Ясинская Евгения Александровна

Ясинская Евгения Александровна, 1922 г. (Девичья фамилия Мрежина)
Интервьюер: Расскажите, пожалуйста, немного о своей семье, о довоенной жизни
Респондентка: Папа мой работал математиком, а мама в начальных классах работала.
Вот, что еще… (пауза) В 41 году я окончила десять классов, выпускной вечер состоялся
21 июня… ой…, а на следующий день началась война. В школе, когда я училась, я была
комсоргом школы. Ну, как-то, время было такое, что… волнуюсь, не могу…
Родители – сельские учителя, и когда война началась, моя мама даже была на отдыхе, мы
остались с папой. Ну, я говорю папе: «Ты знаешь что, я заявление подам в военкомат». А
он говорит, такие же мы оптимисты были, что «Конечно, Женя, - говорит, - война за
полгода закончится». Но мы все были такие уверенные в этом, казалось, что такие
укрепрайоны на границе, что никто к нам не прорвется. Одним словом, я подала
заявление в военкомат, а это уже прошло, до августа, в общем, 20 августа я пошла в
военкомат, поехала в Киров, прошла медкомиссию, оказалась здоровой, и меня отправили
в Свердловск. И что удивительно, мне было удивительно, думаю, что еду на запад, а везут
на восток. Все было, конечно, и обдуманно, и надо же подготовить человека, чтобы польза
была, чтобы военную специальность получил. Ну вот, приехала в Свердловск на курсы
радиотелеграфистов. В мирное время радистов готовили три года, а в военное время это
надо было срочно – три месяца, и где-то к октябрьским я была уже на Калининском
фронте. Морозы крепкие были, помню, ехали в теплушках, такие печурки стояли
железные, какие-то палки рубили, топили. В общем, очень холодно было пока добрались
до Калининского фронта. Вот. Ну, увидела первые бомбежки, первые обстрелы, как раз в
хорошее время, в смысле хорошее время, что началось наступление наших войск. Вот,
освободили тогда Андриаполь, Торжок. В поле – трупы везде замерзшие, и лошади, и
люди. Морозы были градусов видно 30-40 вот такие. Морозы были крепкие очень, теперь
таких и нет. А потом, что, виселицы еще висели, фашисты же вешали, такое, в общем,
страшно было очень. Вот. Потом с Калининского фронта перебросили нас на Волховский
фронт, когда Ладога замерзла, и вот охранять «дорогу жизни». Где-то я стояла там в лесу,
радиостанция была спрятана, и держала связь с самолетами нашими и наземными
войсками, то есть, перевозили через Ладогу продукты, снаряды, людей оттуда – надо было
охранять, конечно. Люди гибли, безусловно, и летчики, и те кто перебирались, бомбили,
как не охраняли, все равно, «дорога жизни, дорога жизни…» была такая. Что дальше?
(пауза)
И: Скажите, на курсах радистов одни девушки учились?
Р: Нет, нет, и парни, и девушки
И: А какое было соотношение мужчин и женщин?
1
Р: Это трудно сказать, ну много было и девушек, и парней
И: Молодые все?
Р: Конечно, но не только после школы, видимо, призывные тоже были
И: А девушек не призывали на фронт?
Р: В начале не призывали, попозже уже призывали, но в основном девчонки шли,
конечно, добровольно (запись прервана)
Р: Это где-то под Ченстоховой было. С одной стороны мы шли, а с другой стороны
батальон обслуживания аэропорта, то есть, у них заправочные, вот, бензин, все,
смазочный материал, вот, так эти гитлеровцы прорывались именно туда, чтобы заправить
машины. И получился очень такой жестокий бой, очень много погибло наших, хотя потом
150 человек в плен взяли наши. Я сидела на радиостанции, все время давала наш SOS! Что
SOS!, что мы в таком вот положении. Приехал даже генерал наш, Забалуев, такой генералмайор дивизии нашей, он очень быстро приехал, а самолеты наши У2 тогда они
назывались, «кукурузники», тогда же прямо с «кукурузников» бросали гранаты, там где
скопление немцев было, но было много и власовцов. Когда в плен взяли, то были и
эсэсовцы, влосовцы… Они все усиленно прорывались на запад, вот. Поляки очень
помогали, у нас раненых, не было никакого материала перевязочного, ничего, вот, так
пошли я и еще два парня, пошли спросили у местных, где есть тут врач какой, потому что
я не медик, и другие… Надо чтобы все-таки как-то… Нашли врача, у него какой-то еще
мужчина был, и оказалось, что у него шесть наших раненых солдат. Он так обрадовался,
говорит: «Ну, хоть вместе все как-то в госпиталь можно отправить, а то я уже неделю
дрожу тоже, не дай Бог, немцы узнают, так всех прикончат». Вот… Он пришел с этим
мужчиной, все принесли, чем обработать, и перевязочный, ну, и рвали, конечно, и
полотенца, и простыни, все что было, человек тридцать где-то раненых у нас было. Потом
на другой день, когда наша подмога уже подошла отправили в госпиталь всех, и ребят, и
девчонок. Но погибло много, и девушки погибли. Они были из батальона,
обслуживающего аэропорт. Даже зенитчицы девчонки были. Очень над ними
поиздевались. В общем, там эта братская могила, 50 километров от Ченстоховы… (пауза)
Что еще?
И: Расскажите, пожалуйста, у вас была какая-то специальная форма, какая у вас была
одежда?
Р: Одежда – гимнастерка, юбка. В морозы – брюки.
И: Форму, юбки вам с самого начала войны выдали?
2
Р: Да, да. Была юбочка и гимнастерка. А потом, когда на фронте были, морозы то крепкие
были. Потом уже, позже, ватные брюки давали. Но и в них все равно мерзли: то в болоте
сидишь, то где. Ноги всегда почти что мокрые, поэтому сейчас такие вот и болезни…
И: А обувь какая была?
Р: Сапоги. Такие же как мужские кирзовые сапоги, и портянки.
И: А под юбку? Какие-то колготы выдавали вам, нижнее белье?
Р: А что там было? Нательная рубашка была, помню, были рейтузы какие-то давали
девчонкам. И даже шерстяные чулки были, колготок не было тогда, к сожалению, а были
шерстяные такие чулки, хорошие, теплые. А еще я помню, мне на Калининский фронт
прислала мама вязаный свитер из кролика. И вот, так он меня спасал! Что я сделала –
рукава отрезала и в сапоги – сделала как носки, а сверху носила как жилетку под
гимнастеркой. Форму же нельзя нарушать, а под гимнастеркой жилетка пошла у меня.
Едем когда-нибудь в открытой машине, мне говорят – «У тебя ноги не замерзли?», а я
говорю «Нет». Я тогда снимаю и даю обогреться другим.
И: Как вам выдавалась одежда, несколько раз в год, как долго ее носили?
Р: Ой, этого я уже не помню. Давали, да, теплые вещи и летние вещи…
И: А как стирали одежду?
Р: Когда-то отдых был. Летом хорошо, в речке. Гимнастерки щеткой и мылом
хозяйственным. Нам мыло хозяйственное давали, туалетного не было: и стирали, и голову
мыли хозяйственным мылом. А купались, ну, я хорошо всю жизнь плаваю, так я на
фронте до заморозков могла влезть в речку и вымыться. Зимой в котелке нагреем воду и
голову моем, снегом можно было натереть лицо и все. Вот такие закаленные были.
И: Скажите, специальное довольствие давали какое-то, мыло, что еще?
Р: Да, кусок мыла, что-то еще давали, не помню, махорку давали, но я никогда не курила.
Я не курила, поэтому махорку не брала. Попозже уже вместо махорки, кто не курит, тем
стали давать сахар. А потом, в конце войны, даже шоколадку давали. Поступали из
Америки продукты – консервы, шоколад. Давали тогда уже шоколад…
И: Расскажите, пожалуйста, как были устроены отношения между мужчинами и
женщинами в дивизии. Женщин ведь было меньше, чем мужчин, когда проживали вместе,
как складывались отношения?
Р: Вот я в землянке жила, там были парни и я одна. Сделали такие нары, и отвесили мне
кусок. Я там и переоденусь, и все.
И: Это была ваша комната?
Р: Не комната, а кусочек маленький, где я спала и все. Они сами сделали перегородочку
такую, чем-то там, не знаю. И вы знаете, никто не обижал, свои берегли. Потом, есть,
3
знаете, такое чутье у каждого мужчины, к кому можно лезть, а к кому нельзя. Это надо
уметь себя держать.
И: И вы с первого момента себя так поставили?
Р: Ну, я не знаю, но ко мне не лезли… (пауза)
И: Скажите, а как вы с другими женщинами общались?
Р: Конечно, общались. Я была комсоргом роты, политинформации читала. Как-то ко мне
уважительно относились. Была всегда редактором «Боевого листка», иногда сама его весь
и напишу… Я помню на аэродроме, на Курской дуге, прямо на аэродроме машина моя
стояла, и всегда приходил один летчик, сидел у меня, посидеть. И фамилию я его
запомнила, видимо, я ему нравилась, это я потом уже переварила в своей голове, но
ничего он не говорил, во-первых, выразительно на меня смотрел, всегда что-нибудь
расспросит, посидит перед вылетом. Потом, значит, где-то он, почему они ничего не
говорят – очень опасная обстановка: где-то полетит, погибнет – чего ему девчонке что-то
говорить в такой ситуации. И все-таки ему так сложилась судьба, он полетел, не вернулся,
упал в болото. Летчики это другие сверху видели, как его самолет загорелся и упал. Вот
такая судьба. Летчики очень гибли. Состав один, а на следующей операции смотришь, уже
сколько нету… (пауза)
И: А вы помните, чем обычно занимались во время отдыха? Ведь была и повседневность
на фронте, не только же воевали?
Р: Конечно, и танцевали, и пели, и кино привозили, и артисты приезжали пели. Однажды
был такой ансамбль, что у них цыган пел. Этот цыган сказал нашим там, на меня указал и
сказал: «Вот ее я украду». Мне передали, так я же спряталась, и потом мне говорили, что
он везде меня искал. А я подумала, сейчас сгребет, и скажет: «Пойдешь с нами, с нашим
ансамблем». Нет.
И: А какие-нибудь танцы, концерты сами устраивали?
Р: Да, конечно, я помню, аккордеонист был, у него аккордеон немецкий трофейный был.
Он замечательно играл.
И: А праздники праздновали?
Р: Праздники, конечно. 100 грамм обязательно в праздник. 7 ноября обязательно, 23
февраля, Новый год. Все эти праздники, конечно отмечали. Новый год я под Витебском
запомнила. В 44-м это Новый год. Во-первых, было явное наше преимущество во всех
этих боях. Мы были, как сказать, чувствовалось, что мы идем к победе. Как-то все были
очень уверены в этом. Этот год мне запомнился тем, что я была в пехоте. Помню, какойто костер горел. И стреляли вверх. В Новогоднюю ночь стреляли вверх. А свои 100 грамм
я всегда отдавала «старикам». Они мне говорили, что мы тебе сахар дадим. И могли
4
назавтра уже сахар принести. Всегда мне говорили: «Отдавай 100 грамм, а мы тебе сахар
отдадим»…
И: А сами вы за всю войну 100 грамм не попробовали?
Р: В Германии попробовала. В Германии в подвалах стояли бочки с вином и со спиртом.
И вот там я попробовала…
И: Расскажите, пожалуйста, как вы вступали в Германию. Какое впечатление было от
чужой страны? Какое отношение к мирным жителям?
Р: Во-первых, мирные жители все прятались. Кто-то сбежали тоже на Запад, стремились в
американскую зону уйти. Но уже в Дрездене, война когда закончилась, танцуют наши, а
женщины постепенно выглядывают из окон. А еще что, всюду, где мы заходили, везде
выкидывали белый флаг: с форточек, на балконах, что дом полностью сдается. Вот такое
вот было. Запомнилось даже, что дома вверху горят, а внизу наши эти магазины
выгружали в подводы и отвозили, в тыл к нам отвозили. И заводы, старались всю
аппаратуру вывезти… (пауза)
И: А вы в Германии сколько времени провели?
Р: С какого это времени? 45-ый Новый год я встречала, наверное, где-то может быть даже
в Ченстохове. Это значит мы вошли может быть даже в феврале… А, 8 марта помню было
уже в Германии, была зеленая трава. Где-то, да, в конце февраля мы зашли уже в
Германию.
И: В Германии вы сколько времени провели?
Р: После окончания войны 9 мая еще в помощь в Чехословакию пошли самолеты пошли,
вся наша часть пошла. Я уже не помню в какое время это было, но именно после победы.
В Чехословакии были, может быть, неделю, 10 дней, а потом всю нашу часть перевели в
Венгрию. И вся наша часть стояла там, оттуда и пошла мобилизация. Я со второй очереди
и была мобилизована, в октябре 45-го года.
И: А вы за это время, которое были в Германии, общались как-то с местным населением?
Наши войска, солдаты, как общались?
Р: Вообще, как не общались? Конечно общались. Помню даже, где-то там обстирывали
немки, где-то прачечная была, они стирали на стиральных машинах белье солдатам. Ну,
что. А помню, детям даже еду давали. Прибегали они на кухню с посудой, то черпачок
супу дадут, то еще что. Так эти наши хлопцы кричали: «Кормите, кормите, ваших детей
потом будут бить!». Русские люди добрые… Дети есть дети… (пауза)
И: А как вы домой возвращались из Венгрии?
Р: Домой? Домой можно было ехать через Польшу, на Москву, но мы объезжали поездом
через Румынию, через Украину, потому что бандеровцы крепко в Польше орудовали. И
5
чтобы не пустили эшелон под откос, мы объезжали, и на Москву. В теплушках, в самых
настоящих теплушках. Это опять месяц был ноябрь. Где-то я приехала домой 5-6 ноября,
домой, в Кировскую область, к родителям.
И: Расскажите, пожалуйста, как вы после войны адаптировались к мирной жизни
Р: Я как приехала, я так мерзла. Во-первых, там еще было тепло, в Венгрии вообще было
тепло. Посмотришь, помидоры, помню, такие большие в поле прямо висели, сорвем и
едим прямо с куста. А тут, когда в Москву уже прибыли, так уже мороз такой. А
Кировская область еще холоднее. Я приехала, а там морозы такие. Тогда вообще морозы
стояли. Снег уже по колено. Я все время к печке жалась. Печка такая дровами топилась.
Трясло, так холодно было. И что еще, сразу у меня рука правая начала болеть. Так как все
время работала правой рукой, и все это отразилось. Помню, мама меня муравьиным
спиртом натирала, и в теплое что-то надо было. Так что…
И: А работать вы пошли когда?
Р: Я работать пошла, там были эвакуированные с Ленинграда дети, детский дом, и
пришел заведующий директор детского дома к моему папе: «Давай, - говорит, - свою дочь
в воспитательницы». Я работала в детском доме полгода только. Потом, вот, мой муж был
в полку 89-м тоже комсоргом, и мы вот так с ним на этих совещаниях познакомились гдето под Смоленском в 43-м году. Вот. И я выступала, отчитывалась о работе, и он
выступал. И что-то мы рядышком оказались в тот день. И потом я пришла в свою роту, а
части наши отдельно, далеко друг от друга находились. И потом я получаю
треугольничек, и он мне уже объясняется, что я ему больно понравилась. Ну, одним
словом, по переписке все время он мне писал, иногда встречались на отдыхе. Одним
словом, чистой дружбы три года было – с 43-го по 46-й год, собственно. А в 46-м году, я
вот в 45-м демобилизовалась, а его в мае, может июне 46-го демобилизовали. Он сразу
приехал ко мне. Он из Мстиславля Могилевской области. Он сразу через три дня как
демобилизовался, приехал ко мне. Это мать мне рассказывала: «Приехал, и все собирает
чемоданчик. Я говорю «Куда?», а он – «Поеду, вот, за Женей». И вот в 46-м году мы
зарегистрировались, и я приехала в Мстиславль. С 46-го года живу в Беларуси.
И: А когда шла война, как, когда вы с будущем мужем встречались?
Р: Мы иногда встречались на отдыхе, когда вся часть на отдыхе, то все, и дивизии, и
полки, и роты все. Ну, вот, и в других местах так. Однажды вот интересный такой был
случай, переезжали в летнее время, где-то на юг ехали, может под Брянском, не помню.
На машинах ехали. Я сижу в машине, и там с корпуса хлопцы были, 2-1 корпус, куда наша
дивизия входила. В каждом корпусе три дивизии, так знаешь. И у одного парня альбом с
карточками, он листает этот альбом. Я смотрю и говорю: «Ой, Олег». Вот так смотрю, это
6
мой будущий муж. А этот парень говорит: «А ты что, из Мстиславля?» «Да нет, говорю».
Это оказался моего будущего мужа двоюродный брат, в корпусе он служил. «А как ты его
знаешь?» «Да я, - говорю, - просто, вот, дружим с ним». Вот так разговорились, так он не
знал, что в этом полку Олег, а они двоюродные братья. Я вот так их свела. Он тогда
рассказал, что уже Мстиславль освободили, и что мать жива у него. Потом они
встретились, все друг другу рассказали о своих родственниках. Вот такие случаи бывают.
(Пауза)
Р: Еще, расскажите, пожалуйста, во на войне, Вы были в таком молодом возрасте. Не
страшно ли было?
И: Конечно, страшно…
Р: Что самое страшное было? Как вообще эти четыре года пережили? Может быть,
сначала страшно было, а потом привыкли? Либо все время страшно было?
И: Вот я первый раз, когда была бомбежка, я стою так – вот тут дорога, там эти канавы,
кюветы, а я смотрю – самолет летит, бомбит, а я наблюдаю. А парень один меня хватает за
руку, и в кювет. Говорит: «Что тебе надоело жить?» Вот такое. Казалось, что все это
пройдет мимо. Страшно, конечно. Вот когда в этот переплет попали, конечно, боишься,
что кто-то погибнет. Даже не за себя думаешь, а чтобы кому-то… Я перевязала тогда
очень много раненных. Сидела, трое суток вообще не спала. Я испытала такое чувство,
что потом какой-то тупой делаешься, такое чувство, что ничего не понимаешь. Сон всетаки основное в жизни человека. Так как-то не думаешь даже за себя, а вот человеку
больно, начинаешь перевязывать побыстрее. Как-то помочь стремишься. Не знаю, я
вообще человек довольно-таки бесстрашный, и могла одна пойти куда-то…(пауза)
Р: А когда Вы шли в военкомат, не боялись, что война – это все-таки смерть. Не думали
об этом?
И: Нет, этого я не боялась. Нет, нет… Я была «Ворошиловский стрелок». В 41-м году уже
в школе я отлично стреляла. Потом и спортом занималась. Время было такое, что каждый
человек, такие патриоты были. Готовились ко всему всякому такому, чтобы как-то помочь
Родине. А помню еще такой случай. Как-то на отдыхе были, и вот в лесу где-то, пистолет
у летчика. И ребята поставили, да, и один мне говорит, да, и у меня был пистолет. И
хлопцы мне эти говорят, летчик один: «Я руку подставлю, стреляй», а я говорю: «Сначала
баночку подставь, я выстрелю, а потом руку подставляй». Я – жах – и банка взлетела. Так
он говорит: «Нет, я подожду». Я очень хорошо стреляла. Я в школе когда уже после
войны работала, так даже грамоту получила по стрельбе, какие-то были соревнования.
Р: А Вы не хотели пойти в роту снайперов? Ведь набирали женские роты снайперов,
почему Вы пошли в радисты?
7
И: Ну, это как военкомат определил. Как послали. Проверяли слух, насколько ты
способен быть радистом. Не каждый сможет. Это ведь надо очень тонкий слух иметь,
чтобы «точки-тире» различать. Точка, тире должна в три раза длиннее, чем точка быть.
Вот так ее надо отстукать. Вот. А принимать шифровки надо очень точно, чтобы потом
правильно расшифровал шифровальщик. Это же целая операция могла порой зависеть от
одной шифровки даже. Так что…
И: Скажите, другие женщины, Ваши знакомые на фронте, по фронту, они кем были?
Р: Были парашютистки, как их называли, то есть, они готовили парашюты, складывали их
правильно. Если ему придется прыгать, чтобы… Такие были. Медсестра у нас была одна
придана к нашей роте. Повар была девушка. Кто еще были? Больше, наверное… А еще
телеграфистки, не радистки, а телеграфистки были еще.
И: И сколько примерно было человек?
Р: Ой, я уже не помню, ну было девочек много. Телеграфисток, может даже и с десяток…
Не помню.
И: И жили девушки отдельно?
Р: Ну конечно. Девочки, взвод или как там, отдельно, безусловно…
И: Были ли какие-то особые условия для девушек?
Р: Никакие, никакие. Я говорю, всю войну проспала на противогазе, под боком шинель и
ей же накрылся. А в землянке, бывает печка стоит, а вроде около печки тепло, а на нарах
один бок примерзает к стенке, а другой возле печки греется. Вот такие условия. Так я
говорю, у меня дочка теперь смеется: «У тебя фронтовой сон и теперь продолжается – как
легла, так и заснула». Я говорю, да. А еще, я всегда люблю уши закрыть, голову накрыть,
только нос высунуть, чтобы никаких звуков не слышать. Однажды даже было, это в
Брянских лесах, в летнее время наступление такое было, аэродром рядышком, а мы в лесу.
Тоже шалашики такие легкие построены. Я спала, а всю ночь все бегали прятались по
траншеям, всю ночь бомбили аэродром. А я даже и не проснулась. Утром все говорят:
«Как ты спишь? Мы всю ночь бегали по траншеям прятались, а ты, - говорят, - таким сном
спала». Это же надо, какой сон был.
Р: Молодой, здоровый.
И: Да, молодой, здоровый. Зато теперь нервный такой. Вот, Наташа. (Пауза)
Р: Скажите, а после войны Вы со своим мужем вспоминали войну? Что вспоминали? Как
вообще детям своим о войне рассказывали, что рассказывали?
И: Наташа, я «уроки мужества» проводила в школе. «Линейку» выстраивали… Однажды,
помню, в 10-ом классе выступала, с Байконура молодой парень, космонавт, выступал. И я
с ним вместе. Я о войне, а он о Байконуре.
8
И: Когда Вы рассказывали о войне детям в школе, что в основном Вы рассказывали?
Какие вещи?
Р: Какие-то эпизоды. Говорила о патриотизме, конечно. Что вот такими мы были,
конечно, говорю, если бы вы попали в те условия, тоже точно так отдавали все. Что еще?
Ну, и чтобы войны никогда не было, конечно. Самое основное.
И: А своим детям рассказывали?
Р: Своим детям… Они так знают все обо мне, конечно.
И: Как знают, от Вас или от отца? Вы сами рассказывали?
Р: Ну они знают, кто я была, что делала. Видят документы какие-то…
И: А какие-то эпизоды, ну, как Вы сейчас рассказывали…
Р: А, нет, я им не рассказывала
И: Не рассказывали, почему?
Р: А потому что это было мне сложно.
И: А вообще, дети сами интересовались у Вас, спрашивали?
Р: Ну, конечно. Однажды дочка моя, ой, это было давно, я еще в школе работала. Дочка
на 9-е мая идет с букетом цветов. Рассказывала, останавливает ее мужчина, и говорит:
«Ну, ты папу идешь поздравлять?» «Нет, я маму иду поздравлять». Вот. Так что… Все
сложно. (Пауза)
И: Расскажите, после войны Вы куда вернулись?
Р: Это совхоз Соколовка Зуевский р-н.
И: Это большое место было?
Р: Нет, это не большое место. Но очень красивое место. Бывшее какое-то поместье. Там
такой замок был, школа в нем была расположена. Очень красиво. Три года там я только
прожила вот, 8, 9, 10 класс там закончила. Папа когда два года отработал в Юрье, то они
переехали, ему предложили вот в Кирове сколько мест, он выбрал вот это именно по
красоте. Там река прямо около дома, лес рядышком. Потом еще для учителей дома тогда,
квартиры бесплатные… Двухэтажный деревянный домик такой хороший предложили.
Вот там им понравилось, и остались. А они там всю жизнь так и жили.
И: А Вы старшая из детей были?
Р: Да, я старшая была.
И: И никто из сестер на фронт больше не пошел?
Р: Брат был. И я чувствовала, что вот, что где-то он в районе Курской дуги, там была я и
чувствовала, что где-то он должен быть рядом. А потом я получила от него письмо, он
уже в госпитале был. Он был ранен в правую руку, сильно ранен. Хотели отнять руку. Но
он, это тоже целая история, он из этого госпиталя убежал, где хотели руку отнять, где-то в
9
другое место. Рассказал хирургу, что он очень хорошо рисовал, так, говорит, что без руки
это все, потеряно все будет. Он 24-го, а я с 22-го года. И в общем, там хирург в другом
госпитале, он понял его и достал осколок у него прямо вот здесь где-то был. И рука у него
осталась, правда, инвалидность у него была 2-й группы, но работает рука.
И: А после войны не сталкивались ли Вы с таким негативным отношением к женщинам,
вернувшимся с фронта?
Р: Как-то мне это не приходилось, но чувствуешь, что как-то смотрят на тебя критически.
Все спрашивали, какого года у вас дети, какое что. У меня дочка 47-го года одна, вторая
51-го. Вот.
И: Почему спрашивали, какого года дети?
Р: А вдруг на фронте… Вот. Были, конечно, девчонки попадались в такие ситуации.
И: А у Вас, Вы сталкивались с такими случаями.
Р: Нет, такого случая у нас не было. У нас такие девчонки, устойчивые, достойные звания
девушки были.
И: А Вы не знаете, если приходилось женщинам в фронтовых условиях рожать, как это
было?
Р: Ой, этого не знаю. Это не слышала.
И: Я просто совсем недавно столкнулась с архивным документом о том, что женщинам,
которые были беременны полагалось 20 дней до родов отпуск и 20 дней после родов. А
потом они демобилизовывались. Это был документ 43-44 года, то есть, уже ближе к
концу войны. Возможно, такие случаи были распространены, раз уже появился документ.
Р: Распространены они не были, но единичные случаи, конечно, были. Я знаю, что
девчонке одной, которую уже призвали в армию, мать даже писала, что в любом
положении, но быстрее приезжай домой. Вот такие даже мамочки были. (Пауза)
И: Спасибо большое, Вы видимо уже подустали немного.
Р: Я не устала, я просто немного волнуюсь, когда перевариваешь все это, тяжело
рассказывать… Давайте кофе пойдем пить.
10