Жизнь и смерть Мухтара
реклама
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ МУХТАРА В конце апреля обычно зацветали сады, первыми начинали абрикосы, затем вишни, черешни, сливы, а заканчивали белопенное цветение –– яблони. В первых числах мая цвела сирень. Наверное, нет такого человека, кто не любил бы эту поистине благоухающую пору, когда все ночи напролёт без устали поют соловьи. У меня же к травам, листве, зелени, цветам, всегда были ностальгические чувства, я хотел, чтобы цветение трав, деревьев, всего растительного мира, продолжалось нескончаемо. И вообще, всё красивое, благородное, неповторимое вызывало во мне грустные мысли, что все в этом мире преходяще и на природу я не мог глядеть пофилософски спокойно, при этом праздно констатируя ее расцвет и неизбежный закат. И все живое и неживое отдавалось во мне щемящей болью только потому, что всему приходит своё время. Вот поэтому мне было жалко расставаться с каждым прожитым мгновением, с каждым прожитым днем. И как бы я не сознавал, что все в мире необратимо, что окружающая действительность не может оставаться в застывшем состоянии, ибо все движется, а значит, изменяется. Простые философские понятия (как смена дня и ночи и т. д.) давно вошли в меня незыблемыми истинами. И тем не менее разум стремился подчинять их своей воле и управлять ими. Не отсюда ли следует божественное начало в человеке? Впрочем, в то время об этом, наверное, я еще не задумывался столь глубоко или по наитию был близок к этому пониманию, а точнее всего, склонен обдумывать те или иные понятия и явления… Ко многим событиям в стране я относился с пристрастием влюбленного в самый справедливый на земле строй, какой мы строили. И поэтому я считал себя вполне счастливым человеком. И вместе с тем я сочувствовал людям из других стран, где всё ещё безраздельно господствовали капиталисты. В моём сознании уже были посеяны школой семена не примирения с несправедливым строем Запада, угнетавшего свои народы подневольным рабским трудом. Но я не задавался вопросом: а почему же тогда к нам, не колхозникам, со стороны местных властей такое враждебное отношение? Хотя я сознавал вполне справедливо, что раз отец производственник, а мать не столь регулярно выходила на наряды, значит, нас лишили земли совершенно обоснованно. И бесполезно нам искать какую-то защиту от произвола властей. Я был далёк от понимания жестокости властей, какая тогда бытовала сплошь и рядом, а чтобы признать факты нарушения прав человека в нашей стране, было невозможно. Хотя они было всегда невиданные по масштабам, что сравнимо разве что со средневековьем. И не зная, что такое права человека, произвол я воспринимал, как в порядке вещей, и воспринимал то или иное злодеяние, исходившее от властей, как данность, не подлежащая осуждению. Но законы незыблемы, и то, что их всегда нарушали, мне было абсолютно невдомёк. И самой «справедливой власти» было всё равно, что оставшись без огорода с маленькой зарплатой отца, нам будет трудно жить. И что можно было ждать в этой стране, если заботы о человеке были пустым звуком, и стоял он вовсе не на первом месте, как писалось в газетах. Если ты не выкладываешься даже за мизерную зарплату, ты никто. Тебе всё равно суждено прозябать в нищете и лишениях без необходимых благ. А чтобы получать прилично, чтобы выжить в этой «хвалёной социалистической стране», на любом производстве требовалась большая физическая отдача. И в самый сложный период нашей семьи надо было искать приемлемый выход. Наверное, более мерзкой формы эксплуатации человечество ещё не выдумало, но большевики подвергли собственный народ чудовищному эксперименту –– закабаления человека с помощью идеологического аппарата, посулив ему мифическое светлое будущее. Отец давно поговаривал, что ему надоело рано вставать, чтобы поспеть к утренней заводской смене, прошагав степными балками семь километров. И он это делал ежедневно, работая на заводе в три смены. Казалось, почему бы ему было не работать в колхозе, но его тянуло в город, подальше от земли и хозяйства. Впрочем, у него никогда не было любви к сельскому труду, хотя он вырос в деревне на Урале. И вот он уволился с завода и поступил в опытно-производственное хозяйство соседнего поселка Верхний, который тогда в обиходе назывался просто учхозом (учебно-производственным хозяйством). И стал отец работать электриком, а платили ему в хозяйстве на какую-то десятку больше. Зато огород дали сразу. Но от этого мы были не в восторге, так как далековато было ходить обрабатывать. Конечно, уж если иметь огород, так лучше у себя на усадьбе, чем где-то у чёрта на куличках… *** Газеты и журналы, выписанные отцом ещё на заводе, продолжали приходить к нам, но уже по почте. Я поначалу жалел, что отец покинул работу в городе, в то время мы с Никиткой часто ходили к отцу на завод, особенно на каникулах между четвертями. Путь на город пролегал по балке, которая подходила почти к самой его окраине. Знаменитый противотанковый ров, оставшийся со времен войны, пересекал балку и поле. Идти по балке нам было одно удовольствие. Мы никого и ничего не боялись, имея при себе самопалы, которые держали заряженными настоящим порохом и мелкой дробью, ведь по степи разгуливали целыми стаями бродячие собаки, поэтому ходить было вовсе не безопасно. Однажды летом мы набрели на их выводок, обнаружив в логове в виде норы, спавших крупных упитанных серо-чёрных щенят. Их матери поблизости не было, нам они так понравились, что в следующий раз привели в степь своих друзей и разобрали щенят по домам, чтобы воспитывать их как настоящих овчарок. В журнале «Пионер» печатались интересные рассказы и повести, которые я читал запоями. Там же давались разъяснительные статьи для всех тех, кто желал воспитать собаку со щенячьего возраста. И эти материалы из журнала нам пригодились, когда взяли в степи щенка и назвали его Мухтаром в честь одноимённого кинофильма «Ко мне Мухтар», оказавшего в то время на нас огромное нравственное влияние… Итак, наш Мухтар напоминал ростом и мастью восточно-европейскую овчарку, потому что уже щенком у него проявились все особенности известной породы. Он довольно быстро рос и хорошо развивался, начинал реагировать на наши команды, легко поддавался дрессировке. Он был характерной для овчарок сepo-чёрной масти, с палевыми пятнами на лапах и под животом, у него торчали уши. Словом, Мухтар нас бесконечно радовал, что походил на настоящую овчарку, собственно, такой он и был. Мы только не знали его родословную. Правда, я не могу утверждать, что нам полностью удавалось воспитывать его по всем правилам, вычитанным в журнале «Пионер». А потом, когда Мухтару было месяца четыре, нам посчастливилось купить в городе книгу, которая так и называлась «Дрессировка восточно-европейских овчарок». Она сослужила нам добрую службу, вернее, помогла более точно следовать всем рекомендациям по воспитанию из породистого щенка доброго четвероногого друга. По крайней мере, из тех собак, которых разобрали из логова наши товарищи, самым привлекательным оказался Мухтар, даже больше, он был красавцем. Я хочу сказать, нам удалось его воспитать достаточно умным, исполнительным и верным псом. Но по мере того, как он рос, принимая внушительную осанку, отец стал выказывать своё недовольство на тот счёт, что такой собаке, как Мухтар, необходимо много корма. Мы с Никиткой рьяно доказывали: зато Мухтар будет дрессированным псом. К тому времени он уже знал команды: «рядом», «ко мне», «вперед», «фас», «фу», но особенно хорошо исполнял «барьер». С легкостью он перемахивал через забор, без каких-либо усилий запрыгивал на крышу нашего низкого сарая. Со стороны сада он взлетал на одну сторону покатой крыши, а спрыгивал уже с сарая прямо во двор. Хуже всего он понимал команду «след». Гораздо интересней Мухтару было, придя в ярость, нападать на условленного противника, которым становился любой из нас, облаченный в старую фуфайку с длинными рукавами и валенки. Но злоба его порой была самая настоящая, наши товарищи даже опасались затеваемой нами с Мухтаром игры... В то время в наш магазин почему-то ещё хлеб не возили. Поэтому всё посельчане, точнее, те, кто уже домашний не выпекал, ходили за хлебом в соседний посёлок Верхний, тогда ещё не имевший официального названия, это мы его сами так называли, поскольку он находился на возвышенном местечке. И вот мы снаряжали большие санки, запрягали в них Мухтара. Он превосходно исполнял роль лошади. И мы садились по одному в санки, и Мухтар вёз нас через поле по очереди в посёлок за хлебом. А это было пути километра два. Естественно, по глубокому снегу с седоком Мухтару было не под силу тащить санки. Поэтому мы соскакивали с них, и тогда он бежал налегке, резво потрушивая по снежному насту. Такие пробежки из нашего посёлка в соседний по степному раздолью нам доставляли большое удовольствие. И вот в магазине соседнего посёлка мы закупали хлеба сразу буханок десять, да еще несколько пачек кукурузных хлопьев. В ту пору это было самым любимым лакомством детворы. Мы привязывали мешок с хлебом на санки. И Мухтар вёз поклажу с чувством исполняемого долга. А перед отправкой в путь, он ждал от нас непременного угощения. Полбуханки хлеба для него съесть ничего не стоило. Конечно, одним хлебом его не прокормишь. И для отца по мере взросления Мухтара вставала серьёзная проблема: чем кормить большую собаку? Хотя чаще всего он выражал своё недовольство категоричным, жёстким тоном, что Мухтар ему просто не по карману, легче вырасти телка, чем громадную собаку нам для забавы. Вот поэтому у отца начала бродить мысль –– избавиться от Мухтара. Он говорил это вслух, даже не скрывая от своих детей, для которых Мухтар был больше, чем просто забава, больше, чем любовь к четвероногому другу. Мы уже без него не могли нормально существовать. С Никиткой мы построили ему просторную будку, которая его не стесняла. Правда, цепь была составной –– из нескольких кусков, соединенных алюминиевой проволокой. Впоследствии это явилось нашей большой оплошностью, приведшей, к печальной развязке. О6 этом будет сказано ниже, а пока мне бы хотелось дать несколько штрихов того периода, когда Мухтар из крупного симпатичного щенка превращался в красивого породистого пса, похожего на овчарку. Разумеется, нам ничего было не известно о его родословной. Но то, что он был не просто дворняга, нам было ясно и так. Пусть он родился в степи, в глухой дикой балке, где обитали стаями бродячие собаки, представлявшие собой для одинокого путника не шутейную угрозу, и даже в этом случае, он стал для нас самым дорогим существом, на которого бы не променяли ничто. Из степи мы его принесли, наверное, в начале лета, и стали его пестовать, холить, и по мере своего взросления он привязывался к нам. И зимой Мухтар выглядел уже вполне взрослым и верным нам псом. И отец день ото дня выказывал своё недовольство, что Мухтар поглощал много еды, к тому же его отпугивал внушительный рост пса, что, казалось, он боялся его. А еще мы знали, что отец с неудовольствием относился к тому, что не он, отец, принёс Мухтара, а мы, и стали его безраздельными хозяевами. Это и послужило одной из причин того, что у него, наконец, выбродило решение –– увести нашего друга в город на завод, где мог найтись покупатель на красивого пса. Это случилось на зимних каникулах, проснувшись, мы почувствовали недоброе и с ходу вышли во двор: на снегу рядом с будкой лежала цепь с ошейником. Значит, чутьё нас не обмануло: вот почему неслышно было его громозвучного лая! От мамы мы узнали, что отец отправился на работу с ним. Пока она управлялась в сарае, он отвязал пса и с ним молча вышел со двора. Конечно, отец даже матери не сказал, что задумал Мухтара продать. И цена за породистую собаку, наверное, равнялась бы одной бутылке водки. Это мы узнали от него уже намного позже… Конечно, о его подлом замысле мы тотчас догадались. Ведь до этих пор просто так отец не брал с собой Мухтара, опасаясь больших хлопот, которые он мог вызвать по дороге. И был точно не уверен, пойдёт ли он с ним, привыкший только к нашим командам, и попробовал подавать ему команды. Мухтар кое-как исполнял их, что его вполне удовлетворило. И тогда втайне от нас он решился на низкий и недостойный для честного человека поступок. Разумеется, нашей досаде не было предела. И тогда позавтракав, мы снарядились с Никиткой к отцу на работу, выручать нашего дорогого Мухтара. Дорога на город для нас всегда была чрезвычайно интересна, в пути мы не испытывали никакого страха, так как были вооружены самопалами, зная, что в любой момент на нас может напасть стая бродячих собак. Наверное, нам везло, мы ни разу не столкнулись с одичалыми псами, о существовании которых отец всегда нас предостерегал. И вот перед нами открылся высокий холм, по которому раскинулся город. Мы смотрели на него с чувством необъяснимого восторга. В центре города стоял огромный собор с четырьмя куполами и самым крупным в центре, нам представлялось, что этот храм спустился с небес и вот-вот должен явить какое-то чудо. Но сейчас нас он не занимал, мы спешили выручить нашего друга. На переднем плане города нас интересовали кирпичные заводы с высокими круглыми трубами, из которых выходили серые дымы. Городская окраина с холма –– улицами и переулками –– сползала к железнодорожному полотну, за которым поблескивала среди тальника и камышистых берегов река Аксай. И сразу от реки выстилались заливные луга или займище, уходившее в бесконечную даль, где-то растаивая в летучей зыбкой дымке. Пройдя заброшенным карьером, дачами, окраинной улицей, мимо старых трехэтажных и пятиэтажных домов, мимо тюрьмы, всегда внушавшей своей мрачностью некую загадочность и опасение, о которой мы не любили разговаривать, скоро своими корпусами показывался завод. Отца мы нашли довольно легко, Мухтара в его слесарной мастерской не было. Мы стали допытываться у отца, в тот момент кто-то был из его сменщиков. Весьма трудно передать тот разговор с отцом и чужими мужиками, довольно грубыми, крикливыми, какой в их присутствии мы завели о нашем четвероногом друге, потому что отец будучи уже выпившим, совершенно отрицал, дескать, он не знает где Мухтар. Но кто-то из мужиков стал нам украдкой намекать, мол, нечего слушать своего папашу, собака закрыта в трансформаторной будке. Словом, под нашим давлением, отец уступил, сдался, вскоре мы увидели нашего любимца, который от радостной встречи с нами стал безудержно скулить, вставать на дыбы, прыгал, вертелся. Мы его обнимали, наше дорогое, родное существо! А тем временем отец с одним из своих сотоварищей вдруг ни с того ни с сего повздорили. Видя, что наш отец не задиристый, мужчина пошёл на него приступом, мы всерьёз испугались, что он начнет отца бить, потому что у того развязного, пьяного мужика появились агрессивные намерения почесать кулаки. Конечно, мы могли вступиться за отца, но не понимая ещё хорошо отношений взрослых, воздержались. Скорее всего, мы боялись, так как тот мужик был страшен да ещё пьян. И только Мухтар проявил истинную храбрость, он нисколько не дрогнул перед опасностью, угрожающей нашему отцу, что ссора вот-вот перейдёт в мордобитие, стал безудержно лаять, сделав несколько упреждающих прыжков в сторону мужчины. И тот поняв, что у отца надёжный защитник, отступился, утихомирился. А потом как-то само собой между ними произошло примирение... Отец же остался доволен поступком Мухтара, он не ожидал, что в опасной для него ситуации, наш пёс защитил его, что заставило отца отказаться от намерения от него избавиться. Отец должен был ещё дежурить в ночную смену, мы попросились ему в помощники. Надо сказать, частые хождения на завод, оказывали на нас благотворное влияние, мы быстрей взрослели, обретали самостоятельность. И нам даже казалось, что мы совершали смелые поступки, тогда как наши сверстники дальше дома никуда не ходили. И не каждый из них мог отправиться в город, нам же это не составляло большого труда. Мы значительно глубже познавали городскую жизнь, нежели наши одногодки. У меня лично проявлялся интерес к современной эстраде и современной моде. Я говорил об этом с долей своей фантазии, что-то даже приукрашивал, и потому сам себе казался почти во всем сведущим человеком. Мне уже шёл четырнадцатый год, я чувствовал себя подростком, и взрослая жизнь со своими многочисленными усладами и соблазнами настойчиво стучалась в мою дверь отрочества. И в тот вечер, при потушенном в слесарне свете, когда в большие окна смотрела сияющая ночными огнями городская жизнь, я предавался вслух рассуждениям, которые расточал Никитке и нашему товарищу Потапу, часто ходившему с нами к отцу, и он больше кого-либо был посвящён в наши личные тайны. Я говорил о том, что тогда передавалось нам от больших ребят, то есть о музыке и моде. Своим слушателям, с видом большого знатока, я объяснял фасоны расклешенных брюк, какие тогда входили в моду. И мне наивно казалось, что самое лучшее, интересное появлялось в ту пору, а до нас люди не интересовались модой, музыкой, и ещё не наступал технический прогресс, который начался только сейчас, а до нас всё только начиналось. Наверное, таковы свойства человека, когда он из отрочества вступает в юность, ему кажется, что вместе с ним начинается самый важный период в истории человечества, и он горд одним тем, что ему удостоилось родиться в это время… *** Мухтар продолжал жить у нас, несмотря на то что прокормить большую собаку и содержать хозяйство, было поистине нелегко. За неимением комбикорма корове в пойло в немалом количестве скармливался хлеб, и приличная доля перепадала Мухтару, так как мясом мы его не кормили. Мама варила ему отдельно какой-нибудь суп. А мы и сами жили на одну небольшую зарплату отца, то время он получал с премией около ста рублей, да плюс его мизерная инвалидская пенсия. И на эти деньги жила наша семья из шести человек. Но мы привыкли к вечной нужде и терпеливо сносили все лишения. В конце зимы в нашем дворе произошло страшное событие, я всю свою жизнь казню себя, что не смог уберечь Мухтара от злодейской руки Митрофана Серкова. Это случилось в воскресный день, когда дома, кроме меня, никого не было. Не помню точно, где были братья, сестра, родители. Последние, скорее всего, в городе. Никитка как всегда куда-то умчался с дружками, а вот Глебушка, кажется, играл на пруду в хоккей. Рядом с дядей Митяем жил его скаредный, несколько нелюдимый сосед Серков, который всегда ходил как-то нахохлено, был чванлив, и отличался редкой барственной неприветливостью. С другого края посёлка к нему ходила племянница, довольно вредная рыжеволосая девчонка, ровесница нашей Нади, которые учились тогда во втором классе. Теперь мне кажется, что все рыжие зануды, вредные особы и с ними лучше не иметь никакого дела. И надо было этой рыжей проходить под самым забором. Мухтap не стал бы её облаивать, если бы она прошла молча. Но рыжая взяла в руки палку и стала бить ею по забору. Естественно, поступок вредной девчонки псу крайне не понравился, он злобно, неумолимо зарычал, а потом начал рваться с цепи, которая была соединена алюминиевой проволокой. Я стал держать его за ошейник, а кричал девчонке, чтобы немедленно шла своей дорогой. В нее точно вселился какой-то бес, она стала кривляться, высовывать язык, дразнить пса, и говорить, что он ничего ей не сделает. Мне уже трудно бело удерживать разъяренного Мухтара. Я отчаянно кричал рыжей дуре, чтобы пропаливала своей дорогой. Может, и не надо было, так как мой крик только больше злил его, а приказать псу замолчать, я почему-то не сообразил. И не пойму, почему я не отдал ему такую команду, и он бы тогда отчаянно не рвался с цепи. Когда девчонка немного отошла от забора, я отпустил пса, чтобы загнать его в будку и закрыть. Но он как-то увернулся, сделал рывок, и цепь на соединении перервалась. Мухтар довольно легко перемахнул забор из старых сеток кроватей. Рыжая заверещала не своим голосом, когда он не рычал, не рвал её, но лишь одними лапами сбил с ног, и она подняла на всю улицу истеричный вой. И эту картину от своего двора наблюдал её дядька, как собака повалила в снег племянницу. Я выскочи в калитку, быстро подхватил обрывок цепи и потащил Мухтара во двор, загнал в будку, скрутил цепь проволокой. Но мне не надо было это делать, а спрятать его в кухонный флигель. Серков, видя, что собака напала на его племянницу, взял двуствольное охотничье ружьё, прибежал учинить расправу над Мухтаром. У Митрофана была звериная наружность, наглый взгляд, рыжеватые волосы, большой аляповатый нос с красными прожилками, сильная грудь, руки, как медвежьи лапы. И через тридцать лет, будто это было вчера, я вижу, как наяву, расстрел несчастного Мухтара. И от этого у меня леденеет сердце, и вновь я испытываю страшное недоумение, как могло это произойти, как я позволил ворваться этому обезумевшему мужику к нам во двор? До сих пор не могу себе простить, что не сумел встать горой на защиту четвероногого друга. Впрочем, я было сделал жалкую попытку, но Серков плечистый, кряжистый мужик, отшвырнул меня со своей дороги, как щенка. И с ходу он стал разряжать свою двустволку в несчастного пса, который поднял яростный вой. Не помню, сколько раз он стрелял, но Мухтар, как будто остался невредим. Видя это, Серков пришел в бешеную ярость и стал прикладом добивать его. Снег был весь в пятнах крови, Мухтар лежал, истекая кровью, глаза его по-человечески выражали боль и вопрос: «Что я ему сделал»? А Серков, содеяв своё кровавое преступление, преспокойно удалился. Я плакал, гладил неподвижного Мухтара, глаза которого были прикрыты, но иногда он открывал их. Из разбитой головы текла кровь. У него было много ран, потом я стал теплой водой осторожно смывать кровь, но она продолжала выступать, Мухтар тяжело дышал, тогда у меня была слабая надежда, что он может быть выживет. Потом пришел брат Никитка, он стал меня отчитывать, что я не сумел защитить Мухтара, как размазня. Позже пришли и родители. Мама без конца возмущалась тем разбоем, какой во дворе учинил Серков. Отец пошел выяснять у Серкова: на каких основаниях тот устроил во дворе «кровавое воскресенье»? Сути его переговоров я не помню. Может быть, Серков защищался, или вообще ничего не стал объяснять, будучи гордым, зазнающимся, причислявшим себя к свите колхозного бригадира Козлова. Помню, что кто-то из соседей советовал отцу подать на Серкова в суд, что он не имел никакого права убивать во дворе собаку. Но тогда была советская власть, которая на такие преступления закрывала глаза, не было закона по защите и охране жизни животных, какие есть на Западе. В невыносимых для меня муках подходил вечер. Это уже было на исходе зимы, день заметно удлинился. Мы почти не отходили от Мухтара, конечно, надо было оказать ему квалифицированную помощь, обратиться к ветеринару. Но мы этого не сделали, надеялись на авось, чего не могло случиться. Даже в кухню его не внесли, а ведь ему было необходимо тепло, так как наступало переохлаждение, кровь циркулировала довольно слабо, он уже приходил в состояние агонии. Если бы не те смертельные удары, нанесенные Мухтару прикладом, всё бы могло обойтись более или менее удачно. Но, увы, чуда не произошло, мы упустили время, и он лежал на снегу, мы даже не смогли перенести его в будку на солому. Когда стало совсем темнеть, Мухтар устал бороться со смертью, он испустил последний дух. И для меня всё вокруг помертвело, с Никиткой мы уложили его в большое корыто и поволокли за огород, где проходила линия электропередач и под столбом вырыли в промерзшей земле яму, постлали в неё соломы. И похоронили так горячо любимого нашего Мухтара, после него как-то невыразимо было пусто, тоскливо. Весь вечер я не мог успокоиться, не ужиная, лежал на кровати терзаемый угрызениями совести, что не сумел отстоять Мухтара. Смерть дедушки, последовавшая осенью, была для нас невосполнимой утратой, и она уже так не удручала, как поначалу, а к весне стала несколько забываться. А появление в нашей жизни Мухтара заняло всё наше свободное время, без которого не представляли своей жизни. И вот его не стало, потеря верного друга была ошеломительной, невосполнимой. Дедушка умер почти в семьдесят лет, он достаточно повидал и пожил, лишился в годы войны на трудовом фронте руки, поэтому его смерть явилась некоторой закономерностью, о которой тогда, разумеется, я так ещё не думал, как теперь. Причём жил он хоть и с нами, но я мало знак его внутренний мир, ограниченный заботами о хозяйстве, мне были не ведомы его волнения, его чаяния, протекавшие как бы мимо меня. Конечно, быть может, совершенно неуместно сравнивать жизнь человека и собаки. Но если это близкие существа, почему бы не сравнить, ведь они оба одинаково дороги. Я хотел сказать, что Мухтар был воспитан нами. Мы принесли его из степи щенком, все его детство прошло перед нашими глазами. В частности, этот период для меня, выпавший на лето и осень, явился самым лучшим временем. Это равносильно как для матери, родить, а потом вырастить своего ребенка, точно так для нас была и жизнь Мухтара, лучше которого потом у нас больше не было собаки. Вот поэтому его безвременная утрата вызвала во мне неослабный поток тоски и горя, что весь мир даже для меня потерял свою прежнюю ценность. В те печальные дни, я постиг нечто такое, что воздействует на еще не окрепшую психику подростка весьма разрушительно, человек просто-напросто теряет веру в людей, теряет всякое доверие даже в добрые намерения людей, что неотвратимо ожесточает человека, и понятие мести обретает свою конкретную беспощадную сущность. Впоследствии с Никиткой мы обдумывали неоднократно способы мести Серкову. Но как мы могли ему отомстить? Подпалить скирду, поломать его трактор, или проломить ему ночкой тёмной голову? Между прочим, такие крайние мысли к нам с Никиткой отнюдь не приходили. Всё сводилось к заурядному способу: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь. Причем думая так, мы считали, что как раз собака Серкова нам крайне не нравилась. Она была безобразная, злая дворняга. Этот кобель Серкова был весь какойто взъерошенный, лохматый, как дикобраз, со злыми, колючими глазками, и чем-то очень напоминал самого хозяина. Этого кобеля мы хотели отравить, но так как не знали, как и чем, то решили всадить в мякоть хлеба иголку и подбросить псу. Однако наша преступная затея провалилась, ибо с собакой ничего не случилось, она по-прежнему бешено лаяла, когда бы ни проходил мимо подворья Серковых. Этот пес отчаянно и злобно, брызгая слюной, бросался обеими лапами на забор, исторгая яростное свирепое рычание, а глаза горели, как два луча лазера... Наверное, спустя неделю, когда на дворе совсем стемнело, и было слякотно, после таяния снега к нам пришёл Серков. В тот час мама управлялась в сарае –– доила корову, которая только что отелилась. Отец был во второй смене на заводе. Словом, мне выпало выслушивать покаяние Серкова, он был сильно пьян. Видно его самого мучила совесть за жестокую расправу над Мухтаром, который, между прочим, в посёлке кое-кому почему-то не нравился тем, что был воспитан, как дрессированная овчарка… Много раз я приходил на могилку Мухтара, представлял его немеркнущий образ, а его убийца через несколько лет совершил дорожную аварию и был осужден на «химию», а еще спустя двадцать с лишним лет, он умрёт на операционном столе. Вот так судьба распорядилась с тем, кто прожил жизнь не совсем честно, наживал богатство за счет колхоза вместе с бригадиром Козловым. И к этому мне больше нечего добавить, все мы ходим под Богом, кого-то он милует, кому-то прощает все его деяния, кого-то всё-таки наказывает… Я снова страстно мечтал о таком же преданном четвероногом друге, каким остался в памяти Мухтар. От кого-то нам стало известно, что у Медниковых есть щенята, их собака недавно ощенилась. И когда мы с Никиткой отправились на них посмотреть, мне понравилось лишь одно, что щенки мастью несколько напоминали Мухтара, хотя и близко внешним сложением были не похожи. Нам хотелось, чтобы непременно у щенка торчали уши. Хозяйка нас убеждала, что как раз в этом мы не прогадаем. Зато с другой стороны нас ожидало разочарование. Во-первых, кобельков не оказалось, во-вторых, их мать маленького роста, а значит, щенки будут такими же коротышками. Но нам очень хотелось завести собаку, дабы она заменила Мухтара. И тогда мы отчаялись взять пока хоть какого щенка, положась на удачу, дескать, все может статься, а вдруг щенок вымахает в отца, которого мы, разумеется, не знали. И это малоубедительное соображение решило дело. При всем том, мне не терпелось завести собаку, так как после гибели Мухтара во мне с новой силой вспыхнуло желание иметь четвероногого друга. Но это объяснялось скорее всего –– восполнением утраты, чтобы поскорее заглушить неумолимую боль, так долго саднившую в душе, вызывая горестные воспоминания. Теперь, заводя собаку, мне думалось, я буду вкладывать в нее неиссякаемую любовь, помня гибель Мухтара, которого я не смог защитить и уберечь… Динга –– так мы назвали нашу новую воспитанницу, тоже следуя по названию вышедшего на экраны фильма «Дикая собака Динго». Но об этой собаке теплых воспоминаний почему-то не осталось. Да, мы её вырастили, она познала такой уход, какого Мухтар, увы, не знал. Еще, будучи щенком, мы регулярно её купали, пытались дрессировать, обучать командам. Но Динга оказалась по своей сущности обыкновенной дворнягой, не поддававшейся ни одной нашей команде. Поэтому скоро у нас воспитательный пыл погас, и соответственно всякий интерес к Динге постепенно пропадал и наконец выветрился из нас совсем. Конечно, она была по-своему симпатичная собака, с торчавшими ушами, но маленькая. Однако из неё получилась хорошая пастушка. Весной уже в мае, она лихо тявкала, заворачивая коров, когда мы гоняли их на выпасы по очереди: от двора выходило по человеку. А потом отец отдал Дингу, кажется, пастухам в займище, потому что в то лето мы принесли опять из городской балки хорошенького щенка серой масти. И мы назвали его, конечно, Мухтаром. С возрастом он немного порыжел, но на овчарку не тянул, хотя уши у него торчали, но были короткие, как у волка, причём всем своим обликом он походил на злого серого хищника. Он действительно был очень злым, но ростом полностью не дотягивал до овчарки. Нашим дрессировкам он поддавался весьма плохо, зато с отцом на работу ходил регулярно. И долго был его проводником. Но что сталось потом с Дингой и с тем Мухтаром, я не помню. Мы взрослели, и менялись наши увлечения, собаки оставались где-то на заднем плане. И всё равно первый Мухтар оставил о себе короткую, но светлую память. Раньше в древней Руси несправедливо убиенных князей причисляли к ликам святых. Вот таким же святым мне кажется и наш Мухтар… Наступал переходный возраст, но детство казалось, ещё не ушло, ещё хотелось играть в войну, в шпионов, мальчишки объединялись в соперничающие группы. Наряду увлечением собаками, появлялась страсть к голубям. Многие пацаны заводили голубей, мы тоже купили у деда Климова две пары по рублю за пару. Но они были не породистые. Сначала голуби обитали у нас на чердаке хаты, потом мы откуда-то привезли голубятню, которую нам помогал устанавливать отец. Голуби высиживали яйца, выводили птенцов, выкармливали. Некоторые от нас улетали, а чужие прилетали. В то время было интересно перехватывать чужих голубей, а потом требовать за них выкуп. Между пацанами происходил торг голубями, как в порядке вещей. И всегда в этом лидировали Иван Косолапов и Васька Метлов. Это они залазили ночью на чужие голубятни и воровали породистых голубей и выносили продавать на рынок в город. Самым заядлым голубятником в посёлке считался Витька Зуев. На его голубятню пацаны часто устраивали налёты. Собственно, не только, группы пацанов соревновались в том, кто больше обнесёт садов и огородов, при этом любили пошухарить. Об этом подробно говорится в повести «Забавы рады»…
