Шапка Мелентьюшки

ШАПКА МЕЛЕНТЬЮШКИ
Кроме налога за воблу, в те бывалошные-то времена много было и других. Даже
с окон налог брали. Потому и рубили в крестьянских избах по одному окну.
Чтобы налога меньше платить.
Плохо народ жил: стонет, плачет, а делать нечего. Кто побойчее да посмелее —
в Синегорье уходил. Остальные на месте маялись.
Много раз собирались мужики до царя дойти, поведать ему про свои беды и
обиды. А ведь до бога высоко, до царя далеко. Как дойдешь? Не пускают к
нему, хоть ты убейся.
И решил тогда народ обратиться к Мелентьюшке, царскому портному.
Ох, и умелец же был этот Мелентьюшка! Не гляди, что крепостной, а одежду
шил так, что слава о нем и в других царствах ходила. Всех одевал, да как!
Горбатого в стройного красавца превращал, стару бабу в лебедушку белую.
Всякие чудеса творил...
Вот Мелентьюшке-то и поведали мужики свою думку. Просили его замолвить
при случае царю про народ.
Долго думал Мелентьюшка. Сидит, щиплет свою бороденку, глаза закрыл.
Мужики ждут, размышлять ему не мешают.
— Вот что, люди,— сказал Мелентьюшка.— Сам я ничего такого царю молвить
не смею. Знаю его нрав. Не сдобровать после этого. И так от него часто
попадает. Но могу сделать так, что царь о всех бедных людях узнает и они ему
покоя не дадут.
— Что же ты придумал, Мелентыошка?—спрашивает народ.
Вспыхнули у Мелентьюшки глаза.
— А сошью я царю-батюшке шапку. Да не простую. Какую — умолчу пока.
Сами знаете: скажешь с уха на ухо, узнают с угла на угол. Только принесите мне
все, что нужно для царской шапки. Но уговор такой: ничего покупного быть не
должно. Все надо самим добыть. А дочке моей ясноглазой скажу, чтобы она мне
самых-самых тонких ниток напряла.
— Постарайся для народа, Мелентьюшка,— обрадовались люди и пошли
искать все, что надо для царской шапки.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
В Синегорские леса ушли охотники. Одни хитрого соболя выслеживают
(соболья шкурка на оторочку шапки нужна: мех у соболя шелковистый, как
майский ветерок,— мягкий и нежный); другие — с собаками бобров в лесных
речках ищут (бобровый мех бархатистый, теплый: он на подкладку нужен).
В глубокие темные шахты спустились рудокопы: бьют золотые жилы, ищут
самоцветы, камни драгоценные, алмазы сверкающие, рубины красные,
изумруды горящие, топазы пурпурные, яхонты темно-вишневые, аметисты
сиреневые.
В тихих озерах ныряльщики добывали жемчужные раковины, собирали для
шапки бурмицкое зерно.
Кузнецы ковали Мелентьюшке ножницы, ткачи ткали золотую узорчатую
парчу, крестьянки пряли лен, ткали и отбеливали полотно. Дочь Мелентьюшки
Калерия день и ночь сучила нитки, тонкие, как паутина.
Наконец, все было собрано. Охотники Мелентьюшке собольи да бобровые
шкурки принесли, рудокопы— самоцветы и камни драгоценные, ткачи —
атлабас-парчу, крестьяне — полотно, кузнецы — инструменты.
Засел Мелентыошка за работу. А работа у него что ни на есть ювелирная. Где
шьет — швов не видать. Камни и жемчуга разбирает, по-разному складывает. А
их не один и не два, а тысячи. Одних алмазов больше двух тысяч!
Один месяц прошел, второй, третий. Наконец, кончил Мелентьюшка шапку
шить. Глаз от нее не оторвешь. Золото, камни на ней сверкают, а снизу
серебристый соболь обвился.
Полюбовался Мелентьюшка своим изделием, завернул шапку в тряпочку и
пошел с ней ночью в Синегорские леса. Жил там столетний колдун Авделей. К
нему-то портной и направился.
Страшно по лесу идти. Кругом звери дикие рыскают, птицы ночные ухают. Но
никто Мелентьюшку не тронул.
Колдун поворчал над шапкой, обрызгал чистой водицей и велел портному
обратно идти.
Утром Мелентьюшка поставил шапку на парчову подушку и понес царю.
Царь, как увидел новую, так и с места вскочил. Никогда такой ни у кого из
царей не было. Надел ее на себя и даже засмеялся от радости.
Потом повернулся к Мелентьюшке.
— Доволен тобой сегодня. Иди к главному казначею и скажи, чтобы выдал он
тебе гривну за работу.
Поклонился Мелентьюшка и ушел. А царь позвал всех придворных новой
шапкой похвастаться. И все министры рты пораскрывали от изумления.
Тут же шапке присвоили высокий титул: «Шапка большого наряда». Такая
шапка надевалась только на царев совет, на котором самые важные дела
решались.
Скоро и совет собрали. Надо было какие-то новые налоги придумать, чтобы
царскую казну пополнить. Дело трудное, потому что все, что можно, налогами
уже обложено было. После окошек-то даже на дым налог придумали. Раз
топишь печку — плати налог, и все. Ясно, что после этого что-то еще придумать
было трудно.
Думают министры. Думает царь в шапке большого наряда.
Наконец, встал главный министр, поклонился царю и сказал:
— Ваше величество! Разрешите слово молвить. Можно еще налог на сон
ввести. Ведь когда ваши подданные спят, они не работают и этим наносят казне
вашего величества невосполнимый урон. Пусть хоть сотую часть этого урона
они покроют налогом.
Оживились министры. Ждут, что скажет царь. И вдруг замечают у царя слезы
на глазах.
«Его царское величество даже заплакало от радости»,— подумал главный
министр и тут же стал придумывать себе награду.
Но царь встал, поднял руки вверх и горестно промолвил:
— Бедный мой народ! Как он страдает! До чего вы его довели! Крестьяне от
зари до зари на полях работают, а мы у них все отнимаем. Горные люди белого
света не видят, под землей мрут. Ремесленники с хлеба на воду перебиваются,
охотники из-за нас в дебрях погибают. А мы вместо того, чтобы облегчение
какое народу сделать, еще и налогами непосильными его обложили.
Додумались даже с окошек и с дыма налог брать. А наш главный министр еще и
на сон предлагает налог ввести.
Министры прямо окаменели от этих слов. Неужели это царь говорит? Что с
ним такое?
Главный министр побледнел, говорит царю:
— Ваше царское величество! Но ведь...
— Молчи, гнусный вымогатель! — закричал царь и даже ногой в сафьяновом
сапожке топнул.— На плаху тебя, на плаху!
Хлопнул царь в ладоши. Увели главного министра. А царь уже новый указ дает:
сейчас же разогнать гонцов во все концы страны, объявить народу, что сняты с
него налоги на окошки и дым. Пусть живут в светлицах и печи топят, никого не
боясь.
Отдал царь эти приказы и в опочивальню ушел. Устал с непривычки-то о
народе думать. Снял с головы шапку и вдруг спохватился: «Что это я там
наговорил? С ума схожу, что ли?»
Бросился обратно. Кричит министрам:
— Отменяю свои указы!
— Нет, нет, делайте так, как сказано было, да поживее!
Нахлобучил впопыхах шапку и руками замахал!
От волнения царь снова шапку снял. И опять у него мозги перевернулись. Стал
свои приказы отменять и новые налоги придумывать.
Тут все и догадались, что дело-то не в царе, а в шапке.
Оно и на самом деле было так. Мелентьюшка неспроста велел людям весь
припас для шапки самим найти и сделать. Пока они его добывали, о своем
горьком житье-бытье думали, припас-то все их думы в себя и вобрал. Меха —
охотничьи думы, самоцветы— горе горняцкое, полотно — беды крестьянские.
А Мелентьюшка шапку так сшил, что кто ее ни наденет, так эти горе да беды и
начинает чувствовать. А царь, как наденет шапку, так и берется о народе думать.
Решили это дело проверить. Привели главного министра, надели на него шапку.
Как начал он говорить, как стал за народ заступаться, так царь немедля
приказал его палачу на руки сдать.
Но виноваты-то во всем были шапка и тот, кто ее шил. Ведь от них крамола-то
и пошла. И решили тогда сжечь на костре портного и шапку.
Побежали за Мелентьюшкой, а его и след простыл. Не стал он палача
дожидаться. Как шапку царю отдал, так и ушел в Синегорье. А туда царские
приспешники и нос сунуть боялись.
Пришлось одну шапку казнить. Согнали на площадь народ, запалили большой
костер и с проклятиями в него царскую шапку бросили. Поднялось пламя выше
колокольни. Да не простое, а в виде громадного огненного человека. Желтые
волосы и борода по ветру развеваются, рваная рубаха рубином горит. На царя и
министров жаром пахнуло.
Загрохотал человек-огонь, словно громом ударило, взмахнул руками
пылающими, метнул в царя и его приспешников горсть самоцветов из шапки.
Замертво упали два самых злых министра, а царю один глаз осколком
вышибло...
Огонь тот в сердца многих людей попал. С топорами да пищалями ушли они в
Синегорские леса на царя большую силу готовить.