Очерки Алихана Букейханова на русском языке / Евразия
advertisement
1 Очерки Алихана Букейханова на русском языке / Евразия: Общественно политический и литературно-художественный журнал. - 2007.- № 5 (39). С.38-47. Очерки Алихана Букейханова на русском языке Доктор филологических наук Тахан С.Ш. Публицистика призвана активно влиять на настроения и поведение аудитории в целях актуализации общественных конфликтов и проблем, требующих безотлагательного решения или долгосрочного управления ими. Публицист только тогда может достигнуть цели, когда ясное изложение своей позиции подкрепляет языковой организацией текста, способной затронуть глубинные струны души адресата, возбудив в нем сознательное или безотчетное желание откликнуться. Драматургия ораторской речи, усиление воздействующей силы документа сопровождающим образным языком, композиционно безупречная макроструктура публицистического текста, диффузия стилевых потоков, максимально форсирующая смыслопорождение в интенционально заданном направлении, – все эти составляющие публицистического дискурса демонстрируют неисчерпаемое многообразие возможностей воздействия словом на умы и чувства аудитории. Блестящим мастером публицистики предстает в своих очерках на русском языке А.Букейханов. Речь идет о очерках на темы переселенцев и злоупотреблений царской администрации в Казахстане, опубликованных в 1908-1910 годах в Санкт-Петербургском журнале «Сибирские вопросы»: «Киргизы на совещании Степного генерал-губернатора», «Переселенческие наделы в Акмолинской области», «Русские поселения в глубине Степного края», «Киргизы на совещании Степного генерал-губернатора», «Бюрократическая утопия», «Кризис канцелярского переселения», «Ничьи деньги», «Переселенцы в Тарских урманах», «Долой с дороги: идет овцевод!», «Ненужное генерал-губернаторство». Очерки А.Букейханова – это тексты со сложной социальнокоммуникативной функцией. Прежде всего обращает на себе внимание в очерках то, что сухой материал геоботанического, социологического, этнографического и политического содержания излагается языком, порождающим образы, ассоциации, предельно активизирующие воображение, вовлекая в переживание со-бытия. Поскольку автор, будучи общественным деятелем, настойчиво обращающим внимание на тяжелые социальные проблемы своего народа, ставит прагматическую цель предотвратить дальнейшие последствия преступной политики царизма по разложению фундаментальных основ жизни казахов, русский язык избран формой трансляции политических требований и духовных запросов угнетаемого Российской империей народа. 2 Причем автор очерков сознательно ориентируется на общение порождаемых им текстов с обширным русским культурным контекстом, вбирающим в себя лучшие традиции русской революционнодемократической публицистики, тот литературный канон, который был устойчиво сконцентрирован на симпатии к человеку труда на земле и сатирическое осмеяние власть предержащих. Невозможно представить стилистику Букейханова без затвердевших в русском народном языке речевых конструкций нравственно-этической оценочности к бюрократическому беспределу, лицемерию, бездушию и ксенофобии чиновника по отношению к «инородцу». В значительной степени корни публицистического мастерства А. Букейханова в очерках на русском языке лежат в сфере категорий поэтической лексики, имея в виду его стремление широко использовать стилистические возможности языковых средств. Точность и логическая последовательность в изложении материала, являясь фактурной основой очерковых текстов, дополняются живой полемикой вокруг событий, освещаемых автором, с привлечением большого историко-литературного комментария, что способствует типизации определенных социальнополитических явлений, живо волнующих всю передовую общественность России. Манера подачи материала оживлена моделированием прямого диалога с оппонентами на уровне макроструктуры текстов. Ощущение общезначимости и злободневности излагаемого в очерках достигается частым прямым или косвенным цитированием высказываний и одиозных речевых жестов адептов варварской колонизации с обязательной немедленной их политической или нравственно-этической оценкой на лексико-фразеологическом уровне, нередко с опорой на произведения русских писателей и публицистов современности и прошлого. С другой стороны, Букейханов не чужд беллетризации повествования, которая выражается в построении оригинального нарратива, могущей включать в себя сказку-аллегорию, исторические реминисценции, пейзажные зарисовки, живописный пересказ забавных случаев из быта казахов. Содержательная и речевая целостность текстов достигается благодаря умению автора неослабно держать в центре внимания главную цель – отстаивание коренных социальных интересов своего народа. За беспристрастным изложением цифр и фактов, свидетельствующих об ухудшении жизни казахского народа в результате ускоренной реализации преступной колониальной политики переселения безземельных крестьян России, Украины и стран Балтии, – ярко выраженная страсть трибуна казахской нации, использующего все риторические средства для возбуждения деятельного интереса здоровой от имперской апологетики части русскоязычной аудитории к справедливому решению земельного спора. Букейханов осмысливает земельный вопрос на одной плоскости с порочной практикой бездарного и безответственного царского администрирования как взаимообусловленные, поэтому весь корпус очерков 3 на русском языке можно рассматривать как единый социально-политический дискурс. Вместе с тем насыщенность этого единого дискурса отлитературными элементами позволяет рассматривать его структуры сквозь призму смены языковых планов, сюжетных усложнений, жанровых диффузий, то есть использовать литературоведческий инструментарий. Очерк «Русские поселения в глубине Степного края» представляет собой блестящий образец контекстуального расширения смыслов прагматического дискурса за счет литературных аллюзий, реминисценций, образного переосмысления прямых и косвенных политически злободневных цитат, характерных впрочем, в большей или меньшей степени и другим очеркам на переселенческую тему. Однако, этот очерк особенно интересен тем, что основная мысль, объединяющая весь публицистический материал, выпукло подается благодаря развертыванию в пространстве всего текста мотивов оригинальной авторской сказки – развернутого метафорического олицетворения. А.Букейханов размышляет о причинах неуклонного снижения урожайности из года в год на землях, отведенных переселенцам, и подводит к выводу об изначальной ущербности идеи непомерного расширения аграрного сектора в зоне резко-континентального климата и бедных солями почв, каковой является Степной край. Капризы погоды, когда в конце весны могут ударить заморозки, а все лето стоять засуха, когда пышное разнотравье в поймах рек весной, как бы свидетельствующее о стабильном плодородии тамошних земель, скоро никнет и блекнет от нехватки воды, когда все проросшее в начале лета до осени может иссушиться под знойным солнцем, за исключением курая и кокпека – традиционного подножного корма казахского скота, – неизбежно превращает сельскохозяйственный труд жителей новообразовавшихся крестьянских хуторов в высокий и неоправданный риск. Совершенно непредсказуемые климатические и иные метаморфозы, характерные Степному краю, персонифицируются автором в двуедином образе старухи-девушки из сказки: «У порога отверстия, откуда тонкою лентой крутится синий дым подземелья, сидит женщина; она безобразна, как баба-яга, может быть, это она сама, нелюдима и зла, как ядовитая змея, жертва любви людской, и была лицемерка-змея. Впрочем, кто ее знает, кто она?» – интригуя слушателей, вставляет ертекшы (сказочник). То было вечерней порой, – добавлял он же, приступая к продолжению сказки. – Звезды мигали последним слабым светом, – еще были видны полярная звезда и зарница; утреннею зарею озарился восток; девственные лучи солнца, как в эту пору джигит, целуют облака, лижут вершины гор… Ни отверстия, ни дыма не было; на этом месте стояла акорда (белая ханская юрта) и у порога его – ханша дивной красоты. – Вставив, что не ему, старому, описывать ее, продолжал ертекшы, – ханша была стройна и гибка, как молодая ветка лозы, глаза у нее черны, как спелая смородина, черные, как чернила брови, были подобны крыльям ласточки, зубы - что жемчуг и 4 белы как снег. Поцелуй ханши жгуч, как яд змеи, сладок, как девственная любовь. Ночью была буря: шел источник жизни – дождь; дул ветер любви, он снес, сровнял все скверны ада, змеи; остановился у той женщины джигит: испив от избытка его силы, она обратилась в ханшу. «Все на свете обманчиво, – поучает сказка, – никто никогда не узнает в этой царице любви ни бесплодную старуху, ни ядовитую змею».1 Эта поэтическая миниатюра представляет собой эстетическую ценность, в ней – композиционная завершенность, повышенная суггестивность образов, достигаемая смонтированным изображением. Сказка несет этнографическую информацию, моделируя древние мифологические представления казахов, пантеистические воззрения, обусловленные суровым природным ареалом, представления народа о красоте и уродстве в людях и их отношениях. Будучи абсолютно авторским произведением, сказка идеально ретранслирует примечательные особенности поэтики казахского фольклора (дихотомия мотивов, обрамление как прием изложения содержания, обилие перифраз и нагнетание тропов в описаниях персонажей и ситуаций). Первый функциональный уровень сказки в очерке заключается в том, что Букейханов переводит языковую структуру, характерную для казахского фольклора как продукта многовекового культурного процесса, на другой, русский языковой код в целях максимально возможной репрезентации национальной картины мира казахов. Но в общей композиции очерка поэтическому шедевру отводится более важная роль лейтмотива прагматического дискурса, в котором описание реальных ситуаций крушения надежд переселенцев на урожаи на новообретенных землях в Степном крае звучит в унисон с навеянным сказкой настроением эфемерности сменяющихся в ней картин природы, в которых все смазано, все призрачно и обманчиво. Так, процитировав письменное свидетельство чиновника о разочаровании переселенцев села Раздольное Атбасарского уезда выбранными ими покосами, которые весной вызвали у них восторг разнотравьем, а осенью представляли собой выжженные солонцы, Букейханов заключает: «…капризная Киргизская степь ханшу подменила баба-ягой»2. В другом случае автор после экскурса в историю географического изучения долины реки Чар, связанных с именами русских ученых, однозначно рекомендовавших по результатам своих впечатлений развивать земледелие в описанном ими крае, выносит свой вердикт: «Сиверс3 и Вернер4, плененные красотой ханши, были бесконечно Алихан Букейхан. Избранное / Гл.ред. Р. Нургали. –Алматы: «Қазақ энциклопедиясы», стр.221. 1 Алихан Букейхан. Избранное / Гл.ред. Р. Нургали. –Алматы: «Қазақ энциклопедиясы», стр.221. 3 Сиверс Иоанн - Сиверс (Иоанн) - член Императорской Академии Наук в СанктПетербурге; много путешествовал по Сибири и составил описание посещённой им страны в ""Briefe aus Sibirien an seine Lehrer deb konigl. Grosbritannischen Hofapotheker Herrn 2 5 далеки от безобразной и бесплодной бабы-яги, скрывавшейся под красивою маскою своего антипода-ханши. Переселенцам, прожившим на Чаре подольше Сиверса и Вернера, пришлось испытать всю капризную изменчивость Киргизской степи и поближе познакомиться с бесплодной старухой».5 Осевшие на «пойме» реки Чара крестьяне позже обнаружили, что облюбованная прибрежная земля больше не заливается весной, к середине лета превращаясь в голую дресвяную степь. Погода после посева может «приподнести» мороз, от которого замерзает вода в родниках. В засушливое лето гибнут урожаи чувствительных к засухе культур. Автор очерка констатирует:«Таковы нелицеприятные разоблачения, сделанные переселенческим хозяйством пленительнице и обманщице долине р.Чар…»(1;223). Метафорическое олицетворение природы и климата Центрального Казахстана в образе старухи-девушки в сказке позволяет Букейханову «оживить» фактический материал очерка через активизацию архитипичных мотивов в сознании читателя, чему всегда максимально способствует обращение к фольклорным сюжетам. Под воздействием энергии сказки в части текста очерка экспонируется психологическая динамика социальной биографии большой группы людей-переселенцев, объединенных общей трудной судьбой. Общая стратегия авторского понимания всего драматизма обстоятельств, в которых оказались не по своей воле крестьяне-переселенцы, обусловливает расширение зоны образной репрезентации социально-бытовых и геополитических проблем, сопутствующих краху царской аграрной политики в Казахстане. Букейханов умело использует языковые и речевые фигуры, позволяющие ему одновременно и точно передать атмосферу пессимизма, царящую в среде переселенцев, эйфорию, охватившую колониальную администрацию от «легкого» решения вопроса обустройства большой массы пришлых крестьян на новых землях, тревожную озабоченность демократически настроенной части общества политическими последствиями порочного социального эксперимента: «Зимою в 1892 году заболели цингою переселенцы поселка Таволжанского. Приезжал в поселок казенный врач и велел больным, голодным и нищим крестьянам есть лук и пить кумыс. «Киргиз запоит кумысом, только пей», – говорил почтенный доктор в футляре…Тогда неурожай был превращен в недород. Если современных коновалов аграрного вопроса в России, сулящих голодному крестьянству млечные реки в кисельных берегах Киргизского Brande, den konigl. Grosbritannischen Botaniker Herrn Ehrahart und den Bergcomissarius und Rathsapotheker Hern Westrumb"" (Санкт-Петербург, 1796). Умер в 1795 году. 4 Вернер Константин Антонович(1850-1902). Профессор Московского сельскохозяйственного института. В 1891-1892 г.г. служил чиновником особых поручений при Степном генерал-губернаторе, автор исследований по Степному краю. 5 Алихан Букейхан. Избранное / Гл.ред. Р. Нургали. –Алматы: «Қазақ энциклопедиясы», стр.221. 6 края, почтенный доктор не привлекает за плагиат, то это объясняется его верою, что цингу можно вылечить чужим кумысом, который появляется-то с начала мая, как и аграрный вопрос разрешить подачками киргизских солонцов. «Киргиз даст вам беловодье, только идите к нему и уходите от нас», – говорят крестьянам паши и евнухи помещичьего землевладения и убирают их. Надолго ли?». Убедительность текста достигается тем, что энергичное повествование от третьего лица, насыщенное аллюзиями, усложняется чужой прямой речью, создающей пересечение точек зрения. Возникает плотное пространство мысли, которая к тому же обретает многомерность. Здесь три речевые позиции: авторская объективно трагедийная, фарсово-лицемерная среднего русского интеллигента-прислужника царской администрации, и высокомерно-отчужденная апологетов идеи насильственного вытеснения безземельных русских крестьян в Казахстан из правого политического лагеря. Композиция текста позволяет спонтанно совмещать малые и крупные планы мыслей, объединяя в единую и долгосрочную политическую тенденцию безразличие к плачевному социальному положению переселенцев и бездушно-потребительское отношение к коренному населению Степного края рядовых русских специалистов-интеллигентов и колониальных чиновников разных уровней. Колоритная аллюзия «доктор в футляре» отсылает нас к А.П.Чехову, который в рассказе «Человек в футляре» художественно обобщил в образе учителя Беликова целый пласт русской социальной жизни, характеризующийся усилением охранительной психологии в русской интеллигентской среде, в результате вырождения народничества, в массе обернувшейся болотом демонстративного верноподданничества, нередко с черносотенским оттенком. Авторский окказионализм «казенный врач» в контрасте с последовавшим эпитетом «почтенный доктор» для чиновничества подчеркивает абсолютную закономерность совпадения социально и политически безликого мнения интеллигента относительно практически обязанности казахов поить обнищавших на новых землях переселенцев кумысом, с уверенностью идеологов русской земельной аристократии от государства в том, что казах по определению призван обеспечить пришлых на их земли русских крестьян «беловодьем». Букейханов мастерски обыгрывает фольклорные мотивы в сатирических целях. Русская мифологема о Беловодье здесь далеко не случайна. Еще в восточнославянской мифологии фигурирует Беловодье как древнее название рая, где текут молочные реки из вымени небесной Коровы Земун. В русских народных преданиях 17-19 веков, когда, как следствие религиозного раскола после реформ патриарха Никона, начался интенсивный исход старообрядцев с насиженных земель центральных районов на окраины русской империи, эта мифологема семантически усложнилась, совместив представления об изобилии с чаяниями свободы: Беловодье – страна свободы, которая даже приобрела географические очертания: Бухарминский край на Алтае. Эта аллюзия необходима Букейханову для того, чтобы подчеркнуть всю 7 абсурдность гипертрофированных представлений официальных идеологов переселения о благодатных сельскохозяйственных возможностях Степного края и южной Сибири, беспочвенность их упований на благополучное разрешение аграрного вопроса в Центральной России за счет ущемления жизненных интересов азиатских народов. Красивый миф и жестокая реальность жизни переселенцев находятся в неразрешимой конфронтации. Мечта переселенцев об экономической свободе оборачивается безысходной зависимостью полуголодного существования от капризов резкоконтинентального климата. Ироническое описательное выражение, которым заменяется представления апологетов царской аграрной политики об обеспечиваемой ими переселенцам безбедном существовании в Казахстане, – «млечные реки в кисельных берегах» часто будет встречаться в этом и других очерках Букейханова для обозначения социально опасных иллюзий, вынашиваемых сторонниками экстенсивной сельскохозяйственной колонизации новых земель, относительно лучезарных перспектив жизни новых волн русских крестьян, вытесненных на периферию империи. Если мифологема о Беловодье проецируется на отношение к социальным запросам переселенцев, то другая, тоже находящая свое место в этом очерке, о Белой Арапии, характеризует обобщенное отношение реакционного лагеря общественной борьбы к притесняемому актами бесконечных экспроприации царской администрацией их земель казахскому народу. Мифологема встроена в контекст жарких дебатов в Государственной Думе России 10071912 годов по аграрному вопросу, особенно наглядно размежевавших общественное движение на два непримиримых стана – революционной демократии и консервативно-самодержавной апологетики. Букейханов пристрастно и развернуто комментирует все перипетии идеологических столкновений правых и левых, так или иначе соотносящихся с переживаемыми казахским народом в процессе жестоких земельных притеснений социально-экономическими трудностями. Из его внимания не ускользает то устойчивое политическое обстоятельство, что призывы правых с трибуны Государственной думы более масштабно расширять переселенческий процесс в Степном крае сопровождаются хулой в адрес казахского народа, унижением его национального достоинства и отказом в мало-мальски цивилизационном значении его исторического пути. Букейханов проницателен и тогда, когда отмечает пугающие закономерностью совмещения психологии колониальной экспансии с идеологией черносотенских погромов. В поле его сатирического обозрения попадают известные политические деятели, заметные и малозаметные чины колониальной администрации, методично утверждающие и проводящие антинародную политику вытеснения «лишних» русских крестьян из черноземной полосы России в Казахстан, среди которых депутат III и IV Государственной Думы от Курской губернии Н. Е.Марков, которого левые называли «тяжелым орудием правых», «диким помещиком», «Марков-валяй»; правые – «печальником 8 земли русской», «курским зубром», и который был скандально знаменит как лидер черносотенского Союза русского народа; депутат III Государственной Думы от Харьковской губернии П.А.Неклюдов, гласный волчанского земства, прославившийся шовинистическими взглядами и оголтелой ксенофобией; депутат IV Государственной Думы от Ковенской губернии И.С.Васильчиков, главноуправляющий землеустройством и земледелием, который ратовал за неукоснительное соблюдение интересов землевладельцев, во имя чего допускал «принудительное передвижение государством граней», на которых «сотрясаются интересы землевладельцев»; директор департамента земледелия Крюков, заявивший на одном из заседаний Переселенческого управления в 1907 году о возможности поступать с казахами так же, как американцы с индейцами, и другие. В разделе очерка, посвященного теме рисков хозяйствования переселенцев на удачно расположенных землях по нижнему течению реки Нура, автор акцентирует внимание на том, что и здесь русские поселки хронически не в состоянии в полной мере обеспечить себя к зиме сеном, так как со своих покосов его не хватает, а за арендованным сенокосом приходится ездить за 40-60 и даже за 175 верст на берега озера Кургальджин. Прямых дорог к покосам нет. Севернее лежит безводная и необитаемая степь Музбель, южнее – сплошные солонцы, покрытые одним только кокпеком – видом лебеды, а в этой соленной суши – трясины-оппа, представляющие собой подобие сгустков ржавого теста с предательской сливкообразной коркой по периметру, легко подламывающуюся под тяжестью живности и людей. Убедительная в своей живописности тематическая экспозиция завершается риторически эффективно звучащим выводом Букейханова: «В этом царстве кокпека и совсем не вкусных сливок ни «американец» Крюков, ни целые сонмы курских и волчанских зубров ни вырастят ни даже хлебного зерна. Здесь-то благодетель киргизского народа г.Крюков хочет наделить его целыми 200 десятинами на 1 хозяйство. Благодарность – за благодарность, - долг платежом красен! Приезжайте, г.г.куряне, волчане сами, на киргизские кокпековые степи, – киргизский народ умеет отблагодарить, берите на 1 хозяйство не 200, а 20.000 десятин и обратите «Белую Арапию», – как парламентски выразился в 3-й Г.Д.джентльмен волчанский депутат Неклюдов, адресуя свою брань отсутствующему киргизскому народу, которому 130 тысяч Неклюдовых не составляют и 3 процентов, в Америку, как сказал бы г.Крюков». Здесь мифологема «Белая Арапия» выполняет роль смыслооформляющего концепта, обобщенно репрезентирующего шовинистическое отношение политических ретроградов России всех идеологических оттенков к казахскому народу. В русском фольклоре «Белая Арапия» является синонимом легендарной, неведомой страны, населенной белокожими людьми, которые, однако, совершенно противоположны по духу и естеству славянам. Первоосновой возникновения понятия является этнологическая дифференциация жителей африканского 9 континента на «черных арапов» (негров) и белокожих представителей Аравии. Одновременно в народном фантастическом сознании происходит трансформация понятия «Белая Арапия» в мифологему, вбирающему в себя весь свод нелепых и искаженных представлений о жизни таинственных и враждебных обитателей стран к югу и востоку от России. Обращение просвещенного депутата Неклюдова к замешанной на невежестве мифологеме подчеркивает всю глубину цинизма его отношения к судьбе целого азиатского народа, но вместе с тем подчеркивание автором очерка самой возможности подобной речевой артикуляции с трибуны парламента типизирует отвратительные тенденции подавления государственной машиной снизу доверху элементарных прав малых народов с позиций великорусской самодержавности. Функции типизации выполняют в этой части текста очерка и другие языковые элементы, служащие цели создания художественных образов. Сложный эпитет «сонмы курских и волчанских зубров» метафорически характеризует сущность единения разных по политическим пристрастиям общественных деятелей в одном неправедном деянии. Одическое возвышение союза Марковых и Неклюдовых, чему способствует слово «сонмы» из поэтического словаря классицистов, придает иронический оттенок эпитету, который усиливается приемом перенесения общественно маркированного якобы бойцовского качества одной личности на другую личность, которая трусливо изрыгает за глаза брань в адрес безропотного казахского народа. Текстам очерков Букейханова свойствен перифрастический стиль иронического типа, проявления которого следует отметить и в анализируемой речевой ткани. Одиозный персонаж переселенческого действа Крюков, дополнительно к семантическому ореолу, приданному ему заковыченной характеристикой, остраняющей его гражданскую позицию («американец»), наделяется совершенно ему несвойственным признаком «благодетель киргизского народа», представляющую собой отрицающую перифразу. Перифразы, художественно убедительно обнажающие узкосословную и великодержавно-шовинистическую подоплеку демонстративновозвышенных речей и политических жестов адептов жестокой аграрной реформы, в существенной мере предопределяют обличительную канву в целом объективного социологического исследования причин провалов в переселенческом процессе. К перифразам, прямо указывающим на существенные свойства ущербного идеологического обоснования и управления в сфере аграрной политики и практики царизма в очерках Букейханова на темы переселенцев и злоупотреблений администрации в в Казахстане относятся: паши и евнухи помещичьего землевладения; современные коновалы аграрного вопроса в России; курские помещики; печальник русского народа (о И.С.Васильчикове ); кто сочиняет книжки о млечных реках и кисельных берегах Киргизского края; и другие. 10 Ярко выраженной формой присутствия индивидуальности автора, через насыщение текста поэтической семантикой моделирующего свой мир этических ценностей, предстает в очерках Букейханова такая стилевая фигура, как антитеза. Несовместимости и противоположности между позицией автора, близкого в этой статье по убеждениям к социалдемократам, и взглядами защитников классовых интересов крупных русских помещиков по отношению к одним и тем же явлениям административной практики вытеснения коренных жителей Казахстана с насиженных земель и обманного манипулирования низкими показателями продуктивности расширяющихся территорий под русские поселения, проявляются на стилевом уровне в виде содержательно-значимой контрастности образной мысли. Так, авторская оценка деятелей, фарисейски обосновывающих целесообразность опоры в аграрной колонизации Степного края на опыт освоения новых земель в Северной Америке при абсолютном неведении относительно гидрографии отводимых переселенцам пространств, облекается в форму антитезы: «Как бы вы не кичились культурой с чужого плеча и собственным варварством, вы не увеличите ни единой слезой недостаток влаги в Киргизском крае…». Развенчивая утопические прожекты Васильчиковых и иже с ними о разведении садов и цветников в регионе с переменчивым и суровым климатом, каким предстает Степной край, Букейханов через контрастное сопоставление высокопарного смысла их фразеологии культурного мессианства с убожеством реальных результатов насаждения хуторского типа хозяйствования на казахской земле, художественно выразительно подводит итог всему материалу очерка «Русские поселения в глубине Степного края»: «Высокие пустые слова о внесении в «нашу азиатскую окраину» оседлой земледельческой культуры постольку, поскольку авторы их произносят сознательно, – не более, как обман, как солонцы, простым умножением превращенные в удобные земли…». Оксюморон «Высокие пустые слова» указывает на выхолощенную суть демагогии идеологов переселения, а в целом фигурально выстроенное предложение представляет собой сгусток лексически взаимоотрицающих семантических полей, в котором контраст особо резонирует авторскую интенцию резкого неприятия социально опасного начетничества колониальной администрации в вопросе реализации аграрной политики царизма. В очерке «Переселенческие наделы в Акмолинской области», продолжившем тему переселения в преломлении к растущим социальным проблемам местного населения Степного края, можно проследить дальнейшее развитие и совершенствование мастерства использования изобразительно-выразительных средств русского языка. Антитеза и здесь представлена в своих различных стилистических ипостасях. Скупой, но живописный намек на психологический облик сановников и их чиновных приспешников, одержимых маниакальной идеей превращения степей Казахстана в сплошные сады, можно усмотреть в иронической репликеантитезе: «…и пустыню обратят в цветник». А вот в заключительной части 11 своего очерка, в сущности, всей системой доказательств утверждающей тезис о неизбежности перехода разорившихся русских переселенцев к скотоводству в условиях казахской степи, снова появляется антитеза, указывающая на единственную спасительную для них перспективу: «если не отряхнут ног своих от этой заманчивой простором, но скудной по содержанию степи». В этом же очерке особенно обращает на себя внимание нечастый случай использования Букейхановым в риторических целях развернутой метафоры, способствующей объемному представлению пестрой картины регулярных перемещений крестьян-переселенцев с выпаханых и выдохшихся земель на новые наделы. Автор очерка тут же образно выражает свое ироническое отношение к организаторам и руководителям этого губительного для жизненного ареала скотоводов-казахов шествия новоявленных аграриев: «мы наблюдаем здесь своего рода уникум, свойственный только Киргизской степи, где земля изнашивается как одежда, и где ее починяют и сменяют как последнюю. Хорошо, что пока есть киргизские земли и хорошие портные...» Ирония как вид тропа вообще является излюбленным средством художественной изобразительности в очерках Букейханова. Но нередко характерный иронии двойной смысл у него снимается, акцент переносится на откытую негативную оценку в тексте, лексико-семантические контрасты целенаправленно дезавуируют видимую солидарность с содержанием высказываемого, возводя риторику до уровня прямого обличения опасного общественного явления. Доказав неизбежность обесценивания земель казахов, насильно отчужденных от рек, озер и колодцев в процессе наделения переселенцев лучшими наделами, Букейханов саркастически предупреждает::«Киргизский скот, при всем своем консерватизме и идентичности своего святая святых с «истинно-русскими» взглядами на разрешение аграрной проблемы, вряд ли пойдет так далеко, что откажется пить воду…». Сарказм как особо язвительная ирония видна и в другой фразе, взятой, как и первая, из очерка «Русские поселения в глубине Степного края»: «Кочевые пути через реку Нуру в такой же степени выдумка злой и порочной воли киргиз, в какой их скотоводческое хозяйство…». Также разителен сарказм в других очерках: «Было бы странно, если бы киргизы не помогли переселенцам, для которых отобрали отцовские земли» ( «Ничьи деньги»); «Неограниченная власть степного генерал-губернатора, чистого, как ангел, от знания края, опасна, как огонь, которым играет ребенок» («Ненужное генерал-губернаторство»). Обилие риторических вопросов, восклицаний и обращений, накаляющих обличительный пафос очерков, уточняющих адресатов добросовестного освещения истинного положения вещей или критики бездарной и социально деструктивной административной деятельности в сфере переустройства жизни Степного края под переселенческим давлением, также существенно дополняет представления о своеобразии индивидуального стилевого мастерства Букейханова: «Не это ли «американское» обращение с 12 киргизами?; «Это немного перекрасит розовые мечты господ зубров в темный цвет, но любите же, господа., черный цвет не в одной «черной сотне»!; «Не это ли назвал князь Васильчиков «колонизацией дикой азиатской окраины»?»;и большое количество других. Литературный контекст очерков свидетельствует о интегрированности культуры мышления Букейханова в традицию глубоких духовных исканий лучших представителей творческой интеллигенции России и в силу этого воспринимается как органическое порождение русского литературного универсума.
