Чекалов Д.А. Деконструкция и шизофрения (2004)

Чекалов Денис Александрович,
кандидат философских наук,
г. Ростов-на-Дону
ДЕКОНСТРУКЦИЯ И ШИЗОФРЕНИЯ.
БУДУЩЕЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ.
Одним из наиболее интересных вопросов, над которым билась человеческая мысль
двадцатого века, является проблема шизофрении. Многие авторы обращались к этой теме,
рассматривая ее с разных точек зрения – не только с позиций психиатрии и психологии, но и в
контексте изучения общества и культуры в целом. В качестве примера можно привести книгу
Ж. Делеза и Ф. Гваттари “Капитализм и шизофрения”, а также многие другие работы.
Однако, несмотря на пристальный интерес к теме и многочисленные исследования в
данной области, неясного остается еще немало. “Шизофрения – ее природа, этиология и
способы ее лечения – остается одной из наиболее загадочных психических болезней”, –
полагает известный психиатр Грегори Бейтсон1.
Использование теории деконструкции применительно к проблеме шизофрении позволяет
немного больше узнать и о первой, и о второй. В данной статье мы будем опираться на гипотезу
“двойного послания”, основанную на идеях Джея Хейли и развитой впоследствии Г. Бейтсоном,
а также Д. Джексоном, Д. Уиклендом и самим Хейли.
Общение с другими людьми равносильно чтению сложного текста, в котором много
уровней и отсылок к другим текстам и их частям. Вспомним Витгенштейна: когда рабочий на
стройке кричит товарищу “Кирпич!”, то само это слово обозначает строительный материал.
Однако в данном случае сообщение означает совсем другое: “Берегись!” или “Скорее отойди в
сторону!”. Таким образом, истинный смысл послания кроется не столько в самом слове,
сколько в целом ряде других сообщений, которые мы описываем как “контекст”. Чаще всего,
человек не осознает не только наличие этого контекста, но и того, что он получил, обработал и
реализовал на практике целую серию скрытых сообщений.
Шизофреник все понимает буквально. “Что вам дать?” – спрашивают у пациента в
больничной столовой. Для нормального человека смысл вопроса совершенно очевиден, но
только благодаря контексту. Больной же оказывается перед сложной проблемой – о чем его
спрашивают? Уж не собираются ли его поколотить? Официантка приглашает его заняться
любовью? Или речь идет о чашке кофе?2
Происходящее, таким образом, не складывается в сознании шизофреника в виде полной
картины. Он видит только маленький фрагмент, и на нем основывает свои предположения.
Фактически, это та же ситуация, в которую попадает переводчик, когда ему нужно перевести
отдельную фразу, не зная разговора в целом. Вариантов множество, и каждый из них имеет
право на существование.
Пойдем дальше. Шизофреник не просто не в силах осознать происходящее с ним и вокруг
него, как нечто целое. Он также не способен помыслить как целое самого себя. Для многих
людей, страдающих данным расстройством, сложно вообще использовать личные местоимения
или даже написать собственное имя. Дело не в том, что пациент распадается на несколько
отдельно существующих личностей. Напротив, он создает целый ряд псевдоличностей, ни
одной из которых он на самом деле не является. Задача этих фантомов – заменить шизофреника
в сложной ситуации, позволить ему отойти в сторону, сказать (пусть только самому себе): “Это
не я, это он”.
Читатель, по всей видимости, уже замечает, как мы незаметно подошли к теории
деконструкции. Только “с черного хода”. То, что творится в сознании шизофреника, весьма
похоже на текст, к которому применили стратегию Жака Деррида. В нем (как в тексте, так и в
1
2
Бейтсон Г. Экология разума. М., 2000 г. С. 227.
Там же. С. 221.
сознании) больше нет стержня, “трансцендентального означаемого” – остались лишь “очаги
сопротивления”, которые тянут ткань в разные стороны и с неизбежностью рвут ее.
“Трансцендентальное означаемое”, о котором идет речь в данном случае, и есть
человеческое “Я”, сама личность. Можно сказать, что шизофреник упорно занимается
деконструкцией самого себя.
Параллелей между теорией деконструкции и проблемой шизофрении можно провести
достаточно много. Жак Деррида пишет о том, что на несамотождественность текста указывает,
в том числе, содержащийся в нем слой метафор. Метафоры – излюбленное занятие
шизофреника, который стремится избежать необходимости называть людей и вещи своими
именами.
Поль де Ман, занимаясь анализом (деконструкцией) текстов, приводит сцену из
американского юмористического сериала. Миссис Банкер спрашивает супруга, зашнуровать
ему туфли сверху или снизу. “Какая разница?” – удивляется тот. Простодушная матрона
начинает объяснять. Это вызывает смех зрителей. Она поняла вопрос Арчи буквально, тогда
как на самом деле муж хотел сказать, что ему все равно1.
Для де Мана это иллюстрация к проблеме грамматики и риторики. Однако психиатр
скажет, что перед нами типичная шизофреническая реакция – неспособность воспринять и
оценить все сообщения сразу (в том числе скрытые, образующие контекст), ограниченность
коммуникации лишь буквальным значением слов. Так, один из докторов в клинике, где работал
Бейтсон, повесил на своей двери табличку: “Стучите”. Пациент-шизофреник, проходя мимо,
всегда старательно стучал – ведь его просили именно об этом, не так ли. Больной не понимал,
что истинное значение надписи иное: “Стучите прежде, чем войти”. Психиатру пришлось снять
табличку, поскольку это оказалось гораздо проще, чем растолковать пациенту ее истинный
смысл.
Рассмотрим другой пример. Сознательно или нет, Поль де Ман приводит в качестве
иллюстрации комедийную сценку. Однако именно юмор обычно является для шизофреника
камнем преткновения. Для того, чтобы понять шутку, необходимо одновременно охватить два
или более пластов смысла. Больной, страдающий рассматриваемой патологией, не в состоянии
этого сделать.
Можно привести также целый ряд других аналогичных аспектов. Однако параллели эти
останутся всего лишь параллелями, если мы не покажем, где именно встречаются
деконструкция и шизофрения. Сделать это позволяет гипотеза “двойного послания” (ДП), о
которой мы говорили выше. Остановимся на ней немного подробнее. Грегори Бейтсон
выделяет ряд основных составляющих так называемой ДП-ситуации.
1. В ней участвуют несколько человек, как минимум – двое. Один из них является
“жертвой” и потенциально способен превратиться в шизофреника. Бейтсон никак не обозначает
второго участника ситуации, которого можно было бы охарактеризовать как “агрессора”. Чаще
всего эту роль играет мать будущего пациента, хотя и не обязательно.
2. ДП-ситуация повторяется постоянно и превращается в правило.
3. “Первичное негативное предписание”.
4. “Вторичное негативное предписание”, которое противоречит предыдущему. Важно
отметить, что оба они расположены на разных уровнях. Например: в целом, мать требует,
чтобы сын проявлял самостоятельность и был взрослым, жестоко ругая его за мягкотелость.
Однако в каждой конкретной ситуации она приказывает ребенку проявлять послушание
(надевать шапку, хотя тепло, не дружить с такими-то одноклассниками).
Очевидно, что первое требование несовместимо со вторым. Однако сама родительница
этого не осознает. Таким образом, сын оказывается виноват в любом случае, как бы он ни
поступил.
1
Де Ман, П. Аллегории чтения. Екатеринбург, 1999. С. 17.
5. “Третичное негативное предписание” – невозможность выйти из ДП-ситуации.
Очевидно, что ребенок никак не может избежать противоречивых требований родителей (если
не сбежит из дома или не совершит самоубийство).
6. Со временем, человек вырастает и привыкает воспринимать весь мир в паттернах
двойного послания. С этого момента пять составляющих, описанных выше, перестают быть
обязательным условием для больного. Он начинает видеть ДП-ситуации там, где их нет.
Теперь нам становится понятно, почему для шизофреника невозможно сформировать
цельный образ мира и самого себя. Осознав себя как единую личность, он сразу же окажется
под ударом “негативных предписаний”. В приведенном выше примере, ребенок не решается
проявить ни послушание, ни самостоятельность. Он знает, что будет наказан в любом случае.
Поскольку он не может выйти из этой ситуации (без помощи врача-психиатра), ему остается
исчезнуть, отказаться от своего “Я” как трансцендентального означаемого.
Мы видим, что деконструкцией “Я” будущего шизофреника первоначально занимается не
он сам, а второй участник ДП-ситуации, “агрессор”. Теперь попытаемся понять, что заставляет
его так поступать, каковы его мотивы. Найдя ответ на этот вопрос, мы сможем рассмотреть
деконструкцию в несколько ином свете, чем мы привыкли.
Бейтсон полагает, что в рассматриваемом случае мать (или другой “агрессор”) также
является шизофреничкой, только скрытой. Ее патология остается незаметной для окружающих.
Благодаря тому, что родительница постоянно занимается “воспитанием” отпрыска, внушая ему
правильные (хотя и не учитывающие контекст) принципы, в глазах окружающих она
превращается в настоящий кладезь добродетели, заботливую мать.
Цель скрытого шизофреника (не осознаваемая, конечно) – сохранить в тайне собственную
патологию, причем не только и не столько от окружающих, но для самого себя. Как это
сделать? Приведем простой пример. Если один человек видит розовых слонов, а другой нет,
значит, один из них безумец. Но кто именно?
Скрытый шизофреник стремится к тому, чтобы “переложить” свою болезнь на кого-то из
близких. Выражаясь фигурально, он должен убедить всех, что розовые слоны существуют. А не
видно их только потому, что кто-то этому мешает.
“Жертва” становится щитом, стенкой между “агрессором” и окружающим миром. Мать
воспринимает жизнь неадекватно. При прямом столкновении с действительностью это станет
очевидно. Но между собой и реальностью родительница ставит сына (дочь). Таким образом, все
искажения коммуникации, рожденные ею самой, приписываются отпрыску. Шизофреник
становится “фармакосом”, козлом отпущения.
Таким образом, мы приходим к парадоксальному выводу. Деконструкция, призванная
бороться с “онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризмом”, сама превращается в инструмент
власти. “Агрессор” стремится к тому, чтобы сохранить главенствующее положение в семье.
Только таким образом он может контролировать “жертву”, щит между собственным
искаженным восприятием и окружающим миром.
У деконструктора чужого “Я” нет другого выхода. Главное условие лечения шизофрении,
полагает Бейтсон, это уход из семьи, порывание отношений с “агрессором”. Чаще всего такой
шаг приводит к катастрофическим последствиям для родственников пациента. Лишившись
“козла отпущения”, они вынуждены столкнуться с реальностью и осознать собственные
психические проблемы.
Деконструкция, применяемая в межличностной коммуникации, выступает в качестве
орудия власти двояко. Во-первых, она позволяет создать ситуацию, в которой “жертва” всегда
будет виновата, а, следовательно, заслуживать наказания. Во-вторых, эта стратегия позволяет
полностью дезориентировать “жертву”, выбить у нее почву из под ног, лишить собственного
“Я”, как крепости, в которой можно спрятаться от жизненных неурядиц.
Разумеется, я не хочу сказать, что “агрессор” применяет деконструкцию сознательно.
Скорее всего, он или она даже не знает этого слова. И тем не менее, скрытый шизофреник
следует путем Жака Деррида – чтобы достичь целей, прямо противоположных тем, которые
ставил перед собой исследователь.
Теперь мы должны ответить на два вопроса. Первый – как получается, что “агрессор”
берет на вооружение метод, о существовании которого вроде бы не может знать. Второй –
почему в его руках деконструкция приводит к негативным результатам: расщеплению “Я”
другого человека, формированию у него психической патологии.
На первый из вопросов ответить достаточно легко. В культуре все взаимосвязано – это
единая, сложная, саморазвивающаяся система. Те же факторы, что приводят к формированию
ДП-ситуаций (а, следовательно, и развитию шизофрении у конкретных людей), привлекли
внимание Жака Деррида и позволили ему создать теорию деконструкции. Раз мы уже
заговорили сегодня о слонах, позволю себе еще одну иллюстрацию с их участием. Пока
Деррида осматривает хобот, Бейтсон и его коллеги-психиатры изучают уши и хвост. Но в
целом, это одно и то же животное, единый предмет исследования.
Что это за факторы? Их достаточно полно описывает Жан-Франсуа Лиотар в работе
“Состояние постсовременности”. Дело в том, что “основные (или макро-) нарративы
“современности” ... потеряли свою легитимирующую силу” 1. “Бог умер”, а “онто-тео-телеофалло-фоно-логоцентризм” лишается своей власти над умами людей. Но если Бога нет, то все
позволено, полагал Достоевский. Как мир может существовать без Вседержителя, т.е., того, кто
“держит все”? Лишившись его, Вселенная рассыплется... По крайней мере, в сознании многих
людей.
Такова мощная тенденция в культуре ХХ – XIX вв., которую разные исследователи
рассматривают с разных сторон. Деррида однажды сказал: “Деконструкция делает свое дело,
хотите Вы этого или нет”2. Для того, чтобы использовать стратегию деконструкции
применительно к чужому “Я”, скрытому шизофренику вовсе не нужно читать французского
философа или осознавать свои побуждения. Он живет внутри культуры, как рыба в воде, не
осознавая ее – но реагируя на изменения в ней. Эти перемены и стали объектом исследования
Деррида, хотя он подошел к ним со стороны текстуального анализа, а не патологии
межличностной коммуникации.
Теперь мы можем ответить и на второй вопрос. Поль де Ман пишет: “Деконструкция ...
часто неверно представляется, отбрасывается как безобидная академическая игра или
отвергается как орудие террориста...”3. В современной литературе весьма подробно освещена
позитивная сторона стратегии деконструкции. В качестве примера можно привести работу
В. Штегмайера “Жак Деррида: Деконструкция европейского мышления. Баланс”4. В ней
говорится о “да-деконструкции”, о том, что деконструкция есть справедливость. Эта стратегия
позволяет нам принять другого в его инаковости, учит толерантности и этике в целом.
Все это совершенно справедливо. Значимость трудов Деррида сложно переоценить. Но
нельзя и преуменьшать их значение. Каждый новый шаг на пути к истине приносит и вид
нового, величественного горизонта – и ядовитых гадюк, прячущихся под ногами в траве.
Можно отмежеваться от неверного понимания деконструкции, как делает это де Ман. Но нельзя
и допускать односторонности в ее понимании. Сделать это – означает предать тот великий дар
(простите за игру слов, но она напрашивается самой тематикой), который сделал нам Жак
Деррида.
Он не только открыл людям глаза на новые возможности постижения текста и культуры в
целом. Вместе с заманчивыми горизонтами, деконструкция он предлагает человечеству
серьезный вызов и огромное искушение. Не будет преувеличением сказать, что это и есть те
“великие приключения” и “великая цель”, об утрате которых говорит Лиотар.
1
Ефремов Н.Н. Жан-Франсуа Лиотар, “Постсовременное состояние” // Культурология. Ростов-на-Дону,
1995. С. 529.
2
Деррида Ж. Философия и литература. // Жак Деррида в Москве. М., 1993. С.165.
3
Де Ман П. Аллегории чтения. Екатеринбург, 1999. С. 7.
4
В книге: Герменевтика и деконструкция / Под ред. Штегмайера В., Франка Х., Маркова Б. В. СПб.,
1999. С. 68 – 91.
Хватит ли у нас честности и мужества, чтобы осуществлять “да-деконструкцию”? Или
верх возьмут низменные побуждения, когда “нет-деконструкция” превращается в орудие
власти, в том числе власти политической, став самым мощным инструментом в арсенале
эристики.
Сможет ли человек осознать и принять мир без Бога, Логоса – сил, что связывали
Вселенную воедино? В силах ли мы “Целый мир держать в руке, // В каждом миге видеть
вечность”, как пишет Уильям Блейк?1 Или наше сознание не выдержит этого груза и
рассыплется, как у шизофреника?
Только будущее может дать ответ на эти вопросы.
Или мы сами.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бейтсон Г. Экология разума. М., 2000 г.
2. Герменевтика и деконструкция. / Под ред. Штегмайера В., Франка Х., Маркова Б.В.
СПб., 1999.
3. Де Ман, П. Аллегории чтения. Екатеринбург, 1999.
4. Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.
5. Деррида Ж. Философия и литература. // Жак Деррида в Москве. М., 1993.
6. Ефремов Н.Н. Жан-Франсуа Лиотар, “Постсовременное состояние” // Культурология.
Ростов-на-Дону, 1995.
7. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М., 1998.
1
Цит. по: Бейтсон Г. Экология разума. М., 2000. С. 328.