Герой, Ангел или Миссия: Александр I как образ мира
advertisement
Е. А. Вишленкова (Казань) ГЕРОЙ, АНГЕЛ ИЛИ МИССИЯ: АЛЕКСАНДР I КАК ОБРАЗ МИРА1 Текстами культуры Александровской эпохи были не только рукописи и публикации, не только устная речь. Не меньшее значение для сознания современников и для формирования исторической памяти потомков имели предметы искусства и быта, а также зрительные и музыкальные символы, эмблемы, атрибуты . Время уничтожает их едва ли не быстрее и беспощаднее, чем письмена, а наследники довольно быстро утрачивают навыки прочтения их культурного кода. Для анализа культурных универсалий через интерпретацию символики Александровская эпоха представляет благодатную почву. По мнению теоретиков и историков искусства, она отличается «своей всеобщей художественностью»3. Это было время эстетов и театралов. Таковым был сам император Александр и его окружение. Учитывая реакции современников, присущее им владение символическим языком, а также множественность такого рода текстов, мы имеем возможность обналичить невидимый, но вполне ощутимый текст культуры4. Вместе с тем символы - это не только «точки памяти» или источники закодированной информации для исследователя. Они вполне действенное средство манипуляции с сознанием. В совокупности с вербальными текстами цветовые, изобразительные и музыкальные знаки задавали интерпретативную сетку координат, в которую вкладывались властные версии реальности5. Тема властного конструирования картины мира и художественного восприятия действительности не надуманная. В эпоху Просвещенного абсолютизма искусства и науки воспринимались верховной властью с точки зрения их дидактических задач. Их языку подданных российского императора учили в учебных заведениях, на развитие эстетического вкуса современников были нацелены многочисленные художественные словари, альбомы, учебники, разделы в журналах6. Многие просвещенные современники Александра I и сам император разделяли европейский просветительский миф о совершенной цивилизации как идеале человечества. Верили, что в ее центре будет стоять университет, где человечество будет учиться наиболее священным, наиболее секретным и воистину вечным истинам всех времен - Символизму. Здесь инициированные будут приходить к пониманию, что каждый видимый объект, каждая абстрактная мысль, каждая эмоциональная реакция есть просто символ вечного принципа. Здесь человечество будет учиться, что Хирам (Истина) лежит захороненный в каждом атоме Космоса, что каждая форма есть символ и каждый символ есть могила вечной Истины7. И эта та сетка культурных координат, реконструкция которой позволяет понять, а не только описать эпоху. Конечно, когда мы говорим о социальном конструировании применительно к России первой четверти XIX века, то речь идет не о научно разработанной стратегии формирования сознания, не об использовании психотехник. Процесс ментального конструирования осуществлялся в опоре на интуицию политической элиты страны, на присущее ей, эстетическое по своей сути, стремление воплотить и утвердить гармонию и согласие в обществе. Именно оно обеспечило целостность созданных тогда художественных и музыкальных образов. То, что в вербальных текстах нашло отражение как поиск и интенция, через систему символов, изобразительных и музыкальных знаков передавалось как непротиворечивая интерпретация. В любой империи «социальное пространство» наполнено разного рода знаками, означающими присутствие первой ее «персоны» (его портреты, монеты с отчеканенным ликом и именем, вензеля, монограммы и пр.). При этом сам император мыслится как знак имперсо- нальный. Он «репрезентативен», и его присутствие есть представительство, некая идеяэмблема. Поэтому личность государя в глазах его подданных предельно схематизирована. Даже используя методы деконструкции, исследователю трудно выделить собственный голос императора из текстов его эпохи. Указы Александра I, манифесты, программы, да и частные письма насквозь афористичны. Язык императора - своего рода защита собственного «Я» и проповедь государственных истин. А рукописи, созданные его просвещенными современниками, дают образцы либо их индивидуального сознания, либо являются разного рода прецедентами - пропагандой, директивой, распоряжением, жалобой, доносом и т.д. Идея империи и образ ее монарха, а также внушаемое данными эмблемами чувство равновесия и стабильности отлились в долговечные и монументальные тексты - тексты, высеченные из камня, отлитые из металла, положенные красками на полотно. Анализ такого рода источников убеждает, что политика визуального образа не совпадала в деталях с разработкой вербальной идеологии. Индивидуальность Александра I определялась постепенно, через непрерывный ряд выборов. В течение жизни он должен был принимать тяжелые решения, которые в своей непредвиденности формировали его личность. Она угадывается в повседневной практике осуществления им императорской функции и созидания своего ореола. Александр I был наделен силой воздействия не только на политическую, но и на символическую реальность. Он делал себя и лепил умонастроения подданных, конструировал свою эпоху также, как она конструировала его. «Ангел мира» называли современники русского императора. И даже если он первоначально и не имел собственного намерения видеть себя таковым, он все же был на это запрограммирован Екатериной Великой, советниками юности и призывами просвещенных соотечественников. Как ангел Божий, ты сияешь И благостью и красотой И с первым словом обещаешь Екатерины век златой, Дни счастия, веселья, славы, Когда премудрые уставы Внутри хранили наш покой, А вне Россию прославляли; Граждане мирно засыпали, И гражданин же был герой. - писал М. H. Карамзин при восшествии Александра I на престол. Крупная личность императора организовывала вокруг себя коммуникативное поле и вместе с тем, интегрировала не только ансамбль своего непосредственного окружения, но и все сферы непосредственного человеческого бытия. «Ангельская «персона» в течение всего царствования была лейтмотивом александровского сценария,- сделал вывод исследователь ритуалов и символов российской верховной власти Ричард С. Уортман,- Она выражала утонченный характер, личность «не от мира сего», и позволяла ему улавливать в свои сети даже тех, чьи надежды он обманывал»8. Подчиняясь внутреннему чутью, Александр I сознательно и целенаправленно создавал из себя аллегорию добра, справедливости и кротости. Так, Кротость, так ты привлекаешь Народные к себе сердца; Всех паче качеств составляешь В царе отечества отца. - воспевал его ангельские свойства Г.Р.Державин. Такой образ позволял Александру I заставлять людей ему подчиняться не в силу обычного права, а в силу любви, преданности, дружбы. И вместе с тем, эта маска срослась с его лицом. Возможно, это был тот самый случай, когда «ярлык на товаре обманывает самого торговца». Как справедливо заметил В. С. Турчин, «аллегоричность императора проистекала из его самого важного желания - стремления мирить противоречия»9. Ампирный стиль в искусстве позволял как нельзя лучше передать зрителям это желание монарха. Неоклассицизм сглаживал противоречия, проистекающие из вынужденного сосуществования разных стилей, мирил их общей идеей, допускал эстетический плюрализм. И это соответствовало мироощущению русского монарха. Монументальная скульптура александровского царствования утверждала его правление в неоклассических формах. Добродетели монарха прославлялись не только в небесных образах богов и богинь, как это было в эпоху господства барокко, но гораздо чаще в идеализированных фигурах самих людей. Физический облик мужчины символизировал мужественную решимость, победу ума и воли над природой. Ощущая это, Александр I заказал французскому скульптору А. Канове копии статуй двух Диоскуров, посланцев богов. Установленные на ступенях Конногвардейского манежа, обнаженные юноши, с усилием сдерживающие своих коней, являли собой образ силы, возвысившейся до красоты1 . Это была сила гармонии и совершенства, укрощающая страсти. Таким виделся императору желаемый образ себя. Александр I сам отбирал, «канонизировал» изображения себя и образы своей власти. Он появлялся среди обывателей на улице, заходил в дома крестьян, оказывался ранним посетителем церкви и наслаждался смущением и восхищением осчастливленных зрителей. При этом все свидетели таких казусов писали о его простоте, кротости, красоте, великодушии. Его «видимый» характер с добротой, возвышенностью чувств и мыслей, благородством тиражировался в бюстах и профилях, стал произведением искусства. На тарелках, монетах, барельефах первой четверти XIX века изображен антикизированный портрет монарха. Он спокоен, красив, вечен. Широкое использование традиционного тондо11 имело при этом глубокое символическое значение: это форма успокоенной в самой себе гармонии, ощущение полноты бытия. Образ императора должен был внушить подданным ощущение защищенности, уверенность и поддерживать в них почитание своего богоизбранного монарха. В этом отношении свидетельства изобразительных текстов входят в противоречие с письменными свидетельствами эпохи. Все жизнеописания императора дают нам возможность почувствовать внутреннюю противоречивость, неуверенность, сомнения и колебания, проходящие через его жизнь. И они же утверждают резкий перелом в его жизни, произошедший во время войны 1812 года. Если до этого момента мы имели дело с молодым императором, светским политиком, экспериментатором, создающим вокруг себя ореол общественной любви и почитания, то после победы над гением Наполеона перед нами предстает монарх, настроенный фатально, действующий от имени Провидения. Это и есть момент его «превращения». Подобная репрезентация жизни и правления Александра I в письменных текстах несет в себе прототип библейской модели королевской власти, представляющий Александра I новым Давидом, царствование которого расщеплено надвое открытием заново Священного Писания. «Как Давид был красен очами и благ Господеви»,- писал о нем про-фессор Н.Бутырский . Типичность, конструктивистский характер его социальной биографии как святого монарха 3 демонстрируют и сюжеты, раскрывающие встречи Александра I с людьми, проповедующими милленаристские идеи и призывающими реализовать на Земле порядок справедливости и мира, как прообраз Рая (Юнг Штиллинг, баронесса Дж.Крюднер, британские квакеры и др.). Согласно агиографической канве Александр I прозревает, чтобы принести на землю мир и покой, и призвать народы к покаянию. Он становится ангелом мира. Эта письменная мифологема творилась при активном участии самого императора, но оформилась далеко не сразу и не так, как то виделось ее творцу и главному персонажу. Александр I мечтал стать воплощением идеала просвещенного и христианского монарха, объединившего Европу, принесшего ей умиротворение. И целый ряд современников включился в это мифотворчество, в создание нового политического и спиритуального облика русского императора. «Правость защищаемого дела, пламенная любовь к Отечеству, всеобъемлющий гений и заступление Всевышнего были его поборниками»,- писал один из них14. Однако, далеко не каждому удавалось схватить и точно передать сложную для усвоения идентичность Александра I. Многие переигрывали, «присваивали» и вульгаризировали, ловили ветер перемен и не попадали в струю. Примером этому могут служить несовпадения в обыденных представлениях подданных о царе-победителе и его собственной репрезентацией. Они очевидны при сопоставлении лубочных картинок и официальных версий победы. На лубке император изображен ведущим русские войска на взятие Парижа. На картинах профессиональных художников этот же сюжет прописывался как церемониал мирного вступления союзников под триумфальные своды. Александр I утверждал образ царя во смирении, действующего как орудие Божественных сил. Поэтому, когда в июле 1814г. члены Сената, Синода и Государственного совета одобрили намерение предложить императору титул «Благословенного» и собирались чеканить монету и воздвигнуть памятник в его честь, Александр заявил, что не достиг таких высот и что титул противоречит скромности и смирению, которым он привержен. Слово «Благословенный» продолжало, однако, фигурировать в официальных и неофициальных отзывах об Александре, а к концу его царствования стало таким же обычным определением, как «ангел». «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам!»15 - ответил император на стремление подданных возблагодарить его. Этот афоризм стал символом новой презентации императора. Примечательно, что память осмыслялась им в терминах строительной лексики. Он ощущал себя созидателем и устроителем нового мира, конструктором мыслей и чувств своих подданных. В этот период царствования Александра I цитаты из Священного Писания обретают повышенное семиотическое значение. Слова, отлитые на медалях, вышитые на знаменах и штандартах, выбитые на постаментах памятников и начертанные на университетских кафедрах воспринимаются как рисунок, иконография. Они застывшие, неподвижные, расположены с симметрией геральдического знака. «В свете твоем узрим свет» - гласила надпись на университетской наградной медали. «Не нам, не нам, а имени твоему»,- заклинала медаль «В память войны 1812 года». «В злохудожну душу не внидет премудрость, ниже обитает в телеси, повинном греху»,- горели литеры на кафедрах Казанского университета. И во всем этом была особая сила массового воздействия. Это как свеча в руках верующего в храме. Начертанные на кафедре позолоченные литеры с черным оттенком, издали казались объемными, и спустя десятилетия студенты признавались: «Буквы эти, которые я постоянно имел перед глазами, в течение трех лет, как огненные буквы Бальтазара, так врезались в мою память, что и через 40 лет я вижу их, как бы перед собой»16. Такой словесный образ не передавал и не внушал никакого наглядного впечатления от предмета. Он, как церемониальный жест или инсигния, подавал должный «знак», воздавал причитающуюся «честь». Репрезентация русского императора в послевоенные годы отличалась от европейской монархической традиции. В отличие от своих царственных предшественников, он не был античным Героем, как не был и святым монархом. Отныне он служил живым образом другого, более легитимного владыки - Христа. Тем самым, Александр I возродил раннехристианскую концепцию опосредованной и опосредующей соотнесенности персоны монарха со сферой божественного на правах живого знака17. Александр I сравнивался художниками с Моисеем, вымаливающим у Бога победу для своего народа. «Как Моисей, проведши Израильтян сквозь Черное море и чрез палящие степи Аравийския, не узрел земли обетованной; так высокий Зиждитель нашего благоденствия не насладился вполне плодами толиких, силы человеческия превосходящих, подвигов своих»,писал современник . Существуют его аллегорические изображения в облике Оранта человеческой фигуры с распростертыми и поднятыми до уровня головы руками. Ее жест есть жест молитвы. Во время тяжелой битвы Божьей рати с амалекитянами Моисей поднял руки в молитве за свой народ - и до тех пор, пока он упорным усилием удерживал руки в воздетом состоянии, побеждали воины Бога, а когда руки Моисея в изнеможении опускались, побеждали враги. В контексте этой притчи, неизменно воспринимавшейся как прообраз позы Оранты, становится понятным, что такая молитва являлась «духовной бранью», «воинствованием», напряжением теургической воли, от которой должны «расточиться» видимые и невидимые, телесные и бесплотные враги. Мир для Александра I не был покоем. Он не существует сам по себе. Изначально, в отличие от войны как хаоса, мир был сотворен, призван к бытию Господом. И он поддерживается верой в Господа. Ее ослабление бросает человечество в пучину кровопролитных войн. Поэтому мир в сознании русского императора тоже война, только война внутренняя, ведущаяся иными средствами. И Александр I ощущал себя во главе этой брани, такое же символическое значение его образу придавали и современники. «Кроткий, великодушный, благочестивый, не превозносящийся в щастии и мире, Александр был тверд в нещастии и неустрашим на брани»,- так рисовал его анонимный автор19. Его образ как «временно исполняющего обязанности», исполненного внутренней сосредоточенности монарха воплощен в чеканке наградных медалей тех лет. Профиль Александра I неизменно помещался в лучи, исходящие от всевидящего ока - символ бренности земной власти Божьего помазанника. Его земная миссия живого знака Господа выражена в скульптурно-декоративных композициях тех лет. Бронзовая статуэтка, венчающая часы, изображает русского императора с французской короной, которую он возлагает на голову Людовика XVIII. Это яркий символ освоенного времени. Русский император не только его владелец, но вершитель судеб европейского мира, венчающий монархов на царство. В отличие от античных по стилистике бюстов довоенных лет, бюсты Александра I, послевоенного времени приближаются к иконе. В них важна не красивость лица (формы), а скрывающаяся за ней суть. Теперь лицо служит лишь обрамлением для взгляда, для экспрессии пробуравленных и буравящих зрачков. Новый образ русского императора был представлен европейским монархам в ходе символического ритуала инициации. Он состоялся 29 марта 1814 г. на Пасху на площади Согласия, ранее называвшейся площадью Революции. Рано утром войска союзных армий в количестве восьмидесяти тысяч человек и парижская национальная гвардия были построены на площади и прилегающих к ней бульварах. Александр I обозрел войска, затем подъехал к ним вместе с прусским королем, представителем Габсбургского двора князем Карлом Филиппом Шварценбергом и большой свитой. Семь полковых священников в богатом облачении стояли перед алтарем, воздвигнутым на месте казни Людовика XVI, чтобы служить молебен. Александр для молитвы преклонил колена перед алтарем. Французских генералов и маршалов вывели вперед для целования русского креста. После молитвы о долголетии союзных государей, прогремели салюты, и толпа закричала «Ура!»20. А. Н. Голицын записал рассказ самого Александра I об этом. «При бесчисленных толпах Парижан всех состояний и возрастов, живая гетакомба наша вдруг огласилась громким и стройным русским пением... все замолкло, все внимало!»- вспоминал со слезами на глазах император21. Это была манифестация нового духа - прообраз священного суда, где будут осуждены преступления и восславлены мученики. Император считал, что таким символическим актом Франция очистилась от злодеяний революции и войны, сняла с себя рок источника мирового кровопролития. Александр I вернулся к идеологии раннего христианства, когда оно понималось как религия личной верности и воинской службы Богу22. Соответственно мир виделся как иная ипостась войны, та же война только другими средствами. Некрологи, собранные под одной обложкой составляют яркий рисунок императорского образа последних лет его царствования. Он рисуется крупными мазками-эпитетами: «Царь благочестивейший», Отец чадолюбивый», «Восстановитель падших престолов», «Венценосец», «Престолоначальник», «Монарх по сердцу», «Зиждитель нашего благоденствия», «Премудрый царь», «искуснейший Вождь», «глубокий Политик», «наш Ангел-Хранитель», «животворящее наше Солнце»23; «Царь Царей», «Благословенный Отец Отечества», «Ангел мира и неизреченной благости», «Царь, раздававший престолы и скипетры», «Помазанник», «Вождь», «высшее небесное существо», «венценосный Ангел»24; «кроткий Ангел», «Благочестивейший Государь», «Ангел кротости»25. Здесь многое от святого монарха. Но все эти речи - только эскизы по сравнению с полотном, которое нарисовал в своем прощальном слове лучший проповедник того времени, человек, тонко прочувствовавший экзистенциальный образ императора, архиепископ Московский Филарет (Дроздов). По Филарету, ключем к пониманию спиритуального образа русского монарха является библейский Иосия. Миссия Александра на земле была предсказана предзнаменованиями: он родился в день, «когда удаленное от нас солнце обращается к нам со своим светом», а на престол он вступил в пору равноденствия. А ведь в святоотеческих писаниях сказано, что «с рождеством Христовым день возрастает». Филарет раскрывал правление Александра I как череду явленных миру чудес и подвигов. Оно началось с распространения «света просвещения в подвластном ему Севере». Каждый светоч (университет) был помещен императором в правильный круг (учебный округ) и огражден от ветров стеной постановлений. И если кто-то ныне ругает российские школы, то ведь о благотворности света могут судить лишь просвещенные. Но Александр был послан на землю не только «ради тихого утра России, а для бурного вечера Европы»26. Кровопролитные войны были даны европейским народам за отступление их от веры. Именно за это их жизнь была ввергнута в хаос, где правили бал темные силы, силы зла. И в этом разгуле, в этом всеобщем порабощении, игре честолюбий и амбиций, должен был явиться миру Миссия, который примет удар на себя и очистит мир от скверны. Русский император, по Филарету, избранное орудие Царя Христа, явившийся на Землю чтобы торжественно утешить и возвеличить Христианство там, где оно было целым народом отвержено и поругано, плотоносный Архистратиг небесных на земле сил, побеждающий небесным оружием, кровию Агнца, кротостию и смирением»27. Он - «Царь, который старался не только подвластную ему Иудею, но и всю землю Израилеву очистить от идолослужения и просветить богослужением истинным». Неожиданную и преждевременную смерть Александра I Филарет осознавал как гнев Божий за неблагодарность и недостаточную силу веры. Этот же мотив наказания звучит и во многих других прощальных речах. Так, обращаясь к Господу, священник А.Малов взывал: «Ужели узрел Ты, что, величаясь славою громких, бессмертных, чудных деяний Его, мы начинали уже не радеть о Твоей славе вечной и немерцающей» . Здесь почивший император представлялся Героем, лучшим из смертных. И Бог забрал его, дабы не ввергать в соблазн паству свою. Филарет же причину столь неожиданной утраты видел в слабой вере современников в божественную миссию Александра. Идея воплощения живого образа Христа была ассимилирована Александром I до уровня бессознательного проявления. Другое дело, что его преемник увековечивал иной образ старшего брата - воинствующего ангела на троне. В правление Николая I идея мирного союза стала воплощаться в узнаваемых фигурах его участников, объединенных рукопожатием как символом политического договора. Символическая мимикрия проявилась и в эксплуатации образа Ангела. Он был явно заимствован из пантеона символов Французской революции. Правда, в европейском варианте ангел не был «вооружен». Тогда это был Ангел-вестник, полномочный представитель на Земле иного, лучшего состояния - будущего. Русское прочтение мира воплотилось в образе воинственного ангела (Александровская колонна), стоящего на страже порядка. Он поражает мечом-крестом (символ христианской веры) гидру (символ революции, войны, кровопролития). Поддержка данного проекта была осуществлена АНО ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. И Кэтрин Т.МакАртуров (США) Точка зрения, отраженная в данном документе, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных организаций 2 Иконографические источники для изучения образов войны и мира взяты из следующих изданий: Александр I и двенадцатый год: Художественно-исторический 1 альбом фото-тинто-гравюр Общества «образование». М., 1911; Родина. 1992, № 5/6 и 2002, №8; Евсина Н.А. Архитектурная теория в России второй половины XVIII - начала XIX века. М., 1985; Турчин B.C. Александр I и неоклассицизм в России. Стиль империи или империя как стиль. М., 2001; Фролов Г.В. Храм-памятник убиенным при взятии Казани в 1552 г. Казань, 2003. 3 Турчин В. С. Александр I и неоклассицизм в России. Стиль империи или империя как стиль. М., 2001. СП. 4 Методика такого анализа описана в следующих работах: Грабар А. Император в византийском искусстве. М, 2000; Панофский Э. Ренессанс и «ренессансы» в искусстве Запада. М, 1992; Февр Л. Иконография и проповедь христианства// Февр Л. Бои за историю. Сретенск, 2000; Шмитт Ж.-К. Культура imago// Анналы на рубеже веков: антология. М., 2002. С.79-104; Panofsky E. Studies in Iconology. N.Y., 1967. 5 См. об этом: Барбу Д. Византийский образ: создание и способы использования// Анналы на рубеже веков: антология. М., 2002. С.58-78; Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995; Бурдье П. Социология политики. М., 1994; Gergen К. Social Psychology as a Social Construction: The Emerging Vision. N.Y., 1996; Moscovici S. Social Representations: Theory and Social Constructionism. N.Y., 1997. 6 Примером такого рода изданий могут служить: Понятие о совершенном живописце, служащее основанием судить о творениях живописцев, и примечание о портретах/ Пер. Архипа Иванова. СПб., 1789; Лем И. Начертание древних и нынешнего времени разнородных зданий как то: храмов, домов, садов, статуй, трофеев, обелисков, пирамид и других украшений, с описанием как располагать и производить разные строения со изъяснением мер и употребляемых материалов. СПб., 1803. 4.1-7 и 2-е изд. СПб., 1818. 4.1-19; Лем И. Начертание с практическим наставлением, как строить разные здания, с принадлежащими правилами украшения и расположения как то: церквей, увеселительных домов, сельских жилищ, служащих для всеобщего или временного пребывания, служеб, мельниц, шлюзов, плотин, деревянных и каменных разных заведений. СПб., 1803. 4.1-2. 7 Холл М. П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии: Интерпретация Секретных учений, скрытых за ритуалами, аллегориями и мистериями всех времен. Новосибирск, М, 1997. С.282. 8 Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до смерти Николая I: Материалы и исследования. М., 2002. С.261. 9 Турчин В. С. Александр I и неоклассицизм в России. Стиль империи и империя как стиль. М., 2001. С.16. 10 Курбатов В. Я. Петербург. СПб., 1913. С. 104 и 190. 11 тондо - картина или рельеф круглые по форме. 12 Бутырский Н. В память незабвенного Монарха Александра I, 2 декабря 1825// Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С. 122. 13 Ле Гофф Ж. Людовик IX. М., 2001. 14 Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. СП. 15 Избраннейшие черты знаменитых деяний и достопамятных изречений или анекдоты августейшего Императора Александра I, миротворца России. М., 1814. СЛ10. Мамаев Н. И. Из воспоминаний// Былое из университетской жизни: Литературный сборник к 100-летию императорского Казанского университета. Казань, 1904. С. 44. 17 Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 122. 18 Бутырский Н. Речь в память незабвенного Монарха Александра I, 2 декабря 1825 г.// Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С.122. 9 Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С.15. Надлер В. К. Император Александр 1 и идея Священного союза. Рига, 1886-1892. Т.5.С.183-185. 21 ГА РФ Ф.109 Оп.З Д.2563 «Письма бывшего чиновника особых поручений при главноначальствующем почт князе Голицыне А. Н. Ю. Н.Бартенева» 1865 г. - Л. 138 об. 22 Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 134. 23 Бутырский Н. В память незабвенного Монарха Александра I, 2 декабря 1825// Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С.120-123. 24 Малов А. свящ. На день рождения в бозе почившего Великого государя Императора Александра Павловича, произнесенная в церкви Инженерного замка// Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С. 124-130 25 Иоанн (Гаврилов), свящ. Речь по случаю панихиды, совершенной 12 декабря 1825 г. Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С.130-132. 26 Филарет, архимандрит Московский. Слово по случаю пренесения чрез Москву тела в Бозе почившего Государя Императора Александра Павловича всея России, 4 февраля 1826 т.II Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С. 136-137. 27 Там же. С. 135. 28 Там же. С. 133. 29 Малов А. свящ. На день рождения в бозе почившего Великого государя Императора Александра Павловича, произнесенная в церкви Инженерного замка// Избранные черты и анекдоты государя императора Александра I, избавителя и миротворца Европы. М., 1826. С. 125.
