Мягкий серый свет падал в комнату, вкрадываясь незаметными шагами во... неуютной обстановки. Большой книжный шкаф, на половину заполненный второсортными
реклама
Мягкий серый свет падал в комнату, вкрадываясь незаметными шагами во владения сухой неуютной обстановки. Большой книжный шкаф, на половину заполненный второсортными детективами вперемешку с философской литературой и классикой, а на половину всяческий декоративным хламом: хрустальными вазами, чайными сервизами, которыми никто никогда не пользовался иначе как украшением всей этой безвкусицы, игрушечными поделками и сувенирами, одинокое кресло в самом неудобном для сидения углу комнаты, убогая трехламповая люстра с причудливым узором, голые стены покрытые обоями бежевого оттенка и старый потертый линолеум на полу. Идиллию бессмыслия и никчемности дополнял и даже подчеркивал изящным штрихом человек, почти неподвижно сидевший возле окна на табуретке, явно не вписывающейся в этот интерьер. Он смотрел на противоположную сторону комнаты, у двери которой на коленях спиной к нему стояли три человека. У всех троих были завязаны за спиной руки. Они устало склонили спины и прислоняли головы к стене, что бы дать отдохнуть своим измученным позвоночникам. Человек, сидевший на табуретке встал, подошел к шкафу и достал из него большой тяжелый топор, похожий на те средневековые топоры, которыми, судя по кадрам кинофильмов, орудовали викинги в своих отчаянных походах по Европе. Он провел пальцем по кончику лезвия намеренно стараясь создать ни с чем несравнимый звенящий звук, издаваемый заточенным металлом. Двое из стоявших на коленях едва заметно вздрогнули и повернули головы в сторону человека с топором. У всех были завязаны рты и люди могли только мычать в ответ на бешеную рефлексию их обезумевших от страха мозгов. "До какой же мелочности и примитивизма может свести человека, лишение его возможности пользоваться его привычными средствами коммуникации. Они беспомощны как котята лишь от того, что не могут даже спросить "почему?" или просто закричать" - подумал человек с топором. Он внимательно посмотрел на своих гостей. Справа стоял худощавый человек лет сорока с чуть седыми волосами. В центре молодой, полноватый, коротко стриженый парень в деловом костюме, а слева бородатый священник, с огромным крестом, свисавшим поверх его рясы на изрядных размеров пузо. Возраст священника определить было очень трудно, он, как и другие фанатичные служители культа, отдавал себя предмету своего поклонения и уже не имели возраста. - Ну что ж господа. Как вы видите - я готов. Не могу позволить вам более злоупотреблять моим гостеприимством. По сему я намерен закончить начатое мной. Для начала поясню вам, почему вы и я находимся здесь в таком весьма необычном положении. Некоторое время назад в этой комнате произошло одно необычное событие. Необычность его в том, что оно должно быть совсем обычным в этом убогом мире, просто потому, что этот мир живет на последствиях этого события,- все четверо посмотрели друг на друга. Человек с топором решил, что необходимо развязать присутствующим рты. После недолгой возни узлы поддались. И эти троя завопили от негодования. Удар топора по голове стоявшего справа успокоил всех четверых. Двое из них, изумленные страхом, молча, смотрели на двух других, один из которых сползал вниз в быстро увеличивавшуюся лужицу крови. - Так-то лучше, господа, думаю вам все же лучше выслушать меня. Понимаете ли, прошлой ночью ко мне явился Иисус. - Что? Что Вы такое говорите! Это бред, вы бредите! Вы больной! - завопил священник, смешно тряся при этом бороденкой. Человек с топором чуть удерживая улыбку взял себя в руки и продолжил: - Именно так. - Вы богохульник. - Возможно вы правы. Но это действительно так, или, по крайней мере, на некоторое короткое время вам придется признать это фактом. Итак, Иисус пришел ко мне и приказал убить вас троих. -Что!- изумленно заскрежетали языками двое оставшихся. Кожа на их лицах покраснела, покрылась пятнами злости, пронизанными серым страхом, - что Вы такое говорите? Вы сошли с ума! - Возможно вы снова правы, - человек с топором задумался,- скажите, вы верите в Бога? Священник, с недоумением, но как всегда хитро посмотрел на задающего вопрос: -Да. Вы же видите, что я в рясе. Я служитель, просвещенный, если хотите, и могу Вас заверить, что, несмотря на ваши богохульствования, Господь не отвернется от Вас, вам нужно только покаяться и... -И отпустить вас? Ха-ха-ха. Но как же приказание Христа? Вы предлагаете мне ослушаться то высшее существо, которому сами и покланяетесь, или Вы не верите в его справедливость, не верите в то, что он знает что делать, или в то, что он может явиться? - Послушайте,- вступился молодой человек,- Вам не кажется, что это смахивает на комедию, выдуманный абсурд? Какой может быть Иисус? Вы понимаете, что Вы собираетесь убить, то есть Вы уже убили... О Боже, Вы... - Я его убил. Кстати, Вы только что позвали Бога. Но как я сказал прежде, он приказал мне убивать вас. Ха-ха-ха. Какая ирония, Вы призываете помочь Вам того, кто обрек Вас на смерть, что бы он избавил Вас от смерти, да и еще не верите в него!!! Ха-ха-ха. Человек в деловом костюме начал вырываться, дергаться и биться то о стенку, в которую он был уставлен, то в лежащий на полу труп, то в стоящий рядом. Человек с топором пнул его ногой в спину, так что он врезался носом в стену и неловко упал на пол, застыв в неудобной позе, с заведенными назад руками. Труп "третьего" уставился на метания человека в костюме с угрюмым сочувствием. На стене в появляющихся лучах ленивого солнца, заиграли смущенными бликами капельки крови. Они, то крупные и нагло красные, то размазанные в тонких юбочках-брызгах, переглядывались между собой, подмигивали, сливаясь в чудные, и даже чудаковатые картины художника импрессиониста: одна полоса красной капельной сетки стекала волной по обоям вниз, другая пересекала коробку дверного проема и пропадала где-то в пустой темноте. От этого последнего штриха создавалось впечатления незавершенности и ожидания. Глухой удар и тихий стон, как музыкальное сопровождение зарождавшемуся произведению кровавого искусства, последовали за коротким, но резким взмахом топора над черепом лежавшего на полу молодого человека в деловом костюме. - Искусство неотъемлемо от зрителя, не правда ли, Святой Отец? - Что? Что Вы говорите, - задребезжал ошарашенный священник. - Я говорю, творчество, оно многомерно. Создание произведения искусства, состоит не только из приложенных усилий автора, но и из эмоционально восприятия потребителями искусства. Только тогда, что-либо становится творением, когда оно может быть достоянием хотя бы одного сознания. - Я... Вы считаете Христа своим личным спасителем? - О нет! Нет конечно! Я создаю своего собственного, и он делает все, что я хочу. Ха-ха-ха-ха. Cпустя несколько секунд, дернув бородой, священник поднял гневный взор на «великого» художника и со злобой сказал: - Ты глупец, ты заблудшая овца, ты скотина убей меня, ведь тебе сказал твой Бог - сатана, раз он делает то, что ты хочешь, сделай что-нибудь и для него мразь. Мой Бог Иисус! В него верили и эти люди, где то в глубине себя, а ты, ты назвал сатану Иисусом и убил. Человек перестал смеяться, теперь он просто улыбался. Но его лицу промелькнула улыбка заинтересованности, разговор входил в интересную для него плоскость: - Святой Отец, что ж ваш Спаситель не спас вас, видимо и мой и ваш одного мнения. Ха-хаха. - Ты прав, он давно этого хочет. Убей меня, я прошу тебя, убей. Я не могу больше видеть вас уродов. Я вас всех ненавижу, вы все, все до единого сволочи, – священник запсиховал, у него полетели слюни изо рта, - вам ничего не надо или надо все и сразу, я не могу больше вас всех слушать. Убей меня, я отпускаю тебе твои грехи, когда будешь умирать - умирай спокойно. Я забираю твои грехи, но убей меня, - он заплакал. Человек отложил топор и начал разглядывать взъерошенного священника, корча при этом гримасы: - Зачем? Я же сказал: у меня свой Иисус и он мне всё простит. У меня свой ад – там уже давно сгорело все, что могло бы заставить меня боятся вечной боли. У меня свой рай – там мое естество до отвращения, до ужасной мучительной скуки надрывно истязало себя блаженством и благоговением. Грехи не позор, грехи – достижения. Единственное чем Вы сможете похвастаться «там» и сможете прихватить с собой «туда», если оно у Вас будет. - Ты мог бы отпустить туда свою чистую душу. - Душа тождественно сознанию. К тому же мой Иисус предрек мне возможность выбора моей собственной пожизненной тюрьмы, - человек задумался. - Ты зашел очень далеко в попытке обмануть себя, - подхватил священник, его глаза посмотрели немного оживленнее, казалось, в них на мгновение вернулась жизнь, - эта система слишком сложна, что бы ты мог ее придумать. Участие Творца, как элемента, нет, как основы, на которой все, повторяю, все держится просто необходимо. Даже если ты как последний хулитель уничтожаешь его своим неверием… - Святой Отец! Вы меня нихера не поняли, - с нескрываемым разочарованием перебил его человек без топора, - Иисус говорил со мной, он был в этой комнате и говорил со мной. А Вы, именно Вы не верите. Вы можете только ссылаться на события, которые якобы произошли две тысячи лет назад. Но это миф. Ваша вера залегает не дальше чем сопли в моем носу. Вы только и можете, что жужжать в ушах у недалеких придурков, провозглашая скорое пришествие спасителя. Но сами Вы его не ждете. Нет! - Почему же ты так думаешь? – снова загрустил священник. - А потому, что если его приход может быть обыденностью бытия любого человека, если его приход - свершившийся ежедневный факт, то тогда ни к черту никому не нужна ни ваша церковь, ни ваша мифология, ни ваши таинства, ни ваше прощений. И вы никому не нужны. Неверие для вас - единственный способ выжить, - не без удовольствия резюмировал человек. Священник притих. В нем боролись безразличие, усталость и ненависть. Вдруг он заметил, что затекли не только его связанные руки, но и его ноги и полы его рясы затекли кровью лежавших рядом незнакомых, но, казалось, очень близких людей. Служитель начал чувствовать как ряса прилипала к коже, впитывая густую, темно-красную субстанцию. Вместе с материей кровью наливался и рассудок священника. Отвращение и дикая злоба захлестывала сознание, точнее ту его часть, что еще оставалось человеческим, священника. Он попытался вскочить. Ноги перестали слушаться, тело, грузное и неповоротливое, тяжело осело, и священник уткнулся головой в стену. Ему остро не хватало дыхания. Злоба рвала его волю на части, но нестерпимых мучений бессилия хватало только на то, что бы вяло подергивать плечами, биться головой в холодную стену. - Я прошу тебя, убей меня - священник иссяк, - я не хочу больше жить - я устал, - Святой Отец глубоко вздохнул, - когда-то я думал, что могу познать истину, точнее найти ее. Найти в себе через откровение с Богом, через смирение и послушание. - Зачем Вам нужна истина? – человек подошел поближе, - разве «верую, ибо абсурдно» не главный церковный принцип, на протяжении веков позволяющий ее служителям за истину принимать сказки, описанные в буллах и Евангелиях? - Я боялся, - тихим голосом произнес священник, - мне было очень страшно от того, что я смотрел на мир и не мог понять его устройство. Когда я был молод, общество не нуждалось в личностях, обществу не нужен был поиск духовный. И я был таким. Сначала комсомол, потом армия, институт – везде вранье. Люди, массы людей не верят ни во что, обманывают сами себя, обманывают свои души. Я все больше осознавал циничность общества, в котором жил, и все больше его ненавидел и боялся. А боялся потому, что в нем логика целесообразности заменила истинную мораль. Общество стало главным судьей для человека, но не его собственная личность. Страх перед осуждением коллектива, страх недоброй репутации, стал цениться, в этом обществе выше собственного достоинства, выше чистоты перед собой и Богом. Когда спал атеистический запрет, я решился и ушел в монахи. Семьи у меня не было, потому и терять было нечего. Наконец я начал познавать настоящую моральность, настоящую любовь. То к чему я шел всю жизнь. То, к чему я в молчаливом крике призывал людей, погрязших в безумстве собственных заблуждений. Я хотел спасать души, но теперь я этого не хочу, - святой отец вскипел, моментально покраснев от крови, ударившей ему в голову, - будьте вы прокляты все до единого! Вы сами себя погубите, вы сами себе сделаете, ад и сами же насладитесь им, особенно, такие как ты, твари, твари я никого не хочу видеть! Я так давно прошу Господа, чтобы он забрал меня. Для меня жизнь это мука! Избавь же меня: я не могу так жить, я знаю, что это грех, но я устал бороться. Убей меня. - Меня зовут Андрей, - неожиданно представился человек. После этого он подошел к священнику и развязал ему руки, помог подняться и предложил сесть в кресло, - не хотите коньяку? У меня сохранилась бутылочка. - В этих обстоятельствах уместнее водка, - отозвался священник и через секунду добавил, давай свой коньяк. Андрей вышел из комнаты и через минуту вернулся с красивой фигурной, уже открытой, бутылкой коньяка и двумя бокалами. Один передал священнику и тут же наполнил его жидкостью из сосуда. По комнате наряду с запахом крови и страха начал распространятся сладковатый, чуть терпкий аромат коньяка. Андрей наполнил свой бокал и поставил бутылку на пол, возле своих ног. Мгновение поколебавшись сел тут же на голый пол, закрыл глаза и поднес бокал к своему носу. Тишина и необычное моральное удовлетворение теплой волной растекались в голове Андрея. Он сидел то слегка покачиваясь, то замирая на несколько секунд оставаясь совершенно неподвижным. Со стороны могло показаться, что он превращается в статую в эти мгновение, и вот снова оживал и начинал покачиваться. Святой Отец молча смотрел на него, то и дело прикладываясь к бокалу. - Почему ты их убил? Почему не убил меня? – прервал молчание священник. - Пути господни неисповедимы, не так ли? – и пригубивши немного из бокала, добавил, - как Вы считаете, что выше в системе общественных взглядов: закон и воля Божья, или их местные законы? - Бог всегда над нами, он всегда в нас и с нами. Его законы и его воля – высшее, что могло бы существовать помимо, Его любви, - механически произнес священник над пустым бокалом. - Так значит судья, вынесший мне смертный приговор, окажется неправ потому, что нарушив закон государства, я выполнил волю Бога? Думаю, несмотря на всяческие потворства церкви, в этом ваши интересы с государством отличаются. Опомнившись с кем имеет дело, священник поправился: - Бог любит всех, и не может оправдать никакого убийства. Всякое убийство совершонное с Его именем и во имя Его – это профанация Его любви. - А так ли он на самом деле любит? Если смотреть на всю историю человечества, то я не могу назвать Бога таким уж добреньким. Скорее он злой, воплощение зла, - Андрей наполнил бокал священника, - если бы он был добрым, то не существовало бы зла, была бы абсолютная любовь и все такое. Но в мире, который он создал, зло переполняет сосуды существования. А все доброе – это лишь издевательство хитрого пройдохи, чтобы каждый мог сильнее почувствовать его злобные замыслы и искусные издевательства. - Ты ошибаешься, - священник перевел взгляд на лежавшие в крови трупы людей, а после посмотрел на мокрое пятно крови на своей рясе и на крупные капли ее у своих ног, - зла не существует вовсе. Ибо зло – это отсутствие добра. Святой отец заметил оживление в глазах Андрей и трудноскрываемую улыбку на его лице, и понял, что сам загоняет себя в тупик: - Ты, конечно, можешь сказать, что добро – это отсутствие зла... - Именно это я и собирался сказать, - перебил Андрей и проглотил содержимое бокала. - …но тогда все не имеет смысла. Все – это бесконечный бессмысленный кошмар. Тогда наши жизни, люди, их души, да и ты сам – мусор, годящиеся только для собственного уничтожения… - Зрите в корень, - уважительно отозвался Андрей, наполняя свой бокал. - Хватит! Я не хочу тебя слушать, ты считаешь себя всесильным и думаешь, что можешь издеваться надо мной, над этими несчастными? Кто ты такой, – он опять впал в ярость, – кто ты? А я скажу, я скажу ты, ты обычная мразь, тварь, сволочь, гад, считаешь себя умнее других, считаешь, что только тебе можно издеваться, ты подлое трусливое создание. Если бы ты был гением, ты бы убил много людей, а не двоих со связанными руками, - священник просто кипел, она его рука сжимала бокал, который, казалось, вот-вот лопнет, а другая подлокотник кресла, в котором он сидел. - Я не претендовал на звание гения, но возможно у меня еще все впереди, - издевательски ответил Андрей. - Ты просто дурак, полный дурак, - слова священника временами прерывались вспышками какого-то дикого, гортанного смеха. Если бы не видеть крест и почтительного виду бороденку, можно было бы подумать, что это звуки туземного шамана впавшего в транс, мразь! Ха-ха-ха, – он залился истеричным смехом. Смех все нарастал, пока не был подавлен кашлем, вызванным нехваткой воздуха. Отойдя немного, священник откинулся назад и все медленнее и тише стал постоянно повторять: - Дурак, дурак. После недолгого молчания, к которому привыкли оба, и которое могло бы оказаться лучшим выходом из сложившейся ситуации, святой отец сказал: - Сделай то, о чем я тебя прошу - убей меня. Я не могу жить в том мире, где зло - основа реальности бытия, где нет любви – это не естественно, это ненормально! - Святой отец, что Вы знаешь о реальности, чтобы утверждать, что она существует? Что Вы знаешь о реальности, чтобы утверждать, что она существует, чтобы это утверждать? - Андрей внимательно рассматривал глаза священника, такие же пустые, как и его бокал, - реальность не игрушка, реальность не обман. Она, или он, если хотите - сбежавшая из мест психического заключения на свободу клоун. Клоун корчит рожи, показывает фокусы, фокусы за деньги, которыми может оказаться ваша же жизнь, и фокусы на заказ. У реальности нет меню, но все, или почти все заказывают одно и тоже, или они, по крайней мере, так думают. Как же, наверное, устала реальность от такого однообразия? Что Вы знаешь о реальности, чтобы отожествлять ее со своей нормальностью? Свобода так же эфемерна, как и норма. Свобода лишь в возможности увидеть реальностью стену, через которую перелазишь, и не увидеть остальные, которые так и окружают Вас. Нормальность - не видеть стен вокруг себя и тем более в себе. Упираясь в стену, нормальность - это отвернутся и пойти в другую сторону, свобода - биться в нее головой, реальность - в ней нет стен. - А ты не пробовал придать своей реальности черты, которые делали бы ее похожей на другие, такой как у других людей? – спросил священник. - Что вы имеете в виду? – Андрей потянулся к священнику, чтобы налить ему еще коньяка. - Создать семью, завести детей, интегрироваться в общество? Ведь ты явный аутсайдер в этом мире, ты здесь никому не нужен Андрей помолчал. После некоторого раздумья начал тихо, едва слышно говорить: - Знаете, я очень внимательно наблюдал за людьми, за сообществом людей, за социумом и я увидел - причин быть в него интегрированным нет. Общество угнетает, сообщество унижает, люди отдельно друг от друга стоят гораздо больше, чем все вместе, тем более, когда единственной ценностью их жизни становится идея интеграции в общество. Тогда самый изящный интеллект превращается в машину для зарабатывания денег. Красота превращается в товар гламурного потребления. Люди не живут, они работают, грызутся, борются! А зачем? Чтобы скопить к старости, помочь детям. А детям они уже не нужны: дети сами хотят стать значимыми и тоже работают, грызутся, борются - круг замкнулся. Никогда не хотел стать старым. Старость - это унижение природы. Жить чтобы достичь чегото, может даже стать успешным и вдруг осознать, что на жизнь то времени и не осталось. Дети, внуки вспоминают раз в год и то когда сам напомнишь им, что ты еще не подох, или не написал завещание. Ха, так вот живут люди, а силы постепенно покидают, появляются болячки и люди начинают спасать себя, а смысл? – Андрей красноречиво посмотрел на священника, после чего перевел взгляд на два трупа. Взгляд священника последовал туда же, - любой способ жизни приводит к смерти. Но если смерть - это событие, то старость - это процесс, который заставляет согнуться, подчиниться и человек просить смерти, как Вы, святой отец. Андрей посмотрел на священника и улыбнулся. Святой отец сидел, опустив глаза, и смотрел куда-то в пространство, явно находившееся за пределами этой комнаты, в руках у него был пустой бокал. Заметив это, сидевший напротив него человек разлил остатки коньяка по бокалам и отшвырнул пустую бутылку в дверной проем. На удивление та не разбилась, а ударившись о что-то покатилась по полу. - Разве такая жизнь не похожа на жизнь животных? - Андрей осушил свой бокал и снова посмотрел на явно уставшего священника, - как по-вашему? Священник мрачно и устало прошипел себе под нос: - Ты болен. Но болен не телесно, и, наверное, даже не духовно. Ты просто болен. Ты ходячая, говорящая, дышащая болезнь. Чего ты хочешь от меня? - он повернулся к убийце и вопрошающе посмотрел, - мы с тобой разные: ты не веришь в последующую жизнь, не веришь ни в рай, ни в ад, не веришь в бога, не веришь в человека - тебе действительно нет смысла жить, - он отвернулся, - как и мне. Установилось молчание. Перед ними стояла та же картина: два трупа лежали лицом вниз, над ними стена с брызгами крови, лужа крови огромная и черная. Оба смотрели на нее безразлично. Андрей встал, чтобы размять затекшие ноги, сплюнул в сторону трупов привкус коньяка и незавершенной беседы: - Никчёмные предметы природы. - Такие же никчемные как и ты, - отозвался священник, - у них тоже был свой мир, своя душа, плохая или хорошая - не важно, но была, и не тебе решать жить им или нет, утвердительно сказал священник. - Перестаньте. Важно другое: мы все пришли к смерти, только разными путями, - Андрей попытался изобразить ухмылку. Священник мрачно посмотрел на него и ничего не ответил. - Вы говорите устали жить и видеть никчемных людей, так посмотрите на никчемных трупов, души которых уже точно в раю, а может быть в аду, а может и вовсе их не было, - глядя в глаза своему собеседнику, ответил Андрей, - вот слушайте, кажется, я придумал новую религию. Святой отец, она вам понравится. Ха, могу предложить Вам должность своего первого апостола. - О Боже, что ж ты еще выдумал? – не вытерпел священник. - Не нужно со мной так фамильярно, - пошутил Андрей, - знаете, что плохого в одном единственно централизованном Боге? М? А я Вам скажу – его никогда нет на рабочем месте, когда он до чертиков нужен! Так вот, долой монополию. Я объявляю, что теперь каждый увидит Бога в зеркале. С сегодняшнего дня, я объявляю любой поступок – чудом. И сейчас Вы увидите мое первое чудо! Он подбежал к окну, распахнул его - в комнату рванул свежий и холодный воздух. На горизонте спящего города сквозь серые дома прорезалось солнце. Андрей вскочил на подоконник, повернулся к священнику, который растерянно смотрел широкими глазами в сторону синего, с красноватым отливом, неба. - Не делай этого – сухо произнес священник. - А вас еще верующими называют, вы апостол и имя вам Фома. Ха-ха-ха. Фома Неверующий. Это все воображаемая стена, и я сейчас загляну что за ней. - Ты лезешь на стену, края которой не видишь, - приподнявшись, быстро проговорил священник. - Я не лезу, я прыгаю! *** Когда милиция вскрыла дверь, святой отец продолжал смотреть в окно. Когда его хотели поднять с кресла, он уронил бокал, на дне которого, отражая слабый утренний свет, оставалось немного недопитого коньяка. Священник, тяжело вздохнув, тихо прошептал: - Яд… Покойся с миром, Мир.
