Автореферат - Российская академия наук. Институт США и
реклама
Шумилин Александр Иванович "Взаимодействие стратегий США и России на Большом Ближнем Востоке: проблемы сотрудничества и соперничества" 23.00.04 Политические проблемы международных отношений и глобального развития политические науки Д.002.244.02 Институт США и Канады РАН 123995, Москва, Хлебный пер., 2/3, конференц-зал, ауд. 14 Тел. 7495-691-11-66 [email protected] Предполагаемая дата защиты диссертации - 2 октября 2009 года Автореферат РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ И КАНАДЫ На правах рукописи ШУМИЛИН Александр Иванович ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СТРАТЕГИЙ РОССИИ И США НА БОЛЬШОМ БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ: ПРОБЛЕМЫ СОТРУДНИЧЕСТВА И СОПЕРНИЧЕСТВА Специальность 23.00.04 – «Политические проблемы международных отношений и глобального развития». АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора политических наук Москва 2009 Работа выполнена в Институте Соединенных Штатов Америки и Канады Российской академии наук Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор Георгий Ильич МИРСКИЙ; доктор политический наук, профессор Ирина Доновна ЗВЯГЕЛЬСКАЯ; доктор политических наук, профессор Марина Михайловна ЛЕБЕДЕВА. Ведущая организация: Московский государственный институт международных отношений (Университет) МИД РФ Защита состоится «_____» _______________ 2009 г. в ___ часов на заседании Диссертационного совета Д.002.244.02 при Институте США и Канады РАН по адресу: 123995, Москва, Хлебный пер., 2/3, конференц-зал, ауд. 14 С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института США и Канады Российской академии наук Автореферат разослан «_______» ______________________ 2008 г. Ученый секретарь Диссертационного совета, кандидат политических наук Н.А. Гегелашвили ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Обоснование проблемы исследования и его актуальности. Усиление взаимопонимания между руководством США и СССР в контексте окончания «холодной войны» избавило наши страны от рисков если и не прямого столкновения на Ближнем Востоке (что также нельзя было исключать), то от усиления конфронтации в результате глубокого и предельно затратного (особенно для СССР) вовлечения в конфликтные ситуации в этом регионе на стороне своих сателлитов. По нашим оценкам, усиление эскалации этих конфликтов представляло даже больший риск прямых локальных (а может быть, и не только локальных) столкновений США и СССР, чем устойчиво стагнировавшее противостояние двух блоков в Европе. Именно поэтому окончание «холодной войны» знаменовало новый этап для региона Ближнего Востока, этап ликвидации угрозы полномасштабных военных столкновений по сути двух противостоявших региональных подсистем, контролировавшихся соответственно Соединенными Штатами (группы умеренных арабских государств) и Советским Союзом (группы радикальных арабских государств и экстремистских организаций). В силу стечения ряда обстоятельств и факторов завершение «холодной войны» на глобальном уровне совпало с резким обострением обстановки на Ближнем Востоке, вызванным агрессией Ирака против Кувейта в августе 1990 г. Если бы не уже утвердившееся к тому моменту стремление Москвы и Вашингтона к взаимодействию, то иракская агрессия вполне могла спровоцировать более масштабный взрыв в регионе, когда США и СССР вряд ли смогли бы уклониться от косвенного участия в боевых действиях. Совместные же усилия наших двух стран в преодолении последствий этой агрессии обусловили формирование новой системы отношений в регионе, практически сведя на нет риски масштабного военного взрыва между главными в прошлом антагонистами – Израилем 1 и арабскими странами. Развернувшийся в 1990-е годы мирный процесс под эгидой коспонсоров – США и России – в целом ввел данное многолетнее противостояние в политикодипломатическое русло. Риски возникновения боевых действий между Израилем и любым соседним с ним государством минимизированы. Субъектом обострения положения в этой части региона стали экстремистские группировки типа ХАМАС в Палестине и «Хизбалла» в Ливане. Как показали ход и результаты ограниченных столкновений между этими группировками и Израилем в 2006 и 2008 гг., экстремисты не пользуются поддержкой ведущих арабских государств. Более того, в политическом, идейном и финансовом аспектах ХАМАС и «Хизбалла» откровенно блокируются с соперником умеренных арабских стран в регионе – Ираном, не находя союзников и спонсоров среди арабских режимов (кроме, частично, Сирии). Таким образом, можно говорить о возникновении новой функциональной подсистемы на Ближнем Востоке в составе умеренных арабских государств и Израиля, ориентированной на противодействие факторам экстремизма и терроризма. И хотя эта подсистема не формализована (то есть не вписана в формально признанные ассоциативные рамки), для удобства ее целесообразно в дальнейшем называть «ближневосточной системой», поскольку она включает в себя ведущие арабские государства и Израиль. Другие элементы формальной системы в регионе в виде объединений групп государств и Лиги арабских государств не являются достаточно дееспособными, не противостоят этой подсистеме и не позиционируют себя как ее конкурентов. Важными внешними участниками этой ближневосточной системы утвердили себя Соединенные Штаты и Россия. От степени их кооперативности в регионе, прежде всего в вопросах безопасности и преодоления конфликтов, зависит уровень и динамика функционирования данной системы. Следствием же распада СССР стало возникновение качественно новой ситуации в соседствующем с традиционным Ближним Востоком регионе Центральной Азии и Закавказья (ЦАЗ). Исходя из многих цивилизационно-исторических и социально-экономических параметров, можно говорить о сходстве ЦАЗ с собственно Ближним Востоком (фактор ислама, традиционалистские формы правления, уровень экономического развития и жизни населения, а также 2 наличие огромных запасов углеводородов, что формирует соответствующий тип экономик). Общей для Ближнего Востока и ЦАЗ остается и главная угроза, проистекающая из исламистского экстремизма и терроризма. Таким образом, по большому счету элиты в обеих регионах решают две основные группы задач, которые определяют их политикостратегическое позиционирование: а) противодействие исламистскому терроризму и б) обеспечение надежных способов производства и сбыта (транспортировки – для стран-транзитеров) углеводородов. Такая оценка ситуации позволяет нам согласиться с правомерностью введенного в последнее время в политологический оборот термина Большой (Расширенный) Ближний Восток (ББВ), который можно использовать для обозначения общих характеристик стран обоих регионов. Вместе с тем необходимо, на наш взгляд, четко фиксировать различную природу как внутриполитических процессов в обеих частях ББВ, так и характера межгосударственных отношений в этих регионах. Подчеркнем в этой связи, что процесс формирования региональной системы отношений на пространстве ЦАЗ еще не завершен. Процесс этот сложен и противоречив – в силу как многовекторности проявления базового экономического интереса данных государств, связанного с добычей и транспортировкой энергоресурсов (никто не хочет зависеть от одного рынка сбыта и ограниченных маршрутов трубопроводов), так и противоречивых интересов присутствующих в регионе держав-грандов (России, Китая и США). Актуальность настоящей работы определяется сохраняющейся остротой положения в конфликтных зонах традиционного Ближнего Востока (Ирак, Иран, палестиноизраильское направление, Израиль – Сирия), возникновением конфликтных узлов на пространстве ЦАЗ (Афганистан, вокруг Грузии), а также обострением ситуации в регионе ЦАЗ в аспектах безопасности и энергетики. Такие жизненно важные для государств региона вопросы, как прокладывание трубопроводных маршрутов для сбыта углеводородов и противодействие исламистскому экстремизму и терроризму, остаются также важными задачами внешней политики США и России, провозгласивших, в частности, регион ЦАЗ зоной своих «жизненных интересов». Актуальность этого внешнеполитического вектора возрастает применительно как 3 к России, так и к Соединенным Штатам – особенно в свете установок новой администрации Барака Обамы на перенос центра тяжести в борьбе с терроризмом на Афганистан и Пакистан. Анализ базовых элементов, формирующих внешнеполитические установки двух стран, представляется принципиально важным в наши дни, когда в подходах России и США к данной проблематике проявляется больше расхождений, чем элементов согласия. Эти расхождения сказываются как в сфере энергетики (базовые установки трактуются в противоположном ключе), так отчасти и в том, что касается концептуальных посылов, определяющих усилия сторон в борьбе с терроризмом. Подчеркнем, что отдельные аспекты влияния энергетики на внешнюю политику США и России достаточно плодотворно исследуются российскими и американскими учеными. В большинстве их работ, однако, речь идет скорее о так называемой «энергетической дипломатии», то есть целенаправленных усилиях внешнеполитических ведомств обеих стран по достижению конкретных целей в энергосфере стран ББВ, а не о влиянии энергетического фактора на общую стратегию США и России. Почти в той же мере это относится и ко многим работам по проблемам борьбы с терроризмом: предметом большинства исследований в них остается комплекс усилий внешнеполитических ведомств по противодействию возникающим для обеих стран террористическим угрозам, а не влияние фактора антитеррора на формирование и осуществление внешнеполитических стратегий США и России на пространстве ББВ. Важно учесть, что если энергодипломатия становится устойчивым элементом реализации внешней политики двух стран, то значимость фактора антитеррора как элемента внешней политики в отдельные периоды заметно колеблется. Тем более, что углубленный анализ этой проблематики приводит к выводу о том, что на концептуальном уровне проявляются существенные различия в трактовке феномена терроризма истеблишментами США и России. Различные аспекты этих отношений основательно изучали историки и политологи, военные специалисты и конфликтологи, экономисты и юристы-международники. Однако большая часть имеющихся исследований сфокусирована на анализе конкретных конфликтов или даже их отдельно взятых аспектов. Достаточно изучены и вопросы американо4 российских отношений в связи с проблемами Ближнего Востока, однако, следует заметить, большая их часть имеет скорее историческую значимость, поскольку охватывают главным образом период до окончания «холодной войны». В результате в последнее время сказывается дефицит исследований как современных проблем традиционного Ближнего Востока в увязке с его «расширением» (то есть с Центральной Азией и Закавказьем), так и проблематики российско-американских отношений в конкретном контексте. Обращаясь к данной теме, нельзя не отметить фундаментальные работы таких видных российских исследователей, как Е.М. Примаков, Г.И. Мирский, А.А. Дынкин, В.В. Наумкин, И.Д. Звягельская, А.Д. Малашенко, А.А. Игнатенко. Ценными для диссертанта стали труды по истории и внешней политике США таких ведущих исследователей, как Г.А. Арбатов, С.М. Рогов, Э.А. Иванян, В.А. Кременюк, В.Н. Гарбузов, А.И. Уткин, Т.А. Шаклеина, В.А. Никонов, С.А. Караганов, С.В. Кортунов и А.В. Кортунов. При разработке теоретической базы диссертант опирался на исследования Э.Я. Баталова, А.Д. Богатурова, А.А. Кокошина, В.А. Кременюка, М.М. Лебедевой и ряда других российских ученых. Важный вклад в изучение российско-американских отношений внесли и американские исследователи, такие как Э. Лейк, А. Коэн, Н. Злобин, К. Райс, М. Макфол, Д. Саймс, Б. Аллен, Г. Алперовитц, Зб. Бжезинский, Дж. Бреслауэр, С. Бялер, Дж. Гэддис, Р. Джервис, А. Джордж, Д. Йергин, Дж. Кеннан, Г. Киссинджер, Р. Легволд, М. Манделбаум, Дж. Най, Р. Пайпс, У. Таубман, С. Тэлботт, Р. Холллоуэй, М. Шульман, Г. Эллисон и ряд других. Рациональные взгляды на проблемы Ближнего Востока и Центральной Азии отражены в работах таких видных американских исследователей, как Э. Кордсмен, А. Бэрк, Р. Перл, Д. Плетка, Р. Хаас, Дж. Кэмп, Дж. Филипс и другие. С особым вниманием автор изучал также работы, написанные в мемуарном и аналитическом жанрах ведущими политиками США и СССР/России последних двух десятилетий, а также видными политическими и общественными деятелями, военачальниками, экспертами, имевшими непосредственное отношение к изучаемым событиям и процессам. Это книги и 5 статьи М.С. Горбачева, Е.М. Примакова, И.С. Иванова, Б. Клинтона, У. Кларка, М. Олбрайт, Дж. Тенета. Различные аспекты этих отношений исследовали политологи и историки, специалисты в области системного анализа и военные, конфликтологи и экономисты. Хорошо разработаны в исследовательской литературе взаимоотношения между США и СССР/Россией в таких областях, как военно-стратегический баланс, региональные конфликты, торгово-экономические и научно-технические связи, отношения бизнес-сообществ. Вместе с тем до сих пор не было научных трудов, предлагающих комплексный анализ факторов энергетики и антитерроризма в их взаимосвязи как основополагающих элементов внешнеполитических стратегий США и России на пространстве ББВ – как на концептуальном уровне, так и на уровне реализации этих стратегий. Востребованность такого исследования связана, в частности, с необходимостью поиска обоснованных точек соприкосновения стратегий двух стран на ББВ при соблюдении их базовых интересов. Предмет настоящего исследования – комплексный анализ подходов США и России к проблематике Большого Ближнего Востока, который, как представляется, полезен в двух отношениях. Первое: такой анализ дает возможность определить вектор и глубину воздействия фактора сотрудничества/соперничества США и России на конфликтные узлы региона Большого Ближнего Востока. Здесь автор ставит своей задачей выявить а) степень эффективности потенциала политико-силового воздействия этих двух держав на происходящие в данном регионе процессы; б) степень глубины обратного воздействия процессов в данном регионе на жизненно важные сферы США и России, что формирует стратегический интерес обеих стран к данному региону; в) потенциал кооперативности двух стран в отношении проблем ББВ. Второе: упомянутый анализ предоставляет возможность определить степень влияния ближневосточной проблематики на двусторонние отношения между США и Россией. В этом аспекте, на наш взгляд, важно прояснить следующее: в какой степени подход к ближневосточной проблематике а) содействовал сближению Москвы и Вашингтона, повышая уровень взаимопонимания между ними, что может отражаться и на подходах этих двух стран к другим международным 6 проблемам; б) способствовал расхождению между Россией и США, усиливая антагонистические настроения в правящих кругах обеих стран. Объект исследования – концептуальные основы ближневосточной политики США и России; выявление вектора эволюции этой концептуальной базы, форм ее реализации в практической политике, а также ее воздействие на формирование поведенческих моделей сторон. Цель исследования – путем тщательного анализа концептуальной основы и особенностей восприятия влиятельными группами истеблишментов двух стран проблематики ББВ выявить как устойчивые зоны расхождений между этими группами, так и зоны потенциального и долгосрочного взаимодействия. Теоретико-методологическая основа исследования. Постановка вышеприведенных целей и задач данного исследования предполагает использование широкого спектра аналитических методов и подходов. Это и методы ретроспективного, структурного и сравнительного анализа, методология и приемы системного подхода, инструментарий, характерный для так называемого «ментального анализа», а также методика анализа «стратегии конфликта», базирующаяся на «играх с ненулевой суммой», детально разработанной американским ученым Томасом Шеллингом. К особенностям изучаемых систем следует, на наш взгляд, отнести высокую степень динамичности их функционирования (ЦАЗ – в большей степени; ближневосточной системы – в меньшей), а также меняющиеся пропорции соотношения совпадающих параметров интересов системных акторов и расхождений в трактовках этих интересах. Отчасти поэтому вряд ли может быть оправданно в процессе исследования явное предпочтение методологии ставшего традиционным в подобных работах российских и зарубежных исследователей системного подхода (методология системного анализа), которая, по нашему мнению, в лучшем случае обеспечивает инструментарий для понимания и описания-констатации состояния системы на тот или иной момент времени (то есть имеет крен к структурализму), но не полностью характеризует динамическое развитие и взаимодействие основных элементов системы (в данном случае это конфликтные узлы). Имеет свои пределы при исследовании 7 данного объекта и такой инструмент системного подхода как количественный (то есть математический) анализ, хотя бы в силу временами существенного доминирования в регионе ББВ субъективного фактора при принятии политикостратегических решений, который не всегда продиктован логикой функционирования данной системы. Именно поэтому в нашем случае необходим частичный отход от системноструктурного видения объекта в пользу оценки субъективного фактора, а именно – анализа восприятия проблем отдельными политиками и доминирующими политикоэкспертными группами. В последние два десятилетия это направление в политической науке достаточно активно развивается. В частности, предлагается западными учеными ряд методов, которые получили название «ментального подхода» или «ментализма». В данном случае мы будем сочетать различные методологии и инструменты, что в максимальной степени способно обеспечить объективность и глубину анализа. При разработке и апробировании своих концепций вышеупомянутые и другие видные исследователи в лучшем случае лишь вскользь касались многослойной и потому особо сложной проблематики Ближнего Востока. В данной работе диссертант сфокусировал внимание на разработке синтетического метода анализа именно проблематики Большого Ближнего Востока путем извлечения рациональных элементов из концепций и методик вышеупомянутых и других теоретиков международных отношений. Задачи исследования: 1. Выявить новые тенденции в функционировании традиционной системы отношений на Ближнем Востоке, свидетельствующие о ее трансформации в де-факто новую систему, определить ее основные характеристики. 2. Показать объективные предпосылки формирования особой системы отношений в регионе Центральной Азии и Закавказья, определить ее главные характеристики. 3. Проанализировать эволюцию концепций и базовых установок стратегий США и России в регионе Ближнего Востока и ЦАЗ после «холодной войны», определить степень воздействия на эти стратегии факторов антитерроризма и энергетики. 8 4. Выявить точки совпадений и расхождений в стратегиях США и России на Большом Ближнем Востоке; определить сферы и уровень возможной кооперативности этих стратегий. Источниковую базу исследования составили официальные документы: проанализированы все варианты Концепции внешней политики Российской Федерации (с 1993 по 2008 г.); основополагающие документы Стратегии национальной безопасности США периода после «холодной войны»; программные заявления политических лидеров США и России, руководителей внешнеполитических ведомств двух стран. Значительное внимание автор уделил анализу основополагающих документов в изучаемых аспектах таких региональных организаций, как СНГ, ШОС и ОДКБ. Проанализированы также документы российско-американской комиссии по противодействию международному терроризму. Основным массивом рабочего материала для автора служили главным образом исследования ведущих аналитических центров США – Center for Strategic & International Studies, American Enterprise Institute for Public Policy Research, Heritage Foundation, Carnegie Foundation for International Peace и другие. В процессе изучения материалов американских центров автор сопоставлял изложенные в них концептуальные подходы с целью выявления потенциальных «крайних точек», то есть верхних и нижних пределов обсуждаемых в аналитических кругах вариантов действий на ББВ с учетом ограничений политических и связанных с поддержкой общественного мнения в стране. Весьма полезной была работа автора и с материалами российских аналитических центров, в частности, Института США и Канады РАН, Института востоковедения РАН, ИМЭМО РАН, Центра ближневосточных исследований МГИМО (У) МИД России. При написании работы были использованы материалы американских и российских архивов последних двух десятилетий. Ряд обнаруженных в них материалов позволили уточнить мотивацию принимаемых в Москве и Вашингтоне внешнеполитических решений, связанных с регионом Большого Ближнего Востока. Что касается периодической печати, то в своей работе автор старался опираться главным образом на аналитические материалы видных экспертов. 9 Хронологические рамки исследования ограничиваются периодом после окончания «холодной войны» (конец 1980-х – начало 1990-х годов) и до лета–осени 2009 г. Нижняя точка отсчета взята как таковая начала реального и активного взаимодействия Москвы и Вашингтона на Ближнем Востоке. Важным фактором в этом плане стала координация усилий двух стран в контексте отражения иракской агрессии против Кувейта (август 1990 г.). Верхний временной ограничитель обусловлен необходимостью оценить стратегию администрации Барака Обамы в регионе ББВ, сопоставить ее со стратегией предшествующей администрации. Научная новизна работы определяется комплексным и системным характером исследования основных аспектов стратегий США и России на Большом Ближнем Востоке, факторов, определяющих эволюцию этих стратегий. Научная новизна данного исследования состоит также в выявлении особенностей функционирования двух по сути новых и еще недостаточно изученных систем (ближневосточной и ЦАЗ), для чего автор применил комбинацию инструментов анализа – от ретроспекции, структурного анализа до методик системного подхода, теории игр и теории «стратегии конфликта». Впервые в отечественной научной литературе проведен тщательный сравнительный анализ ближневосточной политики США и России, выявлена концептуальная база этой политики, а также сделана попытка соотнести степень реалистичности отдельных целей данной политики двух стран с учетом особенностей функционирования упомянутых систем. Практическая значимость работы. Анализ концептуальных основ ближневосточных стратегий США и России, факторов, определяющих их эволюцию, призван обеспечить более глубокое понимание характера двусторонних отношений, содействовать выработке прогноза развития этих отношений как в связи с проблематикой ББВ, так и применительно к другим регионам мира, на ситуацию в которых существенное влияние оказывают факторы энергетики и антитерроризма. Примененная в работе методика исследований, а также их результаты могут быть использованы сотрудниками внешнеполитических органов РФ в их аналитической работе, а также при разработке концептуальных положений и соответствующих внешнеполитических мероприятий. По результатам проведенного исследования автор предлагает вариант конфигурации и основные параметры формулы 10 предполагаемого взаимодействия США и России на пространстве ББВ: это формула компромиссов, которые гипотетически могут быть найдены, по мнению автора, даже в сферах наибольшего расхождения интересов сторон, если стороны исходят из рациональной оценки своих интересов и априори рациональности моделей поведения друг друга. При этом рациональность поведения сторон предполагает нацеленность на сохранение существующей и конструктивно функционирующей системы, а не на ее разрушение. На защиту выносятся следующие основные положения: 1. В период после «холодной войны» начался процесс трансформации прежней ближневосточной системы в новую. Эта новая реально функционирующая система существенно отличается от своей предшественницы, поскольку она носит неформальный характер, а ее главными региональными элементами являются умеренные арабские режимы плюс Израиль. Структурно ее можно подразделить на три уровня, важнейшими акторами третьего (верхнего) уровня остаются США и Россия. 2. Важным условием функциональности данной системы является приемлемый уровень кооперативности США и России. Однако система способна функционировать и в случае существенных расхождений между упомянутыми акторами, но в этом случае усилится ее американоцентричность. Сохранение статуса конструктивного актора третьего уровня данной системы позволяет России расширять политическое и экономическое влияние в регионе. Альтернативный же вариант, а именно – переход к логике усиления соперничества с США в регионе, повлечет за собой неизбежную смену статуса для России – от конструктивного элемента третьего уровня ближневосточной системы к покровителю радикальных элементов (Ирана, «Хизбаллы», ХАМАС), которые условно можно расценивать как примитивную подсистему. Этот сценарий несет в себе множество рисков в силу малопредсказуемости поведения упомянутых радикальных элементов подсистемы. 3. Анализ концептуальных документов, определяющих ближневосточный аспект политики России и США после «холодной войны», подтверждает тенденцию к адаптации традиционных ближневосточных стратегий к условиям XXI века, в том числе и путем внесения достаточно 11 существенных корректировок в эти стратегии обеих стран в сравнении с периодом «холодной войны». После 2000 г. разработка этих стратегий происходила новыми элитными группами, почти одновременно пришедшими к государственному управлению как в России, так и в США. Анализ также показывает совпадение или значительную близость в оценках США и России основных угроз, исходящих из ББВ, а также перспектив развития региона в целом. Эта схожесть концептуальной базы значительно содействовала высокой степени кооперативности двух стран на ББВ в период 1991–2005 гг. 4. Расхождения в ближневосточной политике США и России после 2004 г. происходят на уровне имплементации стратегий, формально содержащих значительную часть совпадающих базовых элементов. Главным импульсом расхождений следует считать обозначившуюся тенденцию к ухудшению двусторонних отношений между США и Россией в целом. Снижение уровня кооперативности на ББВ – лишь следствие и отражение данной тенденции. 5. Необходимый уровень кооперативности США и России следует рассматривать как важное условие устойчивого функционирования обеих систем – как на традиционном Ближнем Востоке, так и в регионе ЦАЗ (Центральная Азия и Закавказье). Если, однако, расхождения между Россией и США серьезно не повлияют на функциональность ближневосточной системы (в силу ее американоцентричности), то последствия для региона ЦАЗ могут оказаться намного более деструктивными (в силу особенностей функционирования системы ЦАЗ, характеризующейся разновекторностью экономических и политических интересов местных акторов). Полицентричность и многовекторность системы ЦАЗ делает маловероятной перспективу вытеснения из региона любого из глобальных «игроков» (Россия, США, Китай), а следовательно, и превращения региона ЦАЗ в зону преимущественного влияния одного из трех глобальных акторов. Структура диссертации. Работа состоит четырех глав, заключения и приложений. из введения, ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ 12 Введение включает обоснование проблемы исследования и его актуальности, описание объекта и предмета исследования, излагается цель работы и задачи исследования. Здесь же подробно говорится о степени разработанности данной проблемы, рассматривается источниковая база работы, очерчиваются хронологические рамки исследования, приводится описание структуры диссертации и ее методологической основы. Там же обосновывается степень научной новизны исследования и его практической значимости, излагаются основные положения, выносимые на защиту. Приводится перечень научных трудов соискателя, в которых прошли апробацию основные положения диссертации. Глава I посвящена анализу концептуальных основ подходов США и России к Большому Ближнему Востоку после «холодной войны». При этом в задачу автора входит определить точки совпадений в концептуальном видении аналитиков и политиков двух стран ситуации в данном регионе, перспектив ее развития и возможностей взаимодействия Москвы и Вашингтона на этом направлении. С начала XX столетия концептуальное видение роли и значения Ближнего Востока аналитиками и стратегами СССР/России и США в принципе совпадало. И в Москве, и в Вашингтоне этот регион неизменно воспринимался как стратегически важный с геополитической точки зрения (на стыке Европы, Азии и Африки), влияние в котором обеспечивало не только гарантии наземных и морских коммуникаций, а также морской путь из Средиземного моря в Индийский и Тихий океаны, но и необходимые военнополитические преимущества в период противостояния двух систем в годы «холодной войны». Второй важнейшей составляющей стратегического видения этого региона неизменна была проблема доступа к его гигантским энергетическим запасам. Если, однако, для США этот фактор был и остается неизменной константой концептуального подхода к проблемам региона и важнейшим элементом выработки ближневосточной политики, то для России значение этого «энергетического фактора» возросло только в последнее десятилетие (в основном – в аспекте координации усилий экспортеров углеводородов на мировом рынке). Важно подчеркнуть, что противостояние между СССР и США в этом регионе на протяжении периода «холодной 13 войны» имело главным образом военно-политическое содержание, уровень, масштаб и накал которого во многом предопределялся основными параметрами противостояния между двумя сверхдержавами на «главном направлении», а именно в Европе. Иными словами, противостояние на Ближнем Востоке было производным, вторичным по отношению к противостоянию двух блоков в Европе и зависело от характера двусторонних отношений между Москвой и Вашингтоном. С начала 1990-х годов Москва в своей ближневосточной политике отказывается от советской концепции поддержки освободительных движений и политического соперничества с США – на смену ей приходит концепция политического взаимодействия с США в урегулировании конфликтов в регионе, а также существенного усиления прагматического подхода во взаимодействии с арабскими странами и Израилем на рыночной основе. В отличие от США, где корректировка концептуальнотеоретической базы внешней политики в целом и на ближневосточном направлении, в частности обычно происходит «в плановом режиме» в контексте смены администрации (республиканцы – демократы), упомянутая трансформация ближневосточной концепции СССР/России произошла в достаточно экстремальной ситуации в последние годы пребывания у власти в Советском Союзе М.С. Горбачева. Мощным толчком для теоретического переосмысления подхода Москвы к Ближнему Востоку стала совершенная в августе 1990 г. агрессия режима Саддама Хусейна против Кувейта, оккупация Ираком этой соседней страны. Разработка новой концептуальной основы СССР в отношении ближневосточных проблем стала, таким образом, реакцией на конкретную кризисную ситуацию. Опробированная на иракском кризисе формула политического взаимодействия СССР/ России с США на Ближнем Востоке получила продолжение в виде механизма коспонсорства урегулирования арабо-израильского конфликта (это произошло на Мадридской мирной конференции в ноябре 1991 г.). Изменение концептуального видения и подхода к Ближнему Востоку ярко выразилось и в принятом в середине 1991 г. решении советского руководства (при деятельном участии М.С. Горбачева) восстановить дипломатические отношения с Израилем, разорванные Москвой в июне 1967 года. 14 Обеспечив таким образом сохранение своей политической роли в ближневосточных делах (уже не в противовес Соединенным Штатам, а во взаимодействии с ними и благодаря в значительной мере их готовности играть ведущую роль посредника в урегулировании основных конфликтов), главный акцент в своей политике в регионе Россия делала на трансформацию торгово-экономических отношений с арабскими партнерами на рыночной основе. Отбросив идеологические ограничители, Россия начала прилагать усилия для проникновения в ранее закрытые для СССР арабские монархии Персидского залива, включая Саудовскую Аравию. При этом важно подчеркнуть, что данная трансформация целей и содержания внешней политики на ближневосточном направлении практически не оформлялась в виде основополагающего документа по целому ряду причин, одна из которых – стремление руководства РФ избежать критики столь радикального разворота на Ближнем Востоке со стороны российских левых и национал-патриотов, которые стремились представить новую политику в данном регионе как доказательство «предательства интересов России». Выстраивание российской модели внешней политики (равноудаленной как от Запада, так и от Востока), нашло понимание и у нового российского руководства, пришедшего к власти в конце XX века. Об этом, в частности, свидетельствуют слова тогдашнего президента В.В. Путина на встрече с руководством российского МИД, что у России не может быть «ни западного, ни восточного крена. Реальность в том, что у держав с таким геополитическим положением, как Россия, национальные интересы есть везде»1. В связи с тем, что в период 2004–2006 гг. стали заметно накапливаться сложности в отношениях России со странами Запада, объективно возрастала значимость и перспективность «восточного направления» внешней политики РФ, в том числе и на пространстве ББВ. Объясняя повышавшееся внимание МИД РФ к этому направлению, глава внешнеполитического ведомства Сергей Лавров привел следующие аргументы: «Многовекторность – одна из ключевых характеристик (политики РФ. – А.Ш.), которая закреплена в «Концепции внешней политики Российской Федерации», утвержденной президентом РФ в июне 2000 г. Следование 1 Цит. по: К о с ы р е в Д. Работа с Бушем будет «сложная и тонкая» // Независимая газета, 27.01.2007. 15 этому принципу означает только одно: каждый вектор для нас самоценен, а какие бы то ни было их взаимоисключающие или “компенсационные” схемы неприемлемы»2. Повышение значимости ББВ во внешнеполитической стратегии РФ нашло отражение и в тексте новой «Концепции внешней политики Российской Федерации», утвержденной президентом РФ 12 июля 2008 г.3 Подтверждая приоритет стран СНГ для внешней политики РФ, авторы концепции сформировали иерархию значимости на текущий момент стран и проблем традиционного Ближнего Востока для России (с учетом также и исходящих из региона угроз): на первый план вынесена проблема Ирана (имеется в виду ядерная программа этой страны в контексте проблемы ядерного нераспространения), затем – проблема Афганистана (предотвращение экспорта терроризма и наркотиков), после чего – проблема урегулирования традиционных конфликтов в регионе. Впервые в данной версии Концепции внешней политики РФ говорится о намерении России в качестве наблюдателя активно участвовать в работе Организации Исламская конференция и других региональных структур (в частности, Лиги арабских государств). Обращаясь к американскому «углу» восприятия ближневосточной проблематики, автор приводит ретроспективный аналитический обзор базовых концепций администраций США в период с начала «холодной войны» до конца второго срока президентства Дж. Буша-мл. При этом главной задачей автор видит выделение в этих концепциях устойчивых элементов (констант) и элементов переменчивых. В целом, приходит к выводу автор, можно говорить о высокой степени преемственности концептуальной базы американского истеблишмента в отношении проблем Ближнего Востока на протяжении всего послевоенного периода. Антисоветская направленность концепций периода «холодной войны» нивелируется в связи с распадом СССР, но она не переходит автоматически в антироссийскую направленность. В США начинают рассматривать перспективу расширения своего влияния в данном регионе в контексте взаимодействия с Россией. 2 Л а в р о в С.В. Подъем Азии и восточный вектор внешней политики России // Россия в глобальной политике. – Март – апрель 2006. – №2. 3 Концепция внешней политики Российской Федерации от 12 июля 2008 г. / сайт Президента России, 10.2008. 16 После 2000 г. разработка этих стратегий, изложенных в вышеупомянутых документах, происходила новыми элитными группами, почти одновременно пришедшими к государственному управлению как в России, так и в США. На начальном этапе эти стратегии формировались под воздействием следующих важных факторов: первое – декларируемая готовность обеих стран согласовывать свои действия в подходе к урегулированию конфликтных ситуаций на ББВ; второе – одинаковое восприятие главных угроз, исходящих из региона ББВ как для России и США, так и для других стран мира (это исламистский терроризм, перспектива распространения элементов оружия массового уничтожения в регионе, возможная потенциальная неустойчивость нефтяного рынка, ожидаемая деградация значительной части стран региона, что усилит политико-стратегическую дестабилизацию как на самом ББВ, так и за его пределами); третье – одинаковое видение способов противодействия общим угрозам: применение военной мощи для подавления активности террористической сети «Аль-Каида» и обеспечивавшего ей военно-политическое прикрытие фундаменталистской группировки «Талибан» в Афганистане; применение политико-дипломатических и экономических средств в отношении Ирана с целью поставить под международный контроль его ядерную программу; инициирование программ, направленных на преодоление наметившегося после 11 сентября 2001 г. межцивилизационного противостояния, прежде всего в религиозном аспекте; четвертое – существенное возрастание значения и места проблематики энергобезопасности в ближневосточной стратегии России и США, что в случае с США в немалой степени обусловлено «генетической увязкой» администрации Дж. Буша-мл. с нефтегазовыми корпорациями (значительная часть видных представителей команды президента Буша так или иначе были связаны с нефтегазовыми корпорациями), а в случае с Россией – ставкой команды В.В. Путина на нефтегазовые структуры как важный элемент внешнеполитического инструментария; пятое – резкое усиление роли и значимости субрегиона Центральной Азии, Каспия и Закавказья в энергетической и военно-политической стратегиях России и США. 17 Перечисленные факторы определяли близость или совпадение концептуального видения руководством России и США основных пластов проблем Большого Ближнего Востока. Этим можно объяснить не только активную совместную работу внешнеполитических ведомств двух стран по урегулированию всех аспектов арабо-израильского конфликта, но и реакцию России (президента В.В. Путина) на трагические события 11 сентября 2001 г. в США, ее готовность наращивать сотрудничество в борьбе с исламистским терроризмом, в том числе и в Центральной Азии. В главе II рассматриваются аспекты, связанные с имплементацией ближневосточных стратегий России и США после «холодной войны». По мнению автора, именно в ходе реализации стратегий двух стран (а не на концептуальнодекларативном уровне) начинают во многих случаях проявляться точки расхождений. Сменивший в 1996 г. на посту главы МИД РФ Андрея Козырева Евгений Примаков прежде всего привнес новую стилистику и риторику во внешнеполитический дискурс, на практике поначалу мало что изменив в ближневосточной линии российского МИД (кардинальные изменения отвергались президентом Б. Ельциным). Вместе с тем подчеркнем, что назначение Е. Примакова в значительной мере соответствовало новому этапу развития внешней политики РФ, когда возникла потребность привести в соответствие наработки МИД предыдущего этапа с государственными интересами, формулировавшимися обновлявшейся властной элитой, ставившей своей задачей поддержание стабильности в обществе и укрепления государства. Тем самым с 1996 г. российская внешняя политика вступила в новую фазу. Новая стилистика Е. Примакова, предполагавшая акцент на дистанцировании России от США на Ближнем Востоке, на практике не сократила, но несколько трансформировала наработанный потенциал взаимодействия между Москвой и Вашингтоном в этом регионе: США начали более чувствительно относиться к озабоченностям России. Определенные перемены во внешней политике России и на ее ближневосточном направлении произошли после 2004 г. на фоне общего усиления соперничества России и Запада (в немалой степени из-за ситуации вокруг президентских выборов на Украине). Россия начала заметно акцентировать свое намерение восстановить масштабы сотрудничества с 18 бывшими «друзьями» СССР в регионе (Сирией, Ливией, Палестиной), чтобы тем самым, как полагали в Москве, несколько дистанцироваться от США, усилить свою самостоятельную роль и влияние на миротворческий процесс (между Израилем и Палестинской автономией), стать возможным посредником между Израилем и Сирией. Однако возвращение России к бывшим «советским клиентам» вызывало растущее недовольство руководства Израиля, поскольку на тот момент Россия уже начала поставки зенитно-ракетных комплексов в Сирию и Иран. Не удивительно, что визит В.В. Путина в Израиль в апреле 2005 г. критически освещался в американских и израильских СМИ4. Другим важнейшим моментом для российской политики в регионе стало приглашение 31 января 2006 г. президентом Путиным в Москву руководства экстремистской палестинской группировки ХАМАС, победившей неделей раньше на выборах в Палестинской автономии. Этот визит состоялся 3 марта. Он был расценен большинством западных и израильских политиков как проявление «линии России на раскол “ближневосточного квартета”», который неделей раньше единодушно (включая Россию) высказался за политический бойкот ХАМАС. По сути, этот жест России был основан все на том же постулате о необходимости нашей страны использовать позитивный потенциал политического взаимодействия советских времен с партнерами на Ближнем Востоке, в том числе и среди палестинских движений. В отличие от России, которая в 1990-е и 2000-е годы существенно меняла свое концептуально-теоретическое видение ближневосточной проблематики и свой подход к проблемам региона, Соединенные Штаты в практически неизменном виде сохраняли все основные константы как теоретической базы своего видения проблем, так и практических подходов к их решению. Ситуация, сложившаяся в регионе к началу 1990-х годов, воспринималась в Вашингтоне как не только подтверждение правильности долговременной политики США на Ближнем Востоке, но и ее эффективности. Действительно, было нанесено сокрушительное военное поражение одному из главных 4 Putin Velvet Fist // The Washington Times, 29.04.2005; P a r i s J. Vladimir Putin veut inscrire la Russie dans le processus de paix israelopalestinien // Le Monde, 29.04.2005; S c h u s t e r J. Putin // Die Welt, 29.04.2005; E z z a t D. The Russians Are Coming // Al Ahram, 29.04.2005; R o s e n b l u m D. The Parable of Putin's Visit // Haaretz, 29.04.2005. 19 противников США в регионе – режиму Саддама Хусейна в Ираке (операция «Буря в пустыне», весна 1991 г.). Политическое пространство арабских радикалов существенно сократилось, с Америкой готова была продолжить сотрудничество даже Сирия, участвовавшая в войне против Ирака. США выглядели признанным внешним лидером в регионе, ряд теоретиков провозгласили даже концепцию «американской эры» на Ближнем Востоке5. Пришедшая в 2001 г. республиканская администрация Дж. Буша-мл. – особенно после событий 11 сентября – практически полностью основывала свою политику как на традиционном Ближнем Востоке, так и в ЦАЗ на концептуальных посылах предыдущей администрации Б. Клинтона. Уже в первых документах концептуального характера, объединенных общим названием «доктрина Буша», в которых главным тезисом был призыв к борьбе против международного (исламистского) терроризма, Ирак и Иран были обозначены как «государства-изгои». Со временем проблема Ирака, вписанная в контекст борьбы с терроризмом, была доведена до своего логического разрешения в виде свержения режима Саддама Хусейна в марте 2003 г. Наращивание противостояния США с Ираном получило при Дж. Буше-мл. дополнительный импульс как на практике, так и в концептуальном плане. Принципиальный подход предшественников в отношении конфликтных узлов Ближнего Востока и, в частности, «стран оси зла» в регионе сохранила и администрация Барака Обамы. В конце июля 2009 г. она продлила на год срок действия санкций против Сирии, несмотря на заметное потепление отношений между двумя странами6, а также установила до октября так называемый тестовый режим в отношении Ирана: в случае, если новоизбранный (в июле 2009 г.) президент этой страны (им остался Махмуд Ахмадинеджад) не обозначит движения навстречу требованиям 5 К примеру, видный американский исследователь Ричард Хаас писал в те годы, что «окончание “холодной войны” и распад СССР знаменовали начало четвертой эпохи в истории региона, которую можно назвать американской. В этот период США обрели здесь беспрецедентное влияние и свободу действий. Эта эпоха продлилась менее двух десятилетий. Первая иракская война, война по необходимости, знаменовала начало американской эпохи на Ближнем Востоке, вторая же иракская война, война по выбору, предопределила ее конец» (Х а а с Р. Новый Ближний Восток // Россия в глобальной политике. – Декабрь 2000. – № 12). 6 http://www.free-syria.com/en/loadarticle.php?articleid=35615 20 евротройки в вопросах ядерной программы и отказа от поддержки экстремистских движений в регионе, то США совместно с Евросоюзом и Россией поставят вопрос в СБ ООН о новом ужесточении антииранских санкций. Правда, в обоих упомянутых случаях администрация Обамы заметно расширила поле для переговоров с Дамаском (куда в июне был возвращен американский посол) и Тегераном, обозначив тем самым приверженность политике «кнута и пряника»7. Тем самым можно сделать вывод о полной и последовательной преемственности основных констант ближневосточной политики США всеми администрациями в Вашингтоне после «холодной войны». В главе III рассмотрено влияние фактора антитерроризма (то есть борьбы с исламистским терроризмом и противодействие исламистскому экстремизму) на внешнюю политику США и России в 2000-е годы. Особое внимание уделено таким аспектам, как влияние данного фактора на а) формирование идеологического базиса и внешнеполитических концепций США и России; б) организационную трансформацию структуры внешнеполитических органов; в) взаимодействие США и России в зоне Большого Ближнего Востока в противодействии терроризму. Антитерроризм, как воплощение задачи борьбы с международным терроризмом, становится основой внешнеполитической концепции администрации Буша, ее главным – системообразующим – фактором. Задача борьбы с международным терроризмом в начале XXI столетия была заявлена таким же приоритетом для внешней политики России – главным образом в связи с проблемой Чечни. Приоритетность этого тезиса в долговременном плане означает, на наш взгляд, следующее: преобладание внутриполитических целей и лозунгов во внешнеполитической повестке государства, активно вовлеченного в борьбу с терроризмом; размывание традиционных концепций и восприятия международных процессов и альянсов; направление внешнеполитических усилий на формирование альянсов с правительствами и элитами стран«единомышленниц», формирование и укрепление «антитеррористических коалиций»; отработка и координация 7 S o l o m o n J. Allies Set October Target for Iran Progress // The Wall Street Journal, 15.05.2009. 21 информационных потоков как внутри той или иной страны, так и вовне для поддержки задач антитеррористической борьбы. Вместе с тем это означает вовлечение в процесс разработки внешнеполитических решений силовой компоненты – практически равное по значению с компонентами дипломатической и информационной. Выделение рассмотрения фактора антитерроризма в рамках отдельной главы связано прежде всего с его мощным мобилизующим потенциалом, его «надсистемным» характером, поскольку политические системы США и России настроены на противодействие достаточно традиционным вызовам – политическим, военным, экономическим в так называемых «линейных плоскостях» (например, Россия – НАТО; США – Ирак; «эффект домино» на мировых биржах и т.д.). К частному случаю «внесистемного» проявления влияния фактора антитерроризма можно отнести, например, временное обострение отношений между США и Саудовской Аравией после событий 11 сентября 2001 г., следствием чего стало беспрецедентное сближение между Москвой и Вашингтоном в энергетической сфере (разрабатывались планы прямой поставки российских энергоносителей в США). Более того, в определенные моменты (2001–2003 гг.) взаимопонимание в борьбе с террором, например, сближало США с Россией больше, чем с их традиционными союзниками в Европе (что достаточно наглядно прослеживается на различии оценок ситуации в Чечне Соединенными Штатами и странами Евросоюза). Рассмотрев фактор влияния антитерроризма на внешнюю политику США в ретроспективном ключе (впервые он становится компонентой внешней политики еще в середине 1970-х годов), автор переходит к тщательному контентному анализу Стратегии национальной безопасности США при администрации Дж. Буша-мл. (версии 2002 и 2006 г.). Новая стратегия США основывалась на принципиально новых положениях, которые включали в себя следующие посылы: – Основные угрозы безопасности США исходят от «государств-изгоев» и террористических сетей. «Серьезнейшая опасность... находится на перекрестке радикализма и технологий». «Государства-изгои» и террористические сети стремятся получить оружие массового уничтожения (ОМУ). Этим мотивируется переход от политики нераспространения ОМУ к 22 практическим мероприятиям по предотвращению его распространения (counterproliferation); – США не допустят достижения какой-либо страной военного паритета; – CША намерены применять военную силу первыми, чтобы предупредить враждебные действия, даже если нападение на США в данный момент не готовится или невозможно: «Америка будет действовать против возникающих угроз, прежде чем они полностью сформируются» (именно для обозначения таких действий документ вводит термин «preemption»); – США намерены остаться единственной в мире страной, имеющей право на применение силы против угроз прежде, чем они полностью сформируются, и не позволят другим нациям использовать предварение (принцип превентивности) как оправдание для агрессии. По сути, этот набор тезисов и вошел в политологический оборот под названием «доктрина Буша». Основываясь на принципе самообороны, США готовы наносить удары по противнику даже в том случае, если время и место его наступления точно не известны. Высшей ценностью для США, констатируется в документе, являются демократические принципы. Только те государства, для которых права человека, в том числе экономические и политические, являются приоритетом, могут обеспечить своему населению достойное существование и успешное развитие. Принципиально важны и такие констатации, как определение «противника». Ими для США отныне являются не только террористические группы, но и государства, которые поддерживают таковые, предоставляя убежище, оказывая финансовую помощь и иным образом способствуя развитию террористической сети. Большую опасность представляет стремление террористов завладеть оружием массового уничтожения. Важное направление политики – не идти террористам на уступки и не договариваться с ними, не проводить различия между террористами и теми, кто их поддерживает. Вариант Стратегии национальной безопасности, принятый в 2006 г., во многом повторяет Стратегию 2002 г.8 В новой 8 The National Security Strategy of the United States of America. – Washington, DC: U.S. Government Printing Office, 2006. 23 версии Стратегии НБ главным врагом США на Ближнем Востоке объявлен Иран, который обвиняется в стремлении к распространению ядерного оружия и в поддержке террористов (ХАМАС и «Хизбалла»). Для определения степени устойчивости концептуальных положений СНБ администрации Дж. Буша-мл. автор провел углубленный анализ концепций наиболее значительных групп влияния. В экспертной среде наиболее популярными оказались две политико-идеологические концепции, олицетворявшие два подхода к проблеме Ближнего Востока. Сторонниками той или иной концепции заявляли себя как члены Республиканской, так и Демократической партий. Это были достаточно широкие межпартийные идеологические платформы, которые условно можно определить как концепцию «стратегического реализма» и концепцию «форсированного распространения демократии» (ряд авторитетных западных аналитиков называют эту концепцию «демократическим 9 империализмом») . По результатам исследований влияния фактора антитеррора на внешнюю политику США автор приходит к следующим выводам: 1. Провозгласив главным мобилизующим тезисом борьбу с терроризмом, Стратегия НБ-2002 создавала теоретическое обоснование для сдвига фокуса внешней политики США на регион Большого Ближнего Востока; остальные региональные направления внешней политики администрации Буша рассматривались в увязке с перспективами развития ситуации именно на Ближнем Востоке. 2. Администрации Дж. Буша-мл. удалось обосновать вторжение в Ирак и свержение режима Саддама Хусейна аргументами борьбы с терроризмом, что подтверждается анализом позиций основных групп политического истеблишмента и экспертного сообщества США, а также настроениями общественного мнения. 3. Доминирование принципа антитерроризма в политике США в арабском мире отчасти осложнило на непродолжительное время отношения администрации с рядом традиционных союзников США, но, тем не менее, к 2004–2005 гг. начало положительно сказываться на политике этих стран; 9 E m e r s o n M., T o c c i N. The Rubik Cube of the Wider Middle East. – Brussels: CEPS, 2003. – P. 16–17. 24 руководство Саудовской Аравии и других нефтяных монархий Персидского залива не только заметно усилили все элементы противодействия экстремизму и терроризму внутри своих обществ (ужесточение соответствующей позиции властей, изменение информационной обстановки в результате контроля над основными СМИ, принятие ряда законов в данном направлении и т.д.), но и существенно прокорректировали свою региональную политику, что достаточно ясно проявилось во время летней войны 2006 г. между Израилем и экстремистской шиитской группировкой «Хизбалла» в Ливане. 4. Продолжая эксплуатировать мобилизационный потенциал принципа борьбы с терроризмом, администрация Дж. Буша-мл. прилагала усилия для воссоздания почти разрушенной в ходе президентской кампании 2004 г. двухпартийной платформы по Ближнему Востоку в целом и по Ираку в частности, но добиться этого не удалось из-за усиливавшегося межпартийного раскола, в том числе и в связи с расхождениями в оценках причин и перспектив развития обострившейся в 2006 г. обстановки в Ираке. 5. К началу второго срока президентства Дж. Буша-мл. стало ясно, что если принцип совместной борьбы с терроризмом срабатывает в большинстве случаев в отношениях США с их традиционными партнерами в Арабском мире, то другой принцип, провозглашенный в качестве основополагающего для ближневосточной политики США, – продвижения демократии – нередко создает проблемы для партнерских отношений; по сути администрация Буша согласилась с посылом нефтяных арабских монархий, который можно определить таким тезисом: «нарастание взаимодействия с США в борьбе с террором обусловлено ослаблением давления США в плане демократизации». 6. При том, что администрация президента Обамы провозгласила в качестве приоритета в борьбе с терроризмом усилия по нормализации ситуации в Афганистане, она не намерена вносить сколь-либо существенные изменения как принципиально (концептуально) в стратегию этой борьбы, так и менять созданные в контексте этой борьбы военно-политические структуры США и НАТО в зоне ББВ. В том, что касается России, то в отличие от США, проблематика борьбы с терроризмом воспринималась в нашей 25 стране со второй половины 1990-х годов как угроза внутренняя, постепенно трансформируясь и проникая в сферу внешней политики. Решающий импульс появлению и разрастанию данной проблематики был спровоцирован ситуацией в Чеченской республике и вокруг нее – на Северном Кавказе: если до 1996 г. (подписание Хасавюртовских соглашений) события в Чечне расценивались российскими властями как противостояние центра и местного сепаратизма, то последующие оценки положения вокруг этой республики изменились радикально – власть констатировала факт интернационализации внутрироссийского конфликта посредством вовлечения в него экстремистских группировок арабских исламистов; в информационном плане сам конфликт представлялся его инициаторами в ключе религиозного противостояния между мусульманами и российской властью (православной), что было призвано нарастить потенциал симпатий к так называемой «борьбе чеченских мусульман» за независимость со стороны не только экстремистских и фундаменталистских группировок и кругов, но и официальных властей ряда мусульманских государств. Таким образом, чеченская проблема вышла за рамки внутренней политики нашей страны и стала важным фактором как в отношениях между Россией и мусульманским миром (в этой плоскости она рассматривалась последним, главным образом, в религиозном ключе), так и между Россией и странами Запада (здесь преобладали оценки гуманитарного, правозащитного порядка). Другой очаг террористических угроз формировался для России в 1990-х годах по периметру ее южных границ. Это возникновение и наращивание активности экстремистских группировок под знаменем ислама в таких бывших советских республиках, как Узбекистан, Киргизия, Таджикистан, попытки исламистов захватить власть в отдельных районах и в некоторых республиках в целом при поддержке опять же зарубежных исламистских организаций (особенно со стороны правительства Талибан в Афганистане); нацеленность военных, идеологических и бизнес-стратегий (наркотрафик) этих группировок на Россию; наконец, налаживание оперативных связей между этими силами с исламистами внутри России (особенно в Чечне). Формально этот очаг угроз относится к категории внешних, но в силу исторических и географических особенностей, в силу 26 реальной прозрачности границ эта угроза воспринималась в России на стыке политики внутренней и внешней. Противостояние России этим двум векторам террористических угроз (Чечня и ситуация в Центральной Азии) во многом определило содержание и приоритеты внешней политики нашей страны в целом на рубеже 1990– 2000-х годов. В рамках данного раздела рассмотрены параметры влияния фактора антитерроризма на формирование и эволюцию внешнеполитической концепции России, основные направления и этапы реализации тех положений концепции, которые нацелены на борьбу с терроризмом и преодоление связанных с ней негативных последствий для имиджа РФ. Автор сосредоточился на а) анализе концептуальных документов, выявлении мотивов того или иного позиционирования в них фактора антитерроризма, на определении его роли и влияния на конкретные внешнеполитические акции российского руководства; б) на рассмотрении вопроса трансформации внешнеполитических структур под воздействием фактора антитерроризма; в) на определении параметров влияния этого фактора на политику России в регионах Ближнего Востока, Центральной Азии и Закавказья; г) на выявлении параметров влияния антитерроризма на двустороннюю и многостороннюю дипломатию России на международной арене в целом. Термин же «террористическая угроза» в данном контексте следует понимать как угроза терроризма, исходящая от экстремистских исламистских группировок, прикрывающихся намеренно искаженными в своих политических целях лозунгами и призывами, основанными на интерпретации священных писаний мусульман, и пользующихся поддержкой зарубежных террористических центров. Таким образом, под фактором антитерроризма, влияющим на внешнюю политику РФ, следует понимать тесную увязку терроризм + исламизм + иностранная помощь, вынося за пределы данной работы рассмотрение других видов террористических угроз, не связанных с исламизмом и иностранной помощью10. Особое внимание автор уделил констатации расхождений между США и Россией в понятийном аппарате. Так, утверждая, что угроза терроризма является одной из важнейших для США и России, основополагающие документы в каждой из стран по 10 Международный терроризм: борьба за геополитическое господство. – М.: ЭКСМО, 2006. – С. 280–340. 27 данному вопросу, однако, предлагают различные интерпретации этой угрозы, из которых следуют разные по характеру наборы задач по противодействию ей. Различия в трактовке террористической угрозы ведут к существенно разному толкованию и понятия «международный терроризм». А именно – в России «борьба с терроризмом» в основном трактуется в контексте противодействия внутренней угрозе, входит в юрисдикцию внутреннего законодательства и осуществляется сугубо собственными (национальными) силами и средствами; борьба же с «международным терроризмом» трактуется весьма расширительно, в основном аппликируется к постсоветскому пространству ЦАЗ в самых разных аспектах, но при этом обозначается только одно территориальное образование в качестве очага этой угрозы для региона – Афганистан. (Правда, в последнее время к разряду очагов террористической угрозы российское руководство начинает относить и приграничные с Афганистаном территории в Пакистане – но не это государство в целом.) Только в этой части (проблема Афганистана) российское руководство, судя по всему, рассматривает себя причастным к международной антитеррористической коалиции. В США понятие «борьбы с терроризмом» имеет весьма ограниченное применение внутри страны. Оно практически полностью ассоциировано с антитеррористическими мероприятиями за пределами Соединенных Штатов, является де-факто синонимом понятия «борьба с международным терроризмом» и достаточно определенно увязано с территориальными образованиями – Ираком, Афганистаном и Пакистаном. В первых двух случаях (Ирак и Афганистан) условиями и целями этой борьбы была смена режима; в третьем (Пакистан) – оказание военной и финансовой поддержки правящему режиму, рассматриваемому в качестве союзника по антитеррористической коалиции. В главе IV рассматриваются различные аспекты влияния энергетического фактора на внешнеполитические стратегии США и России в регионе ББВ. Автор видит свою задачу в следующем – сравнить, сопоставить, проанализировать и выявить как точки расхождений, так и совпадений долговременных интересов энергостратегий России и США в указанных регионах с тем, чтобы обозначить возможные пути взаимодействия наших стран в энергосфере в логике формулы 28 подлинной энергобезопасности, предполагающей поддержание баланса интересов, рисков и потребностей между производителями углеводородного топлива и их потребителями. Ситуация, сложившаяся в американо-российских отношениях сразу после событий 11 сентября 2001 г., высветила неожиданным ракурс проблематики взаимоотношений двух стран, а именно – при наличии доброй политической воли обеих сторон именно взаимодействие в сфере энергетики может соответствовать базовым интересам наших стран. Именно тогда получили дополнительный импульс планы проработки маршрутов экспорта российских углеводородов на территорию США, что взволновало традиционных поставщиков этого продукта для США в регионе Ближнего Востока, особенно руководство Саудовской Аравии. Вопрос о том, станет ли российская нефть альтернативой нефти арабской для США, со временем сошел на нет под воздействием опять же политических позиций и установок: отношения между Москвой и Вашингтоном заметно охлаждались на протяжении второго срока президентства В.В. Путина и Дж. Буша-мл. Одновременно явно нарастал интерес России к взаимодействию с арабскими нефтеэкспортерами как в регионе, так и на мировых рынках. Это в немалой степени озадачило американских энергостратегов: пока речь идет в основном о появлении в арабских странах российских нефтегазовых компаний в качестве возможных потенциальных конкурентов американских энергетических корпораций, но нельзя исключать, считают в Вашингтоне, что наметившееся «взаимопонимание России и ключевых арабских стран в энергосфере» может постепенно перерасти и в активное политическое взаимодействие против США. Администрация Дж. Буша-мл. во внешнем аспекте энергетической политики стремилась сосредоточиться на двух основных направлениях: первое – снизить зависимость США от импорта ближневосточной нефти; второе – объединить международные усилия в выработке механизмов влияния на ценовую политику ОПЕК. По мнению самого Дж. Буша, задача географической диверсификации импорта нефти всегда стояла в повестке дня его администрации, поскольку сохраняющиеся весьма значительные поставки нефти в США странами ОПЕК остаются главной проблемой для американской экономики, а также угрозой, о чем Дж. Буш заявил еще в радиообращении 29 в феврале 2001 г.11 Практически так же формулирует цели своей администрации и Барак Обама12. Администрация Дж. Буша-мл. оказалась непосредственно связанной с энергетикой (сам Дж. Буш, вице-президент Д. Чейни, советник по национальной безопасности К. Райс и др.) и в борьбе за энергоносители была готова действовать с использованием всей мощи государственной машины. Автор рассматривает и лоббистские усилия энергетических компаний США на избирательный процесс в стране. Имеющие свой основной интерес в странах Ближнего Востока, американские нефтяные компании традиционно оказывают существенное влияние на политический истеблишмент США. Они остаются одними из крупнейших спонсоров американской политики. Американский исследовательский Центр реактивной политики (Center for Responsive Politics – CRP), изучающий финансовые потоки пожертвований политическим структурам, подсчитал, что в 2004 г. нефтяные и газовые компании предоставили 7 274,5 тыс. долл. кандидатам и политическим партиям, участвовавшим в выборах в Палату представителей, 5 748 тыс. долл. из данной суммы было предназначено для кандидатов Республиканской партии. Демократам досталось намного меньше – 1 525 тыс. долл. Средняя величина пожертвований в пользу республиканцев составила 25780 долл., в пользу демократов – 9301 долл. Кандидатам, претендовавшим на место в Сенате в общей сложности было выделено 2 493,7 тыс. долл. Республиканцы получили 1 638,5 тыс. долл., демократы – 850 тыс. долл. Средняя величина пожертвований республиканцам составила 35619 долл., демократам – 25023 долл. Таким образом, большая часть пожертвований фирм, вошедших в «первую десятку», досталась республиканцам. Истеблишмент Республиканской партии в основном делает ставку на традиционные источники энергии, в то время как демократы активнее выступают за поддержку нетрадиционной энергетики и поиск альтернативных источников топлива. Тем не менее, ряд компаний, не вошедших в число крупнейших спонсоров, выделили большие суммы и демократам. Среди них, например, компания «Shell» (235,5 тыс. долл.), которая выделила 58% своих пожертвований Демократической 11 Р о г и н с к и й С. Нужны ли мы друг другу // Нефтегазовая вертикаль. – 2002. – № 17. – C. 23; Пат в два хода // Америка. – 2001. – № 2. – C. 14. 12 O b a m a B. New Energy for America // Obama/Biden, 4.05.2008. 30 партии. «Phoenix Oil & Gas» перечислила в копилку демократов 100% своих пожертвований (219 тыс. долл.)13. Барак Обама официально отрицал свои связи с энергетическими компаниями. Однако есть информация, что немало жертвователей-индивидуалов в действительности вносили суммы из касс именно этих компаний. В любом случае эти суммы, ставшие достоянием гласности, 14 относительно невелики . Анализ практических шагов по реализации энергетических стратегий США и России свидетельствует о том, что элементы соперничества между двумя странами в этой сфере начинают существенно доминировать над элементами сотрудничества. Наиболее ярко это соперничество проявляется на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, что связано не только с разнонаправленностью самих энергетических стратегий Москвы и Вашингтона, но и с тем фактом, что в значительной степени формирование этих стратегий (особенно в США) происходит под заметным воздействием групп частных интересов в виде нефтегазовых компаний и их лоббистских структур. Сказалось на взаимодействии России и США в энергетической сфере и общее охлаждение отношений между двумя странами после 2004 г., особенно события августа 2008 г. в Южной Осетии и признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии. Вместе с тем не следует недооценивать как потенциал взаимного сотрудничества в энергетике между США и Россией, так и полезность механизмов, созданных в первые годы после событий 11 сентября 2001 г. Важнейшим каналом общения представителей политических и профессиональных кругов обеих стран стал российско-американский энергодиалог, который и сегодня рассматривается в наших странах как потенциально перспективное направление двустороннего сотрудничества. В октябре 2002 г. в Хьюстоне прошел первый российско-американский деловой энергетический саммит, на котором обсуждалась реальная возможность увеличения доли России на американском рынке нефти до 10% в течение 5–7 лет, в том числе с помощью 13 Цит. по: Washington ProFile, 20.04.2005 / http://www.washprofile.org/. 14 Исследованием этого вопроса занимались, в частности, специалисты Центра публичной политики Анненберга при Университете Пенсильвании (Annenberg Public Policy Center) – см. подр. N o v a k V., B a n k J. Obama's Oil Spill // APPC / FactCheck.org, 31.03.2008. 31 широкомасштабных американских инвестиций в российский ТЭК. В ходе второго энергосаммита, состоявшегося в СанктПетербурге в сентябре 2003 г., был достигнут ряд договоренностей. По словам бывшего министра энергетики США Сэмюеля Бодмана, энергодиалог между Россией и США сейчас находится далеко не на том высоком уровне, как это было еще несколько лет назад. Сам министр подчеркнул, что «не очень оптимистичен» по поводу ближайшего будущего. По его словам, «это вопрос предоставления возможностей американским концернам, которые в последнее время испытывали в России проблемы»15. В заключении изложены основные выводы диссертационной работы. Важным, с точки зрения автора, является характеристика регионов Ближнего Востока и ЦАЗ как самостоятельных систем международных отношений, являющихся объектами воздействия стратегий США и России. В том, что касается традиционного Ближнего Востока, то, по мнению автора, следует говорить о двух типах сорганизации системы в военно-политическом отношении – формальном и неформальном. При этом формальный тип сорганизации остается традиционно неизменным, сохраняя ограниченные возможности для функционирования (в рамках ЛАГ, САМ и т.д.); неформальный же тип сорганизации в виде группы умеренных арабских государств плюс Израиль и Ирак после свержения режима Саддама Хусейна уже достаточно сформировался и утвердился как самостоятельная подсистема общей ближневосточной системы, демонстрируя максимальную функциональность в силу совпадения взглядов, интересов и подходов. Речь идет, прежде всего, о восприятии общей угрозы в виде терроризма, экстремизма и радикализма, генераторами которой являются Иран, спонсируемые им группировки «Хизбалла» и ХАМАС, а также сетевая террористическая структура «Аль-Каида». На функциональном уровне эта новая – неформальная – подсистема существенно подавляет формальную систему. Новые угрозы существенно поколебали прежнюю статическую стабильность ближневосточной системы, которая начала приспосабливаться к новым условиям через переход к динамическому состоянию. Ее результатом и стало возникновение неформальной подсистемы, функционирующей достаточно эффективно при 15 Министр энергетики // Газета, 4.12.2007. – №15 (91). 32 неполном преодолении базового для региона арабоизраильского конфликта (на его палестинском направлении). Здесь мы имеем достаточно яркий пример динамической модели стабильности системы, в которой верх берет логика умножения совпадающих16. Ее создание стало зримым выражением успешности взаимодействия США и России в регионе, частичным подтверждением установок большинства аналитиков на то, что только такая кооперативность этих двух стран может обеспечить реальную перспективу выхода региона из состояния перманентных кризисов и устойчивых конфликтов. Автор предлагает следующую трактовку базовых интересов США и России в регионе традиционного Ближнего Востока через призму их восприятия руководящими группами в обеих странах и, соответственно, изложения этих интересов в документах концептуального характера. Так, применительно к США можно говорить о высокой степени устойчивости и преемственности (сменяющих друг друга администраций) восприятия этих интересов в регионе, прежде всего, в плане обеспечения энергобезопасности США и их глобальных геостратегических позиций (на стыке с Южной и Центральной Азией). Этим обусловливается высокая степень мобилизации США на сохранении сложившейся в последнее время вышеизложенной системы, которая выстроена на совпадении базовых интересов всех ее составляющих. Задача обеспечения выживаемости этой системы диктует необходимость жесткого противодействия угрожающим ей факторам дестабилизации (исламистский терроризм, экстремизм, распространение ОМУ), а также необходимость в достаточно высокой затратности в финансовом и военном отношениях. Важно, на наш взгляд, подчеркнуть, что устойчивость подходов США к данной проблематике обусловливается тем фактом, что они разделяются всем политическим классом этой страны с минимальными расхождениями в тактическом аспекте. Более того, можно, на наш взгляд, говорить о том, что каждая новая администрация США не только подтверждает приверженность политике предыдущей администрации в регионе, но и делает новые логичные шаги в направлении укрепления и развития 16 Подробнее об этом см.: Б о г а т у р о в А.Д., П л е ш а к о в К.В. Динамика международной стабильности. – C. 35–46; а также У д а л о в В. Баланс сил и баланс интересов // Международные отношения. – 1990. – № 5. – С. 16–25. 33 сложившейся умеренной ближневосточной системы через устранение возникающих в отношении нее угроз (ликвидация режима Саддама Хусейна, изоляция Ирана, Сирии и ХАМАС). Администрация Обамы явно переходит к новой – логичной после администрации Буша – тактике постепенного налаживания ограниченного политического взаимодействия с Сирией, а также, возможно, и с Ираном. Что касается формулирования основополагающих интересов России на традиционном Ближнем Востоке, то здесь, в отличие от США, нельзя говорить о высокой степени устойчивости их восприятия правящими кругами в России. Интерпретация этих интересов варьируется как в зависимости от характера политического режима в Москве, так и набора внешних и внутренних факторов. Важно подчеркнуть, что в правящих кругах СССР/России – в силу отсутствия прежде всего энергетической зависимости от этого региона – Ближний Восток неизменно в последние десятилетия и во многом сегодня воспринимается как периферийная зона противостояния с США, а также – зона потенциальной угрозы исламского экстремизма, а не зона реализации жизненно важных и долговременных интересов самой России. Одним словом, регион Ближнего Востока воспринимается прежде всего как зона потенциальных угроз для России – как вследствие чрезмерного влияния США, так и исламского экстремизма и терроризма. Происходящие в регионе процессы трактуются в политическом классе России в контексте прежде всего взаимоотношений между Москвой и Вашингтоном; соответственно, и подход к ближневосточным делам во многом определяется в зависимости от характера отношений между Россией и США. Весьма заметное влияние оказывают на процесс имплементации стратегии России в регионе определенные лоббистские группы, выражающие интересы как крупных коммерческих компаний, так и определенных околовластных группировок, мотивированных идеями политико-стратегического соперничества между Россией и США на Ближнем Востоке17. В целом же политическую 17 Показательно в этом отношении, что заметные шаги Москвы в направлении укрепления и расширения отношений с радикальными режимами в регионе были предприняты после событий на Украине в конце 2004 г. (президентских выборов, завершившихся победой Виктора Ющенко), приведших к заметному охлаждению в отношениях между Россией и США. Заметим, что эти 34 стратегию России в регионе в последнее время можно определить как направленную на усиление своего влияния во многом с целью обеспечения сдерживания и возможного ограничения поля влияния Соединенных Штатов. В этом смысле (в параметре Россия – США) эту линию можно определить как «стратегию сдерживания» или «стратегию соперничества» с элементами мягкой конфронтации при сохранении всех формальных атрибутов взаимодействия с США (например, в рамках «ближневосточного квартета»), а, следовательно, и сохранения самой России как элемента третьего уровня ближневосточной подсистемы. Эта «стратегия соперничества» с США проявляется и в тактике умиротворения деструктивных (радикальных) элементов, противостоящих ближневосточной системе (Иран, Сирия, ХАМАС, «Хизбалла»), которая – в случае гипотетического перехода России к их открытой поддержке и дальнейшему усилению антиамериканской направленности своей политики – сохраняет потенциал превращения в альтернативную подсистему в регионе с элементами радикализма, жестко противостоящую ныне доминирующей (умеренной) системе. Подобное раздвоение стратегического позиционирования, как представляется, способно скорее повысить степень недоверия к России с обеих сторон (умеренных и радикалов) с прогнозируемыми негативными последствиями для имиджа и роли России в регионе. В этой связи представляется важным сопоставить точки совпадений и расхождений в подходах России и США к проблематике традиционного Ближнего Востока. Задачи продвижения экономических интересов России «по всему фронту», включая арабские нефтяные монархии, диктуют для России необходимость сохранять имидж и статус «системного игрока» в регионе (то есть партнера США и умеренных арабских режимов), что предполагает активное участие в урегулировании региональных конфликтов – палестино-израильского, вокруг Ирана, Ирака, Судана, а также отчасти и в Ливане. Именно так и стремится позиционироваться российская дипломатия18. О стремлении шаги не были мотивированы какими-либо важными событиями или процессами в самом регионе Ближнего Востока. 18 Представители России не только участвуют в работе «ближневосточного квартета», но и выдвигают инициативу проведения в Москве международной конференции по палестино-израильскому урегулированию. Россия была и остается важным элементом международного механизма по решению ядерной 35 России сохранить имидж «системного игрока» свидетельствует и фактический отказ Москвы от контактов высокого уровня с представителями ХАМАС и «Хизбаллы». Таким образом, устойчивой точкой совпадения интересов России и США является стремление обеих стран сохранять статус конструктивных элементов ближневосточной системы. Это предполагает значительную степень кооперативности прежде всего в урегулировании региональных конфликтов, что формально соблюдается (Москва и Вашингтон взаимодействуют в подходе к конфликтным ситуациям), но на уровне реализации миротворческих инициатив во многих случаях проявляются тактические расхождения. При этом, однако, шаги российской дипломатии не направлены явно против США, а могут расцениваться как проявление соперничества в достижении совместно провозглашенных целей или в отдельных случаях – в соперничестве за статус лидера в миротворчестве. Общий интерес США и России состоит в стремлении к недопущению перерастания острых ситуаций в регионе в масштабные конфликты, тем более с применением любых видов оружия массового уничтожения, так как предвидеть всю полноту последствий мощных военных взрывов крайне сложно – как в военно-стратегическом, так и политическом отношениях. Иными словами, российское руководство, судя по всему, согласно с необходимостью поддержания существующего стратегического статус-кво в регионе с внушительным американским присутствием, но стремится обладать определенными рычагами воздействия с тем, чтобы не допустить нарушения сложившегося баланса в результате «чрезмерного» усиления военно-политических позиций США. Одним из этих рычагов призваны стать «особые отношения» Москвы с радикальными группировками, Ираном и Сирией. Другой точкой совпадения США и России на Ближнем Востоке остается борьба с терроризмом и противодействие экстремизму. Эта задача соответствует глубинному интересу обеих стран, что отражено в соответствующих основополагающих документах сторон. Однако на уровне имплементации этой стратегической задачи Россия опять же стремится дистанцироваться от США – главным образом для проблемы Ирана («евротройка» плюс Россия); предоставляет помощь правительству Ливана для восстановления объектов после войны между Израилем и «Хизбаллой» и т.д. 36 того, чтобы избежать обострений с радикальными и экстремистскими группировками в результате открытого противостояния с ними. Здесь мы наблюдаем факт совпадения стратегических целей России и США и расхождений в средствах их достижения, что во многом объясняется и различиями концепций антитерроризма, которые лежат в основе внешней политики обеих стран, в частности, на Ближнем Востоке. Следовательно, совместная борьба с терроризмом остается в значительной степени декларированной точкой совпадения интересов США и России на традиционном Ближнем Востоке. Третья точка совпадения интересов России и США в данном регионе – стремление не допустить появления и распространения ОМУ, особенно ядерного оружия. Это относится прежде всего к Ирану. Данная задача в качестве общей, совместной с США и Евросоюзом, декларируется Россией достаточно ясно. Однако, как и в предыдущем случае, то есть с антитеррором, налицо различие в оценках перспектив возможного появления ядерного оружия у Ирана, на основании чего Россия придерживается иной, чем США и Евросоюз, тактики взаимодействия с Ираном – скорее кооперативной, чем санкционной. Нередко эта тактика приводит к противостоянию с США в вопросах ужесточения санкционного режима в отношении Ирана. Но и эти расхождения по Ирану не критичны для взаимодействия России и США. Более того, в отдельных случаях американская сторона признает полезным наличие такого канала потенциального воздействия на Иран, как «особыe отношения» между Москвой и Тегераном. Максимально задействовать этот канал намерена администрация Барака Обамы. Этого нельзя исключать, если Россия и США договорятся рассматривать проблему Ирана в комплексе с проблемой размещения в Восточной Европе третьего позиционного района ПРО США. Точки расхождения. «Особо дружественные» отношения России с упомянутыми негативными элементами (Иран, Сирия, ХАМАС, «Хизбалла»), угрожающими устойчивости ближневосточной системы, становятся чувствительной точкой расхождений между Москвой и Вашингтоном, повышающей степень недоверия американского истеблишмента к партнерству с Россией в данном регионе. В большинстве случаев, однако, эти расхождения не носят критического 37 характера, поскольку представляются российским МИД как проявление иной, чем американская, тактической линии в рамках общего с США курса на нейтрализацию негативных факторов, то есть через общение с ними (ХАМАС, Сирия, Иран в части ядерной программы). И все же, критически оценивая попытки России установить каналы общения с «ближневосточными изгоями», в Вашингтоне в отдельных случаях склонны рассматривать эти каналы связей России как полезные – как комплекс мероприятий, которые Россия проводит на свой страх и риск (в ущерб своему имиджу и отношениям с системными игроками в регионе). Что касается государств – радикальных факторов в регионе – Сирии и Ирана, то расхождения между Россией и США в отношении них все больше трансформируются в форму соперничества за потенциальное влияние на руководство этих стран. Глубина этих расхождений в отношении каждого из двух государств различна. Реальную угрозу для стабильности региона США и Израиль видят в поставках российского вооружения этим двум странам. В этом Россию упрекают открыто и официально. Что же касается политических и дипломатических контактов и маневров вокруг этих государств, то США не только в этом не упрекают Россию, но и сами резко активизировали такого рода мероприятия в отношении Дамаска и Тегерана. Точкой же явных расхождений в подходах США и России к Ближнему Востоку остается сфера энергетики. Формально главными агентами-операторами в ней считаются энергетические компании обеих стран, но в действительности вопрос продвижения этих компаний на арабских рынках давно выведен на политический уровень. Суть расхождений во многом связана со статусом обеих стран: США – как потребителя арабских углеводородов; России – как экспортера этой продукции. Соответственно, США стремятся удержать энергетические процессы в арабских странах в рамках рыночных отношений, во-первых, и содействовать сохранению преимущественных позиций своих компаний на арабских энергорынках, во-вторых; Россия же стремится обеспечить условия для экспансии своих компаний на арабских энергорынках, соответственно, в ущерб остальным, в том числе американским компаниям, во-первых, и убедить соответствующие арабские страны перейти к более жесткой координации действий с Россией на мировых рынках 38 сбыта углеводородов, во-вторых, что воспринимается в США как усилия по созданию в перспективе новых картельных соглашений. Для противодействия этой тенденции Конгресс США принял в последнее десятилетие ряд соответствующих законодательных актов. Подводя итог соотношению точек совпадения и расхождения России и США на традиционном Ближнем Востоке, подчеркнем следующее: 1. Формально-декларативные оценки и подходы США и России к основным конфликтным зонам Ближнего Востока совпадают практически полностью (палестино-израильское урегулирование, Иран, Сирия – Ливан, Судан – Дарфур), но на политико-дипломатическом уровне имплементации этих совпадающих позиций часто проявляются расхождения, продиктованные различным восприятием либо природы того или иного конфликта, либо способов его решения (силовой – несиловой). 2. Точки совпадения проистекают в основном из устойчивых геополитических интересов обеих стран и, следовательно, имеют, на наш взгляд, долговременный и статичный характер. Расхождения же пребывают в динамической фазе и чаще всего предопределяются субъективным фактором (взглядами и позициями групп, доминирующих в истеблишментах обеих стран на определенном отрезке времени). 3. Тенденция к взаимодействию обеих стран в регионе имеет шансы доминировать над временными расхождениями в силу: а) заинтересованности США в обеспечении повышения степени устойчивости нынешней ближневосточной системы (умеренных арабских стран и Израиля), чему может способствовать Россия ; б) заинтересованности России в сохранении статуса «системного игрока» в регионе совместно с США (игрока так называемого «третьего уровня»), а не перехода к статусу «инициатора создания контрсистемы» на базе радикальных государств и группировок. 4. Важнейшим фактором преодоления зоны разногласий в регионе, скорее всего, может стать фактор субъективный, связанный с повышением степени взаимопонимания и взаимодействия между двумя странами на глобальном уровне. Речь может идти, например, о смене или существенном 39 обновлении правящих групп в Москве и Вашингтоне, а также об усилении степени кооперативности двух стран в других регионах, что в значительной мере может симметрично сказаться и на кооперативности на Ближнем Востоке. 5. Важным пунктом расхождений США и России в регионе остается разнонаправленность энергетических стратегий, которые в значительной степени формируются под воздействием групп частных интересов в виде нефтегазовых компаний и их лоббистских структур. Ставка на энергетический рычаг как элемент внешней политики особенно характерен для России. Снятие остроты обозначившегося в последнее время противостояния в этой сфере России с США и Евросоюзом (например, проект создания «Газового ОПЕК») возможно путем дополнительных согласований общих правил поведения (например, согласия сторон на недопущение картельных сговоров), а также более четкого определения энергетики как сферы рыночных, коммерческих отношений, роль государства в которой могла бы быть достаточно ограниченной (например, оказание финансовой или инфраструктурной поддержки). Иными словами, не допускать ситуаций, при которых проблемы конкуренции тех или иных компаний на арабских рынках становились бы элементом внешней политики России или США. США и Россия как акторы становления системы ЦАЗ. С точки зрения системного подхода, ситуацию в Центральной Азии и Закавказье можно определить как стадию динамичного формирования региональной системы отношений. Она далека от устойчивой, что не позволяет ее характеризовать как сложившуюся систему. Внешние формально интеграционные рамки в виде Содружества Независимых Государств практически уже стали пресловутой «формой развода». Относительно слаженно функционируют более ограниченные и селективные форматы объединения государств функционального характера (ОДКБ в сфере безопасности, ЕврАзЭс в экономической сфере, ГУАМ в политикоэкономическом плане, ШОС – в сфере безопасности и экономики и т.д.). Основные характеристики формирующейся региональной системы ЦАЗ, на наш взгляд, проистекают из а) динамического состояния выработки внешнеполитических ориентиров стран региона, что происходит в значительной степени под б) конкурентным влиянием трех крупных акторов – России, Китая и США, и в) недостаточной 40 устойчивости внутриполитических процессов в самих странах региона. В том, что касается взаимодействия России и США в этом регионе, то его важнейшей, на наш взгляд, характеристикой следует считать достигающий пределов допустимого разрыв между декларированными интересами обеих стран применительно к ЦАЗ (а именно: обеспечение безопасности региона в целом; стабильности экспорта энергоресурсов оттуда и концептуальным наполнением этих установок, из чего проистекают и действия антагонистического характера. Так, если США понимают под «обеспечением безопасности ЦАЗ» перспективу укрепления степени самостоятельности новых независимых государств и снижение уровня террористической угрозы в регионе (прежде всего с территории Афганистана), то в Москве доминирует установка на создание блоковых объединений, в которых нивелируется степень самостоятельности отдельных их составляющих посредством принятия «коллективных решений», а противодействие террористической угрозе воспринимается, скорее, в контексте недопущения масштабов присутствия США и НАТО в регионе (то есть установка на противодействие террористической угрозе из Афганистана подчинена, в понимании российских стратегов, задаче минимизации масштабов западного присутствия в регионе). Реализация второго базового интереса также трактуется в Москве и Вашингтоне антагонистическим образом: в рамках базовой установки на ослабление энергозависимости от России в США делают ставку на проекты транспортировки углеводородов в Европу с помощью альтернативных существующим трубопроводам (главным образом российским) маршрутов; российские энергостратеги стремятся «завязать на себя» практически все маршруты западного направления из ЦАЗ. Применительно к региону ЦАЗ ситуация, благоприятная для достижения компромиссных договоренностей и повышения уровня кооперативности между США и Россией, сложилась с конца 2008 г. Она связана с «благоприятным» в этом контексте совпадением двух факторов (падением цены на углеводороды, ослабляющим степень конфронтационности подходов сторон в энергетическом аспекте, и усилением террористической угрозы из Афганистана, что подталкивает стороны к повышению кооперативности). В достаточно благоприятном ключе эволюционирует и «субъективный 41 фактор», в частности, со стороны США, где новая администрация Барака Обамы расширяет поле для политических маневров в отношениях с Россией (пресловутая «перезагрузка» в этих отношениях предполагает возможность отказа от ряда установок предыдущей администрации). В преддверии же процесса согласования интересов и выработки компромиссов на новом этапе российская сторона предприняла ряд жестких ходов с целью фиксации своих преимущественных позиций в регионе (признание независимости Абхазии и Южной Осетии, создание там военных баз; вытеснение американской базы «Манас» из Киргизии, формирование сил быстрого реагирования ОДКБ в качестве альтернативы натовским силам). Общая модель перехода к компромиссному взаимодействию США и России диктуется «кооперативным фактором» подавления террористической угрозы из Афганистана и формируется вокруг «афганской оси». Энергетический фактор сохраняется как долговременный стратегический интерес, оказывающий на данном этапе больше фоновое воздействие. Исходя из доминирующих в Москве и Вашингтоне концепций и вышеизложенных тезисов, автор предлагает несколько наиболее вероятных сценарных подходов России и США к проблематике ББВ. Основой формулы повышения кооперативности России и США на Большом Ближнем Востоке могли бы стать, на взгляд автора, те из изложенных в работе сценарных подходов, которые основаны на принципе отказа сторон от поведенческих стереотипов «игр с нулевой суммой». Реализация моделей политики, понимаемой в теоретическом плане как «игра с ненулевой суммой», в ходе которой отрабатываются как совпадающие интересы двух стран, так и интересы несовпадающие, базируется на рациональности действий сторон. Применительно к России принцип рациональности предполагает сохранение статуса системного актора на традиционном Ближнем Востоке и актора важного, во многом определяющего, но не тотально доминирующего на пространстве ЦАЗ. Поле конструктивного взаимодействия России и США на Ближнем Востоке представляют конфликтные зоны (палестино-израильское урегулирование, Ливан, Судан – Дарфур, Иран); на пространстве ЦАЗ – Афганистан. Это взаимодействие, как показала практика последних лет, не исключает и тактических расхождений между Москвой и Вашингтоном в 42 оценках состояния того или иного конфликта и способов его урегулирования. 43 Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях: 1. Ш у м и л и н А.И. США против «стран-изгоев» на Ближнем Востоке: кто под прицелом? // Международная жизнь. – 2003. – № 7. – С. 58–74 (1 а.л.). 2. Ш у м и л и н А.И. Эволюция политики администрации Буша на Ближнем Востоке: от дистанцирования к активному вмешательству / Монография: Политика США в меняющемся мире. – М.: Наука, 2004. – С. 262–275 (1,2 а.л.). 3. Ш у м и л и н А.И. Террор без границ. «Двоюродные братья» или смертельные враги? – М.: АСТ, 2004. – Часть I. – Гл. 2–3; Часть II. – Гл. 1–3 (15 а.л.). 4. Ш у м и л и н А.И. Политика администрации Буша на Ближнем Востоке: «кнута и пряника» / Сборник: США на Ближнем Востоке: «доктрина Буша» в действии. – М.: ИСКРАН, 2004. – С. 1–6 (0,8 а.л.). 5. Ш у м и л и н А.И. Исламский фактор после войны в Ираке: новые тенденции для России и Запада / Сборник: США на Ближнем Востоке: «доктрина Буша» в действии. – М.: ИСКРАН, 2004. – С. 53–66 (1 а.л.). 6. Ш у м и л и н А.И. Механизмы взаимодействия России и США на Ближнем Востоке / Сборник: США на Ближнем Востоке: «доктрина Буша» в действии. – М.: ИСКРАН, 2004. – С. 66– 72 (0,8 а.л.) 7. Ш у м и л и н А.И. Внешняя политика США: между Дж. Бушем и Дж. Керри / Сборник: Антитерроризм – системообразующий фактор внешней и оборонной политики США. – М.: ИСКРАН, 2005. – С. 4–21 (1,5 а.л.). 8. Ш у м и л и н А.И. Отношения России со странами зоны Персидского залива в 2004 г. / Сборник: Антитерроризм – системообразующий фактор внешней и оборонной политики США. – М.: ИСКРАН, 2005. – С. 74–80 (0,7 а.л.). 9. Ш у м и л и н А.И. Проблема двухпартийности во внешней политике США // Мировая экономика и международные отношения. – 2005. – № 5. – С. 10–22 (1,5 а.л.). 10. Ш у м и л и н А.И. Палестина после Арафата (Материалы конференции) // Мировая экономика и международные отношения. – 2005. – № 7–8 (0,5 а.л.). 44 11. Ш у м и л и н А.И. Проблема Ирака в американороссийских отношениях (2002–2006 гг.) // США Канада: экономика, политика, культура. – 2006. – №10 (442). – С. 35–46 (1,5 а.л.). 12. Ш у м и л и н А.И. Проблема нефти и перспективы вывода американских войск из Ирака // США Канада: экономика, политика, культура. – 2007. – № 12. – С. 37–54 (1,5 а.л.). 13. Ш у м и л и н А.И. Тройной кризис на Большом Ближнем Востоке (материалы конференции) // Мировая экономика и международные отношения. – 2007. – № 4 (0,5 а.л.). 14. Ш у м и л и н А.И. Энергетическая стратегия России и США на Ближнем Востоке и в Центральной Азии. – М.: Международная жизнь, 2008. – 168 С. (14 а.л.). 15. Ш у м и л и н А.И. Большая игра в Центральной Азии // Свободная мысль. – 2008. – № 12 (1595). – С. 19– 34 (1,5 а.л.). 16. Ш у м и л и н А.И. Перспективы и последствия принятия Закона о нефти в Ираке // Россия и Америка в ХХI веке. – М.: ИСКРАН, 2007. – Вып. 3 (0,8 а.л.) 17. Ш у м и л и н А.И. Проблема Ирака и противостояние законодательной и исполнительной власти США // Россия и Америка в ХХI веке. – М.: ИСКРАН, 2008. – Вып. 1 (0,8 а.л.) 18. Ш у м и л и н А.И. Особенности подхода Барака Обамы и Джона Маккейна к проблемам Большого Ближнего Востока до и после кризиса в Грузии // Россия и Америка в XXI веке. – М.: ИСКРАН. – 2008. – Вып. 2 (0,8 а.л.) 19. Ш у м и л и н А.И. Антитерроризм и внешняя политика России // Свободная мысль. – 2009. – № 4 (1599). – С. 47– 60 (1,5 а.л.) 20. Ш у м и л и н А.И. Фактор антитерроризма во внешней политике администрации Обамы // США Канада: экономика, политика, культура. – 2009. – № 7. – С. 55–68 (1,2 а.л.). 21. S h u m i l i n A. Gulf Yearbook 2004 / GCC-Russian Relations / Dubai: Gulf Research Center, 2005. – P. 241– 247 (0,7 а.л.). Общий объем публикаций – свыше 40 а.л. 45 РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ И КАНАДЫ На правах рукописи Шумилин А.И. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СТРАТЕГИЙ РОССИИ И США НА БОЛЬШОМ БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ: ПРОБЛЕМЫ СОТРУДНИЧЕСТВА И СОПЕРНИЧЕСТВА (Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора политических наук) Подписано в печать 10.08.2009 Объем 2,5 п.л. Формат 90 х 60 1/16. Тираж 100 экз. Гарнитура Schoolbook, Textbook Отдел научной информации ИСКРАН Москва, Хлебный пер., 2/3. Телефон 697-0403. 47
