УДК 821. 161. 1-31 Мироненко М.А. Аспирантка Российский

1. УДК 821. 161. 1-31
Мироненко М.А.
Аспирантка
Российский Православный институт св. Иоанна Богослова
ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ В ПОЭЗИИ И ПРОЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ
ПАТОЛОГОАНАТОМОВ И СУДМЕДЭКСПЕРТОВ
Интерес к теме любви и смерти в литературе существует столько, сколько
существует сама литература. Исследованием темы любви занимались А.
Михайлов, В.И.Коровин, В.Ермилов А.Горелов и другие.
А.Михайлов писал: “Любовь – это жизнь, это главное”[5, 100]. С ним
согласен В.Ермилов: “Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь”[2, 303]. Нас
интересует изображение любви и смерти в творчестве писателей
патологоанатомов и судмедэкспертов. Цель статьи – показать специфику
изображения любви и смерти в творчестве этой малочисленной писательской
группы. Новизна исследования заключается во взгляде на любовь и смерть
через призму профессиональных знаний.
Разные виды любви: от возвышенной, платонической, до приземлённой,
физической, хорошо известны исследователям. А.Горелов отмечает: “В
любовной теме В.Брюсова эротический акцент звучал сильно, вызывающе,
тогда как не только ранний Блок, но и Блок “страшных лет” сохранял в своей
любовной лирике высокое поэтическое целомудрие”[1, 25]. Близость любви и
смерти также является очевидным фактом для многих писателей: Каренина у
Л.Н.Толстого, “Гранатовый браслет” Куприна, Аксинья у Шолохова. “Счастье
человека достигается путём смерти самого человека”, -- считает В.И.Коровин[3,
15].
В настоящей статье мы рассмотрим тему любви и смерти в творчестве врачейпатологоанатомов Александра Маслова, Георгия Юрьева и Леонида Цыпкина, а
также судмедэксперта Андрея Ломачинского.
Смерть в изображении патологоанатома, как правило, лишена романтизма. С
большей или меньшей степенью натурализма описывают авторы мёртвые тела
на секционных столах. Если у классиков повествование завершается смертью,
то писатель-патологоанатом смертью часто начинает своё повествование.
Отношение к любви и смерти у вышеперечисленных авторов можно разделить
на три группы: любовь побеждающая смерть, любовь, приводящая к смерти и
любовь, существующая параллельно со смертью.
Произведения рассматриваемых авторов создавались в советскую эпоху либо
изображают события, происходившие при советской власти. Это было время
господства атеистического мировоззрения. И именно в этот момент, то есть, «в
то время, когда слово Бог писалось с маленькой буквы и все повально были
атеистами», в руки героя рассказа Георгия Юрьева “Свифт” попадают
церковные журналы, оставшиеся после смерти старика, бывшего когда-то, до
начала репрессий, священником. Там, в разделе духовной поэзии, герой
находит очень красивую молитву, написанную белым стихом. Автором
молитвы была женщина, рано ушедшая в монастырь после гибели жениха –
морского офицера. Монахов часто называют “заживо погребёнными”. Это не
лишено основания, если вспомнить, что основатель монашества преподобный
Антоний Великий, удалившись от мира, уединился в заброшенной гробнице,
недалеко от своего селения, где провёл более 15 лет. Другой Антоний –
Антоний Печёрский, получивший это имя при пострижении в память об
Антонии Великом, принёс египетско-сирийское течение монашества на Русь.
При нём монахи сами копали себе кельи в грунте пещеры, а при увеличении
числа братии, кельи стали строиться на земле, а пещеры стали монастырским
кладбищем. Но это внешне. А история монашества это не внешние события,
“это иной мир бесстрастных земнородных, неведомый настоящему времени”.
Была война, корабль, на котором служил жених этой девушки, не вернулся из
похода. Невеста-вдова просила Бога о том, чтобы время замерло для корабля,
на котором служил её любимый. Она просто хотела сравнять во времени свой
шаг с его шагом, догнать его”[10, 171]. И перестали быть для героя
невозможными корабли-призраки. Но как это произошло? Автор этого не
раскрывает, поэтому попытаемся разобраться сами. Г.Юрьев упоминает чертёж
академика А.Д.Сахарова с поворотом оси времени, вероятно имея в виду
гипотезу многолистной модели Вселенной с поворотом стрелы времени. Суть
этой теории в том, что космологическое расширение Вселенной сменяется
сжатием, потом новым расширением, таким образом, что циклы сжатие –
расширение повторяются бесконечное число раз[7]. Но при этом встаёт вопрос:
что было до начала первого цикла расширения. Если предположить, что это
был Момент Сотворения Мира, то, по мнению Сахарова, он лежит за
пределами науки. Поэтому обратимся к мнению священнослужителя. Епископ
Василий Родзянко говорит, что согласно Библии, до момента “большого
взрыва” был прекрасный мир – место обитания первых людей[6, 5]. В
результате грехопадения этот мир разлетелся на куски. Но любовь,
побеждающая смерть, это, прежде всего любовь Божия, поэтому появляется
понятие “антропный принцип”: Вселенная приобрела такие свойства, при
которых смогла развиться разумная жизнь. Сахаров говорит о том, что в
природе не существует полностью обратимых процессов. Если снять на плёнку
необратимый процесс, а потом пустить плёнку в обратную сторону, то на
экране появится то, чего не может произойти в действительности: “Время
оборотится вспять. Как в обратном кино, разбившаяся ваза с рассыпавшимися
по полу цветами, вновь собравшись, взлетит на стол»”[10, 171]. А епископ
Василий (Родзянко) говорит, что в Предании есть образ, изображающий
грехопадение: “Представьте себе драгоценный сосуд, падающий и
разлетающийся на мелкие куски. Осколки падают одни ближе, другие дальше
и, соответственно, быстрее и дольше, в зависимости от расстояния. Сосуд –
Адам”[6, 59]. Под Адамом понимается всё человечество. Количественно,
считает Сахаров, необратимость выражается в монотонном возрастании
энтропии. В то же время, атомы, входящие в состав всех тел, двигаются по
законам механики, которые обладают полной обратимостью во времени.
Сахаров считал, что в космологических теориях, имеющих выделенную точку
по времени, следует случайные начальные условия, которыми обусловлена
асимметрия двух направлений времени (наличие “стрелы времени”) относить к
этой точке. Тогда автоматически в этой точке энтропия (понятие, впервые
введённое в термодинамике для определения меры необратимого рассеяния
энергии) имеет минимальное значение, а при удалении от неё во времени
вперёд или назад энтропия возрастает. Это и есть то, что Сахаров назвал
“поворотом стрелы времени”. При обращении стрелы времени, обращаются
все процессы, в том числе информационные (включая процессы жизни). Таким
образом, у живых есть надежда на встречу с теми, кто уже покинул этот мир. И
становится герою Г.Юрьева понятно предсказание из Библии о воскрешении
мёртвых, когда кости “прежде почивших” соберутся в остяки и облекутся
плотью. “В те дни Солнце померкнет, и Луна не даст света своего, и звёзды
спадут с неба, и силы небесные поколеблются…” (Мк 13:24- 25) “И будет
другой свет, пишет Г.Юрьев, и другие небеса, и все прежде почившие
воскреснут, преобразясь, и все кому надо, увидятся друг с другом. Для Бога
мёртвых нет”[10, 172].
Если у Г.Юрьева любовь побеждает смерть, то у А.Ломачинского[4] и
А.Маслова любовь приводит к смерти.
На секционном столе труп молодой женщины, умершей от криминального
аборта. Врач, производящий вскрытие, разворачивает перед читателем картину
её жизни. Художественный мир Ломачинского предельно реалистичен. Часто
повествование о жизни человека укладывается в рамки между началом и
окончанием вскрытия.
Юная выпускница педагогического института выходит замуж за молодого
офицера, выпускника военного училища. Но сердце её несвободно. Сердце
отдано другому: вчерашний курсант покорил не женское и не девичье, а
“ленинградское” сердце героини. “Я принадлежу возлюбленному моему, а
возлюбленный мой мне” говорится в “Песни песней”. “Город был частью её,
она частью города” говорит Ломачинский. Более того, город описывается так,
как обычно описывают любимого человека: “Лиза бескорыстно обожала Питер,
Питер же воздавал ей за это вниманием и почестями – длинными
прилипчивыми взглядами парней и завистливо-колючими глазами девушек”.
Одушевление города помогает лучше прочувствовать трагедию героини. Брак с
молодым офицером, выпускником военного училища, является для неё
избавлением от одиночества и одновременно проклятием. Не секрет, что женой
офицера в советские времена становилась либо женщина с характером
декабристки, либо женщина, не имеющая возможности найти мужа в своём
окружении. Для последней дальний гарнизон с суровыми условиями,
минимумом удобств и обилием мужчин был беспроигрышным вариантом
обрести семью. Лиза же была красавицей и, к сожалению, не разделяла
взглядов декабристок. Специфический запах смазки боевых машин напоминал
ей запах метрополитена, подобно тому, как запах любимого человека,
хранимый вещами, которые ему принадлежали, навевает воспоминания о нём:
“Вспоминались “Восстания”, “Пушкинская”, “Чернышевского”, её родные
станции…”
Легко заметить, что к трагическому концу героиню приводит цепочка греха:
любовь к родному городу оказывается сильнее любви к мужу. Муж, в свою
очередь, мало уделял внимания молодой жене, полностью погрузившись в
службу. “Она днями и вечерами оставалась в одиночестве, а вокруг одни болота
и нет людей”. Людей в военной форме красавица Лиза за людей не считала:
“Комары и криволесье, росомахи и прапора, солдаты и сержанты, особисты,
замполиты, зампотехи и зампотылу”. При внимательном прочтении нельзя не
заметить, что у Ломачинского к смерти приводит не любовь, а её отсутствие.
“Любовь долготерпит” говорится в Библии. “К сожалению, Лиза подошла к
пределам своего терпения на пятом месяце беременности»”, -- говорится у
Ломачинского. “… не «ищет своего, не раздражается, не мыслит зла»” -- это в
Библии, а у Ломачинского: «Лиза глядела на комки грязи, разлетавшиеся по
чистому, только что вымытому линолеуму, глядела на свои осиротевшие туфли
на высоком каблуке, которые здесь так ни разу и не надела, на мокрую плащпалатку и вьющихся у лампы комаров. Злость и досада переполнили её…”
Желание нового старта в жизни, “без старых хвостов”, приводит Лизу к
желанию сделать аборт. Молодого мужа к мысли об аборте подталкивает страх
получить проблемы в карьере в случае развода с выплатой алиментов. Майорначмед, производящий криминальные аборты, халатно отнёсся к пациентке,
заставив её после аборта возвращаться домой пешком. В итоге – смерть от
острой кровопотери.
Завершая повествование, Ломачинский пишет: “Вот и закончили мы с Лизкой.
В смысле: вскрыли-ушили. Ушили её швом-косичкой, как всех, только на её
белом, обескровленном теле чёрная капроновая нитка резче выделялась. Пора
бумаги писать”. Автор не случайно говорит “как всех”, подчёркивая этим, что
как бы красив, умён и успешен ни был человек, какие бы радужные
перспективы перед ним ни стояли – итог будет один: секционный стол и шовкосичка.
Отсутствие семьи и какой бы то ни было личной жизни приводят в итоге к
смерти и героиню рассказа “Горячая ванна” Анну. Прямо из института её,
потенциального преподавателя иностранного языка принимают на работу в
КГБ и отправляют учиться в Академию имени Дзержинского. “Говорили же
преподы в Дзержинке – бабы, не будьте дурами, хватайте офицеров из системы,
пока те рядом ошиваются, потом трудно будет. Не послушалась, не схватила.
Училась, старалась, а искать толком не искала. А теперь вот и результат – с
мужиками, которым можно доверять, с её мужиками. В смысле с коллегами из
её родной Гэбухи, остались лишь встречи на конспиративных квартирах с
отчётами под магнитофон. Там тебе ни имён, ни фамилий, ни фривольностей
каких”. Анна с завистью смотрела на беременных женщин, на молодых матерей
с колясками, на родителей, ведущих детей в детский сад. Сжав зубы,
рассматривала семейные
фотографии подруг.
«Вот оно, собранное
улыбающейся группкой такое земное счастье заурядных учительниц
периферийных школ – у них не было оперативной тайны, но были обычные
семьи”. Невозможность справится с сексуальной фрустрацией толкает Анну на
поиск любовника, а внеплановая беременность ставит перед необходимостью
анонимного аборта – под угрозой была её карьера. Анна сварилась в кипятке,
пытаясь избавиться от беременности «народным средством».
Затрагивая тему любви и смерти, нужно осветить и такой её аспект: любовь и
смерть невинного существа, “плода любви”, которому сначала бездумно дали
жизнь, а потом бездумно обрекли на смерть. Ломачинский не щадит чувств
читателя, называя вещи своими именами: “Края колец быстро кромсают тело
зародыша на кусочки. Ими же можно легко эти кусочки из матки вытянуть.
Малюсенькие ручки, ножки, фрагменты смешного кукольного личика и ещё
хрящевого черепа и тельца…” “Доброго вам здоровьица, милая женщина”, -иронизирует автор. О ребёнке, как о живом существа никто из героев не
думает, как будто это некая аморфная масса, принимающая вид человека
только в момент родов. Причины, толкающие женщин на совершение аборта
как правило одни и те же: желание нового старта в жизни, супружеская измена
и боязнь огласки, наличие двух и более детей. Сочувствуя женщинам,
Ломачинский обращается к мужчинам: “Мужики, жалейте своих жён, не будьте
дураками. Ей богу, легче простить, чем потерять…” А женщинам напоминает,
что изнасилования случаются сплошь и рядом, а о насильном аборте он не
слышал, поэтому “подпись на приговоре всегда Ваша”. И если записать на
листе бумаги рациональные доводы о том, почему современной женщине стоит
заводить детей, а почему не стоит, то соотношение будет сто к одному не в
пользу ребёнка. Автор предполагает, что так и вымирают цивилизации,
построенные на рациональности.
Если судмедэксперт Ломачинский сочувствует женщинам, то патологоанатом
Маслов именно женщин обвиняет во всех бедах человечества
У патологоанатома Александра Валентиновича Маслова есть сатирическое
стихотворение “Адам и зловредная Ева”, бытующее в интернете в качестве
песни. Прослеживая историю человечества от Адама до наших дней, автор
расставляет акценты уже с первых строк, указывая на того, кого он считает
виновным во всех бедах. Стихотворение состоит их пяти восьмистиший и
одного двенадцатистишия, причём последняя строка везде – это вывод из всего
сказанного, суть, которую хотел донести автор: “ Адам и зловредная Ева /
Почуяли хамства прилив/ И с хрустом вкусили с запретного древа/
Общественный белый налив./ Их проклял за это Всевышний,/ Коленкой турнул
со двора/ Фингалы набрякли, как спелые вишни/ От баб не ищите добра./”
Переходя к описанию периода “законного рабства”, Маслов и тут не может
отказаться от отрицательного эпитета: “В стихах прославляя развратное
бабство, писал “Одиссею” Гомер./ В итоге разрушена Троя, на карте в том
месте дыра”. Кто виноват – для А.Маслова сомнений нет. Подобно мрачному
Плутону, хозяину загробного мира, А.В.Маслов видит в любви не созидающее,
а разрушающее начало, приводящее к смерти духовной и физической. Говоря о
любви, автор употребляет лексику с исключительно отрицательной
семантикой: “зловредная Ева”, “развратное бабство”. Любовь и несчастье,
любовь и смерть, любовь и разрушение стоят у А.В.Маслова рядом как нечто
единое и неделимое, вытекающее одно из другого. “Спешат на турнир феодалы
для дам демонстрировать злость./ Остались в полях от бойцов разудалых
крестец и берцовая кость”. Характерно, что Маслов не считает возможным
употребить здесь слово “прах” или “кости”, как семантически нейтральные. Он
указывает на то, какие именно кости остались: крестец непосредственно
примыкает к костям таза, а ниже берцовых костей находятся только кости
стопы. Не череп, вместилище ума, как на картине Василия Верещагина
“Апофеоз войны”, не кости рук, сжимавших оружие или грудная клетка,
вместилище любящего сердца, а кости, относящиеся к нижней части тела, что
можно рассматривать, как принижение автором роли любви, как насмешку или
даже издёвку. Ромео, который, по мнению автора поступает слишком
легкомысленно, вступив в брак, не видит другого выхода, кроме самоубийства:
“с горя налёг на цианистый калий”. При этом автор обращается, к читателю,
как бы призывая его в свидетели: “Ромео – конечно слыхали – вступил
опрометчиво в брак/ И с горя налёг на цианистый калий/ От баб не ищите
добра!” Здесь слова “брак” и “горе” стоят рядом, как само собой разумеющееся.
Анна, вдова Командора, сама “загоняет в могилу” Дон Жуана. “Толстой на
страницах романа давал порицанье властям/ За, то что бесцельно Каренина
Анна шныряла по скользким путям”. Здесь Маслов открыто издевается над
любовью. Трагедия Анны Карениной, то, что казалось ей освобождением,
выходом из жизненного тупика, для него всего лишь повод для насмешки. И не
просто насмешки: по сути, он устраивает из трагедии Анны клоунаду,
принижая значение её страданий.
Женщина, по мнению автора, источник несчастья для мужчины. На
протяжении всей истории человечества: с древнейших времён и до
сегодняшнего дня, любовь к женщине приносила мужчинам, по мнению автора,
одни несчастья, страдания и смерть.
В 20-м веке женщины заняли ниши, традиционно считавшиеся прерогативой
мужчин: “В багажник согнуло в нелёгкое бремя сограждан эмансипе”. Занятия
наукой, мужской стиль одежды и поведения: “Мужские часы надевают на
руки,/ Таскают мужские рубашки и брюки,/ В джаз-банде играют, ругаются,
курят,/ Направо-налево стихи ахмадулят”./ Увлечения, традиционно
считавшиеся мужскими, вовлечённость женщин в общественную жизнь не
оставляют место для любви. Трудно любить женщину, которая “коня на скаку
остановит, в горящую избу войдёт”. Кроме того, такая дама не даёт мужчине
возможность проявить себя, а точнее, просто вытесняет из жизни и
общественной и частной, воспитывая в нём инфантилизм и иждивенчество.
Но если у А.Маслова любовь приводит к смерти, то у Л.Цыпкина любовь и
смерть существуют параллельно. Здесь можно увидеть фрейдистские мотивы
об Эросе и Танатосе. Фрейд пишет: “Извержение сексуальной материи в
сексуальном акте до известной степени соответствует разделению сомы и
зародышевой плазмы. Отсюда сходство состояния после полного сексуального
удовлетворения с умиранием…”[8, 120]. Героя повести «Мост через Нерочь»
эротические переживания посещают на фоне медленного угасания жизни его
отца. Смерть растянута во времени и присутствует в доме в виде сиделк,
медсестры, врачей, средств ухода за больными. И на этом фоне герою приходят
воспоминания его детства: первое эротическое чувство, пережитое в
подростковом возрасте[9, 259]. Герой испытывает влечение к медсестре,
ухаживающей за его отцом: “… и ей, наверное, непонятно было, зачем он стоит
здесь, в ванной, когда рядом в комнате умирает его отец”[9, 275]. Смерть
ожидаема и поэтому естественна: “Он вдруг услышал голос матери,
обращенный к нему: “У папы остановилось дыхание!” -- она сказала это так,
как будто сообщала ему, что его к телефону, или что суп на столе”[9,278].
Для героя рассказа Цыпкина “Из записок патологоанатома” смерть
превращается в обыденность, в повседневность: “Эти трупы как автобусы.
После того, как их долго нет, они начинают сыпаться пачками”[9, 606], говорит
герой, приходя на работу. В “провожалке” он видит скамью, на которую ставят
гроб с телом покойного и называет её скамьёй своего позора, потому что до сих
пор не разложил на ней Луизу, лаборантку морга, и не сделал с ней того, что
положено сделать мужчине с женщиной: “…а я всё никак не решаюсь и тискаю
Луизу по углам”[9, 607]. Смерть становится повседневностью и для Луизы.
Готовясь писать протокол вскрытия, она не удивляется уже ничему: “И если
сейчас, вместо фразы “Труп правильного телосложения” я продиктую ей
“Вечер был, сверкали звёзды”, она ни секунды не задумавшись, запишет
это»”[9, 612]. Смерть оставляет безучастным и санитара морга дядю Мишу: “И
мне кажется, что он ничуть бы не удивился, если бы однажды на вскрытии я
извлёк из трупа не органы, а радиоприёмник или батарею центрального
отопления”[9, 613]. Среди врачей, пришедших на вскрытие, герой видит
мужчину и женщину, о связи которых знает вся больница, и прямо тут, над
трупом, пытается представить их себе в момент соития. Как это часто бывает у
патологоанатомов, чем чаще они видят смерть, тем больше начинают ценить
жизнь. И герой считает, что “Может быть, в этом и состоит счастье – не иметь
рака, то есть радоваться тому, что дышишь, ходишь, видишь небо и можешь
любить…”[9, 609].
Таким образом, приходим к выводу, что любовь в изображении
патологоанатома либо трагична, либо происходит на фоне трагедии, а смерть
может быть привычной, но никогда не бывает романтичной. Отношение же к
этому зависит от мировоззрения автора.
Литература
Горелов А. Гроза над соловьиным садом. Александр Блок. Советский
писатель. Ленинградское отделение. 1970. 512 с.
2.
Ермилов В. Толстой - художник и роман “Война и мир”. Художественная
литература. М. 1961. 360 с.
3.
Коровин В.И. Творческий путь М.Ю.Лермонтова. Просвещение. М. 1973.
288 с.
4.
Ломачинский А.А. “Криминальные аборты”. www.proza.ru /2004/09/21-17
5.
Михайлов А. А. Мир Маяковского: Взгляд из восьмидесятых. М.
Современник. 1990. 464 с.
6.
Родзянко В. Теория распада вселенной и вера отцов. Каппадокийское
богословие – ключ к апологетике нашего времени. Апологетика ХХI века.
М. Паломник 2003. 254 с.
7.
Сахаров А.Д. Гипотеза многолистной модели Вселенной. Znaniya –
sila.narod.ru/ uni 000_ 09 htm
8.
Фрейд З. По ту сторону принципа наслаждения. Я и Оно. Алетейя. СПб.
1998.
9.
Цыпкин Л. Лето в Бадене и другие сочинения. М. Новое литературное
обозрение. 2005. 648 с.
10. Юрьев
Георгий.
Записки
провинциального
патологоанатома.
Новосибирск. Свиньин и сыновья. 2005. 190 с.
1.
Аннотация
Настоящая статья посвящена изображению темы любви и смерти в творчестве
патологоанатомов. Любовь в изображении патологоанатома, как правило,
трагична. Смерть писатели – патологоанатомы обычно не романтизируют и не
героизируют. В зависимости от мировоззрения писателя, любовь либо
побеждает смерть, либо приводит к смерти, либо существует на фоне смерти.
Ключевые слова: любовь, смерть, патологоанатом.
Summary
This article is devoted to the subjects of love and death in the work of writerspatologists. Love in the view of pathologist is usually tragic, while death is normally
neither romanticized nor glorified. Depending on the mindset of the writer, either
love conquers death, love results in death or death happens in the background.
Keywords: love, death, pathologist.