ПРОИЗВОДСТВО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ. Очерки симптомологии

Валерий Мерлин
ПРОИЗВОДСТВО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ
Очерки симптомологии русского тела
1
Содержание
Россия и редукция
О наших ресурсах
. . . . . . . . . . ..
3
. . . . . . . . ...
Производство удовлетворения
33
. . .. . ..
60
Виртуальное во рту
. . . . . . . .. ..
77
Эпителий Родины
. . . . . . . . . .
134
"Когда б я знал, что так бывает..."
. .
.
164
Русское тело, арийское тело, еврейское тело. . .
201
2
Россия
Мариона).
и
редукция
(читая
Ж.-Л.
1
Когда говорят о России, высказывание превращается в
констатацию - “умом Россию не понять”, “хотели как лучше,
получилось как всегда”: говорящий о России должен заранее
согласиться с тем, что ничего небанального о своем предмете он не
скажет. Высказывание о России ничего не высказывает, но в разговоре
говорится не о том, что Россия несказуема, а о том, что мы это знаем.
Россию можно только повторить, поэтому о России нельзя молчать:
cмыслом России является данность.
Было бы наивно не соглашаться с данностью и утверждать, что
Россия это нечто другое – не данное или данное не так, как оно дано, и
вместе с тем понятно, что данное дано, потому что мы соглашаемся с
данностью: нельзя считать данным то, от чего позволено отказаться.
Россия это и есть «дар, от которой невозможно отказаться».
Россия дана, потому что она дана: никакой опыт не может объяснить
нашего знания России и уверенности в том, что мы ее знаем. Россия –
чисто рекогнитивный концепт, обладание которым зависит только от
нашей констатации1 или же это патент, удостоверяющий наше “право
на гнозис” (Н.Бердяев).
1
"A concept is purely recognitional when its possession-conditions make no appeal to
anything other than such acquaintance, [...] when nothing in the grasp of this concept, as
such, requires its user to apply or appeal to any other concept or belief". (Peter
Carrutthers. Phenomenal Concepts and Higher-Order Experiences. – Philosophy and
Phenomenological research, 2004, v. 68, N. 2, p.320).
3
2
Существует, впрочем, и другая возможность: Россия дана, потому
что она явлена и явлена адекватно. Россия явлена не в опыте, а как
опыт: “быт” и “повседневность”, будучи серыми, не являют ничего
кроме самой данности.
“Бездорожье” – безвылазность
экзистенционального опыта – чистый урок присутствия.
Русский опыт являет данность России. Возможно и дарование
явности, то есть феномен типа откровения. Дар можно дать увидеть:
данность России обеспечена преподаванием Родины. :
“Главное, что отличает Родину как идеологический конструкт,
[...] есть именно то, что она начинается с „картинки”, т. е. с готовой,
заданной, сконструированной без нашего личного участия и
предстающей перед нами в качестве неоспоримой данности
репрезентации.”2
Главное Родины совпадает с фундаментом феноменологии:
“Фундамент всего – схватывание смысла абсолютной данности,
абсолютной ясности данности, исключающей любое обоснованное
сомнение, одним словом, абсолютно явленная, самосхватывающая
очевидность (selbsterfassende Evidenz).” 3
Если не соглашаться с данностью и задать кантовский вопрос –
каким образом возможна Россия, то ответом будет: Россия возможна
как феноменология. Ни “национальная идея”, ни “русская
ментальность” не насыщают данность России. География России не
соответствует тому единственному, что от нее неотъемлимо – данности.
Насыщение данностью дает феноменология в акте трансцедентной
редукции: свидетель Родины осознает свой предмет как то, что он не
может не осознавать. Невозможность неосозновать – имманентное и
потому абсолютно истинное знание. В невозможности неосозновать
Родина дана не как интуиция, а как выверенный факт: «к сущности
имманентной данности принадлежит то, что она дает абсолютное» 4 - в
имманентности и
заключается истинность «знания сердечного»
И.Сандомирская. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик.
Wien: Wiener Slawistischer Almanach, 2001. Sonderband 50, с.15.
3
E.Husserl. Die Idee der Phänomenologie // Gesammelte Werke. Haag : M.
Nijhoff, 1950-2002. B.2, S. 9-10. (Далее Hua).
2
Э.Гуссерль. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии.
Т.1: Москва: Дом интеллект. книги, 1999, с.97.
4
4
(И.Киреевский). Не Родина внутри сознания, а субъект внутри осознания Родины: субъект рожден свидетельством Родины.
3
«Картинка в букваре», с которой начинается Родина – березка.
Свидетель Родины не сомневается, что в явлении березки явлена
Родина, но он знает также, что в березке Родина явлена со всей силой,
что от березки, как от бездорожья, ему не убежать. Удар березки
открывает свидетелю его доступность удару: субъекту открывается
область его принадлежности. Родина дана нам неоспоримо, потому что
мы не можем избежать этой данности: мы заданы нашей преданностью данному, данное дано как задающее нас.
Березка – неяркий феномен, она ничего не показывает. Березка
также ничего не делает – только присустствует: скромность
присутствия феноменологизирует силу данного. Родина явлена не в
явлении, а в навязчивости явного: китч Родины тоже Родина, и Родина в
наивысшей степени.
Согласимся с термином Мариона: березка насыщенный
феномен. То есть “парадокс”: его концептуальная бедность
перекрывается избытком насыщающей интуиции (ED:314-315).5
Насыщенный феномен “не дает видеть ничего [...], потому что он дает
нечто большее (и лучшее)” (ED:339). Белая береза бедна, потому что
она дает видеть саму феноменальность – дар “явления” как такового
(ср. примеры, иллюстрирующие «феномен» у Гуссерля - пожар, белый
лист бумаги, дерево в цвету). В качестве парадоксального феномена,
который дает именно Невидимое (чистый свет, а не “объектность”),
березка предполагает не только бедность, но и видимую грязь:
Местами первый снег был [...] густо перемешан с землей и
покрыт пороховой гарью [...] А среди этого страшного поля
[...] стояла и тихо светилась в сумерках одинокая белая
береза.6
Рассуждая «по-гуссерлиански», можно сказать, что знание
Родины это категориальная интенция, которая заполняется/насыщается
RD – Réduction et donation. Paris: PUF, 1989; ED – Étant donné. Paris, 1998; DS – De
surcroit. Paris, 2001; PE - Le phenomene erotique. Paris: 2003.
6
М.Бубeннов. Белая береза. Москва: ОГИЗ, 1949, с. 325.
5
5
перцептивной интуицией - видом (Anschaung) березки.7 Интенция
требует заполнения, но заполнение не насыщает: опыт не насыщает нас
данностью, или же не дает насыщенной данности (“Dingwahrnehmung
liefert keine volle gesättigte Gegebenheit”).8 Насыщение – внутреннее
дело. Сытость – selbsterfassende Evidenz: интенция самонасыщается.
С точки зрения Мариона березка как откровение Родины это уже
насыщенный феномен. Интуиция не нуждается в заполнении, потому
что не может быть исчерпана, и она не заполняет, поскольку
превышает любую возможность вместить: насыщенный феномен
обладает таким богатством, которое он в качестве феномена не может
“дать видеть”. (Марион не учитывет другую возможность: интуиция
насыщена, потому что она насыщается собой и поэтому всегда
удовлетворена –
“это наша Родина, и другой нам не надо”).
Насыщение насыщает самим «насыщением»: насыщенный феномен
богат Дарением (donation). Можно было бы сказать – сыт Питанием.
Марион не защищает интуицию, наоборот, он ее пре-дает:
интуиция – откровенный дар, она дает видеть само дарение, а
следовательно его дает. Но если интуиция дает, то благодаря самому
дарению и за счет самого дарения. Отсюда формула: autant de
reduction, autant de donation, чем больше редукции, тем больше дарения
(ED:23). Поскольку все, что дано, в конечном счете восходит к
дарению, то чем больше редукции, тем лучше для дарения. Редукция
это цензура, которая отсекает все, что не является дарением и
санкционирует то, что несет на себе печать дарения: “Редукция
редуцирует только к дарению и только в его пользу [...] Редукция
измеряет долю дарения во всех явлениях, решая имеют ли они право на
явленнность.” (ED:26).
Иначе у Гуссерля: “Только посредством редукции, которую мы
хотим назвать феноменологической, редукция достигает абсолютной
данности (Gegebenheit), ничем не обязанной трансцеденции”.9
Данность открывается в редукции, данность “дается” благодаря
редукции - редукция это и есть дарение. Следует понимать этот тезис
во всей конкретности: редукция дает постольку, поскольку редуцирует,
дает не больше, чем редуцирует.
См.. разработку этой схемы в: Robert Sokolowski. Husserlian Meditations. Evanston:
Northwestern Univ.: 1974, p.33-34.
8
Ding und Raum. Hua: 16, 115.
9
Die Idee der Phaenomenologie, Hua: 2, 44.
7
6
Как признает Марион, Гуссерль нигде не упоминает о дарении.
Его интересует сам момент данности, не обязанный ничему кроме
своей данности. Данность рождается как давшая себя вспышка, но
сразу и вместе со вспышкой становится ясным, что данное, если оно
дано, никогда не переставало быть данным и если уж оно дано, то его
уже некуда деть – данное дано раз и навсегда.
Данное дано тогда, когда не возникает вопроса об условиях его
данности. Но данность без условий это самое жесткое – невыполнимое
условие: данное не может быть дадено ни при каких условиях.
Вспышка данности возможна только как чудо или как дар (имея в виду
дар, “условия возможности которого совпадают с условиями его
невозможности”10 - дар как возможность невозможности).
Вспышка данности исчерпывает субъекта, не оставляя на его
долю ни восприятия, ни понимания – ничего, что участвовало бы в
данности данного. Вспышка данности дает возможность восприятия и
понимания – дает, еще не будучи “дарением”. Данности принадлежит
то, что Марион приписывает дарению – анаморфоз, перековка субъекта:
“Я принимаю его точку зрения на себя, не редуцируя его к моей точке
зрения” (DS:44). Редукция достигает предела в точке данности: я
редуцирую себя к точке, потому что точка редуцирует меня. Вспышка
данности – место рождения пре-данного: редукция к месту рождения,
возвращение на Родину, возрождение.
Данное дано вместе с редукцией и посредством редукции, так что
редукции никогда не меньше, чем данности, а данности не больше чем
редукции. О дарении не упоминается не потому, что оно забыто или
подвешено в эпохэ, а потому что оно радикально редуцировано.
Данность данного достигается способом редукции дарения: дающее
дает без подоплеки: “сущностное глядение [...] обладает характером
акта, который дает”11.
“Принципиальное правило” феноменологии - “принимать данное
как оно себя дает, но и только в тех рамках, в каких оно себя дает ”12 –
требует оставаться в пределах редукции, потому что предел данности
дан редукцией. Марион перешагивает предел - де-дуцирует данность к
метафизической Причине: Транслируя Gegebenheit как
donation,
Марион редуцирует Гуссерля в свою пользу.
10
J.Derrida.Donner le temp.1:La fausse monnaie. Paris: 1991, p.24.
Э.Гуссерль. Идеи к чистой феноменологии, с. 29.
12
Там же, с.60.
11
7
Отвечая на упреки в метафизике, Марион утверждает, что он
рассматривает дарение в горизонте самого дарения: его интересует
дарение, которое дарит - дарение как феномен, а не как принцип (ED:
60). Вопрос в том, откуда появляется горизонт, если дарение, никогда
не совпадая с данным, постоянно выходит за горизонт и если само
дарение в себе не лимитировано? Дарение выходит за горизонт в тот
момент, когда оно дает. Рассмотренное внутри феноменологического
горизонта, дарение тождествоенно саморедукции. Если же дарение
редуцировано к самому дарению, то дарение ничего не дарит.
Редуцированное к самому себе, дарение умирает: ему уже нечего
дарить кроме того же самого.
“Чем больше редукции, тем больше дарения”: императив
дарения растворяет редукцию в производстве изобилия - чем больше,
тем лучше. Собственный смысл редукции – экономия: данное дано
постольку, поскольку редуцировано, “нет конституции без редукции”13.
Конституция Родины сводится к тому факту, что Родина конституирует
нас, и поскольку этим фактом определяется любая дальнейшая мысль,
Родины достаточно.
4
Дарение не дает данности, поскольку данность редуцирует
дарение. Марион приходит к дарению не “от Гуссерля”, а “через
Хайдеггера” – редуцируя зов Бытия к зову как таковому.
Сущность зова в том, что он призывает. Еще до того, как
определен его источник, зов требует откликнуться. “То, что дается, дает
себя только тому, кто предан (adonné) зову и предается (se rend) зову”
(RD:297).
Свою роль пре-данного субъект получает в момент зова и от
самого зова (DS:57). Но это значит, что в тот же самый момент он
лишается Я, а следовательно и права на собственность: дар дается на
условиях нищенства. Апология дарения, восторг перед тем, сколько
дает дар – свидетельство того, что сам субъект ничего не имеет. Чтобы
получить дар, субъект должен отдать все свое дару – причем сделать
Jan Patocka. Qu’est-ce que la phenomenologie? Grenoble :Million, 1988, p.249. О
России как территоррии экономии см.: V.Merlin. From General Economy to Great
Economy: thinking the conditions of Russia. - Wiener Slawistischer Almanach, 43,
1999. P. 143-161.
13
8
это тайком и незаметно для себя, иначе полученный дар перестанет
быть великим безвозмездным Даром. Дарение дара - чистый грабеж,
воровство, не оставляющее следов воровства. Получатель дара
идеально опустошен, превращен в объем данного.
Остается непонятным, каким образом воровство преваращетсяся
в дарение. Тот факт, что субъект предан грабежу, не означает, что он
получает дар. Если источник зова неизвестен, то нельзя утверждать
Бытие зовет, можно только констатировать, что человек призван
(angesprochen). Следовательно, здесь нет и дарения как акта.
Зов Бытия – свидетельтство его одиночества и брошенности.
Бытие нуждается в человеке. Пре-данность человека и бытия взаимны:
“Бытие пребывет и присутствует лишь за-трагивая своим запросом
человека [...] Такому присутствию нужна открытость просвета, и в этой
нужде оно остается преданным человеческому существу. Человек и
бытие преданы друг другу”14.
Первично не дарение и не данность, а пре-данность, структура
присутствия:
“Всегда-уже-допущенность-имения-дела
есть
априористический перфект, характеризующий образ бытия самого
присутствия.”15 Образ бытия (самого Бытия и бытия-при) есть
пассивное при-частие. Быть можно только будучи данным.
Вынося формулу étant donne в заглавие книги, Марион трактует
ее как указание на неизбежность акта дарения. Бытийный глагол в этой
формуле – только “связка”(ED:6). Etantité не имеет значения там, где
свершается donation: дар поставлен в неизменяемо активную форму.
Хочешь не хочешь дарение дарит, поэтому не остается ничего другого,
кроме как отдаться дару.
5
В одном Марион, по-видимому, прав: если Бытие испытывает
нужду, то существет нечто более крупное, чем Бытие. Проблема однако
в том, что крупное всегда поглощено нуждой: самое крупное это нужда.
Само “Бытие” это способ заткнуть нужду, но и дарение размещается в
нужде и кормит нужду.
М.Хайдеггер. Тождество и различие. Москва: Гнозис, 1997, с. 18.
М. Хайдеггер. Бытие и время. Перевод В. Бибихина. Москва: “Ad Marginem”,
1997, с. 85.
14
15
9
О чем Бытие просит человека? Бытие хочет дарить, но сколько
бы оно не дарило, оно не может подарить себя, потому что даритель
никогда не совпадает с даром. Само Бытие не умеет быть данным,
поэтому оно просит до-быть себя: добыча доводит Бытие до данности.
Добыча данности – дело человека: вещь, данность которой нам
неизвестна (и которая поэтому нам не дана), в результате добычи
поступает в данность. Дарение не может ничего подарить пока мы не
держим вещь в руках. Схватывая вещь, мы дарим данность Бытию.
Добыча не требует ни познания вещи, ни пользования ею, скорее
познание и пользование – свидетельство того, что данность еще не
добыта. Для Гуссерля рассмотрение (Anschaung) объекта сводится к
доказательству того, что мы можем рассматривать объект, что объект
нам дан имманентно. Рассмотрение – это ощупывание: объект –
собственность слепца: “Мы видим не то, что умещается в нашем
зрении, а то, в чем само зрение находит способ уместиться”16. При
этом объект
не поступает в собственность, иначе он теряет
абсолютную данность. Слепой добытчик данности это нищий слепой.
Чтобы не потерять данность, он не должен ничего иметь: больше всего
нищий бережет свое нищенство. Данное нельзя иметь, его можно
только хранить и воровать: данного не убудет, иначе это не данное.
Данность добыта, когда данное забрано в устойчивость (zum
Stehen gebracht) – поставлено на твердое (нередуцируемое) основание,
которое держит.17 Закон достаточного основания – закон
исключенного дарения: достаточное не нуждается в дарении, а дарения
недостаточно для данности, поскольку подарка “могло и не быть”.
Врочем, само доказывание этого тезиса уже ставит дарение вне закона.
Достаточное основание достаточно для данности. Основание
достаточно, когда достигнута неопровержимая данность. Последнее
основание не доказано, а положено, взято в основу, как устойчивость,
без которой нельзя обойтись: Бог, Бытие и сознание это различные
невозможности отказаться. Данного, вообще говоря, достаточно, а
достаточное уже доставлено. Поэтому можно согласиться с
Хайдеггером: сущее, поскольку оно существует, обеспечено
основанием. Когда Марион кладет в основание данности дарение, он
“Мы видим не то, что умещается в нашем зрении, а то, в чем само зрение
находит способ уместиться”.А.Недель. Собственность слепца. – Солнечное
сплетение, N 1-2 (20-21), 2002, с. 89.
17
М.Хайдеггер. Положение об основании. СПб.: Алетейя, 1990, с. 60.
16
10
поступает логично, но его поступок убивает дарение. В качестве
обеспеченного основания дарение не может не дарить: оно перестает
быть дарением и превращается в производство.
Дарение – самое общее основание. Как последняя невозможность
отказаться оно обозначает крайнюю степень нужды. Основание
«основания» лежит в нужде.
Данность нудительна, а нужда
основательна. Последнее редуктивное основание, в которое опущено
Бытие – крупная данность нужды. “Ничтожность основания” известна
и Хайдеггеру18 – Бытие никогда не было для него последним словом.
Более того, Хайдеггер добывает Ничто в виде основания (Un-grund).
Платонов, избывая ненужное, осаждает само тело нужды, которое тоже
никому не нужно, но которое поручить больше некому, поскольку более
крупный ответственный отсутствует:
Если бы был сейчас внезапный случай, она подарила бы
всю свою утварь соседке; это доброе дело немного
утешило бы ее и вместе с уменьшением имущества
уменьшило бы размер ее страдающей души. Но затем ей
пришлось бы раздать свое тело до последнего остатка;
однако и этот последний остаток мучился бы с тою же
силой, как все тело вместе с одеждой, инвентарем и
удобствами, и его также нужно было бы отдать, чтоб
уничтожить и забыть («Джан»).
Экономия ничего не дает не редуцируя, а то, что экономия “дает”,
она в конечном счете редуцирует.19 “Последнее имущество неимущих”
дано лишь постольку, поскольку все остальное растрачено: имущество
имеется, чтобы не иметь ничего другого – сохранить нетронутым
ресурс Бытия.
Дарение как при-быль не дает ничего нужного: дарение больше
всего не нужно, оно должно быть ликвидировано в первую очередь.
Имущество нельзя дарить, но можно его раздаривать: чем больше
отдавать, тем меньше остается лишнего. Вместе с тем дар необходимо
спасти, поскольку дар это то, чего нет в запасе. Даром необходимо
запастись: нельзя доверять дар дарению. Акт дарения поглощается
актом потребления: “Ей нравился красноармейский шлем на сыне, она
М.Хайдеггер. Бвтие и время. Пер. В.Бибихина.. Москва, 1997, с.287.
У Мариона: "Редукция редуцирет все, кроме данного, а то, что она не может
редуцировать, она принимает как данное" (ED: 40).
18
19
11
думала, что надо взять его себе в подарок, чтобы согревать в нем свою
голову во сне” («Джан»).
“Взять в подарок”: захватить дар, чтобы не дать его подарить.
Выморочить дар: лишить дарение его собственности. Не давая ничего
прибавить к тому, что дано, ликвидировать дарение как таковое.
О выморачивании идет речь в “Собачьем сердце”. Собака Шарик
– философ дарения (“мой благодетель!”). Человек Шариков –
экономический исполнитель данного (“все поделить”). Шариков
обижен дарением. Обида заключается не в том, что даритель имеет
больше, а в том, что даритель дарит, демонстрируя, что экономии
данного для него не существует. Задача Шарикова – не давать этого
делать: сколько бы даритель не дарил, он должен еще больше; если же
дар превышает все ожидания, то всегда найдется задолженность за
прошлые годы. Преступлением является именно попытка отдать то, что
подлежит возврату: он думает, что он может давать, когда я пришел
взять.
Парадокс заключается в том, что и профессор Преображенский
переходит от идеи “дарить” к практике “не давать” (“я лишу вас обеда”,
“Шарику ничего не давать”), вплоть до отмены уже данного –
обратного превращения Шарикова, однако превращение профессора в
Шарикова ставит под сомнение успех операции.
6
Ce qui se donne, se montre: в дарении Невидимое достигает
очевидности. Ce qui se montre, se donne: очевидное – свидетельство
данного. Проект феноменологии – доставка Невидимого и добыча
данности. В этом же мастерство и суть Высокого Сталинизма: термин
указывает на феноменологизацию Невидимого.
Советский лозунг даешь! не имеет целью осуществить дарение:
он требует выдать на-гора,
сделать тайное явным, увеличить
количество данного - даешь ударный труд, даешь пятилетку в четыре
года. Дарение поставлено в повелительное наклонение: дарения нет,
есть голос нужды.
Добыча данного - глубокая выработка, редукция всего, что
поддается редукции: Во всем мне хочется дойти до самой сути. В ходе
добычи добывается Невидимое – самое устойчивое и неистребимое и
поэтому абсолютно данное. Добыча дает Невидимое, делая его
видимым: Невидимое добывавется способом его ликвидации.
12
Сущность данного в том, что оно дано. Ничего другого кроме
данного не дано – данное дано способом редукции Другого. Поэтому не
существует никакого другого способа добычи кроме редукции. Данное
сводимо к редукции: чем больше редукции тем больше данности.
Редуцируя все, что поддается редукции, редукция производит
нередуцируемый остаток: твердое данное. Поэтому пока данное не
подверглось редукции, нет гарантии, что оно дано. Данное потому и
дано, что оно под-дается редукции. Будучи редуцированным под
корень, данное полностью взято и поэтому без остатка дано.
Способ добычи данности – ликвидация. Ликвидируя вещь, я
доказываю, что вещь полностью дана мне, и что она дана мне не
дарением, поскольку я могу сделать подаренное мне неданным.
Ликвидация – феноменологическое стирание сущности (“ликвидация
безграмотности”, “ликвидировать кулака как класс”): “сущность” дана
полностью, потому что ее можно ликвидировать подчистую. В ходе
ликвидации выясняется, что данность данного была сомнительна,
однако поскольку сомнительное ликвидировано, то и сомневаться не в
чем: ликвидация никогда не бывает ошибочной. Ликвидация
безотносительна к уничтожению,20 а следовательно и к Бытию:
ликвидируя
абсолютно,
ликвидация
искупает
бытийное
несовершенство того, что она ликвидирует.
Ликвидация выгодна, потому что она экономна: в результате
последовательной ликвидации необходимо остается Главное, которое
неустранимо дано. Главное никогда не выпадает в данное - иначе оно
поддается ликвидации: главное дано в меру своего отсутствия.
Ликвидация не обеспечивает Главным, а расчищает его горизонт: .
Ликвидация это расточительство перед лицом Главного и в
направлении Главного. Ликвидация бережет Главное - сохраняет точку
опоры, позволяющую продолжать работу редукции бесконечно.
Как последний, неустранимый остаток редукции Главное
необходимо дано. Речь не идет о существовании Главного – вопрос о
существовании не ставится – скорее дело в его явности. Главное
“заявляет о себе” – иначе оно не главное. В силу явности Главное
несомненно дано – о Главном не может быть споров.
Сила Главного – равнодушие, аналог хайдеггеровской скуки,
подвешивающей само Бытие: данность данного безразлична, если
Главное в силу своей главности все равно дано. Однако здесь же
Уничтожение не может быть абсолютным, поскольку имеет место внутри Бытия:
J-L.Nancy. The Indestructible. – A finite thinking. Stanford: Stanford univ., 2002. P.85.
20
13
открывается второй способ редукции – нигилизм: ликвидация Главного
как последнего (главного) препятствие на пути к самой данности.
Ликвидация – расчистка, высвобождающая место данности, но
полная и окончательная редукция это чистка. В отличие от
ликвидации, чистка направлена внутрь, это “чистка рядов партии”,
Selbstreinigung. Чистка вычищает самих чистильщиков, поэтому не
оставляет следов чистки: Чистим, чистим трубочиста чисто, чисто,
чисто, чисто. Чистка наводит чистоту – дает видеть Невидимое без
примеси видимого.
Если сталинские чистки – аналог «развенчания» героя в русском
романе, то у В.Сорокина ликвидация героев – чисто наративная
практика, итогом которой является ликвидация самого нарратива:
Роман умер. Поскольку остатком ликвидации является чистое
означающее, то зачистка означающего это последняя и решительная
редукция – гегелевская возгонка русского тела в метафизическую
субстанцию («Голубое сало», «Отпуск в Дахау») или седиментация
самой Русской Вещи («Кисет», «Памятник»).
7
Феноменология начинается с прихода женщины. Это ее следы –
“пожар”, “дерево в цвету”, “испускающее расцветание”.21 Среди
насыщенных феноменов (Лицо,
Плоть, Откровение) недостает
Женщины – именно потому, что эти феномены насыщены Женщиной.
В “Эротическом феномене” Марион идет по следам. Желая
получить ответ на свой главный вопрос – “а любят ли меня?” (“M'aimet-on, d'ailleurs?”), я делаю аванс – влюбляюсь первый, и получаю
адекватное возмещение – ее уступку, дарящую мне мое тело (PE: 116119, 188-189).
Здесь пропущено самое начало. Когда приходит женщина, мне не
нужно себя редуцировать: я нахожу себя уже редуцированным тем, что
объявилось во мне – в пространстве, которое я считал своим и где меня
ни капли нет. Объявляясь во мне, женщина совсем не оставляет мне
места. Поэтому любовь всегда уступает место Родине: кроме меня
самого, женщина не имеет во мне ничего. Приход женщины дарит мне
О "феминологии" Хайдеггера см. David Krell. "Strokes of love and death",
Intimations of morality. Time, Truth and Finitude in Heidegger's "Thinking of Being",
the Pennsylvania State Univ. Press, 1986.
21
14
территорию, на которой я нахожусь: я открываю свою принадлежность
региону редукции. Я не могу оккупировать эту территорию, потому что
нахожу на ней себя. Я редуцирован к своему открытию: редукция – моя
родина.
“Эротическая редукция” Мариона – чистая любовь к любви,
дарение без дара. В ней очень много любви и мало редукции. Но
любовь не любит, если она не редуцирует. Любовь редуцирует до
конца: последнее и наибольшее, что любовь дает – сама территоррия
данности: И каждому чувству кладется навек знобящая новость миров
в изголовье. Открывается не мир, а новость (еще не названных) миров –
явленность как таковая, дающее без складок. Новость миров знобит:
субъект гол – складка субъекта разглажена в поверхность территории.
Верно и то, что феноменология пропускает свое начало, она
начинается прямо с середины, in medias res: очнуться, оглядеться,
очутиться на том месте, где я уже нахожусь.
В трансцедентальном анализе феноменолог находит себя
как Я и как обобщенное Я, которое уже имеет сознание
мира знакомого нам онтологического типа – с природой,
культурой, инстанциями высшего порядка (церковь,
государство и т.д.)... Эйдетическая рефлексия всегда и
необходимым
образом
предполагает
уже
22
конституированную онтологию.
Преднаходимость
(Vorgegebenheit)
мира
не
нарушает
беспредпосылочность феноменологии: субъект исходит из того, что
“данное” по своей природе дано. “Данное” дано в качестве
предпосылки. Находя данное, субъект его добывает – конструирует
свою данность. Начанаясь с Umwelt и Gegend, феноменология
кончается тем же самым – “родным и знакомым”, но взятым в более
сильном качестве Родины: Lebenswelt и Heimat.23
У Хайдеггера субъект выходит на территоррию, вступая в пункт
Бытия (“заступающая решимость” Dasein) – покупает плацкартный
билет присутствия. В находке данного он находит себя, свое место при
22
J.Derrida. La problème de la genèse dans la philosophie de Husserl. Paris : Press
univers., 1999, p.227-228.
23
Показательно, что концепция Lebenswelt – итоговая в творчестве Гуссерля, что
соответствует центральной роли Heimat у позднего Хайдеггера – ср. T.Tani. Heimat
und das Fremde - Husserl-Studies. 1992; 9(3): 199-216; Kai Hammermeister. Heimat in
Heidegger and Gadamer. – Philosophy and Literature, v.24, 2000, 2, 312-326.
15
данном –
находит свое Я уже данным. Для Гуссерля такой
возможности не существует, поскольку место субъекта всегда уже
занято территорией. Определяя сознание как Ur-region, Гуссерль
разменивает субъекта на территоррию. Субъект в “своем” сознании
постоянно отнесен к территоррии, он опрокинут на территорию в
самой субъектности. Но это значит, что и территория не что иное, как
пространство редукции субъекта.
Редукция не только отнимает столько же, сколько дает: она
отнимает то же самое, что дает. Доставшийся мне дар показывает: я сам
ничего не имею. Приход женщины не дает, а подвешивает дар:
способностью дарить обладает только редукция. Только в результате
утраты необходимого данного открывается последняя данность – сама
территория дарения. Уход женщины кидает в мир:
...И вот мне – отказ... Я святого блаженней.
... Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
B прощальном значеньи своем подымалась.
В утрате единственного и необходимого данного открывается
реальность Родины: роды – иммуннная реакция отторжения.
Территория Родины – кидалово. Родиться значит быть отторгнутым и
тем самым приобрести данность; потерять свое и приобрести все – как
данное.
Разрыв с женщиной дает мне территорию и дарит мне самого
себя. В зеркале женского равнодушия я вижу себя таким, как я
уродился – со всеми родимыми пятнами. Самое удивительное при
этом, что я не лишаюсь любви. Отражая меня как я есть, она отражает
меня в полном объеме – ей не в чем мне отказать.
8
Постоянно приписывая данность дарению, Марион переписывает
дарение как территорию – место сводимости данного. Одновременно
происходит другая редукция: в самом Дарении в силу его крайней
самости обнаруживается начало этой самости – Сила. Если для
16
Гуссерля данность сводится к эффективному присутствию (RD:81), то
Марион рассматривает дарение как событие (ED:215):
Откуда последняя черта, наиболее полно характеризующая
событийность феномена: мы не можем приписать ему
никакой причины – точнее, никакой другой причины кроме
его самого – чистой энергии безусловного на-ступления
(advenue) (DS:44).
Дарение дает не по какой-либо причине, а в силу того, что оно
дает. Дарение дано Силой. Сила первее дарения. Дарение редуцируется
к Силе.
Дарение дает удар: дар претворяется в удар или же удар
притворяется даром Дар – невидимый, но получаемый – проецируется на преданного как на экран; вся его мощь разбивается об экран,
создавая двойную видимость - прежде всего самого дара,
чей импульс, до сих пор невидимый, разбивается и
рассыпается в искры (esquisses) первовидимости. Другой
аналогией может быть призма, разлагающая белый, до сих
пор невидимый, луч, на элементарные цвета спектра – уже
видимые. Пре-данный феноменализирует дар именно
потому, что он создает ему препятствие, останавливает его,
создавая экран и рамку (DS:59).
Фактически речь идет о территориализации: субъект
развертывается в экран проекции, а сила проецируется на экран.
Феноменологизация это взаимное уплощение и опустошение субъекта
и Силы. Дарение переходит в плоскость экономии, разбивается об
экономию. Удар дарения не содержит ничего кроме редукции.
Сила – предельное данное и последняя данность. В силе
редукция достигает предела: Сила дает видеть не что иное, как силу
редукции. Поскольку все в конечном случае сводится к силе, сила
объясняет все. Сила – предел объяснения как такового, она редуцирует
объяснение к демонстрации силы. Дойдя до силы, дальше идти некуда:
против лома нет приема.
Здесь
наблюдается
двойная
сводимость:
логический
редукционизм обнажает силу, а феноменология силы приводит к мета-
17
физике. Голая сила это сила как таковая – “принцип”, “закон” и
“основание”: видимое достигает предела в Невидимом.
Марион строит свою аллегорию на материале абстрактной
живописи Марка Ротко, американского художника российскоеврейского происхождения. Про-исхождение важно: в нем коррелируют
травма Исхода, Urspung феноменологии и абсолютность Родины.
Происхождение – история начала. Происхождение происходит от
силы:
Искусство интересуется жизнью при прохождении сквозь
нее луча силового. Понятие силы я взял бы в том
широчайшем смысле, в каком берет его nеоретическая
физика, с той только разницей, что речь шла бы не о
принципе силы, а о ее голосе, о ее присутствии. 24
Марион останавливается перед силой, отражая ее а качестве
дарения. Пастернак ведет редукцию дальше: раздевая субъекта до
голизны, он устраивает ему правеж силой.
Кроме “картезианской призмы”, которую очевидно имеет в виду
Марион25, здесь имеется другой источник:
Существуют три несокрытых света и один сокрытый. И
этот сокрытый свет не светит, а смотрит и вбирает в себя
три несокрытых, и они проявляются в нем, как в
хрустальном шаре под лучом солнца.
Когда Всевышняя воля решает о неведомой воле, тогда
желание стремится получить высший свет и просветиться
светом. Тогда раскрывается экран (masakh), и свет
неведомой мысли, ударяясь об экран, испускает неведомое
и тайное (Zohar 1: 65a; 2: 165b)26.
Б.Пастернак. Охранная грамота.- Воздушные пути. Москва: Сов. писатель, 1983,
с. 230.
25
J.-L. Marion. Sur le prisme metaphysique de Descartes. Paris: PUF, 1986.
26
The wisdom of Zohar. An anthology of texts. Ed. Littman, v.1. Oxford: 1989, p. 323;
The Zohar, v.1. Stanford univ: Stanford, 2004, p. 379 (подлинник на арамейском). Ср.
русский комментарий М.Лайтмана: "Малхут (тяга человека к приятному, к
наслаждению) должна прежде оттолкнуть все наслаждение, которое к ней
приходит. [...] Это называется удар света об экран и его отражение от экрана. [...]
После того, как малхут решила принимать только ради Творца, т.е. согласно силе
24
18
Преломление и отражение иллюстрируют акт зивуга - вхождение
силы в сосуды. Это не столько взаимодействие, сколько конфигурация
тел: близость-через-преграду, близость-как-преграда: палочка "вав"
(или галочка V в английской транскрипции слова) демонстрируют
масах - невидимую перегородку контакта. «Искры», «осколки» и
«лучи» - поверхностные эффекты силы: они не манифестируют силу и
не похожи на нее, но поскольку это эффекты силы, они близки силе.
Сам эффект ничего не значит: он говорит лишь о том, что свидетель
эффекта вплотную придвинут к силе (поскольку экраном является его
собственное тело).
Кабаллистический "язык ветвей" - речь в
присутствии силы. Ветви не изображают и не символизируют корни:
они про-изведены корнями (через ствол силы) и питаются ими.
"О" силе невозможно говорить, но невозможно вылечить свою
речь от симптомов силы, поскольку речь это и есть приступ силы
("письмо" как игра-от-которой-невозможно-избавиться – свидетельство
неодолимости силы). Когда Марион касается силы, он тоже начинает
"говорить аллегориями"- переходит на язык ветвей.
Огражение света завесой означает неприятие дарения. Экран
отклоняет не только дары человека (“не одалживайся у тварей” “Авот”), но и сам Божественный Свет: “Зоар” предостерегает от
познания ради любви к познанию. Дарение отклоняется, возвращается
к себе – в пространство чистого акта, к источнику силы. В то же время
для Мариона отразить удар значит принять дар – стать проецирующим
экраном. Отказаться наотрез – заслониться экраном, не откликаться на
зов - для человека невозможно (по крайней мере Марион не
предусматривает такой возможности): дарение давит сильнее, чем сила.
Возникает вопрос: каким образом субъект узнает о силе? Ведь
когда она разбилась, ее уже нет, а когда она отражена, мы ее не
схватили. Ответ простой - сила узнается, потому что она дает себя
знать: сила является не в явлении, а как явление, “феноменологизация”
- не момент нашего познания силы, а момент ее насилия над нами.
В “давании-себя-знать” Марион видит только глагол “давать”,
списывая момент насилия на “аварию” - столконовение безграничного
дарения с ограниченными возможностями получателя (“сам виноват”).
своего экрана, силе противодействия своему эгоистическому желанию
наслаждаться, она получает свет хохма только в соответствии с величиной
отраженного ею света." (Книга Зоар. Перевод и пояснения М.Лайтмана, т. 1, 1995,
с. 89-91).
19
Между тем, сила не только проявляется в насилии: силы нет, если она
не кажет лицо силы. Рассеяние осколков (dissémination) свидетельство
мощности удара. Разбивка письма (éspacement)
- разбой силы:
разбилась весенним дождем обо всех, вагонными дверцами сыплет в
степи. Отражение и преломление - не моменты, привнесенные
субъектом, а симптомы самой силы. Сила ломится и ломается.
Мазохизм – подлинное письмо силы, поэтому мазохист – авторитетный
автор ее письма: ломились ливни в окна спален, что ломится в жизнь и
ломается в призме, спирало гортань и ломило в локтях.
Насыщенный феномен “не дает ничего видеть”: его видимость –
симуляция, но он дает увидеть симуляцию, и тем самым выводит на
сцену себя, свою самость, которую можно увидеть только средствами
симуляции. Самость невыразима, самость можно только симулировать,
самость это откровенный симулянт. “Откровение/сокровенние Бытия” и
“разница Письма” демонстрируют “невиданную” (у Хайдеггера) и
“неслыханную” (у Деррида) самость, но специфика, то есть ядро этой
самости заключается в том, что она себя симулирует. Дело не в том, что
“лицо умеет лгать” (DS:145), а в том, что ложь это сама экспрессия
Невидимого.
“Феноменологизация” – активная ложь: она ничего не
феноменологизирует кроме действия силы. Симуляция – лицо силы,
она не имеет другого автора кроме силы: симуляция всегда является
подлинной. Сила лжет в любом симптоме, поэтому любой симптом
годится в свидетельство силы:
Подробности выигрывают в яркости, проигрывая в
самостоятельности значения [...] Любая на выбор годится в
свидетельство
состоянья,
которым
охвачена
вся
27
переместившаяся действительность.
Феноменология – симптомология силы: в этом ее начало и
русское (само)определение. Сила сама себя феноменологизирует, сила
это сила феноменологизации. Силе свойственно обнажаться, ее
обнажение есть “действие”. Обна(ру)жение силы открывает область
обнаженности: сила действует на территоррии.
27
Охранная грамота, с.231.
20
Ветер рвал на стене афиши... “Семантика ветра в русской поэзии
20 века”28 заслоняет феноменологию 20 века: ветер это сила и эта сила
невидима. Порыв ветра равен "феноменологическому прорыву" (RD:
11) - порыв открывает окно в Невидимое: Приближался не
календарный – настоящий Двадцатый Век.
Березка - тело на территории силы: она трепещет на ветру.
Березку рубят и ломают и она в ответ тихо вздрагивает (В.Шукшин,
«Далекие зимние вечера»). Березка не символ, а симптомописьмо –
тело, отданное чертам и резам. Место березки на территории силы
унаследовано от берестяной грамоты.
Сила дает себя знать в боли. Сила дает боль и тем самым дарит
тело – домашнее место боли. Тело, данное мне болью, наиболее далеко
от меня: боль говорит, что во мне и через меня проходит сила, что я
принадлежу территоррии мира. Внутренняя боль – стыд – обнажает
меня для самого себя: я обнаруживаю себя на территоррии Правды.
Размыкающее замыкание29 тела на территорию есть крепость Родины.
Узел крепости вяжет сила.
Сила дает феномен, но именно поэтому не показывется в
феномене: она дает саму феноменальность феномена, явление
"явления". Еще до того как явление что-то дает, оно ослепляет как
явление: любой феномен насыщен силой. Любой феномен ослепляет и
поэтому "не дает ничего увидеть". Парадокс насыщенности возникает
уже у Гуссерля, которого интересует не содержание феномена, а тот
факт, что феномен является в редукции, "являя собой" поражение
субъекта.
Если сила дает феномен, то она обладает силой его перечеркнуть,
то есть поставить крест на феноменальности, ликвидировать
феноменальное как таковое. Феноменологическое безразличие березки
дает увидеть, что березка это не феномен, а способ удара.
Феномен – самосхватывающая очевидность (selbsterfassende
Evidenz): феноменальность феномена добыта усилием силы. Но сама
сила – по ту сторону феноменального: сила дана как то, что схватывает,
то есть формирует («оформляющая и завершающая инстанция»), или
как то, что взрывает и разрушает форму. Формалисты потому и были
Григорьев В. П. Анненский, Блок, Хлебников, Мандельштам: слово ветер //
Русистика сегодня, 1994, # 3.
29
В отличие от хайдеггеровского Ent-schlossenheit, направленного в будущее,
размыкание яуказывает на территорию муки: "горе мыкать", "хождение по мукам".
28
21
формалистами, что их интересовали деформации: форму они
рассматривали как поле действия силы.30
Теоретический
дискурс Бахтина – силовое преодоление
феноменологии: сила преодолевает образ. Сила не только являет образ
(как закулисный механизм вращает сцену), сила – это и есть самое
явное. Сила пересиливает образ, она сильнее образа, это сила
обезображивания образа (“гротескное тело”). Насыщение силой есть
насилие: "смыслы слова расхищены говорящими".
Сила – последнее основание, поэтому добыча данного сводится к
производству силы: добыча данного это симуляция, за которой
скрывается производство силы. Поставляя данное, сила поставляет его
основание – саму себя. Поэтому добыча разрушительна, нигилистична:
поставляя основание всего, сила редуцирует все, кроме самого
основания.
Для Мариона самость дарения не манифестирована в событии:
самость заключается в наступлении события. Et donc il m'advient (DS:
44): дарение наезжает. Субъект не имеет самости: он получает свою
самость как долю в наезде. Субъект это тот, кто находится в зоне
наезда: субъект подставлен наезду. Субъект получает себя в той мере, в
какой он уступает событию: он не может бескорыстно дарить,
поскольку это привелегия дарения, но он может платить – от-давать по
мере наезда и тем самым давать ему меру. Наезд вводит силу в рамки
экономии данного, и одновременно производит прибавочную
стоимость "явления" – фокус феноменологии (“кинуть на деньги”).
Плата не имеет отношения к обмену, скорее это способ оценки силы, то
есть часть феноменологического спектакля. Феноменологический
прорыв открывает сразу все: cила открывается как крупное. Открываясь
в прорыве, крупное кажет себя как крутое: точный перевод “De surcroit”
– О Крутом.
На территории силы данное дано способом вычеркивания (sous
rature). Данное тает, уступая место самой данности; сквозь данное
всегда проходит сила, поэтому данное всегда уходит в силу, которая
уходит в никуда. Еще более точным термином было бы стирание – не
игра различия, а неустойка безразличия. Стирание редуцирует не что
иное как разницу. Явление разницы дает возможность для стирания
феномена. Таким образом заявляет о себе нефеноменологическая
редукция – редукция как таковая, чистая редукция, редукция, заданная
Ср. образность телесного расчленения у формалистов. Илья Калинин. История
как искусство членораздености. – НЛО, № 71 (2005), с.103-131.
30
22
горизонтом самой редукции. Парадокс в том, что пока сила стирает, она
оставляет следы и поэтому не покидает поля феноменальности.
Стирание – уступка феномена Невидимому. Стирание
конституирует
феноменологию
Невидимого,
а
Невидимое
феноменологизирует уступку; в Невидимом нет ничего кроме уступки:
это Невидимое без содержания, чистое Невидимое - “содержанием”
Невидимого является редукция.
9
Можно ли подвергнуть феноменологическому экзамену саму
редукцию?
Для
этого,
подражая
Мариону,
следует
феноменологизировать редукцию – найти феномен, насыщенный самой
редукцией. В принципе любой феномен дается способом
феноменологической редукции, однако феномен, насыщенный
редукцией, это редуцированный, неяркий - нефеноменальный феномен.
Вряд ли на эту роль годится нефеномен березки – это всего лишь
отсылка к силе. Но и сила, поскольку она пускается в насилие, не
удовлетворена собой и следовательно ненасыщена. Сила разрешается
пустотой.
Пустота – сильный, более того ударный феномен. В качестве
последнего остатка редукции пустота есть сама данность, собственное
тело данности, данность без данного. Пустота пуста. Ничто не
насыщает пустоту как пустоту кроме самой пустоты. Пустота
единстенная вещь, которая насыщается собой, поэтому она всегда
насыщена и вещна. Пустота крупна – вряд ли можно найти что либо
более крупное, чем пустота, но пустота имеет изъян – в ней
просвечивет прозрачность, причем так, что тело пустоты исчезает в
просвете.
Сущность прозрачности в том, что она дает видеть.
Прозрачность – среда видимого, но саму прозрачность невозможно
увидеть: это Невидимое par excellence. Прозрачность проявляется в
ясности (Klarheit) видимого: чем больше ясности, тем больше она
обязана прозрачности и тем больше она насыщена прозрачностью.
23
“Припысывание миру тотальной проницаемости”31 можно понять
как условие наблюдаемости, то есть проницаемость для наблюдателя.
Однако Паноптикон не работает, если наблюдаемые не уверены в том,
что их наблюдают (иначе “надзора” не существует). Они должны
видеть наблюдение, и видеть его как таковое – как невидимый и
всевидящий Глаз. Это значит, что наблюдатель отдает себя
прозрачности, а прозрачность достигает такой степени, что дает видеть
Невидимое.
Прозрачность скорее всего вообще не имеет отношения к
наблюдению – там, где достигнута прозрачность, наблюдение не
требуется. Скорее она связана с темой Мариона: прозрачность –
обратная перспектива дарения. Дар, желающий быть полученным,
должен выйти в открытость: самый крупный дар – уступка
феноменологического света прозрачности. Именно эта уступка
позволяет Хайдеггеру сказать, что свет как «дающее видеть
посредством себя» (durchlassend) это и есть прозрачность.32 Если
березка светится, то она и сквозит на свету: “А березки грустно
шумели и сквозили вечно-бледной, осенней бирюзой” (А.Белый,
“Кубок метелей”). Насыщенный феномен “дает” только свою
прозрачность – феномен насыщен прозрачностью. Феномен ничего не
дает: всякое “содержание” затемняет прозрачность. Дарение не дает, а
отдается прозрачности и тем самым приобретает данность: это и есть
то крупное приобретенеие, ради которого дается дар. Дар не
зачеркивает себя и не дарится в пустоту, а переворачивается в
прозрачность.
Прозрачность – территория силы. Если феномен насыщен силой,
то он прозрачен для силы. Феноменальная ткань колышется, трепещет,
сквозит – волнуется под дыханием силы. «Софийность» можно
понимать как специфическую чувствительность русского тела к силе –
чуткость не к слабому и тихому, а к пронзительному и крутому.
Прозрачность одевает силу. Сила облечена в прозрачность В глубине
прозрачности зреет пронзительное и растет крутое: В хрустальном
омуте какая крутизна.
См. А.Гольдштейн. Прозрачность и демос. – Рассставание с нарциссом, Москва:
НЛО, 1997, с.181. Ср. И.Утехин. Очерки коммунального быта. Москва: ОГИ, 2004,
с. 47, 106-107.
32
M. Heidegger. Vom Wesen der Wahrheit. – Gesamtausgabe, B. 34. Frankfurt a.Main,
1988, S.55.
31
24
В лурианской кабале пары мужских и женских качеств мудрость и понимание (khokhma ve-bina), милость и доблесть (khasidim
ve-gevurot) - погружены в женское качество: «В акте совокупления
(zivug) отец испускает каплю, которая зовется мудрость, и мать
испускает каплю, которая зовется понимание, и все это перемешивается
в чреве матери. Поэтому говорится: «Закончив кормить, она снова
беременеет ими».33
Прозрачность – абсолютный сосуд (keli), всестилище всего.
Прозрачность это сила, но сила одевается в крупное, а крупное
крупнеет в пустоте. Крупное – Пустота – Сила – Прозрачность: вот
четыре кита, на которых стоит Россия – четыре последних основания,
поглощающих и уравновешивающих друг друга.
Прозрачность по своей природе тотальна. Если прозрачность
что-то «утаивает», то она не прозрачна. Непрозрачное как не дающее
себя подлежит ликвидации. Чистка чистит не к пустоте, а в
прозрачность, но все непрозрачное вычищается силой самой
прозрачности, которая дает увидеть непрозрачное, выводит на чистую
воду. Главный виновник непрозрачности это потребитель прозрачного –
субъект. Входя в социальное пространство и становясь видимым,
человек избавляется от субъектности – строит прозрачность, достигает
кристальной честности перед лицом Родины.
Коррелят честности – обида, восстание черноты-в-прозрачности:
в прозрачности рождается непрозрачное и феноменологизирует
прозрачность.
Восстание
направлено
против
субъекта:
феноменальность достает, настигая субъекта в его глубине – глубина
внутреннего становится ареной обиды.
Я не автор своей обиды. Обида восстает во мне. Имея обиду, я
имею в себе театр Силы. Обида, как и боль, объективна: данная
имманентно, обида – абсолютный факт, она неоспорима.
Обида – случай пре-данности вне территории дарения. Скорее
наоборот: о-даренность сводится к обиженности, дар совпадает с
ударом. Обида – предательство преданного: поскольку преданный
принадлежит не себе, он подлежит обиде.
Обида всегда осознается, и осознается как симптом, то есть
эффект силы. Испытывать состояние обиды значит осозновать свое
состояние как причиненное.34 Обида территориальна. Обиженный
33
Vital Khaim. Ets Khaim. Jerusalem: Yeshivat Kol Yehuda, 1986, p.11.
Согласно теории "consumer semantics", механизмом сознательного восприятия
является чтение мозгом своих состояний, которые рекогнитивно интерпретируются
34
25
открывает, что в нем не осталось содержания, что он подставлен и
прозрачен, что его экономия сэкономлена. Обиженный открыт – в
своей обиде он отнесен к территории. Область обиженности не
выходит за пределы Родины, поэтому нет более крупной обиды, чем
Родина.
___________________________
Тезис о данности России нуждается в дополнении: кроме русских
констатаций существуют русские вопросы - "Русь, куда несешься ты?",
"Просуществует ли Россия до 2040 года?". Но задавание вопросов это
тоже русская данность. Вопрошающий о судьбе России всегда уже
имеет дело с Россией: насущность России никогда не стоит под
вопросом. Россия возможна как возвращающийся вопрос о России именно неразрешимость вопроса придает России абсолютную
данность.
Неразрешимо то, что превышает меру нашего понимания, что
«безмерно». Россия возможна как Возвышенное – «превосходящее все
масштабы чувств», и поскольку основаним масштаба является
«средний рост человека»35, в идее России участвует тело.
Россия – случай с телом, то есть симптом.
Пирс определяет симптом как индекс - «знак, который обозначает
вещь благодаря тому, что навязывыет ее вниманию»36 – «обозначает»,
поскольку дает. Cимптом - это сильный индекс: он не только
«навязывает вниманию», но и «внедряет в сознание». В симптоме
схвачен характер вещи и тем самым выводится в присутствие сама
как «вот-эти» физические качества. Ментальные состояния являются эффектами
«стимулов» лишь постольку, поскольку они даны себе как таковые: видеть
"красное" значит осозновать свое состояние "как от красного" (as of red). (Peter
Caruthers. Phenomenal consciousness. Cambridge: 2000, p. 185-187). Таким образом
компонентом любого восприятия является обида (аффицированность), которая
придает образам мира не только измерение субъектности, но и убедительность
реальности.
35
И.Кант. Критика способности суждения, Соч. в 8 тт, т. 5. Москва: Чоро,
1994. С.93.
36
”What is an index, or true symptom? It is something which, without any
rational necessitation, is forced by blind fact to correspond to its object”; “A sign which
denotes a thing by forcing it upon the attention is called an index” (Ch. Peirce Collected
Papers, 8 v., Cambridge: Harvard University Press, 1931-1958. Vol. 3. P.434;vol.7.
P.628.
26
вещь, поскольку «индивид это всего лишь вырожденный индекс своего
характера»37. Симптом это не знак, и не след, а часть вещи, причем
главная часть: в симптоме схвачена индивидуальная суть вещи,
поэтому вещь не может не при-сутствовать.
В анализе Пирса оживает этимология: sympipto - вторгаться и
соударяться: симптом это при-ключение и напасть.
Cимптом 18 века – симеон: он принадлежит картине Наблюдения
38
. Симптом 20 века – зивуг: он вовлекает субъекта в Присутствие и
поэтому является его собственным симптомом. Первый соотносится с
«болезнью», второй – с «телом». Первый минимален (мелкая деталь,
ведущая к существенным выводам), второй Крупен (выводя субъекта в
присутствие, симптом оккупирует весь его кругозор).
В 20 веке сама семиотика вырастает из симптома. Знак Соссюра зивуг «означающего» и «означаемого». Знак обозначает потому что
указывает – в силу со-присутствия двух тел (связь означающего и
означаемого конвенциональна, то есть является «слепым фактом»: ее
следует принимать как естественное положение дел).
Зивуг это встреча двух тел (ставшая абсолютной встречей –
браком). Знак указывает на уникальное событие о-значивания, то есть
обладает характером. Функция знака, по Хайдеггеру - отсылка к
внутримирно встречающему (в качестве типичного знака Хайдеггер
рассматривает дорожный указатель): знак – свидетельство встречи
человека с миром.
В симптоме осуществляется «феноменологический прорыв» за
пределы семиотики – корреляция данности и как такового (ED: 31).
Сущность дана в симптоме как таковая, потому симптом – самый
настоящий, насыщенный феноменальнстью феномен. И наоборот:
"высматривание сущности в ее настоящей, прямо-таки живой
самости"39 это метод
симптомологической редукции. Данность
сигнализирует о себе своей самостью: в "сущности" Гуссерль
высматривает примету присутствия.
37
Ch.Peirce The Essential Peirce. Selected Philosophical Writings, vol. 2,
Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1998. P.274.
38
См.: К.Гинзбург. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни. – НЛО, 1995.
№ 8. C.38; М. Фуко. Рождение клиники. Москва: Смысл, 1998.
Э.Гуссерль. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической
философии. Т.1.С.29.
39
27
Симптом являет как таковое, то есть то самое: в симптоме
содержится момент узнавания (обратная сторона навязывания).
Насыщенный узнаваемостью, симптом есть чисто рекогнитивный
феномен, и поскольку феноменолог еще до того как высматривает
сущность феномена, уже узнает в нем «феномен», он имеет дело с
симптомом.
Данное как таковое дано на своей собственной территории. Это
значит, что субъект, которому оно дано, при-сутствует на чужой
территории: симптом не столько наезжает, сколько транспортирует.
Живая сущность апеллирует к свидетелю. Как бы не было названо то,
что встречено, это название дается в пределах узнавания и присутствия.
Называя встреченное Бытием, Хайдеггер имеет в виду узел Dasein,
связывющий человека и Бытие. Все участники встречи входят в
симптом, со-означаются в силу со-в-падения в симптоме, но итог
означения – сам узел симптома. Стягивающий со-бытие, симптом есть
все, и поскольку в симптоме говорит само Бытие, это его собственный
симптом: симптом «обозначает» Бытие в силу прямой узнаваемости
Бытия.
Симптом являет характер явленного: он насыщен авторством.
Открытая Фрейдом сверхдетерминированность симптома объясняется
тем, что в симптоме участвует несколько тел, и для каждого из них
симптом является собственным. Поэтому о симптоме нельзя говорить
вообще: можно и нужно находить ответственные тела симптома.
Симптом – изобретение Ницше: его метод драматизации
«соотносит идеологический концепт с волей к власти, превращая его в
симптом последней."40 Ницше драматизировал само мышление,
позволил философу свидетельствовать. Маркс знает только
"превращенные формы" свидетельства. Для Ницше само превращение
это симптом («реактивность»), в котором присутствует Сила.
Философ свидетельствует «о» Силе, потому что свидетельство стало
силой.
Симптом - подпись Хайдеггера: в письме Хайдеггера человек
"слушает голос Бытия" – ловит симптом, превращаясь в орган слуха,
при-ставленный к Бытию. Бытие поставляет симптомы собственной
силой:
откровение/cокровение
Бытия
это
активность
симптомопроизводства, то есть симуляция, и это правдивый симптом,
в котором узнается уникальный характер Бытия .
40
G.Deleuze. Nietzsche and philosophy. N.Y.: Columbia univ., 1983. P.78.
28
Бытие настигает человека в его собственном теле: для
Пастернака болезнь тела – язык Бытия. Болезнь - поставщик
симптомов, но и сама болезнь это симптом – знак вовлеченности тела в
событие Бытия. В болезни тела Бытие приобретает данность, поскольку
симптом болезни это феномен, данный в "первоисточнике" – в теле
свидетеля.
Симптом - улика против свидетеля. Свидетель тот же преступник
(а преступник – лучший свидетель): он случился на месте
происшествия, с-лучился с Причиной. Описывая "уликовую
парадигму", Карло Гинзбург усматривает в ней "жест охотника,
присевшего на корточки в грязь и высматривающего следы будущей
жертвы».41 Он тоже выслеживает характерность и высматривает
симптом: «уликовая пардигма» диагностируется изнутри.
Симптом мезологичен42, межумочен: это случай свидетельства и
событие самого Бытия. Но в нем завязан еще один неразрешимый узел
– "текстотело" (И.Смирнов). Чтобы иметь симптомы, тело должно
научиться симуляциям текста или же приобрести орган симуляции текст. Русская литература – территория симптомописьма,
следовательно, орган русского тела. Русская литература – самая
неотъемлимая часть "русского": не просто орган, а орган равный телу симптоматический очаг, в котором тело, нарабатывая симптомы, имеет
себя как тело. Русская литература принадлежит русскому телу, но тело
становится русским только дополняя и расширяя себя «русской
литературой». «Русскость» - жест экстатической симуляции: русское
тело нуждается в революции не для того, чтобы выйти из себя, а для
того, чтобы стать телом. 43
Но если русская литература – дополнение и расширение, то
существует и база расширения. Сущность тела без органов (Делез) в
том, что это не тело: оно имеет тело как один из своих органов. Это
даже не «яйцо», а нулевая интенсивность - голая поверхность
симптомописьма. Фактически тело без органов это и есть текст,
который нарабатывая симптомы, навешивает на себя орган тела.
В этом и заключается советская симуляция; "дополнение" и
"расширение" тела становится способом производства тела без
К.Гинзбург. Приметы. С.38.
О мезологии как ситуации человека и позиции философа см. W.Desmond. Being
and the between. Albany : State University of New York Press, 1995.
43
Ср. концептуальную проработку этого жеста: «гротескное тело» Бахтина, «тела
террора» М.Рыклина, «тела-аффекты» В.Подороги, «революционное текстотело»
И.Смирнова.
41
42
29
органов: симулируется не симптом, а база любой возможной
симуляции. Симуляция – постав, дарение без берегов. Симуляция
симулирует Ресурс: чем больше симуляции, тем больше резервации,
или чем круче феноменология, тем крупнее метафизика.
Советское тело ловит ресурсы и тем самым расширяет свой
оральный объем: советский человек имеет расширенное тело или не
имеет никакого.44 Бахтинское большое родовое народное тело, которое
играет телами как органами, это, безусловно, тело без органов, но это
тело функционирует не как машина желания, а как машина
удовлетворения, которая удовлетворяется самим собой, находит
полноту в самом себе. Народное тело - расширение индивидуального
тела, но чтобы состояться как тело, оно нуждается в «завершающей и
овнешняющей» инстанции: большое тело всегда уже проглочено
хозяйским телом. Народное тело конституируется способом
расширения оральности (смех, брань, обжорство) и поэтому содержит в
себе двойной ресурс: Машину Удовлетворения и Оральный Объект,
МУДО и ОРАЛО.
Советский человек – потребитель симптомов, узнавальщик
узнаваемого.45 В симптоме человек присутствует на сцене мира, но так
как присутствие человеку «дано», узнаваемость мира обеспечена.
Узнаваемо все: ничто по-настоящему не знакомо. Сущность узнается в
симптоме как таковая – как насыщенность, но именно поэтому
симптом не насыщает: узнаваемое проглатывается сразу, а сверх
узнаваемого в симптоме нет ничего. Но поскольку сущность никогда
не сокрыта, то и симптом узнается сразу как таковой. Симптом не
дает, а берет – ставит тело на сцену сим-птома.
Он пошел и включил радиоприемник. Все сели и
замолчали. Сначала было тихо. Но вот раздался шум, гул,
гудки. Потом что-то стукнуло, зашипело, и откудо-то
издалека донесся мелодичный звон [...]
Чук с Геком переглянулись. Они угадали, что это.
Это в далекой-далекой Москве, под красной звездой, на
Спасской башне звонили золотые кремлевские часы. И этот
Возражение о том, что «советский человек» всего лишь текстуальная фикция, не
имеет силы, поскольку в советскую эпоху человек в его нефиктивном бытии
поставлен на порог текста: он не может состояться иначе как текстуально.
45
Ср. строки советских песен: И школьный вальс опять звучит для нас; Знакомою
тропою я рядом с тобой иду; Мы опять с тобой, любимая, вдвоем По знакомой
улмице идем; Может, к нам сюда знакомого солдата Ветерок попутный занесет.
44
30
звон – перед Новым годом – сейчас слушали люди и в
городах, и в горах, в степях, в тайге, на синем море [...]
Все вместе люди знали и понимали, что надо честно
жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту
огромную счастливую землю, которая зовется Советской
страной.
(А.Гайдар, Чук и Гек)
Бой часов на Спасской башне – символ, превращенный в
симптом: голос, отпущенный идеологией (заменимый в этом качестве
любым звуковым сигналом - ср. у Мандельштама с Красной площади
гудочки). «Советская символика» это прежде всего символика
Советского: она индексальна. Красный флаг - небогатый символ, но это
яркий симптом
и острый сигнал, который дает знать, что
сигнализируемое не поддается символизации. Как "символ
несимволизируемого" (Лакан) алое полотнище навязывает субъекту
его бессознательное.
Голос отпущен в уединенность. Мелодичный звон - голос
музыкальной шкатулки, который слышен тому, кто склоняется над
ним, интимный голос вещи «внутримирно
встречающее,
отпущенное в своем бытии для озаботившегося усмотрения, взятия в
расчет».46 Интимной вещь становится в заброшенности (Verworfenheit)
человеческого существования. Уединенное существование заброшено,
экстерриториально, но именно поэтому оно граничит со всей
территорией. Вся территория может быть схвачена только в симптоме
присутствия-при.
Советский человек живет на пороге Целого – на дальнем
пограничье, за фабричной заставой, на улице Заречной - или заброшен
в глубинку - в абстрактную точку Слуха (куда постоянно сослан Ленин
и где гостит Сталин: И Сталин из лесного Подмосковья, Из тихих
Горок слушает страну (Виктор Гусев, «Ленин»).
Голос Бытия, заставая человека здесь, приближает Далекое. В
советском ритуале Нового Года человек со станции Зима вступает в
перекличку со Страной. В конечном счете симптом это все-таки индекс
– знак смежности, но в нем человек соседствует не с вещью, а с
территороией. Симптом – голос открытых территорий: он насыщен
46
М.Хайдеггер. Бытие и время. С.86.
31
прозрачностью.47 Фрейд читает в симптоме "археологию", Лакан узнает
в нем "знак будущей правды". Звон золотых кремлевских часов перед
Новым Годом – эхо детской Родины и зов Будущего: в событии советского территория встречается с территорией.
Инструмент
сближения
(Ent-fernung)
территорий:
48
радиовещание.
Радиоприемник – локальная точка доступа к
глобальному, но глобальное присутствует там, где оно доступно: в
радиоточке. Момент усвоения глобального нельзя вычесть из
глобального: глобальное рождается в момент его усвоения. СССР созвездие радиоточек, союз потребителей СССР.
Местом сборки симптома является однако другая точка –
человеческое тело. Конфигурация тел рефлексивно замыкается в одном
из тел, превращается в складку симптома: человек берет на себя всю
тяжесть мира. Тело не только собирает, но и держит целое: надо много
трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю.
Целое рождается в интенциальной активности, и поэтому обладает
абсолютной данностью, поскольку интенциональная установка это
имманентное состояние тела. Бахтин нашел бы здесь «ценностное
напряжение всего организма”: Россия существует там, где русское тело
рожает Родину. Напряжено внетекстовое, живое тело, но напряжение
тела схвачено в эстетическом объекте (котрый таким образом
превращается в телесный симптом). Россия неоформлена и
незавершена, потому что ее существование свершается в теле. И
потому существование России дает постоянный выигрыш – тело.
В связи с этим можно отметить формально-феноменологический характер
советских праздников: если Новый год насыщен Прозрачностью, то 7 ноября
феноменологизирует Насыщенность («высокая зрелость социализма»: К нему на
стол, шурша, сползает лента. В ней грохот тракторов, Шум ливней, пламя лета,
Кочевья тучных страд, слепящий блеск зерна... И пусть весь шар земной, вплывая в
зиму снова, Услышит рапорт наш в ноябрьский этот день: "Кремль. Сталину –
отцу. Страна сдержала слово и в коммунизм прошла еще одну ступень!" (Николай
Грибачев, «Стихи о вожде»), а 1 Мая отмечает Силу феномена (Этот день —
веселый самый, Самый яркий, голубой... Разноцветные плакаты Потекут большой
рекой, Будут песни, будут пляски, Будет шумно и смешно. - В.Лебедев-Кумач.
«Просыпайтесь, папы-мамы!»).
48
"С "радиовещанием" к примеру присутствие совершает сегодня какое-то
в своем бытийном смысле еще не обозримое от-даление "мира" на пути
разрушающего расширения повседневного окружающего мира".(М.Хайдеггер.
Бытие и время. С. 105).
47
32
Собирание русской земли в слухе целого началось в «Слове о
полку Игореве» (Что ми шюмить, что ми звенить давечя рано предъ
зорями?; Звенить слава в Кыеве. Трубы трубять в Новеграде).
Внетекстовое напряжение присутствует и в русских вопросах (Дай
ответ! не дает ответа...). Советское тело отрабатывает симптом и
тем самым добывает целое: целое распадется, если работа тела
остановится. Тело напряжено - терроризировано гибелью целого, но
отработка симптома позволяет сохранить целое даже после его гибели.
О наших ресурсах или к вопросу о питании
1.
Разговор о ресурсах приходится начинать на пустом месте:
трудно предпослать этому разговору что-либо, не используя
предпосылку как свой ресурс. Трудно отказаться от этого разговора:
как иначе убедиться, что ресурсы имеются? Ресурс – вещь по
необходимости рекурсивная: необходимо постоянно прибегать к
ресурсам, чтобы убедиться, что они остались на своем месте. Чтобы
иметь ресурсы, нужен парад ресурсов, учет и переучет ресурсов.
33
Ресурсом следует считать все, что считается ресурсом в данный
момент, или все, что мы считаем ресурсом в данный момент (на вопрос
кто такие мы следует, очевидно, ответить: мы – это те, кто имеет
ресурсы и поэтому может быть ресурсом для себя самого: Я и Ты могут
быть ресурсом только друг для друга). Может ли быть ресурсом вещь,
если она не осознается как ресурс? Но если мы берем эту вещь в
ресурс, то никто не сможет утверждать, что эта вещь не является
ресурсом. Нам не нужно класть эту вещь в копилку, как чеховскому
Тригорину – мы берем ее в ресурс в тот момент, когда мы ее берем. Кто
сможет доказать, что Родина, Сталин и само слово "ресурсы" не были
ресурсами в эпоху, когда они были схвачены в ресурс? Ресурсы
являются ресурсами в тот момент, когда они схвачены. Эпоха ресурсов
длится не дольше мгновения, по крайней мере, мы убедились, что наши
ресурсы перестают быть ресурсами в одно мгновение.
Пользование ресурсом предполагает пользу ресурса. Ресурс
полезен, поскольку он позволяет прибегнуть к ресурсу, вооружитьтся
ресурсом, иметь ресурс в ресурсе, похоронить ресурс еще глубже.
Ресурс – это вещь, которую можно взять в ресурс, то есть не
использовать, а наоборот задвинуть, припрятать, даже забыть о ней,
чтобы еще надежнее ее иметь. Ресурс помещается в по-за-бытом,
откуда его уже нельзя достать, где он сохранится надежно и навсегда.
Чтобы иметь ресурс, нужно хорошо и надежно его забыть. Это
значит, что инструмент не может быть ресурсом, потому что он уже
извлечен из запаса, обналичен и поэтому бесполезен. Согласно схеме
Троцкого, чтобы достичь победы, пролетариат должен вооружиться
орудиями победы: имея учение Маркса, большевистскую партию и
мозг Ленина, пролетариат может быть уверен в своей победе.
Постоянно вооружаясь, пролетариат откладывает победу, но это не
отсрочка-différence: ресурс всегда остается на своем месте, поэтому
всегда имеется. Ресурс должен оставаться в ресурсе, поэтому резерв не
может быть ресурсом. Чтобы иметь ресурс, надо суметь его позабыть,
уметь не извлекать. Одним и тем же движением мы приобретаем
ресурс и забываем, фактически избавляемся от него.
Закладка ресурса не совпадает ни с броском-Entwurf, ни с
вытеснением-Verdrängung. Если это бросок, то такой, каким богатырь
за-брасывает палицу за облако, превращая свое орудие в ресурс
34
(однако, поскольку он всегда может это сделать, он может этого и не
делать).49 Скорее всего закладка ресурсов – это увертка:
... потом аккуратно и щеголевато увертел их в чистую
белую бумагу и обвязал тоненькою тесемочкой, тоже накрест, а узелок приладил так, чтобы помудренее было
развязать. Все это хранилось у него до времени под
диваном ("Преступление и наказание").
Ресурс увертывается, укладывается, за-бывается - прячется в
складку Бытия. "Заклад" – под диваном. Укладка – под кроватью.
Топор – в петле под мышкой. Деньги – в конверте под подушкой.
Ценность забытого в том, что его уже нельзя забыть, оно
неизбывно. В складке за-бытого прячется само Бытие, поэтому в Бытии
находит свой ресурс Хайдеггер: не стоит помещать свои ресурсы
ближе, чем в забытом. На фундаменте забвения строитися общество:
содержанием общественного договора, по Фрейду, является забытое
убийство прародителя, однако поскольку убийство забыто, то не
важно, было оно или не было – важно, чтобы оно оставалось
забытым.
Размещая наши ресурсы в забытом, мы не можем собрать наши
ресурсы: мы имеем наши ресурсы способом растерянности и
меланхолии. Размещаясь в забытом, мы не знаем, кто такие мы.
Крупные ресурсы коммунизма всегда уже забыты или растеряны
в советском: мы имеем наши ресурсы способом падения в советское.
Постсоветская ностальгия, беря советское в ресурс, вооружается
советской меланхолией, схватывает наш ресурс: мы имеем себя
способом схватывания.
Чтобы иметь забытое, нужно прочно о нем забыть и вместе с тем
постоянно помнить, что оно имеется. Забытый ресурс – искусственное
бессознательное (Никола Абрахам): если субъект не может избавиться
от травмы с помощью работы траура (например, в силу запрета на
траур), он вынужден ее инкорпорировать – похоронить травму внутри
себя. Так возникает крипт – "закрытая зона внутри Эго".50 Сознание
О потенциальности как ресурсе жизни и о тактике сохранения этого ресурса см.:
Agamben, Giorgio. Potentialities : collected essays in philosophy. Stanford: Stanford
University Press, 1999.
50
Nicolas Abraham, Maria Torok. The Shell and the Kernell. Renewals of
Psychoanalyses, v.1. Chicago: The Univ. of Chicago , p.141.
49
35
хоронит травму в себе, с помощью себя. Работа сознания сводится к
тому, чтобы не осознать то, что в нем похоронено.
В зону забвения помещается то, что невозможно забыть –
незабываемое. То, что невозможно вытеснить, "выбросить из головы",
приходится спрятать вглубь тела (в этом, согласно Н.Аврааму, причина
некоторых соматических болезней).51 Здесь важен однако еще один
момент: хороня травму в себе или запирая ее в темнице тела и делая
тем самым неизбываемой, сознание овладевает травмой – не тольку
потому, что имея травму, сознание уже не может получить травму, но и
потому, что оно владеет самим материалом травмы и поэтому может
стать ее хозяином.
Травма как собственность – богатый, возможно, самый богатый
ресурс, поскольку она гарантирует постоянную защищенность от
травмы. Проблема в том, что сознание-собственник травмы не может
иметь никакой другой собственности, кроме травмы, иначе оно
перестанет быть сознанием травмы. Сознание не инкорпорирует
травму, скорее травма оккупирует сознание, используя его как свой
контейнер.
Субъект – "криптофор", носильщик крипта. Субъект носит свой
крипт так же, как у Хайдеггера человек пасет Бытие. Da-sein
приступает к присутствию ("заступающая решимость"): охранник
устраивается на работу в охрану. Охранник сам устраивается на работу
или устраивает для себя эту работу. Но это не устраняет парадокса:
сознание – вспомогательно, "вторично". Сознание – "надстройка":
вышка над закрытой зоной. Сознание – ресурс охраны ресурсов.
Охранник охраняет свой пост охранника. Охранник назначает
себя на работу в охрану:
...но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее
необъятные
пространства
поглотили
монгольское
нашествие. Татары не посмели перейти наши западные
границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим
В отличие от лакановского пансемиотизма и от панфантазмизма клейнианской
школы, Н.Абрахам понимает крипт как семантико-соматическую сущность
("грамматосому"), что представляется наиболее близким фрейдовской концепции
Бессознательного (см.: J.Derrida. Foreword: Fors: The anguish Words of Nicolas
Abraham and Maria Torok, In: Nicolas Abraham, Maria Torok. The Wolf Man’s magic
word. Minneapolis: Univ. of Minnesota, 1986; Roger Willoughby. ‘The dungeon of
thyself’: The claustrum as pathological container, International Journal of
Psychoanalysis, 2001, v. 82).
51
36
пустыням, и христианская цивилизация была спасена
(Пушкин, "Письмо к Чаадаеву").
Христианская цивилизация – богатый ресурс, который
необходимо охранять, но и кочевники обладают ценностью для
охранника: это ресурс охраны. Кочевники обеспечивают охранника
работой. Кочевники кочуют: это hazardous material, который имеет
свойство проникать, просачиваться, распространяться. Охранник
ресурсов охраняет вещество катастрофы: цель охранника –
нераспространение вещества катастрофы. Сохраняя все количество
вещества внутри пространства охраны, охранник не дает катастрофе
про-изойти.
Катастрофа - контакт вещества катастрофы с миром. Вещество
катастрофы контагиозно – в этом и заключается его катастрофичность.
Чтобы ликвидировать катастрофу необходимы зачистки вещества
катастрофы, однако поскольку зачистка невозможна без контакта, то
зачистка не может быть чистой и должна периодически повторяться.
Слив вещества катастрофы также не может быть решением проблемы,
поскольку местом слива может быть только центр сознания – сливы на
периферии грозят утратой контроля над ресурсом. Единственным
эффективным средством ликвидации катастрофы является течь:
незаметно просачиваясь сквозь свои границы, течь не нарушает своих
границ.
Течь – гарантия сохранения ресурсов. Течь ликвидирует угрозу
прорыва, то есть сдерживает/охраняет катастрофу. Но поскольку
любой контакт с веществом катастрофы провоцирует течь, ликвидация
катастрофы возможна только как текущий ремонт долгого ящика. Это
не вредит сохранности ресурсов: течь увеличивает протяженность
долгого ящика и превращает время в зону складирования вещеста
катастрофы.
Согласно Н.Абрахаму, крипт имеет травматическое содержание:
в крипте похоронено Невозможное. Но поскольку травма заключается
в осознании Нневозможного, то в травме нет ничего травматического,
травма – это эффект нарушения границы: речь идет только о том,
чтобы "держать границу на замке". Если существует угроза травмы,
значит Я уже превратилось в закрытую зону – в травматический
центр сознания
(поскольку само сознание не может быть
37
травмировано). Единственным травматическим событием является
разгерметизация.
Опасность нарушения границы возникает вместе с границой.
Там, где граница проведена, она уже не является ненарушимой.
Абсолютной защищенностью обладает только необозначенная, скрытая
инстанция – Я теоретика, которое рисует границы на картинке и
поэтому находится за пределами картинки. Границы всегда проходят
не там, где их проводят, поэтому бессмысленно спрашивать, где
проходит настоящая граница. Не спрашивайте нас о наших ресурсах:
наши ресурсы – это не то, о чем мы не говорим, наши ресурсы дословны: дословное наш ресурс. 52
Чтобы избежать контакта, охранник хоронит вещество
катастрофы в его естественных границах, или же строит для вещества
катастрофы контейнер, чтобы вещество катстрофы не имело общих
границ с миром: Отребъям человечества Сколотим крепкий гроб. Так
возникает clôture double
– усиленная охрана закрытой зоны:
сталинградский котел, чернобыльский саркофаг. Охрана вещества
катастрофы сводится к захоронению закрытого объекта, но поскольку
процедура похорон нарушают изоляцию объекта, объект нуждается в
постоянном перезахоронении. Следующий отрывок можно было бы
принять за описание второй чеченской войны, если бы он не был
написан до начала первой:
саперы бревна всунули нажали кроптофу стали открывать а
там замки замки пришлось спиливать только потом
открыли и поползло из-под нее это Степа страшно сказать
целые тонны вшей я такого никогда не видел просто тонны
целые и тут Соловьев кричит помпы помпы так вас перетак
(В.Сорокин, «Кисет»)
Травма проецируется на географическую карту, где травму
можно локализировать и изолирловать; локальные катастрофы
поддерживают в коллективном сознании травматический Очаг,
который связывает вещество катастрофы и не позволяет Катастрофе
произойти.
Федор Гиренок. Пато–логия русского ума (Картография дословности). Москва,
Аграф, 1998.
2
38
Охранник охраняет не вещество катастрофы, а саркофаг,
заряженный веществом катастрофы, точнее, щель в саркофаге,
поскольку щель – это место ликвидации катастрофы. Щель – гарантия
того, что катастрофу можно ликвидировать. Охраняя щель, охранник
забывает о Катастрофе: Щель становится самим телом Катастрофы.
Охранник щели не знает, какой объект он охраняет, поэтому нет
гарантии, что объект охраны существует, но это не имеет значения:
главное, что объект находится под охраной, то есть всегда остается на
своем месте. Не оставляя ресурсов без охраны, охранник богатеет: все
ресурсы находятся под охраной, поэтому охранник обладает всеми
ресурсами.
Советский Объект (секретный объект, строительный объект) –
это Объект как таковой: материальное тело травмы. В Объекте
травматирует его объектность, неприкрытая наглость внеязыкового
существования.53 Это не objet petit a, не малый остаток символизации:
наоборот, Объект слишком крупен, чтобы его "символизировать".
Объект – это место провала символического: Неудобный объект,
Неприличный объект. Объект не просто травмирует: объект это и есть
невозможное – "неконтактируемое" содержание: тело Объекта
слеплено из вещества катастрофы. С объектом как таковым нечего
делать, поэтому объект оставлен на самого себя, похоронен в своих
естественных границах, и это самый надежный способ похорон,
поскольку он не оставляет знаков захоронения. Объект всегда уже
похоронен, и травма возникает только тогда, когда с объектом
пытаются что–то сделать.
Самохоронящий объект – это субъектный объект: объект
похоронен в субъектности. Вне хоронящей субъектности объекта не
существует. Дело не в том, что субъект – "криптофор", что он носит
то, что он должен носить: субъект носит только то, что в нем
похоронено, чего в непохороненом виде не существует. В "Братьях
Карамазовых" конверт с деньгами, спрятанный под подушку – это
секрет Федора Карамазова, который носят в себе все, кто знают этот
секрет. После убийства Карамазова на полу находят пустой конверт.
Секрет не "испарился", а переместился - он превратился в тайну,
Ср. несовместимость садистской визуальности с объектным
"оригиналом": Аркадий Недель. Анти–Улисс. Желаемое, садистское,
визуальное в советской литературе 30–х–40–х гг. Логос, 1999, 11/12
(21).
53
39
которую кто-то знает, которая где-то похоронена, и никто, включая
читателя, не исключен из круга подозреваемых. Все кого-то
подозревают, поэтому все соучастники преступления: подозрение это и
есть похороненное знание.
Герои Достоевского носят идею, носятся с идеей, вынашивают
идею. Советский человек ничего в себе не носит и не хоронит: в нем
забыты ключи от незабываемого. Охраняемость мира сильнее
охранника: охранник сам находится под ее охраной. Существует
только охраняемость, которая охраняет саму себя, не размениваясь ни
на что меньшее. Поэтому в мире нет никакого сокровища, никакой
отдельной вещи, которую стоит беречь: "большевик должен иметь
пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться" (А.Платонов,
"Чевенгур"). Советская субъектность – девственная беременность:
девственность, которая знает только саму себя, беременна собой и
беременность, которая бережет свою девственность как залог
продолжения беременности.
Объект охраны всегда охраняется, поэтому охраннику нечего
охранять. Охранник охраняет не катастрофу, а пустоту катастрофы –
непроисходящее. Вне пределов пустоты ничего не происходит: пустота
– предел происходящего. Охранник полагает (бес)предел пустоты
границей охраны. Вооружаясь пустотой, охранник спасает ее от
никчемной гибели в самой себе.
Субъект Достоевского – носитель ноши, держатель ресурсов,
взявший на себя ношу Бога или отнявший у Бога его ношу. Субъект
Платонова – вместитель места, обладатель самой большой ноши: ноша
большевика превышает ношу Бога, потому что пустота мира остается в
наличии, когда все наличие мира истрачено и все долги погашены.
Пустоту мира невозможно вместить в себя, искупить, поэтому в
составе человека всегда остается пустое место, пустующее по пустоте.
Большевик несет в себе пустоту неискупимости мира. Большевик это
человек, простивший искупителя.
Есть пустота и пустота. Есть пустота, которая несомненно пуста
– Большое Зеро (Лиотар), точка всеобщей эквивалентности и обмена, и
есть пустота, которая несомненно есть, существует – единственный
неликвидный ресурс и ресурс неликвидности. Субъект – "пустое
место" (Лакан), но место пустоты не пусто: вся пустота мира
проглочена этим местом.
Советский субъектный объект – подводная лодка. Германская UBoot периода первой мировой войны – это фрейдовское Ubw,
40
подводное-бессознательное,
атакующее
дредноут
сознания.54
Советская подлодка периода холодной войны – искусственное
бессознательное, сознательно-бесссознательное. В отличие от
надводного судна подлодка не имеет ватерлинии: она плавает в
полупогруженном состоянии, возвышаясь над собой ровно настолько,
чтобы держать свое тело ниже уровня осознания – возвышается, чтобы
топить бессознательное. Цель подлодки – сохраняться в
бессознательном (но можно сказать и по-другому: бессознательное –
балласт нашей плавучести).
Подлодка умеет погружаться, но она погружается не в море, а в
акустическую среду моря, который создает шорох волн, писки
креветок, трески членистоногих и пропагандистская шумиха вокруг
подлодки. Подлодка должна не испускать звуков, стать абсолютным
акустическим пробелом – призраком самой себя, белой дырой на фоне
белого шума. Противник не должен знать о существовании подлодки,
но он должен знать, что подлодки существуют (что позволяет держать
его в неведении о том, сколько подлодок существует).
Подлодка в автономном плавании – остров пустоты в теле
глубины: пустая оболочка, носящая пустоту как свое ядро. Пустое не
может перестать быть пустым: пустоту пустого нельзя ничем
заполнить. Пустоту нельзя потерять: она остается в наличии, когда все
наличие растрачено (по Н.Абрахаму, крипт передается по наследству).
Корпус затонувшей подлодки становится местом своего захоронения –
телом, хоронящим самого себя и хранящим тайну похорон. Моряки,
погибшие на подлодке, не сумели погибнуть, то есть "уйти": они
являются единственными охранниками своего захоронения и поэтому
вынуждены вечно оставаться. Охранники захоронения не захоронены,
или захоронены неудачно. Незахороненное требует перезахоронения,
но незахоронимое нельзя захоронить, потому что оно не было
обнаружено. Поэтому в конечном счете приходится о нем забыть, то
есть похоронить в себе.
Затонувшая подлодка поднята, осевшее в забытом вытащено на
поверхность. Советский крипт демонтирован, распилен на кусочки, как
если бы там внутри что–то было. Но внутри ничего не обнаружено.
Вскрытое опять оказалось пустым, поэтому полнота ушла в глубину.
О символике германской подводной лодки см.: Micahael L. Hadley. Count not the
dead. The Popular Image of the German Submarine. London: McGill, 1995.
54
41
Тайну крипта мы не так и не узнали: тайну-мы-никогда-не-узнаем –
это замок сейфа, в котором можно похоронить тайну.
2.
Разговор о ресурсах связан с темой
питания. Ресурсы
обеспечивают питанием, питание укрепляет ресурсы: там, где имеются
ресурсы, происходит питание.
У Платона речь идет об идее. Но идея, поскольку о ней идет речь,
– это идея идеи: идея, взятая в ресурс и ставшая источником питания.
Подразумеваемое идеи – питательная субстанция: божественное,
которое вскармливает и взращивает крылья души, чистая мысль,
которой питается мысль бога (Федр 246e, 247d). Идея – истинное
питание, тогда как пища – мнимое пропитание (Федр 248 a–b,
Государство, 586b).
Идея – источник питания, но благо как таковое – само истечение
питания: солнце, которое питает все живое и позволяет зрению видеть,
то есть питаться Прекрасным (Государство 508b).
Питательность идеи
– "только" метафора. Платон "говорит
метафорически", но метафорическое слово – это слово богатое
смыслом, метафорическое слово питательно, и если Платон использует
метафору, значит он находит в метафоре нечто буквальное.
Хайдеггер упрекает биологию в том, что она перескакивает
через феномен мирности: вместо того, чтобы продумать мир, биология
использует его как готовое и понятное (называя "природой").55 Но что
значит продумать как не использовать на нужды мысли? Хайдеггер
хочет иметь мир как потребляемое мысли и мысля мир таким образом,
он уже его имеет.
Дело здесь, скорее всего, именно в биологии: мысль настолько
срастается с мыслимым, настолько не мыслит себя вне объекта мысли,
что поведение мысли трудно назвать мышлением: мысль питается.
Организм приспосабливается к среде, то есть знает о существовании
мира. Мысль питается безудержно и ненасытно, трактуя мир как
"феномен мира" - объект своего питания. Чуя питательное, она
М.Хайдеггер. Бытие и время. Пер. В.Бибихина. Москва: Ad Marginem, 1997, с.
65.
55
42
мгновенно начинает питаться, не делая паузы между знанием о пище и
началом питания.
Практику мысли можно было бы назвать каннибализмом, если
бы за темой "каннибализма" не стояли интересы питания. Говоря о
"каннибализме", теоретики не имеет в виду ничего реального, но
теоретики, как всегда, говорит серьезно. "Каннибализм" –
исследовательская метафора: смысл которым можно пользоваться.56
Пользуясь метафорой каннибализма, теория не каннибальствует: она
только питается.
Наблюдения за деятельностью мысле- и речеорганов позволяют
предположить: эти органы умеют питаться. Существуют ресурсы
удовлетворения ("высокие" ресурсы идеологии, "глубокие" ресурсы
теории), которые питают мысле- и речедеятельность. При этом
деятельность питания ненаблюдаема: наличие питания может
зарегистрировать только тот, кто питается и только тогда, когда он
питается. Питание нельзя поймать с поличным: ресурсы
удовлетворения являются ресурсами только для того, кто умеет
питаться. Питание интимно, неуследимо: "никто не видал, как бог
напитал". Не значит ли это, что питаться можно только из крипта, что
органом питания является внутренний рот?
Питание – только метафора. Реально ничего нельзя съесть.
Пища питает постольку, поскольку мысль извлекает из нее смысл
(например, "пользу" питания). Но говорить о питательности смысла
можно только допуская метафору – позволяя себе осваивать предмет
разговора.57 В расплывчивости русского слова "питание" (eating,
feeding и nourishment одновременно) схвачено само действие питания.
Питаться значит находить питательные ресурсы, или находить
ресурсы питательными – богатыми, глубокими, неисчерпаемыми. Но
питательность придает ресурсам сам акт питания. Питание –
потребление "питания", самоупоение, пьянство, пианство. Питание
сопоставимо с пением. По свидетельсту профессионалов, наслаждение
певца своим голосом превосходит сексуальное наслаждение: с
наслаждением нечего делать, кроме как упиваться им.
См. Richard King. The (mis)uses of cannibalism in contemporary cultural critique,
Diacritics 30 (1), 2000, pp. 106–123.
57
Ср. утверждение Перлса о том, что в двадцатом веке люди разучились думать
над пищей, потому что они глотают книги. (Perls, Frederick. Ego, hunger, and
aggression: the beginning of gestalt therapy. New York: Randon House, 1969, p.199).
Перлс ассимилирует питание и понимание: его теоретическое утверждение – это и
есть акт "ментального метаболизма".
56
43
Деррида противопоставляет автоафферентации голоса разницу
письма. Письмо – это не самопрезентация смысла, а насилие буквы над
смыслом. Письмо – ресурс негативности, но негативность не пишет, а
письмо не тратит: письмо растрачивает-растягивает трату.
В качестве примера "чистой и бесцельной траты" Деррида
приводит курение,58 не учитывая, что курение – это затяжка, что
курильщик питается тратой. Если вслушаться в письмо самого Деррида
– в нерастворимости и неразрешимости его письма (irreducibilité,
irresolution),
и
спросить,
что
именно
нерастворимо
в
"нерастворимости", то вероятным ответом будет: нерастворимо само
растворение – обсасывание крошек питания.
Хотелось втиснуть этот сухарь целиком в рот и жевать,
жевать, жевать ароматную хлебную массу. Но Алексей
разделил его на три части; две убрал поглубже в
набедренный карман, а одну стал щипать на крошки и
крошки эти сосать, как леденцы, стараясь растянуть
удовольствие.(Б.Полевой,
«Повесть
о
настоящем
человеке»)
Изгоняемая из письма оральность остается в нем нерастворимой
как "след" или как запись письма. Не совпадая ни с тратой, ни с
отрицанием траты, питание присутствует как прибавочная стоимость
траты, как неустранимый элемент самосохранения и самоподдержания.
Способность питаться – главный признак живого.59 Но смерть
также участвует в деле питания, и если жизнь, по Фрейду, это
затянутый путь к смерти, то есть "последняя затяжка перед смертью",
то курильщик обладает способностью продлевать жизнь. Курильщик
держит питание жизни в своих руках, поэтому обладает бессмертием –
в этом, по–видимому, магический смысл трубки Сталина.
Главный принцип питания – продолжение питания. Питание –
это "поток". О потоках производства говорит Делез, имея в виду
производство производства – производство, которое само себя
производит. Но делезовское производство не работает без участия
58
J.Derrida. Given time: Counterfeit money. Chicago: Univ. of Chicago, 1992, p.107.
Питание как свойство жизни [ у Аристотеля ] совпадает с самим желанием
продолжить свое Бытие, которое у Спинозы и Делеза, определяет потенциальность
жизни как абсолютную имманентность" (Giorgio Agamben. Potentialities, Stanford:
Stanford univ., 1999, p.237.)
59
44
желания: производство производит, поскольку желание желает.
Производство проглочено желанием еще до того, как оно что-либо
производит: производсиво работает на желание. Машины желания
производят потоки, а советские машины питаются потоками: это
машины питания.
Весь этот мощный механизм питают две артерии: с
востока идут эшелоны с углем, с рудников – эшелоны с
рудой.
Да, есть и ее заслуга в том, что домны, бывшие
несколько дней на голодном пайке, получат руду.60
Оставаясь в рамках идеологии производства, следовало бы
сказать: производство производит питание, но покидать почву питания
не имеет смысла: питание питается.
Питание находит питательность в "ресурсах". Re-source –
возобновляемый источник. Ресурс является ресурсом потому, что им
можно длительно питаться (длительность также является ресурсом, из
которого можно извлечь питательность). В ресурсах питает потенциал
– количество питания, которое можно извлечь из ресурса: питание
питается не содержанием (valeur), а содержательностью (validité)
ресурса. Питает только достигшее сытости: сытому хватает питания,
сытый уже не питается. И наоборот, тот, кто ест, никогда не имеет
достаточно пищи. Если он ест, значит ему не хватает, у него нет
достатка: он не испытывает удовлетворения. Ничто съедобное не
является сытным, чтобы питаться нельзя есть. Сократ воздержан в еде
и ненасытен в питании "прекрасными речами". Он единственный, кто
не пьянеет на пиру: питание его не тяжелит.
3.
Существует и другой способ не есть – жрать. Существует
возможность питания: глотать целиком, чтобы сохранить целым.
Нацеленная на ресурсы, душа удолетворяется только целым. Поэтому
заоблачная область, где души получают питание, это область
"каннибализма":
60
Павел Шебунин. Стахановцы. – Новый мир, 1950, № 7, с. 150, 157.
45
Остальные души жадно стремятся кверху, но это им
не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг
друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот
возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в
пот. Возничим с ними не справиться, многие калечатся, у
многих часто ломаются крылья. Несмотря на крайние
усилия, всем им не достичь созерцания [истинного] бытия,
и, отойдя, они довольствуюся мнимым пропитанием
(Государство 586a–b).
Проблема биологии в несдержанности: перескакивая через
феномен, она остается без питания, тогда как философия,
воздерживаясь от питания, удерживает себе все питание:
В так устроенном пребывании (Aufenthalt) как
воздержании от всякого орудования и использования –
происходит в-нятие (Vernehmen) наличного.61
В-нятие эквивалентно здесь не пониманию, а остановке питания–
понимания (гуссерлевское эпохэ), позволяющей схватить целое.
Если для Хайдеггера Grundverfassung – это способ хорошо
питаться, то для Батая manducation – единственный возможный
способ питания ("как собака, гложущая кость"): пища письма Батая –
Невозможное.62 Гегелевской
"ограниченной экономии" Батай
противопоставляет "генеральную экономию" – трату без ограничений
и резервов (depense sans reserve).63 Общая экономия тратит ресурсы без
ограничений и без оглядки, но это говорит только о том, что она
обладает более мощным ресурсом -reserve sans depens. Гегелевской
скупости Батай противопоставляет не щедрость, а жадность:
генеральная
экономия
пожирает
нерастраченные
резервы
ограниченной экономии подобно тому, как хищник пожирает другого
М.Хайдеггер. Бытие и время, с. 61.
Ж.Батай. Невозможное.- Ненависть к поэзии. Москва: Ладомир, 1999, с. 242.
63
J.Bataille. Méthode de méditation. Oevres complètes, v.5. Paris : Gallimard, p.215. См.
также J.Derrida. De l’économie restreinte à l’économie generale. L’écriture et différence.
Paris : Seuil, 1967.
61
62
46
хищника. Батай поступает с Гегелем по законам тотемической трапезы:
тело тотема должно съедаться без остатка.64
В терминологии Ференци-К.Абрахама деятельность питания
эквивалентна интроекции – расширению границ Эго, которое
позволяет сделать объект "своим": субъект торопиться запастись
объектом, чтобы предупредить его нехватку во внешнем мире. Однако
можно предположить и другое: субъект испытывает недостаток в
ресурсах и пытается с помощью объекта компенсировать эту
недостачу. В принципе человек не имеет ничего, кроме страха не иметь
ресурсы: называться так или иначе, в том числе называться человеком
– это способ застраховаться. Для человека речь идет о ресурсах,
поэтому у Хайдеггера речь идет о человеке как таковом – о голом
человеке.
Реакцией
на
невозможность
интроекции
(всегда-уженевозможность) является инкорпорация. Если объектом нельзя
метафорически "питаться", если его нельзя "переварить", то субъект
вынужден неметафорически его проглотить. То, что нельзя есть,
приходится съесть ("ну что, съел?"). "Проглотить" в конечном счете это
только троп: антиметафора, но в этом тропе кончается символический
потенциал языка, исчезает всякая возможность "питания".65 Реально
субъект ничего не глотает, потому что он проглотил само Реальное.
Реально "проглотить" значит иметь пустой рот.
Поскольку наш рот не способен сказать некоторые
слова и выразить некоторые мысли, нам кажется, что мы
держим во рту Невыразимое – сам объект. Напрасно взывая
к интроецированной речи, пустой рот превращается в то,
чем он был до приобретения речи – в орган поглощения
пищи. Будучи не в состоянии питаться словами, которыми
можно поделиться с другими, рот становится вместилищем
для тела Другого – депозитарием Невыразимого".66
Следуя логике "травмы", Н.Абрахам предполагает, что питание
по какой–то причине становится невозможным. Однако сама
64
Frazer, The Golden Bough, v.3, New York: Macmillan, 1951, p.127.
Nicolas Аbraham, Maria Torok. Mourning or Melancholia: Introjection versus
Incorporation. In: The Shell and the Kernel, p. 132.
66
Ibid, p. 128.
65
47
неизбежность травматического события в психоанализе заставляет
предположить, что мы имеем дело с внутренним ресурсом
психоанализа. Невозможность для субъекта тех или иных ситуаций
лежит в основе концепции Бессознательного, вытеснения, травмы, но
сама невозможность не нуждается в обоснованиях. Невозможное
невозможно, потому что оно невозможно. Невозможное невозможно
для психоанализа. Невозможное – неотработанная и проглоченная
травма психоанализа.
Невозможное, являясь неразрешимым, обладает cпособностью
возвращаться. Невозможное неиссякаемо. Невозможное – это ресурс, и
двадцатый век занят эксплуатацией этого ресурса. Невозможное
двадцатого века – живое невозможное: "самое невозможное – человек"
(Батай). Невозможность присутствовать при Невозможном становится
постоянным дежурством человека при Невозможном. Человек охраняет
характер Невозможного, не желая его путать ни с чем возможным. Но
настаивая на невозможности Невозможного, человек постоянно его
возвращает, включая
Невозможное в число допустимых
возможностей: невозможность Аушвица, невозможность атомной
бомбы, невозможность Гулага.
"Для большевиков нет ничего невозможного". Значит, по крайней
мере невозможное для большевиков не возможно. Невозможное дано
как невозможность истратить ресурс Невозможного: большевики
имеют достаточный запас ресурсов. Cовершить невозможное, как
Маресьев, не значит отказаться от его невозможности: чтобы иметь
Невозможное, нельзя его тратить. Телесная травма Маресьева – способ
постоянно носить Нвозможное. Травма и серьезный гротеск (безногая
женщина рожает ребенка) позволяют родить Невозможное.67
Невозможное невозможно и не нужно тратить, чтобы
невозможность всегда была под рукой. Невозможное – самое близкое
человеку, но самое близкое невозможно приобрести.
Самое невозможное – это питание. Питаясь, организм получает
питание, но как бы хорошо организм не питался, он не может получить
питание внутрь себя и тем самым гарантировать себе питание. Питание
нельзя проглотить, но нельзя не пытаться этого сделать – иначе можно
остаться без питания. Питание невозможно, потому что его не
существует: существует страх не иметь питание и желание проглотить
страх.
См. анализ "травмы Маресьева" в литературе соцреализма: И.Смирнов.
Психодиахронологика. Москва, 1994, с.253.
67
48
Адский конфликт присутствовал чуть не с первых
дней моей жизни. Я должен был отказаться ль груди, чтобы
не испытывать этот постоянный страх, постоянное
волнение. Но я не мог этого сделать. Я не мог отказаться от
питания. 68
Питание невозможно: значит, существует возможность питаться
Невозможным. Поедание еды
решает проблему питания: если
питание невозможно, то нужно проглотить питание вместе с его
невозможностью.
Зощенко находит способ питаться – заострить невозможность и
проглотить это острое, то есть запастись всем возможным количеством
Невозможного, поместить Невозможное внутрь себя.
Акт еды
становится эквивалентным акту искупления питания: надо есть и
страдать за еду.69
Коммунизм берет Невозможное в ресурс, поскольку коммунизм
имеет дело с питанием: в коммунизме питание становится делом. Имея
предпосылкой невозможность питаться, коммунизм имеет целью
осуществить питание, и если питание невозможно, то коммунизм
ставить цель запастись всей невозможностью питания.
Груда каменных фруктов (фонтан "Рог изобилия" на ВДНХ)
прежде всего не может быть объектом питания. Грудой каменных
фруктов нельзя питаться ни в каком виде, потому что видеть груду
питания значит получить поражние в питании. Невозможность некуда
деть, ею нельзя распорядиться – поэтому она всегда остается в
распоряжении.
Питание невозможно, но наблюдать невозможное также
невозможно: свидетель
питания становится чистым местом
Невозможного, местом, куда провалилось Невозможное. Свидетель
вмещает больше, чем питание – изобилие питания, ставшее телом
изобилия. Свидетель вмещает больше, чем может вместить – полное
тело питания.
Один из проектов Бентама - Фригидарий, подземный склад для
хранения запасов продовольствия, а также замороженных трупов –
М.Зощенко, Перед восходом солнца.Собр. соч. В 3 тт. Т. 3. Ленинград, 1987, с.
610.
68
69
Там же, с. 614.
49
материала для будущих анатомических экспериментов.70 Фригидарий
состоит из камер: это устройство, которое позволяет изолировать
Питание и надежно хранить его в изоляции. В камерах имеются
смотровые окошки, которые позволяют наблюдать за Питанием.
Фригидарий совмещен с Паноптиконом: надежно заморозить Питание
можно только в пространстве наблюдения.
Проект сталинской эпохи – Катестерий: проект питания,
ставшего катастрофой и тело катастрофы, замороженное в проекте
Питания.
Проект питания это не только "Книга о вкусной и здоровой
пище" и "бутафорская кулинария" (А.Генис). Выплавка чугуна и стали,
добыча угля, потоки зерна сливаются в мощный поток питания
Родины.
А зерно текло и текло широкими водопадами [...]
Освобожденные от цепкой оболочки, зерна, словно радуясь
свободе, скользили, переливались, убегали из-под рук, изпод лопат, отгребавших кучи.71
Мощность потока катастрофична, но катастрофы не происходит,
поскольку мощностью обладает поток питания: мощность потока
питает.
"В акте еды тело выходит за границы" (Бахтин). "Перешагнув за
пределы сего мира, прежде всего нужно есть и пить" ( Пропп). Еда на
границе – это не еда при переходе границы. Еда – это и есть переход
границы. "Граница" – эффект оральной трансгрессии: диалога, смеха,
брани, обжорства. "Гротескное тело" преодолевает границу путем
пожирания, поэтому никогда не выходит за свои границы. Бахтинский
"карнавал" это и есть Катестерий – картина совокупного питания,
замороженная в виде бессмертного народного тела.
Закладка ресурса совпадает с остановкой питания. Коммунизм
закрывает питание. Все добро коммунизма спрятано в закрома – "весь
коммунизм и все счастье его" хранится "в бережном запасе – с тем,
чтобы изредка и по мере классовой надобности отпускать его массом
70
Cohen, David Bentham's Frigidarium: Utilitarianism and Food Preservation, The
Bentham Newsletter, 1. London: University College London, 1997.
71
Г.Николаева,. Жатва, с. 358.
50
частичными порциями, охраняя неиссякаемость имущества и счастья."
(Платонов, "Чевенгур").
Закрывая питание, коммунизм получает питание в закрома. Имея
полные закрома питания, коммунизм имеет в закромах полное тело
питания.
В "Докторе Живаго" Пастернак описывет закрытый
распределитель – "первый из учрежденных тогда" – который
помещается в складах у Симонова монастыря. Посетители входят в
подвал, перегороженный стойкой. Кладовщик спускается в кладовую и
отпускает продовольствие в тару.
Питание разнообразно
распределено в пределах закрытого. Рас-пределяясь, питание не
теряется. Закрытый распределитель преврашает поток питания в поток
распредления:
У обоих глаза вылезли на лоб,
когда в
подставленные
чехлы
от
дамских
подушечек,
называемых думками, и более крупные наволочки им стали
сыпать муку, крупу, макароны и сахар, насовали сала,
мыла и спичек и положили каждому еще по куску чего-то
завернутого в
бумагу, что потом, дома, оказалось
кавказским сыром.
Бесконечно умножаемые емкости не сдерживают того, что они
должны содержать. Питание не лезет ни в какую тару. В этих условиях
глаз наблюдателя, охватывающий поток питания, становится той
емкостью, которая вмещает Питание. Глаз пучит от вида питания. Глаз
объедается изобилием Питания. Наполняясь питанием, глаз становится
плотиной на пути питания. Неделимый и незахоронимый поток
схвачен и удержан "гротескным телом". «Разинутый рот, выпученные
глаза, пот, дрожь, удушье, раздутое лицо и т.п. - все это типичные
проявления и признаки гротескной жизни тела».72
Они поднялись из подвала на воздух пьяные не
от животной радости, а от сознания того, что и они не
зря живут на свете и, не коптя даром неба, заслужат
дома, у молодой хозяйки Тони, похвалу и признание.
М.Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
Ренессанса. Москва: Худож. лит., 1990.
72
51
В составе пайка нет жидких продуктов, но получившие паек
пъяны: они получили паек на руки – взяли свое питание в свои руки. В
советской жизни возможно немногое – в сущности, возможно одно
Невозможное – но это немногое заключено в закрытом распределителе.
Получившие паек получили на руки немногое, которое есть все –
получили всю полноту возможного, содержащую в себе Невозможное.
Закрытый распределитель – это не устройство питания, а учреждение
счастья.
Закрытый распределитель действует в условиях невозможности
питания: "В дни торжества материализма материя превратилась в
понятие, пищу и дрова заменил продовольственный и топливный
вопрос." Закрывая питание, закрытый распределитель делает питание
невозможным, но именно поэтому он позволяет овладеть
Невозможным.
"Пища стала отвлеченным понятием", "питаться стало
невозможно". То есть: стало возможным питаться Невозможным.
Коммунизм – это Невозможное, ставшее возможным.
Коммунизм это питательная идея, взятая в ресурс. Питание
коммунизмом ("идиотское благодушие") запрещено, но жрать
коммунизм нужно постоянно, чтобы постоянно сохранять его целым.
Жрать коммунизм нужно так, чтобы сама остановка обжорства
(Aufenthalt) стала процессом питания.
Коммунизм нужно жрать потому, что коммунизм невозможно
сожрать: коммунизм – это огромное и поэтому несъедобное:
непрерывность
пожирания
Невозможного
гарантирует
продолжительность питания.
Жрать значит питаться на пределе возможного, чтобы питание
стало невозможным, чтобы можно было питаться самим
Невозможным: питаться быстро, чтобы догнать поток питания Десятки листов бумаги исчертил уже Артемов. Придя
в библиотеку, он набирал груды справочников, лихорадочно
перелистывал их, ища ответа, какой должен быть
установлен механизм для поворота многотонного
стального круга с манипуляторами 73 –
и питаться жадно, чтобы проглотить весь объем питания 73
Павел Шебунин. Стахановцы, с.159.
52
Люди работали торопливо, жадно и весело. Высоко
на молотилке стоял Матвеич. Он принимал снопы и
направлял их в огромную пасть трясущейся и ревущей
машины.74
Жадность порождает невозможность питания, и жадность
пожирает невозможное, никогда его не съедая: жадность – это
порождение/пожирание Невозможного. Жадность никогда не может
съесть то, на что она раскрывает рот. Жадность это некоторое
преувеличение. Не следует верить жадности коммунизма, приписывая
ей либидинальный смысл. Преувеличивая свое желание, коммунист
рассчитывает остаться голодным: коммунизм питается мерой
преувеличения. В конечном счете жадность – это всего лишь способ
нормального питания: точное питание и строгое питание. Она
обеспечивает единственным ресурсом, который оправдывает работу
едока – ресурсом Невозможного.
Можно сказать также: честное питание, правдивое питание.
Питает только метафора, но если питание можно съесть, то это уже не
"метафора", а то, что есть – истина. Еда истинна, антиметафорична.
Неложность еды, по Н.Аврааму, причина язвы желудка: если горе ест
человека, если человек не может переварить горе, то человек глотает
горе, прячет его внутрь себя, где горю нечем будет питаться, где оно
захлебнется в своей горечи.75 Для Делеза анаксоретик – слишком
добросовестный едок: он хочет съесть слишком многое.
Рот анаксоретика колеблется между несколькими
функциями, не зная, чем он является – анальной,
алиментарной или респираторной машиной (приступы
астмы).76
Психотекстосоматический
дыхания:
симптом
социализма
–
спазмы
Г.Николаева. Жатва, Москва: Московский рабочий, 1951, с. 358
N.Abraham, M.Torok. The shell and the kernel, p. 162–163.
76
Gilles Deleuze, Felix Guattari. Anti–Oedipus, capitalism and schizophrenia. New York
: Viking Press, 1977, p.1.
74
75
53
Вдруг распахнулись перед человеком такие безотказные
дали, что дух захватывало.77
От этого предчувствия заранее захватывало грудь, и
пустота внутри тела еще более разжималась, готовая к
захвату будущей жизни.78
Когда взойдешь на Ленинские горы,
Захватит дух от гордой высоты. 79
Задыхание происходит от широты дыхания. В спазмах
дыхания схвачены ресурсы питания:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Советский человек дышит полной грудью. Человек дышит
широко, вбирая всей грудью широту страны и все количество лесов,
полей и рек. Широта дыхания – ошибка органа дыхания
принимающего себя за орган питания.
Широта дыхания – телесный эквивалент огромности
родины. В конечном счете все дело в слишком буквальном понимании
огромности – в антиметафоре. Ошибается рот, делая речевую ошибку,
но поскольку он допускает то, что говорит, он вынужден проглотить
сказанное.
Все органы советского человека – это расширения органов, или
орудия жадности.80 Органы не питаются, а обеспечивают питание,
77
78
Б.Горбатов. Донбасс. – Избранное. Сталино, 1953, с.319.
А.Платонов, Чевенгур, Москва, 1988, с. 71.
Песня молодая, далеко лети. Сборник песен. Москва, 1959, с. 50.
О расширенной чувственности ср. Мамардашвили: "Познает не ум […]Под
"чувственностью" и следует понимать это тело (тогда речь может идти о
расширенной чувственности, а не естественно со–природной и раз навсегда
данной) [...]. Степень физического, реального врастания в мир есть степень нашего
понимания его" (Мамардашвили. Стрела познания. Москва: Языки культуры, 1996,
с. 51, 61).
79
80
54
служат делу питания. Глаз пытается охватить видимое, а грудь –
проглотить схваченное. Глаз и грудь пытают себя, пытаясь питаться
ресурсами.
Можно предположить, что жадность питания связана с
"ножницами": переступая границы доступного питанию, орган
перерезает себе поток питания. Не исключено, что орган эти границы
создает, чтобы иметь границы внутри себя, чтобы проглотить сами
ножницы. Существуют однако и другие – внутренние причины
невозможности.
Чтобы питание стало невозможным, не нужно удара молнии:
питание начинается с похорон невозможного тела питания. "Садизм
матери" (А.Недель) заключается не в отлучении от груди, а в
кормлении, кототрое делает обладание питанием невозможным: мать
дает грудь и тем самым крадет у ребенка питание. Мать как бы дает
питание, а на самом деле "тычет грудь": грудь встает стеной на пути
питания. Точнее следовало бы говорить о вредности матери: грудь
растягивает питание, то есть как бы его обеспечивает, позволяет
постоянно иметь, но не позволяет иметь питание сразу и целиком –
отнимает полное тело питания (в отличие от фекального объекта –
"первого подарка ребенка матери "(Фрейд).
Ребенок не сосет грудь, а заглатывает сосок, пытаясь проглотить
само тело питания. Ребенок кусает грудь еще до того, как у него
прорезываются зубы81 – прерывавет поток питания, пытаясь откусить
кусок питания. Ребенок– потребитель полного тела питания.
С точки зрения потребителя мать не является ресурсом: в системе
питания мать исполняет должность администратора.
Питаться питанием невозможно, но можно бороться за ресурс
питания. Уринарная агрессия ребенка (залить грудь ядом, сделать еду
ядовитой)82 лишает администратора прозрачности и позволяет
потребителю перехватить контроль над ресурсом. Потребитель не
может присвоить питание – питание невозможно присвоить – но он
может сам производить невозможность питания и тем самым
приобрести контроль над ресурсом.
Существуют способы питания. Алкоголизм ("пить горькую",
питаться разъедающим), слив кислотных
отходов, загрязнение
окружающей среды и прочие типы вредных производств позволяют
81
82
M.Klein, Weaning., Love, Guilt and Reparation, London: Hogarth press, 1975, p.293
Ibid, 239
55
питаться вредностью, то есть не только приобрести полезный ресурс
("съесть пуд соли"), но и хорошо питаться. Разъедающее ест: водка –
более сильное ("крепкое") питание, чем материнское молоко и чем
напитки в целом, которые не проникают внутрь и не наполняют ( "по
усам текло, а в рот не попало").
На этом ресурсы питания не кончаются: существует
нисчерпаемый ресурс – голод. Ребенок, не имеющий полного тела
питания, имеет пустоту внутри. Это собственная пустота ребенка. Мать
не несет ответственности за внутреннюю пустоту ребенка: ребенок сам
держит ситуацию.83 Внутренняя пустота незаполнима, поэтому голод
ребенка – не вина матери: голод ребенка парализует вредность матери.
С точки зрения М.Клейн, депрессивная позиция возникает, когда
ребенок начинает воспринимать мать как неразрешимое целое
("хорошее" и "плохое" одновременно), которым невозможно овладеть.
Д. Винникот, наоборот считает, что ребенок интроецирует пустоту
(hole) в самом центре кормящей груди.84 Тем самым ребенок
приобретает ресурс, который делает его независимым от вредности
матери. Дело не в том, что мать не дает ребенку удовлетворения, а в
том, что ребенок не удовлетворяется тем, что мать "дает". Депрессивня
позиция это не дыра матери в субъекте: это глубоко проглоченная
дыра, ставшая собственной пустотой субъекта. Скорее всего она
располагается не в желудке, а в кишечнике – там, где локализует ее
Платонов ("...где находилась в кишках пустая душа человека").
Пустота в кишках сосет человека, питается человеком: голодный
человек носит Питание в своем теле.
Голод – самый крупный ресурс человека. Голод не терпит
ничего крупного вне себя: "эта пустота в кишках всасывает в себя все
человечество и движет всемирную историю". Открытие русского
орального секса85 закрывает вопрос о русском сексе: Принцип
Питания поглощает Принцип Удовольствия.
Оральность секса
означает, что единственным удовольствием является питание и что
удовольствием можно питаться. Функция орального секса –
интегрировать внешнюю ценность в систему питания, ликвидировать
как ценность. Закрыть вопрос о сексе – чтобы иметь все удовольствие
83
D.W.Winnicott. The depressive position in normal emotional dvelopment, Collected
Papers. London, Tavistock, 1958, p.271.
84
Ibid, p.270.
85
См. книгу М.Золотоносова Слово и Тело. (Москва: Ладомир 1999), где
соответствующая тема прослеживается, начиная от фольклорной сказки и кончая
советским литературным бытом 1920–х годов.
56
внутри себя и чтобы не иметь извне никакого "секса" – никакого
удовольствия, превосходящего питание. Оральный секс – симптом
построения сверхоральности, потому что рот, решивший проглотить
Принцип Удовольствия, уже не может быть "оральным" в
психоаналитическом смысле, желающим ртом. Этот рот также не
может быть жадным, иначе он будет недостаточно жадным,
неспособным вместить саму жадность.
Советский человек питается идеологией, но объектом питания
советского человека является не идеология, а то, что человек глотает
вместе с идеологией – несъедобность идеологии. В идеологии
"содержатся" закрытые объекты, которые потребляются целиком – в
упаковке слова. "Содержанием" этих объектов является их до–
словность – невозможность и ненужность вербализации: содержимые
идеологии – зерна Реального. Эти зерна крупны даже для идеологии,
поэтому их нельзя сделать "содержаниями" слов, можно только
прикрыть словами, упаковать в оболочку слов.
Существуют криптор(е)альности – непроглоченные куски
Реального, которые наполняют горло питанием. События, которые
можно принять за момент орального оргазма – "Говорит Москва",
"первая любовь", "встреча с морем", "дождь в Москве" – фактически
являются моментом невозможной инкорпорации Крупного, то есть
оральным насилием: мощность орального объекта превышает объем
оральности. В этот момент и рождается корпус как препятствие, на
которое натыкается ин-корпорация. Не тело захлебывается питанием, а
питание давится телом: "тело всегда противо-поставлено извне".86
5
В текстах Кабалы питание, jenika – элементарный смысл, вокруг
которого строится система производных концептов. «Услаждение»
(«цель творца усладить свои создания») не передает всех ветвей этого
смысла: «пиршество», «накрытый стол», «съедобное и несъедобное»
(okhel ve-psolet). Скорее следует перевести этот термин как
сосункововсть: jenika - малое состояние сына (Zeir Anpin), способ
принаждежности и присутствия. Но и присутствие это примкновение:
младенец прячется в малость, чтобы иметь Крупное. Jenika
предшествует «второй беременности» и возвращению в утробу –
фактически это способ возвращения в утробу.
86
Жан–Люк Нанси. Corpus. Москва: Ad Marginem, 1999, с.55.
57
В день, когда сделал пир, сказано; "Вырос сын, и стал
большим, и сделал Авраам большой пир в день отнятия
Ицхака от груди". Авраам прислуживал царям и
министрам, а Сара кормила всех детей, потому что не
верили, что она родила, и говорили, что Ицхак подобран
ими, что купили его на рынке. Поэтому привели с собой
своих детей, и Сара при всех кормила их грудью.87
Ривка кормит Ицхака грудью, чтобы доказать, что он ее родной
сын. Кормление – воссыновление. Преврашению Вани Солнцева в
сына полка предшествует сцена питания: двое разведчиков
превращаются в кормящих матерей – выращивают себе невидимый
орган питания: «оба с удовольствием наблюдали, как Ваня уписывает
крошенку» (В.Катаев, «Сын полка»).
Кормя Ицхака, Ривка привязывает его к своему телу, превращает
его в свой орган или в симптом («и сделал смех (tskhok) мне
Господь»). Если сын в питании уменьшается, то мать в питании
крупнеет. Кормление Вани симулирует не
усыновление, а
выращивание груди Родины: два «добрых великана» это и есть две
груди.
Когда мать начинает кормить, она становится
воплощением божественного имени. Shaddai происходит от
слова Shedaim, грудь, которые зовут также сосками
(dudayim) и это секрет слова ELOHYM: EL слева, MY
справа и H посередине. Тайна H в молоке, которое течет в
два соска, поэтому оно посередине.88
Посередине тела – сердце. Источник питания – невидимая
милость (khesed) кормящего, которая наполняет питающую грудь.
Питание это выращивание матери: мать это и есть главный
потребитель питания.
Михаэль Лайтман. Зоар (Каббала. Тайное учение). Москва: НПФ "Древо жизни",
2002, с. 538.
.
87
88
Vital Khaim. Ets Khaim. Jerusalem: Yeshivat Kol Yehuda, 1986, p. 7.
58
И с каждым зерном урожая
И с каждым ударом станка
Все крепнет и крепнет родная
Великая наша страна.89
Происходит нечто похожее на отражение (связывание) силы:
поток питания идет прежним путем, но потребитель отказывается им
питаться (надевает «экран») - направляет его невидимую питательность
на пользу матери. Сын отражает питание – становится его
наблюдателем. Бурмистров кормит Марину Невидимым и ревет,
наблюдая за ее питанием. При этом Марина питается для Бурмистрова:
невидимое содержание питания возвращается к наблюдателю, наделяя
его всей полнотой Невидимого (В.Сорокин, «Лошадиный суп»). С
другой стороны, покольку мать получает питание от сына, сын
становится источником питания: Дунаев открывает на своем теле
орган «амриты» (С.Ануфриеев, П.Пепперштейн, «Мифогенная любовь
каст»).
6
Советские по-пытки питания это попытки остановить питание –
связать, заморозить, законсервировать: поток питания это и есть
вещество катастрофы, которым необходимо запастись, чтобы избыть
нужду жизни, победить ресурсы, забросить их в забвение. Поток
питания – необходимое зло: зло необходимо, чтобы иметь его в запасе.
Питание должно быть вредным, чтобы быть питательным, и
вредностью необходимо питаться, чтобы обезвредить вредность
питания ("вызываю огонь на себя", "батальоны просят огня"). Владение
потоком требует бесконечного повторения остановки. Остановка
неостановима, она течет: "и это будет вечно продолжаться."
Питание имеет свойство: не останавливаться. После утраты
Крупных ресурсов потребитель питания не перестает питаться,
наоборот, он впервые обнаруживает свой ресурс: все, чем мы питаемся,
нас питает, наше питание – это и есть наш ресурс. Праздник ресурсов
продолжается на территории питания, где находится место для всех
ресурсов. Киоск "Московское мороженое" располагается рядом с
89
Песня молодая, далеко лети. Москва, 1959, с.39.
59
коммерческими ларьками: волшебный продукт коммунистического
фригидария превратился в бренд. Питание не концентрируется вокруг
ресурсов, оно распространяется по территории (пищевые рынки),
расползается, течет.
Поток питания распределяется по плоскости: разнообразие
брендов (широта выбора) гарантирует непрерывность потока.
Питание осваивает новые территории, выходит на новые уровни
(культура высокого потребления). Потребление питания сводится к
мультипликации и диссеминации брендов. Питание можно принять за
производство питания, но производство питания – это единственное,
что Удовлетворяет.
Голодный рот коммунизма хватает полное тело питания.
Постсоветский императив – не грузиться, в том числе – не грузиться
пустотой: сохранять проточность питания. Субъект не только не
задерживает поток питания: он полностью прозрачен для потока
питания: упаковки проходят через глаз потребителя. Это значит, что
субъект по-прежнему держит питание: в субъекте поток питания
становится видимым. Размороженное питание закрыто по-новому.
Ресурсы постсоветского питания – мобильник и баночное пиво:
оральные объекты, которые можно схватить рукой, компактные
ресурсы обладания, в которых схвачено наше обладание ресурсами (их
прототипы в сталинскую эпоху: подстаканник и портсигар). Хватая
объект, рука прикрывает собой источник питания, но питание не
приближается ко рту, поскольку рука держит схваченное: рука берет на
себя функцию закрытого распределителя.
Питание необходимо хватать, значит его запрещено брать. Рука
хватает питание, которого никто не отнимает – как если бы эта рука
когда-то была спеленутой. Захват питания подтверждает: питание
спрятано, выделено в ресурс, питание – "в ресурсе". Хватающая рука
не оскудеет: пока рука хватает, она продолжает иметь ресурсы.
Мобильник и баночное пиво – ресурсы нашей хваткости.
Питанием больше не нужно питаться: оно схвачено. Питательной
сутью никто не интересуется: "суть" под запретом, она забыта,
инкрипитирована. Новые теоретики спорят не о куске пирога, а о том,
как разделить пирог на куски – об "институциях", "парадигмах",
"элитах": способом продолжения питания является раздел и перераздел
территории питания.
60
Производство удовлетворения.
Краткий
курс
политэкономии
социализма.
Предмет, о котором пойдет речь, называется работа Сталина –
работа, которая не позволяет себя читать, а требует основательно
проработать. Мой предмет – социальная практика, которая не имеет
автора, но несет имя, которая заключается в том, чтобы постоянно
подтверждать свое имя.
Работа не допускает зазора между собой и нами: она требует
заняться ею вплотную. Нельзя зарезервировать себе место вне
практики, потому что такого места не существует: феноменологическая
редукция, хайдеггеровская Existenz, постмодернистская "игра" – все
это непрерывные практики, не допускающие ничего, кроме
продолжения той же практики: теоретически бессмертные
практики.90
О социальной симуляции бессмертия см. Ernest.Becker The Denial of Death. New
York: Free Press.; Lifton Robert. The Broken connection: on death and continuityn of
Life.
New
York,Simon
and
Schuster,
1979.
Ср.
самоподдержание
(Selbsterhaltungsangst) современного научного знания: Sloterdijk, Peter. 1983, Kritik
der zynischen Vernunft, Bd. 2, Frankfurt: Suhrkamp, S. 603.
90
61
О практике социализма мало сказать, что она бессмертна: это и
есть практика бессмертия, ей нечего практиковать, кроме своего
бессмертия. Работу Сталина мало назвать бессмертной – она требует,
чтобы ее так и называли. Да и как можно говорить о работе Сталина,
если не называть ее – ее же именем, если не потдтверждать ее имя?
О работе нельзя говорить: ее, как симптом, необходимо
отработать. Мой тезис в том, что главная болезнь социалистического
общества – активная симуляция бессмертия, что экономические
проблемы и сама смерть этого общества являются следствием его
бессмертной болезни, которая пережила больного.
Герои Андрея Платонова убеждены: если забыть, что ты живешь,
то можно нечаянно умереть, но если постоянно напоминать себе об
этом, то не умрешь никогда. Но поскольку забыть себя человек не
может, то проблема не в том, чтобы не умереть, а в том, как пережить
свое бессмертие. Бессмертие – это самое большое, что может случиться
в жизни, после бессмертия не может случиться уже ничего – ни
хорошего, ни плохого.91 (Смерть пережить легче – "миллионы людей
умирали, и никото не приходил назад жаловаться"). Речь идет о том,
что еще больше, чем бессмертие – о крупной обеспеченности и
небывалом счастье советского человека. Предмет, о котором идет речь,
называется
Машина Удовлетворения
"На знамени коммунизма стоит: "каждый по способностям, каждому по
потребностям […] Социализм неизбежно должен постепенно перерасти
в коммунизм".92
В работе Сталина постепенное перерастание
социализма в коммунизм поевращается в постоянное обеспечение
удовлетворения − в постоянную обеспеченность социализма
удовлетворением. Основной закон социализма
– это закон
перманентного удовлетворения:
Существенные черты и требования основного закона
социализма можно было бы сформулировать примерно
Ср. "пост-утопию" соцреализма: Е.Добренко. Окаменевшая утопия
(высокий соцреализм: время – пространство – пароксизмы стиля),
Wiener Slawistischer Almanach, Bd. 35, 233–244.
91
92
В.Ленин. Полн собр. соч., т. 24, с.62.
62
таким
образом:
обеспечение
максимального
удовлетворения постоянно растущих материальных и
культурных
потребностей
всего общества
путем
непрерывного
роста
и
совершенствования
социалистического произодства на базе высшей техники93.
Социализм
постоянно
обеспечивает
максимальное
удовлетворение. Социализм – это общество обеспеченного
удовлетворения. Обеспечение удовлетворения – это закон социализма:
оно обеспечено. Работа Сталина формулирует этот закон: обеспечивает
нас законом удовлетворения.
В противоположность этому, двигателем капитализма является
ненасытность желания. Капитализм – это машина желания:
Современный капитализм, монополистический капитализм,
не может удовлетворяться средней прибылью (89).
Нет, не средняя прибыль и не сверхприбыль, а именно
максимальная прибыль является двигателем современного
капитализма (92).
Желание капиталиста неудовлетворимо, потому что желание
неудовлетворимо
никогда:
капитализм
не
обеспечивает
удовлетворения. Социалистическое общество удовлетворяется тем, что
"живет без наживы" и не походит на капиталистическое: свое
удовлетворение социализм имеет всегда.
На первый взгляд, максима удовлетворения означает
элементарное насыщение потребностей: Genüge, а не Genuss. Однако
поскольку удовлетворение потребностей бескорыстно, то есть не
связано с удовольствием (поскольку избавлено от желания), то оно
скорее соответствует кантовскому Wohlgefallen, "моральному
удовлетворению".
На самом деле максимализм удовлетворения исключает не
только Genuss, но и Genüge: потребности постоянно возрастают, значит
им есть куда расти. Максимальное удовлетворение никогда не бывает
полным, удовлетворяющим удовлетворением: всегда остается запас
И.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. М. Изд-во Полит. литры, 1952, с. 95 (далее ссылки на эту работу даются в тексте).
93
63
нерастраченного удовлетворения и неудовлетворенных потребностей.
Нужно иметь бесконечный запас счастья, чтобы оно не тратилось от
употребления, чтобы иметь его всегда. Мы имеем запас не для того,
чтобы его употреблять: мы употребляем запас, чтобы доказать, что мы
его имеем. Мы не тратим запас по частям: мы имеем его сразу весь.
Удовлетворение
потребностей
производит
глубокое
удовлетворение; социализм – это производство глубокого
удовлетворения: восхищение своими глубокими ресурсами, удивление
глубиной своих ресурсов – подобно Богу Спинозы социализм любит
себя бесконечной интеллектуальной любовью. Глубокий ресурс не
поддается трате. Глубокое удовлетворение питается своей глубиной,
как глубокое дыхание любви: нельзя выдохнуть воздух счастья.
Перспектива удовлетворения совпадает в работе Сталина с
горизонтом экономии. Глубокое удовлетворение требует полной
эвакуации, в том числе эвакуации удовлетворения. Экономия экономит
саму себя, производя тело Экономии.
Производство
удовлетворения
(простое
нерасширенное
воспроизводство) сближает социализм с крестьянским хозяйством:
крестьянин не стремится к прибыли, а удовлетворяется ликвидацией
недостачи. Его выгода в том, что он удовлетворяется, а не стремится.
Он ни к чему не стремится и поэтому все экономит. Крестьянин –
"глубокий эконом": он имеет простой продукт, и потому не нужно
золота ему: он бережет свое безразличие. Можно сказать: безразличие
бережет ресурсы Бытия, но говорить так значит уже практиковать
глубокую экономию, потому что слово Бытие – это и есть место этой
практики: общее глубокое место.
Бытие – источник всех ресурсов: центральная база
"Главзаготсырья". Можно заведовать базой, можно воровать с базы, но
нельзя не пользоваться базой, потому что снабжение идет через базу:
"целу курицу потратила на меня страна" (Д.Пригов). При социализме
все средства фондированы: денежные средства образуют капитальные
фонды, материальные средства - материальные фонды. Свободных
средств не существует: средства, предназначенные для потребления,
также являются фондами: это фонды потребления, поэтому собственно
фонды обозначаются тавтологически: фонды накопления и резервные
фонды.
Товары фондированы еще до того как они произведены, поэтому
производство ничего не производит, а только потребляет фонды
производства. Производство – это вид паразитического потребления:
64
Значительное перевыполнение плана по машиностроению
и другим отраслям, потребляющим в больших размерах
черные металлы, может привести к недостатку в стране
металла.94
Потребитель ресурсов наносит ущерб стране. Съеденная курица
– источник постоянной вины потребителя. Но курица – это и пища
глубокого удовлетворения. Курицу дала нам страна; мы имеем нашу
страну. Целую страну потратить нельзя. Наоборот, пользуясь нашей
страной всегда, потребитель имеет ее снова и снова. Социалистическое
производство бесприбыльно, но и безубыточно: оно снабжается не с
базы Бытия, а из фондов Смысла.
Имея дело с фондами, нужно иметь в виду их питательность: с
фондами нельзя иметь дела иначе, как питаясь. Фонды обеспечивают
удовлетворение; фонды – пища глубокого удовлетворения. Съедая
курицу, потребитель питается всем богатством страны и всем счастьем
социализма, поскольку удовлетворяя потребности, он выполняет
основной закон социализма – закон удовлетворения потребностей.
Имея фонды, он имеет пищу удовлетворения не только в виде
основного закона социализма, но и в виде курицы – он имеет машину
удовлетворения.
Но если он имеет машину удовлетворения, то уже безразлично,
что он имеет, поскольку удовлетворение он имеет всегда. Неважно, что
такое удовлетворение, потому что оно обеспечено. Можно не знать, что
обозначает это длинное слово – удовлетворение: понятно, что это
ресурс, который надо иметь, и поскольку мы этот ресурс потребляем,
мы его имеем.
Социалистическое общество ведет себя так, как если бы оно
обладало глубоким ресурсом, который оно постоянно тратит и никогда
не может истратить и поэтому всегда его имеет. Это значит, что
общество действительно обладает таким ресурсом, поскольку от этой
симуляции оно не может отказаться: фиктивность ресурса не мешает
его эффективности. Иначе говоря, существует ресурс удовлетворения,
который никогда нельзя истратить и который, поскольку его никогда
нельзя истратить, является ресурсом вечного удовлетворения.
Б.И.Брагинский, Н.С.Коваль. Организация планирования народного хозяйства СССР. М., Изд-во
полит. лит-ры, 1954, с.349.
94
65
Сущность ресурса удовлетворения в том, что он удовлетворяет.
Больше ничего в ресурсе удовлетворения не содержится. И хотя
социальная практика заключается в непрерывном потреблении ресурса,
попытки углубления в его содержание не предусматриваются: такие
попытки противоречили бы тому, что ресурс удовлетворяет. Иметь
ресурс удовлетворения можно только занимаясь производством
удовлетворения.
Ресурс удовлетворения имеет Бахтин, когда он описывает
ликование народного тела. Дело не только в том, что единственной
целью народного тела является воспроизводство своего ликования, но
и в том, что для индивидульного тела Бахтина народное тело служит
Erregunsobjekt’ом, стимулятором его скрипт-процесса.
Ликование народного тела – пища теоретического ликования,
пища, количество которой не уменьшается в процессе питания.
Народное тело не изнашивается от эксплуатации. Это не тело, а
неистощимый ресурс удовлетворения или ресурс неистощимого
вещества удовлетворения – голубое сало. Народного тела не
существует вне потребления Народного Тела: неистощимое
Потребляемое обеспечивает бесконечность потребления.
В самом центре социального сознания находится ресурс X,
слепое пятно – и это не потому, что сознание вообще вещь темная, а
потому что темная вещь – самая полезная вещь: необходимо, чтобы мы
имели ресурс, поскольку мы (по нашему) определению – это те, кто
имеет ресурс, и вместе с тем, мы не можем знать, какой ресурс мы
имеем, иначе это не был бы глубокий ресурс.
Сложносокращенное слово МУДО (Машина Удовлетворения,
Моральное Удовлетворение) отсылает все свое содержание в запас: оно
всегда остается в запасе. Можно заменить это слово любым другим
словом, и оно не потеряет ничего из своего содержания.
МУДО нельзя истратить: оно всегда c нами. 95 МУДО неделимо:
оно всегда остается целым. МУДО хватает на всех. Имея запас МУДО,
Ср. неустранимость "социального Центра" в конепции E.Shild:
"Центр, или центральная зона, является феноменом мира ценностей и
верований, которые правят обществом. Это – центр вследствие своего
решающего значения и неустранимости, и он воспринимается в
качестве такового многими, кто не может явственно выразить его
неустранимость"
(цит. по: Ш.
Эйзенштадт,
Революция
и
преобразование обществ. Москва: Аспект пресс. 1999. С. 79). Однако
тот ресурс, который я назваю МУДО, является не центром общества, а
95
66
можно не тратить другие запасы. Если "Пушкин наше все", значит
больше ничего нам не нужно, да и Пушкин, в общем-то, нам не нужен,
потому что у нас уже все есть.
Глубокий ресурс обеспечивает экономию ресурсов. Можно
сказать, что МУДО – ресурс глубокой экономии, и при этом
необязательно знать, что такое Глубокая Экономия, потому что
Глубокая Экономия – это типичное МУДО: она действует именно
поэтому, что никто не знает, что это такое. Можно сказать: Наша цель
– Глубокая Экономия, и тем самым добиться поставленной цели:
поскольку никакая реальная экономия заведомо не является глубокой,
то всякая экономия исключается и тем самым достигается глубина
экономии.
MUDO and MONEY
МУДО – абсолютной ресурс потребления и вместе с тем рядовой
потребительский ресурс: при социализме любой ресурс обладает
абсолютной ценностью. Ресурсом является любой товар, который
удовлетворяет какую-либо потребность, то есть служит Средством
Удовлетворения Потребностей. Деньги в условиях дефицита денежной
массы
также
обладают
потребительной
стоимостью:
они
удовлетворяют потребность в "платежных средствах".
Мерой стоимости ресурса является не реальная и не
относительная, а абсолютная потребительная стоимость (cardinal
utility), которая остается постоянной в любых условиях потребления
ресурса и не зависит от его возможных альтернатив (в частности,
потому что ресурс не имеет альтернатив).96 Если водка и книги
циркулируют в качестве универсальных средств обмена, то это не
центральным ресурсом практики потребления: если этот ресурс
называется "социальным Центром", то потому что это название делает
его более питательным. Речь идет о неустранимости практики, а не
ресурса: неустраним не центр общества, а центральное понятие
социологии ("символический капитал", "средоточие коллективной
идентичности","символ легитимности" – см. ниже о мана).
Здесь используются термины маргинальной теории стоимости (в
трактовке J.Broome: Weighing Goods, Oxford: Blackwell, 1995, p.
74-79).
96
67
потому, что все пьют водку и читают книги, а потому что стоимость
этих товаров гарантирована: реальную потребительную стоимость
книги для читателя определить невозможно, несомненно однако, что
книги всегда обладают высокой потребителной стоимостью, поскольку
книги – это средство обладания телом Культуры. Понятно также, что
стоимость водки никогда не может понизиться, так как водка – это
чистая Субстанция Удовлетворения.
Разумеется, книги не имели бы гарантированной ценности, если
бы тело Культуры было общедоступным телом. Книги дают доступ к
лимитированному ресурсу, а водка сама является лимитированной –
бутылированной – субстанцией. Потребитель ресурсов потребляет
доступ к лимиту и контроль за лимитом: объектом потребления
является абсолютная ценность Лимит – предел удовлетворения,
гарантирующий максимум удовлетворения.
На первый взгляд, закладка ресурсов – это средство защиты от
дефицита потребительских товаров. На самом деле с того момента,
когда товар становится ресурсом, он становится дефицитным товаром,
так как подпадает под закон дефицита ресурсов. Потребность в
ресурсах ненасытима, поскольку не существует ценностей
альтернативных ресурсам. Повышение цены на ресурсы не снижает
спрос на них: ресурсы – это то, что надо иметь любой ценой. Нет
ресурсов кроме ресурсов.
В качестве меры стоимости при социализме могут
использоваться также символические ресурсы. 97 Поскольку в этой
функции используются разные символические средства (рукопись,
партбилет, трудодни), то стоимость символа определяется не смыслом
(valeur), а смысловой емкостью (validité): символические средства
оцениваются "на вес". Потребительная стоимость символических
средств всегда выше, чем стоимость материальных средств, поcкольку
символ – это более емкий ресурс (глубина его содержания
гарантирована) и более прочный ресурс: его "не вырубишь топором".
В качестве меры стоимости символические ресурсы
эквивалентны деньгам, однако это не суррогат денег, а идеальные
деньги – неразменные и антиинфляционные. Это преимущество
связано с тем, что символический ресурс, в отличие от денег, обладает
97
N.Drubek-Meyer. "Manuskript, Parteibuch, trudoden', Fahrkarte:
Geldsurrogate im sowjetischen Film 1936–39", Kultur Sprache, Ökonomie,
Wiener Slawistische Almanach, Sonderrband, 2001, з.165-201.
68
единственным телом, то есть является лимитированным ресурсом
(поэтому, например, утерянный партбилет невосстановим).
Символические средства превосходят деньги в качестве ресурсов.
Это значит, что все ресурсы, поскольку они являются ресурсами,
обладают преимуществом перед деньгами. Иначе говоря, ресурсы
обладают более высокой совместной потребительной стоимостью
(cocardinal utility), чем деньги. Потребительная стоимость ресурсов
определяется их бесконечным превосходством над деньгами. Ресурсы
обладает своим превосходством всегда: областью потребления
ресурсов является бесконечность времени.
MUDO and MANA.
В 1904 году Марсель Мосс ввел в качестве этнографического
термина слово мана, взятое им из полинезийских языков, определив
его следующим образом:
Слово Мана имеет общее и абстрактное и вместе с тем
предельно конкретное содержание […] Мана пронизывает
собой все магические и религиозные обряды, всех
участников ритуала и все объекты, на которые он
направлен. Мана придает ценность людям и вещам […]
Социальный статус индивида зависит от силы его мана.
Сила табу зависит от мана того лица, которое накладываает
запрет. Богатство считается проявляением мана. На
некотрых островах слово мана обозначает деньги. 98
Каждое определение мана исключаеет предыдущее и вместе с
тем показывает абсолютную неустранимость мана. Иначе говоря:
непонятно, что это такое, но без этого нельзя обойтись. Речь идет не о
мистической субстанции, скорее – о неизбежности общего
объяснительного принципа, в конечном счете, о неизбежности теории
как таковой. Исследователь сам является потребителем ресурса,
который он описывает: его предмет – "теория магии" – предполагает,
что Теория обладает безграничной – магической силой.
В поздних работах Мосс открывает новый теоретический ресурс
– потлач, но и потлач он понимает как абсолютный ресурс – как дар,
который нельзя истратить и как закон, который нельзя обойти: если
98
Marcel Mauss. A General Theory of Magic, London: Routledge, 1972,p.108-109.
69
получатель дара не может отплатить еше большим даром, то он от
позора кончает жизнь самоубийством и тем самым выполняет закон
потлача – приносит самый большой дар.
Критикуя концепцию Мосса, Леви-Стросс пишет, что термин
мана не имеет содержания, что на самом деле это "символ с нулевым
означаемым".99 На самом деле он сохраняет ресурс, перенося его в
сферу языковых универсалий и тем самым увеличивая его объем.
Для Лакана "место отсутствия" становится центральным
объектом теории, поскольку теория вообще имеет дело с объектом.
Объект – это фаллос отца, вещь, которой нам всегда нехватает и
которую мы всегда желаем. Но фаллос отца – это также вещь,
которую нельзя потерять, потому что мы ее никогда не имели:
абсолютно надежный ресурс, объект гордости и удовлетворения – и
прежде всего для самого Лакана, потому что это его теоретический
ресурс.
Структурализму необходим объект, который всегда отсутствует.
Фаллос отца надежно заполняет собой место отсутствующего объекта.
Структурализм не терпит пустых мест: все структурные позиции
должны быть насыщены; любое исчисление должно быть полным.
Поэтому структурализм всегда удовлетворяет условиям теоретической
успешности: it satisfies.
Постмодернизм, казалось бы, занят не обеспечением
удовлетворения, а производством удовольствия, jouissance, но
поскольку он не позволяет уклониться от этого производства, то
jouissance превращается в безальтернативный ресурс, в средство
удовлетворения, которое нельзя не иметь, must have современного
потребителя. Постмодернистское производство – это тоже показуха100:
оно не имеет отношения к производству потоков желания, разве что к
сбыту машин удовлетворения.
Возникает вопрос: в чем же отличие западных машин
удовлетворения от русского МУДО? Вопрос предполагает
одновременно производство различий и неустранимость русского
Отличия – теоретическую магию и национальный тотемизм, то есть
демонстрирует неотличимость этих двух практик.
МУДО – это название идеального ресурса потребления. Это
название отсылает к практикам, для которых идеальный ресурс
99
Ibid, p.7.
Жижек, Славой. 1999, Возвышенный
Художественный журнал, с. 157.
100
объект
идеологии,
Москва:
70
является "ширпотребом". Сравнивать между собой два идеальных
ресурса, значит продолжать (у)потреблять все тот же ресурс.
Сами же социальные практики несопоставимы, потому что они
нелокализуемы. В каком пространстве расположена практика? Где
работа работает? В какой стране производится больше МУДО? –
вопросы продолжают все то же производство и позволяют ответить на
воспрос, где всегда производится все количество МУДО: здесь и у нас.
Verfügunsmaschine
Идеальный ресурс потребления – это ресурс, который нельзя
истратить. Чтобы иметь идеальный ресурс, нужно его постоянно
тратить.
То, что советское общество занято исключительно потреблением,
что это и есть настоящее "общество потребления", не новость для
историков101, однако историки не подозревают, какой именно ресурс
потребляет советское общество и насколько питательным является этот
ресурс. Историки не учитывают, что потребление материальных
ресурсов – это способ испытания глубоких ресурсов: способ иметь
нашу страну. Материальное потребление воспроизводит продукт
идеологии - воспроизводит идеологию как продукт потребления. С
другой стороны, идеология создает и поддерживает потребительский
голод и постоянно удовлетворяет этот голод.
Основной закон социализма утверждает: для построения
социализма нужна основа – и эту основу мы имеем: это основной закон
социализма.
Чтобы удовлетворять потребности, нужно производить предметы
потребления. Чтобы производить предметы потребления, нужно
производить
средства
производства.
Производство
средств
производства обеспечивает производство предметов потребления.
Нельзя однако абсолютизировать роль средств производства:
"для нас, большевиков, пятилетний план не есть что-то законченное и
навсегда данное".102 Средства производства – это часть средств,
которые помогают пролетариату в решении его насущных задач и
См.: Е.Осокина. Иерархия потребления, Москва., 1993; Е.Зубкова. Послевоенное
советское общество: политика и повседновеность. 1945 – 1953. Москва:
РОССПЭН, 2000.
102
Г. Сорокин. Социалистическое планирование народного хозяйства СССР,
Москва, с. 35-36.
101
71
обеспечивают успех его борьбе. Чтобы ликвидировать частную
собственность на средства производства, необходима пролетарская
революция. Однако пролетарская революция невозможна без
диктатуры пролетариата, а "роль передового борца может выполнять
только партия, руководимая передовой теорией".103 Только
вооружившись передовой теорией, пролетариат может завоевать власть
и обеспечить победу социализма.
Чтобы раздобыть Жар-птицу, нужно привести златогривого коня.
Чтобы привести златогривого коня, нужно похитить Елену
прекрасную. Успех борьбы пролетариата – а следовательно его
удовлетворение – зависят от того, сможет ли он найти то не знаю что,
от которого зависит решение всех остальных задач. Средством
ликвидации недостачи может стать абсолютно любое средство –
пятилетка, ударный труд, гнедо, комплектующие, шарие. Но это
произвольное средство всегда является тем единственным средством,
от которого зависит решение всех остальных задач. Любое гнедо – это
форма воспроизводства МУДО.
Существует только одна точка, которая держит ресурсы. Нас
удовлетворяет только эта точка. Никакая другая точка нас не
удволетворяет. Но поскольку ни та, ни эта точка не являются точкой,
которую можно считать единственной, то ни одна точка нас не
удовлетворяет. Именно потому что нас не удовлетворяет ни та, ни эта
точка, сохраняется гарантия нашего обладания той единственной
точкой.
Нам нужна одна единственная точка. Но нужна ли нам эта точка?
Если мы ее достигнем, мы можем забыть ее смысл, тогда как постоянно
ее достигая, мы сохраняем ее в запасе, поскольку строя фундамент
коммунизма, мы его обеспечиваем, то есть постоянно имеем.
Фундамент коммунизма заключает в себе всю полноту коммунизма.
Чтобы вынести такую глубину счастья, надо уже начать его понемногу
тратить.
Существует мнение, что коммунистическая идеология
телеологична: коммунистическая партия находит свое оправдание в
том, что она подчиняет свою деятельность рациональной цели104. На
самом деле коммунизм – это ресурс, который в силу своей удаленности
В.Ленин, Полн. собр. соч., т. 5, 341.
N.Robinson. Ideology and the Collapse of the Soviet System. Аldershot: Elgar, 1995, p.
13-27.
103
104
72
находится в постоянном запасе. Коммунизм – наша цель, но наша цель
– наш главный ресурс. Оправдание КПСС в том, что она дает много
МУДО. С другой стороны, зачем нам КПСС, если у нас есть МУДО?
Работа Сталина снабжает нас ресурсами, но ее главная ценность
в том, что она снабжает нас снабжением, потому что работа Сталина –
это и есть машина бесперебойного снабжения: она постоянно создает
потребность в новых ресурсах и постоянно удовлетворяет ее. Перед
нами проносят орудия нашего удовлетворения – наши средства и наши
цели – и смысл этой демонстрации не в том, что удовлетворение
неизбежно а в том, что мы его уже имеем, потому что машина
работает.
Работа Сталина дает нам много МУДО: она снабжает нас
машиной, которая работает. Работа Сталина состоит в том, чтобы
отправлять машины, которые работают, в неприкосновенный запас, где
они будут работать вечно.
Но сами машины небогаты. В них нет ни смысла, ни вещества, а
только одна работа. Машиной нельзя запастись навсегда: машины
существуют пока они работают.
Работа Сорокина состоит в том, чтобы извлекать машины из
запаса – испытывать машины, которые мы имеем. Машина
Удовлетворения продолжает работать, но она перестает быть
Бессмертной Машиной, становится рабочим механизмом, имеющим
предел эксплуатации. Работа Сорокина доводит работу Сталина до
конца – отрабатывает и прорабатывает его работу. Остается добавить,
что без работы Сорокина эта книга была бы невозможна.
Испытатель машины не только испытывает удовлетворение, но и
получает удовольствие: он может прокатиться на машине. В ходе
испытаний однако выясняется, что машина, которую он испытывает –
это машина ликвидации. В "Тридцатой любви Марины" удовольствие –
это средство ликвидации недостачи, вещь, которой нехватает для
удовлетворения, и нехватку которой, следовательно, нужно устранить,
однако в принципе недостачу можно устранить с помощью любой
недостающей (дефицитной) вещи. Получив удовлетворение, Марина
приобретает ресурс, который имела еще до своего рождения, потому
что обеспечить этим ресурсом может только Отец. В каждом
локальном дефиците Марина имеет дефицит Отца; устранив локальный
дефицит, она приобретает средство ликвидации дефицита Отца или
средство воспроизводства фаллоса (мертвого) Отца. Дело не в том,
каким именно способом устраняется дефицит, а в том, что Машина
Удовлетворения становится локально-устранимым дефицитом.
73
Практика ликвидации недостачи неизбежно приводит героев
Сорокина в Пространство Удовлетворения, в котором они продолжают
ту же практику: пилот советских машин превращается в навигатора
киберпространства. Практика продолжается дальше, потому что
навигация - это жизнь в очереди: бесконечное достижение бесконечноотодвинутого ресурса. Или же наоборот: очередь – это цепь Маркова, в
которой выполнение каждого следующего шага зависит от выполнения
предыдущего шага. Каждый шаг – это переход машины в следующее
состояние и ликвидация предыдущего состояния: "Вы давите через
Большакова на Коваленко, он пробивает замену, Герасимов
подписывает, мы получаем диски" (Сорокин 1998, 386). Последний шаг
self-executive machine – выполнение алгоритма, шаг самоликвидации:
ликвидация проблемы Машины Удовлетворения.
Verschwendungsmachine
Обладание ресурсами – симптом силы. Но настоящая сила не
нуждается в ресурсах: она сама по себе ресурс. Работа Сталина состоит
не только в постоянном Verfügung – снабжении ресурсами, но и в
постоянном Verschwendung – расшвыривании ресурсов. Если мы имеем
ресурсы, значит мы обладаем Источником Снабжения, но если мы
швыряемся ресурсами, значит, мы обладаем ресурсом, который
позволяет швыряться ресурсами – ресурсом, обеспечивющим
удовлетворение: Машиной Удовлетворения. Чтобы доказать, что мы
обладаем таким ресурсом, не жалко никаких ресурсов: МУДО наш
главный ресурс.
Действительно ли основной закон социализма обеспечивает
удовлетворение? С одной стороны, действительно, средства
производства – это основа для производства предметов потребления.
Производство средств производства
обеспечивает производство
продуктов потребления. С другой стороны, производство средств
производства – это только основа для выполнения главной цели
социализма – удовлетворения возрстающих потребностей человека.
Сталинская формула допускает как "бухаринскую", так и
"троцкистскую" трактовку социализма – как точку зрения
удовлетворения потребностей ("обогащайтесь!"), так и точку зрения
индустриализации – и тем самым позволяет отвергнуть обе трактовки –
"бороться одновременно против левого и правого уклонов". Обе
позиции равно возможны и поэтому равно опасны: каждая может быть
использована как оружие против другой.
74
При этом позицию самого Сталина нельзя опровергнуть, потому
что Сталин занимает позицию, берет ее взаймы, чтобы показать, что
данная позиция не совпадает с нашей позицией. Или же он занимает
точку зрения – символическую точку Центра, относительно которой
любая точка является уклоном: точка зрения функционирует как точка
опоры, которая позволяет опровергнуть любую позицию.
Отказываясь от обладания точкой зрения, Сталин приобретает
рычаг власти: блуждающая точка опоры позволяет перевернуть
(опровергнуть) весь мир. Для владеющего таким орудием точка
приложения силы так же безразлична как и точка опоры. Споря с
некоторыми товарищами, которые абсолютизируют его позицию,
Сталин стремится показать, что ни одна позиция не является
защищенной, что никто не может уклониться от уклона, потому что
относительно нуля любая позиция является уклоном: экономия
идеологии - абсолютная, глубокая экономия.
Формулируя основной закон социализма, Сталин никакого
закона не формулирует: он строит машину, которая бьет по мозгам, или
же строит тяжелую машину, чтобы бить ей по мозгам. Парадокс в том,
что, что сталинская Big Brainfucking Machine и Машина
Удовлетворения – это одна и та же машина. Опровергая любую
позицию, блуждающая точка опоры позволяет сохранить всю правду в
запасе. Никто из товарищей не может сказать, что он владеет правдой.
Значит, правда остается нетронутой, чистой правдой, а советский
человек, полностью облегчившись от владения, может вместить саму
правду.
МУДО и Абсурд
Логос и Телос – это формы воспроизводства МУДО, но
воспроизводство МУДО позволяет обойтись без Логоса и Телоса:
"наша жизнь сплошной абсурд". Однажды Nancy Ries, в очередной раз
услышав эту фразу, спросила: "А можно ли как-то решить ваши
проблемы?". Этот вопрос был ее провалом: она не поняла, что
говорящий не ищет ресурс, а имеет его105. Говоря "наша жизнь
Nancy Ries. Russian Talk. Culture and Conversation during Perestroika, Ithaca:
Cornell Univ, 1997. p. 44-47.
105
75
сплошной абсурд", он
придает русской жизни глубокий
неутилитарный смысл – глубокий, потому что его нужно искать в
бессмыслице. Глубокий смысл этой фразы состоит в том, что русский
человек обладает дефицитным ресурсом, который отсутствует на
Западе.
Можно сказать: наша жизнь – сплошное МУДО, можно сказать:
партия – наше МУДО; можно сказать: офшорные операции с МУДО –
все эти подстановки, как говорят лингвисты, семантически
удовлетворяют, или, что более точно, дают много МУДО.
Жанр "русской литании" имеет еще один аспект. Абсурдность
русской ситуации в том, что ее абсурд неискореним никакими
средствами, то есть – русская ситуация бесконечна во времени. В
околоперестроечных фильмах повторяется сюжет: жизнь в
остановившемся поезде. Пассажирам стоящего поезда нечего
потреблять, кроме абсурда своей ситуации, и при этом они не могут
жаловаться: они питаются пищей бессмертия.
После распада СССР появилась возможность сказать, что Россия
существует во времени. С этим утверждением легко согласиться,
потому что время – это модус Бытия: появляется возможность назвать
Россию заповедником Бытия. Однако неуязвимость времени
обнаруживается только в процессе его бесконечного потребления:
неуязвимость предполагает непрерывность консумпции-распада. Время
– это вещь в пространстве потребления,106 однако это такая вещь,
которая съедает пространство потребления, превращая все
потребляемые ресурсы в ресурсы потребления времени, и при этом
всегда остается целой – готовой к употреблению вещью. Время – это
лимит практики потребления, но это ее внутренний лимит, на который
практика потребления направлена. Признавая время нашим ресурсом,
мы признаем, что мы продолжаем потреблять все тот же ресурс, что
мы не питаемся ничем, кроме МУДО.
МУДО и Либидо
Фрейд определяет Принцип Удовольствия (Lustprinzip) как
"стремление
психического
аппарата
поддержать
количество
106
Jean Baudrillard. La societe de consommation, Paris: Gallimard, 1998,
p. 238-252.
76
возбуждения на как можно более низком или как можно более
постоянном уровне". 107
Подобно основному закону социализма, Принцип Удовольствия
требует максимального удовлетворения – полной растраты энергии – и
одновременно предполагает возможность бесконечно продлевать и
поддерживать процесс полной растраты. Это противоречие Фрейд
решает с помощью Принципа Реальности, который бесконечно
откладывая удовлетворение, позволяет продлить жизнь либидо (10).
Невозможность максимального удовлетворения для Фрейда – это
невозможность глубокой экономии с точки зрения рациональной
экономии.
Вместе с тем, нельзя согласится с тем, что Принцип
Удовольствия – это спекуляция либидо, или самого Фрейда, которая
обеспечивает непрерывность jouissance.108 Для Фрейда удовольствие
является удовольствием постольку, поскольку оно экономно, то есть
позволяет
стабилизовать
энергетические
расходы.
Принцип
Удовольствия совпадает для него с принципом рациональной
экономии. Удовольствие как принцип, удовольствие само по себе не
удовлетворяет Фрейда, потому что оно нерентабельно.
Позиция Фрейда совпадает с экономическими интересами Ego,
которое стремится контролировать расходы либидо: сохранить баланс,
уравновесить одну систему за счет другой, избежать неожиданных
расходов, "связать" прорвавшуюся энергию, что также требует
энергетических затрат. Фрейд канонизирует ситуацию невротика, для
которого удовольствие является источником дискомфорта (история
психоанализа, собственно говоря, начинается с наблюдения, что
пациент может реагировать на импульсы своего организма так же, как
на раздражители внешнего мира). Психоанализ – бухгалтерская книга
невротика, которая состоит из одной графы "расходы". Об
удовольствии здесь в принципе не может быть речи – в лучшем случае
об удовлетворении потребностей Ego в контроле.
Говоря словами, которые нельзя опровергнуть, эта "временная и
непрочная рентабельность […] не может идти ни в какое сравнение с
той высшей формой прочной и постоянной рентабельности, которую
107
108
S.Freud. Beyond the Pleasure Principle, Complete Psychological
Works. The Standard Edition, v. 18, London: The Hogarth
Press, 1955, p.9.
Jean.Lyotard. Libidinal Economy. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1993, p. 21–27.
77
дают нам действия закона планомерного развития народного
хозяйства" (58-59).
Выгода неэкономна, растрата не убыль: рациональная экономия
должна быть сэкономлена, потому что она не идет ни в какое
сравнение с глубокой экономией – с той несравнимой выгодой,
которую Глубокая Экономия дает нам. Работа Сталина доводит работу
расточения до конца, открывая тем самым перспективу Высшей
Возможной Выгоды. МУДО совместимо с либидо, и можно
представить себе общество, которое совмещает либидо в МУДО –
"живет под знаменем Либидо".
"Товарищи так именно и поняли мою формулировку,
предположив, что она означает уничтожение всякого различия. Но это
значит, что формулировка была не точная, неудовлетворительная. Ее
нужно откинуть и заменить другой формулировкой " (70).
Виртуальное во рту или русская сессия доктора Фрейда 109
1.
В клиническом архиве психоанализа случай человека-волка
записан как “бесконечная история”. Случай тянулся десять лет,
постоянно давая осложнения и требуя дополнительных –
“послеоперационных” вмешательств. Фрейд пытался закрыть случай,
описав его в “Инфантильном неврозе”, но случай продолжал давать
рецидивы ("Достоевский и отцеубийство", “Ребенка бьют”). Случай
Благодарю Е.Григорьеву, А.Долгопольского и А.Сыркину и за консультации и
обсуждение этой главы. Особая признательность Д. Иоффе за постоянную
источниковедческую поддержку.
109
78
продолжается до сих пор в виде потока “метакритики” и
«постинтерпретаций».110
Сергей Панкеев родился в 1886 году в cемье богатого
южнорусского помещика. В 1906 году покончила самоубийством его
сестра: c этого момента у него появляются невротические симптомы и
начинается его случай. Вскоре "по нелепой случайности"
(передозировка снотворного) погибает его отец. Панкеев едет лечиться
в немецкий санаторий, где знакомится со своей будущей женой
Терезой (она работала в санатории медсетрой). В 1910 году Панкеев
появляется у Фрейда. Сеансы психоанализа он перемежает с
посещением игорного дома.
С 1920 года он живет в Вене постоянно. Потеряв после
революции состояние, он начинает работать страховым агентом.
Согласно Фрейду, для возникновения травмы требуются два стимула, и
главным является второй стимул. В его истории повторяются оба
стимула: в 1938 году покончила самоубийством Тереза, в следующем
году в Лондоне Фрейд принимает смертельную дозу морфия.
В 1973 году его разыскала журналистка Карин Обхольцер. Книга
ее бесед с Панкеевым вышла в 1981 году – уже после смерти человекаволка. В разговорах с Обхольцер Панкеев отврегает все свои
комплексы как "выдумки Фрейда" - отец становится лишним, когда
нужно соблазнить сестру. При этом он ни на минуту не забывает о
случае, но строит его по другим меркам, ссылаясь на Достоевского (“во
мне все три брата Карамазовых”), Гоголя, Гончарова, Толстого,
Солженицына (WM: 88, 120, 179, 216.).
Круг его источников позволяет определить: Панкеев строит
русский случай; его история не выходит за пределы литературной
110
Stuart Schneiderman. Where is thy sting? Some reflections on the Wolf-Man,
In: Lacan and the subject of language. Ed. E.Ragland-Sullivan, Florence, Routledge,
1991, p.167-187; Davis Whitney. Drawing the Dream of the Wolves: Homosexuality,
Interpretation, and Freud's "Wolf Man.". Bloomington and Indianapolis: Indiana
University Press, 1995; George Dimock. Anna and the Wolf-Man: rewriting Freud’s case
history// Represantations, 50 (Spring 1995), p. 53-75; А. Эткинд, Эрос невозможного.
История психоанализа в России. С-Пб.: Медуза, 1993; В.Медведев. 2002.
«Русскость» на кушетке. Опыт прикладной супервизии случая Человека-Волка //
Russian Imago 2001. Исследования по психоанализу культуры. СПб.: Алетейя, 2001;
К.Гинзбург. Фрейд, человек-волк и оборотни. – Абсурд и вокруг. Сборник статей.
Москва: Языки славянской культуры, 2004.
79
конструкции “русского характера”. Поэтому нельзя согласиться с тем,
что Фрейд как автор случая психодраматизировал русский матерал111:
это делал сам Панкеев. Дело не в том, что у него не было под рукой
другого материала, а в том, что у него не было другого способа
построить свой случай. Он не мог сконструировать его иначе, как
русский случай – заведомо атипичный и “беззаконный”, случай par
excellence. История
Панкеева это и есть русский случай –
незавершенная антиидентификация как способ идентификации. Случай
не закончен: ничего еще не случилось - случай заключается в
строителстве “случая”.
Что касается Фрейда, то он был свидетелем случая – зрителем
психодрамы, автор которой был ему неизвестен. Фрейд однако не
сомневался, что это русский автор:
Persönliche Eigentümlichkeiten, ein dem unsern fremden
Nationalcharakter, machten die Einführung mühsam" (IN: 138139).
Индивидуальные особенности, [принадлежащие] чуждому
нам национальному характеру, затрудняли эмпатию.
В случае Панкеева есть “нечто банальное” (IN:65): это банальный
случай, или случай Банального. Анализируя глубинное, Фрейд
наталкивается на очевидное. Этим его анализ и интересен: русские
банальности незаметны русским исследователям – они слишком
банальны, чтобы числиться в Константах Культуры. Но есть и другая
причина их незаметности – вытеснение банального: о том, что "все
знают" не только не принято, но и неприлично говорить, но поскольку
о банальном не говорится, то о нем никто и не знает.
Главное открытие Фрейда – "географическое": Фрейд открыл
территорию ненаблюдаемого. Фрейд не занимался психоанализом психоанализ это то, чем занимался Фрейд. Подвижность его
теоретической позиции (физикализм – семантизм – биологизм)
последователям Фрейда представляется уже «ненаучной». И вместе с
тем это строгая позиция: Фрейд выполняет гуссерлевскую норму
феноменологии - «не претендовать ни на что, кроме того, что способно
111
James Rice. Freud’s Russia. London,1993, p. 107.
80
довести до ясного усмотрения».112 Сам объект не принадлежит ничьей
территории, он может быть усмотрен между территорриями. Объект,
обнаруженный Фрейдом в ходе русской сессии, усматривается в
несовпадении с «русским характером», который примеривает на себя
пациент, и с психическим объектом, который усматривает «в»
пациенте Фрейд. Русский объект не видим ни извне, ни изнутри: он
доступен только боковому зрению. Русский объект промежуточен, или
межумочен: способ его усмотрения - мезология.
2
Это был трудный случай – как для доктора, так и для пациента:
Как только в результате его усилий было достигнуто
облегчение, он немедленно прекратил работу, чтобы
избежать дальнейших изменений и удобно устроиться в
создавшейся ситуации. Его страх перед самостоятельным
существованием был настолько велик, что перевешивал
страдания болезни (Beschwerden des Kranksein) (IN: 33).
Стремление пациента «прекратить работу» совпадает с целью
русского крестьянина - свести "тягостность труда" к минимуму,
необходимому для поддержания жизни.113 Цель крестьянина не
получение прибыли, а ликвидация недостачи, то есть сохранение
ресурсов. В крестьянском хозяйстве любая вещь является ресурсом и
любой ресурс обладает волшебным качеством: ресурс содержит запас
жизни, так же как «волшебное средство», которое добывает герой
русской сказки - живая вода, молодильные яблоки, жизнь Кащея.
Крупный ресурс крестьянина – доктор.114 Доктор может продлить
жизнь: доктор владеет субстанцией жизни - доктор полезен в той же
Э.Гуссерль.Идеи к чистой феноменологии и феноменологической
философии. Т.1. Пер. А.В.Михайлова. Москва: Дом интеллектуальной книги, 1999,
с.130.
113
См.: А. В. Чаянов. Крестьянское хозяйство . Избранные
труды.
Москва :Экономика. 1989.
114
Samuel Ramer. Traditional healers and peasant culture in Russia. – In: Peasant
economy, culture and politics of European Russia, 1800-1921. Ed. E.Kingston-Mann.
Princeton: Princeton univ., 1991, p.230.
112
81
мере, в какой опасен. Но и «волшебный помощник» это вредитель,
захваченный в ресурс. Зависимость Панкеева от доктора Фрейда – то
же самое, что зависимость Иванушки от бабы Яги. Панкеев «подсел»
на Фрейда, вытягивая из него сначала советы, потом деньги. Он
«удобно устроился» - оседлал ресурс. Почему доктор должен помогать
пациенту? Потому что пациент не убил доктора. Пациент спас доктору
жизнь, и доктор должен отплатить ему тем же.
Панкеев – "русский пациент Фрейда". Позиция пациента
неотделима от него от профессии русский (в соответствии с более
поздним тезисом: “Россия – бессознательное Запада”). Он рассказывает
психоаналитикам о Пушкине и Лермонтове, декламирует в оригинале
«Я вас любил...», рассуждает на темы русских пословиц. В сущности
он только обучает русским банальностям (занимаясь, в частности,
преподаванием русского языка), но в этой деятельности он и находит
свою идентичность. Русские разговоры о России предполагают
присутствие непонимающего иностранца (“Не поймет и не заметит
гордый взор иноплеменный...”): если Россия – бессознательное Запада,
то естественно, что иностранцы не понимают Россию. Преподавание
России – конститутивный элемент русского: Фрейд ошибся, приняв
урок учителя за исповедь пациента.
При этом главная профессия Панкеева (и дело, которым он
зарабатывает на жизнь) - страховой агент. Существут страх, и Панкеев
является его агентом. Будущее необеспечено: существуют войны,
болезни,
случайности судьбы, и поскольку гарантию будущего
создают ресурсы, то существует дефицит ресурсов. Проблема не в том,
что ресурсов мало, а в том, что ни один ресурс не о-беспечивает: если
бы такой ресурс сущестовал, то “ресурсы” были бы не нужны.
Панкеев “порывается к женщине” (IN:68). Durchbruch можно
принять за сексуальный драйв, но он имеет другую логику: женщина не
объект "избыточного" желания, а средство удовлетворения
необходимой потребности. Женщина это ресурс, но поскольку ресурс
женщины необходимо обеспечивать, женщина - фактор подрыва
ресурсов. Панкеев всегда платит женщинам (WM:148): он не может
получать удовольствие, если он не вкладывает в него деньги, он
получает удовольствие от обеспечения удовольствия - подобно
советской "затратной экономике" он вкладывает в Капиталовложения.
Среди знакомых Панкеева немало евреев. Панкеев дружит с
евреями, никогда не забывая отметить, с кем он дружит: евреи
82
отмечены как те, кто имеют невидимый ресурс, то есть обеспечен
ресурсом Невидимого. Евреи – хозяева главного ресурса жизни:
ресурса обеспеченности.
“Ресурсообразование” достаточно универсальная практика:
просветительский разум все превращает в ресурс.115 Что касается
русского случая, то здесь представлен только один ресурс – тот,
который заменяет все ресурсы: ресурс – это вещь, которая
обеспечивает экономию ресурсов.116 В его истории наблюдаются
совмещения жена-(мед)сестра, доктор-еврей-женщина и оральногенитальный синкретизм (аппетит к “пышкам”). При этом нельзя
сказать, что он ограничивает себя в ресурсах. «Единственный» ресурс
вполне случаен – в этом и состоит случайность случая.
Панкеев вспоминает сцену “у Фрейда”:
У него было смежная комната <рядом с кабинетом>. Он
вошел туда и велел мне подождать. Он собирался дать мне
денег, и я пошел вслед за ним. Он закричал: "Сюда не
входить!". Я подумал: боже мой, неужели он думает, что я
собираюсь ограбить его? Я, конечно, остался ждать [в
кабинете] (WM: 61).
Смежная комната, в которой спрятаны деньги – тайник
Бессознательного. Сцена характеризует обоих участников: человеккрот ворует ресурсы у себя самого, человек-волк охотится на ресурсы
другого. Человек-волк бродит в поисках ресурса. Он не знает, что
именно является ресурсом, поэтому может рассчитывать только на
случайную добычу. Он зависим, поскольку ресурс заборошен на
территорию другого: ресурс можно при-о-брести, только не находясь
на своей территории. Путешествуя по направлению к ресурсу, он
бродит между территорриями: в 1951 году приблудный сын
психоанализа забрел в советскую оккупационную зону.
3
115
M.Horkheimer, T.Adorno. Dialektik der Aufklärung. Frankfurt: S.Fischer.
1969. S.28-33.
116
V.Merlin. From general economy to great economy. Thinking the conditions of
Russia // Wiener Slawistischer Almanach 43. (1999) p.,146.
83
По-видимому, Панкеев воспринимал сеанс психоанализа как
сцену медицинского осмотра: больной должен ответить на вопрос “На
что жалуетесь?” Больной должен жаловаться: согласно английскому
конкордансу к работам Фрейда, слово Klage (в английких переводах claim, lament) встречается в тексте “Инфантильного невроза” 16 раз.117
Больной рассказывает доктору о своих симптомах, симптомы больного
– словесные симптомы (berichtete Symptomen), но поскольку роль
пациента заключается в том, чтобы болеть, то главный симптом
пациента - жалоба.
Замечая нарративный характер симптомов, Фрейд упускает из
виду оральный момент жалобы: голодный рот жалобщика раскрыт на
Доктора, жалобщик глотает Доктора заранее и целиком. Дело не в том,
что жалобщик жадный, а в том, что жалоба это жанр - "русская
литания".118 Жаловаться принято:
От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло.
Ср. словарное опредление: Klage 1) плачь, вопль; 2) жалоба, иск.
Жалуясь, жалобщик предъявляет иск. Жалоба сообщает о пустоте во
рту. Консонантный кластер [k’l] содержит заднеязычный click:
немецкий перевод русской жалобы регистрирует нулевой элемент –
пустой объект жалобы.
Собеседники Панкеева отмечают его оральный реализм: крики
испуга, похохатывания, театральные угрозы, Blasphemie, и наконец
просто болтливость, то есть слишком реальное отношение к словам,
making things of words. Мы слышим его жалобу при встрече с
Доктором на улице Вены: «Was soll ich bloβ machen, Frau Doktor?
Sagen sie mir, was ich machen soll?»119
Панкеев – оральный субъект, но сущность орального субъекта
внесубъектна. Рот не имеет своих содержаний: рот черпает свои
117
A. Guttman. The concordance to The Standard edition of the complete
psychological works of Sigmund Freud / edited by Samuel A. Guttman, Randall L. Jones,
Stephen M. Parrish. Boston : G.K.Hall, 1980.
118
Nancy Reis. Russian Talk. Culture and Conversation during Perestroika.
Ithaca: Cornell Univ, 1997.
119
S. Pankejeff. Der Wolfsmann von Wolfsmann. Frankfurt a.M.: Fischer, 1972,
S.320.
84
содержания извне. Экстатический рот нацелен на неоральное
содержание:
рот должен распахнуться, чтобы захватить свое
содержание - рот не отличает неоральное содержание от орального
Крупного. О «русской оральности» можно говорить в той мере, в какой
оральность перерастает саму себя, превращаясь в феноменологию
Крупного. Русская оральность это жадность к России. «Русское» в ней
– потребление русскости.
Объект желания, согласно Лакану, всегда принадлежит
Другому. Отсюда следует: чтобы приобрести ресурс, нужно поделиться
своим имуществом с другим. Только поделившись Россией с
иностранцем (соучаствуя с ним в Неделимом), можно приобрести
ресурс России. Никакой отдельный рот не может вместить Целое.
Невмещая ресурс, рот имеет со-вместное: совместность ресурса
содержится во рту.
Панкеев как оральный субъект начинается в момент
совместного при-своения орального объекта. Индивидуальность
Панкеева нужно искать “в” Общем: в режиме оральной совместности, в
речевых жанрах, но также в теории (вторичном присвоении) речевых
жанров, в оральных сущностях типа “голоса”, “смеха”, “диалога”.
Оральный ресурс Панкеева
– русская литература: ресурс
разговоров о русской литературе. Но поскольку распахнутый рот
нацелен на то, что в него попадает, то на смену русской литературе
приходит психоанализ - talkative cure. Разговоры о Фрейде заменяют
разговоры о Достоевском и разговоры о Фрейде сочетаются с
разговорами о Достоевском. Одно сочетается с другим и одно заменяет
другое: и то и другое – естественный ресурс говорения.
4
После смерти сестры он поехал на Кавказ. Маршрут путешествия
проходил по тем же местам, где сестра покончила с собой и где погиб
Лермонтов. Панкеев путешествовал с компаньоном, его сестра
сопровождала пожилую даму (по-видимому, под влиянием своей
"странной идеи" стать гувернанткой). Одно путешествие неотличимо
от другого: для всех это чужое путешествие, в том числе для
Лермонтова, который побывал на Кавказе после другого "известного
русского поэта".
Никто из путешественников не имеет собственной цели, но
путешествие небесцельно: цель путешествия – поймать цель. Цель –
85
это объект, который можно поймать. Кавказ – территория, на которой
ловится объект:
Я вышел из палатки на свежий утренний воздух.
Солнце всходило. На ясном небе белела снеговая,
двуглавая гора. "Что за гора?" - спросил я, потягиваясь, и
услышал в ответ: "Это Арарат". Как сильно действие
звуков! Жадно глядел я на библейскую гору (Пушкин,
"Путешествие в Арзрум”).
Путешественник видит "Арарат" – то самое, что обозначается
этим словом, и поскольку видимое является содержанием словесной
оболочки, он может не только увидеть звуки, но и проглотить гору.
Кавказ – территория оральной инкорпорации:
Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка [..]. Тот,
кому случалось [...] жадно глотать животворящий воздух,
разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое
желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные
картины. (Лермонтов, “Герой нашего времени”).
Сестра Панкеева приняла яд на могиле Лермонтова. Панкеев
поехал на Кавказ вслед за сестрой – не для того, чтобы отравиться, а
для того, чтобы увидеть то самое, что хотела проглотить его сестра,
когда принимала яд. Целью поездки на Кавказ является "Кавказ" –
визуальное тело орального объекта.
Русский путешественник едет на Кавказ, чтобы найти тот
самый объект. На территории Кавказа присутствует оральное
первосостояние и первокачество. Лингвистические реконструкции
(безотносительно к их научной достоверности) периодически
воскрешают идею «кавказской прародины»: ср. «яфетическую теорию»
Марра, картвело-индоевропейскую гипотезу Гамкрелидзе и Иванова,
сино-кавказскую гипотезу Старостина. «Элементы» Марра имеют
характер «диффузных выкриков». Primordial click, который Ван
Гиннекен постулирует для кавказских языков, соответствует primal
scream реактивной психотерапии.120
См.: J.C.Catford. The Myth of the Primordial Click. // Indo-European,
Nostratic and Beyond: Festschrift for Vitalij V. Shevoroshkin. Washington: Institute for
120
86
Кавказ перехватывает дыхание. Кавказцы перерезают глотку.
«Первое» Кавказа равно обрыву означения (смерть от руки горцев и
немой крик свободы в фильме С.Бодрова “Кавказский пленник”).
Объект кавказской реконструкции - “ларингал”: язык булыжника мне
голубя понятней, дикая кошка армянская речь («Армянские стихи»
О.Мандельштама). Крупное в гортани:
Пока мы по Кавказу лазаем
И в задыхающейся раме
Кура ползет атакой газовою
К Арагве, сдавленной горами,
И в августовский свод из мрамора,
Как обезглавленных гортани,
Заносят яблоки адамовы
Казненных замков очертанья
(Б.Пастернак).
Когда Гамкрелидзе и Иванов (1984) постулируют для
индоевропейской фонологической системы серию глоттализованных
согласных (то есть псевдоларингалов)121, то эта гипотеза вписывается в
кавказский текст русской литературы.
Согласно другой гипотезе, Панкеев – «криптофор», носитель
чужой тайны: человек-волк носит в себе отца, который носит в себе
дочь.122 «Крипт» – пришелец из чужого Бессознательного: поскольку
субъект не в состоянии интроецировать, то есть дискурсивно усвоить
чужую тайну, он вынужден ее инкорпорировать, эвакуировать внутрь.
«Пробел в цепи означающих» объясняется, следовательно, не системой
языка, а неудачным переводом (в той мере, в какой любой перевод неудача): крипт внутри субъекта это непереводимый фрагмент
Другого, в качестве непереводимого он цитируется буквально.
Эффектом неудачной интроекции может быть не только
глубинная инкорпорация, но и поверхностная инскрипция. Кавказские
означающее инкриптированы русском телом постольку, поскольку
the study of Man, 1997; Arthur Janov. The primal scream. Primal therapy. The cure for
neurosis. New York: Perigee Books, 1981.
121
Т.Гамкрелидзе, В.Иванов. Индоевропейский язык и индоевропейцы:
реконструкция и истоико-типологический анализ праязыка и протокультуры /
Тбилиси: Тбилисский унинверситет, 1984.
122
Nicolas Abraham, Maria Torok. The Wolf Man's Magic Word. Trans.
Nicholas Rand. Minneapolis: Univ. of Minnesota. 1986, p. 20,24.
87
кавказский объект инкорпорирован русским текстом: горы Кавказа
загромождают горло, ущелья стистнуты голосовой щелью. С другой
стороны, становится ясным, где зарыт секрет Панкеева – в немецком
тексте о русском пациенте, в непереводимой фонетической игре этого
текста: это и есть оригинальная транскрипция русского субъекта.
5
С первых минут анализа Фрейду было ясно, что перед ним
больной: пациент болен обцессивным неврозом - страхом заболеть. И
только в конце лечения доктор определяет симптом болезни –
Wiedergeburtsphantasie, симуляция возрождения. Регулярность (если не
банальность) "воскресений" в истории Панкеева, как и в сюжете
русского романа123, указывает скорее на human technologies, чем на
rites de passage (которые принципиально однонаправлены и
необратимы): в конечном счете диагноз Фрейда отражает идеологию
русской бани.
Панкеев хочет пережить чудесное выздоровление, но для этого
ему нужно тяжело заболеть. И для этого необходимы Кавказские
Минеральные Воды. Реконструкция и регенерация – общее место
кавказского текста: Ясон сеет зубы дракона, из которых рождаются
воины, терзаемая плоть Прометея вырастает вновь, герой нартcкого
эпоса Сосруко проходит закалку в огне и воде.
Погружаясь
в холодный кипяток нарзана, я
чувствовал, как телесные и душевные силы мои
возвращались. Я вышел из ванны свеж и бодр, как будто
собирался на бал (Лермонтов, “Герой нашего времени”).
В центре события возрождения находится оральное средство:
Сосруко одаривает нартов напитком сано, в осетинском эпосе Сатана
изобретает пиво, адыгейская Сатаней – мастерица готовить ядовитые
зелья, Медея – отравительница и исцелительница одновременно. Орел,
клюющий печень Прометея, соответствует по-видимому, ворону
русских волшебных сказок – добытчику живой и мертвой воды. В
123
А Сыркин. Спуститься, чтобы вознестись. Иерусалим: Иерусалимский ун-
т. 1993.
88
чечено-ингушских сказаниях нарты гибнут, выпив раскаленную медь.
Эта смерть имеет продолжение: сестра Панкеева отравилась ртутью –
выпила жидкий металл.
Фактически весь кавказско-степной (скифо-алано-асетинский)
ареал – территория поминок.124
Русские поэтические пиры (через
«Слово о полку Игореве» и «Песнь о вещем Олеге») присоединяются к
этому ареалу. Согласно гипотезе Фрейда, поминальная трапеза –
воспроизводство каннибалистического пира: справляя поминки после
смерти Отца, племя забывает, что Отец был съеден (“Тотем и табу”).
Но верно и обратное: смерть отца позволяет постоянно его поминать иметь отца как оральный объект. Поминки празднуются после смерти
отца, то есть позволяют сохранять отца свежим: смерть отца питает
свежестью.
Панкеев поехал на Кавказ праздновать поминки – то есть
хоронить отца. Описывая путешествие, он произносит надгробное
слово о “втором великом поэте России”.125Он путает две дуэли:
Лермонтов, по его версии, был “ранен в живот” - как и его сестра,
принявшая яд: смерть поэта связана с инкорпорацией.
Поминальное питье обладает особым - «горьким» качеством.
Это не вино, а пиво или брага – продукт «сбраживания», дрожжевой
ферментации.126 Забродившее эквивалентно протухшему (Леви-Стросс
1:154). Хмельной напиток – «плоть с гнильцой», поминальный пир –
культурный эквивалент трупоядения. Присутствие "тлетворного духа"
на страницах русской литературы 127 позволяет заподозрить
продолжение пира: забродившая плоть опьяняет и молодит.
Хмель и закваска – «зов гнилого» (Леви-Стросс 1:146), но гниль
– голос сырого: вареное не протухает, поэтому поминальный пир это
также способ сыроядения.
Ю.Захарьин обратил внимание на семантизацию запаха в
русской литературе: западной “парфюмерии" противопоставляется
русская “натуральность" и "свежесть”.128 При этом не была замечена
Б.А. Калоев. Осетинские историко-этнографические этюды. Москва:
Наука. 1999, с.24-25.
125
S. Pankeev.The Wolf-Man by the Wolf-Man. New York: Basic Books, 1971, p.31.
126
В.А.Александров. Русские. Москва: Наука. 1999, c. 356, 525.
127
К. Богданов. «Тлетворный дух» в русской литературе XIX века:
(анти)эстетика как мораль.// Ароматы и запахи в русской культуре, кн.2. Москва:
Новое литературное обозрение, 2000.
128
Д. Захарьин Ольфакторная коммуникация в контексте русской истории //
Ароматы и запахи в русской культуре. Кн.2. С. 280-308; Dmitrij Zachar'in. Die
124
89
корпореальность самой «семантики». Ср. кавказский текст - жадно
глотать животоворящий воздух, желание рассказать волшебные
картины и примеры Захарьина из "Анны Карениной": вдыхал в себя
свежий морозный воздух, в Россию на свежий воздух.
Свежая натуральность России, как и природная свежесть Кавказа
– объекты оральной инкорпорации. В акте инкорпорации запаха
рождается оральный объект идеологии. Запах это Русская Вещь,
осмофагия – форма “вербального каннибализма”.129 “Кричащие
противоречия Толстого” (В.Ленин),
“напряженный диалогизм
Достоевского” (М.Бахтин) позволяют идеологу орально иметь
Толстого и Достоевского: вербальное богатство писателя содержится
во рту идеолога. Но и запах – "смысловое целое", позволяющий
осмофагу инкорпорировать "всего человека, целого человека": питание
запахом нераздельно.
«Зов гнилого» в мифах американских индейцев – эквивалент
бахтинского голоса. Но и у Достоевского «смысловое целое героя»
нередко выражается запахом гнилого: Немного гнилой остроуслащенный запах какой-то[ ...] У нас чижики так и мрут («Бедные
люди»); А и что им мой воздух дался? От мертвых и того хуже
пахнет («Братья Карамазовы»). Более того, сам диалог погружен в
спертую атмосферу многолюдства. Участники диалога, вынужденные
дышать своим совокупным запахом, инкорпорируют сам дух
человеческой общности. Нагруженность "диалогического слова"
голосами в концепции Бахтина – та же спертость. Смысл голосов для
Бахтина безразличен, важно, что это полноценные голоса:
диалогическую установку насыщает не человек, а человечина.
Одна из ольфакторных констант русского быта – запах отца:
«пахло отцом», «я любила его запах, где смешивалась гаванская сигара
с крепким брокаровским одеколоном»130. Устойчивые компоненты
этого запаха – алкоголь и табак, или в мефитическом регистре перегар и курево, то есть «продукты органического разложения» отца,
что соответствует двум типам зловония в американских мифах –
olfaktorische Kommunikation im russischen und westeuropäischen Paradigmenwechsel
(des 17-19 Jh.). Wiener Slawistischer Almanach 41 (1998), p.5-38.
129
Термин А.Хансена-Леве: Zur psychopoetischen Typologie der Russischen Moderne.
– Psychopoetik. Wiener Slawistischer almanach. Sonderband 31. Wien, 1992, S. 259260.
130
Дмитриева Е. Запахи в усадьбе // Ароматы и запахи в русской культуре, т. 2,
2003, с. 157; Жирицкая Е. Легкое дыхание: Запах как культурная репрессия в
российском обществе 1917—1930-х гг. // Там же, с. 184-185.
90
сгнившему и сгоревшему (Леви-Стросс 1:171). Те же компоненты
присутствуют в русской ольфакторной среде: русская территория
мечена Отцом. 131 (В этом очевидно корень «экологии» как проблемы:
наша среда – наследие производства отцов, мы питаемся отходами
производства Отца).
Леви-Стросс (3, 364) сопоставляет мед и табак как «более, чем
сырое» и «более, чем приготовленное»: обе субстанции по ту сторону
кулинарии. Существует однако и другое основание для сравнения.
Дикий мед при отсутствии кипячения быстро прокисает: «слишком
свежее» эквивалентно перебродившему (2:48,132). При сжигании
табака образуется едкий дым, что сближает табак с перцем (2:39,79):
одно вещество заквашено ферментом, другое приправлено специей.
Если брожение меда аналогично гниению мертвого, то курение табака
сопоставимо с кремацией (1: 103, 105).
Диалог меда и табака продолжают кровь и порох: запахло
кровью и порохом; пахло странной кислотой селитры и крови («Война
и мир»). Голоса смешиваются. Прелый аромат опавших листьев и
дымок спаленной нивы сливаются в ноту осенних поминок. Сырость
ферментиирует сухое, но сухость связывает брожение. Сырому
потреблению скоропортящегося отца противостоит консервирующая
возгонка отца: княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною
тем табачным и старчески-едким запахом отца, который она так
давно знала («Война и мир»). Если старец Зосима – свеже-забродивший
отец, то дядя Ерошка - денатурат отца: С ним вместе проник в
комнату сильный, но не неприятный смешанный запах чихирю, водки,
пороху и запекшейся крови («Казаки»).
Поскольку отец «пахнет», он всегда уже умер: осмофагия это и
есть отцеубийство. Обонять отца – преступление и вместе с тем
волнующий опыт обновления: вдохнуть "суть" отца, получить в себя
корень своего рождения.
Отец – объект инкорпорации, то есть оральный объект. В
"Путешествии в Арзрум" русский путешественник слышит слово
“Арарат”, но объект его жадности – гора Арарат: путешественник
глотает гору глазами (Фрейд сказал бы: нельзя смотреть на наготу
отца, но никто не запрещает смотреть на гору). В “Капитанской дочке”
встреча с Пугачевым и сон об умирающем отце
- моменты
инкорпорации оральных содержаний:
Д. Захарьин Ольфакторная коммуникация, c. 305-306; Dmitrij Zachar'in. Die
olfaktorische Kommunikation , S. 24-25.
131
91
Ветер выл с такой свирепой
казался одушевленным.
выразительностию, что
Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение,
которое придавали они словам и без того выразительным,
- все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом.
Вой ветра и заунывная песня, наполняющие и питающие душу,
сами по себе не что иное как моменты жадности и голода: душа
питается содержаниями рта.
Решающая встреча Анны с Вронским в "Анне Карениной" это
также момент питания:
С наслаждением, полною грудью, она вдыхала в себя
снежный, морозный воздух и, стоя подле вагона,
оглядывала платформу и освещенную станцию. Страшная
буря рвалась и свистела между колесами вагонов по
столбам из-за угла станции. Вагоны, столбы, люди, все,
что было видно, - было занесено с одной стороны
снегом и заносилось все больше и больше [...] И в это
же время [...] впереди плачевно и мрачно заревел густой
свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще
более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее
душа.
Гринев питается пиитическим ужасом. Пугачев хочет напиться
живой крови, но чует и гнилое, и сожженое («вот завидели палую
лошадь»; «слышу, дымом пахнуло»). Анна глотает в одном пакете:
снежный морозный воздух, ужас метели, слова Вронского, густой
свисток паровоза. Присутствует ли в составе проглоченного горький
паровозный дым? Трудно сказать, потому что запах это не пища, а
примесь и закваска того, что можно пить - свежего морозного воздуха.
Можно сказать только, что дым отечества присутствует в составе ее
питания. Православная догматика отвергает «опресноки». Русский
человек питается квашеным - «им квас как воздух был потребен»: пить
питье значит для него глотать закваску.
Квас потребен русскому человеку как воздух: не значит ли это,
что русский воздух заквашен? Если протухает только сырое, то в
92
сыром содержится невидимый фермент гнилого: питание сыростью
позволяет загрузиться Невидимым.
Дым отечества застилает территорию Родины: Дым от
выстрелов, как молоко, белел по зелени травы; Пахучий дым
сигары колеблющеюся широкою скатертью [ ...] потянулся вперед и
вверх над кустом подспускавшиеся ветки березы. Вдохнуть дым
отечества значит – в соответствии с диагнозом, поставленным Фрейдом
русскому пациенту– встретиться с фаллосом отца в утробе матери
(IN:135). Опасный фермент проникает внутрь организма и продолжает
работу. 132
В сырости присутствует элемент разложения. Ужас Анны знак фундаментальной тревоги (ставшей манией Достоевского): на
территории Родины присутствует непохороненное тело, но это
присутствие и есть тот бодрящий фермент, без которого было бы
невозможно возрождение-в-Родине. Левин в ожидании свидания с
Кити "отворил обе форточки" и
вдыхает в себя свежий морозный
воздух. Вронский, вышедший из вагона «выпить сельтерской воды»,
чувствует себя свежим, как после холодной ванны: сырость ему не
опасна, он сам дышит свежестью.133
Плачевный и густой гудок паровоза – глоток поминальной браги.
В этом убеждает не только структурная аналогия (свадебный поезд,
увозящий невесту из отцовского дома – эквивалент похоронных саней,
увозящих за пределы родового гнезда самого отца),134 но и оральное
Ср. в американских мифах: жена ягуара кормит героя мясом с острой
приправой, чтобы вызвать его стоны, муж угощает жену-колдунью медом с
тельцами змеиных зародышей: из тела колдуньи вырастает табак. (Леви-Стросс
1:99,123).
133
Герои «Анны Карениной» делятся на тех, кто пахнет и на тех кто глотает
запахи, причем пахнущие почти всегда мужчины. Ср.: «Девочка, любимица отца,
вбежала смело, обняла его и, смеясь, повисла у него на шее, как всегда, радуясь на
знакомый запах духов, распространявшийся от его бакенбард.» Духами пользуются
Стива и "штатский старичок" на балу. Брильянтин Левина, как и сигарета Стивы,
ферментирует русскую свежесть: «Запах брильянтина от его усов казался ему
особенно приятным на этом свежем воздухе». Запах атрибутирован женщине в
двух случаях: отмечается прекрасный запах, исходящий от письма Анны и запах
матери, которым пахнут для Сережи все женщины после смерти Анны. Иначе
говоря, запах женщины возможен как обобщенный заместитель ее тела, тогда как
мужской запах это всегда персональный запах in presentio.
134
Байбурин А., Левинтон Г. Похороны и свадьба // Исследования в области
балто-славянской культуры: Погребальный обряд. Москва: Наука, 1990. с.78.
132
93
качество: на свадьбе угощают блинами и кутьей, в свадебном угощении
присутствует невидимая горечь ("Горько, горько!").
В мемуарах Панкеев рассказывает, что однажды на Рождество
ему подарили гармонь:
Была зима, и когда наступали сумерки, я иногда уходил в
комнату, где никто не мог мне помешать и начинал
импровизировать. Я представлял унылый зимний пейзаж
и лошадь, волочащую сани по снегу. Я пытался извлечь из
гармошки звуки, соответствующие духу моей фантазии [...]
Однажды мою импровизацию случайно услышал отец. На
следующий день он позвал меня к себе [...] и попросил
меня сыграть то, что он слышал прошлым вечером [...] Я
провалился самым жалким образом и отец в раздражении
отослал меня из комнаты. 135
Вместе с гармонью мальчик получил в подарок русский
оральный объект – гореваньице, песенный плач. Источник его цитатыимпровизации скорее всего монодия Некрасова: «Савраска увяз в
половине сугроба,—Две пары промерзлых лаптей Да угол рогожей
покрытого гроба Торчат из убогих дровней» («Мороз, красный нос»).
Крестьянка хоронит мужа, но проводить мужа из дому можно
только повторяя путь всегда уже мертвого отца. "Унылая песня
ямщика" растягивает путь отца и тем самым насыщает отцом (ср.
дорожный сон Гринева). Отец содержится внутри песни: песня не
может состояться в присутствии отца.
Второй зимний эпизод в его мемуарах - расставание с еще
живым отцом.
Ветер стих, и легкий снег покрывал освещенные крыши
соседних вагонов сверкающей белизной. Только теперь
осознал я изменение, которое произошло со мной с тех пор,
как я поднялся в вагон. Как будто добрая фея коснулась
меня волшебной палочкой и развеяла мою депрессию и все,
что с ней было связано. Я снова был примирен с жизнью и
с самим собой [...] Оставалось только несколько минут до
отправления, и отец должен был выйти из вагона. Я не
135
S. Pankeev. The Wolf-Man by the Wolf-Man. New York: Basic Books, 1971, p.10.
94
знал, когда мы прощались, что это было прощание
навсегда. 136
Сцена, имеющая литературные прецеденты (прощание с отцом
Петра Гринева и Андрея Болконского), воспроизводит «отправку»
героя волшебной сказки: отправителем героя является отец. Герой
отправляется искать то, чего не хватает отцу – ликвидирует недостачу
отца. Финал сказки позволяет определить, что объектом недостачи
является пища мертвых ("по усам текло, а в рот не попало").137
Панкеев уезжает в санаторий, где его ждет встреча с Терезой: он
отправляется "за невестой". Слепящая белизна снега - примета
свадебного пути у Толстого: Левин ждет объяснения с Кити, Нехлюдов
едет в тюрьму на свидание с Катюшей Масловой. Однако скорее всего
в этом отрывке Панкеев цитирует Анну (так звали и его сестру): войдя
внутрь вагона, он испытывает толчок возрождения - прикосновение
волшебной палочки, подтверждая диагноз Фрейда: «вернуться в утробу
матери, чтобы встретиться с фаллосом отца».138
Панкеев пишет мемуары - фаллический толчок настигает его во
время поминок. В мемуарах отец принимает завершенную форму
«эстетического объекта», позволяющую его охватить «кругозором
автора» (Бахтин). Прощание с отцом - момент инкорпорации: слова
прощания не сказаны, прощание проглочено.
Отец приобретает форму. Отец – формальный объект (в редких
мемуарах отец не формалист). Отец это упаковка отца. Отец это глоток
отца и пырок отца: объектом инкорпорации является оральный фаллос.
Слепящая белизна снега и (пронзительный) свисток паровоза – удары
Возрождения. Цитата иллюстрирует наблюдение Фрейда: пациент
чувствует, что его отделяет от мира пелена. Клизма эту пелену
прорывает (IN, 134). Вспоминая о Фрейде, Панкеев подтверждает
свой диагноз ("enjoy your symptom"):
136
Ibid, p. 46-47.
Детализацию этого тезиса см. в работе Д.Антонова «Концовки волшебных
сказок: попытка прочтения» (http://www.ruthenia.ru/folklore/antonov1.htm).
138
В.Медведев (2002) упрекает Фрейда в том, что он навязал Панкееву
«фаллоцентрический язык», не поняв желание человека-волка «быть съеденым» вернуться в утробу матери. Поскольку упрек безотносителен к фактам, главное в
нем – обида: доктор должен понимать пациента, и понимание доктора не должно
расходиться с желанием пациента: человек-волк чувствует себя внутри
коллективного пространства только тогда, когда заглотит в это пространство
доктора Фрейда.
137
95
В первые месяцы моего анализа мне открылся совершенно
новый мир [...] Многое из того, что было непонятным в
прежней жизни, начало приобретать смысл, когда в
сознании всплыли отношения прежде покрытые мраком.139
Волшебное пркосновение аналитика снимает с глаз пелену.
Очевидно, наблюдательность Фрейда в данном случае сводится к
повторению комплимента, сказанного в его адрес пациентом: добрая
фея это сам Фрейд.
Комплимент – тоже цитата: Пелена вдруг упала; Падала, падала с
глаз пелена! (Достоевский, «Кроткая»). Панкеев сообщил Фрейду что
приступы депрессии случались с ним чаще всего в пять часов дня. У
Достоевского: «Это случилось перед вечером, часов в пять, после
обеда». Следующая фраза – название главы: «Пелена вдруг упала».
Очевидно именно ситуация «Кроткой» подсказала Панкееву его
случай, позволив связать самоубийство сестры и депрессию
«повествователя»140. Это значит, что диагноз Фрейда относится к
Достоевскому. Фрейд наблюдает Достоевского сквозь Панкеева:
клизма – эквивалент отцовской розги (см. ниже о «первичной сцене»).
Кроткая наводит на героя револьвер: орудие отца переходит в руки
женщины. Герой целует ноги Кроткой и умиляется ее «ботиночкам»,
иллюстрируя фрейдовскую теорию фетишизма.
В статье «Достоевский и отцеубийство» (1928) Фрейд переносит
на Достоевского характеристики своего русского пациента:
«бисексуальность», «комплекс кастрации», «желание поставить себя на
место матери и перенять ее роль объекта любви отца». От
«отцеубийства» мало что остается: фаллическая агрессия против отца
заменяется его вагинальным присвоением. Фрейда интересует именно
остаток отцеубийства – Vatersehnsucht, психическая реальность
«мертвого отца», заставляющая субъекта предположить, что он хочет
убить отца.
Эпилептические припадки Достоевского Фрейд объясняет
стремлением наказать себя за смерть отца, однако поскольку автором
139
The Wolf-Man by the Wolf-Man., p. 83.
«Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца,
несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка.[…] Притом это закоренелый
ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и говорит сам с собой,
рассказывает дело, уясняет себе его”.
140
96
наказания является отец, симуляция наказания воскрешает отца.
Припадок - реализация фантазма «мальчика бьют»: конвульсии
детского тела под розгой отца – попытка телесно овладеть полнотой
отца. Эта попытка амбивалентна: тело не может овладеть Причиной,
которую симулирует, поскольку превратилось в ее симптом. Тело не
может поймать руку отца, поэтому оно пытается ее схватить. В
«Братьях Карамазовых» Илюша целует руку обидчика отца, то есть его
замаестителя: "Папа, кричит, папа!" Хватается за меня, обнимает
меня, хочет меня вырвать, кричит моему обидчику: "Пустите, пустите,
это папа мой, папа, простите его", - так ведь и кричит: "простите";
рученками-то тоже его схватил, да руку-то ему, эту самую-то руку
его, и целует-с...» (тот же мальчик кусает Алешу за палец).141
Проникновенная рука отца – объект орального захвата: «кастрация» –
эквивалент фелляции. 142
«Русский герой спасается через женщину"143, но поскольку
спасаясь, он испытывает Возрождение, то его спасает не женщина, а то,
что он получает через женщину – толчок Возрождения, оральный
фаллос. Герой идентифицируется с женщиной через ресурс отца,
поэтому женщина не больше, чем сестра. Но и отец это не больше, чем
Параллельный эпизод (связанный с комплексом человека-волка) находим
в «Дневнике писателя»: «Вдруг, среди глубокой тишины, я ясно и отчетливо
услышал крик: "Волк бежит!" Я вскрикнул и вне себя от испуга, крича в голос,
выбежал на поляну, прямо на пашущего мужика [...] - Что ты, что ты, какой волк,
померещилось; вишь! Какому тут волку быть! - бормотал он, ободряя меня. [...] Он
протянул тихонько свой толстый, с черным ногтем, запачканный в земле палец и
тихонько дотронулся до вспрыгивавших моих губ [...] Я понял наконец, что волка
нет и что мне крик: "Волк бежит" – померещился». («Мужик Марей»)
Волк исчез, когда появился мужик, следовательно, волк превратился в
мужика. Способностью превращаться в волка обладает леший (Н.А.Криничная.
Русская народная мифологическая проза,т.1. СПб.: Наука. 2001. С.250): эпизод
знакомит с лесным отцом, объясняя тем самым нехватку отца. Мальчик
встречается с отцом, познавая оральный фаллос (ср. «целованье ручки» посаженого
отца в «Капитанской дочке»).
142
Ср. трактовку «чаепитий» Веры Павловны у Б.Парамонова (Конец стиля.
Москва, 1997, с.46) (В «Кроткой» муж и жена также встречаются за чаем).
В.Колотаев (Поэтика деструктивного эроса. Москва: «Аграф», 2001, с. 141-148),
настаивает на генитальном фетишизме героев «Что делать», однако его примеры
(«свидание, состоявшее из обеданья и целованья рук») иллюстрируют скорее
концепцию Парамонова.
143
Т.М. Николаева «Бусый волк» Игорь и «оборотничество» пушкинских героев
// Русистика. Славистика. Индоевропеистика. М.: Индрик, 1996, с.663.
141
97
ресурс – «корень» и «закваска» возрождения. Формула отца инкриптированный оральный фаллос: «Наконец отец воротился. [...]
Он был уже навеселе, но, увидев меня, тотчас же [...] вынул из
кармана купленный им пряник («Неточка Незванова»); «Вообразите,
Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли:
мёртво-пьяный идёт, а про детей помнит» («Преступление и
наказание»).
6
Отец Панкеева страдал запоями. Фрейд яростно курил. Беседы
Панкеева с Обхольцер проходят в клубах дыма – их диалог
воспроизводит «атмосферу Достоевского» (WM,33,44):
П. Как сегодня жарко! [...] Не могу вспомнить, чтобы я когданибудь так страдал от жары, как в этом году […] (смотрит в
пепельницу) Мы много курили.
О. Сколько вы курите в день?
П. Тридцать сигарет.
О. Я примерно столько же.
. . . . . . . . . . . . . . .
П. В те годы я не курил так много.
О. Но Фрейд курил?
П. Да, почти непрерывно.
Панкеев курит "много" – как Фрейд «в те годы». Его курение –
эквивалент поминального бражничания: регенерация-потребление
ресурса отца.
Своим собеседникам Панкеев рассказывает: об укусе клеща в
половой член и о попреках отца, заподозрившего венерическую
болезнь (WM:28); о страхе перед насекомыми, которые кусаются (das
stechen kann –IN:128) и об ученике Фрейда по имени Stechel, у
которого была собака "с русским именем" (WM: 63).
В рассказах Панкеева об укусах читается страх кастрации
(IN:68). Но точно так же можно определить кастрацию как инскрипцию
укуса - соматическую запись орального вреда. Симптом кастрации не
усечение, а разбухание: Половой член распух. Он стал большим и
красным (WM:28) На воспалившемся носу появился угорь (blackhead) и
он покрылся пятнышкамии (pockmarks) (WM: 53).
98
Случилось ужасное: Невидимое проникло в организм и раздуло
его изнутри. Случилось то, что особенно опасно для мужчины:
мужчина не умееет рожать, он "закупорен". (одна из жалоб Панкеева –
хронический запор, ср. Леви-Стросс 1999, 110).
Невидимое присутствие непохороненного тела стало явным.
Невидимое феноменологизировалось:
Безобразно труп ужасный
Посинел и весь распух
По причине закупоренности погиб и дядя Панкеева, который
"жил в крымском поместьи в полной изоляции от всего мира.
Говорили, что единственная компания, которую он терпел, были
коровы, свиньи и другие домашние животные. Можно представить, во
что превратилось его жилье". Смерть дяди обнаружили только через
несколько суток, когда "телом уже начали питаться крысы".144
Панкеев цитирует заголовок газетный статьи о смерти дяди:
"Миллионера съели крысы", однако мораль его рассказа в том, что сам
дядя, живущий в грязной норе, не что иное, как крыса. Но и Фрейд
своим вредным советом съел миллионы Панкеева. Фрейд, болевший
раком горла (WM: 51).
Богатство сгнило. Невидимое распухло – стало видимым. Но
это значит, что богатсво обналичилось. Весь объем Невидимого схвачен
кастрирующими челюстями, которые питаются Невидимым:
И в распухнувшее тело
Раки черные впились.
Произощло заражение: на носу появилась болячка. "Я спросил
Фрейда, может ли он порекомендовать мне дерматолога. Он
посоветовал Эрмана, и я пошел к нему. Это был еврей, пожилой
человек. Он сказал: "Это воспаление потовой железы. Ее можно
удалить". И он выдавил прыщ. В результате нос, конечно, воспалился"
(WM: 53).
Все началось однако с угрозы отца: "Ты что, хочешь умереть от
сифилиса? Ты хочешь сгнить?" (WM: 29). Рот отца содержит съеденый
ресурс, то есть Невидимое как таковое. Рот отца источает невидимую
вредность – и потому отец это и есть мертвец.
144
S. Pankeev. The Wolf-Man by the Wolf-Man. New York: Basic Books, 1971. P.81.
99
Угроза кастрации, согласно Фрейду, всегда исходит от отца кастрация концентрируется во рту отца. Укус – это вредность во рту
отца. Отец – хозяин Укуса. Укус - это ресурс, подобный “поцелую
ребенка”.145 Для Лермонтова ресурс вредности сосредоточен в груди
женщины, для Панкеева – во рту отца, и так же как Лермонтов
отчуждает у женщины ее ресурс, Панкеев орально соревнуется с
родителем (соучастницей ресурса была его сестра: принимая яд, она
спорила с родителем).
Инкорпорация ресурса равнозначна краже орального объекта
отца. Гринев ждет отцовского благословения: он смотрит в рот отцу,
но вместо рта видит черную пустоту: "Вместо отца моего, вижу, в
постеле лежит мужик с черной бородою; Башкирец [...] открыл рот, в
котором вместо языка шевелился короткий обрубок." Рот отца
изливает горечь: "Горечь его (обыкновенно немая) изливалась в
горьких жалобах."
В "Братьях Карамазовых" скандальный, злословный и
зловонный рот Федора Михалойвича – общий кошмар Ивана, Алеши и
Мити: "плотоядный, длинный рот, с пухлыми губами, из-под которых
виднелись маленькие обломки черных, почти истлевших зубов".
Когда Иван рассказывает Мите легенду о святом, приютившем нищего,
он напоминает ему об этом кошмаре: “и начал дышать ему в
гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его".
“Сифилитическая дыра” отца может быть интерпретирована как
лакановский пробел: если фаллос равен означающему
и если
означающее всегда отсутствует, то фаллос равен дыре во рту отца.
Означающее отсутствует во рту Большого Другого: Рот открыт в
напряженной речи. Усов щетинка вздернулась ввысь (В.Маяковский,
“Разговор с товарищем Лениным”). (Очевидно также, что трубка
Сталина и усы Сталина, прикрывая рот, предполагают дыру, которую
они прикрывают).
Вместе с тем отцовская дыра превосходит лакановское
объяснение: материалом дыры является анальная оральность. Дыра
обладает силой вредности и ущерба: она съедает любой ресурс и
поэтому является самым мощным ресурсом. (Следовательно,
недостаток вагины заключается не в "пустоте" и "отсутствии", а в том,
что она недостаточно крупна: Рот у ней был немного мал; губы ее
Об этимологической связи укуса и поцелуя см. Pramila Hemrajani. Three
Kisses // Indo-European, Nostratic and Beyond. 1997. P.116-139.
145
100
перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей
(“Преступление и наказание”).
Гниль во рту делает дыру отца видимой: внутреннее содержание
рта становится объектом сыновьего вуайеризма. Чтобы сохранить
оральный объект невидимым, нужно закрыть рот отца или же
проглотить увиденное. Герои Достоевского постоянно кривят рот они имеют что-то во рту: рот корчится под чужим взглядом, он не
хочет выдавать Невидимое.
Среди пациентов Фрейда у человека-волка был предшественник:
человек-крыса. Невроз этого пациента связан с посещением могилы
отца. Он увидел, как по могиле пробежала крыса и подумал: она только
что питалась отцом.146 Крысы (Ratten) связаны для него с опасными
советами (Spielraten), женитьбой (Verheiraten), сифилитической
инфекцией ("Verrottet"). В том же году Фрейд наблюдал мальчика с
«лошадиной» фобией. Фрейд приводит разговор с мальчиком,
записанный его отцом.
Ганс. Больше всего я боюсь лошадей, у которых есть такая штука
во рту.
Я. Что ты имеешь в виду? Железную штуку?
Ганс. Нет. У них что-то черное во рту (прикрывает рот рукой).
Я. Что? Может быть, усы?
Ганс (смеется). Нет. 147
Разговаривая с сыном, отец хватается за усы, но он не слышит
крик мальчика: прикрой рот! Отцовская оральность – причина
детского невроза, но дело в том, что Панкеев не невротик, а психотик:
он не ест себя, а пожирает мир.148 Его «невротизм» заключается только
в том, что для удовлетворения аппетита ему не хватает своего рта. На
самом деле название его болезни безразлично: любой диагноз его
насыщает. Диагноз это вербализация болезни, позволяющая
загрузиться Невидимым и поймать толчок Крупного. Единственное,
что можно о нем сказать - его нельзя съесть: Большая Оральность – его
146
S.Freud. Bemerkungen Uber einen Fall von Zwangsneurose // Gesammelte Werke.
Bd. 7. L.: Imago, 1947. S. 434.
147
S. Freud. Analyse der Phobie eines fünfjährigen Knaben // Ibid, S. 283-284.
148
L.Kalinich. Where is thy sting?: Some reflections on the Wolf-Man // Lacan and
the subject of language / Ed. Ragland-Sullivan, Ellie. Florence, KY, US: Taylor &
Francis, Routledge, 1991. P. 167—187.
101
ресурс. Декларируя Закон Отца, Фрейд ему этот ресурс поставляет:
кастрация концентрируется во рту теоретика.
7
Поездка на Кавказ имеет прецедент – «путешествие Онегина».
Онегин едет к докторам,
Те хором шлют его к водам.
Герой обращается к чудесным помощникам, те посылают его за
ресурсами. Доктора говорят хором. Расширенная оральность отсылает
в сторону Крупного: ресурсы хватают ртом.
До того, как нечто схвачено в определении имеет место
оральная недостача. Первое определение оральности – несхваченность:
Во дни веседий и желаний
Я был от балов без ума.
Мои богини, что вы, где вы?
Поэтическая речь – баловство. Поэт имеет свой объект
способом баловства – частично имея его, а частично не имея.
Частичный объект нельзя схватить целиком: он не заражен нехваткой,
но его всегда недостает. Частичный объект имеется как след – как то,
что коснувшись губ, проскальзывает в глотку - или коснувувшись
только губ, не попадает в рот. Это скорее лабиальный, чем оральный
объект и скорее питье, чем еда. Ближайший частичный объект –
освежающая ягода: полупитье-полуеда, самое близкое из недоступного
и самое недоступное из близкого. Собирая ягоду с барских кустов,
девушки поют песню: ягода никогда не попадет в рот.
Проблема частичного объекта в том, что его не существует:
объект это всегда целое. Поэтому желание крадет объект, используя
его украдкой:
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
102
Татьяна держит облатку во рту - задерживает отправку письма.
Онегин – продукт ее дыхания:
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Загадка Онегина у нее на языке:
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено? ...
Онегин – оральная игрушка Татьяны, частичный объект,
сделанный из материала ее желания. Онегин едет "к водам", не имея
желаний: он может только процитировать чужое желание (цитата по
своему устройству – частичный объект). Он едет залить чужую жажду:
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жар котлет.
Юг – территория жажды. Объект желания можно найти только
там, где имеет место желание. Не связано ли странное желание князя
Игоря «шеломом испить Дону великого» с жаждой русской земли и с
жалобой Ярославны? (ср. предгрозовую символику и драму женского
желания в "Грозе" Островского и в "Обрыве" Гончарова). Жажду
Родины утоляет глоток Родины, но глотнуть (или вдохнуть) Родину
можно только находясь за пределми Родины: Игорь отправляется
утолять жажду в половецкие степи, Онегин едет лечиться на Кавказ.
Онегин отправляется в путешествие после того как Татьяна
потеряла объект желания, то есть – Онегина: он едет искать объект ее
желания. Панкеев поехал на Кавказ после смерти сестры: он потерял
знание о том, чего она хочет, поэтому он должен был найти объект ее
желания. В его путешествии нет ничего личного: отлучка героя
вызвана недостачей. Недостает того, чего нет, поэтому герой не знает,
чего именно недостает: его задача - найти то не знаю что. Дело не в
том, что объект желания Другого неизвестен, а в том, что он неизвестен
самому желанию, поэтому искать его приходится другому.
В "Онегине" речь идет об оральности. В "Онегине" говорит
оральность – не разговоры и пиры, а и то и другое вместе недифферренцированная оральность, оральность как таковая.
103
«Евгений Онегин» –сумма русской оральности, которая в
качестве крупного жанра ("романа") также обладает оральным
качеством. Оральность нацелена на объект – русский оральный объект,
«русское» как оральный объект, и поскольку оральность хватая объект,
никогда его не захватывает, объект оральных практик совпадает с их
горизонтом. "Евгений Онегин" как роман охвачен тем же горизонтом, и
в то же время попадает в поле орального желания Татьяны, которое
соразмерно русскому оральному объекту.
Было бы ошибкой эксплицировать оральность в семиотических
или физиологических терминах. Оральность не совпавдет ни с речевой,
ни с пищевой деятельностью: оральность возникает в неразличении
этих деятельностей. Рот не имеет содержания: рот это точка захвата
содержаний - в перспективе «захвата» символическое и
гастрономическое содержание не различаются.
В «Евгении Онегине» оральность читается. В оральности
«Евгения Онегина» читается:
1.Коллективная оральность. Поскольку оральный объект схвачен
как Крупное – как то, что не помещается в отдельном рту, он схвачен
как общее: Летит обжорливая младость; К ней, лая, кинулись
собаки; Ребят дворовая семья Сбежалась шумно.
2. Расширенная оральность. Оральность ненасыщена: рот
получает свои содержания извне, поэтому отсутствует содержание,
которое можно было бы назвать «оральным»: оральность – это
жадность-к-содержанию: людская молвь и конский топ; лай мосек,
чмоканье девиц; Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник
и шут.
3. Банальная оральность. Человеческие уста производят только
отработанный продукт. Все, что выходит из уст человека, не годно для
уст. Банальность – это расширеннная анальность: Кривые толки, шум
и брань; Бранятся бабы, кучера; Их разгаворы о вине, о псарне, о своей
родне; Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; Обшикать Федру,
Клеопатру.
Объект оральных практик – всегда уже оральный объект.
Оральные практики имеют дело с отвердевшим осадком оральных
практик - с бытом. Пустота дома насыщена следами бывших оральных
актов:
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
104
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой. ..
Здесь барин сиживал один.
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал...
Осадок имеет орально-анальный характер: здесь – то есть сидя на
этом кресле, лежа на этом диване. «Хранили многие страницы отметку
резкую ногтей»: человеческое тело отсавляет следы в пространстве, но
оседают эти следы в телесном составе другого человека – в
молчаливой усидчивости читателя:
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
Два слова молвила тишком
И усидела за столом.
Во время сеансов Панкеев иногда бросал немой взгляд на часы,
который Фрейд истолковывал следующим образом: "Не обижай меня.
Может быть, тебя можно не бояться? Ведь ты не съешь меня? (Sei gut
Wirst du mich auffressen?).
Смысл взгляда выясняется из русского орального быта, то есть из
"Евгения Онегина":
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином.
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
Взгляд на часы говорит: уже поздний час, а я все еще голоден. Взгляд
не соблазняет, он подсказывает: хватит слов, давайте, наконец,
поговорим - перейдем к производству удовлетворения. Взгляд на часы
105
содержит реальный и сильный аргумент России против Запада,
совпадающий с упреком женщины мужчине: Запад не удовлетворяет.
Взгляд говорит: Может быть, ты позволишь себя съесть? Возможно,
это бы утешило бы мой голод.
8
Сестра Панкеева поехала на Кавказ вслед за Лермонтовым. Она
искала след, оставленный поэтом на скалах Кавказа или объект,
найденный им в кавказских ущельях и ставший его объектом: она
знала, что
поэт имеет ресурс и что ресурс поэта можно
инкорпорировать.
Поэт имеет ресурс, когда он говорит. Пуля, кинжал, яд, змея –
ресурсы вредности, инскриптированные в точках телесности. Точки
инскрипции этих ресурсов – уста поэта и грудь поэта.
Острое следует искать в устах поэта: уста поэта не пусты (в
отличие от женских уст: Прощальный поцелуй однажды Я сорвал с
нежных уст твоих; Но в зной среди степей сухих Не утоляет капля
жажды). Острое ранит грудь поэта: грудь поэта не тупа (в отличие от
женской груди: И если, если наконец Моя лишь грудь поражена, То
верно прежде знал творец, Что ты страдать не рождена).
Вредность женщины, оставляя телесный след, перемещается в
место хранения следа: Ее пронзительных лобзаний Огонь впивал я в
грудь свою. Женщина является виновником, но не хозяином вредности:
весь запас вредности хранится в груди поэта: с свинцом в груди и
жаждой мести. Перетягивая ресурс вредности на свою территорию,
поэт оставляет женщину без ресурсов. Грудь не умеет кусаться: ей не
хватает укуса.
Тупость женской груди поэт компенсирует язвительностью
слова. Фаллическая функция принимает форму оральной и уринарной
агрессии против груди: И железная лопата В каменную грудь, Добывая
медь и злато, Врежет страшный путь; И грыз сырую грудь земли, И
слезы, слезы потекли В нее горючею росой (Вопрос только в том,
кусает ли ребенок грудь или отвечает на желание груди быть
укушенной).
106
Становится понятной причина самоубийства сестры: она
отравилась иронией: выпила яд, приняв его за Острое содержание
поэзии Лермонтова, спутала пустоту кормящей груди (ресурс не
кормит себя, он является вещью для других) с оральной пустотой.
Для Панкеева запретны не вещи, а слова, точнее, слова имеют
для него статус запретных вещей. Словесное табу, согласно Сорссюру,
лежит в основе анаграммирования, и если сакральные имена содержат
в себе элемент непроизносимого, то анаграмма всегда содержит
ларингал.
Запретное слово Панкеева, по предположению Никола Абрахама,
- тереть. Это слово запретное для его отца, скрывающего сексуальное
влечение к дочери. Наблюдая как Матреша трет пол, сын обходит
запрет, делает наблюдаемым табуированный словесный объект. Глотая
ртуть, его сестра усваивает запрет - превращает словесный экскремент
отца в съедобный объект. 149
Гипотеза Абрахама не может не быть фантастичной: он хочет
дать словесное определение объекту, который по определнию является
невербализуемым. Реконструкция отражает оригинал, но это другой
оригинал: корень *ter- связан с лексическими мотивами похоронного
обряда – страдать, тризна, труп.150 Среди наиболее частотных слов
поэзии Лермонтова (которые встречаются у Лермонтова чаще, чем у
Пушкина) - грудь, сердце, дорогой, страсть, встревожить, тревога,
грустить, страх, проклятье, смерть, труп151. Нетрудно заметить, что
они образуют анаграмматическое гнездо, ядром которого является
комплекс T-R-T (консонант – вибрант – консонант).
Можно попытаться «реконструировать» оригинал, однако нужно
учитывать, что оригинал конструируется как запретный для
реконструкции – не как забытое слово, которое “вертится на языке”, а
как запретное слово, которое трется во рту, оставаясь
непроизносимым - как запертая артикуляция.
Панкеев боится слов: «cлово «хронический», вы понимаете,
было ужасным» (WM, 27).
Диагноз, которого он боится ХРроническая ГоноРРея - воспроизводит симптомы тайной болезни
Лермонтова (связанной с «ядовитым истечением»): вРеЖет в ГРрудь,
Nicolas Abraham, Maria Torok: The Wolf Man’s Magic Word, p.16-19, 21.
В.Н. Топоров Миф. Ритуал. Символ. Образ. М.: Культура, 1995.
(Топоров 1990, 21,42).
151
Лермонтовская энциклопедия. Главн. ред. В.А.Мануйлов. Москва:
Советская энциклопедия, 1981, с.717.
149
150
107
ГРрудь поРаЖена, ГоРючею Росой. Воспроизводится непроизносимое:
сочетания велярного с сонантом соответствуют фонологическим
признакам ларингала. Дело, очевидно, не в том, что Лермонтов
скрывал какую-то болезнь, а в том, что симулировал тайну, поэтому
имел что скрывать: проглоченное не может не быть реальным.
Симуляция чревата, поэтому Панкееву удалось заразиться, а его сестре
– забеременеть от Лермонтова.
В гимназии кто-то сказал о нем: “Смотрите как он похож на
Лермонтова!”. Похожесть проявляется в том, что его обижают
женщины: чтобы быть Обидой, женщина должна кормить мужчину
обидами. Иначе ей не вернуть себе ресурс вредности:
О. Фрейд пишет, что ваши болезни начались с того, что вы
поймали хорька (got the clap).
П. Поймал что?
О. Гоноррею.
П. Простите?
О. Го-нор-рею.
П. Зачем говорить о таких неприятных вещах?
О. Что в этом особенного? Может быть, вас утешит, если я
признаюсь, что у меня тоже была гоноррея.
(WM, 26)
Обхольцер пишет, что она нарочно дразнила Панкеева, используя
его комплекс сестры, но его сестра тоже делала это нарочно.
“Кастрация” мужчины – провокация пустого рта: отрывая ребенка от
груди, мать учит уважать ресурсы. Ее ресурс – его пустой рот, но
пустота его рта опустошает ее ресурсы. Тереза покончила с собой,
отравившись газом - задохнувшись пустотой.
Случай Панкеева относится к парадигме кормления Невидимым:
наблюдаемый Фрейда
- пожизненный наблюдатель женщины,
привязанный к объекту ее желания. Кормление имеет место на сцене
наблюдения. «Жадность желания» позволяет женщине украсть
Невидимое, а мужчине поймать украденное. Получая пищу из рук
мужчины, женщина делает видимым Питание Отца: Невидимое
феноменологизируется во рту «людоедки».
В наблюдении за расширенной оральностью рождается оральный
объект русской литературы – песнь Бояна, плач Ярославны, письмо
Татьяны, стон бурлаков, молчание народа и сама Русская Литература
как summa oraliae. Гринева притягивает смех Вожатого, Чичикова
108
интересует аппетит Собакевича, Тургенев наблюдает русских певцов,
Толстого волнует грудной смех Анны. Предметы теоретического
интереса Бахтина – смех, брань, обжорство, диалог. 152
Поскольку оральный объект рождается под взглядом
наблюдателя, то Питание это не столько ин-, сколько экскорпорация
объекта - производство или роды: «не могли бы вы поесть для меня?»
Но и взгляд наблюдателя это только катализатор Невидимого. условие феноменологизации орального объекта. Народное тело пирует
«под» взглядом теоретика: оральный объект рождается между
взглядом отца и трудами народного тела.
9
Русская сессия началась со странного:
Богатый молодой человек из России, которого мне недавно
сосватали, признался мне в конце первого сеанса (Sitzung) в
следующем переносе (Ubetragungen): “Этот еврейский
мошенник хочет использовать меня сзади и насрать мне на
голову” (Juedischer Schwindler, er mOchte mich von hinten
gebrauchen und mir auf den Kopf schieSSen). Его первый
симптом в возрасте шести лет - ругательства в адрес бога:
"свинья", "собака" и т.д.153
Ср. оральную инкорпорацию у Гоголя, комплекс материнской груди
Л.Толстого оральный садизм Хлебникова и Маяковского, пищевой вуайеризм
Зощенко (N. Drubek-Meyer. Gogol’s Psychologik in den «Вечера на хуторе близ
Диканьки» // Psychopoetik: Beiträge zur Tagung «Psychologie und Literatur».
München, 1992. P.61-99; Daniel Rancour-Laferriere Tolstoy on the couch: Misogyny,
masochism and the absent mother. New York: New York University press, 1998; И.П.
Смирнов Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма
до наших дней. М.: Новое литературное обозрение, 1994; А.K.Жолковский Михаил
Зощенко: поэтика недоверия. М.: Языки русской культуры, 1999). На этом фоне
«каннибализм»
В.Сорокина не представляется оригинальным симптомом.
Сорокин. смотрит в рот русской литературе: его «каннибализм» - способ
феноменологического схватывания, «жрать» = зреть Невидимое.
153
Sigmund Freud - Sandor Ferenczi. Briefwechsel. Wien: Bohlan, 1993. B. I/1:
1908—1911. S.214.
152
109
Признание пациента может быть прочитано как подозрение:
доктор хочет проникнуть в меня, чтобы доминировать надо мной.
Однако сообщая доктору свой сиптом, пациент признается в словесном
кощунстве. Он не хочет ничего плохого отцу: он виноват только в том,
что хочет произнести нехорошие слова об отце. Но признаваясь отцу в
своем желании, он получает возможность наконец-то эти слова
произнести. Очевидно, здесь имеет место не только перенос, но и
перевод. Фраза “er möchte mir…” имеет русский оригинал: срать я на
тебя хотел ебаный в жопу.
Передавая действие адресату, говорящий не просто маскирует
инвективу: авторство действия для него действительно безразлично,
поскольку произнесение бранных слов это и есть действие.
Фрейд
прочитал
признание
пациента
как
симптом
гомосексуального желания: он не увидел в признании инвективу или
увидел только ее часть. (Причина этого очевидно в том, что русские
инвективы принадлежат к "сексуальному" типу, тогда как немецкие к
"анально-экскрементальному").154 Фрейд не понял, что он имеет дело с
русским матом, но он его затранскрибировал, отразив две его
основных формулы - еб твою мать и пошел на хуй: «вернуться в
утробу матери, чтобы встретиться с фаллосом отца".
В начале их знакомства Панкеев делал Фрейду дорогие подарки.
Фрейд считал, что Панкеев хочет "подарить ему ребенка". Он не
заметил главный Дар пациента – тот, который он несет во рту. Брань –
речевой акт, проявление “магического всемогущества” (“Тотем и
табу”). Мат – оральный ресурс, неотделимый от говорящего.
Брань в соответствии со своей семантикой – меч, исходящий из
уст и разящий противника. Матерное слово – оральный объект, ОРАЛО
- орудие, направленное внутрь. Говорящий дарит то, что имеет во рту,
подтверждая свою природу пассивного гомосексуалиста.
Рот говорящего неадекватен объекту, который он вмещает.
"Вмещение" – акт орального насилия: иррумация155. Вмещая
невместимое, рот превращается в объемный анус: объект, который не
154
Lubomir Durovic. Typology of swearing in Slavonic and some adjacent languages
// Le mot, les mots, les bons mots / Red. A. Glas. Montreal: Univ. de Montreal, 1992. P.
44. Ср.: В.И. Жельвис Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в
языках и культурах мира. М.: Ладомир, 2001. С. 237-239.
155
См. структурную классификацию римской сексуальной терминологии: H.N.
Parker, The teratogenic grid // Roman sexualities / Ed. J. Hallett. Princeton: Princeton
University, 1997. P. 49.
110
может быть интроецирован-усвоен-переварен
выпадает-западает в орган резервации 156 -
органом
желания,
фелляция: иррумация = интроекция: инкорпорация,
и наоборот, анус вмещает не что иное, как оральный объект,
котрый по определению не помещается во рту говорящего. Мат –
оральная содомия, в которой участвует и слушающий и говорящий: в
той мере, в какой все места заполнены, они содержат Крупное.
Говорящий открывает рот, чтобы заткнуть его: оккупация органа –
лучшая гарантия от проникновения.
Брань ориентирована на перспективу слушающего и не
затрагивает говорящего – в этом отношении инвективы анлогичны
формулам вежливости. Русское крепкое слово родственно скорее слову
поэтическому: оно наполняет рот говорящего Крупным и отдает его
Силе. Симптом прорыва пелены, обнаруженный Фрейдом у Панкеева,
прослеживается также в русской поэтической речи – от
"язвительности" Лермонтова через "пронзительность" Блока до
взрывотехники современников Панкеева – Цветаевой, Пастернака и
Маяковского ("как брызги из фонтана, как выстрелы ракет", "как
минный вспых шутих, заложенных в осоку", "заложил бы динамит – а
ну-ка дрызнь!").
Симптом проявляется в "артикуляционном
напряжении", которое Бахтин считал признаком лирического
высказывания. Место прорыва пелены - ротовая полость: прорыв –
оральная инкорпорация сексуальной травмы. Фактически это
реконструкция травмы, совпадающая с актом семантической
реконструкции – движением сквозь фонетическую оболочку к
смысловому ядру – «во всем мне хочется дойти до самой сути», или
освобождением «голой сути, прорвавшей глупый слой лузги».
10
В текстах кабалы регулярно присутствуют два персонажа: Зеир
Анпин – младшее, растущее, питающееся лицо – и его женский
партнер Нуква. Постоянство этого союза напоминает отношения героев
156
Nicolas Abraham. The shell and the kernel: Renewals of psychoanalysis / Nicolas
Abraham and Maria Torok; ed., trans., and with an introduction by Nicholas T. Rand.
Chicago: University of Chicago Press, 1994. P.113.
111
русского романа – Онегина и Татьяны, Рудина и Натальи, Лопухова и
Веры Павловны. Его суть в том, что растущий тянется навстречу
Крупному (по мере подъема к Бесконечному ступени лестницы
расширяются), но растущий не может вместить Крупное, поскольку он
мал по сравнению с Крупным или далек от него. Желание женщины
может вместить все, но как абсолютная пустота оно не имеет желания
наполняться. Зеир Анпин питает (ma'azin) сестру - наполняет пустоту
содержанием и тем самым превращает ее в содержащий сосуд (keli).
Принимающее поднимается на уровень дающего и вмещает дар. Питая
и воспитывая женщину, герой русского романа готовит ее к встрече в
Крупным.
Но и Крупное рождается внутри вмещающего объема - иначе его
крупность не схвачена. Чтобы достичь Крупного, растущий должен
попасть внутрь. За стадией питания (jenika) следует стадия второй
беременности ('ibur bet): Зеир Анпин и Нуква возвращаются в утробу
Матери, чтобы встретиться с фаллосом Отца – "пробуждают
материнские воды на зивуг с Отцом".157
Зеир Анпин и Нуква возвращаются в утробу вместе: зависимость
брата от сестры – следствие их общей зависимости от отца. Тот факт,
что "русский герой спасается через женщину" означает, что Нуква в
своем росте замыкается на Мать и принимает полную форму Матери, а
Зеир Анпин, входя через сестру в мать, встречается через мать с
фаллосом отца. Сын возвращается в утробу постольку, поскольку
Основа отца проникает Основу матери.158
«Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без
нее не может обойтись». Не Родина вынашивает своих сыновей, а
сыновья Родины тяжелят ее беременностью. Парадокс в том, что
вторая беременность Родины это всего лишь средство пробуждения ее
сексуального желания: сын возвращается в утробу матери, чтобы
встретиться с фаллосом Отца. Возвращение в утробу это симуляция
той единственной встречи, которую ничто не может заменить.
Русский человек дает себя вынашивать Родине, но возрождаться
он едет заграницу (или на Кавказ). При этом русский человек
заграницей – самый русский человек, поскольку именно заграницей
становится понятно, что место Родины – внутри человека. Если груз
Родины – то, без чего мы не можем обойтись, то это наш груз: это мы
тяжелы беременностью Родины. Мы имеем Родину постольку,
157
158
Khaim Vital. Sefer ets khayim. Yerushalaim: Yeshivat Kol Yehuda, 1986. P.5.
Ibid, p.15,16.
112
поскольку слова о Родине возвращаются в рот говорящего в виде
истины. И если слова о Родине тождественно-истинны, то они
возвращаются в рот Отца.
"Из ротового отверстия Адама Кадмона вышли десять
внутренних и десять охватывающих эманаций. Они вернулись внутрь
ротовой полости, чтобы достичь завершения, и снова вышли наружу,
[поэтому] они называются "возвратные эманации".159
Эманации возвращаются для доработки ('ibud) и оформления сгущаются, приобретают материальность и завершаются в
"эстетический объект": рот, в отличие от ушей и ноздрей это сосуд.
Посыл в утробу матери сгущается в оральный объект. Родина крупнеет
в полноте поэтического слова: "эту землю родную беречь, охранять",
"полноводная Кама неслась на буек", "так засунь же меня словно
шапку в рукав". Телесное целое замыкается в словесном целом, но
завершается целое в "порождающей активности автора-творца".
Народное тело облечено в амбивалентное слово, а живет в словеском
карнавале, Не Бахтин прилипает к народному телу, а народное тело
ликует в голосе Бахтина.
11
Главное событие этой истории – сон.
Мне снилось, что я лежу ночью в своей постели ногами к
окну (за окном перед домом стоял ряд старых дубов. Я
знаю, что это была зима и ночь). Неожиданно окно само
собой распахнулось, и я со страхом увидел, что на большом
дубе перед окном сидят несколько несколько белых волков.
Их было шесть или семь. Волки были совсем белые и
больше походили на лис или охотничьих собак, потому что
у них были большие хвосты, как у лис, а уши были
выставлены, как у насторожившихся собак. В испуге,
159
Moshe Hayim Luzzato. The Kabbalah of the Ari Z'al, according to the Ramhal.
Transl. R.Afilalo. Montreal: Kabbalah Editions, 2004. P.37.
113
очевидно, боясь, что они меня съедят, я закричал и
проснулся. (IN:173)
Прежде всего непонятно, кто сидит на дереве – волки, лисы,
собаки? Первая ассоциация Фрейда в связи с рассказом пациента –
сказки о злом волке: “Красная шапочка” и “Волк и семеро козлят”.
Русскому читателю вспоминается другое: «Придет серенький волчок и
ухватит за бочок», «В кустах игрушечные волки глазами страшными
глядят». Волки в его сне небольшие и ненастоящие. Будем считать, что
Панкеев увидел волчат – маленьких домашних волков.
В принципе некоторые характеристики их присутствия читаются:
«эдипальность» (по Леви-Строссу: волчата растут на дереве - они
автохтонны и неспособны к прямохождению), «пастушковость»,
«роевое начало». Комментируя свой сон, Панкеев рассказал о падеже
скота в имении отца: здесь присутствует фундаментальная тревога,
слышится запах беды – то ли хищная стая собралась на пир, то ли
безотцовские дети голодают.
Эти перспективы не исключают друг друга, поскольку одинаково
насыщены пустотой: не исключено, что волчата сами не знают, кто они
и чего им не хватает. Ясна только ситуация волчат –
межтерриториальность: между ребенком и зверем, между хищным и
домашним животным, между подвешенностью и укорененностью,
между умершими и нерожденными. В «Энциклопедии» Дидро
ликантропия определяется как крайний случай меланхолии – потеря
телесной и персональной идентичности: сущность человека-волка в
том, что он не знает, человек он или волк.160 Амбивалентность, по
Фрейду - главная черта русского характера. Панкеев – меланхолический
волк: скорее овца, чем волк, овцеволк.
160
Jacques-Lefèvre N. Charcot, Freud, and the demons // Werewolves, witches, and
wandering spirits : Traditional Belief & Folklore in Early Modern Europe - Sixteenth
Century Essays & Studies, vol. 62. P.194-195.
В.Михайлин различает «волков» и «псов» как два симметричных
социальных статуса, связанных взаимным переходом ("Между волком и собакой:
героический дискурс в раннесредневековой и советской культурных традициях. –
Новое литературное обозрение, 2001, № 47. С. 278-321). Однако оборотническая
природа волка делает понятие «статуса» по отношению к нему неприменимым: пес
охраняет территорию, волк рыскает по территории, никогда ее не занимая. Если
здесь имеется различие, то делезовское: волк – территориальная машина войны,
кочевник и партизан, тогда как пес – функционер государственной машины.
Впрочем здесь присутствует и третий персонаж – человек-волк: тот, кто проводит
различия, чтобы держаться строго посередине, сохраняя в запасе обе территории.
114
Волки предвещают беду, но сами они не страшны: они тоже
охотятся за симптомами - вслушиваются и вглядываются. Волчата
навострили уши, «как охотничьи собаки, когда они за чем-то следят».
Но главная примета охотничьих собак – острый нюх. Чуткая стойка
волчат указывает на присутствие запаха. Панкеев увидел сон о запахе:
спящий не слышит запаха - видит только его симптом – стаю чутких
зверей, собравшихся на пир. Но слышать запах это и значит видеть сон
– догадываться об источнике запаха, реконструировать источник.
Можно определить, чем пахнет имение отца, пораженное
эпизоотией: тем же, чем комната дяди, съеденного крысами – кельей
отца Зосимы. В кабинете Фрейда, несомненно, «пахнет», потому что
пациент пришел воровать этот запах. Если отец питается пищей
мертвых, то пищу мертвых следует воровать у отца. Чтобы пережить
возрождение, нужно испить запах отца – ощутить себя живым после
смерти отца, пережить власть отца над своей жизнью.
Фрейд описывает состояние мальчика после пробуждения двумя
терминами – Angst и Unbefriedigung (IN:62). На пересечении этих
терминов рождается обида - слово, которое, как известно, не имеет
эквивалентов в других языках. Волк в русских сказках не наказанный
агрессор, а незаслуженно обиженный (незаслуженность входит в состав
обиды: “человек чувствует обиду до тех пор, пока надеется, что она
“напрасна”)161. Волк постоянно обижен, потому что постоянно голоден:
волк имеет постоянную пустоту во рту. Обида связана с отсутствием
объекта: обидно когда объект желания не схвачен ртом или выхвачен
изо рта. В этом смысле желание всегда уже обижено: объект желания
конструируется способом отсутствия. Но обидно в обиде не
отсутствие, а сама пустота, схваченная вместо объекта и охватившая
всего субъекта. Беспомощность субъекта перед обидой (обида на
Обиду) равнозначна оральному поражению. Размер пустоты
неадекватен объему отсутствия, поэтому обида не имеет адекватного
объекта: обида поражает несоразмерностью пустоты. Обида – загрузка
Невидимым.
Обиду несет оральный объект как несхваченное ртом: чем бы ни
была вызвана обида, обиженный обижен Крупным. Обиженный дуется
на Крупное. Крупное не просто поворачивается своей обидной
А.Зализняк О семантике щепитильности (обидно, совестно и неудобно на
фоне русской языковой картины мира) // Логический анализ языка. Языки этики.
М.: Языки русской культуры, 2000.С.106.
161
115
стороной: Крупное дано как Обида: объединение Крупного равно
союзу обиженных.
Ребенок всегда уже обижен грудью, которая дана ему только
“частично”, но ребенок продолжает питаться грудью – тянет обиду.
Оральный объект Обида возникает, когда обиженный начинает
питаться обиженностью, “как ребенок грудью”.
Комментируя свой сон, Панкеев “вспоминает”, что он приснился
ему на Рождество - восстанавливает контекст обиды: Сусальным
золотом горят В лесах рождественские елки.
Рождество совпадало с его днем рождения. В этот день он
ожидал “двойной порции подарков” (doppelte Geschenkung) и был
разочарован, не получив ожидаемого. Волчата, сидящие на ветках – это
подарки и дети, ждущие подарков: дети, которые ждут в подарок самих
себя, дети, ожидающие родиться. Или же это дети, которые ожидали
родиться, но не родились, дети, обиженные своим нерождением.
Панкеев родился, но как бы не до конца: он никогда не чувствует
себя достаточно рожденным. Чтобы начать жить, ему необходимо
родиться снова.
Чтобы родиться, нужно иметь того, кто подарит мне самого себя.
Необходимо, чтобы меня подарил другой, иначе подарок не будет
полным. Необходим помощник рождения, то есть отец. При этом
помощник должен быть инициатором: Я должно иметь причину,
потому что меня еше нет.
Ставя диагноз пациенту, Фрейд предполагает, что пациент так
или иначе существует – в виде “невроза”, “бессознательного”,
“травмы”, но дело в том, что его пациент не уверен в этом: пациент
болен пустотой. Вопрос о “пустоте субъекта” не имеет отношения к его
болезни, поскольку “пустота” - болезнь его сознания, однако пациент
вполне пуст, поскольку невозможно решить, пуст он на самом деле или
только кажется пустым (то есть его пустота ненастоящая – пустая
пустота).
Пустота – самый сильный невротизирующий фактор:
потытки врача поставить диагноз пациенту – свидетельство того, что
пустота пациента невротизирует врача. Пустота – это болезнь, но
пустоту нельзя диагностировать: пустота настолько пуста, что в ней
нет даже “пустоты” (Huntington 1989, 180).
Молчание волчат это пауза – момент перед пробуждением,
момент невозможности продолжения сна. Интерпретатируя сон, мы
рискуем упустить из виду, что в нем нечего интерпретировать. Сюжет
сна – провал интерпретации.
116
Волчата не злые: они - голодные. Но их голод страшен, потому
что пустоту невозможно ничем заполнить, можно только предложить
для заполнения свое тело.
Волчата – дети: их настойчивое присутствие эквивалентно
вопросу «откуда берутся дети?» Волчата не знают, прежде всего самих
себя. Они не могут ответить на вопрос о себе. Их в сущности нет, есть
“пробел в цепи означающих” (волчата белые, они “недоделаны”).162
Сон формулирует вопрос в виде фигуры волчат: дети растут на
дереве? Фрейд не увидел в картине сна фигуру вопроса (хотя в своей
статье о Панкееве ответил именно на этот вопрос), но через два года, в
заметке, написанной по другому поводу, он сформулировал вопрос:
Ребенок хочет сказать: я знаю, что дети растут в матери, но
высказывает это знание с помощью символа материЗемли.163
Волчата сидят и смотрят. Пустота сна в том и стостоит, что
смотрят они: сновидец не видит ничего, кроме Взгляда. Тема сна –
взгляд Другого. Инверсия взгляда подтверждается предательством
окна: “Единственным действием во сне было открытие (Aufgehen)
окна: сами же волки сидели тихо и неподвижно на ветках деревьев,
справа и слева от ствола и смотрели на меня. Казалось, что они
направили на меня все внимание” (IN:54-55)
Окно распахнулось с их стороны. Это они распахнули окно,
чтобы смотреть на мальчика. Пустота белого не исключает удара
белизны. Ср. в "Герое нашего времени":
Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил
серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые
глаза.
Можно предположить, что волчата не знают себя, потому что их не знает отец
(ср. тему «случаных семейств» в «Подростке» и превращение Достоевского из
Эдипа в Лая в повести Джона Кутзее «Хозяин Петербурга»). Однако вина отца
перед сыном - следствие его неуполномоченности быть родителем и в конечном
счете восходит к дефициту отцовского фаллоса. Показательно, что мать, которая
знает о случайности рождения еще больше, освобождена от вины.
163
S. Freud. Gedankenassoziation eines fünfjährigen Kindes // Gesammelte Werke,
Bd. 12. S. 305.
162
117
Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает
мой письменный стол их белыми лепестками.
Волчата смотрят и молчат. Они знают, что их видят, но не
реагируют на взгляд: они знают, что что им сюда не попасть. Волчата
придвинуты к территориии, которой не принадлежат. В своем анализе
сна Фрейд подчеркивает тягу вверх: дети хотят стать выше ростом и
заглянуть в мир взрослых, чтобы узнать “как у них там”.
К этому же стремятся герои Лермонтова, когда заглядывают в
окна чужих спален:
Никогда не забуду одной сцены, шел я мимо и заглянул в
окно; Бэла сидела на лежанке, повесив голову на грудь, а
Григорий Александрович стоял перед нею.
У княжны еще горел огонь. Что-то меня толкнуло к этому
окну. Занавес был не совсем задернут, и я мог бросить
любопытный взгляд во внутренность комнаты.
Интерес наблюдателя объясним: он еще не родился, или родился
только-что, поэтому жизнь ему интересна. Волчата не имеют своей
территории, однако их межтерриториальная позиция позволяет им
охватить территорию целиком. Волчата завидуют территории. Они
берут территорию в ресурс. Они нуждаются не в ресурсах, а в самой
территории жизни.
В святочном рассказе Достоевского мальчик смотрит через окно
на праздник, на который его не пригласили. Ему не бывать на
празднике детей, потому что ему не удалось родиться. В
“Преступлении и наказании” Раскольников вспоминает младшего
брата, умершего в шестимесячном возрасте. 164 Лермонтов перенес в
детстве тяжелую болезнь. Панкеев рассказывал Фрейду, что в детстве
он тяжело болел и родные уже приготовили для него саван
(Totenhemd). Больной выздоровел – родился заново. Значит тот
мальчик умер. Это позволяет увидеть тех, кто подглядывает: на ветках
О мотиве родов и прерванной беременности ("пере- и недорождения") в
«Преступлении и наказании» см. Сыркин А.Я. Пути персонажей и авторов:
Толстой, Достоевский и другие. Иерусалим: Филобиблион, 2001. C. 15-27, 34-37.
Ср. Н.Н.Мазур. «Недоносок» Баратынского // Поэтика. История литературы.
Лингвистика. М.: ОГИ, 1999. С.140-168.
.
164
118
дерева сидят нави, души нерожденных младенцев и детей,
умерщвленных в материнской утробе - "птенцы, голые, без перьев,
размером с орла".165 Волчата одеты в «белый траур»: после смерти
ребенка в возрасте до одного года мать повязывает голову белым
платком, чтобы «ребенок видел на том свете»166.
Когда речь идет о нерожденных, то главный вопрос в том, как их
назвать. Пытаясь ответить на этот вопрос, мы выполняем их просьбу Но дай мне имя, дай мне имя: абортированные не имеют имени. Значит
ли это, что нави существуют? Как “научно” ответить на этот вопрос,
если навь исчерпывается этим вопросом? - в “нави” нет ничего кроме
нерешенности вопроса о существовании.
Нави «опасны для детей и кормилиц». Волки – «похитители
женского молока». Греческий историк сообщает о племени склавинов,
что «они с удовольствием поедают женские груди, наполненные
молоком, а грудные младенцы [при этом] разбиваются о камни»167.
Нави «пищат и поют», склавины «перекликаются волчьим
воем». И те и другие - тела питания, которые ищут воплощения,
чистый голос, жалоба невоплощенности, Klage. Сущность их жалобы в
том, что они не знают, как себя представить. Поэтому их можно
представить как стаю волков или рой бесов ("что так жалобно поют?").
Любой вид заполняет их пустоту. Нави нуждаются в представлении (то
есть в сновидении, фантазии, fiction) не потому что их “на самом деле”
не существует, а потому что представление дает возможность на самом
деле воплотиться (в соответствии с тезисом Гуссерля "чем больше
явленности, тем больше бытия"). Их бытие может быть только
подарено Другим: кризис идентификации – повод для устройства
презентаций.
Волчата ищут место воплощения. Попасть под их взгляд значит
пропасть (этого и боится Фрейд, встречаясь глазами с пациентом). Их
невоплощенность – зеркало нашей тревоги:
Сколько их? Куда их гонит?
А.В. Никитина Традиционныe представления о нарушении отношений «матьдитя» // Мифология и повседневность: Гендерный подход в антропологических
дисциплинах. СПБ.: Алетейя, 2001. С.88.
166
Н.И. Толстой 1995. Глаза и зрение покойников - Язык и народная культура.
Москва: Индрик, 1995.С.193.
167
Р.Рабинович. «Волки» русской летописи: (О тотемическом происхождении
этнонима «уличи») // Стратум: структуры и катастрофы: Сборник символической
индо-европейской истории. СПб., 1997. С.178.
165
119
Что так жалобно поют?
Русский путешественник тоже в дороге, то есть «между»: он не
знает, о ком идет речь.
12
Сон имеет продолжение - интерпретацию сна:
"Из хаоса следов бессознательного всплыла сцена полового
акта между родителями в не совсем обычных, однако
благоприятитных для наблюдения условиях". Мальчик
наблюдал "трижды повторенный coitus a tergo, мог видеть
гениталии матери и член отца, понял смысл и назначение
акта" (IN: 43, 44).
Фрейд не объясняет, каким образом всплыла в бессознательном
первичная сцена, можно однако понять, что сцену увидел не мальчик, а
волчата, подсматривающие в окно спальни. В тибетской "Книге
мертвых" души, вступившие на путь перерождения, наблюдают
брачующиеся пары мужских и женских существ.168 Души наблюдают
со стороны, чтобы не попасть между “разъяренным тигром и глубокой
пропастью”.
В первичной сцене есть “нечто банальное и повседневное” (etwas
durchaus Banales, Alltägliches): наблюдателю открывается цепь
Сансары. Необычен однако аспект этой сцены. После того, как Фрейд
объяснил Панкееву его сон, Панкеев “вспомнил”, что накануне в театре
он слушал с родителями оперу “Пиковая дама”. Скорее всего он
вспомнил не оперу Чайковского, а текст Пушкина: был свидетелем
отвратительных таинств ее туалета. Но он мог вспомнить и другие
сцены:
168
The Tibetan Book of the dead / Trans. by W.Y. Evans-Wentz. L.: Oxford, 1960.
P.177.
120
Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с
большим жаром [...] я тихонько подошел сзади, чтоб
подслушать их разговор.
Я стоял сзади одной толстой дамы, осененной розовыми
перьями [...] Самая большая бородавка на ее шее прикрыта
была фермуаром.
Она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич
подкрался, - цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а
там вскочил на коня, да и тягу!
Первичная сцена по определению – сцена подсматривания.
Свидетель сцены находится в “благоприятной для наблюдения”
позиции – то есть сзади. Позиция свидетеля совпадает с позицией
участника. С точки зрения свидетеля участник совершил то же
преступление, что и он - подкрался к женщине сзади.169 Повадка
Казбича согласуется с навыком кавалериста: женщину необходимо
оседлать, но к женщине, в отличие от скакуна, следует подходить
сзади. Судя по регулярности этой перверсии Лермонтов уверен, что
причиной появления детей является нарушение словесного табу: к даме
нельзя подойти сзади, потому что у дамы есть только фасад.
М.Золотоносов истолковывает слова героя волшебной сказки
“Встань ко мне передом, к лесу задом” как приготовление к ритуальной
фелляции.170 Однако необходимость развернуть избушку говорит о
противоположной диспозиции: лицо посетителя встречается с тылом.
Избушка не впускает: под вопросом стоит сама возможность секса.
Герой решает проблему оральным способом – приказав избушке
повернуться. Тем самым он овладевает избушкой: проникновение
становится уже не нужным.
И наоборот, примостившийся сзади наблюдатель – потенциальный
сексуальный агрессор: этим и объясняются опасения Панкеева на первом сеансе
психоанализа (после того, как пациентка пыталась соблазнить Фрейда, он
переставил свой стул за изголовье кушетки). О психоаналитическом “behindsite”
см.: Lee Edelman. Seeing Things: Representation, the Scene of Surveillance, and the
Spectacle of Gay Male Sex // Inside/Out. Ed. Diana Fuss. L.; New York: Rutledge, 1991.
P. 93—116.
170
М.Золотоносов. Слово и тело. Сексуальные аспекты, универсалии,
интерпретации русского культурного текста XIX - ХХ веков. М.: Ладомир, 1999.
169
121
Неповоротливый объект можно обойти: забежал сзади и
отработал ее по-своему.171 Акт повторяется трижды - обстоятельство
отмеченное, но никак не объясненное Фрейдом. Существует и другой
способ решения трудной задачи: Иванушка садится на лопату Бабы Яги
расставив ноги (Афанасьев: 1,107) – садится раком: она уже не может
затолкать его в свою печь.
(Разумеется, этих примеров недостаточно для «консистентного»
анализа материала. Еще раз: меня интересует мезологический анализ пересечения тем и приключения темы, то есть вторжение в текст самих
вещей (или упорство внетекстуальных тел), а не описание заведомо
консистентных областей «интертекстуальности» и «семантики».)
Роман Якобсон обозначил Крупный объект поэзии Пушкина как
статую. Ростислав Шульц уточнил: слово статуя – женского рода, речь
идет о "медной бабушке".172 К этому нужно добавить аспект
изображения статуи:
И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине
Кумир с простертою рукою
Сидит на бронзовом коне.
Кумир повернут к зрителою Крупной частью. В повороте
скульптурного мифа узнается пушкинская пиктограмма – кот сзади.173
Вырисовывается графика первичной сцены - стрела Перуна ударяет в
тело скотьего бога: кот серый лоб и бодливый козел (Афанасьев:1, 45),
толоконный лоб попа и щечок Балды, свинья, разрубленная шашкой в
“Герое нашего времени”, бабья фигура Порфирия Петровича и топор
Раскольникова, свинья-матушка174 и пуля красногвардейцев: “пальнемка пулей в святую Русь [...] в толстожопую”.
Учитывая «низовую» природу Велеса, мишенью Перуна следует
считать не «лоб», а противоположная общее место. Речь идет о
хтонической – спонтанно производительной части тела. В русских
Русский Декамерон . М.: Изд-во «Пионер», 1993, c. 30.
Rostislaw Schulz, Пушкин и Книдский миф. Puschkin und die Knidos-Sage.
Munchen: Wilhelm Fink, 1985.
173
Анализ этой пиктограммы см. в: В Мерлин. Пушкинский домик. Алма-Ата:
Граммата, 1992. С.14-27.
174
Из статьи В.Розанова о конной статуе Александра III (там же –"ямщицкие
крупы"). О рецепции статьи в начале 20 в. см.: Е.В. Иванова О свинье-матушке и ее
поросятах // Время и текст. СПб.: Академический проект, 2002. С. 277—282.
171
172
122
сказках поп рожает. Мужик приносит попу крестить полено
(Афанасьев: 3,293,298). Магические действия с колодой «связаны со
способствованием рождению детей».175. В этом контексте
общеславянский ритуал «наказания колоды» следует трактовать не как
имитацию сексуального акта (очевидно, это не очень удачная
имитация), а как содомизацию материнского тела – вторичное и
охватывающее использование матери, позволяющее овладеть ресурсом
рождения, то есть симулировать возрождение. Становится понятной
причина бессмертия «народного тела» - эксплуатация «телесного
низа».
“Полные ягодицы (Hinterbacken) были для него с раннего
возраста самым сильным объектом сексуального влечения” (IN: 68).
По этому поводу пациент рассказал две истории: Груша, стоя на
коленях, моет пол в комнате, Матреша, наклонившись, стирает белье в
пруду. Поза Груши напомнила ему позицию матери в первичной сцене
(IN: 127-128). Фрейд не замечает, что поза Груши иллюстрирует имя
"Груша". Первичная сцена, которую Фрейд реконструирует
на
основании его рассказов – этимологическая фигура. Объект, который в
ней фигурирует, обозначен словами Backen и Birne: первичная сцена
изображает надутые щеки и спелую грушу.
Нет ничего неожиданного, что первичный объект является в виде
орального объекта, но скандал первичной сцены в том, что в ней
фигурирует запретный оральный объект – проглоченный и
распирающий щеки изнутри, то есть анальный объект.
Расскзы Панкеева поставляют материал первичной сцены, однако
они недостаточны для реконструкции сцены – скорее это ее
иллюстрации (можно вспомнить еще об одной профессии Панкеева –
художник-любитель: рисовальщик). Панкеев поставляет симптомы,
который Фрейд интерпретирует как следы первичной сцены, но это не
значит, что симптомы пациента являются текстом, который Фрейд
интерпретирует. Фрейд приводит свой пример: преступник,
взломавший сейф, оставляет на месте преступления кучку дерьма
(IN:113). Можно предположить, что сейф всегда уже пуст, что
анальный объект это и есть содержание сейфа, но в качестве
подставного следа анальный обьект является не "пустым следом", а
следом Пустоты - объектом обиды (поскольку с обиды все и началось:
Н.П.Антропов.Белорусские этнолингвистические этюды: 1. колода/колодка. –
Слово и культура, т.2. Москва: Индрик, 1998. С.24.
175
123
вместо обещанной Красной Шапочки сестра показала картинку с
волком). В таком случае консервация анального объекта в сейфе
(крипте) означает: здесь имела место кража со взломом.
Почти наверняка можно сказать, что место кражи обозначается
именем “Достоевский". Об этом говорят и кусочки бриколажа176 и
способ взлома: в кабинете Федора Карамазова на месте конверта с
деньгами находят медный пестик (“Kotsaüle”, фекальный столбик - ср.
столбик с куклою чугунной в пустом кабинете Онегина).177 Матреша в
"Бесах" – жертва перверсии Ставрогина. Груша – объект любви отца.
Соблазняя Алешу, Груша садится ему на колени: сын повторяет
позицию отца в первичной сцене.
По предположению Золотоносова, "секс от Ставрогина" это
фелляция – "возможно, добровольная".178 Сцену соблазнения мальчика
бабой дополняет оральный секс в исполнении малотетки. Баба для
мальчика – то же, что бобок для девочки: соблазняет охватывающий
захват родителя.
Один из сеансов, проведенных Фрейдом с Панкеевым, был
посвящен сну Раскольникова: Панкеев участвовал в этом сеансе не как
пациент, а как “доктор Ватсон”. Фрейд не упоминает об этом сеансе: он
отказался от "литературного материала", однако вытесненный
материал возвращается - в снах пациента и в комментариях
психоаналитика.
Именно этот сон является главным источником «первичной
сцены»: сон Панкеева – только алиби, скрывающее тело травмы.
Мальчик вместе с отцом идет по дороге к кладбищу, где похоронен его
шестимесячный братец. Они проходят мимо кабака и видят толпу
разодетых мещанок и баб. У крыльца стоит большая телега, в которую
впрягают больших ломовых лошадей и перевозят в них винные бочки.
Из кабака выходят большие мужики и садятся в телегу. Они берут с
«Операции, проделываемые Достоевским с именами, принадлежат к наиболее
ярким свидетелтсвам [… ] техники бриколажа» (Топоров В.Н. Миф. Ритуал.
Символ. Образ. М.: Культура, 1995. С. 209). Об использовании Достоевским
фольклорной загадки см.: Г.А.Левинтон Достоевский и «низкие» жанры фольклора
// Анти-мир русской культуры. М.: Ладомир, 1996. С. 267—296.
177
Анальная седиментальность барской усадьбы («здесь барин сиживал один»)
сочетается с фетишистским театром: «Она глядит: забытый в зале Кий на бильярде
отдыхал, На смятом канапе лежал Манежный хлыстик.» Хлыстиком стегают
крупы кобылиц: Татьяна инспектирует следы первичной сцены, точнее, инспекция
Татьяны это и есть первичная сцена.
178
М. Золотоносов. Слово и тело. С. 38.
176
124
собою толстую бабу. Она в кумачах, в кичке с бисером, на ногах
коты.
Объект почти что отгадан, по прежде чем он отгадан,
происходит замена:
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу
впряжена была маленькая, тощая, саврасая крестьянская
клячонка.
Загадка решается с помощью другой загадки – из “Евгения
Онегина”: На кляче тощей и косматой Сидит форейтор бородатый
(учитывая фаллический смысл бороды в “Руслане и Людмиле”). В
загадке загадан coitus a tergo: кляча подставилась вместо Крупа,
лошаденка работает в качестве лошади.
Лошаденку бьют ломом: к лошаденке относятся как к ломовой
лошади. Лошаденку бьют “по спине” – в силу смежности со спиной.
Лошаденка не лошадь и даже не похожа на лошадь. В ней ни
тела, ни души – “одно название лошадь”. Лошаденка сопряжена с
табуированным означающим, но поскольку телесно она ничтожна, она
выдает означающее - выставляет объект, не прикрытый означающим.
Поэтому лошаденку бьют по глазам и бьют больно, чтобы не видеть
того, что она выставляет: все участники избиения слепнут – кто от
боли, кто от ярости, кто от обиды.
«Спина» лошади – объект без названия: Объект как таковой.
Объект невозможно назвать, можно только его показать или на него
указать – выпороть мальчика: «Его плотно хлестнул кнутом по спине
кучер одной коляски, за то что он чуть-чуть не попал под лошадей».
Розга обозначает на теле мальчика место без названия: мальчик
получает от отца подарок – сам Объект.
«Мальчик» синонимичен «лошадке», поэтому мальчику больно,
когда бъют лошадку. На сцене появляется фантазм: “мальчика бьют”,
но фантазм конструируется как сцена: мальчик смотрит со стороны,
как бьют другого ребенка. Наказание имеет признаки первичной
сцены: «Интеллигентный образованный господин и его дама секут
собственную дочку, младенца семи лет, розгами». Секущие
«разгорячаются до сладострастия” («Братья Крамазовы»).
Родители секут ребенка: мальчик наблюдает, как мама и папа
делают детей. Но и фрейдовская Urszene неотличима от порки. В
обоих сценах участвует мальчик (пенис), однако в центре внимания
находится другой объект: «das Kind wird auf den nackten Popo
125
geschlagen».179. Преступление и наказание одновременно: мальчик
показывает попку и сразу же получает по попке.
Сущность первичной сцены не в действии, которое на сцене
происходит, а в объекте, который сцена показывает, поэтому главный
участник сцены – зритель. Сцена открывает Unheimliche как Heimiche:
родное открывается как ужасающее. Родное знакомо, и посколько мы
узнаем место, где “все мы были”,180 мы находимся в этом месте.
Ужасает не vagina dentata, не сокрытость сокрытого, а nates matri,
несокрытость открытого. Лошадиный круп показывает лоно как Целое
и Крупное, и тем самым открывает Ужас – невидимое Родины.
Отворачивая лицо, Родина кажет нам свое лоно: лоно видится как
Крупное. Крупное нашей жизни – лоно Родины. Мы обращены лицом в
сторону Крупного, развернуты Родиной по направлению к Крупному.
Крупное нам застит. Часто мы не видим ничего, кроме Крупного.
Родина кажет лоно, отказывая в нем. Суровость лона – строгий
урок Родины: ресурс перерождения, который в «Книге мертвых»
представлен как объект свободного выбора, в первичной сцене
позиционирован как эксклюзивный объект.
13
В детстве у него был ритуал: вдыхать во время молитвы и
выдыхать при виде калек (“чтобы не стать как они") Фрейд не
связывает эти процедуры с анальным симптомом, который появился у
мальчика в том же возрасте – стремлением задержать эвакуацию
кишечника, однако описывая симптом, Фрейд переходит на язык
символической интерпретации: “фекалии – первый подарок ребенка
матери” (IN:113). Имеется в виду ситуация высаживания на горшок:
мать и ребенок совместными орально-анальными усилиями производят
Ценный Продукт.181 Задержка эвакуации объясняется, следовательно,
не стремлением продлить раздражение кишечника, а стремлением
179
Freud S. Ein Kind wird geschlagen // Gesammelte Werke. Bd. 12. S. 200.
S.Freud Das Unheimliche // Ibid. S.259.
181
В неопубликованных заметках Брунсвик содержится запись этой сцены:
"Pankejeff recalled a scene in which he had gone to the toilet with his Nanya.
This toilet had two seats and both child and nurse had defecated. Bur since the patient
was constipated, his Nanya helped him by pressing her finger “in a certain way” in his
anus" (G.Dimock. Anna and the Wolf-Man, p. 60).
180
126
задержать интенцию дара: в акте дарения даримое берется в скобки,
дарится сам акт дарения 182.
"Фекалии имели для него символическое значение денег"
(IN:105), и не только для него: если стоимость отражает "затрату
человеческого труда в физиологическом смысле"183, то мерой
стоимости является анальный продукт. Лишенный потребительной
стоимости, столбик фекалий - аналог золотого слитка.
Главное событие сна Панкеева – "продолжительный присест"
волчат: "больше во сне ничего не происходило". Волчата сидят и
слушают: сидят рядом и слушают вместе. Волчата в-нимательны, как
волк, ловящий рыбу хвостом: они ждут, когда клюнет. Волчата
укоренены – связаны анусом с корнем дерева. У них еше нет тела, но
уже есть место.
Усидчивость волчат – главная тема русской сессии, из которой
Фрейд извлекает симптом "анального эротизма". Психоаналитический
Sitzung как оральная проработка Бессознательного также требует
усидчивости. Sitzung совместим с заседанием. Sitzung – расширенное
заседание. Фрейд присоединился к русской сессии, подсел к
заседающим. Он увидел круг заседающих, понял, что в центре круга
находится Невидимая Вещь.
14
В тексте «Инфантильного невроза», там, где в английском
переводе
значится
«faeces»,
Фрейд
употребляет
другое,
терминологически менее законное слово, которое следовало бы
перевести как «shit» - Kot: 1) грязь, нечистоты, 2) фекалии. Это слово
встречается и в других текстах Фрейда (наряду с более
терминологичным Exkrete), но в “Инфантильном неврозе” оно
выдвигается в центр аналитической работы, вытесняя пациента и его
историю. Фрейда интересует “бессознательное понятие” (unbewuβte
Begriff), определяющее содержание сознания – «абсолютная идея»,
соотносимая для пациента с идеей Бога. При этом идея остается
словом: развертывая содержание бессознательного понятия, Фрейд
182
J.-L Marion. Étant donnée. P.: Presses Universitaires de France, 1997. P. 147-148.
K. Marx. Das Kapital: Kritik der politischen Ökonomie Bd.1. Berlin: Dietz Verlag,
1953. S. 51.
183
127
фонетизирует и этимологизирует, продолжая анаграмматическую
работу Бессознательного.184
Der Kot, das Kind, Der Penis ergeben also eine Einheit, einen
unbewusessten Begriff – sit venia verbo -, den des von Körper
abtrennbaren Kleinen (IN:116).
Структура бессознательного понятия строится Фрейдом в виде
паронимической цепочки:
‘Kot’ – ‘Gott’ – ‘Geld’ – ‘Kind’ – ‘Koitus’
Позволяя себе фонетическую игру, Фрейд забывает, что речь
идет о русском пациенте. Возможно, он считает, что русское
Бессознательное говорит на немецком языке (что не исключено,
учитывая большую архаичность германской языковой системы)185 или
предполагает, что его анализ это перевод, который имеет оригинал.
Учитывая фразу из детского языка пациента “сестерка - бука”186,
оригинал перевода можно представить как
‘бука’ – ‘бог’ – ‘богатство’ – ‘баба’
Однако ключевое слово в этом ряду отсутствует, поскольку ряд
строится не вокруг слова, а вокруг буквы. Центром паронимической
серии является буква Б, “буки”, и буква вообще - анальный объект
“буква”: отделяемый (abtrennbare) столбик фекалий (Kotsaüle) не что
иное как Buchstabe.
Дело здесь не только в репрессии отдельных букв, которая
связывает их с анальной топикой (“фита” да “ижица” - розга к телу
ближится), но и в (б)анальности буквы как таковой: учить буквы твердить зады. С репрессией буквы связаны оговорки пациента: "как
многие [иностранцы] он использовал языковые трудности для
маскировки симптоматических актов" (IN:128). Он долго отказывался
184
Andrea Bachner. Anagrams in Psychoanalysis: Retroping concepts by Sigmund
Freud, Jacques Lacan, and Jean-Francois Lyotard // Comparative Literature Studies.
2003, vol.40, n.1. P. 23.
185
Т. Гамкрелидзе, В. В. Иванов. Индоевропейский язык и индоевропейцы, c.79.
186
N.Abraham, M.Torok: The Wolf Man’s Magic Word, p.24.
128
сообщить имя крестьянки, которая стирала белье в пруду. Причина
отказа была простой: он не мог произнести это имя (Фрейд записал
его: Matrona). Причина отказа – русская буква Ë
(настолько
специфически-русская, что она обозначается немецкой диакритикой).
Невозможность произнести эту букву - следствие невозможности ее
написать. Буква «не обозначается на письме»: табуирована не
первичная сцена, а ее означающие.
"Однажды он хотел поймать бабочку, но когда он увидел, что
бабочка села на цветок, его охватил страх, он закричал и бросился
прочь". Крылья бабочки напрмнили ему форму буквы V – "wie eine
Frau die Beine öffnet" (IN:122-123).
Фрейд не замечает связь эпизода с первичной сценой: когда
бабочка села на цветок и раскрыла крылья, мальчик увидел объект,
состоящий из двух половинок. Бабочка показала объект Бабы - букву
W.
Тот же объект фигурирует в другом сне: человек отрывает
крылышки у осы, ein Mann reiβt einer Espe die Flügel aus.
- Espe, спросил я его, вы наверное, имеете в виду Wespe?
- Разве это насекомое называется Wespe? Я всегда думал, что это Espe.
Но это же мои инициалы – Эс Пе (IN:128).
Обнаруживая в слове две буквы, Сергей Панкеев скрывает, что
забыл третюю. Он путает осу с осиной, Wespe c Espe. Путаница –
результат аналогии:
(Wespe : Weib) :: (Жук : Женщина) :: (Бабочка : Баба)
Буква W аналогична букве Ж в том же отношении, в каком
бабочка похожа на бабу: эта буква – эквивалент Неприличного Слова
жопа. Вместе с тем немецкая буква неприличнее русского слова, а
бабочка страшнее бабы: буква и бабочка обнажают Форму
Неприличного. Неприлична сама геминация, создающая акцент на
означающем. Ошибка Фрейда, увидевшего только одну половину
Дубль Ве закономерна: обсценность прикрывает табу, генитальная тема
– алиби анального объекта.
Пациент рассказывает сон об осе, тогда как сам мучает жуков и
боится бабочек. Его анальный садизм инспирирован русской сказкой:
мужик воткнул соломину в зад слепню, врезал поленом лисе по ногам
(Афанасьев:1,61-62). Садизм направлен против Означающего:
129
генитальное орудие стремится заслонить Означающее или расколоть
его пополам, чтобы устранить геминацию. Но заслоняя, орудие его
замещает, а раскалывая дублирует.
Перевод оригинала имеет смысл и в том случае, если оригинал
непереводим: перевод переводит веру в непереводимость Русского
Оригинала. Проблему для обратного перевода Этимологически в слове
Kot восстанавливается сонант (средне-верхне-нем. Quāt): в качестве
Оригинала можно заподозрить русское принципиальное означающее
хуй (простослав. *skuo-j, откуда хвоя). Ср. замещающие варианты
принципиалного означающего - нос, рог, лом, кол,187 и его чешский
эквивалент kokot (слово, вероятно знакомое Фрейду, детство которого
прошло в Моравии).
С другой стороны, возможно сопоставление с индоевр. *equos,
'лошадь' ('то, на чем сидят', *es- 'сидеть'). В качестве анального
означающего "Kot" имеет буквальный перевод – кот. В тексте Фрейда
слово входит в "анальную" серию, связанную с прорывом пелены (IN
134-135):
‘Klage’ - ‘Kloake’
‘Glückshaube’.
- ‘Klysma’
–
Аналогичную семантику имеют внутренние реконструкции
Русского Оригинала: пот (<*poktos) ("Землянка" В.Сорокина, там же:
чай, жир), сок говн ("Обелиск" того же автора), гной М.Болотовского,
нефть А.Парщикова, кысь Т.Толстой – феминистский эквивалент
“кота”, этноним (русь, чудь) и обозначение “неквантифицируемой
субстанции” (топь, хмарь - ср. махроть всея Руси Д.Пригова).
Таким
образом
определяется
объект
семантической
реконструкции – “материал невнятный по своей консистенции и
неразложимый на части”188 и соответствующая ему фонетическая
структура CV(S)C. Реконструкция имеет отношение к мишени
Громовержца:
Балда – по лбу, в лоб шлагбум влепит, штеко
бодланула бокра (ср. также варианты приниципиального означающего
из списка Руднева: прут, плуг, слон, болт). В словаре индоевропейских
реконструкций основы этого типа также образуют гнездо, или, точнее,
В.П. Руднев «И это всё о нем»: (‘Хуй’: Феноменология, антропология,
метафизика, прагмасемантика) // Плуцер-Сарно А. Большой словарь мата.
Петербург: Лимбус-Пресс, 2001. Т. 1. С.23.
188
(Деготь 224)
187
130
сгусток. Ср.: *bholH-T (<болото), *gleg 'глаз', *gelt, 'опухоль', *gweidh
'грязь', *ghel-T (<золото, желчь, желудок).
Это не этимологическое гнездо:
реконструируется не
этимология, а морфологическая семантика – фонотип, охватывающий
слова двух значений: «субстанциональное состояние вещества» (в том
числе «фекальная масса») и «опухоль, нарост, конденсат» (в том числе
«ягодицы»).
Семантическое
целое
реконструкции
–
«концентрированное отложение базовой субстанции», то есть ресурс.
Наряду с полным Geld-вариантом, фонотип имеет стяженный
Kot-вариант: *pheu-s – phu (<пухнуть и пуля), *geut – gut (нем. Kugel
'пуля', лит. guga 'узел', 'холм', русск. губа). Фонетическому стяжению
соответствует семантическое сгущение – ср. корреляции типа холод –
стужа, болото – топь, feucht 'влажный' - fett 'жирный', saugen 'сосать'
– sätt 'сытый' . Концентрированное вещество насыщено: русская
реконструкция это седиментация ресурса насыщения, конденсация
махроти в МУДО.
Объект реконструкции – русский капитал: седимент, простой
продукт, вещество русскости ("топь блат", "русский холод", "скрытая
теплота патриотизма"). Сюда же относятся, очевидно, вещество
катастрофы и тело запаха, насыщенное фундаментальной тревогой.189
Это одновременно седимент и продукт возгонки - всегда уже
виртуализованное вещество: идея русской реконструкции не в том, что
Россия потребляет сырьевые ресурсы, а в том, что существует
спецресурс русского потребления (фраза "Россия села на нефтяную
иглу" подразумевает не "черное золото", а питание-наркотик).
Ресурс – это внутреннее, глубинное, то, что зарезервировано, и
что соответственно требуется "раскопать". Позиция "внутреннего"
соответствует ларингалу. Если голубое сало и лошадиный суп
реконструируют русский "корневой" ресурс, то лед обозначает
криптоэлемент самой реконструкции.
Метод
внутренней
реконструкции
позволил
Соссюру
обнаружить ларингал. Обнаружился неизвестный "сонантный
коэффициент", который удлиняет предшествующий гласный или
"оставляет после себя" краткий гласный, но поскольку ларингал всегда
Коллективный характер вещества катастрофы заставляет предположить, что
вещество катастрофы это и есть коллективное тело – способ, каким коллективное
тело себе дано и каким оно себя схватывает. Как проблема схватывания вещество
катастрофы несет питание, но это неполное, ненадежное питание - оно насышено
несытостью.
189
131
реализуется в виде другой фонемы, то обнаруживается только беглость
«коэффициента». Отличительный признак ларингала – невозможность
его прояснить и как следствие отсутствие графического эквивалента.
Ларингал нельзя артикулировать иначе, как проглотив его. 190
Сталкивая велярные на границе слов (сок’овн), Сорокин симулирует
«тайную букву» корня. Ларингал в этой позиции выпадал или
«отвердевал» (hardend) в [k] и [g] 191 - ср. махроть, бокр, пот-poktos и
кысь-выхухоль. (Слово хуй с «отвердением» в инициальной позиции
(где ларингал регулярно выпадал), следует трактовать как название
тайной буквы, формально эквивалентное названиям других русских
букв - ук, юс, ять, ер).
Ларингал
артикулирует
обрыв
артикуляции:
имена
«пробужденных» симулируют гортанную смычку и click: Пчо, Гба, Иг,
Кта, Ха. Звук пробуждения, идущий «из нутра», соответствует икоте:
пробудиться значит подавиться Крупным.192 Пробужденные «говорят
сердцем» и называют свои настоящие, глубинные имена: удар молота
– акт лингвистической реконструкции. Праязык, который таким
образом реконструируется имеет (в соответствии с «яфетической
теорией») семито-кавказский фонетический облик. Моносиллабы это
одновременно элементы праязыка и оральные первособытия («ик»,
«чих»). Однако главным объектом реконструкции является сама
Ср. вербальный каннибализм Маресьева (в сочетании с обонятельной
жадностью и оральным реализмом): "Два часа в день, между обедом и лечебными
процедурами, он занимался немецким языком, твердил слова, составлял фразы и
иногда, вдруг задумываясь над смыслом чужого языка, говорил:-А знаете, хлопцы,
как по-немецки цыпленок? Кюхельхен. Здорово! Кюхельхен - что-то эдакое
маленькое, пушистое, нежное. А колокольчик, знаете как? Глеклинг. Звонкое
слово, верно?" (Б.Полевой, "Повесть о настоящем человеке»).
«Пушистое» Küchelchen артикулирует ich-laut (фонетический родственный
ларингалу -Lindeman 1992,175,180), а «звонкое» Glockling - велярный click.
Аппетит героя вызывает фонетика глокой куздры –*kh- и *kl- артикуляции,
симулирующие глот(т)альный объект. В контексте оральных перерождений героя
фонетика - буквальный эквивалент алкоголя.
191
F.O.Lindeman. Introduction to the «Laryngeal theory». Innsbruck: Universität
Innsbruck, 1997. P. 152-157
192
Ср.связь икоты с кликушеством: К. Богданов. Повседневность и мифология.
Спб., 2001.С.238.
190
132
практика реконструкции - серийное воспроизводство оральной
травмы.193
Какое отношение имеет русская реконструкция к
Панкееву? Никакого, кроме того, что объект реконструкции
артикулирован в статье о Панкееве: объект, который В.Сорокин читает
в русском тексте, Фрейд наблюдает в русском пациенте (или сквозь
него). Это ничего не говорит о лингвистическом статусе объекта.
Фактом
является
только
возобновляемый
проект
русской
реконструкции или возобновляемое противоречие русского проекта:
Русский Оригинал реконструируется как «глубинный», «скрытый»,
«потаенный», то есть неподдающийся реконструкции объект. Именно
поэтому фонетическая форма Оригинала
всегда совпадает:
реконструируется один и тот же – нулевой объект.
Панкеев – человек-волк: никто не называл его этим именем, он
сам взял себе эту тотемическую кличку (имеющую отношение,
согласно гипотезе Рабиновича (1997) к общеславянскому этнонониму).
Оборотнические мотивы, связанные с волком, хорошо известны.194
Оральный аспект оборотничества зафиксирован в скифском этнониме
Saka haumavarka: "Saka, выпившие Hauma и превратившиеся в волков"
(Golden 1997,92). Связь волка с культом заложных покойников
позволяет трактовать оборотничество как не(до)воплощенность:
«волчий голод» - тяга к инкорпорации, объект голода – человеческое
тело. Сведения средневековых авторов о «стране волков» (ПсевдоКесарий, донесение францисканцев об империи Чингисхана)
резюмируются одним мотивом: это страна повторных перерождений,
где жить значит перерождаться, где жизнь как таковая неуместна,
поскольку тот, кто живет, уже не может родиться снова. Страна
безотцовщины: «они нашли там только лишь женщин без мужчин [...] а
когда спросили их о мужчинах, каковы они и где находятся, те
Карло Гинзбург интерпретирует сон Панкеева как отражение коллективной
сексуальной травмы (не уточняя ее природу): Фрейд, человек-волк и оборотни,
с.282.
194
См. напр. Т.М.Николаева «Бусый волк» Игорь и «оборотничество»
пушкинских героев; И.П. Смирнов. Место «мифопоэтического» подхода к
литературному произведению: (О стихотворении Маяковского «Как я сделался
собакой») // Миф — Фольклор — Литература. Лениград, 1978. С. 187—203. Можно
заметить родство с волком лермонтовского героя: Как будто сам я был рожден В
семействе барсов и волков ("Мцыри"). В «Боярине Орше» волк появляется как
проекция «обиженного отца» (с велярным акцентом): Когда голодный и худой,
Обходит волк вокруг гумна, а также в сцене смерти отца и усыновления соперника.
193
133
ответили, что их мужчины от природы – псы». Территоррия поминок:
жители этой страны «имеют обыкновение, словно дикие волки,
поедать, собрав родню, умершего отца».195 Отец присутствует на этой
территории, но только как мертвый (или нерожденный): только
мертвым отцом можно запастись.
Такой же Крупный ресурс - материнская грудь: склавяне-вильцы
«поедают женские груди, когда они наполнены молоком»196 - они не
пьют молоко, а похищают оральный объект. Материнская грудь нужна
целиком, как ресурс, обеспечивающий Питание. Инкорпорация груди
дает жизнь – в этом отношении грудь не отличается от фаллоса. Что
касается умерщвления младенцев, то волчата это и есть умерщвленные
младенцы. Только из глубины обиды нерожденного можно так
пустовать по ресурсам, только питая обиду нерожденного можно
иметь ресурсы. Младенцы вредны - они потребляют ресурс Питания,
однако несытость младенцев позволяет охватить весь объем ресурсов.
В сущности волчатам необходим только один ресурс — начало жизни,
которое можно повторно инкорпорировать, то есть оральный фаллос.
Но главное богатство нерожденных — Родина. Иметь
территорию Родины важнее, чем жить: имеющий Родину не растратил
ресурс перерождений. Страна Волков— территория перерождений:
жители этой страны — захватчики своей территории.
Оральное перерождение — главная тема «Слова о полку
Игореве». Боян в песне превращается в волка и сокола, Ярославна в
плаче превращается в кукушку. Игорь болен жаждой Родины, которую
утоляет крупный глоток Отца: «шеломом испить Дону великого».
Обида, жалоба, плач-клич-Klage звучат в «Слове». Волк упоминается в
«Слове» десять раз Фонетический контекст - влъци грозу въсрожат,
Хръсови влъком путь прерыскаще, въвржеся на бръз комонь и скочи с
него бусым влъком - связывает волка с темой Хорса: слово Хорс - по
внутренней форме псевдоларингал - соотнесено со скачком
превращения/ пырком возрождения.
Волк-Хорс рыскает, скачет, ввергается и превращается. ВолкВелес-полоз стелется и простирается: растекашется мыслию по
древу, серымъ вълкомъ по земли, сизымъ орлом подъ облакы.
Непрерывно превращаясь, он не покидает территории превращений:
Христианский мир и «Великая Монгольская империя»: Материалы
францисканской миссии 1245 года: Экспозиция и исследование А.Г. Юрченко.
СПб.: Евразия, 2002. С.107-108.
196
Р.Рабинович. «Волки» русской летописи, с.178.
195
134
"номадизм" волка родствен мутации сокола - коли соколъ вь мытехъ
бываеть, высоко птицъ възбиваетъ. Мыть как нахождение-втрансформации - эквивалент устойчивого состояния инкубуса: в
конечном счете речь идет о волчатах. 197
Орально открытые ресурсам, волчата питаются территорией и
ловят оральный объект. Инкорпорируя остроту противоречий и
напряженность конфликтов, они живут на пороге. Волчата не
берсерки, в их поиске нет трансцеденции. Придвинутые к телу Родины,
они ищут совместимости с Крупным объектом ее желания. Их цель –
то, к чему они придвинуты: волчата ищут оральный транспорт сюда.
Сокращения
IN - Freud Sigmind. Aus der Geschichte einer infantilien Neurose.
Gesammelte Werke. B.12. London: Imago, 1947.
WM - Karin Obholzer. The Wolf-Man. Sixty years later.
Conversations with Freud's controversial patient. London: Routledge, 1980.
Афанасьев - А.Н. Афанасьев. Народные русские сказки. В 3-х тт.
Т.1. Москва: Наука, 1984.
Леви-Стросс – К.Леви-Стросс. Мифологики. М.-СПб.:
Университетская книга: т.1. Сырое и приготовленное, 1999, т.2. От
меда к пеплу, т.3. Происхождение застольных обычаев, 2000.
Ср. А.Иличевский. Метафизика крика и метафизика плача. Евгений
Баратынский и Иосиф Бродский: метафора поэт-недоносок и метафора поэт-ястреб:
http://metaphysis.artinfo.ru/things/ilichevskii/ilichevskii_4.htm).
197
135
Эпителий
идеологии
Родины
или
тактильный
объект
"Это – ухо! Ухо величиною с человека! я посмотрел еще
пристальнее и действительно, за ухом двигалось еще нечто, до жалости
маленькое, убогое и слабое. И поистине, чудовищное ухо сидело на
маленьком, тонком стебле – и этим стеблем был человек! …" 198
На первый взгляд может показаться, что речь идет об ухе
филолога – о способности понимания, переросшей все остальные
способности, но посмотрев пристальнее, мы узнаем Ухо Хайдеггера.
Мы узнаем это ухо в лицо, узнаем лицо этого уха: именно у
Хайдеггера орган слуха становится специфически человеческим
органом – органом чуткости человека к Бытию: это орган величиной с
человека.
По определению Ницше, человек-ухо, человек, имеющий много
чего-то одного и не имеющий ничего другого – это калека наизнанку,
umgekehrte Krüppel. Ницше в таком случае – дважды инверсированный
калека: "У меня самые маленькие уши – и это немало интересует
женщин. Я анти-Осел par excellence".199
Маленькое ушко имеет преимущество перед большим ухом - это
орган чувственности:
Ницше соблазняет читателя случаем
соблазниться.
Но разве Хайдеггер соблазняет нас чем-то другим?
198
199
Ф.Ницше. Соч. в 2-х тт. Т.2. М., 1990. С.100.
Там же. С.574.
136
Бытие пребывает и присутствует, лишь за-трагивая своим
запросом человека [...] Постав повсюду непосредственно
подступает к нам и затрагивает нас.200
Этот слух связан не только с ухом, но одновременно и с
принадлежностью человека к тому, на что настроено его
существо. А человек остается на-строен (ge-stimmt) на то,
исходя из чего о-пределяктся (be-stimmt) его существо. В
этом о-пределении человек затронут и окликнут неким
голосом.201
Человек узнает голос Бытия, потому что человека задевает его
прикосновение. Голос Бытия потрясает состав человека. Бытие
подступает и затрагивает. "Скрытая сила вопроса о Бытии" – это сила
эротического прикосновения.
Ухо человека и ушко женщины устроены одинаково: это органы,
чуткие к соблазну – органы специфической чуткости к соблазну.
Можно предположить, что это один и тот же орган – Нос Философа:
"теплый аромат живого тела – вот моя стихия, мой “нос” и, в сущности,
вся моя философия"202 .
Существуют мыслеорганы (Мамардашвили) – органы-протезы,
органы-расширения тела, органы без тела, и существует тело без
органов (Делез) – пустое место расширения, которое нуждается в
органах.
Познает не ум. Под чувственностью следует понимать тело
[...] тогда речь может идти о расширенной чувственности, а
не естественно со-природной и раз навсегда данной 203 .
Тело без органов приобретает органы или, точнее, покупает их
(поскольку приобретение требует инвестиций): это экспансивное,
завистливое, бесконечно соблазняемое тело, которое однако
невозможно соблазнить,
поскольку свою чувственность тело
делегирует в органы: тело создает органы чувственности наподобие
М.Хайдеггер. Тождество и различие. М., 1997. С.19,22.
М.Хайдеггер. Положение об основании. СПб., 1999. С.94.
202
В.Розанов. Собр. соч. Т.11. М., 2000. С.55.
203
М.Мамардашвили. Стрела познания. Набросок естественнонаучной гносеологии.
М.,1996. С.51.
200
201
137
органов бюрократического аппарата. Тело расширяет чувственность:
оно приобретает не органы, а дополнения и расширения тела, хотя
ничего кроме дополнений и расширений не имеет и само является
приставкой к своим протезам.
Органы тела – точки его контакта с миром. Приобретая органы,
тело увеличивает поверхность контакта:
универсальный орган
расширения – кожный покров.
Дополнением к телу без органов является и само тело. Это
касается прежде всего феминистского проекта тела, поскольку тело в
феминизме конструируется как проект - как то, что женщине
предстоит приобрести204 . Расширение чувственности соответствует
поиску альтернативных сенсорных модальностей205, а покупка органов
– проекту
киберфеминизма 206. Для Иригарэ тактильная
чувствительность - забытый оригинал зрения, украденный глазом у
тела. Женщина возвращает себе украденное у нее самоощущение: тело
наращивает кожный покров.
Существует еще один орган, расширяющий тело без органов тоталитарное тело. Для Делеза полное тело социума это и есть тело
без органов, которое играет телами как своими органами, и так же, в
принципе, обстоит дело с "народным телом" Бахтина. Нельзя однако
отрицать, что приобретая народное тело, Бахтин приобретает
уникальный инструмент, который позволяет телу быть больше самого
себя. Народное тело – орган расширения границ тела: тело
растягивает кожный покров.
Нельзя отрицать и тот факт, что тоталитарное тело нас волнует:
"все мы ранены в Бытии" (Мамардашвили), "мы захвачены чем-то, что
больше нас" (Бибихин). Тоталитарное тело волнует, потому что оно
задевает за живое. Вопрос о тоталитарном теле звучит для русского
уха как вопрос о тактильной чувствительности.
В современном гуманитарном говорении "тоталитаризм" –
скорее тоталитарная кличка, чем термин. Я не буду говорить о
тоталитаризме, потому что не знаю, что это такое. Но я не могу не
знать, что такое тоталитарное тело, потому что не могу не иметь с ним
204
J.Butler. Bodies that matter: on the discursive limits of "sex". New York, 1993.
P.221.
205
L.Irigaray. Amante Marine de Friedrich Nietzsche. Paris, 1980. P.97.
206
D.Haraway. A Cyborg Manifesto: Science, Technology, and Socialist-Feminism in
the Late Twentieth Century”, in Symians, Cyborgs and women: the Reinvention of
Nature. New York: Routledge, 1991.
138
дело: "касающиеся нас дела не надо специально искать, изобретать,
определять. Мы и так уже среди них"207.
С точки зрения «дискурса» топос Родины можно определить как
неизбежное общее место. Любой разговор впадает в общее место,
любая точка контакта между говорящим и слушающим является их
общим местом: Родина это зона понимания двух людей, говорящих
по-русски. Но это значит, что возможна и эксплуатация общих мест –
воздействие на точку контакта. Речь идет о риторической конструкции
тоталитарного тела, но поскольку трудно определить риторику, не
прибегая к тактильной метафоре ("прикосновение словом"), то мы уже
внутри нашего предмета - в самой середине вещей.
Утро красит нежным светом
1.
Что чувствуют пальцы касаясь? Пальцы чувствуют прикосновение:
то, чего касаюсь я, касается меня. Как только я попытался чего-то
коснуться в мире, мир коснулся меня, указал мне на границы моего
тела. Я не сумел ничего коснуться: рука уперлась в свой предел,
нащупала межтелесную паузу. Но именно потому, что потрогать в
мире ничего нельзя, при-касаться может только душа, или же следует
признать, что касание руки метафорично: рука принимает
прикосновение мира или дарит свое прикосновение Другому –
протягивает ласку.
Касаясь, рука соучаствует в соприкосновении. Касаться значит
со-прикасаться: "le contact de l'avec, avec soi comme avec l'autre, l'avec
comme contact, la communauté comme co-tact" 208 .
Касаясь чего-либо в мире, душа касается среды прикосновений,
которой она не может не касаться, поскольку сама к ней принадлежит.
Душа касается родного, того, что всегда ее
затрагивает.
Соприкасаемое души – не мир, а Родина.
Договаривая за Деррида, следует сказать, что cообщество
соприкасаемых – это lesbian community: лесбийское тело рождается в
прикосновении и через прикосновение.
В.Бибихин. Новый Ренессанс. М., 1998. С.28.
J.Derrida. De toucher. Jean-Luc Nancy. Paris, 2000. P.133. Ср.: Ж.-Л.Нанси. Corpus.
М., 2000. С.157.
207
208
139
Tactility [is] a principle means of lesbian semiotics, textuality,
interactivity, and Desire: a means unlike the distancing and
hierarchical scopic/visual mode central to hetero-patriarchal
subjectivity (Engelbracht)
Не исключено, что человек рождается с лесбийской кожей, что
первая идентичность человека – лесбийско-феминная идентичность. Я
хочу предложить другой тезис: советский человек конструируется как
Лесбий, советский человек – это тактильная конструкция.
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
(ПМ: 47)
Золотым кремлевским светом
Даль кругом озарена,
Им обласкана, согрета
Вся совеская страна.
(ПМ: 147)
Когда по утру мы проснемся с Москвой,
Земля уже солнцем согрета.
(ПМ: 108)
Юность солнцем весенним согрета.
(СВ: 18)
Голос Бытия доносится к человеку издали – доносится и улетает.
Тело Родины касается человека всегда. Родина – это то, к чему человек
постоянно имеет касательство. Нельзя найти на земле место, где бы
человека не касалось тело Родины, и нельзя найти место на теле
человека, которое было бы за пределами ее касания. Родина касается
нас везде. Родина везде, где она нас касается. Нельзя покинуть
территорию касания, потому что она совпадает с нашим телом. Нельзя
удержаться на этой территории силой: нас держит сила касания.
Тело Родины касается человека всегда, потому что оно
примыкает к нему вплотную. Родина дополняет тело человека до
140
полноты. Родина – абсолютное дополнение человека: протез, а не
проект. Но чтобы быть полным, тело Родины также нуждается в
дополнении. Поэтому наряду с Родиной существует столица нашей
Родины: они существуют в одном ряду, встречаясь друг с другом и
дополняя друг друга. Москва – счастливое дополнение Родины:
дополнение Cчастья. Москва счастлива потому что ее омывает
кремлевский свет – золотое тело счастья. Счастье – естественная среда
Москвы, подобная ассоциированной среде живых организмов209 .
Тоталитарное тело ищет счастья в дополнении. Индивидуальное
тело не является полным, следовательно, нуждается в дополнении: для
счастья человеку нехватает полного счастья. Тотальность не может
состояться без Другого: тотальность двоится, диалогизирует. Целое
как тело нехватки отодвинуто, но целое всегда рядом как возможность
дополнения. Радикальной нехватки не существует: нехватка всегда
может быть вос-полнена. Другу не хватает только друга, а друг всегда
рядом.
Счастье – это контакт с телом счастья. Счастье неотделимо от
строительства счастья. Монтаж стихотворных строф. Стыковка строк.
Конструкция "конструкции": сборка тела сталинского структурализма.
СЧАЛ – группа из двух, трех и более жестко соединенных
между собой судов, составляющих отдельный ряд в общем
составе судов по длине.
СЧАСТЬЕ – этическое понятие, выражающее ощущение
полноты жизни, глубокое удовлетворение своей
деятельностью и результатами этой деятельности, ее
общественным значением. Человек испытывает полноту
жизни, ощущение С. в творческом созидательном труде,
когда результаты деятельности совпадают с заранее
поставленной
целью.
Личное
счастье
человека
складывается не только в результате трудовой и
общественной деятельности, но и зависят от слаженных
отношений людей в семье, в трудовом коллективе (БСЭ).
209
G.Deleuze, F.Guattari. A Thousand Plateaus. Capitalism and Schizophrenia. Trans.
B.Massumi. Minneapolis, 1987.P.51.
141
Поскольку полноту создает только дополнение, тоталитарное
мышление не знает ни отношений части – целое, ни вертикальных,
иерархических отношений: наша родина и столица нашей родины,
отец народов и семья народов дополняют друг друга и дружат друг с
другом, а следовательно дружат с Дружбой: все друзья - соседи
Великой Дружбы. От счастливого соседства уклониться нельзя: жизнь
сопредельна счастью.
Тоталитарное мышление культивирует двучленные логические
конструкции не потому что это мышление абстрактно дуалистично, а
потому что оно конкретно холистично. Двучленная конструкция –
наиболее тесная, это конструкция дополнительности, ее функция –
плотность примыкания и полнота заполнения: принцип тотальности
проецирует ось эквивалентности на ось смежности. Народ и партия,
социализм и коммунизм, Ленин и Сталин – это не узлы желания, а
дипломы счастья.
Дополнение дополняет тело, но это не дополнение тела, не его
собственное дополнение, а наоборот, дополнение несобственности:
оно дополняет эгоизм тела до полноты счастья и дружбы. Двое
встречаются в пространстве Третьего – на территории совместности,
которую они производят. Двое друзей работают на Заводе Счастья.
Функция капиталистичеческого производства желания производство потоков производства и сборка машинных агрегатов
(assemblages machiniques). Возникающие при этом территории
совместности (plans de consistence) используются как детали
агрегатов210. На Заводе Счастья основным продуктом производства
являются, наоборот, территории: сборка узлов и машинных агрегатов –
это способ расширения пространства совместности.
Тоталитарное тело расширяет территорию для того, чтобы
обосноваться на ней. Тело не ищет счастья, оно нуждается в
территории. Нехватку полноты восполняет плоское пространство,
потому что плоскость – это пространство имманентности, с ним нельзя
потерять контакт: указка скользит по карте нашей Родины, открывая
зоны ее повышенной чувствительности: Крым, Кавказ, Юг.
Из плоского пространства нельзя выскользнуть, потому что
плоскость - это и есть пространство скольжения. Поэтому
производство потоков постоянно соскальзывает на территорию
Письма: тело без органов, по которому пробегают потоки желания –
это не тело, а территория: кожа без тела.
210
Ibid. P.158.
142
Плоскость – место игры симптома, пространство чистого
jouissance. Но плоскость – это и место презентации "симптома", в
котором постмодернистская теория встречается с эстетикой
тоталитаризма. Лакановские "графы желания" - картинки на листе
бумаги; Жижек берет свои иллюстрации с простыни экрана. Два
основных типа пространств, которые различает Делез – "гладкое"
(lisse) и "разлинованное" (strié), соответствуют двум типам
переплетения нитей в текстильном производстве – атласному
(минимальное проглядывание основы на поверхности) и полотняному
(шахматное переплетение основы и утка). Это не столько пространства,
сколько поверхности и не столько поверхности, сколько тактильные
качества - гофрированная бумага, плиссированная юбка, теплый
вельвет, скользкий капрон. Или еще: плюш, байка, габардин, фетр –
весь мир материй, или материя мира, ставшая археологией.211
В принципе любой способ письма предполагает среду, которой
письмо питается, но которая невидима в письме. Среда советского
письма – воздух, средство прозрачности. Этой среды почти нет,
поэтому ее невозможно наблюдать: она угадывается по самочувствию
тела, которому спокойно и свободно в мире.
Нашу жизнь, как знамена побед,
Озаряет немеркнущий свет.
(ПМ: 30)
Под лучезарным небесводом,
В сиянье солнца золотом,
Как символ мира и свободы
Алеют флаги над Кремлем.
(ПМ: 34)
АЭРОФИТЫ – "воздушные" растения, получающте все
необходимые питательные вещества из окружающей
атмосферы А. поселяются на ветвях деревьев, но питаются
Ср. рустовку фасадов, характерную для сталинской архитерктуры, и
сглаживающий эффект "евроремонта": И.Сандомирская. Книга о Родине. Опыт
анализа дискурсивных практик / Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 50.
Wien, 2001. С.244.
211
143
самостоятельно: корни служат им лишь для прикрепления.
(БСЭ).
Воздух – абсолютная среда контакта: не только потому, что
посредством воздуха тело становится видимым, скорее, Видимость
дана телу как среда обитания.
Советского человека волнует только среда, касается только
среда. Контакт с объектами – это способ и повод вступить в контакт со
всей массой жизни, которая касается человека всегда, избежать
контакта с которой невозможно: окружающая среда совпадает с
полным пространством, окрестность местного – безмерность далекого.
Советский человек вступает в контакт с тем, посреди чего он
обитает: он обитает не "посреди", а по соседству с жизнью – в такой
близости, которая не мешает вступать в контакт. Его задача не
приблизить далекое (Ent-fernung), а отодвинуть близкое, чтобы "снова
и снова" контактировать с ним.
Воздух – универсальная среда контакта: посредством воздуха
мир становится видимым. Чтобы войти в контакт с видимым, человек
должен дышать воздухом: "где так вольно дышит человек". Но можно
предположить и другое: советский человек дышит воздухом, потому
что советское письмо питается Невидимым. Невидимое – абсолютное
дополнение видимого и поэтому полная среда письма. Невидимое –
место сияния видимого: место счастья человека.
Невидимое нельзя увидеть, и Невидимым, очевидно, нельзя
питаться. К Невидимому невозможно прикоснуться, но в среде
Невидимого не запрещено купаться:212 между Невидимым и Видимым
нет межтелесной паузы, Невидимое прилегает к телу вплотную. Но
поскольку объектом контакта является неприкасаемое, то
единственный способ контакта – получить прикосновение, и если
"прикасаемость" мазохиста - это способ поймать Другого на экран
Ссылаясь на Freikörperkultur 1920-30-х гг., W.Will выдвигает тезис об
"интеграции нудизма в нацизм" (Wilfred Will. The Body and the Body Politic as
Symptom and Metaphor in the Transition of German Culture to National Socialism./The
nazification of art, ed. B.Taylor.1990. P.43).Точнее было бы говоритиь о загаре
Невидимого под закрытым воротничком национал-социализма: в изобразительном
искусстве Третьего Рейха мотив обнаженного тела под солнцем (Mensch und Sonne)
сменяется мотивом счастливых лиц, обращенных к солнцу (Unter dem Sonnenrad:
"солнечное колесо" - свастика).
212
144
своей кожи 213, то возможен и мазохизм как средство оптимизации
контакта.
В романе Г.Николаевой "Жатва" героиня, погружаясь в среду
контакта, встречается с невидимым Алешей:
А зерно текло и текло широкими водопадами [...] Нечто
похожее на нежданную и невидимую другим встречу с
Алешей чудилось Лене [...] в переливах сыпучего зерна,
выращенного его руками (Николаева:358-359).
У
Владимира Сорокина лесбиянка посредством "Алеши"
вступает в контакт с гимном Советского Союза ("Тридцатая любовь
Марины"). Гимн передается по радио: Марина вступает в контакт с
голосом Родины и с ее тонким телом (ср. манифест киберфеминизма:
"Наши лучшие машины сделаны из солнечного света: они чистые и
светлые, потому что это ничто иное, как сигналы, электромагнитные
колебания"214 .
В фильме Яна Шванкмайера "Конспираторы наслаждения" (Jan
Svankmajer, Spiklenci slasti) один из персонажей конструирует Машину
Прикосновений, чтобы привести ее в действие во время передачи
последних новостей. Фактически его контакт направлен на Идеологию:
поскольку своей рукой ни до чего не дотянуться, человек нуждается в
Невидимом, которое само достает.
2. Над страной весенний ветер веет
Дует ветер молодо во все края.
(ПМ:120)
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
(ПМ: 96)
Ну-ка, ветер, гладь нам кожу,
Освежай нашу голову и грудь!
Ж.Делез, Жиль 1992. Представление Захер-Мазоха (Холодное и Жестокое). –
Л.Захер-Мазох. Венера в мехах. Москва: "Культура". С.254.
214
D.Haraway. Op.cit. P.153.
213
145
(ПМ: 118)
Ветер – вестник весны. Ветер знакомит страну с весной. Ветер несет
знание о весне. В знании нету зрения: ветер дует в лицо слепого.
Превращая свою поверхность в поверхность контакта, тело
открывает себя взгляду Другого. Тело не только дарит свое зрение
мегаглазу215, но и превращает мегаглаз в ласкающий и трогающий глаз
– в порноглаз. Мегаглаз не монополист зрения, а протез чувственности.
Мегаглаз тоже слеп: это купель Нарцисса.
Ветер дует в лицо: это встречный ветер. Тело встречается с ветром
лицом к лицу. Это значит, что оно не может с ним встретиться, потому
что живет с ним на одной территории. Тело человека постоянно
прописано на территории Другого. Тело живет на территории лица:
"для меня все тело это лицо" – не в смысле голого дикаря, а в смысле
гиперкалеки Левинаса: у человека нет ничего, кроме лица – ни глаз, ни
ушей, ни тела: одно сплошное лицо.
Лицо имеет поверхность, обращенную к Другому: это поверхность
стыда. Краска стыда, заливающая лицо, обозначает территорию
Другого на лице. Совестливость русского писателя превращает текст в
орган стыда – подобие искусственной кожи. В советской литературе
наблюдается нечто другое: симуляция симптома, производство стыда,
превосходящее меру стыдливости: 216
Толька покраснел и, презрительно фыркнув, отвернулся от
Владика; Алька покраснел; Владик легко взял из рук
покрасневшего Иоськи винтовку (Гайдар: 186, 245, 251);
Анатолий [...] краснел так, что любую девушку вгонял в
краску; Олег [...] вспыхнул, резко повернулся к Виктору и,
смущенный, подал ему руку; Надя [...] покраснела так, что
румянец ярко выступил на ее маленьких скулах.
И
Сережка вдруг тоже покраснел; Олег?.. - сказала она,
смутившись так, что ее смуглое личико залилось
Аркадий Недель. Анти–Улисс. Желаемое, садистское, визуальное
в советской литературе 30–х–40–х гг. Логос, 1999, 11/12. С.119.
215
О "фабрике симптомов" Пастернака см. Н. Фатеева. Семантическое поле
"болезни" в поэтической системе Пастернака. Studia Litteraria Polono-Slavica, 6:
Choroba, lek i zdrowie. Red. Roman Bobryk, Jerzy Faryno, Warszawa: SOW. P.307-319.
216
146
румянцем; Олег густо покраснел (Фадеев: 39, 48, 122, 202,
314); «Предатель!» - ветки хлещут по лицу; Когда
краснеть бы нечего, краснею; И проступает алая, когда
привыкают молчать, на лицах детей Авеля Каинова
печать (Евтушенко, "Идут белые снеги": 99, 119, 331);
Ветер рожу драл, как наждак. Как багровые светофоры,
Наши лица неслись во мрак; И лицо у него горит;
Проступало
ему
Революции
окровавленное
лицо
(Вознесенский: 91, 127, 129).
Тропизм стыда – универсальное свойство советский кожи,
Советская кожа – зона стыда: даже стены Кремля розовеют
"нежным цветом". Социальная стыдливость объединяет
советских людей, как первомайский парад на Красной площади:
стыд выводит человека в пространство совместности. Стыд –
производное от стужи217 – зона контакта с морозным воздухом
Родины.
В "Метаморфозах" Овидия симуляция стыдливости
переходит в производство соблазна: стыдливое тело соблазняет,
свидетель соблазна и соблазненная жертва встречаются на
поверхности видимого – в пространстве метаморфозы.
Молвив, замолкла она, а мальчик лицом заалелся,
Он и не знал про любовь. Но стыдливость его украшала.
Цвет у яблок такой на древе, солнцу открытом,
Так слоновая кость, пропитана краской, алеет.
(Мет.4:329-332)
В советской литературе разжигание стыда это и есть
производство соблазна: стыд – форма совместности, стыдливое тело
торопится занять место на общей территории.
Зона стыда – участок советской территории. Всегда существуют
площадки и полоски соблазна, которые притягивая тела, становятся
станциями размещения тел – рубиновые звезды Кремля, золотая моя
См.: Н. Арутюнова. О стыде и стуже. Вопросы языкознания. 1997, № 2. (Ср.
тему "ледяного мира" у Захер-Мазоха: Ж.Делез. Представление Захер-Мазоха.
С.232).
217
147
Москва, пионерский костер, площадь Мира, проспект Дружбы:
советское пространство – это и есть территория совместного соблазна.
В "Молодой гвардии" вазомоторная реактивность
героев
сочетается с хронической загорелостью:
Донецкие каленые ветры и палящее солнце, будто
нарочно, чтобы оттенить физическую природу каждой
из девушек, у той позолотили, у другой посмуглили, а у
иной прокалили, как в огненной купели, руки и ноги, лицо
и шею до самых лопаток; Володя [...] открыл свои
настолько загорелые и мускулистые худые ноги, что
никакая болезнь и лежание в больнице не могли
истребить этот загар; Олег Кошевой, их товарищ по
школе, загоревший и, как всегда, свежий (Фадеев:
9,83,94).
И женское и мужское тело покрыты слоем соблазна, тонким
слоем Внешнего без подкладки – как пенка молока, корочка хлеба,
шоколадный слой эскимо. Невозможность коснуться мира тело
воспринимает буквально: тело отказывается от прикосновения и отдает
свою поверхность ласке мира. Тело ничего не касается пальцами,
потому что превращается в поверхность (жест Олега Кошевого – "он
потер пальцы" – уничтожает прикосновение как таковое:
единственным способом контакта становится ласка – трение
поверхности о поверхность).
Свою осязаемость тело дарит невидимой гладкой коже – солнцу,
ветру и порноглазу, но гладкая кожа – это тоже поверхность ласки,
отданная другому телу ("Ну-ка, ветер, гладь нам кожу").
Лаская, гладкая кожа отдает свою гладкость без остатка (поэтому
она не может быть полностью гладкой, иначе его ласка не будет
ощутимой). По ту сторону гладкой кожи нет никакого резерва
чувственности - ни sensorium Dei, ни чувствилища Родины, ни
Русского Уха. Более того, не существует тела Родины: существует
только эпителий Родины, или, еще точнее, эпидермис – верхний,
нечувствительный слой кожи, осязательная собственность другого
тела.
В сущности это волосяной покров:
И он, как в детстве, нащупывает руками одну и другую
скрепочки в ее волосах и начинает выбирать шпильки.
148
Пряча лицо, она все клонит голову ему на руки, но он
вынимает шпильки все до одной и выпускает ее косы, и
они, развернувшись, падают с таким звуком, как падают
яблоки в саду, и покрывают всю маму (Фадеев: 410); Не
мучай волосы свои, Дай им вести себя как хочется
(Евтушенко, "Нежность": 109).
Распущенные волосы полностью скрывают тело Родины, но их
поверхность высвечивает Родину прикосновению: эпителий Родины –
это и есть ее полное тело. Тело Родины несокрыто слоем внешнего:
ЭПИТЕЛИЙ, эпителиальная ткань [от эпи... (см.) и греч.
thēlē – сосок, первоначально так назывался слой,
покрывающий грудной сосок], - один из типов ткани
животных и человека, выполняющей гл.обр. защитную,
выделитльную и всасывающую функцию (БСЭ).
Накат внешнего на теле Родины – полотно, ткань под рукой
портного. Лицевая фактура полотна не отличается от изнаночной: это
сплошь открытая интимно-ощутимая ткань –
порноповерхность
Родины. Полотно – "материя, данная нам в ощущениях", и если мир
материален, то материя мира – полотно. 218
Полотно по своей фактуре – полугладкая ткань: оно подлежит
разглаживанию. Поверхность обработки щедра лаской Родины. Гладко
расчесанные волосы. Костюм, выглаженный материнской рукой.
Полоска соблазна: галстук.
В стихотворении Мандельштама 1917 года полотно символизирует ткань мира
- Натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, пространством и
временем полный (Мандельштам:116). В 1930-е гг. полотняная ткань, вытесняя
дерево и камень, становится реперезентативной стихией Советского: Люблю
появление ткани; Люблю шинель красноармейской складки; От сырой простыни
говорящая; Свист разрываемой марли; А солнце щурится в крахмальной нищете;
Чище правды свежего холста Вряд ли где отыщется основа; Разорвав расстояний
холстину; Еще гуляют в городах Союза Из мотыльковых, лапчатых материй
Китайчатые платьица и блузы (Мандельштам:140,200,214,217,231,236). В
последнем примере, очевидно, имеется в виду крепдешин ("китайский креп"),
ткань полотняного плетения, так же, как холст и сукно (в "Молодой гвардии"
крепдешиновое платье Любы Шевцовой упоминается шесть раз).
218
149
Юноша стоял, рослый, аккуратный, в хорошо
выглаженной серой паре с темно-красным галстуком и
выглядывавшим из карманчика пиджака белым костяным
наконечником складной ручки [...] Первое, что он сделал, к
немалому удивлению Ули, - он большими ладонями
аккуратно пригладил свои почти не растрепавшиеся,
расчесанные на косой пробор светло-русые волосы
(Фадеев: 46).
Евдокия Федотовна точно новыми глазами увидела мужа в
этом хорошо сохранившемся отглаженном пиджаке на его
большом теле и вдруг стала целовать его гладко выбритое и
все-таки колючее лицо, поцеловала его даже куда-то в
галстук (Фадеев: 542).
Свойство гладкой кожи – быть гладимой. Тело разглаживает
кожу, ликвидируя жировые складки и складки чувственности,
превращается в чистую поверхность – волосяной покров, матерчатый
слой, место скольжения и ласки. Тело стремится увеличить свою
поверхность – распластаться на поверхности, превратиться в надутый
парус, трепещущий флаг – или же соединиться с миром заподлицо:
Любка,
не
чувствуя холода,
румяная от
ветра,
заносившего яркий подол ее платья, стояла на открытом
ворошиловградском шоссе с чемоданчиком в одной руке и
легким летним пальто на другой (Фадеев: 342-343)
Москва почувствовала себя трубой, продуваемой насквозь,
и держала все время рот открытым, чтобы успевать
выдыхать внизывающийся в нее в упор дикий ветер
(Платонов: 17).
Тело-трепещущий
флаг,
тело-аэродинамическая
труба,
бахтинское гротескное тело, живущее на своих границах – все эти тела
стремятся увеличить свою полезную площадь, то есть расширить зону
контакта: тело надевает/надувает анти-шагреневую кожу.
Аристотель ("Никомахова этика", 1118a) возводит все виды
чувственности к осязянию, подтверждая это притчей о чревоугоднике,
150
который, "полагая что удовольствие он получает от осязания пищи,
молился, чтобы глотка у него стала длиннее журавлиной"
Греки открыли субъекта как складку чувственности:
гимнасические удовольствия превращают поверхность тела в зону
самовосприятия, место отношения человека к миру становится местом
отношения человека к себе219 .
Ветер эпохи разглаживает складку чувственности: место
отношения человека к себе становится местом отношения человека к
миру: "самое близкое к миру, что в нас есть, есть кожа" (П.Валери).
Журавлиная шея превращается в аэродинамическую трубу.
Заполнение места меняется, но человек остается на том же месте.
Место человека - полная поверхность кожи: "Внутри человека нет
никакого места, которое бы не принадлежало той поверхности, которая
есть его кожа"220 .
В сущности стремление человека "найти свое место" сводится к
геометрической
задаче: найти/определить площадь поверхности
объемного тела. Точных математических методов решения этой задачи
не
существует.
Задача
решается
экспериментальным
–
"архимедовским" – путем: способом планиметрической развертки
поверхности тела на плоскости и способом склейки двухмерного тела
в трехмерное. Первым способом воспользовался Аполлон, снявший
кожу с Марсия, второй метод испробовал на себе изготовитель кож
Геракл, примерив тунику Несса.
Грекам было известно, что из тел, имеющих равную поверхность,
максимальный объем имеет шар. Шар – это максимальная складка, или
каверна: поверхность Внешнего, всосанная в зону Внутреннего. Заняв
свое место, тело стремится заполнить его.
Двадцатый век нашел новое решение задачи кентавра: чтобы
иметь максимальную поверхность, телу не нужно иметь объем, то есть
не нужно быть телом: максимальную поверхность имеют лист Мебиуса
и бутылка Клейна, потому что эти тела имеют только одну поверхность
– абсолютно замкнутую поверхность скольжения и абсолютно
открытую плоскость контакта. Способом решения задачи является не
расширение площади, а производство территории. Поэтому тело
расширяет свою поверхность до предела: полная поверхность тела –
это топологическое пространство, «замкнутое многообразие».
Ж.Делез. Фуко. М.,1998. С.131-134.
В.Подорога. Геракл, изготовитель кож.// Мастерская визуальной антропологии.
Москва: Художественный журнал. 2000. C.52.
219
220
151
Расширяя свою поверхность, тело выходит на территорию. Тело
производит территорию, потому что никакой Кожи Мира не
существует: место территории мира – поверхность человеческого
тела.221 Территорию производит только полная замкнутая поверхность:
выходом на территорию Родины обладает необрезанное арийское
тело.222
Человек превращается в (ин)станцию своего места. Человек
вмещает свое место. Человек бережет свое место:
Сердце русское очень большое –
Вся великая родина в нем.
(Долматовский: 499)
Здесь можно определить топологическое различие двух конструкций: Покрова
Богородицы и Эпителия Родины: Покров Богородицы всех покрывает, прячет
внутрь. Богородица покрыта тем же покровом (иначе бы она не прятала Русскую
Землю под свой покров). Иначе говоря, все тела покрыты или прикрыты: тела не
имеют внешних поверхностей (ср. конструкцию заклада Раскольникова).
Наоборот, советские тела (включая тело Родины), не имеют поверхностей, которые
не были бы внешними, и при этом любая поверхность, начиная с минимальной,
точечной, является несущей и поэтому полной поверхностью (ср. конструкцию
аэродинамической трубы Платонова).
222
В портрете Олега Кошевого угадывается фотооблик "идеального арийца".
Изображение "немцев" в романе скорее напоминает антисемитские карикатуры
«Штюрмера»: И в это время в дверях, без стука, появился ефрейтор, голый по
пояс, очень волосатый, черный; Немцы сидели без мундиров, в нижних несвежих
рубахах с расстегнутым воротом, потные, волосатые; Солдаты армии фюрера
ждут вашего ответа, Луиза, - торжественно говорил пьяный ефрейтор в нижней
рубашке, с черно-волосатой грудью.
Лесбийское отвращение к негладкому мужчине сочетается с репрессией
чувственно-женской гладкости (второй полюс антисемитского стереотипа):
Парикмахер [...] в белоснежном переднике[..] неслышно, как дух, оказался возле
командующего, заправил ему салфетку за ворот халата и зефирными касаниями
мгновенно намылил ему лицо с выбившейся за ночь жесткой и темной щетинкой.
Кожа, не покрытая эпителиальным слоем, слишком чувствительна, эгоистична: она
не отдает свою поверхность ласке, а присваивает прикосновение. Нежность этой
кожи совместима с грубостью: на нежной коже вырастает жесткая щетинка.
Идельную поверхность контакта представляет гладкое, но ощутимое тело загорелая кожа, покрытая детским пушком: рано сформировавшаяся девушка, с
покрытыми золотистым пушком сильно загорелыми руками и ногами, в которых
было еще что-то детское; загорелая девушка с голыми, покрытыми пушком
ногами и руками; девушка лежала на пледе в садике и читала книгу,
придерживая ее обеими загорелыми, покрытыми пушком руками - чувственность
арийского тела имеет оттенок педофилии.
221
152
Чтобы вместить внешнее, большое сердце должно стать
открытым сердцем, открыться вовне. Орган, который можно принять за
тарелку уха, на самом деле является стенкой Родины – внешней
поверхностью внутреннего органа. Стенки матки покрыты грубой
серозной тканью: слой эпителия защищает мать изнутри, отделяя ее от
плода стеной.223 В этом тайна материнской девственности: сын всегда
не-внутри матери, даже когда он в нее возвращается. Большое сердце
распахнуто в мир: внутренняя полость сердца обрастает эпителием.
Распахиваясь вовне, большое сердце выворачивается наружу:
ЭКТОПИЯ (греч. ektopos – смещенный) – смещение
внутреннего органа наружу или в соседние с ним части
тела вследствие врожденного порока развития стенок
той или иной полости или их их повреждения. Так,
частичиное незакрытие брюшной полости зародыша в
области передней брюшной стенки и стенки мочевого
пузыря приводит к Э. мочевого пузыря, при которой
задняя его стенка выпячивается в дефект брюшной
стенки. При наличии врожденного дефекта грудины и
ребер возможна Э. Сердца (БСЭ).
В принципе возможно полное выворачивание тела наружу
сквозь свой дефект – превращение человека в изнанку калеки. В
этом случае на месте человека остается дефект (но не пустое
место: оно имеет топографию) – просвет Бытия, сквозь который
произошло выпадание человека: это, очевидно, и есть случай
экстатической экзистенции.
Человек может вывалиться сквозь собственное ухо и даже
сквозь ушко: орган, который можно принять за воронку уха - это
бутылка
Клейна,
поверхность,
которая
бесконечно
выворачивается сквозь себя наизнанку.
Согласно лурианской кабале, мужское и женское тело соприкасаются спинами
(встреча лицом-к-лицу не всегда им доступна). Женщина покрывает мужчину
спиной и прикрывает его со спины, защищая от влияния Внешних Сил (khitsonim).
Тело женщины заменяет внешнюю (спинную, «слоновью», эпителиальную) кожу
тела, потому что оно целиком принадлежит внешнему: женское тело выплеснуто
на кожу. И поскольку женщина – ближайшее внешнее тела, соблазн внешнего
приходит через женщину.
223
153
КЛЕЙНА ПОВЕРХНОСТЬ (бутылка Клейна) односторонняя поверхность, введенная в рассмотрение
немецким математиком Ф. Клейном. В трехмерном
пространстве К.п. может быть получена из трубы,
открытый с обеих сторон, если, изогнув трубу, пропустить
ее
узкий
конец
через
стенку
и
"склеить"
(илентифицировать) оба граничных круга, изгибая внешний
широкий круг внутрь, а внутренний, узкий круг наружу.
Таким образом, получается поверхность, имеющая линию
самопересечения. К.п. без самопересечения может быть
реализована лишь в четырехмерном пространстве.
С топологической точки зрения К.п. – двумерное замкнутое
неорентируемое многообразие, эйлерова характеристика
(см.) к-рого равна нулю (БСЭ).
Выворачиваясь наизнанку, замкнутое тело вворачивается в себя,
вырождается
в
виртуальное кольцо, сквозь которое она
выворачивается, в тело Нуля: в этом теле слишком много Ничто и нет
почти ничего другого.
Если местом человека является дефект полости, то человек
занимает скромное место в Бытии. Однако человек бережет это место,
поскольку оно дарит ему территорию: принцип бедности - это
принцип близости к Бытию. Своих близких родственников человек (по
крайней мере простой советский человек) находит среди бедных
родственников – организмов, которые берегут свою бедность.
КИШЕЧНОПОЛОСТНЫЕ
(Coelenterata)
–
тип
многоклеточных животных. Среди К. имеются сидячие
формы (одним полюсом прикрепленные к твердому
субстрату – полипы (см.) и свободноплавающие – медузы
(см.).
154
На одном конце тела К. (по главной оси) располагается рот,
обычно окруженный щупальцами; рот ведет в
единственную в теле К. полость кишечника (гастральную
полость) и служит одновременно для выбрасывания
непереваренных остатков пищи. противоположный конец
тела – слепо замкнутый (у полипов он служит для
прикрепления ко дну). Гастральная полость нередко
(особенно у медуз) имеет радиальные выпячивания.
Особые половые протоки у К. отсутствуют, и выведение
половых продуктов происходит или через разрывы стенки
тела наружу, или через разрыв кишечного эпителия в
гастральную полость и затем через рот в воду (БСЭ).
Тело кишечнополостных состоит из единственного отверстия –
органа
питания,
совпадающего
с
органом
выделения.
Свободноплавающая медуза предвигается, проглатывая среду. Это
бутылка Клейна, которая бесконечно выворачиваясь, пропускает сквозь
себя Внешнее и таким образом передвигается сквозь Внешнее: тело,
которое питается территорией.
Тело полипа сформировано двумя тропизмами: тропизмом
счастья и тропизмом страха. Это слепая подошва, прикрепленная к
субстрату, распластанная на теле Родины, и это сквозная кишка,
пропускаящая сквозь себя среду: чтобы не допустить вторжения среды
в организм, нужно уничтожить различие между средой и организмом.
Тело становится проницаемым для среды, оно обладает
проницаемостью среды, является средой среды.
Но если тело пропускает сквозь себя действительно все, то тело
не задерживает ни счастья ни страха. И если тело вмещает ветер, то
оно уже не вмещает тотальность: ветер разрушает тело тотальности,
"содержание" ветра – тотальная экстериорность и тотальный садизм.
В стихотворениях Мандельштама 1930-х годов лепка
тоталитарного тела – способ спасения в садизм.
Поэт лепит
тоталитарное тело, поэтический опыт – лепка крупного тела пустоты.
Пустота подступает к телу вплотную. Пустота – это то, чего телу
не хватает до полного тела, и значит тело всегда неполно, обрезано.
Спастись от нехватки можно хватая тело нехватки - глотая пустоту:
Полон воздуха был рот; Твои речи темные глотая; Захлебнулась
винтовка Чапаева (Мандельштам: 209,214,226).
Но спастись от того, что подступает вплотную,
нельзя.
Подступание - это власть. Власть всегда касается тела: Власть
155
отвратительна, как руки брадобрея; Его толстые пальцы как черви
жирны (Мандельштам: 195,197).
Прикосновение рук брадобрея может услышать только
безбородое тело Нарцисса, а жирные пальцы ощутимы для тела,
ставшего слепой осязающей поверхностью. Чтобы услышать
прикосновение власти – чтобы услышать власть как прикосновение –
поэт сам должен спуститься по лестнице Ламарка: отказаться от
подарка
зрения
и приобрести выпуклую радость узнавания.
Лесбийская игра с шершавой мужской властью создает пространство, в
котором власть отсутствует: прикосновение взаимно. Единственный
закон, действующий в этом пространстве – дефицит жилплощади,
недостаток поверхности контакта: территория – это то, чего всегда
нехватает.
Орган, который можно принять за Русское Ухо, фактически
является тактильным устройством. Однако русского поэта можно
принять за ухо: он не перстает слышать Целое. Слышать для поэта
значит охватывать: тело поэта не перестает выворачиваться в ухо.
Русское Ухо – это Корнерот: оно извлекает питание из контакта с
территорией.
Ухо поэта – тактильный инструмент: поток речи, который
в/сквозь него проходит, оно измеряет как силу. Измеряя поток, оно
вмещает его
в полном объеме: Шла пермяцкого говора сила,
пассажирская шла борьба; Надвигалась картина звучащая на меня, и
на всех, и на вас (Мандельштам: 214, 235)
Проблема Русского Уха – вместить силу, которая его насилует, и
тем самым стать местом силы: проблема плотности, а не силы.
3.Холодок бежит за ворот
Вот ветер налетел упругий
И прядь волос растеребил.
(Щипачев: 53)
Убили партизанку на
рассвете,
Две ночи длились пытки и допрос.
Прощаясь, трогал подмосковный ветер
На лбу девическую прядь волос.
(Щипачев: 173)
156
Треплет ветер яростный
Кудри непокорные.
Нас зовет на подвиги
Молодость задорная.
(ПМ: 160)
Красоте
родных
колхозных пашен
Богатырской удали ребят
Улыбается
счастливо
Паша,
Ветерки ей кудри теребят.
(Челпанов:
138)
Ласка подмосковного ветра обозначает на теле человека точку
прикосновения Родины. Подобно тому, как Хайдеггер обнаруживает у
человека орган чуткости к Бытию, так же советский человек открывает
на своем теле слух Родины – не ухо и не ушко, а прядь за ушком.
В сущности этот орган не нужно открывать: точка
прикосновения это и есть точка открытости - на гладкой коже
вырастает орган соблазна. Касаясь единственной точки, Родина
касается всего человека. Вместе с тем превращая поверхность тела в
зону касания, человек превращает все тело в точку контакта: полная
поверхность тела человека топологически эквивалентна точке контакта
с Родиной.
Меткий удар Бытия - гетеросексуальная атака на чувственность: он
потрясает состав человека224. Прикосновение Родины –абсолютно
прозрачное, риторическое касание, средство Знакомства и Встречи.
"Lesbian Desire may exist transitionally in or as or via this point of contact"
(Engelbrecht):
Не спи, вставая, кудрявая [...]
Страна встает со славою
224
D.Krell, "Strokes of love and death", Intimations of morality. Time, Truth and
Finitude in Heidegger's Thinking of Being, the Pennsylvania State Univ. Press. 1986.
P.165.
157
Навстречу дня.
(ПМ: 96)
Средством прикосновения является рука. Прикосновение
Невидимого дает рука. Советская кожа ловит прикосновение родной
руки:
И вспомнилась Олегу мама с мягкими, добрыми руками [...]
"Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, как
я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал
загар, он уже не отходил и зимой, - он был такой нежный,
ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках. А может
быть, они были и грубее, руки твои, - ведь им столько
выпало работы в жизни, - но они всегда казались мне
такими нежными, и я так любил целовать их прямо в
темные жилочки (Фадеев); Всегда найдется женская рука,
чтобы она, прохладна и легка, жалея и немножечко любя,
как брата, успокоила тебя (Евтушенко).
Фадеев эротизирует материнское прикосновение по той же
причине, по какой Евтушенко стерилизует женскую руку: им не
хватает силы прикосновения.
В "Молодой гвардии" имеется эпизод, который восполняет
нехватку:
При последних словах Олега денщик тяжелой, набрякшей
ладонью с такой силой ударил Олега по лицу, что Олег
едва не упал. Никогда, за все шестнадцать с половиной лет
жизни, ничья рука - ни по запальчивости, ни ради
наказания - не касалась Олега [...] Бешеная кровь хлынула
Олегу в голову. Он кинулся на денщика. Денщик отпрянул
к двери. Мать повисла на плечах у сына [...] Щека его
горела (Фадеев: 194).
Удар мужской руки лишает лесбийское тело невинности. Олег
никогда не получал пощечин, но ему доставались материнские шлепки.
В стыдном ударе палача присутствует то, чего не хватает женской
ласке. Чтобы заслужить шлепок матери, надо провиниться: шлепок
обозначает место видимости вины - интимное место на теле ребенка,
открытое для матери: место вины является местом контакта с матерью.
Точно так же запальчивость вводит тело в контакт - фактически в
158
контракт - с рукой палача: чувственность тела замыкается на палача.
Это не значит, что рука палача компенсирует контакт с матерью,
скорее материнской руке не хватает быть рукой палача, поэтому ее
необходимо соблазнять.
Материнской руке не хватает быть рукой палача - мать
«разлучает» тело с рукой палача: Мать повисла на плечах у сына.
Следовательно, рука палача не обеспечивает контакт: смысл эпизода в
том, что удар палача – это тоже пустое прикосновение.225
Прикосновение не позволяет уклониться от встречи, потому что
место касания – это и есть место встречи: встреча имеет место.
Вызывая человека в пространство открытости, Родина приближает тело
человека к точке жертвенности.
Поверхность арийского тела – полная территория. В
геометрической аналитике Бродского поверхность тела это край,
место, где тело кончается:
Пора признать за собой поверхность и, с ней, наклонность к
поверхности, оставить претензии на одушевленность; Она лежала,
как это делает отродясь плоская вещь: пылясь; Но пока существует
обувь, есть то, где можно стоять, поверхность (Бродский:
3.87,4.128).
Предел тела – поверхность, предел поверхности – линия, предел
линии - точка. Тела (геометрические и негеометрические) сходятся к
пределу, заостряются, сводятся на нет: И наше право на «здесь»
простиралось не дальше, чем в ясный день клином падшая на сугробы
тень; Место, где я нахожусь, есть пик как бы горы... Конус. Нос
железного корабля.
Теряя три измерения, тело приобретая четвертое - время: Не
знал Эвклид, что сходя на конус, Вещь обретает не ноль, а хронос.
В этом очевидно причина тоски палаческих прикосновений у Набокова - под
пальцами палача тело вспоминает муки детства: Простите, -- что это у вас на
шее, -- вот тут, тут, -- да, тут [...] У меня руки чистые, позвольте мне тут
прощупать ("Приглашение на казнь").
Ср. в «Даре»: о том, что мучило мальчика: [...] щипок крючка [...] при
завязывании (подними подбородок) ленточек шапочных наушников.
«Приглашение на казнь» - бунт мальчика против матери: сколько крошек в
постели - то есть "не хочу в постель!". "Сам", повторяет Цинциннат палачу – как
если бы речь шла о завязывании наушников. Садистский излишек материнских
прикосновений передается палачу, но тем самым тело теряет контакт с матерью
(«муки мальчика» анонимны: мать никогда не касается тела своей рукой). Топос
Родины возникает у Набокова как зона пустоты контакта: интимные места тела –
это места, лишенные загара, то есть зоны Невидимого на поверхности тела.
225
159
На языке постулатов Эвклида говорит неэвклидово тело: первые
источники божественного света на теле Адама Кадмона – кончики
волос и острие бороды (shibolet zakan). Геометрию изучают в школе, а
школа это кубатура класса, плоскость доски, поверхность парты (руки
плоско прижаты к парте). В эссе "Меньше, чем единица" Бродский
упоминает два увлечения «тогдашних школьников»: они любили
подсматривать за нижним бельем учительницы, и их «сводила с ума»
открытая коленка учительницы (на картине "Прием в комсомол"). Оба
эротических
объекта
–
онанически
инвестированные
порноповерхности: цветное белье советской эпохи – само по себе
"выставка"226, а полотно картины, не имеющее ничего "под" себой –
эквивалент нижнего белья.
Открывая свою поверхность порноглазу, арийское тело обнажает
край – проходит краеобрезание. На упомянутой картине белокурые
волосы учительницы завиты в локоны. Концы волос завиваются,
закругляются: тело прячет концы. Но завиток локона – это уже
отдельное тело, топологический эквивалент крайней плоти.
Отрезанный локон
– это первое приношение (libamina prima);
обрезанную прядь волос кладут на могилу в знак траура; с головы
умершего срывают несколько волосков, поскольку умерший – это
жертва богам. Обрезанная крайняя плоть Адмона Кадмона - семя
материального мира
(malkhut de-malkhut). Отрезанный локон
Береники превращается в созвездие (в рассказе Эдгара По «Береника»
роль крайней части тела играют зубы).
Локон – геометрический образ классического тела. Но в своем
геометрическом преобразовании это тело уже подверглось
метаморфозе:
Сзади одежды ее дуновением встречным
трепались,
Ветер игривый назад, разметав, откидывал
кудри.
(
М
е
т
Ср.:Память тела. Нижнее белье советской эпохи. Каталог выставки. Кураторы
Екатерина Деготь, Юлия Демиденко. Москва, 2000.
226
160
:
1
:
5
2
9
5
3
0
)
Бьет пятами подол, назад его ветер относит,
По белоснежной спине разметались волосы
вольно;
Бьются подвязки ее подколенные с краем
узорным.
Вот заалелось уже белоснежное тело девичье
(
М
е
т
:
1
0
,
5
9
1
5
9
4
)
161
Встреча девы и ветра не имеет территории: это встреча двух
перемещаемых в пространстве перемещения – встреча-в-уклонение.
Встреча не позволяет уклониться, потому что встреча тождественна
уклонению: линия распущенных волос обозначает линию регрессии и
перверсии. Бегство Дафны от Аполлона и Аталанты от Гиппомена –
это не бегство от брачных отношений, а бегство на территорию
бегства, в пространство неуклонной близости – на остров Лесбос, в
столицу касаний.
"Молодая гвардия" начинается со сцены эвакуации: беженцы
покидают родные места. В конце романа герои снова уходят из города,
но на этот раз, чтобы вернуться на Родину – перейти линию фронта.
Они движутся вдоль линии фронта, однако при этом выясняется, что
они нигде не могут пересечь эту линию: они движутся по касательной к
Родине – единственным способом каким они могут ее касаться.227
Молодогвардейцы по-делезовски "кочуют", но в своем движении
детерриториализации они встречаются с Родиной:
Валя остановилась посреди дороги и стояла долго-долго,
худая, с этим мешком за плечами, и ветер теребил мокрый,
выбившийся из-под берета завиток ее волос (Фадеев:581).
Пытаясь отклонить бег Аталанты, Гиппомен бросает на ее пути
яблоко. Герои "Молодой гвардии" заняты другой – тактильной забавой:
игрой в снежки.
Нина в валенках и шапке-ушанке, из-под которой тяжелые
завитки ее волос падали на воротник теплого пальто, вся
разрумянилась от ходьбы. Олег все время поглядывал на
нее. И они, встретившись глазами, улыбались друг другу. А
Сережка и Валя в одном месте даже завязались играть в
снежки и далеко оставили позади своих товарищей,
перегоняя один другого (Фадеев:559).
Ср. мотив скользкой поддержки и полуопоры: Он бесшумно скользил
вдоль заборов; Они [...] прижались лицами к стеклу, едва не касаясь друг друга
щеками; Уля, полулежа на боку, прислонившись к стене головой, выстукивала
соседям-мальчишкам; Она легла животом на ограду, держась с той стороны за
стену поджатыми под грудь руками [...] Поверхность толстой стены была
ребром и мокрая - очень легко было соскользнуть (Фадеев: 136, 165, 588, 446).
227
162
M.Detienne сближает бег Аталанты с гибелью Адониса и с
Калидонской охотой.228 Во всех этих сюжетах соблазненный герой
уклоняется от брачных отношений: соблазн – это способ уклонения от
любви. Муж Береники уходит в поход сразу же после свадьбы. Руки
Береники не может добиться римский император. Соблазненные герои
Овидия погибают юными, не оставив потомства. Причина их смерти –
колотая рана. Герои превращаются в цветок без запаха или в запах без
цветка, что символизирует бесплодность соблазна.
С точки зрения мифоклиники случай любви к Родине следует
диагностировать точно так же: как случай соблазна, а не любви.
Любовь к Родине соблазняет невинное тело. Любовь к Родине
оставляет тело невинным: "они ушли не долюбив".
Соблазн – probollos, "прилог", момент контакта с объектом
желания. Соблазняющий объект всегда близок, поэтому инцестуален.
Родина как постоянство близости – это место соблазна, поэтому Родина
прежде всего место. Это место не превывшает размерами точки –
участка тела, который пронзает любовь к Родине, места колотой раны.
И это место всегда равно себе – оно всегда остается местом встречи с
Родиной.
Цветок Адониса – анемон: быстровяшущее, "мимозийное"
растение. Во время праздника Адоний женщины выставляли горшочки
с цветами на крышу, сближая Адониса с его небесной возлюбленной и
отрывая его от питательной почвы. В первой сцене "Молодой гвардии"
Уля, соблазнившись лилией, выдергивает ее из пруда. Аллегория
намекает на судьбу молодогвардейцев, отрванных от Родины, но это не
точная аллегория. Молодогвардейцы – аэрофиты: они не столько
оторваны от корней, сколько лишены воздуха. В терминах Аполлона
Григорьева, это не люди почвы и не продукты среды, а тела эпохи. Их
среда – "веяние", прикосновение соблазна: Воздух, которым он дышал
с детства и в семье и в школе, был чистый воздух соревнования; И от
этих пустых классов с голыми партами, помещений, еще хранивших
специфический школьный запах, вдруг повеяло и на Сережку и на
Валю тем миром, в котором они росли (Фадеев:164,194).
Молодгвардейцы вовлечены в игры соблазна на морозном
воздухе Родины при том, что они лишены этого воздуха: атмосфера
228
M. Detienne.Dionysos mis á mort. Paris: Gallimard, 1977. P.99-117.
163
Невидимого равна среде пустоты. Молодогвардейцы соблазнены самим
воздухом Советского. Поэтому им нечем дышать: воздух их жизни
превращен в прикосновение: "Над Москвой весенний ветер веет..."
Молодогвардейцы вовлечены в метаморфозу уже при жизни.
Соблазненные порноглазом, их тела живут на поверхности соблазна.
Среда их существования – текст, покрывало, растянутое на остриях
слов (пользуясь фразой одного из их соблазнителей): полная
поверхность прикосновения, пронизанная точками контакта. Текст –
полная территория тела, но чтобы оказаться на этой территории, тело
нуждается в мастере пыток, способном вывести телесную глубину в
текстуальную открытость (Аполлон растягивет кожу Марсия, чтобы
извлечь из нее музыкальные звуки).
Прядь за ушком обозначает место сонной артерии. Холодок
бежит за ворот – в ямку между ключицами, которая у греков имела
терминологическое обозначение: derē. Это точка обаяния – сильное
место женской красоты, и в то же время слабое место человеческого
тела – точка, в которую наносится ритуальный удар жертве229. В
"Ифигении в Авлиде" жрец внимательно исследует шею жертвы в
поисках этой точки, куда должен войти нож: точка соблазна на теле
жертвы – это точка, которой жертва соблазняет палача.
Покрой эпохи Москвошвея – треугольный вырез на платье,
воротник апаша, расстегнутая верхняя поговица – скрывая тело,
оставляет открытым участок горла. Жертва не скрывает свое слабое
место не потому что ждет удара, а потому что знание жертвы не
должно превышать компетенции палача, а знание слабых мест жертвы
входит в компетенцию палача:
ЗВЕНО РЕШАЮЩЕЕ – одно из важнейших понятий
марксистско-ленинскоого учения учения о стратегии и
тактике революционного пролетариата и его партии. З.Р. –
это та узловая в данный момент задача, от решения к-рой
зависит
возможность
успешного
решения
всех
предстоящих, очередных задач. "Надо, - говорит В.И.Ленин
– уметь найти в каждый особый момент то особое звено
цепи, зща которое надо всеми силами ухватиться".
Развивая это ленинское положение, И.В.Сталин пишет:
229
N.Loraux. Tragic ways of Killing a Woman/ Tr. A.Forster. Cambridge: Harward univ.
Press. 1987. P. 50-51.
164
"Дело идет о том, чтобы выделить изряда задач, стоящих
передпартией, ту именно очередную задачу, разрешение
которой является центральным (БСЭ).
Открытая кожа обнажена, но ее обнаженность не видна: человек
соблазняет Невидимое. И наоборот, принципиальная невидимость
палача заставляет его соблазнять:
Да вот со мной недавно было в ГУМе,
Да в ГУМе, в мерном рокоте и гуле:
Там продавщица с завитками хилыми
Руками неумелыми, но милыми
Мне шею обернула сантиметром.
Я раньше был не склонен к сантиментам,
А тут гляжу – и сердце болью сжалось,
И жалость, понимаете вы, жалость,
К ее усталым чистеньким рукам,
К халатику и к хилым завиткам.
(Евтушенко, "Идут белые снеги": 64)
На сцене соблазнения палач отсутствует: палача нужно вызвать,
соблазнить, пригласить на казнь. Cоблазнение – это конструкция
(прежде всего текстуальная) "больных мест" как воспроизводимых
точек контакта, в том числе конструкция "палача" как больного места
жертвы.
Функция
соблазнения
репетиция коллективной
230
чувственности, лепка тоталитарного тела.
Scars are eroticized, they become the site(s) of, the signs of,
lesbian Desire (Engelbrecht).
Не исключено, что соблазнняя палача, жертва соблазняет
другую жертву, но скорее всего жертва пытается совратить палача,
превращая момент муки в точку выхода на территорию Родины.
Ср. превращение продавщицы галстуков в утреннюю жертву порноглаза:
"Заснешь, и лягут полутени На стены, на пол, на белье, А завтра будет
понедельник – Он воскресение твое. И в смеси зелени и света, и в добрых стуках
топора – во всем щемящие приметы Того, что не было вчера" (Евтушенко,
"Нежность": 64).
230
165
Источники и сокращения
Бродский, И. Сочинения, т. 3, 4. Петербург: изд-во "Пушкинского
фонда", 1998.
БСЭ, Большая Советская Энциклопедия. Изд. 2-е, 1949-1958.
Вознесенский, А. Ахиллесово сердце. Москва: Худ. Литература,
1966.
Гайдар, А. Военная тайна. – Собр. соч. В 4 т., т.2. Москва:
Детская литература, 1964.
Долматовский, Е. Избранное. Москва: Худ. литература, 1965.
Евтушенко, Е. Нежность. Москва: Сов. писатель, 1962
Евтушенко, Е. Идут белые снеги. Москва: Худ. литература. 1969
Мандельштам, О. Сочинения в 2 тт., т.1. Москва: Худ.
литература, 1990.
Мет., Овидий, Метаморфозы. Собр. соч. в 2-х тт., т.2, Петербург:
Студиа Биографика, 1994
Николаева, Г. Жатва, Москва: Московский рабочий, 1951
ПМ, Песня молодая, далеко лети! Москва: Московский рабочий,
1959
СВ, Стихи о Вожде. Москва: 1950.
Платонов, А. Счастливая Москва, "Страна философов" Андрея
Платонова: Проблемы творчества, вып.3. Москва: Наследие, 1999, с.
17.
Фадеев, А., Молодая гвардия. Москва: Худ. литература,1966.
Челпанов, А. Песня о Паше Ангелиной: Октябрь, 1949, 10, 138.
Щипачев, С. Стихи. Москва: Худ. литература, 1950.
Engelbrecht, Penelope. Bodily Mut(il)ation: Enscribing Lesbian
Desire. Postmodern Culture 7:2 (1997). (Цитирую по электронной версии
журнала без указания страниц).
166
"Когда б я знал, что так бывает..."
О наступлении симптома.
"И еще: ваши жены и
дочери
будут
терять
кровь".
"Зачем?"
–
спросили
испуганные
индейцы.
И
голова
ответила: "Ни за чем".
ЛевиСтросс, Мифологики.
167
1
«О чем нельзя говорить, о том следует молчать». Молчать
следует не потому, что сущестуют табу, а потому, что язык создает
иллюзию, что табу можно преодолеть – что мы можем говорить о
вещах, о которых не говорят или которые не называют своим именем.
Не стоит, например, говорить о чужой зубной боли:
When we learnt to use of the phrase «so-and-so has toothache» we were
pointed out certain kinds of behavior of those who were said to have
toothache... Suppose that by observation I found that in certain cases whenever
these first criteria told me a person had toothache, a red patch appeared on the
person's cheek. Supposing I now said to someone «I see A has toothache, he’s
get a red patch on his cheek». He may ask me «How do you know A has
toothache when you see a red patch?» (Wittgenstein 1985: 24)
Существуют симптомы, которые называют «зубной болью» –
красное пятно на щеке, определенный тип поведения – но что можно
сказать о зубной боли, кроме того, что это симптом «болезни зуба»
(decay in tooth)? Существует ли зубная боль вне молчания о зубной
боли? Не является ли все, что говорит о «зубной боли» говорящий,
симптомом отсутствия у него зубной боли?
Ясно во всяком случае, что «зубная боль» не научная проблема.
Скорее это тупик (mental cramp) и путаница (muddle), которую
говорящий принимает за проблему. Говорящий о «зубной боли»
испытывает определенные затруднения, но именно об этой проблеме
не молчит Витгенштейн, более того – он высказывается об этой
проблеме.
О чем следует молчать, лучше не говорить, но речь уже зашла об
отражении симптома в дискурсе. То, что речь зашла об отражении,
может означать две вещи: симптом женщины неизбежно отражается,
это симптом отражения, и дискурс неизбежно отражает симптом,
симптом женщины нельзя наблюдать, но невозможно миновать.
«Театр – зеркало природы» (Шекспир), , «женщина – симптом
мужчины» (Лакан): значит ли это, что женщина – отражение в зеркале,
«женщины не существует» или что мужчина держит зеркало дискурса
перед женщиной, мужчина – синоптик женщины? Во всяком случае
речь идет о пограничном пространстве, о споре, о столкновении
интересов: «женщина – место борьбы за женщину» (Butler 1993: 221).
168
Or, si les femmes ont besoin d’education, c'est qu'elles sont des êtres
periodiques. A ce titre, elles se trouvent constamment mencées – et l’univers
entier avec elles, de leur fait – par deux eventualités: [...] soit que leur rhythme
périodique se ralentisse et immobiles le cours des choses; soit qu’il s’accélere
et précipite le monde dans le chaos. Car l’esprit peut facilement imaginer que
les femmes cesse d'enfenter et d’avoir leur règle ou qu’elle saignent sans arrêt
et accouchent à tout bout de champ. […]
[…]
Le passage de la nature à la culture exige que l’organisme feminin devienne
périodique, car l’ordre social ainsi que l'ordre cosmique seraient compromis par
un régime anarchique. (Lévi-Strauss 1968: 182, 421)
[Если женщина нуждается в образовании, то это потому, что она
существо периодическое. С этой точки зрения ей угрожают две
опасности: менструации могут стать нерегулярными и совсем
прекратиться, то есть женщина потеряет способность продолжения рода,
или же менструация может вообще не прекращаться, и тогда роды станут
беспорядочными.
[…]
Переход от природы к культуре требует, чтобы женский организм
организм подчинился определенному ритму, иначе социальный и
космический порядок был бы поставлен под угрозу.]
Согласно «логике мифа» (и в соответствии с теорией Леви-Стросса),
женщине угрожают две опасности: ритм ее организма может
замедлиться и привести мир в состояние неподвижности, или же он
может ускориться, и тогда мир устремится к хаосу. Чтобы спасти
космический и социальный порядок, необходимо подчинить организм
женщины определенным правилам (règles). Менструация – симптом
женщины, но регулы – изобретение мужчины.
В начале одной из своих лекций Соссюр, нарисовал на доске
волнистую реку – фоническую субстанцию, которая не является
предметом науки. (Saussure 1983:156). Соссюр заштриховал реку – чего
не нужно знать, того не следует видеть; Леви-Стросс переписал
менструацию как структуру – как плавающее означающее. Благодоря
своей неоформленности симптом женщины может означать разные
вещи: случай и распорядок, нечистота и очищение, ресурс женщины и
проблема для мужчины.
Неоформленность позволяет связывать. Менструация – это
медиатор: она колеблется между менопаузой и меноррагией. Это
одновременно производство дефицита и поток производства.
В начале Гамлета – болезнь мира, menstrual disorder: менопауза –
169
В огне комет кровавилась роса,
На солнце пятна появились; месяц [...]
Был болен тьмой, как в светопреставленье.1
и меноррагия –
Такую же толпу дурных примет,
Как бы бегущих впереди событья,
Подобно наспех высланным гонцам,
Земля и небо вместе посылают
В широты наши к нашим землякам.
(Шекспир 1980: 10)
Речь идет о «смутном времени», о периодическом вторжении хаоса
в историю, и не в том ли состоит гамлетизм исторического субъекта,
чтобы уметь читать лицо времен – угадывать время наступления
периодов?
Симптом женщины представляет угрозу для социального
окружения: менструальная кровь в мифах приравнивается к яду (LéviStrauss 1966: 178). В то же время во время менструации организму
женщины угрожает опасность проникновений из внешней среды (LéviStrauss 1987: 85). Убийство отца Гамлета акцентирует опасность внешней диверсии:
В мой уголок прокрался дядя твой
С проклятым соком белены во фляге
И мне в ушную полость влил настой.
(Шекспир 1980: 36)
Симптом женщины угрожает нелегитимной случайностью –
«qu’elle soit fecondée par quelque bète sauvage» (Lévi-Strauss 1968:179). В
этой случайности видит опасность для себя отец Гамлета, «так ревниво
любивший мать, что ветрам не давал дышать в лицо ей» (Гамлет –
Шекспир 1980: 17).Если отец сомневается в своем отцовстве, то сын не
уверен в своей идентичности: «А я, тупой и жалкий выродок» (Гамлет –
Шекспир 1980: 73).
Прокалывая шпагой Полония, спрятавшегося за занавеской в
спальне Гертруды, и выбрасывая его тело, Гамлет совершает аборт –
устраняет самозванца, занявшего место в утробе его матери. При этом
он не уверен, что этот самозванец не есть он сам: «Лучше бы моя мать
не рожала меня» (Гамлет – Шекспир 1980: 80).
Проблема идентификации для Гамлета – это проблема Места: она
связана не с фигурой отца, а его с-частьем – уделом в матери. Проблема
170
не в том, чего хочет отец, а в том, кого любит мать и как долго она
любит; не в том, чтобы вернуть отцу его место, а в том, чтобы
установить, имел ли место его отец.
Гамлет не верит призраку и уклоняется от мести за него. Он не
хочет предоставить призраку место – гонит его со сцены, потому что
подозревает, что его отец тоже призрак – тот, кто выгадав место Отца,
хочет зарезервировать его за собой.
Гамлет спорит с Лаэртом за право быть тем, кого любила Офелия,
как если бы от этого зависело, законнорожденный он сын или нет.
Схватка Гамлета с Лаэртом в могиле Офелии – это тоже борьба за
место, соперничество двух близнецов в утробе матери. Подобно
солдатам Фортинбраса они –
Готовы лечь в могилу, как в постель,
За обладанье спорною полоской,
Столь малой, что на ней не разместить
Дерущихся и не зарыть убитых.
(Шекспир
1980: 125)
Женщина – место идентификации мужчины. Но женщина
катастрофически недостаточна и преступно чрезмерна для
идентификации: ее монструозную текучесть может остановить только
замужество. Затянувшееся девичество или «упрямство» приносит
женщине гибель: Гертруда умирает отравившись ядом, Офелия –
захлебнувшись в воде:
И вымокшее платье потащило
Ее от песен старины на дно,
В муть смерти.
(Шекспир 1980: 143-144)
Менструальная кровь уносит женщину от мужа назад к предкам.
(Lévi-Strauss 1978: 400). Мужчина должен хотя бы на некоторое время
заменить женщину, но он не может этого сделать, не имитируя ее
симптом. Слезы сближают мужчину с женщиной. Плача, мужчина
заменяет женщину, изгоняя ее:
Офелия, довольно вкруг тебя
Воды, чтоб доливать ее слезами.
Но как сдержать их? Несмотря на стыд
Природа льет их. Ими вон исходит
Все бабье в нас.
(Шекспир 1980: 144)
171
Менструация разрывает горизонтальную связь между мужчиной и
женщиной и прерывает вертикальную связь времен между поколениями.
Скрещивая шпаги, Гамлет и Лаэрт восстанавливают оба вида связи и
компенсируют нарушение космического порядка. Обмениваясь
шпагами, они смешивают свою кровь и вступают в родство: событие,
которое должно было произойти с помощью женщины, происходит без
участия женщины.
Taming/timing the Shrew – так могла бы называться драма
Шекспира в переводе Пастернака с комментариями Леви-Стросса.
Разумеется, культурное укрощение женщины с помощью мифа – это
тоже патриархальный миф, помогающий идентификации «укротителя».
Интересно здесь другое: идентификация с местом идентификации,
симуляция мужчиной симптома женщины.
И что ж, чрез месяц... Лучше не вникать!
О женщины, вам имя - вероломство!
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых гроб отца сопровождала
В слезах, как Ниобея.
(Шекспир 1980: 17)
Измеряя вместимость женщины, Гамлет ведет счет в месяцах.
Верность женщины имеет меру – срок службы башмаков. Существует
период изнашивания башмаков: когда этот период кончается, их
выбрасывают.
Решимость наша – памяти раба:
Сильна до службы, в выслуге слаба.
Что держится, как недозрелый плод,
Отвалится, лишь только в сок войдет.
(Шекспир 1980: 91)
Вряд ли речь действительно идет о цикле овуляции (если только
вместо Гамлета здесь не говорит доктор Живаго, что возможно),
очевидно однако, что нерешительность Гамлета – периодическое
явление.
Гамлет по-женски нерешителен: он не хочет убивать Возможное.
Нерешительность Гамлета – женское качество, поскольку быть
женщиной это и значит быть в состоянии возможности, сохранять
возможность как свою способность – быть во власти события, которое
открывает возможное: сметает отыгравшие жребии, смывает мусор
несостоявшихся зачатий.
172
Менструации Гамлета – его монологи, его мысль. Менструация –
это машина мысли: coup de dés, периодическое встряхивание
Реального: мысль умирает, когда у нее кончаются менструации.
Сохраняя чистоту поля Возможного, Гамлет расчищает путь
судьбе – становится местом возвращения Фортинбраса, лишенного
места отцом Гамлета.
Менструация вносит смятение в медицинский дискурс – она
заставляет говорить об эффектах вместо этиологии: о буре женского
организма – «катастрофе, срыве, дезинтеграции» (Scambler A., Scambler
G. 1993: 23). Менструация – это симптом, не влекущий диагноза,
симптом при отсутствии болезни, симптом в качестве болезни. Это
болезнь, но отсутствие болезни говорит о патологии: болезнь в
качестве нормы. Регулярная рана женщины – змея патологии в гнезде
жизни.
Менструация – побочный эффект цикла овуляции, «внешний
сигнал окончания неудачного (abortive) цикла и оптимистического
начала следующего цикла» (Scambler A., Scambler G. 1993: 2). Один
цикл уже закончился, другой еще не наступил. Буря ничего не
сигнализирует, или сигнализирует ничто: это буря в стакане воды.
В конце концов медицина приходит к стыдливому выводу: менструация
– симптом женского организма, естественное проявление женщины, а
стало быть и говорить здесь особенно не о чем. Менструация – это
краска стыда.
Ясно во всяком случае, что это симптом человека. У живвотных
течка сигнализирует активныый период. У человека активная фазад не
сигнализируется, а менструация не совпадает с контрфазой. Выражаясь
семиотически, двухфазовый шлагбаум (Stop – Go), заменяется у
человека светофором, на котором почти всегда горит желтый свет,
иногда вспыхивает красный, а зеленый свет не работает.
Неудивительно, что почти все антропологические гипотезы по
поводу смены сигнализации являются гипотезами лжи: красный свет
посылает мужчину на охоту, тогда как отсутствие зеленого позволяет
скрыть отцовство ребенка и уменьшает опасность инфантицида;
скрывает период овуляции от самой женщины, увеличивая тем самым
эффективность лжи; и наконец, по одному из сценариев, не позволяет
женщине уклониться от деторождения, избегая сексуальных контактов
в активный период (см. обзор этих гипотез в: Pawłowski 1999: 257).
На самом деле устройство лжи сложнее, поскольку менструация
не является отталкивающим или угрожающим сигналом и не является
физиологическим сигналом вообще. Это минус-сигнал, энигматический
173
симптом, не подлежащий манифестации, «пропуск в цепи ознчающих»,
который может интерпретироваться и как красный, и как зеленый
свет2. Фактически мужчина имеет дело только с молчанием женщины,
но это и есть тело ее депрессии. Перерыв создает одновременно
порядок Реального и пространство Воображаемого, блокирует и
стимулирует желание, дисциплинирует на уровне Реального и
мобилизует на уровне Воображаемого. Discipline and Mobilize: не достаточно ли этого, чтобы научить мужчину, показать действие Власти,
научить употреблению Власти?
Поскольку пропуск – это отсутствие, невозможно установить, когда
имеется пропуск: одинаково можно предположить, что менструации не
существует и что она непрерывна: власть продолжает быть властью даже
в том случае, когда ее место пустует.
Феминизм молчит о менструации, по крайней мере не видит в этой
ненаучной проблеме проблему для женщины3. Этим молчанием дано
свидетельство о женщине. Манифестация женщины невозможна:
возможно только отражение симптома женщины в дискурсе Другого;
избегая появляться, симптом всегда проявляется не там.
Бытие любит прятаться. [...] Мы не можем рассматривать бытие
непосредственно. (Хайдеггер 1999: 115, 116)
Бытие несказуемо, но во всем, что Хайдеггер говорит о характере
Бытия сказывается симптом женщины.
В из-себя-распускании господствует некое самоуклонение, и притом
настолько решающим образом, что без него не могло бы господствовать
это из-себя-распускание. (Хайдеггер 1999: 116)
Во всем, что было, скрывается некоторое предоставление, хранящее в
себе сокровища, которые часто в течение долгого времени остаются
невостребованными, и, однако, эти сокровища снова и снова
предоставляют в распоряжение воспоминания некий неисчерпаемый
источник. (Хайдеггер 1999: 109)
Самоуклонение Бытия в сокрытие Хайдеггер называет
инкубационным периодом Бытия (Хайдеггер 1999: 117). Инкубация
ничем не кончается: Бытие уклоняется от «постава» (Gestell), бежит из
роддома: речь идет о периодах Бытия.
Бытие говорит о женщине, но разговор о Бытии скрывает молчание
о женщине. Хайдеггер вытесняет женщину как означаемое, похищая ее
означающие: Хайдеггер похищает симптом женщины или женщина произрастает в дискурсе Хайдеггера?
174
Деррида говорит о стыдливости следа, о его двойном
самостирании (Derrida 1967: 69). След стыдлив, поскольку он
прозрачен: означающее стирает себя, уступает место означаемому и не
дает заметить это самостирание. След стыдлив, поскольку он
произволен, поскольку в качестве марки-диакритики означающее
неизбежно превращается в помарку письма. След стыдлив;
непосредственная манифестация невозможна: возможно только
повторение следа.
Трудно поверить, что в таком понимании след имеет отношение к
означающему Соссюра и не имеет отношения к симптому женщины.
Скорее можно допустить, что имя Соссюра служит алиби для письма
Деррида, так же как письмо Деррида является местом диссеминации
следа:
J’avais taché tant de fauteuils, tant de chaises, tant de divans, tant de sofas,
tans de tapis, tant de lits! J’avais laissé tant de flaques, flaquettes, gouttes et
gouttelettes dans tant de salons, salles à manger, autrechambres, couloires,
piscines, autobus et autres lieux! (Les mots pour le dire – Marie Cardinal, 1975:
10)
[Сколько я запятнала кресел, кушеток, паркетов и кроватей! Сколько
оставила капель, капелек, подтеков и лужиц в гостиных, приемных,
прихожих, в бассейнах, автобусах и других местах!]
Симптом женщины неотделим от маскировки симптома, а
маскировка симптома неотделима от его трансляции (дислокации).
Маскируя симптом женшины, Деррида его транслирует: письмо
Деррида является не дополнением (supplément), а продолжением
симптома.
Симптом женщины стирает себя в качестве означающего: у
женщины, делает вывод Лакан, отсутствует означающее – то самое,
которого не хватает мужчине – означающего мужчины. Но обозначая
симптом женщины, Лакан вынужден обозначить его неточно: симптом
женщины необозначаем. Симптом не может быть манифестирован: он
может только проявиться там, где его не ждут и где, следовательно, его
причины не понимают.
Анализируя The Purloined Letter
Эдгара По, Жак Лакан
подчеркивает отсутствие письма на своем месте (Lacan 1988), однако не
замечает того, что лежит на видном месте – письма Королевы,
скрепеленного маленькой красной печатью (seal small and read). Лакан
не замечает и того, что эта печать скрепляет и его письмо:
175
Comment se fait-il que personne n’ait jamais songé à y évoquer... l’effet
d’une erection? Imaginez un tatouage tracé sur l’organe ad hoc à l’état de
repos, et prenant dans un autre état sa forme, si j’ose dire, développé. (Lacan
1973: 82)
[Странно, почему никому не приходило в голову сравнить этот
эффект... с эрекцией? Представьте себе татуировку, нанесенную на
фаллос, которая принимает свою оригинальную форму только, если
можно так выразиться, в развитом состоянии.]
Раздувая призрак фаллоса, Лакан экранизирует фантазм: татуировка
– это генитальная рана и это рисунок: украшение, узор. Рисунок
распускается на фаллосе. Означающее мужчины – место записи
симптома женщины.
Mужчину делает означающее, женщину симптом. Однако женский
симптом подрывает мужское означающее: во время менструации фаллос
становится лишним, поскольку перестает быть объектом нехватки.
Полигамия не изменяет ситуацию, поскольку силу теряет именно
фаллос как единственный объект желания – объект, которому желание
не может изменить. Мужчина остается со своим пенисом, но его пенис
перестает быть Фаллосом, или же сам Фаллос превращается в пенис, в
никчемный излишек, несимволизируемый остаток, objet petit a, objet
trop petit.
Это не означает, что Фаллос перемещается на территорию
женщины. Фаллос теряет власть на своей территории, там, где он
властвовал безраздельно. Фаллос лишается силы; власть теряет почву;
обнаруживается, что территория власти безосновна или, что она
основана на Ungrund.
Фаллос лишается силы, то есть приобретает слабость,
заражается симптомом женщины. Менструация осведомляет мужчину
о его симптоме и тем самым создает почву для власти женщины.
Менократия – это и есть власть почвы над территорией – власть,
которая никогда не приходит к власти, но которая всегда превышает
власть. Власть подчиненного, когда он демонстрирует, что все зависит
от него. Власть начальника, когда он становится «капризным» –
субстрат власти заявляет о себе как об источнике власти. По своей
природе менократия не может быть диктатурой, она врзможна как
периодический возврат власти.
Менструация не выражает никакого содержания, ее кошмар
связан с обнаружением (Фрейд начинает анализ ночных кошмаров со
сна обнаженного). Менструация обнаруживает Я для Другого:
176
женщине кажется, что ее состояние всем заметно, что она становится
видимой (болг. съ вижда, сербск. виђати се «иметь менструации» –
Агапкина 1996: 108). Менструация обнаруживает cубъекта для
другого и тем самым обнаруживает фигуру Другого: менструация – это
симптом Другого.
Кошмар менструации в том, что ее след нельзя удалить или
отделить от тела: симптом слишком близок к телу женщины, как
близок к ее телу ребенок4. Симптом свидетелствует об отсутствии у
женщины пениса, о ее неспособности эвакуировать: женщина имеет на
себе, как обозначают ее состояние славянские языки (Агапкина 1996:
105-106), носит свой симптом на себе, терпит свой симптом, или,
точнее, терпит свое терпение. Женщина присутствует при себе, и это
присутствие является уже не близостью, а смежностью:
присутствием/отсутствием.
Симптом всегда проявляется где-то в другом месте (только не
здесь!). Значит, если симптом появляется здесь, то Меня здесь нет.
Видеть симптом значит не быть видимым. Женщина прикалывает на
платье красный цветок – прикалывает себя к означающему, прячется в
тени означающего. Улика превращается в алиби.
The letter had been turned, as a glove, inside out, re-directed, and re-sealed.
(Poe 1983: 287)
Симптом – это «возвращение вытесненного» (Жижек 1999: 62),
причем такое возвращение, которое предшествует вытеснению
(означающее вытесняет само себя в процессе означения).
В симптоме возвращение предшествует вытесенению: означающее
появляется раньше означаемого, следствие предшествует причине.
Симптом появляется как симптом неизвесной (вытесненной) болезни
или забегает вперед болезни: наиболее острая симптоматика
характеризует период предшествующий менструации – предменструальный синдром. ПМС – следствие ненаступившего события,
симптом Будущего.
Но если симптом появляется без причины, то он появляется
произвольно. Менструация в таком случае – это скорее фантазм, чем
симптом: игра в Другом, «экран для желания другого» (Жижек 1999:
123): регулярность фантазма свидетельствует о связанном с ним
удовольствии – о «стремлении к повтороению». Речь идет о регулярной
демонстрации, и поскольку Другой – это слабый вариант Большого Другого, то оригинал симптома женщины – первомайская демонстрация:
площадь расцветает знаменами под Взглядом с трибуны, Взгляд с
177
трибуны – условие и продукт цветения площади. Менструация – это
репетиция фигуры Другого.
Вот, что мог бы рассказать о менструации Лакан, если бы мы
догадались спросить Славоя Жижека. Никто из них не несет
ответственности за сказанное: трансляция симптома предоставляет
алиби всем лицам, участвующим в трансляции. Никто не виноват в
чужом симптоме, и меньше всего тот, кто не участвует в обмене
женщинами – женщина. Женщина не виновата: ее симптом – это всего
лишь «защита от пропасти желания Другого» (Жижек 1999: 124): во
всем всегда виноват Другой. Женщина не должна быть виновата.
Симптом женщины – иметь алиби.
В этом и состоит задача сторонников Королевы в The Purloined
Letter – обеспечить ей алиби. Никого не интересует, виновата Королева
или нет – никто не читал похищенного письма: речь идет о том, чтобы
сохранить презумпцию ее невиновности. Фактически Королеву
скомпрометировать невозможно (ошибки Королевы компрометируют
Короля), и даже министр Д..., похитивший письмо, не покушается на
репутацию Королевы, он хочет только воспользоваться письмом.
Презумпцию нарушить невозможно: Королева не может потерять
девственность (Hacket 1995), невозможно отменить королевские регулы.
Невиновность/невинность Королевы слишком очевидна, именно
поэтому проблему ее невиновности – проблему отсутствия у нее
фаллического означающего – заслоняет само фаллическое означающее.
Министр Д... похищает письмо со стола Королевы, потому что
видит то, что Королева считает спрятанным – ее интерес к письму. Он
расчитывает, что Королева не сможет заявить о пропаже, не выдав
своего интереса. Но именно этот расчет делает Министра Д... видимым
как наблюдателя: письмо, которое он считает похищенным, может быть
перехвачено. За спиной Наблюдателя неизбежно возникает другой Наблюдатель; страус, думая, что он видит, прячет голову в песок,
подставляя спину другому страусу, который щиплет его перья (Lacan
1988: 32). Критики Лакана только продолжили эту перспективу,
стремясь найти в тексте Эдгара По и в комментарии Лакана еще не
обнаруженные повествовательные рамки и закрыть еще незакавыченные
кавычки.
Слова ...evident, a little bit too evident многократно цитировлась,
но странным образом не были замечены. Не было замечено, что
наблюдатель прячется не за рамкой, а в узорах на рамке, не в тени
означающего, а на его поверхности – там, где означающее перестает
быть местом означемого и становится незаметным.
178
Какое отношение это имеет к симптому женщины? Ровно
никакого. Украшения ничего не значат, поэтому они так важны для
женщины. Существует ровная поверхность, пространство пустого
письма: это и есть пространство укрытия. Наблюдателем может быть
только невидимый – неуличенный в наблюдении наблюдатель. Когда
наблюдателя уличают в наблюдении, , он перестает быть невидимым
наблюдателем. Это значит, что реальным наблюдателем может быть
тот, кто видится: видимость обеспечивает статус ненаблюдателя, гарантирует алиби.
Единственный персонаж, который может быть наблюдателем –
Королева именно потому что она постоянно на виду как «королевская
особа». Королева не может наблюдать, потому что за ней наблюдают
другие. Видимость обеспечивает ей алиби (поэтому если бы сюжет
разрабатывала Агата Кристи, она сделала бы похитителем письма
именно ее: «она обладает алиби, следовательно, преступник – это она»).
Королева невидима, потому что пятно, делающее заметным, лежит
на Наблюдателе. Пятно – это болезнь глаза Наблюдателя, слепое пятно.
Слепота наблюдателя делает его видимым извне, пятнает его. Пятно
прилипает к наблюдателю и переходит от наблюдателя к наблюдателю
– это заразное пятно.
Слепое пятно Лакана – фаллос. Лакан понимает, что владеть
означающим значит быть означаемым, но он считает, что можно
владеть, не присваивая – спрятаться в тени пятна.
Имея дело с Purloined Letter, Лакан не замечает Scarlet Letter – не
замечает, что пятно женщины переходит на мужчину: в конце новеллы
Алая Буква проступает на груди священника Диммесдейла (minister
D...):
Most of the spectators testified to having seen, on the breast of the unhappy
minister, a scarlet letter – the very semblance of that worn by Hester Prynne –
imprinted in the flesh. (Hawthorne 1906: 311)
Пятно пятнает наблюдателя, различает его с инстанцией Взгляда:
для существования Паноптикума достаточно одного подвижного пятна.
Но Инстанция Взгляда слишком крупна, чтобы служить точкой
наблюдения: владеть взглядом может только соглядатай.
179
2
Пастернак, как и Лакан, не понимает причины появления следов в
письме, поэтому он, подобно Деррида, считает, что причиной появления
следов является Письмо.
Инстанцию письма нельзя миновать. След всегда уже записан и
всегда записан только что. След нельзя процитировать, не записав его
снова: акт письма не поддается цитированию. След – это всегда первая,
свежая запись. Письмо мира – ménarchécriture:
Бумага содержала некоторую новость. [...] Казалось, страницу
покрывают не стихи о ветре и лужах, фонарях и звездах, но фонари и
лужи сами гонят по поверхности журнала свою ветреную рябь, сами
оставили в нем сырые, могучие воздействующие следы. (Люди и
положения – Пастернак 1991, 4: 309)
В спальне девочки Люверс происходит событие письма –
мгновенный монтаж Свидетеля, Следа, и Причины, соприкосновение
Искусства с Жизнью и с Силой (в соответствии с принципом
Пастернака: меньше троих не собираться, где двое, там и я с вами:
свидетель):
[...] искусство интересуется жизнью при прохожденьи сквозь нее луча
силового.
(Охранная грамота – Пастернак 1991, 4: 187 [ 83: 230])
Спальня – это место письма, простыня регистрирует событие
письма, так же, как страница хранит след интимного ночного события.
В месте письма возникает конфигурация: Искусство – Женщина –
Письмо. Искусство интересуется Женщиной в момент Письма.
Искусство приставлено к женщине. Женщина нависает над письмом:
Тогда она увидала взрослых на балконе. Нависшая над брусьями ольха
была густа и переливчата, как чернила. Чай в стаканах был красен.
(Детство Люверс – Пастернак 1991, 4: 35)
[...] Закатные полосы вошли в сок и набирались последней алости. [...]
Сережа положил почтовую стопку так, чтобы было с руки [...].
«Я женюсь, – сообщал он Коваленке, – [...].
Если бы он не сидел, как всякий пишущий, несколько боком к столу,
[...] он бы до смерти напугался. В дверях стояла Анна. Она простояла на
виду и в близком соседстве ровно столько, сколько ей казалось надобным
[...].
(Повесть – Пастернак 1991, 4: 133-134, 136)
180
Письмо регистрирует действие силы, которая устраняет себя в
момент письма и через письмо. Письмо пишется under erasure.
Женщина – цензор письма. Письмо несет следы ножниц и пудры,
подтверждая тезис психоанализа: не существует других следов, кроме
следов цензуры:
Женя [...] сначала подумала было достать ножницы и выстричь эти
места в рубашке и на простыне, но потом решила взять пудры у
француженки и затереть белым [...]. (Детство Люверс – Пастернак 1991,
4: 40)
След женщины изолируется, отщепляется от означаемого
(лакановская «метафора»), и след сдвигается («метонимия»):
пудреница замазывает следы, предмет используется не по назначению,
маскируя тем самым свою связь с Женщиной.
[...] Наставленное на действительность, смещаемую чувством, искусство
есть запись этого смещенья [...] Подробности выигрывают в яркости,
проигрывая в самостоятельности значенья. Каждую можно заменить
другою. [...] Любая на выбор годиться в свидетельства состояния,
которым охвачена вся переместившаяся действительность.
(Охранная грамота – Пастернак 1991, 4: 187-188 [1983: 231])
Причиной смещений в дискурсе является сила, которая именно
потому что она является смещающей силой, не может быть названа.
Причина записи устраняется в момент записи и через запись.
Смещения – негативный след Причины.
Регистрируя действие Причины, письмо держит женщину на пороге
присутствия, не позволяет ей отсутствовать, и вместе с тем не пускает
ее за порог, не дает присутствовать. Стратегия письма, которую можно
наблюдать у Пастернака так же как у Хайдеггера и Деррида, это
«гамлетовская» стратегия борьбы с женщиной, но эта стратегия на руку
женщине, поскольку она позволяет ей мобилизовать дискурс мужчины,
оставаясь при этом на своем месте.
Борьба с женщиной за ее симптом продолжается в Докторе
Живаго. В центре романа доктор, «гениальный диагност»: внимание
доктора направлено на симптом. Доктор является одновременно
поэтом: это доктор, который пишет. Живаго – автор теории о мимикрии
искусства, то есть об изменении окраски, «о творчестве как притворстве», из которой следует, что искусство имитирует женщину,
имитирует женское искусство имитации.
181
Искусство пишет женщину, женщина – причина письма искусства,
но сама женщина не пишет: она бесписьменна. Женщина не оставляет
несмещенных следов: письмо Лары доходит к доктору как purloined
letter
[...] Через сколько рук прошло, и по знакомству в мои попало. Из
Москвы. Пять месяцев шло. Не могли разыскать адресата. [...]
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 409)
Лара, как и Люверс, становится свидетелем появления следов на
простыне:
[...] По дороге дымились двери чайных и харчевен. Из тумана
выныривали обмороженные лица прохожих, красные, как колбаса, и
бородатые морды лошадей и собак в ледяных сосульках. Покрытые
толстым слоем льда и снега окна домов точно были замазаны мелом, и по
их непрозрачной поверхности двигались цветные отсветы зажженных
елок и тени веселящихся, словно людям на улице показывали из домов
туманные картины на белых, развешанных перед волшебным фонарем
простынях.
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 79)
Время действия сцены – рождественский сочельник, период
праздничного поста5. Яркость скрытая от глаз, тайное зрелище – это
место эпифании, пещера Волхвов. Событие менструации имеет все
признаки первичной сцены: это событие, которое имело место до
нашего рождения и которое имеет отношение к нашему рождению;
сцена, котороую нельзя увидеть, можно только каким-то образом
подсмотреть. Роль Лары при этой сцене – роль мальчика («Так отрок,
чар ночных свидетель быв случайный» («Через ливонские я проезжал
поля...» – Тютчев 1994: 188), аналогичная роли мальчика Живаго, когда
он первый раз становится свидетелем женщины и когда он, как мальчик,
подсматривает за Тоней в послеродовой палате.
Мальчик необходим для первичной сцены. Только непонимающий
мальчик может стать свидетелем симптома женщины:
Если пришедшие регулы протекали болезненно и долго, девушке велят
рубашку, окрашенную кровью, показать какому-нибудь непонимающему
этого мальчику и, когда последний спросит, отчего на рубашке кровь,
следует ответить – «напоролась на соху». (Листова 1996: 154)
Но кроме свидетеля женщине необходимо алиби – мужчина.
Улики передаются соседу и становятся уликами против соседа:
182
первичная сцена превращется в сцену бритья, след в рану ("напоролась
на соху"), ножницы в бритву, пудреница – в помазок. Без превращения
передаются только средства свидетельства и орудия письма – зеркало и
простыня.
Красный от натуги Паша, подперев щеку языком, бился перед зеркалом,
надевая воротник и стараясь проткнуть подгибающуюся запонку в
закрахмаленные петли манишки. Он собирался в гости и был еще так чист
и неискушен, что растерялся, когда Лара, войдя без стука, застала его с
таким небольшим недочетом в костюме. (Доктор Живаго – Пастернак
1990, 3: 79)
Толпа из гостиной вкатилась в зал. В середине, громко отшучиваясь и
уверяя всех в своей совершенной невредимости, шел Корнаков, зажимая
чистою салфеткой кровоточащую царапину на легко ссаженной левой
руке. В другой группе несколько в стороне и позади вели за руки Лару.
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 87)
Портниха впустила доктора, ввела в боковую комнату не шире
чуланчика, и через минуту он сидел на стуле, как в цирюльне, весь
обвязанный туго стягивавшей шею, заткнутой за ворот простыней.
[...]
– Спокойнее. Не дергайтесь. Недолго порезаться.
[...]
– А теперь, значит. побреемся. [...] Не беспокоит бритва-то?
[...]
– [...] Ежели так под бритвой ерзать и дергаться, недолго и зарезать
клиента. (Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 379, 380, 381, 383)
В нескольких шагах от крыльца […] лежал застрелившийся Павел
Павлович […] Мелкие, в сторону брызнувшие капли крови скатались со
снегом в красные шарики, похожие на ягоды мерзлой рябины.
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 458)
Сила симптома такова, что войдя в комнату Тони, доктор первым
делом достает бритвенный прибор:
[...] Что это была в прошлом за комната? Доктор не узнавал ее. Видно,
Тоня вынесла из нее мебель или переклеила ее как-нибудь по-новому.
Доктор раскрыл чемодан, чтобы достать из него бритвенный прибор.
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 171)
Claude Daly, автор работы Менструационный комплекс в
литературе, увидел бы здесь намек на кровавую Кали или на Юдифь с
головой Олоферна: согласно его – вполне фрейдовской – концепции,
менструация является метафорой кастрации (Daly 1935).
183
Менструация – это только метафора, она не имеет отношения к
женщине. Daly действует как цензор следа – выстригает означающее
женщины и приклеивает его к мужчине. Рана на теле мужчины
чужеродна: это ранение, нанесенное телу; если менструация – метафора,
то кастрация – катахреза:
[...] Кровь казалась не его кровью, вытекшею из него, а приставшим
посторонним придатком, пластырем, или брызгом присохшей грязи, или
мокрым березовым листком. (Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 18
[1989: 30])
Но появляясь не на своем месте, рана символизирует симптом,
который всегда появляется не на своем месте – физиологическую
катахрезу6.
Катахреза отодвигает женщину, но, в отличие от метафоры, не
вытеснят ее: Лара стоит несколько в стороне и позади, как свидетель
своего выстрела, сохраняя смежность со своим симптомом. Cюда
нужно добавить, что это выстрел мимо: царапина, знак того, что
попадание не произошло. Если ружье заражено, оно должно
разрядиться.. Мужчина может по причине женщины порезаться или
даже застрелиться, но женщина не может быть причиной его ранения –
она тоже может случайно прожечь кофточку во время разговора с
мужчиной:
– Ах. как я всегда этого боялась! [...] Ах, смотрите, что я из-за вас
наделала! – громко воскликнула она и подбежала к доске, где под
забытым на белье утюгом тонкой струйкой едкого дыма курилась
прожженная кофточка.
(Дотор Живаго – Пастернак1990, 3: 146)
Ср. в частушках:
Не ругай меня мамаша,
Что сметану пролила,
Мим’ окошка шел Алешка,
Я без памяти была.
Я качалась на качели,
Под качелею вода,
Промочила бело платье,
Мне от маменьки беда.
Пастернак путает менструацию с потерей невинности7, и эта путаница
позволяет ему сохранить невинность – как женскую, так и свою: если
184
пришла менструация, значит ничего не случилось. В конечном счете, он
путает менструацию с ночной поллюцией – не только в силу сходства,
но и в силу смежности этих событий: Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка. («Август») Юрий Андреевич проснулся в
поту и слезах. («Доктор Живаго» ).
Возможна ситуация, когда означающее, отщепленное от
означаемого, становится символом того же означаемого. Цитата
указывает на свой источник – красный флаг встречается с красной
кровью: красное указывает на красное, красное тычет в красное.
[...] Вдруг садящееся где-то за домами солнце стало из-за угла словно
пальцем тыкать во все красное на улице: в красноверхие шапки драгун, в
полотнище упавшего красного флага, в следы крови, протянувшиеся по
снегу красненькими ниточками и точками. (Доктор Живаго – Пастернак
1990, 3: 39-40)
Или опять это ваше знамя красное. Ты что думаешь? Думаешь, это
флак? Ан вот видишь совсем оно не флак, а это девки моровухи манкóй
малиновый платок, манкóй, говорю, а отчего манкóй? Молодым ребятам
платком махать подмигивать, молодых ребят манить на убой, на смерть,
насылать мор. А вы поверили – флак, сходись ко мне всех стран пролетá и
беднота.
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 361)
Менструальная кровь, взятая у женщины, притягивает к денотату:
механизм действия красного флага совпадает с механизмом любовной
магии.
Девушке во время месячных очищений нужно мазнуть своею кровью
одежду парня с той целью, что парень после этого будет любить ее как
кровную родную.
(Листова 1996: 169)
Гипотеза Пастернака о происхождении пролетарской символики
окажется менее экзотической, если вспомнить толкование
предменструального синдрома как социального протеста (см.: Martin
1992: 130-136), а менструации как сексуальной забастовки (см.: Knight
1991: 39-40 и ср. выше о «первомайском параде»).
А.Жолковский (1994) находит у Пастернака гомосексуальный
«комплекс Иакова». Этот диагноз регистрирует соседство раны Пастернака с симптомом женщины, однако не учитывает, что рана Пастернака
искусственна, что это рана искусства, полученная им в соревновании с
женщиной.
185
Цель искусства, если вспомнить теорию Живаго, – подражание
искусству женщины, мимикрия. Чтобы подражать женщине, нужно
подражать лучше, чем женщина –
быть пораженным раной,
перезеркалить зеркальность и тем самым пересилить Силу. Рана делает
женщину неуязвимой: receptacle всегда превосходит содержимое, зеркало не контамирируется с тем, что оно отражает (Butler 1993: 41).
Пастернак завидует чужой ране, соревнуется с раной, отражает
желание Другого и тем самым не дает желанию Другого поглотить
себя. Скорее, чем в податливости Иакова, можно обвинить его в
хитрости Зевса, проглотившего богиню хитрости Метис: после этого
никто во всей Вселенной не мог перехитрить Зевса, поскольку вся
хитрость Вселенной была внутри Зевса8.
По поводу происхождения своей хромоты Пастернак пишет в
Охранной грамоте:
[...] Как потом, когда я сломал себе ногу, [...] горели за рекой эти
знакомые [...]
Как, скача в ту ночь с врачом из Малоярославца, поседел мой отец при
виде клубившегося отблеска, [...] вселявшего убеждение, что это горит
близкая ему женщина [...]. (Охранная грамота – Пастернак 1991, 4: 151)
Причина раны Пастернака совпадает с причиной травмы его отца:
Пастернак ранен симптомом – заревом пожара, и этот симптом
метонимически связан с женщиной. Рана Пастернака – идентификация
с симптомом9. Причина раненности – стадия зеркала, в понимании не
совпадающим с лакановским: точкой сборки «Я» является не
фаллическое означающее, а визуальный симптом.
Пастернак ранен отраженим раны, которой заражены поэт и
актер в той мере в какой они подражают женщине:
Вскоре, подобно смоле, что из свежего каплет надреза
[...]
Так же, слезой изойдя, и несчастная
Фебова внучка,
Библида стала ручьем.
Плачет, и все из ствола источаются теплые капли.
Слезы те – слава ее. Корой источенная Мирра,
Имя хранит госпожи, и века про нее не забудут.
(Метаморфозы – Овидий 1994: 205, 224)
С подражанием симптому связан, по-видимому, жанр оперы,
который
определяют
как
«пение-в-смерть»,
«смертельное
186
звукоистечение» («women die because they sing» – Cavell 1994:132-133)
– ср. предсмертное пение Кармен, ее цветок и колотую рану, «приступ
кашля» Травиаты (героиня с ужасом смотрит на невидимые зрителю
пятна крови на носовом платке), кровоточащую рану Амфитраса в
Парсифале Вагнера (последний пример анализирует Жижек, связывая
его с «женской природой тоталитарной власти» – см. Жижек 1999: 8283).
Материалов для менструального комплекса у Пастернака имелось
достаточно, однако для того, чтобы комплекс возник, была необходима
травматическое событие – смерть Скрябина от заражения крови после
того, как он вскрыл себе бритвой фурункул:
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
(«О знал бы я, что так бывает...»
– Пастернак 1989а, 1: 412)
Пастернак ранен симптомом, рана Пастернака – подражание
симптому, но рана Пастернака – это не травма, скорее – защита от
травмы, поскольку она появляется как чужая рана, симптом трансляции
симптома. Симптом женщины подражателен в оригинале: об этом
говорит синхронизация менструальных циклов у совместно живущих
женщин, замещающие кровотечения, «стигматы» (а также интерес
мужчин к этим феноменам, в частности книга Вильяма Флисса Нос и
женские половые органы (1897), прочитав которую Фрейд обнаружил
симптомы менструации у себя самого – Lupton 1993: 18).
Симптомы геморрагии связаны, по-видимому, с пандемиями
страха, распространенными, по гипотезе Б.Ф. Поршнева, в архаических
обществах. С этими симптомами связаны искусственные генитальные
ранения в обрядах инициации и появление охры в рисунках палеолита,
которую антропологи считают субститутом менструальной крови
(Knight 1991: 436).
Идентификация с симптомом может объясняется многими
факторами: виной мужчины за то, что у него нет симптома, который
есть у женщины, завистью мужчины к женщине, у которой есть
симптом, которго у него нет, страхом мужчины перед симптомом
женщины. Однако условием идентификации является социальное доминирование женщины в качестве Большого Другого.
Здесь нельзя не вспомнить об идентификации с женщиной
человека-волка. Панкеев рассказывал Фрейду о своих детских
галлюцинациях: ему казалось, что он отрезал себе палец, что из надреза
187
на стволе дерева сочится кровь. Сходная иллюзия появились у него,
когда он услышал, что при дизентерии бывают выделения крови (см.:
(From the History of an Infantile Neurosis – Freud 1953: 85-86).
Фрейд связывает эти симптомы со знанием о болезни матери и со
страхом кастрации. Угроза кастрации исходила от няни (мальчик
пытался в ее присутсвии мастурбировать), позже «заместителем» няни
стала сестра, однако Фрейд считает, что автором угрозы был отец.
Здесь
же
появляется
трактовка
менструации
как
знака
кастрированности: Фрейд не может допустить, что причиной
идентификации с женщиной является женщина.
Геморрагия – истерический симптом par excellence: «выход из
себя», тогда как стигматизм, желание раны – паспорт мазохиста. В
конечном счете можно понимать истерию и мазохизм как способы
производства симптомов, то есть как Производство (в делезовском
смысле «производства производства»)10. Истерик и мазохист
воспроизводят симптом женщины не потому, что они похожи на
женщину, а потому что женщина имеет симптом. Производство
производит то, что женщина имеет. Производство работает в режиме
симуляции.
Менструация – свидетельство потенции женщины и вместе с тем
знак того, что на этот раз потенция не реализовалась – «сокровище не
растрачено» – свидетельство сохранности ресурса. Женщина, чтобы не
потерять ресурс, готова время от времени терять кровь. Мужчина,
чтобы его иметь, должен терять кровь постоянно. Постоянная трата
гарантирует полноту внутреннего ресурса. Производство симулирует
симптом женщины всеми возможными способами – слезо-, крово- и
словотечением:
Открыть окно что жилы отворить.
( Пастернак 1989а, 1: 198)
И ночь полоскалась в гортанях запруд.
(Пастернак 1989а, 1: 93)
Но по ночам! Как просят пить, как пламенны
Глаза капсюль и пузырьков лечебных!
(Пастернак 1989а, 1: 194)
Забота Пастернака о внутреннем орошении – свидетельство того,
что двигателем Производства является не желание менструации, а
страх менопаузы – невроз оратора, причиной которого является
сухость путей. Оратору необходимо прочистить горло перед началом
188
речи; необходимо, чтобы на трибуне перед оратором стоял стакан воды
– всегда полный. Имитация симптома женщины позволяет продолжить
процесс Производства. Больше всего Производство боится собственной
паузы.
Ближе к весне доктор записал:
«Мне кажется, Тоня в положении. Я ей об этом сказал. Она не
разделяет моего предположения, а я в этом уверен. Меня до появления
более бесспорных признаков не могут обмануть предшествующие, менее
уловимые.
Лицо женщины меняется. Нельзя сказать, чтобы она подурнела. Но ее
внешность, раньше всецело находившаяся под ее наблюдением, уходит изпод ее контроля. Ею распоряжается будущее, которое выйдет из нее и уже
больше не есть она сама. [...]». (Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 278)
Доктор знает о беременности женщины раньше самой женщины.
Доктор не диагност, а синоптик. Его интересуют симптомы Будущего,
причем такие, которые могут обмануть, о которых «бабка надвое
сказала». Изменение в лице женщины может быть симптомом Начала,
но может оказаться также предменструальным синдромом – знаком
того, что ничего не произошло. Симптом – обещание Будущего, но
доктор знает также, что обещания женщины никогда не сбываются:
– Юрочка! Юрочка! Какой ты умный. [...] Едем, едем, дорогой мой.
Там на месте я скажу тебе, что меня беспокоит.
Он решил, что она намекает на свои предположения о беременности,
вероятно, мнимой, и сказал:
– Я знаю. (Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 421)
Женщина – буква Будущего, но она не больше, чем буква.
Обещания женщины бесконечно продлеваются, но никогда не
сбываются. Чтобы обещания продлевались, они никогда не должны
сбываться: когда Тоня становится беременной, она выбывает из
повествования. Пастернак не может допустить гибели запаса Будущего
так же, как Сталин не мог допустить, что Всеобщая и Полная
Мобилизация может обернуться первым днем войны.
Доктор читает в симптоме женщины свой собственный симптом –
болезнь чтения симптомов. Не существует ситуации, когда доктор
перестает интересоваться симптомами. Жизнь, с медицинской точки
зрения – это форма существования симптомов (пульс, рефлексы), но и
смерть имеет свои волнующие симптомы – отчасти ложные:
[...] Это – конопля. Тут много конопляников. Конопля сама по себе
издает томящий и назойливый запах падали. Кроме того, в районе
189
военных действий, когда в коноплю заваливаются убитые, они долго
остаются необнаруженными и разлагаются. Трупный запах очень
распространен здесь, это естественно. [...]
(Доктор Живаго – Пастернак 1990, 3: 117-118)
Доктор – синоптик-авгур: он верит в предсказания и знает, что они
никогда не сбываются. Предсказания – это и есть симптом. Болезнь
доктора – предменструальный синдром, пред-восхищение Будущего
(«он все снова пережил в предвосхищении» – 9, 16). Симптомы болезни
доктора совпадают с симптомами социализма – с производством
симптомов социализма. Социализм – «первая стадия коммунизма»,
жизнь в преддверии и на пороге, лихорадка Будущего.
Чтобы постоянно болеть своей болезнью, обществу необходимы
разрядки забвения – менструальные события, которые, аннулируя
прежние обещания, серва дают возможность верить. По своей природе
эти события ненаблюдаемы, поэтому не исключено, что менструальность является постоянным состоянием общества.
3
Повесть Аркадия Гайдара Военная тайна начинается с Беды:
Из-за какой-то беды поезд два часа простоял на полустанке.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 136)
В принципе ничего не произошло: случилась пауза, остановка в пути, и
на фоне этой паузы появляются симптомы бури:
Погода менялась [...]Близилась непогода.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 142)
Девочка Натка приезжает в пионерский лагерь, и здесь становится
свидетелем другой Беды:
Сегодня случилась беда: перерезали подземный ключ, и вода заполняет
выемки [...] Мутная каша уже больше, чем на полтора метра залила
выемку.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 170)
Мало констатировать здесь нарушение космического и
социального порядка. Беда угрожает телу Родины. В жизни Родины
бывают периоды беды:
190
Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор
проклятый буржуин. (Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 192)
Беда приходит извне, но это внутренняя болезнь – временная
оккупация тела Родины агентами нечистоты. Ср. опасность мышей для
женского организма:
[...] Но и поля не оставались в неподвижности. Что-то двигалось по ним,
они были охвачены мелким неугомонным копошением, вызывавшим
гадливость.
В невиданном, до тех пор небывалом количестве в полях развелись
мыши. Они сновали по лицу и рукам доктора и пробегали сквозь его
штанины и рукава, когда ночь застигала его в поле и ему приходилось
залечь где-нибудь у межи на ночлег. [...] (Доктор Живаго –
Пастернак1990, 3: 461)11
и в «Слове о полку Игореве»:
Земля тутнет, рекы мутно текут; взмути рекы и озера; Двина болотом
течет; А Святослав мутен сон виде в Киеве на горах.
(Слово о полку Игореве 1962: 61)
В жизни Родины существуют периоды нечистоты (окаянные дни),
необходимые для очищения:. Действие беды таково, что она скрывает
Родину от глаз: Родина не видна за тем, что покрывает ее.12 Но Родина
никогда не открыта для глаз полностью: она постоянно находится в
состоянии затмения, менструации-менопаузы, и поскольку Родина
отсутствует, человек должен переболеть болезнью Родины. В первую
очередь от него требуется то же, что требуется в такие периоды от
женщины – отсуствовать: ср. «прятание» Ивана Грозного во время опричнины, бездействие Сталина в первые дни войны, отъезд Живаго в
Варыкино после революции.
Вместе с тем человек должен переболеть болезнью Родины, чтобы
Родина не болела. Отсюда активная идентификация с бедой Родины:
симптом менопаузы преодолевается с помощью симптома меноррагии.
Леви-Стросс отмечает связь периодов менструации с солнечными
затмениями и с производством негативных шумов (charivari). Согласно
его гипотезе, функция шумов в том, чтобы заполнить космическую
паузу и отделить дурные времена от хороших. Шум не имеет смысла –
это «семантический шум»: он заполняет пустоту-в-Родине пустым симптомом манифестации:
Слышится Мальчишу будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит.
191
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 191)
Что ми шумить, что ми звенить далече рано перед зорями; нощь,
стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста.
(Слово о полку Игореве 1962: 60, 63)
Ночь была душная. Ночью в море что-то гремело... Проснулась Натка
около семи. Завернувшись в простыню, она пошла под душ.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 152)
Ср. шум Мотовилихи в Детстве Люверс:
Зато нипочем нельзя было определить того, что творилось на том
берегу, далеко-далеко: [...] (Детство Люверс – Пастернак 1991, 4: 35)
Мотовилиха, технология, Производство – это «шум», способ
человека обнаружить себя и вызвать фигуру Другого (кто из нас не
шумит перед Родиной?). Но шум – это также интерпелляция Родины,
требующая от человека показаться перед Родиной.
Во время перерыва пионеры просят у Натки рассказать про
подвиг пионера:
Вот, например, читала ты, опять пионер предотвратил железнодорожное
крушение? (Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 205)
Способ предотвращения железнодорожного крушения, которым
мог воспользоваться пионер, описан в рассказе Всеволода М. Гаршина
Сигнал:
... ударил себя ножом в левую руку повыше локтя; брызнула кровь,
полила горячей струей; помочил он в ней свой платок, расправил, растянул,
навязал на палку и выставил свой красный флаг. (Гаршин 1960: 296)
У железнодорожного сторожа Семена Иванова нет с собой
сигнального флага – ему не хватает средств сигнализации. Рана
заполняет недостаток в симптоме, позволяет сигнальщику
просигнализировать. В качестве восполнения недостатка рана
принадлежит мужчине, поскольку женщина не имеет недостатка: она
имеет на себе, тогда как мужчина берет на себя то, что женщина
имеет, как в другом рассказе Гаршина, где герой прячет на груди
Красный Цветок, чтобы «он не излил свое зло в мир» (ср. Цветы зла
Бодлера, которыми Daly иллюстрирует менструальный комплекс).
Понятно, почему крушение должен предотвратить пионер: он носит
свои reds на себе. Пионер всегда готов:
192
Вот на груди алый галстук расцвел,
Юность бушует, как вешние воды.
( Школьные годы – Долматовский 1965: 513)
Сокрытость Родины абсолютна, потому что от нас сокрыта причина
сокрытости: приходится констатировать, что это просто болезнь.
Сокрытость легче вынести, если у человека есть вина: это значило бы,
что Родина имеет причину скрываться. Рана заполняет нехватку вины
перед Родиной, поэтому в ране нуждается невинный. Рана – это вина и
наказание одновременно: искупление вины.
Владик осмотрелся. По серой безрукавке расплывались ярко-красные пятна:
из носа капала кровь. Он хотел спрятаться в кусты, как вдруг увидел Альку.
Запыхавшийся Алька стоял всего в пяти-шести шагах и внимательно, с
сожалением смотрел на Владика. (Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 235)
Но нехватка вины – это тоже недостаток. Существет постоянный,
органический недостаток, или потенция недостатка, от которой нельзя
избавиться: если Я всегда отсутствует на месте пятна, то пятно всегда
появляется здесь.
Если случилась беда, то кто-то виноват в этой беде. Беда – это улика
против виновного. Чужая рана неизбежно превращается в позорное
пятно. Доказывать, что это чужое пятно, значит демонстрировать
отсутствие алиби – подтверждать обвинение.
Если бы только пятна крови, можно было бы сослаться на то, что
напекло солнцем голову. Если бы только ссадина, можно было бы
сказать, что оцрапался о колючки. Но когда все вместе, кто поверит? Кто
же поверит после вчерашнего и после сегодняшнего? И можно ли
объяснить и оправдаться, как и почему случилась драка? Нет, объяснить
нельзя никак...
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 235)
Из объяснений не выпутаться, если не предположить: человеку не
хватает вины, потому что Родине не хватает алиби. Наблюдая вину
человека, Родина созерцает свою невиновность – купается в
невинности/невиновности. Родина ничего не делает и нигде не работает.
Работа Родины – видеться, видеть себя глазами человека, поэтому
человек видит себя виновным перед лицом Родины: вина человека –
зеркало невинности Родины. Вина человека пятнает и оскверняет тело
Родины. Отделяя себя от вины человека (или отлучая человека от
своего тела) Родина подтверждает свою невинность. 13
193
Работа Родины совпадает с работой Королевы: Родина занята
производством невинности. Чистота Родины – это ложь, но ложь
Родины сияет ярче, чем правда. Чистота Родины – правда, которая нам
нужна, произведенная правда, в этом непревзойденность нашей правды
(производить можно только ложь, правда валяется на дороге и ничего
не стоит). Нужно потрудиться добыть ложь, чтобы понять истину
показательных процессов – понять необходимость вины человека как
принцип оправдания Родины.
В конечном счете, поскольку человек всегда виноват, пятно
определяет идентичность человека. Поэтому в тот момент, когда
Владик пытается смыть пятно, над ним вырастает фигура Другого.
Попытка смыть пятно – тоже улика. Пятно несмываемо:
Он окунулся до шеи, обмыл лицо и ссадину. И вдруг ему почудилось,
что кто-то гневно окликнул его по имени. Он вздрогнул, выпрямился и
увидел, что на площадке сверху скалы стоит Натка и грозит ему пальцем.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 236)
Пятно – это паспорт перед Другим, паспорт, выданный Другим и
скрепленный печатью Другого. Место Другого заполняет «старшая
сестра» (скорее всего именно потому, что у Владика, как и у
Мальчиша-Кибальчиша, нет матери), но не исключено, что за спиной
сестры стоит Няня.
Психосоматические симптомы Панкеева появились после смерти
сестры. У него появилось чувство вины перед сестрой: он уже не знал,
чего сестра хочет, поэтому должен был наказывать себя сам. В
интерпретации Nicolas Abraham Панкеев – криптофорный субъект,
который "носит умершую сестру внутри Ego": все его симптомы –
попытка замаскировать более глубокий симптом, похоронить его еще
глубже. Если следовать этой логике, не является ли смерть сестры
маскировкой дефицита Родины? Дело не в том, что Панкеев эмигрант, человек, живущий вдали от Родины, скорее его эмиграция –
это способ объяснить для себя дефицит Родины. В психоистории
Панкеева няня замещает мать, а сестра замещает няню. Сестра живет в
другом городе, и вплоть до ее смерти Панкеев не ощущает зависимости
от нее. Всегда имеет место некоторое осозноваемое отсутствие,
которое маскрируют отсутствие того, чего он не знает. Комплекс злой
мачехи маскирует травму, с к которой человек не может примириться
- дефицит Родины. Травма заключается не в том, что Родина далека от
человека, а то, что человек сиротствует, имея Родину, что Родина – это
сиротство.
194
В Толковании сновидений, написанном более чем за десять лет до
встречи с Панкеевым, Фрейд излагает свой сон:
Ich gehe in sehr unvollständigiger Toilette aus einer Wohnung in Parterre
über die Treppe in ein höheres Stockwerk. [...] Plötzlich sehe ich, daß ein
Dienstmädchen die Treppen herab- und also mir entgegenkommt. Ich schäme
mich, will mich eilen, und nun tritt jenes Gehemmtsein auf, ich klebe an den
Stufen und komme nicht von der Stelle. (Die Traumdeutung – Freud 1943:
244)
[Я был очень небрежно одет и из нижней квартиры поднимался по
лестнице на верхний этаж [...] Неожиданно я увидел служанку, которая
спускалась мне навстречу. Мне стало стыдно, и я хотел прибавить шаг, но
в этот момент появилось чувство скованности: ноги прилипли к полу, и я
не мог двинуться с места.]
В комментарии Фрейд пишет, что накануне служанка сделала ему
замечание за то, что он наследил в чужой квартире. Однако тут же
появляется другое объяснение:
Wenn ich in diesem Hause den Morgenbesuch mache, werde ich
gewöhnlich auf die Treppe von Räuspern befallen; das Produkt der
Expektoration gerät auf die Steige.
(Die Traumdeutung – Freud 1943: 244)
[Когда я по утрам приходил в этот дом c [врачебным] визитом, у меня
обычно появлялось желание прокашляться, в результате чего на лестнице
оставались продукты экспекторации.]
Доктор прилипает к следам, оставленным им в квартире пациента,
поскольку
профессия доктора связана с риском «наследить» в
организме пациента (поэтому в сне Ирмы сам организм женщины
становится позорным пятном). С другой стороны, что такое желание
прокашляться, как не желание произнести речь – то есть произвести
впечателение, оставить след? Доктор стремится спасти честь мундира и
вместе с тем боится допустить непорядок в костюме.
В следующем разделе книги Фрейд связывает свой сон с типичным
сновидением – кошмаром обнаженного: типичный сон, по Фрейду, –
это сон глазами Другого, работа сновидения сводится к производству
пятна для Другого (так же как работа бессознательного – к
производству оговорок)14. Сновидение – это способ производства
пятна, чистописание Буратино под диктовку Мальвины, и если за
Другим стоит Большой Другой, то место на уступе скалы или на
195
верхней ступеньке лестницы занимет менократическая инстанция: как
выясняется, в детстве у Фрейда тоже была «строгая няня».
4
Рассказанная Наткой в Военной Тайне сказка о МальчишеКибальчише, – это учебник любви к Родине: она учит, как надо любить
Родину. Фаллос не может быть героем этой сказки, потому что он не
отвечает на желание Родины (фаллос эгоистичен), и потому что в дни
болезни Родины фаллос теряет силу: бессилие фаллоса – замещающий
симптом болезни Родины:
Только видит Мальчиш, что вышел из ворот один старый дед во сто
лет. Хотел дед винтовку поднять, да такой он старый, что не поднимет.
Хотел дед саблю нацепить, до такой он слабый, что не нацепит. Сел тогда
дед на завалинку, опустил голову и заплакал. (Военная тайна – Гайдар
1964, 2: 194)
Регрессивное орально-анальное желание Мальчиша-Плохиша,
который подняв штаны бежит за черными бомбами, также не может
удовлетворить Родину. Преемником древнего фаллоса становится
«хуишко молодой» – Мальчиш-кИБАльчиш. В отличие от МальчишаПлохиша, он обладает высокой потенцией, но при этом, в отличие от
фаллоса, его потенция имеет источник питания:
Бледный стоял он, мальчиш, но гордый, и не сказал он нам Военной
Тайны, потому что такое уж у него твердое слово. А когда мы уходили, то
опустился он на пол, приложил ухо к тяжелому камню холодного пола, и,
ты поверишь ли, о Главный Буржуин, улыбнулся так, что вздрогнули мы
буржуины.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 199)
Сила Мальчиша – в его чуткости. Мальчиш-Кибальчиш – Russian
Penis, эректированный на Родину: «под окошечком хрененочек на
дыбочках стоит» (Русский эротический фольклор 1995: 475).
Пенис антифаллоцентричен. Пенис не фаллос, поэтому он не один:
Там не один часовой, а тысячи часовых, и все стоят и не шелохнутся.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 213)
Пенис не может перестать эректировать, потому что его желание
находится вне его и потому что причиной его желания не является
желание. Причина эрекции пениса не желание, а фантазм: это эрекция
196
на экране Родины. Часовой Родины эректирован и парализован
взглядом Родины, мобилизован зовом Родины и приказом дисциплины.
Заковали Мальчиша в тяжелые цепи. Посадили Мальчиша в каменную
башню.
(Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 197)
– И я бы тоже не шелохнулся, – не уступал Карасиков.
– Нет, ты бы шелохнулся! – рассердился Алька. – Почему же вчера на
утренней линейке все стоят смирно, а ты ворочался, ворочался... даже
Натка заругалась?
– И вовсе не ворочался. Это оттого, что у меня шнурок оборвался и
штаны вниз сползали, – обидчиво возразил Карасиков.
– А разве же у часовых сползают! (Военная тайна – Гайдар 1964, 2:
213)
Арестованная
эрекция
эквивалентна
безостановочной
менструации: пенис подает сигнал постоянной готовности и
нерастраченной невинности – салют Родине – и вместе с тем
сублимируется в фаллическое означающее, в знамя Родины – в место
салютования:
И поставили над могилой большой красный флаг. Плывут параходы –
привет Мальчишу! Пролетают летчики – привет Мальчишу!
Пробегают паравозы – привет Мальчишу! А пройдут пионеры – салют
Мальчишу! (Военная тайна – Гайдар 1964, 2: 201)
ПРИМЕЧАНИЯ
1
О связи менструации с солнечными затмениями и лунными циклами
(menstruatio означает «смена фаз луны» см. Lévi-Strauss 1973: 361-422; Knight
1991: 327-372.
2
О менструации как эротическом стимуле см.: Lupton1993: 146-147.
3
«Of the influx of feminists books on the maternal in the past decade, most disregard
the fact that mothers menstruate» (Lupton 1993: 204). Ср. впрочем: Irigaray 1985:
113; Cixous 1980: 245; Cardinal, Leclerc 1977: 83; Gubar 1985: 296.
4
«The maternal closeness is understood as uncertain separation of boundaries between
maternal body and infant». (Butler 1993: 46)
197
О «праздности» и «праздничности» менструальных дней см. в: Агапкина 1996:
106-107.
5
6
Ср.: «The feminine appears for Irigaray only in catachresis» (Butler 1993: .37).
7
«The menstrual flow ignores the distinction virgin/deflowered» (Gallop 1982: 83).
8
См. анализ этого мифа в книге: Detienne, Vernant 1978.
9
Ср. мотив помазания-испачканности, замеченный у Пастернака в: Faryno 1989:
302.
Ср. анализ истерии и мазохизма как социальных симуляций в: Смирнов 1994:
164-168, 250.
10
«Обилие мышей на полях может служить предвестием иноземного нашествия»
(Гура 1997: 414).
11
Ср. "безумные" дни в южнославянском календарном цикле, связанные с топосом
крови и запретом сексуальных отношений (Попов 2002).
12
Ср. наблюдение над Исповедью Ставрогина: «Красненький паучок становится
знаком преступной акции, совершенной Ставрогиным. Не случайно он имеет цвет
крови» (Арутюнова 2000: 76). Учитывая, что crawling animals фигурируют в
качестве менструального фантазма (Lupton 1993: 193), следует признать, что
Ставрогин видит свое преступление глазами Матреши. Дело, очевидно, не в том,
что Ставрогин – криптофорный субъект, который подобно Сергею Панкееву,
«носит в себе умершую сестру», а в том, что преступление Ставрогина – это
преступление перед Родиной – покушение на ее чистоту: оно не превышает
размерами беду Родины (о связи этого эпизода с непорочным зачатием см. в:
Золотоносов 1999: 31; см. также Freud 1953, 4: 319 о связи символики Благовещения
с менструальными фантазмами).
13
В дополнение к небрежностям и промахам у Пастернака можно вспомнить в
Мастере и Маргарите оплошность Аннушки (смысл пролитого масла, очевидно
тот же, что прожженной кофточки и промокшего платья), в результате которой
отрезало голову Берлиозу, что можно интерпретировать по Daly. Аналогична
конфигурация в фильме Андрея Тарковского Зеркало: ср., с одной стороны,
рассыпанные деньги, катастрофическая опечатка (в следующем эпизоде героиня
принимает душ), и, с другой, – казнь петуха рукой женщины (при том, что кровь
на экране не показана: Тарковский цитирует цензуру, вырезавшую «горящую
корову» в Андрее Рублеве). Фильм Тарковского можно понимать по аналогии с
Гамлетом как зеркало симптома женщины, ср. другие общие мотивы: пустота
14
198
места отца, мальчик – свидетель женщины, трансляция симптома женщины от
отца к сыну.
ЛИТЕРАТУРА
Butler Judith
1993 Bodies that Matter. Routledge 1993.
Cardinal Marie
1975 Les mots pour le dire. Bernard Grasset, Paris 1975.
Cardinal Marie, Leclerc Annie
1977 Autrement dit. Bernard Grasset, Paris 1977.
Cavell Stanley
1994 A Pitch of Philosophy. Harvard University, Cambridge 1994.
Cixous Helene
1980 The Laugh of the Medusa. [In:] New French Feminisms. Shocken Books,
New York 1980.
Daly Claude Dagmar
1935 The Menstrual Complex in Literature. „Psychoanalytic Quarterly” 1935, No 4.
Derrida Jacques
1967 De la grammatologie. De minuit, Paris 1967.
Detienne M., Vernant J.
1978 Cunning Intelligence in Greek Culture and Society. Harvester, Hassocks 1978.
Faryno Jerzy
1989
Поэтика Пастернака. («Путевые записки» – «Охранная грамота»).
Wien 1989. [= „Wiener Slawistischer Almanach”, Sonderband 22]
Freud Sigmund
1943 Die Traumdeutung. ???? 1943.
1953 The Interpretation of Dreams. Standard Edition, Vol. 4. London 1953.
1953
From the History of an Infantile Neurosis. Standard Edition. Vol. 17. London
1953.
Gallop Jane
1982 The Daughter's Seduction. Cornell University, Ithaca 1982.
199
Gubar Susan
1985
«The blank Page» and the Female Creativity. [In:] The New Feminist
Criticism. Pantheon, New York 1985.
Hackett Helen
1995 Virgin Mother, Maiden Queen:Elizabeth I and the Cult of the Virgin Mary.
St.Martin’s, New York 1995.
Hawthorne Nathaniel
1906 The Scarlet Letter. Dent, London 1906.
Irigaray Luce
1985 This Sex which is not One. Cornell Univiversity, Ithaca 1985.
Knight Chris
1991
Blood Relations. Menstruation and the Origins of the Culture. Yale
University, New Haven 1991.
Lacan Jacques
1973
Les quatres concept fondamentaux de la psychanalys. Le seminaire, XI. Seuil,
Paris 1973.
1988
Seminar on «The Purloined Letter». [In:] The Purloined Poe. Lacan,
Derrida and Psychoanalytic Reading. John Hopkins, Baltomore 1988.
Lévi-Strauss Claude
1966
Du miel aux cendres. Mythologiques. Plon, Paris 1966.
1968 L'origine des manières de table. Mythologique. Plon, Paris 1968.
1973
From Honey to Ashes. Introduction to a Science of Mythology. 2. Cape, London
1973.
1978
The Origin of Table Manners. Introduction to a Science of Mythology. Cape,
London 1978.
1987 Anthropology and Myth. Blackwell, Oxford 1987.
Lupton Mary
1993 Menstruation and Psychoanalysis. University of Illinois, Chicago 1993.
Martin Emily
1992
Premenstrual Syndrome: Discipline, Work and Anger in Late Industrial
Societies. [In:] The Woman in the Body. A Cultural Analysis of Reproduction.
Beacon press, Boston 1992.
Pawłowski Bogusław
200
1999 Loss of Oestrus and Concealed Ovulation in Human Evolution: the
Case against the Sexual-Selection Hypothesis. „Current Anthropology” 1999,
Vol . 40, Issue 3 (June, 1999).
Poe Edgar
1983 The Purloined letter. Raduga, Moscow 1983.
Scambler Annette, Scambler Graham
1993 Menstrual Disorders. Routledge, London 1993.
Saussure Ferdinande de
1983 Course de linguistique générale. Paris 1983.
Wittgenstein Ludwig
1985 The Blue and the Brown Books. Harper, New York 1985.
Агапкина Татьяна А.
1996 Славянские обряды и верования, касающиеся менструации. [В:] Секс и
эротика в русской традиционной культуре. Москва 1996.
Мифопоэтические основы славянсокго народного календаря. Весенне-лктний
цикл. Мосува: Индрик, 2002.
Арутюнова Нина Д.
2000
О стыде и совести. [В:] Логический анализ языка: язык этики.
Москва 2000.
Гайдар Аркадий
1964
Собрание сочинений в 4-х томах. Том .2. «Детская Литература»,
Москва 1964.
Гаршин Всеволод М.
1960 Сочинения. Москва 1960.
Гура Александр В.
1997 Символика животных в славянской народной традиции. «Индрик», Москва
1997.
Долматовский Евгений А.
1965 Избранное. «Художественная Литература», Москва 1965.
Жижек Славой
1999 Возвышенный объект идеологии. «Художественный Журнал», Москва
1999.
Жолковский Алесандр
201
1994
Экстатические мотивы Пастернака в свете его личной мифологии.
[В:] Жолковский Алесандр, Блуждающие сны и другие работы.
Москва, 1994.
Золотоносов М.
1999
Слово и тело. Сексуальные аспекты, универсалии, интерпретации
русского культурного текста 19-20 вв. Ладомир, Москва 1999.
Листова Т. А.
1996
«Нечистота» женщины (родильная и месячная) в обычаях и
представлениях русского
народа. [В:] Секс и эротика в русской
традиционной культуре. Москва 1996.
Овидий Публий Назон
1994
Собрание сочинений в 2-х томах. Том
Biografica, Санкт-Петербург 1994.
2: Метаморфозы. Studia
Пастернак Борис Л.
1983 Воздушные пути. Советский Писатель, Москва 1983.
1989 Доктор Живаго. Повести. Советский Писатель, Москва 1989.
1990
Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Том 2. Советский Писатель,
Ленинград 1990.
1989
Собрание сочинений в пяти томах. Том первый:Стихотворекния и
поэмы. 1912-1931. «Художественная Литература», Москва 1989.
1990
Собрание сочинений в пяти томах. Том третий: Доктор Живаго.
Роман. «Художественная Литература», Москва 1990.
1991 Собрание сочинений в пяти томах. Том четвертый: Повести. Статьи.
Очерки. «Художественная Литература», Москва 1991.
Попов Р. "Безумные" (лудите) дни (?) в календарном цикле болгар:
Признаковое пространство культуры. Москва: Индрик, 2002, с. 86-103.
Русский эротический фольклор
1995 Русский эротический фольклор. Москва 1995.
Слово о полку Игореве
1962
Слово о полку Игореве. [В:] Хрестоматия по древней русской
литературе XI – XVII веков. Ред. Н. К. Гудзий. «Учпедгиз», Москва
1962.
Смирнов Игорь П.
1994
Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от
романтизма до наших дней. «Новое Литературное Обозрение», Москва
1994.
Тютчев Федор И.
202
1994
Полное собрание стихотворений в 2-х томах. Том 1. Ред. Т. Чулков.
«Терра», Москва 1994.
Хайдеггер Мартин
1999 Положение об основании. «Алетейя», Санкт-Петербург 1999.
Шекспир Уильям
1980 Гамлет, принц датский. Перевод Бориса Пастернака. «Правда»,
Москва
После слов:
еврейское тело
русское
тело,
арийское
тело,
“Военная тайна» - повесть о Родине. Владик рассказывает Натке
о детстве, проведенном в Польше. Алька родился в Румынии.
Идиллическая родина Мальчиша-Кибальчиша, по-видимому, Украина
(«где среди густых садов да вишневых кустов стоял домишко, в
котором жил Мальчиш»). Но в повести отсутствует русская родина, и
в ней не наблюдается русское тело: в Крыму Натку окружают
откровенно нерусские тела: татарин Шалимов, башкирка Эмине,
мальчик «с нерусскими глазами» Алька.
«А как с черкесом Ингуловым? Он, Натка, ни слова по-русски».
Натка собирается ехать в Таджикистан: «Сторона там чужая, и народ,
говорят, не русский». Русское тело сим-птоматично, оно
соприсутствует иностранным, но раздражение ино-странного это
только иммунный симптом – глубокая оборона русского тела.231
Мальчиш-Кибальчиш молчит под пыткой: "И не сказал он нам
Военной Тайны, потому что такое уж у него твердое слово". Молчание
русского тела это и есть Военная Тайна: слово – только замок
молчания. Мочание – золото, охраняемое сокровище и молчание –
броня, способ охраны сокровища. Оболочкой молчания является
молчание, поэтому нет никакой возможности вскрыть эту оболочку,
или пробраться сквозь нее: это глухое молчание, вата. Секретом
О «имунной реакции» русского тела пишет Б. В. Марков в статье «Дискурс о
России как символическая защитная система общества» (благодарю автора за
возможность познакомиться с текстом статьи).
231
203
молчания является молчание. Молчание молчит о молчании. Поэтому
секрет нельзя обнаружить – это глубокое молчание.
Не подрывает ли русское молчание проект симптомологии? Как
могут появиться симптомы там, где царит молчание? На самом деле
только там они и могут появиться: симптомы проявляются в молчании.
Симптом, по Лакану, «пробел в цепи означающих». Молчание говорит
о том, что слова здесь кончаются и начинается нечто данное само по
себе – телесный симптом. Место симптоматики и место телесности
совпадают: это переход от слова к молчанию, то есть - выход из
текста.232
Натка, вообще говоря, находится вне текста: как повествователь,
она обладает запасом вненаходимости. Натка – заместитель автора, но
автор, по Бахтину, это производитель своей телесности: «Автор как
конститутивный элемент формы есть оорганизованная изнутри
исходящая активность цельного человека». «Порождающее звук
изнутри и чувствующее единство своего продуктивного напряжения
тело вовлечено в форму».233 В продуктивном напряжении автор
чувствует себя цельным: оформляет и завершает автор - самого себя.
Если Мерло-Понти видит начало телесности в моторной
интенциональности, то Бахтин сводит интенциональность к
внутреннему напряжению. Тело находит свое единство не в
завершенности визуального образа (лакановская "стадия зеркала"), а в
«чувственно-волевом тоне». Бахтин редуцирует то, что составляет
смысл интенции – объект, замыкает интенцию на саму себя,
интимизирует интенцию. Пользуясь методом феноменологической
редукции – высвобождая данность, он находит большую и лучшую
данность, превышающую феноменологическую очевидность. Феномен
дан в интенции и через интенцию, но интенция дана не феноменально,
а телесно, то есть "имманентно". Интимно-напряженное тело уходит в
менструальный тупик – в переживание своего напряжения.
Интенциональность – проект арийского тела. «Der Führer kennt
nur Kampf, Arbeit und Sorge”: в лозунге Третьего Рейха сходятся
категорический императив, воля к власти и экстатическая экзистенция.
Строитель коммунизма тоже интенционален, но его интенциональность
Семиотические разговоры о теле, наоборот, растворяют телесность в «текстах
Культуры» В рамках «семиотики» тело – мистифицированный текст. (Ср.
Ф.Саразин. ”Mapping the body”. – НЛО, 71 (2005), с.75).
233
М.Бахтин. Собр. соч. в 7 тт., т.1. Москва: Языки славянской культуры, с. 322323.
232
204
– энтелехия, форма души, движущий принцип, но не само движение.
Мальчиш-Кибальчиш сделан из любви к Родине, но эта любовь не
знает своего объекта и свободна от субъекта, иначе она не была бы
беззаветной – независимой от условий любовью. Любовь к Родине –
способ данности Родины: Родину нельзя полюбить или разлюбить. Но
любить Родину тоже нельзя: луч силы исходит не от субъекта, а от
Родины. Любовь к Родине, как она обозначена в повести Гайдара военная тайна: запас силы.
Арийское тело итифаллично, брошено в будущее. Эрекция
советского тела статична и обращена на саму себя: часовой стоит.
Арийский проект мобилизует резерв русского тела. Русское тело
резервирует и консервирует бросок арийского тела.
Интенция, обращенная на себя, есть чистая интенсивность, то
есть сила. Тело есть способ данности силы. Но можно рассуждать
иначе: субъект потому и напрягается, что тело ему не дано или он не
уверен, что он его имеет. Напряжение - следствие невыполнения
принципа habeas corpus. Напрягаясь, субъект демонстрирует себе свое
присутствие. Или же напряжение это активная трансгрессия этого
принципа: субъект приобретает тело в тот момент, когда отдается силе.
Напряжение
–
способ
присутствовать.
Критика
234
метафизического голоса в еще большей степени относится к Бахтину,
поскольку Бахтин редуцирует голос к «артикуляционной активности».
"Порождающее акустический звук движение, наиболее активное в
артикуляцилонных органах, но захватывающее и весь организм [...]
несоизмеримо важнее самого слышимого" 235. Если в голосе
самоприсутствие опосредовано
звуком, то в артикуляционной
активности тело ощущает себя непосредственно. Именно поэтому его
активность – симуляция: тело раздражает-ся,
производит
самоощущение, внутренне шумит. Существует и более глубокий
способ самоощущения - менструация. И существует менструальный
голос – неяркий, половинный, сыроватый – неизменяющий Родине.
Напряжение работает только тогда, когда оно симулятивно. Поле
производства напряжения – дискурс, но этому полю принадлежат и
телесные практики, направленные на производство симптомов.
Репрезентация русского тела связана с анальными позывами и
схватками голода («живот свело», «в кишках крутит») – с
непроизвольными спазмами гладкой мускулатуры. Советская
234
235
См. работу Ж.Деррида о Гуссерле: Голос и феномен. СПб.: Алетейя, 1999.
М.Бахтин. Указ. раб., с 320-321.
205
симуляция укрупняет симптом, передавая спазматическую активность
поперечно-полосатой мускулатуре (сокращения которой произвольны)
и распространяя ее на все тело. Ядро советской симптоматики тетанус (воля, сжатая в кулак, стойка часового, напряжение
бдительности) и ларингоспазм («в горле горе комом», задыхания и
захлебывания счастья, аллергическая тошнота).236 Соответствующий
диагноз - спазмофилия, патологический комплекс первых двух лет
жизни, связанный с недостатком питания. Если спазмы кишечника, повидимому, имитируют родовые схватки, то голодное тело эректирует,
чтобы войти в мать и наполнить ее пустоту («репарация» по Мелани
Кляйн, в кабале - «вторая беременность»). Возможно и другое
объяснение: спазмы – способ феноменологического схватывания, и
поскольку схватывает сила, в спазмах тела схвачено присутствие силы.
Абсолютно не важно напрягается субъект реально или не напрягается,
главное, что он верит в симптом: зажатость советского тела
вызывает необходимость расслабиться, причем производство
расслабления также требует усилий. «Напрягаясь» и «расслабляясь»,
тело обслуживает симптом.
Напряжение тела не совсем пусто: оно производит «эстетический
объект». Этот объект нельзя ликвидировать, поскольку от
направленности на объект зависит напряжение тела, но его можно
подвесить. Продуктивное напряжение – «объемлющая и схватывающая
активность». Это пустое схватывание, равнодушное к своему объекту.
Бахтин формальнее формалистов: форма для него это то, что завершает
в целое, то есть придает форму ценности. Но и ценность это только
способ (то есть форма) производства напряжения (которое также
является формальной – симулятивной - активностью).
Хорошие свечки дает Картузик", - подумала Натка, глядя
на то, как тугой мяч гулко взвился к небу [...]
"Дай!" - глазами попросила Натка у Картузика.
"Возьми!" - ответил он молчаливым кивком головы.
"Режь!" - зажмуривая глаза, вздрогнула Натка и еще
втемную услышала глухой удар и звонкий свисток судьи.
Последний симптом связан также с расширенной оральностью: см. В.Мерлин.
Гурманы Невидимого: от «Собачьего сердца» к «Лошадиному супу». – Солнечное
сплетение, 2003, № 5-6, с. 272-281.
236
206
Беззвучная просьба Натки - голое аритикуляциолнное
напряжение. Оральный жест дает понять: Натка принимает свечку
ртом, между телами циркулирует оральный фаллос. В центре игры
раздутая форма целого – Крупное. Кульминацией игры является тот
момент, когда "мяч взвивается к небу" и на мгновение повисает в небе
– становится неподвижной коллективной ценностью. Чтобы игра
продолжалась, не нужно держать ценность, достаточно вбрасывания в
центр.
В производстве напряжения участвует весь организм, но
напряжение дано в локусе напряжения. Если в органах артикуляции
напрягается все тело, то в анусе напряжение тела артикулировано.
Анус – место продуктивного напряжения, представительный орган
автора-творца. Анус - орган ретенции, позволяющий задержать силу и
овладеть силой, но это также место, где сила овладевает телом. В
анальном напряжении организм произволит некую данность и тем
самым входит в зону ответственности. «Нудительное не-алиби в
Бытии» - анальный объект. «Живой факт изначального поступка, его
действительная тяжесть» - акт дефекации. «Центр ответственности,
обладающий важным, тяжелым, нудительным смыслом» – анус.
Бахтин использует другое слово – зад. В буквальном смысле –
то, что сзади. Анус – точка доступности, находящаяся вне зрительного
контроля субъекта. Cтраус, пряча голову в песок, подставляет перья
другому страусу. Cтрелок, целясь в мишень, создает мишень для
другого стрелка:
На
третьем
выстреле,
перезаряжая
винтовку,
торжествующий Владик мельком оглянулся на Сергея. Тут
как будто бы кто-то его дернул. Он как-то неловко, не посвоему вскинул, не вовремя нажал, и четвертая пуля со
свистом ударила совсем за мишень.
В повести Гайдара фундаментальная тревога (“пахнет ветер то
ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов”) связана с чувством
уязвимости тыла - тревога действительно направлена на фундамент
тела: «Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор
проклятый буржуин». Мальчиш-Плохиш взрывает в тылу
наступающих «черные бомбы», и той же тактики придерживаются
мальчиши-кибальчиши: «Через минуту чурбан с треском полетел вниз
и, как бомба, плюхнулся в болотце, заставив разлететься во все
стороны обалдевших лягушек».
207
Наряду с тревогой в играх пионеров присутствует забота:
ничей тыл не должен быть свободным.
Если отползти немного назад, то можно было из-за куста,
и очень незаметно, запустить в спину Кашину и
Баранкину еловую шишку. И, наконец, если подвинуться
немного вперед, можно было кончиком прута
пощекотать пятки башкирки Эмине.
Объект уязвления – нерусское тело. Э.Найман придает особое
значение тому, что жертва палача-содомита в «Епифанских шлюзах» –
англичанин.237 Скорее всего однако под англичанином подразумевается
арийское тело: гидростроитель Перри - реплика Фауста. В сталинской
историографии образцом военного искусства считалась битва на
Чудском озере («Ледовое побоище»), в которой русское войско сумело
окружить и потопить тевтонских рыцарей:
Резерв (конная дружина) находился в засаде за одним из
флангов. Войска Ордена [...] построились клином
(“свиньей”) и ударили по русскому центру, который им
удалось прорвать. Однако с флангов по «свинье» ударили
отборные дружины Александра, а с тыла – резерв. (БСЭ).
Русское тело располагает резервы в тылу, поэтому владеет
тылами противника. Бросаясь в про-ект, арийское тело подставляется
– поставляет ресурс русскому телу. Проблема в том, что это не русский
ресурс: искусство арьергардной войны характеризует скорее тактику
кочевников. Монгольские воины отличались умением «пройтись
колесом» (derel) вокруг противника, не нарушая строя.238 В рамках
этого маневра русское тело оборачивается арийской стороной.
Анус – точка доступности, в которой тело принадлежит
другому телу: «Все эти выпуклости и отверстия характеризуются
тем, что именно в них преодолеваются границы между двумя телами
и между телом и миром, происходит их взаимообмен и
Э. Нвйман. В жопу прорубить окно: сексуальная патология как идеологический
каламбур у Андрея Платонова. – Новое литературное обозрение, 32 (1998), с.68-71.
238
Igor de Rachewiltz. The secret history of the mongols, v.2. Leiden: Brill, 2004, p.708.
237
208
взаимоориентация».239 Анус - точка сборки тел. Через точку ануса тела
монтируются на поверхнорсти тела без органов. Анус, как и оральный
фаллос – объект коммунального пользования, но это также центр
телесного напряжения, глубина плоти, тогда как оральный фаллос –
социальный центр, подвешенный между телами. Монтаж тел
предполагает совмещение этих двух центров. Резаный удар направлен
сверху вниз: цель игры – всадить Крупное в глубину плоти, пробрать
до печенок, воплотить слово и насытить тело.
Кроме арийского проекта и русского молчания имеется
еврейский след:
Несколько раз забегал в ванную дежурный по отряду,
веснушчатый пионер Иоська Розенцвейг, и, отчаянно картавя,
кричал:
- Что за безобразие? Прекратите это безобразие!
Как и буржуазное тело Мальчиша Плохиша, еврейское тело
экспансивно, но оно расширяется не за счет приращения плоти, а за
счет пролиферации симптомов. Это проворное, увертливое, юркое тело
– «подвижное как ртуть». Иоська - настоящий меркурианец: с
крыльями на пятках.240
Из-за угла стремительно вылетел дежурный Иоська.
- Время к ужину! - запыхавшись, крикнул он, отдуваясь и
подпрыгивая, как будто кто-то поймал его арканом за
ногу.
Увертливый Иоська подпрыгнул так высоко, как будто
бы камни очень сильно прижгли ему голые пятки.
Впрочем, подвижность и стремительность подразумевают
другое сравнение – как будто у него шило в жопе: еврейское тело
отрабатывает заботу русского тела. Выражаясь более радикально,
еврейское тело есть эффект стыковки русского тела с арийским телом.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
Ренессанса. — 2-е изд. — М.: Худож. лит., 1990.
240
Термин Ю.Слезкинна. См. его книгу: Эра меркурия: Евреи в современном мире.
М.: Новое лит. Обозрение, 2005.
239
209
"Как будто" – условно, не по-настоящему. Но взвивается тело по
настоящему. В конечном счете речь идет о слишком буквальном
отношении к означающему. Термин "меркурианство" – констатация
симптома без попытки диагноза. Он констатирует только одно – игру
письма. "Меркурианство" – субстантивированный симптом. Понятый
буквально термин означает, что у евреев нет тела: еврейское тело (а
возможно и мысль) – место игры письма.
Неэкономная реактивность еврейского тела резервирует
экономное русское тело: свидетель симптома имеет алиби. Еврейское
письмо поставляет симптомы русскому телу, русское тело
предоставляет сцену еврейскому письму: еврейское тело и русское тело
встречаются как орган без тела и тело без органов. Очевидно также, что
арийское тело, брошенное в то, чего нет, испытывает дефицит
«означающих». На самом деле не существует ни русского, ни
арийского, ни еврейского тела: существует симптоматическая связка
трех тел.
Резкие черты еврейского письма ранят русское тело: в лагере
Иоська заведует прививкой оспы. Еврейское тело представляет
опасность, но еще опаснее – потерять орган письма. Лишившись
симптоматической отдушины, можно захлебнуться молчанием. Эту
опасность воплощает серомордый парень– симптоматически пустое
тело: «Лицо его было какое-то серое, точно вымазанное серым мылом,
а рот приоткрыт, как будто бы и в такую жару у него был насморк».
- Конечно, - все так же охотно поддакнул парень. - Это такой
народ...Ты им сунь палец, а они и всю руку норовят слопать. Такая уж
ихняя порода.
- Какая порода? - удивился и не понял Владик.
- Как какая? Мальчишка-то прибегал - жид? Значит, и порода такая!
Владик растерялся, как будто бы кто-то со всего размаха хватил
его по лицу крапивой.
Владик обижается за Иоську. Иоська – виновник его боли, и
хотя Владик заступается за товарища (с которым был в ссоре),
потерпел он все-таки от него: ожог стыда – симптом встречи со
стрекалом еврейского письма. Ожог – внешний симптом, след на
поверхности тела, но он позволяет телу ощутить свою полную
поверхность и внутреннюю силу. Начинается драка. На серой
безрукавке Владика проступают ярко-красные пятна.
210
Симптом появляются в соседстве с его виновником, и это
внешний, поверхностный симптом – зона межтелесного контакта
(фасад защищен от контакта еще меньше чем тыл). Но в симптоме
проявляется и другое – игра письма: «словно людям на улице
показывают картины на белых, развешанных перед волшебным
фонарем простынях». Еврей – свидетель письма, но он придвинут к
экрану письма настолько плотно, что его тело неотличимо от экрана.
В 19 веке еврейское тело нагружается симптомами,
преимущественно кожными – Judenkratze, parech, пигментные пятна
(веснушчастость Иоськи – симптом того же ряда). «Патогномический
знак еврея записан на его коже».241 Вопрос в том, кто является автором
этой записи. Если антисемиты, то почему она авторитетна? Известна
другая еврейская болезнь – боязнь заболеть: «Отличие восточноевропейских евреев не в том, что они чаще болеют, а в том, что в них
сочетается преувеличенное внимание к симптомам и почтение к
медицинским авторитетам».242 Медицинский авторитет это доктор тот, кто ставит диагноз, делает запись. Авторитетом обладает автор.
Отличительная черта евреев – преувеличенное внимание к письму.
«Евреи любят эффекты». Доказательство этому – книга
эффектов, Библия. Чудеса Библии – события на поверхности.
Египетские казни поражают либо лицо земли, либо кожу человека. Бог
рассыпает по поверхности пустыни манну и насылает на блуждающих
по пустыне проказу (tsara’at), покрывающую тело человека «как снег».
Россыпь-рассеяние-диссеминация-сыпь – эффекты поверхности: чистая
игра письма. Сюда же относятся телесные приметы: красная кожа и
волосатость Эсава, пестрые овцы Иакова, полосатая рубашка Иосифа.
Все эти приметы содержат элемент фасцинации или, как его называет
Лакан, «излишек наслаждения», который и есть игра письма как
таковая. В этом излишнем и неучтенном моменте, который и есть
главный момент письма, заявляет о себе Необусловленное. Чудо –
само событие письма. След – отпечаток ступни Бога.
Игра письма привязывает к поверхности письма, заставляет
кочевать: тело «номада» - продолжение той же поверхности. Письмо
это и есть еврейская разница – неслыханная и неустранимая. Это не
значит, что разница письма сводится к этно-культурным дистинкциям.
Наоборот, у евреев нет никакой разницы – никакой другой разницы - ни
241
242
S.Gilman. The Jew's body. New York: Routledge, 1991, p.97.
Shorter Edward. From the mind into the body. New York: Maxwell, 1994, p.109.
211
еврейской, ни антисемитской – кроме разницы письма. Именно
поэтому их различие абсолютно.
Речь идет о ярком различии. Братья Иосифа, «отделяя» его от
себя, пачкают его рубашку кровью. Моисей велит сыновьям Израиля
выделить свои дома, помазав косяки дверей кровью, чтобы карающий
ангел обошел их стороной. В книге Левит упоминается болезнь
«истечения», которая обозначается тем же термином, что менструация
(zov). Страдающий истечением (zav), как и кровоточивая женщина
(zava), подлежит изоляции. Во всех случаях речь идет о процедурах
выбора-избрания-селекции. Избранность тела неотделима от его
маркировки. Обрезание как операция отсечения-различения есть
вместе с тем менструальная метка, которая сохраняется на еврейском
теле: по средневековым поверьям, в память о ранах Христа евреимужчины наказаны болезнью женщин. «Помазанность-испачканность»
Пастернака – след той же маркировки.
«Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»,
подразумевает нечто другое – правду внутреннего самоощущения,
доступную, по определению, только изнутри. Описывая свое
проникновение на территорию еврейской бойни, Розанов проявляет
интерес к предмету. В еврейском симптоме русское тело чует пищу:
«Лучше один раз напиться сырой крови» (Пушкин); «особенный запах
каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас"; «Сотни
свежих окровавленных тел [...] лежали на росистой цветущей долине "
(Л.Толстой, "Севастопольские рассказы").
Дело не в том, что таково питание тела. Скорее наоборот: чутье
питается чужим. Обоняние – дополнение к питанию. Оно позволяет
целостно
вместить
табуированный
оральный
объект
–
инкорпорировать Невозможное. Симптом действительно обладает
диагностической силой: в нем проявляется обонятельное и
осязательное отношение к Родине. В силу прозрачности этого
симптома зов сырого сливается с голосом Родины - "В ту светлую
осень крепко пахло грозами, войнами и цементом новостроек", а ласка
ветра дарит территорию Родины - «Натка сдернула синий платок,
чтобы ветер сильней бил в лицо и трепал, как хочет, черные волосы.»
Владик заступается за Иоську: вы-ступает и тем самым
представляет арийское тело (его идеал – «рыцарь революции»
Дзержинский). Но у Владика есть заместитель – Алька, погибший от
одного шага вперед. Сын покидает тыл отца: « - Стой!.. Назад... Назад,
Алька! - в страхе закричал Сергей».
212
Алька - «белокурый мальчик, но с глазами темными и
веселыми», гибрид арийского и еврейского тела. Мать Альки –
«румынская, вернее модлавская еврейка-комсомолка Марица
Маргулис». О себе Алька говорит: «Папа у меня русская, мама
румынская, а я какой? Ну, угадай. - А ты? Ты советский.»
Еврейская кровь Альки – глубокий след, след, который
скрывает-ся. Алька молчит о встрече с матерью: «Это наша с папкой
тоже - военная тайна».
След уходит в молчание, но на фоне молчания проступает след:
«И на той траве лицом вниз с камнем у виска лежал Алька». Рана
Альки повторяет рану Владика («ссадина пониже виска»). Ее источник
– стигматы Ющинского: «колотые раны, нанесенные в область правого
виска»243
Пьяница-громила, убивший Альку – фактически погромщик,
возможный отец серомордого. Но сам Алька - мальчик стертой
национальности, советский вариант «христианского младенца».
Сочуствие к жертве погрома принимает форму свидетельства о
ритуальном убийстве.
Еврейский след неминуемо проступает, но он проступает на
фоне русского молчания. След появляется в молчании и след проявляет
молчание:
- Алька, - почти шепотом попросил Сергей, - ты,
пожалуйста, вставай...
Алька молчал.
Арийское вы-ступление еврейского следа нарушает молчание.
Смерть Альки восстанивливает границы молчания.
Все кульминационные (то есть симптоматические) моменты
повести - моменты напряженного молчания, и это потому что сами
советские симптомы - красный флаг, бой часов на Спасской башне –
насыщены молчанием. Вслушиваясь в симптом и присягая симптому,
тело напряженно молчит, и возможно, само напряжение тела –
поскольку тело напрягается в пустоте – голос молчания.
Советский человек - орган молчания. Молчание имеет органы:
это тело своих органов, то есть тело без органов. Смерть ничего не
В.Розанов. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. Спб, 1914,
c.215.
243
213
меняет для человека: он был и остается органом молчания, но смерть
человека укрупняет тело молчания.
Стоя за спиной молчания, человек имеет ресурс – опирается на
ресурс молчания. Больше всего Розанова волнует невинность русской
жертвы: «Таким "девственным пергаментом" послужила чистая кожа
виска тринадцатилетнего мальчика».244 Знаки чужого письма,
нанесенные на тело извне, демонстрируют, что само тело не пишет и
не выступает – не покидает пределов молчания.
В своем письме Розанов выделяет пробелы – паузы телесного
молчания. Но в «игре письма» тоже имеется упущение: пустота.
Негативности недостаточно для конструкции письма: различие
местится в безразличии. «Явление» Фонд письма – пустота. Письмо
пишется из пустоты, и пишет в письме пустота. След – след пустоты.
Узоры молчания. Опавшие листья. В письме Пушкина «след»
насыщен молчанием, но его прозрачная глубина выявляется в четкости
черт письма – в гальской картавости.
Еврейское тело не было бы деятельным телом, если бы его не
сосал собственный дибук пустоты. Русское тело знает пустоту, но оно
поглощено своим знанием. Еврей разменял свое тело на игру письма,
русский заложил себя крупному телу молчания. Тела разошлись в
разные стороны: встали спиной друг к другу – спина-к-спине.
Разойдясь, тела сошлись вплотную: они поделили между собой
поверхность глубины и глубину поверхности.
244
Там же, с. 228.
214