного аппарата.
Однако у списочного подхода есть и свои недостатки. Обусловленность
подхода к термину конкретными задачами исследования, как и стремление
охватить все стороны понятия термин, выявить все новые связи и отношения
терминологического слова оборачивается своей обратной стороной. Во-первых,
списки признаков термина все более приобретают характер контаминации. В
списки
свойств
термина
включаются
достаточно
разнородные
его
характеристики. Так, в одном ряду оказывается специальность термина
(особый характер связи термина с научным понятием) и однозначность,
системность
термина
и
его
номинативность,
объективность
и
мотивированность и т.п. Списочный характер описания заслоняет тот факт,
что выделение тех или иных свойств термина имеет разные основания.
Во-вторых, воззрения на внутреннюю природу термина в значительной
степени разнятся вследствие смешения понятий, каков термин и каким ему
следует быть. Вследствие того, что вопрос, каков термин, решается
одновременно с вопросом, каким он должен быть, списки признаков
терминологического слова становятся смешанными – одним списком даются
свойства реальных терминов, и их идеализированных аналогов. Возрастающее
давление нормативного подхода приводит к привнесению в представление о
свойствах термина определенных свойств его идеальной модели. С точки
зрения определения внутренней природы термина этот ряд отличается явной
избыточностью. По поводу систематичности, например, И. В. Арнольд
замечает: “систематичность термина – это не присущее ему свойство, а
предъявляемое к нему требование” [4, с. 93]. Однозначность как требование и
“стремление к однозначности” [16, с 67] как свойство термина также
нуждаются в разграничении.
Контаминированный характер списков проявляется и в следующем:
наряду с признаками, которые можно отнести к разряду ингерентных свойств, к
числу его специфических особенностей относят признаки не столько
характерные для функционирующего термина, сколько значимые. Признаки,
значимые для пользователя: слушателя (мотивированность, систематичность),
говорящего (краткость, благозвучность как удобопроизносимость), носителя
языка (исконность, благозвучность как благозвучие).
И, наконец, есть и не столь очевидные недостатки списочного характера
представления свойств термина: то, что указания на его специфические
особенности носят списочный характер, затрудняет определение понятия
термин.
Есть недостатки списков и недостатки списочного подхода в целом.
Когда описания общеязыковых и специальных свойств терминослова, а также
его системных и контекстных связей имеют характер их перечисления,
достаточно трудно определить, насколько тот или иной признак отражает его
внутреннюю природу. Открытым остается вопрос о релевантности того или
иного признака, вопрос о ценностной шкале.
В частности, реестровая форма нивелирует производность свойств и
характеристик термина от его ингерентного свойства – быть средством
выражения научного понятия. При списочной форме затруднено определение
логических связей между данными свойствами термина, а, следовательно,
затемнены основания их систематизации. Так что наличие списков признаков и
подробных характеристик тех или иных свойств термина не снимает вопрос об
их дальнейшей систематизации, которая как раз и должна основываться на
ингерентных свойствах терминологического слова. Решение актуальных
проблем современной терминологии, развитие теории термина зависит от того,
насколько близки основания систематизации свойств и признаков термина к его
внутренней природе, насколько они отражают ее.
III.1.2. Разграничение омонимии слов – номинаций признаков термина
Реестры
признаков
терминологического
слова
–
это
перечни
терминологических номинаций, представляющих собой основные понятия
лингвистической теории термина. В работах по терминологии вводятся такие
понятия,
как
словность
термина,
номинативность,
концептуальная
и
семантическая целостность термина. При этом понятия, призванные раскрыть
природу терминологического
слова, трактуются
неоднозначно.
Так, в
исследованиях, посвященных общим вопросам теории термина, а также
проблемам терминообразования, ставится вопрос о знаковой или словной
природе термина, о симметрии или асимметрии отношения наименования в
терминологическом слове или, более широко, о соотношении понятий термин
и слово. Знаковый подход к термину, т.е. отрицание словности термина [60,
с.5], с неизбежностью изменяет его толкование.
В рамках оппозиции термин – слово выдержана и оппозиция
номинативного и терминологического значений. Т.А. Журавлева отмечает, что
номинативное
значение
слова
общего
языка
противопоставлено
терминологическому значению, и указывает на прямую связь номинативного и
терминологического значений полифункционального слова (звезда, земля и
т.п.) [16, с.53].
С другой стороны, под словностью термина понимают ограниченность
терминологии терминами-словами (“критерий концептуальной целостности”
[16, с.188]), что значительно сужает терминосферу. Включение в состав
терминов словосочетаний в свою очередь изменяет дефиницию термина, состав
и иерархию его эксплицируемых признаков.
Точно так же, как словность термина, неоднозначно определяется
понятие
номинативность
термина.
В
одном
из
своих
значений
номинативность термина – это его субстанциальность, а следовательно,
ограниченность
терминологии
словами,
относящимися
к
лексико-
грамматическому классу имен существительных. И при этом подходе термин
также трактуется иначе. В частности, этот подход определяет появление
градуированной
шкалы
по
степени
терминологичности:
номенам
противопоставляются терминированные слова или словосочетания [39, 180–
181]. Признание за термином признака номинативности удаляет термин от
слова и приближает к знаку, так как снимает частеречную оппозицию,
номинативность термина можно трактовать как его неграмматичность.
Сторонниками словности термина (словность-2) на первый план
выдвигается такое свойство термина, как воспроизводимость, устойчивость,
целостность, т.е. признаки, противопоставляющие его словосочетанию. Однако
в работах их оппонентов, включающих составные номинации в состав
терминов, понятия целостность и воспроизводимость трансформируются, так
как прилагаются к составным терминам. Так, предложенный В. М Овчаренко
критерий концептуальной целостности прежде всего утверждал подход к
термину как к синтетическому образованию. У Б.Н. Головина понятие
концептуальная целостность относится не к слову, а к составным номинациям.
Его введение и использование связано, по мнению исследователя, прежде
всего, с необходимостью “выделения составного термина из синтагматического
ряда”, а также различения терминологических и нетерминологических
сочетаний слов. Б.Н. Головин отмечает, что концептуальная целостность,
понимаемая
как
“невозможность
семантическая
полного
целостность,
выведения
синтетизм,
специального
предполагает
значения
знака
непосредственно из значения его компонентов” [13, с. 62].
Применительно к словосочетанию критерий концептуальной целостности
пересекается с информационным критерием. Согласно информационному
критерию, словосочетание является термином, если над ним без потери
смысла
нельзя
1)
заменить
составляющие
терминологического
слова
синонимами, 2) заменить прилагательное существительным с предлогом, 3)
заменить основное слово его производным, 4) изменить порядок слов в
словосочетании и т.п. [16, с. 188].
Омонимия
терминов
может
быть
результатом
многократного
использования слова для номинации разных объектов. И одновременно она –
следствие пригодности слова для такой номинации. Образцом номинации
многоразового пользования в языке науки стало слово специальный (ср.: язык
для специальных целей, термин как специальное слово). Такими же свойствами
обладает и его производное – специальность. Слово специальность одинаково
открыто и для развития многозначности и для создания метатерминовомонимов.
Специальность слова – это ограниченность сферы его употребления
областью специального, т.е. профессионального, знания. Специальность – это
и ограниченность областью научного знания. За специальностью слова как его
ограниченностью областью научного знания следует специальность как связь с
научным понятием. Так что в совокупной семантике слова специальность как
единицы метаязыка прослеживается градация: знание – научное знание –
научное понятие. Кстати, понятие специальный ассоциируется и со словом
специалист: Один из вариантов ответа на вопрос: Что такое термин? –
“Термин – то, что знают специалисты”. Это ответ информанта, работающего
в сфере производства, слово специальность им осознается как производное от
слова специалист. Другой вариант ответа (ответа информанта-неспециалиста):
“Термин – это научное понятие”.
Многозначность понятия специальность проявляется и в авторских
рабочих определениях термина: “слова и словосочетания, обозначающие
специфические объекты и понятия, которыми оперируют специалисты
определенной области науки и техники” [28, с.110].
Специальность слова как ограниченность сферы его функционирования
областью научного знания и соотнесенность с научным понятием наиболее
тесно смыкается с понятием терминологичность. Следует, однако, отметить,
что “связь с научным понятием” – достаточно условное обозначение, оно
может толковаться по-разному и с разной степенью приблизительности в
зависимости от подхода к терминологическому слову.
Для терминов, как и для слов иных классов, определяющими являются
такие параметры, как форма, значение и функция. Понятие специальность – это
в том числе и особая функциональная нагрузка термина, оно включает признак
терминологического слова по функции – “быть средством выражения
научного понятия”. viii
Неоднозначность отличает почти все основные метатермины. Что же
касается соотношения понятий специальность и терминологичность, а также
профессиональность и специальность слова, то уже на первый взгляд они
представляются многозначными, нетождественными и в то же время
смежными.
Омонимия терминов, неоднозначность понятий означают необходимость
совершенствования понятийного аппарата. Существование разных подходов к
термину, проблемных аспектов в вопросе о природе термина требует
продолжения
“полевых
исследований”
–
изучения
термина
в
его
функционировании и дальнейшей разработки теории.
III. 2. Внутренняя природа термина – основные подходы
Одно из ключевых и одновременно проблемных понятий терминологии –
понятие
внутренней
природы
терминологического
слова.
С
понятием
внутренней природы термина соотносится ряд смежных понятий, которыми
оперируют современные лингвисты, – лингвистической природы термина,
семантической природы термина, функциональной природы термина. Эти
понятия представляют тот или иной подход к термину, так или иначе
раскрывающий его сущность и так или иначе интерпретирующий отношение
термин – слово.
III.2.1. Функциональный подход к термину
Описание отдельных сторон термина, обобщение знания о специальном
слове способствует пониманию его внутренней природы. В то же время
представление о специфических свойствах термина во многом зависит от того,
как решается вопрос о внутренней природе термина. Хотя терминологи
отмечают наличие двух разных точек зрения на внутреннюю природу термина
(указывают на противостояние в термине его знаковой и словной природы),
большинство исследователей склоняется к функциональному подходу к
термину [46, с. 33; 13, с. 42; 60, с. 62].
Функциональный
подход
к
термину
нуждается
в
некоторых
комментариях и в разграничении его аспектов. Во-первых, само определение
термину
дается
через
его
функцию.
Функциональная
точки
зрения,
представленная еще в работах Г.О. Винокура и отраженная в большинстве
современных определений термина, предполагает “признание в качестве
главного
дифференциального
признака
термина
функции
выражения
специального профессионального понятия” [60, с. 35].
Б.Н.
Головин
и
Р.Ю.
Кобрин,
авторы
классической
работы
“Лингвистические основы учения о терминах”, отстаивая терминологичность
словосочетания, также апеллируют к функции. С точки зрения этих авторов,
логично было бы признать терминами как отдельные слова, так и
словосочетания, обладающие номинативной и сигнификативной функциями в
соответствующих
сферах
профессиональной
деятельности
[13,
с.
63].
Определение термина как единицы “языка для специальных целей” также
отражает функциональную природу термина [39, с.169].
В рамках функционального подхода выдержано и большинство его
толкований. Функциональный подход к термину имплицитно содержится
практически в каждой его дефиниции: Термин – это слово или подчинительное
словосочетание, имеющее специальное значение, выражающее и формирующее
профессиональное понятие и применяемое в процессе познания и освоения
научных и профессионально-технических объектов и отношений между ними
[16, с. 12]. И одновременно в термине видят результат функционирования
слова. Так, характеризуя неспециальную лексику по функциональному
признаку, лингвисты отмечают, что она функционально тяготеет к лексике
специальной [39, с. 193]. Результат такого тяготения – терминологизация слова
общего языка.
Определение термина как особой функции слова в первую очередь и в
полной мере подходит к полифункциональной лексике, способной выступать
попеременно как термин и как не-термин. Забегая вперед, скажем, что быть
термином – функция не целостного слова, слова как такового, а того слова,
которое является единицей языка как совокупности стилей. “Быть термином –
одна из функций слова” означает, что слово современного языка может быть и
терминологическим и нетерминологическим словом. А это уже не целостный, а
дискретный подход к слову и к языку.
Итак, термин как единица языка науки и производства получает
определение специальное слово, при этом за специальностью слова стоит
специальность знания. Во-вторых, термин рассматривается как слово в особой
функции: “...термин – это не искусственный знак, а слово или словосочетание в
особой функции выражения специального понятия [13, с. 42]”. Определение
термина как слова в особой функции связано с утверждением словного, а не
знакового подхода к термину.
III.2.2. Проблема “словности” термина
Вопрос о внутренней природе термина – это прежде всего вопрос его
“словности” или знаковости. Хотя у проблемы словности термина есть два
аспекта: Термин – слово или словосочетание? Термин – слово или знак?
Первый аспект касается проблемы терминологичности словосочетания. Суть
словного подхода к термину сформулирована В.М.Овчаренко: “Терминами...
целесообразно считать лишь отдельные языковые знаки, т.е. семантически
целостные (синтетические) образования, выражающие специальные понятия,
но не свободные сочетания знаков, объединяемые по действующим в языке
моделям для выражения таких понятий [цит. по 13, c. 62]”.
Первый аспект проблемы словности термина относится к области теории
номинации, второй – к области теории лингвистического знака, ведь термин
определяется как слово или сочетание слов, которое обозначает предмет
профессиональной деятельности и специальное (научное) понятие. Он
напрямую связан с вопросом о внутренней природе терминологического слова.
По
признанию
терминологов,
заслуга
постановки
вопроса
о
лингвистической сущности термина принадлежит Г.О.Винокуру. В целом,
выделяют
две
точки
зрения
на
внутреннюю
природу
термина:
функциональную (термин понимается как слово или словосочетание в особой
функции) и субстанциональную [16, с. 61]. Согласно субстанциональному
подходу, с его требованием принципиальной однозначности, символьности,
термин не искусственный знак, но и не вполне лингвистический знак.
Подход к термину современных авторов разнится тем, выделяют ли они
общие черты в семантической природе термина и слова или отмечают различие
их семантической природы. В частности, Р.А. Будагов указывает на знаковую
сущность термина, заключающуюся в его способности выражать однозначную
информацию, а Ю.С. Степанов видит в термине предел семантического
развития слова. Так что представление о знаковой природе термина не
отбрасывается совершенно, хотя все более утверждается функциональный и
словный подход к термину.
Нужно помнить и о том, что под знаковостью (слова и термина)
лингвисты подразумевают не всегда одно и то же. Сравните, например,
следующие высказывания:
...языковые единицы можно считать знаками постольку, поскольку они
выполняют репрезентативную функцию в системе номинативных средств
любого языка [16, с. 102]
...знаковая сущность термина, заключающаяся в его способности
выражать однозначную информацию [16, с. 23].
В первом высказывании речь идет о слове как знаке-заместителе
предмета и форме выражения понятия. Во втором под знаковой сущностью
понимается взаимно-однозначное соответствие ПВ и ПС термина. Такой точке
зрения соответствует представление о термине как о знаке идеальном.
Идеальность термина имеет еще одно измерение. Лингвисты полагают,
что в термине функция номинации предметов реального мира слабее выражена,
чем
функция
вербализации,
экспликации, реификации
предмета
мира
идеального – понятия. “Как термины, так и терминосистема в целом, так и
общеупотребительная и общенаучная лексика, входящая в язык науки, как
правило, имеет отвлеченный или дефинитивный характер, – пишет В.А. Гречко,
– т.е. слова, употребляемые в языке науки, не обозначают конкретных
предметов и их признаков. В большинстве же случаев за словом в языке науки
стоят либо понятия и классы предметов, либо идеальные предметы,
представители таких классов” [14, c. 176].
В свое время в общей теории знаковых систем и в лингвосемиотике
сложилось представление о слове как несовершенном и в этом смысле
неидеальном знаке. В свою очередь, в лингвистике, в терминоведении,
формируется представление о термине как о знаке, нивелирующем недостатки
слова. Слово, с его асимметричным дуализмом, противопоставляется более
“идеальному” термину.
Таким образом, оппозиция термин – слово восходит к проблеме
знакового и незнакового характера языка, знаковых и незнаковых свойств
слова. Доказательства же словности термина предоставляет сам язык. И в
первую очередь словность термина подтверждается наличием в языке
полифункциональных слов.
III.2.3. Словная природа термина
Основу словного подхода к термину составляет представление о нем как
о полноценном языковом знаке: термины, как простые, так и составные, “не
являются условными знаками – символами, несущими только номинативную
нагрузку [60 , с. 17]”.
Одно из основных свидетельств словности термина заключается в
производности терминов от общеупотребительных слов. В.А. Гречко отмечает,
что общеупотребительная лексика – постоянный материальный источник
терминообразования [14, с. 175]. Большинство терминов, по мнению
Б.Н.Головина, – семантические кальки “общеупотребительных, уже живущих в
языке слов, без какого бы то ни было изменения формальных показателей. [13,
с. 35]”. По свидетельству В.Н. Прохоровой, основой семантического
словообразования в русском языке являются слова активного словарного
ядра общелитературной лексики, по происхождению исконно русские,
частотные в употреблении – слова, называющие значительные в жизни
общества предметы и явления [60, с. 64–65]. Согласно своей словной природе,
отмечает далее автор, “семантические образования имеют внутреннюю форму,
омонимичны словам общелитературной лексики; поскольку слова-омонимы
общелитературного
употребления
парадигматически
и
синтагматически
обусловлены... эти термины могут иметь не только внеязыковые, но и языковые
ассоциации,
с
чем
связано
наличие
коннотаций
экспрессивности-
эмоциональности”.
Детерминологизация, в результате которой термин становится словом
общего языка, – это еще одно свидетельство словности термина. Вследствие
детерминологизации
“идеальный”
знак
обнаруживает
себя
как
функционирующий знак естественного языка. В функционировании он
проявляет свои словные свойства. Лингвистический, а вернее лингвальный,
знак обладает чертами и свойствами, которые отличают его от семиотического
знака, – способностью к развитию, динамизмом. Его отличает способность к
развитию
семантических
и
словообразовательных
производных.
И
многозначность со знаком плюс.
В настоящее время, когда функционализм постулируется как основной
метод лингвистики, можно с определенностью говорить, что функциональная
точка зрения на термин утверждается как основная. Иными словами,
постулируется следующее: одна из функций слова – быть термином, в то время
как
функция
термина
–
быть
средством
выражения
специального
профессионального или научного понятия.
В
дальнейшем
описании
мы
будем
исходить
из
постулата
о
принципиальном тождестве слова и терминослова, которое проистекает прежде
всего из их единой знаковой природы, а именно природы лингвистического
знака, и общности основных знаковых функций. В то же время, принимая
функциональный подход к термину, мы возражаем против абсолютизации
формулировки: быть термином – одна из функций слова, так как, во-первых,
отношение единица языка и ее функция воспринимается как неравенство.
Такой способ описания термина отдаляет термин от слова. Отсюда легкий путь
к идее “термин – не слово” и к противопоставлению термина слову как
таковому. Чтобы не оказаться в плену у собственных определений, следует их
разнообразить. Иными словами, можно сказать, что одна из функций слова –
быть термином. А можно сделать акцент на том, что термин – это одна из
разновидностей слова. Перифраз – это и способ указать на относительность
наших толкований и субъективность суждений. Говоря: “Термин – это…”, мы
объективируем наше суждение. “Под термином мы понимаем…” более
соответствует научной истине в современном ее понимании.
Важно видеть и иную сторону функционального подхода к термину, а
именно давление функционального подхода к термину. Термин чаще всего
определяется по основной функции “быть средством выражения научного
понятия”. Стереотипы вербального оформления мысли формируют стереотипы
мышления. Функциональное определение термина ограничивает описание
признаков терминологического слова, сводя их до описания его специальных
признаков. Более того, функциональный подход к термину отражается на
построении дефиниции термина, в которой в первую очередь регистрируются
признаки термина как специального понятия.
В этом смысле функциональный подход к термину не способствует
утверждению идеи словности термина. В первую очередь потому, что
неучтенными оказываются собственно словные признаки термина. В связи с
функциональным подходом к термину (с определением термина по основной
функции – быть средством выражения научного понятия), природа термина
почти исключительно сводится к его особой семантической природе. Однако
указание на данную функцию не отменяет словной сущности термина как
двусторонней единицы языка. Термин как слово, целостное слово, слово
вообще – это двусторонний языковой знак.
И полифункциональный знак
языка. За рамками функциональных определений термина часто остается
материальная природа термина, что не вполне корректно по отношению к
реальному термину. Кроме того, с материальной стороной термина связан ряд
его функций. И, кстати, такая немаловажная роль, как функция выделения из
континуума
и
означивания
функционально
значимого
предмета.
Функциональный подход к термину доказывает свою продуктивность при
определении признаков термина. Ценностная иерархия признаков термина
строится на иерархии функций терминологического слова. Если основа ее для
термина – функция выражения научного понятия, то далее идет ряд функций,
связанных с использованием терминослова как внешнего материального знака,
когда
вступают
в
действие
такие
стороны,
как
благозвучность,
словообразовательные возможности и терминопроизводящие качества, вплоть
до прагматических функций в тексте.
Когда
за
бортом
оказываются
признаки
слова
как
реалии,
затушевываются многие возможности терминологического слова, характерные
для слова вообще. Уже поэтому термин нужно описывать, или лучше
описывать, не как функцию слова, а как разновидность слова, сопоставимую с
основной разновидностью слова – словом общего языка. Или как специальную
номинацию, сопоставимую с основной номинацией – общеупотребительным
словом (ОУС).
Итак, быть термином – одна из ипостасей слова. Вывод о словности
термина снимает противопоставление слова как знака естественного и термина
как искусственного знака, хотя не подводит окончательный итог в дискуссиях о
внутренней природе термина. С другой стороны, проблемные аспекты теории
термина преломляются в вопросе о том, как выполняет репрезентативную
функцию современный термин – как идеальный знак или как знак языковой?
Как выполняет репрезентативную функцию заимствованный термин, к
которому “прежде всего приложимо определение термина как условного знака,
символа, закрепленного в качестве обозначения понятия [16, с. 29]”. Динамика
термина и развитие терминосистемы открывают новые возможности
ответа на этот вопрос.
для
III.3. Отношение термин – слово: разграничение понятий
Решение вопроса о внутренней природе терминологического слова
связано c вопросом терминологического и методологического обеспечения
этого описания, с вопросом о способах описания термина и основаниях
систематизации его признаков. Для характеристики термина как знака языка
основополагающим является корреляция термин – слово. Термин и слово –
отношение, к которому сходятся практически все проблемные вопросы теории
термина.
В современной лексикологии сложились две традиции описания
семантической структуры слова – построение иерархической схемы на основе
родовидовых
отношений,
и
построение
оппозиции,
раскрывающей
дифференциальные признаки слов. Оппозиция – это основной способ описания
и инструмент структурно-системного подхода к единицам языка. И до
настоящего времени основной способ характеристики термина. Но и оппозиции
могут отражать иерархию отношений, могут быть выстроены как иерархия или
встроены в иерархию. И эта иерархическая организация оппозиций во многом
зависит от подхода к термину.
Определяя термин как знак, не равный слову, задают оппозицию термин
– слово. И эта же оппозиция, на первый взгляд, сохраняется при словном
подходе к термину. По крайней мере, большинство описаний термина строится
именно на противопоставлении термина и слова. Так проявляет себя скрытая
многозначность слова слово. В наличии в этих двух оппозициях термина слово
кроется возможность логической ошибки (перехода от одного понятия к
другому), или бессознательной смены регистра. А возможность такого
перехода при восприятии многозначного слова или омонима всегда велика.
Два подхода к термину – это две разноплановые оппозиции, и эту
разноплановость необходимо учитывать при характеристике термина. В рамках
первой оппозиции термин – это иной знак, чем слово. Термин как
семиотический знак здесь противопоставляется слову как лингвистическому
знаку. В рамках второй оппозиции термин – это инобытие слова.
Определение термина как слова (а не как особого знака, не равного слову)
знаменует переход к иному уровню отношений, на котором оппонентом
термина является слово общего языка. Эта вторая оппозиция строится на иных
основаниях, и было бы ошибочным полагать, что переход от первой оппозиции
ко второй – это переход от родового понятия слово к видовому – слово общего
языка. По отношению к первой оппозиции слово – термин вторая оппозиция
термин (специальное слово) – слово общего языка (оус) может лишь условно
рассматриваться как оппозиция второго, или низшего, уровня.
Попробуем определить логическое отношение понятий слово и слово
общего языка, как они даны в первой и второй оппозиции. Слово, во-первых,
это целостное слово, часто определяемое как “слово вообще”, “слово как
таковое”. Слово как обобщенная номинация лексических единиц, “слово как
таковое”, – это понятие, которое предполагает целостный подход к языку. И
это понятие является оппонентом понятия термин в первой оппозиции. Это
понятие не равно одноименному понятию слово, отражающему представление о
стилистической дифференциации языка, – дискретному слову.
Слово общего языка – понятие, производное от стилистической
дифференциации языка. Это понятие, является оппонентом понятия термин во
второй оппозиции. Общеупотребительное слово (ОУС) и специальное слово –
это единицы языка как совокупности стилей. Таким образом, при переходе от
первой оппозиции ко второй не происходит перехода от родового понятия к
видовому. Происходит переход от “целостного” слова к слову, несущему идею
стилистической дифференциации, а именно к его разновидности - слову общего
языка, для которого, как и для терминологического слова, родовым понятием
является “дискретное” слово. Понятие слово специального языка соотносится с
понятием целостное слово опосредованно, через родовое понятие, которое мы
обозначили как дискретное слово.
С1
:
С2
/ \
С3 С4
Неверным и ошибочным было бы подходить к термину как к слову,
противопоставленному целостному слову, слову вообще. Чтобы избежать
подобной ошибки и, как следствие, неверной трактовки термина, необходимо,
во-первых, различать “целостное” слово и родовое понятие слово, способное
распадаться на видовые понятия термин и слово общего языка. Тем более что
есть хороший способ разграничивать понятия, имеющие одну и ту же форму
вербализации – использование иных форм его вербализации. Использование
вторичной, или “повторной”, лексической номинации, и ее разновидности –
составной номинации как средства специализации понятия. Например, как это
мы сделали выше, закрепив за одним понятием номинацию целостное слово
или слово вообще, за вторым дискретное слово, а за третьим слово общего
языка, или ОУС. У слова слово в его разных значениях – разные знакизаместители. И, с другой стороны, оно оказывается знаком-заместителем для
разных знаков.
Для номинации слово характерна постоянная смена регистра: челночные
движения от одного значения к другому, от одного понятия к другому или от
одной составляющей понятия к другой – от части к целому. Поэтому
приходится постоянно различать значения многозначного слова “слово”,
вернее, различать понятия, стоящие за общей для них формой вербализации с
помощью подстановки “вторичной” номинации. Переименование позволяет
избежать трюизмов: термин – слово, которое обладает свойством быть иным
словом, чем слово. Однако лингвисты множественности и дробности
номинаций предпочитают синкретизм. Или, иначе, формальной вариативности
предпочитают
содержательную.
Синкретизм
многозначного
и
полифункционального слова слово требует умения ориентироваться в его
значениях, в его употреблениях. В частности, оппозиция термин – слово
общего языка, хотя бы из привычки сокращать, формально также может быть
представлена как оппозиция термин – слово. Оппозиция термин – слово здесь
иносказание, за которым стоит противопоставление слова общего языка и
специального слова. Но за таким вольным словоупотреблением кроется
возможность ошибки. За отождествлением слова как такового и специального
слова маячит противопоставление термина не только слову общего языка, но и
слову вообще. За общностью формы вербализации слово таится возможность
отказа от идеи о словной природе термина.
Таким образом, для характеристики термина значимо то, что термин как
единица научного стиля речи противопоставляется не целостному слову (слову
вообще), не родовому понятию слово (“дискретному” слову), а слову общего
языка, или общеупотребительному (Б.Н. Головин), общелитературному (В.Н.
Прохорова) слову. Неразличение целостного и дискретного подхода к слову, а
также уровней отношений, обобщенно, и условно, обозначенных нами выше
как отношение термин – слово, ведет к одностороннему и даже искаженному
представлению о термине, к односторонней репрезентации понятия термин.
Следует отметить, что способствует отождествлению понятий слово и
слово общего языка то, что слово общего языка, как “наилучший экземпляр”,
часто выступает представителем слова вообще, слова как такового. Так что
проблемы, связанные с описанием терминологического слова, это не только
проблемы восприятия многозначного слова или слов-омонимов, но и проблемы
психологии восприятия. Это и вопрос о сформировавшихся традициях
восприятия лексики и о тирании узуса.
В таком случае, каким же следует быть определению термина?
Сущностное, а не узко функциональное определение термина должно
основываться на подходе к термину как к слову, целостному слову, и во вторую
очередь как к специальному слову, единице научного стиля.
III.4. Терминологическое слово как билатеральный знак языка
Исследование и описание природы термина должно начинаться с
целостного подхода к языку и его единицам. Функциональный подход к
термину не должен затемнять или выводить из светлой области сознания (ср.
образ А.А. Потебни “светлая точка сознания”) тот факт, что вначале было
слово. И что термин, являясь специальным словом, является словом как
таковым.
Говоря о лингвистической природе термина, лингвисты в большинстве
своем исходят из двойственной природы языкового знака. Подход к термину
как к слову включает в себя представление о двустороннем характере
языкового знака, или даже основывается на этом представлении. Любое
терминологическое слово, в том числе и слово термин, можно характеризовать
как билатеральное образование – со стороны плана содержания и плана
выражения.
Природа термина – это и материальная форма его бытия, его физическая
экзистенция. Терминослово, прежде всего, – это материальное образование,
обладающее свойством быть. Исследуя далее параметры его бытия, к термину
можно подходить как к материальному образованию, которое обладает
свойством быть словом. И только затем, на уровне дискретного слова, к
термину можно подходить как к слову, которое обладает свойством быть
специальным словом, иным словом, чем слово общего языка.
Определив термин как реалию, которая обладает свойством быть словом,
можно контретизировать его материальную природу. Со стороны плана
выражения термин – это:
1) звукоряд, такой же звукоряд, как и любое слово;
2) цепочка фонематически расчлененных звуков. По крайней мере, как и
любое слово, термин подпадает под это определение.
Представление о термине как о двустороннем языковом знаке позволяет
избежать как односторонней трактовки понятия термин, так и суженной
трактовки понятия “природа термина”.
Материальная природа терминологического слова дополняется его
функциональной природой – его когнитивно-коммуникативной функцией. И в
первую очередь функцией выражения специального понятия. Выделение в
термине функции выражения специального понятия означает переход от
характеристики термина как слова к иному уровню отношений, к описанию
термина как специального слова.
Итак, первая ступень лингвистического подхода к термину – это подход
к нему как к слову – (двустороннему, идеально-материальному) знаку языка.
Вторая ступень лингвистического подхода к термину – это подход к нему как
к специальному слову, то есть слову, предназначенному для выполнения
специальной функции.
III.5. Термин как специальное слово
III.5.1. Специальное слово: семантический критерий
Слово принято рассматривать как двустороннее образование. С одной
стороны, слово – это звукоряд, с другой – это некая идея, понятие,
представление. То, что помимо билатерального подхода к языковому знаку
существуют и другие подходы, не отменяет того факта, что слово как
материальный знак соотносится с понятием: слово – это звукоряд, за которым
стоит некое содержание. Даже если считать языковой знак односторонним
образованием, эксплицировать знание, идею, понятие – это свойство слова как
материального образования. И свойство терминологического слова.
Понятие “словная природа термина” определяется подходом к нему как к
материальному знаку, способному замещать предмет и представлять идею,
понятие. Понятие о внутренней природе термина, т.е. о его функциональной,
семантической природе, в первую очередь связано со свойством термина
репрезентировать
специальное
понятие.
На
приоритет
этого
свойства
указывают все толкования, о нем свидетельствует и большинство описаний
термина. Б.Н. Головин отмечая, что отношения, связывающие элементы
терминологии, можно типизировать как материальные и семантические,
указывает в частности, что главным критерием для решения вопроса о
терминологичности элемента текста должен быть семантический критерий:
Если термин или словосочетание выражают профессиональное понятие, если
сфера функционирования термина или словосочетания ограничена рамками
знания, оно должно включаться в терминологический словник [13, с. 67].
Таким образом, под особой семантической природой термина понимается его
связь с научным понятием, со специальным знанием: Термин – это слово или
сочетание слов, которое обозначает научное понятие и является устойчивым,
воспроизводимым элементом в системе специального знания [14, с. 176].
Определяя термин как специальное слово, мы неизбежно выходим на
оппозицию: термин – слово общего языка (ОУС). Хотя лучше было бы сказать
“переходим к корреляции”: рассматриваем термин как разновидность слова,
сопоставимую с основной разновидностью слова – словом общего языка. Или, в
частном случае, как специальную номинацию, сопоставимую с основной
номинацией – общеупотребительным словом. Однако этому препятствует не
только традиция противопоставления специального слова и слова общего
языка, но и то, что для такого противопоставления есть серьезные основания.
В исследованиях, ориентированных на разработку вопроса о внутренней
природе термина, и тем более о словной природе термина, характеристика
термина основывается на двух базовых отношениях: термин – слово и термин
– научное понятие. Отношение термин – слово – это отношение специального
слова к слову общего языка и это отношение плана содержания.
III.5.2. Оппозиция термин – слово общего языка
Несмотря на единую словную природу термина и общеупотребительного
слова, неизменной составляющей характеристики термина является его
противопоставление слову. Вернее, его противопоставление слову общего
языка. В качестве “основного признака, дифференцирующего термины и
общеупотребительные слова” Б.Н. Головин и Р.Ю. Кобрин называют характер
выражаемого понятия [13, с. 35]. Термин определяется как знак специального
профессионального понятия или как знак понятия научного: “Под термином
мы понимаем слово (или словосочетание) специальной сферы употребления,
являющееся наименованием научного или производственно-технологического
понятия и требующее дефиницию [13, с. 33]”. И в том и в другом определении
термина он противопоставлен слову как знаку понятия наивного, бытового. Это
семантический критерий терминологичности слова.
Термин может сопоставляться с основной разновидностью слова – словом
общего языка не только по линии содержания, но и в плане выражения.
Субстанционально термин – это звукоряд. И в этом отношении он тождествен
слову общего языка. Иначе говоря, и термин и слово общего языка – это набор
фонематически расчлененных звуков. И этот звукоряд может различать термин
и слово. Однако расхождения в плане выражения слова и термина как языковых
знаков с общим референтом вторичны и производны от семантической
оппозиции – оппозиции бытового (наивного) и научного понятия.
Научное знание стремится дистанцироваться от бытового, а термин от
слова общего языка. Расхождения в ПВ термина и слова общего языка при
единстве предмета номинации определяется тем, что можно выразить
следующей метафорой: научное понятие стремится быть эксплицированным, и
для того чтобы выразить свою сущность, свое отличие от бытового понятия,
оно стремится быть эксплицированным в иной форме. Именно поэтому можно
говорить о производности формальной оппозиции от основной семантической
оппозиции – оппозиции бытового (наивного) и научного понятия. Или о
производности оппозиции лексем.
Расхождения в плане выражения вторичны для термина и слова.
Доказательство тому – наличие в языке полифункциональной лексики,
свидетельство не универсального характера формальной оппозиции термин –
слово общего языка. На не универсальный характер формальной оппозиции
указывает и то, что в разных языках наблюдается не соразмерное, а
произвольное распределение лексики по стилям. Если для одного языка
характерна формальная дифференциация, то в другом наблюдается совпадение
термина и словаix.
Несмотря на вторичность и производность различий в плане выражения,
эти различия особенно значимы, когда речь идет об обновлении терминологии.
Они выходят на первый план при изменении понятийного аппарата и
появлении новых терминосистем, а тем более при смене научных парадигм.
При заимствовании терминологии (выборе для специального понятия иной
формы выражения, чем слово общего языка) они приобретают значение
общеязыкового явления. Вместе с тем, как и формальные расхождения между
термином и ОУС, расхождения между термином-заимствованием и исконным
словом производны от основной семантической оппозиции – оппозиции
бытового (наивного) и научного понятия.
III.5.3. О содержательной стороне оппозиции термин – слово общего
языка
Быть
средством
выражения
научного
понятия
понимается
как
отличительное свойство термина. Принято считать, что разница между ним и
словом общего языка состоит в том, что термин – это отсылка к научному
понятию, в то время как слово общего языка соотносится с понятием бытовым,
общеупотребительным. При этом терминологическое обозначение бытовое
понятие трактуется неоднозначно. Оно или соотносится с ближайшим
понятием, языковым понятием (по сути, лексическим значением слова), или
отождествляется с понятием наивного знания.
Для характеристики терминологического слова как оппонента слова
лингвисты вновь и вновь обращаются к анализу единицы структуры сознания –
понятию. Б.Н. Головин подчеркивает, что функциональный подход к термину
требует конкретизации понятия “понятие”. Авторы лингвистического учения о
термине определяют понятие как элемент мысли, отражающий общие и
существенные признаки, свойства и отношения отображаемых предметов и
явлений действительности, выделяющих предметы и явления действительности
как самостоятельные объекты [13, c. 35].
Для характеристики термина как оппонента слова общего языка
лингвисты сопоставляют понятие и лексическое значение слова. Интересно в
этом смысле одно замечание авторов лингвистического учения о термине –
замечание о том, что бытовое и научное понятие отличаются лишь степенью
приближения к предмету: “Бытовые понятия в принципе однородны с
абстрактными понятиями науки и отличаются от них только допуском,
аппроксимацией” [13, c. 39]. Б.Н. Головин говорит и о размытости
соотношения понятие – ЛЗС: отношения между понятием и представлением,
выраженным словом: “сложны и не имеют в лингвистике и логике
однозначного толкования” [13, c. 40]. Это наблюдение подтверждается и
практикой описания содержательной стороны слова – постоянным переходом
от
терминологии
значения
к
терминологии
содержания
(например,
варьирование терминологических сочетаний “значение слова”, и “содержание
понятия”). Так, сам Б.Н Головин говорит о научном понятии как об основном
признаке, “дифференцирующем термины и общеупотребительные слова” [13,
с. 35], используя терминологию семантики – науки о лексическом значении
слова. С другой стороны, симптоматично и то, что лингвисты избегают
определять содержательную сторону терминологического слова как его
лексическое значение.
Таким
образом,
вопрос
о
содержательном
отношении
терминологического слова к слову общего языка остается проблемным
вопросом с разновекторными возможностями его разрешения. Одна из сторон
содержательной оппозиции термина и слова – это отличие семантических
структур слов термин и слово. Соответственно, одна из возможностей
описания содержательной оппозиции термина и слова – ее описание как
семантической оппозиции.
III.5.4. Оппозиция термин – слово общего языка как оппозиция
дефиниций
Вопрос об отличиях термина от слова общего языка рассматривался в
традиционной лингвистике как вопрос о дифференциальных признаках
термина. Дифференциальные признаки термина – это и есть признаки,
противопоставляющие термин слову общего языка.
К оппозиции термина и слова, действительно, можно подходить как к
семантической оппозиции. Иначе говоря, использовать метод посемного
анализа для определения отличительных признаков термина. Установить суть
противопоставленности
содержательной
термина
стороне
слова
слову
можно,
термин,
в
дифференциальные по отношению к слову слово.
например,
его
выделяя
значении,
в
признаки
Напомним, что в рамках словного подхода к термину дифференциальные
признаки термина – это опять-таки признаки, противопоставляющие не слово и
термин, а слово общего языка и термин. Когда лингвисты ищут “признаки,
дифференцирующие термин и нетермин” [13, с. 70], они фактически ищут
признаки, дифференцирующие термин и слово общего языка.
К оппозиции термина и слова, действительно, можно подходить как к
семантической оппозиции. Иначе говоря, использовать метод посемного
анализа для определения отличительных признаков термина. Установить суть
противопоставленности
содержательной
термина
стороне
слова
слову
можно,
термин,
в
например,
его
выделяя
значении,
в
признаки
дифференциальные по отношению к слову слово. Признаки термина,
дифференциальные по отношению к слову, можно извлечь и из дефиниции
термина. Впрочем, чаще всего, сопоставляя термин и слово, лингвисты
используют слово дифференциальные не в терминологическом значении, а как
синоним общеупотребительного слова различительные.
Дифференциальные, т.е. различительные, признаки термина выявляются
из сопоставления термина и слова. Частным случаем сопоставления термина и
слова является сопоставление их дефиниций. Дефинированность считается
отличительной особенностью термина, причем под дефинированностью
понимается не только наличие у термина толкования, но и обязательность
дефиниции для термина. В дефинированности лингвисты усматривают чуть ли
не основной критерий терминологичности слова: имеющий дефиницию –
термин, не имеющий дефиниции – не термин. Но, думается, трудно найти слово
современного языка, не имеющее толкования. Тогда возникает вопрос о
характере дефиниции.
Отличие термина от слова лингвисты попытались найти в различии
между дефиницией термина и толкованием слова. В.Н. Прохорова, в частности,
предпринимает попытку выяснить отличия дефиниций, сопоставляя толкования
лексико-семантических вариантов полифункционального слова, один из
которых является термином, другой – словом общего языка. По мнению
исследователя, разграничение характера дефиниции ОУС и слова с функцией
термина выражается в следующем:
1.
В количестве и релевантности дифференциальных признаков
понятия, входящих в дефиницию.
2.
В том, что языковое определение не сформулировано и не
закреплено в сознании всего языкового коллектива, в отличие от дефиниции
термина, закрепленной в лексикографии.
3.
Языковые,
системными
общеупотребительные
отношениями,
в
понятия
значительной
не
определяются
степени
обусловлены
субъективными и эмоциональными моментами. Им свойственно обобщенное,
абстрактное знание действительности и свойства естественности и само собой
разумеемости [60, с. 28].
В последнем пункте высказывания лингвист переходит от характеристики
дефиниций к характеристике языковых, т.е. общеупотребительных, понятий как
противопоставленных понятиям научным.
III.6. О формах экспликации понятия термин в языке науки
Оппозиция термин – слово – один из подходов к термину, одна из форм
ответа на вопрос, что такое термин. Воспользовавшись метафорой Локка “Язык
– это зрение”, поставим вопрос о том, как мы видим внутренний мир с
помощью языка, т.е. вопрос о формах экспликации понятия в языке. В
частности, вопрос о формах экспликации понятия термин. Ответ на вопрос, что
представляет собой понятие термин, следует искать в дефинициях термина,
теории термина и слова, а также в лингвистической теории в целом. Понятие о
термине, в первую очередь, репрезентирует само слово термин, а также его
дефиниции.
Основной формой экспликации (содержания) научного понятия термин,
и попризнаковой формой, становится дефиниция слова термин. В то же время
многие существующие определения термина дают, во-первых, одностороннее, а
во-вторых, редуцированное представление о термине.
Требованию всесторонней репрезентации понятия термин должно было
бы удовлетворять толкование слова термин в лингвистических описаниях. Но
представление понятия термин в его дефинициях связано с функциональным
подходом к термину. Хотя в понятие термин (представление о термине у
лингвиста) входит идея “термин – это слово, слово как таковое, слово вообще ”,
но доминирует определение “термин – это специальное слово”. Идея ‘быть
средством выражения специального понятия’ в дефинициях термина термин
выдвигается на первый план. И оперирует лингвист также чаще всего
суженным функциональным понятием термин. В то время как в широкое,
всестороннее понятие о термине входит представление о нем как единстве
материальной и идеальной сторон.
Дефиниция – основная форма репрезентации понятия термин. Но
представление о термине с опорой на дефиницию слова термин дает
редуцированное представление о нем. Так что начинать описание понятия
термин
с
его
дефиниции
означало
бы
ограничить
его
лишь
этой
эксплицированной данным толкованием частью. И, судя по большинству
дефиниций, особенно трактующих термин как средство выражения научного
понятия, ограничить понятие природы термина его внутренней стороной.
Кроме того, каковы бы ни были разночтения в определениях слова термин,
дефиниция – это всегда отфильтрованные признаки понятия термин.
Для проникновения в природу термина необходимо принять следующие
аксиомы:
1. Содержание понятия термин шире тех сторон, которые закреплены в
его дефиниции.
2. Помимо дефиниции, есть иные способы экспликации содержания
понятия термин и его составляющих.
3. Есть иные способы экспликации представлений о внутренней природе
термина.
Как еще, помимо дефиниции, представлено понятие термин в языке
науки? Представление о термине, сложившееся у лингвистов в ходе
наблюдения над функционирующими терминами, сформулировано ими в виде
определений или дано в более пространных описаниях. Формы таких описаний
могут быть самыми разными – от списков признаков термина до общей теории
термина.
Назначение разных форм экспликации понятия – слова термин,
дефиниций и метатекстов о термине – может быть и общим и разным. Так,
дефиниция слова – это основная форма попризнаковой репрезентации понятия.
Особая функция дефиниции слова термин - функция экспликации признаков
(составляющих) научного понятия термин.
Есть и иная сторона назначения дефиниции любого терминологического
слова, определяемая
когнитивной функцией
признаков
По
понятия.
предположению,
термина
признаки,
– репрезентация
представленные
в
дефиниции термина термин, изоморфны признакам, или составляющим,
ментальной структуры термин.
Дефиниция слова термин может служить основой представления о связях
и отношениях, образующих научное понятие как ментальную структуру и
образцом для построения модели этой ментальной структуры. Общее
назначение форм репрезентации понятия определяется когнитивной и
коммуникативной функциями, едиными для всех единиц языка.
Итак,
понимание
представлением
об
природы
особом
термина
характере
традиционно
знания,
связано
с
эксплицированного
материальным словом-термином. Но представление о термине не должно быть
сведено лишь к одной из его сторон. Понимание природы термина должно
основываться на утверждении “термин – это слово, слово вообще”.
Иначе говоря, широкое, не функциональное, а сущностное определение
термина должно строиться с учетом словности термина. Для проникновения в
природу термина нужно обратиться к сущностной составляющей понятия
слово, рассмотреть слово термин как двусторонний языковой знак, как слово
языка, имеющее звучание и значение.
Словные признаки термина – это один уровень анализа. Признаки
первого уровня анализа – двусторонность языкового знака, наличие звуковой
оболочки – цепочки фонематически расчлененных звуков. Специальные
признаки термина – иной уровень. Выделение двух уровней позволяет
различать признаки термина, диктуемые его словной природой, и признаки,
определяемые его ингерентным свойством – быть средством выражения
специального (научного) понятия.
Словные и специальные признаки терминологического слова по-разному
проявляют
себя.
Словными
признаками
термина,
его
материальными
свойствами объясняются и использование в научных текстах аббревиатур, и
редукция составных терминологических номинаций. В частности, в настоящей
работе мы также используем такую редукцию в описании отношения термин –
слово общего языка: редуцируем составную номинацию слово общего языка,
заменяя ее номинацией слово. Кроме того, отчасти из соображений экономии
речевых усилий, принимаем ряд допущений. Например: слово общего языка =
ОУС. Или: содержание научного понятия, означенного термином =
содержание термина (не путать: содержание понятия термин с содержанием
понятия, вербализованного в термине).
В
пределах
словного
подхода
к
термину
термин
его
можно
характеризовать и как слово (целостный подход), и как специальное слово
(дискретный). При описании термина следует в первую очередь исходить из
того, что термин – это слово. И во вторую очередь из того, что термин – это
разновидность слова.
При описании признаков термина необходимо осознавать смену уровней,
иначе в одном и том же списке окажутся разноуровневые явления и признаки
не одного порядка. Как правило, эти регистры, когда термин рассматривается
как слово или как специальное слово, различает контекст.
III.7. К вопросу о сущности понятия термин
III.7.1. Термины слово и термин: вопрос “Что представляет собой?”
Толкования термина отличаются той преднамеренностью, которая
затушевывает некоторые стороны терминологического слова термин и
обусловливает
суженное
представление
о
понятии
термин.
Эта
преднамеренность, в частности, заставляет забывать о материальной сущности
терминологического слова. Мир вещей и дублирующий его мир слов – это
разные, но не параллельные миры, так как не только предмет, номинируемый
словом, но и само звучащее слово является реалией. Как реалии, слова
подлежат толкованию, или экспланации. Иначе говоря, требуют ответа на
вопрос “Что представляет собой слово?” Хотя вопрос о сущности слова
заслоняется другим и для носителя языка до сих пор куда более важным
вопросом “Что означает слово?” Вопрос “Что означает это слово?”
коммуникативно
ориентирован,
и
возникает
он
как
проявление
коммуникативной функции языка, так как в рамках внутренней когнитивной
функции мы оперируем словами, значение которых знаем.
Функциональная сторона слова оттесняет на второй план то, что слова –
это реалии, и в этом они сходны с другими предметами внешнего мира.
Значение же такой стороны слова в том, что замещающее предмет
материальное слово именно своей материальностью подобно предмету, в силу
материальности отождествляется с ним и получает право представлять его.
Кроме того, благодаря своей однородной с предметом номинации сущности,
слово отождествляется с ним, и это отождествление разнообразно проявляет
себя, вплоть до мистической связи в суевериях, шаманстве, магии.
Итак, слова – это реалии с точки зрения их материальной сущности. И,
как таковые, они подлежат отражению сознанием. Причем, при билатеральном
подходе к слову, вопрос “Что представляет собой слово?” включает в себя и
вопрос “Что означает?”.
Идея материальности сознания превращает в реалию и идеальную
сторону слова. Но если принять эту точку зрения, нужно пересматривать
значение слова реалия, от чего мы в данном случае воздержимся. Мир реалий
будем понимать как мир вещей, как внешний по отношению к сознанию мир.
Как реалии, слова подлежат также и номинации. Общей и обобщающей
номинацией для мира слов является номинация слово (для мира специальных
слов – слово термин). Вопрос “Что представляет собой?” может быть обращен
и к слову слово и к слову термин.
III.7.2. Понятие термин как билатеральное образование
Вопрос “Что представляет собой слово?” касается и его идеальной
стороны, которую мы в соответствии с традицией определяем как план
содержания. К вопросу об идеальной стороне слова относится и такой: что
представляет собой понятие слово и понятие термин? Здесь самое время
принять разграничение, касающееся рабочих номинаций термин-понятие
(идеальная сторона каждого из терминов, к которой приложим вопрос “Что
означает?”) и понятие термин (понятие о терминологическом слове).
Понятие
о
слове
шире
понятия
“лексическое
значение
слова”.
Представление о слове как реалии – составная часть общего понятия о нем.
Научное понятие о любом терминологическом слове (ген, молекула, термит)
включает, помимо идеи значения слова, представление о его материальной
стороне ([г’ен], [мал’екула], [т’ермит]). Точно так же научное понятие о слове
термин включает наряду с идеей значения слова термин (т.е. определенным
образом представленным в сознании смыслом “средство выражения научного
понятия”) и идею его материальной стороны [т’ермин]. Понятие о слове
должно быть дискретным, или билатеральным (bilateral - two-sided). Ср.: Дом –
это идея жилища и акустический образ {дом}. Из реальности слова следует, что
“комбинированное” понятие о том или ином слове, помимо признаков
“содержательных”, включает еще и признаки данного слова как реалии.
Таким образом, вопрос “Что представляет собой слово?” – это и вопрос
структуры идеального образования, которую должна составлять идея плана
содержания (смысл, значение слова) и идея плана выражения слова (слуховой
или зрительный образ слова). Дискретизация понятия о словах слово и термин
связана в первую очередь с двусторонним характером слова как языкового
знака: так как слово термин (или слово) одной стороной является реалией, то и
эта его часть должна быть представлена во второй, идеальной стороне слова – в
понятии о слове термин. То, что понятие о слове слово и слове термин
составлено из представления о материальном слове и идеальной стороне слова,
подтверждает и практика употребления слов. Слово термин используется как
знак единства ПВ и ПС – Термин. Или как знак одной из сторон этого единства
– Термин 1 и Термин 2. В частности, представление о слове как реалии
реализуется в следующих употреблениях слова термин: термин выражает...,
термин является номинацией... Кстати, апелляция к словоупотреблению – это
функциональный подход.
Решая вопрос вопросов, нужно попутно ответить и на другие. Например,
на такой: Зачем нужно помнить о билатеральности понятия термин? Хотя бы
для того, чтобы иметь в виду внутреннюю дискретность понятий о слове и о
термине. Мы уже отмечали, что дискретизация понятия о слове слово связана с
двумя
стадиями
существования
языка
–
языка
до
стилистической
дифференциации и языка как совокупности стилей. Слово слово может
использоваться и как знак слова до и вне стилистической дифференциации
языка, и как знак слова, отмеченного принадлежностью общему или
специальному языку. Кроме того, у понятия термин (как и у понятия слово)
есть два неравноправных референта – вся совокупность реальных терминов
языка и в ней – само слово термин. С этим двусторонним отношением слова
термин связана еще она из сторон дискретизации понятия термин.
Зачем еще нужно помнить о билатеральности понятия термин? Память о
билатеральности понятия термин позволяет избежать ошибок интерференции,
позволяет различать значения слова о словах при их использовании: например,
отчетливо осознавать, что в том или ином случае понимается под словом
термин
–
материальное
или
идеально-материальное
образование.
О
билатеральности понятия термин нужно помнить для того, чтобы не поддаться
действию скрытой омонимии слова, а также не оказаться в плену у
доминирующего определения термина. Осознание дискретности понятия,
репрезентированного словом термин, – необходимое условие оперирования им.
Итак, слово термин (или слово) может употребляться как знак целостного
слова и как знак дискретного слова, как знак единства ПВ и ПС и как знак
каждой из сторон этого единства. Значение регулярного метонимического
переноса растет по мере того, как различие термина 1 и термина 2 обретает
новую функциональность. Оно возрастает (если бы речь шла не о слове, а о
звуке, то подошло бы определение становится фонологически значимым) и в
связи с представлением о термине как об особой когнитивной структуре.
III.8. О понятии термин как ментальной структуре
Итак, термин как специальное слово описывается в сравнении со словом
общего
языка
и
противопоставляется
ему
как
средство
выражения
специального понятия. В ряд возникающих при этом вопросов входит и
следующий: Отношение терминологического слова к понятию – это отношение
в пределах слова или выходящее за его пределы? Если термин – билатеральный
знак языка, то вопрос о природе термина – это и вопрос об идеальной стороне
слова. Если же принять идею аппроксимативности, то вопрос об идеальной
стороне слова трансформируется в вопрос о термине-понятии. А отношение
термина и слова своей содержательной стороной – в отношение терминапонятия и слова-понятия. И, наконец, в отношение ментальных структур.
Говорить об идеальной стороне терминологического слова – значит говорить и
о термине-понятии как структуре сознания.
III.8.1. Оппозиция слово общего языка – термин как оппозиция
ментальных структур
К оппозиции термин – слово общего языка подходят и как к оппозиции
разных видов знания. В традиционной лингвистике отличие термина от слова
связывают с различием профанного и научного знания, подчеркивая, что
термины отражают предельные для данного этапа развития науки знания [13, с.
62]. В когнитивной лингвистике оппозиция термин – слово общего языка – это
оппозиция наивного (народного) и научного знания. Терминологически она
оформляется как оппозиция концепта и понятия. В когнитивной науке
вопрос о научном и наивном понятиях трансформируется в вопрос о структурах
сознания, или ментальных структурах.
Оппозиция слово общего языка – термин отражает эволюцию слова (и
является ее результатом), связанную со становлением понятия как структуры
сознания.
Современные
исследования
показывают,
что
слово-понятие
зарождалось как концепт. Эволюция слова связана со становлением двух
отличных друг от друга ментальных структур – (научного) понятия и концепта,
ментальной структуры, основанной на образе непосредственного чувственного
восприятия. Можно предположить, что в процессе эволюции единая структура
сознания распалась на концепт и (абстрактное) понятие. Возможно, это
произошло, когда мир ментальный сформировался в достаточно разветвленную
и целостную структуру, так что стал способен продуцировать смысл, идею не
только без обращения к внешнему миру, но и без непосредственной опоры на
чувственный образ. А может быть, именно с появлением особых “абстрактных”
понятий сознание обрело способность замыкаться на себе самом.
Понятие как результат эволюции – это особая когнитивное образование
(особая связь, особое ментальное отношение), более удаленное от основы (от
образа чувственного восприятия), чем концепт. Интересно, что обратный ход,
инверсная последовательность наблюдается в становлении когнитивной
терминологии – терминов когнитивной лингвистики понятие и концепт.
Концепт – это нововведение когнитивной науки. С его введением термин
понятие противопоставляется ему и соотносится с термином научное понятие.
У понятия как единицы сознания есть содержательный и структурный
аспект. В когнитивной науке основная содержательная оппозиция – это
оппозиция наивного и научного знания. В то же время для когнитологов
оппозиция концепта и понятия – это оппозиция когнитивных структур – форм
репрезентации знания в сознании человека.
Становление понятия – это и эволюция функций слова. Оппозицию слово
общего языка – термин традиционно рассматривают как форму экспликации
содержательной противопоставленности наивного и научного знания. С другой
стороны, оппозицию слово общего языка – термин можно рассматривать как
форму экспликации иной оппозиции – оппозиции единиц знания, структур
памяти, или ментальных структур.
III.8.2. Термин и слово: реалия, понятие, концепт
Правило подхода к термину как к термину-обозначению (В.Н.Прохорова)
привело к тому, что за пределами светлой области лингвистического сознания
оставалась идеальная сторона слова термин. Когнитивные исследования,
привлекающие внимание лингвистов к языковому сознанию, высвечивают и
идеальную сторону данного метаслова.
Суждение, что слово – это идеально-материальный знак, означает также,
что слово “наполовину” представляет собой идеальное образование. Термин,
соответственно, одной своей стороной является понятием (косвенно это
подтверждает и словоупотребление: термин-понятие). Однако в связи с
функциональным подходом к термину закрепилась традиция определения
термина как средства выражения научного понятия. Появление двух
утверждений: 1) “Термин – это средство выражения научного понятия” и 2)
“Термин – это научное понятие” – результат раздельной презентации двух
сторон
отношения
наименования.
Противоречивость
этих
суждений
кажущаяся, и связана она с многозначностью слова термин, которое в первом
высказывании является синонимом сложных или составных номинаций –
слово-знак, акустическое слово, материальное слово, представляющих термин
как реалию, а во втором, меняя регистр, выступает как синоним сложной
номинации слово-понятие.
Определение “Термин – средство выражения научного понятия” – это
определение термина-знака по функции. Определение “Термин – научное
понятие” – это форма суждения об идеальной стороне терминологического
слова. Оба суждения сходятся в одном: за термином-знаком стоит терминпонятие. Иными словами, за материальным словом молекула, или термит, или
термин стоит идея молекулы, или термита, или термина.
Так же как и слово “термин”, фраза “Термин – научное понятие”
многозначна. Она означает, во-первых, что слово термин относится к научной
лексике
и
противостоит
Высказывание
тем
самым
лексике
общеупотребительной.
“Термин – научное понятие” означает также, что за
терминологическим словом стоит особое знание о реалии, отличное от того, что
закреплено за словом общего языка. И, наконец, оно может означать, что
термин-понятие – это особая структура сознания.
Понятие как форму мышления, соотносимую со словом, с недавних пор
стали
описывать
в
терминах
ментальных
структур.
В
когнитивной
деятельности, как считают психологи, участвуют разные системы переработки
информации, а потому образуемые структуры сознания нетождественны и
зависят от того, по какому каналу пришла информация [35]. В связи с этим
высказываются предположения, что научное понятие – это особая форма
отражения действительности или, в терминах когнитивистики, научное понятие
– это “особая единица оперативной структуры сознания и/ или особая единица
хранения знаний в голове человека”. Сравните также принятое в когнитологии
противопоставление естественной категории, основу которой составляет
прототипический образ, научным и логическим категориям [35].
Для верификации гипотез о сфере ментального исследователи часто
обращаются к языку. Что дает лингвистам основание считать, что научное
понятие (термин-понятие) – это особая структура (со)знания, отличная от
наивного
понятия
(слова-понятия)?
Во-первых,
регулярный
характер
формального и содержательного противопоставления слова и термина. Вовторых, наивная мысль о том, что номинация термин не могла бы появиться,
если бы не было этого внутреннего различия.
Познание внутренней природы термина, постижение разных сторон ее
отличия от природы слова общего языка – это последовательный, ступенчатый
процесс, начало которому положили наблюдения над реальными терминами.
Первичная оппозиция терминологическое слово – слово общего языка
основывается на внешнем различии двух звуковых комплексов: осознанию
содержательного различия термина и слова способствует существование
межстилевых синонимов. Наличие разных названий для одной и той же вещи
наводит на размышление об их отличиях: если предмет двух номинаций один и
тот же, следовательно, различны представления о нем, подходы к нему.
Способствовать представлению о содержательном различии термина и слова
могла и полифункциональная лексика. Вспомним хрестоматийные примеры
несовпадения научного и бытового понятий (значений), объединенных под
одной шапкой многозначного слова (например, «плечо» как бытовое понятие и
медицинский термин).
Проникновение во внутреннюю природу терминологического слова – это
долгий путь от наблюдения за внешним словом и размышлений о его
внутреннем содержании до представления о термине как двустороннем
образовании (реалии и научном понятии).
На пути постижения внутренней природы термина этапным становится
умозаключение
об
отличии
научного
знания
от
знания
бытового.
Представление об особом характере научного знания находится в шаге от
предположения,
что
за
термином
стоит
особый
способ
внутренней
репрезентации знания. Когда говорят, что термин – научное понятие, имеют в
виду, что он содержательно противостоит слову. Но за оппозицией
“ближайшего” и “дальнейшего” значений угадывается, или прочитывается,
иной способ репрезентации знания. Ср.: вода – ‘то, что пьют’ и ‘вода – H2O’.
Таким образом, с развитием теоретического знания растет круг
специальных слов и складывается представление об их особом назначении –
быть средством выражения научного понятия. Одновременно формируется
традиция воспринимать термин (знак научного понятия) как противовес слову
(знаку наивного понятия). Истоком представления о содержательном различии
термина и слова стали наблюдения за функционирующим термином. Итогом –
представление (предположение) о термине-понятии и слове-понятии как
разных ментальных структурах.
Подход к научному понятию как к особой ментальной структуре требует
пояснений. Оппозиция ментальных структур, стоящих за термином и словом, –
это такое различие, которое не зависит от нашего представления о мире, не
зависит от того, считаем ли мы землю плоской или шарообразной, а атом
делимым или нет. Та форма внутренней репрезентации знания, которую мы
называем «научное понятие», сложилась задолго до Галилея или Платона, и это
уравнивает в правах человека I века и человека XXI века, как бы ни отличались
их представления о мире.
Когда речь идет о структурах, допустимо и такое определение: в научном
понятии (в термине-понятии) как ментальном образовании знание оформлено
иначе, чем в понятии бытовом. Если научное понятие как ментальное
построение – это особая форма репрезентации знания, то категориальное
понятие термин, вобравшее в себя представление обо всех реальных словахтерминах, возникло в том числе из потребности обозначить этот способ
ментальной репрезентации знания. Сознание, как полагают психологи,
предшествует
осознанию,
поэтому
появление
слова
термин
можно
рассматривать и как экспликацию «внутреннего знания» о сформировавшемся
особом типе ментальных структур. Образно говоря, когда оппозиция
ментальных структур воплотилась в оппозиции лексем термин и слово,
реализовалось стремление содержания (предзнания о различии ментальных
структур) быть выраженным.
Итак, слово-понятие термин сформировалось в результате осмысления
свойств и признаков реальных терминов, явилось следствием осознания того,
что за словом и за термином стоят разные содержания и, возможно, в нем
отражено подсознательное, неосознанное знание (предзнание) о различии
ментальных структур. Или так: с развитием мышления оппозиция терминслово функционально усложняется.
Идея различия между наивным и научным знанием, воплощенная в
оппозиции термин – слово, вербализована и в словосочетаниях научное
понятие и бытовое понятие. Появление слова понятие и его расщепление на
два словосочетания – результат рефлексии о природе форм языка и форм
мышления.
На
этом
этапе
познания
научное
и
бытовое
понятие
воспринимаются как разновидности одной и той же формы мышления –
понятия. Следующий шаг по ступенькам познания знаменует появление словапонятия концепт, воплощающего представление когнитологов о том, как
формируется обыденное знание. Концепт трактуется как составляющая
«наивной картины мира» носителей языка.
Появление в научном лексиконе когнитивного термина концепт прямо
связано с исследованием структур сознания: “концепт – термин, служащий
объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и
той информационной структуры, которая отражает знания и опыт человека”
[47, с. 35]. Все иные (последующие) трактовки когнитивного термина концепт
производны от значения, выражаемого формулами “ментальная структура”,
“оперативная содержательная единица памяти” и т.п.
Появление понятия концепт вновь противопоставляет наивное и научное
знание. В русском лингвистическом лексиконе это противопоставление
представлено лексической парой концепт – понятие: “Если понятие – это
совокупность познанных существенных признаков объекта, то концепт –
ментальное национально-специфическое образование, планом содержания
которого является вся совокупность знаний о данном объекте, а планом
выражения – совокупность языковых средств (лексических, фразеологических,
паремиологических и др.)” [47, с.27].
Таким образом, в когнитивных описаниях происходит функциональная
переориентация слова понятие: за ним закрепляется значение “научное знание”
(слово понятие в такой трактовке становится синонимом словосочетания
научное понятие). Можно было бы в этом случае говорить о сужении значения
слова понятие, если бы такое определение не было формальным.
Появление в русском научном лексиконе лексической пары концепт –
понятие знаменательно. Во-первых, в ней формально закрепляется различие
традиционного
и
когнитивного
подходов
к
познанию.
Во-вторых,
в
лексической паре понятие и концепт получила вербальное воплощение
оппозиция ментальных структур – форм репрезентации наивного и научного
знания. С ее появлением разграничение научного и наивного понятия
становится категориальным (и более категоричным, чем в оппозиции научное
понятие – наивное понятие). В сравнении с ней оппозиция словосочетаний
научное понятие – наивное понятие представляет образец отражения в языке
вчерашнего дня мышления. Кроме того, производность словосочетаний от
слова понятие нивелирует различия их референтов. Старая как мир идея
соответствия слова природе вещей сводит воедино представления о научном и
бытовом понятии. И наоборот, их вербализация в разных словоформах понятие
и концепт закрепляет идею различия стоящих за термином и словом
ментальных структур.
И, наконец, с введением термина концепт отчасти решается проблема
многозначности и омонимии терминов. Проблема, которая с началом
когнитивных исследований выходит на новый, высший уровень сложности:
номинации
единиц
реального
языка
становятся
номинациями
языка
внутреннего, ментального.
Появление новой предметной области – сферы ментального – ведет к
развитию
многозначности
и
омонимии
не
только
терминов,
но
и
коммуникативных единиц, больших, чем слово. Кстати, и приведенное выше
сравнительное определение понятия и концепта [47, с. 27] “фонит”
многозначностью.
В связи с появлением новой области исследования – ментального
лексикона – вновь актуализируется вопрос о формальной и содержательной
вариативности. Когнитологи, бросающие вызов традиции, сегодня стоят перед
выбором: или введение новых слов, формально закрепляющих представления о
сфере ментального, или использование прежних номинаций и нахождение
оптимальных способов разграничения их старых и новых значений. Лучший
способ дифференциации – формальная дифференциация. Один из радикальных
способов формальной дифференциации – оппозиция исконного слова и
заимствования. Именно этот способ избирают русские когнитологи, активно
заимствуя когнитивную терминологию.
В оппозиции заимствованного когнитивного термина и исконного слова
(термина)
проявляется
противопоставление
нового
знания
старому
и
противопоставление наивного знания – научному, часто накладываясь одно на
другое. Так, использование заимствованной лексики – способ разграничения
старых добрых представлений о внутреннем мире человека и формирующихся
строгих научных понятий о строении человеческого разума. Внутренний мир –
это о мире человеческих чувств, сфера ментального – это о строении сознания.
Оппозиция внутреннее представление и ментальная репрезентация – еще один
пример того, как заимствование выполняет двойную функцию – репрезентации
нового знания и указания на его специальный характер.
Оппозиция заимствованное слово – исконное слово – это одна из
наиболее
распространенных
форм
дифференциации
термина
(научного
понятия) и слова (бытового понятия). В связи с представлением о научном
понятии (термине-понятии) как особой ментальной структуре открывается еще
одно, и достаточно веское, основание для формальной дифференциации
термина и слова общего языка. И, добавим, еще один повод для использования
в специальном языке заимствованной лексики.
Таким образом, исследование внутренней природы термина сопряжено с
постановкой вопроса об эволюции понятий слово и термин. Исследование
понятия термин (а также понятия о слове термин и слове слово) – это
постижение
внутренних
общеупотребительным
различий
словом.
между
Рассматривая
терминологическим
понятие
термин
и
как
билатеральное образование, мы неизбежно выходим на проблему асимметрии
языкового знака. Корреляцию термин – слово можно было бы отнести к
внешней асимметрии. Возражение против этого может быть лишь одно: наряду
с различием материальной формы здесь есть различие внутреннего референта –
понятия, иначе говоря, есть внутренняя асимметрия. Разница между термином
и словом общего языка в первом приближении состоит в том, что термин – это
отсылка к научному понятию, в то время как слово общего языка соотносится с
понятием бытовым. Однако отличие термина и слова – это и отличие в
характере структуры термина-понятия и слова-понятия.
Как совместить две идеи: “термин – это слово” и “термин – это особая
ментальная
структура”?
Идею
словности
термина
и
идею
противопоставленности ментальных структур, эксплицируемых материальным
оус и материальным термином? Если оппозиция термин - слово отражает
внутреннюю противопоставленность термина и слова как разных ментальных
структур, то можно ли говорить о словности термина? До какой черты можно
признавать словность термина? Ответ может быть таким: структуры
складываются по мере эволюции сознания, а функции материального слова
развиваются.
Можно, конечно, ограничиться общим ответом, что термину присущи и
признаки слова и признаки специального слова. Можно также предположить,
что термин сохраняет в себе признаки слова как память о достилевой эпохе
состояния языка. Термин хранит в себе черты, сложившиеся в эпоху единства
понятий, и несет черты особой структуры, олицетворяет собой понятие особого
характера. Структура понятия – это связи и отношения, сформировавшиеся во
времени, это “пролагание пути”. Структура понятия термин – это в том числе
память о проложенном пути. И это структура изменчивая, реагирующая в том
числе на функционирование реального слова термин.
Признавая слово, и, следовательно, слово термин, двусторонним
образованием, лингвисты обретают право на его понятийное содержание, право
рассматривать понятие как идеальное образование, право моделировать его
структуру. Моделировать понятие термин как когнитивную структуру можно,
основываясь на сложившихся представлениях о слове, на основе имеющегося
языкового опыта. С другой стороны, моделировать понятие как когнитивную
структуру – значит высказывать гипотезы о ней. Иная, более доказательная, и,
может быть, не умозрительная, а материальная модель, – дело будущего. Но
моделирование структур сознания подготавливает его, и уже сегодня идеи о
структурах знания, сформулированные когнитологией как междисциплинарной
наукой, находят применение в области моделирования ИИ.
Когнитивная лингвистика – это новая область задач. Задача для
лингвиста-когнитолога – исследование языка как источника знания о сфере
ментального.
Задача
для
терминолога
–
обоснование
выбора
между
содержательной и формальной вариативностью терминов – номинаций мира
идеального. Задача для лингвиста-писателя: разнообразить системы фраз, или,
принимая новые значения старых формул и самому создавая эти значения,
заботиться о том, чтобы дифференцировать их в контексте. Задача для
лингвиста-читателя: не утонуть в водовороте новых значений и смыслов. И
общая задача для всех – внимание к обновляющемуся языку лингвистических
описаний в эпоху смены научных парадигм и открытия новых ментальных
пространств.
РАЗДЕЛ IV. ТЕРМИН: ДВОЙНАЯ РЕФЕРЕНЦИЯ
В функциональных определениях термина понятие термин может
сужаться до понятия о внешней стороне слова: термин мыслят односторонне,
как материальное слово, звукоряд. Такой подход к слову, или такое
дистанцирование от его двусторонности, это выбор ракурса, обладающего
определенными, и своими собственными, возможностями проникновения в
природу термина. В частности, это возможность увидеть в термине-знаке
двойную отсылку – к предмету и понятию и, следовательно, обратить внимание
на сдвоенную репрезентацию в слове признаков понятия и признаков предмета.
Термин-знак, термин-звукоряд – это двойная референция. Как слово
термин-знак соотносится с понятием и именуемым предметом, образуя
классическое отношение – семантический треугольник. Как специальное слово
термин-звукоряд соотносится с предметом и научным понятием, образуя
особый терминологический треугольник.
IV.1. Слово как экспликация знания о реалии и знания о понятии
Хрестоматийно определение языка как средства общения и орудия
формирования и выражения мысли. Обращая внимание на то, что в подобных
определениях коммуникативная функция языка заслоняет собой когнитивную,
когнитологи спешат восстановить справедливость.
Когнитивные
исследования
привлекают
внимание
к
когнитивной
функции слова – функции экспликации знания. Знак не только называет
предмет, он замещает его и напоминает о нем. О чем напоминает слово-знак
тому,
кто
изучает
слово
о
словах?
О
двойном
характере
знания,
эксплицированного в слове.
С зарождения речи, вербального мышления, возникло и существует
двоемирие. Мир вещей и дублирующий его мир слов. Два мира представляют
два вида словарей – энциклопедические и толковые, дающие два вида
толкований: “Дом – это...” и “Слово дом обозначает... ” и т.п. Обратим
внимание также и на то, что оба толкования указывают на некие признаки.
И то и другое толкования – это дискретное представление знания,
эксплицированного словом. Только первое толкование мы мыслим как указание
на
признаки
вещи,
реалии.
Второе
воспринимаем
как
указание
на
составляющие лексического значения, т.е. “ближайшего понятия”.
Первое толкование предназначено для того, чтобы эксплицировать знание
о признаках реалии, назначение второго – эксплицировать знание о
составляющих понятия. И это назначение доминирует, определяет различное
восприятие данных дефиниций. И разное отношение к данным словам в
толковом и энциклопедическом словарях. И в том и в другом случае, обращаясь
к словарю, мы имеем дело со словом. Но то, что первая дефиниция отражает и
признаки, или составляющие, понятия, отходит на второй план. Точно так же
затушевывается и то, что толкование лексического значения слова – это
указание на признаки реалии. Функция, т.е. назначение, определяет видение
явления.
Напоминание о двух видах словарей и двух видах толкований – это
способ
обратить
внимание
на
двойственный
характер
знания,
эксплицированного в слове. На то, что слово – это экспликация знания о реалии
и знания о понятии.
С
другой
стороны,
мы
обращаем
внимание
на
дискретный,
попризнаковый характер репрезентации знания, эксплицированного словом (и
закрепленного в дефиниции слова). Сдвоенный тезис о двойном характере
знания, эксплицированного в слове, и попризнаковой репрезентации знания в
слове (в дефиниции слова) можно проиллюстрировать и конкретизировать
следующим образом. Слово-знак дом – это отсылка к реалии дом и отсылка к
понятию дом.
Данное суждение можно разложить на составляющие: Слово дом – это
языковой знак, который (толкование которого) отражает (является
указанием на) признаки означаемой им реалии дом. Слово дом – это языковой
знак, который (толкование которого) отражает (является указанием на)
признаки, или составляющие, понятия дом.
Эти определения даны без учета различий ближайшего и дальнейшего
значений. Для профессионального “лингвистического” или профессионально
ориентированного сознания материальное слово – это отсылка к вещи и
отсылка к лексическому значению, которое дефиниция слова представляет
попризнаково.
Профессионально, основываясь на постулате о двустороннем характере
языкового знака, определяем слово, например, слово дом или молекула, олово
или термит, как языковой знак, который отражает признаки означаемой им
реалии (отражает их через дефиницию, внутреннюю форму и т.п). Но
одновременно определяем его как языковой знак, который указывает на
признаки собственного лексического значения. Указывает через дефиницию,
внутреннюю форму и т.п. Таким образом, слово (материальное слово, слововыразитель, слово-знак, слово-экспонент) – это одновременно и отсылка к
вещи, и отсылка к понятию.
IV.2. Слово термин как слово о словах
Итак, слово мы определили как двойную отсылку – отсылку к реалии, и
отсылку к понятию о ней. Термин-знак молекула, ген, олово, термит – это
отсылка к реалии молекула, ген, олово, термит и отсылка к понятию –
молекула, ген, олово, термит.
В приведенном выше перечне слов вместо слов олово и термит могли
быть такие слова, как слово и термин. Слова термин и слово входят в сонм
других слов (и терминов), а значит, все, сказанное о словах, распространяется
(по определению должно распространяться) и на них.
Но слово – это слово о словах. То есть номинация мира слов и
одновременно его часть. В связи с этим встает вопрос: Все ли, сказанное о
словах, распространяется на слова термин и слово? И насколько тезис “Слово –
это отсылка к реалии и отсылка к понятию” верен по отношению к слову слово?
Последний вопрос мог бы предварять общий вопрос о том, насколько
этот тезис верен по отношению к слову вообще? В частности, мы
рассматриваем слово как отсылку к признакам вещи, к реалии. Но здесь
уместно вспомнить о словах-фантомах, за которыми, как утверждают, нет
реалии. Или о том, что ее нет и за некоторыми абстрактными словами. Хотя в
этом последнем случае можно возразить, что за ними стоит иная реалия.
Утверждение, что за некоторыми словами не стоит реалии, равноценно
утверждению, что за ними стоит более сложная реалия, чем конкретная
единичная вещь.
Правда, наличие слов, за которыми не стоит реалии, несущественно
тогда, когда предметом рассмотрения являются слова о словах. В этом случае
важно то, что любое слово, будь то слово-фантом русалка или абстрактное
слово слава, само, несомненно, принадлежит миру реалий.
Так как слова – это реалии, то тезис о том, что слово – это двойная
отсылка – к признакам вещи и к признакам понятия, верен, или должен быть
верен, по отношению к их обобщающим номинациям – словам термин и слово.
Но слово не просто принадлежит миру реалий, за номинацией слово стоит
реалия слово.
IV.3. О пересечении параллельных
Две реалии, слово и вещь, которую оно называет, существуют
параллельно до тех пор, пока предметом номинации является внешний по
отношению к языку мир. Пока предметом номинации не становится такая
номинация, как слово. Все осложняется, когда предметом номинации (или
объектом дублирования, дублирования реального мира в слове) становятся
такие реалии, как слова о словах.
Звукоряд [слово] не просто принадлежит миру реалий. Слово слово
автореферентно (является знаком самого себя).
Ломая голову над парадоксом Б. Рассела “Все, что я говорю, ложь”,
лингвисты пришли к выводу, что знак языка не автореферентен. Но правило о
том, что знак языка не автореферентен, подкрепляется исключениями. Такими,
как слова о словах. Говоря “Вот дом”, мы указываем на нечто вне этой фразы и
ее составляющих. Высказывание “Вот слово” может быть направлено и вовне,
но всегда направлена и на себя.
В слове о словах референция к предмету номинации – это и
автореферентность. Акустический знак [слово] презентует себя как реалию и
соотносится с понятием о слове, репрезентирует его. Точно так же
материальное слово термин представляет себя как реалию и соотносится с
понятием термин – обобщенным представлением о словах-терминах, и, как
частное, с представлением о себе самом.
Слова о словах – перформативы. Слова-перформативы определяются как
номинация действия и само действие (Ср.: Обещаю!). Актом речи создается
материальный (звуковой) облик слова, дублирующий внутреннее слово.
Произнося слово “слово”, мы создаем его как реалию (создаем звукоряд
[словъ]) и как автореферентный знак.
Перформативность слов о словах проявляет себя в отождествлении слова
и дела, а именно в отождествлении речевого действия и действия. Она
используется как прагматическое средство. Например: “Говорю тебе, что земля
– шар”. Здесь “говорю” означает последовательно: подтверждаю действием,
подтверждаю действенно и подтверждаю действительность, бытие того, о чем
говорю.
Итак, в слове о словах референция к предмету номинации – это и
автореферентность. Автореферентность слова термин осложняет понятие
термин, дополняя представление о терминах – номинациях предметов и
явлений внешнего мира – представлением о метаслове. Слово термин – это
экспликация знания обо всех терминах (молекула, ген, термит, термин и т.д.)
и экспликация знания о слове термин.
И здесь на горизонте маячит вопрос:
– Выходит, у вас два понятия о термине?
– Выходит, два.
Действительно, равно ли “понятие о терминах” “понятию о слове
“термин” или в слове термин мы наблюдаем явление скрытой омонимии слова?
Итак, слово термин автореферентно, так как представляет себя как
реалию. В слове термин как автореферентном знаке мир реалий и мир слов
сходятся, но сходятся лишь отчасти, хотя бы потому, что у слова термин есть
еще идеальная сторона. За пределами автореференции слово термин является
обобщенной
номинацией
класса
предметов
(реальных
терминов)
и
репрезентирует понятие об этом классе предметов.
Чем оборачивается двойная референция для самого термина, каковы ее
плюсы и минусы? – С двойной референцией связана ошибка отождествления
признаков слова и признаков (составляющих) понятия.
IV.4. Предусловия и следствия “отождествления” понятия и предмета
Понятие термин – результат эмпирического наблюдения над словом, над
функционирующими терминами, и последующих умозаключений о природе
единиц специального языка. Первоначально постижение природы термина шло
опытным путем, т. е. экспериенциально, но на этот первоначальный образ по
мере
формирования
понятия
термин
постепенно
наслаивался
ряд
представлений умозрительного характера. В частности, представлений о
знаковости, словности, системности термина и т.п.
В едином понятии термин представления о признаках и свойствах
реальных терминов объединяются с представлениями о составляющих
(признаках) научного понятия термин. Следствие 1 такого объединения –
доминирование последних. Следствие 2 – подмена признаков реалии
признаками понятия.
В теоретической лингвистике научное понятие термин неминуемо
должно было заслонить собой и заслонило реальный термин. Но сама
способность термина быть более формой вербализации понятия и менее
номинацией предмета восходит к его словной природе, определяется природой
языкового знака как двойной отсылки – к понятию и предмету. В слове как
знаке языка происходит отождествление (уподобление) признаков предмета и
признаков понятия.
Отождествление (сравнение и уподобление) признаков предмета и
признаков понятия заложено уже в механизм работы сознания. Иначе говоря,
предусловием
отождествления
признаков
предмета
и
признаков
(составляющих) понятия в слове является их отождествление в сознании.
Отождествление (сравнение) реалии и понятия – “рядовая” мыслительная
операция при восприятии предмета или явления.
Опознание реалии когнитологи описывают как операцию сравнения
образа непосредственного восприятия и прототипа. Зрительный образ, считают
они, через доли секунды заменяет ментальная репрезентация – образ прошлого
восприятия. Так происходит замена непосредственного восприятия понятием,
сложившимся в ходе прежнего опыта восприятия данного предмета (или
восприятия
предметов,
подобных
данному).
Таков
рутинный
способ
ориентации человека в мире. Но не безошибочный. Этот способ ориентации,
как полагают психологи, в отдельных случаях может и дезориентировать.
Психологи отмечают явление доминирования внутренних репрезентаций,
доминирования стереотипов сознания. Стереотипизация представления о
реалии – это доминирование прототипа над образом непосредственного
чувственного восприятия при восприятии реалии.
Стереотип порождает установку. Так, установка на то, что предмета нет,
приводит к тому, что мы не замечаем его, “не видим перед собой”, или
замечаем, но после усилия. Парадоксально, но установка на то, что что-то
нужное придется долго искать, вызывает ощущение разочарования, если
предмет находится быстро.
Подобная “подмена” реалии понятием о ней наблюдается и при
восприятии речи. На стереотипизацию языкового мышления в свое время
обратил внимание Бенджамен Уорф. Вспомним его пример о беспечном
поведении людей, работающих у цистерн с надписью “пустые” (рабочим было
известно, что взрывчатые испарения, оставшиеся в “опустошенных” от бензина
цистернах, не менее опасны). Их поведение определяло общее понятие о
пустоте, т.е. стереотип восприятия “пустого” как не содержащего ничего.
Со стереотипом восприятия слова, или, иначе, с давлением узуса, связаны
многие проблемы и ошибки интерпретации слова. Перечислим здесь лишь
наиболее распространенные ошибки интерпретации под давлением стереотипа:
1. Значение слова в реальном контексте подменяется его узуальным значением.
2. Реальное контекстное значение слова подменяется наиболее частотным
значением. 3. Значение иноязычного слова (или заимствованного слова)
подменяется значением его аналога в родном языке. 4. Терминологическое
(специальное) значение слова подменяется общепринятым (общим).
Явление доминирования прототипа, замены данного значения слова
прототипическим, отмечают, в частности, переводчики. В.Н.Комиссаров
обратил внимание на то, что выражение He wants politeness переводят
буквально: Он хочет вежливости. Хотя в определенных контекстах
эквивалентным данному выражению является перевод: Ему не хватает
вежливости.
Под
давлением
стереотипа
может
игнорироваться
даже
дифференцирующий контекст. Следствием стереотипного восприятия слова
становятся коммуникативные неудачи, нашедшие отражение в прецедентном
высказывании Я тебе про Ерему, а ты мне про Фому. Это явление,
относящееся к психологии восприятия единиц языка, имеет непосредственное
отношение и к единицам специального языка. Оно оказывает влияние и на
формирование терминологии. Так как терминологическое (специальное)
значение слова подменяется общепринятым (общим), полифункциональное
слово несовершенно в качестве специальной номинации. Радикальный способ
избавиться от недостатков полиноминации – отказаться от нее, присвоить
предмету профессиональной или научной деятельности абсолютно новое имя,
найти новую, иную форму вербализации профессионального понятия.
“Метонимический” перенос, на основе которого признаки понятия
осознаются как признаки предмета, – это важнейший принцип работы
сознания. В “отождествлении” понятия и предмета в сознании заключается
главная причина отождествления предмета и понятия в слове. С другой
стороны, ингерентность и регулярность “метонимического” переноса (подмены
образа чувственного восприятия прототипом) в конечном счете становится
причиной подмены реалии понятием о ней.
Происходящая подмена реалии понятием о ней – результат целого ряда
мыслительных операций и/или череды логических ошибок. Интересно
проследить не только цепь логических связей, объединяющих через слово
понятие и предмет, но и череду логических переходов (ошибок), вследствие
которых признаки понятия подменяют собой признаки предмета.
Итак, в слове происходит отождествление признаков предмета и
признаков понятия. А при их расхождении – ошибочное отождествление.
Возможность ошибки отождествления понятия и предмета в слове обусловлена
тем, что можно назвать его скрытой омонимией – сдвоенностью отношения к
понятию и предмету. Тезис о том, что слово – это двойная отсылка – к реалии и
к понятию о ней, мотивирует последующие допущения. Во-первых, если слово
– это двойная отсылка, то “одновременность” отношений как бы предполагает
некую их тождественность. Иначе говоря, сдвоенная репрезентация в слове
признаков понятия и предмета возможна при условии тождества.
Чтобы слово могло быть двойной отсылкой должны соблюдаться
предусловия тождества. Во-первых, слово может быть двойной отсылкой к
понятию
и
предмету
при
условии
тождества
отношений
в
рамках
семантического треугольника, или тождества знака: слово кошка это
номинация домашнего животного кошки (а не овцы или коровы) и
вербализация понятия кошка (а не понятия овцы или коровы). Тождество знака
– это общее соответствие предмета понятию.
Во-вторых, чтобы слово могло быть двойной отсылкой необходимы
“предусловия тождества”, выходящие за рамки простого соответствия предмета
понятию, т.е. тождества знака. Понятие “предусловие тождества” включает в
себя понятия истинности знания и изоморфизма структур. Иными словами,
отождествление (объединение) признаков предмета и понятия в слове
предполагает в качестве предусловия относительную истинность знания и
определенный изоморфизм структур – ментальных и языковых.
IV.5. Языковая относительность и механизм коррекции (преодоление
расхождений)
Проблема тождества предметного и понятийного в слове – это проблема
истинности знания и изоморфизма структур. Но весь предшествующий опыт
познания свидетельствует о нетождественности трех миров – мира реалий, его
отражения в сознании и его репрезентации в мире слов.
История постижения троемирия – это история постижения его
асимметрии. Достаточно вспомнить все те истины об избирательности
отражения действительности, неизоморфности форм идеального мира и мира
слов, которые постулирует наука на протяжении своего существования и к
которым обращается особенно часто в последние годы.
1. Признаки понятия представляют (репрезентируют) признаки вещи и
избирательно. Результат отражения мира сознанием – редуцированное
представление о реалии и редуцированная репрезентация понятия в языке.
Признаки вещи, доступные человеческому восприятию и воспринятые
сознанием, и признаки вещи, отраженные и закрепленные в слове-понятии, не
совпадают уже количественно.
2. Нет полного изоморфизма между миром слов и стоящим за ним миром
идей.
4. Знания о предмете избирательны, то есть редуцированы избирательным
характером отражения, и избирательны, т.е. целесообразны. Вследствие
целесообразности отражения отражаем не все, а лишь полезное. Говоря о
троемирии, о том, что мир слов, и лежащий за ним мир идей, дублирует мир
реалий, не следует забывать о такой стороне целесообразости, как “подтасовка
под результат”. Вследствие целесообразности отражения видим то, что хотим
увидеть. В этом смысле об избирательности и преднамеренности можно
говорить как о проявлении субъективности отражения.
5. Человек включен в процесс отражения
Субъективность отражения, как она трактуется современной наукой, это
включенностью
человека
в
процесс
отражения.
Результат
познания
определяется природой человека: отражаем не так, как есть, а в соответствии с
возможностями отражения мира человеческим сознанием. И в соответствии с
общей природой человека.
6. В сознании хранится и языке закрепляется вчерашняя картина мира,
или картина вчерашнего мира.
Итогом восприятия мира становится формирование когнитивной модели
мира и языковой модели мира. Но вследствие избирательности отражения мира
человеческим сознанием, преднамеренности и субъективности отражения
реальности, идеальная модель реального мира является не его близнецом, а
лишь преломленным сознанием двойником. Сознание преломленно отражает
реальный мир, а язык преломленно воспроизводит идеальную модель.
Результат избирательного характера отражения, его субъективности
–
редуцированное и трансформированное представление реалии в сознании и ее
дублирования
в
языке.
Когнитивная
наука,
дополняя
постулаты
об
избирательности отражения понятием стереотипа, или, вернее, развивая
понятие стереотипа, обращает внимание на то, что формирование стереотипов
приводит к тому, что отражение доминирует над отражаемым. Кроме того,
сознание,
ориентированное
на
стереотип,
противится
восприятию
изменяющегося бытия.
Итак, достаточно вспомнить постулаты об избирательности отражения
действительности, неизоморфности форм языка и форм мышления, чтобы
признать, что нет и не может быть полного тождества между миром слов,
миром идей и реальным миром. Иначе говоря, прийти к языковому
релятивизму. Поэтому во избежание крайностей следует вернуться к основам.
Действительно, постижение троемирия – это постижение его асимметрии, но
асимметрии, основанной, покоящейся на тождестве. Асимметрия, не только
изменение, но и изменчивость, опирается на состояние покоя. И это в полной
мере относится к динамичному и развивающемуся языку.
Осознание асимметрии троемирия порождает когнитивный и языковой
релятивизм. Кто мы, пленники единственно возможного для нас способа
отражения мира и заложники стереотипов, или подвижники (по)знания?
Действительно, понятия о мире не всегда “объективно” или всегда
“необъективно” отражают положение вещей. Но ни обобщающий характер
отражения, ни субъективность восприятия не означает невозможности
уточнения, коррекции представления о реалии. Природа дает человеку один
способ отражения мира – сознание, но верифицирует возможности восприятия.
Механизм коррекции в первую очередь опирается на возможности пяти
обычных чувств. Признаки вещи исходно даны нам не в слове-понятии, а
прежде того в тактильных ощущениях, зрительных, акустических образах.
Механизм
коррекции
обеспечивает
и
возможность
адаптации
к
изменяющемуся миру. Бытие не только определяет сознание, изменяющееся
бытие опережает сознание. Следствием того, что отражаемый мир изменяется,
становится необходимость в постоянной коррекции понятий. Многократность и
разнообразие контактов с реальным миром дает возможность обнаружения
расхождений между сформировавшимся понятием о реалии и измененной
реалией, а следовательно, возможность коррекции понятия, приведения его в
соответствие с познанной реалией.
Коррекция понятия идет и как взаимодействие частных систем
отражения, и вследствие взаимодействия простых и сложных систем. Языковое
сознание – одна из них. Язык – сложная вторичная система, которую Локк не
случайно сравнил со зрением. Язык – это зрение по его роли в адаптации к
изменяющейся действительности, по его участию в процессе освоения мира.
Современная когнитивная наука рассматривает язык в ряду других систем
адаптации к действительности и в первую очередь обращает внимание на
значение языка как системы быстрого реагирования.
Резюмируем:
1.
Слово – это двойная отсылка – к предмету и понятию.
Отождествление в слове предмета и понятия при доминировании последнего
может стать причиной подмены реалии понятием о ней. При расхождении
признаков (составляющих) понятия и признаков предмета доминирование
понятия в слове ведет к искаженному представлению о реалии, именуемой
словом.
2.
Давление стереотипа, т.е. сложившегося представления о реалии,
ведет к игнорированию ее развития, отрицанию динамики самого предмета
реального мира. Поэтому для лингвиста важно и разграничение признаков
понятия и предмета, и разграничение предмета и понятия в слове.
3.
Стереотипу противостоит принцип приоритета внешних сигналов,
механизм коррекции.
4. Возможности коррекции связаны и с осознанием действия стереотипа.
Стереотипу восприятия должно противостоять знание законов восприятия.
Постулаты о языковой относительности, тирании языка по отношению к
мышлению, о давлении стереотипа должны служить тому, чтобы избежать
ошибок отождествления. Так, представление о терминологических словах свое
концентрированное выражение получило в слове термин. Но понятие термин –
это трансформированное, преломленное сознанием представление о реалии –
совокупности терминов языка. Отождествляя реальные термины с понятием
термин, мы заменяем признаки реальных терминов составляющими понятия
термин и, кроме того, сужаем само понятие термин, так как непроизвольно
сводим составляющие понятия термин к тем, что эксплицированы его
дефиницией. Так термин как он есть замещается его идеализированным
аналогом.
IV.6. О доминировании признаков понятия в термине
Исследуя природу термина, лингвисты обратили внимание на то, что в
термине на первый план выдвигается соотнесенность с понятием и
затушевывается соотнесенность с реальным объектом действительности [13 , с.
42]. У тезиса о движении термина от предмета к понятию есть временное и
пространственное измерения. Термин менее предметен в сравнении с
целостным словом достилевой эпохи и в сравнении со словом общего языка.
Аналогичная пространственная градация есть и внутри терминологии:
степень удаления термина от предмета возрастает от периферии к центру – от
терминологии “предметной” к формам вербализации научных понятий, к
номинациям
единиц
теоретического
знания.
Терминологи
различают
специальную профессиональную лексику и научную терминологию и,
соответственно,
термины
как
номинации
предметов
профессиональной
деятельности и номинации научных понятий, относя последние к собственно
терминам.
Термин менее предметен и в том смысле, что с развитием науки и
техники он все в меньшей степени становится номинацией предметов
визуального восприятия. И все в большей – номинацией тех реалий, восприятие
которых было бы невозможным без научно-технического инструментария, без
соответствующих достижений науки и техники.
Есть и иная сторона удаления термина от предмета. Слово общего языка
по преимуществу в своем функционировании опирается на реалию. В
сравнении со словом общего языка содержание современного (научного)
термина
в
большей
степени
поддерживается
внутренним
контекстом,
ментальным и языковым, и в меньшей степени внешним – предметным.
Временное и пространственное измерение есть и у тезиса об абстрактном
характере слова. С развитием языкового мышления степень абстрагирования
возрастает от праслова к слову. Как составляющая теории, теоретического
знания, современный научный термин, в том числе и лингвистический, более
соотнесен с понятием о предмете, чем с предметом, хотя теоретическая наука
оперирует как “понятийной”, так и “предметной” научной терминологии.
Термин, вызванный к жизни потребностями современного этапа
познания, по определению “менее предметен” и в большей степени, чем слово
общего языка, – продукт и инструмент абстрактного мышления. И все-таки
степень абстрактности современного слова не напрямую связана с его
удалением от предмета визуального восприятия. Ср., например, такие
контексты: “пустота колодца”, “Торричеллиева пустота” и “...Эйнштейн думал
о пустоте”. Очевидно, степень абстрактности слова и термина здесь остается
одной и той же. А, следовательно, отличие термина от слова общего языка
следует искать в ином.
Относительно самостоятельное мышление не только отражает, но и
творит: в научном лексиконе появляются слова-конструкты. Таковым все более
становится и лингвистический термин (напр., фонема). По поводу одного из
таких терминов, введенного немецкими психологами, Р.М.Фрумкина пишет:
“Гештальт
–
это
мыслительная
реалия,
т.е.
термин,
принадлежащий
определенной теории и вне ее не имеющий смысла”. [87, с. 92].
Если термин как номинация научного понятия менее предметен, чем
терминологическая номинация предмета профессиональной деятельности, то
слова – конструкты и вовсе “бесплотны”. Предмет номинации становится все
более сложным и более скрытым от невооруженного взгляда, что и позволяет
говорить о термине не как о номинации предмета, а как о форме вербализации
научного понятия, не отрицая, однако, двойной референции термина – к
предмету и понятию.
Понятийность термина – это и его встречаемость в определенных
контекстах. Термин чаще употребляется в высказываниях: Дом – это... Термин
– это..., а не в высказываниях: Вот дом. Вот термин. Типичный контекст
термина как инструмента познания: “Что такое...?” Но за ответом на этот
вопрос следуют многочисленные контексты, в которых термин употребляется и
в предметном значении.
Так как знак является отсылкой к понятию и отсылкой к предмету, и не
может не быть одновременно и тем и другим, то правомерно говорить о том,
что в контексте одна из сторон отношения выходит на первый план. Слово
курсирует от предмета к понятию, являясь в разных своих употреблениях не
только номинацией предмета и понятия одновременно, но то в большей
степени
номинацией
понятия,
то
более
номинацией
предмета.
Как
подчеркивают терминологи, в термине может актуализироваться как связь
слово – предмет, так и связь слово – понятие – в зависимости от условий
общения [13, с. 42]. Функционирующее терминологическое слово также
совершает челночные движения от предмета к понятию, что не отменяет
тенденции к затушевыванию его связи с предметом.
В
известном
смысле
“понятийность”
термина
обусловлена
его
дефинированностью. Термин, как черепаха панцирь, несет с собой свою
дефиницию. Это его основной контекст и основной способ его толкования,
затмевающий все иные формы экспликации знания о предмете. Это один из тех
случаев, когда следствие становится причиной: дефинированность термина –
это во многом следствие его удаленности от предмета, однако наличие
дефиниции позволяет термину обойтись без предметного подкрепления, т.е.
приводит к удалению от предмета.
Есть и другая сторона дефинированности термина, способствующая
затушевыванию его связи с предметом. Дефиниция – это эксплицированная
часть содержания слова и в определенном смысле между словом и дефиницией
есть, или можно усмотреть, отношение тождества: слово и его дефиниция – это
две формы вербализации одного и того же понятия. В этом отождествлении
слова и дефиниции кроется возможность ошибки отождествления. Так как
слово – это двойная отсылка, то двойная референция – к реалии и к понятию о
ней – должна быть и у дефиниции слова. Если дефиниция слова одновременно
репрезентирует признаки понятия и признаки предмета, то эти признаки
должны быть тождественными, полагаем мы. И полагаем ошибочно.
Дефиниция термина (как и дефиниция любого слова) – это прежде всего
экспликация составляющих содержания понятия и лишь опосредованное
указание на признаки предмета. Можно сказать, что назначение дефиниции –
репрезентация признаков понятия, а не реалии. Благодаря дефиниции, признаки
понятия в термине выходят на первый план. Более того, дефинированность как
свойство термина способствует стереотипизации представления о реалии.
Понятие о предмете подменяет собой предмет в том числе и вследствие
дефиницированности термина.
Дефинированность
термина
отражается
на
восприятии
предмета
номинации и в несколько ином плане. Дефиниция эксплицирует, а значит,
утверждает и закрепляет сложившееся представление о предмете. Но любое
толкование, любая дефиниция – редуцированная репрезентация понятия.
Эксплицированные и закрепленные в дефиниции признаки предмета заслоняют
собой, оттесняют те, что остаются за кадром. Отраженные сознанием признаки
реалии, закрепленные в языковом знаке, обладают мощной достоверностью,
очевидностью верификации – наглядностью, материальностью.
Тенденция к затушевыванию в термине связи с реалией имеет
непосредственное отношение к категориальному слову термин, значение
которого также сигнификативно мотивировано. Исходя из презумпции
тождества, признаки, закрепленные в дефиниции слова термин, мы принимаем
за признаки реальных терминов, то есть распространяем наше представление о
термине на реальные термины, не учитывая возможных расхождений. Одним из
следствий доминирования в слове термин (в его дефиниции) признаков
понятия и затушевывания признаков предмета становится то, что можно
определить как подмена реалии, именуемой словом термин, понятием о ней.
Более того: термин “термин” как абстрактное понятие и как слово о слове
менее предметен, чем любое другое терминослово. Категориальное слово
термин есть, по сути, воплощение понятия. В нем, более чем в “”видовых”
терминах, проявляется асимметрия отражения. Расхождение между признаками
понятия термин и признаками реальных терминов обусловлено обобщающим
характером категориального слова (обобщающим характером отражения в
целом), абстрагированием от частных признаков реальных терминов, а также
несимметричной динамикой реалии и понятия (запаздыванием с коррекцией
понятия).
Есть и иная сторона дела. Категориальное понятие термин не только
сформировано под давлением прототипа, но и представляет собой стереотип по
отношению к реальным терминам. Как понятие о предмете, именуемом
термином, заслоняет собой предмет, так и сложившееся понятие термин
способно заслонить собою реальный термин. Вследствие доминирования
понятия термин затушевываются признаки “термина как он есть” и выходят на
первый план признаки идеализированного термина.
Терминоведение в значительной мере складывалось как ответ на запрос
практики, отсюда предписывающий характер теории термина. Понятие термин
формируется в соответствии с представлениями о том, каким должна быть
номинация предмета профессиональной деятельности. Выстраивается система
требований к специальной номинации (термин должен быть кратким, точным,
благозвучным, понятным) и система запретов: на многозначность, синонимию
и т.д. Утилитарный, прагматический подход к термину проявился в частности,
в том, что к термину как форме вербализации научного понятия стали
предъявлять те же требования, что и к термину, как номинации предмета
профессиональной деятельности.
От “термин должен быть” – “термин не должен быть” один шаг до
отрицательного восприятия реального “живого” термина. Нормализаторский
подход к термину влияет на восприятие всей терминологии и отражается на
оценке и восприятии терминологических инноваций. Лингвистика уже
преодолела и отрицание словности термина, связанное с требованием “одному
знаку
соответствует
одно
понятие”,
и
отрицание
терминологичности
словосочетания. На повестке дня отношение к заимствованной терминологии.
В период ускорения инновационных процессов в языке доминирование
стереотипа означает, что понятие вступает в противоречие с реалией.
Следствием доминирования понятия термин становится как игнорирование
свойств и признаков реальных терминов, так и отрицание динамики термина. В
условиях обновления языка науки, динамики термина и терминосистем
разграничение
признаков
понятия
термин
и
признаков
и
свойств
обновляющейся терминологии особенно важно.
Итак, в термине его связь с предметом нивелируется, а связь с понятием
выходит на первый план, вследствие чего понятие о предмете подменяет собой
предмет. С другой стороны, при всей очевидности расхождений признаков
понятия и признаков реалии, объединение реалии и понятия в слове возможно
только на основе тождества. Тождество признаков предмета и понятия о нем –
условие существования и функционирования языкового знака. Без этого
правила невозможно существование языка, невозможно оперирование языком.
Слово – это символ тождества предмета и понятия, а не знак
расхождения. Как же в таком случае маркируется расхождение? Условия
отождествления признаков понятия и предмета в слове и причины расхождений
признаков понятия и признаков предмета – это одна сторона вопроса, второй
стороной является проблема их разграничения.
IV.7. Об одном способе различения понятия и предмета в слове
Если слово – двойная отсылка к предмету и понятию о нем, то встает
вопрос о возможности их различения. Если отождествление признаков
предмета и признаков понятия – это ингерентное свойство слова, то
возможности их разграничения следует искать вне слова и даже вне языка – в
реальности или в иных знаковых системах. Признаки вещи даны нам не только
в слове-понятии, но и в тактильных ощущениях, в аудиовизуальных образах.
Признаки реальных терминов – тоже. Но для лингвиста важно найти формы
такого разграничения в языке. Сдвоенность репрезентации понятия и предмета
в слове можно определить как скрытую омонимию слова.
Несовпадение признаков понятия и предмета – достаточная мотивация
для их разграничения. Возможно ли разграничение подобной скрытой
омонимии слова в самом языке? Иначе говоря, предложил ли язык, подобно
мышлению, свои способы дифференциации понятия и предмета и формы
разграничения скрытой омонимии слова? Рискнем ответить на этот вопрос
утвердительно.
Мы говорили о том, что единица научного лексикона,– в меньшей
степени номинация предмета и в большей степени форма вербализации понятия
о предмете. Рискнем предположить, что слово и термин – это изобретенный
человеческим сознанием способ развести в слове языка предмет и понятие.
Возможности
(составляющих
разграничения
понятия)
признаков
предмета
и
признаков
понятия предоставляет реальность, постоянно
являющаяся предметом восприятия, осмысления и отражения в языке. С точки
зрения языковой логики, законов его существования и развития, скрытая
омонимия слова должна найти в языке естественное разрешение в дивергенции.
Сдвоенность репрезентации понятия и предмета в слове соответствует самой
основе существования языка, но омонимия противоречит внутренним законам
его функционирования и развития. Внутренняя логика существования языка
предполагает снятие энтропии, законы развития языка направлены на
дивергенцию синкретов. И тогда, по предположению, оппозиция термин –
слово общего языка – это найденная языковым сознанием возможность и
способ разграничить в слове языка предмет и понятие, в том числе и закрепив
формально это разграничение в разных звуковых комплексах.
Сдвоенность
репрезентации
понятия
и
предмета
в
слове
(при
нетождественности, неизоморфности, расхождении признаков предмета и
составляющих понятия) – достаточный повод для их дифференциации и,
добавим, это основательная причина того, что мы называем стилистической
дифференциацией лексики.
Исследование этой стороны отношения термин – слово дает возможность
иного взгляда на природу и характер стилистической дифференциации языка,
позволяет по-новому оценить ее целесообразность. Возможность увидеть в ней
реализованное стремление к разграничению в слове языка предмета и понятия.
Такой подход к оппозиции термина и слова общего языка позволяет с
несколько иной стороны посмотреть на неизменное для языка, в частности, для
русского языка, следование тенденции к стилистической дифференциации
лексики и к ее формальной дифференциации. Увидеть в этой упорной
склонности носителей языка осознанное или бессознательное стремление к
разграничению предмета и понятия о нем. Или увидеть за этим стремлением
признание носителями русского языка самоценности мышления, и может быть,
признание права на субъективный подход к предмету и, в конечном счете,
права на независимость суждения. С другой стороны, можно также
предположить, что вследствие своеобразия мировосприятия (говорят же о
созерцательности как характерной особенности русского менталитета) русское
слово в целом тяготеет к понятию, что оно по преимуществу представление
понятия. Тогда как русский язык в целом проявляет большую склонность к
отражению работы сознания над постижением мира.
IV.8. Еще раз об оппозиции термин – слово
Говоря о противопоставленности термина и слова, нельзя забывать о
возможностях
и
формах
сближения
терминологического
и
общеупотребительного слова, о терминологизации и детерминологизации.
Результатом встречного движения термина и слова в пространстве языка
становится нейтрализация оппозиции в полифункциональном слове.
IV.8.1. Оппозиция термин – слово и полифункциональное слово
Оппозиции термин – слово противостоит полифункциональное слово, так
что, на первый взгляд, существование полифункциональных слов противоречит
идее о термине и слове как форме различения предмета и понятия и идее о том,
что за термином и словом стоят разные структуры сознания. Если только не
признать, что слово прошло долгий путь развития. Слово как знак с опорой на
предмет, как внешне мотивированный знак давно уже стало знаком с опорой на
понятие: идеографическое слово уступило место условному знаку благодаря
тому, что обрело способность опираться на иные формы мотивированности, на
лексическое и внутриязыковое значения. Если только не признать, что
эволюция слова – это и эволюция внутреннего слова, что современное слово –
комбинированный внутренний знак, одновременно и знак наивного понятия
(концепта) и знак (научного) понятия как ментальных структур. И что эта
внутренняя
полифункциональность
слова
эксплицирована
в
полифункциональных словах. Полифункциональное внутреннее слово – особая
форма связи, особый вид пролагания пути, оно соотнесено с концептом – той
структурой сознания, которая непосредственно связана с представлением о
реалии как объекте чувственного восприятия (образом), и с более сложной
структурой сознания, структурой, которую мы определяем как абстрактное
понятие, научное понятие (образ-схема). Иначе говоря, в языке проявляются
две тенденции – к дискретному и недискретному воплощению разных сторон
(разных
ментальных
связей)
внутреннего
слова.
Наряду
с
полифункциональными словами в языке существует оппозиция термин – слово,
в которой в том числе эксплицировано предзнание об отличии ментальных
структур. И существует, неся различные функциональные нагрузки.
IV.8.2. Функции оппозиции термин – слово
Функционально не только различие слова и термина, функциональна и
оппозиция слова и термина, взятая как целое. Более того, оппозиция термин –
слово полифункциональна. Функции оппозиции термин – слово:

различение предмета и понятия о предмете.

различение научного понятия (специального знания) и бытового
понятия (наивного знания)

различение структур сознания
Иными словами, оппозиция термин – слово нужна, чтобы различать
предмет и понятие о предмете. В этой оппозиции находит выражение идея об
относительности знания. Термин и слово противопоставлены, чтобы различать
научное понятие (специальное знание) и бытовое понятие (наивное знание). И
наконец, термин и слово нужны, чтобы различать понятие (как структуру
сознания)
и
концепт (как
структуру сознания).
Ясно, что
сознание
дифференцирует признаки предмета – сигналы реального мира – и признаки
понятия – ментальной репрезентации. Вопрос и в том, как сознание
дифференцирует их. Сознание использует сложившуюся оппозицию терминслово как способ экспликации идеи различия, экспликации знания о различии.
Оппозиция термин – слово открывает возможность перехода знания о различии
ментальных структур из области бессознательного в область сознательного.
Обратим внимание на то, как соотносятся 1 и 3 функции. Ментальная
структура, представленная словом общего языка, более предметна, более
опирается на знание о предмете – на образ чувственного восприятия. Это
концепт. Ментальная структура, представленная специальным словом, – это
(научное) понятие. Оно опосредованно связано с теми знаниями о предмете,
которые формируются на основе его непосредственного восприятия, с образами
первой сигнальной системы, с той картиной мира, что формируется на основе
чувственного восприятия предметного мира. Иначе говоря, с той информацией,
которая приходит по каналам прямой связи с внешним миром. При
формировании структуры сознания, отличной от концепта, опора на образ все
более сменяется опорой на иные связи, в том числе на иные структурносистемные связи слова. В термине ослабевает значение внутренней формы
слова и усиливается роль лексического значения слова и значимости, т.е.
внутриязыкового значения слова. Это к вопросу о том, как соотносятся
мотивированность и лексическое значение слова и каково их значение для
слова и термина. Но есть и ряд других проблемных вопросов об отношении
термин – слово и о назначении оппозиции термин – слово общего языка.
Нет ли противоречия в том, что оппозиция термин – слово, как мы
полагаем, предназначена для разграничения предметного и понятийного в
слове, но вместе с тем термин определяют как номинацию предмета
профессиональной деятельности? Или это противоречие кажущееся? И здесь
надо обратить внимание на разные основания отнесения лексики к
специальной, т.е. терминологической.
Очевидно, что у термина как номинации предмета профессиональной
деятельности и термина как номинации научного понятия – разные основания
противопоставленности слову общего языка. Возможно, что номинация
предмета профессиональной деятельности – это аналог общеупотребительного
слова, и ее противопоставленность слову – явление такого же порядка, как
бегемот – гиппопотам. Тогда вопрос в том, насколько она приближена к
термину как форме вербализации научного понятия. Иначе говоря, вопрос в
том, что сближает термин 1 и термин 2 и что заставляет объединять их в
едином понятии термин. Можно предположить, что в термине, как в том, так и
в другом, воплотилась идея действенного отношения к миру. Можно также
предположить, что в термине как форме вербализации понятия превалирует
когнитивная функция (или познание как действие).
Развитие понятия термин и появление двух видов терминов – это вопрос
о том, как носители языка понимают и как они используют слово термин.
Наличие
двух
видов
терминов
–
это
также
вопрос
о
ее
ускоренная
критериях
терминологичности слова.
IV.9. Критерии терминологичности слова
Обновление
специальной
лексики,
динамика,
актуализирует вопрос об основаниях объединения класса лексических единиц
под зонтиком понятия термин, или вопрос о критериях терминологичности.
Основания отнесения слова к терминологической лексике достаточно
легко извлекаются из дефиниций слова термин (это в первую очередь
ограниченность
сферы
употребления
профессиональной
сферой
и
ограниченность сферы функционирования слова областью научного знания), а
также
из
вторичных
номинаций
–
составных
наименований
(ср.:
профессиональная лексика и специальная лексика) и т.п.
Основания отнесения слова к терминологической лексике (такие, как его
“профессиональность” или “специальность”) можно рассматривать как
критерии
терминологичности
слова
(переименовать
в
критерии
терминологичности). При этом, однако, следует уточнить, что понимать под
словосочетанием критерий терминологичности. Критерий терминологичности
– это любое основание выделения класса специальных слов, любое основание
отнесения слова к разряду терминов или же, что гораздо ýже, только то,
которое является формальным показателем терминологичности, знаком
терминологичности? Ведь для того, чтобы основания отнесения слова или
разряда слов к терминам, будучи субъективными, не были произвольными,
нужны критерии-показатели.
IV.9.1. О содержании понятия “критерий терминологичности”
Понятие критерии терминологичности введено для выделения в тексте
терминов, больших, чем слово, – терминологических словосочетаний.
Критерии терминологичности у Б.Н. Головина и Р.Ю. Кобрина – это знаки
терминологичности словосочетания, в том числе и формальные показатели
терминологичности:
внешние
параметры,
поддающиеся
регистрации,
измерению [13, c. 60–67].
В инновационный период существования языка (в период обновления и
заимствования терминологии, становления новых терминосистем) нужны
критерии именно такого рода, и критерии, приложимые не только к
словосочетанию, но и к слову.
В самом слове критерий заложены достаточно широкие возможности
толкования понятия критерии терминологичности. Критерий – [гр Critherion]
– признак, на основании которого производится оценка, определение или
классификация чего-либо, мерило [71, с. 362]. Если исходить из данного
толкования, то критерий терминологичности – это любая характеристика,
любое свойство, любой признак терминологического слова, отличающие его от
слов других классов. Понятие критерии терминологичности в этом случае
оказывается близким, понятию признаки термина.
На восприятие греческого по происхождению слова критерий сейчас
оказывает влияние и английский термин criterion. Английский аналог слова
критерий трактуется также широко: Criterion – decisive factor, reason, principle,
measure, norm, condition, standard. В переводе соответственно: Критерий –
решающий фактор, причина, принцип, основание, мера, норма, условие,
стандарт. Если же идти далее от синонимов слова criterion к синонимам его
синонимов, то и вовсе обнаруживается “субъективность” критерия: Principle
(Criterion) – attitude, opinion, belief, standard. В переводе: Принцип –
отношение, мнение, вера и стандарт.
Чтобы если не окончательно, то хотя бы более точно определить понятие
критерий терминологичности, нужно вспомнить, что критерий – это и мера,
мерило. Иначе говоря, критерий терминологичности – это и мерило
терминологичности, то есть эталонный признак. К этому можно добавить, что
от слова мера ассоциативная связь простирается к понятию степень. И тогда
тот или иной признак слова может быть не только знаком его принадлежности
к разряду терминов, но и показателем степени терминологичности, или
“терминированности” слова.
Вследствие неоднородности лексики, объединенной общим понятием
терминология, цель определения критериев терминологичности – это в первую
очередь определение эталона. А в связи с тем, что на роль эталонных признаков
претендует не один, а несколько признаков терминологического слова, в ряду
критериев терминологичности желательно выделить основной (или основные),
а также оценить их относительную ценность. Например, ограниченность сферы
функционирования слова (профессиональной сферой или областью знания) –
это критерий-показатель. А принадлежность слова к области научного знания
может служить и критерием-показателем и мерой терминологичности.
Ограниченность профессиональной сферой считается одним из основных
оснований отнесения слова к терминологической лексике (в этом критерии
также имплицитно задана оппозиция термин – общеупотребительное слово).
Однако определяя ограниченность сферы функциионирования как критерий,
нельзя не обратить внимания на различие и неоднородность факторов
ограничения. Кроме того, ограниченность профессиональной сферой – не
абсолютный критерий-показатель. Не все, что принадлежит профессиональной
сфере,
термин,
и
не
все,
что
термин,
принадлежит
исключительно
профессиональной сфере. Он и не самостоятельный критерий. Критерий
ограниченность области употребления слова, отчасти связанный с областью
функционирования предмета номинации (обязанный ей своим появлением),
дважды вторичен, т.к. индуцируется, “наводится” ограниченностью знания
слова. Здесь действует тот же метонимический перенос: термин известен в
пределах профессиональной области, значит, именно она, профессиональная
область, ограничивает его употребление. Однако в связи с неоднородностью
специальной лексики терминологичность слова будет с неизбежностью
определяться как степень его соответствия совокупности неоднородных
критериев. А, следовательно, нужен не только полный список оснований, по
которым слово относится к классу терминов, но и определение ценностного
статуса
каждого
из
критериев.
При
этом
основным
критерием
терминологичности должна, как мы полагаем, оставаться специальность
слова, понимаемая как его принадлежность к области научного знания и его
связь с научным понятием.
Мы исходим из того, что основной критерий терминологичности –
характер понятия, вербализованного в слове. А, следовательно, “научный”
термин, форма вербализации научного понятия, может служить эталоном, то
есть тем специальным словом, в котором терминологичность проявилась в
большей мере. Степень терминологичности – это основание классификации
лексики
внутри
терминосистемы.
Если
“научные”
термины
наиболее
терминологичны, то они составляют ядро терминологии, от которого
расходятся круги, включающие иные разряды специальной лексики x.
С другой стороны, если “научный” термин принять за эталон термина, то
его характеристики (признаки) могут служить критериями при оценке
новообразований, претендующих на статус термина. А такая оценка –
непременное условие выбора оптимальной номинации из ряда возможных
форм вербализации формирующегося понятия.
Подведем предварительный итог: Вопрос о критериях терминологичности
слова – это вопрос теоретического и прикладного характера. Иначе говоря, все
тот же вопрос о внутренней природе терминологического слова и вопрос о
содержательных и формальных отличиях слов, сведенных воедино в
универсальных понятиях специальная лексика, единица языка для специальных
целей и в универсальном понятии термин. Критерии терминологичности –
это те специфические признаки определенного класса слов, которые в свое
время сформировали понятие термин, и которые сейчас в каждом конкретном
случае позволяют опознать термин в единице лексической системы языка.
Чтобы судить о терминологичности данных конкретных слов, необходим их
анализ по всем установленным критериям, которые в этом случае выступают в
качестве нормы (ср. англ. criterion – standard, norm – стандарт, норма).
Вопрос
о
критериях
терминологичности
слова
порождает
ряд
подвопросов. Два из них состоят в следующем: насколько каждый из
признаков, по которым слово идентифицируют как термин, – критерий, и
насколько этот критерий – показатель терминологичности.
IV.9.2. Критерии-показатели терминологичности
Признаки и свойства слов, в том числе и формальные, – это основания их
классификации, некоторые из них могут служить основаниями отнесения слова
к терминологической лексике, или критериями его терминологичности. Взятые
вместе, такие критерии служат ориентирами для отнесения слова к общности,
именуемой терминология, но не каждый из них одинаково пригоден для
распознания слова как термина. Иными словами, не все критерии в одинаковой
степени показатели терминологичности. И не каждый из них является внешней
приметой самого слова-термина. В то же время представляется важным
определить именно внешние показатели терминологичности, ведь изначально
именно на основании простых формальных показателей шло формирование
понятия термин и во многом именно они служат сейчас основанием выбора
“оптимальных” номинаций.
Вопрос о критериях-показателях терминологичности – это вопрос явного
или неявного, выраженного или имплицитного, доступного или недоступного
внешнему восприятию в слове. В целом, такие критерии, как ограниченность
сферы употребления профессиональной сферой или ограниченность областью
специального знания (профессиональность как ограниченность областью
профессионального знания и специальность как ограниченность областью
специального знания) могут служить показателями терминологичности.
Определению границ употребления способствует анализ встречаемости
термина в текстах, определение характерных, или типичных для термина,
контекстов – словом, контент-анализxi. И, с другой стороны, для определения
сферы употребления специального слова пригоден опрос информантов.
Нулевая степень владения словом (знания о нем) даст внешнюю границу
употребления.
Ответ на вопрос о формальных показателях терминологичности слова, о
возможностях “внешней” регистрации терминов, может дать статистика. Но
определение понятия термин требует не только установления и выделения
оснований, по которым слово относят к разряду терминов, но и детальной
характеристики
оснований,
или
критериев
терминологичности,
для
определения их относительной ценности, значимости каждого из них как
критерия.
Ответ на вопрос о ценности того или иного признака как критерия
предполагает его детальный анализ. Так, оценка критерия ограниченность
сферы функционирования предполагает разграничение и отдельное описание
разных видов ограниченности, и, в качестве практического приложения,
классификацию терминов разных видов (и разной степени) ограниченности
употребления.
Во-вторых, коль скоро речь идет о критериях-показателях, встает вопрос
о строгости и четкости параметров. Чтобы определиться с критериями
терминологичности,
необходима
инспекция
общепринятого,
рутинного
понятийного аппарата. Необходимо определить, какой смысл лингвисты
вкладывают в привычные и потому часто “стершиеся” метатермины, то есть
определить,
каково
содержание
таких
понятий,
как
специальность,
профессиональность, ограниченность и т.п. Иначе говоря, характеристика
каждого из видов ограниченности (для определения его относительной
ценности как критерия) предполагает в том числе и характеристику
метатермина “ограниченность сферы функционирования”, анализ данного
понятия
и,
в
связи
с
многослойностью
семантики
словосочетания
“ограниченность сферы функционирования”, анализ его значения в разных
контекстах.
IV.9.3. Критерий ограниченности сферы употребления
В дефинициях термина ограниченность сферы употребления толкуется
как ограниченность области функционирования слова профессиональной
сферой или как ограниченность его бытия областью знания. Обстоятельный
ответ на вопрос, как соотносятся эти два вида ограниченности, может дать
подробный анализ этих понятий, в том числе и их сопоставительный анализ. Но
и простое сравнение позволяет выделить компонент – знание как ключевой для
их характеристики как критериев терминологичности слова. Для сравнительной
характеристики этих параметров важна и исходная причина ограниченности.
Чтобы определить относительную ценность каждого критерия, следует
вернуться к истокам – к причинам ограниченности области функционирования
термина.
Вопрос о том, чем обусловлена ограниченность сферы употребления
терминологического слова, это вопрос о факторах ограничения. Факторы
ограничения, или ограничивающие факторы, – это факторы, влияющие на
область распространения термина.
Ограниченность сферы употребления не являет собой исключительно
признак термина. Диалектные слова, например, тоже аттестуются по этому
признаку. Общим для разного рода слов ограниченного употребления являются
и некоторые исходные причины ограниченности употребления. В то же время
критерий ограниченности сферы функционирования не одинаков для разных
групп терминологической (профессиональной, специальной) лексики. К
терминам относят достаточно разнородную лексику и, следовательно, слова
разных видов (и разной степени) ограниченности употребления. И наоборот,
природа
ограничений
может
в
известной
мере
определять
характер
терминологического слова. В терминосфере объединены слова разной степени
терминологичности
в
том
числе
и
вследствие
различного
характера
ограничивающих факторов.
Сфера
функционирования
предмета
номинации
–
важный
ограничивающий фактор. Сфера функционирования лексики в значительной
степени зависит от сферы бытия (функционирования) предмета номинации.
Прежде, чем ответить на вопрос, каков характер этой зависимости для
терминологического слова, выскажем попутное замечание о понятии область
функционирования предмета номинации.
Очевидно, следует различать: сфера бытия и сфера функционирования
предмета. Сфера функционирования – интенциональная категория, т.е.
категория из области сознательного восприятия мира (ср.: intentional –
premeditated, conscious). Походить к понятию сфера функционирования
предмета номинации можно со стороны действия предмета. Предмет,
попавший в поле зрения человека (а в поле зрения человека попадает
функционирующий предмет) номинируется. Или с такой: значимый для
человека предмет превращается в “вещь для человека” и в том числе
превращается им в артефакт. Предмет как артефакт номинируется термином. В
этом смысле сфера функционирования слова (а также само его появление)
определяется тем, насколько функционально (значимо для человека) бытие той
или иной реалии. А сфера функционирования термина (а также само его
появление) определяется включенностью предмета в деятельность человека.
Рассмотрим следующий “произвольный” ряд терминов:
Интерфикс. Пси-мезон. Летка. Каупер и т.д.
каждого
из
них
ограничена
Конфикс.
Сфера функционирования
профессиональной
сферой
и
областью
специального знания (в данном случае “специального” от “специальность”).
Кроме того, ограниченность сферы функционирования слов каупер, летка (и
ограниченность знания слова) обусловлена узкой сферой функционирования
предмета номинации. Каупер, летка – технические термины и термины вполне
“предметные”: их референт (предмет номинации) доступен визуальному
восприятию. Отметим, что подобного рода “предметные” термины могут иметь
синонимы, или потенциальные синонимы, – слова общего языка. Отношение
межстилевой синонимии, полной или частичной, устанавливается при
толковании термина: “Каупер – это воздухонагреватель на доменных печах”.
Обратим внимание и на то, что функция дефиниции в данном случае – привязка
термина к слову общего языка.
Конфикс, интерфикс, пси-мезон – термины несколько иного свойства.
Употребление каждого из лингвистических терминов не напрямую связано с
областью функционирования предмета номинации – служебной морфемы.
Сфера же функционирования пси-мезона и вовсе неограниченна. Из этого
следует, что причина ограниченности употребления слова пси-мезон – в ином и,
следовательно, для данного термина иным является и сам критерий
ограниченности сферы функционирования (ОСФ).
Итак, сфера функционирования предмета номинации как фактор
ограниченности сферы функционирования термина не универсален. В то же
время
область
распространения
любого
терминологического
слова
в
определенном смысле производна от сферы бытия или, точнее, области
функционирования предмета номинации. Сфера функционирования слова псимезон также, хотя и по-иному, обусловлена бытийной сферой предмета
номинации.
Она
не
задается
ее
пространственными
параметрами,
а
определяется ее меньшей наглядностью, или скрытостью предмета номинации.
Область бытия пси-мезона ограничивает (ограничивает – в значении
“сокращает” и в значении “очерчивает границы”) возможность знакомства с
предметом. Но в данном случае можно говорить уже об ограничениях,
связанных с самим предметом номинации. Сфера функционирования предмета
номинации – это параметр общелексический, релевантный для лексики в целом
и неоднократно используемый для классификации лексических единиц.
Варваризмы, например, прямо характеризуются как слова, специфика которых
связана с бытийной сферой или областью функционирования предмета
номинации.
Поэтому, выделив часть профессиональной лексики, ограниченность
распространения
которой
“не
изоморфна”
ограниченности
области
функционирования предмета номинации, попробуем найти иные причины
ограничений, связанные с предметом номинации. Или истоки иных видов
ограниченности.
Сам предмет номинации можно рассматривать как ограничивающий
фактор. Можно выделить значительную часть лексики, появление и область
распространения которой связаны с характером предмета номинации, а именно
с теми сторонами его природы, которые определяют возможности его
познания. В частности, фактором ограничения на появление слова является
недоступность предмета “простому” или “прямому” чувственному восприятию.
Закрытость для непосредственного восприятия ограничивает обыденное
знание.
Вследствие
недоступности,
закрытости
для
непосредственного
восприятия пси-мезон в его рамках не может стать предметом номинации.
Невидимый пси-мезон по определению относится к области научного знания. В
таком случае недоступность предмета номинации чувственному восприятию –
это основание отнесения слова к научной терминологии. Таким образом,
закрытость предмета номинации для непосредственного восприятия не только
ограничивает возможности появления слова, но и определяет его исходный
статус в лексической системе языка. В целом же параметр “область бытия
предмета номинации” в большей степени значим для обыденного знания, чем
для науки, стремящейся ведать всем.
В то же время вопрос, насколько ограниченность сферы употребления
слова связана с характером предмета, именуемого словом, в какой мере и как
специальность и терминологичность слова задается предметом номинации, во
многом остается открытым. Есть предметы и предметы. В частности, псимезоны и конфиксы, при всех их различиях, – это естественные предметы, а
каупер и летка – это артефакты. С лингвистической стороны важно, однородны
ли они как предметы номинации. Или их разная бытийная сущность
релевантна для языка и характер слова, как и область его функционирования,
все-таки определяется характером “предметности”?
Отзвук различий в характере “предметности” есть в классификации
лингвистических терминов: их делении на “предметные” и “понятийные” (ср.:
звук и фонема). Примером “понятийного” слова может также служить и ноэма,
хотя ее скорее следует отнести к общегуманитарным терминам [45].
Каков же характер ограничения, если не ограничивает бытийная сфера
(область функционирования) предмета номинации и сам предмет номинации,
или если такие ограничители вторичны? Каким может быть общий для
предметов и артефактов ограничивающий фактор? Очевидно, таким общим для
слов каупер и пси-мезон фактором ограничения может служить ограниченность
сферы
функционирования
термина
областью
специального
или
профессионального знания.
Знание, специальное, профессиональное знание – все это неоднозначные
термины-понятия. Собственно в возможности различной трактовки таких
понятий,
как
ограниченность,
специальность
и
профессиональность
заключается одна из причин того, что к терминологии относят сущностно и
функционально различную лексику, превращая критерий терминологичности в
меру и степень терминологичности.
Проанализируем, например, высказывание, включающее словосочетание
специальное знание: “Сфера функционирования терминов конфикс, пси-мезон и
каупер одинаково ограничена областью специального знания” (1).
Его можно истолковать так: ‘Эти слова функционируют каждый в своей
сфере’ (2).
Но и так: ‘Эти слова одинаково не попали в поле зрения всех носителей
языка’. И, наконец, так: ‘их номинации известны лишь специалистам (и в этом
смысле специальны)’.
Почти так же трактуется высказывание “Сфера функционирования
терминов
конфикс,
пси-мезон,
и
каупер
одинаково
ограничена
профессиональной областью”. По крайней мере к нему без изменений
приложимы толкования (1) и (2).
“Специальное” и “профессиональное” пересекается также и в таком
значении: ‘слово знают и употребляют (специалисты или профессионалы)’. Из
таким образом понимаемой специальности знания вытекает следствие: слово
является (или может быть) термином, если оно известно кругу специалистов и
профессионалов и, следовательно, область его функционирования ограничена
профессиональной сферой. Оговоримся, что в данном случае мы нестрого
различаем профессионалы и специалисты. Разная значимость таких понятий
как профессиональная и специальная лексика не мешает использовать их в
определенном значении как вариантные соответствия (ср: специальность –
‘ограниченность областью специального знания’, профессиональность –
‘ограниченность областью профессионального знания’).
Исследовать и определять критерии терминологичности – все равно, что
раскрывать матрешку за матрешкой. За вопросом об ограниченности сферы
функционирования термина открываются другие: о характере ограниченности,
о причинах и факторах ограниченности. За вопросом об ограниченности сферы
функционирования областью знания – вопрос о характере знания. Матрешка
имеет и собственно лексическое измерение – многослойность семантики
(мета)слова. Например, понятие знания – это знание значения слова или знание
о слове? Понятие специального знания – это ‘знания специалистов’ или
‘знания, предназначенные для специальных целей’? Понятие область знания –
это ‘область, в пределах которой слово известно носителям языка’ или ‘область
идей’?
Энтропия, неопределенность значения часто не снимается, а возрастает от
слова к словосочетанию и далее. В контексте: “ограниченность сферы
функционирования областью знания” область знания – и ‘область идей’ и
‘область известности’. И также амбивалентно в данном словосочетании
понятие знание слова: ‘знать слово’ и ‘знать его содержание’.
Итак, терминологическое выражение область знания можно понимать
“пространственно”. В таком случае ограниченная область знания – это и
‘ограниченная область известности слова’. В этом пространственном значении,
как уже отмечалось, ограниченность сферы функционирования термина
областью знания сопоставима с ограниченностью сферы функционирования
термина.
В данном значении понятия область знания, область функционирования
термина выводят на вопрос о критериях-показателях терминологичности:
“ограниченная область известности слова”, как и “ограниченная область
употребления”, – это в определенной степени критерий-показатель. Тогда
правомерен вопрос, насколько значимо для определения термина понятие
“ограниченная область знания (область известности слова)”? В какой мере
“ограниченная область употребления” может выступать критерием-показателем
терминологичности?
IV.9.4. Ограниченность области употребления (ограниченность знания)
как критерий-показатель
Признак
ограниченности
области
употребления
термина
(ОСФТ)
понимается как ограниченность области появления слова (встречаемости) в
устных или письменных текстах. С другой стороны, употреблять слово – значит
знать его. Хотя говоря о показателях терминологичности слова, мы невольно
апеллируем к материальному слову (показатель ассоциируется с материальной
формой), ограниченность области употребления – это и ограниченная область
знания
слова.
‘ограниченность
Признак
ограниченности
известности
слова’.
может
Но
и
пониматься
ограниченность
и
как
сферы
функционирования термина профессиональной сферой и ограниченная область
знания – не универсальные критерии. Доказательство тому – преодоление
термином ограниченной области знания.
Знание слова (его известность) лишь опосредованно связано с характером
предмета номинации и областью его функционирования. Характер предмета
номинации, как и сфера его бытия, задает исходные возможности знания.
Однако любое слово отличает относительная независимость от (сферы бытия)
предмета номинации.
Признак
ограниченности
сферы
функционирования
термина
относителен и условен, так как ограниченность (и та и другая) характерна для
лексики, выходящей (способной выходить) в сферу общего языка. Значимость
целого ряда показателей терминологичности снижает диффузность лексики.
Ограниченность области функционирования слова профессиональной сферой
была бы достаточным и надежным критерием – показателем, если бы этот
признак был константным. Однако есть множество терминов, которые
преодолевают
исходные
границы
и
употребляются
за
пределами
профессиональной сферы. Так, например, термин дефолт вследствие причин
социального
характера
стал
употребляться
далеко
за
пределами
профессиональной сферы.
Точно так же не абсолютный и не четкий критерий и ограниченность
знания слова пределами профессиональной сферы (ограниченная известность
слова). Во-первых, тот факт, что какие-то слова, функционирующие в пределах
профессиональной сферы, знают не все носители языка, вряд ли делает их
терминами, и тем более образцовыми терминами. И, во-вторых, есть множество
терминов, которые известны не только специалистам. То же слово дефолт
“знают все”.
Знание слова – это и когда оно “на слуху”. Когда слово дефолт узнали
“все”, такой показатель, как “ограниченность знания слова профессиональной
сферой” перестал действовать. И в этом случае не важно, насколько глубоко
эти “все”, и каждый из них в отдельности, понимают терминологическое
значение этого слова. Независимо от того, считаем ли мы это слово и подобные
ему слова терминами или детерминированной лексикой, ограниченность
области функционирования профессиональной сферой как формальный
показатель уже не работает.
Диффузность лексики, нежесткая связь слова с предметом номинации
определяют возможность выхода термина за пределы исходной сферы
функционирования. Перестает ли слово быть термином, если раздвигаются
границы его функционирования? если расширен круг посвященных? Как
изменяется при этом характер знания?
Изменение характера знания при выходе за пределы профессиональной
деятельности – это уже вопрос о том, чем отличается термин от не-термина и
каковы показатели детерминологизации.
Выход за сферу профессионального, специального, изменение характера
знания – это и внедрение термина, и детерминологизация. И здесь мы вновь
выходим на вопрос о степени терминологичности слова. Считать ли внедрение
первым шагом детерминологизации?
Внедрение термина допускает приблизительность. Приблизительность
знания – это легкое касание значения. Вот возможные варианты ответа на
вопрос “Что такое дефолт?” – “Термин, относящийся к области экономики”.
“ Что-то, имеющее отношение к деньгам”. “То, что было в 1998 году”.
Предмет
номинации
неизменен,
различно
знание
о
нем,
степень
аппроксимации. Хотя такая приблизительность, как и изменение семантики
термина, вовсе не обязательна при внедрении.
В вопросе о детерминологизации есть ряд сторон: детерминологизацию
можно определять как переход термина в иную сферу функционирования, как
изменение
его
семантики,
как
изменение
способа
толкования.
Детерминологизация – это качественное изменение характера знания, в том
числе связанное с изменением предмета номинации. В этом случае изменение
предмета номинации – внешний показатель детерминологизации.
У детерминологизации и внедрения есть важная основа сближения.
Объединяет их выход функционирующего слова за пределы профессиональной
сферы. А это значимо, если профессиональную сферу понимать как
профессиональную
деятельность.
профессиональной
деятельности,
Термин
–
это
используемая
номинация
предмета
(предназначенная
для
использования) в профессиональной деятельности. Снимите это ограничение
(исключите признак “включенность в профессиональную деятельность”), и
снимается требование однозначности, четкости, точности и т.п.
Кстати,
варианты сфера функционирования термина и сфера употребления термина
могли бы быть использованы для разграничения терминологического и
нетерминологического значения слова: например, сфера функционирования
термина – номинация для обозначения использования термина по прямому
назначению и сфера употребления – для всех его употреблений, включая
внедрение и детерминологизацию. Дело за малым: остается определить суть
прямого назначения термина.
Выход за пределы профессиональной деятельности можно считать
первым действием по слиянию терминологического слова с лексикой общего
языка. Слово, выходя за рамки профессиональной деятельности, выходит за
рамки профессионального, или специального, знания и в этом смысле перестает
быть специальным словом. Выход за пределы профессиональной деятельности
– это и зеленый свет к семантическому развитию слова. Понятие дефолт,
выйдя за пределы профессионального знания (знания специалистов) в область
знания неспециального, изменяется, редуцируется, “упрощается”. Слово
дефолт, выйдя за пределы профессиональной сферы, тут же обрастает
метафорическими значениями.
Итак, ограниченность области употребления слова профессиональной
сферой – это определенная степень приближения к термину. Точно так же
известность слова лишь специалистам – это показатель первого приближения,
пунктирно очерчивающий круг слов, которые могут быть отнесены к
терминологии.
С другой стороны, когда каждый из этих критериев перестает
действовать, отчетливее проявляется то, что ушло и то, что в большей степени
значимо для определения терминологичности слова, – характер знания и его
функциональная направленность. Если слово является термином, то не потому,
что оно известно узкому кругу специалистов, а потому что известно как
термин. Слово, как бы ни парадоксально выглядело, или звучало, это
утверждение, перестает быть термином, когда оно перестает употребляться как
термин. Иными словами, вопрос, перестает ли слово быть термином за
пределами профессиональной сферы, это не вопрос о границах, а вопрос о
характере знания.
В целом же критерий ограниченности сферы функционирования термина
областью знания, в отличие от других форм ограниченности, – это более
близкий к языку подход и это подход интегрирующий. Именно знание
уравнивает термины разной природы. За пределами языка предметы могут быть
противопоставлены как артефакт и реалия, за пределами языка, в реальной
действительности,
предмет
номинации
может
и
вовсе
отсутствовать.
Незаметные конфиксы и невидимые пси-мезоны объединяет с предметным
каупером и абстрактной фонемой то, что все они одинаково относятся к
области знания. Знание уравнивает предметы и предметы, а с другой стороны,
предметы и понятия, нейтрализуя в предмете номинации саму сущность
явления – его реальность или фантомность. Термины разной природы
уравнивает знание, а точнее, характер знания.
Отнесенность термина к области знания элиминирует, “отменяет”
предметную направленность слова. Если речь идет о знании, то любое слово,
независимо от степени его предметности или понятийности, уместно
рассматривать как номинацию понятия, или, точнее, форму вербализации
понятия.
Ограниченность сферы функционирования термина областью знания в
трактовке Б.Н. Головина – это прежде всего его отнесенность к области идей (а
не к сфере бытия) [13, с. 42]. Так что имплицитно здесь содержится
противопоставление обыденного и научного знания. И, следовательно, мысль о
принадлежности к научному знанию как о критерии терминологичности слова.
IV.9.5. Специальность слова как критерий показатель
Принадлежность к научному знанию делает термин специальным словом.
Мы уже отмечали, что понятие специальность отличается и многозначностью и
энтропией (неопределенностью). И хотя считается, что многозначность
снимается контекстом, но ничто не может отменить те устойчивые ментальные
связи, которые приводятся в действие в момент восприятия многозначного
слова, подключая к реальному контексту ряд возможных ассоциаций, и
высвечивая в первую очередь доминантные связи (значения).
В каком-то смысле специальность слова – та же ограниченность сферы
употребления.
Например,
специальность
как
ограниченность
сферы
употребления слова определенной областью специального знания (знания о
физических свойствах представляет физический термин, о законах права –
юридический термин, о языковой способности человека – лингвистический
термин).
Специальность
слова,
понимаемую
рассматривать как критерий-показатель.
таким
образом,
можно
Хотя в целом с понятием “специальность слова”, а, следовательно, с
критерием “специальность”, дело обстоит несколько сложнее. При подходе к
слову
как
к
двусторонней
единице
возникает
следующий
вопрос,
“специальность слова” – это его назначение, функция (“быть средством
выражения научного понятия”) или закрепленный в его содержании особый
характер знания?
С одной стороны, “особый характер знания”– это содержательная сторона
терминологического слова и именно с ней связано сущностное определение
термина как единицы языка для специальных целей. Однако правило подхода к
термину как к термину-обозначению (ср.: “обозначение-термин” [60, с. 25])
привело к тому, что термин определяется как знак (средство выражения
научного понятия или номинация предмета профессиональной деятельности).
“Средство выражения научного понятия” – это определение материальной
стороны слова. Именно при таком подходе к слову, при подходе со стороны
ПВ, верно, что для терминов, наряду с такими параметрами, как форма и
значение, определяющим параметром является функция.
Анализ семантики метатермина специальность позволяет сделать
следующий вывод. Термины разной природы и разных сфер употребления
объединяет то, что они известны кругу специалистов (так они подпадают под
определение специальной лексики). Кроме того, в понятие специальности
(специальное знание, профессиональное знание) включено понятие значимости
слова, определяемое значимостью предмета номинации, вернее, предмета
деятельности. Слово, призванное маркировать значимый для профессиональной
деятельности предмет или маркировать характер понятия, приобретает
собственную значимость, включаясь в профессиональную деятельность в
качестве составной ее части, т.е. в качестве составляющей, релевантной для
достижения цели деятельности (что определяет наличие в семантике слова
термин
компонентов
преднамеренность
и
целесообразность).
Функциональный подход к термину, как к номинации предмета, включенного в
профессиональную деятельность, или к номинации понятия, значимого для
достижения результата деятельности, объединяет два до сих пор параллельно
существовавших
определения
термина
–
номинации
предмета
профессиональной деятельности и номинации научного понятия.
Итак, к основным критериям терминологичности следует отнести:
1. Ограниченность области употребления (сферой профессиональной
деятельности и областью профессионального знания) – “специальность 1”
(Критерий “где служит”).
2. Связь с научным понятием, или “специальность 2” (Критерий “чем
служит”).
И, наконец, термины разной природы объединяет включенность в
профессиональную деятельность (критерий “для чего служит”). Термин – это
специальная
номинация,
предназначенная
для
использования
в
профессиональной деятельности и значимая для достижения цели этой
деятельности.
Все перечисленные критерии терминологичности – это в основном
внешние по отношению к слову знаки-показатели. Если под словосочетанием
критерий терминологичности понимать специфический признак самого
терминологического
слова,
и
признак,
составляющий
именно
его
отличительную черту, то назначение термина – быть средством выражения
научного понятия (то, что мы условно определяем как “специальность 2”)
следует признать основным критерием терминологичности.
Но, во-первых,
само выражение “быть средством выражения научного понятия” пригодно
как формула терминологичности, если только в нем сделан акцент на
“научного”. Во-вторых, признак “научность того понятия, знаком которого
слово является” для критерия-показателя слишком идеален. Или слишком
идеален, чтобы быть формальным показателем терминологичности слова. То
есть, чтобы говорить о специальности слова (о связи с научным понятием) как
критерии-показателе, желательно найти формы ее проявления, или опять-таки
показатели терминологичности слова.
Может ли проявляться и как проявляется специальность как связь с
научным
понятием?
Забегая
вперед,
скажем,
что
такой
показатель
специальности можно усмотреть в наличии у термина эквивалента в общем
языке.
IV.9.6. Термин как иное слово
Итак, что способствует опознанию в слове термина как носителя
специального знания тем кругом лиц, которые его используют, и заодно всеми
носителями языка?
Ограниченность сферы функционирования – это знак того, где искать
термин. Но чтобы найти его среди множества слов, ограниченных в своем
бытии теми или иными рамками, в данном случае пространством профессии,
специального знания, нужны иные критерии, более надежные и устойчивые,
чем ограниченность сферы употребления, и более наглядные, чем научность
понятия. Точно так же как научность понятия, не напрямую в слове
объективирован и критерий особый характер профессионального знания.
Нужны
критерии-показатели
терминологичности,
легко
быстрого
доступные
реагирования:
восприятию,
признаки
поддающиеся
(вос)производству вместе с терминословом или находящиеся в связке с
термином. Это могли бы быть или признаки самого терминологического слова
или признаки термина как единицы лексической системы языка. Одним из
таких критериев-показателей для термина является, на наш взгляд, наличие в
общем языке слова-эквивалента. Эквивалент терминологического слова в
общем
языке
является
критерием-показателем
быстрого
реагирования,
порождаемым (выходящим в светлую область сознания) в связке с термином.
Термин не только характеризуется, но и воспроизводится и осознается
как
особое
слово,
противопоставленное
слову
общего
языка
или
коррелирующее со словом общего языка.
В данном случае “противопоставленное слову общего языка” не значит
“противоположное ему по свойствам”, а означает в первую очередь
“образующее корреляцию со словом общего языка” и лишь потом “образующее
оппозицию”. Но значима не только сама корреляция термин – слово, а то, что в
этой связке термин осознается как вторичная номинация. Слово осознается как
термин, потому что осознается как иное слово.
Важным условием опознания слова как термина является наличие в
лексике его второго я. Или скорее, “первого я”. Потому что, повторим, слово
осознается как термин, когда осознается как иное слово.
А именно так термин зачастую и осознается – как второе, другое, иное,
особое имя предмета, уже имеющего (первое) имя. Многозначность и
полисемия, важный и релевантный – это примеры того, что именно термин
осознается как второе слово даже теми, кто в равной мере владеет и первым и
вторым. В паре межстилевых коррелятов терминологическая номинация
воспринимается как вторичная не только тогда, когда термин – заимствованное
слово, но то, что оппозиция термин – слово принимает вид оппозиции
заимствованного и исконного слова – примета современного языка.
Конечно, наличие эквивалента в общем языке не абсолютный критерий
терминологичности. Есть термины, у которых нет эквивалента в специальном
языке. Формально они не образуют оппозиции термин – слово. Рискнем,
однако, предположить, что они осознаются как таковые на фоне тех, что
противопоставлены слову общего языка.
А что если бы не было эквивалента ни у одного из терминов? Чем
определялась бы тогда особость терминологической номинации? И столь же
заметной была бы исключительность данного класса слов, если бы она
проявлялась только в ограниченности сферы употребления слова, области
знания
и
т.п.?
Ограниченность
сферы
употребления
слова
–
как
пространственный параметр – отличает и диалектные слова, и жаргонизмы, и
иную специальную лексику. Но термин “выламывается” из ряда слов
ограниченного употребления. И хотя у диалектных слов, и жаргонизмов также
могут быть эквиваленты в общем языке, совершенно иной является значимость
корреляции термин – слово общего языка.
“Наличие эквивалента в общем языке” формально не универсальный
критерий терминологичности, но его значение уникально. Терминологическую
лексику, находящуюся в отношении синонимии со словом общего языка,
следует выделить как системообразующую часть специальной лексики.
Термины, не имеющие синонима в общем языке, подключаются к этому
своеобразному ядру терминологии. Корреляция термин – слово общего языка
формирует и внешние границы терминологии. И как бы условны и проходимы
они ни были, наше представление о том, что эти границы существуют,
основывается в значительной степени на формальной противопоставленности
термина слову общего языка.
Итак, критерии-показатели терминологичности можно свести к двум
основным:

Ограниченность
сферы
употребления
(сферой
профессиональной деятельности и областью специального знания). По этому
показателю к классу терминов присоединяются слова разной степени
терминологичности.

Наличие эквивалента в общем языке. Критерий “наличие
эквивалента в общем языке” может быть заменен критерием “инакость,
особость номинации”.
У критерия “особость номинации” есть точки соприкосновения с
критерием ограниченность сферы употребления. Критерий ограниченность
сферы употребления пересекается с критерием особость номинации в их
оппозиции слову общего языка. И еще одно: критерий ограниченности области
функционирования слова профессиональной сферой или областью знания
“работает” как критерий терминологичности при том же общем условии –
наличии у термина соответствия (коррелята) вне пределов данной ограниченной
области. Ограниченность сферы употребления слова тогда приобретает
значимость критерия, в том числе и критерия-показателя терминологичности,
когда специальное слово выступает в оппозиции к слову общего языка.
Таким образом, термин опознается по таким параметрам, как “особость
номинации”,
“противопоставленность
слову
общего
языка”,
“наличие
эквивалента в общем языке”. Отсюда еще одно следствие: понятию термин в
большей
степени
удовлетворяет
слово,
формально
наиболее
противопоставленное слову общего языка. Оттого именно заимствование так
годится на роль термина: оно выделяет термин как особое имя.
“Наличие эквивалента в общем языке” – это формальный показатель
терминологичности слова. Понятию термин в большей степени удовлетворяет
слово как номинация научного понятия, и слово, противопоставленное слову
общего языка. С другой стороны, становление оппозиции термин-слово как
формальной оппозиции мотивированно содержательным различием термина и
слова, различием научного и наивного знания
и, по предположению,
различием ментальных структур. Если это предположение верно, то наличие
эквивалента в общем языке проявляет, эксплицирует “критериальное”
свойство термина – быть знаком иного понятия, иной ментальной структуры.
В вопросе о критериях терминологичности есть теоретическая и
практическая составляющая. Практическая сторона вопроса – как распознать
термин в данной конкретной единице, как с учетом иерархии критериев
терминологичности найти оптимальную номинацию для данного специального
понятия. Точно так же у понятия термин есть “реальная” и “идеальная”
составляющая (идея особого звукоряда и идея особой ментальной структуры).
Идеальная составляющая понятия термин также имеет выход в практическую
область: как терминологичность внутреннего слова манифестируется языком.
IV.9.7. О многозначности слова термин, или о двух разновидностях
терминов
В связи с двойной референцией слова, его отнесенностью к предмету и
понятию, термин-обозначение функционирует как номинация предмета
профессиональной деятельности, в том числе и предмета деятельности
научной, и как форма вербализации научного понятия. Соответственно, в
существующих определениях термина последний или трактуется как форма
вербализации научного понятия или определяется как специальная номинация
предмета профессиональной деятельности. При этом не указывается, но
подразумевается, что термин является также номинацией предмета научной
деятельности. Очевидно, в данном случае мы имеем дело по меньшей мере с
разными критериями терминологичности, если не с разными терминами.
Что общего в Термине-1 и Термине-2 и чем они различаются? Для них
одинаково характерна дефинированность. И они одинаково дефинированы.
Дефинированность термина можно трактовать как наличие и как особый
характер дефиниции. Что касается характера дефиниции, то у Термина-1 и
Термина-2 один и тот же тип дефиниции – научная дефиниция, а именно
толкование значения слова “через ближайший род и видовое отличие”.
Однако у Термина-1 функция номинации является доминирующей.
Включенность в профессиональную деятельность, в цепь целенаправленных
действий
(действий,
направленных
на
достижение
результата
профессиональной деятельности) превращает терминологическое слово в
предмет, или орудие, профессиональной деятельности, в ее неотъемлемую
часть. Для такого слова – звена цепи – характерен особый набор
предъявляемых требований, или критериев терминологичности. Важнейшие из
которых – однозначность, точность, краткость и т.д.
С
другой
стороны,
даже
в
профессиональной
среде
возможно
приблизительное, “обыденное” знание термина. “Обыденное” знание термина в
профессиональной среде также связано с использованием слова как номинации
наглядно воспринимаемого предмета, т.е. такой номинации, значение которой
подкрепляется ситуативно. Предметная подкрепленность значения делает
избыточной строгую научную дефинированность и определяет возможность
замены научного понятия наивным понятием.
Для опознания наглядного предмета и предмета, включенного в
ситуацию, достаточно “легкого касания”. Возможность замены специальной
номинации, термина (научного понятия) предтермином (наивным понятием)
связана с предметным и ситуативным подкреплением значения, подменяющим
принцип необходимости и достаточности признаков принципом достаточности
выдающегося признака. Такими ситуативными знаками могут быть и
вторичные номинации – профессионализмы.
Именно
Термин-1
соотносится
со
стихийно
возникающей
терминологической лексикой, которая также служит для номинации предметов
профессиональной
деятельности
деятельности,
определяется
и
и
процессов,
терминологами
составляющих
как
этой
предтермины.
Метафорическая вторичная номинация, номинация на основе образа, на наш
взгляд, то же общеупотребительное слово, с характерной для него неполнотой,
флерностью значения.
Предметная подкрепленность значения делает избыточной строгую
научную дефинированность и сближает Термин-1 с общеупотребительным
словом. Тем не менее, термины первого класса (термин как номинация
предмета профессиональной деятельности) и термины второго (термин как
форма вербализации научного понятия) сходны в том, что на данном этапе
развития языкового мышления и те и другие своей идеальной стороной
являются терминами-понятиями, а не словами-концептами.
Термин – форма выражения научного понятия и само научное понятие.
Когда мы говорим о термине как научном понятии (термин-понятие), мы
имеем в виду стоящий за материальным знаком особый вид ментальной
структуры. Мы полагаем, что не только дефиниция терминов, но и их
идеальная сторона отличается особой структурированностью. С другой
стороны, выделение, доминирование в научном термине стороны понятийной
приводит к его дистанцированию от Термина-1 по некоторым важным
параметрам.
Когнитивная
(мыслеформирующая
и
мыслевыражающая)
функция
предъявляет ряд требований к термину, а, следовательно, формирует критерии
терминологичности. При формировании научного понятия формируется и
особое для термина “стремление к однозначности ” – однозначности как
отдельности, независимости от контекста и от семантики ОУС. На этапе
утверждения нового знания отдельность термина, его обособление как носителя
и показателя (экспонента) этого знания, – принципиально важна. В рамках
когнитивной функции Термин-2 выполняет и ряд вспомогательных функций.
Так, слово-неологизм, заимствованный термин-знак служат целям экспликации
знания о новом, или изменившемся, понятии, благодаря присущей им
коннотации
новизны.
В
основе
предпочтения
заимствования
терминологического слова его переводу, как и в основе оппозиции термин –
слово общего языка лежит явление, которое мы определили как “стремление
содержания быть выраженным”.
Основная функция термина как формы выражения научного понятия –
функция экспликация знания. Термин-знак не может не “реагировать” на
изменение
знания
изменчивостью
(понятия).
знания
С
лабильностью
неизбежно
связана
научного
нежесткость
понятия,
с
отношения
наименования в термине и потенциальный динамизм терминологического
слова.
Послесловие
Обновление языка современной лингвистической науки проходит под
знаком заимствования. В динамике заимствованного лингвистического термина
можно выделить три этапа: заимствование в язык (переход из языка-источника
в язык-преемник), функционирование в речи, дальнейшая эволюция слова как
единицы языка функционирования.
Заимствованное слово на первом этапе подобно путешественнику,
который пересек границу новой для него страны. Заимствованное слово на
втором рубеже – на этапе функционирования – это фехтовальщик, в честной
дуэли отстаивающий право на пребывание в этой стране. На третьем этапе
заимствование – это обыватель, существование которого тем меньше зависит от
жизни страны, чем спокойнее и размереннее течет эта жизнь.
В динамике термина есть и иное измерение. Заимствование как поэтапное
движение термина в кросс-языковом пространстве – звено или момент
эволюции слова во времени. Эволюции, восходящей к глуби веков и связанной
с развитием слова от ситуативно мотивированного знака, знака-признака, к
дискретному и полифункциональному знаку современного языка, знаку
концепта и
знаку научного
понятия. В этом временном измерении
лингвистический термин существует и развивается как единица языка и
метаязыка.
Динамика терминологического слова является составной частью развития
языка как одной из форм познания. Как сказали бы представители системноструктурной парадигмы, язык на рубеже веков сделал очередной шаг в своем
развитии, теперь очередь за языковедами. Как сказали бы сторонники новой
когнитивной парадигмы, эволюция языка – это мессидж, призыв осваивать
новые языковые пространства в ходе открытия ментальных пространств и
исследования когниции. Развитие современной лингвистической науки,
разработка
новых
лингвистических
теорий
и
методов,
обновление
терминологии лингвистики – это необходимые формы ответа на вызовы языка.
Динамика слова на данном этапе развития языка – шаг вперед в
бесконечной его эволюции. Динамика специального слова – это приглашение к
диалогу о совершенствовании метаязыка и призыв к размышлению о сущности
языковых
явлений.
лингвистической
Изучение
терминологии,
процессов
заимствования
наблюдение
за
и
языком
обновления
в
“период
высокодинамического типа эволюции” дает возможность совершенствовать
инструментарий научного исследования и позволяет уточнить представления о
внутренней
природе
термина
и
слова.
Динамика
современного
лингвистического термина – это знак развития языка и знак его постижения.
Приложение
Ментальный лексикон, или языковой блок сознания
Терминология когнитивной лингвистики складывается из традиционной
терминологии лингвистики и терминологии психологической науки, в той или
иной степени переосмысленной и дополненной лингвистами-когнитологами, а
также терминологии искусственного интеллекта и других смежных дисциплин,
точно так же, как когнитивная теория сознания и языка является развитием и
переосмыслением
лингвистики.
идей
психологии,
Отдельные
модули
лингвопсихологии,
образует
традиционной
терминология
авторских
исследовательских программ, среди которых особый интерес для лингвистики
представляют модели внутреннего устройства языка и модели семантической
памяти, отражающие представления об устройстве ментального лексикона.
Каждая из таких моделей
представляет собой упорядоченную систему
терминов.
Семантическая память. Теории семантической организации (памяти) – это
разработанные когнитологией и используемые в системах ИИ модели
репрезентации знаний, объясняющие способы группировки единиц знаний
(понятий) в человеческой памяти. Система памяти, по Тульвингу, имеет
трехчастное строение: процедурная, семантическая и эпизодическая память
(о датированных во времени эпизодах и событиях). Семантическая память –
особый “умственный тезаурус”, форма объединения знаний человека о словах и
других вербальных символах, их значениях и референтах. Одна из глав
“Когнитивной психологии” Р. Солсо посвящена значениям слов и тому, “как
эти значения организованы во внутренней репрезентации”, т.е. в семантической
памяти [74]. Семантическая память, пишет Солсо, это память на слова, понятия,
правила и абстрактные идеи, она необходима, чтобы пользоваться языком.
Согласно Р.Солсо, сознание реагирует не на воспринимаемые свойства
входных сигналов (слов), а на их когнитивные референты – мысленные
репрезентации.
Различные варианты объяснения того, как представлены слова (понятия)
в человеческой памяти, предлагают модели и теории семантической
организации. Под семантической организацией в когнитологии понимается
объединение близких по значению элементов (единиц знаний) в группы, или
кластеры. В теориях семантической организации, как правило, речь идет о
понятиях, представленных в памяти в виде значений слов естественного языка.
В когнитивной психологии разработаны кластерная, групповая, сетевая и
другие модели семантической организации, представляющие собой ответ на
вопрос, как в памяти хранятся значения слов.
1. Сетевая модель репрезентации знаний (network m.). Понятия
существуют в памяти как независимые единицы, объединенные в сложную
сеть. Авторы сетевых моделей считают, что хранимые в семантической памяти
слова объединяются в сеть связями, или пропозициями. Пропозиция
рассматривается как наименьшая значимая единица информации. Пример
пропозиции “А есть В”: Малиновка есть птица.
2. Кластерная модель. Понятия, представленные в памяти в виде слов,
хранятся систематизировано – в виде кластеров, или скоплений сходных
элементов. Понятия объединяются в категории по принципу семейного
родства. Категория собака включает элементы колли, овчарка, такса и т.п.
3. Групповая модель. Понятия (слова) представлены в памяти в виде
групп (кластеров). Отличие от кластерной модели в том, что понятия
объединяются в памяти не только по категориям (птицы), но и по признакам.
Группа включает элементы некоторой категории (ОРЕЛ, МАЛИНОВКА) а
также атрибуты, или свойства этой категории (имеют крылья, перья,
летают). Категориальное понятие собака включает элементы (колли, овчарка,
такса) и атрибуты (имеют шерсть, умеют лаять).
4. Модель сравнительных семантических признаков Элинор –
Линдсей. Авторы модели полагают, что значение лексической единицы можно
представить в виде набора признаков и выделяют два типа признаков,
хранимых в семантической памяти:
 определяющие признаки – те, что образуют существенные аспекты
значения слов, без которых слово не может быть отнесено к данной
категории;
 характеризующие признаки – те, что свойственны элементу, но
несущественны для отнесения его к данной категории.
Когнитологов
и
лингвистов
одинаково
интересует
вопрос,
как
происходит кодирование структур естественного языка, больших, чем слово.
Модели семантической организации предлагают ответ на вопрос, как
хранятся в памяти предложения.
 Как абстрагированные структуры – “не хранится ничего из
конкретного”.
 Как конкретные структуры – «хранится все».
Когнитологи разрабатывают и вероятностную модель репрезентации
текстов, кодирование которых происходит посредством схем. Текст в кодовом
представлении – это иерархическая структура, с уровневой организацией:
важнейшие
высказывания
(высший
уровень)
поддерживаются
второстепенными (низший уровень).
В целом же, в зависимости от того, как авторы подходят к языку,
выделяют две основных модели семантической организации, или ментального
лексикона,
–
синтактикоцентрическую
и
словоцентрическую
модель.
Предлагаются пропозициональные (X – это Y) и словообразовательные
модели (X – это такой, который…).
Авторы моделей семантической памяти задаются вопросом, как
связываются содержательные структуры с языковыми структурами сознания.
Когнитологи полагают, что они связываются посредством перспективы.
Наряду
с
понятием
перспективы
вводится
понятие
наблюдатель
–
экспериенцер. Экспериенцер – это не только субъект опыта, но и тот, кто
“охватывает единым взором” понятие и внутреннее слово.
Современные психологи полагают, что мыслительный процесс от
чувственного восприятия до выражения логически расчлененной мысли в языке
включает ряд преобразований: обозначению с помощью языка явления
действительности предшествует его чувственное восприятие и последующее
преобразование чувственного восприятия или наглядно-чувственного образа в
конечном счете в такую форму мысли, которая может быть выражена с
помощью слова. Образ – исходная форма познания действительных явлений.
Образ включает обобщение воспринимаемого, но в отличие от понятия по
одному признаку, причем, как замечает В.А. Гречко, не всегда по
существенному [14, с. 188]. Последующее выделение признаков обозначаемого,
их познание приводит в конечном счете к расчленению образа, его
«затушевыванию» и, как следствие, к образованию понятия. Происходит
переход от концепта – структуры сознания, основанной на образе, к понятию,
представленному
набором
существенных
признаков,
минимальным
и
достаточным для его опознания. Концепт и понятие – ментальые структуры,
на уровне которых, как полагают когнитологи, к работе сознания подключается
язык.
Исследование когниции подтверждает центральную роль языка в
репрезентации информации и в познавательных процессах “высшего порядка”.
Описание
когниции
пространства
пролонгирует
языковую
– пространства ментальные.
модель
мира
на
новые
В ходе изучения и описания
ментального лексикона (языкового блока сознания) формируется «ментальный
лексикон» как терминология метаязыка.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1.
Абрамова Ю. В. Регулятивная функция английских гендерно
маркированных пословиц / Ю. В. Абрамова // XI Международная конференция
по функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного
языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 4–6.
2.
Алефиренко Н. Ф. Лингвокультурологический аспект когнитивной
семантики / Н. Ф. Алефиренко // Русистика : сб. научн. трудов. Вып.2. – Киев
: Издательско-полиграфический центр “Київський університет”, 2002. – С. 16 –
22.
3.
Амичба Д. П. Метафора в свете современных инновационных
процессов русского языка / Амичба Д. П. // Вісник Дніпропетровського
університету. – Серія Мовознавство. – 2005 – № 2 / 1. – С. 13–18.
4.
Арнольд И. В. Основы научных исследований в лингвистике :
учебное пособие / И. В. Арнольд. – М. : Высшая школа, 1991. – 140с.
5.
Баранов А. Н. Введение в прикладную лингвистику : учебное
пособие [изд. 2-е, исправленное] / А. Н. Баранов. – М. : Эдиториал УРСС, 2003.
– 360с.
6.
Баранов А. Н. О типах сочетаемости метафорических моделей /
А. Н. Баранов // Вопросы языкознания. – 2003. – №2. – С. 73–94.
7.
Берестнев Г. И. Самосознание личности в аспекте языка /
Г. И. Берестнев // Вопросы языкознания. – 2001. –№3. – С.60–84.
8.
Бобров А. Неутешительные прозрения / А. Бобров // Литературная
газета. 13-19.10.2004г. – С.10.
9.
Валгина Н. С. Активные процессы в современном русском языке :
учебное пособие для студентов вузов / Н. С. Валгина. – М. : Логос, 2001. – 304с.
10.
Вежбицка А. Метатекст в тексте / А. Вежбицка // Новое в
зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. – М. : Прогресс, 1978. – Вып. 8.
– С. 402–424.
11.
Вепрева И. Т.
Метаязыковой
комментарий
в
современной
публицистике: типология и причины вербализации языкового сознания /
И. Т. Вепрева // Изв. РАН. Серия лит. и яз. – 2002. – Т.61. – №6. – С. 12 – 21.
12.
Воркачев С. Г.
Концепт
счастья:
понятийный
и
образный
компоненты / С. Г. Воркачев // Изв. РАН. – Сер. лит. и яз. – 2001. – Т. 60. – №
6. – С. 47–58.
13.
Головин Б. Н. Лингвистические основы учения о терминах /
Головин Б. Н., Кобрин Р. Ю. – М. : Высш. школа, 1987. – 104с.
14.
Гречко В. А. Теория языкознания : учебное пособие / В. А. Гречко.
– М. : Высшая школа, 2003. – 375с.
15.
Гуреев В. А. Языковой эгоцентризм в новых парадигмах знания /
В. А. Гуреев // Вопросы языкознания. – 2004. – № 2. – С. 57–67.
16.
Журавлева Т. А. Особенности терминологической номинации.
Монография. / Т. А. Журавлева. – Донецк : АОО. Торговый дом “Донбасс”,
1993. – 253с.
17.
Забуранна О. В.
Антропоцентризм
у
сфері
значення (на матеріалі перської та української мов)
фразеологічного
/ О. В. Забуранна //
Мовознавство. – 2003. – № 1. – С. 55–59.
18.
Залевская А. А. Некоторые проблемы теории понимания текста /
А. А. Залевская // Вопросы языкознания. – 2002. – № 3. – С.62 – 73.
19.
Зализняк А. А. Феномен многозначности и способы его описания /
А. А. Зализняк // Вопросы языкознания. – 2004. – №2. – С. 20–45.
20.
Казкенова А. К. Мотивированность заимствованного слова (на
материале современного русского языка)
/ А. К. Казкенова // Вопросы
языкознания. – 2003. – №5 – С. 72–80.
21.
Карпіловська Є. А. Вступ до комп’ютерної лінгвістики / Є. А.
Карпіловська. – Донецький національний університет. – Донецьк, 2003. – 184с.
22.
Карцевский С. Об асимметричном дуализме лингвистического
знака / С. Карцевский // История языкознания XIX–XX веков в очерках и
извлечениях / [авт.-составитель Звегинцев В. А.]. – Часть II. – М. :
Просвещение, 1965. – С. 85–90.
23.
Кибрик А. Е. Опыт морфологической реконструкции когнитивной
структуры (на материале сферы личного дейксиса в алюторском языке) /
А. Е. Кибрик // Вестник Моск. ун-та. – Сер.9. Филология. – 2001. – №6. –
С.121–131.
24.
Кислухина М. В.
Функціонально-семантичний
субстантивних термінів (на матеріалі сільськогосподарської
аспект
та ґрунтової
мікробіології англійської мови) / М. В. Кислухина // Мовознавство . – 2003. –
№ 5. – С. 77– 81.
25.
Кобозева И. М. Семантические проблемы анализа политической
метафоры / И. М. Кобозева // Вестник Московского университета. – Сер. 9.
Филология. – 2001. – № 6 . – С. 132–149.
26.
Козлова Т. О. Тенденции этноцентризма и этнорелятивизма в
формировании лексики / Т. О. Козлова // XI Международная конференция по
функциональной лингвистике. “Функциональное описание естественного языка
и его единиц” : Сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 171 – 173.
27.
Колесников А. А.
Лингвистическая
терминология:
фрагменты
концептуально-референтного анализа / А. А. Колесников // Национальное
своеобразие
культур
и
литератур (Международный сборник научных
сообщений, посвященный 55-летию Измаильского гос. пед. института). –
Измаил – 1995. – С.121– 123.
28.
Комиссаров В. Н. Теория перевода / В. Н. Комиссаров. – М. :
Высшая школа, 1990. – 252с.
29.
Коморовска Э. Зеленый и красный цвет в метафорах живого
польского и русского языков / Э. Коморовска // Русское слово в мировой
культуре.
Материалы
ХХ
Конгресса
Международной
ассоциации
преподавателей русского языка и литературы. Санкт-Петербург, 30 июня – 5
июля 2003 г. Русский язык и русская речь сегодня: старое – новое –
заимствованное / под ред. К. А. Роговой, Н. О. Рогожиной, Е. Е. Юркова. –
СПб. : Политехника, 2003. – С.109–114.
30.
повышение
Коноваленко И. В. Политический дискурс и стратегия игры на
в
русской
Международная
речевой
культуре
конференция
по
/
И. В. Коноваленко //
функциональной
XI
лингвистике.
«Функциональное описание естественного языка и его единиц» : сборник
научных докладов. – Симферополь, 2004. – С. 178–179.
31.
Костомаров В. Г. Русский
язык
в
иностранном
потопе
/
В. Г. Костомаров // Русский язык за рубежом. – М.,1993. – №2. – С.58–64.
32.
Кравченко А. В. Когнитивная лингвистика и новая эпистемология
(к вопросу об идеальном проекте языкознания) / А. В. Кравченко // Известия
РАН. Сер. лит. и яз. – 2001. – Т. 60. – №5. – С. 3–13.
33.
Кравченко А. В. Фигура наблюдателя как системообразующего
фактора в языке / А. В. Кравченко // Изв. РАН Сер. лит. и яз. – 1993. – Т. 52. –
№3. – С. 45–56.
34.
Красных В. В. От концепта к тексту и обратно (к вопросу о
психолингвистике текста) / В. В. Красных – ВМУ. Серия 9. Филология – 1998.
– № 1. – С. 54– 67.
35.
Краткий
словарь
когнитивных
терминов
/
под
ред.
Е. С. Кубряковой. – М., 1996. – 248 с.
36.
Кручинина А. А.
Нормативный
аспект
функционирования
англоязычных заимствований во французских экономических текстах /
А. А. Кручинина // XI Международная конференция по функциональной
лингвистике. «Функциональное описание естественного языка и его единиц» :
сборник научных докладов. – Симферополь, 2004. – С. 194–195.
37.
Крысин Л. П. Лексическое заимствование и калькирование в
русском языке последних десятилетий / Л. П. Крысин // Вопросы языкознания.
– 2002. – №6. – С. 27–34.
38.
Кубрякова Е. С. Об установках когнитивной науки и актуальных
проблемах когнитивной лингвистики / Е. С. Кубрякова // Известия РАН. – Сер.
лит. и яз. – 2004. – Т.63. – №3. – С. 3-12.
39.
Культура русской речи : учебник для вузов / под ред. проф.
Л. К. Граудиной и проф. Е. Н. Ширяева. – М. : изд-во НОРМА (издательская
группа НОРМА – ИНФРА М), 2000. – 560с.
40.
Лейчик В. И. Исследование терминологизмов в парадигматике:
явление антонимии / В. И. Лейчик, Е. А. Никулина // ВМУ. С. 19. Лингвистика
и межъязыковая коммуникация. – 2005. – № 1 – С. 30–43.
41.
Лексикон загального та порівняльного літературознавства / за ред.
А. Волкова та ін. – Чернівці : Золоті литаври, 2001. – 636 с.
42.
Лингвистический
энциклопедический
словарь
/
гл.
ред.
/
гл.
ред.
В. Н. Ярцева. – М. : Советская энциклопедия, 1990. – 685с.
43.
Лингвистический
энциклопедический
словарь
В. Н. Ярцева. – 2-е изд., дополненное. – М. : Большая Российская
энциклопедия, 2002. – 709с.
44.
Лиотар Ж.-Ф. Заметка о смыслах “пост” / Ж.-Ф. Лиотар
//
Иностранная литература. – 1994. – №1. – С. 56–59.
45.
Лымаренко Е.А.
Семантические
роли
подлежащего
в
моновалентной структуре / Е.А. Лымаренко // XI Международная конференция
по функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного
языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 219–221.
46.
Марчук Ю. Н. Основы компьютерной лингвистики : учебное
пособие / Ю. Н. Марчук. – М. : МПУ “Народный учитель”, 2000. – 226с.
47.
Маслова В. А. Когнитивная лингвистика : учебное пособие /
В. А. Маслова. – Мн. : ТетраСистемс, 2004. – 256с.
48.
Мечковская Н. Б. Общее языкознание: Структурная и социальная
типология языков : учебное пособие для студентов филологических и
лингвистических специальностей / Н. Б. Мечковская. – 3-е изд.– М. : Флинта:
Наука, 2003. – 312c.
49.
Молчанова Г. Г. Некоторые языковые механизмы вариативной
интерпретации действительности (эволюция метафоры – метафора эволюции?)
/
Г. Г. Молчанова
// Вестн. Моск. ун-та. Серия 19. Лингвистика и
межкультурная коммуникация. – 2002. – № 2. – С.7–12.
50.
Мровецова Л.
Заимствования
в
российской
и
чешской
экономической периодике / Л. Мровецова, И. Руберова // Русское слово в
мировой культуре : материалы ХХ Конгресса Международной ассоциации
преподавателей русского языка и литературы. Санкт-Петербург, 30 июня – 5
июля 2003 г. Русский язык и русская речь сегодня: старое – новое –
заимствованное / под ред. К. А. Роговой, Н. О. Рогожиной, Е. Е. Юркова. –
СПб. : Политехника, 2003. – С.130–137.
51.
Огуй О. Д. Проблеми постмодерністського моделювання значення
та полісемії (плюралістичні системно-квантитативні аспекти пошуків у
германістиці) / О. Д. Огуй // Мовознавство. – 2003. – № 1. – С. 42–54.
52.
Ожегов С. И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов. – М.:
Русский язык, 1986. –798с.
53.
Отин Е. С. Коннотативные онимы и их производные в историко-
этимологическом словаре русского языка / Е. С. Отин // Вопросы языкознания.
– 2003. – №2. – С. 55.
54.
Павлова И. В.
сверхъестественного
Семантическая
существа
/
И. В. Павлова
интерпретация
//
XI
фрейма
Международная
конференция по функциональной лингвистике. «Функциональное описание
естественного языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8
октября 2004 г. – Симферополь, 2004. – С. 274–275.
55.
Павлюк Н. В.
Сопоставительный
Н. В. Павлюк //
анализ
Пилат
М.Булгакова
функционирования
и
Ной
Дж.
проприальных
Барнса.
единиц
/
Вестник Донецкого университета. Серия Б. Гуманитарные
науки. – №2. – 2004. – С. 27–32.
56.
Падучева Е. В. Глаголы создания образа: лексическое значение и
семантическая деривация / Е. В. Падучева // Вопросы языкознания. – 2003. –
№6. – С. 30–46.
57.
Паршин П. Б. Теоретические перевороты и методологический
мятеж в лингвистике ХХ века / П. Б. Паршин // Вопросы языкознания. – 1996.
– №2. – С. 20–54.
58.
Петрова И. В. Текст и дискурс
/ И. В. Петрова // Вопросы
языкознания. – 2003. – №6. – С. 123–131.
59.
перцепции
Плужникова Т. Ароматизмы как языковое средство выражения
/
Т. Плужникова //
XI
Международная
конференция
по
функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного языка
и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 279–281.
60.
Прохорова В. Н. Русская терминология (лексико-семантическое
образование) / В. Н. Прохорова. – М. : Филологический факультет, 1996. – 125с.
61.
Пустовойт И. В. Формальность как категория функциональной
стилистики / И. В. Пустовойт
// XI Международная конференция по
функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного языка
и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 292–293.
62.
Пфандль Х. О силе и бессилии пуризма. Англицизмы и
интернационализмы и их возможные альтернативы (на материале русского,
словенского и хорватского языков) / Х. Пфандль // Вопросы языкознания. –
2003. – №6. – С. 108 –122.
63.
Радчук В. Глобалізація і переклад / В. Радчук // Всесвіт. – 2002. –
№5–6. – С.127–136.
64.
Ревзина О. Г. Язык и дискурс / О. Г. Ревзина // Вестник Моск. ун-
та. Сер.9. Филология. – 1999. – № 1. – С. 25–33.
65.
Реформацкий А. А. Введение в языковедение / А. А. Реформацкий
/ под ред. В. А. Виноградова. – М. : Аспект Пресс, 1997. – 536с.
66.
Русский язык и литература в общении народов мира: проблемы
функционирования и преподавания // Методика преподавания русского языка /
ред. О.Д.Митрофанова, В.Г. Костомаров и др. – М. : Русский язык, 1990. –
268с.
67.
Селиванова Е. А. Когнитивная ономасиология (монография) /
Е. А. Селиванова. – К. : Издательство украинского фитосоциологического
центра, 2000. – 248с.
68.
Селіванова О. О. Пареміологічні парадокси в східнослов’янських
мовах / О. О. Селіванова // Мовознавство . – 2003. – № 1. – С. 60–65.
69.
Сигал К. Я. Сочинительные конструкции и дискурс / К. Я. Сигал //
Известия РАН. – Сер. лит. и яз. – 2001. – Т.60. – №5. – С. 42–45.
70.
Сидоренко Е. Н.
Конкурентоспособность
ономасиологических
единиц как одна из важнейших проблем функциональной ономасиологии /
Е. Н. Сидоренко
// XI Международная конференция по функциональной
лингвистике. «Функциональное описание естественного языка и его единиц» :
сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. – Симферополь, 2004. – С.
323–325.
71.
Соколова Е. В.
Лингвистическая
детерминированность
лексических инноваций / Е. В. Соколова // Лексико-грамматические инновации
в современных славянских языках : материалы I Международной научной
конференции.
–
Днепропетровск
14–15
апреля
2005г.
/
[составитель
Пристайко Т. С.] – Днепропетровск : «Пороги», 2005. – С. 400 – 491.
72.
речи
/
Соколовская Е. М. Реализация основных функций языка в сфере
Е. М. Соколовская
//
XI
Международная
конференция
по
функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного языка
и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С.334–336.
73.
Солнышкина М. И. Проецирование терминологических сочетаний
на плоскость фразеологии
/ М. И. Солнышкина
// XI Международная
конференция по функциональной лингвистике. «Функциональное описание
естественного языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8
октября 2004 г. – Симферополь, 2004. – С. 336–337.
74.
Солсо Р. Л. Когнитивная психология / Р. Л. Солсо ; пер. с англ. –
М. : Тривола, 1996. – 600с.
75.
Степанов А. В. Стиль: его учебные курсы (в порядке обсуждения)
/ А. В. Степанов // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. – 2002. – №2. – С.
47 – 57.
76.
Толкин Дж. Сильмариллион : сборник / Дж. Толкин ; перевод с
англ. – М., 2000.
77.
Филипенко Т. В.
Внутренняя
форма
идиом
в
когнитивной
перспективе / Т. В. Филипенко // Вестник Московского университета. – Сер.19.
Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2001. – № 4. – С.82–96.
78.
Хруцкая Н. В. Коэкзистенциальные варианты языкового знака как
отражение динамики языковой нормы / Н. В. Хруцкая // XI Международная
конференция по функциональной лингвистике. «Функциональное описание
естественного языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8
октября 2004 г. – Симферополь, 2004. – С. 368–370.
79.
Чернейко Л. О. Металингвистика: хаос и порядок / Л. О. Чернейко
// Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. – 2001. – №5. – С. 39 – 52.
80.
Шамаева Ю. Ю. Когнитивная инфраструктура концепта “радость”:
функциональный подход / Ю. Ю. Шамаева // XI Международная конференция
по функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного
языка и его единиц» : сборник научных докладов. Ялта 4–8 октября 2004 г. –
Симферополь, 2004. – С. 378–380.
81.
Шаховский В. И.
Влияют
ли
американизмы
на
русскую
лингвокультуру? / В. И. Шаховский // Русистика : сборник научных трудов. –
Вып. 2. – Киев : Издательско-полиграфический центр “Київський університет”.
– 2002. – С. 28–37.
82.
/
Шевченко И. С. Фатическая метакоммуникативная функция языка
И. С. Шевченко // XI Международная конференция по функциональной
лингвистике. «Функциональное описание естественного языка и его единиц» :
сборник научных докладов. – Симферополь, 2004. – С. 381–383.
Шелякин М. А. О понятии языковой прагматики и ее основных
83.
типах
/
М. А. Шелякин
//
XI
Международная
конференция
по
функциональной лингвистике. «Функциональное описание естественного языка
и его единиц» : сборник научных докладов. – Симферополь, 2004. – С. 383 –
385.
Примечания
Обратим
i
также
внимание
на
разную
сочетаемость
лексико-
семантических вариантов. А также на то, что сочетаемость заимствования часто
уподобляется
сочетаемости
исконного
слова,
выравнивается
по
этимологическому дублету-омониму.
ii
Компьютерный словарь ABBYY Lingvo
iii
К этому явлению можно подходить и по-иному – видеть в нем не
объединенное, а наведенное значение.
iv
С появлением ЭВМ, а с ними и гипертекста, появляется дополнительная
возможность фиксации и самого шифта. Вынесение определенной части
информации в гиперссылки дает возможность затекстового толкования
(объективации) семантических смещений. Текст разгружается, когда метатекст
выводится за его пределы, но благодаря свободному доступу к метатексту,
сохраняется и даже увеличивается информативность основного текста.
v
Вследствие неудобства, связанного с многозначностью термина
ретерминологизация, возникает искушение дать результату процесса новое имя.
“Термин конечный” – условное название, инверсия служит знаком того, что мы
не
рассматриваем
результат
ретерминологизации
как
дивергенцию
–
распадение слова на две самостоятельные лексические единицы. В качестве
рабочей номинации, общей для ТИ и ТК, т.е. объединяющей исходный момент
и результат ретерминологизации, можно бы использовать термин контермы,
или контермины, сотермины. Тогда ТК – это контермин, контерм. По аналогии
с лингвистическими понятиями конверт и конверб (converb – conterm). Ср.:
Convert
1. новообращенный, прозелит (proselyte), неофит. Convert – 2.
переделывать
(into);
преобразовывать;
превращать
(о
нематериальных
объектах), конвертировать. Предположительно, термин convert (конверт)
обозначает результат конверсии, т.е. результат перехода слова из одной части
речи в другую, но если судить по синонимическому ряду, то он означает и
результат любого изменения – в том числе перевода, адаптации: convert –
change, alter, exchange, switch, transfer, renovate, translate, adapt. Через alter в этот
ряд вписывается и vary. Alter – vary. Конверсия – преобразование, вызывающее
обновление и в том числе каузирующее развитие вариантности.
Достаточно многочисленны случаи использования новых процедур
vi
исследования при описании научной терминологии. Так, например, применяет
методику фреймового представления специальных знаний Ю.Р.Олещенко:
“Общими для всех терминов блока является содержание четырех слотов «вид
воздействия» – ‘температурное и химическое воздействие...’, «локализация
процесса» ... и «назначение ХТО»” .
Так образ становится прототипом, т.е. образцом, с которым сличаются
vii
данные непосредственного восприятия, а у термина прототип появляется новое
значение: под прототипом понимается прототипический экземпляр, лучший
образец, представляющий класс однородных единиц.
viii
При другом подходе, в бинарной системе координат форма – значение,
семы “область употребления” и “назначение” входят в структуру значения
слова термин.
ix
Наше время – век НТР и реставрации средневековья – время
превалирования формы над содержанием. Не в этом ли одна из причин
“формализации” мышления и кризиса языкового знака? Наука все больше
противопоставляет себя профанному восприятию мира, но одновременно с
этим идет девальвация идеи разума. А в лингвистике отказ от научных истин
сопровождается отказом от традиционного научного языка, поисками “языка
семантических примитивов” (А.Вежбицкая) и обращением к наивному знанию.
x
Если есть номинация научная терминология, то вполне возможен и
такой вариант, как научный термин, но при подходе к термину как к средству
выражения научного понятия, и тем более при определении термина как
научного понятия, в словосочетании научный термин есть скрытая тавтология.
xi
Кстати, контент-анализ толкуется сейчас и как формальный подсчет
частотности. И это не вполне согласуется с тем значением английского слова
content, которое предлагает словарь: content – substance, gist.
Содержание
От автора
РАЗДЕЛ
3
I.
“ПОСТСОВРЕМЕННЫЙ”
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ
ДИСКУРС: ТЕОРИЯ, ПРАКТИКА, МЕТАЯЗЫК
7
I.1. Концептуальная и общеметодологическая
обусловленность обновления метаязыка
I.2. “Постсовременность” и лингвистический дискурс
7
11
I.3. Заимствованное слово в научном тексте и общенациональном
дискурсе
16
I.3.1. Языковой меланж и меланжевый текст
16
I.3.2. Метаязыковое высказывание как описывающий контекст
заимствованного термина и строевой компонент лингвистического
текста
24
I.3.3. Диалогичность научного текста: фактор адресата
36
I.3.4. От научного текста до общенационального дискурса
(функции заимствованного слова в языке-реципиенте)
43
I.3.5. Под знаком глобализации (о становлении социального
полилингвизма)
РАЗДЕЛ II. ДИНАМИКА ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ТЕРМИНА
47
50
II.1. Динамика термина: заимствование
50
II.1.1. Заимствованная терминология: мотивы предпочтения
50
II.1.2.Заимствованная терминология: варианты перевода
57
II.1.3. Лингвистическая мотивированность выбора заимствования
и проблема рационализации терминологии
67
II.1.4. Вторичная вербализация: принципы и формы экспликации
содержания научного понятия в заимствующем языке
73
II.2. Динамика термина: варьирование
82
II.2.1. Заимствование научных понятий как источник
вариативности терминов
82
II.2.2. Контекстный вариативный ряд
84
II.2.3. Коэкзистенция, или сосуществование. Становление
вариативного ряда когнитивных терминов
93
II.2.4. Вариативность лингвистических терминов – коэкзистенция
или замещение?
98
II.2.5. Термины-дублеты: поиск альтернатив
106
II.2.6. Избыточность и принцип языковой дополнительности
115
II.2.7. Динамика термина и динамика языка
124
II.3. Динамика заимствованного слова
в языке-реципиенте: восстановление значимости
125
II.3.1. Становление системных связей заимствования
126
II.3.2. Восстановление значимости: экспликация
семантики заимствованного слова
128
II.3.3. Тавтологические сочетания “заимствование + ОУС”
131
II.3.4. Становление внутрисистемного значения как воссоздание
исходной значимости слова
134
II.4. Динамика заимствованного слова: становление
полифункциональности и развитие многозначности
138
II.4.1. Полифункциональное слово как основа единства языка
138
II.4.2. Детерминологизация как вид динамики заимствованного слова 142
II.4.3. Детерминологизация: контексты и условия
функционального перехода
145
II.4.4. Становление полифункциональности заимствованного слова
в языке-реципиенте и проблема единства языка
158
II.4.5. Пересечение параллельных: (вос)становление
многозначности слова
163
II.5. Динамика термина: ретерминологизация
174
II.5.1. Билатеральность основных понятий лингвистики
175
II.5.2. Шифт – функциональный переход
177
II.5.3. Билатеральность термина омоним
179
II.5.4. Билатеральность или одноплановость
понятия ретерминологизация?
181
II.5.5. Ретерминологизация: процесс и результат
182
II.5.6. Многозначность или омонимия? Обоснование выбора термина
для номинации результата ретерминологизации
183
II.5.7. Многозначность термина как результат ретерминологизации
187
II.5.8. Омонимия терминов когнитивной лингвистики:
терминология предмета и метода
189
II.6. Динамика лингвистического термина: когнитивный поворот
195
II.6.1. Когнитивный поворот и “ментальный” лексикон
(терминология когнитивной науки)
195
II.6.2. Ментальный лексикон – образоцентрическая модель
196
II.6.3. О когнитивном и функциональном подходах
к “ментальному” лексикону
199
II.6.4. Язык и построение когнитивной модели мира
205
РАЗДЕЛ III. ВНУТРЕННЯЯ ПРИРОДА ТЕРМИНА: ТРАДИЦИИ
И ПЕРСПЕКТИВЫ ОПИСАНИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ
214
Введение. Теория термина: истоки, традиции и подходы
214
III.1. Лингвистическое описание природы термина
217
III.1.1. Признаки термина. Реестровый подход
219
III.1.2. Разграничение омонимии слов – номинаций признаков
термина
222
III. 2. Внутренняя природа термина – основные подходы
225
III.2.1. Функциональный подход к термину
225
III.2.2. Проблема “словности” термина
227
III.2.3. Словная природа термина
229
III.3. Отношение термин – слово: разграничение понятий
233
III.4. Терминологическое слово как билатеральный знак языка
236
III.5. Термин как специальное слово
238
III.5.1. Специальное слово: семантический критерий
238
III.5.2. Оппозиция термин – слово общего языка
239
III.5.3. О содержательной стороне оппозиции
термин – слово общего языка
241
III.5.4. Оппозиция термин – слово общего языка
как оппозиция дефиниций
242
III.6. О формах экспликации понятия термин в языке науки
244
III.7. К вопросу о сущности понятия термин
248
III.7.1. Термины слово и термин: вопрос “Что представляет собой?” 248
III.7.2. Понятие термин как билатеральное образование
249
III.8. О понятии термин как ментальной структуре
251
III.8.1. Оппозиция слово общего языка – термин
как оппозиция ментальных структур
251
III.8.2. Термин и слово: реалия, понятие, концепт
253
РАЗДЕЛ IV. ТЕРМИН: ДВОЙНАЯ РЕФЕРЕНЦИЯ
262
IV.1. Слово как экспликация знания о реалии и знания о понятии
262
IV.2. Слово термин как слово о словах
264
IV.3. О пересечении параллельных
265
IV.4. Предусловия и следствия “отождествления” понятия
и предмета
267
IV.5. Языковая относительность и механизм коррекции
(преодоление расхождений)
271
IV.6. О доминировании признаков понятия в термине
274
IV.7. Об одном способе различения понятия и предмета в слове
280
IV.8. Еще раз об оппозиции термин – слово
282
IV.8.1. Оппозиция термин – слово и полифункциональное слово
282
IV.8.2. Функции оппозиции термин – слово
283
IV.9. Критерии терминологичности слова
285
IV.9.1. О содержании понятия “критерий терминологичности”
285
IV.9.2. Критерии-показатели терминологичности
289
IV.9.3. Критерий ограниченности сферы употребления
290
IV.9.4. Ограниченность области употребления
(ограниченность знания) как критерий-показатель
297
IV.9.5. Специальность слова как критерий-показатель
301
IV.9.6. Термин как иное слово
304
IV.9.7. О многозначности слова термин, или о двух разновидностях
терминов
307
Послесловие
311
Приложение. Ментальный лексикон, или языковой блок сознания
313
Список источников
317
Примечания
327
Содержание
330