Соболева Ольга - Томский гуманитарный лицей

Соболева Ольга
К проблеме нарративного перехода в книге Г. Чхартишвили/Б. Акунина
«Кладбищенские истории»
Томский гуманитарный лицей
10 класс
в 2011 г. Оля Соболева – студентка 4 курса
факультета информатики ТГУ
Б. Акунин – это повествовательная маска Григория Шалвовича Чхартишвили –
литературоведа, япониста. Происхождение имени Акунина Григорий Шалвович
предусмотрительно скрывает, но в романе «Алмазная колесница» дается все же трактовка
слова «аку нин», что в переводе с японского означает «злой человек». С другой стороны,
Б. Акунин по звукоряду напоминает другую фамилию – Бакунин. Соответственно,
возникает вполне логичный вопрос: кому это нужно. Задать этот вопрос – означает
освидетельствовать ехидный расчет Акунина на приличный интеллектуальный уровень
читателя. Акунин ведет своеобразную игру с читателем, по принципу «угадаете или нет».
Таким образом, для того, чтобы в полной мере распознать и расшифровать авторские
«месседжи» - послания, нужно обладать соответствующим запасом знаний, причем не
только в области литературы, но и истории, психологии и пр.
В книге «Кладбищенские истории» 6 частей, в каждой из которых рассказывается об
одном из шести кладбищ: Старом Донском (Москва), Хайгет (Лондон), Пер-Лашез
(Париж), Иностранном (Иокогама), Грин-Вуд (Нью-Йорк) и Еврейском кладбище на
Масличной горе (Иерусалим). И Акунин, и Чхартишвили в данном случае выступают в
роли повествователей-нарраторов. Нарратор – это реальное или вымышленное лицо, от
имени которого ведется повествование в произведении: на первый взгляд, нарратор в
данном случае один – Григорий Чхартишвили, но он сам утверждает, что «раздвоился на
резонера Григория Чхартишвили и массовика-затейника Бориса Акунина…первый
занимался эссеистическими фрагментами, второй – беллетристическими» [1, С.5].
Акунин постоянно присутствует в частях, написанных Чхартишвили, в качестве
комментатора: например, только что читали о том, что «…некий капитан Корреджа
поставил себе на заранее купленной могиле памятник…» [1, С.183] - экскурсоводческая
фраза (Чхартишвили фактически исполняет роль экскурсовода, т.к. эссе, написанные им,
представляют краеведческие статьи о достопримечательностях того или иного кладбища),
и практически сразу же: «…для жителей Нового Света очень важно, чтобы у них все было
тип-топ…Сколько раз мы видели в голливудских фильмах, как один герой наклоняется
над другим (а тот весь израненный-переломанный) и спрашивает: «Are you okay?» – хотя
слепому видно, что тот никак не может быть okay, и по-нашему следовало бы
запричитать: «Господи, какой ужас! Что они, гады, с тобой сделали [1, С.184] - фраза с
использованием разговорной речи («израненный-переломанный», «что они, гады…»), что
типично для Акунина (вспомнить хотя бы «Магистерскую серию»). И наоборот,
Чхартишвили присутствует в беллетристических фрагментах Акунина, в качестве
«исторических справок»: для примера, обстановка кладбища Хайгет присутствует больше
в части, написанной Акуниным, нежели Чхартишвили.
В связи с фамилией Чхартишвили, возникает примерно следующий ряд ассоциаций:
Чхартишвили – один из редакторов журнала «Иностранная литература», литературовед,
японист, автор книги «Писатель и самоубийство». Упомянутая книга немедленно
связывается в сознании читателя с «Кладбищенскими историями».
С именем Б. Акунина ассоциаций возникает еще больше. Борис Акунин, Б. Акунин,
Бакунин, Михаил Бакунин – ряд вполне недвусмысленный. Русский революционер,
теоретик анархизма, сподвижник Герцена и Огарева, Маркса и Энгельса, член первого
Интернационала, затем противник ортодоксального марксизма, ренегат и ревизионист –
все эти характеристики придают «чужому имени» Акунина многосмысловые возможности
оценочного порядка; и автор детективов, и писатель, использующий материалы русской
литературы, и «аку нин» - злой человек (яп.). Следует заметить, что все последние
ассоциации намеренно созданы в произведениях, якобы именно Акуниным и написанных.
Налицо прием, достаточно традиционный для поэтики русской прозы – повествовательная
маска. Если такая маска живого лица нарративно функционирует, то за ней немедленно
выстраиваются в сознании читателя целые коридоры и лабиринты ассоциаций,
придающих повествованию дополнительные вариации и смыслы.
Предположительно, в частях, написанных Чхартишвили, должна присутствовать
тема смерти, конкретизированная в вопросе: так уж ли страшна смерть (как ее малюют,
например, известные литераторы-классики)? И задача – «собрать воедино всю
информацию по данной теме, взвесить доводы «за» и «против» [2, С.]. В частях,
принадлежащих перу Акунина, должны быть реминисценции из произведений классиков
(или аллюзии на этих же классиков), детективная история, присутствие самого Акунина
(или «аку нина»), абсолютно мистический (или фантастический) рассказ, иногда,
нагнетание мистической и/или пугающей обстановки, плюс, нескрываемая ирония, а
зачастую и злые шуточки– несомненная постмодернистская игра.
Книга «Кладбищенские истории» начинается с пролога, носящего название
«Разъяснение». Эта часть написана Григорием Шалвовичем Чхартишвили – самое
настоящее разъяснение о том, когда и как была написана эта книга, в публицистическом
стиле; в «Разъяснении» происходит объяснение мотива всей книги: узнав о смерти как
можно больше, следует бояться ее как можно меньше, хотя официально в прологе это не
проговаривается, отсюда следует стремление развенчать устоявшийся стереотип
восприятия смерти.
Далее следует глава о Старом Донском кладбище в Москве. В каждой главе по две
части: первая (судя по оглавлению) написана Григорием Чхартишвили, вторая – Борисом
Акуниным. Однако у каждой такой части есть свое название: в данном случае, заголовок
над эссе Чхартишвили гласит: «БЫЛ ДА СПЛЫЛ, или ЗАБЫТАЯ СМЕРТЬ». Не без
основания можно предположить, что слова «Был да сплыл» принадлежат Акунину (стиль
у фразы – разговорный, а в этой книге именно этот стиль присущ Б. Акунину), а
уточнение «…или Забытая Смерть» - Чхартишвили (именно он назван автором данной
главы). Эссе Григория Чхартишвили начинается с фразы Б. Акунина: «…Они
[действующие московские кладбища] похожи на кровоточащие куски вырванного по
живому мяса…» - без сомнения принадлежат Акунину – самая настоящая попытка если не
напугать, то отвратить возможного любопытствующего от прогулки по «абы какому»
кладбищу. Следующее же предложение: «Если вас…по одной любознательности занесло
на Николо-Архангельское [кладбище], … уходите оттуда не оглядываясь – не то
испугаетесь бескрайних, до горизонта пустырей, утыканных серыми и черными
камнями,…, оглохнете от звенящей тишины, и вам захочется жить вечно…» принадлежит Григорию Чхартишвили, т.к. тоже представляет собой экскурс (пусть и
небольшой и с проявлением отрицательного отношения к такому типу кладбищ). Далее
повествование продолжит Чхартишвили, расскажет о здешних знаменитых (и не очень)
мертвецах, обрисует обстановку кладбища, почитает эпитафии с надгробий. Акунин и
здесь проявит себя, прокомментировав фразу Чхартишвили: «…любимая моя эпитафия,
украшающая надгробье княжны Шаховской…: «Скончалась от операции доктора
Снегирева» - таким образом: «Где вы, доктор Снегирев? Сохранилась ваша-то могилка?
Ох, вряд ли. А тут, на Старом Донском вас до сих пор поминают, пусть и недобрым
словом…». И завершает эссе тоже Акунин: «…и я сочиняю романы про XIX век, стараясь
вложить в них главное – ощущение тайны и ускользания времени…».
Проанализировав таким же образом остальные пять эссе Чхартишвили («IT HAS
ALL BEEN VERY INTERESTING, или БЛАГОПРИСТОЙНАЯ СМЕРТЬ»; «VOILA UNE
BELLE MORT, или КРАСИВАЯ СМЕРТЬ»; «РОСЁ-ФУДЗЁ, или ВНЕЗАПНАЯ
СМЕРТЬ»; «ARE YOU OK, или ОПТИМИСТИЧНАЯ СМЕРТЬ»; «УМЕР-ШМУМЕР, или
НЕСТРАШНАЯ СМЕРТЬ»), можно выяснить, что Акунин начинает и завершает каждое
эссе и вставляет насмешливо-язвительные комментарии по ходу рассказа, основную часть
= антураж кладбища + свое собственное мнение + интересные подробности
существования данного кладбища пишет сам Чхартишвили.
Смерть в понимании постмодернистов – это когда «умерли» автор, текст, читатель,
целостный мир рассыпался на кусочки (а, следовательно, тоже умер). Акунин и
Чхартишвили в прогулках по кладбищу «оживляют» (буквально из гробов вытаскивают –
гробокопатели) «умершую» литературу. Характеристики, которыми Чхартишвили
награждает смерть в эссе, посвященных кладбищам: ЗАБЫТАЯ, БЛАГОПРИСТОЙНАЯ,
ВНЕЗАПНАЯ, ОПТИМИСТИЧНАЯ и НЕСТРАШНАЯ – показывают отношение к смерти
разных народов: русских, англичан, японцев, американцев и евреев соответственно,
подтверждения чего можно найти в тексте. В России про умерших зачастую забывают,
т.к. все это было слишком давно: «…никому, кроме меня не нужны. Их имена не
гремели,…кроме камня на могиле ничего в этом мире от них не осталось…» [1, С.17]. В
Англии «даже смерть не оправдание для inappropriate behavior (неподобающее
поведение)» [1, С.50]. В Японии «смерть…нельзя предугадать,…невозможно
подготовиться…» [1, С.127]. В Америке люди живут оптимистично и умирают точно так
же («Грин-Вуд – территория запланированной смерти, первая ласточка…того самого
американского оптимизма» [1, С.184]). А в Иерусалиме «…не боятся смерти,…просто не
боятся и всё» [1, С.212]. При этом начала названий эссе (те самые, что даны Акуниным)
означают абсолютно то же самое: «Был да сплыл» - русская поговорка, означающая
примерно следующее: «было, а сейчас уже нет, и зачем об этом вспоминать?». «It has all
been very interesting» - фраза английской писательницы (леди Монтегю), «высшее и
восхитительнейшее проявление британской благопристойности» [1, С.51]. «Росё-фудзё» японская поговорка, переводимая так «Никому не дано знать, в каком возрасте ему
суждено умереть» [1, С.126]. «Are you OK» - типичная фраза американских боевиков
(«…сколько раз мы видели в голливудских фильмах…» [1, С.184]). «Умер-шмумер» начало еврейской поговорки, звучащей: «Умер-шмумер, лишь бы был здоров», т.е. здоров
– хорошо, умер – здесь уж ничего не поделаешь, но ведь не болеет же – и ладно. В тот же
разряд расхожих фраз, ставших достоянием массового сознания, можно отнести
реминисценцию из романа Л.Н. Толстого «Война и мир» «Voila une belle mort». Эта фраза
в романе была произнесена Наполеоном с очевидным расчетом (в толстовском
понимании) на ее исторический смысл. Акунин эту фразу использует исключительно с
иронической точки зрения: «Бронзовое надгробье президента Феликса Фора у
незнающего человека вызывает благоговение: государственный муж лежит в обнимку со
знаменем. Oh Captain, my Captain! Voila une belle mort! И прочее. Однако у
современников, осведомленных о том, что его превосходительство скончался в объятьях
любовницы, эта аллегория должна была вызывать совсем иные ассоциации…» [1, С.89].
Характеристика смерти на кладбище Пер-Лашез, данная Г. Чхартишвили («Красивая
смерть») тоже сомненительна (словно после слова смерть должен быть вопросительный
знак – и не иначе: разве красиво, если «…любящая женщина, жена Амедео Модильяни, на
следующий день выбросилась из окна. Ее не остановила даже девятимесячная
беременность…» [1, С.88]. Вызывает понятные недоумения и история жены графа де
Лавалетта: накануне казни она пришла к мужу, поменялась с ним одеждой, осталась
вместо него в темнице, а «графиню» оставили гнить в каменном мешке, и она сошла с
ума», что также заставляет усомниться в «Voila une belle mort».
Подобного рода примеры иронических вибраций в книге «Кладбищенские истории»
не просто многочисленны; всего вероятнее они и возникают именно благодаря
функционированию двух нарраторов. Нарративные переходы создают пафос
возможностей, множественной вариативности истолкования текста. Нарративные
функции угадываются на уровне стилевых сломов: Акунин/Чхартишвили.
Определенность и неизменность кладбища как культурного топоса этим двуликим
автором противопоставлена в книге текучему миру возможностей литературы.
Литература
1. Акунин Б. Кладбищенские истории/ Б. Акунин, Г. Чхартишвили. - М.: КоЛибри,
2005.
2. Чхартишвили Г.Ш. Писатель и самоубийство. – М.,2006