Клод Леви-Строс и судьбы структурной антропологии
advertisement
1 Автономова Наталия Сергеевна, доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН Москва, Россия Клод Леви-Стросс и структурная антропология: два юбилея 28 ноября 2008 года исполняется 100 лет со дня рождения Клода ЛевиСтросса. В течение многих лет Клод Леви-Стросс руководил кафедрой социальной антропологии в Коллеж де Франс, он – член французской Академии. Во Франции оба эти места – вершина общественного признания: первое – за научно-исследовательские, второе – за литературные заслуги. Леви-Стросс – антрополог и философ, который посвятил большую часть жизни реабилитации человеческого и культурного достоинства «дикарей», с которыми он столкнулся во время своего первого, тогда еще любительского, путешествия по Амазонке. Об этом идет речь в его огромном разнообразном наследии, созданном за 60 лет творческой жизни. Однако и на этом обширном фоне выделяются такие работы, как «Печальные тропики» (1955), где он поведал об этом средствами художника, и «Структурная антропология» (1958) 1 , где он рассказал об этом средствами ученого. «Структурная антропология» – пожалуй, самая знаменитая его работа – сборник статей, объединенных в книгу, которая стала теоретическим фундаментом одноименной дисциплины. В этом году она справляет юбилей вместе с ее автором: исполняется 50 лет с момента ее выхода в свет. Структурная антропология как дисциплина складывалась в противостоянии другим тенденциям мысли. В противоположность исследователям «дологического мышления» (Леви-Брюль) Леви-Стросс утверждает, что традиционные общества обладают развитым логическим мышлением, что «цивилизованное» и «примитивное» мышление разнятся не качеством мысли, а ее предметами. В противоположность англо-американским антропологам-эмпирикам Леви-Стросс предлагает изучать не только факты, но, прежде всего, соотношения между ними, не столько непосредственно наблюдаемое, сколько мыслимое и возможное – модели, структуры. Существуют два сборника статей под заглавием «Структурная антропология»: LéviStrauss С. Anthropologie structurale. Paris: Plon, 1958 (рус. пер.: М., 1983); idem. Anthropologie structurale II. Paris: Plon, 1973. 1 2 Вкратце основные положения структурной антропологии можно представить так. Все культурные системы традиционных обществ (правила браков, термины родства, мифы) рассматриваются Леви-Строссом как своего рода языки, как бессознательно функционирующие означающие системы. Эта аналогия с языком обосновывает для него применение в этнологии (или иначе - структурной антропологии) приемов и методов структурной лингвистики. Какой бы материал мы ни взяли, задачей становится нахождение основных бинарных оппозиций (природа - культура, растительное - животное, сырое - вареное), анализ сложных явлений культуры как пучков дифференциальных признаков (подобно тому, как Р. Якобсон изучал фонемы - мельчайшие смыслоразличительные элементы языка). Так, система брака выступает в качестве особого рода языка, позволяющего упорядочить обмен женщинами внутри социальной группы (член коллектива дает женщину одному партнеру, а получает от другого партнера внутри определенного круга лиц, связанных взаимными обязательствами). Тем самым возникает система, в которой множество операций обеспечивает общение между индивидами и переводит (вследствие запрещения инцеста) систему кровных отношений в отношения между свойственниками, а вся социальная жизнь трактуется как обмен взаимно дополнительными ценностями. Языковые аналогии лежат и в основе изучения мифов. В противоположность тем подходам, которые видят в мифе выражение общечеловеческих чувств или же объяснение непонятных явлений, для Леви-Стросса миф - это скорее логический механизм разрешения противоречий человеческой мысли о мире. При изучении всей совокупности известных вариантов мифа хаос содержаний постепенно перерабатывается в сходство структур. По аналогии с фонемами и морфемами «мифемы» – это пучки отношений, приобретающих смыслоразличительную функцию. Основной способ структурирования мифов – вычленение бинарных оппозиций с фигурами-посредниками (для североамериканских индейцев, например, такими посредниками между растительным и животным миром, между жизнью и смертью служат койот или ворон, которые питаются падалью). Язык – это одновременно продукт культуры, часть культуры и ее условие - как во времени становления индивида и общества, так и в уже существующих индивидуальных и общественных организмах. Одним из следствий подобной вездесущести языка оказывается особая «действенность символики»: она основана на способности «гомологичных» структур, построенных на разном материале, приводить друг друга в действие. Так, песни и рассказы шамана предоставляют больному форму канализации и переживания боли, вытерпеть которую организм не в силах. Структурная антропология изучает бессознательное единство функционирования человеческого разума в различных культурных системах. Ее цель – построение моделей, которые можно было бы обобщить на уровне их формальных свойств, снимая тем самым перегородки между различными дисциплинами. В дальнейшем структурная антропология расширяет поле своей применимости, обращаясь к тотемизму, маскам, продолжая изучение мифов (ср. сборник «Структурная антропология II», 1973). Тезис о бессознательных структурах человеческой деятельности, объединяющей древнего и современного, 3 первобытного и цивилизованного человека, здесь сохраняется, однако акцент на лингвистической доминанте метода несколько приглушается – по-видимому, как уже не требующий доказательств и обоснований. В «Структурной антропологии II» отдельно обсуждаются также проблемы гуманизма, критериев научности социальных и гуманитарных дисциплин, проблемы расы, культуры и истории, а также роли мыслителей, которых можно считать основателями современной антропологии - а именно, Ж-Ж. Руссо и Э. Дюркгейма. Структурная антропология определяется тремя регистрами обстоятельств, ее породивших: это определенный этап в развитии науки вообще (и гуманитарной науки, в частности), определенный этап в развитии дисциплины, а также конкретная идейная и интеллектуальная обстановка во Франции 1950-70 годов прошлого века. Общие тенденции развития науки во второй половине ХХ века выводят на первый план информатику, семиотику, изучение коммуникаций и обменов, постигаемых на основе структуры естественного языка. Структурная антропология как научная дисциплина извлекает из этого все следствия для изучения своего предмета – социальной жизни и культуры традиционных обществ, рассматривая их как особого рода языки, системы обменов. Общий социальный и культурный контекст формирования новой науки определялся жестким идейным столкновением с философиями субъективности (экзистенциализм, персонализм), которые отстаивали свои привилегии на анализ субъекта, сознания, истории. Структуралисты 2 противопоставляли этому философскому пафосу установку на объективное познание, на выявление систем отношений, на поиск неосознаваемых закономерностей, лежащих в основе любого индивидуального поступка или культурного продукта. В этой полемике на стыке науки и философии были сформулированы философские проблемы, вовлекающие полярные сущности: структура и/или субъект, структура и/или история, сознание и/или «анонимная мысль». В их обсуждение были вовлечены, казалось, не только знатоки, но и широкая публика, охваченная общим энтузиазмом. В 1950-1960-е годы «мода» на структурализм совпадала с общественной потребностью в несубъективистской мысли, но с конца 1960 (и особенно в 1970-е) под влиянием общественных потрясений, запечатлевшихся в событиях Мая 1968, публичное внимание отхлынуло к другим предметам, связанным не столько с гуманитарным познанием, но скорее с этикой и политикой. По этому поводу говорят: структурализм «умер», а Леви-Стросс остался. Что касается первой части этого выражения, уточним: отошла на задний Сейчас мы не можем подробно освещать вопрос о том, в какой мере французский структурализм был (или не был) идейным целым и как он эволюционировал. Для нас важно, что центральным персонажем всех важнейших споров и главной мишенью критики был именно Леви-Стросс и его структурная антропология. Он сумел увлечь за собой представителей других областей: в изучении массовой культуры и мифов западного обыденного сознания, истории науки, смены систем письма ему в той или иной степени следовали Р. Барт и Л. Альтюссер, М. Фуко и даже отчасти Ж. Деррида. Леви-Стросс подходил к вопросу о принадлежности к структурализму достаточно строго: он включал в число структуралистов лишь лингвиста Э. Бенвениста, специалиста по индоевропейским мифам Ж. Дюмезиля и самого себя. 2 4 план идеология структурализма, но метод структурного анализа остался неотъемлемой частью научного описания и объяснения. Что касается второй части – верно: независимо от перетолкований структуры и размывания смысла этого понятия, Леви-Стросс уже приобрел статус «живого национального достояния», который со временем только укреплялся. Сейчас – полвека спустя после выхода первой «Структурной антропологии» – ситуация со структурной антропологией как дисциплиной потеряла для нас ту определенность очертаний, которую задавал ей идейный контекст 1950–70-х годов. Об этом можно судить по некоторым из тех публикаций, которые вышли во Франции в преддверии 100-летнего юбилея Леви-Стросса3. Несмотря на все различия между ними, все они, так или иначе, свидетельствуют об уважении к юбиляру как удивительному научному и человеческому феномену. Однако далеко не всегда их авторы берутся четко формулировать то, в чем заключалась и заключается роль Леви-Стросса в мировой науке и культуре. Правда, нам говорят, что «новаторская энергия его инициативы» продолжает оставаться для нас «источником вдохновения»4, что его творчество на расстоянии видится как нечто «гигантское», не лишенное гармонии. И все же это не отменяет презумпции того, что период наибольшей жизненной активности структурной антропологии остался далеко позади. На все лады подчеркивается, что Леви-Стросс «столь же художник, сколь и ученый» 5 с акцентом на первую часть высказывания: повидимому, это попытка дополнить некий (не удовлетворяющий) образ науки вообще (и структурных методов, в частности) чем-то художественным, креативным, изобретательным. Все это не просто мелкие штрихи: в совокупности своей они определяют современный образ Леви-Стросса как человека и явления. А вот пример более крупный: в мае этого в библиотеке «Плеяд» вышло прекрасное однотомное собрание сочинений Леви-Стросса, в котором он представлен только как писатель, мастер слова6: ни одна «научная» работа Леви3 Bertholet D. Claude Lévi-Strauss. Paris : Odile Jacob, 2003; Deliège R. Introduction à l’anthropologie structurale. Paris : Seuil, 2001; Maniglier P. Le vocabulaire de Lévi-Strauss. Paris : Ellipses, 2002; С. Clément. Claude Levi-Strauss. Рaris: PUF, 2003; Le Dossier Claude Lévi-Strauss. Le penseur du siècle. Dossier coordonné par Alexis Lacroix // Le Magazine Littéraire. Mai 2008. № 475. P. 58–84. Ср. также более ранние работы: Delruelle E. LéviStrauss et la philosophie. Bruxelles : Ed. Universitaires, 1989; Hénaff M. Claude Lévi-Strauss et l’anthropologie structurale. Paris : Belfond, 1991; Scubla L. Lire Lévi-Strauss. Paris : Odile Jacob, 1998, а также совершенно не потерявшие своей ценности сборники интервью с Леви-Стросом: Charbonnier G. Entretiens avec Claude Lévi-Strauss. Paris: Plon, 1961; LéviStrauss C., Eribon D. De près et de loin. Entretiens. Paris : Odile Jacob, 1990. 4 Deliège R. Introduction à l’anthropologie structurale. P.12. 5 Ibidem. P.165. 6 Lévi-Strauss С. Œuvres / Sous la dir. de F. Keck, V. Debaene / Bibliothèque de la Pléiade. Paris, 2008. Таким образом, в этот том не вошли ни Введение к сборнику сочинений Марселя Мосса, ни «Структурная антропология» (1 и 2), ни «Взгляд издалека» – эти три последние сочинения фактически образуют трилогию. Зато в издание вошли «Печальные тропики», вторая часть «Первобытного мышления», работа «Смотреть, слушать, читать», посвященная анализу искусства. В томе «Плеяд» все тексты представлены в новой редакции, добавлены неопубликованные работы. Можно считать, что этот том дает доступ 5 Стросса в этот том не включена. Конечно, задачи издания заключались в том, чтобы представить Леви-Стросса широкой современной публике, но без того главного, что определило его место в культуре ХХ века, то есть, без структурной антропологии во всех смыслах этого слова – такой портрет дает, по меньшей мере, однобокую картину 7 . Чтобы вписать творчество Леви-Стросса в рамки критериев, более созвучных современной эпохе, некоторые тезисы Леви-Стросса переводятся в термины экологии и даже «экософии», а его мышление характеризуется как «экуменическое». Иначе говоря, изменилась вся концептуальная сетка, в которую, так или иначе, вписывается концепция Леви-Стросса. И, прежде всего, – изменилось отношение к науке и объективному познанию как цели и устремлению. Когда-то структурализм возник на гребне социального интереса к науке, на гребне надежд на то, что наука сможет решить человеческие проблемы, но сейчас, по крайней мере, в области гуманитаристики, об этом все практически забыли. В некоторых случаях в работах, посвященных Леви-Строссу, структурализм трактуется как то, что обеспечивает связность словаря гуманитарных наук, позволяет избежать раздробленности знания и субъективного импрессионизма в описании. Все это верно, однако в такой характеристике не хватает самого главного: что дает структурализму такую возможность? За понятием структуры нередко маячит некий призрак структуры – со всеми его негативными коннотациями: тотальное, тоталитарное, угнетающее и др. Однако ведь, даже не пользуясь словом «структурализм», но, говоря об эпохе, в которой он был главной интеллектуальной силой (то есть, о 1960-х годах), Жак Деррида, незадолго до смерти, во всеуслышание заявил, что это был период серьезных, немедиатических споров и дискуссий, пройденный слишком быстро. Мы не успели его прожить и промыслить, а потому должны сейчас любыми силами вернуться назад, чтобы сделать это заново. Я бы назвала такой путь «обратным переводом» 8 . Для нас здесь это значит, что структурная антропология - это не опустившийся под воду материк научных надежд, но живая страница истории идей, на которой запечатлены нерешенные проблемы, которые нуждаются в реактуализации. В любом случае к Леви-Строссу такое общее суждение о немедийности 1960-х на фоне нынешней порабощенности интеллектуалов средствами массовой информации хорошо подходит. Он знал успех у публики, но знал и цену публичному успеху, и не хотел быть «властителем дум» (maître-penseur). С этим связано и его представление о месте и роли современных интеллектуалов – «безумцев на идейной почве», потерявшихся в череде антиномий (вовлеченность или башня из слоновой кости? чистота или компромисс? революция или к этнологии не со стороны строгого знания, но со стороны свободного изобретательного письма, способного увлечь каждого. 7 Издатели тома утверждают, что работы для публикации отбирал сам Леви-Стросс, однако это не меняет сути дела: общественная потребность теперь далека от того, чем одушевлялось создание структурной антропологии в ту эпоху, когда она возникла. 8 См. об этом: Автономова Н.С. Познание и перевод. М., 2008. С. 44–45. 6 реформа?)9 Интеллектуал для Леви-Стросса – тот, кто обязан пытаться понимать и сообщать нам то, что он понимает. С уточнением: он обязан сообщать свои знания любому человеку или сообществу, способному использовать их морально приемлемым способом. Обратим внимание на это неприметное суждение: главное дело интеллектуала – познавательное: оно заключается в исследовании и сообщении полученных знаний другим людям. И все другие ипостаси, в которых ныне так или иначе подчеркивается некое вненаучное содержание, по сути, всегда сохраняют у Леви-Стросса научное, познавательное значение. Выше говорилось о взгляде на Леви-Стросса как на эколога, как на представителя экуменического мышления. Это подразумевает одновременно и этические, и эпистемические коннотации. С одной стороны, экуменизм – это представление о жизни как высшей ценности, перед которой все живые виды равны. С другой, применительно к гуманитарным наукам, экуменизм – это позиция, согласно которой ни одна наука не должна считать себя главной, исключительной в общем поле гуманитарного знания, а если это происходит, значит, в данной области науки еще не сформировались10. Когда-то структурализм упрекали в апологии status quo. И сейчас можно услышать отголоски этих мнений: структурализм-де сводил социальную систему к системе символической, к формальным правилам, которые обеспечивают стабильность и равновесие; система в принципе не способна изменяться и преобразовываться, и индивиды ничего не могут с этим поделать. Так ли это? Упрек в том, что система не знает преобразований, что она существует лишь для самовоспроизведения, вряд ли можно считать обоснованным. Проблему динамики системы в истории выдвигали на первый план уже Р. Якобсон и Ю. Тынянов в конце 1920-х годов. А какова наша мысль о структуре – это зависит от того, склонны ли мы, увидев в структуре неструктурное, отрицать само ее существование (как в объекте, так и в познании) или же сосредоточиться на том новом, что дает нам взгляд на объект как на открытую структуру. В целом, реабилитация науки и познавательной установки особенно важна для нас сейчас – в ситуации, когда современные концепции вписывают знание в стратегии власти, ограничивают его функционирование выполнением социальных заказов, что приводит к давлению идеологических форм псевдонауки11, а также – к релятивизации картины познания, лишаемого своей специфической ценности в человеческой жизни и в культуре. В любом случае научное познание не сводится Этот образ оттеняется у Леви-Стросса другим отношением к жизни: «дикари» не умеют жонглировать антиномиями, но зато не замусоривают вселенную отбросами жадно расширяющейся деятельности, как это делает современный западный человек. 10 В самом деле, ведь в сфере точных наук специалисты по анатомии, физиологии или молекулярной биологии не оспаривают друг у друга предметы исследований: каждый расчленяет реальность по-своему и рассматривает только некоторую ее часть. В принципе так же должно обстоять дело и в области гуманитарного знания. 11 Леви-Стросс неустанно говорит о деградации знания в угоду идеологическим фальсификациям, о деконструкции этнологии, которая в результате отказывается как от полевых исследований, так и от теоретической рефлексии, и дает волю безответственному изобретательству (таковы, например, разделы гендерных исследований, которые потакают примитивным представлениям о матриархате). 9 7 к другим формам человеческой культуры, и Леви-Стросс никогда не смешивает эти разные формы. Например, ни искусство, ни мораль никогда и ни в чем не могут сделать то, что может и должна делать наука. Острым нравственным переживанием для Леви-Стросса была очевидность разрушения цивилизации североамериканских индейцев с момента завоевания Америки, приведшего к нынешней деградации их жизненного уклада. Этот долг неоплатен, многое в традиционных культурах утеряно безвозвратно, и нам остается делать все, чтобы это наследие не исчезло совсем. Главные средства для этого – научные: нужно собрать и описать материал, так или иначе зафиксированный миссионерами или администрацией завоевываемых земель, и организовать публикацию этого материала на самом высоком уровне, доступном современной науке12. Для нас это не только долг памяти, но и возможность понять самих себя. «Дикий» (sauvage) не значит примитивный: исчезая с лица земли, традиционные общества воочию показывают нам те минимальные условия социальной жизни, за которыми она обречена на исчезновение. Любимый предмет Леви-Стросса – мифы. Существующие концепции мифа разнятся своими целями и оценками: это функциональные теории (роль мифа в поддержании социального порядка), психоаналитические теории (роль мифа как выражения психических конфликтов), марксистские теории (миф как необходимая ступень развития сознания на пути к более высоким формам: всякий миф когда-то станет философией), в мифе можно видеть фрагменты или следы истории и др. Леви-Стросс предпочитает видеть миф как огромное поле дискурса, который люди производили в течение тысячелетий на всех обитаемых территория. Миф никогда не приводил никуда и в итоге замыкался в своих структурах анонимной мысли, находящей в нем свою реализацию. Для ЛевиСтросса мифы – это реальность sui generis, которую можно изучать в ней самой, не преследуя какие-либо внешние цели. Однако такое изучение мифа – не кастальская игра в бисер: мифы отображают функционирование человеческого интеллекта, а потому могут стать фундаментом для изучения некоторых других сходств и несоизмеримостей человеческого мира. Не только общенаучные принципы антропологии, но и ее «жесткое ядро» привлекает внимание исследователей, пусть немногих, и потому имеет будущее. Так, с конца 1990 годов вновь весомо ставится вопрос о математизации ряда разделом гуманитарного и социального знания. Об этом свидетельствуют Леви-Стросс продолжает это рассуждение в этическом плане. При завоевании Америки отношение сообществ было несимметричным: аборигены были готовы достойно встретить белого человека, тогда как белые не были готовы к этой встрече, а теперь можно только гадать, каким был бы мир, если европейцы приняли американских индейцев так же, как они были приняты индейцами. Западный мир имеет теперь своего рода экологический долг перед завоеванным им миром, причем все это не просто локальные явления, но звенья в цепи всеобщих взаимосвязей, обеспечивающих равновесие человеческих обществ, взятых в целом. Но, разумеется, от разрушений не свободна и Европа, где уничтожены, в частности, сельскохозяйственные цивилизации и ремесленные производства. Общее дело антрополога и историка заключается в том, чтобы вместе создавать нечто вроде «экомузеев», находить свидетельства уходящих культур, беречь общечеловеческое наследие. 12 8 концепции, которые развертывают математическую формулу этнологического анализа, предложенную Леви-Строссом, в направлении теории морфогенеза Рене Тома, применяют математические формулы, выведенные в анализе мифов, ко всей массе возможных преобразований на уровне социальных ритуалов и социальных организаций 13 . Новые пути анализа – на основе того, что было сделано в структурной антропологии – прочерчивают такие крупные исследователи, как Франсуаза Эритье14 и Филипп Дескола15, которые предлагают разнообразные уточнения методики антропологического анализа и одновременно дают новый философский взгляд на отношения между универсализмом природы и относительностью культурных организмов и культурных ценностей. Идеи Леви-Стросса распространились по всему свету. Во Франции в 1960-е годы он спорил с философами от имени науки, но британские антропологи считали философом его самого, выдвигая структурной антропологии упреки со стороны эмпирической науки. Однако и среди его поклонников и учеников, и среди его критиков (эти роли по-разному распределяются среди его англоамериканских коллег, таких как Р. Нидем, Э. Лич, М. Саллинз) влияние его метода и его личности продолжает оставаться точкой отсчета. В Испании и Португалии его работы встречали и встречают радушный прием, в Бразилии, которую он описывал, – смешанные чувства «восхищения и неловкости». В наши дни структурализм в лингвистике и антропологии заново открывают для себя огромные регионы юго-восточной Азии, где работы Леви-Стросса интенсивно переводятся и публикуются. В обширном томе, посвященном Леви-Строссу издательством «Лэрн», читатель найдет обзоры рецепции леви-стросовских идей в Бельгии и Скандинавии, в Японии и в России, в Испании и Италии, в Латинской Америке и в Квебеке 16 . Очевидно, что ресурсы читательского внимания не истощились, более того – они расширяются. Сейчас, покинув все свои посты, Леви-Стросс не ушел на покой. Он живет в своем доме в провинции, разбирает архивы, готовит новые публикации. Живет, насколько получается, сообразно руссоистским идеалам17. Его любимое чтение словарь естественных наук начала 19 века в 12 томах; его любимое занятие – прогулки по окрестности, наблюдения за растениями и живыми организмами. Даже в этих прогулках он умудряется реализовать мечту о единстве гуманитарного и естественнонаучного знания. Вот деревья, которые носят старые кельтские имена, которые выжили, несмотря на двухтысячелетнее господство латинских названий в ботанике; вот грибы – настоящие произведения искусства Об этом cм. в работах: Scubla L. Lire Lévi-Strauss. Paris : Odile Jacob, 1998; Desveaux E. Quadratura Americana. Essai d’anthropologie lévi-strausiènne. Genève: Editions Georg, 2001 и ряде других. 14 Heritier F. Un avenir pour le structuralisme // Claude Lévi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004. P. 409-416. 15 Descola Ph. Les deux natures de Lévi-Strauss // Claude Lévi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004. P. 296-305. 16 L’Herne: Claude Levi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004. 17 Об этом, что это такое, речь шла ранее в беседах Леви-Строса с Дидье Эрибоном: LeviStrauss C., Eribon D. De près et de loin. Entretiens. P. 261–262. 13 9 (каждый вид со своим стилем), которые являются прекрасным предметом познания живого. Перефразируя приведенное выше суждение, можно сказать: Леви-Стросс не только художник, он, прежде всего, – ученый. И этого, вопреки современным идеологическим тенденциям отношения к науке, не следует стыдиться: выработанная человеческой культурой установка на познание и объективность – то главное, что может удержать человека от разрушения самого себя. Но это не позиция всезнания или тотальной структуры; неизбывная оппозиция – быть или не быть – уравнивает Гамлета с самым убогим представителем традиционного общества: оба неустанно ищут ответа на один и тот же вопрос и используют для этого приемы и структуры общечеловеческой логики. В разговорах с Эрибоном есть важное признание: мы знаем, что многого не знаем, и даже не знаем, знаем ли мы вообще что-нибудь, однако обречены существовать так, как если бы все имело смысл, вело нас куда-то. Наше спасение, если угодно, именно в непоследовательности: жить, как если бы жизнь имела смысл. Это суждение практической этики одушевляет его научные труды и дни. Воздействие Леви-Стросса – «мыслителя ХХ века», живого классика – стало, пожалуй, менее заметным, но более фундаментальным. А сейчас его идеи, которые ставили вопросы своему веку, звучат как философский вызов современной эпохе.
