Институт всеобщей истории РАН
реклама
Российская академия наук Институт всеобщей истории Центр исторической антропологии ПРЕДАТЕЛЬСТВО: ОПЫТ ИСТОРИЧЕСКОГО АНАЛИЗА Редколлегия: О.Е. Кошелева, К.А. Левинсон (отв. ред.), С.И. Лучицкая Рецензенты: к.и.н. Е.В. Ляпустина, П.С. Стефанович Москва 2012 СОДЕРЖАНИЕ К.А. Левинсон ПРЕДИСЛОВИЕ 5 С.И. Лучицкая ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ИЗМЕНА В CHANSONS DE GESTE XII-XIII ВВ. 10 А.Б.Герштейн КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ФРИДРИХА II: ПРЕДАТЕЛЬСТВО КРЕСТОНОСНОЙ ИДЕИ? 44 Р.О. Шляхтин ПРЕДАТЕЛЬСТВО НА ПОНТЕ: ИЗМЕННИКИ, РЕНЕГАТЫ И ПЕРЕБЕЖЧИКИ В ВИЗАНТИЙСКО-СЕЛЬДЖУКСКОМ ВОЕННОМ КОНФЛИКТЕ (1170 – 1204 ГОДЫ) 72 О.И.Тогоева РЫЖИЙ ЛЕВША:ТЕМА ПРЕДАТЕЛЬСТВА ИУДЫ В СРЕДНЕВЕКОВОМ ПРАВОВОМ ДИСКУРСЕ 95 В.Н.Рудаков ПОВЕДЕНИЕ РУССКИХ КНЯЗЕЙ ВО ВРЕМЯ И ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ БАТЫЯ ГЛАЗАМИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КНИЖНИКОВ 125 К.Ю. Ерусалимский РОЖДЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЫ: РОССИЯ И ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО КОНЦА XV – XVI В. 154 Е.Д. Браун РИЧАРД III И «ПРИНЦЫ В ТАУЭРЕ»: РОЖДЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ 188 О.В. Окунева ПРЕДАТЕЛИ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО ВО ФРАНЦУЗСКОЙ БРАЗИЛИИ XVI – НАЧАЛА XVII ВВ. 213 Л.А. Пименова КОГДА КОРОЛЬ СТАНОВИТСЯ ПРЕДАТЕЛЕМ 241 И.М. Супоницкая ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ МУЧЕНИК? «Трагедия истории» 258 СКАЗАНИЕ ОБ ИУДЕ-ПРЕДАТЕЛЕ 274 ПРЕДИСЛОВИЕ Для понимания персонажей и их субъективного оценок смысла историку действий важно исторических знать, какими они руководствовались представлениями о том, что хорошо и что плохо, как можно поступать, как должно, а как нельзя, – и почему. Не требует доказательства тезис, что такие представления исторически изменчивы и различны в разных культурах и субкультурах, и конкретное историческое изучение их представляет собой мощное, развитое направление в историографии. Если об истории «положительных» моральных категорий – например, таких, как честь, долг, верность, порядочность – написано сравнительно много1, то об «отрицательных» – несколько меньше2. А между тем, 1 Поскольку литература эта необозрима, выберем для примера историографию одной моральной категории – чести: помимо важнейших публикаций конца прошлого века Verletzte Ehre: Ehrkonflikte in Gesellschaften des Mittelalters und der Frühen Neuzeit / Hrsg. von K. Schreiner. Köln; Wien; 1995 и Ehrkonzepte in der frühen Neuzeit: Identitäten und Abgrenzungen / Hrsg. von S. Backmann. Berlin, 1998, назовем некоторые публикации последних лет: Barahona R. Sex crimes, honour, and the law in Early Modern Spain: Vizcaya, 1528 – 1735. Toronto, 2003; Brüggenbrock C. Die Ehre in den Zeiten der Demokratie: das Verhältnis von athenischer Polis und Ehre in klassischer Zeit. Göttingen, 2006; Burkhart D. Eine Geschichte der Ehre. Darmstadt, 2006; Goldberg A. Honor, politics, and the law in imperial Germany, 1871 – 1914. Cambridge, 2010; Görich K. Die Ehre Friedrich Barbarossas. Kommunikation, Konflikt und politisches Handeln im 12. Jahrhundert. Darmstadt, 2001; Kane, B. M. The politics and culture of honour in Britain and Ireland, 1541 – 1641. Cambridge, 2010; Kesper-Biermann S. Ehre und Recht : Ehrkonzepte, Ehrverletzungen und Ehrverteidigungen vom späten Mittelalter bis zur Moderne. Magdeburg, 2011; Marzulla H. Ehrensache! Das Pistolenduell: Geschichte, Regeln und Waffen. Graz, 2005; Patterson S. The cult of imperial honor in British India. N.Y., 2009; Penser et vivre l'honneur à l'époque moderne / actes du colloque ... à Metz ... du 20 au 22 novembre 2008 / Sur la dir. de Drévillon H. Rennes, 2011; Robinson, P. Military honour and the conduct of war from ancient Greece to Iraq. L. et al., 2006; Speitkamp W. Ohrfeige, Duell und Ehrenmord: eine Geschichte der Ehre. Stuttgart, 2010; Tlusty B. A. The martial ethic in early modern Germany: civic duty and the right of arms. Basingstoke, 2011. На русском языке вышли исследования о чести американской исследовательницы Коллманн Н. Ш. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего нового времени. М., 2001 и российского историка Стефанович П. С. Древнерусское понятие чести по памятникам литературы домонгольской Руси //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2004. №2(16). С. 63–87. 2 Попытка найти в библиотечных каталогах исторические исследования, например, о противоположности целомудрия – похотливости как моральной категории, дает только обильную литературу по истории проституции и правовых проблем, связанных с сексуальными преступлениями: Ehrlich A. Auf den Spuren der Josefine Mutzenbacher: eine Sittengeschichte von den Römern bis ins 20. Jahrhundert. Wien, 2005; Ellrichshausen E. C. Die uneheliche Mutterschaft im altösterreichischen Polizeirecht des 16. bis 18. Jahrhunderts dargestellt am Tatbestand der Fornication. Berlin, 1988; Falck U. VEB Bordell: Geschichte der Prostitution in der DDR. Berlin, 2012; Hemmie D. M. H. Ungeordnete Unzucht. Prostitution im Hanseraum (12.-16. Jahrhundert). Lübeck Bergen – Helsingør. Köln;Weimar;Wien, 2007; Prostitution and EighteenthCentury culture: sex, commerce and morality / Ed. by A. Lewis and M. Ellis. L., 2012; Rossiaud J. Amours vénales: la prostitution en Occident ; XIIe - XVIe siècle. P., 2010. Противоположность отваги – трусость становилась предметом исторического изучения – если верить, опять же, библиотечным каталогам – представления, окружающие эти категории, отражены в самых разных жанрах источников, от рыцарского романа и скандинавской саги до книжных миниатюр, кинофильмов и философских трактатов, не говоря уже о нормативных текстах. Редакция «Одиссея» пригласила историков – специалистов по разным периодам и регионам – обсудить историю представлений, связанных с нарушением формальных или неформальных уз верности, будь то в отношениях с людьми, институтами или идеями.3 В этот преимущественно в контексте истории воинского поведения: Brinkkötter H.O. Feigheit, die Verletzung Wehrstraftatbestand in der soldatischen rechtshistorischer Gefahrtragungspflicht Betrachtung (ein Beitrag als zur Wehrstrafrechtsgeschichte von der Zeit der Germanen bis zum 18. Jh. mit einem Ausblick). Marburg, 1983; Hrdinství a zbabělost v české politické kultuře 19. a 20. století / výběr z příspěvků ze stejnomjmenné konference, která proběhla ve dnech 25. - 27. října 2006 / Red. Randák J. Praha, 2008; Wißmann J. Motivation und Schmähung: Feigheit in der Ilias und in der griechischen Tragödie. Stuttgart, 1997. 3 Сама по себе тема эта уже неоднократно привлекала внимание исследователей разных стран. В ХХ в. появилось несколько работ монографического характера, таких как Vittinghoff F. Der Staatsfeind in der römischen Kaiserzeit. Untersuchungen zur "damnatio memoriae". Berlin, 1936; Bauman R. A. The crimen maiestatis in the Roman republic and Augustan principate. Johannesburg,1967; Schäffer R. Untreue und Verrat im Urteil ihrer Zeit am Beispiel der Hinrichtung Baumkirchers und Greiseneggers (1471). Graz, 1978; Emde H. Verrat und Spionage in Deutschland. Berlin, 1980; Burger-Scheidlin E. Beiträge zum Bild von Verrat und Verrätern im aniken Griechenland. Klagenfurt, 1990; Жечев Т. Предатели и предателства в българската история. София, 1993. В последнее время интерес историков к этой проблематике, как представляется, стал расти: вот лишь несколько примеров недавних монографий и сборников, посвященных темам, которые связаны с тем или иным видом предательства: Halbrainer H. "Der größte Lump im ganzen Land, das ist und bleibt der Denunziant". Denunzation in der Steiermark 1938 - 1945 und der Umgang mit den Denunzianten in der Zweiten Republik. Graz, 2007; Head M. Crimes against the state: from treason to terrorism. Farnham, 2011; La trahison au Moyen Âge: de la monstruosité au crime politique (Ve - XVe siècle). / Sous la dir. Billoré M. Rennes, 2009; Leveleux-Teixeira C. Le crime de l'ombre: complots, conjurations et conspirations au Moyen Âge. P., 2010; Patka M. G. Österreichische Freimaurer im Nationalsozialismus: Treue und Verrat. Wien u.a. 2010; Pryce-Jones D. Treason of the heart: from Thomas Paine to Kim Philby. N.Y., 2011; Queyrel Bottineau A. Prodosia: la notion et l'acte de trahison dans l'Athènes du Ve siècle; recherche sur la construction de l'identité athénienne. P., 2010; White J. W. Abraham Lincoln and treason in the Civil War: the trials of John Merryman. Baton Rouge, 2011; Wilhelm C. Traduttore traditore - Vermittler durch Verrat: eine Analyse literarischer Translatorfiguren in Texten von Jorge Luis Borges, Italo Calvino und Leonardo Sciascia. Trier, 2010; Великое предательство: Как погибали казаки; борьба казачьих антикоммунистических формирований и выдачи казаков Сталину; 1941 - 1947 / В. Г. Науменко. [Научная ред., предисл., комментарии, им. ук., подбор илл.] П. Н. Стрелянов (Калабухов). М., 2009; Коллаборационизм и предательство во Второй мировой войне: Власов и власовщина; материалы Международного круглого стола, состоявшегося 12 ноября 2009 года в РИСИ / Российский Институт Стратегических Исследований. [Под ред. В. Д. Кузнечевского]. М., 2010. На фоне такого обилия литературы о предательстве интересно отметить тот факт, что авторы статей, публикуемых в нашей подборке, активно пользуются фактическим материалом, собранным и обработанным другими историками, но лишь в единичных случаях опираются на труды других исследователей в своей теоретической и методологической проработке темы. Это, возможно, говорит о том, что в плане теории и методологии единая ряд вошли такие понятия, «вероотступничество», как «предательство», «дезертирство», «измену», «вероломство», «клятвопреступление», «супружескую неверность»… Очевидно, что в разных языках такие ряды понятий выглядят по-разному. Но мы исходили из того, что принципиальных различий, исключающих возможность сопоставления, всё же не выявится. Обнаружение таких эпох и регионов, в которых та или иная форма предательства вовсе не представлена в дискурсивном поле, – один из наиболее интересных результатов нашего проекта. Например, в средневековых восточноевропейских обществах вообще не существовала проблематика государственной измены: и сами понятия, и сфера их применения постепенно оформлялись в русском и польсколитовском государствах в XV-XVI вв. Это, возможно, является еще одним аргументом в принципиально пользу того, отличалось от что «государство» социальных и Нового времени потестарных структур предшествующих эпох. Там, как выясняется, следует искать другую измену. Для средневековой Западной Европы было весьма актуально понятие личной верности, прежде всего в сеньориально-вассальных отношениях, но также и верности идейной – шла ли речь о религии или об идеалах, связанных с нею. Эта же двойственность видна и в противоположности верности – в измене: в статьях С.И. Лучицкой и А.Б. Герштейн на материале различных по характеру источников описываются сходные коллизии, возникавшие в силу того, что религиозные и «рыцарские» понятия о (не)верности расходились друг с другом: так, с одной стороны, сарацины рассматриваются в эпических поэмах (chansons de geste) как предатели, поскольку они нехристиане, но, с другой стороны, в текстах встречаются и «добрые» сарацины, которые превращаются в истинных рыцарей, верных историография затронутой нами проблематики как общий фонд концепций и интерпретаций еще не сложилась. данному ими слову. Поведение Фридриха II Штауфена, не соблюдавшего свои крестоносные обеты, толковалось церковью как предательство и клятвопреступление, однако сам император, возможно, считал более важным не нарушить договор о перемирии, заключенный им с султаном Египта. Нарушение одной верности или лояльности может быть тем или иным образом связано с установлением или сохранением другой. Вместе с тем, как показывает применительно к Франции О.И. Тогоева, проанализировавшая текстовые и изобразительные источники, – одно предательство может влечь за собой и обвинения сразу в нескольких: так, ведьмам и колдунам вменялись в вину не только уголовные преступления против членов собственной соседской общины, но и отпадение от Бога, от Церкви, переход на службу к Врагу рода человеческого. Поэтому ассоциировались они, как и многие другие изменники, с главным христианским предателем – Иудой. Можно ли, однако, говорить здесь о смешении разных видов измены? Представляется, что дело обстоит как раз наоборот, т.е. неверно делить предательство на «религиозное», «бытовое», «государственное» и т.д., когда мы говорим о просвещенческом, Средневековье. Нам, секуляризованном и людям, живущим модернизированном в пост- обществе, кажется естественным, что теология, политика, право, мораль, экономика и существуют как раздельные сферы жизни, а значит и изучать их можно и нужно таким образом. При обращении к источникам, относящимся к более ранним эпохам европейской истории (не говоря уже об иных регионах) мы можем столкнуться с невыделенностью или, по крайней мере, с принципиально иной организацией этих сфер. Можно ли определить, считался ли, скажем, бунт вассала против сеньора (или служилого человека против государя) изменой в моральном смысле или в юридическом, или в политическом, или в религиозном? Люди той эпохи имели другой категориальный аппарат для описания своего мира. Они, по меткому выражению А.Я. Гуревича, «не знали, что живут при феодализме». Точно так же не знали они и наших нынешних классификаций верности и неверности. В какой степени нынешние понятия «предательства» применимы к каждой отдельной культуре – это вопрос, требующий рассмотрения на конкретном источниковом материале. На основе статей, вошедших в данную подборку, он может быть поставлен, и это уже важный результат. Но зачастую проблема оказывается еще более сложной: историк имеет дело с источниками не одной какой-то прошедшей эпохи и/или другой страны, а с текстами, возникшими в разное время и отражающими несколько эпох. Так, в статье о Ричарде III как литературном персонаже и реальном историческом деятеле Е.Д. Браун показывает, насколько отличались понятия о «вероломстве», «измене», «предательстве» в политической культуре XV в. и, например, в литературе шекспировской эпохи. Одни и те же действия могли толковаться по-разному в зависимости от того, кем они совершались и кем комментировались. Это заставляет нас задуматься: какими средствами обладаем и пользуемся мы, историки, для того, чтобы, говоря о предательстве в прошлом, не увидеть его там, где современники видели нечто иное? Особенно важен и сложен этот вопрос тогда, когда мы вынуждены полагаться на источники, возникшие не в том же культурном контексте, что и описываемые события. И наоборот: как нам верно «расслышать» людей прошлого, когда они говорят об измене в непрозрачных для нас выражениях, обиняками и намеками? Эту проблематику разбирает Р.О. Шляхтин в своей статье об «изменниках на Понте»: в византийской культуре XII-XIII вв., как показывает исследователь, не было понятий о личной верности и о долге государственного патриотизма, в силу чего и понятия «изменник», «перебежчик» там имели совсем иной смысл, иную сферу применения, нежели на Западе. Таким образом, постановка вопроса об историческом изучении предательства означает в применении к византиноведению обращение к совершенно особому предмету исследования, лишь отчасти сопоставимому с тем, который мы изучаем по источникам со средневекового Запада. Это заставляет нас еще раз вспомнить о необходимости критической рефлексии исследователя по отношению к используемому им понятийному аппарату. Как легко заметит читатель, подборка не претендует на полноту охвата проблематики нарушений верности. В наши намерения не входило прослеживать некую эволюцию предательства или представлять скольконибудь исчерпывающую классификацию его видов: это, на наш взгляд, принципиально невозможно, ибо речь идет не о какой-то сущности, но о представлениях людей разных эпох и культур, а их разнообразие бесконечно. Цель наша заключалась в другом: мы хотели отразить главные эпистемологические проблемы и наиболее перспективные «направления удара», связанные с историческим изучением этих представлений. В какой мере нам это удалось – судить читателю. К. Левинсон С.И. Лучицкая ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ИЗМЕНА В CHANSONS DE GESTE XII-XIII ВВ. Понятие предательства в Средние века, о котором пойдет речь в этой статье, может скрывать самые разные виды реальности. Оно вписывается в систему представлений эпохи и может быть интерпретировано по-разному в зависимости от того или иного контекста — правового, политического, религиозного. Размышляя о характерном для средневековой Западной Европы виде предательства, мы, наверное, прежде всего вспомним о вассале, который нарушает клятву верности и отказывается служить своему сеньору. В соответствии с такими представлениями о Средневековье предатель в этом обществе ― тот, кто нарушает вассальные обязательства, не соблюдает принцип верности сюзерену, и, наконец, тот, кто осмеливается брать оружие и восставать против своего сеньора. В эпоху Средневековья предательство чаще всего, особенно в литературе, ассоциировалось с подобным актом неверности. Это не случайно. Ведь средневековый социальный порядок зиждится на верности (fidelitas), понимаемой в широком смысле как верность данному слову, данному обещанию, взятым на себя личным обязательствам (как, например, в обряде оммажа — принесения вассальной присяги сеньору). Социальные отношения в Средние века – это преимущественно договорные отношения, которые очень часто скреплялись различными клятвами верности. Потому понятие верности (fides, fidelitas) является едва ли не центральным для системы ценностей этого общества, а нарушение принципа личной верности рассматривается как тягчайший проступок. Лишь с XII в., когда начинает укрепляться королевская власть, предательство часто принимает форму crimen laese majestatis — оскорбления величия власти правителя, ее сакральной природы, и тогда понятие предательства насыщается новым содержанием, затрагивая сферу не только личных, но и преимущественно публичных отношений4. Если от политики обратиться к сфере семейных, межличностных отношений, то мы увидим, что под предательством в ту эпоху (как, собственно, и в наше время) часто понимается либо неверность супруги или супруга, либо враждебность детей по отношению к родителям, а также братьев и сестер друг по отношению к другу5. Еще одно измерение понятия предательства — религиозное. Средневековое западноевропейское общество — это прежде всего община христиан, и разрыв непосредственной связи между Богом и людьми рассматривается в системе средневековых представлений как измена. В этом смысле предатели ― это те, кто отрекаются от христианства: например, еретики и вообще все нехристи, включая сарацин и иудеев; все они perfidi6 ― вероломные, вероотступники. В средневековой культуре вероотступничество считается наиболее тяжким видом предательства. Описания всех перечисленных видов предательства встречаются нам в самых разных средневековых источниках, будь то правовые своды или литературные памятники, хроники или сочинения церковных авторов. *** 4 О политическом предательстве см. материалы коллоквиума, недавно организованного французскими медиевистми: La trahison au Moyen âge: de la monstruosité au crime politique. V- XV. ss. / Ed. M. Billoré et M. Sоria. Rennes, 2009. 5 Некоторые подходы к анализу этого аспекта феномен средневекового предательства можно найти в книге Ж. Дюби: Duby G. Le chevalier, la femme et le prêtre. P., 1981. P. 201-223. 6 От perfidia – вероломство. См. об этом подробнее в кн.: Blumenkranz B. Perfidia // Archivium latinitatis medii aevi. Bruxelles, 1952. Vol. 22. P. 157-170. Цель настоящей статьи — попытаться реконструировать представления о предательстве и образ предателей по произведениям французского героического эпоса — chansons de geste XII-XIII вв. Именно в этом эпосе наиболее полно и адекватно отразились представления рыцарства о самом себе и присущие рыцарскому обществу понятия верности и неверности, предательства. Какие же эпические памятники стоит привлечь для изучения этой темы? Хорошо известно, что об измене вассалов сеньору много говорится в chansons de geste цикла «о мятежных баронах», или «цикла о Дооне де Майенс» (“Рено де Монтобан”, “Рауль де Камбрэ”) ― именно в этих песнях описаны ситуации, когда непокорные феодалы бросают вызов авторитету королевской власти и вступают в открытую борьбу с Карлом. Казалось бы, песни этого цикла более всего подходят для цели нашего исследования. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что конфликты, возникающие между сеньором и его вассалами в этом цикле, не всегда можно однозначно рассматривать как случаи предательства. Часто в этих chansons de geste мятежные вассалы хотя и выступают против своих сеньоров, но все же, как явствует из эпоса, у них есть основания начать противоборство, поскольку принципы вассальных отношений (а они, как уже говорилось, строятся на принципе взаимности) первым нарушает зачастую сам сеньор. В этих литературных памятниках поэтов и их аудиторию волнует не столько феномен предательства, сколько другая проблема: до каких пределов можно терпеть несправедливость и неблагодарность сеньора, где проходит зыбкая грань между принципами вассального долга, преданностью сюзерену и чувством личного достоинства7. Может быть, именно поэтому 7 Самая известная из этого цикла песнь — «Рауль из Камбрэ», повествующая о сложных отношениях рыцаря Бернье и его сеньора Рауля, наносящего ему череду оскорблений и сжигающего его мать в монастыре. В одном из самых драматичных пассажей песни Бернье произносит следующие слова: «Мой немецкий литературовед М. Хайнце в своей книге о французском эпосе XIIXIV вв. («Король, герой и род») предложил называть героев этих произведений жесты Доона де Майенс не предателями (Verräter), а бунтовщиками (Empörer)8. Меня же интересуют более жесткие ситуации предательства, которые раскрываются на страницах других chansons de geste, в основном «жесты Роланда» и «жесты Гильома». Я попытаюсь рассмотреть, как феномен предательства интерпретировали средневековые поэты. В фокусе моего внимания будут песни из различных циклов chansons de geste кон. XII – нач. XIV вв.: цикла «Королевской жесты» — «Песнь о Роланде» (к. XI в.), «Гейдон» (первая треть XIII в.), «Фьерабрас» (к. XII в.), «Макэр» (к. XIII в.), «Взятие Памплоны» (сер. XII в.), «Вступление в Испанию» (сер. XII в.), «Берта Большеногая» (2-я пол. XIII в.); цикла «Жесты Гильома» ― «Коронование Людовика» (1-я треть XII в.), «Нимская телега» (1-я пол. XII в.), а также chansons de geste других циклов — «жесты Нантейля» («Айя Авиньонская» — кон. XII–нач. XIII в.), жесты Доoна де Майенс («Гофрей» – XIII в.), сеньор Рауль хуже Иуды, но он мой сеньор. Он дарит мне лошадей и одежду, оружие и дорогие шелковые ткани из Багдада. Я не изменю ему за все сокровища Дамаска, даже если все скажут: «Бернье, ты вправе ему изменить». Cм.: Raoul de Cambrai / Ed. P. Meyer et A. Longnon. P., 1882. V. 1381-1385: “R. Mesires est plus fel que Judas: / Il est mesires; chevals me done et dras, / Et garnement et palles de Baudas; /Ne li fauroie por l’onor de Damas” . Все же потом Бернье вступает в противоборство с нечестным сеньором, кода тот, разгоряченный вином (в день Поста!) бьет Бернье палкой по голове. О цикле в целом см.: Calin W.C. The Old French Epic of Revolt: "Raoul de Cambrai," «Renaud de Montauban», «Gormond et Isembard». Geneva, 1962. Cм. также: Kay S. The Chanson de geste in the Age of Romance: Political Fictions. Oxford, 1995. 8 Heintze M. König, Held und Sippe. Untersuchungen zur Chanson de geste des 13. und 14. Jahrhunderts und ihrer Zyklenbildung. Heidelberg, 1991. «Герцогиня Париз» (2-я пол. XIII в.), «Гуон Бордосский» (кон. XII–нач. XIII вв.) и песнь «Айоль» (кон. XII–XIII в.) из автономного цикла9. Поскольку речь идет о песнях, записанных на протяжении довольно длительного периода времени ― от кон. XI до нач. XIV в., – то в принципе есть возможность проследить эволюцию представлений о предательстве. 9 La Chanson de Roland / Ed. I. Short. P., 1990 (2-ième éd.) (в дальнейшем ― Chanson de Roland); Gaydon / Ed. F. Guessard et S. Luce. P., 1862 (в дальнейшем ― Gaydon); Fierabras. Chanson de geste du XII siècle / Ed. A. Kroeber et G. Servois. P., 1860 (в дальнейшем ― Fierabras); Macaire /Ed. F. Guessard. P., 1865 (в дальнейшем ― Macaire); La Prise de Pampelune. Altfranzösisches Gedicht aus venezianischer Handschrift / Hrsg. v. A. Mussafia. Wien, 1864 (в дальнейшем ― La Prise de Pampelune); L’ Entrée en Espagne / Ed. L. Gautier. P., 1858 (в дальнейшем ― Entrée en Espagne); Li romans de Berte aux grands piés / Ed. P. Paris. P., 1832 (в дальнейшем ― Berte aux grands piés); Couronnement de Louis / Ed. E. Langlois. P., 1920 (в дальнейшем ― Couronnement de Louis); Charroi de Nîmes / Ed. J.-L. Perrier. P., 1931 (в дальнейшем ― Charroi de Nîmes); Aye d’Avignon. Chanson de geste, pibliée pour la premiere fois d’après le manuscript unique de Paris par F. Guessard et P. Meyer. P., 1861 (в дальнейшем ― Aye d’Avignon); Gaufrey / Ed. F. Guessard et P. Chabaille. P., 1859 (в дальнейшем ― Gaufrey); Parise la duchesse /Ed. F. Guessard. P., 1860 (в дальнейшем ― Parise la duchesse); Huon de Bordeaux / Ed. F. Guessard et Ch. Grandmaison. P., 1860 (в дальнейшем ― Huon de Bordeaux); Aiol, chanson de geste, publiée d’après le manuscript unique de Paris, par J. Normand et G. Paris. P., 1877 (в дальнейшем ― Aiol). Жанровые особенности этих литературных памятников подробно рассмотрены в кн.: Михайлов А.Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. М., 1995. О цикле Гийома см.: Frappier J. Les chansons de geste dy cycle de Guillaume d’Orange. P., 1965. Парадоксальным образом тема предательства не привлекла должного внимания историков и литературоведов. Историки, как правило, ограничиваются анализом правовых аспектов этой темы ― литературоведы занимаются анализом художественной формы chansons de geste. Предательство же как моральная категория еще не стало предметом анализа. Между тем огромный пласт средневекового эпоса, посвященный именно этой теме, остается не изученным на этот предмет. Существует лишь одна статья С. Хофера, опубликованная еще в позапрошлом веке, в которой немецкий историк литературы попытался исследовать мотив предательства в старофранцузском эпосе10. Небольшую заметку о правовых аспектах темы опубликовал французский исследователь А. Дессо11. На тему предательства в chansons de geste обратил внимание М. Хайнце в своей уже упомянутой книге12. В общем, тема предательства еще ждет своего исследователя, а в этой статье я лишь попытаюсь очертить круг вопросов, которые следует задавать средневековым памятникам. Меня интересует, как описывают средневековые авторы предательство и как рисуют предателей; каковы, так сказать, признаки и функции предателей в изображении средневековых эпических памятников; каковы цели и мотивы их действий, какие социальные условия благоприятствуют их деятельности, каков их образ действия; как в целом изменяются средневековые представления о предательстве и предателях с течением времени. Ответив или попытавшись дать ответы на все эти вопросы, я надеюсь уяснить специфику средневекового феномена предательства. 10 Hofer S. Das Verratmotiv in den chansons de geste // Zeitschrift für Romanische Philologie. 1924. Bd. XLIV. Hf.1, S. 594-608. 11 Dessau A. L'idée de la trahison au Moyen âge et son rôle dans la motivation de quelques chansons de geste // Cahiers de civilisation medivale. Poitiers, 1960. № 3. P. 23-25. 12 Heintze M. Op. cit. S. 414-444. *** Предатели — неизменные персонажи chansons de geste перечисленных циклов. Их так и называют — предателями, и более того ― они сами так себя называют при первом появлении в текстах песен. Слова «предательство», «измена» (traïsson, traÿson), «предатель» (traïtor, traïtre)13 не сходят со страниц эпических произведений14. Иногда слово «предатель» встречается с другими словами ― «враг», «предатель-враг» (traïtor anemi)15 или же соседствует со словами «подлец» (сuivert, glouton), «ренегат» (renoiez), «ублюдок» (fiuls à putain)16. Примечательно, что наиболее точным определением к словам, обозначающим предателя, является слово «fel», «felon» (неверный)17 ― термин, зачастую употреблявшийся в праве для 13 См.: Gaydon. V. 120, 138, 140, 694, 1875, 1263, 3042, 3162, 3189, 3192, 3187, 3289, 5394; Gaufrey. V. 4846, 4870, 5135, 53280; Parise la Duchesse. V. 272, 422, 308, 390, 418, 420, 428, 2512, 2641, 2646, 2661, 3034; Huon de Bordeaux. V. 95218, 1017, 1255, 1384, 2084, 2116, 3875, 4179, 9023. 14 См.: Gaydon. V. 313, 380, 436, 454, 577, 1782, 3515, 4675, 10117, 10124, 10128, 10136, 10321; Parise la Duchesse. V. 26, 183-184, 3030; Huon de Bordeaux. V. 934, 2166, 9498-9, 10350; Berte aux grands piés. V. 360, 365, 387, 690, 1833, 2268, 1833, 2262, 2300. 15 См.: Aye d’Avignon. V. 289, 310, 319; Berthe aux grans piés. V. 1870; Couronnement de Louis. V. 1436. 16 Cм.: Gaydon. V. 458 (cuivert, le traïtor renois). V. 1140 (Ganes, li cuivers renoiez). V. 1263 (Ganelon, le traïtor prouvé). V. 5278 (li fel traitres). V. 9549 (fiuls à putain, gloutons). V. 10129 (cuivert felon); Gaufrey. V. 4780 (le cuivert putainnier); Parise la Duchesse. V. 90 (lo cuvert, le traitor) etc. 17 Cм.: Gaydon. V. 143, 424, 578, 3075, 3184, 10142 (fel). V. 5278 (li fel traitres); Fierabras. V. 4511; Parise la Duchesse. V. 19,1981, 2049. характеристике поведения, нарушающего принципы вассальных обязательств18. Главный эпический персонаж, давший некий образец предательского поведения — это, конечно, Ганелон из «Песни о Роланде». Именно он перешел на сторону сарацин и обрек на гибель в Ронсевальском ущелье французский арьергард во главе с Роландом ― 12 славных пэров Франции и 20 тысяч рыцарей. Ганелон оказывается не только моделью предателя, но и прародителем мощного рода. Представители этой династии ― Ганелониды, как их называют в эпосе, – подобно возвращающимся персонажам «Человеческой комедии» Бальзака, появляются в разных поэмах ― это Арнуа из Орлеана («Коронование Людовика»), Макэр из Лозанны («Айоль», «Макэр»), Грифон д’Отфей, Амори де ла Тур («Герцогия Париз», «Айя Авиньонская», «Гуон Бордосский» и многие другие. Прародителем же Ганелонидов и предком Ганелона и других предателей выступает во французском героическом эпосе Грифон д’Отфей — герой песни «Гофрей». Примечательно, что он — один из 12 сыновей Доона де Майенса (мятежного вассала, которому посвящен специальный цикл героических песен) и призван вместе с другими братьями спасать отца и других рыцарей из сарацинского плена, но предпочитает предать интересы христианских рыцарей и фактически перейти на сторону иноверцев. Как говорит один из героев песни, Грифон, хотя и из рода Доона де Майенса, но не похож ни на отца, «ни на мать Фландрин ясноликую — не было у них в роду предателей»19. Грифону приписываются четыре сына-предателя: Ганелон, Ардрэ, Алори, 18 Об этом понятии см.: Illmer F. Treuebruch, Verrat und Felonie im deutschen Strafrecht. Würzburg, 1937. 19 Gaufrey. V. 5379: «Et donques traïtour si feitement Grifon? /Il ne resemble pas à son pere Doon,/ Ni a sa mere Flandrine a la clere fachon, / ains hons de son lignage ne pensa traïson». Тибо д’Аспремон20. И, как говорится в песни «Гофрей», многие предатели произошли от старшего из сыновей Грифона — Ганелона: Милон, Обуэн, Пинабель и др. — все они еще не раз встретятся нам на страницах песен21. Так, в «Айе Авиньонской» Беранже и Самсон — сыновья Ганелона, его племянники — Милон и Обуен22; Эрто в «Гейдоне»23, Ансуа в песни «Взятие Памплоны» — потомки Ганелона24. Это огромный род (parentage). Во «Фьерабрасе» представителей этого рода насчитывается до 1000 — их ведут в бой предатели Макэр, Грифон. Ардрэ и Алори25. В «Гейдонe» говорится, что Ганелонидам несть числа26. Это род не только могущественный, но и весьма сплоченный. В «Песни о Роланде» предатели изображаются наделенными большой властью. Судьи боятся родственников Ганелона и поначалу даже предлагают Карлу пощадить предателя27. Император называет их подлецами, а товарищ Роланда по оружию Тьерри ― единственный, кто выступает против судий и призывает наказать Ганелона. Когда же предательство последнего доказано, 20 21 Ibid. V. 2207-2209. Так, в «Гофрее» нарисована настоящая генеалогия предателей. См.: Gaufrey. V. 3999-4004: «Que de li issi puis Ganelon et Hardré, Milon et Auboin et Herpin et Gondrez, /Pinabel de Sorence et Tiebaut et Fourrés,/ Et Hervien de Lion qui sot du mal asses./ Et Tiebaut d’Aspremont qui fu moult redoutés. /De li issi geste don’t Kalles fu irés…» 22 Aye d’Avignon. V. 151-2, 355-60. 23 Gaydon. V. 4166-69. 24 La Prise de Pampelune. V. 2839-41. 25 Fierabars. V. 4455-58: «Qui fuit furent neveu et cousin et parents». 26 Gaydon. V. 7998: « li traitor sont plain de desmesure». 27 Chanson de Roland. V. 3797-99: «Pur Pinabel se cuntienent plus quei: / Dist l’un a l’autre: ‘Bien fait a remaneir!/ Laisum le plait e si preium le rei /Que Guenelun cleimt quite ceste feiz…» и ему предстоит суд равных, то за него вступается его мощный род. В распоряжение Ганелона отдают 30 заложников, а самый сильный представитель рода ― Пинабель из Соранса ― соглашается выступить в судебном поединке против Тьерри. «За родичей стоять ― мой долг прямой», — говорит Пинабель28. В «Песни о Роланде» между предателями и пэрами завязываются те противоречия, которые определяют ход дальнейших действий в других chansons de geste. Собственно, содержание некоторых песен (например, «Гейдон» и др.) ― это рассказ о том, как родичи казненного Ганелона мстят за него обидчикам. Так, в «Гейдоне» Тибо д’Aспремон мстит как за своего брата Ганелона, сожженного на костре, так и за Пинабеля, и вообще за весь свой «обесчещенный и опозоренный род» (lingnaige a honi et vergonde)29. Когда в «Гейдоне», как и в «Песни о Роланде», возникает необходимость в судебном поединке, за Ганелонида Тибо ручаются 14 графов30. Они готовы стать заложниками и пожертвовать жизнью ради сородича. Даже смерть, означающая для них вечное проклятие, им не страшна — они находят 28 Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро. / Пер. Ю. Корнеева. М., 1972 (в дальнейшем – «Песнь о Роланде»). Ст. 3097. См. в оригинале: Chanson de Roland. V. 3907: «Dist Pinabel: “Ne placet Damnedeu! / Sustenir voeill trestut mun parentét, / Ne m’ recrerrai pur nul hume mortel…” » 29 Gaydon. V. 43: «Thiebaus respond: Je ne le puis amer: ‘Par maintes fois a fait mon cuer irer, / No lingnaige a honi et vergonde, / Gane, mon frère, fist аrdoir en .I. ré / Sor Ro)cheoure, et tout discipliner, / Et Pynabel, mon neveu l’alosé, / Fist il à eves de chevax trainer» 30 Ibid. V. 615: «XIIII. conte en sont en piés levé, / De son lingnaige et de son parenté». утешение в том, что и в аду соберутся вместе и будут представлять собой сильное сообщество31. В роде Ганелонидов выделяются несколько главных предателей. Их всегда 12, как и пэров Франции. Так в «Айе Авиньонской» говорится: «Их было 12 графов, все кузены и родственники»32. В «Герцогине Париз» все представители «рода подлеца Ганелона» поименно перечислены, включая Ардрэ, Алори, Тибо д’Aспремон, Пино, Рожье, Эрвуа де Лион, Пинабеля и др.33 12 главных вероломных предателей противопоставлены 12 французским пэрам (Роланд, Тьерри (Гейдон), Гофрей, Гуон Бордосский, Ожье Датчанин, Оливье, Жоффруа Анжу, Обри Бургундский и др.), о которых также много говорится в песнях Роландова цикла. Как пэры прославили себя подвигами, так Ганелониды навеки обесчестили себя предательством. Преступление Ганелона, приведшее к гибели 12 пэров и 20 тысяч рыцарей, всякий раз припоминается, как только появляется кто-то из Ганелонидов. Например, в «Гейдоне» именно так представлен Тибо д’Аспремон, брат Ганелона: «Это Тибо родившийся в Аспремоне, / Брат Ганелона, о котором вы столько слышали; / Который в Ронсевале предал 12 пэров /И 20 000 вооруженных рыцарей»34. Точно так же Ожье Датчанин 31 Aye d’Avignon. V. 704: «Se je vois en enfer, selon m’entencion, / Je trouverai laiens mon oncle Ganelon, / Pinabel de Sоrence e mon parent Guion: / Nou seron moult grant geste en cele region». 32 Ibid. V. 3910-13: «Il furent XII contes que cosin que parent». 33 Parise la Duchesse. V. 15 «…ot en Vauvenice .XII. pers moult felons, / Qui lor seignor murtrirent par moult grant traïson: / Herderez et Aloriz, et Tiebauz d’Aspremont, / Et Pineauz, et R [o]giers, et Herveies de Lion. / Pinabiaus et Roers, et Sanses d’Orion; / Cil furent del lignaige al cuvert Ganellon». 34 Gaydon. V. 15: «C’est de Thiebaut, qui d’Aspremont fu nés; / Freres fu Gane, dont tant oï avez,/Qu’an Ronscevals trai les .XII. pers,/Et les .XX mil de chevaliers armez…». призывает Карла не верить роду Алори, который предал в Ронсевальском ущелье Роланда и 20 тысяч воинов35. Другой пример: в «Aйе Авиньонской» Гарнье припоминает сыну Ганелона Беранжье предательство его отца, и в его рассказе опять фигурируют 12 пэров и 20 тысяч рыцарей36. Список таких примеров можно продолжить. Ясно одно: предательство Ганелона — родимое пятно на репутации Ганелонидов. Преступление, совершенное Ганелоном, затрагивает всех представителей этой семьи. И в силу этого все они обречены стать предателями, — ведь они «из плохого рода»37 и могут совершать только дурные поступки. Склонность к интригам и предательству у Ганелонидов в крови. В таком портрете потомков Ганелона отражено средневековое представление о том, что дурные качества плохих рыцарей — 35 Ibid. V. 762: «Drois empereres, li dus Ogiers a dit, / “Ne créez pas le lyngnaige Aulori; / Ne le lyngnaige qui onques bienne fist, / En Ronscevaux vostre neveu traït, / Et les .XXm. des chevaliers hardis». В том же «Гейдоне» рыцарь Жоффруа припоминает Тибо, что тот — брат Ганелона, подлеца и вероотступника, предавшего сарацинам Роланда и Оливье, а также лучших архиепископов и 12 пэров и 20 тысяч рыцарей. См.: Gaydon. V. 1140: «Mai li fel Ganes, li cuivers renoiez, / Vendi Marsille, Rollant et Olivier, / Et l’arcevesques, et Gerin et Gelier, / Les .XII. pers dont li rois fu iriez, / Et les .XX m de chevaliers proisiez». 36 Aye d’Аvignon. V. 334: «E Garniers lor reproche lor pere Ganelon, / Qui porta le message au roi Marcillon, /Dont furet mort a glaive li .xii. conpaignon». В той же песни Айя Авиньонская напоминает о том, что род Ганелонидов доставлял немало беспокойств Франции. См.: Ibid. V. 505 «E toute sa lingnie soit de feu alumee, / Qui ont par tantes fois douce France trouble. / Par eus fu mort Roillans a la chiere menbree /E le conte Olliviers — c’est verité prouvee…». 37 Именно такими словами говорит о предателе Милоне герой «Герцогини Париз». См.: Parise la Duchesse. V. 431: «Et Miles l’an desfent, li traïtres provez, /Vos savez bien qu’il est de mauvaise parenté». трусость, склонность к предательству — так же, как доблесть, благородство и другие добродетели, присущие истинным рыцарям, передаются через кровь38. *** В изображении литературных памятников одним из главных признаков предательства является сотрудничество с сарацинами, которое часто приводит даже к вероотступничеству — самому тяжкому греху. Предатели же, как мы можем судить по chansons de geste, часто переходят на сторону сарацин, как это сделал и Ганелон, который принес клятву верности королю Марсилию39. Примечательно, что Ганелон в обличье предателя появляется и в других песнях. Так, в песни «Галиен» он также предает Роланда и своих товарищей, переходя на сторону врага, и при этом произносит знаменательные слова: «Я сарацин cердцем и душой» (je sui sarrasin de cоeur et de pensé)40. В другом эпическом произведении ― «Взятие Пампоны» — Ганелон стремится причинить вред христианской армии и предлагает сарацинскому королю следующий план: убить рыцаря Гурона, которого сам же Ганелон назначил послом к сарацинам, — его убийство ослабит Карла Великого, и враги христиан смогут этим воспользоваться41. В «Айе Авиньонской» Ганелониды, воюя с рыцарем Гарнье, принимают сторону 38 См. об этом: Flori J. Chevalier et chevalerie au Moyen âge. P., 1998. P. 23-56. 39 Chanson de Roland. V. 510-512. 40 Galien. V. 1298-99. 41 La Prise de Pampelune. V. 2820-2828: «Guron a nom; ond s’il veut fer dolour coral / A çarille, si l’ocie; ond Frans e Provençal / Seront plus esbaïs pour lu sens jeu ne bal / Che pour dis mil des autres de la giant communal. / A Maoçeire diriés che ast fu ou principal/ 2825 Che sa ville li veut ambliecom desloial:/ Or s’en pora vençier, s’il a sen natural. / Ne feites long demor on le giant creminal: / Mes de ci à tierçe nuit soies ci en cist terra…». сарацинского короля Марсийона и вместе с ним сражаются против своих собратьев по вере42. Примечательно, что сами сарацины в песнях нередко изображаются предателями. Вероломные (perfidi), как они именуются в песнях, они предатели уже в силу того, что не признают христианство. Согласно средневековым представлениям, сарацины, иудеи и прочие нехристи — вассалы Сатаны, который первым предал Бога43. Не случайно в эпосе сарацины постоянно обманывают, хитрят, предают. Именно так они изображаются в «Песни о Роланде». На совете сарацинской знати Бланкарден предлагает хитростью заставить Карла вернуться во Францию, обещав ему перейти в христианство и стать его вассалом. Такой совет дает королю Марсилию граф Бланкарден: «Довольно нас он разорял войной, /Пора ему вернуться в Ахен вновь. /Скажите, что в Михайлов день святой,/ Там примете и вы завет Христов, / И Карлу честным станете слугой»44. Но все это ложные обещания. На самом деле, сарацины таким образом пытаются заставить Карла покинуть их территорию. Доверчивый император готов выполнить их просьбу и уйти во Францию, но Роланд не верит Марсилию: называя его изменником, он вспоминает случай, когда коварный Марсилий вел те же речи и даже прислал в знак мира послов с масличными ветвями, а затем жестоко покарал посланцев Карла45. Заметим, что христиане, переходящие на сторону сарацин, ведут себя так же, как иноверцы. Как и сарацины, Ганелониды часто стремятся 42 Aye d’Avignon. V. 1630ff. 43 Об этом см. подробнее в статье: Dessaud E. Op. cit. P. 23-25. 44 Песнь о Роланде (Пер. Ю. Корнеева). Ст. 35-39. См. оригинал: Chanson de Roland. V. 35-39: «En ceste tere ad asez osteiet: /En France, ad Ais, sen deit ben repairer. /Vos le sivrez a feste seint Michel, / Si recevrez la lei de chrestïens: / Serez ses hom par honur e par ben». 45 Сhanson de Roland. V. 201-210. отвратить короля от войны за веру, причем в самый разгар успешных действий христианской армии. Такая ситуация обрисована во «Фьерабрасе»: Карл, слабый король, призывает предателей ― Ганелона, Ардрэ, Грифона д’Отфейя, Алори, Макэр и др. ― для совещания с ними и готов им передать корону46. Предатели советуют ему покинуть поле боя и отправиться во Францию. Наиболее красноречив не скрывающий своей радости Ганелон — это он убеждает Карла в том, что тот не сможет завоевать Испанию и победить эмира Балана. Это он предлагает императору вернуться в Аахен, а сам вместе со своими союзниками-предателями обещает продолжить борьбу за Испанию и ее реликвии и отмстить за христиан47. Карл поначалу сопротивляется: «Лучше сложить голову, чем отступить»48, ― говорит он, ― но предателям удается убедить его в противном. Только рыцарь Ренье решается выступить против плана отступить и сдать все позиции сарацинам 46 Fierabras. V. 4404-4413: «Karles est moult dolens, coureciés et irés. /L’emperere manda Guenelon et Hardre, / Grifonnet d’Autefueille o le grenon mellé, / Alori et Macaire et des autres asses, / Et si manda Renier de Genne l’alossé./ Baron, dist l’emperere, quell conseil me donnés? /Perdu ai mes barons, moult en sui abosmés, / Moult en sui afoiblis et mes pres avillés; / Je vous rent la couronne dont je suis couronnes / Jamais jour de ma vie n’en tenrai l’ireté». 47 Ibid. V. 4419-4450: «Ralons nous ent en Franche, se mon conseil créez. / Li enfant qui la sont petit, de joule aés. / Seront tuit parcreu anchois .XX. ans passez; Donc, criere en Espagne au retor vous metés, / Puis conquerrons les teres et les grans iretés, / Et les dignes reliques, dont lou ai grant pités. / Lois vengerés Rollant, don’t vous estes irés, / Et les autres barons, qui mort sont et finés; / Par verte le vous di, jamais ne le[s] verrés…». 48 Ibid. vv. 4443 «Et dist à soi meismes: “Caitis, que deverrés? /Si je m’en vois arriere, ce sera lasquetés; / Tous li mondes dira Karles est rasotes. / Miels ain perdre la teste que soie retournés». Он призывает императора не верить Ганелонидам.49. Между ним и Алори завязывается перепалка, во время которой весь род предателей бросается к оружию. Карл усмиряет участников конфликта и все-таки склоняется к совету отступить ― в результате позиции христиан оказываются в существенной степени ослабленными. Зачастую предатели и сотрудничают с сарацинами, и пытаются им подражать. И все же далеко не всегда возможно поставить знак равенства между сарацинами и предателями. Это подтверждает песнь «Айя Авиньонская», в которой за богатую наследницу, племянницу Карла Великого, воюют два известных рыцаря. Один из них ― уже упомянутый Беранжье, который в результате всех перипетий оказывается на стороне сына сарацинского короля Марсилия Марсийона50, другой ― его соперник, сын Доона де Майенс Гарнье51, преследуемый Беранжье, вынужден искать поддержки у сарацинского короля Ганора. На протяжении этой chanson de geste происходят удивительные метаморфозы: христианский рыцарь Беранжье, совершая ряд неблаговидных поступков, становится похожим на «классического» cарацина, а мусульманский эмир Ганор постепенно приобретает черты идеального французского рыцаря. Поэт отмечает, что Беранжье, приехав к сарацинам с целью заключения союза против христиан, начинает говорить на сарацинском наречии52. Марсийон напоминает ему о дружбе, которая связывала их отцов ― Марсилия и Ганелона ― и осыпает его дарами, а также обещает выступить против его христианских недругов53. 49 Ibid. V. 4477-50. 50 Aye d’Avignon. V. 1630-43. 51 Fierabras. V. 1650ff. 52 Aye d’Avignon. V. 1610: «En droit sarrazinois Berengiers li respond». 53 Ibid. V. 1630-1645. Более того, Марсийон называет Беранже «своим» и ведет с ним куртуазный разговор54. А что же Ганор? В начале песни он описан как обычный сарацин. Он принимает Айю, которая ищет его покровительства55, изъявляет желание жениться на ней56 и встает на ее защиту. Но, оказывая ей знаки расположения, Ганор все больше становится похож на обычных франков, какими они изображались в героическом эпосе. Выполняя поручение Айи, он совершает путешествие во Францию. Для этого он переодевается франком и без труда выдает себя за жителя Вермандуа, причем со всеми встретившимися ему по пути говорит по-французски57. После смерти Гарнье Ганор фактически усыновляет сына Айи и Гарнье ― Ги58. Последний даже советует матери выйти за Ганора замуж и подробно перечисляет его заслуги59. Айя во всеуслышание благодарит Ганора за его покровительство, отмечая, что он в трудной ситуации принял их и вскормил и воспитал ее сына60. В конце концов Ганор переходит на сторону христиан и проклинает род Ганелона, называя его предательским (le felon lignage di conte Ganelon)61. Так что в chansons de geste иноверцы нередко оказываются более благородными, чем некоторые христиане, изменяющие своим сюзеренам и членам рыцарской корпорации. 54 Ibid. v.1644: «Par Mahonmet, dist il, vos esteres de nos!». 55 Ibid. V. 1510-1514. 56 Ibid. V. 1515-1517. 57 Ibid. V. 2408-2410. 58 Ibid. V. 3440-3675. 59 Ibid. V. 3678-3725. 60 Ibid. V. 3727: «Voz avex mon enfant de la mort secoru, / Vos l’eüssiez destruit si vos eust pleü, / E vos l’avez amé, norri e chier tenu». 61 Aye d’Avignon. V. 3795-3800. Предатели не только сотрудничают с иноверцами, тем самым предавая интересы христиан. Другой характерный для них способ действий заключается в том, что они всеми силами пытаются вбить клин в отношения между сюзереном и самыми преданными ему вассалами — пэрами Франции: они стремятся изолировать короля, удалить их из его окружения и всячески навредить им. Классические примеры находим опять-таки в «Песни о Роланде». Так, Ганелон, выдавая пэров сарацинам, ясно понимает, что Карл тем самым теряет своих лучших полководцев и советчиков. Он сознательно обрекает их на гибель, и даже когда Роланд, оказавшись в беде, трубит в рог, сигнализируя о необходимости помощи, Ганелон уверяет Карла в противном62. В «Нимской телеге» предатель Эмон пытается восстановить против императора его верного вассала ― Гийома. Последний с несколькими тысячами юных французских рыцарей отправляется на войну с язычниками в Оранж и Ним, а старый Эмон подозревает его в том, что он стремится ослабить королевство и армию, и убеждает короля в том, что поход Гийома приведет только к разорению воинов и гибели цвета французского рыцарства63. В песни «Гейдон» ближайшему вассалу Карла Гейдону64 62 Chanson de Roland. V. 1753-1760: «Rollant ad mis l’olifan a sa buche, / Empeint le ben, par grant virtut le sunet. /Halt sunt li pui e la voiz est mult lunge: / Granz trnt liwes l’oïrent il respundre. / Karles l’oït e ses cumpaignes tutes. / Ço dit li reis: ‘Bataille funt nostre hume!’ / E Guenelun li respunt encuntre: ‘S’altre l’desist, ja semblasr grant mençunge’». 63 Le Сharroi de Nimes, chanson de geste du XII s. / Ed. J.-L. Perrier. P., 1931 vv.684-690: «Des or s’en vet Guillelmes le guerrier, / En sa compaigne maint gentil chevalier, / La flor de France vos a fet si vuidier, / S’il vos sort guerre, ne vos porroiz aidier, / Et di croi bien qu’il revendra a pié; / Tiot li autre erent mené a mendier». 64 Это не кто иной, как Тьерри из «Песни о Роланде», решившийся сразиться с Пинабелем. желают навредить два «классических» предателя (они еще появятся в других песнях) — Тибо и Алори. Гейдон, как отмечают предатели, — самый близкий советник императора; без него и других близких вассалов Карла, среди которых Алори поминает и герцога Нэма, и рыцаря Ожье Датчанина, и других пэров, в этом королевстве ничего не делается65. Они желают устранить Гейдона и других советников Карла и добиться того, чтобы Ожье и Нэма сожгли на костре, а Гейдона четвертовали66. Без них, как справедливо полагают предатели, король не сможет править — умрут пэры, и сам король долго не протянет, и тогда предателям будет легко захватить власть67. Именно по этой причине они решают оклеветать и обесчестить Гейдона. Желая изолировать верных вассалов от короля, предатели часто стремятся отправить их в гибельные миссии. Так, в песни «Фьерабрас» предатели Ганелон и Ардрэ решают послать тяжко раненого Оливье на борьбу с Фьерабрасом, сыном эмира Испании, ― великаном трехметрового роста, который только что захватил Рим и христианские реликвии. Предатели питают надежду, что Оливье погибнет в неравной схватке с Фьерабрасом68. Карл выступает против их предложений: он хотел бы, чтобы Оливье отдохнул и залечил раны. Но предатели, ссылаясь на правовые постановления, принятые Карлом, добиваются того, чтобы Оливье вступил в неравный бой с Фьерабрасом. В конце концов Карл нехотя соглашается, но 65 Gaydon. V. 58: «Ce fait Gaydon, nostre annemis mortex, / Il et ses oncles, dus Nayme le senez, / Et li Danois, cui Dex puist mal donner, / Cil sont dou roi del tout issi prive / Que ses conseuls ne puer sans euls fiuer». 66 Ibid. V. 105-106: «Ogiers et Naymes seront are en un rée/ Gaydon sera a chevax traïnnez». 67 Ibid. V. 101: «Lors sera mors, ne porra plus durer». 68 Fierabras. V. 292-327. предупреждает предателей: если Оливье умрет, то Карл сожжет и повесит Ганелона , а всех его потомков лишит наследства69. В «Гуоне Бордосском» один из «классических» предателей ― Амори де ла Тур ― старается испортить отношения Карла с двумя вассалами братьями Гуоном и Жераром ― наследниками крупного фьефа в Бордо. Амори плетет подлую интригу, внушая Карлу, что братья ― мятежные вассалы и не желают служить императору70. Однако посланный Карлом в Бордо преданный слуга убеждается в обратном. Узнав об этом, обрадованный император желает возвысить братьев, назначив их на посты камергера и гонфалоньера71. Увидев, что его планы провалились, Амори начинает действовать через сына Карла Карломана, пытаясь спровоцировать конфликт между ним и братьями. Он внушает Карломану, что Гуон и Жерар желают отобрать у него наследство72 и убеждает его устроить рыцарям засаду на подступах к Парижу73. В стычке между Гуоном и Карломаном, спровоцированной Амори, сын Карла погибает74. Это невольное убийство обрекает Гуона на немилость императора и долгие скитания, цель которых — вымолить у Карла прощение. 69 Ibid. V. 3-23: «Il ira voirement, ja n’en ert respitié, / Mais s’il est mors ne pris, tu seras vergonnié, / Et trestout ti parent fors de France cacié…». 70 Huon de Bordeaux. V. 235-36: «Gerard et Hues, doi malvais iretier, / Qui ne vous degnent server ne essaucier». 71 Ibid. V. 450-51: «se Hues vient à Paris courtoiier, / De douce France sera gonfanonnier, / Et li maisnés sera mes camberiers». 72 73 Ibid. V. 478: «Il vous tauront de France I quartier». Ibid. V. 491-95: «En cel bruellet, nous irons embussier. / Quant li garcon quideront cevauchier, / Courons lour sus, si lor copons les ciés; / On ne saura quis ara detrnciés: / Et dist Karlos: “Jou l’otroi volentiers”». 74 Huon de Bordeaux. V. 737-780. В песни «Айя из Авиньона» предатели вынашивают план настроить против короля его верного вассала Гарнье. В осуществлении плана участвуют многие представители клана предателей: Беранжье и Олори— братья Ганелона, Милон — брат Беранжье и Омаген — его племянник, Обуэн — сын Пинабеля и др. Как всегда, они действуют сообща. Все они, по словам Омагена, были свидетелями морального падения Гарнье75. Когда Гарнье с перечисленными Ганелонидами осаждал Вербри, то, по словам Омагена, будто произнес предательскую речь, в которой назвал короля бесчестным сюзереном, обкрадывающим своих вассалов, и замыслил убить короля76. Ганелониды же якобы ответили Гарнье, что лучше умрут, чем убьют короля77. Предателям удается настроить короля против своего вассала, в результате разгорается настоящий конфликт, в который оказываются вовлечены все стороны. Сложная ситуация предательства обрисована в песни «Айоль». Один из ее героев ― рыцарь Эли из Сен-Жиля, женившийся на сестре Людовика Благочестивого. Из-за злой клеветы известного предателя Макэра из 75 Aye d’Avignon. V. 236-39: «Fumes fil Aulori e neveu Haguenon, / E Mile e Auboïn, fil Pinabel le blon, / Qui tint tote la terre dusqu’es vaus de Matron. / Il fu jadis ocis por le plait Ganelon». 76 Ibid. V. 245-250: «Seignor, quel la ferons, franc chevalier baron?/ Moult par est cis rois fel e plain de traïson, / De mal e de voidie e de sujection;/ Poi nous leisse de terre que nous tenir doion./ Pres sui que je l'ocie, voiant .m. conpaignon,/ En bois ou en riviere, ou la ou nous porrons./ Quant nous l'arons ocis, de noiant nous douton». 77 Ibid. V. 253-257: «E nous li respondismes: “Par ma foi, non feron. / Miex volons tous jors perdre que le roi ocion” /A ce trai a garant Auboïn e Milon/ Que Karles fust ocis se nous l’otroïssons». Лозанны Эли был изгнан императором Людовиком из Франции78 и обречен на долгие годы странствий вмeсте со своей семьей. Своего сына Айоля, желающего отправиться во Францию ко двору короля, отец увещевает держаться подальше от Макэра, которого он характеризует как человека «низкого, испорченного и полного зависти», проявившего «вероломство» и вынудившего Эли покинуть Францию79. На протяжении долгого времени Айоль верно служит королю и сражается с сарацинами. Но Макэр все время пытается настроить против него Людовика. Наконец, после одержанных в Памплоне побед Айоль входит в фавор к королю, который обещает ему богатое вознаграждение80. Макэр, узнав об этом, снова пытается внушить королю плохое мнение об Айоле. Но на этот раз император с негодованием отвергает клевету Макэра и прямо называет его «ублюдком, предателем, подлецом» («fieus a putain, traitres, fel losengiers»)81. К радости своей семьи Айоль восстанавливает доброе имя отца и становится доверенным лицом короля. *** 78 Aiol. V. 45-48: «Il li toil sat ere e chou qu’il dut tenir, / Et le cacha de France a paine et a essil/ Par le conseil Makaire, que ja Dieus n’en ait, / Un mavais losengier, un quiver de put lin». 79 Ibid. V. 210-214: «Quant vous venrés en France le signorie, / Gardez vos de Makaiire, Dieus le maudie! / Le sien acointement ne tenés mie, / Car quivers est et fel et plains d’envie; / Il me cacha de France par félonie». 80 Ibid. V. 3521-7: «Sire, franc domoiseis”, ce dist li rois, / Je voi bien que molt estes preus et cortois. / Vencue as la bataiile et le tornoi; / Molt i apris chevaus et palefrois, / Jamais n’ert un seus jors miex ne t’en soit, / .II. et .IIII. je t’en otroi; / Et Monleun en France et Estanpoic». 81 Ibid. V. 3556: «“Tais, glous”, dist Loyes, “mais n’en plaidiés. / Fieus a putain, traitres, fel losengiers. / Onques en ton vivant ne fesis bien. / Tel home m’as tolu don’t sui iriés». Каковы же причины вероломного поведения предателей? Каковы их цели и мотивы? В «Песни о Роланде» на первый взгляд явная цель Ганелона прежде всего в том, чтобы погубить ненавистного ему Роланда. Сам он считает свои действия не изменой, но именно актом мести. В chanson de geste Ганелон произносит знаменательную речь: «При всех Роланду вызов брошен мой, /Его и пэров вызвал я на бой, /Всю нашу ссору видел сам король. /Я только мстил, и нет измены в том»82. Но мстя Роланду, он переходит на сторону врагов христиан и клянется, что заманит Роланда в Ронсевальское ущелье с тем, чтобы сарацины легко могли перебить пэров и все их войско. Вот как живо описывает песнь сцену измены: «Слоновой кости там стоял престол, /Кладет Марсилий книгу на него, /Записан терваганов в ней закон. /Поклялся сарацин на книге той, /Что если в арьергард Роланд пойдет, /Всю рать арабы разом двинут в бой, /Чтоб ускользнуть от смерти граф не мог, /Да будет так! — промолвил Ганелон./ Аой!»83. Описанные в этом пассаже действия объективно приведут к прекращению войны за расширение пределов христианского мира (dilatatio Christianitatis), и это прекрасно понимает Ганелон. Пока живы такие пэры, как Роланд и Оливье, — говорит предатель, — Карл не угомонится и будет продолжать войну против язычников84. В разговоре с Марсилием и Бланкарденом Ганелон рисует новую политику, которая будет проводиться после смерти Роланда: 82 Песнь о Роланде (Пер. Ю. Корнеева), ст. 3775-3778. Cм. в оригинале: Сhanson de Roland. V. 3775-3778: «Jo desfiai Rollant le poignëor, / e Oliver e uiz lur cumpaignun; / Carles l’oïd e si noble baron. /Vengét m/en sui, mais n’I ad traïsun». 83 Сhanson de Roland. V. 609-617: «Un faldestoed I out dun olifant. /Marsilies fait porter un livre avant: /La lei I fut Mahum e Tervagan. /Co ad juret li Sarrazins espans: /S’en rereguarde troevr le cors Rollant, / Cumbatra sei a tresute sa gent, /E, së il poet, murrat I veirement. /Guenes respunt: ‘Ben seit vostre comant!’». 84 Ibid. V. 520-580. воцарится удобный сарацинам мир, и борьба против неверных прекратится. «Коль сможете Роланда погубить. /Без правой Карл останется руки. /Коль войско пэров истребите вы, /Вновь Карлу не найти бойцов таких. /Во Франции наступит вечный мир»85. Таким образом, оказывается, что если амбиции Ганелона будут реализованы, то власть Карла лишается опоры, а христианский мир — своих защитников. Тема узурпации власти предателями наиболее полно раскрывается в цикле Гильома. В «Короновании Людовика» амбиции предателей совершенно прозрачны. Уже первые строки песни весьма красноречивы, в них описан следующий эпизод: Карл собирает рыцарей и объявляет им о передаче короны своему 15-летнему сыну Людовику. Предатель Эрнеис пытается хитростью захватить власть — он предлагает назначить себя регентом при малолетнем Людовике, пока тот не подрастет и не «окрепнет телом и умом»; на самом же деле цель Эрнеиса — после смерти Карла сместить наследника с престола86. Но коварные планы предателя разоблачает главный герой песни ― граф Гильом, который сурово расправляется с изменником (он хватает Эрнеиса за волосы и ломает ему горловую кость) и 85 Песнь о Роланде (Пер. Ю. Корнеева). См. в оригинале: Сhanson de Roland. V. 596-600: «’Chi purreit faire que Rollant I fust mort, / Dunc perdreit Carles le destre braz del cors, /Si remeindreient les merveilluses oz; /N’asemblereit jamais si grant esforz; / Rere Major remeindreit en repos». 86 Сouronnement de Louis. V. 98-109: «Delez le rei sist Arneïs d’Orliens, / Qui molt par fu er orgoillos et fiers; / De grans lozenges le prist a araisnier: / “Dreiz emperere, faites pair, si m’oiez. / Mes sires est jovenes, n’a que quinze anz entiers, / Ja sereit morz quin fereit chevalier. / Ceste besogne, se vous pliast, m’otreiez, / Tresque’a treis anz que verrons commentiert. / S’il vuelt proz ester ne ja bons ertiers, / Je li rendrai de gré et volentiers, / Et acreistrai ses terres et se fiez”». таким образом восстанавливает Людовика в его правах87. Однако этим история не кoнчается. В отсутствие Гильома, отправившегося в очередной поход против язычников, в королевстве происходят драматичные события: умирает император, и власть берет в свои руки группа изменников во главе с Ришаром Руанским, задумавшим передать корону своему сыну Аселену, а Людовика отправить в аббатство Сен-Мартен88. И опять Гильом является, чтобы восстановить справедливость, вернуть корону законному наследнику и наказать изменников89. В другой песни ― «Гейдон» ― действуют два предателя брат Ганелона Тибо д’Аспремон и Олори. Тибо прямо говорит о мотиве своего предательства: он желает отмстить Карлу за своих родственников. Тибо ненавидит короля, который сжег его брата Ганелона и четвертовал его сородича Пинабеля, и желает всеми силами ослабить королевскую власть90. Тибо мечтает о том, чтобы его короновали, и тогда он передаст Олори крупные города ― Орлеан, Бовэ и Реймс91. Однако планам предателей не суждено осуществиться. Будучи побежден Гейдоном в судебном поединке, 87 Сouronnement de Louis. V. 130: «Le poing senestre li a meslé el chief, / Halce le destre, enz el col li assiet: / L’os de la gole li a par mi brisié; / Mort le trebuchet a la terre a ses piez…». 88 Сouronnement de Louis. V. 1435-40: «Qui li aportent unes noveles aspres; / Que morz esteit li emperere Charles; / A Looïs sont remeses les marches; / Li traïtor,cui li cors Deu mal lace, /Del fill Richart de Roen a la barbe». 89 Ibid. V. 1970sq. 90 Gaydon v.43-48: «Thiebaus respond: Je ne le puis amer: ‘ Par maintes fois a fait mon cuer irer, / No lingnaige a honi et vergonde, / Gane, mon frère, fist аrdoir en .I. ré / Sor Rocheoure, et tout discipliner, / Et Pynabel, mon neveu l’alosé, / Fist il à eves de chevax trainer». 91 Ibid. V. 101-102: «Toi me ferez en France coroner; / Si voz donrai les riches heritez, / Orliens, et Rains, et Biauvais la cité». Тибо еще раз публично признается, что желал стать королем Франции, но Господь не позволил этому случиться92. Точно так же в «Гофрее» цель предателей — захват власти. В начале песни поэт воссоздает широкую панораму: христианские рыцари сражаются с язычниками; во время военных действий предатель Грифон взбирается на выоскую гору, с которой осматривает окрестности города Труа и говорит другому предателю Ардрэ, что его главная цель в войне заключается в том, чтобы выпросить у Карла гору в Труа, на которой он построит укрепленный замок и назовет его Отфей. И не пройдет и года, — говорит Грифон, как я так укреплюсь в этом замке, что Карл и Гофрей и вся родня об этом пожалеют93. Далее Грифон рисует заманчивые для предателей перспективы узурпации власти. Еще одна песнь — «Герцогиня Париз» — открывается описанием совета 12 главных предателей — Ардрэ, Алори, Тибо д’Аспремона, возглавляет же совет известный предатель Беранжье. Предатели обуреваемы жаждой власти и готовы устранить все препятствия на этом пути94. Преследуя свои цели, они уже убили сеньора Вовениса, и теперь на их пути к власти стоит его дочь, герцогиня Париз, жена могущественого сеньора Раймунда. Ганелониды не могут оставаться в покое, пока она жива, так как, 92 Ibid. V. 1785-6: «Rois cuidai iestre de France et de Loon; / Mais Dex ne vault, par son saintisme non». 93 Gaufrey. V. 4860-67: «Et Grifon respondi: “ Par Dieu de majesté! / Se poveie tant fere qu’il le m’eust donné, / Ains que passast li an i seroit il fremé, / Et en seroit encore courouchié et iré, / Et si seoit Gaufrey et tout mon parenté / Quant il sera moult bien fet et en haut levé, / Hautefeuille ara nom, ainsi l’ai en pensé/». 94 Parise la Duchesse. V. 20-26: «XII. pers moult felons, / Qui lor seignor murtrirent par moult grant traïson: / Herderez et Aloriz, et Tiebauz d’Aspremont, / Et Pineauz, et R [o]giers, et Herveies de Lion. / Pinabiaus et Roers, et Sanses d’Orion; / Cil furent del lignaige al cuvert Ganellon». узнав об обстоятельствах смерти отца, она, несомненно, будет мстить95. Глава предателей предлагает отравить Париз и выдать замуж за Раймунда свою дочь — так, говорит Беранже, ему удастся захватить власть, а всем предателям стать пэрами96. В «Гуоне Бордосском» предатель Амори де ла Тур всячески настраивает сына Карла Великого — Карломана — против рыцаря Гуона и его брата Жерара. В конце концов он провоцирует стычку между ними, и посылая Карломана на дуэль, откровенно говорит: если сын Карла умрет, во Франции не будет наследника, и Амори сможет завладеть короной97. *** В песнях 12 предателей четко противопоставлены 12 пэрам Франции, которые являются истинными рыцарями и преданными вассалами своих сюзеренов. Верным слугой Карла Великого изображается Роланд в «Песни о Роланде» — рискуя своей жизнью и жизнью пэров, он отправляется со своим войском в качестве арьергарда в Ронсевальское ущелье и тем самым исполняет свой вассальный долг. 12 пэров отличают рыцарская воля к борьбе, высокое понятие чести, чувство корпоративной солидарности. Таков, например, Гейдон ― единственный рыцарь, выступивший против ставленника Ганелона Пинабеля и защитивший честь павшего в неравном бою с сарацинами Роланда98. Гейдон ― вассал, верно служивший Карлу, и 95 Ibid. V. 31-32: «Car, s’elle s’aperçoit son pere mort avon, / Elle nos fera pendre ou ardoir au charbon». 96 Ibid. V. 20-40. 97 Huon de Bordeaux. V. 894-895: «Karles est mors, Diex en soit beneis! / France esr sans oir, si tenrau le païs». 98 Gaydon. V. 454-60: «La traïson deffaut je endroit moi; / Ne la pensaisse, por les memres ardoir. / Li dus Rollans me norri, par ma for; Gel servie bien de cuer en потому его оскорбляют подозрения Карла в неверности. В запальчивой речи он напоминает о том, что он выкормыш Роланда и не может предать. Герцог Нэм в «Гейдоне» заявляет о том, что для них, для пэров, вассальные отношения выше родственных99. В отличие от 12 пэров, 12 предателей изображаются плохими, неверными вассалами. Поэты ясно показывают, что цель предателей заключается в том, чтобы ослабить власть сюзерена и устранить его близких вассалов. Ганелон выступает против Роланда, Тибо ― против Гейдона, Амори ― против Гуона. Изменники предают и самого сюзерена. Стремясь узурпировать власть, они стремятся оттеснить своего сеньора ― так поступают Беранже в «Герцогине Париз», Тибо д’Аспремон в «Гейдоне», Ришар Руанский ― в «Короновании Людовика». Тем самым они прежде всего нарушают принципы вассальной верности, и за подобные действия они несут заслуженное наказание. Обращаясь к Аселену, которого предатели возвели на престол вместо законного престолонаследника Людовика, рыцарь Гильом Короткий Нос говорит: «Господь воздаст тебе за то, презренный, /Что своего сеньора ты бесчестишь!»100. Осуществляя позорное наказание отца Аселена — Ришара (он обривает ему лоб и раздевает его) Гильом гневно bonne foi; / .VII. anz toz plains li gardai son conroi; / En Roncevaux ou noz fumez destroit. / En la bataill ou ne fumez que troi, / Ce fu Rollans et l’arcevesque et moi 99 Gaydon. V. 5375-76: «Sire, dist Naynmes, ja mar en douterez, / Car tout paraige pass le loiaitez; / Ne nos lingnaige ne fist jor fausetez». 100 Коронование Людовика (Перевод Ю. Корнеева). // Песни о Гильоме Оранжском / Изд. Ю. Б. Корнеев, А.Д. Михайлов. М., 1985. Ст. 1913-15. См. оригинал: Couronnement de Louis. V. 1913-15: «Traïtre lerre li cors Deut e confonde! / Par quei fiaseis ton dreit segnor tel honte. / Richarz tes pere ne porta onc corone». восклицает: «Вот что постигнуть каждого должно, /Кто своего сеньора предает»101. Примечательно, что 12 предателей стремятся стать пэрами, войти в корпорацию лучших вассалов короля: подобные планы вынашивают в песни «Герцогиня Париз» Алори и Ардрэ; в «Гуоне Бордосском» пэром желает стать коварный брат Гуона Жерар и т.д. Но не случайно планам предателей не суждено сбыться ― они недостойны этого высокого звания. Герцог Нэм так и говорит Жерару: «Вы желали стать одним из пэров, слава Богу, это не произошло»102. Поэты дают понять читателю: предатели — неверные вассалы, своим поведением разрушающие принципы вассальных отношений. Еще один способ действий предателей против сюзерена — разрушить брак короля или его верного вассала, женить его на своей претендентке и воспользоваться родственными связями с сюзереном для реализации своих целей. Так действуют предатели в chanson de geste «Герцогиня Париз». Главный предатель Беранже пытается отравить супругу могущественного сеньора Вовениса Раймунда103, когда план предателей не удается — предназначенное для герцогини отравленное яблоко случайно съедает брат Раймунда Бэвон — они клевещут на герцогиню, обвиняя ее в убийстве Бевона и добиваются, чтобы герцогиню с новорожденным сыном выслали за пределы королевства104, после чего Беранжэ удается женить свою дочь на Раймунде и взять бразды правления в свои руки. 101 Коронование Людовика (Перевод Ю. Корнеева). Ст. 1970-71. См. оригинал: Couronnement de Louis. V. 1970-71: «Ensi deit on traïtor justicier / Qui son seignor vuley traïr et boisier». 102 Huon de Bordeaux. V. 9558 «Vous volies ester l’autrier .I. de nos peres». 103 Parise la Duchesse. V. 26-88. 104 Ibid. V. 102-188. О том, как предатели разрушили брак короля Пипина Короткого, рассказано в известной песни «Берта Большеногая»105. Законную невесту короля Берту изменники подменили внешне похожей на нее Аистой, дочерью ее служанки Мажисты. Мать Аисты вместе с сообщниками совершает неслыханное предательство — такого, как говорит поэт, не было со времени Иуды106. В результате Пипин женится на Аисте, а Берта обвиняется в покушении на короля и изгоняется в лес, где находит приют в семье крестьянина. Долгие годы предательство остается нераскрытым. И лишь когда мать Берты — венгерская королева Бланшефлор — решает навестить дочь, она обнаруживает подмену (у настоящей Берты большие ноги!) и во всеуслышание объявляет о предательстве107. В то же время Пипин Короткий встречает Берту в лесу и узнает ее. В конце концов всех ждет счастливый конец — Пипин и Берта воссоединяются, у них рождается сын — будущий Карл Великий, а Мажиста, Аиста вместе с другими предателями подвергаются суровому наказанию. Объективности ради следует сказать, что предатели не всегда стремятся исключительно к захвату власти. Так, в песни «Макэр, или Королева Сивилла» обрисована иная ситуация. В песни так же, как и в «Берте Большеногой», жертвой предателя становится королева: влюбленный в королеву Сивиллу и отвергнутый ею предатель Макэр из рода Ганелона 105 Colliot R. Structure de la trahison dans les diverses versions de la légende de Berte aus grans piés // Essor et fortune de la Chanson de geste dans l’Europe et l’Orient latin. Actes du IXe Congres international de la Société Rencesvals (Padoue-Venise, 29 Aout-4 Septembre 1982). Modena, 1984. T. 2. P. 663-678. 106 Berthe aux grands piés. V. 690-1: «Ains de tele traÿson /Puis que de Judas fu nostre Sires vendus». 107 Ibid. V. 2150-2160: «Et Blancheflore s’escrie: “Harou! traÿ! traÿ!” ». оговаривает ее перед Карлом, утверждая, что та изменяет ему с карликом108. В результате Сивиллу изгоняют из королевства и бросают на произвол судьбы в лесу. Но в этой песни предатель, как кажется, не имеет никаких целей, кроме как удовлетворить свои оскорбленные чувства. В песнях поэты явно осуждают действия изменников, но король, который часто принимает их сторону, изображается скорее как жертва, чем как виновник предательства. И это тоже не случайно. Общество, которое изображено в chansons de geste, основывалось на ленном праве, и центральная власть в нем была слабой. И Карл, и Людовик, и другие изображенные в песнях государи легковерны. Предатели ловко ими манипулируют. Им ничего не стоит оклеветать своих недругов — Гейдона в «Гейдоне», Гуона — в «Гуоне Бордосском», Гарнье — в «Айе Авиньонской». Карл готов слушать поклепы людей из «плохого» рода — Ганелонидов, они могут отвратить его от главной цели — борьбы против неверных (как во «Фьерабрасе»), а в «Короновании Людовика», как мы видели, малолетний король и вовсе становится игрушкой в руках предателей, которые лишают его короны и ссылают в аббатство св. Мартина в Туре. Король слаб и потакает предателям, и его верные вассалы постоянно уличают его в этом. Гейдон бросает Карлу в лицо гневные слова: безумие поддерживать предателей, которые покрыли Францию позором109. Его вассал Ферро считает, что Карл любит больше предателей, чем славных рыцарей, которые ему служат верой и правдой110. Гейдон же утверждает, что предатели 108 Macaire. V. 53-55: «Macharie de losane se faite apeler, / Or entendes del traïtor losençer / Como vos ;I rois onir e vergogner, / E por forçe avoir sa muler». 109 Gaydon. V. 5391-5393: «Folie faitez, que tex gens sortenez. / Par cui France est chéue en tel viltez. / La mort Rollant vostre neveu vendez». 110 Ibid. V. 3162-3164: «Il ainme miex les traïtors failles/ Que il ne fait les chevaliers gentiz; / Que loiaument l’ont servi a touz des…». совершенно ослепили Карла111 и что родственники Ганелона, Ардрэ, Милон Карлу дороже, чем честный рыцарь из хорошего рода112 — Карл же, повесив голову, вынужден согласиться113. *** Если в песнях оклеветанные предателями и поставленные на край гибели герои далеко не всегда могут рассчитывать на поддержку сюзерена, то нередко они находят союзников среди членов рыцарской корпорации, своих пэров. В песни «Гофрей» герою, которого стремятся устранить предатели, оказывает поддержку пэр ― герцог Нэм. Он единственный среди баронов, кто не верит клевете Грифона114, утверждающего, будто Гофрей перешел на службу к сарацинскому королю Глориану115, и своими вопросами разоблачает изменника116. Нэм защищает интересы жертвы предательских козней и в chanson de geste “Гуон Бордосский”. Руководствуясь принципами вассальной этики, он вступается за братьев Гуона и Жерара ― сыновей покойного пэра, оклеветанных предателем Амори де ла Тур117. И опять 111 Ibid. V. 3184-87: «Mais li felon, par lor avoir donner, / Ont fait Karlon del tout si aveugler / Que loiaus hom ne puet riens conquester. / Li traïtor l’en ont fait fors bouter». 112 Ibid. V. 10142-10144: «Voz amez mieus les parens Ganelon, / Hardré le fel, Amboyn et Milon, / Et le lyngnaige qu’ainz ne fist se mal non / Que nul prend home qui soit en vo maison». 113 Ibid. V. 10145-10146: «Karl les l’entent, si baisse le menton/ Le traïtres m’ont tellement ensorceles». 114 Gaufrey. V. 5052-5052. 115 Ibid. V. 5118: «Combien a qu’il la server roi Gloriant». 116 Ibid. V. 10051-10052: «Sire, dist dus Naimez, ne le vous dis je mie?/Je vous dis que Grifon est plan de tricherie». 117 Huon de Bordeaux. V. 218-250. именно он отказывается принять дары Жерара, предательски завладевшего трофеями брата. Он же впервые высказывает подозрение о предательстве Жерара, перешедшего на сторону изменников118. В песни “Герцогиня Париз” другой из пэров ― Кларэмбо, близкий семье героини, оказывается на ее стороне, когда Алори, Ардрэ и другие предателей обвиняют Париз в отравлении брата герцога119. Еще раньше они убили ее отца и теперь стремятся расправиться с дочерью. Предатели боятся Кларэмбо, а тот увещевает герцога ― призывает его защитить честь покойного герцога Сен-Жиля Раймунда, вассалами которого они все были и от которого нынешний герцог получил фьеф120. Именно у Кларэмбо находит герцогиня приют после того, как ее изгнали из королевского дворца. Он отдает в ее распоряжение своих 14 сыновей, которые готовы верно служить ей121. Еще раз подчеркнем ― Кларэмбо делает это в знак любви к своему покойному сюзерену. Нэм, Кларэмбо и другие пэры изгоняют предателей, стремясь сохранить рыцарскую корпорацию, в которой соблюдаются принципы вассальной верности. Именно к пэрам обращаются жертвы предателей, рассчитывая на суд равных. Именно на пэров они надеются и в них обретают поддержку. Так, представ перед императором, Гуон требует суда равных и обращается к французским баронам с просьбой поручиться за него122. Когда же Карл не признает результаты судебного поединка, Нэм призывает пэров 118 Ibid. V. 9512: «Gerars en oeuvre par mortel traïson». 119 Parise la Duchesse. V. 354-365. 120 Ibid. V. 423-425: «Sire, dux San Gile, vers moi entendez, / De cui clanés vos donques ceste bone cite, /Et le fié, et la tere, et tote l’erité..?». 121 Ibid. V. 731-733: «Dame, dit Clarembaus, or ne vos estraez, / die an preigne pitie par la soe bonté!/ Por amor de Guarnier, vostre pere le ber». 122 Huon de Bordeaux. V. 2816-2817: «Ja sui jou pers de France et du païs, / E vos compains dou ester et vos amis». покинуть двор сюзерена ― импeратор с плачем уступает, и только тогда бароны возвращаются назад. *** Вообще судебный поединок ― еще один способ верных вассалов защитить себя от предателей. В течение XII и нач. XIII в. описания судебных поединков в общем часто появляются в chansons de geste и рыцарских романах123. Достаточно вспомнить поединок между Тьерри и Пинабелем в «Песни о Роланде»124 или поединок между Гейдоном и обвинившем его в измене королю Тибо д’Аспремоном125. Как правило в судебном поединке пэры выступают против предателeй и защищают членов своей корпорации, причем происходит это не без ожесточенной борьбы. В chansons de geste судебный поединок является одним из способов разрешения острых конфликтов между «хорошими» и «плохими» баронами ― пэрами и предателями. В песни «Гуон Бордосский» описан судебный поединок между Гуоном и обвинившим его предателем Амори де ла Туром126: пэры колеблются, не зная, кто прав, но поскольку христианский Бог, видимо, на стороне героя, то поединок кончается его полной победой. Не случайно Эсклармонда, влюбленная в него сарацинка, перешедшая в христианство, восклицает, что если Гуона осудят, то она опять обратится в ислам127. В «Айе Авиньонской» 123 На эту тему см.: White S.D. The problem of treason: the trial of Daire le Roux // Law, laity and solidarities. Essays in honour of Susan Reynolds / Ed. by P. Stafford, J. L. Nelson and J. Martindale. Manchester and N.Y., 2001. P.95-116. 124 Chanson de Roland. V. 698-794. 125 Gaydon. V. 1782. 126 Huon de Bodeaux. V. 2151-2166. 127 Ibid. V. 9998-10000: «Saciés de voir que, si vous I mores, / Jamais ne quier vostre Diu apeler / ains renoierai sante crestienté». предатели Обуэн и Милон обвиняют героя Гарнье в измене королю128 и опять герои одерживают победу над предателями129. В “Гарене Лотарингце” Бегон выступает в судебном поединке против предателя Изоре ле Гри ― он разит его в самое сердце, приносит его в Париж и швыряет в лицо Гийому де Монклену со словами: «Бери сердце своего приятеля, вассал, можешь его посолить и пожарить. Гарен никогда не затевал преступления против короля»130. Но самый странный судебный поединок происходит в chanson de geste «Макэр», где честь поруганной королевы защищает… собака. Как мы помним, в песни оклеветанную Сивиллу приговаривают к казни, которую заменяют более мяким наказанием — изгнанием в лес. Но и там ее настигает предатель Макэр и убивает ее единственного спутника Обера де Мондидье, и тогда на защиту королевы встает ее верный пес. Он публично искусывает Макэра, а затем между предателем и собакой происходит судебный поединок131, во время которого пес, наконец, вырывает признание у предателя — поваленный на землю, тот сознается в том, что нарочно оклеветал королеву Сивиллу132. Этот эпизод оказывается еще одним подтверждением того, что Бог на стороне оклеветанной королевы. 128 Aye d’Avignon. V. 351-352: «Devant le roi jurerent si que François l’oïrent, / Que Garnier vot mordir le roi par felonie». 129 Ibid. V. 397-544. 130 Garin le Loherenc / Ed. A. Iker-Gittleman. P. 1996. V. 6332-34 : «“Tenez, vassal, le cuer de vostre ami, / or le poez et saler et rostir / Onques Garins vers le roi ne mesprist”». 131 Macaire. V. 1098-1099: «Gran fu la meslée entre Macharie eli can; / Major non vi nesun homo vivan». 132 Ibid. V. 1129-1132: «Et cil por Dieu en vait merci criant: “Hé! Gentis rois qui sortos es poissans, / Ne me laissier morir à tel torment! / Un confessor me mandés maintenant, / Qe voi o conter tot lo mon engan». Как видим, герои chansons de geste, как правило, побеждают предателей. Герои выступают в судебных поединках как бы в роли вассалов Бога и сражаются за своего сеньора против предателей, так что победа героев объясняется тем фактом, что Бог и право на их стороне133. *** Перечисленные примеры все больше убеждают нас в том, что предательство в средневековом обществе мыслится прежде всего как правовая категория. Но право и мораль в средневековом обществе ― две сферы, которые тесно соприкасаются и друг без друга не существуют. Своеобразный «моральный (вернее, антиморальный) кодекс предателя находим в chanson de geste «Гейдон», где говорится о своеобразной клятве предателя (скорее анти-клятве). Ги д’Отфей, священник (sic!) после мессы снимает церковное облачение и сообщает своему племяннику, как должен вести себя настоящий предатель и что нужно делать, чтобы преуспеть на этом поприще: предавать Бога, изменять сеньору, своим пэрам, нарушать принципы вассалитета ―это то, что касается вассальных отношений. Кроме того нужно, говорит Ги д’Отфей, клеветать на людей, грабить бедняков, обездоливать сирот и вдов, бесчестить святую церковь, грабить духовенство, швырять в грязь младенцев и бить стариков, лгать, приносить лживые клятвы и пр. — при условии выполнения всех этих принципов, считает Ги д’Отфей, племянник сможет стать настоящим предателем134. 133 Cм. об этом: Dessaud E. Op. cit. P. 23-25. 134 Gaydon. V. 6438ff: «Dist a Guiot: “Biau niés, or entendez: “se voz volez faire mes volentez / Et mon commant, la bataille vaintrez. / Et tout ayant a Dammeldeu voez / Que ja à home ne tenras loiautez; / Vo seignor lige ja foi ne porterez, / Les loiuas homes traïssiez et vendez, / Le mal hauciez et le bien abatez, /Se voz à home compaigne prennez, / En devant lui tout adez le loez,/Et enderrier à la gent le blasmer. / Les povres gens laidengiez et gabez, / Les orphelins a tort В соответствии с такими моральными принципами предатели для достижения своих целей действуют всегда коварными и нечестными методами. В chansons de geste они чаще всего прибегают к отраве с тем, чтобы устранить неугодного им человека или соперника, который может помешать осуществлению их коварных планов, будь то близкий вассал короля или кто-то из его родственников или даже сам король. Так, в «Гейдоне» Тибо д’Аспремон, брат Ганелона, пытаетcя передать Карлу отравленные груши с целью отравить короля, а вину свалить на Гейдона и так избавиться от нежелательного для них соперника135. В «Герцогине Париз» предатель Беранжэ готовит страшный яд, рецепт которого когда-то дал ему некий прокаженный старик. Пропитав ядом 30 яблок, Беранже поручает пажу передать этот зловещий подарок герцогине Париз с тем, чтобы покончить с ней счеты136. Со своими слугами, которых они избирают орудием осуществления своих коварных планов, предатели также поступают вероломно — они нарушают данные им обещания, а затем жестоко с ними расправляются. В desheritez….v.645 Les vesves dames lor doyares tolez,/Les murtrissores, les larrons souztenez. / Et sainte eglise adez deshonorez, / Prestres et clers fuiez et eschievez, / Rendus et moinnes, par tous les desrobez / Et Cordeliers et Jacobins batez. /Petits anfans en la boe gietez, / Et coiement les prennez et mordez; / S’on ne voz voit, as mains les estraingler,/Les vielles gens empoingniez et boutez, / Ou an visaiges au main les escopez. / Les abéies escilliez et gastez, / Et les nonnains toutes abandonnez. / Et en touz les lieus là où voz esterez / Hardiement mentez et parjurez, Que ja vo foi nul jor ne mentirez / Devant ice que voz oi avex, / Ja à nul jor deconfiz ne serez». 135 Ibid. V. 95-105. 136 Parise la duchesse . V. 56-59: «xxx pomes ont prises des plus belles del mont. / Il ont prises les pomes, el mortier mis les on[t], / Si les ont destrampées, dedanz [misent poison], / Ses ont avenimées, dedanz [misent poison]». «Гейдоне» Тибо д’Аспремон обещает провансальцу, согласившемуся передать отравленные груши, богатое вознаграждение ― беличью шубу, коня и пр.137, но затем, когда тот выполняет данное предателями поручение, подло убивает его138. В «Герцогине Париз» Беранжэ обещает пажу, согласившемуся отнести герцогине отравленные яблоки, большие подарки139. По возвращении паж требует обещанную плату. «Ты получишь ее» — отвечают предатели и бросают пажа в колодец, где он ломает себе шею140. Как видим, предатели неверны не только по отношению к сюзерену, членам вассальной корпорации, но и по отношению к людям, стоящим на более низкой ступени в социальной иерархии. Нередко предатели действуют подкупом, и надо сказать, что король легко прельщается их подарками. В «Гофреe» Грифон, предав своих братьев, осыпает подарками Карла, который соглашается уступить ему завоеванный сыновьями Доона де Майенс город Труа141. Услышав слова благодарности Карла142, Грифон сквозь зубы говорит: «У кого деньги, тот достигает своей цели»143. В «Айе Авиньонской» Милон одаряет короля, и тот сразу же 137 Gaydon. V. 153-154: «Je te donrai mon hermin pelison,/ Mon palefroi et mon esmeillon». 138 Ibid. V. 160-170. 139 Parise la duchesse. V. 52-54. 140 Ibid. V. 88-92: «“Je m’an suis repariés, si vueil mon guiardon”. / Et il li respondirent: “Et nos le te donron”. / En un pois lo giterent, lo cuvert, le traitor, / Si que le couz li brise a tot le chaanon./ De cestui est il pais, jamais non iert raison.» 141 Gaufrey. V. 5070-5085. 142 Ibid. V. 5085: «Gran merchism dist le roi, refuser ne le quier». 143 Ibid. V. 5111: «Chel qui a deniers fet auques son talent». пытается просватать за него свою племянницу Айю144. Вообще предатели изображаются настоящими финансовыми дельцами. В «Гейдоне» им удается подкупить короля даже после разоблачения Тибо д’Аспремона. Они привозят на двух мулах золото, и король тут же соглашается освободить из тюрьмы племянников Тибо Сансона и Амбрэна145. Предатели явно предпочитают деньги личным отношениям. Случаи подкупа короля столь часто описаны в песнях, что невольно возникает предположение о том, что все эти описания ― косвенная реакция на развитие товарно-денежных отношений в средневековом обществе. Неслучайно в песни «Айоль» герои cопоставляют прежние времена, когда превыше всего ценились верность и храбрость, и современную им эпоху господства товарно-денежных отношений146. Преследуя свои цели, предатели часто прибегают к травестии и подлогу. В «Герцогине Париз» предатель Омаген облачается в костюм паломника с тем, чтобы, рассказав о своих видениях, оклеветать герцогиню Париз147. В другом пассаже той же песни камергер Милон, один из предателей, в душе настроенный против герцогини, вызывается защитить ее честь в судебном поединке148. Накануне боя он нарочно ломает меч и затем склеивает его воском, чтобы получше инсценировать свое поражение. Как представляется, момент травестии не случаен. В песнях предатели постоянно выдают себя не за тех, кто они есть, и коварно скрывают свои 144 Aye d’Avignon. V. 3167-3170: «Milles li Ardenois a tant le roi pramis / E or fin e argent e bons chevaus de pris / Qu’il ot au rois apes de Garnier le marchis; /E li donna la terre au palazin marchis». 145 146 Gaydon. V. 1916-1947. Aye d’Avignon. V. 3207-3209: «Diex ne fisr onques hons, se d’avoir est menans, /C’il est bon viandiers et larges despendans, / n’aït le los en cest siècle e le bruit de la gent». 147 Parise la duchesse. V. 183-193. 148 Ibid. V. 276-290. истинные намерения. Примечательно, что под пером средневековых авторов даже внешность предателей предстает весьма обманчивой. Вот как в «Песни о Роланде» рисуется портрет предателя Ганелона: «Лицом он горд, сверкают ярко очи, /Широкий в бедрах стан на диво строен. /Граф так хорош, что пэры глаз не сводят»149. Красив и Тибо д’Аспремон из chanson de geste «Гейдон»: по словам поэта, Тибо хорошо сложен, у него белое лицо, а глаза блестят как огонь150. Точно так же в «Гофрее» предатель Грифон д’Отфей на приеме у Карла Великого очаровывает придворных дам своей привлекательной внешностью. Cчастлива та, кто имеет такого любовника, ― говорят они151. Но они не знают его сердца ― сердца подлеца, предавшего братьев, ― добавляет поэт152. *** Примечательно, что в chansons de geste предатели часто разрывают братские узы и предают родственные интересы, а члены их семей переходят на сторону их противников. И такое поведение весьма типично для них. Так поступает Грифон д’Отфей в песни «Гофрей». В ней рассказано о том, как 12 сыновей Доона де Майенса во главе со старшим из них ― Гофреем ― отправляются в поход против сарацин, желая вызволить из плена своего отца и его вассалов. Один из братьев ― Грифон ― вместе с предателем Ардрэ 149 Песнь о Роланде ( Пер. Ю. Корнеева). Ст. 282-84. См. оригинал: Chanson de Roland. V. 282-284: «Vairs out les oilz e mult fier lu visage, / Gent out le cors et les costez our larges; / Tant par fu bels, tuit si per l’en esguardent». См. также v. 3762-3764. 150 Chanson de Roland. V. 605: « Les bras ot lons et les poins bien quarrez, / La face blanche et le vis coulouré/ Et les iex vairs comme faucius muez». 151 Gaufrey. V. 4925-4926: «Qui tel ami aroit bien aroi son talent; / Moult est liée la dame à qui il est amant». 152 Ibid. V. 4927-4928: «Mès poi sevent de li cuer ne le talent’/Qu’il veut trair ses frères, qui tant ierent vaillant». чинит Гофрею и другим братья всяческие препятствия на пути достижения их главной цели. Грифон едет в Париж к Карлу с тем, чтобы подтвердить свои права на завоеванный христианами город Труа и ради этого клевещет на старшего брата, утверждая, что Гофрей покрыл себя позором, отрекся от Христа и перешел на службу к сарацинскому королю Глориану153. В конце концов предателя изобличают в обмане и наказывают, и справедливость оказывается восстановленной. Другой случай предательства брата описан в уже упоминавшейся песни «Гуон Бордосский». В этой песни рыцарь Гуон, результате клеветы предателей утратив доверие императора, вынужден отправиться в опасное приключение. В его отсутствие младший брат Жерар женится на дочери одного из этих предателей и переходит на их сторону. Несмотря на все препятствия, Гуону удается с помощью эльфа Оберона выполнить поручения короля и вернуться на родину. Его приезд невыгоден предателям. Жерар, приветствуя Гуона поцелуем («поцелуй Иуды», как говорит поэт)154, делает вид, что рад ему, но на самом деле замысел его коварен: по наущению своего тестя Жибуара он устраивает засаду, захватывает брата в плен, отбирает его трофеи и затем перед лицом короля клевещет на Гуона, обвиняя его в том, что он не выполнил поручение короля155. Неслучайно Гуон называет Жерара 153 Gaufrey. V. 5005-5014: «Sire, Gaufrey, mon frère, par Dieu, honni nous a . /Dis qu’il fu chevalier, si fort se desréa / Que moi et tous mes frères tous ensemble lessa. / .I. roi a en Sulie que l’en li enseigna, / .I. felon Sarrasin, qui onques Dieu n’ama; / Chil a nom Gloriant; mon frère à li ala. / Ne soi quel vi deable Gaufrey encanté a, / Que devant trestous nous Damedieu renoia, / Et au roi Gloriant pour server s’en ala». 154 Huon de Bordeaux. V. 8912: «Et chil le baise en autel loiauté / Que fist Judas qui traï Damedé». 155 Ibid. V. 9030-9500. Каином156. В конце концов обман раскрыт, и тем не менее Гуон убеждает Оберона не наказывать брата, так как во всем виноват главный предатель — Жибуар. Интересно, что хотя род Ганелонидов в песнях предстает в целом сплоченнным, семейно-брачные отношения отдельных предателей чрезвычайно непрочны; и их жены и дети часто поддерживают их противников. В «Гофрее» жена Грифона прямо сообщает всем, что ее муж предатель и требует разоблачить его157. В песни «Гейдон» жена предателя Эрто, готовящего покушение на одного из королевских пэров, призывает не нарушать принципы рыцарской корпорации и сообщает сыну Савари о том, что его отец предал рыцаря158. Эрто в конце концов кончает жизнь на виселице, а его сын перед казнью произносит перед отцом нравоучительную речь о заслуженной плате за предательство. Смерть отца была бы для него настоящим трауром, говорит Савари, если б тот был верным вассалом, но после совершенной отцом измены кончина Эрто для него значит не более чем прыщик (sic!)159 Так поэты в песнях показывают, что предательство разрушает семейные и родственные отношения. *** Поскольку предатели являются закоронелыми грешниками и нарушают моральные принципы, которые лежат в основе средневекового общества, то их судьбы предрешены — все они попадут в ад. В «Гейдоне» 156 Ibid. V. 9558. 157 Gaufrey. V. 5377-5378: «Traistres est me sirez, onques si ne fu hom; / Miex aime .I. traïtour que ne fet .I. predon». 158 159 Gaydon. V. 4280-4288. Gaydon. V. 4674-4677: «Dist Savaris: “Pere, par saint Simon, / Ainz va d’omme qui mainne traïzon, / Moult me t’en peast se fussiez loaius om, / Mais n’en donroie vallisant .I. bouton». Тибо д’Аспремон, побежденный в судебном поединке Гейдоном, отчетливо сознает, что окажется в аду, где уже находится его брат Ганелон. И он не собирается обращаться к Богу, просить у своих жертв прощения или исповедоватья — все это безнадежно160. Точно так же после смерти предателя Гуинемана его душой овладевают злые духи и бросают ee друг другу как мячик. Поначалу другие предатели принимают злых духов за ангелов и радуются, что судьба пощадила их собратьев. Но, разглядев духов, один из сообщников Гуинемана — Ардрэ — резонно замечает, что если бы то были ангелы, то они летели бы по воздуху161, и предатели убеждаются, что ад — их неминуемый конец. В «Герцогине Париз» главных предателей — Беранже и Ардрэ, оклеветавших герцогиню, вместе с их сообщниками приговорили к смертной казни — их бросили в костер. По замечанию поэта, их тела обратились в пепел, а их души унес дьявол162. В «Айе из Авиньона» побежденный в судебном поединке предатель Обуэн говорит о том, что не просит прощения, ибо точно попадет в ад и там встретится с Ганелоном и Пинабелем, и их (предателей) будет там много163. Поэты ясно дают понять, что Бог никогда не будет на стороне предателей, и, как говорится в chanson 160 Ibid. V. 1786-1790: «Mais Dex ne vault, par son saintisme non, / Nel di por ce, n’en quier avoir pardon, / Ne vers nul prestre nulle confession; / Car en anfer aurai harbergison / Avec mon frer le comte Ganelon». 161 Ibid. V. 5229-5233: «Li traïtor dient en soupirant: /Seignor baron, soiez lie et joiant, / Ce sont li ange qui l’emportent chantant, A .C. diables il la vont craventant” / Ce dist Hardrez: “Moult ,’en vous merveillant; / Se anger fussent, il alaissent volant”». 162 Gaydon. V. 3050-3053: «Li traïtor I furent maintenant trainé, / Tez .III. ou feu les ont et flatiiz et getez / Li feus fa granz et chanz, tantot fu ambrasé, / Les harmes d’euz s’an vont osteler». 163 Aye d’Avignon. V. 707: «Nou seron moult grant geste en cele region». de geste «Коронование Людовика»: «кто низкое предательство замыслил, /Того возмездье Божие не минет»164. *** Примеры предательств, описанных в сhansons de geste, можно было бы продолжить. Но пора подводить итоги сделанным наблюдениям. Как мы видели, в средневековом французском обществе предательство ― это прежде всего правовая категория, или же, скорее, моральные и правовые аспекты феномена предательства почти невозможно развести по разным полюсам. Судя по рассмотренным здесь текстам, Средневековье считало предательством прежде всего преступление против сюзерена, нарушение принципов взаимных обязательств сеньора и вассала, что составляло сердцевину феодального права. Разрыв этих обязательств, как мы видели, разрушает принципы солидарности средневекового общества, на которых зиждятся как отношения сюзерена и вассалов, так и отношения внутри рыцарской корпорации. Эти действия приводят к упадку всей системы средневекового социального строя. Таковы последствия действий предателей, описанные в рассмотренных в этой статье chansons de geste королевской жесты и жесты Гильома: неверные вассалы изолируют короля от его верных рыцарей, разрушают брак короля («Берта Большеногая»), предают своего сюзерена («Песь о Роланде»), узурпируют его власть («Коронование Людовика»). 12 самых известных Ганелонидов, совершающих подобные действия, в этом смысле противопоставлены 12 пэрам ― самым известным вассалам короля, которые приходят на помощь 164 Коронование Людовика (пер. Ю. Корнеева). Ст. 16059. См. оригинал: Couronnement de Louis. V. 1605-1609: «Ge te desfi, Richarz, tei et ta terre: / En ton service ne vuelt ore plus estre./Quant traïson vuels faire ne porquerre, / Il est bien dreiz et raison que i perdes». членам рыцарской корпорации (герцог Нэм в «Гуоне Бордосском», Кларэмбо в «Герцогине Париз») и стоят на страже ее интересов. Однако предательство касается не только вассальных отношений, отношений с более могущественными сеньорами, но по существу всех видов человеческих взаимоотношений ― семьи, дружбы, родственных связей, семейно-брачных отношений. Как мы видели, предатели разрушают отношения между братьями («Гофрей», «Гуон Бордосский»), между супругами («Берта Большеногая», «Герцогиня Париз», «Макэр»), и тем самым ставят под угрозу выживание рода. В «Песни о Роланде» предательство Ганелона ведет к гибели 30 тысяч его заложников. В «Гейдоне» предательство приводит к распаду семьи героя Эрто. Мотивы предательства разнообразны ― жажда власти, амбиции, стремление к повышению статуса и пр. Действующие по этим мотивам предатели угрожают всему обществу и подрывают его стабильность. нарушают его хрупкое равновесие. Наконец, предательство касается отношений человека с Богом. Как явствует из chansons de geste, крайняя форма предательства ― вероотступничество, предательство Бога, интересов христианского мира в целом ― например, переход рыцарей на сторону иноверцев, все виды помощи неверным, отказ от борьбы с язычниками за расширение пределов христианского мира. Но и изменившие своему сеньору рыцари, согласно средневековым представлениям, предают Бога. Неслучайно в судебном поединке, который, как правило, изображается в песнях как средство разрешения конфликта между предателем и его жертвой, выигрывает всегда верный рыцарь “loiaus om”, ибо Бог оказывается на его стороне, а предатель своими действиями по существу оскорбляет Бога165. Все средневековое общество основывается на принципах клятвы; в основе социальных связей ― присяги, данное слово, кодекс чести. Предатели же, как мы видели, пренебрегают юридическими и моральными принципами средневекового социального порядка. Они не только совершают клятвопреступления, но и непрерывно изменяют своим обещаниями, не исполняют своего долга и обманывают всех ― от своего сюзерена до стоящих в самом низу социальной иерархии слуг, которых они вероломно подкупают, а использовав их в своих целях, уничтожают («Гейдон», «Герцогиня Париз»). Своеобразная «анти-клятва» предателя, описанная в «Гейдоне», представляется травестией рыцарского кодекса чести. Предатели как правило скрывают свои истинные намерения, действуют вероломно и прикрывают свои подлинные цели и стремления ложными клятвами. Примечательно, что даже внешность предателей обманчива ― как показывают поэты, за приятной наружностью и прекрасными манерами они скрывают недобрые чувства и неправомерные амбиции. Характерно, что образ предателей, судя по рассмотренным здесь chansons de geste, созданным в период времени от к. XI в. до нач. XIV в., практически не изменяется с течением времени, и это обстоятельство свидетельствует о постоянном отношении средневекового общества к тем, кто нарушает его правовые и моральные принципы. В героическом эпосе предателей, как мы видели, всегда ждет наказание ― позорная смерть и геенна огненная. В таком однозначном и неизменном отношении средневекового общества к предателям и предательству в полной мере проявляются этические принципы феодальной эпохи. 165 В песни «Aliscans» рыцарь Гильом, отбив язычников, произносит следующие слова: “Dieu si vengié, si m’en est molt bon gré” (См.: Aliscans / Ed. F. Guessard et A. de Montaiglon. P., 1870. V. 1062). Очевидно, плодотворное изучение предательства возможно лишь в том случае, если мы будем рассматривать этот феномен в конкретноисторическом контексте — ведь в это понятие вкладывается разный смысл в зависимости от того, о какой эпохе мы говорим. Предпринятый здесь анализ этого понятия применительно к Средневековью, как мне представляется, достаточно полно раскрывает особенности феодального социального порядка, в основе которого — вассальные, родственные и религиозные связи. Именно этим связям угрожают изображенные в chansons de geste предатели и изменники. Герштейн А.Б. ОБРЕТЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА КАК ПРЕДАТЕЛЬСТВО КРЕСТОНОСНОЙ ИДЕИ Определить предательство идеи среди других видов измен – трудная задача. Оценки поступка у «предавшего» и изобличающего «предательство» могут существенно различаться, когда речь заходит о верности идее, подходящих или недостойных способах достижения цели или обстоятельствах, (не)достаточных для оправдания неверного шага. Крестовый поход императора Фридриха II 1228-1229 гг. был необычным предприятием с момента принятия правителем крестоносного обета и до его возвращения из Святой Земли. Неточные исполнения своих клятв, форма ведения похода, союз с противником – все эти действия одним казались успешным всевозможных крестовым походом, норм, отказом от святой а другим – нарушением идеи, неверность которой тождественна отходу от Бога. Задача статьи состоит в том, чтобы выяснить, как оценивали действия императора церковь и он сам, почему и кем действия этого правителя воспринимались как предательство. Клятва крестоносца Фридриха II и его служение крестоносному делу до выступления в поход Правители династии Штауфенов принимали деятельное участие в крестовых походах. Это было частью их идеологической программы и «знаком» правящего рода. Так, король Конрад III в 1146 г. принял крест и вместе с французским королем Людовиком VII отправился в Святую Землю сражаться против сельджуков. Преемник Конрада Фридрих Барбаросса участвовал в III крестовом походе вместе с Ричардом Львиное Сердце и Филиппом Августом. Сын Барбароссы император Генрих VI в 1197 г. снарядил экспедицию на Восток, и лишь внезапная кончина помешала его отправлению за море. Его младший брат Филипп Швабский установил налог в пользу Святой Земли166. Внук императора Фридриха Барбароссы и сын императора Генриха VI, Фридрих II, верный штауфенской традиции, с самого начала своего правления в качестве германского короля поспешил вступить в ряды крестоносцев. Впервые обет крестоносца германский король Фридрих II дал 25 июля 1215 г., на коронации в Ахене167. «Вскоре после коронации он принял крест, чтобы помочь Святой Земле, когда схоласт Иоанн Ксантенский в том же месте проповедовал крест»168. Для многих современников, в том числе и для римского понтифика, это было неожиданным169. «Спонтанное» принятие креста Фридрихом весьма схоже с историей короля Конрада III, давшего обет под влиянием проповеди святого Бернарда 166 См. Monumenta Germaniae Historica. Constitutiones et acta publica imperatorum et regum inde ab a. MCXCVIII usque ad a. MCCLXXII (1198-1272) / Ed. L. Weiland. T. 2. Hannoverae, 1896. P. 16-17, особенно 17. 167 Д. Абулафия указывает, что Фридрихом тогда двигало желание воздать Господу за то множество благодеяний, которыми Он наделил его самого. См.: Abulafia D. Frederick II. A medieval emperor. L., 1988. Р. 212. 168 «Quo mox consecrato, Iohanne Xantensi scolastico crucem ibidem predicante, ad subventionem sancta terre cruce signatur». Annales Colonienses maximi / Ed. K. Pertz // MGH SS. T. 17. Hannoverae, 1861. P. 828. 169 «Сразу же после мессы этот король неожиданно принял знак животворящего креста…» «Nec mora, post missam idem rex ex insperato (курсив мой. – А.Г.) signum vivifice crucis accepit…» Reineri Annales / Ed. G.H. Pertz // MGH SS. T. 16. Hannoverae, 1859. P. 673. О реакции апостольского престола подробнее см. ниже. Клервоского. Некоторые выступления проповедников перед светскими собраниями, каковым была проповедь святого Бернарда, планировались правителями заранее170. Не исключено, что и в случае с принятием обета крестоносца Фридрихом II имела место хорошо разыгранная «случайность», и церемониальный образец этого действа Фридриху был дан его предком еще в середине XII в. Вскоре после имперской коронации 22 ноября 1220 г. Фридрих повторил свой обет крестоносца, пообещав папе в марте будущего года отправить отряд воинов на помощь Святой Земле и лично выступить в поход в августе 1221 г.171. Однако полностью это обещание выполнено не было: весной 1221 г. в Святую Землю выступил отряд немецких крестоносцев. Возглавил его, однако, не сам Фридрих II, как было обещано, а Людвиг, герцог Баварский и пфальцграф Рейнский, которого император отправил в Святую Землю как собственного заместителя172. Войска под командованием Людвига Баварского не смогли предотвратить потерю Дамьетты, а сам герцог попал в плен. Множество факторов определили неудачу крестоносной 170 Такого мнения придерживается, в частности, Саймон Ллойд. См.: Ллойд С. Крестоносное движение. 1096-1274 // История Крестовых походов / под ред. Дж. Райли-Смита. М., 1998. С. 57. 171 Historia diplomatica Friderici Secundi, sive constitutiones, privilegia, mandata, instrumenta quae supersunt istius Imperatoris et filiorum ejus. Accedunt epistolae Paparum et documenta varia. Collegit, ad fidem chartarum et codicum recensuit, juxta seriem annorum disposuit et notis illustravit / Ed. J.-L.-A. Huillard-Breholles. Т. 1. P., 1852. Р. 802. (Далее - HD) Тогда же Фридрих, пообещав собрать на нужды крестоносного дела 5000 марок, уговорил папу отложить отправление до августа будущего 1221 г. См.: von Riezler S.R. Ludwig I., Herzog von Baiern // Allgemeine Deutsche Biographie / Hg. von der Historischen Kommission bei der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. München, 1884. Bd. 19. S. 494. 172 Ibidem. кампании 1221 г., в частности, действия папского легата Пелагия. Апостольский престол обвинил Фридриха II в поражении войска Христова. Тот факт, что правитель лично не отправился в Палестину в 1221 г., Гонорий III ставил ему в вину, причем сразу по нескольким причинам. То, что император не выступил в поход, как обещал, по сути, обмануло чаяния крестоносцев, которые взирали на Фридриха в надежде на его отправление173. Ожидание подкрепления задержало приготовления Фридриха к тому, II, по чтобы утверждению понтифика, Иерусалим снова стал христианским174. Осознавая утрату Дамьетты как «поражение рода Христова и обиду, [нанесенную] самому Иисусу Христу, искупителю наших грехов, который был ославлен»175, Гонорий III квалифицирует поведение Фридриха как тяжкую вину (gravis culpa) по отношению к крестоносному делу, требующую, чтобы Фридрих «дал удовлетворение Богу и людям» и приготовился к восстановлению урона, нанесенного Христу и роду Христову176. 173 См. письмо папы Гонория III Фридриху II после потери Дамьетты, 19 ноября 1221 г.: «…scis quod te jam a pluribus annis crucesignatos sub spe ac specie tui transitus detinente…» MGH. Epistolae saeculi XIII e regestis pontificum romanorum selectae / Ed. C. Rodenberg. T. 1. Berolini, 1883. Р. 128. См. также: France J. The Crusades and the expansion of Catholic Christendom, 1000-1714. s.l.: Routledge, 2005. P. 183. 174 «Unde propter expectationem tui subsidii quod etiam per litteras tuas promisisti exercitui s[a]epe dicto, refutata est compositio, per quam Hierosolymitana civitas restituebatur cultui christiano» MGH. Epistolae saeculi XIII e regestis pontificum romanorum selectae / Ed. C. Rodenberg. T. 1. Berolini, 1883. Р. 129. 175 «…confusionem christiani nominis, et ipsius injuriam Jesu Ghristi qui, peccatis nostris exigentibus, blasphematur…» Ibid. Р. 128. 176 «…nec ante laetitia laetaberis, quam feceris aliquid per quod satisfecisse Deo et hominibus videaris. Expergiscere igitur, expergiscere, serenissime princeps, et ad Ключевым обвинением в катастрофе при Дамьетте стали многочисленные просьбы Фридриха о переносе даты его выступления в Палестину, которые предопределили это «бесчестье, которое претерпело христианство всего мира и которое невозможно стереть в забвении»177. «О, сколько раз ты просил, – писал папа, чтобы тебе перенесли срок отправления, и сколько раз мы удовлетворяли твои просьбы – об этом и мы знаем, и твое мудрейшество не в неведении»178. Более того, тот факт, что отсрочки своего выступления Фридрих позволял себе с разрешения апостольского престола, дискредитировал папство перед лицом всего западного христианского мира, как справедливо указывал Гонорий III: «Ибо и вправду, когда мы потворствовали тебе чрезмерно, мы поставили войско Христово под угрозу гибели, о которой сегодня сокрушаемся»179; «Из-за того, что мы, как ты знаешь, не заставили тебя переправиться на помощь Святой Земле, твоя вина целиком легла на нас, и – при всех обстоятельствах – не совсем незаслуженно»180; «из-за тебя христианский народ не перестает осыпать нас и римскую церковь неслыханными унижениями»181. vindicandam injuriam Christi et nominis christiani accingere totis viribus toto corde». Ibid Р. 129. 177 «ac demum tota christianitas passa est illius confusionem opprobrii,quod nulla poterit oblivione deleri». Ibid. Р. 128. 178 «Sed quoties ipsum prorogari terminum postulaveris et quoties in hoc tuae acquieverimus voluntati, et nos scimus, et tua prudentia non ignorat». Ibid. Р. 129. 179 «Quia revera dum tibi nimis detulimus, reliquimus christianum exercitum sub periculo casus quem hodie deploramus». Ibid. Р. 128. 180 «Eo quod te, sicut noveras, transire non compulimus in subsidium Terre Sancte, culpam tuam in nos penitus refundendo, et utique non prorsus immerito». Ibid. 181 «…nos et Romanam Ecclesiam pro te inauditis lacessere contumeliis non desistit». Ibid. Р. 129. Фактически одним и тем же действием – невыполненным в срок обещанием – Фридрих способствовал падению Дамьетты, отдалил возвращение Иерусалима в руки христиан и сумел возложить моральную ответственность за случившееся перед христианами Западной Европы не на себя, а на папский престол. Поведение Штауфена в 1215-1221 гг., как считал папа, шло вразрез с миссией крестоносца и строгим соблюдением крестоносного обета. Тогда же из уст папы впервые прозвучала угроза отлучить императора от церкви в случае пренебрежения клятвой крестоносца: «И мы даже торжественно объявим, что ты отлучен от церкви как презревший собственный обет, и мы сделаем так, что это станет известно на весь христианский мир – тебе на позор. Так как ты человек умный и католический правитель, внимательно отнесись к тому, что мы говорим, и благоразумно поостерегись попасть в это сложное положение, из которого невозможно высвободиться без усилий»182. Фридрих успокаивал папу новыми обещаниями, а затем снова просил отсрочки, мотивировав это необходимостью внутреннего устройства Сицилийского королевства, в частности, подавления восстаний сарацин183. В марте 1223 г. при личной встрече императора и папы в Фиорентино первый вновь дал клятву выступить на освобождение Святой Земли, на сей раз 24 июня 1225 г., а также жениться на Иоланте Иерусалимской, наследнице 182 «Quinimmo te tanquam voti proprii contemptorem excommunicatum solemniter publicabimus idque per totum christianum orbem faciemus in confusionem tuam publico nunciari. Tu ergo sicut vir sapiens et catholicus princeps diligenter attende que dicimus et cave prudenter ne te ipsum in ejus articulum difficultatis inducas de quo facile nequeas expediri». // HD. T. 2. P. 222. 183 Действительно, в 1222 и 1223 гг. Фридриху пришлось подавлять два сарацинских восстания, результатом которых стало решение Фридриха об основании Лучеры, сарацинского поселения в Апулии. короны184. Новую невесту овдовевшему Фридриху предложил именно папа, намереваясь таким образом усилить мотивацию императора в экспедиции в Святую Землю. К указанному сроку Фридрих берет в жены Иоланту, но дата крестового похода снова переносится на август 1227 г. – и вновь под угрозой отлучения от церкви. 18-ым июля 1225 г. датируется письмо папы Гонория III императору Фридриху II, в котором понтифик сетует на то, что постоянные отсрочки бросают тень на репутацию и самого Фридриха, и апостольского престола185. 25 июля 1225 г. между императором и папой было заключено программное соглашение, в котором оговаривались сроки и условия крестового похода. Фридрих II дал обещание выступить в крестовый поход в августе 1227 г. и снарядить по меньшей мере тысячу рыцарей186. На протяжении всего текста император подчеркивал, что им двигала «добрая вера» (bona fidei), и что его усилия по организации крестового похода идут на службу Богу и Святой Земле (in servitio Dei et Terre Sancte). «Тем временем, – писал Фридрих, – мы лично поклялись, что мы отправимся за море на подмогу Святой Земле в вышеназванный поход, и Рейнальд, герцог Сполето, поклялся от нашего имени, что мы твердо и верно 184 HD. T. 1. Р. 896. 185 HD. T. 2. P. 499. 186 Соnst. T. 2. P. 129: «Fridericus Dei gratia Romanorum imperator semper augustus et rex Sicilie. Per presens scriptum notum facimus universis: 1. quod nos transibimus in subsidium terre sancte ab instanti Augusto presentis tertie decime indictionis ad duos annos et per biennium tenebimus ibi mille milites ad minus…» («Фридрих, милостью Божьей император римлян, вовеки августейший, и король Сицилии. Настоящим соглашением мы заявляем повсеместно: 1. что мы отправимся на помощь Святой земле через два года, считая с настоящего августа, [т.е. в августе 1227 г.] и за это двухлетие отправим туда по меньшей мере тысячу воинов»). послужим всему, что необходимо сделать. И мы выполним все, о чем было объявлено во имя доброй веры. И из этого следует, что если мы не отправимся в вышеназванный поход или не возглавим или не соберем тысячу воинов или не выделим определенную сумму денег, то мы подпадем под опубликование приговора об отлучении [нас] от церкви, как было установлено ранее»187. Угроза отлучения императора от церкви была своеобразной страховкой обеим сторонам. Папа в случае саботажа Фридриха отмежевывался бы от «неверного сына церкви», нарушающего клятвы и пренебрегшего долгом христианина и правителя. Штауфен же – в случае своего бездействия – испытал бы, насколько папа нуждался в его силе: принял бы понтифик принципиальное решение об отлучении либо, не имея более сильного полководца, остался бы в союзе с императором, предоставив ему новые уступки. Однако угроза отлучить Фридриха от церкви в случае, если он не выступит в поход в срок, осталась только на пергаменте. В понтификат Гонория III не произошло ни отправление Фридриха за море, ни его отлучение за неисполнение своего крестоносного обета. Разное отношение папы Гонория III и императора к клятве крестоносца и ее исполнению не привели к открытой конфронтации между двумя престолами и к каре за неисполнение обета. Таким образом, первый, подготовительный, этап похода Фридриха II сопровождался нарушением им клятвы крестоносца, оказанием императором предпочтения своим государственным делам, а не крестоносному движению, неоднократным переносом даты выступления в Палестину. Такое поведение выглядело в глазах папы римского отступничеством, нарушением верности и послужило причиной сурового наказания императора. Это наказание вправе рассматриваться как знак того, что такое поведение Фридриха оценивалось 187 Ibid. P. 130. понтификом как предательство по отношению к делу освобождения Святой Земли. Отлучение от церкви и выступление в поход в качестве отлученного Умершего Гонория III на папском престоле в марте 1227 г. сменил Григорий IX. Именно новоизбранный папа в качестве кардинала-епископа Остии и Веллетри вручил Фридриху крест во время имперской коронации в 1220 г. Новый понтифик сразу же дал Фридриху понять: прежняя форма поведения императора с апостольским престолом более невозможна. Менее чем через месяц после своего избрания Григорий IX отправил Фридриху письмо, где просил поторопиться с отправлением за море188. Папа напоминал, что близилась заветная дата, август 1227 г., когда, согласно очередному обещанию, император должен был отплыть в Святую землю. Хотя в тексте письма прямо не говорится о возможном отлучении от церкви в случае промедления с отправлением, решительные напоминания о сроках выступления служили явным сигналом для Фридриха II и говорили о твердости намерений Григория IX. Очевидно, на этот раз императору почти удалось выполнить все, что он обещал. К концу лета 1227 г. войско крестоносцев было собрано и готовилось отплыть из портов Сицилийского королевства. Хронист XIII в. Риккардо Сан-Джерманский подробно описал происходившее. «Тем временем, значительная часть принявших крест в Апулии из-за вспыхнувшей эпидемии погибла. Император же с ландграфом [Людвигом IV Тюрингским] и остальными крестоносцами готовился к выступлению. Так, в день рождения блаженной Девы выйдя из Бриндизи189, Фридрих направился к Отранто, внушив надежду на свое прибытие тем, кого выслал вперед, но по 188 HD. Т. 3. Р. 6-7. 189 Фридрих II с войском отплыл из порта Бриндизи 8 сентября 1227 г. необходимости решил задержаться в Отранто, где, волею случая, упомянутый ландграф скончался, а сам император не переправился [в Святую Землю], как предполагал, из-за внезапной болезни. Болезнь эту папа обернул против него, когда, находясь в Ананьи в конце сентября на празднике архангела [Михаила], без разбора дела по существу объявил тотчас же в Сан-Джермано, что этот правитель подпал под приговор об отлучении от церкви. Император же отправился из Апулии к купальням Поццуоли. Папа Григорий [IX] вернулся в Рим, держа путь из Ананьи через Веллетри. Император направил к нему с извинениями своих посланников – Регийского и Барийского архиепископов, Рейнальда, называемого герцогом Сполето, и графа Генриха Мальтийского. Но [папа] не более веря им, чем их вестям о болезни императора, созвал в Рим прелатов с этой стороны гор и из королевства, кого смог, [и] в восьмой день [от праздника] блаженного Мартина190 публично отлучил императора от церкви, и по всему Западу разослал об этом соответствующие письма»191. 190 18 ноября 1227 г. 191 «Interea pars cruce signatorum non modica in Apulia, superveniente infirmitate cecidit per mortis occasum. Imperator tamen cum lancravio et reliquis cruce signatis se parat ad transitum, ita quod in die nativitatis beate Virginis a Brundusio transfertans venit Ydrontum, et spem faciens hiis quos premiserat de transitu suo, morari apud Ydrontum ex causa necessaria voluit; ubi casu accidente dictus lancravius obit, et ipse tunc etjam imperator, sicut disposuerat, superveniente egritudine non transivit. Quam ob rem papa motus contra eum, aput Anagniam penultimo mensis Septembris in festo dedicationis archangeli sine cause cognitione denuntiavit ipsum imperatorem in latam dudum aput Sanctum Germanum excommunicationis sententiam incidisse. Imperator de Apulia tunc venit ad balnea Puteoli. Gregorius papa, de Anagnia per Velletrum iter habens, redit ad Urbem. Ad quem ad suam excusationem suos dirigit nuntios imperator, Reginum scilicet et Barensem archiepiscopos, Raylandum dictum ducem Spoleti, et comitem В этом рассказе подчеркивается, что подкрепления Фридриха II ждали как недавно отправившиеся в Палестину воины, так и западноевропейское общество, и в том числе – апостольский престол. В этом смысле обет крестоносца рассматривался ими не как формальность, а как обещания, которые должны быть выполнены непременно и точно в срок. Однако возвращение Фридриха представляется автору хроники вполне оправданным ввиду объективных причин. Папе Григорию IX, напротив, не казались убедительными причины возвращения императора вскоре после его отплытия. Причины своего решения понтифик подробно аргументировал в булле об отлучении Фридриха от церкви. Епископ Рима трижды указывал в тексте буллы, что сам Фридрих давал согласие, чтобы его отлучили от церкви, если он не отправится в поход в назначенный срок192. Казалось бы, введение этого потенциального наказания говорит о том, что и императором, и папой все договоренности и обещания, касающиеся подготовки крестового похода, воспринимались как Henricum de Malta; quibus non plus credens quam nuntiis suis de invalitudine imperatoris, vocatis ad Urbem prelatis cis montes et de regno quos potuit, in octavis beati Martini publice excommunicat ipsum, et per totum Occidentem litteras super hoc dirigit generales». Ryccardi de Sancto Germano notarii chronica / Ed. G. H. Pertz // MGH. SS. T. 19. Р. 348. 192 «…se ac alios crucesignatos excommunicari obtinuit, nisi certo proficiscerentur tempore» («он должен был быть отлучен от церкви вместе с другими крестоносцами, если они не отправятся в срок»). HD. T. 3. P. 25; «et sponte consentiens in ipsum et regnum suum ferri sententiam, si hec non fuerint observata.» («[император] добровольно согласился, что он сам и его королевство подвергнется приговору об отлучении от церкви, если всего этого не будет исполнено»). Ibidem. О согласии Фридриха на это см. выше, сноску 22. Соnst. T. 2. P. 130. обязательные к исполнению и были убедительным стимулом к тому, чтобы в точности исполнить все условия. Однако Фридриху клятва крестоносца не казалась столь категоричной. В булле об отлучении императора от церкви Григорий IX подробно описывает прежние обеты крестоносца Фридриха II, сроки обещанных выступлений и поводы для очередных отсрочек. Тем самым подчеркивается многократность нарушений Фридрихом своего крестоносного обета и обосновывается приговор об отлучении от церкви – как заслуженное и справедливое наказание. Далее, неисполнение императором своего обета выступить в Святую Землю в августе 1227 г. приравнивалось Григорием IX к пренебрежению спасением своей души193. В то время как действия крестоносца должны способствовать торжеству христианской веры и прославлению Спасителя, бездействие Фридриха, по оценке папы, нанесло христианству тяжелый урон194. В таких обстоятельствах дальнейшее потакание апостольского престола Фридриху II расценивается папой как отход самого понтифика от 193 «Его часто уговаривали и предшественник наш, и мы, чтобы он подготовил все с усердием и добросовестно выполнил то, что клятвенно обещал, – он же забыл обо всех обещаниях, которые давал апостольскому престолу и обязательствах крестоносцам относительно в своих похода, письмах, забыл необходимого о клятвенных [снаряжения] и провианта, как и о спасении своей души – забыл». («Idem a predecessore nostro ac nobis frequentius monitus, ut diligenter pararet omnia et fideliter que spoponderat adimpleret, ipse omnium promissorum que apostolice Sedi et crucesignatis per litteras suas fecerat de sponsione passagii, necessariorum et victus, et sue salutis immemor…») HD. T. 3. P. 26-27. 194 См. курсив ниже. Бога195. Оставаясь на стороне Всевышнего, Григорий IX разрывает союз с императором, объявляя его неправедным правителем и крестоносцем. Еще одно серьезное нарушение Фридриха, по мнению папы, заключалось в том, что исполнению клятвы крестоносца император предпочел устройство своего сицилийского королевства и наведение порядка в германских землях196. Такой приоритет означал нерадение императора о вере, его пренебрежение не только обязанностями крестоносца, но и шире – христианина. Отлучение императора от церкви подчеркивает именно общехристианскую вину Фридриха II – вину правителя, христианина, защитника веры. Для папской стороны с чисто юридической точки зрения обет крестоносца – и не только императора – был ответственным шагом, который мог повлечь за собой серьезные последствия, в том числе и политические. Неисполнение его под разными предлогами воспринималось как сознательное упорство и приводило к отлучению от церкви. Такая реакция на нарушение обета закрепилась в XII в., когда формировавшаяся ранее целая система церковных привилегий и прав получила название «привилегия креста» (privilegium crucis). Церковь вменяла в обязанность тому, кто дал 195 «Да не покажется впредь, что мы против Бога потакаем этому человеку, словно немые сторожевые псы, не могущие лаять, и не наказываем за то, что он учинил такое разорение в народе Божьем». («Porro ne tanquam canes muti, non valentes latrare, videamur deferre homini contra Deum, non sumentes ultionem de illo, qui tantam ruinam in Dei populo procuravit». HD. T. 3. P. 29. 196 «Также он, [находясь] под знаменем креста, вплоть до настоящего времени полностью и до совершенства завершил свои собственные дела». «Sicque idem sub crucis vexillo usque ad hec tempora negotia propria plenius et perfectius consummavit». // HD. T. 3. P. 25. клятву, отправиться в крестовый поход, но имела право и запретить это. За отступление от обета крестового похода полагалось отлучение197. Для Фридриха же, очевидно, принесенный обет являлся своего рода обещанием, договором о намерениях, не более. Конкретные даты отправки в поход, которые выдвигались папой и на которые давал согласие император, не являлись для Штауфена незыблемыми. Отчасти такое отношение правителя было связано с политическими реалиями, действительной необходимостью социально-экономического обустройства Сицилийского королевства и разграничениями полномочий с германскими князьями. «Всезнающему известно, – писал Фридрих в свое оправдание, – что они обрушились на нас несправедливо, утверждая, что мы не переправились к назначенному сроку, хотя нас удержали от того многие дела церкви и империи, неизбежные и тягостные, и еще некстати случившаяся болезнь. Среди них, в первую очередь, была дерзость восстания сицилийцев. И нам не казался здравым и разумным для христианства совет, чтобы мы отправились в Святую Землю, оставляя за спиной войну внутри [королевства Сицилийского]. Так лекарь не посоветует применить перевязку как лекарство к ране, из которой еще торчит меч»198. 197 Лучицкая С.И. Крестовые походы // Словарь средневековой культуры. М., 2003. С. 235. 198 «In nos etjam, novit Scrutator omnium, injuste debacchantur, dicentes nos nolle terminis tranfretasse constitutes, cum multa me Deo et ecclesiae et imperio inevitabilia ac ardua negotia, praeter infirmitatis incommode, detinebat, quorum primum fuit rebellium Siculorum insolentia; nec videbatur nobis sanum fuisse consilium expediens Christianitati, nos in Terram Sanctam transisse, bellum intestinum post terga relinquentes; sicut nec medico, ferro infixo vulneri, fomentum adhibere medicinae». // Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Chronica majora / Ed. H.R. Luard. T. 3. L., 1876. P. 153. Фридрих предпочел трактовать насущные дела сицилийского королевства как «дела церкви и империи», а свои задачи государя – как интересы христианства в целом, т.е. что важно для императора – столь же важно и для церкви. Сомнительное тождество, отражающее, однако, масштаб репрезентационных величин, которые использовал Штауфен. Фридрих небезосновательно считал себя главной силой крестового похода и поэтому в данный период мог позволить себе использовать такую обязывающую ко многому связку. Отлучение от церкви, опубликованное папой, казалось бы, полностью делегитимировало дальнейшие крестоносные инициативы Фридриха II – по крайней мере, до тех пор, пока император не заслужит прощения и не будет снова принят в лоно церкви. Записи монастыря св. Эммерама Регенсбургского свидетельствуют, что после отлучения Фридриха от церкви «папа, по наущению дьявола, всех, кто принял крест, мольбой своей отговаривал, и после того, как множество проповедей уже склонило многих к служению и помощи Святой Земле, призывал отменить всю экспедицию. Но император, находясь в положении отлученного, не прекратил усилий по возвращению Иерусалима и Святой Земли»199. Таким образом, встает вопрос о должном – в понимании папы – способе освобождения Палестины, о четком соблюдении всех условий обета крестоносца. Для Фридриха же папская санкция не являлась обязательным условием крестового похода, и путь к успеху ему виделся не столько в строгом исполнении идеологических установок, выработанных папским престолом, сколько в создании и 199 «… ipso papa diabolo instigante omnes signatos a voto suo revocante, cum multa predicatio multos ad servitium et subsidium terre sancte adduxisset expeditio omnis solvitur. Ipse tamen imperator, in excommunicatione positus, Ierosolime pro recuperatione sancte terre strennue cum paucis laborare non destitit». Notae sancti Emmerammi / Ed. Ph. Jaffé // MGH SS. T. 17. Hannoverae, 1861. P. 574. эффективном использовании всех условий, способных привести к освобождению Иерусалима. В июне 1228 г., через полгода после отлучения от церкви, Фридрих выступил в крестовый поход. Незадолго до отправления его жена Иоланта Иерусалимская родила императору сына и наследника Иерусалимского королевства – Конрада. За это время Фридрих так и не добился прощения от папы и не был возвращен в лоно церкви. В том, что отлученный правитель вел крестоносную экспедицию, был явный вызов папе. Если бы Фридрих II добился успеха в своем предприятии (а именно – вернул Иерусалим в руки христиан), стало бы очевидно благоволение Бога ему как правителю, крестоносцу и христианину. Соответственно, папа, не благословивший этот поход и даже противодействовавший ему, оказался бы в положении «несправедливой стороны», которая действовала не по божественному соизволению. В случае успеха Фридрих II доказал бы папе и всему христианскому миру свою правоту, свою богоизбранность как правителя и лишил бы морального основания папский приговор об отлучении. В случае неудачи Фридрих мог утратить легитимность как правитель и лишиться трона. События с папской интервенцией в земли Сицилийского королевства в 1229 г. ярко иллюстрируют эту угрозу. Таким образом, император Фридрих был кровно заинтересован в успехе своего крестового похода. Возвращение Иерусалима было первоочередной задачей императора на Востоке, от этого зависел не только престиж его власти, но и, в значительной мере, легитимность Штауфена как правителя. На этом этапе очевидно расхождение во взглядах на крестовый поход у императора и папы. Тогда как последний считает Фридриха дискредитировавшим себя крестоносцем и отлучением от церкви по сути запрещает правителю выступление, для самого императора его действия не являются неправильными. Если Григорий IX своим приговором показывал, что на Фридрихе более нет благодати божьей, то сам император так не считал и надеялся продемонстрировать, что он угоден Господу, добившись успеха в своем крестовом походе. Договор Фридриха II и египетского султана Малика аль-Камиля Была ли болезнь Фридриха действительной или мнимой, она, задержав прибытие Штауфена в Палестину, пришлась очень кстати. На Востоке тем временем происходили территориальные разделы между Айюбидами. И Фридрих II, поддерживавший контакты с египетским султаном аль-Маликом аль-Камилем I Насир ад-Дином, находясь еще в Сицилии, предпочел за благо дождаться момента, когда расстановка сил между мусульманскими правителями Сирии и Египта стабилизируется200. Когда император прибыл в Святую Землю, в конце 1228 г., аль-Камиль осаждал Дамаск, куда бежал его племянник. Но осада затягивалась, а войско крестоносцев в Акре не позволяло султану перебросить все силы к Дамаску. Поэтому появление Фридриха с войском в Палестине было для египетского султана весьма некстати. Когда Фридрих II послал к нему Томаса Ачерского и Балиана Сидонского возвестить о своем прибытии, султан приказал своему переговорщику Фар-ад-Дину навестить императора и вести переговоры до тех пор, пока Дамаск не падет или Штауфен не отправится обратно в Европу. У обоих правителей, несмотря на тесные контакты, были свои цели. Но каждая сторона располагала определенными военными ресурсами. Ни у того, 200 11 ноября 1227 г. скончался султан Дамаска, аль-Малик аль-Муаззам Шараф ад-Дин, оставив свои земли 21-летнему сыну аль-Малику ан-Насиру Салах ад-Дин Дауду. Два его дяди, аль-Камиль и аль-Ашраф Муззафар решили захватить земли племянника. Аль-Камиль рассчитывал завладеть Палестиной. Когда Фридрих был уже на пути в Святую Землю, братья спешно решили поделить земли между собой. ни у другого не было достаточно войск для полноценной военной кампании в Палестине, хотя оба хотели иметь эти территории под своим контролем201. В этой ситуации дипломатическое разрешение ситуации способно было принести обеим сторонам больше выгод, чем военное противостояние. Если сражение ведет к непредсказуемому итогу, то переговоры были удобным способом для обеих сторон контролировать ход событий и следить за тем, чтобы принципиальные требования и даже детали условий были соблюдены всеми заинтересованными. Доктрина bellum sacrum, которая воодушевляла крестоносцев начиная с 1096 г., предполагала именно отвоевание святых мест у неверных. В военной победе над иноверцами видели торжество христианской религии и необходимое «очищение» христианских святынь, находившихся в руках неверных. Надо отметить, что идеология bellum sacrum воспринималась подавляющим большинством западных христиан как единственный путь обретения Иерусалима. Она исключала переговоры с иноверцами, где предметом торга были бы христианские святыни, отрицала паритетные позиции сторон, компромисс между «верными» и «неверными», взаимное уважение взглядов и претензий. Однако столкновение на Востоке с представителями иной культуры, иной религии, а также политические реалии иногда вынуждали вождей крестоносцев отходить от идеологических норм. Вопрос о том, чему служить и чем можно пожертвовать – идеологией bellum sacrum или возможностью обрести священные для христиан города Палестины, – решался по-разному. Впервые острота такой альтернативы проявилась в 1219-1221 гг. Тогда папский легат Пелагий отклонил предложение о мире, которое султан аль-Камиль делал крестоносцам трижды, в августе и октябре 1219 г. и июле 1221 г202. С потерей Дамьетты 201 Runciman S. A History of the Crusades. V. 3: The Kingdom of Acre and the Later Crusades. Cambridge, 1954. P. 185. 202 См. напр.: Bradbury J. The medieval siege. Woodbridge, 1992. Р. 198. надежды на возвращение Иерусалима стали более призрачными, в то время как, предлагая мир, египетский султан готов был передать в руки христиан Иерусалим и Галилею в обмен на оставление Дамьетты. Он был согласен на возведение разрушенных каменных стен Святого города. Идеологии bellum sacrum продолжали следовать и духовные, и светские предводители крестового похода. Однако египетским султаном тогда был указан иной, дипломатический, путь возвращения Иерусалима в руки христиан. Но этот путь противоречил доктрине «священной войны» и потому был отвергнут. После утраты Дамьетты в 1221 г. Пелагий вынужден был заключить перемирие с аль-Камилем сроком на восемь лет, но Иерусалим, главная цель крестоносцев, так и не перешел тогда под контроль христиан. Возможно, это перемирие было еще одной причиной столь длительной задержки с выступлением Фридриха II: император, поддерживавший связи с египетским султаном, не стремился превращаться для аль-Камиля из друга во врага и нарушать восьмилетний мир. Эта задержка с отправлением стоила Фридриху отлучения от церкви и поставила под вопрос признание его экспедиции в Палестину крестовым походом со стороны папы и некоторых духовно-рыцарских орденов. Однако очевидно, что уже на этапе подготовки к крестовому походу и выбора даты отправки в Святую Землю Фридрихом двигало в первую очередь стремление добиться успеха, а уже затем – соблюдение клятв крестоносца, нормировавших ход крестового похода, число собранных для похода воинов, отвоевание Святых мест. Не исключено, что стратегия Фридриха во многом определялась и ограничивалась обстоятельствами, вынуждая его действовать таким образом, чтобы непременно достичь возвращения Иерусалима. Так или иначе, действия Фридриха II в 1228-1229 гг. сформировали новую модель правителякрестоносца, во многом противоречащую традиционной. Воспринималась ли она как предательство? – кем? и в чем оно, в таком случае, состояло? Обмен посольствами между Фридрихом II и аль-Камилем продолжался всю осень 1228 г. и почти всю зиму 1229 г. К февралю 1229 г. Дамаск все еще выдерживал осаду египетского султана. Фридрих II тем временем закончил возведение оборонительных сооружений в Яффе – крестоносное войско в укрепленном городе уже было способно к полноценным военным действиям. Было ли это строительство средством, побуждающим аль-Камиля к результативному завершению переговоров, или же Фридрих действительно собирался открыть второй фронт против египетского султана – в точности неизвестно. Но дальнейшие развитие событий показало, что уместнее говорить о реальности первого варианта. Характерная деталь: посланник султана Фар-ад-Дин посоветовал императору еще раз направить своих послов, Томаса Ачерского и Балиана Сидонского, к аль-Камилю. 11 февраля послы вернулись с условиями султана. Фридрих II принял их, и через неделю, 18 февраля 1229 г. был подписан мирный договор сроком на 10 лет. К христианам отходили сам Иерусалим, Вифлеем, коридор через Лиду до Яффы, Назарет и западная Галилея, включая Монфорт и Торон203. Особенностью договора являлось то, что в руках мусульман оставался квартал Иерусалима, где находилась мечеть аль-Акса, а она располагалась напротив южного внутреннего двора Храма Гроба Господня. Приверженцам ислама было разрешено устраивать намаз. Мусульмане, жившие в Иерусалиме, сохранили свои дома и все имущество204. 203 HD. T. 3. P. 97. См. также: Бильбасов В.А. Крестовый поход Фридриха II. СПб., 1863. С. 118; Неусыхин А.И. Германия при Фридрихе II Гогенштауфене. Очерки по истории Германии в средние века (до XVв.) // Проблемы европейского феодализма: Избранные труды. М., 1974. С. 330; Ришар Ж. Латино-Иерусалимское королевство. СПб., 2002. С. 430. 204 Текст этого соглашения сохранился в переписке патриарха Герольда на французском языке. Текст договора в изложении Фридриха см.: HD. T. 3. P. 93-95. Сам факт договора205 с неверными, а также толерантность к иноверцам стали предметом яростного возмущения со стороны патриарха Иерусалима Герольда. Модель поведения правителя-крестоносца Фридриха противоречила ожиданиям церковных иерархов и традиционной идеологии крестового похода. Во-первых, сарацины не рассматривались христианским правителем как враги. С ними – как считал Фридрих, но не церковные иерархи – можно было договориться, в том числе и о передаче под контроль христиан священных для их религии городов. Допустимо – по мнению Фридриха, но не по мнению представителей высшего духовенства – обмениваться подарками с египетским султаном206, смотреть на выступления посланных аль-Камилем танцовщиц и певцов207, посылать свои доспехи в знак того, что не собирается воевать против султана208. Во-вторых, предпочтя невоенный путь возвращения Иерусалима в руки христиан военному, Фридрих отступил от образа крестоносца-воина, предпочтя более «хитрый» дипломатический вариант. Выбор Фридриха в пользу мирных переговоров и отказ от военного пути к обретению Иерусалима был ключевой претензией патриарха Герольда. «Он был не только весьма расположен к сарацинам, но и щедро одарил их, – докладывал патриарх папе римскому, – поскольку он пожелал добиться мира, которого не смог добыть оружием, внушая страх и будучи беспощадным»209. Соответственно, торжество христианской веры, добываемое и подтверждаемое в битве против иноверцев, и служение Христу не могли 205 Для самого договора патриархом было выбрано слово «confidentia», что может быть передано как «дерзость» или «наглость». См.: HD. T. 3. P. 104. 206 HD. T. 3. P. 104. 207 Ibidem. 208 Ibidem. 209 «Erga Sarracenos non solum largus extitit sed effusor, ac si emere vellet pacem quam obtinere non poterat violentia vel timore». HD. T. 3. P. 104. быть наглядно продемонстрированы – в этом смысле крестовый поход Фридриха не был «каноническим». Фактически таким образом исчезала одна из основных идеологических линий, легитимирующих крестовый поход как праведное, богоугодное дело: вне боевого столкновения лицом к лицу с иноверцами христианское воинство переставало быть единственно правой стороной. Христиане, их интересы и претензии уравнивались с притязаниями других политических сил ближнего Востока – египетского султана, сирийского султана и т.д. Напомню, что ранее Штауфен неоднократно клялся выступить на помощь Святой Земле – «ad subsidium Terre Sancte». Папой Григорием IX и членами духовно-рыцарских орденов эта помощь традиционно понималась как военная помощь. В этом смысле действия Фридриха не могли восприниматься большей частью представителей духовенства210 как крестовый поход – скорее как лукавство (malitia) или коварство (fraus)211. Однако действия Фридриха в Палестине им самим репрезентировались как исполнение своего давнего обета, а не как нарушение его. В-третьих, патриарх Иерусалима изображает Фридриха как человека, который порывает с церковью в лице духовных лиц, находящихся в Палестине, и не советуется с ними, когда принимает важные для всего христианства решения. «Если он узнавал, – писал патриарх Герольд, – что мы по какой-либо необходимости покинули Иерусалим или что дело осталось незавершенным – он говорил: „Я получил Святой Город, который разрушил патриарх и легат римской церкви, я начал обносить укреплениями Яффо, разрушенный по милости этого же легата“. И не только нам, но и церкви 210 В первую очередь, папой Григорием IX, патриархом Герольдом, госпитальерам, частично тамплиерами. Тевтонцы во главе с магистром ордена Германом фон Зальца выступали на стороне императора Фридриха II. 211 HD. T. 3. P. 107. вменял [это] в вину (курсив мой. – А.Г.)212». Пересказывая критику императора в адрес церковных иерархов, руководивших предыдущими походами, Герольд обозначил еще одну ступень отхода Фридриха от традиционного образа крестоносца и подчеркнул, что единства Штауфена и церкви не наблюдается и что инициатива отделения исходит от императора. Еще одним «отступлением» от нормы выглядело, по мнению Герольда, то, что Фридрих при заключении договора не принял во внимание интересы духовно-рыцарских орденов и вообще христиан: «Ибо нас в первую очередь надо было известить (здесь и далее курсив мой. – А.Г.), что султан намерен передать во владение императора и своих слуг Святой Город для обнесения стенами. Ни о церкви, ни о христианах не упоминалось. И не было никакого совета с нами, хотели бы мы, чтобы Иерусалим был укреплен, – поскольку после отъезда императора султан мог бы сказать: „Уходите, с вами я не заключал договора“»213. Крестоносец Фридрих II, по мнению Герольда, пренебрег не только консультативно-руководящей ролью представителей духовенства, но и соблюдением интересов церкви и всех христиан. В этом смысле, при формально состоявшемся возвращении Иерусалима в руки христианского императора, о полноценном свободном владении христианами Святым Городом 212 говорить не приходилось. Договор Фридриха и султана «…et si postmodum de Hierusalem aliqua necessitate contingeret nos exire vel opus relinquere imperfectum, diceret: “Ego acquisivi civitatem sanctam quam perdidit patriarcha et Ecclesie romane legatus; incepi munire Joppen et est perdita per eumdem,” et non solum nobis, verum etiam Ecclesie imputaret». Ibidem. 213 «Cum igitur inprimis nobis constaret quod Soldanus civitatem sanctam imperatori ac suis bajulis ad muniendam et habendam dedisset, nulla de Ecclesia vel christianis habita mentione, non fuit nostrum consilium quod de munitione illa intromittere nos vellemus, quia post recessum imperatoris dicere posset Soldanus: “Exite, nullam habeo conventionem vobiscum”…» HD. T. 3. P. 108. представлялся частным соглашением двух лиц, но никак не событием, существенно улучшившим положение христиан всего мира, которое позволяло бы говорить о торжестве христианской веры на земле. Интерпретация происходящего, которую давал патриарх Герольд, иллюстрировала столь существенное отступление Фридриха от крестоносной идеи, что выходило, будто фактически главное дело, несмотря на договор, так и осталось невыполненным. Совершенно иная картина и оценка достижений Штауфена в 1228-1229 гг. дана в манифесте самого императора, который он издал вскоре после заключения договора. Достижениям Фридриха придается поистине мировое значение. Обретение Иерусалима – это великий триумф для христианства и знак благоволения Господа к Фридриху. «Да возрадуются все и да возликуют о Господе214 праведные сердцем, – писал император, – ибо благоугодно Ему милостиво возвеличить кротких над народом своим. Восславим и мы Того, Кого ангелы славят, ведь Он – Господь Бог наш, Кто один свершает великие чудеса и Кто давнее милосердие свое не забыл, но в наши дни обновил свои чудеса, которые, как [можно] прочитать, Он совершал в древности, ибо когда Он являет [всем] знак могущества своего – всегда слава Его не во всадниках или колесницах, и теперь Он сотворил себе славу в кругу немногих мужей»215. 214 Ср.: Пс. 149:2. 215 HD. T. 3. P. 93-94: «Letentur omnes in Domino et exultent recti corde quoniam beneplacitum est ei super populo suo ut exaltet mansuetos in salute. Laudemus et nos eum quem laudant angeli quoniam ipse est Dominus Deus noster qui facit mirabilia magna solus, quique antique misericordie sue non oblitus ea miracula nostris temporibus innovavit que fecisse legitur in diebus antiquis, quia cum ipse ut notam faciat potentiam suam semper non in equis aut curribus glorietur nunc dedit sibi gloriam in paucitate virorum. …» Бог благоволит к «своему верному слуге» – и дает императору победу в крестовом походе, в главном деле вождя-крестоносца, обретении Святого Города. Победа Фридриха – это триумф Бога, а триумф Бога – это триумф Фридриха. Не только сама победа, но и форма ее признается Фридрихом «божьим милосердием»: слава Господа не в военной победе, ратной славе, но в чуде, непостижимом для многих, невоенном обретении Иерусалима. Этот тезис – острая контроверза церковной доктрины bellum sacrum, иной идеологический концепт, также способный привести к нужному результату – обретению Иерусалима, причем в том случае, когда военный путь не приносит успеха. В череде по-литургически восторженных славословий в манифесте также содержался тонкий намек на позицию папы по отношению к «воле Бога»: «Теперь же наступает этот день спасения, в который истинные христиане получат спасение от Господа Бога своего, чтобы весь мир узнал и понял, что Он и никто другой дает спасение своим слугам когда хочет и как хочет»216. Здесь Фридрих II отказывал кому бы то ни было (и папе в первую очередь) в притязаниях давать или не давать спасение от имени Господа. Себя же Фридрих считал вправе трактовать те или иные события как «божье милосердие». Таким образом, император не предполагал никакого посредника между ним и Господом, т.е. римский папа в этой системе не стоит между императором и Богом, а находится в стороне, вне этих отношений. Такое взаиморасположение властителей и Всевышнего противоречит теории о двух мечах – доктрине папского примата. Фридрих II отстаивал светскую концепцию императорской власти как связанной с Богом напрямую. 216 «Ecce nunc quidem dies illa salutaris advenit in qua veri christicole salutare suum accipiunt a Domino Deo suo, ut cognoscat et intelligat orbis terrarum quod ipse est et non alius qui servorum suorum salutem quando vult et quomodo vult operatur». HD. T. 3. P. 94. Эта идея получила свое развитие в описании Фридрихом собственной коронации в храме Гроба Господня. Напомню, что император в то время все еще находился под отлучением от церкви. И это было еще одной существенной причиной неприязни между некоторыми представителями духовенства и императором. «И тотчас мы, – писал Фридрих, – как католический император, почтительно воздав поклонение гробу Господня, на следующий день короновались той короной, которую Господь Всемогущий от трона величества своего приготовил для нас. По особой милости и доброте своей он чудесным образом возвысил нас среди остальных правителей мира (здесь и далее курсив мой. – А.Г.), чтобы, пока мы справляем торжество по поводу достижения такого высокого достоинства, подобающего нам по праву королевской власти, всему миру становилось бы все яснее, что все это совершила рука Господа»217. Отправившись в крестовый поход, не сняв с себя отлучения, Фридрих поставил себя в жесткую конфронтацию папе. Самим фактом своего отплытия император поставил папу перед выбором: уступить призывам светских правителей218 примириться с Фридрихом и оказывать поддержку 217 Const. T. 2. P. 166: «Et statim tamquam catholicus imperator, adorato sepulchro dominico reverenter, sequenti die coronam portavimus, quam Dominus omnipotens de throno maiestatis sue nos habendam previdens, de spesiali gratia pietatis sue inter orbis principes nos mirabiliter exaltavit, ut sic, prosequentibus nobis tante dignitatis tripudium, que nobis competit iure regni, magis ac magis notorium universis appareat, quod manus Domini fecit hec omnia». 218 RI, V 2, 4. № 11011. 20-го февраля 1228 г. Генрих III, король Англии, писал папе, что он получил его послание о том, что император не помогал Святой Земле. А также ставил понтифика в известность, что потом получил письмо императора. В нем Фридрих подавал жалобу на многократно причиненные ему несправедливости и сообщал, что, несмотря на эти обстоятельства, отправится в поход в середине мая 1228 г. Кроме этого, крестовому походу императора, либо же принципиально и демонстративно придерживаться линии неприятия начинания Штауфена. Григорий IХ решил остаться твердым и не присоединять своих сил и средств к этому «освобождению святой Земли», о котором столь долго мечтал его предшественник Гонорий III. Понтифик не только не благословил экспедицию 1228 – 1229 гг., но и не считал ее крестовым походом как таковым. И хотя Фридрих направлял в Рим письма с просьбами выдвинуть условия для папского прощения (чем являл собой пример ревностного и благочестивого христианского правителя), Григорий IХ не сделал и шага навстречу. Такая жесткая позиция апостольского престола объясняется как нормами канонического права, так и уверенностью папы в неудаче предприятия Фридриха и нежелании связывать себя, как главу церкви, с еще одним провалом в Святой Земле. Крестовый поход стал важной картой в идеологической игре папы и императора: обоим было важно показать, что Бог выступает на их стороне. Проявиться это могло в успехе или неуспехе крестового похода. Победа Фридриха на Востоке, казалось бы, однозначно говорила о правоте императора в его конфликте с папой и могла усилить позиции Штауфена при примирении с Григорием IХ. Возвращение Иерусалима не только давало Фридриху моральное и фактическое превосходство над папой: оно оправдывало все его действия и как крестоносца, а также компрометировало решение Григория IХ об отлучении и интердикте императора. Был тут выигрыш и иного рода: успех в крестовом походе мог английский король сообщал Григорию IX, что показал письмо папскому клирику магистру Стефану и дал на этот счет совет императору, чтобы он повиновался папе и церкви и не предпринимал ничего необдуманного; но Генрих III также просил и папу в интересах Святой Земли примириться с императором, если тот окажется готовым к послушанию и к заключению мира. способствовать усилению торговых и культурных связей Сицилийского королевства со странами Ближнего Востока. Таким образом, одним шагом Фридрих решил сразу несколько политических задач, как идеологических, связанных с «моральным превосходством» над папой, так и вполне насущных для королевства и империи. Через месяц после заключения договора, в третье воскресенье Великого поста, 18 марта 1229 г., Фридрих II отправился на мессу в Храм Гроба Господня. Там не было ни одного духовного лица, только тевтонские рыцари. Нимало не смущенный этим, Фридрих возложил королевскую корону на свою голову. Церковный обряд помазания над Фридрихом совершен не был, а светская часть коронации была выполнена таким образом, словно корону на голову Штауфена надел сам Христос219. Коронация призвана была легитимировать действия Фридриха-крестоносца (выбравшего самый быстрый и надежный способ достижения цели) как в глазах рядовых христиан, так и перед лицом высших церковных иерархов. Однако отношение к обряду патриарха Герольда было иным. Для патриарха был существен статус отлученного от церкви, который все еще не был снят с императора. Поэтому Герольд не присутствовал на коронации Штауфена в Храме Гроба Господня. Он утверждал, что Штауфен своими действиями нанес ущерб народу христианскому. Для представителей духовенства правильность способа ведения крестового похода оказалась важнее собственно успешного результата всего предприятия. Заключение 219 Эта потестарная традиция была широко распространена как в Сицилийском королевстве, особенно со времени Отвилей, так и в Германии при Салиях. Итак, в чем же состояло предательство Фридриха-крестоносца? На первом этапе, подготовке к выступлению в Палестину, Штауфен неоднократно переносил дату своего отправления в поход и этим нарушал клятву крестоносца. Однако он делал это с ведома и согласия папы Гонория III. Поэтому едва ли такое поведение можно было характеризовать как клятвопреступление. Выступление в крестовый поход в качестве отлученного от церкви было первым шагом, которым Фридрих-крестоносец отступил от следования церковному образу крестоносца. Фактически он изменял идеологии крестового похода и сложившемуся канону действий крестоносца. Успех, принесенный путем, который противоречил идеологии крестового похода, не мог быть признан церковью и воспринимался представителями духовенства и некоторыми светскими лицами христианского запада как отступничество от правого пути, который угоден Богу, по сути предательством интересов христиан всего мира. Церковь монополизировала идеологию крестового похода и претендовала на то, чтобы определять, какие действия правильны и допустимы, а какие – неприемлемы. Но монополия церкви к первой половине XIII в. также состояла в том, что право принятия главных решений крестоносцев должно было принадлежать представителю дипломатический папскому епископа путь легату Рима. обретения Таким или другому образом, Иерусалима не полномочному только представители сам церкви посчитали «лукавством» и «коварством» императора. Самостоятельность Фридриха, его независимость от мнения Григория IX и патриарха Герольда в ведении крестового похода 1228-1229 гг. создали императору образ отступника, «пирата, а не крестоносца», и вредителя для христиан всего мира. Крестовый поход императора Фридриха II в целом был отступлением от общепризнанных канонов. Инаковость в поведении императора, в каждом его шаге на пути к обретению Иерусалима была столь резкой, что усилия папы Григория IX и патриарха Иерусалима Герольда были направлены на то, чтобы делегитимировать предприятие императора и не считать его действия крестовым походом. Таким образом, предательство крестоносной идеи Фридрихом II являлось для церковных иерархов предательством в первую очередь идейным. Отказ от доктрины «священной войны» демонстрировал непослушание и неподконтрольность императора папе римскому. Именно поэтому действия Фридриха и подверглись резкому осуждению не только в идейном дискурсе, но и в правовом поле. Метод ведения крестового похода и фигура его предводителя имели для церковных иерархов большее значение при оценке всего предприятия, чем успешный итог – возвращение Иерусалима. Для Фридриха же, очевидно, возвращение Святого Города не только не было предательством крестоносной идеи, но служение ей и интересам всего христианского мира. Шляхтин Р.О. ПРЕДАТЕЛЬСТВО НА ПОНТЕ: ИЗМЕННИКИ, РЕНЕГАТЫ И ПЕРЕБЕЖЧИКИ В ВИЗАНТИЙСКО-СЕЛЬДЖУКСКОМ ВОЕННОМ КОНФЛИКТЕ (1170 – 1204 ГОДЫ) Согласно определению словаря Ожегова, предательство – это «вероломство, гнусный поступок»220. Глагол «предать», согласно тому же словарю, имеет значение «изменнически выдавать». Ситуация в английском языке несколько иная. Онлайн-версия Британской Энциклопедии сообщает, что слово betrayal означает либо военное дезертирство, либо «уход из семьи или коллектива в сложной ситуации»221. Таким образом, в современных языках мы встречаемся с несколькими типами предательства, которые в целом можно разделить на предательства личные (дома, семьи) и общественные (предательство государства) и т.д. В данной работе мы намерены выяснить, что же считали предательством византийские писатели ΧΙΙ в., и проследить, как это понятие (а вернее понятия) использовались авторами при описании византийскосельджукского противостояния ΧΙΙ в. Византийско-сельджукское военное противостояние мы определяем как цепь военных конфликтов, которая началась с азиатских походов Романа Диогена (1170 г.) и закончилась после падения империи под ударами крестоносцев (1204 г.)222. Мы последовательно 220 221 Cловарь русского языка / Под редакцией С. Ожегова. М., 1953. С. 527. Доступна по адресу http://www.britannica.com/. Последнее обращение: 20.09.2011. 222 Базовыми работами по периоду и по сей день остаются труды К. Каэна и С. Вриониса. Cahen C. Formation of Turkey: The Seldjukid Sultanate of Rum. Eleventh to Fourteenth Centuries / tr. P. M. Holt. L., 2001; Vryonis S. Jr. The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamization from the Eleventh through the Fifteenth century. L., 1971. рассмотрим случаи предательства среди сельджуков, после этого опишем предательства среди византийцев, сконцентрировав наше внимание на описании деяний одной боковой ветви правящей династии Комнинов 223. В завершение статьи мы опишем судьбу одного анатолийского клана, который сделал предательство едва ли не семейным делом. В итоговой части работы будет определена роль предательства в византийских текстах ΧΙΙ в. (на материале нарративных источников) и сделана попытка провести параллели с темой предательства в соседних, родственных культурах. Начать в данной ситуации следует с выяснения того, что византийцы считали предательством. 1. Три разных предательства Четыре Евангелия используют для обозначения предательства как действия и предателя как человека производные формы одного и того же глагола. Это глагол παραδίδωμι ― «сдавать, передавать, предавать»224. Причина такой согласованности в словарях четырех евангелистов нам неясна. В Деяниях апостолов предательство Иуды описано уже другим глаголом ― παραβαίνω, который Лиддл-Скотт переводит на английский как “transgress, overstep”225. Изначально мы предположили, что именно эти 223 Главной работой по династии Комнинов (и едва ли не главной работой по Византии ΧΙΙ в. в целом) считается работа Пола Магдалино: Magdalino P. The Empire of Manuel Komnenos (1143-1180). Cambridge, 1993. Просопографический справочник по династии выполнен Вардзосом: Βαρζος Κ. Η Γενεαλογια των Κομνενων. Θεσσαλονικη, 1984. 224 См. например Evangelium secundum Joannem // The Greek New Testament / Ed. K. Aland, M. Black, C.M. Martini, B.M. Metzger, A. Wikgren. Stuttgart, 1968. 18:5. 225 Мы пользовались онлайн-версией словаря, которая доступна через Thesaurus Linguae Graecae. Автор выражает благодарность факультету истории средних веков Центрально-Европейского возможность пользования базой данных. университета за глаголы будут использованы для обозначения предательства византийскими авторами ΧΙΙ в. Поиск в базе данных Thesaurus Linguae Graecae показал, что оба глагола достаточно активно использовались в средневизантийский период, однако явно в неевангельском значении. Так, Анна Комнина использует глагол παραδίδωμι при описании перехода командования над войском от одного командующего к другому, а также в других значениях. Значение «предательства» у этого глагола (в корпусе текстов Thesaurus Linguae Graecae) не наблюдается. Другое классическое понятие «предательства» досталось Византии в наследство от поздней Западной Римской империи. То, что римское (и ранневизантийское) право называло crimen laesae majestatis, ― преступление против магистрата, а затем и правителя, – получило в грекоязычном законодательстве Восточной Империи название καθοσίωσις226. Однако этот термин в историографии средневизантийского периода практически не использовался, хотя в принципе и был известен. Вместо этого термина мы встречаем как минимум четыре разных слова, обозначающих предательство в той или иной форме. Во-первых, это предательство военное, которое происходит в тот момент, когда солдат одной армии перебегает в другую. Для обозначения этого вида измены византийцы использовали термин αὐτομολία и его производные. Термин этот был хорошо известен и употреблялся практически всеми крупными авторами рассматриваемой эпохи в указанном специфическом значении, а также авторами более ранних юридических текстов. Так, например, историк Никита Хониат использует его для описания измены Исаака Комнина, которая произошла непосредственно во время боя у Неокесарии227. Интересно 226 Oxford Dictionary of Byzantium. L., 1991. Vol. II. P. 2110. 227 Более детально об этой измене мы будем говорить позже. См. Choniates Nicetas. Historia / Hg. A. van Dieten. Berlin, 1975. S. 132-134. О Хониате в целом см. Каждан А.П. Никита Хониат и его время // Никита Хониат и его отметить, что термин не имеет негативных коннотаций и обозначает действие и того перебежчика, который переходит на византийскую сторону. Некоторые случаи его употребления будут рассмотрены ниже. Во-вторых, для предательства вообще византийские авторы использовали более общий термин. Перефразируя тексты Евангелий, поэт Продром употребляет термин προδοσία, который толкуется словарем И.Х. Дворецкого как «предательство, измена». В таком значении термин активно употребляется авторами той эпохи. В отличие от упомянутого выше «военного предательства», перехода к врагу, этот термин используется в более широком смысле слова и может обозначать как измену государству (у Михаила Атталиата: «προδοσία καί ἐπιβουλή»), так и измену духовную, ересь (см. соответствующие пассажи у Глики)228. Использование термина Константином Манассией дает нам повод для спекуляций на тему принадлежности данного слова к более низкому регистру стиля, чем понятие военного перебежничества: написанная для норманнской принцессы стихотворная история Византии не отличается излишним следованием классическим нормам229. Это же слово содержится и в более ранних сборниках византийских законов, где оно употребляется в значении, которое можно уподобить современному понятию «измена родине». Однако самым распространенным понятием, обозначающим то, что мы можем условно назвать предательством, является слово ἀποστᾰσία, которое обозначает «заговор против государственной власти, бунт». В этом значении слово активно употребляется Пселлом и Атталиатом и затем не сходит со время / Ред. Я. Любарский. СПб., 2005; Niketas Choniates: a historian and a writer / Ed. S. Efthymiadis, A. Simpson. Geneva, 2009. 228 229 Attaleiates Michael. Historia / Ed. I. Perez-Martin. Madrid, 2002. P. 98, 9. Manasses Constantine. Breviarium Chronicum / Ed. O. Tzoulakis. Athens, 1996. Col. 6222. страниц исторических сочинений весь ΧΙΙ век230. Это едва ли не самый распространенный термин для обозначения предательства в византийских источниках комниновского периода, что не удивительно: большинство источников уделяют особое внимание внутренней жизни империи, которую постоянно сотрясали заговоры и мятежи как отдельных знатных фамилий, так и членов императорского дома231. Особое внимание этим мятежам уделяет Никита Хониат, последняя часть работы которого является едва ли не каталогом мнимых и реальных заговоров. Таким образом, в византийских источниках комниновской эпохи мы нашли три понятия, которые весьма условно могут быть соотнесены с тем, что современные люди называют «предательством». Между тем, в Западной Европе этого периода тема предательства является одной из главных в эпических произведениях. Классическим примером является «Песнь о Роланде». В ней есть достаточно четко прописанный образ предателя – Ганелона, который изменяет своему сеньору и своей религии232. Также именно в ΧΙΙ в. в Южной Европе формируется понятие того или иного 230 См. например использование данного термина Михаилом Пселлом. Psellos Michael. Imperatori di Bisanzio (Cronografia) / introduzione di D. Del Corno; testo critico a cura di S. Impellizzeri; commento di U. Criscuolo; traduzione di S. Ronchey. 1a ed., Milano, 1984). T. I. P. 6. 231 По мятежам в комниновскую эпоху см. Cheynet J.-C. Pouvoir et Contestationes à Byzance (963-1210). P., 1990. 232 О предательстве и предателях в «Песне о Роланде» и в более поздних эпических произведениях см. статью Майкла Джонса. Jones M. 'Bons Bretons et Bons Francoys': The Language and Meaning of Treason in Later Medieval France // Transactions of Royal Historical Society. Vol. 32 (1982). P. 91-112; Fitz B. E. Cain as Convict and Convert? Cross-Cultural Logic in the "Song of Roland" // Modern Language Notes. Comparative literature. Vol. 113 (1998). P. 812-822. политического объединения как «родины», которое в известной степени связано с концепцией предательства233. Несмотря на то, что королевство«родина» в этот период еще не выделяется из общехристианского мира, сам факт появления данного понятия важен для нашей темы. В Византии ситуация была несколько иной. Империя ΧΙ в. считала себя вселенской и всемирной, империя XII в. старалась соответствовать былому величию. Существование традиции воспевания «малой родины» среди узкого круга интеллектуалов234 не находилось ни в каком противоречии с официальными вселенскими претензиями императоров, которые в середине XIΙ в. вновь зазвучали с новой силой235. В работах византийских писателей было место для рассуждений о верности империи, но не о личной верности. Исключением на общем фоне являются взгляды историка Никиты Хониата. Он в принципе не без симпатии относится к латинянам и их культуре. Он с презрением описывает «римскую веру», однако уважает отдельных представителей западного мира за стойкость и воинскую доблесть236. В его «Истории» можно встретить эпизоды, в которых он говорит о чем-то, что 233 См. Kantorowicz E. Pro Patria Mori in Medieval Political Thought // The American Historical Review. 1951. Vol. 56. P. 476-478. 234 235 Этому был посвящен обширный жанр панегириков. Обретение «родины» началось у византийцев позже, в эпоху Палеологов. Именно тогда империю стали представлять именно как империю эллинов. В ΧΙΙ в. с этим определением (которое использовали враги – сицилийцы и чиновники Священной Римской империи Барбароссы) – императоры в Константинополе были решительно несогласны. См. Kresten O. Der “Anredestreit“ zwischen Manuel I Komnenos und Friedrich I. Barbarossa nach der Schlacht von Myriokephalon // Römische Historische Mitteilungen. 1992/1993. Bd. 34-35. S. 65-110. 236 Пол Магдалино отмечает, что трое из пяти условно положительных героев работы Хониата являются латинянами. См. Magdalino P. The Empire of Manuel… P. 13 отдаленно напоминает западные понятия о верности. В частности, Хониат описывает верного телохранителя Андроника Комнина, турка Пупаку. Во время бегства Андроника из тюрьмы Пупака спрятал его от преследователей. Мануил Комнин узнал об этом и распорядился публично наказать Пупаку плетьми. В Западной Европе этот случай мог бы послужить поводом для превозношения Пупаки как верного слуги, однако Хониат видит в нем лишь человека, «отблагодарившего своего благодетеля»237. Похвала вполне классическая, но вряд ли можно видеть в ней доказательство того, что даже у симпатизирующего в известной степени отдельным латинянам Никиты Хониата существовало понятие о личной верности. Это понятие не существовало и в более раннее время. В конце XI в. в Византии наступило время, которое мы вслед за Спиросом Врионисом можем назвать «смутным»238. В 1071 г. император Роман IV Диоген был разбит сельджуками на поле Манцикерта и попал в плен. После долгой борьбы и интриг к власти в 1181 г. пришла династия Комнинов, которая утвердилась на престоле во многом за счет успешного подавления восстаний конкурирующих кланов. После этого в течение 80 лет империя практически непрерывно воевала на Западе (с норманнами и венграми), на востоке (с турками, армянами и арабами). Все эти обстоятельства, как пишет М. Джонс, способствуют появлению предателей239. В центре нашего внимания находятся предатели и изменники, которые так или иначе взаимодействовали с восточным противником империи, а именно с кочевыми государственными образованиями тюрок-сельджуков, — султанатом Великих Сельджуков, а 237 Choniates Nicetas. Historia… S. 151f. 238 О предателях и предательстве в предшествующий период византийской истории см. Μπουρδάρα Κ. Ἀ. Καθοσίωσις καὶ Τυραννὶς κατὰ τοὺς Μέσους Βυζαντινοὺς Χρόνους. Μακεδονικὴ Δυναστεία (867-1056). Ἀθήνα, 1981. 239 Jones M. Op. cit. позже с султанатом Иконийским и эмиратом Данишмендидов. Итак, рассмотрим данные о трех видах предательства. 2. Перебежчики султанского рода. Сельджукские вожди при дворе византийских императоров. Первое переметничество зафиксировано в византийских источниках еще до битвы при Манцикерте. О нем в своей истории повествует судья и придворный императоров конца ΧΙ в. Михаил Атталиат.240 Согласно его тексту, в 1170 г. император Роман IV Диоген отправил Мануила Комнина – дядю будущего императора Алексея Комнина – на восток Малой Азии для того, чтобы отражать набеги тюрок, тревоживших византийские провинции241. Незадолго до этого сам Роман совершил крупную экспедицию в Сирию, однако добиться существенных успехов не смог: кочевники избегали прямых столкновений с византийской армией, которая к тому же страдала от недостатка фуража и еды. Мануил Комнин не смог превзойти своего коронованного предшественника. Тюрки разбили его наголову, а сам византийский полководец попал в плен. Многочисленные родственники уже собирали выкуп, когда Мануил Комнин внезапно явился в Константинополь в сопровождении странного спутника: это был «предводитель, который пожертвовал личными связями в царском доме и избрал для себя невольный переход (αὐτομολία—Р.Ш.) на сторону противника <…> Причиной тому 240 Работа Атталиата долгое время оставалась на периферии византинистики. Однако в последнее время интерес к ней возрос во многом за счет появления критического издания, выполненного испанским палеографом Иммакуладой Перес-Мартин (см. выше прим. 6) и обстоятельной монографии Димитрия Кираллиса – Kyrallis D. Michael Attaleiates: History as Politics in EleventhCentury Byzantium. Ph.D Thesis, University of Michigan, 2006. 241 Βαρζος Κ. Η Γενεαλογία... Τ. Α’. Σ. 61. было то, что султан, властвующий над персами, воспринимал его как отступника, отправил против него войско и вождей, и он, объятый страхом, задумал уйти от опасности не иначе, как через бегство к императору римлян», – сообщает Михаил Атталиат242. Описывающий эти события в 30-е годы ΧΙΙ в. Никифор Вриенний уточняет, что сельджук по имени Хризоскул (Χρυσόσκουλος)243 стал отступником от султана (ἀποστάτης) еще до встречи с полководцем из дома Комнинов, а потому, когда пленный византиец начал с ним переговоры о переходе на сторону империи, он не сильно и не долго противился ему. Роман Диоген не спешил раскрыть объятья перебежчику и изменнику. Хризоскула допустили в присутствие императора только после длительного ожидания и представили сенату. «Нам был показан юноша, карлик для своего возраста, со скифскими глазами и неприятного вида», ― сообщает присутствовавший при этом Атталиат244. Роман Диоген включил сельджукcкого вождя в состав своей армии, отправившейся весной 1071 г. под стены Манцикерта. Если верить Вриеннию, сельджукский вождь не только смог выжить в хаосе сражения, но и неплохо сориентироваться в последовавшую за Манцикертом эпоху. В 1078 г. Хризоскул выступает в роли агента претендента на престол Никифора Вотаниата и помогает ему привлечь на свою сторону наемников-тюрок245. После этого он как минимум 242 Attaleiates Michael. Historia… P. 106. L. 10-20. Имя 243 персонажа можно условно перевести на русский как «золотые/украшенные ножны». К. Каэн считает его одним из дальних родственников султана Великих Сельджуков Алп-Арслана. Cм. Cahen C. La première pénétration turque en Asie Mineure (seconde moitié du XIe s.) // Byzantion. Vol. 18. P. 20-35. 244 Attaleiates Michael. Historia… P. 106-107. L. 24-2. 245 Bryennios Nikephoros. Historical Material / Ed. P. Gautier. Brussels, 1975. P. 240. один раз исполняет роль посредника, чтобы потом исчезнуть в водовороте, последовавшем за воцарением Комнинов. Вскоре после этого на Афоне появляется монастырь, названный Кутлумусиу: как знать, не последовал ли удачливый сельджукский изменник примеру историка Михаила Атталиата и не ушел ли в монастырь?246 Как видим, карьера человека, которого источники совершенно определенно называют «военным предателем» и «бунтовщиком», складывалась вполне успешно. Ни Вриенний, ни Михаил Атталиат не осуждают Хризоскула за его поступок, но и не хвалят его. Для Атталиата он остается неким непонятным персонажем, юношей со скифскими глазами и уродливым лицом, в то время как Вриенний наделяет его вполне положительными чертами: Хризоскул проливает слезы рядом со смертным одром своего пленника и становится верным слугой рвущегося к власти клана Комнинов. Позже, в эпоху Алексея Комнина, переход тюрок на сторону византийцев (с последующим крещением или без оного) стал достаточно массовым явлением. При взятии города Кизика в Малой Азии все осажденные, по словам Анны Комнины, не только изъявили покорность императору, но и приняли крещение247. Тюрки в качестве союзников неоднократно упоминаются в описаниях византийской армии ΧΙΙ в.: Иоанн Киннам сообщает, например, о некоем Пупаке, который сопровождал 246 Никаких сведений о религиозной принадлежности Хризоскула источники не сообщают. Косвенных сведений на эту тему в работах Вриенния и Атталиата также нет. 247 Komnena Anna. Alexiada / Hg. A. Kambyllis, D. Rheinsch. Berlin, 2001. VI.13. S. 198. Z. 95-5. Мануила Комнина во время его рейда на Иконий в 1146 г.248. Однако все эти случаи не могут идти в сравнение с другим перебежчиком, которым (в глазах одного автора) был сам султан Иконийский Клыч-Арслан ΙΙ. В 1161 г. правитель малоазийского султаната со столицей в Иконии прибыл в Константинополь просить мира. Иоанн Киннам называет его вполне определенно: αὐτόμολος, то есть перебежчик249. Иконийский султан прибыл во дворец, где изъявил свою покорность Мануилу Комнину и прошел через процедуры символического унижения: через 90 лет после сражения при Манцикерте самый крупный тюркский вождь Малой Азии преклонил колено перед императором. В ответ он был вознагражден огромным количеством золота, драгоценной посуды и прочих украшений250. Император взял с него клятву никогда не нападать на империю, передать Византии несколько спорных городов и предоставлять императору вспомогательные войска. После этого Мануил объявил иконийского султана своим представителем в Малой Азии и отпустил восвояси. Этот перебежчик оказался не столь надежным слугой императора, как Хризоскул. Уже через несколько лет тюрки возобновили рейды на территорию империи, а через десять лет и вовсе начали полномасштабную войну против Мануила Комнина, которая закончилась в 1176 г. кровавым побоищем в ущелье Мириокефала251. За сто лет, прошедшие со времени Choniates Νicetas. Historia… S. 132-134; Brand C. The Turkish element in 248 Byzantium, Eleventh-Twelfth Centuries // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 53. P. 125. 249 Cinnamus Ioannes. Epitoma rerum ab Ioanne et Alexio Comnenis Gestarum. Bonn, 1836. S. 204. Z. 23. 250 Если верить Хониату, Мануил предоставил своему гостю комнату, полную золота. Choniates Nicetas. Historia… S. 121. 251 Choniates Nicetas. Historia… S. 185-195. Манцикерта, тюрки научились искусно пользоваться предательством как техническим приемом для достижения дипломатических целей. Впрочем, они были не одиноки. История византийско-сельджукского конфликта знает целые династии предателей, которые сделали пересечение пограничной зоны едва ли не семейным делом. Первой и главной из таких династий является боковая ветвь уже знакомого нам рода Комнинов, а именно – брат Иоанна Комнина и его многочисленное потомство. Второй династией является род Гавр. Начнем с Комнинов. 3. Предательство – дело семейное. Иоанн Комнин и его дети на просторах Малой Азии в 1130-х—1140-х гг. ΧΙΙ в. После смерти Алексея Комнина его престол в результате недолгой борьбы за власть перешел к его сыну Иоанну. Это дало византийской историографии сразу двух авторов. Проигравшая борьбу за трон Анна Комнина была отправлена под комфортный домашний арест в фамильном монастыре252. Ее супруг Никифор Вриенний потерял статус претендента на престол и получил время для собственных исторических штудий и военных 252 Во многих обзорных работах присутствует общее место о якобы тяжелых условиях, в которых содержалась Анна. Эта точка зрения была опровергнута на основании нескольких посвященных Анне риторических произведений. В одном из них упоминаются лошади и колесницы (!) которые были доступны опальной дочери Алексея, в другом — обильный стол, который предоставляла участникам своего «салона» узница монастыря. Иными словами, условия, в которых протекала жизнь Анны, сложно назвать некомфортными. См. Anna Komnene and Her Times / Ed. T.Gouma-Peterson. L., 2000. походов253. Они были не единственными пострадавшими в борьбе за власть. Новый император и его главный помощник — тюрок Иоанн Аксух — оттеснили от трона соправителя Иоанна – севастократора Исаака Комнина. Это привело к первому (но не последнему) бегству представителя правящего дома Комнинов в соседние государства. Исаак Комнин скрылся из Константинополя вместе со старшим сыном Иоанном. Вот как рассказывает об этом Никита Хониат: «Из-за ссоры <...> он отделился и сбежал из пределов Романии. Его спутником <...> был его перворожденный сын Исаак, муж тяжелодоспешный и воинственно-шумный, храбрый и одаренный блестящей внешностью»254. Долгие странствия Исаака Комнина по Ближнему Востоку ни к чему не привели. Он закончил свои путешествия в Иконийском султанате. Правитель этого кочевого конгломерата султан Масут радушно его принял, но помогать отказался. В итоге Исаак, если верить Хониату, счел за благо вернуться в Константинополь. «Император радостно принял его с сыном, <…> и радостно обнял его», ― завершает свою историю Никита Хониат255. Судя по использованной лексике, Хониат не считает бегство Исаака Комнина прямым предательством. Однако поступок этот все-таки не воспринимается как благородный: Хониат в принципе плохо относится к перебежчикам из дома Комнинов, считая их постоянные мятежи одной из причин упадка империи в правление династии Ангелов. Бегство Исаака к тюркам в данной ситуации является первым в ряду подобных инцидентов, счет которым в конце ΧΙΙ в. шел едва ли не на десятки. 253 Более подробно об отсылках к середине ΧΙΙ в. в труде Анны см. статью Пола Магдалино: Magdalinο P. The Pen of the Aunt: Echoes of the Mid-Twelfth Cenutry in the Alexiad // Anna Komnene and Her Times... P. 25-29. 254 Choniates Niketas. Historia… S. 32. Z. 33-36. 255 Choniates Niketas. Historia… S. 32. Z. 46-48. Никита представляет своего героя почти что жертвой обстоятельств. Между тем, другой историк ΧΙΙ в., Иоанн Киннам, умалчивает о бегстве Исаака к сельджукам, но добавляет к его биографии несколько колоритных деталей. Он сообщает, что на момент смерти Иоанна Комнина в 1138 г. Исаак Комнин снова сидел в оковах в Ираклии Понтийской256. После смерти Иоанна на престол взошел его сын Мануил. Новый император возил дядю с собой до тех пор, пока в 1146 г. во время одного рискованного сражения Исаак снова не попытался захватить власть над империей257. Киннам не называет Исаака предателем напрямую, однако дважды повторенное обвинение в попытке захвата власти, на наш взгляд, вполне подпадает под одну из обозначенных выше категорий измены\предательства, а именно под апостасию. Если верить Киннаму и Хониату, во всех случаях апостасия Исаака Комнина не удалась. Этого нельзя сказать о его сыновьях, которые превзошли в странствиях даже своего неугомонного отца. Старший из его сыновей Исаака Комнина, Иоанн бежал из Константинополя вместе с Исааком в 1130-х гг. Второй раз он осуществил бегство уже самостоятельно во время войны Иоанна с набиравшим силу 256 Интересно отметить, что Иоанн не услал Исаака на западную границу империи, а отправил его на восток, который к моменту ссылки был лишь недавно отбит у Данишмендидов. О причинах такой ссылки можно только догадываться. 257 Та же судьба, возможно, постигла и Никифора Вриенния. Жалобы Анны на постоянную занятость мужа в военных походах, равно как и смерть Вриенния непосредственно во время византийской экспедиции в Киликию, дают основания предположить, что Иоанн Комнин предпочитал, чтобы ближайшие родственники и претенденты на престол не оставались в Константинополе во время его отсутствия. Это подтверждает и судьба Исаака Комнина, которого услали далеко на Понт. эмиратом Данишмендидов258. Во время экспедиции Иоанна Комнина против Амира Гази Данишмендида в 1139 г. византийские войска решились на зимовку под стенами Неокесарии. Византийские солдаты, особенно кавалеристы, страдали от недостатка фуража. Хорошие лошади были наперечет. Во время одной из атак Иоанн Комнин приказал своему племяннику и тезке передать лошадь знаменитому западному наемнику. После перебранки Иоанн согласился, однако затем, «наполненный гневом, он взял копье, сел на другого коня и понесся к вражеским порядкам. Продвинувшись вперед, он развернул свое копье [острием] назад и стал перебежчиком к персам, положив шлем на плечо»259. Никита Хониат называет Иоанна Комнина αὐτόμολος. Таким образом, сын перебежчика и бунтовщика-неудачника Исаака Комнина стал первым Комнином, совершившим предательство на фронте. Так же как и предательство эмира Хризоскула, оно оказало влияние на дальнейший ход военных действий. Опасаясь того, что Иоанн-младший расскажет тюркам о бедственном состоянии византийцев, Иоанн Комнин в спешке отступил к морю260. Впрочем, действия перебежчика Иоанна Комнина на этом не закончились. «Сам Иоанн через небольшое время отрекся от веры христиан и взял в жены дочь перса из Икония [т.е. дочь султана Масута – Р.Ш.]», — сообщает Никита Хониат261. Для обращения в иную веру (ренегатства) он использует глагол ἐξόμνῡμι, подразумевающий отречение от каких-либо клятв по каким-либо важным причинам. Важной причиной здесь является 258 Об эмирате Данишмендидов см. Oikonomides N. Les Danishmendides entre Byzance, Bagdad et le Sultanat d’Iconium // Revue Numismatique. 1983. T. 25 / 6. P. 190-205. 259 Choniates Niketas. Historia… S. 32. Z. 50-55. 260 См. описание этого конфликта у Каэна. Cahen С. Formation of Turkey… P.18-21. 261 Choniates Niketas. Historia… S. 36. Z. 50. женитьба на дочери султана. Показательно, что сам факт религиозного отступничества не сопровождается у Хониата каким-либо значимым комментарием, несмотря на то, что данный автор написал специальный труд, посвященный борьбе с ересями, к которым он причисляет и ислам. Дальнейшая судьба Иоанна Комнина нам неизвестна. Когда в 1146 г. его двоюродный брат император Мануил подошел к стенам Иконии, дочь Иоанна и сельджукской принцессы обратилась к нему с речью на греческом языке, прося императора не разорять могилы матери султана262. Эта речь не только произвела впечатление на Мануила Комнина, но и породила совершенно неожиданный отклик через три века. В середине XV в. греческий чиновник на службе у османов Георгий Сфрандзи сумел найти историю о семье Иоанна Комнина. Он поставил повествование об отпрысках дома Комнинов на службу идеологии тюрок-османов. По версии Сфрандзи, дочь Иоанна-ренегата по имени Камеро вышла замуж за предка дома Османов263. Сфрандзи придумал для османской династии генеалогию, которая позволяла всем образованным грекам без всяких проблем присягать на верность новым повелителям Константинополя: по версии историка, в 1453 г. столицу Византии брал штурмом Мехмед ΙΙ Комнин. Иоанн-ренегат и его дочь остались не забытыми даже в период упадка империи. Впрочем, другой сын Исаака Комнина ― Андроник Комнин – стал еще более знаменитым героем исторических произведений264. Он начал свою карьеру с не самого доблестного деяния: во время охоты в Малой Азии 262 Ibid. S. 53. Z. 46-54. 263 Βαρζος K. Η Γενεαλογία... Τ. Α’. Σ. 485. 264 Подробная биография Андроника была написана Октавиушем Юревичем. Юревич О. Андроник Ι Комнин. М., 2004. Ряд эпизодов его жизни разобран в уже упомянутой нами работе Пола Магдалино. Обобщающих монографий, посвященных политической истории Византии эпохи Андроника Комнина, насколько нам известно, до сих пор нет. Андроник попался в плен к тюркам, признававшим над собой власть иконийского султана265. После выкупа он был назначен дукой города Браничево на границе с венграми. Киннам отмечает, что Андроник пытался создать «тиранию», то есть собственное владение на границе. Мануил отозвал беспокойного родственника в Константинополь и заключил его в тюрьму, однако Андроник бежал в Галич с помощью своей жены и верного оруженосца Пупаки, о котором мы уже упоминали266. После некоторого времени странствий Адроник вернулся в Константинополь и попросил у Мануила прощения. Император назначил его правителем «проблемной» провинции Киликии. Здесь Андроник снова попытался сплести заговор и после разоблачения бежал в государства крестоносцев, где обольстил сначала Филиппу Антиохийскую, а затем вдову иерусалимского короля Феодору. Вместе с Феодорой Андроник скрылся на территории восточно- анатолийского эмирата Артукидов, правитель которого взял беглого Комнина под свою опеку267. Вместе с сельджуками Андроник совершал набеги на Византию, за что первым из клана Комнинов был предан церковной анафеме268. Через некоторое время он вместе с Феодорой и прижитыми детьми вновь возвратился в Константинополь. Император простил его и отправил в один из провинциальных городков. После смерти Мануила в 1180 г. Андроник Комнин, по свидетельству Хониата, задумал «захватить престол» у юного наследника Мануила Алексея (1180-1183). Внутриполитическая обстановка в империи благоприятствовала его планам: жена Алексея Мария Комнина и ее временщик протосеваст 265 Choniates Niketas. Historia… S. 55. Z. 55-60. 266 Ibid. S. 151f. 267 Об Артукидах см.: Cahen C. Formation of Turkey… P. 8-9; Vryonis S. The Decline of Medieval Hellenism… P. 118. 268 Cinnamus Ioannes. Epitoma... P. 251. L. 6. Алексей вызывали недовольство у значительной части правящего клана. По словам Хониата (повествование которого является единственным источником для данного эпизода биографии Андроника), сын бунтовщика и бунтовщик использовал для начала своего выступления текст собственной клятвы на верность Мануилу269. Андроник устроил массовую рассылку писем всем недовольным, которые устремились к месту его заключения. Собрав сообщников, он подошел к Константинополю. Никакой серьезной оппозиции Андроник он не встретил. После долгих колебаний императорский двор капитулировал. Андроник вступил в город, организовал жестокий разгром латинских кварталов, которые поддерживали жену Мануила, императрицу Марию. После этого он отстранил Марию от власти и стал опекуном императора-ребенка270. Андроник был провозглашен со-императором и заставил маленького Алексея подписать смертный приговор своей матери. Через некоторое время клевреты нового императора покончили и с сыном Мануила: малолетнего правителя задушили тетивой лука, а труп бросили в море271. Андроник стал единолично править империей и достиг наконец той вершины, к которой безуспешно стремились его отец и брат. Правление Андроника оказалось недолговечным и кровавым. Он начал охоту за сановниками и полководцами Мануила. Некоторые из них поднимали против Андроника восстания, которые ему удавалось подавлять. Новый император заигрывал с плебсом и жестоко подавлял любые проявления недовольства. Репрессии обрушивались не только на врагов 269 270 Choniates Niketas. Historia… S. 228. Z. 84. По словам Хониата (который, возможно, сгущает краски), Андроник Комнин посетил могилу Мануила и, несмотря на показное благочестие, шепотом поносил имя покойного императора. Choniates Niketas. Historia… S. 256f. 271 Ibid. S. 274. Андроника, но и на вчерашних друзей. На площадях Константинополя разворачивались кровавые сцены казней. Однако все это продолжалось лишь два года: в 1185 г. вельможа Исаак Ангел убил пришедшего за ним слугу Андроника – Стефана Айохристофорита (о нем пойдет речь ниже). Убийца испугался возмездия и бежал под своды Святой Софии в поисках убежища272. Собравшаяся толпа встала на его защиту: вскоре послышались предложения сделать его императором. Андроник был на отдыхе вне стен Константинополя и долго не верил в реальность бунта. Он попытался усовестить восставших, однако те, кто недавно клялся ему «ужасными клятвами», оказались глухи к словам императора273. Тогда Андроник попытался бежать, но был опознан и пойман жителями Понта. Свергнутого императора вернули в Константинополь: толпа жестоко издевалась над ним в течение нескольких дней и наконец зарубила насмерть на ипподроме. Так окончил свои дни первый и последний император из боковой ветви дома Комнинов, основанной братом императора Иоанна Комнина Исааком. История о злодеяниях Андроника дает нам редкую возможность сопоставить два взгляда на предательства этого человека. Повесть о правлении императора-убийцы дошла до бедного рыцаря Робера де Клари. На протяжении небольшого отрывка своего произведения хронист прямо именует Андроника (которого он называет «Андромом») предателем и злодеем. По мнению французского рыцаря, Андроник несколько раз предал своего господина Мануила Комнина и убил его ребенка274. В глазах 272 Ibid. S. 342f. 273 Ibid. S. 350. Z. 23. 274 У нас не было доступа к старофранцузскому изданию текста, и нам пришлось опираться только на английский перевод. См. Robert of Clari. Conquest of Constantinople // Three Old French Chronicles of the Crusades / Ed. Edward N. Stone. Seattle, 1939. Ch. 21-23. крестоносца, который в 1204 г. вошел в покоренный Константинополь, такое действие, несомненно, было личным предательством: вассал предал своего сюзерена. Были ли эти действия предательством в глазах византийцев? Однозначного ответа здесь, как ни странно, нет. С одной стороны, образ Андроника в трудах Киннама и Хониата связан с темой нарушенной верности и измены, будь то измена многочисленным любовницам или то, что можно назвать изменой государству. По словам Иоанна Киннама, во время правления Мануила Андроник неоднократно замышлял тиранию, то есть пытался создать территорию под собственной властью. Это ему не удалось275. Позже он принял участие в сельджукских набегах на территорию Византии, за что попал под церковную анафему: эта анафема была с него снята не позднее 1185 г. – вероятнее всего, во время его очередного возвращения в Константинополь276. Можно ли считать анафему признаком измены? Мы полагаем, что да: анафеме подвергали за дела, несовместимые со званием христианина, либо за несоблюдение церковной клятвы. Таким образом, в произведении Иоанна Киннама Андроник предстает как дважды предатель ― сначала законов человеческих (тирания), а затем и церковных (за что его и анафематствовали). Несколько по-другому трактует образ Андроника и его предательств Никита Хониат. С одной стороны, он вслед за Киннамом рассказывает о попытках Андроника поднять мятеж против Мануила Комнина. Но акцент у Хониата сделан не столько на Андронике-бунтаре, сколько на Андроникеинтригане: при описании его действий он не использует термины, связанные с изменой, а об анафеме вообще не упоминает. Беглый сын Иоанна Комнина предстает у него скорее героем авантюрного романа, чем обычным http://www.deremilitari.org/resources/sources/clari.htm (последнее обращение 27.08.2011). 275 Cinnamus Ioannes. Epitoma... P. 125. L. 13. Случай довольно редкий в византийско-сельджукских отношениях. Cм. Cinnamus Ioannes. Epitoma... P. 251. L. 6. 276 предателем. Эта линия продолжается и в той части работы Хониата, которая описывает события в империи после смерти Мануила Комнина: здесь Андроник также является не столько противником дела Мануила (к которому Хониат относится критически), сколько талантливым борцом за власть. Сам захват власти Андроником у Хониата возмущения не вызывает: протест у историка вызывают действия, последовавшие после этого захвата. Череда убийств делает Андроника в глазах Хониата тираном на троне, своего рода анти-императором. В повествовании появляются апокалиптические нотки: слуга Андроника Комнина Айохристофорит прозван в народе Антихристофоритом277. Однако предателем напрямую Андроник не назван: он всего лишь добивается своей цели. При этом он использует все средства, в том числе и клятвы, данные им Мануилу Комнину и его сыну. Тема верности клятве вновь возникает у Хониата уже в конце правления Андроника: по словам Никиты, сторонники Андроника, связавшие себя страшными клятвами, после начала восстания Исаака Ангела покинули императора. По Хониату, возвышение Андроника началось с ложной интерпретации клятвы и закончилось клятвопреступлением278. Однако нигде напрямую Хониат Андроника предателем не называет. То, что современному человеку может показаться предательством, для византийцев зачастую было всего лишь примером хорошей политической игры. Чтобы доказать это, обратимся к истории еще одного семейства «предателей», а именно к истории рода Гавр. 4. Слуги многих господ: род Гавр между Константинополем и сельджуками в конце ΧΙ .-нач. ΧΙΙ вв. После сокрушительного поражения при Манцикерте (о котором мы уже упомянули выше) уцелевшие в битве византийские придворные 277 Choniates Niketas. Historia… S. 293. Z. 11. 278 См. Ibid. S. 228. Z. 84 и S. 350. Z. 23. бросились бежать к морю. Среди беглецов был историк Михаил Атталиат, который в нескольких фразах описал маршрут охваченных паникой чиновников. После странствий по востоку Малой Азии византийцы прибыли в Трапезунд, где о турках еще не слышали. Там они наняли корабли и отправились морем в Константинополь, рассуждая о тех, кто погиб на поле битвы279. Вскоре после сражения Трапезунд был захвачен турками, однако уже к концу 1070-х гг. власть над ним захватил представитель византийской знати Феодор Гавра280. Как Гавра оказался в Трапезунде, до сих пор не очень ясно. Его однофамилец или родственник Михаил Гавра принимал участие в борьбе за власть в середине ΧΙ в., однако потом его имя пропадает со страниц источников. Феодору Гавре удалось избежать такой судьбы. Он сохранил власть над Трапезундом в 90-е гг. ΧΙ в. и принял активное участие в борьбе с сельджуками, которые в тот момент активно осваивали плоскогорья Малой Азии. По словам Анны Комнины, Алексей Комнин обратил внимание на талантливого полководца: он дал ему титул дуки Трапезунда, но оставил его сына Михаила в Константинополе281. Юный Гавра попытался бежать из города, однако воины Алексея смогли перехватить его в море и вернуть282. Через несколько лет его отец погиб в битве с турками: поздняя традиция приписывает ему мученическую смерть от рук одного из эмиров. Умерший в 279 Attaleiates Michael. Historia… P. 124. Подробнее о первом Гавре см. Bryer А. Byzantine Family: The Gabrades // University of Birmingham Historical Journal. Vol. 12. P. 164-169. О Гаврах см. также Бартикян Р.М. О византийской аристократической семье Гаврас // Историко-филологический журнал / АН Арм ССР. 1987. № 3. С. 190-200. 281 Повествование Анны является главным источником по истории Византии 280 конца ΧΙ – начала ΧΙΙ в. Однако не стоит забывать о том, что свой труд она составляла в 1130-1150х гг., то есть почти через четверть века после событий, описанных в «Алексиаде». 282 Komnena Anna. Alexiade… P. 256-258. конце ΧΙ в. Феодор Гавра в ΧΙΙ в. стал первым «новомучеником» Малой Азии, к которому обращались с молитвами в борьбе против неверных. Его сын Григорий Гавра (Таронит) правил городом в 1103-1106 гг., однако затем был смещен Алексеем и отправлен обратно в Константинополь. По словам Анны, в 1116 г. некий Гавра командовал левым крылом византийской армии во время последней кампании Алексея Ι против тюрок. Можно предположить, что речь идет о сыне Феодора Гавры, которого Алексей воспитывал при дворе: к 1116 г. ему было более двадцати лет и он уже руководил крупными военными соединениями. Другой Гавра, который, возможно, был сыном Феодора, появляется в текстах, относящихся к значительно более позднему времени. Никита Хониат сообщает, что к 1136 г. некий Константин Гавра подчинил себе Трапезунд и правил в нем «по обычаю тиранов»283. Слово τυραννος в корпусе текстов Хониата означает человека, захватившего власть над какой-то областью на границе с империей: так, «тираном» неоднократно называется король норманнов Сицилии. В речах Хониата речь идет также о некоем пожилом «тиране» немцев: можно предположить, что речь идет о Фридрихе Барбароссе, который лично общался с историком и произвел на него большое впечатление. Однако создание собственного государства по Хониату не является предательством: это не бунт (αποστασια), не измена во время войны (αυτομολια) и не переметничество. В своем описании Хониат нигде напрямую Гавру предателем не называет. Другие представители этого славного рода продолжили дело Константина Гавры. В 1146 г. войска внука Алексея Комнина Мануила Ι совершили рейд на территории Иконийского султаната. На обратном пути в узком ущелье Мириокефала на византийцев напали сельджуки: в схватке гвардейцы Мануила зарубили несколько знатных турок, среди которых 283 Choniates Niketas. Historia… S. 34. Z. 84-93. оказался еще один представитель рода Гавр. Вот что пишет о нем Иоанн Киннам: «Был некто в варварском войске, чей род происходил из Романии, но кто был выращен и воспитан в Персии и по счастливому стечению судьбы получил от них сатрапию. Его звали Гавра. В тот день римляне убили его вместе с другими, отрубили ему голову и правую руку и отвезли их в лагерь»284. В одной фразе византийский писатель фактически описывает судьбу очередного представителя пограничного рода. При этом термин «предательство» Киннам не употребляет. Его можно было бы заподозрить в сочувствии к воспитанному турками вельможе, если бы не одно «но», ― отсутствие имени. Как нам кажется, оно указывает в данной ситуации на разницу между врагом и другом, — но, конечно, не может указывать на факт предательства. Таким образом, Гавра-сельджук оказывается в известном смысле «оправдан» Киннамом. О причинах такого оправдания нам остается только гадать. Однако главным и наиболее интересным для исследования вопросов о «предательстве» является другой представитель этого рода — человек, которого историк Энтони Брайер называет [Хасаном ибн] Гаврой285. Мы приводим скобки не случайно: византийские источники говорят о некоем Гавре, в то время как сирийские источники (Михаил Сириец) говорят о советнике султана Клыч-Арслана ΙΙ по имени Ихтийяр Хасан. Э. Брайер, С. Врионис и К. Каэн считают, что речь идет об одном и том же человеке. В нашей работе мы следуем данному научному консенсусу: никаких альтернативных версий пока высказано не было. По нашему мнению, данная гипотеза имеет весьма интересное (если не сказать зашифрованное) подтверждение в византийских исторических 284 Cinnamus Ioannes. Epitoma... P. 56. L. 11-13. 285 Bryer A. Byzantine Family... P. 175-185. нарративах второй половины ΧΙΙ в., в которых тоже фигурирует персонаж по имени Гавра. Гавра появляется в повествованиях Никиты Хониата и Иоанна Киннама во время описания сражения при Мириокефале. Единственный манускрипт работы Киннама обрывается непосредственно перед описанием битвы, однако на последних листах автор упоминает о неудачной экспедиции византийского ставленника Шахиншаха Данишмендида и генерала Михаила Гавры в Амасию. После этого Киннам утверждает, что перед сражением султан Клыч-Арслан ΙΙ отправил к Мануилу «одного из самых сильных мужей, называемого Гаврой», с просьбой о мире286. В рамках труда Киннама «самый сильный муж» означает сельджукского военачальника в ранге эмира, однако никакой дальнейшей конкретизации в тексте нет: нам неясно, какую должность занимал Гавра при сельджукском дворе или что входило в его компетенцию. В отличие от «византийского» Гавры, сельджукский носитель этой фамилии даже не назван по имени: это роднит его с предыдущим перебежчиком из этого рода, о котором мы говорили выше. Никита Хониат (который в начале своего труда использовал работу Киннама) вообще не упоминает о посольстве с участием Гавры, фокусируя внимание читателя на постоянном соперничестве Клыч-Арслана и Мануила непосредственно перед битвой. Гавра появляется у него значительно позже. Армия Мануила вошла в ущелье Мириокефала, турки атаковали ее со всех сторон, большая часть войска (по Хониату) гибнет. Мануил в сопровождении немногих воинов достигает лагеря. В этот момент, по мнению византийского автора, происходит некоторое подобие чуда: «Но Тот, Кто некогда оставил семя Израилю, <…> Тот подчинил душу султана чуждому ей состраданию <...> Тот, Кто через Хусия разрушил совет Ахитофела и изменил ход мыслей Авессалома, <...> Тот и теперь отвел владыку персов от должного. 286 Cinnamus Ioannes. Epitoma... P. 299. L. 9-10. Согласившись на убеждения своих вельмож, <...> султан, <...> предлагает царю мир, и опять просит о заключении договора»287. После недолгого сопротивления Мануил Ι Комнин соглашается на условия Клыч-Арслана ΙΙ. Послом сельджуков становится Гавра. «При виде царя, Гавра воздал ему, по варварскому обычаю, глубокое поклонение <…> Когда Гавра увидел, что на царе поверх доспеха была одежда золотистого цвета, он сказал: этот цвет не служит добрым знаком, о, царь, а во время войны он особенно противодействует удаче. При этих словах император, слабо и натужно улыбнувшись, снял надпанцырную одежду, вышитую пурпуром и золотом, и отдал ее Гавре»288. Кем же был этот Гавра? Его статус определен у Хониата с большей точностью, чем у Киннама. Гавра у Хониата это «первый среди вельмож», что в иерархии сельджукских эмиратов могло означать либо атабека, либо визиря289. Я сомневаюсь, что в данном случае речь идет именно об атабеке: судя по другим упоминаниям этого термина в корпусе работ Хониата, он (вслед за Анной Комниной) принимал этот титул за варварское имя. Если же речь идет о визире, то цитируемые Э. Брайером надписи позволяют однозначно отождествить упомянутого Хониатом и Киннамом посла с Ихтийяром Хасаном Михаила Сирийца. Итак, и до, и во время сражения при Мириокефале роль посредника между султаном и императором играл визирь первого Хасан ибн Гавра. Судя по тексту Хониата, он был образованным человеком, блестяще владел греческим языком и даже позволял себе шутить в присутствии императора. Однако ограничивалась ли его роль лишь исполнением дипломатических функций? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо провести интерпретацию библейских аллюзий, использованных Хониатом при описании мирных переговоров. Византийский автор сравнивает положение в 287 Choniates Niketas. Historia… S. 186. Z. 19-34. 288 Ibid. S. 189. 289 Ibid. S. 189. Z. 47-48. сельджукском лагере после битвы с тем, какое было в лагере сына Давида, Авессалома, после битвы против отца. Согласно тексту Библии, советник Авессалома Ахитофел советовал ему довести дело до конца, в то время как тайный союзник Давида Хусий дал Авессалому совет, который спас Давиду жизнь. На наш взгляд, данное сравнение употреблено Хониатом сознательно. Давиду уподобляется Мануил Комнин (Хониат употребляет это сравнение в описании битвы), Авессалому — Клыч-Арслан ΙΙ (который во время церемонии заключения мира 1161 г. был символически усыновлен Мануилом). Место «злого советника» Ахитофела остается вакантным: судя по описанию Михаила Сирийца, на его месте мог быть один из эмиров наемников-туркмен. Зато кандидат на место Хусия, тайного друга Мануила, очевиден. По нашему мнению, под маской Хусия Хониат скрывает уже знакомого нам персонажа, а именно ренегата и визиря Хасана ибн Гавру. Именно этот «старый друг» и спас Мануила от неминуемой (по мнению Хониата) гибели в зловещем ущелье Мириокефала. Именно утешение Гавры и его злая шутка (см. выше) заставили героя Никиты Хониата улыбнуться и выйти из состояния шока, которое византийский хронист описывает предельно подробно. На следующий день император уже мог нормально руководить войском. Таким образом, по Хониату предательство является далеко не однозначным явлением. Гавра служит для автора образцом «хорошего предателя», который не только становится орудием Божьей воли в спасении жизни императора, но и выводит его из шока через катарсис юмора. Религиозный статус предателя при этом для Хониата не важен. Остается добавить, что после Хасана ибн Гавры представители рода продолжили нести службу при дворах ключевых династий Малой Азии. Следуя сложившейся в ΧΙΙ в. традиции, многие из них становились дипломатами и губернаторами. В ΧΙΙΙ в. военный конфликт, породивший и возвысивший Гавр, потерял свою актуальность. Это не нанесло существенного урона статусу славного рода: один из Гавр возглавлял сельджукское посольство к Фридриху ΙΙ Гогенштауфену, другие служили Великим Комнинам Трапезунда, а третьи занимали важные посты в Константинополе. Клан воинов стал кланом дипломатов и ученых: один из потомков рода уже в ΧΙV в. вошел в византийскую литературу как писатель. Впрочем, способность членов данного рода к смене политической и религиозной ориентации забыта не была. В сельджукском эпосе «Данишменд-наме» мы встречаем несколько героев по фамилии Гавра. Речь идет именно о представителях клана: коллективный автор текста называет их «сыновьями Гавры». Эти сыновья сначала подчиняются туркам и даже принимают ислам, однако позже вновь переходят в христианство, поднимают восстание в тылу у турок и убивают мусульман. Главному герою «Данишменд-наме», эмиру Данишменду, удается справиться с ними с большим трудом290. Так поздний эпос зафиксировал пограничную, если не сказать предательскую, позицию рода Гавр. 5. Византия: толерантность к предательствам? В византийских источниках ΧΙΙ в. нами обнаружено несколько терминов, обозначающих то, что современные толковые словари называют предательством. Византийцам были известны понятия «переметничества» (в военных условиях), «измены» как таковой и «бунта». Однако во всех трех случаях речь идет о предательстве государства, но не о предательстве личности. Мы пришли к выводу, что для образованных византийцев ΧΙΙ в. 290 Danishmend-name / Tr. I. Melikoff. P., 1960. P. 444sq. Также см. Oxford Dictionary of Byzantium. Oxford, 1991. Vol. I. P. 586; Мелиоранский П.М. Сельджук-намэ как исторический источник // Византийский временник. 1889. Т. 1. С. 613-641; Savvides A. Some major Seljuk, Persian and Ottoman Sources regarding Byzantine-Seljuk Relations (A Bibliographical Survey) // Mésogeios. 2005. Vol. 25-26. P. 13-14. понятие личной верности фактически было чуждым. Это резко отличало их от современников из Западной Европы. Ярче всего это различие проявилось в трактовке образа Андроника Комнина, который присутствует в работах как византийских, так и западных историков. Для Робера де Клари Андром-Андроник в первую очередь — вассал, предавший своего сюзерена и родственника. Для Иоанна Киннама — он бунтовщик и отступник от церкви. Для Никиты Хониата он — талантливый злодей, не лишенный положительных черт, тиран на троне Константинополя, не гнушающийся никакими средствами для достижения своих целей. Ни Киннам, ни Хониат не говорят о нарушении Андроником каких-то обязательств личной верности Мануилу: они фигурируют лишь в работе Хониата в виде неких «клятв», которые Андроник интерпретирует в свою пользу. По большому счету, у Хониата Андроник является не столько предателем, сколько злодеем и божьим наказанием, которое отвращает свергнувший Андроника Исаак Ангел. Это неудивительно: согласно последним изысканиям А. Симпсон, Никита Хониат начал писать свою работу во время правления императоров из династии Ангелов291. Отношение византийцев к предательствам на границе также может показаться нам парадоксальным. Переход отдельных членов императорской фамилии на сторону врага рассматривается авторами едва ли не как норма. Религиозное отступничество не вызывает серьезных нареканий даже у Хониата, который написал дошедшую до нас работу по каноническому праву292. Авторы весьма редко дают сколь-нибудь резко негативные характеристики бунтовщиков. В отдельных ситуациях изменники и отступники могут играть положительную роль: такую роль во время сражения при Мириокефале сыграл визирь султана Клыч-Арслана ΙΙ Хасан 291 Simpson A. Before and After 1204: The Versions of Niketas Choniates’ Historia // Dumbarton Oaks Papers. Vol. 60 (2006). P. 189-223. Van Dieten L.J. Zur Überlieferung und Veröffentlichung der Panoplia Dogmatike des Niketas Choniates. Amsterdam, 1970. 292 ибн Гавра. Это обуславливало известную терпимость к тем людям, которых можно, с точки зрения относительно современных понятий и определений, назвать предателями и изменниками. Византийские авторы понимали, что переход из одного лагеря в другой является частью повседневной реальности полуострова, и не уделяли данному факту какого-то специального внимания. Наличие в источниках положительных образов предателей, героических перебежчиков и царственных бунтовщиков привело нас к мысли о том, что византийские писатели в целом относились к предательству достаточно толерантно. В обществе, где понятие личной верности отсутствовало, предательство было лишь одним из инструментов для достижения личных целей. Судя по описаниям Киннама и Хониата, этот инструмент активно использовали не только византийцы, но и турки. Такое отношение к предательству было чуждо феодальной рыцарской культуре Западной Европы, носители которой осадили Константинополь в 1204 г. О.И.Тогоева Рыжий левша: Тема предательства Иуды в средневековом правовом дискурсе Приступая к рассмотрению проблемы предательства в средневековом праве, следует прежде всего отметить многообразие форм, которые принимала измена в данный период. Это могло быть и частное дело, касавшееся исключительно членов одной семьи (супружеская измена)293, и измена вассала сеньору, и предательство короля, которое (в частности, во Франции) к концу XV в. трансформировалось в предательство всей страны294. Предательством люди средневековья называли также нарушение клятвы, данной врагу в условиях плена295, поведение слуги-вора в доме хозяина296, дачу ложных показаний в суде по делу собственного друга297. Даже убийство, 293 См. об этом: Тогоева О.И. Униженные и оскорбленные: Мужская честь и мужское достоинство в средневековом суде // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред М.А. Бойцова и И.Н. Данилевского. Вып. 8. М., 2007. С. 71-101. 294 Наиболее подробно данный сюжет рассмотрен в: Gauvard C. “De grace especial”. Crime, Etat et société en France à la fin du Moyen Age. P., 1991. 295 См., к примеру: Тогоева О.И. Несостоявшийся поединок: Уильям Фелтон против Бертрана Дюгеклена // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории / Под ред. Ю.Л. Бессмертного и М.А. Бойцова. Вып. 1. М., 1997. С. 199-212. 296 Специальная подборка уголовных дел, рассмотренных в суде парижского прево в кон. XV в., была посвящена теме предательства слуги, совершившего кражу, по отношению к хозяину: Registre criminel du Châtelet de Paris du 6 septembre 1389 au 18 mai 1392 / Ed. H. Duplès-Agier. 2 vol. P., 1861-1864. T. 1. P. 398, 406; T. 2. P. 70, 171, 374, 455. 297 Ibidem. T. 1. P. 344; Т. 2. Р. 332. виновным в котором оказывалось домашнее животное (например, свинья), часто рассматривалось как предательство, совершенное им в отношении собственного владельца298. Существовало, однако, и более широкое понимание предательства – как преступления против всего рода людского, вернее, против сообщества истинных христиан. Подобное злодеяние в Cредние века считалось прерогативой совершенно определенных людей и/или групп населения: различных религиозных сект, язычников, евреев, а также конверсов, вновь обратившихся к вере отцов. С начала XV в. к ним также присоединились колдуны и ведьмы, которые и будут занимать мое внимание прежде всего. Что понималось в Cредние века под предательством ведьмы? Как мне представляется, на этот вопрос не существует какого-то одного, конкретного ответа: весь образ жизни членов ведовской «секты», подчинявшихся правилам, установленным самим дьяволом, с точки зрения людей Cредневековья, противоречил основным принципам человеческого общежития, расценивался как предательство христианской общины, как отказ от исполнения божественных установлений. Такое восприятие колдовства прослеживается по материалам самых ранних массовых ведовских процессов, имевших место в Сьонском диоцезе (на территории современной Швейцарии) и в соседнем Берне. Здесь уже с 80-х гг. XIV в. судьям было «сообщницами» 298 знакомо понятие (consortes)299. Речь, «заговора» таким ведьм, образом, называемых шла не об О процессах над животными, в ходе которых возникала тема предательства, см.: Pastoureau M. Les procès d’animaux. Une justice exemplaire? // Pastoureau M. Une histoire symbolique du Moyen Age occidental. P., 2004. P. 29-48. 299 Материалы этих дел пока не опубликованы, их подробное описание см. в: Ammann-Doubliez C. La première chasse aux sorciers en Valais (1428-1436?) // Imaginaire du sabbat. Edition critique des textes les plus anciens (1430 c. – 1440 индивидуальных занятиях колдовством, а об организованных группах – о «сектах», для членов которых обязательными являлись заключение договора с дьяволом, принесение ему оммажа и клятвы верности, отказ от христианских догм (иными словами, предательство веры), целенаправленное нанесение окружающим вреда. Данные первых ведовских процессов подтверждаются и одним из самых ранних сочинений, посвященных проблемам демонологии, – «Запиской» Ганса Фрюнда, составленной на немецком языке в самом начале 30-х гг. XV в.300. Выходец из Люцерны, Фрюнд кратко описал ставшие ему известными из первых рук301 подробности ведовских процессов, имевших место в Вале (Сьонский диоцез) примерно в 1420-1428 г.302. Он отмечал их массовый c.) / Réunis par M. Ostorero, A. Paravicini Bagliani, K. Utz-Tremp, en collaboration avec C. Chène. Lausanne, 1999. P. 63-93. Андреас Блауэрт, основываясь на анализе судебных документов из Лозаннского диоцеза, Савойи, Пьемонта, Базеля и Люцерны, также приходил к выводу о росте к началу XV в. в этих регионах количества ведовских процессов. Впрочем, их отличительной чертой немецкий историк полагал внимание к традиционным магическим практикам (наведению и снятию порчи) и отсутствие «ученой» концепции колдовства: Blauert A. Frühe Hexenverfolgungen: Ketzer-, Zaubereiund Hexenprozesse des 15. Jahrhunderts. Hamburg, 1989. S. 58-59. 300 Fründ H. Rapport sur la chasse aux sorciers et sorcières menée dès 1428 dans le diocèse de Sion // Imaginaire du sabbat. P. 23-45. 301 О возможных информаторах Фрюнда см.: Ammann-Doubliez C. Op. cit. P. 90-93. Против авторства Фрюнда высказывался Андреас Блауэрт, полагавший, что «Записка» является переводом на немецкий язык более раннего анонимного трактата: Blauert A. Op. cit. S. 68. 302 Fründ H. Op. cit. P. 40-42. Эти сведения подтверждаются данными судебных документов, свидетельствующих, что процессы шли уже в 10-х гг. XV в.: Ammann-Doubliez C. Op. cit. Р. 80-81. характер, вызванный существованием большого количества ведьм и колдунов в данном регионе303. Все эти люди находились под влиянием «злого духа» (boesen geist), который, воспользовавшись их тайным желанием сделаться богатыми и могущественными, обучил их «многочисленным техникам», необходимым, чтобы мстить противникам и заставлять страдать тех, кто причиняет им неудобства304. Однако, прежде чем передать новоявленным адептам свое «учение», «злой дух» обязал их перейти к нему на службу и поклоняться ему, отказавшись от веры в Бога и церковные догматы305. Для этого ведьмы и колдуны заключали с ним договор, обещая выплачивать ежегодные поборы, будь то черный баран или ягненок, мера овса или части собственного тела306. Встречи со «злым духом», согласно признаниям обвиняемых, являвшимся им в виде черного животного (медведя или барана)307, происходили по ночам, в секретных местах308, куда они переносились с его помощью верхом на стульях309. Там они обучались 303 “Der hexssen und der zuobrern, beide wiben und mannen, die da heissent “sortileÿ” ze latin” (Fründ H. Op. cit. P. 30). 304 “So versuocht er den moenschen und git inen ze verstân, er welle sÿ rich machen, gewaltig und dabÿ kúnstenrich und das sÿ ir selbs schaden mo egen rechen und den moenschen buossen und kestigen, der inen ze leit getân hette” (Ibidem. P. 32). 305 “Und ee dz er sÿ woelte leren, so muosten sy sich dem boesen geiste eigenen und damitte verlougnen gottes und aller siner heiligen, des heiligen cristenen touffes und der helgen kilchen” (Ibidem). 306 Ibidem. 307 “In eines swartzen tieres wise, etwenn in forme eines beren, etwenn in forme eines widers, und suss in grúwelicher boeser forme” (Ibidem). 308 “Es waren ouch ettliche under inen, die fuoren nachttes in die schuolen an heimlich stett zesamen” (Ibidem. P. 36). 309 Ibidem. P. 34. различным магическим практикам (насылать болезни; превращаться в волков; становиться невидимыми; снимать порчу, наведенную другими колдунами; портить урожай, особенно зерно и вино; понижать удои от коров)310. Кроме того они промышляли каннибализмом: убивали собственных детей, жарили и ели их мясо311. «Сообщество» местных ведьм и колдунов, по мнению Ганса Фрюнда, включало около 700 человек312 и было настолько велико, что уже через год они могли бы избрать короля из своей среды313. «Злой дух» внушал им, что им следует становиться все сильнее, дабы не бояться никакой власти, никакого трибунала и, напротив, создать свой собственный суд и угрожать всему христианскому миру314. Следует особо отметить, что для Фрюнда угроза, которая исходила от описанного им сообщества ведьм и колдунов, была абсолютно реальна. Немецкий хронист искренне верил, что «секта» существует на самом деле и что она представляет угрозу остальному, христианскому миру. Весьма схожим оказывался и образ, созданный автором еще одного трактата – “Errores gazariorum”, написанного во второй половине 30-х гг. XV в. предположительно в Аосте315. Итальянским словом “gazarii” с начала XIII 310 Ibidem. P. 34-36. 311 “Ouch warent ettliche under inen, die ir eigenen kint toten und sÿ brieten und assen und sutten, und in ir geselleschafft truogent und assent” (Ibidem. P. 36). 312 313 “In der gesellschafft wol viic sÿen gesin” (Ibidem. P. 42). “Und wz ir als vil worden, das sy meintent, mo echtten sÿ noch ein jare gerichssnet han, so woltten sÿ einen kúng haben uffgeworffen under inen selben” (Ibidem). 314 Ibidem. 315 Errores gazariorum, seu illorum qui scopam vel baculum equitare probantur // Imaginaire du sabbat. P. 277-299. О датировке трактата см.: Ostorero M. Commentaire // Imaginaire du sabbat. P. 301-337, здесь Р. 330-334; Paravicini в. обозначали самых разных еретиков (патаренов, катаров), однако с конца XIV в. оно также использовалось по отношению к вальденсам Северной Италии316. “Errores…” стали первым сочинением, в котором демонологическая концепция колдовства обрела законченный, структурированный вид. Основное внимание было уделено «секте» ведьм и колдунов, правилам вступления в нее, отношениям ее членов с нечистыми силами. Именно в “Errores…” впервые появилось упоминание дьявола, который лично привлекал на свою сторону новых адептов при помощи посредников – людей, уже вступивших в преступное сообщество (in societate)317. Дьявол обычно представал перед ними в виде черного кота (cati nigri), которому следовало принести оммаж, поцеловав в зад и пообещав после смерти отдать ему часть собственного тела318. Необходимо было также дать клятву (iuramentum fidelitatis): пообещать хранить верность дьяволу и всем членам секты, оберегать ее и никогда не раскрывать ее секреты посторонним, приносить на ее собрания трупы убитых детей, быть готовым бросить все Bagliani A. La genèse du sabbat des sorciers et des sorcières. Bern, 2003. P. 3-6, 10. 316 Quellen und Untersuchungen zur Geschichte des Hexenwahns und der Hexenverfolgung im Mittelalter // Hrsg. von J. Hansen. Bonn, 1901. S. 118, Anm. 1; Andenmatten B., Utz Tremp K. De l’hérésie à la sorcellerie: l’inquisiteur Ulric de Torrenté OP (vers 1420-1445) et l’affermissement de l’inquisition en Suisse romande // Zeitschrift für Schweizerische Kirchengeschichte. 1992. Bd. 86. S. 69119, здесь S. 99-100; Ostorero M. Op. cit. Р. 301-303. 317 “Ipsis existentibus in loco synagoge, seducens diabolo, rationabilis creature inimico, seductum presentare satagit” (Errores gazariorum… P. 288. § 2). 318 “Et in signi homagii osculatur diabolum in humana vel – ut premittitur – in alia specie apparentem, et in culo vel ano, dando ei pro tributo unum menbrum sui corporis post mortem” (Ibidem. P. 290. § 3). дела ради этих собраний и, наконец, всеми силами «с использованием зелий и других злодеяний» пытаться мешать любым свадебным церемониям319. Очень подробно в “Errore…” описывались и встречи членов секты, названные здесь «синагогами» (in loco synagoge)320. Церемонии принятия в свои ряды новых адептов ведьмы и колдуны посвящали лишь первую часть таких собраний, всегда проходивших по ночам321. Остальное время было отдано «празднику»322: банкету, где поедалось вареное или жареное мясо 319 320 Ibidem. P. 288. § 2. Насколько можно судить, термин «шабаш» применительно к сборищу ведьм и колдунов впервые появился только в середине XV в., в материалах судебных дел. В 1446 г. в регистре Парижского Парламента упоминалось о процессе, на котором обвиняемая, находившаяся в тот момент в тюрьме епископа Санта, призналась, что «на их шабаш много раз являлся черный человек с огромными сверкающими глазами»: “Confessa que a leur sabbat venoit aucunes foiz un gros homme noir a gros yeux estincelés” (Archives Nationales de la France. Série X – Parlement de Paris. Série X 2 – Parlement criminel. X 2a – Registres criminels. X 2a 24, f. 114-115, avril 1446). Латинское “sabbatum” первый раз в интересующем нас значении было использовано около 1462 г. в сочинении “Flagellum maleficorum” Пьера Мармориса, описывающего, в частности, встречу ведьм и колдунов “ad demoniaca sabbata”: Anheim E., Boudet J.-P., Mercier F., Ostorero M. Aux sources du sabbat. Lectures croisées de “L’imaginaire du sabbat / Edition critique des textes les plus anciens (1430c.-1440c.)” // Médiévales. 2002. N 42. P. 153-176, здесь P. 161. 321 “Persistentesque in illis usque ad medium noctis vel circa, et non ultra, quia hec est hora eorum et potestas tenebrarum” (Errores gazariorum… P. 296. § 11). 322 Подробнее о восприятии шабаша как праздника в показаниях обвиняемых на ведовских процессах и в первых демонологических трактатах см.: Тогоева О.И. Шабаш как праздник // Жизнь как праздник. Интерпретация культурных кодов: 2007 / Отв. ред. В.Ю. Михайлин. Саратов-СПб., 2007. С. 101-119. убитых детей, танцам, а также сексуальным оргиям, на которых царили полная свобода и вседозволенность323. Все эти явления расценивались автором “Errores…” как абсолютная реальность, недаром он постоянно (как и Ганс Фрюнд) ссылался на признания ведьм и колдунов, сделанные в суде324. Вполне понятно, что подобные описания имели мало общего с действительностью. Скорее, их следует рассматривать как некую искусственную конструкцию, созданную на основании самых различных – как «ученых», так и «народных» – представлений о колдовстве и последовательно навязываемую обвиняемым на ведовских процессах. Истоки этих представлений далеко не всегда доступны исследователю: так, например, полет на шабаш на стульях, о котором упоминал в своей «Записке» Ганс Фрюнд, является совершенно уникальной особенностью данного сочинения и не повторяется более нигде. Однако в том, что касается темы предательства ведьм и колдунов по отношению ко всему остальному человечеству, истоки образа, на мой взгляд, проследить отчасти возможно. В этой связи особый интерес представляет пассаж из упоминавшегося выше “Errores gazariorum”. Описывая многочисленные зелья, которые использовали ведьмы и колдуны для наведения порчи на окружающих, анонимный автор данного трактата подробно останавливался на одном таком рецепте. Он сообщал, что ведьмы часто похищают католиков, причем особое предпочтение отдают людям с рыжими волосами. Они раздевают и 323 Errores gazariorum... P. 290. § 3. Интересно, что в специальной литературе полностью отрицается существование в материалах ведовских процессов вплоть до XVI в. описаний гомосексуальных контактов, о которых упоминает, в частности, автор “Errores…”: Herzig T. The Demons’ Reaction to Sodomy: Witchcraft and Homosexuality in Gianfrancesco Pico della Mirandola’s “Strix” // Sixteenth Century Journal. 2003. T. 34. N 1. P. 53-72. 324 “Item ex confessione combustorum constat quod illi de secta…” (Errores gazariorum… P. 298. § 18). См. также: Ibidem. P. 294, 296. привязывают к лавке свою жертву, а затем помещают в тело несчастного ядовитых насекомых, которые попадают внутрь через рот, нос, анальное и прочие отверстия, кусают и отравляют человека, так что он в результате умирает. Затем они подвешивают его труп за ноги и собирают вытекающие из тела жидкости в специальные сосуды. Из этих жидкостей, перемешанных с детскими внутренностями и ядовитыми насекомыми, которые ранее использовались для доведения человека до смерти, они готовят при помощи дьявола свое колдовское зелье, способное убить любого, на кого оно попадет325. Исследователи уже отмечали несомненную связь данного пассажа с историей одного из самых известных в христианской культуре предателей – Иуды Искариота. На это прежде всего указывает весьма специфическая смерть человека, попавшего в руки членов ведовской «секты», – повешение 325 “Item predicti pestiferi cum possunt habere unum rufum hominem non quidem de secta, sed fidelem catholicam, expoliant eum nudum, eum ligantes super scampnum taliter quod neque manus neque cetera menbra movere potest. Quo ligato, circumquaque adducuntur animalia venerata, que coguntur ubique eum mordere per homines aliquos de ipsa secta magis immisericordes et crudeles taliter et adeo quod pauper homo in illis tormentis existens exspirat et moritur suffocaturque a veneno. Quo mortuo, suspendunt eum per pedes, ponentes sub ore eius aliquod vas vitreum vel terreum ad tenendum immunditias et venenum, per os et per alios meatus hominis distillantes. Qua recollectione facta, cum pinguedine suspensorum in partibulo et interioribus puerorum ac etiam animalibus venenatis predictis, que hominem interfecerunt veneno, ministerio diabolico ungentum aliud conficiunt, quod solo tactu interficit omnes homines” (Errores gazariorum. P. 292. § 7). О зелье, одно прикосновение к которому убивает человека, упоминается, в частности, в показаниях Жаке Дюрье, обвиненного в колдовстве в 1448 г. в Веве (Ostorero M. “Folâtrer avec les démons”. Sabbat et chasse aux sorciers à Vevey (1448). Losanne, 1995. P. 196). вверх ногами, представляющее собой ничто иное как пародию на распятие Христа326. Не менее интересным элементом рассказа следует назвать и выделяющиеся из тела соки, которые собирают ведьмы. Именно этот последний момент особенно напоминает о судьбе предателя Христа – в том виде, в котором она получила широкую известность в Средние века. Наиболее показателен в этом контексте пассаж из жития св. Матфея, помещенного в «Золотую легенду» Иакова Ворагинского, где приводится апокрифический рассказ о жизни Иуды Искариота, основные элементы которого отсылают в свою очередь к истории Эдипа. Иуда точно так же убивает своего отца и женится на собственной матери, после чего во искупление данного греха отправляется к Христу и становится одним из его учеников327. Затем следует предательство и самоубийство героя, описанное Иаковом Ворагинским особенно ярко: «Он собирался повеситься при помощи шнурка, а когда это произошло, его живот лопнул и оттуда выпали его внутренности, но ничего не вышло из его рта. И было справедливым то, что внутренности, в которых и была задумана измена, оказались растерзаны, а горло, откуда вышли слова предательства, было задушено шнурком. Он умер, подвешенным в воздухе, поскольку, оскорбив ангелов на небесах и людей на земле, он оказался помещен вдали от их жилищ и уподоблен демонам воздуха»328. 326 Ostorero M. Commentaire… P. 317. 327 См. подробнее: Boureau A. L’inceste de Judas. Essai sur la genèse de la haine antisémite au XIIe siècle // Boureau A. L’événement sans fin. Récit et christianisme au Moyen Age. P., 1993. P. 209-230. 328 “Quos tamen poenitentia ductus retulit et ahiens laqueo se suspendit et suspensus crepuit medius et diffusa sunt omnia viscera ejus. In hoc autem delatum est ori, ne per os effunderetur, non enim diguum erat, ut os tam viliter inquinaretur, quod tam gloriosum os scilicet Christi contigerat. Dignum enim erat, ut viscera, quae proditionem conceperant, rupta caderent et guttur, a quo vox proditoris Иконографический сюжет повешенного на дереве Иуды (часто – с выпадающими из живота внутренностями) получил в Средние века широкое распространение: мы наблюдаем его развитие, в частности, на барельефе из собора Сен-Лазар в Отене (XII в.)329 или на миниатюре из Роскошного часослова герцога Беррийского (XV в.)330. Однако в тот же период в иконографии Иуды возникли и другие, не менее устойчивые, но значительно более важные для нашей темы мотивы. Среди них прежде всего следует назвать цвет волос главного героя: начиная с каролингского времени (а особенно с XII-XIII вв.) Иуда – как и некоторые другие известные предатели (Каин, Далила, Саул, Ганелон) – стал изображаться рыжим. Впервые возникнув в германских землях, данная традиция постепенно захватила всю Западную Европу, хотя в Италии и Испании подобные изображения двенадцатого апостола встречались достаточно редко331. Как отмечает Мишель Пастуро, именно образ рыжего Иуды оказал влияние на иконографию других средневековых предателей: постепенно такой цвет волос и/или бороды превратились в отличительный знак любого из них. Все, кто, с точки зрения людей Средневековья, занимались бесчестным или незаконным делом, должны были быть рыжими: сенешали, exierat, laqueo artaretur. In aere etiam interiit, ut qui angelos in coelo et homines in terra offenderat, ab angelorum et hominum regione separaretur et in aere cum daemonibus sociaretur” (Legenda aurea vulgo historia Lombardica dicta ad optimorum librorum fidem / Recensuit Th.Graesse. Lipsae, 1850. Cap. XLV. De sancto Mathia apostolo. P. 186). 329 Воспроизведение см.: Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века). М., 1989. С. 237. 330 Об иконографии Иуды Искариота см. прежде всего: Porte W. Judas Ischarioth in der bildenden Kunst. Berlin, 1883. 331 Pastoureau M. L’homme roux. Iconographie médiévale de Judas // Pastoureau M. Une histoire symbolique du Moyen Age occidental. P. 197-209. бальи и прево, желавшие обмануть своих сеньоров, палачи, проститутки, менялы, ростовщики, фальшивомонетчики, жонглеры и даже хирурги332. К этому стоит добавить, что на изображениях изменился и цвет кожи предполагаемых или явных предателей, и цвет их одежды, которые также стали рыжими, о чем свидетельствуют, к примеру, фигура Иуды из немецкого евангелия XII в. или платья армейских проституток из «Хроник Эно» XV в. В тексте “Errores gazariorum”, как мы помним, речь также шла о рыжем человеке, повешенном ведьмами и колдунами за ноги. Однако тема предательства вообще и предательства Иуды в частности обыгрывалась в этом трактате, как мне кажется, особенно изящно. Рыжим оказывался здесь не предатель Сына Божьего и христианской веры, но истинный католик, который в данном случае выступал в роли предателя идеалов собственно ведовской «секты», за что и нес соответствующее наказание333. Любопытно 332 Ibidem. P. 199. Неслучайно хозяйка постоялого двора в Нефшателе, где, согласно обвинению 1431 г., вместе с другими женщинами «неподобающего поведения» долгое время якобы проживала Жанна д’Арк, имела прозвище La Rousse (Рыжая), указывавшее на ее занятия сводничеством: Тогоева О.И. «Истинная правда». Языки средневекового правосудия. М., 2006. С. 148. 333 Пассаж из “Errores Gazariorum” – не единственный пример того, как библейские сюжеты получали в средневековых текстах трактовку, далекую от оригинала. Не менее любопытен, с этой точки зрения, «Дневник» Парижского горожанина, в котором «классическая» история Юдифи служит аналогией для рассказа о неудавшемся штурме Парижа, предпринятом Жанной д’Арк в сентябре 1429 г. В отличие от всех прочих авторов XV в., именовавших Жанну второй Юдифью и называвших Ветулией спасенный ею от англичан Орлеан, Парижский горожанин видел в Деве Олоферна, осаждавшего столицу Франции. Подробнее см.: Тогоева О.И. «Истинная правда»… С. 170. отметить, что упоминание рыжего цвета в столь специфическом контексте встречается и в материалах средневековой судебной практики – например, в деле некой Изабель Пера, чей процесс проходил в 1498 г. в Доммартене (территория современной Швейцарии). Обвиненная в занятиях колдовством, Изабель, в частности, заявила, что при вступлении в секту дьявол требовал от нее отречься от Богородицы, но она отказалась это сделать. Тем не менее, она много раз присутствовала на шабаше, участники которого обзывали Богородицу «Рыжей»334. Эти данные, однако, не означают, что тема предательства Иуды всегда трактовалась средневековыми демонологами в столь оригинальном ключе. Напротив, в большинстве случаев речь все же шла о стандартной аналогии, при которой Иуде уподоблялись сами ведьмы и колдуны. В частности, анонимный автор “Errores Gazariorum” в заключении к своему трактату сам отмечал, что члены преступной «секты» на первый взгляд практически не отличимы от обычных католиков. Более того, их можно легко принять за самых примерных прихожан, ибо в течение года они регулярно посещают мессу и исповедуются. Однако на самом деле, писал он далее, ведьмы и колдуны причащаются точно так же как Иуда, который принял хлеб, 334 Pfister L. L’enfer sur terre. Sorcellerie à Dommartin (1498). Lausanne, 1997. Р. 70. обмакнутый в вино из рук Христа335, т.е. делают это из страха, что их отказ от таинств может выдать их и их предательство будет раскрыто336. Прямая отсылка к евангельскому тексту, в котором фигура Иуды ассоциировалась с Сатаной, толкающим людей на путь предательства, особенно интересна применительно к восприятию ведьм и колдунов в Средние века. С точки зрения демонологов того времени, именно дьявол – как и в случае с Иудой – стоял за всеми действиями членов преступной «секты»: ему они приносили клятву верности, отказываясь таким образом от верности Христу и истинной вере. Такое понимание проблемы прослеживается и по материалам судебных дел. Например, на процессе 1467 г. некая Пьеретт Тротта из Веркорена (территория современной Швейцарии) обвинялась в связи с дьяволом, который совратил ее и сделал своим адептом. Он назывался ей именем Иуды и представал перед ней в образе черного человека с крючковатым носом и в высоком волосатом колпаке337. Однако еще более ясно связь между фигурой Иуды и средневековыми ведьмами прослеживается по иконографическому материалу. Несмотря на то, 335 Ср.: «Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит… Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту» (Иоан. 13, 21-22, 26). См. также: Лук. 22, 21-23. 336 “Item ex confessione combustorum constat quod illi de secta inter ceteros fideles videntur esse meliores et communiter audiunt missam, sepe in anno confitentes; et multotiens capiunt sacram eukaristiam ad instar Iude, qui de manu domini etc., et hoc ne, si se retraherent a sacramentorum perceptione, deprehendentur aut detegeretur eorum error etc.” (Errores gazariorum… P. 298. § 18). 337 Об этом процессе см.: Strobino F. Françoise sauvée des flammes? Une Valaisanne accusée de socellerie au XVe siècle. Losanne, 1996. P. 74, 130-135. что от XV-XVI вв. таких изображений сохранилось крайне мало, мы можем, как мне кажется, говорить об определенной тенденции визуализации темы ведьмы-предательницы. Прежде всего эта последняя становится рыжеволосой, как на миниатюре 1460 г. к трактату Иоганна Тинктора «Поношение секты вальденсов» или на картине Ганса Бальдунга (1484/14851545) «Ведьмы», созданной в 1508 г. Эти изображения любопытно сравнить с более ранними образцами, появившимися в тот период, когда колдовство не воспринималось еще как реальность, заслуживающая самого пристального внимания, а потому мало кого интересовало, как может (или должна) выглядеть настоящая ведьма. Так, на миниатюре из «Декрета» Грациана, датирующейся началом XIV в., перед нами предстает женщина, цвет волос которой определить еще довольно трудно. Верхом на фантастическом монстре она устремляется в неизвестном направлении, что, возможно, призвано было проиллюстрировать сам текст Грациана, для которого полеты на шабаш и происходящее там являлись иллюзией, посланной дьяволом338. К середине XV в. данная концепция, однако, начала постепенно уступать место иной точке зрения, согласно которой колдовство рассматривалось как реальная угроза339. Как следствие, изменилась и иконография ведьмы: отныне не только ее волосы, но и одежда изображалась рыжей, что соответствовало изменениям в образе всех категорий средневековых предателей, отмеченным выше. В рыжее платье одета одна из 338 “Sortilegi sunt qui sub nomine fictae religionis…divinationes scientiam profitentur” (Decretum magistri Gratiani // Corpus Iuris Canonici / Hrsg. von A. Friedberg. Leipzig, 1879. Pars II. C. XXVI. Col. 1019-1046, здесь Q. I. C. I. Col. 1020). 339 Об отношении к колдовству как к иллюзии или как к реальности среди средневековых теологов, церковных и светских судей см.: Тогоева О.И. Ересь или колдовство? Демонология XV в. на процессе Жанны д’Арк // Средние века. Вып. 68 (4). М., 2007. С. 160-182. ведьм на самом раннем изображении полета на шабаш – миниатюре из «Защитника дам» Мартина Ле Франка (около 1451 г.). Такие же платья мы наблюдаем и на рисунке из хроник Йогана Якоба Вика 1570 г., на котором даже сам дьявол и его демоны, присутствующие на шабаше, – рыжего цвета. Следует, однако, отметить, что негативное восприятие рыжего цвета не являлось отличительной особенностью эпохи Средневековья. По мнению Мишеля Пастуро, данная традиция имела давние и весьма различные корни: библейские, греко-романские и германские. Кроме того рыжий цвет не всегда указывал исключительно на отрицательных персонажей (в частности, на предателей). Подтверждением тому может служить иконография библейского царя Давида, постоянно изображавшегося с рыжими волосами и бородой. Еще более важным представляется тот факт, что и сам Христос начиная с XII в. становится на средневековых миниатюрах рыжеволосым – точно так же как и Иуда. Таким образом, с точки зрения М.Пастуро, подчеркивалась не столько дистанция между этими персонажами, сколько их близость – близость их судеб, близость, возникающая между жертвой и ее палачом340. Данное наблюдение имеет, как мне представляется, непосредственное отношение к другой особенности средневековой иконографиии Иуды Искариота, который с начала XIV в. изображался преимущественно левшой. Отныне его рыжих волос и одежд, а также звероподобного лица было уже недостаточно, чтобы выделить двенадцатого апостола из группы учеников Христа. А потому все значимые действия Иуда совершал теперь левой рукой: ею он сжимал кошелек с тридцатью сребренниками, прятал за спиной ворованную рыбу, брал хлеб в сцене Тайной Вечери и даже прилаживал веревку к суку, на котором собирался повеситься. Точно такое же использование левой (а не правой) руки мы наблюдаем и на тех редких изображениях ведьм, которые дошли до нас от эпохи Средневековья. 340 Pastoureau M. L’homme roux. P. 199-202. Например, на миниатюре из «Защитника дам» Мартина Ле Франка XV в. ведьма левой рукой направляет свою метлу, а в «Письме Офеи Гектору» Кристины Пизанской (нач. XV в.) – собирает лягушек341. Данный иллюстративный материал, безусловно, не означает, что все без исключения члены ведовской «секты» представлялись людям Средневековья рыжими и/или левшами: например, на гравюре из анонимного английского памфлета 1593 г. ведьма кормит своих домашних питомцев именно правой рукой342. Точно так же в 1419 г. убийцы Жана Бесстрашного, герцога Бургундского, отрубили ему именно правую руку – дабы положить конец колдовству, которым он, по слухам, занимался343. Любопытно, однако, отметить, что иногда устойчивый страх перед правой рукой ведьмы или колдуна, зафиксированный в том или ином конкретном случае в письменных источниках, не находил подтверждения в иконографическом материале. Наиболее любопытным примером такого «несовпадения» может служить история убийства в 1407 г. герцога Орлеанского, которого также подозревали в занятиях колдовством. Согласно текстам XV в., в момент убийства правая рука герцога была отрублена для того, чтобы после смерти он не смог вернуться к своему преступному ремеслу344. Однако для автора одной из сохранившихся до наших дней миниатюр, посвященных этому событию, было совершенно очевидно, что отрубленная рука была (или должна была быть) левой. 341 См. также подборку гравюр XVI-XVII в. из английских памфлетов, посвященных ведовским процессам, на которых многие изображенные персонажи также являются левшами: Игина Ю.Ф. Ведовство и ведьмы в Англии. Антропология зла. СПб., 2009. С. 81, 136, 204. 342 См. также: Игина Ю.Ф. Указ. соч. С. 138, 140. 343 Fresne de Beaucourt G. du. Histoire de Charles VII. P., 1881-1891. 6 vol. T. 1. P. 171; Warner M. Joan of Arc. The Image of Female Heroism. L., 2000. Р. 97. 344 Fresne de Beaucourt G. du. Op. cit. P. 171; Warner M. Op. cit. P. 98. Таким образом, рассуждать о существовании некоей устойчивой традиции в восприятии средневековых ведьм и колдунов исключительно как левшей (или как правшей) представляется мне несколько преждевременным. Возможно, что в данном случае мы имеем дело с определенным смещением в понимании дихотомии правое/левое, с переносом смысла, подобным описанной выше ситуации с одинаковым цветом волос у Иисуса Христа и Иуды Искариота. Этот сюжет, на мой взгляд, заслуживает дальнейшего детального изучения. Одно остается, тем не менее, ясным. Тема предательства Иуды, безусловно, имела самое непосредственное отношение к формированию средневекового образа ведьмы, к оценке угрозы, которую представляли для окружающих «секты» ведьм и колдунов. С точки зрения людей той эпохи, ведьма предавала христианскую общину, саму веру, избирая своим учителем дьявола вместо Сына Божьего, точно так же, как Иуда предавал Христа. Данная аналогия, таким образом, служила нравственным обоснованием охоты на ведьм, самого уголовного преследования подобного преступления, что становится особенно ясно при анализе использования истории Иуды при оценке некоторых других преступлений, связанных с темой предательства. В частности, интерес вызывает явное присутствие данной темы в символике «еврейской казни», при которой приговоренных к смерти (прежде всего евреев, но вместе с ними и предателей-христиан, и ростовщиков-христиан, и должников-христиан) – так же как в примере из “Errores gazariorum” – вешали вниз головой345. Прямые или косвенные отсылки к теме предательства Иуды мы находим и в описаниях случаев политического предательства, известных по художественной литературе и по хроникам средневековья. Как мне представляется, только так можно объяснить весьма туманную историю, 345 Подробнее о ритуале «еврейской казни» и его символике см.: Тогоева О.И. «Истинная правда»… С. 222-254. рассказанную Эберхардом Виндеке в «Книге императора Сигизмунда» (3040-е гг. XV в.) и посвященную откровению Жанны д’Арк, призывавшему ее поспешить на помощь королю, находящемуся в опасности: речь шла о торжественном обеде, в ходе которого Карла VII собирались отравить. Жанна, проверив еду на собаках и убедившись в истинности своего видения, указала на одного из присутствовавших в зале шевалье и назвала его предателем346. Данный эпизод, не имеющий ничего общего с реальной эпопеей Жанны д’Арк, становится, тем не менее, понятнее, если обратить внимание на важное уточнение, сделанное автором: за столом, согласно Виндеке, сидело 12 королевских гостей, один из которых оказался предателем. Как мне представляется, именно этот, незначительный на первый взгляд, элемент рассказа дает возможность интерпретировать всю сцену как аналогию Тайной вечери, где Карлу VII отводилась роль Христа, а неизвестному шевалье – роль Иуды. То же сравнение предателя с Иудой присутствует и в латинской хронике Жана Шартье, созданной в конце 40-х гг. XV в. Речь в ней вновь идет о Жанне д’Арк, а также о Жане Люксембургском, вассале герцога Бургундского, взявшем девушку в плен около Компьеня: «Увы, она была захвачена Люксембургом. Узнав об этом, все подданные королевства плакали от всего сердца. И тогда Люксембург, наподобие Иуды, предавшего Христа, не побоялся продать невинную [Жанну] после мучительного тюремного заключения [и сделал это] под давлением англичан. И этот злодей, виновный во многих других ужасных преступлениях, по наущению дьявола повесился в своей постели как Иуда спустя довольно большое время»347. 346 Lefèvre-Pontalis G. Les sources allemandes de l’histoire de Jeanne d’Arc. Eberhard Windecke. P., 1903. P. 190-192. 347 “A jam dicto de Lucemburgo extitit (proth dolor!) mancipata quo divulgato regnicole merito corde defleverunt ac extunc ipse de Lucemburgo eam Любопытно, что именно эпопея Жанны д’Арк дает нам возможность убедиться в том, что тема предательства Иуды как морально-нравственного обоснования преследования любых форм измены доживает в европейском правовом дискурсе до конца XIX века. В 1894 г., когда в Риме шел процесс канонизации французской героини, архиепископ Экс-ан-Прованса монсеньор Гонт-Сулар в речи, посвященной этому знаменательному событию, уподоблял Жанну самому Иисусу Христу, а епископа Кошона, осудившего ее на казнь, Иуде, которого церкви надлежало отторгнуть как чужеродный член348. Я полагаю, впрочем, что не только история Жанны д’Арк может предоставить нам свидетельства исключительной живучести образа предателя Иуды в европейском правовом дискурсе. И эта тема, возможно, еще привлечет внимание специалистов. innoocentem ad instar Jude Christi traditoris Anglicis emulantibus post longincam carceris torturam venumdari non veritus est” (Bibliothèque Nationale de France. Nouv. acq. lat. 1796. F. 49) 348 “L’évêque Cauchon ne nous appartient plus que Judas, puisque nous l’avons répudié par le jugement le plus authentique et le plus solennel” (цит. по: Winock M. Jeanne d’Arc // Les lieux de mémoire / Sous la dir. de P. Nora. III: Les France. T. 3: De l’archive à l’emblème. P., 1992. P. 675-733, Winock M. Jeanne d’Arc // Les lieux de mémoire / Sous la dir. de P. Nora. III: Les France. T. 3: De l’archive à l’emblème. P., 1992. P. 675-733, здесь Р. 696). В.Н.Рудаков ПОВЕДЕНИЕ РУССКИХ КНЯЗЕЙ ВО ВРЕМЯ И ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ БАТЫЯ ГЛАЗАМИ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КНИЖНИКОВ. 1.0. Поведение русских князей в период нашествия Батыя, а также во время установления зависимости русских земель от Орды имело несколько характерных черт. 1.1. В годы нашествия князьям фактически не удалось организовать сколько-нибудь серьезных полевых сражений с татарами. На Руси не было сражений, сопоставимых, скажем, с битвой при Легнице 9 апреля 1241 г., когда войска под командованием герцога Силезии Генриха II попытались (правда, безуспешно) организовать сопротивление татарам, которыми руководил старший брат Батыя – Орда, или сражению у реки Шайо 11 апреля 1241 г., в котором венгерский король Бела сражался (также безрезультатно) против войск самого хана Батыя349. Данные же источников о «битве на реке Сити», известной всем со школьной скамьи, не только не позволяют ставить ее в один ряд с перечисленными сражениями, но и вовсе дают возможность усомниться в ее реальности350. Практически все известные нам факты Хрусталев Д.Г. Русь от нашествия до «ига». 30-40 гг. XIII в. СПб., 2008. С. 197-210; Штайндорфф Л. Чужая война: военные походы монголов в 1237-1242 гг. в Хронике Фомы архидьякона Сплитского // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 4 (34). С. 23. 350 Даже ближайшие потомки тех, кто участвовал в этом столкновении, не называют произошедшее «битвой» и даже «сражением». Самые ранние из дошедших летописных рассказов (вторая половина XIII – начало XIV вв.) о событиях, связанных с нашествием татар, либо вовсе не сообщают об этом событии (например, Ипатьевская летопись), либо представляют дело так, что имела место всего лишь погоня татар за русскими, которая на реке Сити завершилась полным разгромом последних (Новгородская первая летопись старшего извода), либо туманно сообщают о том, что «бысть сеча зла», но при этом указывают, что князь Юрий Всеволодович отправился к Сити «в мале дружине», что вряд ли могло быть, если бы речь шла о «битве» (Лаврентьевская летопись). ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Л., 1927 (репринт – М., 1997). Стб. 461, 465; Т. 2. СПб., 1908 (репринт – М., 1998). Стб. 779; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., Л., 1950 (репринт – 349 сопротивления ордынцам связаны исключительно с обороной городов351. 1.2. Однако даже в ходе обороны городов князья – по крайней мере, если верить наиболее ранним летописным рассказам о событиях того времени – весьма редко проявляли себя в качестве организаторов «героического сопротивления». Скорее, наоборот: описания осады, например, Владимира или Киева, дают нам примеры прямо противоположного поведения князей. Великий князь владимирский Юрий Всеволодович (тот самый, который участвовал в столкновении на реке Сити) «изииди из града» («еха на Волгу», – уточняет владимирский летописец, «бежал», – не скрывает своих оценок новгородец352), оставив в городе жену и сыновей (последние и вовсе отстранились от организации обороны353). Что же касается Киева, то великокняжеский стол, за который вплоть до самого нашествия велась ожесточенная борьба между виднейшими представителями Рюриковичей, перед лицом Батыевых орд вообще остался без князя. Будущий святой – Михаил Всеволодович Черниговский – «бежа передъ татары Оугры», т.е. в Венгрию, «иже за страхъ татарьскыи не сме ити Кыеву», а Даниил Романович Галицкий посадил в Киеве своего посадника Дмитра, который и руководил обороной, а сам также покинул город, убежав «в Ляхы»354. Чуть ли не единственный зафиксированный в источниках случай действенного участия князей в борьбе с татарами – оборона Рязани в декабре ПСРЛ. Т. 3. М., 2000). С. 75-76. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. М., Л., 1960. С. 39. 351 См.: Горский А.А. Русь. От славянского расселения до Московского царства. М., 2004. С. 181. 352 Ср.: ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 461; Т. 2. Стб. 779; Новгородская первая летопись… С. 75. 353 См. подробнее: Рудаков В.Н. Сыновья великого князя во время осады Владимира: к проблеме восприятия борьбы с монголо-татарами в летописании // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Москва, 4-6 февраля 1998 г. М., 1998. С. 191-193. 354 Как сообщает Ипатьевская летопись, попавшего в плен Дмитра Батый, «мужества ради его», приказал оставить в живых. См.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 782-783, 785, 787-788. 1237 г. И то об этом сообщает лишь Новгородская первая летопись старшего извода355. По ее версии татары, придя на рязанскую землю, стали просить у рязанских князей «десятины во всем: и в людехъ, и въ князехъ, и въ конихъ, во всякомь десятое». Князья же рязанские выехали против татар на реку Воронеж и сказали: «Когда нас всех не будет, то все ваше будет». После чего князь Юрий Ингваревич «затворился в граде», а князь Роман Ингваревич «стал биться против них со своими людьми»356. Получается, что в большинстве случаев князья уклонялись от функции организаторов борьбы с татарами. Героическая оборона русских городов, о которой было известно даже за пределами Руси (например, хронисту Фоме из Сплита)357, в основном являлась результатом отчаянного сопротивления самих горожан358. 1.3. Однако точно так же вели себя князья и в период после нашествия: фактов сопротивления татарам с их стороны источники практически не фиксируют вплоть до второй половины XIV века. При Дмитрии Донском Разброс датировок летописного рассказа весьма велик: от 1255 г. до 1330 г. Ср.: Тихомиров И.А. О сборнике, именуемом Тверской летописью // ЖМНП. 1876. Декабрь. С. 271; Бородихин А. Ю. Цикл повестей о нашествии Батыя в летописях и летописнохронографических сводах XIV–XVII вв. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Машинопись. Новосибирск, 1989. С. 72–73, 115; Гиппиус А.А. К истории сложения текста Новгородской первой летописи // Новгородский исторический сборник. Вып. 6 (16). СПб., 1997. С. 69-70. 356 Новгородская первая летопись… С. 75. В других же летописях рассказы об обороне Рязани не дают возможность оценить действия князей. Так Лаврентьевская летопись сообщает лишь о том, что татары «почаша воевати Рязаньскую землю» и «попленивша Рязань весь и пожгоша и князя ихъ убиша… потом поидоша на Коломну» (ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 460). Не менее лаконична и южнорусская Ипатьевская летопись: «взяша град Рязань копьемъ, изведшее на льсти князя Юрья» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 778.). Но даже рассказ Новгородской первой летописи кажется чрезмерно поверхностным, например, по сравнению с повествованием китайской истории монгольской династии Юань («Юань ши»). В ней о взятии Рязани говорится следующее: «Подошли к городу Елицзянь (Рязань). 7 дней длилось великое сражение, (после чего) взяли его». При этом будущий великий хан Мунке (Менгу) «когда дошли до города Елицзянь (Рязань), лично дрался в рукопашную, (после чего) разрушили ее (Рязань)». См.: Кычанов Е.И. Сведения из «Истории династии Юань» («Юань ши») о Золотой Орде // Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556. Казань, 2001. С. 39. По сведениям Рашид-адДина, борьба за Рязань продолжалась три дня, в ней участвовали войска под командованем семи Чингизидов. См.: Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 38. 357 Фома Сплитский. История архиепископов Салона и Сплита. М., 1997. С. 104. 358 См.: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV-XV вв. М., 1959. С. 202. 355 политика московских князей по отношению к татарским властям начинает претерпевать серьезные изменения. До этого времени акты сопротивления татарам были связаны исключительно с междукняжескими конфликтами, в которых «князья могли оказываться в конфронтации с ханом, поддерживавшим их соперников», а вовсе «не с осознанной борьбой на полное уничтожение зависимости»359. Более того, подавляющее большинство князей буквально через несколько лет после нашествия поехали в Орду и, заручившись поддержкой ордынских властей, превратились в верных и исполнительных ханских вассалов. Первым – в 1243 г., как известно, к хану отправился великий князь Ярослав Всеволодович, за ним потянулись и другие князья. Представление о массовости этого явления (по крайней мере, на северо-востоке Руси) дает помещенный в самом конце рассказа Лаврентьевской летописи о нашествии Батыя список князей, которых, по словам летописца, «Бог избавил от руки иноплеменных». Всего летопись перечисляет тринадцать спасшихся во время нашествия князей Северо-Восточной Руси. Из них Орду (либо Сарай, либо Каракорум) в период с 1243 по 1277 год посетили одиннадцать человек (о том, были ли в Орде двое оставшихся князей, источники не позволяют судить360). Пропорция получается весьма красноречивая: как минимум 11 из 13 уцелевших князей Северо-Восточной Руси в течение первых десятилетий после нашествия отправилась на поклон к ханам и с «честью» вернулись обратно! Конечно, подобное поведение князей не могло не стать одной из причин того, что зависимость Руси от Орды растянулась на целые столетия361. И с точки зрения сегодняшнего дня, их поведение – как во время Горский А.А. Москва и Орда. М., 2000. С. 88-89. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 471. 361 На протяжении столетия русские князья, по наблюдению А.В.Чернецова, демонстрировали «поразительно длительную лояльность к власти Чингизидов», проявляя при этом странное для людей, подвергнувшихся завоеванию, «татарофильство». См.: Чернецов А.В. Связи средневековой Руси с Востоком: некоторые проблемы и перспективы изучения // Истоки русской культуры (археология и лингвистика). М., 1997. С. 147. Ср.: 359 360 нашествия, так и после него – выглядит вполне предосудительным. Однако было ли предосудительным такое поведение в то время, когда действовали сами князья? Считались ли такие поступки князей, как отказ от борьбы, бегство из города или служба татарам предательством или хотя бы проявлением недолжного исполнения ими своих обязанностей? 2.0. Рассмотрим отношение древнерусских книжников к трем названным типам поведения князей. 2.1. Отказ от борьбы. Наиболее показательно в этой связи описание поведения сыновей великого князя Юрия Всеволодовича, оставленных отцом во Владимире. Рассказы об обороне Владимира содержатся во всех три ранних летописных повествованиях о событиях 1237-38 гг. 2.1.1. По версии Лаврентьевской летописи362, когда татары подошли к городу, «володимерци затворились в граде». Однако «безбожнии», сообщает летопись, «водили с собой» родного брата оставшихся в городе князей – ранее захваченного ими в плен Владимира Юрьевича. Всеволод же и Мстислав Юрьевичи, пишет летописец, «узнали брата своего, и плакали, глядя на Владимира». Они обратились к «дружине своей и Петру-воеводе»: «Братья, лучше нам умереть перед Золотыми воротами за святую Богородицу и за правоверную веру христианскую»; но не разрешил им этого воевода Петр Ослядюкович. Книжник рисует перед нами картину полного смирения князей Всеволода и Мстислава, чей дух сломлен даже не столько видом плененного брата («был он уныл лицом», – написал о нем летописец), сколько самой безысходностью ситуации. И сказали оба князя: «Это все навел на нас Бог за грехи наши», ведь говорит пророк: «Нет у человека мудрости, и нет Он же. К проблеме оценки исторического значения монголо-татарского нашествия как хронологического рубежа // Русь в XIII веке. Древности темного времени. М., 2003. С. 13. 362 Текст был создан не позже 1305 года, когда появился протограф Лаврентьевской и Троицкой летописей, но, возможно, и ранее – в 80-е годы XIII века. См. подробнее: Лурье Я.С. Лаврентьевская летопись – свод начала XIV века // ТОДРЛ. Т. 29. Л., 1974. С. 66–67. Ср.: Прохоров Г.М. Летопись Лаврентьевская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. Л., 1987. С. 244. мужества, и нет разума, чтобы противиться Господу. Как угодно Господу, так и будет. Да будет имя Господа благословенно в веках»363. Татары вскоре взяли город, Всеволод и Мстислав бежали, но оказались «убиты вне града», а г. Владимир подвергся разорению. Получается, что стремление воеводы Петра удержать князей от пассивной гибели, от добровольной жертвы «за святую Богородицю и за правоверную веру христьяньскую» оказывается напрасным. Это стремление противоречит изначальной «воли» Всеволода и Мстислава, стремившихся мученически погибнуть и тем самым искупить «грехи», за которые и постигла их (вместе со всеми остальными) «кара Господня»364. Выходит, что владимирский летописец оправдывает поведение князей тем, что воле Господней невозможно противиться. Между прочим, в рамках этой же парадигмы, в представлении составителя рассказа Лаврентьевской летописи, действует и Юрий Всеволодович: в уста великого князя вкладывается фраза о том, что он – ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 462. Весьма показательно, что в последующий период – в XV-XVI вв. – отказ князей от борьбы начинает восприниматься как поведение, не соответствующее их статусу. Именно поэтому подвергается серьезной корректировке образ погибших при осаде Владимира отпрысков Юрия Всеволодовича. Если в рассказе Лаврентьевской летописи оба князя настаивают на гибели-заклании, то в Симеоновской летописи (в этой части, вероятно, передает летописный текст начала XV в.) и Никоновском своде (середины XVI в.), Всеволод и Мстислав, наоборот, собираются с оружием в руках совершить вылазку на «безбожных». Так, в Симеоновской в уста братьев вложена переиначенная по сравнению с Лаврентьевской реплика: “...лучше ны есть умрети ... за святые церкви и за православную веру христианьскую, нежели воли ихъ (татар – В.Р.) быти над нами”. При этом воевода Петр уже не отговаривает князей; ему в уста вкладываются слова, первоначально приписываемые братьям: “сиа вся наведе Богъ на ны грехъ ради нашихъ...” (См.: ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. (репринт – М., 2007). С. 56.) Примерно такую же версию читаем и в Голицынском списке Никоновской летописи, где свои устремления братья мотивируют тем, что ”лутче есть умрети ... нежели воли их (татар. – В.Р.) быти”. Согласно же остальным редакциям Никоновской, князья вообще наполняются воинственным духом: “възхотеша изыти противу ихъ (татар. – В.Р.), и ре(к)ша воеводе своему Петру Ослядюковичю: изыдем къ нимъ (татарам – В.Р.) на бои за святыа церкви и за православную веру”. Воевода вновь произносит фразу о “наведении сих за грехи наша”, первоначально (в Лаврентьевской) принадлежащую князьям. Более того, Петр Ослядюкович всячески отговаривает князей: “Како убо можем изыти на них, и стати противу толикаго множества? Лутчи нам есть в граде седети и, елико возможно нам, противу их брань сотворити” (См.: ПСРЛ. Т. 10. М., 1965. (репринт – М., 2000) С. 107). Подробнее: Рудаков В.Н. Сыновья великого князя… С. 191-193. 363 364 «новый Иов был терпением и верою». Видимо, именно «новый Иов», а не «князь-защитник» являлся «идеалом человека в понимании автора Лаврентьевской»365. По справедливому замечанию Я.С. Лурье, «едва ли можно говорить об „активной антитатарской тенденции“ рассказа 1237-1240 гг. Лаврентьевской; основная его тема – отчаяние, „страх и трепет“, покорность перед Божьими казнями и „напастями“, дающими право „внити в царство небесное”»366. 2.1.2. Несколько иначе излагает ход событий, связанных с обороной Владимира, Новгородская первая летопись старшего извода. По ее версии, оставшийся во Владимире князь Всеволод (Мстислав в этом рассказе не фигурирует) сразу же отказывается от какого-либо сопротивления и занимается исключительно спасением души. «Увидев, что уже взят город», он «вошел в церковь святой Богородицы», и «постригся въ образъ, таже въ скиму». Потом же, когда увидел, что город уже был зажжен, он «въбегоша въ святую Богородицю и затворишася в полате». Там князь и погиб367. Новгородец никак не комментировал такое поведение Всеволода, он лишь констатировал: князь в обороне города не принимал участия. 2.1.3. Впрочем, помимо проявлений «непротивления», книжники описывают и случаи сопротивления. Характерный пример того, что книжники видели разницу между этими двумя подходами – непротивлением и сопротивлением, обнаруживается в описании Батыева нашествия в Ипатьевской летописи368, в которой соседствуют рассказы об обороне двух русских городов – Владимира-на-Клязьме и Козельска. Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988–1237 гг.). СПб., 1996. С. 142-143. См. подробнее: Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII-XV вв. М., 2009. С. 70-74. 366 Лурье Я.С. Лаврентьевская летопись – свод начала XIV века… С. 63. С мнением Я. С. Лурье согласен и А. Ю. Бородихин. Ср.: Бородихин А.Ю. Цикл повестей о нашествии Батыя… С. 80. 367 Новгородская первая летопись… С. 75. Ср.: ПСРЛ. Т. 2. С. 780. 368 В этом месте Ипатьевская летопись передает текст галицкого летописца середины XIII века. См. подробнее: Ужанков А.Н. «Летописец Даниила Галицкого»: редакции, время создания // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 1. М., 1989. С. 270-274. 365 Поведение защитников Владимира в версии Ипатьевской мало чем отличается от того, как ведут себя владимирцы в версиях Новгородской первой и Лаврентьевской летописей. Выехавший из города великий князь Юрий Всеволодович оставляет в столице княгиню, епископа Митрофана, а оборону города поручает своему сыну Всеволоду (Мстислав здесь также не фигурирует). Батый пытается «прельстить» горожан; епископ Митрофан старается ободрить защитников города: «Чада, не убоимся прельщения нечестивых, и хватит думать об этом – тленном и скоро минующем житии, но позаботимся об ином – не скоро минующем житии, ибо оно есть житие с ангелами. Даже если город наш пленят и смерти нас предадут, то вы – я вам в этом ручаюсь – венцы нетленные от Христа Бога примете!». Как отметил далее летописец, услышав эти слова, «все начали крепко боротися»369. По логике летописца забота не о «скоро минующем житии» – то есть, не о земных благах, а о «житии со ангелы» предполагает отсутствие страха, твердость перед лицом «прельщений от нечестивых» и в конечном счете – отпор врагу. Но натиск татар усиливался, и, видя это, князь Всеволод «убояся», поскольку – объясняет причины такого поведения князя летописец – «был сам млад». Надеясь на снисхождение татар, Всеволод «вышел из города с малой дружиной, неся с собой дары многие», рассчитывая сохранить жизнь («животъ прияти»). Ордынский же хан, «как свирепый зверь не пощадил юности его, велел перед собою зарезать, и горожан весь перебить»370. Таким образом, Всеволод поступает вопреки призыву епископа Митрофана: думая о «тленном и скоро минующем житии», он забывает о своей обязанности заботиться («печься») о более важном для христианина «житии» – «не скоро минующем». Вслед за рассказом о защите Владимира автор Ипатьевской летописи повествует об обороне Козельска. Возглавляющий оборону города князь 369 370 ПСРЛ. Т. 2. СПб., 1908. (репринт – М., 1998). С. 780. Там же. Стб. 780. Василий так же, как и Всеволод, «младъ». Однако уже на подступах к стенам города Батый, узнав, что жители Козельска «ум крепкодушный имеют», понимает, что «словами лестными не возможно град взять»371. «Крепкодушные козляне» решили «не вдатися Батыю», говоря, что «князь наш млад есть, и положим живот свой за него: здесь славу сего света получим, и там небесные венца от Христа Бога примем»372. И хотя сам князь Василий, вероятно, в силу своей молодости, в обороне участия не принимает, жители Козельска героически защищают свой город. От их рук гибнет, по словам летописца, четыре тысячи «поганых», и, несмотря на то, что город все-таки был взят, захватчики не смели назвать его Козлеском, «но град злый», поскольку бились за него семь недель373. Защитники Козельска, решившись на героическую, пусть и безнадежную, борьбу с татарами и будучи готовыми «положить живот свой» за юного князя, выбирают «гибель в бою». Именно эта их решимость и должна, по мысли летописца, обеспечить им и «здесь» «славу мира сего», и на небесах «жизнь вечную», «венцы от Христа Бога». Получается, что южнорусский летописец (Ипатьевская летопись) косвенно осуждает поведение князя Всеволода, который «убоялся прельщения нечестивых», думая о «тленном и скоро минующем житии», тогда как настоящему христианину нужно было заботиться о другом – «не скоро минующем житии». И в этом смысле книжник отдает должное тем, кто защищался до последнего вздоха. 2.1.4. Какой из этих двух подходов – нейтрально-оправдательный по отношению к князьям (Лаврентьевская и Новгородская первая) или осуждающий их отказ от борьбы (Ипатьевская) – стоит признать более репрезентативным для той эпохи? Там же. Там же. Стб. 780–781. 373 Там же. Стб. 781. Ср.: в четвертом «Поучении» Серапиона Владимирского встречается слово «крепкодушие»: «врагъ нашь дьяволъ, видевъ ваш разум, крепкодушье, и не възможеть понудити вы на грехъ, но посрамленъ отходит» (См.: ПЛДР. XIII век. С. 452). 371 372 Есть основания полагать, что осуждающий. С одной стороны, составитель южнорусской Ипатьевской летописи, в отличие от владимирского летописца (Лаврентьевская летопись), не был заинтересован в оправдании оставшегося во Владимире князя (князей). Составитель же Лаврентьевской такой интерес имел, что вполне понятно – это были «его» князья. В этом смысле его повествование тенденциозно, оно проникнуто сочувствием и к сыновьям великого князя, и к самому Юрию Всеволодовичу. С другой стороны, автора рассказа Ипатьевской вряд ли можно обвинить в предвзятости по отношению к владимирским князьям. Про гибель того же Юрия Всеволодовича он сообщает вполне нейтрально: «Юрий оставил сына своего во Владимире и княгиню, вышел из города и собрал вокруг себя воинов», но не имел при этом «сторожи». Поэтому окружен («изъеханъ») был Бурондаем: тот «весь город изогна и самого князя Юрия убиша»374. Его сдержанность особенно выделяется на фоне рассказа Новгородской первой летописи старшего извода. Новгородец писал о гибели Юрия весьма нелицеприятно: упомянув, что Юрий «бежал на Ярославль», летописец замечает, что татары «погнашася по Юрьи князи», он же, узнав об этом, «начал полки ставит около себе». Но «не успевъ ничтоже», опять «побеже», в результате чего оказался на реке Сити: здесь его настигли, «и живот свои сконча ту». «Бог знает, как скончался: много глаголют о нем иныи», – заметил книжник: не просто без всякого сожаления, но и как будто намекая на какие-то не слишком украшающие князя подробности его гибели375. (При этом сведения Новгородской первой летописи согласуются с данными персидского историка Рашид-ад-Дина, который, подробно описывая события нашествия, известную нам еще из школьных учебников ПСРЛ. Т. 2. Стб. 779. «Новгородский летописец, который в своем рассказе о событиях 1237—1238 годов относится к Юрию непочтительно, бросая тень сомнения на обстоятельства его смерти. Такого рода догадок об исходе битвы на Сити трудно избежать, когда собственный летописец Юрия столь поразительно избегает подробностей: легко предположить, что он пытался скрыть какие-то, возможно неприятные обстоятельства того, что в действительности произошло. См.: Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. М., 1989. С. 120-121. 374 375 «битву» на Сити даже не упоминает. По его данным, имела место погоня за убегавшим Юрием: «Эмир этой области Ванке Юрку (Юрий) бежал и ушел в лес: его также поймали и убили»376). Наконец, рассказ Ипатьевской летописи следует признать наиболее ранним из дошедших до нас летописных откликов на события 1237-38 гг. Составители же рассказов Новгородской первой ( 50-е гг. XIII в. – 1330 г.) и Лаврентьевской (80-е гг. XIII в. – 1305 г.) летописей, судя по всему, уже имели возможность осмыслить описываемые события. В том числе, и с целью оправдания (особенно, если это касалось «своих» князей) или, наоборот, осуждения тех или иных поступков. 2.1.5. Таким образом, можно говорить о том, что авторы самых ранних из дошедших до нас рассказов о нашествии по-разному выражали свое отношение к поступкам князей, отказавшихся от деятельной борьбы с татарами. В одних случаях, когда речь шла о поведении «своих» князей, летописцы отмечали, что княжеская пассивность и смирение – суть смирение не перед врагом, а перед Божьей карой, противиться которой невозможно и даже греховно. В других случаях, когда летописец не был связан узами «корпоративной» солидарности и писал о «чужих» князьях, оценки становились более «приземленными» – прямо отмечалось, что князья «убоялись». Кстати, про страх князей перед лицом татар писал и владимирский епископ Серапион (70 гг. XIII в.). В своих поучениях он не только констатировал факт массового бегства князей, но и точно указывал причину такого поведения: «Князей наших, воевод сила («крепость») исчезла, воины наши, страха исполнясь, убежали»377. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 39. См. также: Хрусталев Д.Г. Указ. соч. С. 120-130. 377 «Князии нашихъ, воеводъ крепость ищезе, храбрии наша, страха наполъньшеся, бежаша». См.: “Слова” Серапиона Владимирского // ПЛДР. XIII век. М., 1981. С. 448. Время составления поучений – 70-е годы XIII века. См.: Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников … С. 86-88. 376 2.2. Бегство. Судя по всему, бегство было одной из разновидностей «непротивленческого» поведения князей, причем не только в годы нашествия378, но и в последующий период. И это при том, что в предшествующие нашествию татар времена борьба с врагом, в том числе и организация обороны городов, являлась одной из важнейших функций князя: «Князь вооруженной рукой должен был оберегать землю, где княжил, – по мнению И.Я. Фроянова, – военная функция князей на Руси XI-XII вв. была едва ли не самой главной, требовавшей от князя наибольшей отдачи энергии»379. 2.2.1. Однако веком позже князья чаще всего действовали иначе. Как пишет автор одной из ранних редакций «Повести о Михаиле Черниговском» (относится к 70-м гг. XIII в.380) – человек, в задачи которого явно не входила компрометация своего героя, – «Михаил же бежал в Угры, иные же бежали в дальние земли, иные – укрывались в пещерах (…) иные – в горах, в пропастях и в лесах»381. Как уже упоминалось, так же чуть позже поступает и Даниил Галицкий – бежит в «Ляхы». «Жалишася о победе» (т.е. поражении382 – В.Р.) земли Русской и о взятии городов «от иноплеменьников множества», Даниил сказал: «Не добро нам стоять здесь близ воюющих против нас иноплеменников» и пошел в землю Мазовецкую, «к Болеславу, Кондратову сыну», и дал ему князь Болеслав «градъ Вышегородъ». И был он там до тех пор, пока не получил весть о том, что «ушли из земли Русской безбожные» и только после этого «возвратися в землю свою»383. Среди бежавших от татар, Кстати, так же вели себя и жители европейских государств. См. подробнее: Хрусталев Д.Г. Указ. соч. С. 210. 379 Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 3438. Ср.: Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. М., 1993. С.403-404. 380 Так называемая «редакция отца Андрея» составлена, судя по всему, в Ростове. См.: Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. С. 115-117; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников ( XIII – первая четверть XIV в.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн X – нач. XX вв. Сб. научных трудов. Вып. 1. М., 1990. С. 29-30. 381 Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 55, 64. 382 СлДРЯ XI-XIV вв. Т. 6. М., 2000. С. 453; СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 15. М., 1989. С. 120. 383 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 787-788. См. также: Хрусталев Д.Г. Указ. соч. С. 173-183. 378 как уже было указано выше, судя по всему, был и великий князь владимирский Юрий Всеволодович. 2.2.2. Бегство было весьма распространенной формой поведения князей не только во время масштабного нашествия Батыя, но и перед лицом локальных ордынских набегов. Весьма показателен в этом смысле поступок брата Александра Невского – Андрея Ярославича, которого традиционно принято считать проводником иной, чем была у Александра, линии поведения в отношении Орды384. Как сообщает Лаврентьевская летопись, в 1252 году пошел Александр Ярославич, князь новгородский, «в татары, и отпустили его с честью великой, дав ему старейшинство во всей братьи его». В то же лето брат Александра – Андрей, который за три года до этого по распоряжению хана Сартака «сел во Владимире на столе», вместе с другим своим братом Ярославом, наоборот, отказался служить ордынским властям. «Задумал Андрей князь Ярославич со своими боярами бегать, нежели цесарям служить и побежал на неведомую землю с княгинею своею и с боярами своими, и погнались татары вслед за ним и настигли у города Переяславля»385, – отметил летописец. Возможно, в рассказе о бегстве Андрея Ярославича проглядывает некоторая ирония летописца по поводу поведения князя, который решил «бегать, нежели цесарям служить». Тем более, что спустя несколько лет князь Андрей вынужден был вернуться из «бегов», съездил вместе с братом Александром в Орду и… продолжил службу татарам386. Однако в целом в Насонов А.Н. Монголы и Русь. История татарской политики на Руси. // Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2006. С. 239-240; Пашуто В.Т. Александр Невский. М., 1974. С. 11-113; Гумилев Л.Н. От Руси к России. М., 2007. С. 119; Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.) М., 2000. С. 209-210; Горский А. А. Русь… С. 5760; Карацуба И.В., Курукин И.В., Соколов Н.П. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов. М., 2006. С. 47-49; Хрусталев Д.Г. Указ. соч. С. 262-265 и др. 385 ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 473. 386 В 1257 году Андрей вместе с Александром ездили в Орду «чтить» хана Улагчи. См. подробнее: Кучкин В.А. Александр Невский …. С. 28-29. 384 отношении князей, бежавших перед лицом ордынских нашествий, никаких осуждающих (даже косвенно) ноток книжники в этот период (до начала XV в.) себе не позволяли. 2.2.3. Ситуация начинает меняться в XIV-XV вв. Так, с явной иронией и даже с оттенком осуждения отнесся к бегству в Псков великого князя Александра Михайловича (кстати, сына замученного в Орде Михаила Ярославича Тверского) автор рассказа Рогожского летописца об антиордынском восстании в Твери. Как полагает Е.Л. Конявская, эта версия рассказа о событиях 1327 г. «по всей видимости, создавалась в Твери в отсутствие великого князя, нашедшего убежище от карательной экспедиции во Пскове»387. Возможно, именно этим объясняется бóльшая, чем обычно, свобода в оценках со стороны книжника. Как сообщает Рогожский летописец, прибывший в Тверь ханский посол – «безаконный Шевкал, разоритель христианский (…) прогнал князя великого со двора его, а сам встал на дворе великого князя с многою гордостью и яростью». И «воздвиг гонения великие на христиан насильством и граблением, битьем, и поруганием». Жители Твери оказались более восприимчивы к притеснениям, чем великий князь: «Народ, всегда оскорбляемый погаными, жаловался многократно великому князю, дабы их оборонил. Он же, видя озлобление людей своих и не имея возможности их защитить, терпеть им велел. И сего не терпя, тверичи ждали лишь подходящего времени»388. Вскоре это время приходит: татары нападают на «диакона Дюдку», пошедшего поить на Волге свою кобылицу, и пытаются отнять животное. Дьякон «начал вопить: „О мужи тверские, не выдавайте!“» Тверичи «не выдали» дьякона: в результате вспыхнувшего восстания Шевкал был убит. Убийство посла не прошло незамеченным в Орде: «безаконный царь на зиму послал рать на землю Русскую, пять темников и воеводу Федорчюка, и людей множество погубил, а иных в плен повел, а Тверь и все (окрестные) 387 388 Конявская Е.Л. Очерки по истории Тверской литературы XIV-XV вв. М., 2007. С. 83 ПСРЛ. Т. 15. СПб., 1863. Cтб. 415. Ср.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 43-44. грады огнем пожог». Показательно поведение князя: как сообщает Новгородская первая летопись, послал князь Александр послов к новгородцам, «хотя бечи в Новьгородъ», и не приняли его. Тогда князь «вбежа въ Пльсковъ, а Костянтинъ, брат его, и Василии – в Ладогу»389. В версии Рогожского летописца бегство князя выглядело еще более неприглядно: «Великий же князь Александр, не терпя безбожные их крамолы, оставил княжение русское и все отечество свое, и пошел в Псков с княгинею и с детьми своими, и находился в Пскове»390. Очевидно, что более определенных оценочных комментариев книжники в этот период еще избегали. Однако сама по себе формулировка – «оставил княжение русское и все отечество свое» – вполне красноречиво свидетельствует о том, что уже в первой трети XIV века отношение к бегству князей начинает меняться. Оно перестает быть нейтральным, становясь то ироничным, а то и осуждающим391. Особенно, если речь идет либо не о «своих» князьях, либо о князьях, которые в данный момент не могут «дотянуться» до автора. 2.2.4. Изменение отношения к бегству князей особенно заметно на материале летописных рассказов о нашествии Тохтамыша. Как известно, в 1382 г. герой Куликовской битвы Дмитрий Донской отказывается воевать с «самим царем» Тохтамышем и бежит из Москвы: «Слышав, что сам царь идет на него со всею силою своею, не встал на бой против него, ни поднял руки против царя, но поехал в свой град в Кострому»392. Если самый ранний, Новгородская первая летопись… С. 98, 341. ПСРЛ. Т. 15. Cтб. 415. Ср.: ПСРЛ. Т. 15.Вып. 1. Стб. 43-44. 391 Интересно, что в более поздних летописных памятниках поведение князя Александра Михайловича изображено иначе: в Софийской первой, Новгородской четвертой и др. он «предстает побеждающим героем» – фактическим организатором восстания. «Он собирает тверичей, говорит перед ними речь, оправдывающую его выступление против Шевкала местью за кровь отца и брата, а также необходимостью нанесения упреждающего удара, бьется и побеждает в бою, а затем самоотверженно поджигает отчий двор, где спрятался Шевкал». См. подробнее: Конявская Е.Л. Очерки… С. 87. 392 ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 143–144. Исследователи обращая внимание на неоднократные указания источников на царскую титулатуру Тохтамыша (в отличии от Мамая, которого, по всей видимости, на Руси воспринимали в качестве «узурпатора царства»), полагают, что отказ великого князя от открытого столкновения с ордынским 389 390 содержавшийся в Троицкой летописи и дошедший до нас в составе Рогожского летописца рассказ о нашествии Тохтамыша (не позже начала XV века) ограничивается только приведенной выше фразой, то в более поздней версии рассказа (в редакции, дошедшей в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях: создана в 30-е гг. XV века393) дается иная трактовка событий. «Слышав же великий князь, что идет на него сам царь, начал собирать воинов и собирать свои полки, и выехал из града Москвы, хотя идти против татар». Однако возникло «неединачество и неимоверьство» среди созванных Дмитрием «думу думати» русских князей, воевод «з думцами», вельможей и «боляр старейших». «И то познавъ и разумевъ и расмотревъ», – пишет автор Повести, – благоверный князь был «в недомышлении великом, и убоялся стать против самого царя, и не стал на бой против его, и не поднял руки на царя, по поехал в град свой Переяславль, оттуда через Ростов, и дальше поспешно («вборзе») – на Кострому»394. Любопытно употребленное книжником слово «вборзе»: тем самым создается эффект быстрого перемещения, настоящего бегства великого князя из города в город. С точки зрения автора пространной повести о нашествии Тохтамыша, поступок Дмитрия Ивановича был весьма предосудительным. После бегства Дмитрия Донского в Москве было замешательство и сильное волнение ханом был связан с нежеланием вассала (Дмитрия) «биться» со своим сюзереном (Тохтамышем). См.: подробнее: Юрганов А. Л. У истоков деспотизма // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX – начала XX в. М., 1991. С. 61–62; Горский А. А. О титуле «царь» в средневековой Руси (до середины XVI в.) // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 207–208. В отличии от ситуации 1380 года, когда «борьба шла против Мамая, могущественного, но темника», в 1382 году «требовалось бороться с чингизидом, законным ханом, которому русские князья приносили вассальную присягу и которую они и по правовым, и по моральным нормам тех времен обязаны были соблюдать». См.: Кучкин В. А. Дмитрий Донской // ВИ. 1995. № 5–6. С. 77. 393 См.: Гиппиус А.А. Указ. соч. С. 69-70; Бобров А.Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001. С. 149-160. 394 ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 328. Ср. в Софийской первой: «бысть въ недоумении и размышлении» (см.: Там же. Т. 6. С. 99.). И. И. Срезневский определял «недомышление» как «сомнение», «затруднение» (см.: Срезневский И. И. Материалы для Словаря древнерусского языка. Т. 2. СПб., 1895. Стб. 375). («мятня многа и мятежъ великъ зело»), были люди «смущены», как «овца, не имеющая пастуха»: горожане «възмятошася и въсколебашася», словно пьяные («яко пьяни»)395. Что и говорить, с позиций христианской этики (опирающейся в данном случае, прежде всего, на евангельское слово: «...пастырь добрый полагает жизнь свою за овец, а наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец и бежит, и волк расхищает овец и разгоняет их...»396) Дмитрий поступил не так, как должно, и по сути нарушил эталон поведения князя-пастыря. В конце повествования летописец вновь вернулся к теме бегства великого князя. «Таков был конец московскому взятию. Не только же одна Москва взята была, но и прочие города и земли пленены были», – написал книжник. «Князь же великий, – повторил он уже констатированный в начале рассказа факт, – с княгинею и с детьми находился в Костроме, а брат его Владимир в Волоке, а мать Владимирова и княгиня его в Торжке, а Герасим, владыка коломенский, в Новгороде». И далее, как представляется, поступку Дмитрия была дана еще более негативная характеристика: «И кто из нас, братья, не устрашится, видя такое смятение Русской земли! Как Господь говорил пророкам: „Если захотите послушать меня — вкусите благ земных, и переложу страх ваш на врагов ваших. Если не послушаете меня, то побежите никем не гонимы, пошлю на вас страх и ужас, побежите вы от пяти — сто, а от ста — десять тысяч“»397. Получается, Дмитрий не «не послушал» Господа и за это поплатился. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 328. Ср. в Софийской первой: «яко овцы не имуще пастыря» (см.: Там же. Т. 6. С. 99). 396 Иоанн. 10: 11–12. Ср. с древнерусским текстом: «...пастырю добрыи, положивый душю за овце» («Слово о законе и благодати»); «...пастоухъ добрыи доушю своя полагаетъ за овьця» (Остромирово Евангелие). Цит. по: Срезневский И. И. Материалы… Т. 2. Стб. 886, 887. 397 «Сице же бысть конець Московьскому пленению. Не токмо же едина Москва взята бысть тогда, но и прочии грады и страны пленени быша. Князь же великий съ княгинею и съ детми пребысть на Костроме, а братъ его Володимеръ на Волоке, а мати Володимерова и княгини въ Торжку, а Герасим владыка Коломеньский въ Новегороде. Кто насъ братье, о семъ не устрашится, видя таковое смущение Рускои земли? Яко же Господь глагола Пророкомъ: аще хощете, послушаете мене, благия земная снесте, положю страхъ вашь на вразехъ вашихъ; аще ли не послушаете мене, то побегнете 395 В XV в. традиция «бегства князей» продолжилась. В 1408 г. во время нашествия Едигея (в отличие от Тохтамыша, он был не «царем», а всего лишь темником) бегством, причем в ту же Кострому, спасался сын Дмитрия Донского Василий Дмитриевич. «Василей же не успел дружину собрать, град осадили; с нем же оставил дядю своего князя Владимира и брата князя Андрея и воеводы, а сам с княгинею и с детьми отъехал к Костроме», – сообщает автор летописной Повести о нашествии Едигея (30-е гг. XV в.398). Город пришел в ужасное смятение («смятеся град ужасным смятением»), – добавил он. Люди же «вспомнили царя Давида, который писал: лучше уповать на Господа, чем уповать на князя; лучше надеяться на Бога, чем надеяться на человека»399. В 1480 г. от нашествия хана Ахмата бегством на Белоозеро спасалась великая княгиня Софья Палеолог400. «Той же зимы прииде великая княгиня Софья из бегов, – с нескрываемым презрением сообщает летописец в завершении рассказа о «стоянии на Угре», – бе бо бегала за Белоозеро с боярынями от татар, а не гонима никем же; и по которым странам ходила, тем стало хуже («пуще») татар от боярских холопов, от кровопивцев христианских»401. никимъже гоними, пошлю на вы страхъ и ужасъ, побегнеть васъ отъ пяти сто, а отъ ста тысяща (вариант – “тма”)». См.: ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 337; ПЛДР. XIV – середина XV века. М., 1981. С. 202. См. подробнее: См.: Рудаков В.Н. Неожиданные штрихи к портрету Дмитрия Донского (Бегство великого князя из Москвы в оценке древнерусского книжника) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. № 2 С. 15-27. 398 Гиппиус А.А. Указ. соч. С. 69-70. Ср.: Гребенюк В.П. Борьба с ордынскими завоевателями после Куликовской битвы и ее отражение в памятниках литературы I половины XV века // Куликовская битва в литературе и искусстве. М., 1980. С. 64-71. 399 «Помятующе Давыда, еже пиша, рече: «Добро есть уповати на Господа, нежели уповати на князя; добро есть надеатися на Бога, нежели надеятися на человека». См.: ПЛДР. XIV – середина XV века. М., 1981. С. 250, 252. Ср.: ПСРЛ. Т. 18. С. 157. Составитель Московского летописного свода конца XV века добавляет: «князь великы Василеи Дмитреевич не сталъ на бои противу Татаръ, но отъеха вборзе на Кострому». См.: ПСРЛ. Т. 25. М., Л., 1949 (репринт – М., 2004). С. 238. См. также: Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994. С. 34-41 400 ПСРЛ. Т. 18. С. 269. См. также: Лурье Я.С. Две истории Руси XV века…. С. 174-183. 401 ПСРЛ. Т. 25. С. 328. 2.2.5. Вероятно, уже в XV в. бегство князя начинает восприниматься как действие, недостойное его «пастырского» статуса. Неслучайно именно в этот период появляется «распространенная» повесть о нашествии Тохтамыша, содержащая весьма негативные характеристики Дмитрия Донского. И уже в конце XV столетия великокняжеский духовник Вассиан Рыло формулирует «норматив поведения» князя. В «Послании на Угру» Ивану III Вассиан пишет: «Пастырь добрый душу свою полагает за овец, а наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец, и бегает, как наемник, и не заботится об овцах». «Ты же государь, сын духовный, – продолжает духовник, – не как наемник, но как истинный пастырь, постарайся избавить врученное тебе от Бога словесное стадо духовных овец от приближающегося волка». Вассиан гневно осуждает тех «ближних» великого князя, кто пытается «соблазнить» Ивана III покинуть врученную ему Богом паству. Эти люди, пишет Вассиан, призывают князя, «предав христианство и свое отечество, яко бегуном скитаться по иным странам». Князь-«бегун» в устах Вассиана рискует снискать гнев Божий за свое пренебрежение пастырскими обязанностями. Поэтому архиепископ, призывая великого князя остаться в городе, одновременно пугает и укрепляет того. «Убойся же и ты, о пастырь, – не с тебя ли взыщет Бог кровь их, по пророческому слову? И куда ты надеешься убежать и где воцариться, погубив врученное тебе Богом стадо?» – задает риторические вопросы владыка. «Отложи весь страх, надейся на помощь Господа, на его силу и крепость, ведь один разгонит тысячу, а двое – прогонят тьму», – призывает он402. Обращает на себя внимание использование и в повести о нашествии Тохтамыша, и в рассказе о бегстве Софьи Палеолог выражения «никем не гоним (не гонима)», восходящее к книге Левит Ветхого Завета. В главе 26, содержащей благословение народу Израиля, соблюдающему Закон, и проклятия тем, кто его нарушает, читаем: «Если вы будете поступать по 402 ПЛДР. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 526. уставам Моим и заповеди Мои будете хранить и исполнять их, (…) пошлю мир на землю [вашу], (…) меч не пройдет по земле вашей; и будете прогонять врагов ваших, и падут они пред вами от меча; пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонят тьму, и падут враги ваши пред вами от меча; если же не послушаете Меня и не будете исполнять всех заповедей сих, (…) то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас (…) и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами»403. Очевидно, что книжник в данном случае дал совершенно четкую оценку произошедшего: для него бегство перед лицом врага – это естественное поведение людей, поступивших не должным образом, не «по заповедям»404. Но еще более прямолинейно к бегству правителя (в данном случае – царя) отнесся князь Андрей Курбский. Оценивая поступок Ивана Грозного, который в 1571 г. спасался бегством от нашествия Девлет-Гирея, Курбский назвал царя весьма нелицеприятно: «Бегун перед врагом и храняка (т.е. тот, кто хочет сохранить себя) царь великий християнский пред бусурманским волком»405. Впрочем, отмечает Б.Н. Флоря, в это время «царь не хуже Курбского знал, что подобное поведение недостойно „великого христианского царя“»406. Ср. Лев. 26: 8-17. Ср.: «Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их, и побегут, как от меча, и падут, когда никто не преследует, и споткнутся друг на друга, как от меча, между тем как никто не преследует, и не будет у вас силы противостоять врагам вашим; и погибнете между народами, и пожрет вас земля врагов ваших; а оставшиеся из вас исчахнут за свои беззакония в землях врагов ваших и за беззакония отцов своих исчахнут; тогда признаются они в беззаконии своем и в беззаконии отцов своих, как они совершали преступления против Меня и шли против Меня». Лев. 26: 36-40 404 Точно так же поступает, например, повинный в смерти братьев Святополк Окаянный – бежит никем не гонимый. См. подробнее: Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1998. С. 350. 405 Андрей Курбский. Истории о великом князе Московском // Русская историческая библиотека. СПб., 1914. Т. 31. С. 269. 406 Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 1999. С. 264-265. Как заметил Р.Г.Скрынников, «бегство царя с поле боя произвело на армию тягостное впечатление». См.: Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 426. 403 2.3. Служба татарам. Во второй половине XIII в. для большинства русских князей покорность и даже сотрудничество с недавним врагом оказались наиболее предпочтительными вариантами поведения, поскольку гарантировали им сохранение власти. Как писал А.Н. Насонов, цитируя житийную повесть о Михаиле Черниговском, «на Руси признали, что Русская земля стала землей „Канови и Батыеве“ и что „не подобаеть“ на ней „жити не поклонившееся има“»407. 2.3.1. Сотрудничество выражалось, в том числе, и в совместных военных походах русских и татар против сопредельных территорий. Во второй половине XIII в. русские полки действовали в военных операциях монголо-татар против Венгрии, Литвы, Польши, народов Северного Кавказа, Византии408. В такого рода акциях участвовали как князья Северо-Восточной, так и князья Галицко-Волынской Руси. Так, например, в 1259 г. князья во главе с сыном Даниила Романовича Галицкого (некогда бывшего чуть ли не «вождем» антиордынской коалиции) Васильком, вместе с татарами, пруссами, куманами и другими народами «безобразно разорили грабежами, поджогами и убийствами» польскую Сандомирскую крепость409. А уже в 1277 г. князья Северо-Восточной Руси во главе с внуком Михаила Черниговского Глебом Васильковичем и сыном Александра Невского Андреем Александровичем ходили на единоверцевосетин: «Князья многие с боярами и слугами поехали на войну вместе с царем Менгу-Тимуром». Как с явным удовлетворением написал летописец, «помог Бог князьям Русским, взяли славный город Ясский Дедеяков, и полон, и корысть великую взяли»: за это «царь, почтив русских и похвалив их весьма, и одарив, отпустил восвояси с многою честью, каждого в свою отчину»410. Насонов А.Н. Монголы и Русь… С. 221. Ср.: Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 55. Кучкин В.А. Русь под игом: как это было? М., 1991. С. 24. 409 «Великая Хроника» о Польше, Руси и их соседях XI-XIII вв. М., 1987. С. 184-185. 410 ПСРЛ. Т. 18. С. 75 407 408 Между тем пример негативного отношения к службе татарам содержался еще под 1238 г. в рассказе Лаврентьевской летописи о пленении и последующей казни на реке Сити ростовского князя Василька Константиновича. Схваченного в плен князя татары принуждали перейти в «обычай поганский» и воевать с ними («нудиша много обычаю поганьскому быти въ их воли и воевати с ними»). Василько же, сообщает Лаврентьевская, «не покорился их беззаконию» и сильно их ругал: «О глухое царство оскверненное! Никак меня не отведете от христианской веры, даже несмотря на то, что в великой беде пребываю»411. Очевидно, что перечисленные через запятую принятие «обычая поганского» и участие в военных действиях на их стороне («воевати с ними») – суть действия, одинаково неприемлемые для того, кто не желает, чтобы его «отвели» от христианской веры. Однако, несмотря на это, насколько можно судить, никто из князей, вставших на путь сотрудничества с ордынцами, впрямую не подвергся осуждению со стороны авторов произведений второй половины XIII-XV вв. 2.3.2. Можно говорить лишь о косвенном осуждении такого рода поступков, да и то – имевшем место лишь в некоторых памятниках эпохи. Наиболее яркий пример такого косвенного осуждения, как представляется, можно обнаружить в житийной повести о Михаиле Черниговском. В ней совершенно явно осуждается стремление князей «прельститься славой света сего скоро минующего», которая выступает как синоним власти вообще. Именно ее – власть – едут получать в Орду русские князья412. Процесс получения власти, согласно житийной повести, был связан в исполнением некоторых обрядов. Многие князья ехали и поклонялись «канови и Батыеви», ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 465-466. В ответ на призыв ордынского хана поклониться идолам и кумирам Михаил отвечает: «цесарю вашему кланяюся, понеже поручи ему Богъ царство света сего». Таким образом, Михаил «вся пустошная мира сего отвергъ – богатьство и славу сию временную, еже есть хуже паучины». (См.: Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 51, 57). Вообще, перед нами ключевой «маркирующий» сюжет Повести о Михаиле Черниговском, при помощи которого древнерусский книжник точно указал своим читателям, о человеке какого масштаба идет речь в повествовании: до Михаила в русской истории «славу временную», «славу света сего», которая «хуже паучины», отвергали, пожалуй, лишь святые князьямученики – братья Борис и Глеб. См.: ПЛДР. XI – начало XII века. М., 1978. C. 282. 411 412 – сообщает книжник. Обычай имели «канъ и Батый»: прежде, чем придти кланяться им, того, кто приедет, волхвы ведут «сквозь огонь» и заставляют «поклониться кусту и идолам». И многие князья «прельщались». Как пишет автор произведения, многие князья с боярами своими шли «сквозе огнь» и поклонялись «солнцю и кусту и идолом славы ради света сего». При этом каждый из них просил власти («прашаху кождо ихъ власти»); татары же охотно выполняли просьбы («безъ взбранения даяхуть имъ, кто которыя власти хотяше») – «да прельстятся славою света сего»413. Именно массовый характер таких «прельщений» и заставил Михаила отправиться на верную смерть. Он едет обличить «прельщение славою света сего скороминующего»: именно в этом он видит и свой христианский долг, и залог своего будущего спасения. Это вполне понятно, ведь льстивость – неотъемлемая черта «нечестивых»: «нечестивый народ» «придет без шума и лестью овладеет царством», а «поступающих нечестиво против завета привлечет к себе лестью»414. По мнению Ефрема Сирина, антихрист во времена, когда «исполнится нечестие мира», «духом лести» будет искушать людей и «обольщать мир своими знамениями и чудесами по попущению Божию»415. 2.3.3. Интересно, что житийная повесть о Михаиле Черниговском дает представление о том, насколько различными в это время могли оказаться жизненные установки самых ближайших родственников – отцов и детей, дедов и внуков. В Орде попытались искушать и самого Михаила (татары предлагали и ему поклониться языческим кумирам), однако он отверг «прельщения». Согласно житийной повести, одним из тех, кто уговаривал князя пойти на Серебрянский Н.И. С. 55-56. См. значения слова «власть»: ‘область, княжество, государство’, ‘владение, собственность’, ‘власть, господство, владычество’ и др. См. : СлДРЯ XI – XIV вв. Т. 1. М., 1988. С.444-446. 414 Дан. 11:21, 32. 415 В этой ситуации, – писал В.Сахаров, – “великий подвиг нужен для верных, чтобы устоять против” совершаемых обольщений». См. подробнее: Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и влияние их на народные духовные стихи. Тула, 1879. С. 84. 413 столь неблаговидный поступок, был его внук, сын замученного незадолго перед этим татарами Василька Ростовского – князь Борис Василькович. «Глаголя ему внук его Борис князь ростовский с плачем многим: „Господине-отче, поклонися!“ Так же и бояре глаголаху: „Все за тебя примем епитемью со всею властью своею“»416. Однако Михаил Черниговский, как мы знаем, вероотступничеству предпочел мученическую смерть. «Тогда глаголя им Михаил: не хочу только на словах быть христианином, а дела поганых творить»417. Очевидно, что Михаил и его «соблазнители» говорят как будто на разных языках: для него поклонение идолам равносильно измене христианству, для них же – это всего лишь грех, наказанием за который служит наложение епитимьи. Действительно, попытка Бориса уговорить деда «сотворить волю цареву» вполне может быть воспринята как разновидность «прельщения». Ведь татары добивались того же самого, и как раз в противостоянии этим прельщениям (а также в их обличении!) и состоял христианский подвиг Михаила («азъ хощю за Христа моего пострадати, и за православную веру пролиати кровь свою»). Неслучайно Михаил, обращаясь к соплеменникам (в том числе и к Борису), которые пытались повторно уговорить его поддаться прельщениям, восклицал: «Не слушаю васъ!». После чего, как написал автор повести, снял свой княжеский плащ и бросил его к их ногам со словами: «Примите славу света сего!»418. Тем самым, Михаил как бы отдавал своим соплеменникам вожделенную ими власть – «славу света сего» (плащ именно ее и олицетворял), оставляя себе «венци нетленные». Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 57. В другой редакции читается несколько иной вариант просьбы князя Бориса и бояр: «Глаголя ему Борисъ князь ростовскии с плачемъ многимъ: «Господине-отче, створи волю цареву!» Тако же и бояре глаголаху: «вси за тя приимемъ опитемью со всею властию своею». Там же. С. 66. 417 «Тогда глаголя имъ Михаилъ: не хощю токмо именемь христианинъ зватиися, а дела поганых творити». См.: Там же. С. 57, 66. 418 «Соимъ коць свои, и верже к нимъ, глаголя: примете славу света сего». См.: Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 58, 67. Ср. с Симеоновской летописью: «Михаилъ же глаголаше имъ: «не слушаю васъ и души своея погубити не хощу», тогда снемъ с себе коць свои и верже къ нимъ, рекъ: «примете славу света сего, еяже азъ самовольне отмещу отъ себе». ПСРЛ. Т. 18. С. 68. 416 Так в 1246 г. разошлись пути Михаила Всеволодовича и внука его Бориса: дед сделал выбор в пользу мученической гибели, внук – в пользу «славы света сего». Как сообщает Лаврентьевская летопись, после казни Михаила, «Батый князя Бориса отпустил к Сартаку сыну своему, Сартак же, почтив князя Бориса, отпустил его восвояси»419. Между тем, каких-либо осуждающих поступок Бориса оценок ни в житийной повести о гибели Михаила, ни в летописных памятниках того времени не содержится. 2.3.4. Они появляются гораздо позже. В этом плане весьма показательно житие Евфросинии Суздальской, составленное, вероятно, в середине XVI в.420. Евфросиния, именуемая в миру Феодулией, выступает в качестве дочери великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, погибшего в 1246 г. в Орде421. В тексте ее жития совершенно иначе, чем прежде, трактуется поведение упомянутого выше князя Бориса Васильковича Ростовского. Автор жития пишет, что Батый «повеле кланятися идолом и веровати веру бесерменскую», и что великий князь Борис Ростовский «сотворишу волю его» (то есть, по версии жития, Борис Василькович принял «бесерменство»!). За это Батый указал своим «воям» обойти Ростов стороной и при этом одарил «изменника» Бориса422. Потом в Орду прибывает Михаил Черниговский. Батый предлагает Михаилу «поклониться кусту и идолом» и тем самым «чести сподобиться» вместе с другими «отвергшимися (от) Христа». Сделать это князя уговаривает и «предпомянутый» Борис Ростовский. Далее, по версии автора жития, Михаил поступает совершенно неожиданным образом – по крайней ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 471. Ср. : ПСРЛ. Т. 18. С. 69. Авторство, по мнению большинства исследователей, принадлежит монаху СпасоЕвфимиева монастыря Григорию. Обзор мнений см.: Колобанов В.А. ВладимироСуздальская литература XIV-XVI вв. Спецкурс по древнерусской литературе. Вып. 1. Владимир, 1975. С. 103-104. Ср.: Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 283-285. 421 По поводу достоверности такого родства в науке нет единого мнения: Колобанов В.А. Владимиро-Суздальская литература XIV-XVI вв. Спецкурс … С. 78-85. 422 Колобанов В.А. Владимиро-Суздальская литература XIV-XVI вв. Учебное пособие. Вып. 3. М, 1978. С. 91 419 420 мере, для тех, кто был знаком с «канонической» версией его гибели в Орде: он начал «малодушничать», желая «прельститься» («малодушьствовавше и хотяше прельститися»). И только благодаря Евфросинии (она «слышав во своем монастыре, яко хочет отец ее великий князь Михаил прельститься, цареву волю сотворить и поклониться кусту», пишет письмо и отговаривает его от неблаговидного поступка), князь не идет на поводу у «безбожных». «Изволил еси, – пишет она отцу, – послушать льстивых словес врага всякая правды, друга дияволя князя Бориса Ростовского», он же сам прельстился и пал, но и тебя хочет прельстить («иже самъ окаянныи недугом прелстися, падеся и тебе хощет прельстити») – «царю тленному угодить, а Христа отвернуть»423. В итоге письмо дочери, а также увещевания боярина Феодора, сопровождавшего князя в поездке в Орду, возымели действие. «Увы мне, что лукавого прелестника князя Бориса хотел послушать!» – восклицает Михаил Всеволодович. И далее события развиваются по вполне привычному для читателей княжеского жития сценарию: Михаил отказывается подчиниться воле царской и гибнет мученической смертью424. 2.3.5. Важно заметить, что князь Борис Василькович Ростовский, равно как и его брат Глеб Василькович Белозерский, оказались в числе тех князей, чья служба татарам была наиболее ревностной. Оба князя часто бывают в Орде, а Глеб даже женится там. Более того, в 1257 г. по возвращении из Орды Бориса и Глеба, а также братьев Ярославичей – Александра (Невского) и Андрея – татары прислали на Русь «численников»: те «исчетоша всю землю Суздальскую и Рязанскую и Муромскую и поставиша десятники, сотникы, тысящникы и темникы, и поеха в Орду; толко не чтоша игуменовъ и чернцевъ, и попов, и крилошанъ, кто зрить на святую Богородицу». На следующий год – вновь поездка к хану, и опять «чтившее Улавчиа и вся воеводы»425. Той же зимой, пишет летописец, «приехаща численницы въ Володимерь, и поехаша численицы и князи чести [т.е. считать] Новагорода: Там же. С. 92-93. Там же. С. 94-97. 425 ПСРЛ. Т. 18. С. 71. 423 424 Александръ, Андреи, Борисъ, и щетше [т.е. сосчитав], и поехаша опять въ Володимерь». О том, что помощь князей ордынцам пришлась кстати, летописец тоже упоминает: Александр удержал новгородцев от выступления против татар, и сосчитали их многих («щетоша их много»). Как отмечает А.В. Лаушкин, ордынская политика Бориса и Глеба Васильковичей «по крайней мере, в 60-е годы XIII в. мало отличалась от политики Александра Невского»426. Как оценивается такое поведение книжниками? Некоторое представление об этом дает летописный рассказ о Глебе Васильковиче, умершем в 1278 г. («живъ от рождениа своего летъ 41», – сообщает летопись)427. Весьма показательно, что летописец, подводя итог жизненному пути Глеба Васильковича, весьма позитивно отозвался об отношениях князя с татарами: «от юности свой, по нахождении поганых татар и по пленении ими Русской земли, начал служит им, и многих христиан, которых те хотели обидеть, избавил от беды»428. И поэтому, узнав о его смерти, «все люди града Ростова стекались на двор его, великие и малые плачем великим плакали по нем»429. Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных сказаний о Михаиле Черниговском // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1999. № 6. С. 7-10. 427 Борис умер годом ранее – в 1277-м, причем произошло это в Орде. Про него летописец сообщает лишь, что, когда жена привезла тело князя «на Русь», в Ростов, «плакаси по нем весь градъ». См.: ПСРЛ. Т. 18. С. 75. 428 «Отъ уности своея, по нахождении поганыхъ Татаръ и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави». Тот же мотив встречаем и в Житии Александра Невского: князь, как известно, отправился в свою последнюю поездку в Орду, поскольку «бе же тогда нужда велика от иноплеменникъ, и гоняхут христианъ, веляще с собою воиньствовати. Князь же великый Александръ поиде к цареви, дабы отмолити людии от беды тоя». См.: ПЛДР. XIII век. С. 436. 429 ПСРЛ. Т. 18. С. 76. «Уже в конце XIII в. ростовские князья не смогли бы выступить и с таким «оправданием» своей деятельности», поскольку «принуждены были выступить на стороне тех, кто оружием подавлял сопротивление города (т.е. Ростова. – В.Р.) ордынскому владычеству в Ростовском княжестве и искоренял вечевые навыки старого Ростова». См.: Насонов А.Н. Монголы и Русь… С. 267. А.В.Лаушкин не согласен с такой трактовкой деятельности князя Глеба Васильковича, полагая, что в фразе о христианах, которых князь избавлял, «речь идет о выкупе пленных». Ср.: Лаушкин А.В. Летописный некролог ростовскому князю Глебу Васильковичу // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С.174-179. 426 Никаких иных комментариев по поводу службы князей ордынцам летописцы не оставили. Вообще же в источниках – вплоть до первой четверти XV в. – практически не содержится осуждающих замечаний по поводу поступков князей, которые проявили покорность и начали сотрудничать с врагами, едва те завершили победоносный поход по русским землям430. 3.0. Итак, подведем некоторые итоги. Считались ли книжниками такие поступки князей, как отказ от борьбы, бегство из города или служба татарам предательством или хотя бы проявлением недолжного исполнения ими своих обязанностей? 3.1 Вероятно, максимально греховным поведением, с точки зрения людей того времени, настоящим предательством было сотрудничество с татарами, связанное с отречением от веры, изменой христианству. Сразу оговоримся, что из известных нам князей на такой шаг никто не пошел. Это вполне объяснимо: вероотступничество, скорее всего, автоматически лишило бы князя его статуса в глазах подданных. Зато в источниках упоминаются лица более низкого звания, которые пошли по такому пути. Например, это убийца Михаила Черниговского некто Доман – христианин, который перешел в ислам («некто, бывъ преже христьянъ и последи же отвержеся веры христьянския и бысть поганъ Впрочем, время от времени осуждающие нотки все-таки звучали, но в основном в адрес «князей вообще», а не каких-то конкретных деятелей той эпохи. Чего стоят пассажи о прельщении князей «пустошнею славою света сего, которая хуже паучины». По мнению автора житийной Повести о Михаиле Черниговском, князья, которые прельщаясь «славою света сего», подчинялись ханской воле, губят «душа своя» (Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 56). «Князии нашихъ воеводъ крепость ищезе, храбрии наша, страха наполъньшеся», – заявлял спустя несколько десятилетий после нашествия Серапион Владимирский. Впрочем, из контекста поучений Серапиона понятно, какой именно страх имеет он в виду: не просто страх перед врагами, не трусость, а страх перед надвигающейся карой Божией, которую люди накликали на себя своим недостойным поведением (ПЛДР. XIII век. С. 448). В том же смысле высказывался и автор Новгородской первой летописи. Повествуя о нашествии Батыя, он отмечал: «отъя Господь у насъ силу, а недоумение, и грозу, и страхъ, и трепетъ вложи в нас за грехы наша» (Новгородская первая летопись. С. 75). 430 законопреступник»431). Кроме того, отрекшиеся от веры находились среди откупщиков-бессерменов, собиравших дань в русских княжествах от имени ордынских властей. Именно против них вспыхнуло восстание в 1262 г. в Ярославле. Как сообщает Лаврентьевская летопись, в ходе этого восстания ярославцы убили некоего Изосиму – «преступника»432. Он был прежде монахом, – написал о нем летописец, – но только внешне, а на самом деле этот человек давно уже погряз в разных грехах, и поэтому вполне закономерно, что в конце концов он отрекся от христианства, приняв ислам («то бе мнихъ, образом точию, сотоне съсудъ, бе бо пьаница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и быс бесурменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Махмеда»)433. И те, и другие – и откупщики, и убийцы князей – отступники от веры, и, по мнению древнерусских книжников, таким людям нет ни оправдания, не прощения434. Все остальные типы поведения князей, которые сегодняшнему человеку представляются сомнительными с морально-нравственной точки зрения (отказ от борьбы, бегство из города вместо его обороны или служба татарам) вряд ли в то время считались предательством. 3.2. Даже осуждая князей, которые «убоялись» и поэтому уклонились от борьбы с татарами, книжники делали это весьма мягко, и уж ни в коем случае не оценивали их поведение как предательское. Вероятно, с точки зрения тогдашнего человека, предательством подобные поступки не являлись. В древнерусской культуре предательство означало, главным образом, измену вере: и предателем считался человек, совершивший Серебрянский Н.И. Указ. соч. С. 58, 67. Ипатьевская летопись называет его «безаконьнымь Доманомъ Путивльцемь нечестивымъ», а Симеоновская пишет, что «бывый преже христианиномъ, потомъ же отвержеся от веры Христовы и бысть поганъ именем Доман, Северянинъ родомъ». ПСРЛ. Т. 2. Стб. 795; ПСРЛ. Т. 18. С. 68. 432 Словари дают два основных значения этого слова: собственно ‘преступник’, а также ‘отступник’ (от веры). См.: СлДРЯ XI-XIV вв. Т. 8. М., 2008. С. 301-302; СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 19. М., 1994. С. 62. 433 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476. 434 См.: Ранчин А.М. Вертоград златословный. Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. С. 121. 431 поступок, сопоставимый с поступком Иуды435. А в таких действиях князья замечены не были. К тому же предательство и в наше время – это всегда проступок по отношению к кому-то или чему-то436. Князей же, если и осуждали (например, за отказ от борьбы), то только как за проступок, совершенный ими по отношению к самим себе: так, по мнению автора рассказа Ипатьевской летописи, такие князья не заботятся о своем бессмертии, о своем «не скоро минующем житии». То же самое можно отнести и оценке службы татарам: в житии Михаила Черниговского вполне определенно проводится мысль о том, что князья, избравшие такой путь, выбирают «славу света сего скороминующего», пренебрегая при этом «венцами нетленными» и «жизнью вечной». То есть речь опять идет о выборе, который человек осуществляет, прежде всего, в отношении самого себя, о выборе того или иного варианта своей посмертной судьбы. Наконец, еще одно из возможных объяснений состоит в том, что часто речь шла о погибших князьях. Возможно, книжники не решались судить их слишком строго, тем более, сама смерть воспринималась ими как искупление вины437. 3.3. Впрочем, мягкость в оценках князей (особенно, выживших и ставших служить татарам) может быть объяснена и вполне конъюнктурными обстоятельствами, а именно нежеланием книжников осуждать поступки «своих» князей. Ведь круг читателей литературных произведений того времени был весьма ограничен: судя по всему, это были князья и высшая знать438. СлДРЯ XI-XIV вв. Т. 8. М., 2008. С. 60-61; СлРЯ XI-XVII вв. Вып. 18. М., 1992. С. 174175. 436 Ср.: предатель – ‘человек, который предал, предает кого-нибудь/что-нибудь’. См.: Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1990. С. 577. 437 «Кровью мученической омыли прегрешения свои», – написал составитель Лаврентьевской летописи про погибших на Сити русских князьях. См.: ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб.467. 438 См.: Конявская Е.Л. О «границах» древнерусской литературы (летописи: писатель и читатель) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003. № 2(12). С. 79. Современный 435 К тому же и сами книжники (авторы как житийных, так и летописных произведений) в подавляющем большинстве случае принадлежали к одному из самых привилегированных социальных слоев эпохи «монголо-татарского ига» – духовенству. «Люди духовного звания были читателями постольку, поскольку были писателями этих летописей, ибо даже когда летописные своды велись при княжеском дворе, непосредственны исполнителем княжеского заказа были представители духовенства»439. Между тем именно эта категория населения средневековой Руси на протяжении, как минимум, второй половины XIII – середины XIV вв. получала наибольшие преференции от ордынских властей440. Неслучайно при этом, что «князья, проявлявшие стремление договориться и сработаться с татарами, находили полное сочувствие со стороны духовенства»441. 3.4. Весьма показательно в этом смысле то, что в последующий период – в XV-XVI вв. – «тема предательства» (причем, предательства со стороны русских князей) становится весьма популярной в древнерусской письменности. В качестве примера можно привести уже упомянутую повесть о нашествии Тохтамыша, дошедшую в составе Новгородской IV и Софийской I летописей. В ней татарам помогает, во-первых, князь Олег Иванович Рязанский, который «обведъ царя около своей земли и указа ему вся броды, исследователь Т.Л.Вискул даже предложила специальный термин – «князецентризм летописания», позволяющий, по ее мнению, описать уровень прокняжеской тенденциозности летописных источников того времени. См.: Вискул Т.Л. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв. М., 2009. С. 330. 439 Конявская Е.Л. О «границах» древнерусской литературы… С. 79. 440 См. подробнее: Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. II. Вторая половина. М., 1900. С.14; Беляева С.А. Южнорусские земли во второй половине XIII-XIV вв. Киев, 1982. С. 35-36; Охотина Н.А. Русская церковь и монгольское завоевание (XIII в.) // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С.67-81; Плигузов А.И., Хорошкевич А.Л. Русская церковь и антиордынская борьба в XIII-XV вв. (по материалам краткого собрания ханских ярлыков русским митрополитам) // Там же. С. 92-100. 441 Будовниц И.У. Духовенство и татарское иго // Религия и церковь в истории России. М., 1975. С. 99. Возможно, именно поэтому, как заметил А.С.Хорошев, среди причисленных к лику святых князей большинство составляют именно мученики за веру: “покаяние, смирение и покорность, – пишет исследователь, – вот основная идея политической канонизации XIII – начала XIV вв.” См.: Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). М., 1986. С. 76-78. сущаа на реце на Оце» («споспешник на пакость христианам» назвал его автор повести), а, во-вторых, сыновья Дмитрия Константиновича Суздальского – Василий и Семен. Именно благодаря им, по версии повести, Тохтамышу удалось взять оборонявшуюся Москву: проявив «коварство бесерменское», князья уговорили москвичей открыть ворота, поскольку «царь вас, своих людей, хочет жаловать, поскольку невиновны, не на вас он пришел, воюя, но на Дмитрия, ратуя, ополчился»442. Другой пример – «Сказание о Мамаевом побоище» (начало XVI века443). В этом произведении также присутствует «предатель» – князь Олег Рязанский, действующий на стороне «безбожного» Мамая, при этом князя Олега автор именует не иначе, как «новым Святополком».444 Видимо, в этот период происходило и переосмысление поступков князей, действовавших во второй половине уже далекого к тому времени XIII в. (например, того же Бориса Васильковича Ростовского, о чем речь шла выше). 3.5. Получается, что к XVI в. представления о предательстве становятся существенно шире. То, что на протяжении второй половины XIII-XIV вв. (иногда даже XV в.) еще не подлежало критический оценке, в последующий период получает весьма недвусмысленную осуждающую характеристику. Конечно, это вовсе не означает, что к этому времени наконец-то появляется «правильное» отношение к предательству, которое приходит на смену бытовавшему до этого «неправильному» отношению. Просто меняется «картина мира», по крайней мере, в той ее части, которая касалась взглядов на татар и на самих себя. С одной стороны, изменяется восприятие татар в целом и ордынских властей, в частности. Если изначально они воспринимаются в качестве «кары ПЛДР. XIV- середина XV века. С. 190-196. См.: Кучкин В.А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 109–114; Клосс Б.М. Об авторе и времени создания «Сказания о Мамаевом побоище» // In memoriam: Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб., 1997. С. 259–262. 444 Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 28. 442 443 Господней», а их власть – в качестве ниспосланного Богом испытания (и, значит, бороться с ними бессмысленно и даже греховно), то впоследствии они начинают выступать как «безбожные», «беззаконные», «слуги дьявола» (с ними христианину бороться не просто можно, но и должно). С другой стороны, одновременно с рефлексией по поводу природы ордынской власти, начинает формироваться опирающаяся на новая идеи о идеология мессианском Русского государства, предназначении Руси и богоизбранности великокняжеской власти: эта идеология приходит на место представлениям о «греховности» Русской земли, необходимости смиренного покаяния и исправления. Кроме того, меняются и представления о функциях князя: он воспринимается еще и пастырь, обязанный защищать врученную Богом паству от происков «поганых» и стоящего за ним «князя мира сего»445. В каком-то смысле меняется и идеал человека. На место смиренного, кающегося в своих грехах «Иова» приходит защитник «Русской земли», борец за торжество православия, не имеющий морального права отказываться от защиты своего Отечества, активно противостоящий стремлению «нечестивых» «разорить христианскую веру». Теперь и для князей сотрудничество с татарами оказывается невозможным по определению: с «погаными» можно только сражаться, с оружием в руках защищая идеалы христианства. Это происходит в реальной жизни, и эти же образцы поведения переносятся на страницы произведений письменности. 445 Иоанн. 12:31 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ВИ – Вопросы истории ЖМНП – Журнал Министерства народного просвещения ПЛДР – Памятники литературы Древней Руси ПСРЛ – Полное собрание русских летописей СлДРЯ XI – XIV вв. – Словарь древнерусского языка XI – XIV вв СлРЯ XI-XVII вв. – Словарь русского языка XI-XVII вв. ТОДРЛ – Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Ерусалимский К.Ю. Рождение государственной измены: Россия и Польско-Литовское государство конца XV – XVI в. Перенниализм «государственной школы» В последние годы в исторической науке значительно повысился интерес к предательству служебников в восточноевропейских обществах позднего Средневековья. Вместе с тем с этой точки зрения Русское государство, не нуждавшееся вплоть до середины XVII века в фиксированной системе санкций за измену, с трудом поддается изучению. Среди исследователей нет единого мнения о времени возникновения и направлениях развития категорий подданства и измены. Подход Н.М. Карамзина к проблеме служебной верности и измены воплощал просветительскую доктрину и этико-психологический историзм самого историографа. Вызывающими для своего времени были, например, его идея, что «бегство не всегда измена» (о побеге из России кн. А.М. Курбского), или драматичные оценки «гнусных предателей России», приспешников Ивана IV во время Московских походов Стефана Батория (М.М. Кривого Салтыкова, Д.И. Бельского и др.)446. Разработанная так называемой государственной школой российской историографии и развитая советской историографией 1930–1950-х гг. теория смены феодального права «слуг вольных» на переход от одного сюзерена к другому государственным принудительным подданством была пересмотрена в позднейшей, в том числе советской, историографии по нескольким причинам. Схема «государственной» школы, прежде всего, преувеличивает значение в русских обществах до XV в. тех правовых институтов, которые в историографии принято считать феодальными: вассально-ленные отношения 446 Карамзин Н.М. История Государства Российского. СПб., 1842. Кн. 3. T. 9. Стб. 33–34, 187. между князьями и их служебниками различного ранга, вотчинный характер собственности знати на землю, право служебника на перенос земельного владения при переходе от одного князя к другому. Существование института «выезда» доказывается ретроспективно на основе, с одной стороны, княжеских договорных грамот, в которых переход слуг на новую службу запрещается и только предположительно – отменяется, и, с другой стороны, поздних, не ранее конца XV в., крестоцеловальных записей служебников, дававших при поручителях обязательство служить своему государю и не уезжать от него в иные земли. В московском обществе XV–XVI вв., согласно той же историографической традиции, с особой остротой выявились противоречия между феодальным и государственным «началами». Терминология государственных постановлений при этом ретроспективно переносится из законодательных источников конца XV – середины XVII в. на более ранние эпохи, а в самих этих постановлениях существенных расхождений в терминологии исследователи данного направления не обнаруживают447. С другой стороны, феодальные тенденции, как полагают при этом, выразились в противостоянии церкви, уделов и «княжеской олигархии» централизаторским великокняжеским силам, в число которых зачисляются, помимо самих великих князей, чиновничество, дворянство, опричнина и симпатизирующие «централизации» публицисты448. Как оказалось в ходе 447 Загоскин Н.П. Очерк истории смертной казни в России. Речь, читанная на годичном акте Императорского Казанского университета ордин. проф. Н.П. Загоскиным // Ученые записки Императорского Казанского Университета. 1892. Год 59. Кн. 1. С. 1–83; Шахматов М.В. Государство правды. М., 2008. 448 Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI- XVII вв.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время / отв. ред. Я.Н. Щапов; 5-е изд. М., 1994; Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства 30–50-х годов XVI века. дискуссий второй половины XX в., противники объединенного государства и государственного «начала» являются историографическими условностями, в одних случаях полученными из категорий властного дискурса XVI в., в других – из социологических конструкций второй половины XIX – XX в.449 За спиной «изменников» стояли те же «социальные силы» и «социальные классы», которые поддерживали «централизацию», а многие из них сами были выдающимися борцами за возвышение и международное признание Российского государства450. В целом убедительно исследователями «государственной школы» показано значение санкций за оскорбление величества, аналогичных европейским обвинениям в “crimen laesae maiestatis”. Д.С. Лихачев отмечает, что в древней Руси соблюдалась норма Русской Правды «Князю великому за М.; Л., 1958; Зимин А.А. Опричнина / изд. подг. А.Л. Хорошкевич при участии В.Г. Зиминой; 2-е изд., испр. и доп. М., 2001. 449 Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. M., 1963; Norretranders B. The Shaping of Czardom under Ivan Groznyj. Copenhagen, 1964; Дубровский А.М. Историк и власть: Историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-е – 1950-е гг.). Брянск, 2005. 450 Граля И. Иван Михайлов Висковатый: Карьера государственного деятеля в России XVI в. / пер. с польск. Л.И. Леньшиной. M., 1994; Хорошкевич А.Л. Митрополит Афанасий и царь Иван Грозный // In memoriam. Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб., 1997. С. 282–291; Она же. «Измена» Пимена и поход Ивана Грозного на Новгород // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию Валентина Лаврентьевича Янина. М., 1999. С. 225–231; Она же. Судьба христианина в царстве Ивана Грозного: Эпизод из жизни И.П. Федорова // Russische und Ukrainische Geschichte vom 16–18. Jahrhundert. Wiesbaden, 2001. С. 163–174; Она же. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003 и др. бесчестье главу снять», и приводит примеры расправ князей над своими злоумышленниками в 1068 и 1097 гг. Князья в 1177 г. признают санкцию за нарушение межкняжеского договора лаконичной формулой: «Но ряд наш так есть, оже ся князь извинить, то в волость, а мужь в голову» 451. Во всех названных примерах на месте ожидаемого нами понятия «измена» выступают «вина» и «бесчестье». Впрочем, вопрос о существовании санкций за «политическую измену» в домонгольской Руси сохраняет остроту и по другим причинам: во-первых, статья «Князю великому за бесчестье главу снять» читается в «Правосудьи митрополичьем» и относится уже к эпохе монгольского правления452, а в летописной формуле 1177 г., как и в других рассмотренных примерах XI–XII вв., речь идет не о принятой и законодательно утвержденной практике, а о расправах над врагами (казни Изяслава Ярославича в 1068 г.), убийстве палачей князя Василько Ростиславича в 1097 г. и частном «ряде»-договоре, который вступил в действие не в соответствии с нормой, а по крестоцеловальной договоренности князя Святослава Всеволодовича с князем Романом Ростиславичем в 1177 г. Пользуясь формулировкой Д.С. Лихачева, можно сказать, что в нормах поведения древнерусского княжеского мужа сочетаются «геральдичность» в выполнении служебных обязательств с обстоятельствами «отнюдь не литературного, а конкретно-жизненного 451 Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси / отв. ред. С.О. Шмидт; 3-е изд. М., 2006. С. 30. 452 Более ранняя датировка всего памятника, предложенная, например, С.В. Юшковым, не распространяется на статьи 1–3 о «безчестьи». Ни правовой институт «безчезтья», ни само понятие в более ранних источниках, в том числе в Русской Правде, не встречается. Благодарю за консультацию Б.Н. Флорю. происхождения»453. Вина «мужа» перед князем каралась в русских землях смертной казнью, однако вина князя перед князем могла привести к войне, потере «волости» и т. д. и не была равносильна преступлению «мужа» в аналогичной ситуации. Мнения летописцев сводились к сентенциям о том, что «муж» должен быть верным своему князю, испытав его милость, а изменив, должен бы, по словам Даниила Заточника, медвяную чашу князя наполнить своей кровью «за тую лихую меру от булатна меча»454. Сохранение в русских землях домонгольских традиций восприятия верности и измены вызывает у исследователей сомнения. Прежде всего, поскольку к XV в. обвинение в «измене» формулируется нормативно и под норму подпадают уже не только «мужи», но и князья. О.П. Бакус посвятил специальную статью понятию «измена» в связи с историей эмиграции московской знати в Великое княжество Литовское. По мнению автора, «новое» понимание измены складывается в России в текстах, осуждающих нарушение крестоцеловального обряда (наиболее ранний пример – послание духовенства против нарушения в 1446 г. клятвы князя Василия Шемяки поддержать Василия Темного). При этом «в качестве модели для Московии» послужило литовское законодательство об изменниках, возникшее в документах Городельской унии 1413 г., хотя понятие измена в Великом княжестве Литовском перебежчиков военного применялось времени главным и образом «медленно в входило отношении в общее употребление, причем явно неохотно называли изменниками тех, кто просто перешел в Московию»455. В отношении тезиса о развитии в России 453 Лихачев Д.С. Человек... С. 60–61. О «геральдичности» и «церемониальности» см.: Там же. С. 32, 40–41, 65–66. 454 Там же. С. 46–47. 455 Backus O.P. Treason as a Concept and Defections from Moscow to Lithuania in the Sixteenth Century // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1970. Bd. 15. S. 124. государственного «начала» О.П. Бакус занимает умеренную позицию и признает, что понятие «измена» тесно связано с отменой права знати на отъезд, вызванной усилением московской великокняжеской власти и формированием представления о нелояльности. Это право («воля») существовало как пожелание и фиксируется в договорной документации, однако следует ли из этого, что «отъезд» слуги (тем более с пожалованием князя) воспринимался князьями как нормальное действие, а тем более – великими князьями, рассматривавшими других князей как своих слуг? Изучив данные об эмиграции кн. С.Ф. Бельского и кн. А.М. Курбского, О.П. Бакус показал (отчасти вслед за С.Б. Веселовским и Б. Норретрандерсом), что они не опирались ни на «удельную идеологию», ни на «право отъезда»456. Иной угол зрения на проблему государственной измены в России Ивана Грозного представила И. Ауэрбах. Германская исследовательница показала в хронологической последовательности, как влияла шпиономания и борьба с изменой на эмиграцию из России начиная с 1564 г. и особенно после «дела Ивана Козлова» (1567) и «дела Петра Волынца» (1569)457. Поиск внутреннего заговора был для московской власти частью войны с внешним противником, а при необходимости царь пользовался происками шпионов, изменников, тайных заговорщиков как предлогом для террора и карательных мероприятий «на вся видимыя и невидимыя враги». С другой стороны, литовская разведка времен Ливонской войны, как показывает И. Ауэрбах вслед за Ю. Бардахом, была в состоянии проводить значительные по охвату операции на территории и в войске противника, и в Ливонии и иных 456 Ibid. P. 120, 126, 135 ff. Наши соображения по вопросу о восприятии своих прав кн. А.М. Курбским см.: Ерусалимский К.Ю. Историческая память и социальное самосознание Андрея Курбского // Соцiум. Альманах соцiальноï iсторiï. Киïв, 2005. Вип. 5. С. 225–248. 457 Auerbach I. Ivan Groznyj, Spione und Verräter im Moskauer Russland und das Grossfürstentum Litauen // Russian History. 1987. Spring–Winter. P. 7–14. приграничных районах. Численность шпионов при этом достигала 60–80 человек в год, а кроме них источником информации о внутреннем положении в России служили показания дипломатов, купцов, перебежчиков, «языков» и пленных458. Заговорщическая деятельность и борьба против фиктивной «измены» настолько трудно различимы в России Ивана Грозного, что необходимо каждое обвинение в шпионаже и подозрение в предательстве проверять из перспективы «другой стороны». В работах И. Ауэрбах намечены перспективы политологических, историко-демографических, социально-психологических методов лингвистиков изучении ментального мира обществ, общественных групп и отдельных личностей, живущих длительное время на чрезвычайном положении и вынужденных выбирать между государственной идеологией и «изменой». Такой выбор не был легким, и не только для жителей России. И. Граля показал, что православное русскоязычное население Великого княжества Литовского считалось с перспективой вхождения в состав Московского государства, а польская и литовская элита использовала фактор московской угрозы в обсуждении вопроса об унии. Русский царь и польские короли питали сходные надежды на инкорпорацию противника, проводили внутригосударственные реформы с целью привлечь ближайшего соседа и, соответственно, отдалить его от противника, практиковали тайные посулы и угрозы, подкуп, приватные переговоры459. При этом единственной формой противодействия московских бояр великокняжеской власти до середины XV в. оставался «отъезд» на сторону другого монарха, с чего в ряде случаев 458 Ibid. S. 15 ff. 459 Grala H. Kołpak Witoldowy czy czapka Monomacha? (Dylematy wyznawców prawosławia w monarchii ostatnich Jagiellonów) // Katolicyzm w Rosji i Prawosławie w Polsce (XI-XX w.). Warszawa, 1997. S. 51–67; Idem. Rutheni vs. Moschi: elita ruska Wielkiego Księstwa Litewskiego wobec wojen Moskiewskich w XVI w. // Наш Радавод. Гродна; Беласток, 1999 (2000). Кн. 8. S. 34–51. начиналось вооруженное противостояние между перебежчиком и великим князем. «Вольна воля» характеризовала право на отъезд знати. Впрочем, действовало ли это право, если договорные отношения прекращались? В конце XV в. отъезд в Литву воспринимался уже как предательство, и с тех пор из-за непрерывных войн между Российским и Польско-Литовским государствами несанкционированный отъезд в Литву или Корону Польскую считался государственной изменой. Впрочем, польский историк отмечает, что отношения между властью и знатью в Москве были нарушены из-за усвоения великими князьями византийской модели правления460. Усиление эмиграции из России происходило в периоды придворных потрясений и особенно после смерти Василия III, в годы репрессий Ивана IV, в первый год после смерти царя Ивана, а затем в Смутное время461. Историко-терминологический анализ понятий подданства и предательства в России до середины XVI в. намечен в серии статей П.С. Стефановича, который останавливается на религиозном аспекте отношений между князем и подданным в средневековой Руси. Исследователь не признает воздействия феодального права на крестоцелование и договор о службе, а рассматривает представления о верности государю в категориях религиозной культуры. Автор принимает тезис о преемственности в идеологии подданства от Древней Руси к России XVI в.462 К сходным 460 Grala H. Człowiek wobec władzy na Rusi Moskiewskiej (XIV–XVI w.) // Człowiek w społeczeństwie średniowiecznym. Warszawa, 1997. S. 405–436, особенно с. 413–415, 418 и далее. 461 Grala H. „Ex Moschouia ortum habent“. Uwagi o sfragistyce i heraldyce uchodców moskiewskich // Rocznik Polskiego Towarzystwa Heraldycznego. Nowej Serii. Warszawa, 1999. T. IV (XV). S. 101–130, здесь с. 102–105. 462 Стефанович П.С. Древнерусское понятие чести в памятниках литературы домонгольской Руси // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2004. № 2 (16). С. 63–87; Он же. Отношения правителя и знати в Северо-Восточной Руси в выводам независимо от П.С. Стефановича пришел А.И. Филюшкин. Рассматривая представление о служебной измене в древнерусских памятниках, исследователь обнаруживает его в понятиях «преступник кресту» (в значении: нарушитель обещания, принесенного посредством обряда крестоцелования) и «переветник» (тот, кто перешел на сторону врагов своего господина или сотрудничает с иноземными захватчиками). Становление самого понятия «измена» в значении «отступничество» происходит, по его мнению, в XIV в. в связи «с представлениями об изменении, нарушении кем-либо существующих норм и императивов, прежде всего – Божественного порядка и его земного воплощения светскими властителями»463. Понятия, формы и образы нелояльности Проблема «измены», как представляется, может быть рассмотрена в широкой перспективе в связи с формированием в России посольского ведомства и тесно связанных с ним социально-культурных категорий, воплотившихся в хронографической истории, политическом богословии, имперских идеалах и военной этике. Я полагаю, в первой половине XVI в. в XIV – начале XVI в.: крестоцелование как клятва верности? // Cahiers du Monde Russe. 2005. Vol. 46. N. 1–2. P. 277–284; Idem. Der Eid des Adels gegenüber dem Herrscher im mittelalterlichen Russland // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2005. Bd. 53. H. 4. S. 497–505; Стефанович П.С. Князь и бояре: клятва верности и право отъезда // Горский А.А., Кучкин В.А., Лукин П.В., Стефанович П.С. Древняя Русь: очерки политического и социального строя. М., 2008. С. 148–269. 463 Филюшкин А.И. Все началось с Блуда: первые изменники на Руси // Родина. 2000. № 4. С. 34–39; Он же. Понимание измены в средневековой Руси (X–XV вв.) // Мир и война: Культурные контексты социальной агрессии: Выборгские Чтения (1). М., 2005. С. 9–26. России под воздействием правовых преобразований в Европе, и прежде всего в Польско-Литовском государстве, оформился комплекс категорий, которые происходят из религиозного тезауруса, однако конструируют представление, согласно которому государство является нарочито светским по компетенции и вместе с тем требует от подданных близкого к религиозному посвящению государственного патриотизма. Ряд вопросов остается в данной работе только в первичных набросках, однако некоторые из них даже не поднимались в историографии и в будущем должны быть всесторонне изучены, чтобы уточнить – и возможно, существенно – мои выводы, изложенные в данной работе. Среди этих вопросов, например, такие: как дихотомия верной службы и измены организовывала различные социальные практики и дискурсы? Предавали ли, с точки зрения носителей данной культуры, животные, растения, существа из божественной иерархии, монстры и т. д.? Существовало ли взаимовлияние российских и европейских или азиатских представлений о политическом предательстве? Как защищали «изменники» свое честное имя? В каких случаях применялось обвинение в измене и в каких случаях могло быть снято? Как воспринимались в России сведения о предательстве, совершенном самой высшей властью, и кого эта власть предавала? На мой взгляд, служебная и государственная измена не имеют автохтонных дискурсивных соответствий, которые предшествовали бы проникновению понятий «измена» или «здрада» в летописные памятники московского происхождения, в документацию посольского ведомства и других государственных учреждений, а также в послания великих князей и царей и, конечно, в судебные дела по процессам о «слове и деле» и т. п. (позже всего – в российское законодательство). В средневековом обществе – по крайней мере, в древнерусском – нет идентичности изменника. Предатель нарушал устройство, но не создавал повторяемой практики, которая сложилась бы в повторяемый набор казусов и санкций. Образец предательства, Иуда, совершил отвратительный поступок, но соотношение божественного промысла и преступления в его поступке довольно трудно уловить, не вдаваясь в интеллектуальную схоластику. Кроме того, использование образа Иуды для описания повседневных межкняжеских отношений допускалось исключительно редко, даже если нарушалось обещание, скрепленное крестоцелованием, а иерархические отношения подданства и службы мало напоминали людям того времени ученичество апостолов по отношению к Христу464. В небесной иерархии восстание сатаны – это событие вселенского масштаба, катастрофа мироздания, но для 464 Обратный тезис С.Н. Богатырева подкреплен данными только за период не ранее конца XV в., когда образ советника великого князя начал мыслиться в символическом подобии апостольскому служению. Разумеется, эта параллель была ограничена служебным «холопством» советника, поскольку формула «апостол и холоп», о которой пишет исследователь, может быть признана евангельской лишь с существенными оговорками. Единственный приведенный в книге пример, подтверждающий существование библейского образа предателя в древнерусской культуре, – Иуда. Однако этот пример приведен С.Н. Богатыревым в виде общего соображения, без ссылок на конкретные контексты его бытования. В целом, аргументация автора показывает, что Иуда как обозначение злого советника в московской книжности появляется не ранее второй половины XV в. Значит ли это, что в восприятии ученичества апостолов в московской придворной культуре второй половины XV – начала XVII в. возникли отличия от тех способов понимания сообщества Христа и апостолов, которые бытовали на русских землях в более ранний исторический период, еще предстоит проверить, по крайней мере, если развивать гипотезу С.Н. Богатырева о формировании топоса «советник – господарь» в обратном направлении – от придворной культуры к библейской герменевтике. См.: Bogatyrev S. The Sovereign and His Counsellors: Ritualised Consultations in Muscovite Political Culture, 1350s – 1570-s. Saarijarvi, 2000. P. 37–98 (об Иуде – на с. 41). описания бытового политического предательства («перевета») это событие слишком огромное, несоизмеримое. Такое богословское устройство «измены» герметично скрывало это понятие в церковном узусе, и при этом просачивание этого понятия в социальные дискурсы случалось редко и не создавало языка и этоса изменника. И в природе, и в обществе с трудом прочитывалось отличие предательского поступка от ошибки, вызванной неразумием, болезнью, угнетенностью. Различия между этими мотивами далеко не всегда артикулировались. Согласно М. Пастуро, в феодальной Европе визуальное различение чистого и полосатого внесло свою лепту в разграничение ложного и истинного, причем полоски на одежде, гербе, растении, шкуре животного нередко признавались за атрибут преступника, отщепенца, изменника465. Подобных бинарных конструкций в русском Средневековье я не вижу. Что же касается русского бестиария, то мне кажется более вероятным внесение дихотомии верности и измены в образы, которые не имели явной бинарности. Например, символом одновременно холопской преданности и измены в XVI в. стал «пес», однако в ученом фаунистическом дискурсе такие качества собаки, как верность или склонность к измене, не артикулировались (ср. предписание Русской Правды убить вора, взятого с поличным, «в пса место»)466. Вероятно, положение дел поменялось одновременно с выходом категории «измены» из церковного дискурса в политический и утверждением этики подданства на заре нового времени. Другие звери спорадически выступают в роли символов измены, и тоже только в тех контекстах, которые ресемантизируют античную и библейскую топику и наполняют знаки новой денотацией. Примером могут послужить 465 Цит. по польск. изд.: Pastoureau M. Diabelska materia. Historia pasków i tkanin w paski / przełożyła M. Ochab. Warszawa, 2004. S. 47–48. 466 Белова О.В. Славянский бестиарий. Словарь названий и символики. М., 2001. С. 205–206. «мысленные волки» – злые советники господаря («льстецы»), которые, согласно Вассиану Рыло, хотят «предать на расхищение врагам словесное стадо Христовых овец». Прямая библейская цитация (Матф. 7:15) выстраивает евангельское единство между злыми советниками великого князя и угрожающими Руси татарами, т. е. такое контекстное единство образа «мысленных волков», для которого ближние советники великого князя должны быть уподоблены татарам, христиане – мусульманам, а верные слуги – разоблачены как предатели и пособники дьявола467. Служилый человек и его противоположность в лице государева изменника сформированы в России особым культурным режимом, который можно было бы представить вслед за М. Фуко как результат «великого заточения» или как особую форму социального «отчуждения» (с той 467 Bogatyrev S. The Sovereign... P. 54. Исследователь указывает параллель из Изборника Святослава и сходный по смыслу образ «мысленный лев» в послании А.М. Курбского Ивану IV. К примеру из Изборника можно привести параллель из рукописи XIV в., в которой неверные уподобляются львам, медведям, рысям, волкам. Эти фаунистические образы служат для обозначения неверных, в некоторых случаях – еретиков (Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). М., 1989. Т. 2. С. 160). Есть ли древнерусские примеры, в которых с их помощью выстраиваются денотации «волк, лев и т. д. – предатель», подобные той, что содержится в Послании на Угру Вассиана Рыло? Пример из А.М. Курбского в этом отношении совершенно уместен. «Мысленный лев» денотирует дьявола, крымского хана и еретиков и благодаря выстроенной Курбским параллели между «внутренним» (Иван IV) и «внешним драконом» (Девлет-Гирей) переносится на царя Ивана, изменившего, по мнению князя, православию и Святорусской империи (Ерусалимский К.Ю. Сборник Курбского: Исследование книжной культуры. М., 2009. Т. 2 (далее – СК и номер листа). С. 190 (л. 88), 310 (л. 142), 381 (л. 174 об.)). оговоркой, что в России XVI – начала XVII в., в отличие от европейских монархий, место трудовых и медицинских изоляторов заняли войско, монастырь, служебная ссылка, таинство исповеди и т. д.)468. Царю в этой системе принадлежит право отделять овец от козлищ и казнить отбившихся изменников, злых советников и преступников. На первый взгляд, полномочия царя в Московском государстве в этом смысле мало отличаются от полномочий древнерусского князя. Согласно «Повести временных лет», Владимир Святославич после крещения какое-то время колебался, вправе ли он казнить виновных и заслуживающих казни, и церковь признала за ним это право. Однако считал ли Владимир Киевский, что, осуществляя княжескую власть и карая своих «подданных», он решает вопросы, касающиеся сугубо его светского «государства»? Считал ли он, что преступления его «подданных» в отношении его власти могут, независимо от решений церкви, навлечь на них обвинение в святотатстве?469 В правоведческой литературе высказывалось мнение, что, восстановив смертную казнь, Владимир в 468 Фуко М. История безумия в классическую эпоху / пер. с фр. И.К. Стаф. СПб., 1997. С. 63–123. 469 Г.П. Федотов отметил, что царское право на возмездие «злодеям», казнь «злых» впервые приписывает себе летописный князь Владимир Володаревич Галицкий (1149 г.). После него оно отмечено в летописных некрологах Давида Смоленского (1197 г.), Всеволода Владимирского (1212 г.). Еще Владимир Мономах, по наблюдению исследователя, прославляется летописцем за милость к врагам. Впрочем, позднее добродетели Владимира Мономаха приписаны великому князю Константину Всеволодовичу (1218 г.). См.: Федотов Г.П. Собр. соч. в 12-ти томах. Т. 10: Русская религиозность. Ч. 1. Христианство Киевской Руси. X–XIII вв. / перев. с англ. С. Бычкова, И. Дьяковой. М., 2001. С. 252–253. судебной практике придерживался «градского закона» (Прохирона IX в.)470. Об этом говорится в «Степенной книге», где текст «Повести временных лет» дополнен словами о справедливом расследовании преступлений злодеев, воров, разбойников и обманщиков-ростовщиков, после которого одни «покаянием исправляхуся, овии же по градскому закону казнем предавахуся и, яко плевел пшеници, исторгахуся»471. Однако составители этого памятника существенно перерабатывали свои источники и вносили в повествование смыслы и оценки своего времени (около середины 1550-х – 1563 г.). Причем один из лейтмотивов этих дополнений – исконное торжество русских государей над внешними врагами, преступниками и изменниками. Обоснование знакомства Владимира Святославича и его потомков с византийским светским законодательством является неотъемлемой частью такого переосмысления. По всей видимости, во времена князя Владимира компетенции светского и церковного законодательства так отчетливо, как это показано в «Степенной книге», еще не разграничивались. Конечно, христианская традиция показывала отличие власти земной от власти небесной, однако это отличие было условно, когда для христианина возникал вопрос о подчинении праведному и неправедному правителю, а праведность формулировалась исключительно в церковных категориях. Князь обязан был выносить решения, которые не противоречили церковной демаркации между допустимым и запретным для христианского князя, и таким образом светское право оказывалось лишь функцией церковного миропорядка. Б.Н. Флоря 470 Жильцов С.В. Смертная казнь в праве Древней Руси и юрисдикция Великого князя в ее применении // Правоведение. 1997. № 4. С. 47–52. 471 Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам: Тексты и комментарий: В 3 т. Т. 1. Житие св. княгини Ольги. Степени I–X / отв. ред. Н.Н. Покровский, Г.Д. Ленхофф; изд. подг. под руководством Н.Н. Покровского. М., 2007. С. 320. показал, что еще московский митрополит Алексей мог отлучать противников великого князя Дмитрия Ивановича от церкви, только мотивируя это решение их союзом с язычниками-литовцами, и все равно его действия наталкивались на сопротивление и жалобы в Константинополь. А уже в годы феодальной войны середины XV в. Дмитрий Шемяка был отлучен за нарушение крестного целования, серпуховские дворяне не получили права исповедоваться перед казнью и т. д. Преступления против высшей власти воспринимаются отныне как попрание православия, отступление от веры. Тогда же, по мнению исследователя, рождается епитимейная формула «А крест целовав, изменил к кому, за то и до смерти плакатися», а уже в первой половине XVI в. исповедальный вопрос для «властелина и вельможи»: «Аще, господине, не изменил ли еси государю великому князю крестного целования и не думал ли еси на него которого зла»472. По сравнению с домонгольским периодом акценты в покаянии заметно смещаются, светский суверен получает доступ к поведанному на исповеди – к злым помыслам, грехам против государства, нарушениям «заповеданного» не Царем Небесным, но земным царем. Духовный отец, исповедник, в этом новом политическом богословии выполняет двойную миссию на исповеди, выступая от обеих властей одновременно. По наблюдениям Б.Н. Флори и А.Л. Юрганова, Иван Грозный полагал, что его подданные отдельно от царя несут ответственность за веру и за правду, но, по его излюбленной цитате из соборного послания апостола Иуды (Иуд. 1.8), за государственное дело на Страшном суде «высокие власти» отвечают отдельно от подданных, и, даже являясь правоверным христианином, в адский огонь человек может попасть 472 Флоря Б.Н. Исповедные формулы о взаимоотношениях церкви и государства в России XVI–XVII вв. // Одиссей. Человек в истории. 1992. М., 1994. С. 206–207. за грехи перед властью земной473. Верных служилых людей спасает покаяние, а злобных церковь не должна брать под свое покровительство. Их следует казнить и накладывать на них телесные испытания так же, как церковь по прегрешениям накладывает епитимью. В компетенцию государя попадает особое качество его людей, которое не является телом в церковном понимании. Лица, уличенные в измене, превращаются в политических грешников, выдаются государю «головой» и заслуживают телесных истязаний, какими бы ужасными они ни были по христианским представлениям. Более того, духовные лица, вступающиеся за изменников, сами оказывались под угрозой царской расправы, так как своеобразное «государственное тело» духовного лица, как и светского, подвержено изменническим помыслам. Ничего подобного мы не обнаружим в древнерусской идеологии, где нарушение крестоцелования не предполагало наказаний «в сем мире» за отступничество. Нет данных о том, как исполнялись и исполнялись ли санкции договоров Руси с греками за нарушение статей договора. Преступление крестоцелования должно было строго караться, о чем можно догадываться, опираясь на высказывание летописца «и здесь, на земле, примет казнь и в будущем веке казнь вечную», на слова Владимира Мономаха «а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей» или на слова летописцев «на того быть всем»474. Трудность исполнения этих угроз осознавалась и пишущими, и читателями. Казнить одну из сторон договора «на земле» не позволял, прежде всего, княжеский титул, который превращал его носителя – в суверена, а изменника, если князю приходилось им стать, – в политика, меняющего свой политический 473 Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры / 2-е изд., исправл. и доп. СПб., 2009. С. 300. 474 ПЛДР. М., 1978. Ч. 1. С. 186–187, 399; ПСРЛ. М., 1997. Т. 1. Стб. 257; ПСРЛ. М., 1997. Т. 2. Стб. 318. курс. А кроме того, много неясного оставалось в оценке поступков князей. Наглядным примером для чрезмерно решительных борцов с крестопреступниками должна была служить история ослепления Василька Теребовльского. Он был казнен как крестопреступник, а те, кто казнили его, были, в свою очередь, за это обвинены в крестопреступлении. А вот воевода Ярополка Блуд, который «преда князя своего», не только не был казнен, но стал за свой поступок Владимиру Святославичу «во отца место». Проблемой для древнерусской юридической традиции были не только санкции за измену, но и сам обряд крестоцелования. Обряд «роты» и целования креста вызывал аналогии с запрещенной в Священном Писании клятвой. Поэтому и было столь острым наставление Владимира Мономаха целовать крест обдуманно, «проверив сердце свое»475. Такая ценность, как служебная верность, и ее негативная сторона – «измена», или «здрада», имели свой путь развития в русских землях Великого княжества Литовского и Короны Польской. Чтобы осмыслить семантические преобразования в широко распространенной категории, на наш взгляд, требуется проанализировать все доступное многообразие дискурсивных стратегий ее применения. Это позволит нам избежать регулятивных моделей, даже почерпнутых из аутентичных первоисточников, более или менее современных этим практикам. Ментальные категории являются в нашем понимании посильным компромиссом между регулятивными моделями и опытами их усвоения. В этом смысле, к примеру, 475 Все эти примеры обсуждаются в работе: Филюшкин А.И. Понимание измены... С. 9–26. Присоединяемся к выводу исследователя о том, что «в представлении человека средневековья акт измены относился прежде всего к Богу, а не к человеку». Этот вывод, на наш взгляд, необходимо распространить и на «тело» изменника. Казнь, любое телесное истязание и любое телесное измерение поступка нарушителя клятвы были недопустимым и часто недоступным средством расправы с преступником. дискуссия о понятии «честь» в древнерусской культуре – значимая для интерпретации того, что в Правосудьи митрополичьем названо «бесчестьем князю великому», – касается единого комплекса ценностей во всех «русских» культурах, однако исследователь, обращающийся к опытам их усвоения, наталкивается на ситуации, в которых сам социальный habitus преобразует семантику «чести». Оппозицией «чести» в источниках, касающихся дружинной этики, местничества и т. п., является «бесчестье». Потеря «чести» означает для носителя этой модели позор, унижение, подчинение, понижение статуса. Причем, как показали Ю.М. Лотман и А.Я. Гуревич, в средневековом обществе как честь, так и бесчестье воспринимаются материально, как предмет, имеющий цену, как единство символического и материального капитала476. Н.Ш. Коллманн выступила с опровержением тезиса Ю.М. Лотмана и поддержала выводы В.В. Колесова и Х. Прохазки о иерархической семантике «чести», означающей в широком смысле превосходство. Своеобразным рубежом в употреблении этого понятия стало 476 Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 111–120, 121–126 (ответ А.А. Зимину). Эта точка зрения применительно к древнерусским источникам вызвала критику А.А. Зимина, который не видел семантических различий между «честью» и «славой» древнерусских источников, а категории «Слова о полку Игореве» считал поздними и неадекватными литературе XI–XV вв. (Зимин А.А. О статье Ю. Лотмана «Об оппозиции честь – слава в светских текстах Киевского периода» // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 284. Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. Т. 5. С. 464–468). П.С. Стефанович, не соглашаясь с выводами А.А. Зимина о подлинности «Слова», поддержал его вывод об отсутствии «строгого противопоставления» понятий чести и славы в древнерусской письменности (Стефанович П.С. Древнерусское понятие чести по памятникам литературы домонгольской Руси // Древняя Русь. 2004. № 2 (16). С. 63–87, здесь с. 69, 73). его правовое использование на месте прежних «обиды» и «срама». Как и тезис Ю.М. Лотмана, построения Н.Ш. Коллманн вызвали дискуссию, в ходе которой отмечалось, что явного перехода от одного понимания «чести» к другому источники XIV–XV вв. не отражают477. В своей книге «Соединенные честью» исследовательница сместила акценты, обратившись наряду с российским местничеством XVII в. к источникам, отразившим представления московитов о женской чести, и выдвинула концепцию, согласно которой русская и российская культуры – автор рассматривает их в прямой преемственности – неотделимы от германославянского, и шире – общеевропейского понимания чести как значимой единицы социального обмена, исходным основанием для которой могла служить правовая дихотомия мужской и женской чести478. А. Берелович и Ю.М. Эскин усмотрели в придворном местничестве проявление универсальной модели российской жизни раннего Нового времени и за счет новых источников расширили поиск структуры, служащей своеобразной подосновой российской социальной иерархии второй половины XVI–XVII в. Н.Ш. 477 Kollmann N.S. Was There Honor in Kiev Rus? // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1988. Bd. 36. H. 4. S. 491–492; Стефанович П.С. Древнерусское понятие чести... С. 65; Ерусалимский К.Ю. Долгий XVII век в России: антропологическая перспектива // Архив русской истории. М., 2007. Вып. 8. С. 662–680, здесь с. 668–669. 478 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего нового времени / пер. с англ. А.Б. Каменский; науч. ред. Б.Н. Флоря. М., 2001. Ср.: Poe M. Review: Kollmann N.Sh. By Honor Bound: State and Society in Early Modern Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1999 // Russian Review. 2000. Vol. 59. № 2. P. 299–300; Кошелева О.Е. «Бесчестье словом» петербургских обывателей петровского времени и монаршая власть // Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 140–169; Ерусалимский К.Ю. Долгий XVII век... С. 670–672. Коллманн, А. Берелович и Ю.М. Эскин показали, что в XVI – начале XVII в. в Москве сформировался институт местничества, связавший знать родовой круговой порукой, документальной памятью о статусе предков и родичей, символическими иерархиями, структурами первенства (préséances). Благодаря этому новому институту «измена» служилого человека была осмыслена как удар по статусу всего рода («поруха», «укор», «бесчестье», «позор», «воровство»), однако вместе с тем началось и открытое обсуждение немотивированного насилия, репрессий со стороны знати и власти против служилых людей и их родов. Связь между институтом «чести» и государственной «изменой», как показали исследователи местничества, до середины XVII в. не была предметом законодательного регулирования, не была подтверждена и бытующая в историографии догадка о существовании указа, предписывающего за «измену» одного представителя рода понижать весь род на 12 мест в придворной иерархии479. Государственная измена: реанимация, открытие, изобретение Общеславянская и общерусская «честь», между тем, испытала семантическое потрясение на заре Нового времени (впрочем, само это потрясение вернее было бы отнести к событиям, знаковым для диагностирования «нового времени» в русских землях). Господари Великого княжества Литовского и польские короли пользовались с рубежа XIV–XV вв. дихотомией честь / измена, наполняя позитивную ее сторону ранее неявленными или второстепенными смыслами: лояльность сюзерену, преданная служба, материальное присутствие на землях господаря. В польско-литовских источниках «честь и слава» постоянно встречаются в 479 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. Государство и общество... С. 159– 321; Berelowitch A. La hiérarchie des égaux. La noblesse russe d’Ancien Régime (XVIe–XVIIe siècles). Paris, 2001. P. 269–401; Эскин Ю.М. Очерки истории местничества в России XVI–XVII вв. М., 2009. С. 88 и сл., 141 и сл., 281–404. устойчивой конструкции для обозначения достоинства шляхтича, верно служащего королю и республике. Угрозой достоинству является обвинение в государственной измене, оскорбление честного имени шляхтича480. В условиях нарастающего конфликта польско-литовской унии с великими князьями московскими такое понимание чести означало для его потребителей взгляд на измену как на дезертирство или содействие Москве. Конечно, не только Москве. Однако на западе Литвы находилась дружественная Корона, а за ней земли Священной Римской Империи, с которой у Ягеллонов были тесные династические и владетельные связи и куда выехать могли позволить себе поляки и литвины на учебу, военную службу и т. д., на юге и севере находились государства и буферные владения, в которые доступ для подданных господаря во время перемирий с Москвой и Стамбулом открыт. В то же время несанкционированное властью пересечение границ с Российским государством не было для поляка и литвина ничем не оправдано: общие владения великого князя московского и властителей польско-литовской унии были предметом противостояния, а вопрос «Киевского наследства» не был решен вплоть до 1686 г., а в каком-то смысле – и до распада Речи Посполитой в конце XVIII в. Война прочертила ментальную границу между Россией и Речью Посполитой, и любое пересечение этой границы для литвина и поляка было равнозначно дезертирству, а тем самым – государственной измене481. 480 Примеры многочисленны. См., например: (РГАДА. Ф. 389 (Литовская Метрика). Оп. 1. Д. 73 (далее – ЛМ и номер дела): ЛМ-27. Л. 195 об.–196; ЛМ-28. Л. 60. 481 Вопросу восприятия служебной верности и государственной измены в киевской Руси, России и Польско-Литовском государстве до начала XVIII вв. была посвящена конференция в Каменце-Подольском в 2005 г. См.: Соцiум. Альманах соцiальноï iсторiï. Вип. 6. «Вірність» – «здрада» в уявленнях і практиках середньовіччя і раннього Нового часу. Киïв, 2006. Необходимо отметить также, что в Смутное время наложило сильный отпечаток на российские представления о нелояльности. К.-С. Ингерфлом показал, что феномен самозванчества был результатом преобразования традиционной этики подданства. Допустимым для подданных царя было как представление о власти как высшей справедливости (но не обожествление власти), так и уверенность в том, что несправедливый царь «перестает существовать, он исчезает из политического мышления, мгновенно становится светским»482. Это приводит к парадоксальному соединению дискурса «покорных подданных» и призывов к «гражданской» доблести. В этом смысле «воровство» (в том значении, в каком Самозванца называли «тушинским вором») является переустроенным подданством, а решительность в борьбе за самозванцев является проявлением одновременно лояльности и готовности противостоять ложной, нелегитимной власти. Историко-культурные и правовые аспекты данной проблемы хорошо освещены в литературе483. Тезис о «простом теле царя» в России XVI–XVII вв. вслед за А. Буро и К.-С. Ингерфломом поддержан в книге А. Рустемайер «Разногласия и почести». А. Рустемайер прослеживает сходства российского опыта в формировании категорий нелояльности с понятием “crimen laesae majestatis” римского и средневекового европейского права, а также с правовой квалификацией мятежей, политических заговоров, преступлений 482 Ингерфлом К. Между мифом и логосом: действие. Рождение политической репрезентации власти в России // Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю.Л. Бессмертного: В 2 кн. / отв. ред А.О. Чубарьян; Ин-т всеобщей истории. М., 2003. Кн. 2. С. 65–96, здесь с. 81 (курсив автора). 483 Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000; Савченко Д.А. Ответственность за государственные преступления в России после Смутного времени (1613–1645 гг.) // Россия как цивилизация. Сб. науч. тр. / отв. ред. О.А. Донских; Новосибирск. гос. ун-т эконом. и управлен. Новосибирск, 2008. С. 237–265. против представителей власти, богохульства, колдовства484. Исследовательница призывает отказаться от модернизации представлений об «оскорблении величества» в духе их политизации, опровергает автохтонистскую историко-правовую концепцию, подчеркивающую отличия – и бо́льшую гуманность – российского уголовного права от европейского, не принимает также концепцию перехода понятия об оскорблении величества в московское право из Псковской Судной грамоты 1397 г. (ср. псковское «переветник»). А. Рустемайер отмечает, что в Судебниках 1497, 1550 и 1589 гг. нет понятия «измена», однако, по ее мнению, статьи, санкционирующие смертную казнь в Судебнике («А государскому убойце...»), отличают московское право конца XV–XVI в. и от предшествующего новгородскопсковского, и от Соборного Уложения, внедрившего в российское законодательство о государственной измене формулировки Литовского Статута 1588 г.485 Влияние европейского права на представления о чести государя неотрывны от расширения категорий подданства и измены, распространения политическое их на повседневные самозванчество, эмиграцию нарушения субординации, заграницу, религиозное диссидентство и т. д. Процессы по «слову и делу», по мнению германской исследовательницы, оказали влияние на становление придворного общества и властной вертикали в России, позволили автократии при помощи карательных институтов установить символические и территориальные границы своей власти486. Литовские Статуты, ставшие основополагающими правовыми кодексами для Великого княжества Литовского и юго-восточных воеводств Короны Польской после 1569 г., закрепили дихотомию чести и измены, а 484 Rustemeyer A. Dissens und Ehre: Majestätsverbrechen in Russland (1600– 1800). Wiesbaden, 2006. S. 30–101. 485 Ibid. S. 32, 58–59, 62–64. 486 Ibid. S. 364–371, 393–397 et al. понятие измены вписали в контекст противостояния с внешними врагами, и в первую очередь – с Россией. Законодательство великих князей московских, а позднее российских царей откликнулось на правовые преобразования западных соседей. Как именно и с какими последствиями для российских представлений о государственной измене – мы постараемся ответить ниже. На службу московскому государству конца XV–XVI в. было поставлено понятие, законодательно сформированное, по мнению О.П. Бакуса, за его пределами. Впрочем, хронологический рубеж этого процесса, определенный Бакусом, требует, на наш взгляд, уточнений. Согласно статьям VIII, IX, X, XII акта Городельской унии, католическая литовская низшая знать (“barones”) была обязана, во-первых, строить замки, военные дороги, выплачивать подати; во-вторых, служить и быть преданными католической вере; в-третьих, не враждовать с Польшей; и в-четвертых, быть преданными великому князю (и королю) и его (их) потомкам487. В статьях III и IV привилея Казимира IV литовской знати от 2 мая 1447 г. король берет на себя обязанность не казнить и не подвергать никаким наказаниям знатного без открытого суда, а также не переносить вину в совершенном преступлении с преступника на других людей – его родственников, близких, друзей, слуг. Исключением для последнего обязательства в статье V является оскорбление величества. Латинскому тексту “et hoc exceptis criminibus lesae majestatis” соответствуют слова кириллического текста «а то вымуючи толко выступы ображеня маестату»488. Перевод этого места О.П. Бакусом “except in cases of treason” все же анахроничен489. Подданство суверену, какими бы смыслами 487 Działyński T. Zbiór praw litewskich od roku 1389 do roku 1528. Poznań, 1841. S. 7–19; Backus O.P. Motives of West Russian Nobles in Deserting Lithuania for Moscow, 1377–1514. Lawrence, 1957. P. 37–38. 488 Działyński T. Zbiór praw litewskich... S. 31. В издании Т. Дзялынского кириллический текст передан латиницей. 489 Backus O.P. Motives... P. 39–41, здесь с. 41. ни наделяли его суверены, не является категорией, регламентируемой в пределах общего земского права. Господарь мог на свое усмотрение лишить перебежчика «чти» и жизни, конфисковать земли у него самого и у его потомков. Рассматривая привилей Казимира IV Киеву 1481 г., О.В. Русина находит в словах «хто имет на нас лихо мыслити або на землю нашу, того казнити шиею» санкцию за государственную измену (“державна зрада”). Однако и здесь говорится лишь о преступлении против суверена и его владений, квалифицируемом по усмотрению самого суверена490. По сравнению с нормами привилеев XV – начала XVI в. разительны перемены в понимании наиболее тяжких государственных преступлений в I Литовском Статуте. Этот юридический кодекс был в работе после Виленского сейма 1514 г., а утвержден был постатейно на сейме Великого княжества Литовского в 1529 г. У великого князя, согласно статье I, нет права наказывать за оскорбление величества без очного суда. Статьи II–IV характеризуют побег в неприятельскую землю как оскорбление величества и предписывают лишение перебежчика чести и конфискацию в великокняжескую казну его имущества, а также всего проданного, оставленного в залог или переданного по наследству имущества, если судом доказан факт сговора его получателя с перебежчиком. Какие события привели к пересмотру в литовском праве понятия о преступлении, заслуживающем высшей меры наказания? На праве отразились территориальные потери в ходе московских войн. Переход на московскую службу верховских князей, а также потомков Дмитрия Донского сделали реформы в законодательстве неотложными и de facto вызвали появление новых норм еще до их включения в общеземское право. Первый Статут закрепил и ввел в кодифицированное право представление о 490 Русина О.В. Украïна пiд татарами i Литвою. Киïв, 1998. С. 80, 97–98, 112, 123. 132–133; Яковенко Н. Нарис iсторiї середньовiчної та ранньомодерної Україны. Вид. 3-є, переробл. та розшир. Київ, 2006. С. 155. дезертирстве и переходе на московскую службу как оскорблении господаря, а следовательно, приравнял распространив санкции не эмиграцию только к государственной на перебежчика, но и измене, на его соумышленников и родню. Раздел о государственной измене сохранился без изменений во II и III Статутах, однако родовая и коллективная ответственность за государственную измену была исключена уже из Статута 1566 г. О том, что положение о государственной измене сохраняло силу, свидетельствуют пожалования польскими и литовскими суверенами земель, перешедших им после несанкционированной эмиграции собственников. Бывшие держатели в подобных актах определяются не иначе как «здрайцы»491. Обвинение в «измене» звучало в громких политических процессах. Например, в 1553 г. Сигизмунд II Август обвинил кн. К.-В. Острожского и кн. Д.Ф. Сангушко, захвативших Острог и организовавших венчание княжны Г.И. Острожской с Д.Ф. Сангушко, в оскорблении величества («яко на противного звирхности господаръское», «яко на непослушъного и противъного подданого своего»)492. Нормы Статута использовались в Великом княжестве Литовском не только по факту 491 Ротмистр Андрей Длукгокентский получает 20 июля 1586 г. имение перебежчика в Россию Ивана Мазало село Старое в воеводстве Мстиславском (ЛМ-73. Л. 205–205 об., то же: ЛМ-74. Л. 119). Тот же шляхтич выступает под именем Андрей Длукгоканский, когда 24 июля 1603 г. получает подтверждение на дворец Крупец Ивана Олешковича, «который, здрадивши продка нашого короля его милости Стефана, до земли Московскои зъехал» и на имения в с. Старом «здавна належачые по Романе Паръфеновичу Мазаиле», казненном по приговору о наложении на него баниции (ЛМ-86. Л. 384–384 об.). 492 ЛМ-35. Л. 146 об.–150 (Кнышин, 3 января 1554 г.), здесь л. 147, 149; Соболев Л.В. Князь К.-В. Острожский как лидер «русского народа» Речи Посполитой. Дисс.... канд. ист. наук. М., 2002. С. 59, 61–64. преступления, но и для шантажа в целях мобилизации. Об этом говорят угрозы Сигизмунда II в адрес кн. Р.Ф. Сангушко, которому в мае 1555 г. было поручено подготовить Киев к защите на случай вторжения московитов493. По обвинению в государственной измене были казнены урядник скидельский и мостовский Ян Викторин, воевода мстиславский Григорий Остик и др.494 Однако известны случаи прощения обвиняемых в измене. Сигизмунд II Август выдал в 1560 г. «лист глейтовный» (т.е. охранную грамоту) черкасским казакам на беспрепятственное возвращение из России; прощен был и кн. Д.И. Вишневецкий, поступивший в 1558 г. на службу к Ивану IV. Понятие «изменник» широко встречается в русских обществах XV– XVII вв. в церковных контекстах и обозначает вероотступника. Митрополита Исидора называли «латынником, изменником и ворогом церкви всходной». После поставления римским папой Пием II Григория Болгарина в сан «архиепископа киевского, литовского и всей Нижней Руси» (1458), его признания Казимиром IV (1460) и смерти московского митрополита Ионы (1461) вопрос веры и вероотступничества был неотъемлемой составляющей противостояния Москвы и Вильны. В атмосфере церковной вражды религиозная риторика оказала влияние на формирующееся представление о политическом подданстве. В московской Руси понятие «измена» сохраняло религиозную семантику вплоть до первых десятилетий XVI в. Это отразилось на фабрикации обвинений в адрес Новгорода в период его военного и церковного подчинения, на обосновании права великих князей контролировать пограничных князей, на дипломатической подготовке Москвы к военному противостоянию с Великим княжеством Литовским в правления Ивана III и Василия III. Власть находила свое отражение как в 493 Plewczyński M. W służbie polskiego króla: Z zagadnień struktury narodowościowej Armii Koronnej w latach 1500–1574. Siedlce, 1995. S. 51–52. 494 Tazbir J. Zdrada po staropolsku // Res publica nova. 1995. № 2 (77). S. 14–20. истории, так и в современности за пределами своего государства. На рубеже XV–XVI вв. посольская служба и историография проработали понятия «перевет», «измена», «здрада» с точки зрения московских государей, антонимы этих понятий были сведены к службе (данническим отношениям, судебной и военной зависимости). С этого времени понятие «измена» применялось в Москве к внутренним (и реже внешним) врагам любого государства. Оно используется в посольских книгах конца XV – первой половины XVI в. для перевода его европейских соответствий. На основе сохранившихся источников трудно судить, в каких случаях в первой половине XVI в. московские придворные лишались жизни по обвинению в измене. Обращение за церковным заступничеством к митрополиту Даниилу в 1523 г. свидетельствует о назревшем конфликте между князем Василием Ивановичем Шемячичем и Василием III, разрешить который северский князь мог или был вынужден рассчитывать при посредничестве и «печаловании» церкви. Митрополит позволил Василию III расправиться с подозреваемым. С. Герберштейн сообщает, что сначала Шемячич содействовал великому князю в расправе с другими северскими князьями, а затем против самого Шемячича со стороны великого князя прозвучало обвинение в измене495. А.М. Курбский убежден, что «Севера» была отчиной Шемячича, а его пленение в Москве, по словам князя Андрея, было встречено протестом игумена Троице-Сергиева монастыря Порфирия, который был подавлен великим князем496. Этот взгляд на события полувековой давности вызван не только эмоциями и убеждениями самого Курбского. Его «История» отражает знаковое событие для московской Руси и ту точку зрения, которая была близка его современникам, видимо, не только 495 Герберштейн С. Записки о Московии / Перевод А.И. Малеина, А.В. Назаренко. М., 1988. С. 140–141, здесь с. 141. 496 Ерусалимский К.Ю. Сборник Курбского: Исследование книжной культуры. М., 2009. Т. 2. С. 114–117. в Москве, но и в Речи Посполитой. Расправа над Шемячичем и все последующие события не имели правовых оснований, его захват был преступлением со стороны великого князя и митрополита, расправа над новым печальником была еще одним преступлением, а заточение и смерть северского князя воспринималась кем-то при московском дворе как «кровопийство» Василия III. Московская власть формировала образ заговорщиков, нарушая сакральные препятствия и не имея светских оснований для их преодоления. Жертвы своим поведением доказывают, что церковный покров считался достаточной гарантией неприкосновенности. Сведения Герберштейна и Курбского дополняют информацию московских официальных источников и показывают, что великий князь не имел ни светской, ни церковной законодательной основы для вынесения обвинения, согласно которому было совершено покушение на «измену». После смерти Василия III в первые годы правления Ивана IV в российских представлениях об измене господарю существенных перемен не произошло. Побег И.В. Ляцкого, кн. С.Ф. Бельского, кн. И.Д. ГубкиШуйского, переход кн. Ф.В. Оболенского на королевскую службу раскололи московский двор и подтолкнули окружение малолетнего суверена к тому, чтобы все чаще использовать превентивное насилие как по обвинению, так и по подозрению в измене. Крестоцелование и церковные гарантии, как и в казусе кн. В.И. Шемячича, служили единственным препятствием для расправ над «изменниками», совершаемых именем Ивана IV. Мятеж князя Андрея Ивановича Старицкого в апреле – мае 1537 г. расценивался окружением Ивана IV и Елены Глинской как результат «измены», то есть нарушения договора, скрепленного крестоцеловальным обрядом. Но официальные летописные рассказы о восстании не называют старицкого князя изменником, а списывают все грехи на его людей. Летописный рассказ был составлен уже после прощения семьи умершего князя и отразил то понимание «измены», которое подразумевает неискупимую вину изменника и допускает самые суровые санкции – гнев господаря и смертную казнь. В ходе восстания сторонники Ивана IV и Елены Глинской подозревали князя Андрея в попытке бегства в Литву, а митрополит Даниил высказывал ему грозные подозрения («слухи нас дошли»), что князь собирается, «оставя Бога и забыв свою правду», отречься от святых покровителей Москвы и забыть «гробы своих прародител»497. Судебник 1550 г., отразивший великокняжеское уголовно- процессуальное законодательство, в статье 61 формулирует положение о военных и иных преступлениях, подлежащих смертной казни: «А государьскому убойце, и градскому здавцу, и коромолнику, и церковному татю, и головному татю, и подметчику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку, жывота не дати, казнити ево смертною казнью»498. Смертная казнь, как видим, законодательно распространяется на убийцу своего господина, на сдавшего врагу город воеводу, на инсургента, на грабителя церковного имущества, убийцу, подметчика, поджигателя, преступника-рецидивиста. Изучая проникновение смертной казни в российское карательное право, П.Н. Загоскин обнаружил аналоги государственной измены в Псковской Судной грамоте, а также в Судебниках Ивана III и Ивана IV. Ее аналогом в Псковской судной грамоте он считает переветничество («т. е. государственная измена, передача (перевет) неприятелю тайных вестей»)499, в Судебнике 1497 г. – крамолу («т. е. государственная измена»), в Судебнике 1550 г. – крамолу и градскую сдачу (в последнем случае: «т. е. изменническую сдачу неприятелю города»)500, в Соборном Уложении 1649 г. – измену («государственная измена (ст. VII, 20)»501. Историко-юридический 497 Кром М.М. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30 – 40-х годов XVI века. М., 2010. С. 195–196, 203–206, 211–216. 498 Российское законодательство X–XX веков: В 9 т. М., 1985. Т. 2. С. 108. 499 Загоскин Н.П. Очерк... С. 31. 500 Там же. С. 34. 501 Там же. С. 45. подход имеет в нашем случае тот недостаток, что обходит стороной бытование нормы в социальной практике и, в частности: исчезновение из политического языка понятия перевет, появление понятия крамола и санкции за сдачу города противнику, применение понятия измена в источниках XV–XVII вв. Противореча своим наблюдениям, Загоскин относит появление статьи о государственной измене в Соборном Уложении «всецело» на счет влияния Кормчей книги на светское законодательство. Как мы убедимся ниже, понятие измена охватывало не только крамолу Судебника, но и другие упомянутые в статье 61 виды преступлений. Независимо от П.Н. Загоскина О.П. Бакус пришел к выводу, что изначально изменниками считались военные преступники, определенные в Судебнике 1550 г. как «градские здавцы»502. Этот вид преступления отсутствует в Судебнике Ивана III и становится следствием военных неудач Москвы в Стародубской войне 1534–1537 гг. При всей значимости этого различия между Судебниками, одного только отказа от несения воинской службы недостаточно для истолкования понятия измена, хотя наблюдение О.П. Бакуса подтверждается обсуждением «измен» в переписке Ивана Грозного с Курбским и во время переговоров посольства Ф.И. Умного Колычева с королем о выдаче Курбского в 1567 г., посланием Т.И. Тетерина и У.В. Сарыхозина М.Я. Морозову 1564 г., протестом В.С. Заболоцкого в 1579 г. против заявлений о том, что он изменил Ивану IV. Это репрезентативный комплекс источников для вывода о том, что «изменники» видели в данном обвинении в свой адрес не только средство внесудебной расправы, но и нарушение действующего в России закона. В русской публицистике идея соединения санкций за государственную измену и за ересь, наметившаяся в церковной полемике рубежа XV–XVI вв., была впервые отчетливо высказана в Большой челобитной И.С. Пересветова накануне принятия Судебника 1550 г. Слова Пересветова об изменниках- 502 Backus O.P. Treason as a Concept... P. 119–144. вельможах, которые «крепко за веру християнскую не стоят и люто против недруга смертною игрою не играют, тем Богу лгут и государю», апеллируют к «правде» – кодексу законов, возникшему, впрочем, не в московской политико-правовой традиции, но и не в аллегорической Византии. Как мы показываем в другом месте, сочинения этого «воинника»-интеллектуала содержат план преобразования российского общества в том направлении, которое было принято в современном ему литовском обществе и получило оформление в литовском кодексе законов – Литовском Статуте 1529 г.503 Автор призывает царя к «правде», подразумевая, что слова его челобитной не стали еще реальностью в России. Судебник Ивана III сохранял свою силу, когда, предположительно, возникли челобитные Пересветова. Требует дальнейшего исследования вопрос, как именно получил сведения о составе ст. 9 Судебника С. Герберштейн. Он пересказывает содержание девятой статьи следующим образом: «Убийцы своих господ, предавшие крепость, святотатцы [похищающие людей с целью продать их в рабство (plagiarii)], равно как и те, кто тайно относит имущество в чужой дом и говорит, что оно у них украдено, так называемые подметчики (podmetzchek), кроме того, поджигатели и заведомые злодеи подлежат смертной казни»504. Исследователи уже обратили внимание на то, что на месте слова «коромольник» имперский дипломат предлагает «предавшие крепость» (в 503 Ерусалимский К.Ю. Греческая «вера», турецкая «правда», русское «царство»...: Еще раз об Иване Пересветове и его проекте реформ // Вестник РГГУ. Серия «Филологические науки. Литературоведение и фольклористика». М., 2011. № 7(69)/11. С. 87–104. 504 Герберштейн С. Записки... С. 119. Отрывок, заключенный в квадратные скобки, не вошел Герберштейна 1557 г. в авторизованный немецкий перевод «Записок» немецком тексте – «крепости или города», “Schlosser oder Stett”)505. Л.В. Черепнин, комментируя текст Судебника Ивана III, не согласился с Герберштейном в отношении термина «коромольник»: «Однако вряд ли следует так уточнять значение термина. Вернее понимать его в более общем смысле: изменник, заговорщик»506. Иной точки зрения придерживается А.Л. Хорошкевич: «У Герберштейна – точное соответствие слова «коромольник» – предатель, изменник (proditor), но к этому еще добавлен объект его предательства – крепость, что, несомненно, восходит к переводчику Судебника»507. А.Л. Хорошкевич показала, что в переводе Герберштейна было принято допустимое, с точки зрения его московских собеседников, истолкование термина «коромольник». Впервые точный аналог версии Герберштейна появляется в ст. 61 Судебника Ивана IV, то есть год спустя после публикации первого издания «Записок о Московии». Однако существенной особенностью текста этой статьи является раздвоение термина и возникновение на месте одного «коромольника» Судебника Ивана III двух: «коромольник» и «градский здавца»508. Говоря о раздвоении, мы считаем первоначальным термин Судебника 1497 г. в том его значении, которое указано в «Записках» Герберштейна. 505 Л.В. Черепнин отождествил «градского здавцу» с Судебники XV–XVI веков / Под ред. Б.Д. Грекова. М.; Л., 1952. С. 20, 58– 60, 160. 506 Там же. С. 58. 507 Хорошкевич А.Л. Судебник... С. 127–129, здесь с. 127. 508 Сам факт расхождений между ст. 9 Судебника 1497 г. и ст. 61 Судебника 1550 г. отмечался в историко-юридических исследованиях, однако не комментировался в связи с «Записками о Московии» С. Герберштейна и челобитными И. Пересветова. См.: Шахматов М.В. Государство правды… С. 150. «зажигалником» в ст. 9 Судебника 1497 г.509 Как отметили О.И. Чистяков и С.И. Штамм, это отождествление неверно. Словом «зажигалник» определен человек, совершивший поджог, а само это преступление со времен Русской Правды относилось к разряду тягчайших510. Этот аргумент усиливается обращением литовских панов рады к норме, нашедшей отражение в ст. 61 Судебника 1550 г. В ответ на обвинение кн. А.М. Курбского в измене Ф.И. Умного Колычев со товарищи на королевской аудиенции 2 августа 1567 г. услышали: «Говорили есте на посолстве, чтоб господарю нашему Курбского с товарыщи господарю вашему вернути назад, и перед господарем вашим Курбского измена: изменник то, которые городы сдают, да отъезжают, а Курбской от горла побежал, и та измена легка»511. Выражение «изменник то, которые городы сдают» соответствует понятию «градский здавца» и, как можно видеть, весьма близко тому, как Герберштейн определял понятие «коромольник». Независимо от советских правоведов, выступивших с критикой в адрес Л.В. Черепнина, к сходному выводу пришел американский историк О.П. Бакус, отрицавший его предположение о том, что уже в ряде терминов Судебника Ивана III отразилось понятие государственной измены. Согласно О.П. Бакусу, ближе всего к первоначальному значению слова коромольник тот перевод ст. 9 Судебника 1497 г., который предложен в 509 Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы. М., 1951. Ч. 2. С. 329–330. 510 Чистяков О.И. Рец. на кн.: Штамм С.И. Судебник 1497 года... // Советское государство и право. 1956. № 9. С. 146; Российское законодательство X–XX веков: В 9 т. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М., 1985. С. 70–72, 150. 511 Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1892. Т. 71. С. 540. Возможно, слова панов рады апеллируют непосредственно к Судебнику 1550 г. Его нормы мог подсказать защищавшийся от навета А.М. Курбский, который на приеме московских послов заседал четвертым справа от епископа виленского Валерьяна Протасевича. См.: Там же. С. 536. «Записках о Московии» С. Герберштейна. И лишь в Судебнике 1550 г. концепт измены «немного расширен за счет прибавления тех, кто сдал города врагу»512. Можно полагать, что новшество Судебника Ивана IV заключалось в семантическом расслаивании категории измена. Имперский дипломат истолковал понятие «коромольник», еще не зная о той его семантике, которая отличала его от понимания государственной измены «в более общем смысле». Нет оснований вслед за А.Л. Хорошкевич видеть в терминах «коромольник» Судебника Ивана III и «сдавшие город» «Записок о Московии» более общий термин в первом случае и его частный случай во втором. Челобитье Пересветова раскрывает новацию, пришедшую не только в язык, но и в политическое мышление эпохи. Для преступления, первоначально означавшего дезертирство, в его проекте был предложен семантический сдвиг, ведущий к юридическому обособлению государственной измены. «Коромола» в сочинениях Пересветова уступала место военной «измене» благодаря тезису об обязанности всех слоев дворянства служить царю. Если Судебник Ивана III знал только измену на поле боя и подразумевал под ней любое действие, наносящее ущерб государевой вотчине, то в проекте Пересветова и Судебнике Ивана IV «кромола» распространялась на отказывающихся нести военную службу, на окружение царя в мирное время. Отныне в семантике «кромолы» отчетливо обособлен пласт, касающийся дезертирства в мирное время, а также раскола 512 Backus O.P. Treason as a Concept... P. 137–140, особенно p. 138–139, прим. 83, цит. c p. 139; Rustemeyer A. Dissens und Ehre... S. 63–64. А. Рустемайер вслед за О.П. Бакусом допускает, что под «государьским убойцей» может подразумеваться преступник, покусившийся на жизнь великого князя. Вряд ли это возможно: вероятнее, что речь идет о заговоре слуги против своего «господаря», как это и передал С. Герберштейн. Проекты И.С. Пересветова в работах О.П. Бакуса и А. Рустемайер не обсуждаются. внутри государства, организации антигосударственного заговора, покушения на полноту власти или на здоровье царя и его семьи. Это как раз и вызывает интерес: общее обозначение высших государственных преступлений «коромола» потребовалось в середине XVI в. обособить от военного преступления, которое на современном языке наиболее точно было бы обозначить словом «дезертирство». В каком-то смысле этот смысловой сдвиг вел к сближению московского права с современным ему европейским, в котором различались преступления против государя (crimen majestatis imminutae) и дезертирство (perduellio)513. Однако та взаимозаменяемость двух высших уголовных преступлений, которая видна еще в терроре Ивана Грозного, является показателем неразличения между ними в московской политической практике второй половины XVI – начала XVII в. Говоря о «правде» и «изменниках», Пересветов защищал нормы, еще не принятые в Москве, но уже нашедшие воплощение в Литовском Статуте 1529 г. Артикул 2 раздела 1 Статута 1529 г.: «Хто бы кольвек с подданых наших с панства нашого втек до земли неприятелей наших, таковый кождый честь свою тратить, а именье его отчизное и выслужоное, и купленое ни детем, ани близким, только на господара»514. В других частях Статута к перебежчикам приравниваются их соумышленники и пособники, дезертиры и лица, уклоняющиеся от военной обязанности515. Примечательно, что Статут 513 Koranyi K. O niektórych postanowieniach karnych Statutu litewskiego z r. 1529: (Studjum prawno-porównawcze) // Księga pamiątkowa ku uczczeniu czterechsetnej rocznicy wydania Pierwszego Statutu Litewskiego. Wilno, 1935. S. 140–141. 514 Первый Литовский Статут. Т. 1. Палеографический и текстологический анализ списков. Вильнюс, 1983. С. 66. 515 См. I Статут, арт. 3–4, разд. 1, а также разд. 2, особенно арт. 3, где санкция для уклоняющихся от военной службы «оселых» шляхтичей- землевладельцев – потеря имения, а для наемников – «таковый кождый честь ограничивает дезертирством спектр преступлений “crimen laesae majestatis”, как если бы побег за пределы Великого княжества Литовского был единственной или образцовой формой оскорбления величества господаря. Этот диссонанс с земскими привилеями XV – начала XVI в. может быть истолкован как знак сохранения обособленности между господарским и земским правом, однако нельзя исключать и то, что господарь отказывался от привилегии карать за оскорбление величества, в котором не наблюдалось уголовного преступления, подпадающего под земское право. Если верно такое истолкование данной нормы, то доказать измену против господаря можно было отныне, только доказав измену против республики. При этом вплоть до королевского привилея 1 июля 1566 г., утвердившего II Литовский Статут, наказание за государственную измену распространялось не только на виновного, но и на его ближайших родственников. Это, по мнению историков литовского права, был уже новый шаг в развитии правовой мысли. Коллективная ответственность за преступления уже в Первом Статуте была существенно ограничена, и в этом обнаруживается воздействие римскоканонической правовой традиции, возможно – опосредованное германским и польским средневековым правом516. Ответственность за “crimen laesae свою тратить, якобы з битвы втек» (старопольск. “iakobi z bitwi uciekl”, лат. “perinde ac si de prelio aufuisset”) (Там же. С. 94–97). См. также: Яковенко Н. Українська шляхта з кiнця XIV – до середини XVII столiття. Волинь i Центральна Україна. Вид. 2-е, перег. i випр. Київ, 2008. С. 46–48. 516 К. Кораныи показывает, что круговая порука в литовской обычном праве охватывала больший круг лиц, чем в аналогичных нормах Вислицкого Статута 1347 г., о чем свидетельствует включение Литовским Статутом жены и слуг преступника в круг лиц, не несущих ответственности за его преступление. Исходным основанием для ограничения круга ответственности за преступление в средневековом каноническом праве, как и в позднеримском, служили Второзак. 24:16, Иерем. 31:30 и Иезек. 18:4, 18:20, majestatis” Статут при этом сохраняет в силе, приравнивая к оскорблению величества дезертирство и побег из страны517. В России крестоцеловальной только грамоте царь от Василий мая 1606 Иванович г. Шуйский отменил в семейную ответственность за государственную измену, а позднее требование не карать родственников изменника, «которые того учинку не помогали и не ведали», было внесено в статьи посольства патриарха Филарета к Сигизмунду III в январе 1610 г. и прозвучало потом в договоре противников царя В.И. Шуйского с Сигизмундом III 4 февраля 1610 г. и в договоре М.Г. Салтыкова и других бояр с гетманом С. Жолкевским 17 августа 1610 г.518 Эти попытки преобразований проходили, как отмечал еще С.М. Соловьев, под влиянием польской политико-правовой системы, но с воцарением М.Ф. Романова были прекращены, хотя их воздействие на российскую судебную практику сохранилось519. До эпохи Смуты, и в том числе во время реформ и в которых упомянуты только отец и сын. Нормы Вислицкого Статута нашли воплощение уже в земском привилее короля Казимира Ягеллончика 1457 г. Исключение жены из списка ответственных за преступление содержится уже в этом привилее и привилеях отдельным землям Великого княжества Литовского, в частности, в Киевском привилее 8 декабря 1507 г.: Koranyi K. O niektórych... S. 123–157, здесь с. 128–137, 140. 517 Бардах Ю. Литовские Статуты – памятники права периода Возрождения // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. Проблемы взаимоотношений Польши, России, Украины, Белоруссии и Литвы в эпоху Возрождения. М., 1976. С. 71–93. С. 76; Bardach J. Statuty litewskie a prawo rzymskie. Warszawa, 1999. S. 25–26. 518 Флоря Б.Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005. С. 120сл. 519 Крамми Р.О. «Конституционная реформа» в Смутное время // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Период опричнины Ивана Грозного, сохранял силу общий для Судебников Ивана III и Ивана IV и I Литовского Статута принцип семейной поруки. Пересветов воплощает ту же идею семейной ответственности за измену в словах Магметсалтана: «Кто не хощет умрети доброю смертию, играючи с недругом смертною игрою, ино он умрет же от моея опалы царския смертною казнию, да нечестно ему будет и детем его»520. Впрочем, напрямую о казни детей виновного Пересветов не говорит, ограничиваясь наказанием в виде бесчестья, то есть понижения их местнического статуса или потери ими «честного» положения. Санкции за государственную измену сформировались в праве Великого княжества Литовского уже в Первом Статуте 1529 г., который был известен в Москве и мог послужить И.С. Пересветову и законодателям Избранной рады образцом для проектов судебной реформы в 1549–1550 гг. Второй Статут 1566 г. внес важные дополнения в уголовное право русских земель Речи Посполитой и устранил родовую ответственность за измену (на российском праве эта перемена ни тогда, ни десятилетия спустя не отразилась). Категории «верности» и «измены» пронизывали вассальные отношения в русских землях Речи Посполитой. Служебник, или «слуга рукодайный» (рыцарь, принесший оммаж), считался изменником, если он вероломно нарушал служебные отношения – переходил на службу к другому пану, нападал на своего пана, причинял ему материальный ущерб. Отношения Киевской и Московской Руси: Антология / сост. Дж. Маджеска; пер. с англ. З.Н. Исидоровой. Самара, 2001. С. 240–258. Р.О. Крамми отводит предположение С.М. Соловьева о польском влиянии на крестоцеловальные обязательства В.И. Шуйского не казнить родственников преступника. Однако, на мой взгляд, убедительных аргументов для снятия этого предположения приведено не было. 520 Сочинения И. Пересветова / подг. А.А. Зимин; под ред. Д.С. Лихачева. М.; Л., 1956. С. 159. между литовскими сюзеренами и их «слугами рукодайными» опирались на категории «верной, учтивой и цнотливой [т. е. добродетельной. – К.Е.] службы», выступавших одним из важнейших оснований шляхетской чести, и «здрада» служебником своего пана была основанием для уголовного обвинения и лишения шляхетства, а за посягательство на жизнь своего пана и нанесение ему телесных повреждений Второй Статут предписывал виновного лишить руки или казнить521. Сходства в восприятии «измены» в Польско-Литовском государстве и России приводили к тому, что Иван IV неоднократно указывал королям, что они сами и их предки казнили изменников. Поляки и литвины высоко оценивали московскую практику борьбы с предательством. Шляхтич Калишского воеводства Короны Польской в ноябре 1572 г. восхвалял царя за то, что он карает не «добрых своих подданных», но только «изменников своих и своего государства»522. Полоцкий пленник Я.Я. Глебович, находясь в московском плену, собирал сведения о царе и тайно отправлял в Литву, в чем был вынужден признаться. Когда об этом донесли царю, тот бросил упрек доносителям: «Злые люди! Чтобы вам быть такими добрыми, как он! Вы здесь живете и мне изменяете, а он хоть и пленник, но думает о добре для своей отчизны»523. Впрочем, создателем этого лубочного сказания, видимо, был сам каштелян менский Я.Я. Глебович, который был отпущен из плена только после того, как принес царю клятву верности на Библии. Вернувшись 521 Яковенко Н. Українська шляхта... С. 59–73, 280–282; Старченко Н. Стосунки пана i слуги «рукодайного» в контекстi уявлень про вірність і зраду: (Волинь та Наддніпрянщина в кінці XVI – першій половині XVII ст.) // Соцiум. Альманах соцiальноï iсторiï. Киïв, 2006. Вип. 6. С. 85–129. 522 Флоря Б.Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII в. M., 1978. С. 77. 523 Herby Rycerstwa Polskiego przez Bartosza Paprockiego zebrane i wydane r. p. 1584 / Wydanie K.J. Turowskiego. Kraków, 1858. S. 844. на родину, он сознался королю в сговоре с царем и был помилован после острого расследования на Люблинском сейме в 1569 г., в котором главным обвинителем был Я.И. Ходкевич. Позднее слава «изменника» вызвала противоречивое и не вполне ясное из сохранившихся источников противостояние Глебовича и присоединившегося к нему князя Ю.Ю. Слуцкого с панами рады, а в числе прочих все с тем же старостой жмудским Я.И. Ходкевичем и воеводой виленским М.Ю. Радзивиллом. Осенью 1572 г. Глебович защищал свое честное имя вновь в переписке со старостой жмудским524, а в январе 1573 г. тайно пробрался на Варшавский сейм и обвинил весь сенат Великого княжества Литовского в измене в пользу московского царя, в ответ на что литвины вновь напомнили ему о его собственной давнишней измене. Пятно умолчания легло на служебное досье каштеляна менского, а в пожалованиях ему встречается оправдательная формула «статечную веру против господару своему прырожоному вцале заховавшы ажь на окуп и на отъмену з вязенья вышол»525. Я.Я. Глебович и позднее принимал активное участие в переговорах с Москвой, в 1577 г. оборонял от войск Ивана IV полученный им от Я.И. Ходкевича ливонский Зигвольт526. В московских посольских книгах лишь в конце 1570-х гг. его имени сопутствуют упреки в нарушении присяги на верность. 524 Archiwum Główne akt dawnych w Warszawie. AR. Dz. V. Rkps 5220. S. 3–5a (Я.Я. Глебович – Я.И. Ходкевичу, 4 ноября 1572 г.). 525 ЛМ-56. Л. 46 об., то же: ЛМ-58. Л. 7 об. (Привилей Я.Я. Глебовичу на юргельт в 400 коп. гр. ВКЛ из литовской казны, Варшава, 9 июля 1576 г.), цит. по ЛМ-56. Впрочем, данная формулировка используется в Литовской Метрике и в отношении других шляхтичей, побывавших в московском плену. 526 ЛМ-56. Л. 102–106 (Привилей Я.Я. Глебовичу на Зигвольт, арендованный им за 1700 коп. гр., Торунь, 12 декабря 1576 г.); ЛМ-56. Л. 37 об.–38 об. (Королевский «лист» о передаче Зигвольта под управление Миколаю Котлу, Впрочем, эти примеры не устраняют того факта, что в Речи Посполитой борьба царя с «изменой» считалась одним из проявлений тирании, или «максимальной тиранией», как говорилось в одном предвыборном памфлете 1573 г. Сочинения С. Герберштейна, М. Бельского, М. Кромера, А. Гваньини, М. Стрыйковского, Р. Гейденштейна, которые увлеченно читала шляхта, содержали образ могущественного и опасного «Московита», поработившего свою страну военной силой и карающего любые проблески свободолюбия. Подробно останавливается на патологической борьбе против изменников в России секретарь коронного канцлера Я. Замойского Р. Гейденштейн в «Записках о Московской войне»: «По установлениям своей религии, считая верность к государю в такой же степени обязательною, как и верность к Богу, они превозносят похвалами твердость тех, которые до последнего вздоха сохранили присягу своему князю, и говорят, что души их, расставшись с телом, тотчас переселяются на небо и наслаждаются небесным блаженством наравне с душами тех учеников нашего Спасителя, которые до конца остались тверды в своем благочестии и вере. Князья поддерживают суеверие, сколько это зависит от их власти. Они не позволяют никому ездить к чужестранным каким-либо народам, не позволяют даже чужестранцам вступать с их подданными в сношения; отправляя кого-либо послами, они распоряжаются так, что к каждому послу приставляют по одному сторожу, и никому из них не позволено переговариваться с кем-либо без сторожа. Вследствие этого Москвитяне, ходя как бы в постоянных потемках невежества, не видев обращения других народов и не понимая вообще приятности свободы, настоящее предпочитают более лучшему, известное сомнительному. К этому присоединяется страх, любовь и забота каждого о своих близких – обстоятельство, легко ослабляющее даже и великие характеры, привыкшие к свободе. От тех, кого Варшава, 10 марта 1578 г.); ЛМ-59. Л. 90–91 (Возвращение Зигвольта в казну с выплатой 1700 коп. гр. Я.Я. Глебовичу, Варшава, 20 марта 1578 г.). князь выбирает начальниками войск или крепостей, или вообще назначает на какие-либо должности, он всегда держит в виде заложников жен, детей, родственников и все то, чем всего более тот дорожит. Если кто-либо из таких лиц изменит ему, или если какое-либо дело сделает не по его желанию, или не по его воле, он предает заложников страшным мучениям»527. Выводы Подводя итоги, зададимся вновь вопросом о причинах возникновения комплекса представлений о «государственной измене» в русских землях. Переход от «родового» или «удельного» строя к «государственному» является лишь одним из возможных направлений в поисках ответа, причем до последнего времени этот путь, как правило, приводил аргументацию в замкнутый круг: идея холопства-подданства подразумевала новое понимание нелояльности, попытки выезда из страны и плетения заговоров внутри страны воспринимались во все более и более тесной связи с идеей подданства, что вело к укреплению самой этой идеи и все более обостренному восприятию нелояльности. Подобное построение обладает еще и тем недостатком, что в нашем распоряжении нет сравнительной шкалы, позволяющей понять, на каком этапе находилась в тот или иной момент своего развития идея подданства и нелояльности. Другой путь, также не лишенный своих недостатков, предполагает, что мы отказываемся от перенниализма в понимании государственной измены и ищем тот исторический момент, когда произошла ментальная революция и единовременно возникли сама идея, ее ментальный инструментарий и соответствующие им социальные диспозитивы. Как мы видели, в средневековой русской культуре существовали понятия, образы, сюжеты, позволявшие отличить лояльное действие от предательства. Однако, на мой взгляд, все эти понятия, образы и сюжеты, почерпнутые из священной 527 Гейденштейн Р. Записки о московской войне. СПб., 1889. С. 27сл. истории, фаунистической символики, повседневности междукняжеской борьбы, княжеского и церковного законодательства, не содержали тех регулярных взаимосвязей, благодаря которым в XVI в. в Российском государстве сформировались представления о государственной измене. Их можно диагностировать по многим симптомам и, среди прочего, по изменению покаянной дисциплины и возникновению тайных помыслов: не изменил ли крестному целованию? не желал ли зла господину? – таких вопросов прихожанам до конца XV в. на исповеди не задавали. В том же ряду –противостояние «злых» и «добрых» советников, ранее никогда так остро не акцентировавшееся. Отныне советники соревнуются в раскрытии тайных «измен», рождается неведомый, по крайней мере не явленный в дискурсах, образ доносителей. Обособившаяся от церкви светская власть требует переработки понятия «измена», несмотря на то, что оно пришло из церковного языка и имело устойчивый комплекс значений, сводящийся к изменению веры, отказу от исполнения обряда, несоблюдению священных обязательств. Верховная власть защищает свои права на Новгород, Рязань и северские княжества, Казань, Астрахань, Ливонию, создавая образ властей в этих землях как противников христианства, еретиков, вероотступников, нарушителей крестоцеловальных обязательств. Участие митрополита в захвате кн. В.И. Шемячича вызывает споры и ропот даже при московском великокняжеском дворе и в авторитетном Троице-Сергиеве монастыре. Вплоть до первых лет правления Ивана IV понятием «измена» в государственных делах пользуются исключительно редко. Сравнение московских Судебников и их социальных импликаций показывает, что между 1497 и 1550 гг. произошли существенные перемены в законодательстве, вызвавшие рождение нового уголовного ресурса, успешно – и даже слишком – взятого на вооружение в правление Ивана IV. Уже в проектах И.С. Пересветова и Летописце начала царства обвинение в измене распространилось на близких родственников царя, звучали сравнения бояр с еретиками, с воодушевлением подчеркивалось рабское подданство мятежных бояр молодому царю. Летописное дело чутко реагировало на тенденции в политической этике и освещало борьбу против внутренней «измены» и перебежчиков-«изменников» кн. С.Ф. Бельского, И.В. Ляцкого, кн. А.М. Курбского, кн. П.И. Горенского и др. Поправки, сделанные при участии царя в Лицевом летописном своде, показывают, что летописцы уделяли этой теме, по его мнению, недостаточно внимания. Мировую историю и рассказ о своем царствовании Иван IV оценивал, исходя из того понимания «измены», которое позволяло ему при учреждении опричнины отнести часть духовенства к «измене», а позднее обвинять церковных иерархов в пособничестве «изменникам». В годы Ливонской войны и опричнины обвинение в «измене» превратилось в средство внесудебной расправы, чему способствовало распространение этики государственного подданства на церковь. В другом месте мы показали, что для данного обвинения достаточно было обратиться к царю «невежливо», хватило бы «навета», подозрения в попытке «извести» царя и его семью, бежать из страны или даже «отпасть», не покидая Российского государства, поднять оружие «на церковь», солгать и просто «не прямить», т. е. не проявить должного отношения к царю, намеренно или неумышленно выдать государственную тайну, быть ближним родственником или просто «пристать», т. е. присоединиться к изменникам, мысленно или материально. Кроме того, удачливые «изменники», сбежавшие от царя, обвинялись в том, что создают ложный образ царя и России и «приводят» на землю царя его врагов528. Генезис «государственной измены» в России интересен еще и тем, что само понятие «измена» так и не проникло в законодательство вплоть до 528 Ерусалимский К.Ю. «Изменным обычаем»: Ливонская война и представления о государственной измене в России // Соцiум. Альманах соцiальноï iсторiï. Вип. 6. «Вірність» – «здрада» в уявленнях і практиках середньовіччя і раннього Нового часу. Киïв, 2006. С. 61–84. середины XVII в. Несмотря на то, что право Судебников – великокняжеское и царское, это ходовое понятие, характеризующее высшее преступление против великого князя и царя, не имело юридической структуры. Нельзя было уличить, обвинить, расследовать по факту «измены». Этим понятием выносился безапелляционный приговор, тогда как подводили к нему многочисленные правовые нити – и среди них не только преступления, подпадающие под смертную казнь согласно Судебникам. И.С. Пересветов в своем проекте предлагал ужесточить наказание за измену, ориентируясь, как и в ряде других своих предложений, на Первый Литовский Статут. Однако принципиальное отличие Статута и проекта Пересветова от Судебника 1550 г. заключалось в том, что понятие государственной измены в литовском праве 1520-х гг. впервые было декларировано, законодательно определено и ограничено, тогда как в России построенное по литовскому образцу двуединство дезертирства и нелояльности суверену стало ресурсом карательного права, не оставляя обвиняемым надежд на судебную защиту и апелляцию. БРАУН ЛЕГЕНДА О „ПРИНЦАХ В ТАУЭРЕ‟: В ПОИСКАХ ПРЕДАТЕЛЬСТВА. Ричард III (1452-1483-1485) – фигура в высшей степени одиозная. Репутация этого монарха такова, что он вполне мог бы претендовать на сомнительно почетное звание величайшего злодея и предателя в истории Англии. Литературно-драматическая версия биографии Ричарда Глостера известна всем, кто хотя бы поверхностно знаком с творчеством Шекспира. Сценический Ричард III – это монстр, уродливый телом и душой; огромный горб, кривые плечи, высохшая левая рука и другие физические недостатки являются отражением его многочисленных пороков. Уже в первых строках одноименной трагедии Ричард III называет себя „коварным, лживым и вероломным‟ (‟I am subtle, false, and treacherous‟)529. Хотя с точки зрения русского литературного языка „treacherous‟ правильнее переводить как „вероломный‟, по смыслу более точным представляется прилагательное „предательский‟ или перифраза „коварный, вероломный предатель‟. В „Исторических хрониках‟ Шекспир показал Ричарда III прежде всего как изощренного лицемера, который ради короны погубил род Ланкастеров и свою собственную семью. Шекспир дважды прямо называет Ричарда Глостера предателем (traitor) за то, что тот поддержал мятеж Эдуарда IV против законного короля530, и за то, что убил принца Эдуарда Ланкастера531. 529 Shakespeare W. The Tragedy of Richard the Third. From Mr. William Shakespeares comedies, histories, & tragedies: published according to the true originall copies. L., 1623. Act 1, Scena Prima. P. 173. (Далее: Shakespeare W. Richard III). 530 Shakespeare W. Henry VI. Part III / Ed. M. Hattevey. Cambridge, 1993. Act V, Scene 5. P. 187-188. 531 Shakespeare W. Richard III. Act I. Scena Quarta. P.181. Литературный Ричард III совершает ряд других действий, которые можно интерпретировать как предательство: он вероломно убивает короля Англии Генриха VI, хотя это измена законному государю; с жаром клянется вызволить из тюрьмы своего брата герцога Кларенса, а затем подсылает к нему наемных убийц; обещает умирающему Эдуарду IV жить в мире с родственниками королевы и арестовывает их почти сразу же после смерти монарха; клянется, что безумно любит Анну Невиль, но приказывает отравить несчастную женщину через несколько месяцев после их свадьбы и т.д. Своеобразным венцом преступлений шекспировского Ричарда III становится приказ задушить племянников – законных наследников короны, хотя как лорд-протектор Ричард обязан был их защищать. Это „кровавое дело… самое… безжалостное убийство, которым когда-либо запятнало себя королевство‟532, описано как нечто настолько ужасное, что у Шекспира даже родная мать Ричарда проклинает его и желает ему смерти. Как многие литературные персонажи, созданный Шекспиром монстр имеет весьма отдаленное отношение к действительности. До 1483 г. исторический Ричард Глостер не давал ни малейшего повода для обвинений в предательстве. Он был безупречным вассалом своего старшего брата – короля Эдуарда шотландцами, IV занимал (1442-1461-1483): должность сражался губернатора с Ланкастерами Севера и и превратил проблемный регион в главную опору династии Йорков. Такая честность была тем более похвальной, что в эпоху Войн Роз примеры предательства можно было найти даже внутри королевской семьи. Например, в конце 1460 гг. средний брат Эдуарда IV Джордж Кларенс поднял восстание против короля, в 1470-м перешел на сторону Ланкастеров, а в 1471-м перебежал обратно к Йоркам. Неудивительно, что перед смертью Эдуард IV назначил Ричарда Глостера протектором королевства. Должность протектора подразумевала, 532 “Bloody act… most… piteous massacre that ever yet this land was guilty of”. Shakespeare W. Richard III. Act IV. Scena Secunda. P. 194. что Ричард III будет управлять королевством до совершеннолетия старшего сына короля – двенадцатилетнего Эдуарда – или, если с ним что-то случится, то до совершеннолетия его брата – девятилетнего Ричарда. Вопреки расчетам Эдуарда IV, это назначение привело к катастрофе: Ричард Глостер обманул доверие брата, нарушил клятву верности, которую принес королю во время его коронации, и как минимум трижды предал вверенных его попечению племянников. Во-первых, принцев буквально вырвали из привычного окружения. При жизни Эдуарда IV воспитание наследников было доверено ближайшим родственникам по материнской линии – их дяде (лорду Риверсу) и сводному брату (Ричарду Грею). Несмотря на протесты принца Эдуарда, эти люди были арестованы и впоследствии казнены. Во-вторых, в июне 1483 г. герцог Глостер объявил детей Эдуарда IV незаконнорожденными и узурпировал трон. В-третьих, принцы оказались пленниками в королевских покоях в Тауэре. Возможно, Ричард III совершил и четвертое, самое страшное предательство, отдав приказ убить детей своего брата. Для непрофессионалов никакого „возможно‟ не существует, со времен Шекспира Ричард III остается предателем „высшей пробы‟ именно потому, что, одержимый властолюбием, он отстранил от власти и, как верили и верят многие, приказал умертвить родных племянников. С точки зрения специалистов ситуация выглядит куда менее определенно. О том, можно ли считать Ричарда III предателем, историки спорят как минимум с середины XVII в.; при этом основными оппонентами выступают традиционалисты и „ричардианцы‟, т.е. исследователи, отстаивающие невиновность Ричарда III. Историю т.н. „великого спора о Ричарде III‟ можно условно разделить на два этапа. До конца XIX столетия традиционалисты не колеблясь утверждали, что Ричард Глостер был именно таким, каким его описали Полидор Вергилий, Томас Мор и Шекспир533. Ричарда III считали виновным в целом букете преступлений: в убийстве Генриха VI Ланкастера и его сына принца Эдуарда, в смерти герцога Кларенса и королевы Анны, в государственном перевороте, тираническом правлении и, наконец, в убийстве „принцев в Тауэре‟. С точки зрения традиционалистов, в истории сыновей Эдуарда IV не было никаких белых пятен. Они уверенно называли время совершения преступления (июль 1483 г.), имена заказчика (Ричард III), исполнителей (Джеймс Тирелл, Джон Дайтон и Майлс Форест), а также способ убийства – (принцев якобы задушили подушками)534. Защитники Ричарда III, напротив, утверждали, что последний король из династии Йорков был не предателем, а честнейшим человеком, и что все его „прегрешения‟ – не более чем выдумки тюдоровской пропаганды535. Поскольку большинство „ричардианцев‟ не принадлежало к числу профессиональных историков, в академическом сообществе их аргументы воспринимались со снисходительным равнодушием. Тем не менее, к середине XIX в. защитникам Ричарда III удалось доказать, что он не обладал заметными физическими недостатками. В 1858 г. один из наиболее 533 Gardner J. History of the Life and Reign of Richard the Third to which is added the story of Perkin Warbesk. Cambridge, 1898. Р. 96-122; Abbot J. Richard III. NY – L., 1858. Р. 301-302; Heneage J. Memoirs of King Richard the Third and some of his Contemporaries, with an historical drama on the Battle of Bosworth. In 2 vol. L.,1862. Vol. 1. P. 23-34; Legge A. D. The Unpopular King: the Life and Times of Richard III. In 2 vol. L., 1885. Vol. 2. P. 56-69. 534 Gardner J. Op. cit. Р. 180-183; Abbot J. Op. cit. P. 291-299, etc. 535 Buck G. The History of the Life and Reigne of Richard the Third. L., 1647. Р. 1-2; Halsted C.A. Richard III as Duke of Gloucester and King of England. L., 1844. P. V-VII; Walpole H. Historic Doubts on the Life and Reign of King Richard the Third. L., 1768. P. 1-3; Clements M. Richard III – his life and character. Portway-Bath, 1968. P. 163. ревностных традиционалистов, Д. Эббот, с грустью отмечал, что хотя Ричард Глостер совершил множество ужасных преступлений, по всей вероятности, он все же выглядел как обычный человек536. ‟Ричардианцы‟ также смогли поставить под сомнение вину своего кумира в самом страшном предательстве – убийстве племянников, предложив несколько альтернативных версий. Г. Велпул заявлял, что принцы не были убиты в Тауэре: по приказанию Ричарда III их якобы увезли за границу. Более того, знаменитый Перкин Уорбек, поставленный во главе восстания йоркистов против Генриха VII Тюдора в 1496-1497 гг., якобы являлся младшим сыном Эдуарда IV – Ричардом герцогом Йоркским537. А. Легге, напротив, полагал, что принцы были убиты в 1483 г., но не Ричардом III, а герцогом Бэкингемом и его сообщниками Кэтсби и Рэтклифом (двумя дворянами из окружения Ричарда III)538. М. Клементс утверждал, что сыновья Эдуарда IV были умерщвлены Тиреллом в 1486 г. по приказу Генриха VII539. Стоит отметить, что благодаря усилиям Клементса тема „принцев в Тауэре‟ приобрела новое звучание. Он настаивал, что т.н. тюдоровский миф о злодее Ричарде Глостере был создан только для того, чтобы сделать более убедительной легенду о смерти „принцев в Тауэре‟540. Именно в этом направлении развивались дальнейшие историографические дискуссии. На протяжении ХХ столетия чаша весов в т.н. „великом споре‟ все больше склонялась в сторону защитников Ричарда III. В настоящее время даже самые ярые традиционалисты сомневаются, что Ричард Глостер убил Генриха VI и Эдуарда Ланкастера, отравил жену и 536 Abbot J. Op. cit. Р. 58. 537 Walpole H. Op. cit. P. 125-131. 538 Legge A. Op. cit. Vol. 2. P. 96-105. 539 Clements M. Op. cit. Р. 269. 540 Ibid. т.д.541. Тюдорианцы продолжают называть Ричарда III „вероломным тираном‟542, „самым ужасным человеком, который когда-либо занимал английский трон‟543, но единственными обвинениями, которые они могут предъявить последнему из Йорков, оказываются узурпация трона и убийство племянников. Таким образом, в современной историографической ситуации ответ на вопрос о том, был ли Ричард III предателем, зависит от решения так называемой „проблемы принцев‟. Не случайно еще в середине ХХ в. П.М. Кендалл заявлял, что, поскольку Ричард III не имел отношения к смерти принцев, узурпацию 1483 г. нельзя считать предательством, так как Ричард действовал в интересах династии Йорков544. Стоит отметить, что к окончательному решению „проблемы принцев‟ защитники Ричарда III приблизились не больше, чем традиционалисты, до сих пор повторяющие версию Томаса Мора545. Привлечение новых источников показало, что тексты XVI в. нельзя считать полностью достоверными546. Это „ниспровержение авторитетов‟ открыло простор для появления самых неординарных теорий. Так, О. Вильямсон полагает, что Джеймс Тирелл был не палачом, а заботливым опекуном сыновей Эдуарда IV; именно его стараниями дети были увезены в Бургундию547. Э. Поллард утверждает, что Перкин Уорбек был младшим из пропавших сыновей 541 Desmond S. Richard III: England’s Black Legend. L., 1983. P. 156-159. 542 Griffiths R.A., Thomas R.S. The Making of the Tudor Dynasty. Gloucester, 1985. P. 27-34. 543 Desmond S. Op. cit. P. 4. 544 Kendall P. M. Richard III. L., 1972. P. 420-437. 545 Именно на использовании информации Томаса Мора построено исследование А. Вейр. Weir A. The Princes in the Tower. L., 1992. P. 203-207. 546 Hanham A. Richard III and his early historians, 1483-1535. L., 1975. Р. 147, 153. 547 Williamson A. The Mystery of the Princes. Gloucester, 1978. Р. 203-246. Эдуарда IV548. Б. Филдс настаивает, что самозванцы, действовавшие в Англии в конце XV в., должны были очистить путь для настоящих принцев, которые все это время находились под опекой своей тетки Марии Бургундской549. Пожалуй, самая спорная гипотеза была выдвинута Р. Мариусом. По его мнению, Джеймс Тирелл был тайным агентом Генриха VII. Тирелл блестяще справился с секретной миссией – убить наследников Эдуарда IV так, чтобы подозрения пали на Ричарда III550. На этом пестром, калейдоскопическом фоне взгляды умеренных „ричардианцев‟, вслед за П.М. Кендалом утверждающих, что точная дата смерти принцев неизвестна, а их убийцами с равным успехом могут быть и Генрих VII, и Бэкингем551, кажутся истинным отдохновением. Итак, на настоящем этапе развития исторической науки выяснить, что именно случилось с сыновьями Эдуарда IV и таким образом ответить на вопрос „а был ли Ричард III предателем?‟ не представляется возможным. Гораздо более реальной является другая задача: проанализировать историю возникновения и становления легенды о „принцах в Тауэре‟ и установить, употребляли ли современники слова „предатель‟ и „предательство‟ по отношению к Ричарду III, говорили ли они о том, что Ричард „предал‟ своих племянников. Помимо прочего, такая постановка проблемы позволит установить, в какой момент Ричард Глостер начал приобретать репутацию „вероломного тирана‟, насколько быстрым и „успешным‟ было это превращение. 548 Pollard A.J. Richard III and the Princes in the Tower. Gloucester, 1991. Р. 115- 127. 549 Fields B. Royal Blood: Richard III and the Mystery of the Princes. N-Y, 1998. Р. 200-217. 550 Marius R. Thomas More. Harvard, 1999. P. 98-121. 551 Kendall P. M. Op. cit. Р. 418. Отправной точкой нашего исследования должен стать анализ семантического наполнения слова „предательство‟ в Англии второй половины XV в. В современном английском языке есть два термина, обозначающих предательство: „treason‟ (известно с XV в.), чаще всего употребляющееся в словосочетании „high treason‟ – государственная измена, покушение на жизнь и здоровье главы государства, – и „treachery‟ (известно с XIII в.), что можно условно перевести как „частное предательство‟, злоупотребление доверием552. Границы между этими терминами не четкие, слово „treason‟ в наши дни может употребляться и как синоним вероломства, коварства, никак не затрагивающего государственные интересы. Анализ текстов XV столетия показывает, что в тот период термин „treachery‟ употреблялся крайне редко. Во всяком случае, автору не удалось найти ни одного случая употребления указанного слова или производных от него в обширных эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов, в хрониках и политических памфлетах. Термины „treason‟, „traitor‟, „traitorous‟ в XV столетии чаще всего использовались в официальных документах для обозначения тех, кого обвиняли в государственной измене. В частности, протоколы восьми из двенадцати парламентов, заседавших в период Войн Роз (1455-1485) содержат акты, осуждающие государственных изменников (traitors)553. В том же значении указанные слова употреблялись в хрониках и эпистолярных комплексах554, при этом наиболее распространенным 552 Encyclopaedia Britannica. Режим доступа: http://www.britannica.com/. 553 Rotuli Parliamentorum ut et petitiones, et placita in parliamento / Ed. J. Strachey et al. L., 1832. Vol. 5 (1439–1468). P. 346, 349-350, 479. Vol. 6 (1472– 1503). P. 29, 145-146, 244, 250, 276, etc. 554 Cotton Vitellius A-XVI. Chronicles of London / Ed. Ch. Kingsford. Oxford, 1905. P. 182, 180, 179, 170, 199; Paston letters / Ed. J.Fenn & A. L. Ramsey. L., 1840. Letters CCCI, CCCCXXXIX, CCCXXXV, CCCXLIV; Plumpton словесным клише было словосочетание „rebels and traitors‟ – „бунтовщики и предатели‟. Фактически в словаре XV в. предательство было равнозначно заговору, мятежу или иному посягательству на авторитет законных властей. Если удастся обнаружить, что современники или ближайшие потомки именовали Ричарда III предателем, это даст основания утверждать, что его действия воспринимались как очевидно незаконные, противоречащие благу королевства. Любой исследователь, пытающийся разобраться в печальной истории „принцев в Тауэре‟, неизбежно наталкивается на почти полное отсутствие современной событиям информации. В течение первых трех лет после исчезновения принцев было создано всего два сочинения, авторы которых упоминают о судьбе сыновей Эдуарда IV, – это труд итальянского монаха Доминико Манчини „О занятии английского престола‟555 и т.н. продолжение Кройлендской хроники556. Кройлендская хроника использовалась исследователями чуть ли не с XVI столетия, „история‟ Доминико Манчини, напротив, была введена в научный оборот только в 30-х гг. ХХ в. Тем не менее, на данный момент сочинение Манчини считается наиболее подробным и достоверным источником, повествующим о событиях 1483 г. 557 . Доверие к сочинению Манчини имеет под собой серьезные основания. Во-первых, Манчини был непосредственным очевидцем событий – он correspondence. L., 1839. P. 18, 19, 120,142; The Stonor letters and papers / Ed. Ch. Kingsford. L., 1862. P. 116, 134, 178. 555 Mancini D. De occupatione Regni Angliae / Ed. C.A. Armstrong. Oxford, 1936. 556 Historiae Croylandensis Continuatio // Rerum Anglicarum Scriptorum Veterum. Vol. 1. Oxford, 1684. 557 Hicks M. Edward V. L., 2003. P. 46-57; Hanham A. Op. cit. Р. 65-70; Richard III: A Medieval Kingship. L., 1993. P. 137; Kendall P. M. Op. cit. P. 166. находился в Лондоне с января по июль 1483 г.558, чтобы собрать материал для книги о Людовике XI, которую планировал написать его патрон – архиепископ Вьеннский Анджело Като. Во-вторых, итальянский монах не принадлежал ни к одной из группировок, боровшихся за власть в 1483 г. Втретьих, свои воспоминания Манчини записал почти сразу после возвращения; последняя точка в его работе была поставлена 1 декабря 1483 г.559. Единственным существенным недостатком сочинения Манчини является то, что его автор не знал английского языка, поэтому вполне мог допустить ошибки, неправильно поняв сообщения своих информаторов. Доминико Манчини описал Ричарда III как искушенного властолюбца, действующего в духе Макиавелли. Хорошо знакомый с методами итальянских политиков, в частности, бывшего в 1483 г. вице-канцлером римской курии т.н. „аптекаря Сатаны‟ Родриго Борджиа (1431-1503), Манчини был далек от того, чтобы безоговорочно осудить герцога Глостера. Во всяком случае, „предателем‟ Манчини не называет Ричарда III ни разу, ни в связи с историей сыновей Эдуарда IV, ни в связи с другими обстоятельствами государственного переворота. По всей видимости, итальянский монах считал смерть принцев печальным, но неизбежным итогом их отстранения от власти. Он утверждал, что после 13 июня 1483 г.560 Эдуард и Ричард „были переселены во внутренние покои Тауэра, и с каждым днем их видели все реже и реже за решетками окон, пока, наконец, они совершенно не перестали появляться. Страсбургский доктор, последний из людей короля, которому разрешили продолжать оказывать ему услуги, 558 Mancini D. Op. cit. P. 3-4. 559 Ibid. P. 118. 560 В этот день состоялось печально знаменитое заседание Королевского Совета в Тауэре, в ходе которого Ричард Глостер нейтрализовал своих политических оппонентов: лорд Гастингс был казнен, епископы Мортон, Ротерхэм и лорд Стэнли были арестованы. говорил, что юный король, подобно жертве, приготовленной для заклания, искал отпущения грехов через ежедневные исповеди и епитимьи, так как верил, что смерть стоит у его порога… У многих было подозрение, что его [старшего сына Эдуарда IV] устранили. Однако каким способом он был устранен и какой смерти его предали – об этом мне ничего не известно‟561. Поскольку Манчини фактически не имел связи с Англией после своего отъезда (июль 1483 г.)562, исчезновение принцев и появление слухов об их смерти можно отнести к первому месяцу правления Ричарда III. Стоит отметить, что сочинение Манчини было известно во Франции гораздо лучше, чем в Англии. В январе 1484 г. близкий друг и покровитель Манчини канцлер Франции Гийом де Рошфор в торжественной речи по случаю открытия Генеральных штатов заявил, что дети Эдуарда IV были убиты по приказу их дяди – Ричарда III563. С. А. Армстронг и П. Кенделл полагают, что де Рошфор получил информацию от Манчини и „отредактировал‟ ее в своих целях564. Дело в том, что 1484 г. на троне Франции оказался несовершеннолетний Карл VIII. Трагическая судьба английских принцев была блестяще использована канцлером как предостережение для тех, кто хотел бы ограничить полномочия юного монарха. Итак, благодаря предприимчивости де Рошфора французы уже в начале 1484 г. „знали‟, что сыновья Эдуарда IV мертвы. Необходимо подчеркнуть, что французский канцлер назвал Ричарда Глостера убийцей принцев, но не предателем. Это вполне логично, так как на тот момент Ричард III был правителем Англии, а такого рода высказывание означало бы, что Франция не признает его права на престол. 561 Mancini D. Op. cit. P. 112. 562 Hanham A. Op. cit. Р. 66. 563 Masselin J. Journal des Etats Généraux de France tenus à Tour en 1484 / Ed. A. Bernier. P., 1835. P. 52-54. 564 Kendall P.M. Op. cit. P. 395-396; Mancini P. 15. ‟Продолжение Кройлендской хроники‟ было написано неизвестным монахом одноименной обители во второй половине 1486 г., т.е. три года спустя после исчезновения принцев и через год после гибели Ричарда III. Хроника, по всей видимости, была составлена на основе не дошедшего до наших дней светского исторического сочинения. Автором этого исходного текста, скорее всего, был аристократ, принимавший самое активное участие в событиях 1483-85 гг.565. По свидетельству кройлендского хрониста, в июле 1483 г. принцы были еще живы. Закончив рассказ о торжественном пребывании Ричарда III в Йорке в ходе коронационного турне, автор хроники отметил: „Тем временем, пока происходили все эти события, двое сыновей вышеуказанного короля Эдуарда оставались в лондонском Тауэре под присмотром надежных людей, назначенных для этой цели [охраны принцев]‟566. Вскоре был организован заговор с целью их освобождения, однако, как раз в тот момент, когда стало известно о намерении герцога Бэкингема присоединиться к восставшим, „распространился слух, что сыновья Эдуарда умерли насильственной смертью, но было неизвестно как именно‟567. О том, что на самом деле случилось с детьми Эдуарда IV, кройлендский монах не упоминает; иными словами, он не был убежден в том, что принцы действительно были убиты до 1486 г. Это отсутствие уверенности логически вытекает из оценки правления Ричарда III: как и Манчини, кройлендский хронист не находил в действиях короля ничего, выходящего за рамки привычного порядка вещей. Он не называл Ричарда III ни предателем, ни узурпатором. 565 Hanham A. Op. cit. P. 82-83. 566 “Interim & dum hæc agerentur, remanserunt duo prædekti Regis Edwardi filii sub certa deputata custodia infra Turrim Londiniarum”. Historiae Croylandensis Continuatio. P. 567. 567 “Vulgatum est, diktos Regis Edwardi pueros, quo genere violent interitus ignoratur, decettisse in fata”. Ibid. P. 568. Необходимо отметить, что „Кройлендская хроника‟ зафиксировала более позднее, по сравнению с интерпретацией Манчини, появление слухов о смерти принцев. Несмотря на то, что разница сравнительно невелика (Манчини говорил об июле, а кройлендский хронист о сентябре 1483 г.), для историков она имеет огромное значение. В соответствии с разработанной позднее тюдоровской версией истории „принцев в Тауэре‟, приказ об убийстве был отдан Ричардом III как раз в июле, во время коронационного турне. „Кройлендская хроника‟, напротив, подчеркивает, что в июле принцы все еще пребывали в добром здравии. К настоящему моменту отсутствие бесспорных доказательств делает выбор между двумя вышеуказанными источниками вопросом веры. Традиционалисты, разумеется, предпочитают ссылаться на Манчини, ревизионисты, напротив, говорят о большей объективности „Кройлендской хроники‟568. Если оставить в стороне незначительные расхождения в датировке, свидетельства кройлендкого хрониста и Манчини оказываются очень схожими – оба они описывают Ричарда III как расчетливого политика, но не более того; оба источника утверждают, что принцы, скорее всего, были убиты и что детали этого преступления неизвестны. Наконец, оба автора не расценивают узурпацию 1483 г. или исчезновение принцев как предательство в том смысле, в каком это слово употребляли во второй половине XV в. Иными словами, в глазах непосредственных современников событий Ричард III не был государственным изменником, а его действия имели хотя бы видимость законности. Воцарение династии Тюдоров не могло не сказаться на интерпретации столь значимой в политическом отношении темы, как отстранение от власти и исчезновение сыновей Эдуарда IV, ведь пропавшие дети имели гораздо больше прав на престол, чем дальний родственник Ланкастеров Генрих VII. В данном случае вряд ли уместно говорить о прямом политическом 568 Dockray K. Richard III: Myth and Reality. L., 1992. Р. 54-67. давлении; тем не менее, нельзя не отметить, что в источниках, созданных в правление Генриха VII, смысловые акценты расставлены гораздо более определенно, чем в свидетельствах современников. Первым по хронологии примером такого рода являются „Мемуары‟ Филиппа де Коммина. По мнению исследователей, т.н. английские экскурсы были написаны в 1489-90 гг.569, т.е. максимум спустя шесть лет после исчезновения детей Эдуарда IV. Необходимо подчеркнуть, что сведения, сообщаемые автором „Мемуаров‟ об „английских делах‟, сложно назвать правдивыми. Филипп де Коммин использовал общую канву событий 1483-85 гг., чтобы проиллюстрировать свои политико-философские взгляды. По его мнению, Ричард III получил трон незаконно, за что Бог покарал его, передав престол Генриху Тюдору570. Коммин не называет Ричарда III предателем, в первую очередь потому, что правитель подотчетен только Богу 571, т.е. только Бог имеет право судить его и осуждать. Так как при реконструкции событий Войн Роз Коммин полагался только на вторичные свидетельства572 (слухи, ходившие в окружении Генриха Тюдора в период его пребывания при французском дворе в 14841485 гг., и, возможно, трактат Манчини), он описал судьбу принцев крайне сжато и неточно. Коммин отметил, что „после смерти Эдуарда его второй брат, герцог Глостер, убил двух сыновей Эдуарда, объявил его дочерей 569 Dufournet J. Angelo Cato et le Mémoires de Ph. de Commynes // Mélanges de langue et de littérature médiévales offerts à Pierre Le Gentil. P., 1973. P. 213-222. 570 Mémoires de Philippe de Commynes // Mémoires: contenans l'histoire des rois Louys XI et Charles VIII. Tome 1. P., 1747. P. 44-45. 571 Ibid. P. 46. 572 Малинин Ю.П. Филипп де Коммин и его „Мемуары‟ // Филипп де Коммин. Мемуары. М., 1986. С. 387-397. незаконнорожденными и венчался на царство‟573. В вышеприведенной цитате присутствует явное искажение порядка событий: Ричард Глостер сначала объявил детей Эдуарда IV незаконнорожденными, затем узурпировал трон и только после этого, возможно, расправился с принцами. Фактически из „Мемуаров‟ Филиппа де Коммина мы можем узнать только то, что в конце 1480 гг. по другую сторону Ла-Манша Ричарда III по-прежнему называли убийцей племянников, но еще не начали именовать предателем. В составленной на рубеже 1480-90 гг. „Истории королей Англии‟ антиквара и священника Джона Росса574 интерпретация личности и правления Ричарда III подверглись существенной переработке. Стоит отметить, что „История...‟ была не первым политически ангажированным сочинением предприимчивого антиквара. Летом 1483 г. он собственноручно преподнес Ричарду III составленную в самых льстивых выражениях родословную Невилей575. „История королей Англии‟ была написана уже „в новом ключе‟: она открывалась посвящением основателю династии Тюдоров, а заканчивалась длиннейшим перечнем знамений, предвещавших королю долгое и необычайно счастливое царствование. Стремясь дезавуировать прошлые, излишне лестные высказывания в адрес Ричарда III, Росс уподоблял свергнутого монарха Антихристу576, чья дьявольская сущность проявилась еще до рождения, – Ричард якобы „пребывал в 573 “Apré que Edouard fut mort, son frere second , Duc de Clocester, feit mourir lex deux filz dudit Edouard: & declara ses filles bastardes, & se feit couronner Roy”. Commynes Ph. Op. cit. P. 44. 574 Joannis Rossi Antiquarii Warwicensis Historia Regum Angliae. L., 1745. 575 Из рода Невилей происходила супруга Ричарда III Анна. 576 Joannis Rossi Antiquarii… (далее: Ross J.). P. 218. материнской утробе два года и появился на свет с зубами во рту и волосами до плеч‟577. Хотя Росс ни разу прямо не назвал Ричарда III предателем, последний король из династии Йорков описан как предатель и в государственном, и в моральном смысле. Джон Росс пишет, что Ричард Глостер „принял своего господина и короля Эдуарда V радушно, с объятиями и поцелуями, но всего через три месяца или немного больше, он [Ричард] убил его [Эдуарда V] вместе с его братом…578 но после лишь немногие знали, какой мученической смертью они умерли‟.579 Поскольку Росс называет Эдуарда V „господином и королем‟ герцога Глостера, убийство принца Эдуарда можно истолковать именно как предательство, государственную измену в самом прямом смысле этого слова. Радушный прием, оказанный Ричардом Глостером сыновьям Эдуарда IV, должен был подчеркнуть его вероломство. Упоминание о „поцелуях‟ также не является случайным – вероятно, при помощи этого намека Росс уподобляет Ричарда III самому страшному предателю, которого знал христианский мир, – Иуде. Напомним, что „История…‟ Росса была написана не позднее 1491 г.580, т.е. максимум через шесть лет после смерти Ричарда III. Каким бы предвзятым ни было сочинение Джона Росса, нельзя сбрасывать со счетов то 577 “Biennio matris utero tentus, exiens cum dentibus & capillis ad humeros”. Ibid. P. 215. 578 “Dominum suum regem Edwardium quintum blandiendo cum amplexibus & osculis recepit, & infra circiter tres menfes vel parum ultra cum fratre suo interfecit”. Ibid. P. 215. 579 “Ita quod ex post paucissimis notum fuit qua morte martirizati sunt”. Ibid. P. 214. 580 В 1491 г. Джон Росс скончался. Gransden A. The Antiquaries: John Rous and William Worchester // Gransden A. Historical Writing in England: c. 1307 to the early sixteenth century. L., 1996. P. 310. обстоятельство, что уже в самом начале правления Генриха VII часть англичан воспринимала Ричарда Глостера как предателя, вероломного умертвившего своего короля и ближайшего родственника. Было бы ошибкой полагать, что точка зрения Джона Росса сразу же получила широкое признание. В частности, Лондонская хроника, известная под условным названием „Вителлиус А-XV‟581, описывает события 1483 г. бесстрастно, почти отстраненно. Показательно, что в тексте правление Эдуарда V никак не выделено: после 22-го года правления Эдуарда IV начинается первый год царствования Ричарда III. Поскольку Эдуард V не был коронован, его, скорее всего, не воспринимали как короля в полном смысле слова – для многих современников он так и остался принцем. В лондонской хронике Ричард Глостер не уподобляется ни Антихристу, ни скорпиону582, ни Иуде. Любопытно, что единственная оценочная характеристика касается именно убийства принцев. Повествуя о предпосылках восстания Бэкингема, хронист сообщает, что „упомянутый король Ричард… предал смерти двух детей короля Эдуарда, и по этой причине он утратил любовь народа‟583. Иными словами, Ричард пользовался „любовью народа‟, но утратил ее, убив своих племянников. Речь о предательстве в данном случае не идет, но смерть сыновей Эдуарда IV начинает восприниматься как роковое событие, положившее начало падению Ричарда III. Единственным преступлением Ричарда III убийство принцев остается и в „Истории короля Генриха VII‟ придворного поэта и историографа Генриха VII Бернара Андре. Андре можно смело назвать одним из основоположников английской ренессансной историографии. Именно с его „Генриха VII‟ для 581 Chronicles of London / Ed. Ch. Kingsford. L., 1977. 582 Ross J. Op. cit. P. 215. 583 “The said kyng Richard… put to deth the the ij childer of kyng Edward, for whiche cawse he lost the hertes of the people”. Chronicles of London. P. 191. Англии началась традиция сочинения пышных речей, вкладываемых в уста „героев исторической драмы‟. „История короля Генриха VII‟ в конечном итоге превратилась в помпезный панегирик, в котором Ричарду III отводилось более чем скромное место. Последний король из династии Йорков появляется на страницах „Истории Генриха VII‟ всего дважды – в занимающем несколько строк рассказе об узурпации 1483 г. и в более развернутом повествовании о битве при Босворте. Бернар Андре предъявляет Ричарду III всего два обвинения – в тирании и в убийстве племянников584. Необходимо подчеркнуть, что ни одно из этих действий не расценивается как предательство. Следующий шаг к закреплению за Ричардом III репутации предателя был сделан в „Новых хрониках Англии и Франции‟585 Роберта Фабиана. Фабиан подчеркивает незаконность переворота 1483 г., выделяя промежуток от смерти Эдуарда IV до провозглашения королем Ричарда III в отдельное царствование. Для автора „Новых хроник‟ Эдуард V – это не принц, а „законный король‟586. Следовательно, его смещение с престола должно трактоваться как государственная измена. Сам термин Фабиан не употребляет, но именно он впервые сообщает, что узурпация 1483 г. якобы вызвала отрицательный общественный резонанс: „Те, кто раньше любили и хвалили его, кто могли бы вверить ему свою жизнь и свое добро, если бы он по-прежнему оставался протектором, теперь выражали недовольство и 584 Andrea B. Historia Regis Henrici VII / Ed. J. Gardner. L., 1858. P. 24. 585 „Новые хроники…‟ были составлены на основе лондонских муниципальных записей до 1504 г., текст был впервые опубликован 1516 г. Hanham A. Op. cit. P. 110-111. 586 Fabian R. The new Chronicles of England and France / Ed. H. Ellis. L., 1811. P. 668, 669, 670. роптали против него‟587. Фабиан подчеркивает, что в 1483 г. „вышеупомянутое недовольство усилилось в основном потому, что распространился слух, будто король Ричард в Тауэре тайно предал смерти двух сыновей своего брата Эдуарда IV‟588. После этого ужасного события Ричард III правил в „страхе и агонии‟589, окруженный „великой ненавистью‟590. Так же как лондонский хронист, Фабиан считает убийство сыновей Эдуарда IV поворотным событием, но в „Новых хрониках‟ смысловые акценты расставлены намного жестче: пока принцы были живы, Ричарда окружали „ропот и недовольство‟, после их смерти „недовольство‟ превратилось в „великую ненависть‟, а узурпатор – в тирана. Итак, Фабиан первым заговорил о том, что англичане якобы ненавидели Ричарда III. Он же стал первым, кто сообщил хоть какие-то подробности о судьбе принцев. Автор „Новых хроник‟ писал, что „по слухам король Ричард… в этом [деле, т.е. в убийстве принцев] и в других случаях действовал по наущению герцога Бэкингема‟591. Имя ближайшего соратника Ричарда III Бэкингема так глубоко вплетено в историю узурпации 1483 г., что связать герцога еще и с исчезновением принцев было бы вполне логично. Возможно, Фабиан действительно обнаружил сведения, по прихоти судьбы не попавшие в поле зрения других хронистов. Существование слухов о 587 “Suche as before louyd and praysed hym, and wolde haue imparted lyfe and good with hym if he had remayned styll as protectoure, now murmury and grudgyd agayne hym”. Ibid. P. 668. 588 “In this yere the foresayd grudge encreasinge, and the more for… the common fame went that kynge Richarde hadde within the Tower put vnto secrete deth the ii sonnes of his broder Edwarde the iiii”. Ibid. P. 670. 589 Ibid. P. 671. 590 Ibid. 591 “The common fame went that kynge Richarde… for the whiche, and other causes hadde within the brest of the duke of Bukkyngham”. Ibid. P. 670. причастности Бэкингема к смерти сыновей Эдуарда IV вполне вероятно, но все же с момента исчезновения принцев до завершения „Новых хроник‟ прошел 21 год. Не исключено, что Фабиан зафиксировал на бумаге сплетню, возникшую не в 1483 г., а в начале XVI в. Законченная в 1512 г. „Большая хроника Лондона‟ в оценке правления Ричарда III и его моральных качеств практически не отличается от хроники Фабиана. Два текста настолько близки, что в первой половине ХХ в. было выдвинуто предположение, что оба они вышли из под пера Фабиана592. Современные исследователи подчеркивают: сходство вызвано тем, что указанные тексты основаны на лондонских муниципальных записях, при этом „Большая хроника Лондона‟ содержит гораздо больше интересных, но недостоверных деталей593. ‟Большая хроника Лондона‟ сообщает новые детали предполагаемого убийства принцев. По свидетельству хрониста, это преступление было совершено между 1483 и 1485 гг. В год, когда мэром города был Эдмунд Шей, т.е. до 28 октября 1483 г. принцев видели играющими во дворе Тауэра594. В 1485 г. в Лондоне ходили самые разные слухи о способе умерщвления принцев – „некоторые говорили, что они [сыновья Эдуарда IV] были задушены между двумя перинами, некоторые говорили, что они были утоплены в мальвазии595, а некоторые полагали, что они были умерщвлены с 592 Thomas A.H. Preface // The Great Chronicle of London / Ed. A.H. Thomas & J.D. Thornley. L., 1938. Р. LXIV. 593 Walters G. Rewriting History: the Portrayal of Richard III. Gloucester, 2000. P. 65-77; Hanham A. Op. cit. Р. 114-116. 594 The Great Chronicle of London / Ed. A.H. Thomas & J.D. Thornley. L., 1938. Р. 234. 595 В данном случае хронист воспроизвел сплетню, ходившую о другом политическом убийстве. По слухам, в бочке с мальвазией был утоплен брат Эдуарда IV – герцог Кларенс. помощью ядовитого питья. Но каким бы способом они ни были убиты, было достоверно известно, что к тому времени [1485 г.] они уже покинули этот мир; говорили, что исполнителем этого жестокого дела был сэр Джеймс Тирелл, но другие возлагали вину за это [преступление] на старого слугу короля Ричарда по имени ____ (здесь хронист оставил пустое место)‟596. Перечисление нескольких взаимоисключающих способов умерщвления принцев доказывает, что о деталях преступления лондонцы вообще ничего не знали. Гораздо более интересны сведения о непосредственном убийце сыновей Эдуарда IV. Подчеркнем, что автор „Большой хроники‟ не утверждает, что убийцей принцев был именно Джеймс Тирелл. Хронист говорит о слухах, причем довольно неопределенных, так как наряду с именем Тирелла, возможно, упоминалось и имя другого человека. Хронист мог оставить пустое место для имени убийцы по двум причинам: либо он боялся назвать этого человека, либо лондонцы говорили о „некоем слуге Ричарда III‟ без указания имени. Установить, какая из этих версий является правильной, вряд ли возможно. О том, был ли Джеймс Тирелл убийцей сыновей Эдуарда IV, историки спорят уже более 300 лет. Как уже было отмечено выше, диапазон мнений необычайно широк – от безоговорочных утверждений, что Тирелл виновен, до столь же безоговорочных отрицаний его причастности к этому преступлению. В данном случае достаточно упомянуть, что Джеймс Тирелл (ок. 1450-1502) был одним из доверенных лиц Ричарда III и единственным из ближайшего окружения монарха, кто сохранил все титулы, имения и пост 596 “Some said they were murdered atween two feather beds, some said they were drowned in malvesy, and some said they were sticked with venomous potion. But howsoever they were put to death, certain it was that before that day they were departed from this world, of which cruel deed Sir James Tyrell was reported to be the doer, but others put that weight upon an old servant of King Richard's named _______ „(name left blank)”. Ibid. P. 236-237. коменданта крепости Гине (в окрестностях Кале) в годы правления Генриха VII. Тем не менее, в 1501 г. Тирелл поддержал восстание йоркистов; он был помещен в Тауэр и в 1502 г. казнен. Официально Тирелла не называли убийцей принцев ни до процесса 1502 г., ни после. Сопоставление данных Фабиана и „Большой хроники Лондона‟ позволяет предположить, что соответствующие слухи распространились уже после его казни. В хронике Фабиана какие бы то ни было обвинения в адрес Тирелла отсутствуют; по-видимому, к 1504 г. данный слух еще не получил широкого распространения. „Большая хроника‟ показывает нам легенду о Тирелле, так сказать, в процессе формирования. В 1512 г. в столице поговаривали, что Джеймс Тирелл умертвил „принцев в Тауэре‟, но часть лондонцев полагала, что убить принцев по поручению Ричарда III мог кто-то еще. Стоит отметить, что и „Новым хроникам‟, и „Большой хронике Лондона‟ явно недостает смысловой целостности. Отрывки, в которых звучит жесткая критика тирана Ричарда III, чередуются в них с вполне спокойным по тону рассказом о событиях его царствования. Таким образом, за два десятилетия, прошедших с момента смерти Ричарда III, историки собрали обширный, но разрозненный фактический материал. В разное время были зафиксированы легенды о неестественном рождении Ричарда Глостера, убийстве Генриха VI, отравлении королевы Анны и якобы окружавшей монарха ненависти. Однако упомянутые „факты‟ излагались скупо и бессистемно. Так же лапидарно описывалось и убийство „принцев в Тауэре‟, немногочисленные детали приводились со ссылкой на слухи. Не случайно на рубеже XV-XVI вв. далеко не все англичане были готовы принять на веру одобренную властями „ученую‟ версию легенды о принцах. Успех, с которым Перкину Уорбеку в 1495-99 гг. удавалось играть роль младшего из „принцев в Тауэре‟, красноречиво свидетельствует о распространенной в народе вере в чудесное спасение сыновей Эдуарда IV. По всей видимости, в начале XVI в. портрет узурпатора, тирана и злодея Ричарда III все еще выглядел недостаточно убедительным, так как был нарисован слишком крупными мазками. Кроме Джона Росса, сумбурное сочинение которого очень трудно для восприятия, никто не делал попыток систематизировать „преступления‟ Ричарда III или дать им четкую моральную оценку. Помимо прочего, события 1483-85 гг. существенно контрастировали с первой половиной жизни Ричарда Глостера, когда он был верен своему брату – королю Эдуарду IV. Следующим логическим шагом стало переосмысление правления Ричарда III в рамках ренессансной историографии. Как известно, в трудах гуманистов история трактовалась как серия нравоучительных примеров, помогающих лучше понять настоящее и предвидеть будущее. Профессиональная обязанность историка заключалась в том, чтобы „причесать‟ события, сделав характеры „героев исторической драмы‟ более рельефными597. Для этого прошлое требовало, если можно так выразиться, литературной обработки – неотъемлемой частью ремесла историка стало сочинение речей и целых драматических сцен, а также добавление живых деталей, которые могли придать повествованию большую выразительность598. В этой связи логично, что новые подробности „преступлений‟ Ричарда III, в том числе и истории „принцев в Тауэре‟, стали известны именно в первые годы правления покровительствовавшего гуманистам Генриха VIII. В 1514-1518 гг. Полидор Вергилий и Томас Мор дорисовали портрет Ричарда III, превратив его в своего рода отрицательный образец тирана и предателя. Полидор Вергилий вписал правление Ричарда III в широкий исторический контекст. В законченной в черновиках к 1514 г. „Истории Англии‟ была создана историографическая модель Войн Роз как династического конфликта, начавшегося в 1399 г. и окончившегося с 597 Барг М.А. Шекспир и история. М., 1979. С. 32-35. 598 Hanham A. Op. cit. Р. 114-116. воцарением Тюдоров599. Полидор Вергилий работал по заказу Генриха VII, поэтому в оценке событий он должен был руководствоваться волей венценосного покровителя. Излагая историю правления Ричарда III, Вергилий припомнил все обвинения, когда бы то ни было выдвигавшиеся в адрес этого монарха (убийство Генриха VI, отравление жены, намерение вступить в брак с племянницей), и добавил к ним ряд новых пунктов. Автор „Истории Англии‟ был первым, кто заявил, что Ричард Глостер лично убил принца Эдуарда Ланкастера; он также обвинил Ричарда в причастности к смерти его брата Джорджа Кларенса600. Хотя в „Истории Англии‟ слово „предательство‟ по отношению к герцогу Глостеру не употребляется, Вергилий описывает Ричарда как предателя по натуре, человека коварного, вероломного и двуличного. Наиболее ярко эти качества проявляются по отношению к сыновьям Эдуарда IV, история гибели которых была изложена Вергилием по всем канонам драматического искусства. „Завязкой‟ сюжета служит сообщение о том, что „умирающий король Эдуард доверил ему одному [Ричарду Глостеру] свою жену, детей, имущество и все остальное… и как только Ричард услышал это, он немедленно загорелся желанием получить корону‟601. Ричард Глостер 599 Gransden A. The Humanist historians: Thomas More and Polidor Vergil // Gransden A. Historical Writing in England: c. 1307 to the early sixteenth century. L., 1996. P.425-453. 600 Polydore Vergil Anglica Historia (1555 version). / Еd. D.J. Sutton. Irvine, 2005. Liber XXIV-XXV. Режим доступа: http://www.philological.bham.ac.uk/polverg/contents.html 601 “Regem morientem ei soli uxorem, filios, opes, et denique omnia commisisse... Haec ubi Ricardus intellexit, coepit statim incendi cupiditate regnandi”. Polydore Vergil Op. cit. Liber XXV, 1. якобы принес клятву верности своему племяннику602 и немедленно начал плести тайный заговор. Он радушно встретил старшего принца и „коварными обещаниями‟603 заставил королеву Елизавету передать ему младшего. К моменту убийства принцев страсти в „Истории Англии‟ накаляются до предела. Ричард III узурпировал корону, но, сознавая всю незаконность своих действий, „находился в постоянном страхе‟604 и под влиянием этого чувства решился убить племянников. Ричард III „написал Роберту Брэкенбери, коменданту лондонского Тауэра, приказывая ему найти какое угодно подходящее средство, чтобы побыстрее умертвить его племянников… Однако, когда комендант лондонского Тауэра получил от короля это ужасное приказание, он был потрясен… и ничего не предпринял в надежде, что король пощадит мальчиков королевской крови… Тогда Ричард… поручил это дело другому человеку – Джеймсу Тиреллу. Вынужденный совершить это, тот с печалью поехал в Лондон и убил королевских детей… но неизвестно, какую смерть приняли бедные мальчики‟605. Вергилий рассказывает о том, что Ричард сам распустил слух о гибели принцев и подробнейшим образом описывает, как Елизавета Вудвиль приняла это 602 Ibid. 603 “Promissis inimico”. Ibid. Liber XXV, 8. 604 “Perpetuo in timore esset”. Ibid. 605 “Quocirca per literas Roberto Brachyngburio praefecto turris Londinensis mandat ut aliquo honesto modo nepotes ipsos quamprimum necandos curet… Caeterum praefectus turris Londinensis, ubi regis horribile mandatum accepit, rei atrocitate attonitus… illud non continuo confecit, sperans regem sanguini aut aetati parsurum … Ricardus statim atque accepit praefectum differre quod praecepisset, alteri, id est Iacobo Terello, dederit negotium caedis maturandae. Ille imperata facere compulsus dolenter Londinum proficiscitur ac regios pueros… necavit… sed quo genere mortis miselli pueri affecti fuerint non plane liquet”. Ibid. чудовищное известие606. Можно констатировать, что в описанной Вергилием истории принцев Ричард III оказывается и государственным изменником, нарушившим клятву верности законному монарху, и вероломным обманщиком, который с распростертыми объятиями принял племянников, а затем приказал их убить. Необходимо подчеркнуть, что имеющиеся в распоряжении историков факты не позволяют ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию. В пользу достоверности сообщения Вергилия свидетельствует тот факт, что Джеймс Тирелл действительно ездил в Лондон по поручению Ричарда III в июле 1483 г. (он должен был привезти в Йорк все необходимое для возведения сына короля в ранг принца Уэльсского)607. Однако эта поездка не была тайной. Если бы Полидор Вергилий задался целью подтвердить слухи о причастности Тирелла к убийству принцев, он мог обнаружить упоминание об этом путешествии там же, где его нашли современные исследователи, – в хозяйственных документах королевского двора. В то же время, очевидное политическое значение темы „принцев в Тауэре‟, заказной характер труда Вергилия, значительное количество допущенных им фактических ошибок заставляют относиться к свидетельству гуманиста с осторожностью. Намеченный Полидором Вергилием портрет вероломного тирана был дорисован в „Истории Ричарда III‟ Томаса Мора. Мор развил намеченную Полидором Вергилием смысловую линию и блестяще разрешил противоречие между поведением герцога Глостера до и после смерти Эдуарда IV. Томас Мор подчеркивал, что Ричард Глостер „задолго до смерти короля Эдуарда замыслил сам стать королем‟608; иными словами, он никогда 606 Ibid. 607 Kendall P. M. Op. cit. Р. 404-405. 608 “He long time in king Edwardes life, forethought to be king”. The death of king Henry the sixt // More Th. The History of King Richard III. Online edition transcribed from W. E. Campbell's facsimile of the Rastell edition of 1557 by не был по-настоящему верен своему брату. Мор описывает Ричарда III как человека исключительно коварного, просчитывающего каждое свое действие и идущего к трону буквально по головам. Как и Джон Росс, Мор уподобляет герцога Глостера Иуде: „Со смирением в лице и высокомерием в сердце, внешне льстивый перед теми, кого внутренне ненавидел, он не упускал случая поцеловать того, кого задумал убить‟609. Необходимо подчеркнуть, что Томас Мор стал первым, кто употребил в отношении Ричарда Глостера термин „treason‟ (государственная измена). Заговор, составленный Ричардом Глостером для захвата власти, Мор называет „ужасным предательством‟ (horrible treason)610. Кроме того, именно в труде Томаса Мора появляется ставшее впоследствии хрестоматийным словесное клише „traitorous tiranny‟ (вероломный тиран). Наконец, Мор описывает убийство принцев именно как предательство. Он пишет, что сыновья короля Эдуарда приняли „вероломную смерть‟ (traitorous death)611. Рассказ об убийстве принцев является своеобразной кульминацией „Истории Ричарда III‟. Как и в других случаях, Мор расширил и обогатил подробностями версию, предложенную Полидором Вергилием. Вергилий сообщил, что первоначально приказ об убийстве принцев был отослан коменданту Тауэра Роберту Брэкенбери, – Томас Мор прибавил к этому имя посланца: Джон Грин. Любопытно, что в „Истории Ричарда III‟ образ Тирелла претерпел существенные изменения. У Вергилия Тирелл отправился выполнять ужасное приказание скрепя сердце. Томас Мор превращает Richard Bear at the University of Oregon, January-March 1997. Режим доступа: http://www.r3.org/bookcase/more/moretext.html. (Далее: More RIII). 609 “Lowlye, of counteynaunce, arrogant of heart, outwardly coumpinable where he inwardely hated, not letting to kisse whome hee thoughte to kyll”. The descripcion of Richard the thirde // More RIII. 610 Catesby // More RIII. 611 Authority loueth no partners // More RIII. убийцу принцев в беспринципного честолюбца, который надеялся таким путем сделать карьеру и получить рыцарский пояс612. По мнению Полидора Вергилия, Тирелл убил принцев собственноручно, Томас Мор вводит в историю двоих подручных Тирелла – Майлса Фореста, „запятнавшего себя когда-то убийством‟613, и Джона Дайтона – „головореза огромного роста‟614; именно они задушили детей подушками, а потом доложили Тиреллу, что принцы мертвы. Вышеуказанные детали не добавляют новых черт к образу предателя Ричарда III, они, скорее, характеризуют присущее Томасу Мору отношение к историческим фактам. Большинство исследователей полагает, что „История Ричарда III‟ далека от достоверности, так как Томас Мор вообще не имел намерения создать историческое сочинение615. Его произведение называют и сатирической драмой616, и нравоучительным трактатом617, и политическим 612 Syr Iames Tyrell // More RIII. 613 “Fleshed in murther before time”. Miles Forest // More RIII. 614 “Big brode square strong knaue”. Ihon Dighton // More RIII. 615 Барг М.А. Указ. соч. С. 38; Осиновский И.Н. Томас Мор и его время // Томас Мор. Утопия. Эпиграммы. История Ричарда III. М., 1998. С. 330-331; Kinney D. Kings' Tragicomedies: Generic Misrule in More's History of Richard III // Moreana. № 86, 1985. Р. 128-150; Candido J. Thomas More. The Tudor Chroniclers and Shakespeare's Altered Richard // English Studies № 68, 1987. Р.137-141; Pollard A. J. Op. cit. Р. 78; Hanham A. Op. cit. P. 152-190; Anderson J.H. More's Richard III: History and Biography // Biographical Truth: The Representation of Historical Persons in Tudor-Stuart Writing. New Haven, 1984. P. 75-109, etc. 616 Hanham A. Op. cit. P. 152. 617 Осиновский И.Н. Указ. соч. С. 330. памфлетом618. Основанием для такого суждения служат три обстоятельства. Во-первых, „История Ричарда III‟ основана преимущественно на трудах других историков619. Во-вторых, сочинение Мора содержит множество фактических ошибок, сознательных искажений и полностью вымышленных эпизодов620. В-третьих, в „Истории Ричарда III‟ изложение материала полностью подчинено главной цели – создать политический портрет идеального государя (его роль по воле Томаса Мора сыграл Эдуард IV) и его антипода – тирана (это „амплуа‟ было отдано Ричарду III); именно поэтому каждое событие в „Истории….‟ получает четкое моральное истолкование621. В этой связи логично, что новые детали, касающиеся судьбы принцев, оказываются не вполне точными. Историкам удалось отыскать информацию о настоящих Джоне Грине, Майлзе Форесте и Джоне Дайтоне, но детали их биографии не укладываются в созданную Мором схему. Например, настоящий Майлз Форест оказался не слугой и бывшим убийцей, а респектабельным хранителем расположенном далеко 618 на гардероба в Севере Англии622. замке Бейнард Предложенная Касл, Мором Grant P. Thomas More's Richard III: Moral Narration and Humanist Method // Language and the Discovery of Method in the English Renaissance. L., 1985. Р. 19-47. 619 Hanham A. Op. cit. P. 153-155. 620 Мор на 12 лет завышает возраст Эдуарда IV, неверно указывает имя герцога Бэкингема, путает даты и искажает порядок событий, в подробностях рассказывает о событиях, не имевших места в действительности, например, описывает якобы состоявшееся в соборе св. Павла венчание Эдуарда IV и Елизаветы Вудвиль и т.д. 621 Grant P. Op. cit. P. 19-47. 622 Hampton W.E. Sir James Tyrell: with some notes on the Austin Friars London and those buried there // Ricardian, Journal of the Richard III Society. Vol. IV, No. 63. December 1978. P. 9-22; Kendall P.M. Op. cit. P. 474. интерпретация биографии Джеймса Тирелла также не соответствует историческим фактам. В 1483 г. Тиреллу не было нужды идти на преступление ради карьеры, так как он занимал должность главного конюшего; свой рыцарский пояс Тирелл получил задолго до смерти принцев – в 1471 г.623. Между тем, Томас Мор сообщает, что все вышеуказанные детали он получил из исповеди Тирелла и Дайтона, изложенной в 1502 г. 624. Ошибки, допущенные Мором при изложении биографии Джеймса Тирелла, позволяют усомниться в том, что он правильно указал источник своих сведений. В истории Джона Дайтона также не все гладко. Томас Мор сообщает, что Генрих VII велел отпустить Дайтона после того, как тот признался в убийстве принцев625. Сохранившиеся документы не дают возможности опровергнуть это утверждение, но такой поступок Генриха VII представляется маловероятным. Мы допускаем, что сенсационные подробности убийства принцев могли быть вымышлены Томасом Мором, чтобы сделать „Историю…‟ более драматичной и придать ей видимость достоверности. Не случайно, ознакомившись с „Историей Ричарда III‟, Вергилий не стал переделывать собственное сочинение – в 1534 г. оно было опубликовано именно в том виде, который мы проанализировали выше. Итак, к концу 1510-х гг. Полидору Вергилию и Томасу Мору удалось создать внутренне непротиворечивый образ Ричарда-предателя. В данном случае вполне уместно говорить о личном вкладе Мора и Вергилия в создание тюдоровской легенды. До публикации указанных сочинений в народе продолжали циркулировать все предыдущие варианты истории „принцев в Тауэре‟, а моральные оценки правления Ричарда III оставались прежними. В частности, опубликованные в 1530 г. „…Хроники разных королевств‟ Джона Растелла показывают, что к 30-м гг. XVI в. не все 623 Ibid. 624 The yong kyng and his brother murthered // More RIII. 625 Ibid. англичане воспринимали Ричарда III как предателя, а новые подробности истории принцев не были широко известны. Растелл излагает историю узурпации 1483 г. почти бесстрастно; кроме того, он описывает два разных способа убийства принцев – отроки были либо задушены подушками, либо погребены заживо626. О том, что вера в чудесное спасение сыновей Эдуарда IV сохранилась как минимум до середины второго десятилетия XVI в., свидетельствует следующее обстоятельство. Перед тем как поведать свою версию смерти принцев, Томас Мор счел необходимым объяснить, почему в его время не все верили, что сыновья Эдуарда IV были убиты. Он писал: „Смерть и окончательная погибель их [сыновей короля Эдуарда]… оставались под сомнением так долго, что некоторые до сих пор пребывают в неуверенности, были ли они убиты в те дни или нет. И это не только потому, что Перкин Уорбек… так долго обманывал мир, но и потому, что в те дни [в правление Ричарда III] все дела делались тайно… поэтому… люди ко всему относились с внутренним подозрением: так искусные подделки вызывают недоверие к настоящим драгоценностям‟627. По-видимому, англичане не так уж много знали о том, чтó в короткое царствование Ричарда III происходило за стенами королевских резиденций. Этот недостаток информации служил питательной средой для возникновения самых разных слухов о судьбе принцев. 626 Rastell J. The Pastime of People, or the Chronicles of divers Realms / Ed. T.F. Dibden. L., 1811. Р. 292-293. 627 “Whose death and final infortune hathe… so far comen in question, that some remain yet in doubt, whither they wer in his dayes destroyde or no. Not for that onely that Perken Warbecke… so long space abusyng the worlde… but for that also that all thynges wer in late daies so couertly demeaned… for… men had it inwardly suspect, as many well counterfaited iewels make the true mistrusted”. More RIII. Предложенная Полидором Вергилием и Томасом Мором интерпретация царствования Ричарда III закреплялась в умах англичан в середине – второй половине XVI в. В этот период перевод последних глав Вергилия и „История Ричарда III‟ были опубликованы в составе хроник Хардинга (1543), Холла (1548) и Холиншеда (1580). Наибольший успех пришелся на долю сочинения Томаса Мора. Изящество формы, безупречная внутренняя логика поступков „героев исторической драмы‟ и редкая убедительность сделали „Историю Ричарда III‟ одним из самых авторитетных исторических трудов XVI в.628. Разумеется, для простых англичан труд Томаса Мора оказался слишком сложным. В сочинениях, рассчитанных на широкую аудиторию, воспроизводились скорее основные факты и моральные оценки. Например, в записанной в конце XVI в. балладе „Песнь леди Бесси‟ Ричард III – не просто вероломный правитель, он назван предателем (traitor)629. Любопытно, что предложенные Мором детали убийства принцев были восприняты далеко не так скоро. В ранней версии вышеуказанной баллады сестра принцев (Елизавета Йорк, будущая супруга Генриха VII) не в состоянии четко сформулировать, как Ричард III умертвил ее братьев: в 27-й строке она заявляет, что принцы были убиты в постели, а в 28-й, что их утопили в вине630. В более позднем варианте картина разительно меняется – леди Бесси сообщает, что Эдуард IV на смертном одре призвал Ричарда Глостера, Роберта Брэкенбери и Джеймса Тирелла, чтобы те привезли принцев в столицу, но эти трое сговорились и обрекли благородных отроков на смерть631. 628 Candido J. Op. cit. Р.139. 629 Lady Bessiye // Bishop Percy's Folio Manuscript. Ballads and Romances /Ed. J.W. Hales & F.J. Furnivall. In 3 vol. L., 1868. Vol. III. P. 320. 630 Ibid. P. 321. 631 “Since my father King Edward, that King royall, По единодушному мнению историков632, предложенная Мором версия смерти принцев стала общепринятой вскоре после постановки трагедии „Ричард III‟. Стоит отметить, что рассказ Шекспира является упрощенным вариантом текста Мора-Холиншеда, которым великий драматург пользовался в качестве основного источника. Освещая первую попытку Ричарда III расправиться с племянниками, Шекспир предпочел более раннюю версию, видимо, сохранявшуюся в устной традиции: в „Исторических хрониках‟ Ричард III первоначально обращается не к Брэкенбери, а к гораздо более известному всем Бэкингему. Применительно к теме данного исследования гораздо важнее то, что Шекспир до предела „сгустил‟ окружавший Ричарда III ореол вероломного тирана. Как уже было отмечено в начале статьи, каждое преступление Ричарда Глостера в „Исторических хрониках‟ описывается именно как предательство. *** At Westminster on his death bed lee, He called to him my unckle Richard, So he did Robert of Brakenbury, And James Terrill he was the third; He sent them to Ludlow in the West Countrey To fetch the Duke of York and the Duke of Clarence… But a balle-full game was then among, When they doomed these two Lords to dye”. The most pleasant song of Lady Bessy. /Ed. Th. Heywood. L., 1829. P. 6-7. 632 Барг М.А. Указ. соч. С. 190-191; Bullough G. The Uses of History // Shakespeare's World / Ed. J. Sutherland & J. Hurtsfield. N-Y, 1964. P. 96-115; Rossiter A.P. Angel With Horns: The Unity of Richard III // Shakespeare: The Histories / Ed. E.M. Waith. Englewood Cliffs, 1961. P. 66-84, etc. Анализ источников позволил прийти к следующим выводам. Хотя для большинства Ричард III по-прежнему остается своего рода эталоном предателя, мастерски описанным в „Исторических хрониках‟ Шекспира, такая репутация закрепилась за ним далеко не сразу. Современники не видели в действиях Ричарда III, в том числе и в возможном устранении принцев, ничего, выходящего за рамки обычных для эпохи Войн Роз методов политической борьбы. Собственно, в период правления Ричарда III значительная часть англичан вообще не была уверена в смерти сыновей Эдуарда IV. После воцарения Тюдоров картина начала меняться. Первая попытка осмыслить Ричарда III именно как предателя была предпринята в сочинении Джона Росса, не получившем широкого распространения из-за крайне неудачной риторической формы. Остальные историки шли по пути постепенных трансформаций. На протяжении первых тридцати лет происходило постепенное „накапливание‟ знаний о преступлениях Ричарда III; его виновность в гибели принцев более не ставилась под сомнение; более того, было „доказано‟, что смерть сыновей Эдуарда IV вызвала широкую волну общественного недовольства и что после этого события Ричард III якобы был окружен „всеобщей ненавистью‟. Существовала и еще одна любопытная тенденция. По мере удлинения исторической дистанции, гибель принцев казалась потомкам все более чудовищной. Однако, до конца первого десятилетия XVI в. Ричарда III предателем не называли, его действия осмысливались не как предательство (государственная измена), а как узурпация. Миф о Ричарде-предателе обязан своим рождением усилиям двух известнейших гуманистов – Полидора Вергилия и Томаса Мора. Исходя из понимания истории как серии назидательных примеров, они превратили Ричарда Глостера в образец вероломного тирана, чье правление должно было служить предостережением потомкам. К концу XVI в. каждое действие Ричарда III предательство, было а переосмыслено сам король стал и интерпретировано восприниматься как именно как двуличный властолюбец, готовый на все ради короны. Список предательств Ричарда Глостера в итоге оказался настолько обширным, что его можно условно разделить на изменнические акты (убийство Генриха VI, убийство Эдуарда Ланкастера, узурпация 1483 г.) и „личные предательства‟ (убийство герцога Кларенса, отравление жены). При этом устранение сыновей Эдуарда IV воспринималось как самое страшное преступление, предательство в обоих смыслах, если можно так выразиться, предательство „высшей пробы‟. Эта же схема применима и к разработке деталей „убийства в Тауэре‟. До Полидора Вергилия и Томаса Мора о гибели принцев было почти ничего не известно. Уверенно называлось только имя заказчика преступления – Ричарда III. Нам представляется, что появление исчерпывающей информации о судьбе сыновей Эдуарда IV именно в сочинениях известных гуманистов вряд ли было простым совпадением. Сообщенные Верлилием и Томасом Мором подробности в значительной степени явились результатом сознательной, целенаправленной переработки истории в интересах династии Тюдоров. О.В. Окунева ПРЕДАТЕЛИ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО ВО ФРАНЦУЗСКОЙ БРАЗИЛИИ XVI – НАЧАЛА XVII ВВ. На протяжении нескольких десятилетий XVI в. часть атлантического побережья Южной Америки, вошедшая в дальнейшем в состав Бразилии, представляла собой арену, где столкнулись интересы нескольких европейских держав633. Португалия, заявляя претензии на Бразилию по праву первооткрывателя, с начала XVI в. уделяла не слишком много внимания своей американской колонии, сосредоточившись на Ост-Индии, экспорт товаров которой представлялся намного более выгодным делом. Этим обстоятельством воспользовались французские мореплаватели и купцы, отправлявшиеся в Бразилию с торговыми и военными экспедициями. «Страну красного дерева», получившую имя по названию ценного дерева пау бразил, они будут регулярно посещать до первой четверти XVII в., основав несколько колоний (но не сумев в дальнейшем их удержать). История французского присутствия соткана из эпизодов военных стычек и мирного сосуществования; в ней найдутся примеры рыцарского вызова на поединок и ударов из-за угла, верности долгу и предательства. Некоторые обстоятельства подчас оставались невидимыми для сильных мира сего, а некоторые имели громкий резонанс. Всё это в полной мере относится к случаям предательства – единоверцев, соотечественников, союзников, – виновниками или жертвами которого становились французы в Бразилии. Историям некоторых из них и посвящена эта статья. 633 Подробнее о начальном периоде этого соперничества см.: Окунева О.В. В погоне за красным золотом: франко-португальское соперничество в Бразилии в первой половине XVI в. // Новая и новейшая история. 2005. № 5. С. 198– 211. Николя Дюран де Вильганьон: «наш верный шевалье» или «Каин Америки» В ноябре 1555 г. французские корабли под командованием мальтийского рыцаря и вице-адмирала Бретани Николя Дюрана де Вильганьона вошли в залив Гуанабара (у современного г. Рио-де-Жанейро), где была основана колония под названием «Антарктическая Франция». Но поселение просуществовало недолго: Вильганьон, поначалу проявлявший симпатию к протестантизму и даже обратившийся к Кальвину с просьбой прислать ему проповедников, изменил своё мнение о «реформированном культе» и вернулся в католичество. Это решение, ставшее для добравшихся из Швейцарии и Франции кальвинистских проповедников настоящим предательством их веры, ослабило «Антарктическую Францию», а отъезд главы колонии в Европу за подкреплением и вовсе оставил её без защиты перед лицом португальцев: племянник Вильганьона, оставленный им в качестве заместителя, не обладал военными талантами своего дяди. Французская крепость оказалась в руках португальцев, а уцелевшие протестанты, частью рассеявшиеся среди индейских союзников французов, частью сумевшие вернуться на родину, стали самыми беспощадными обличителями «предателя» Вильганьона. Кем же был этот человек? Николя Дюран (имя Вильганьон он получил позже, когда вступил во владение небольшой одноимённой деревней)634 родился в 1510 г. в городе Провен недалеко от Парижа, в семье королевского прокурора. Решив избрать традиционную для его семьи карьеру законоведа, он изучал право635, однако 634 Morison S. E. The European Discovery of America: the Southern Voyages (1492 – 1616). N.Y., 1974. P. 590. 635 Существует версия, что во время обучения в Сорбонне Вильганьон мог познакомиться с Жаном Кальвином, и это обстоятельство в дальнейшем повлияло на приглашение кальвинистов в бразильскую колонию. Встреча Вильганьона и Кальвина могла состояться в 1528 г., до отъезда этого последнего в Орлеан и Бурж или же в 1532 г., после его возвращения в затем резко сменил сферу деятельности, вступив в 1531 г. в духовнорыцарский орден Св. Иоанна Иерусалимского (незадолго до этого император Священной Римской империи Карл V пожаловал ордену остров Мальта в обмен на обязательство защищать его от турок, после чего за орденом укрепилось новое название – Мальтийский). На протяжении 40-х гг. XVI в. Вильганьон участвовал в алжирском походе Карла V, целью которого было подчинение Алжира для усиления контроля над Средиземным морем (1541)636, а также сражался в рядах императорской армии против турок в Венгрии637. Одним из самых дерзких его предприятий стала шотландская экспедиция 1548 г., в ходе которой он командовал галерами, прорвавшими английскую блокаду и доставившими из Шотландии малолетнюю Марию Стюарт для помолвки с наследником французского престола Франциском II638. Здесь Вильганьон выступал уже не как мальтийский рыцарь, подчиняющийся папе римскому и императору Священной Римской империи, но как французский подданный. В этом же качестве он командовал галерами во время осады французами удерживаемой англичанами Булони в 1548–1549 гг. и выполнял поручения французского короля Генриха II в Бретани в 1552–1554 гг. За разработку плана Париж. – Heulard A. Villegagnon, roi d’Amérique. L’homme de mer au XVIe siècle (1510–1572). P., 1913. P. 4. Согласно другой версии, Вильганьон обучался праву в Орлеане, где он и встретился с Кальвином. – Lestringant F. Villegagnon : entre la légende noire et la légende dorée // Les aventures des Bretons au Brésil à l’époque coloniale. / Dir. Mérian J. Y. Rennes, 2007. P. 165. 636 Expédition de Charles-Quint contre Alger. // Bibliothèque de l'Ecole des Chartes, P., 1896. T. 57. P. 510–511. 637 Heulard A. Op. cit. P. 30. 638 Cloulas I. Henri II. P., 1985. P.186; Baudouin-Matuszek M.-N. Henri II et les expéditions françaises en Ecosse. // Bibliothèque de l'Ecole des Chartes, P., 1987. T. 145. P. 340, 354, 359–364. фортификаций и улучшения состояния артиллерии г. Бреста Вильганьон получил титул вице-адмирала Бретани639. Таким образом, к 1555 г. Вильганьон приобрел значительный опыт в военной сфере. Благодаря такой репутации, а также протекции адмирала Гаспара Колиньи, Генрих II назначает его командующим экспедицией, отправляющейся в Бразилию для основания колонии. Сохранилось распоряжение короля Счётной палате о выделении 10 тыс. турских ливров на «расходы, необходимые для одного предприятия, которое мы никак не хотим определять и разглашать и которое нами поручено нашему верному шевалье Вильганьону, вице-адмиралу Бретани…»640. Был ли Вильганьон протестантом до отплытия в Бразилию? Ответ на этот вопрос в значительной мере определяет, считать ли его предателем гугенотов в заливе Гуанабара. Мнения о религиозных взглядах вицеадмирала до начала бразильской экспедиции расходятся. Наиболее распространённая версия событий восходит к утверждениям протестантских авторов XVI в., более чем пристрастно относившихся к «предателю истинной веры» и склонных преувеличивать степень симпатии Вильганьона к «реформированному культу», чтобы ярче оттенить всю глубину его падения. Так, Жан де Лери, приехавший в Бразилию вместе с кальвинистскими проповедниками и описавший события 1555 г. двадцать лет спустя, утверждал, что Вильганьон распространял слухи о создании заокеанского убежища для гонимых во Франции протестантов, что снискало ему поддержку видных деятелей реформированной церкви и Колиньи641. Интересно, что в ранней версии событий (1561 г.) участие Колиньи не упоминается, но говорится об убежище от преследований, хотя читателю 639 Cloulas I. Op. cit. P. 286; Heulard A. Op.cit. P. 72–73. 640 Распоряжение Генриха II от 26 марта 1554 г. (по новому стилю это 1555 г., т.к. в то время Новый год начинался с Пасхи, а не с 1 января – О.О.). – Цит. по: Heulard A. Op. cit. P. 99. 641 Léry J. de. Histoire d’un voyage fait en la terre du Brésil (1578, seconde édition – 1580) / Ed. F. Lestringant. P., 1999. P. 106. дают понять, что для Вильганьона это было не более чем обещанием, которое он не собирался выполнять642. Точка зрения, согласно которой именно поддержка Колиньи стала решающей в деле основания «Антарктической Франции», в дальнейшем была всесторонне развита французскими историками, отмечавшими, что колония в Бразилии могла бы быть не только убежищем для гугенотов, но и плацдармом для распространения протестантизма, и это подорвало бы монополию католических Испании и Португалии в деле обращения индейцев в христианство643; что бразильская колония Франции могла бы стать для метрополии примером мирного сосуществования католиков и протестантов644; что предприятие Вильганьона, наряду с протестантскими колониями начала 1560-х гг. в Канаде и во Флориде, являлось частью «великого атлантического плана Колиньи» по созданию за океаном убежища для гугенотов645. Оппоненты подобной точки зрения указывают на то, что французская Реформация к середине XVI в. была ещё достаточно расплывчатой в 642 Histoire des choses mémorables advenues en la terre du Brésil, partie de l’Amérique australe, sous le gouvernement de N. de Villegagignon, depuis l’an 1555 jusques à l’an 1558 (s.d., 1561) // Nouvelles annales des voyages. Vol. 144. 5e série. P., 1854. T. 4. P. 198. 643 Chinard G. Réfugiés huguenots en Amérique. P., 1925. P. 5–6. 644 Julien Ch.-A. Les voyages de découverte et les premiers établissements (XVe - XVIe siècles). P., 1947. P. 188. 645 Lestringant F. Le Huguenot et le Sauvage. L’Amérique et la controverse coloniale en France au temps des guerres de Religion (1555-1589), troisième édition. Genève, 2004; Idem. Genève et l'Amérique : le rêve du Refuge huguenot au temps des guerres de Religion (1555–1600) // Revue de l'histoire des religions. P., 1993. T. 210 № 3. P. 331–347 ; Idem. Geneva and America in the Renaissance: the Dream of the Huguenot Refuge 1555–1600 // Sixteenth Century Journal. Summer 1995. Vol. 26. Issue 2. P. 285–295. доктринальном плане, о чём свидетельствуют нередкие переходы католиков в стан протестантов и обратно. Это не позволяет характеризовать предприятие Вильганьона как исключительно протестантское и порождает сомнения в том, что вице-адмирал к началу 1550-х гг. сделал осознанный выбор в пользу протестантизма. При таком подходе среди мотивов, обусловивших создание заморской колонии, приоритет отдаётся военностратегическим соображениям (поощрение уже имеющегося французского присутствия в регионе и создание плацдарма для давления на Португалию, а также для продвижения к Рио-де-Ла-Плате)646. То обстоятельство, что бóльшую часть своего пребывания в Бразилии Вильганьон был поглощён сооружением форта, о чём говорят все побывавшие в колонии, свидетельствует в пользу такого предположения. В рамках данной гипотезы выбор Вильганьона в качестве главы экспедиции обусловлен не его симпатиями к протестантизму, а солидным послужным списком и опытом возведения фортификаций. Прибыв в Бразилию, вице-адмирал начинает обустройство французской колонии на острове в заливе Гуанабара, чтобы обезопасить себя от возможного нападения как португальцев, так и индейцев. Ценой значительных усилий возводится форт и устанавливается весьма строгая дисциплина для колонистов, что порождает недовольство и создаёт питательную почву для заговоров647. Одновременно с этим Вильганьон обращается к Кальвину с просьбой прислать проповедников «для него и его людей», и на этот призыв откликается группа протестантов из Швейцарии и 646 McGrath J. Polemic and History in French Brazil, 1555–1560 // Sixteenth Century Journal. Summer 1996. Vol. 27. Issue 2. P. 389. 647 [Barré N.] Copie de quelques lettres sur la navigation du chevalier de Villegaignon es terres de l’Amérique oultre l’œquinoctial, iusques soubz le tropique de Capricorne; contenant sommairement les fortunes encourues en ce voyage avec les mœurs et façons de vivre des Sauvages du païs; envoyées par un des gens dudit seigneur (1557) // Gaffarel P. Histoire du Brésil français au XVIe siècle. P., 1878. P. 382–385. Франции. Они приезжают в Бразилию в марте 1557 г., находят радушный приём, но вскоре после этого в колонии разгорается теологическая дискуссия о сущности эвхаристии, в ходе которой Вильганьон встаёт на позиции католических теологов, что оказывается неприемлемым для вновь прибывших648. Окончательный разрыв с протестантами вынуждает их покинуть колонию и дожидаться попутного судна, чтобы возвратиться в Европу. Несколько гугенотов, не выдержав лишений и устрашившись плавания на весьма ненадёжном судне, решают вернуться к Вильганьону, но тот приговаривает их к смерти по подозрению в шпионаже и предательстве. Для протестантских авторов второй половины XVI в. трое казнённых становятся первыми мучениками за веру649, а к списку преступлений Вильганьона добавляется ещё одно. Тот факт, что атака португальцев против «Антарктической Франции» в 1560 г. пришлась на время отсутствия Вильганьона, решившего вернуться в Европу, чтобы лично убедить королевскую администрацию в необходимости послать подкрепления, сыграл не в пользу вице-адмирала. Даже некоторым 648 Речь идёт о различном понимании пресуществления хлеба и вина в плоть и кровь Христа во время таинства причастия и связанных с этим разногласиях относительно особенностей проведения обряда. Подробнее см.: Lestringant F. Tristes tropistes : Du Brésil à la France, une controverse à l’aube des guerres de religion // Revue de l’histoire des religions. T. CCII. Fasc. 3. Juilletseptembre 1985. P. 267-294. 649 Crespin J. Histoire des martyrs: persecutez et mis à mort pour la verité de l'Evangile, depuis le temps des Apostres jusques à l'an 1597 comprinse en douze livres, contenant les Actes memorables du Seigneur en l'infirmité des siens, non seulement contre les efforts du monde, mais aussi contre diverses sortes d'assaux et heresies monstrueuses. Genève, 1597 (первое издание – 1564). P. 413–418. католикам по прошествии времени это решение казалось спорным650. Кроме того, усилиями протестантских авторов была начата настоящая памфлетная война против «предателя» Вильганьона, а его усилия по организации католической миссии для поддержки колонии в заливе Гуанабара остались в тени651. Интересно, что среди обвинений Вильганьона основным было не падение «Антарктической Франции» (так, в 1560 г. Франциск II продолжает называть вице-адмирала «нашим генеральным наместником в упомянутом завоевании [выше в том же документе уточняется, что речь идёт об «определённом крае в Бразилии, который позже был назван Антарктической Францией». – О.О.]652, а именно предательство веры. Масла в огонь подлило и то обстоятельство, что по возвращении во Францию Вильганьон встал на сторону Гизов, злейших врагов гугенотов, и активно включился в дискуссию с протестантами, обращая против них как перо, так и оружие в гражданской войне653. Произошедшее в Бразилии для обеих сторон стало поводом для 650 Mémoires de Claude Haton, contenant le récit des événements accomplis de 1553 à 1582, principalement dans la Champagne et la Brie, publiés par Félix Bourquelot. P., 1857. Vol. 1. P. 40. 651 Poulenc J. Tentatives de Nicolas Durand de Villegaignon en vue d’obtenir un envoi de missionnaires en France Antarctique (1560) // Archivum Franciscanorum historicum. Firenze, 1967. T. 60. P. 397–407. 652 Lettre de François II au Père Gardien des Cordeliers de Paris (Fontainebleau, 15 août 1560) // Ibid. P. 404. 653 Примечательна здесь эпитафия Вильганьону, которую оставил в своих мемуарах католический священник Клод Атон: подводя итог деятельности вице-адмирала, Атон не упоминает о бразильской колонии (хотя в его мемуарах есть весьма ценные сведения об обстоятельствах подготовки экспедиции 1555г.), но сосредотачивается на борьбе с протестантами: «В мирное время он не переставал воевать с гугенотами духовным оружием святого слова Божия, извлечённого из Евангелий и сочинений древних и взаимных обвинений, причём тон публикаций как из одного, так и из другого лагеря постепенно меняется. Если в 1560 г. Вильганьон издаёт «Обращенный к христианам ответ Николя Вильганьона, мальтийского рыцаря, на кальвинистские положения о традициях и таинстве причастия, обнародованные проповедниками в Антарктической Франции», то в 1561 г. он уже вынужден написать «Ответ читателю-христианину на пасквили, публикуемые на шевалье де Вильганьона». А вот названия некоторых сочинений его оппонентов: «Разнос Никола Дюрану…», «Чванство мэтра Кола Дюрана…», «Опровержение безумных выдумок и отвратительного богохульства, ошибок и лжи Николя Дюрана, который называет себя Вильганьоном…», «Краткий рассказ о скорби и рассеянии общины верных в Бразилии»654. Распространялись летучие листки, где Вильганьона изображали в виде Полифема или короля каннибалов655; его обвиняли в предательстве, клевете, каннибализме656, обжорстве657 и корыстолюбии, трусости, современных докторов... Он написал много прекрасных книг как на латыни, так и на французском, чтобы опровергнуть ложное мнение своего однокашника Жана Кальвина и других проповедников обманной лютеранской и гугенотской доктрины. Против этой ереси он поднимал материальное и вещественное оружие, служа Богу и своему королю, как, например, в 1562 г. перед городом Руаном в Нормандии, где пушечным ядром ему оторвало ногу... или в 1567 г. в городе Санс, где он был королевским наместником, и где он разбил гугенотское войско принца Конде, к великому стыду этого принца и его людей». - Mémoires de Claude Haton. Vol. 2. P. 622–623. 654 Названия сочинений Вильганьона и его оппонентов приводятся по изданию: Heulard A. Op. cit. P. 214–227. 655 Lestringant F. Le Huguenot et le Sauvage… P. 420-447 ; Idem. Villegagnon: entre la légende noire et la légende dorée… P. 167–174. 656 Узнав после пребывания в Бразилии о ритуальной антропофагии индейцев, гугеноты стали активно использовать этот образ в антикатолической распутстве (последнее обвинение счёл нужным опровергнуть даже идейный оппонент Вильганьона Жан де Лери658). Среди прочих нелестных эпитетов за Вильганьоном закрепляется прозвище «Каина Америки». пропаганде: католики, буквально понимающие пресуществление хлеба и вина в плоть и кровь Христа во время таинства причастия, «поедают» Бога и потому сравнимы с каннибалами. – Подробнее см: Lestringant F. Catholiques et cannibales. Le thème du cannibalisme dans le discours protestant au temps des guerres de religion // Pratiques et discours alimentaires à la Renaissance. Actes du colloque de Tours 1979 / Dir. Margolin J.-C., Sauzet R. P., 1982. P. 233–245. 657 Вот пример такого обвинения в стихах: «Vide Villegagnonem // Nunc mutatum ganconem // Qui solum farcit ventrem // Falerno et Dapibus // Fruens partis opibus // Derelictum inermem » («Взгляни на Вильганьона, ныне превращённого в мартышку; он только и делает, что набивает себе брюхо едой и фалернским вином, наслаждаясь добытыми богатствами ; [теперь] он остаётся беспомощным»). Maillard N. Prosa magistri Nicolai Mallarii…// Le Moine R. Amérique et les poètes français de la Renaissance. Ottawa, 1972. P. 137. Существует ещё один вариант прочтения (и, следовательно, перевода) этой эпиграммы: так, Ф. Лестринган указывает, что несмотря на созвучие слов «Villegagnon» и «guénon» (мартышка), «опрокинутое» из французского в латынь, в данном случае следует читать «Nunc mutatem ganeonem», имея в виду атрибут, связанный с трактиром или харчевней (столб или шест). – Lestringant F. Villegagnon : entre la légende noire et la légende dorée, p. 175. Латинско-русский словарь И.Х. Дворецкого даёт несколько иной перевод слова «ganeo» – гуляка, кутила. В любом случае подобное прочтение усиливает основную мысль Н. Майара: приписывание Вильганьону греха чревоугодия и пьянства для ещё большей дискредитации его образа. 658 «[В вопросе о чистоте и строгости нравов] он был достоин похвалы: и сколь угодно было бы Богу – как для продвижения его Церкви, так и для пользы, которую извлекли бы многие добропорядочные люди, - если бы и во Если протестантская партия действовала единым фронтом, то голоса в поддержку Вильганьона оставались изолированными. В 1585 г. на защиту главы «Антарктической Франции» попытался встать Андре Теве, побывавший в Бразилии в 1555 г. вместе с Вильганьоном, но его «История двух путешествий в южные и западные Индии», содержащая специальный раздел «Ответ на клеветнические памфлеты, опубликованные против шевалье де Вильганьона»659 осталась неизданной; к тому же Теве к этому времени проигрывает в полемике с протестантами (и в первую очередь с Жаном де Лери), так что его свидетельства во многом дискредитированы. Ещё до этого за прежние благожелательные отзывы о Вильганьоне досталось поэту Пьеру де Ронсару; в стихотворении «Упрёки народу Франции» (конец 1562–начало 1563 г.) он обыгрывает это обстоятельство и представляет себе, что скажут о нём гугеноты: «Ну ничего, он своё скоро получит, как и Вильганьон, которому не поздоровилось схлестнуться с великим Кальвином»660. А вот как к Ронсару обращается анонимный протестантский всех других отношениях он поступал бы так же правильно, как в этом [деле]». – Léry J. de. Op. cit. P. 181. 659 Histoire d’André Thevet, augoumoisin, cosmographe du Roi, de deux voyages par lui faits aux Indes australes et occidentales contenant la façon de vivre des peuples Barbares, et observation des principaux points que doivent tenir en leur route les Pilotes, et mariniers, pour éviter le naufrage, et autres dangers de ce grand Océan, Avec une response aux libelles d’injures, publiées contre le chevalier de Villegagnon [circa 1588]. Отрывки из этого последнего сочинения Теве публиковались в следующем издании: Les Français en Amérique pendant la deuxième moitié du XVIe siècle. P., 1953. P. 241–300. 660 «Voyant cette écriture ils [les huguenots] diront en courroux : // Et quoi de gentil sot écrit donc contre nous ! [...] // Avant qu’il soit long temps on lui rendra son change // Comme à Villegagnon qui ne s’est bien trouvé // D’avoir ce grand автор: «Неужели памятный пример шевалье Вильганьона, который за меньшую или схожую провинность оказался превращённым в старую мартышку661, ничему тебя не научил?...»662 Интересно, что почти сразу после перехода Вильганьона в стан католиков высказывались мнения, что и в этом качестве его можно использовать на благо Франции: всех подобных ему «папистов» нужно изгнать из страны и отправить завоёвывать новые земли663. Однако затем в развитие этого «колониального дискурса» протестанты стали подчёркивать предательство Вильганьона не только перед Богом, но и перед королём Франции: завоевание, предпринятое его именем, оказалось потерянным. Так, третьему и четвёртому изданию «Истории одного путешествия в Бразилию» Жана де Лери (1585 и 1599 гг.) было предпослано сразу несколько стихотворений, развивающих данный тезис: предатель Вильганьон лишил Францию Бразилии, но перо Лери позволило хотя бы частично принести утешение в этой потере664. Лери, действительно, ещё с первого издания своей Calvin au combat éprouvé». - Ronsard P. Remonstrance au peuple de France (1562–1563). // Le Moine R. Op. cit. P. 211. 661 См. примечание 23. 662 «Et quoi ? l’exemple mémorable // Du Chevalier Villegagnon // Qui pour la faute moindre ou semblable // Fut changé en vieil quénon, // Ne t’a point fait devenir sage // Sans m’en donner la peine à ton dommage ». ) Anonyme. Soudaine métamorphose de Mons. Pierre de Ronsard en messire Rossard (между 1560 и 1577 гг.). // Le Moine R. Op. cit. P. 246. 663 « …Il vaut mieux hors France les jeter, // Avec Villegagnon, pour terres conquester // Pendant notre pays de telles gens délivre ». – Anonyme. Aux papistes (1556–1560). // Ibid. P. 229. 664 «Tu fus par ci-devant la fidèle trompette // Qui ce monde Antarctique sommas à notre foi, // Et n’eût été le Traître à Dieu et à son Roi, //La conquête sans glaive en était toute faite » – Anonyme [Pierre Poupo ?]. A Jean de Léry (1585). // Ibid. P. 242; см. также Léry J. de. Op. cit. P. 54. книги (1578 г.) утверждал, что если бы Вильганьон остался протестантом, колония насчитывала бы до 10 тыс. человек; по его словам, гугеноты уже снаряжали экспедицию в Бразилию численностью до 700-800 человек, однако те, кто вернулся из колонии, рассказали о том, что там происходило, и планы экспедиции расстроились665. В свою очередь Вильганьон в письме Колиньи (вошедшем в его сочинение «Спорные вопросы, возникшие между шевалье Вильганьоном и мэтром Жаном Кальвином») подчеркивал «ущерб и потери, понесённые из-за проповедников этой доктрины, помешавших моему предприятию в Бразилии, которое, как Вы знаете, так успешно начиналось и которое стоило мне и моим людям больших усилий и затрат»666. Среди мотивов, связанных с разработкой темы предательства Вильганьона в протестантской лирике, отметим ещё один: измена «реформированному культу» со стороны вице-адмирала трактуется как испытание, посланное укрепить избранных. Так, в сонете, сопровождающем «Историю одного путешествия» Лери с первого издания 1578 г., «ярость Вильганьона», «ложь Теве» и гражданская война между французами рассматриваются как препятствия, задержавшие выход в свет книги Лери, но, делает вывод автор, порой и несчастья выковывают дух и тем самым оказываются во благо667. Подобную идею развил сам Лери в «Сонете автора»: « Un Traître a le Brésil ôté // Au Français, prodiguant sa foi. // Tu y a remède apporté // Ta Muse le tire avec toi ». – N.D.B. A l’auteur même [Jean de Léry], 1599. // Le Moine R. Op. cit. P. 169 ; см. также Léry J. de. Op. cit. P. 58. 665 Ibid. P. 506. 666 Цит. по: McGrath J. Op.cit. P. 396 n. 33. 667 «Malheur est bon (dit-on) à quelque chose // Et des forfaits naissent de bonnes lois // De ce, Léry, l’on voit à cette fois // Preuve certaine en ton Histoire enclose. // Fureur, mensonge et la guerre dispose // Villegagnon, Thevet et le François // A retarder de ta plume la voix // Et le discours tant beau qu’elle propose». – Anonyme. A Jean de Léry sur son Histoire de l’Amérique // Le Moine R. Op. cit. P. 232 ; Léry J. de. Op. cit. P. 53. поэтапное преодоление опасностей служит ему доказательством его избранности, за что он и благодарит Творца668. На фоне яростной критики Вильганьона его соотечественниками удивительно обнаружить сдержанную, а порой и хвалебную оценку со стороны португальцев. Конечно, так было не сразу: в 1560 г., непосредственно до и сразу после захвата «Антарктической Франции» видный деятель иезуитской миссии в Бразилии Мануэл да Нобрега не жалеет красок, чтобы описать опасность, которую представляет Вильганьон (он якобы называет себя вице-королём Бразилии и угрожает перейти на сторону Великого Турка, если Генрих II не пришлёт подкреплений). Со своей стороны, генерал-губернатор Бразилии Мем де Са призывал королевурегентшу Португалии Катарину основать город в заливе Рио-де-Жанейро, иначе французы станут неуязвимыми и слова Вильганьона о том, что его не изгонит и Великий Турок, станут реальностью669. Интересно, что весьма чуткие к малейшему признаку «ереси из Ла-Рошели» (т.е. протестантизму) португальские иезуиты, бывшие свидетелями взятия «Антарктической Франции», ни словом не обмолвились о существовавшей когда-то у Вильганьона симпатии к учению Кальвина; вся их антигугенотская риторика направлена против французских колонистов, но не против их руководителя. Уже в 1563 г. в письме португальского посла во Франции Жоау Перейры Дантеша королю Себастьяну наряду с отрицательными отзывами о Вильганьоне содержится и такая характеристика: «Он заслужил потерять всё, что потерял, за то, что отправился обустраиваться на землях, которые, как ему было известно, принадлежат Вашему Величеству. Тем не менее, будучи 668 Léry J. de. Sonnet de l’auteur (1599) // Ibid. P. 56. 669 Carta do P. Manuel dа Nóbrega ao Cardeal Infante D. Henrique. S. Vicente, 1 de junho de 1560 // Leite S. Monumenta Brasiliae. Roma, Monumenta historica societatis Iesu, 1958. Vol. III. P. 244–245; Carta de Mem de Sá para a Rainha D. Catarina; S. Vicente, 17 de Junho de 1560. - Цит. по: D. Barbosa Machado. Memorias para a história de Portugal que comprehendem o governo d’El-Rei D. Sebastião. Lisboa, 1736. T. 1. P. 440–441. дворянином и весьма хорошим католиком, ревнителем религии,... он заслуживает милости и более справедливого отношения к себе, чем может ожидать любой другой человек»670. Таким образом, благородное происхождение Вильганьона (в сочетании со званием мальтийского рыцаря, о котором известно португальским авторам), а также его приверженность католицизму делают бывшего грозного противника достойной уважения личностью. Особенно ярко эта метаморфоза прослеживается у иезуита Жозе де Аншьеты, который в 1560 г. сопровождал португальские войска, отправившиеся на захват «Антарктической Франции», затем вёл трудные переговоры с индейскими союзниками французов, склоняя их на сторону Португалии, а в 1584 г. так оценил Вильганьона: Николя де Вильганьон, по всеобщему мнению, был очень учёным человеком и превосходным рыцарем... Он был всецело предан католической религии... Вероятно, его отъезд во Францию произошёл в 1559 г., т.к. к моменту захвата башни [главной крепости колонии. – О.О.] Мемом де Са его там не было, и это был истинно божий промысел, потому что, как все утверждали, если бы он оставался на месте, форт ни за что бы не взяли, настолько выдающимся он был военным. Поэтому взятие крепости больше обязано божественной поддержке, нежели человеческим силам, что и стало для всех очевидно в ходе сражения. Господь явил немалую милость, избавив португальцев от встречи с этим капитаном671. Немаловажными достоинствами Вильганьона в глазах Аншьеты оказываются также установленные им для колонистов строгие правила 670 Carta de João Pereira Dantas, de 10 de Janeiro de 1563. Цит. по: Oliveira Belchior E. de. Conquistadores e povoadores do Rio de Janeiro. Rio de Janeiro, 1965. P. 501. О примере трактовки письма Перейры Дантеша как весьма негативного по отношению к Вильганьону см.: Laborie J.-C. Le Huguenot au Brésil à travers les documents portugais (1560 – 1584) // Bulletin de la Société de l’histoire du protestantisme français. T. 144. Juillet-septembre 1998. P. 577 – 578. Note 24. 671 Anchieta J. de. Informação do Brasil e de suas capitanias (1584). São Paulo, 1964. P. 24–25. общения с индианками (вспомним, что даже протестант Лери счёл возможным похвалить за это своего идеологического противника), а также то, что он выкупал у индейцев захваченных теми в плен португальцев, которых иначе по индейскому обычаю предали бы смерти, а тела съели. На фоне резко негативного отношения к французам в Бразилии со стороны иезуитов, которые умело раздували степень угрозы со стороны «еретиков-кальвинистов», образ Вильганьона у Аншьеты оказывается резко отделён от представлений о его соотечественниках в Бразилии. Не в последнюю очередь это связано с самим характером иезуитских сочинений XVI в., всегда тесно связанных с непосредственными «вызовами времени» и свидетельствующих о возможности изменить взгляд на происходящее пост фактум, когда угроза (реальная или преувеличенная) остаётся в прошлом672. В дальнейшем образ Вильганьона в сочинениях португальских авторов XVII –XVIII вв. останется достаточно схематичным; признание достоинств по сравнению с соотечественниками-протестантами уйдёт в прошлое, а на первый план выдвинется критика самого намерения посягнуть на владения Португалии в Новом Свете. Это отношение достигнет апофеоза в сочинениях бразильского историка конца XIX–начала ХХ вв. Р. Помбу, который назовёт предприятие Вильганьона «малозначительной страницей нашей истории, [отмеченной] самым грязным из пачкающих её пятен»673. 672 Laborie J.-C. Op. cit. P. 585, 587-588. Впрочем, изменение тональности отзыва – это не единственный способ засвидетельствовать, что «гроза прошла стороной». Чаще всего по мере ослабления «французской угрозы» любые сведения о французах просто исчезают из иезуитских отчётов, как если бы их никогда и не было, при том, что французское присутствие ещё не полностью ликвидировано. Об этом красноречиво свидетельствует издание писем иезуитов из Бразилии XVI в. в пяти томах, осуществлённое видным историком и членом Ордена иезуитов С. Лейте. – Leite S. Monumenta Brasiliae. Roma. Vol. 1–5, 1956–1968. 673 Помбу Р. История Бразилии. М., 1962. C. 95. Во Франции же образ Вильганьона остался теснейшим образом связан с историей его «предательства веры». Даже исследователи конца XIX–ХХ вв., попытавшиеся противостоять этой «чёрной легенде», не всегда оказывались свободны от штампов, появившихся ещё в XVI столетии674. Впрочем, в одном отношении имя Вильганьона всё же обрело исключительно нейтральное звучание: с 1560-х гг. и по сей день так называется остров в заливе Гуанабара, на котором располагалось ядро «Антарктической Франции». Жан Коинта, «монсеньор де Буле»: история перебежчика В отличие от Вильганьона, на голову которого пали основные обвинения в предательстве веры и в падении колонии, поведение одного из его подчинённых, Жана Коинты, известного в дальнейшем также как «монсеньор де Буле»675, вызвало меньший резонанс, хотя значение совершённого им поступка было весьма велико: именно он перешёл на 674 Lestringant F. Villegagnon : entre la légende noire et la légende dorée. P. 177– 182. 675 Написание этой части имени описываемого персонажа весьма разнится (кроме того, оно известно в основном из португальских источников). В протоколах допросов португальской инквизиции сам Коинта подписывался как Des Boullez, хотя в материалах дела его обозначают также как «de bolles », «desboulest», «des boulest». – Processo de João de Bolés. // Annaes da Biblioteca nacional do Rio de Janeiro. Vol. 25. Rio de Janeiro, 1903. P. 269, 272, 276, 264, 267. Наиболее распространённым вариантом обозначения остаётся всё же « de boles» или «bolés»: такое написание преобладает как в материалах судебного процесса по обвинению Коинты в ереси, так и в отчёте о деятельности генерал-губернатора М. де Са, где идёт речь о взятии «Антарктической Франции». – Instrumento dos serviços de Mem de Sá // Annaes da Biblioteca nacional do Rio de Janeiro,1905. Vol. 27, Rio de Janeiro, 1906. P. 134–216. сторону португальцев перед штурмом «Антарктической Франции», снабдил нападавших важными сведениями и лично участвовал в военных действиях против колонии, в которой сам когда-то жил. Сведения о перебежчике, сыгравшем роковую роль в падении колонии, достаточно скудны. Сам он утверждал, что родился в провинции Труа во Франции676 и в молодости отдал дань и военному ремеслу, и наукам677. Его 676 Показания Ж. Коинты в присутствии епископа Бразилии (Салвадор, 22 июня 1561 г.) – Processo de João de Bolés... P. 255. 677 В письме своему недоброжелателю епископу Бразилии Коинта не без претенциозности говорит об этом так: «Узнав, что Ваша милость уделяет большое внимание вопросу, обучен ли я наукам, и если да, то священным или светским, я решил ответить сам, чтобы избавить вас от этой работы. Знайте, что я всегда считал себя дворянином и полагаю зазорным называться просто образованным (letrado), как это делают здесь [в Бразилии]; хотя я и потратил детство и отрочество на обучение наукам, тем не менее молодость моя прошла в битвах, для которых я был рождён... [С тех пор, как] я вошёл в возраст, в руках я всегда держал книгу или меч. Я не учился наукам, чтобы зарабатывать с их помощью; светские науки я постигал для собственного удовольствия, священные же – по велению совести... Побывав во Франции, Испании и Италии, я ни разу не нашёл того, кто сравнился бы со мной в грамматике, риторике, диалектике, логике, физике и философии. Никто не мог превзойти меня и в глубине Священного Писания, и в практической теологии. Если в прошлый раз я сказал, что не являюсь теологом, то для того, чтобы не вступать в спор и не усложнять дело; я не отрицал, что не знаю Библии, но хотел сказать, что хотя и невысоко ценю спорные и запутанные вопросы, я не переставал всю жизнь читать и дополнять комментарии древних докторов – еврейских, греческих и латинских. И хотя Ваша милость сочла меня в этих вопросах не слишком сведующим..., я ещё раз хочу объявить о своих познаниях в этой области...». – Письмо Ж. Коинты взяла к себе на службу вдовствующая королева Шотландии (мать Марии Стюарт, выданной замуж за Франциска II), что дало ему возможность познакомиться с адмиралом Гаспаром де Колиньи. Коинта собирался отправиться в Шотландию, но, по его словам, Колиньи убедил его поехать в Бразилию, чтобы помочь Вильганьону выработать «статуты» управления колонией678, которую в тот момент сотрясали заговоры. В дальнейшем, выступая перед трибуналом португальской инквизиции, он особо настаивал на том, что исполнял поручение адмирала Колиньи и действовал исключительно в светской области679; категоричность последнего утверждения связана с обвинением Коинты в ереси и его желанием затушевать некоторые свои действия в колонии. В Бразилию он прибыл в марте 1557 г., с тем самым подкреплением из Швейцарии и Франции, которое состояло преимущественно из протестантов. Во французской колонии его называли Жан Коинта, он же сам настаивал на наименовании «господин Эктор, ранее доктор Сорбонны»680. За время совместного путешествия через Атлантический океан протестантские пасторы не составили о нем хорошего мнения, однако Коинта в ходе первого же причастия по кальвинистскому образцу публично отрёкся от католицизма и вскоре женился на одной из протестантских девушек, прибывших в Бразилию в составе той же экспедиции. Впрочем, описывающий этот эпизод Жан де Лери намекает, что матримониальные устремления Коинты объяснялись тем, что его избранница получила в наследство от умершего уже в Бразилии родственника-колониста товары, предназначенные для меновой торговли с индейцами, – ножи, рыболовные крючки, гребни, зеркала, епископу Бразилии (Салвадор, 26 августа 1561 г.) // Processo de João de Bolés… P. 265–266. 678 Показания Ж. Коинты в присутствии епископа Бразилии (Салвадор, 22 июня 1561 г.). // Ibid. P. 255. 679 Показания Ж. Коинты перед трибуналом инквизиции (Лиссабон, 16 ноября 1563 г.) // Ibid. P. 273. 680 Léry J. de. Op. cit. P. 166–167. разноцветные ткани. Женившись, Коинта не замедлил прибрать это наследство к рукам и обратить его себе на пользу681. Вскоре в глазах своих спутников-протестантов он пал еще ниже: «Решив [вслед за Вильганьоном] продемонстрировать свои познания, Коинта принялся публично учить Святому Писанию. Но, взявшись за Евангелие от Иоанна – предмет возвышенный и весьма сложный, как это хорошо известно теологам, – он чаще всего изрекал нелепицы…»682. Протестантские проповедники стали его критиковать, он в ответ стал выступать в богословских диспутах на стороне Вильганьона, оспаривавшего некоторые кальвинистские положения о евхаристии683. В результате Коинта перессорился и с протестантами, и с Вильганьоном, и покинул остров, пробыв там всего полгода: по версии его оппонентов-кальвинистов, его изгнал Вильганьон684, по версии самого Коинты – он покинул общество главы колонии по собственной воле и дожидался лишь попутного корабля, чтобы вернуться в Европу685. Точно в таком же положении изгнанников оказались и протестантские проповедники после окончательного выбора Вильганьона в пользу католической доктрины, однако не похоже, чтобы 681 Ibid., p. 189-190. 682 Ibid., p. 185. 683 Ibidem. 684 «...Среди тех, кого Вильганьон выгнал со своего острова как нахлебников, был и Коинта... У него было время подумать о зле, которое принесли его амбиции: его лишил всего тот, от кого он хотел получить наибольший почёт и уважение; и вот его бросили на берегу вместе с дикарями как никчёмного человека. Он вздыхает, ропщет и проклинает тот день и час, когда познакомился с Вильганьоном». – Crespin J. Histoire des martyrs (édition de 1597). P. 403. 685 Показания Ж. Коинты перед трибуналом инквизиции (Лиссабон, 16 ноября 1563 г.) // Processo de João de Bolés... P. 273 общие неурядицы сблизили обе стороны, пострадавшие от «тирании» главы «Антарктической Франции». Протестанты, среди которых был и Жан де Лери, провели несколько месяцев в ожидании корабля, на котором можно было бы возвратиться во Францию, но в результате всё же дождались такого судна. Коинта же, прождав некоторое время, отправился в ближайшее португальское капитанство686 Сан-Висенти и перешёл на сторону португальцев: сначала помог им отразить атаку индейцев, среди которых были также эмиссары Вильганьона687, а затем перебрался южнее, в капитанство Ильеус, где разыскал генерал-губернатора М. де Са и «открыл ему намерения упомянутого Вильганьона и тот ущерб, который [его действия] на этом побережье нанесут [португальской короне]»688. Тем самым Коинта выступил против собственных соотечественников дважды. Чем же он при этом руководствовался? В материалах процесса против Коинты, длившегося несколько лет сначала в Бразилии, а затем в Португалии, содержатся разные версии его поступка. Сам Коинта по ходу дела менял тональность своих заявлений, выдвигая на первый план то одно, то другое обстоятельство. Интересно при этом, что термин «предательство» не фигурирует в показаниях ни свидетелей обвинения, ни свидетелей защиты – вероятно, из-за того, что весь процесс был инспирирован португальской стороной, а участвующие в нём французы (в том числе бывшие колонисты «Антарктической Франции») привлекались 686 Единица административно-территориального деления Бразилии в XVI в. под управлением капитана, обладавшего исполнительной и судебной властью и подчинявшегося, в свою очередь, генерал-губернатору. 687 Иск Ж. де Болеса о признании его заслуг (процесс Лиссабонской инквизиции № 1568) // Processo de João de Bolés... P. 299. 688 Свидетельство М. де Са. // Instrumento dos serviços de Mem de Sá... P. 134. лишь для характеристики религиозных убеждений Коинты, да и то их показания во многом зависели от формулировки вопроса689. Среди трёх ключевых поступков Коинты, каждый из которых всё больше отделял его от «Антарктической Франции» (уход с острова Колиньи, решение покинуть залив Гуанабара и уйти в капитанство Сан-Висенти с дальнейшим переходом на сторону португальцев; согласие участвовать вместе с М. де Са в штурме французской колонии) наиболее подробно освещаются первый и третий. Так, на вопрос, почему Коинта покинул Вильганьона, давались следующие ответы: Коинта не смог более терпеть обиды от протестантских проповедников, те же преследовали его за то, что он им возражал (вариант – 689 Показателен в этой связи фрагмент свидетельства Гильермо де ла Порта (Гийома де ла Порт), знакомого с Коинтой: в документах, подготовленных епископом Бразилии, и имеющих явный обвинительный уклон, слова этого свидетеля о причинах разногласий с Вильганьоном интерпретируются следующим образом: Вильганьон возвёл крест в своей крепости и под страхом смертной казни повелел всех ему поклоняться, что для лютеранина Коинты было неприемлемо. – Показания Гильермо де ла Порта перед епископом Бразилии (Салвадор, 24 июля 1560 г.) // Processo de João de Bolés... P. 250. Все же последующие показания Коинты и привлечённых им свидетелейфранцузов направлены на то, чтобы доказать, что во время пребывания в «Антарктической Франции» он был католиком, а период увлечения протестантскими взглядами пришёлся на более позднее время. Здесь также фигурирует имя Г. де ла Порта, с объяснениями, при каких обстоятельствах он мог слышать высказывания Коинты в пользу учения Кальвина. – См., в частности: Признание грехов перед трибуналом инквизиции (Лиссабон, после 11 ноября 1563 г.) // Ibid. P. 271. проповедники угрожали его жизни)690; колонисты не пожелали получить от Коинты те «статуты» и «установления», ради которых его послал в Бразилию адмирал Колиньи, и он захотел их оставить и уйти жить на материк691. Тем не менее пока что Коинта всё же не покидает сферы французского влияния и теоретически ещё может участвовать в общих для колонии делах. Всё меняется на втором этапе, когда Коинта уходит в Сан-Висенти. При этом в показаниях как его самого, так и свидетелей его защиты акцент искусно смещён с вопроса о причинах этого поступка на описание конкретного воплощения данного решения (уход с берега залива Гуанабара вместе со многочисленным индейским отрядом, отправившимся воевать с португальцами в Сан-Висенти; в его составе находились и люди Вильганьона). Лишь единожды Коинта даёт «политическое» объяснение: Капитан колонии французов сговорился с индейцами и все вместе постановили напасть на капитанство [Сан-Висенти], и тогда [он, заявитель] вернулся в форт и заявил капитану и всем находившимся в колонии о своём несогласии и о том, что не следует ни брать в союзники индейцев, ни оказывать им какую-либо поддержку против португальцев, потому что [Португалия] является союзницей короля Франции, и адмирал [Колиньи] поручал не причинять португальцам никакого вреда. Но т.к. после этого [глава колонии] не захотел отказаться от своего намерения, [он заявитель] отправился в Сан-Висенти ... и предупредил о готовящемся нападении692. Существует и другое возможное объяснение – менее возвышенное и более прагматическое. Коинта хотел поскорее вернуться в Европу, и, прождав попутного корабля полгода, он мог решить попытать счастья у 690 Иск Ж. де Болеса о признании его заслуг (процесс Лиссабонской инквизиции № 1568) // Ibid. P. 298, 303, 305; Показания Ж. Коинты перед трибуналом инквизиции (Лиссабон, 16 ноября 1563 г.) // Ibid. P. 273 691 692 Ibidem. Ibid. P. 273–274. португальцев, а чтобы расположить их к себе, оказать им услугу в виде раскрытия плана индейского нападения693. В Сан-Висенти Коинта не остался (в дальнейшем он заявлял, что его немалые заслуги по спасению капитанства от разорения не были оценены по достоинству), а отправился к генерал-губернатору М. де Са в Ильеус. О том, что инициатором их встречи был именно «монсеньор де Болес», свидетельствуют спутники генерал-губернатора694. Сам Коинта так говорит о своём решении выступить вместе с М. де Са против своих соотечественников: генерал-губернатор убедил его, что Вильганьон обосновался в Бразилии без королевского мандата, и изгнать лютеран, находящихся в Рио-де-Жанейро695 против воли французского монарха, будет «хорошей службой моему королю [курсив мой – О.О.]». Однако затем Коинту одолели сомнения: появились сведения, что король Франции сам стал протестантом и провозгласил в своём королевстве временное правление. Тогда Коинта заявил генерал-губернатору, что не пойдёт с ним воевать против французов в Рио-де-Жанейро: ранее он собирался это сделать только потому, что они лютеране, а раз теперь его король сам лютеранин, то воевать 693 Интересно в этой связи стилистическое оформление фрагмента показаний Коинты: «[Он удалился вместе со своими людьми на материк и оставался там шесть или семь месяцев], и поскольку корабль сильно задерживался, и глава колонии французов сговорился с индейцами..., [Коинта] вернулся в форт и заявил капитану...». – Ibid. P. 273. Курсив мой. – О.О. 694 См., в частности, свидетельство Луиша да Косты. – Instrumento dos serviços de Mem de Sá. P. 182. 695 Имеется в виду одноименное капитанство или залив Гуанабара, также называемый Рио-де-Жанейро, но не город, с которым это название ассоциируется сейчас; город был основан португальцами лишь в 1565 г., через пять лет после падения «Антарктической Франции». с ними будет неправильно696. В одних показаниях Коинта утверждает, что никому не рассказал о причинах нежелания идти с М. де Са; в других, напротив, подробно описывает, как генерал-губернатор публично уговаривал его оставить сомнения: Опасаясь идти против своего короля, я искал способа не выполнять обещанного генерал-губернатору. Увидев это, он собрал свой совет и в присутствии всех сказал мне, что требует моего участия как во имя Бога, так и во имя короля Португалии и Франции. Он сказал также, чтобы я не сомневался и сопровождал его в походе и приказал зачитать или же сам лично прочёл письмо, которое ему об этом написала [королева-регентша Катарина], где говорилось, что она обратилась к королю Франции, а тот ответил, что не знает, кто эти люди [из колонии], они сами покинули его королевство и пусть её величество [королева Катарина] их накажет697. Интересно, что последнее обстоятельство упоминается в источниках с французской стороны: посол Франции в Лиссабоне Жан Нико сообщает Франциску II, что именно таким образом королева-регентша Португалии Катарина оправдывает действия португальцев в Бразилии698. У самого Нико такая отговорка вызывает лишь возмущение. 696 Показания Коинты перед трибуналом инквизиции (Лиссабон, 10 февраля 1564 г.). // Processo de João de Bolés... P. 285. 697 Письменный ответ Де Буле на официальное обвинение (Лиссабон, после 10 и до 18 февраля 1564). // Ibid. P. 288. 698 « [Королева-регентша] ответила мне, что один из моих предшественников на посту посла в Португалии ей сказал, что Вильганьон был изгнан из Франции и не осмеливался туда возвращаться, и что покойный король [Генрих II], Ваш достопочтимый отец, не заботился ни о нём, ни о его крепости... Все эти отговорки здесь в большом ходу, на них опираются как на посох». - Lettre de J. Nicot au roi (Lisbonne, 12 avril 1561) // Jean Nicot, ambassadeur de France en Portugal au XVIe siècle : sa correspondance diplomatique inédite / Ed. E. Falgairolle. P., 1897. P. 126. Аргументы М. де Са показались Коинте убедительными, но всё же он поставил ещё одно условие: все участники похода против французской колонии должны подписаться под тем, чтобы не причинять вреда людям, не отнимать их имущества, а дать им корабль и позволить вернуться на родину. На этих условиях Коинта согласился сопровождать генерал-губернатора и «сделать так, чтобы тот захватил крепость»699. Не свидетельствует ли это заявление о намерении спасти жизнь колонистам в обмен на захват колонии, что в глубине души Коинта осознавал своё предательство? Есть и прямое признание Коинты в том, что его тревожила совесть: оказавшись в тюрьме по обвинению в ереси, исходящем от главы ордена иезуитов в Бразилии, Луиса де Грау, он счёл это небесным возмездием: «Я решил, что Бог меня так страшно наказал за совершённый грех, и меня стало угнетать содеянное»700. Впрочем, после того, как стало известно, что слухи о переходе короля Франции на сторону протестантов оказались ложными, и что преемник Франциска II Карл IX стал преследовать гугенотов, Коинта избавился от угрызений совести701. Вот как сложилась затем его судьба: судебный процесс по обвинению в ереси, продолжавшийся с 1561 по 1564 г., Коинте удалось выиграть: он убедил инквизицию, что его симпатии к протестантам были временными и что он в них раскаивается. Во время разбирательства он запросил официальное подтверждение своих заслуг перед португальцами – как в том, что касается отражения нападения на капитанство Сан-Висенти, так и в отношении взятия «Антарктической Франции». Вероятно, полученные О том, что предприятие Вильганьона на самом деле было санкционировано Генрихом II, а затем мандат главы «Антарктической Франции» был подтвержден Франциском II, см. выше в данной статье. 699 Письменный ответ Де Буле на официальное обвинение (Лиссабон, после 10 и до 18 февраля 1564) // Processo de João de Bolés... P. 288. 700 Ibidem. 701 Ibid. P. 290. свидетельства склонили португальских инквизиторов к принятию решения о помиловании Коинты после принесения им покаяния в соответствующей форме и прохождения «испытательного срока» в монастыре. Тем не менее иезуиты в Бразилии продолжали считать его подозрительным; в дальнейшем на основании их заявлений разных лет возникла легенда, что в 1567 г. Коинту приговорили к повешению по приказу М. де Са, и приговор помог привести в исполнение один из видных иезуитов, Жозе де Аншьета. Это мнение было опровергнуто исследователями только в ХХ в.702, когда на основании найденных документов стало известно, что Коинта закончил свои дни не в Бразилии, а в Индии, где ему опять пришлось столкнуться с португальской инквизицией, но уже с неблагоприятным исходом703. Так кем же в результате оказался Коинта – предателем соотечественников или единоверцев? Приводимые им в своё оправдание аргументы показывают, насколько менялось его представление об общности, связывавшей его с поселенцами из «Антарктической Франции»: религиозное здесь тесно связано с политическим. Обида на протестантских проповедников (представленная затем как борьба с их «ересью») отступает в его душе перед известием, что дело гугенотов побеждает в самой Франции, и вот уже под влиянием этого Коинта вновь признаётся в симпатии к «реформированной вере». С другой стороны, согласие Коинты с мнением португальцев об отсутствии у Вильганьона королевского мандата на основание колонии сменяется признанием законности предприятия, если и король, и поселенцы оказываются протестантами. Кроме того, на все эти соображения накладывались и поиски личной выгоды, сопряжённые с 702 Le Gentil G. Le mouvement intellectuel au Brésil // Bulletin hispanique. 1932. Vol. 34. № 1. P. 63; Oliveira Belchior E. de. Conquistadores e povoadores do Rio de Janeiro. P. 126. 703 Révah I.S. João Cointa, sieur des Boulez, exécuté par l’Inquisition de Goa en 1572 // Annali - Sezione romanza dell’Università degli studi di Napoli «l’Orientale», 1960. Vol. 2, fasc. 2. P. 71-75. необходимостью лавировать между несколькими сторонами, и стремление спасти свою жизнь, оказавшись перед трибуналом инквизиции. Предать своего союзника? Французы и индейцы в Бразилии Если вопрос о предательстве Вильганьона и Коинты относится к сфере взаимоотношений как французов между собой, так и французов и португальцев в Новом Свете, оставаясь при этом тесно связанным с религиозными противоречиями в Европе XVI в., то рассмотрение проблемы верности и предательства в отношениях французов и индейцев в Бразилии лежит в иной плоскости. Здесь межконфессиональные различия отходят на второй план или вовсе исчезают из поля зрения; в рамках союзнических отношений с индейцами французы выступают как более или менее единое целое. Даже разница между дружественными отношениями, достигнутыми в условиях одного лишь французского присутствия в Бразилии (без активной колонизации), и союзническими отношениями, декларировавшимися в период существования французских колоний, оказывается не столь принципиальной, т.к. они зиждутся на одном и том же фундаменте; вторые невозможны без первых и именно в них черпают свою легитимность. Для того чтобы охарактеризовать союзнические отношения французов и индейцев и определить, было ли в них место предательству, необходимы некоторые общие замечания. Индейцы, населявшие атлантическое побережье Бразилии (в XVI в. именно с ними в основном имели дело как португальцы, так и конкурировавшие с ними французы) в основном принадлежали к семье тупи-гуарани, но племена часто враждовали. Война и связанная с ней ритуальная антропофагия по отношению к пленным играли для индейцев тупи важную социальную роль704. Суть её оставалась непонятной для 704 Речь идёт о самоидентификации через противопоставление себя врагу и о символическом «восполнении» целостности общины после насильственной европейских наблюдателей XVI в., но само существование межплеменных конфликтов было им отлично известно; и португальцы, и французы старались обратить их себе на пользу, вербуя союзников из враждующих лагерей. «Дикари, поддерживающие португальцев, воюют с теми, кто держит сторону французов, и наоборот», – писал в 1557 г. в своих «Особенностях Антарктической Франции» Андре Теве705; принцип «друг моего врага – мой враг» был распространён и на европейцев, поддержавших те или иные племена. Разумеется, по мере всё возраставшей активности португальских колонизаторов у племён атлантического побережья Бразилии возникали и другого рода конфликты с португальцами; французы пользовались этим, поддерживая недовольных, и обеспечивая себе саму возможность находиться в Бразилии, откуда португальцы всеми силами старались их изгнать. Тем самым во взаимоотношениях французов и их индейских союзников поле для манёвра оказывалось во многом ограниченным; сохранение хороших отношений с местным населением оставалось приоритетной задачей как для частных «посетителей» из Франции, так и для колонистов. Соответствующим образом в восприятии бразильских индейцев, сложившемся во Франции благодаря сочинениям путешественников, побывавших в «стране красного дерева», важное место занимал мотив смерти одного из её членов во вражеском плену. Подробнее о социальной роли войны и ритуальной антропофагии у тупи см.: Fernandes F. A função social da guerra na sociedade tupinambá. São Paulo,1970 (первое издание – 1952) ; Carneiro da Cunha M. L., Viveiros de Castro E. B. Vingança e temporalidade: os tupinambá // Journal de la société des américanistes, P., 1985, T. LXXI. P. 191–208. 705 Thevet A. Les singularités de la France Antarctique, autrement nommée Amérique, et de plusieurs terres et îles découvertes de notre temps. Par F. André Thevet, natif d’Angoulême // Thevet A., Lestringant F. (ed). Le Brésil d’André Thevet. Les Singularités de la France Antarctique (1557). P., 1997. P. 158, 159. доброго приёма, оказываемого французам в Бразилии; его характеризовали в эмоциональных терминах «любви» и «дружбы». В 1530-х гг. поэт и мореплаватель Пьер Криньон утверждал, что французы способны завоевать для короля Франциска дружбу и преданность народов тех стран, доступ к которым преграждают им португальцы; их, в отличие от французов, местное население не любит и не почитает706; в анонимном сочинении 1550 г., описывающем торжественный въезд короля Генриха II в Руан, где был устроен своеобразный «бразильский спектакль», утверждалось, что жители этой далёкой страны всем сердцем поддерживают французов, и этот союз заставит отступить «вражескую Португалию»707; наконец, уже в начале XVII в., во времена второй французской колонии в Бразилии – «Равноденственной Франции» – капуцины Клод д’Аббвиль и Ив д’Эврё в своих сочинениях развернули настоящую пропаганду «сердечного согласия» и тесных союзнических уз между французами и индейцами. Яркие примеры проявления любви и дружбы индейцев по отношению к своим французским союзникам приводил и Жан де Лери несколькими десятилетиями ранее. 706 [Crignon P.] Discours d’un grand navigateur du port de Dieppe en France, sur les voyages faits aux terres nouvelles des Indes Occidentales, dans la partie appelée la Nouvelle France, depuis le 40e jusqu’au 47e degré, sous le pôle arctique, aux terres du Brésil, de la Guinée et aux îles de Saint-Laurent et de Sumatra, jusqu’où sont parvenus les caravelles françaises // Estancelin L. Recherches sur les voyages et découvertes des navigateurs normands en Afrique, dans les Indes orientales et occidentales. P., 1832. P. 232. 707 L'Entrée de Henri II, roi de France, à Rouen, au mois d'octobre 1550. Imprimé pour la première fois, d'après un manuscrit de la bibliothèque de Rouen. Orné de dix planches gravées à l'eau forte par Louis de Merval. Accompagné de notes bibliographiques et historiques par S. de Merval. Rouen, 1868. F. XVIII. См. также : France et Brésil : catalogue d’une exposition organisée par les Archives Nationales de France (24 mai–27 juin 1955). P., 1955. P. 32. Одновременно с этим внимательное рассмотрение свидетельств о пребывании французов в Бразилии показывает, что взаимоотношения с индейцами были окрашены не только в розовые тона. Весьма точную формулировку нашёл здесь Андре Теве, говоря об «американцах, называющих себя нашими друзьями»708. С одной стороны, эти индейцы поддерживают ставшие уже традиционными торговые контакты с французами, с другой стороны, они вызывают опасение возможным нападением на колонию Вильганьона. Их характер отличается воинственностью, и если однажды они научатся обращаться с европейским оружием, нет никакой гарантии, что они не обратят его против французов 709. Кроме того, несмотря на глубокое внутреннее убеждение европейцев, что их индейские союзники действуют согласно их интересам, сами индейцы альянсом с европейцами преследуют собственные цели. Так, вполне возможно, что инициатива похода на капитанство Сан-Висенти, которым воспользовался Коинта, чтобы уйти из «Антарктической Франции», исходила как раз от индейцев, а французы лишь поддержали уже сложившийся план (по крайней мере, об этом свидетельствует состав сил: несколько тысяч индейцев и менее десятка французов, пусть даже и вооружённых огнестрельным оружием). Интересно, что несмотря на радушный приём, который Вильганьону и его спутникам оказали индейцы в месте первой высадки французов в Бразилии у мыса Кабо Фрио, в дальнейшем глава «Антарктической Франции» предпочёл устроить свою колонию на острове – в том числе и изза опасения нападения индейцев. Первоначально колонисты считали, что подобная атака будет связана с желанием завладеть привезёнными из Франции товарами на обмен. Несколько месяцев спустя, когда среди местного населения разразилась эпидемия странной инфекционной болезни 708 Thevet A. Op. cit. P. 158. 709 Ibid. P. 158, 159. (по всей вероятности, связанная с отсутствием у индейцев иммунитета к бактериям и вирусам из Старого Света), это стало ещё одним поводом опасаться нападения индейцев на колонию. Так, штурман экспедиции Вильганьона Николя Барре не уставал радоваться тому факту, что у колонистов были пушки, которыми они смогли бы усмирить пыл индейцев, если бы те их атаковали710. Тем не менее случаев прямого выступления против французов во времена колонии в заливе Гуанабара отмечено не было; более того, генералгубернатор М. де Са в письме королеве-регентше Катарине ещё до штурма колонии особо подчёркивал своеобразие индейской политики Вильганьона, который жестко наказывал собственных подчинённых за вред, причинённый индейцам, чем снискал себе их преданность711. Описывая время, проведённое среди индейцев, Жан де Лери подробно остановился на союзнических отношениях с непосредственными соседями «Антарктической Франции» (не утаив, правда, и случаев, когда другие племена оказывались не столь лояльны французам). В его изложении то, что удерживает индейцев от предательства, в конечном счёте соответствует интересам самих индейцев: «Тупинамба хорошо знают, что [среди европейцев] португальцы уже являются их врагами, и если бы они убили француза, то между ними разразилась бы такая непримиримая война, что они навсегда были бы лишены [столь необходимых им] европейских товаров»712. Кроме того, тот факт, что союзнические отношения были неоднократно подтверждены обеими сторонами, представлял значительную ценность для индейцев, придававших большое значение передаче памяти и традиций от предков к потомкам. 710 [Barré N.] Op. cit. P. 384–385. 711 Carta de Mem de Sá para a Rainha D. Catarina; S. Vicente, 17 de Junho de 1560. - Цит. по: D. Barbosa Machado. Op. cit. P. 441. 712 Léry J. de. Op. cit. P. 467. Подобным отношением к себе как к французу в конце XVI в. воспользовался другой иностранец, англичанин Энтони Найвет; в результате он жестоко обманул доверие индейцев и фактически предал их, обещав привести к местам стоянок французских кораблей, а сам вывел их под пули португальцев713. Однако то, что он не являлся французом, а лишь выдавал себя за него, чтобы обеспечить себе безопасность среди индейцев, не позволяет в полной мере включить этот эпизод в историю предательств во французской Бразилии. Один из предательства немногих индейцем документально французов подтверждённых относится ко эпизодов временам «Равноденственной Франции» в Мараньяне (на севере Бразилии). Несмотря на то, что усилиями капуцинов Клода д’Аббвиля и Ива д’Эврё была развёрнута масштабная «рекламная кампания» по превозношению «любви и дружбы», связывающих французов и индейцев, «мечтающих в будущем стать одной нацией», в реальности французам приходилось применять не только уговоры, но и принуждение (правда, соизмеряя в каждом случае эффект от примерного наказания или демонстративного помилования714). Во 713 Весьма убедительные доказательства в пользу этого приводит комментатор и издатель свидетельства Э. Найвета И. Мендеш душ Сантуш: Knivet A. Admirables aventures et singulières infortunes d’Anthony Knivet qui accompagna Master Thomas Cavendish dans son second voyage aux Mers du Sud (1591) // Un aventurier Anglais au Brésil; les tribulations d’Anthony Knivet (1591). P., 2003. P. 106, 253. 714 См., в частности: L. de Pézieu. Brief recueil des particularitéz contenues aux lettres enuoyees par Monsieur de Pezieu à Messieurs ses parents et amis de France, de l’isle de Marignan au Brezil, où il est encore à présent, pour le service de sa Majesté TresChrestienne Louys XIII, par la Grace de Dieu, Roy de France et Nauarre. Lyon, 1613. P. 13 ; Evreux Y. d’. Suite de l’Histoire des choses plus mémorables advenues en l’île de Maragnan es années 1613 et 1614 // Voyage au многом это было связано со своеобразием расклада сил среди индейцев Мараньяна: окружавшие французскую колонию земли были заселены индейскими общинами, зачастую находившимися в родственных отношениях, но при этом отчаянно враждовавшими между собой. Кроме того, некоторые племена, например тупинамба, исторические союзники французов, пришли в эти края сравнительно поздно под натиском португальцев, изгнавших их с их исконных земель, и сами оказались втянутыми в конфликт с коренными жителями Мараньяна. Заключая договоры о союзе с различными племенами, не всегда ладившими между собой, французы оказывались в положении гарантов перемирия. Отсюда и вытекала необходимость поддерживать свой статус союзника, которого не только любят, но и опасаются715. Случай предательства индейцем французов, о котором пойдёт речь, как раз и был связан с общей рыхлостью политической и межплеменной конфигурации. Это один из редких эпизодов, когда капуцины, весьма благожелательно «Равноденственной относившиеся Франции», к индейцам употребляют из окрестностей слово «предатель». Обозначенный таким образом индеец, уже конфликтовавший ранее с колонистами, выдал их местонахождение португальскому отряду Мартина Соареша Морено, отправившемуся в Мараньян на «разведку боем». Узнав о приближении отряда, французы договорились со своими индейскими союзниками, что те будут отрицать любое французское присутствие в Мараньяне, и тем самым усыпят бдительность португальцев, устроив им засаду. Однако индеец по имени Себастьян раскрыл португальцам этот замысел716. nord du Brésil fait en 1613 et 1614 / Ed. Y. d’Evreux, H. Clastres. P., 1985. P. 69, 77. 715 Ibid. P. 135, 76, 112, 108, 261. 716 Ibid. P. 55–56. Сам Мартин Соареш Морено рассказал, что Себастьян присоединился к ним, «движимый сочувствием к португальцам». Его христианское имя было ему дано французами (следовательно, он был крещён капуцинами, которые уделяли большое внимание этому свидетельству лояльности индейских союзников), сам он являлся уроженцем Мараньяна, однако в окрестности колонии его привели французы717. Помимо Себастьяна, другим информатором португальцев стал индейский старейшина из поселения под названием Итапарис. Ив д’Эврё сообщал, что его допрашивали португальцы по многим вопросам, «но неизвестно, что именно тот им ответил». Свидетельства спутников Мартина Соареша Морено подтверждают, что старейшина действительно выдал сведения о французах, и в награду получил топор718. В отличие от Себастьяна, который ушёл вместе с португальцами, опасаясь наказания за своё предательство, старейшина Итапариса вернулся к себе домой. Неизвестно, применили ли к нему французы какие-либо санкции, т.к. конец главы книги Ива д’Эврё, где описывался этот случай, не сохранился до наших дней. Однако такое предположение весьма вероятно, судя по опасениям Себастьяна. Если французам приходилось оказываться жертвами предательства индейцев, были ли обратные случаи? Если вспомнить о многочисленных обещаниях французов «защищать индейцев от их врагов», которые щедро раздавались в первые месяцы существования «Равноденственной Франции», то перемирие, заключённое французами с португальцами, а затем и сдача 717 Показания индейца Себастьяна. – Carta del presidente de la Española con testimonio de una información del Capitán Martín Suarez Moreno que fue a examinar el Río Marañon, por orden del Gobernador del Brasil. Santo Domingo, 15 diciembre 1613 // Annaes da Biblioteca Nacional do Rio de Janeiro. Vol. 26. 1904. Rio de Janeiro, 1905. P. 178–179. 718 Свидетельство индейца Балтазара. // Ibid. P. 174. крепости на острове Мараньян может быть охарактеризована если не как предательство, то по меньшей мере как невыполненное обещание. После того как падение французского поселения открыло путь для португальских колонизаторов, индейцы Мараньяна подняли восстание, продолжавшееся три года. Они осаждали спешно возводимые португальские укрепления, португальцы в ответ высылали карательные экспедиции. В результате восставшие были частью истреблены, частью рассеяны; захваченных в плен направили на строительство новых португальских фортов. Что же касается населения острова Мараньян (ядра «Равноденственной Франции»), то оно, хотя и не принимало участия в восстании, не избежало участи соплеменников; причиной стали не карательные экспедиции, а европейские болезни719. Этим союзникам французов так и не довелось получить от них обещанную поддержку. *** Подводя итог представлению эпизодов предательства во французской Бразилии XVI–начала XVII вв., отметим, что большинство из них в долгосрочной перспективе приводит к серьёзным последствиям, несмотря на кажущийся поначалу незначительным масштаб поступка. Так, расплатой за сравнительно недолго высказывавшиеся Вильганьоном симпатии к положениям протестантского вероучения стало клеймо «предателя веры», сопровождавшее имя главы «Антарктической Франции» спустя не только десятилетия, но и века после событий 1555–1558 гг. Переход Коинты на сторону португальцев в 1560 г., хотя и оказавший несомненное влияние на дальнейшие события, предопределил падение французской колонии в меньшей степени, чем отсутствие Вильганьона. Предательство индейца Себастьяна и старейшины Итапариса позволило отряду Мартина Соареша 719 Hemming J. Red Gold. The Conquest of Brazilian Indians (1500–1760). Cambridge (Mass.), 1978. P. 214–216. Морено получить сведения о французах в Мараньяне и укрепить тем самым решимость колониальной администрации Бразилии изгнать их из этого региона. Эпизоды предательства единоверцев или соотечественников в Новом Свете получают дополнительную эмоциональную окраску в освещении европейских авторов, не покидавших пределов своего континента. В этой связи весьма исследователя удачным Ф. представляется Лестрингана, определение говорящего о французского «чёрной легенде», сформировавшейся в отношении Вильганьона. Здесь же можно отметить, что пристрастные суждения о религиозных взглядах Коинты оказываются более значимыми для характеристики его поступков, чем оценка его предательства (по существу, оказавшегося услугой португальцам). Наконец, в отношениях французов и индейцев подозрения в предательстве порой связаны с эмоциональной оценкой действий, изначально вовсе не направленных на предательство. Так, рассуждение Ж. де Лери о верности тупинамба Рио-деЖанейро французам было навеяно излишне пристрастной оценкой ситуации, в основе которой лежало недоразумение, о чём сам он и признаётся. Таким образом, проанализированные случаи предательства добавляют новые штрихи к освещению того глобального переворота, который совершался в Европе в XVI в. и был связан как с открытием и покорением новых земель, так и с религиозными конфликтами в Старом Свете; рассмотренные эпизоды позволяют увидеть в необычном ракурсе некоторые важные стороны французского присутствия в Бразилии в раннее Новое время. Изученные случаи предательства позволяют углубить наше понимание нюансов и тончайших взаимопереплетений человеческих судеб, амбиций и устремлений той эпохи, детально рассмотреть и высветить сложные отношения, связывавшие участников длительного процесса освоения новых территорий. Л.А. Пименова КАК КОРОЛЬ СТАНОВИТСЯ ПРЕДАТЕЛЕМ По словам М. Фуко, в ходе революции во Франции совершился поворот от наказания как «церемониала, посредством которого восстанавливается на миг нарушенная власть суверена», к новой стратегии, которая «легко вписывается в общую теорию договора» и согласно которой «правонарушитель становится общим врагом. На самом деле он хуже врага, поскольку наносит удары изнутри общества, ― он предатель» 720. Это рассуждение Фуко о правонарушителе как предателе интересов общества вызывает в памяти многочисленные обвинения в предательстве, звучавшие в годы революции в адрес короля Людовика XVI. Как же и почему так вышло, что монарх стал выглядеть изменником, предателем721 в глазах своих подданных и какой смысл заключался в этих обвинениях? Сначала попытаемся разобраться в том, что понимали под изменой люди XVIII в. и какие действия они могли относить к разряду предательских. С этой целью обратимся к определениям соответствующих понятий в словарях и энциклопедиях XVIII в. Согласно четвертому изданию французского «Словаря Академии» (1762) «la trahison», ― это «вероломство, действие того, кто предает». За данным определением в словаре следовали примеры употребления термина: «Трусливое, неслыханное, тяжкое, черное, гнусное, отвратительное, невероятное, явное предательство. Я узнал о его предательстве. Предательство раскрыто. Он не осмелился открыто выступить 720 Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М., 1999. С.73, 130, 131. 721 Понятия «предательство» и «измена» – а также «предатель» и «изменник» – будут употребляться как синонимы, потому что по-французски выражаются одним термином « la trahison » (соответственно «le traître»). против него и убил его предательски. Он предал своего друга». Особо было выделено значение термина, выражающее понятие государственной измены. Примеры такого его употребления в статье были навеяны событиями еще не закончившейся Семилетней войны: «Говоря об английских делах, государственной изменой называют оскорбление величества и любое другое преступление против законов отечества. Государственная измена [дословно: преступление высшей измены – Л.П.]. Он был обвинен в государственной измене»722. Характерные особенности этого текста XVIII в. станут видны после сравнения его с более поздним, восьмым изданием «Словаря Академии» (1932-1935). В словаре, вышедшем 150 лет спустя, статья стала короче, из нее ушли некоторые эпитеты («неслыханное», «тяжкое», «невероятное»). Толкование стало более узким: выпало значение термина, относящееся к сфере частной жизни («предал своего друга»). В словаре 1930-х гг. статья стала выглядеть так: «Предательство. Действие того, кто предает. Гнусное, отвратительное, явное предательство. Трусливое, черное предательство. Предательство раскрыто. Предательски убить кого-либо. Наказать за предательство. Государственной изменой называют преступления, касающиеся, в первую очередь, безопасности Государства. Он был обвинен в государственной измене»723. Государственная измена тоже стала трактоваться 722 «TRAHISON. s.f. Perfidie, action de celui qui trahit. Trahison lâche, insigne, signalée, noire, détestable, horrible, énorme, manifeste. J'ai reconnu sa trahison. La trahison est découverte. Il n'a osé le prendre en brave homme, il l'a tué en trahison. Il a fait une trahison à son ami. En parlant Des affaires d'Angleterre, on appelle Crime de haute trahison, Le crime de Lèse-Majesté, & toute autre entreprise contre les Lois de la Patrie. Crime de haute trahison. Il fut accusé de haute trahison» ( http://artfl.atilf.fr/dictionnaires/ACADEMIE/QUATRIEME/quatrieme.fr.html ). 723 «TRAHISON. n. f. Action de celui qui trahit. Trahison détestable, horrible, manifeste. Lâche, noire trahison. La trahison est découverte. Tuer quelqu'un en более узко. Разумеется, в 1930-е гг. речи не шло ни о каком «оскорблении величества». Помимо этого, государственной изменой называлось не вообще «любое преступление против законов отечества», а именно преступление, угрожающее безопасности государства. Очевидно, что расширительная трактовка понятия, представленная в ранней редакции словаря, вписывалась в традиционную правовую систему Старого порядка, где «во всяком правонарушении совершается crimen majestatis, малейший преступник – потенциальный цареубийца»724. Шевалье де Жокур, автор статьи «Trahison» для «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера, определял измену как «вероломство; более или менее тяжкое нарушение верности родине, государю, другу или тому, кто доверился нам». Примечательно, что эта статья имела пометку «мораль», однако за рассуждениями морального порядка следовало освещение и юридической стороны вопроса. Автор этой части статьи, Буше д’Аржи перечислил возможные виды измены и положенные за них наказания: «Измена, совершенная по отношению к отдельному лицу, карается, смотря по обстоятельствам, штрафами и даже телесными наказаниями, если она стала причиной преступления. Но гораздо серьезнее измена королю или государству; такое преступление совершают те, кто вступают в общество, сговор, лигу наступательного или оборонительного характера против личности, власти или достоинства короля, либо между собой, либо с другими властителями, республиками, группами иностранцев или их послами, как внутри Королевства, так и вне его, прямо или косвенно, лично или через trahison, par trahison. Punir la trahison. Haute trahison se dit des Crimes qui intéressent au premier chef la sûreté de l'État. Il fut accusé de haute trahison, de crime de haute trahison» (http://atilf.atilf.fr/dendien/scripts/generic/cherche.exe?30;s=2841025380 обращение 29.11.11). 724 Фуко М. Указ соч. С. 80. - посредников, устно или письменно <…>. Ординарное наказание за это преступление – отсечение головы для дворян, виселица для простолюдинов и иногда даже колесование для людей низкого положения. Если преступник дерзнет посягнуть на особу короля, наказание будет еще более суровым» 725 . Автор ссылался при этом на тексты ряда королевских эдиктов и ордонансов второй половины XVI в. Кроме того, он знакомил читателя с английской судебной практикой, где различались преступления высшей и малой измены (le crime de haute trahison, le crime de petite trahison). К числу первых относились покушения и заговоры против короля и государства, убийство канцлера или главного казначея, порча монеты, подделка королевской печати; к числу последних ― убийство жены, отца, детей или господина. Повествование завершалось отсылками к статьям «Верность», «Доверие 725 «TRAHISON, s. f. TRAHIR, v. act. (Morale.) perfidie; défaut plus ou moins grand de fidélité envers sa patrie, son prince, son ami, celui qui avoit mis sa confiance en nous. <...> Dès-lors que des princes l'auroient autorisée par leur exemple, ils méritent qu'elle se tourne contre eux; & dès-lors personne ne seroit en sûreté. <...> La trahison commise envers quelque particulier est punie selon les circonstances par des peines pécuniaires, ou même corporelles s'il s'en est ensuivi quelque crime. Mais la trahison envers le roi & l'état est encore plus grave; tel est le crime de ceux qui entrent dans quelque association, intelligence, ligue offensive ou défensive, contre la personne, autorité & majesté du roi, soit entr'eux ou avec autres potentats, républiques & communautés étrangeres ou leurs ambassadeurs, soit dedans ou dehors le Royaume directement ou indirectement par eux ou par personnes interposées, verbalement ou par écrit. <…> La peine ordinaire de ce crime est d'être décapité pour les nobles, la potence pour les roturiers, & même quelquefois la roue pour des gens de basse condition. Si le criminel a osé attenter à la personne du roi, la peine est encore plus sévere» (Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. P., 1751-1780. T. 16. P. 522-523). (Злоупотребление доверием)», «Заговор», «Клятва, присяга», «Мошенничество», «Оскорбление величества», «Отцеубийство», «Подлог». Из рассмотренных статей видно, что государственная измена и измена королю были тождественными понятиями, что и не удивительно, так как государство, в соответствии с политико-правовыми представлениями Старого порядка, было неотделимо от персоны монарха, являвшегося его живым олицетворением. Из сказанного следует, что измена со стороны короля, во всяком случае, государственная измена ― это нонсенс, король не может быть изменником по отношению к самому себе726. Правда, шевалье де Жокур в статье для «Энциклопедии» оговорил возможность измены со стороны самого монарха. «Те властители, ― писал он, ― которые дозволяют ее [измену – Л.П.], сами подавая тому пример, заслуживают, чтобы она обернулась против них; и тогда никто не будет в безопасности». Однако автор не конкретизировал, к каким именно ситуациям применимо его суждение. Если мы теперь от словарей обратимся к текстам юридического характера, мы увидим, что термин «измена» в них встречается нечасто. В одном из самых популярных и влиятельных произведений правовой мысли XVIII в., трактате Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях» о такой категории преступлений вообще не упоминается727. Ш.-Л. Монтескьё, рассуждая в трактате «О духе законов» о возможных разновидностях преступлений, вполне осознанно избегал термина «измена»728. Предлагая реформу правовой системы, имеющую целью 726 О сравнении понятия «измена» в английской и французской правовых традициях см.: Walzer M. Regicide and Revolution. Speeches at the Trial of Louis XVI. Cambridge, 1974. P. 42-46. 727 728 См.: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1995. Об этом красноречиво свидетельствует отсутствие термина «trahison» в «Электронном словаре Монтескьё» (см.: http://dictionnaire-montesquieu.enslyon.fr/index.php). гарантировать свободу гражданина, Монтескьё предостерегал против злоупотребления эмоционально перегруженными и недостаточно четко определенными понятиями, такими как «святотатство», «ересь», «измена» или «оскорбление величества». С его точки зрения, «обвинения в этих преступлениях могут иметь самые пагубные последствия для свободы и породить бесчисленные акты тирании, если законодатель не сумеет ввести их в надлежащие границы»729. По словам Монтескьё, зачастую изменой считают то, что в действительности таковой не является. Свою мысль он пояснял таким примером: «Один английский закон, проведенный при Генрихе VIII, объявлял виновным в государственной измене всякого, кто предсказывает смерть короля. Вот, поистине, недостаточно ясный закон. Деспотизм так ужасен, что губит даже самих деспотов. Во время последней болезни этого короля медики ни разу не осмелились сказать, что он находится в опасности, и, конечно, сообразно с этим лечили его»730. Но редкое присутствие термина «измена» в юридических сочинениях объясняется не только тем, что это понятие расплывчатое и несет на себе груз субъективных эмоций. Примечательная деталь: статья о предательстве в «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера была отнесена авторами ― как свидетельствует пометка в начале текста ― к области морали, а не права. Дело в том, что в уголовном законодательстве Старого порядка понятие измены вообще отсутствовало. Преступления, которые в словарях именовались «изменой», в юридических документах квалифицировались как «оскорбление величества» (le crime de lèze-majesté). Разрабатывая понятие «оскорбления величества», французские юристы основывались на нормах римского права, в котором выделялись четыре вида преступлений данной категории: покушение на жизнь и безопасность государя; секретные сношения с врагами 729 Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 320сл. 730 Там же. С. 325. государства; антиправительственные смуты и мятежи; надругательство над изображениями государя, самовольная чеканка монеты и присвоение себе символов верховной власти731. Во Франции толкование понятия «оскорбление величества» содержалось в целой серии королевских ордонансов, принятых на протяжении нескольких веков. Как правило, французские юристы Старого порядка ссылались на ордонанс Франциска I, изданный в Сен-Жермен-ан-Лэ (1534). Согласно ордонансу, «тот, кто получает письма или послания от иностранного государя, врага Короля, с которым он ведет войну, повинен в оскорблении величества, если не сообщит об этом Королю или его приближенным»732. Во французском королевском праве различались оскорбление величества первой и второй степени. К оскорблению величества первой степени относились покушение на особу короля, участие в заговорах и мятежах, переход на сторону внешнего врага, выдача военных и иных государственных секретов, оказание платных услуг иностранным государям лицами, состоящими на королевской службе733. К оскорблению величества 731 Muyart de Vouglans P.-F. Institutes au droit criminel, ou Principes généraux en ces matières, suivant le droit civil, canonique, et la jurisprudence du royaume; avec un traité particulier des crimes. P., 1757. P. 456sq. 732 «Par l’Edit de François I. donné à Saint Germain en Laye en Juillet 1534, celui qui reçoit des Lettres ou des Messages de la part d’un Prince Etranger ennemi du Roi, avec qui il est en guerre, est criminel de leze-Majesté, s’il n’en donne avis au Roi ou à ses Officiers» (Du Rousseaud de La Combe G. Traité des matières criminelles, suivant l'ordonnance du mois d'août 1670 & les édits, déclarations du roi, arrêts et réglemens intervenus jusqu'à présent. 7-ème édition, revue et augmentée considérablement. P., 1768. P. 47). 733 Du Rousseaud de La Combe G. Op. cit. P. 46-48; Muyart de Vouglans P.-F. Op. cit. P. 459sq.; Code pénal ou Recueil des principales ordonnances, édits et déclarations sur les crimes et délits. P., 1752. См. также: Une autre Justice. 1789- второй степени ― дезертирство, незаконное ношение оружия, самовольные сбор армии, строительство или разрушение укреплений, переход на иностранную службу, созыв Генеральных или провинциальных штатов, изготовление фальшивых монет, документов и печатей734. Поворотным моментом в развитии французской правовой и пенитенциарной системы стали события революции конца XVIII в. 25 сентября ― 6 октября 1791 г. Учредительное собрание по докладу М. Лепелетье де Сен-Фаржо приняло Уголовный кодекс. Современные исследователи называют его обратной стороной «Декларации прав человека и гражданина» и Конституции 1791 г., так как наряду с этими двумя основополагающими текстами он участвовал «в определении нового политического порядка. Его главной целью была защита не имущества и личности, а новых, протореспубликанских институтов и ценностей»735. В основу нового уголовного законодательства, как и всего законодательства в целом, был положен принцип общественного договора. Преступление стало рассматриваться не как действие, направленное против монарха, а как нарушение общественного договора. В соответствии с новым принципом преступления, относившиеся ранее к категории «оскорбления величества», квалифицировались в Уголовном кодексе 1791 г. как «преступления, направленные против общественного блага» («crimes et attentats contre la chose publique»). Термин « trahison » встречается в тексте кодекса лишь один раз, в главе 5 раздела «О преступлениях против внешней безопасности государства» (« Des crimes contre la sûreté extérieure de l’Etat »), где речь идет о «предательствах <…>, совершенных во время войны по отношению к 1799. Contributions à l’histoire de la juctice sous la Révolution française / Sous la dir. de R. Badinter. P., 1989. P. 88-93. 734 Muyart de Vouglans P.-F. Op. cit. P. 461-478. 735 Lascoumes P., Poncela P. Classer et punir autrement : les incriminations sous l’Ancien Régime et sous la Constituante // Une autre justice... P. 74. союзникам Франции, действующим против общего врага» 736 . Впоследствии такие формулировки, как «преступление против общественного блага» и «преступление против безопасности государства» перешли в наполеоновский Уголовный кодекс 1810 г.737. Правда, в кодекс 1810 г. вернулось прежнее понятие «оскорбление величества», под которым теперь подразумевались только «покушение или заговор, направленные против жизни или личности императора», и преступление такого рода приравнивалось к отцеубийству738. Термин «измена» в наполеоновском Уголовном кодексе вообще не фигурировал. Место прежнего короля-помазанника занял король, наделенный верховной исполнительной властью на основании общественного договора. Но при этом Конституция 1791 г. в части «О королевской власти и о короле» гарантировала королю неприкосновенность и провозглашала его особу священной. Привлечь короля к суду за какие-либо проступки можно было только после его отречения от власти. Согласно конституции, короля следовало признать отрекшимся, «если в течение месяца после приглашения со стороны законодательного корпуса король не принесет присяги или если по принесении ее он отречется от нее <…>; если король станет во главе армии и направит войска против народа или если путем формального акта не воспротивится подобному предприятию, выполняемому его именем <…>; 736 «Les trahisons <...> commises en temps de guerre envers les alliés de la France, agissant contre l’ennemi commun» (Archives parlementaires de 1787 à 1860. Recueil complet des débats législatifs et politiques des chambres françaises / Sous la dir. de J. Mavidal et E. Laurent. 1-ère série. P., 1875-1889. T. 31. P. 330). 737 Code pénal suivi de l'exposé des motifs du gouvernement, des rapports faits au corps législatif, d'une table méthodique et d'une table alphabétique et raisonnée des matières du Code. T. 1. P., 1810. P. 17-20. 738 «L’attentat ou le complot contre la vie ou contre la personne de l’Empereur, est crime de lèse-majesté ; ce crime est puni comme parricide» (Code pénal. P. 20). если король, покинув королевство, не возвратится после приглашения, обращенного к нему законодательным корпусом, в установленный в прокламации срок, который не должен превышать двух месяцев <…>. После явно выраженного или законно предполагаемого отречения король переходит в разряд граждан и может быть подвергнут обвинению и судим наряду с прочими лицами за деяния, совершенные после его отречения»739. Получалось, таким образом, что в соответствии с конституцией король занимал исключительное положение в государстве и не входил «в разряд граждан». Ни за какие действия, в том числе и направленные против общественного блага и безопасности государства, король по закону не подлежал суду. Единственным наказанием для него могло стать признание отрекшимся от власти. Судить бывшего короля допустимо было лишь за проступки, совершенные уже после отречения. Конституция, казалось бы, ограждала короля от возможных обвинений в измене. Но трибунал общественного мнения судил по своим законам. Тень обвинений в измене легла на королевскую семью уже в самом начале революции. Изменниками в глазах революционно настроенных граждан выглядели эмигрировавшие аристократы, включая братьев короля. Изменницей называли и королеву Марию-Антуанетту, что нашло отражение, в частности, в появившемся в октябре 1789 г. памфлете «Искариотка Французская, или австрийский депутат»740. Но на самого короля до поры до времени эта тень ложилась лишь косвенно. Исключение составлял «друг народа» Жан-Поль Марат, который в самом начале 1791 г. утверждал: «Измена ― любимое оружие королей. Для них нет ничего святого, и они не 739 Документы истории Великой французской революции. Т. 1. М., 1990. С. 121сл. 740 См.: De Baecque A. Le corps de l’histoire. Métaphores et politique (1770- 1800). P., 1993. P. 198-205. знают стыда»741. Обвинениями короля в измене была наполнена написанная месяцем позднее статья «Отечество на краю гибели»742. Впрочем, понятие «измены», «предательства» занимало центральное место в рассуждениях Марата, и язык этого автора отличался от общепринятого юридического дискурса его времени. Так, в составленном им за десять лет до начала революции «Плане уголовного законодательства» (1778 г., напечатан в 1780 г.) Марат писал о наказаниях за «предательство родины»: «Государственными преступлениями следует считать: предательство родины, подразумевая под этим переход на сторону неприятеля <…>. Переход этот составляет государственное преступление лишь в тех странах, где армия состоит из граждан; и так как в подобном случае переход этот становится предательством интересов родины, пусть преступник навсегда лишится своих гражданских прав»743. Но по-настоящему широко вопрос об измене самого Людовика XVI впервые встал во время «Вареннского кризиса», последовавшего за неудачной попыткой бегства королевской семьи из революционного Парижа. Этот поступок короля спровоцировал всплеск антимонархических настроений, появление множества обличающих монарха газетных статей744, памфлетов и карикатур. Одна из них ― под красноречивым названием «Король-Янус, или двуличный человек» ― демонстрировала публике Людовика, который, с одной стороны, дает депутату Учредительного 741 Марат Ж.-П. Избранные произведения: в 3-х тт. М., 1956. Т. 2. С. 238. 742 Там же. С. 251сл. 743 Марат Ж.-П. Избранные произведения... Т. 1. С. 248сл. 744 См., например, серию статей Марата в газете «Друг народа»: № 497, 22 июня 1791; № 500-501, 25-26 июня 1791; № 507-508, 1-2 июля 1791 (Марат Ж.-П. Избранные произведения... Т.3. С.7-22). собрания обещание защищать конституцию, а с другой, ― говорит священнику: «Я уничтожу конституцию» (рис.1) 745. Рис.1 И, наконец, особенно активно вопрос об измене короля стал дебатироваться после свержения монархии. Во время штурма и разграбления королевского дворца Тюильри 10 августа 1792 г. были захвачены документы ― письма, прошения на имя монарха, распоряжения и записки, ― многие из которых компрометировали короля. Национальный конвент образовал чрезвычайную «комиссию двадцати четырех», уполномоченную разбирать захваченные в Тюильри документы. После месяца работы, в начале ноября 745 Duprat A. Le roi décapité. Essai sur les imaginaires politiques. P., 1992. P. 66sq.; Idem. Les rois de papier. La caricature de Henri III à Louis XVI. P., 2002. P. 74sq. депутат Ш. Дюфриш-Валазе представил Конвенту заключение комиссии «о преступлениях бывшего короля» 746 . Изложив почерпнутые из документов сведения о сношениях Людовика с контрреволюционерами и внешними врагами, о вербовке вооруженных сторонников, докладчик сделал вывод, что «королям свойственно искусство обманывать»747 и «король, чья измена столь очевидно доказана»748, должен быть лишен неприкосновенности, гарантированной ему конституцией. Вскоре в распоряжении обвинителей оказались дополнительные улики, когда в коридоре дворца Тюильри, соединявшем спальни короля и дофина, был найден скрытый в стене тайник за железной дверцей. Этот тайник, который стали называть «железным ящиком», изготовили весной 1792 г. по приказу Людовика XVI для хранения секретных бумаг. Многие из обнаруженных там нескольких сотен документов, включая секретную дипломатическую переписку с австрийским двором и свидетельства о подкупе должностных лиц и депутатов, давали поводы для новых обвинений в измене749. Слово «измена», официально брошенное с трибуны Конвента, создало эффект прорванной плотины, и в адрес свергнутого короля хлынул поток обвинений. Появлялись памфлеты, в самих названиях которых король 746 Archives parlementaires de 1787 à 1860. Recueil complet des débats législatifs et politiques des chambres françaises / Fondé par J. Mavidal et E. Laurent, continué par L.Lataste, L.Claveau, C.Pionnier, A.Ducom. 1-ère série. T. 53. P., 1898. P. 210-217. 747 «L’art de tromper est naturel aux rois» (Ibid. P. 210). 748 «Un roi dont la trahison était si bien attestée» (Ibid. P. 215). 749 См. подробнее: Girault de Coursac P. et P. Enquête sur le procès du roi Louis XVI. P., 1982. P. 83; Petitfils J.-C. Louis XVI. P., 2005. P. 903-906. именовался «изменником нации», «предателем Капетом» и т.п. 750 На улицах распевали куплеты о «Людовике-изменнике»751. Распространялись рисунки и карикатуры на «предателя Людовика». Примером может служить эстамп, озаглавленный «Изменник Людовик XVI, обреченный на презрение и проклятия французской нации во всех последующих поколениях»752. На нем изображен фонарь753 с подвешенной головой Людовика XVI (рис.2). Смысл эстампа раскрывает пространная подпись: «10 августа 1792 г. было еще ужаснее, чем 24 августа 1572 г., а Людовик XVI ― еще большим чудовищем, чем Карл IX. Этот, по крайней мере, стреляя в протестантов из аркебузы с балкона Лувра, подставлял себя под ответный удар; а Людовик XVI с утра напоил швейцарцев, раздал им деньги, провел им смотр и дал этим своим рыцарям кинжала приказ без страха убивать народ из окон Дворца, а затем, как трус и предатель, спрятался в Законодательном корпусе и попросил убежища у представителей той самой нации, которую он только что повелел убивать; история еще не знала подобного преступления»754. Характерная 750 Rapport fait à l'Assemblée nationale par le commandant de garde au poste des appartemens du traitre Louis XVI. P., 1792; Paris et la France sauvées, le ci-devant Louis XVI détroné, ou Le ministre des 36 heures 44 minutes et 25 secondes, ou Louis XVI perfide et traître à la nation, suite de la conjuration découverte. P., 179…; Désespoir et réflexions du traître Capet, gardien du temple. P., 1793. 751 Например, «Chanson nouvelle, au sujet des justes reproches dûs à Louis-le- traître». 752 «Le Traître Louis XVI Voüé au mépris et à l'exécration de la Nation françaises dans sa postérité la plus reculée». 753 Во время революции фонарь стал символом народного правосудия, что нашло выражение, в частности, в популярном лозунге «Аристократов на фонарь!». 754 «Le 10 Aoust 1792. étoit encore plus affreux que le 24. Aoust 1572. et Louis XVI. bien autrement monstre que Charles IX. Celui-ci, du moins, qui sur un черта этого эстампа ― существенное расхождение между изображением и текстом. Визуальный ряд ― в отличие от «Короля-Януса» ― это уже не просто обвинение в измене, а призыв к физической расправе. Но текст, цель которого, очевидно, ― объяснить, почему Людовик XVI назван изменником и за что его голова висит на фонаре, развивает идею, заложенную в первом эстампе: король на самом деле ― враг нации, но он не выступает против нее открыто, а трусливо и вероломно пытается расправиться с ней чужими руками. Balcon du Louvre, une arquebuse en main, canardoit les Protestans, s’exposoit a la réprésaille : mais Louis XVI. le matin fait boire les Suisses, leur distribue de l’argent, les passe en revue, et après leur avoir donné, ainsi qu’à ses chevaliers du poignard, le mot d’ordre d’assassiner bravement le peuple à travers les Croisées de son Palais, aussi lâche que perfide, il va se cacher au sein du Corps législatif, et demande un asile aux représentans de cette même nation dont il vient de commander le meurtre : Ce forfait étoit encore inconnu dans l’histoire». Рис.2 Точку в этом ряду ставит знаменитый анонимный эстамп под названием «Людовик-изменник, читай свой приговор»755 (рис.3). На листке изображена рука Провидения, выводящая на кирпичной кладке текст: «Господь счел дни твоего царствования и положил им конец. Ты был взвешен на весах и оказался слишком легким»756. Подпись внизу гласит, что весь запас великодушия французской нации уже исчерпан и за свои 755 «Louis le traître lis ta sentence». 756 «Dieu a calculé ton reigne et l’a mis à fin, tu as été mis dans la balance et tu as été trouvé trop léger». контрреволюционные деяния «это чудовище» («se monstre») должно быть осуждено и наказано. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что это значит, посреди текста помещена гильотина со зловещей надписью: «Она ожидает виновного». Почему именно Людовик назван изменником, здесь, по сути, не объясняется ― приговор уже вынесен и обжалованию не подлежит. Рис.3 Авторам сатирических куплетов, памфлетов и эстампов не вменялось в обязанность строго выбирать слова, и их хлесткие обвинения в измене не имели юридической силы. Другое дело ― депутаты Конвента. Взяв на себя полномочия суда над королем, они должны были давать серьезное правовое обоснование своим выводам. Когда 7 ноября 1792 г. депутат Ж.-Б. Майль делал от имени Законодательного комитета доклад с обоснованием правомерности суда над Людовиком XVI, перед ним стояла непростая задача, так как конституция гарантировала королю неприкосновенность. Следуя той же логике, какую за несколько дней до этого взял на вооружение ДюфришВалазе, докладчик выстроил свою аргументацию вокруг темы предательства, доказывая, что король сам нарушил конституционный договор, предал нацию, попрал конституцию и тем самым поставил себя вне закона. Он должен быть отдан под суд как предатель и заговорщик, и суд над свергнутым королем будет справедливой местью тирану со стороны преданной им нации757. Образ короля-изменника активно эксплуатировался на заседании Конвента 13 ноября 1792 г., посвященном суду над свергнутым монархом. Депутат Ш.-Ф.-Г. Мориссон признавал, что во Франции нет такого позитивного права (имея в виду конституцию и уголовный кодекс), по которому Людовик XVI мог бы быть осужден. Но, по мнению депутата, он подлежит суду на основании естественного права, так как виновен в измене, а изменой Мориссон называл сношения с иностранными монархами, нежелание энергично вести войну против внешнего врага, подавление народных восстаний: «Очевидно, что Людовик XVI предал родину; он повинен в самом гнусном вероломстве; он неоднократно подло нарушал клятву; он замыслил поработить нас под ярмом деспотизма; он поднял против нас часть Европы; он предал врагу наши города и имущество наших братьев; он принес в жертву наших отважных защитников; он повсюду сеял анархию и 757 Archives parlementaires. T. 53. P. 275-281. беспорядок; он передал деньги Франции врагам, которые вооружились и объединились против нее; он истребил тысячи граждан, виновных лишь в том, что они любили свободу и родину; кровь этих несчастных жертв еще дымится вокруг и взывает о мести»758. Тему измены затронул и Л.-А. Сен-Жюст в своей знаменитой речи на том же заседании, но трактовал он ее иначе, чем Мориссон. Исходя из того, что «невозможно царствовать и не быть виновным», Сен-Жюст объявлял короля изменником по определению, просто в силу его королевского сана, так как «всякий король ― мятежник и узурпатор»759. Марат в написанной к заседанию Конвента 3 декабря речи «О суде над бывшим монархом» призывал «наказать вероломного бывшего монарха, изменника, клятвопреступника и заговорщика»760. Максимилиан Робеспьер в речи на заседании 3 декабря предложил внести пункт об измене короля в обвинительный приговор и потребовал, «чтобы Национальный конвент немедленно объявил его изменником французской нации, преступником 758 «Louis XVI a bien évidemment trahi sa patrie ; il s’est rendu coupable de la perfidie la plus affreuse ; il s’est lâchement parjuré plusieurs fois ; il avait formé le projet de nous asservir sous le joug de despotisme ; il a soulevé contre nous une partie de l’Europe ; il a livré nos places et les propriétés de nos frères ; il a sacrifié nos généreux défenseurs ; il a cherché partout à établir l’anarchie et ses désordres ; il a fait passer le numéraire de la France aux ennemis qui s’étaient armés, qui s’étaient coalisés contre elle ; il a fait égorger des milliers de citoyens qui n’avaient commis d’autre crime à son égard que celui d’aimer la liberté et leur patrie ; le sang de ces malheureuses victimes fume encore autour de cette enceinte ; elles appellent tous les Français à les venger» (Archives parlementaires. T. 53. P. 387). 759 Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты. Спб., 1995. С. 10-16. 760 Марат Ж.-П. Избранные произведения… Т. 3. С. 198. против человечества»761. Через неделю Робер Ленде в докладе, предварявшем чтение обвинительного акта, подробно изложил многочисленные конкретные деяния, которые вменялись в вину свергнутому королю. Перечисляя все имевшие место с начала революции акты насилия против народа, связи с эмигрантами и иностранными монархами, тайные сношения с контрреволюционерами внутри страны, Ленде оценивал действия короля и при этом оперировал не только и даже не столько правовыми, сколько моральными категориями («тиран», «деспот», «предательство»)762. Об измене короля говорили и другие депутаты при обсуждении доклада Ленде763. Сам докладчик в новой обвинительной речи вернулся к этой теме. По его словам, французские города были сданы армии прусского короля в результате вероломства («perfidies») со стороны Людовика XVI, который ничего не предпринимал, тогда как его братья и прочие враги государства и эмигранты от его имени поднимали полки, делали займы и заключали союзы, так что «нация оказалась брошенной и преданной врагам»764. В своих выступлениях депутаты давали волю эмоциям, и слова об измене короля постоянно звучали с трибуны Конвента. Но если от текстов пламенных речей мы обратимся к принятым в итоге документам, то мы увидим менее экспрессивную и более строгую в юридическом отношении лексику. В составленном после обсуждения «Акте, излагающем преступления Людовика, последнего короля французов», перечислялись конкретные проступки, 761 в которых был уличен бывший монарх: нарушение Мнение о суде над Людовиком XVI // Робеспьер М. Революционная законность и правосудие. Статьи и речи. М., 1959. С. 58cл., 62; Archives parlementaires. T. 54. P. 74. 762 Archives parlementaires. T. 54. P. 740-747. 763 Archives parlementaires. T. 55. P. 1. 764 « <...> la nation, perdue et trahie, était livrée à ses ennemis <...> » (Цит. по: Girault de Coursac P. et P. Enquête sur le procès du roi Louis XVI… P. 347, 349). конституционной присяги, связи с внешними врагами и контрреволюционерами и т.д. Слово «измена» встречается в акте только один раз. Таким образом была квалифицирована попытка бегства короля с семьей из Парижа летом 1791 г.765 В ходе последовавшего за принятием акта многочасового допроса Людовика XVI ему предъявлялись обвинения в «покушениях на народный суверенитет» («avoir attenté à la souveraineté du peuple»)766, в нарушении конституционной клятвы, в попытках «развратить общественный дух» («corrompre l’esprit publique») и «поднять контрреволюционное движение в провинциях» («imprimer un mouvement contre-révolutionnaire aux provinces»)767, в связях с «врагами Государства» («ennemis de l’Etat»), которые от его имени собирали и вооружали войска эмигрантов, в связях с иностранными державами, в потворстве созданию антифранцузской коалиции, в саботаже национальной обороны, в дезорганизации армии и флота. Фактически речь неоднократно заходила об измене, но при этом само слово, как правило, не произносилось. Так же как и в «Акте, излагающем преступления Людовика», изменой был назван только один поступок короля: его бегство в Варенн768. Во всех остальных случаях использовались другие формулировки. В конечном счете, согласно определению, вынесенному на голосование в Конвенте, король был признан виновным в «заговоре против свободы нации и общей безопасности государства»769. 765 Archives parlementaires. T. 55. P. 3-5. 766 Interrogatoire du roi // Girault de Coursac P. et P., Varaut J.-M. La défense de Louis XVI. P., 1993. P. 39-50. 767 Interrogatoire du roi… P. 41. 768 Interrogatoire du roi… P. 42. 769 «Conspiration contre la liberté de la nation et la sûreté générale de l’Etat» (Archives parlementaires. T. 57. P. 58). Широкая популярность обвинений в измене отнюдь не случайна. Образ короля-предателя оказался востребован и содействовал установлению нового политического режима. Когда Эдмунд Бёрк в начале 1790 г. писал «Размышления о революции во Франции», он увидел в вынужденном переселении королевской семьи из Версаля в Париж под давлением революционной толпы (октябрь 1789 г.) признаки перехода от патриархальноличностной системы властных отношений к принципиально иной, рационалистически-бюрократической системе. «Век рыцарства прошел, ― писал Бёрк. ― За ним последовал век софистов, экономистов, конторщиков <…>. Сейчас все изменилось. Все привлекательные иллюзии, которые делали власть великодушной, повиновение добровольным, придавали гармонию разнообразным жизненным оттенкам, внушали чувства, украшающие и смягчающие частную жизнь, ― все они исчезли от непреодолимого света разума»770. Среди таких «привлекательных иллюзий, которые делали власть великодушной», центральное место занимал традиционный образ короляотца. Именно поэтому, по мнению современной американской исследовательницы Линн Хант, «убийство короля было самым важным политическим актом Революции и центральной драмой революционного семейного романа», казнь короля стала водоразделом между старым и новым общественно-политическими порядками и явилась своего рода отцеубийством, убийством короля его восставшими детьми-подданными771. Казнив короля-отца, революционеры окончательно уничтожили вместе с ним патриархально-абсолютистскую модель власти и установили новую модель власти, основанной на договоре между равноправными индивидами. Но необходимым условием такого акта была полная дискредитация короля, и 770 Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. М., 1993. С. 79сл. 771 Hunt L. The Family Romance of the French Revolution. Berkeley-Los Angeles, 1992. P. 2. обвинения в измене как нельзя лучше служили этой цели. А король-изменник ― это, прежде всего, король, изменивший традиционной и общепризнанной роли отца, предательски бросивший своих детей и в силу измены лишенный неприкосновенности. Этим, по-видимому, и объясняется тот факт, что именно попытка бегства короля из Парижа (бегство отца из семьи!) было названо изменой в «Акте, излагающем преступления Людовика». В то же время, всего лишь однократное упоминание об измене в этом акте и отсутствие такого обвинения в тексте, вынесенном на голосование, связано с тем, что оно относилось к области не столько права, сколько морали. Злоупотребление взятым не из уголовного кодекса, но не ставшим от этого менее популярным понятием «измена» демонстрировало свойственное якобинцам обыкновение говорить «морально-религиозным языком»772, неуместным при вынесении судебного решения. 772 Люсьен Жом увидел в этом характерную особенность якобинского дискурса. См.: Jaume L. Le discours jacobin et la démocratie. P., 1989. P. 130, 249-252. И.М. Супоницкая ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ МУЧЕНИК? «Трагедия истории» 3 августа 1948 г. на слушаниях в Комитете по антиамериканской деятельности Палаты представителей Конгресса США редактор журнала «Time» Уиттакер Чемберс рассказал о коммунистическом подполье в государственном аппарате США в 1930-е гг. Среди его участников он назвал Олджера Хисса, бывшего высокопоставленного сотрудника администрации президента Ф.Д. Рузвельта. Целью группы, заявил Чемберс, было «проникновение коммунистов в правительство» и шпионаж в пользу СССР773. Америка была потрясена. Так началось знаменитое «дело Хисса», ознаменовавшее вступление страны в один из самых мрачных периодов ее истории – эпоху маккартизма. Сюжет дела столь увлекателен, что по нему сняты фильмы, написана пьеса и десятки книг. До недавнего времени «дело Хисса», названное «одной из великих загадок холодной войны»774, будоражило умы и вызывало дискуссии; и только публикации последнего десятилетия окончательно его прояснили. Оба участника, Чемберс и Хисс, в своих мемуарах дали событиям разные комментарии. Чемберс, правда, назвал себя свидетелем, так и 773 Hearings Regarding Communist Espionage in the United States Government // U.S. Congress. The House Un-American Activities Committee Hearings of 1948. Washington, 1948. Р. 565 (далее - HUAC 1948): http://ia700305.us.archive.org/6/items/hearingsregardin1948unit/hearingsregardin1 948unit_bw.pdf 774 Scott J. Alger Hiss, Divisive Icon of the Cold War, Dies at 92 // New York Times, November 16, 1996. озаглавив 800-страничные воспоминания. Обращаясь в предисловии к своим детям, он представил свое сочинение как «ужасную книгу», в которой есть все формы шпионажа (иностранные агенты, предатели, похищенные документы и микрофильмы)775. У. Чемберс вырос в неблагополучной семье, которую оставил отец. Не закончил Колумбийский университет, после поездки в разрушенную войной Европу писал стихи, переводил с немецкого. В 1920-е гг., как и многие американские интеллектуалы, увлекся идеями коммунизма, видя в нем спасение цивилизации от войн и кризисов. Образованные люди в ту пору, полагал он, становились коммунистами по «моральным соображениям». Чемберс читал «Коммунистический манифест», работы Ленина, в том числе «Государство и революция». Его героями были Ф. Дзержинский, И. Каляев и немецкий коммунист Е. Левине. В 1925 г. он вступил в компартию США, редактировал ее литературный ежемесячный журнал «New Masses», позднее став писателем и переводчиком. В начале 30-х гг. перешел в нелегальную группу компартии, созданную советскими спецслужбами для шпионажа. Шесть лет был курьером, передавая советским агентам информацию от американских коммунистов, работавших в администрации Рузвельта. К 1938 г. советская разведка в Вашингтоне проникла в государственный департамент, министерство финансов, Бюро стандартов и др. организации776. После массовых репрессий в СССР Чемберс разочаровался в советской системе и коммунистических идеалах, решил порвать с компартией. К этому шагу, как он пишет, подтолкнуло убийство Ф. Раскольникова и И. Рейсса в Европе, а также загадочная смерть давней знакомой, коммунистки Джульетты Пойнц. Она была членом ЦК 775 Chambers W. Witness. Chicago, 1952. Р. 3; Hiss A. In the Court of Public Opinion. N.Y., 1957; Idem. Recollections of Life. N.Y., 1988. 776 Chambers W. Ор. сit. Р. 27. Компартии США, работала нелегально, по заданию Коминтерна ездила в Китай. Узнав во время поездки в СССР о репрессиях и гибели друзей, в 1937 г. вышла из компартии и жила в Нью-Йорке. Однажды знакомый коммунист вызвал ее в Центральный парк (она даже не погасила свет в комнате), там ее втащили в машину, и больше ее никто не видел777. Чемберс и его товарищи считали, что с ней расправились советские спецслужбы, опасаясь ее предательства. В своем решении порвать с коммунистами Чемберс укрепился после встречи с бывшим руководителем советской военной разведки в Западной Европе Вальтером Кривицким. С началом репрессий в СССР тому приказали убить друга, Игнатия Рейсса, порвавшего с режимом Сталина, но он отказался это сделать и остался на Западе; в 1938 г. он переехал в США. Чемберс проговорил с Кривицким всю ночь; бывший советский разведчик считал, что Советская Россия после подавления Троцким и Тухачевским восстания моряков в Кронштадте стала фашистским государством778. Чемберса предупредили, что его убьют в случае разрыва, поэтому он тщательно подготовил свой уход. Спрятал у племянника жены копии секретных правительственных документов, подготовленных для передачи советскому агенту, и несколько роликов микрофильма (для сохранения жизни – as a "life preserver", по его словам) и в начале 1938 г. вместе с семьей скрылся во Флориде, где прятался целый год, держа наготове оружие на случай нападения. Чемберс мог бы так и отсидеться, но после подписания советскогерманского пакта 1939 г. понял, что оказался агентом враждебного Соединенным Штатам государства. Опасаясь мести двух спецслужб, он отправился в Вашингтон, где 2 сентября 1939 г. встретился с помощником 777 Ibid. Р. 36. 778 Ibid. Р. 459-61. госсекретаря Адольфом Берли и сообщил ему о коммунистическом подполье, назвав участников, в том числе и Олджера Хисса. Он, конечно, лукавил, уверяя в книге, что его первоначальным желанием было дать ограниченную информацию о нелегальной работе коммунистов, чтобы их не преследовали, но только отстранили от должностей в государственном аппарате779. Этим шагом он рассчитывал получить защиту для себя и семьи. Берли передал информацию Рузвельту, но тот только рассмеялся, не поверив. ФБР также не уделило ей должного внимания, хотя его агенты несколько раз беседовали с Чемберсом780. Делу дали ход только после признательных показаний в ноябре 1945 г. другой перебежчицы, Элизабет Бентли, чьи сведения совпали с данными Чемберса. С началом холодной войны ситуация в стране и в мире вновь изменилась, СССР из союзника превратился во враждебную сверхдержаву. Республиканцы, получившие в 1946 г. большинство в обеих палатах Конгресса, потребовали борьбы с коммунизмом. Демократ Гарри Трумэн, в отличие от Рузвельта, тоже был сторонником более жесткой политики в отношении Советского Союза. Интенсивно заработал Комитет по антиамериканской деятельности палаты представителей Конгресса, созданный еще в конце 30-х гг. Олджер Хисс, южанин из именитой семьи Балтимора, тоже рос без отца – когда мальчику было два года, отец покончил с собой, оставив пятерых детей. Выпускник Гарвардской школы права, один из лучших студентов, ученик известного либерального юриста Феликса Франкфуртера, входившего в окружение Рузвельта, Хисс сделал блестящую карьеру, став активным деятелем «нового курса». С 1933 г. он работал в Администрации регулирования сельского хозяйства, затем в Министерстве юстиции, с 1936 – в Государственном департаменте, начав помощником советника госсекретаря 779 780 Ibid. Р. 465. Ibid. Р. 470, 492. и дойдя в конце войны до поста директора отдела по специальным политическим вопросам (Office of Special Political Affairs), который занимался формированием послевоенной политики. Хисс участвовал в разработке документов для Ялтинской конференции, входил в состав американской делегации, позднее занимался подготовкой учредительной конференции Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско в 1945 г., был ее генеральным секретарем и открывал конференцию. С 1947 г. по рекомендации Дж.Ф. Даллеса стал президентом Фонда Карнеги за международный мир (Carnegie Endowment for International Peace). Когда Хисс узнал об обвинении, выдвинутом Чемберсом, то, как он пишет, приятели посоветовали ему игнорировать Комитет по антиамериканской деятельности как организацию, которую не уважали здравомыслящие люди. Но он все-таки решил не ограничиваться заявлением в газетах и добровольно выступить на слушаниях 1948 г., поскольку они проходили за Республиканцы три месяца проводили до выборов избирательную президента и кампанию под Конгресса. лозунгом антикоммунизма, упрекая демократов в слишком мягком отношении к коммунистам. Конгресс выделил комитету небывало крупные ассигнования на проведение расследований шпионажа781. Основой для слушаний стали показания перебежчиков Бентли и Чемберса о деятельности в Вашингтоне тайных коммунистических групп, в которые входило около 70 чел., в том числе 13 высокопоставленных сотрудников администрации Рузвельта: кроме Хисса, средни них были такие люди, как Хэрри Уайт, помощник министра финансов Г. Моргентау, Локлин Кёрри, экономический советник президента Рузвельта в Белом доме, и др.782. 781 782 Hiss A. In the Court of Public Opinion… Р. 5-6. Chambers W. Ор. сit. Р. 31; Позняков В.В. Разведка, разведывательная информация и процесс принятия решений: поворотные пункты раннего Талантливый экономист Х. Уайт (его родители – евреи-иммигранты из Литвы) вместе с Дж.М. Кейнсом был одним из создателей Бреттонвудских соглашений 1944 г., заложивших основу послевоенной международной финансовой системы, затем стал первым директором Международного валютного фонда. Чемберс назвал его не коммунистом, а попутчиком (fellow-traveler) – это понятие, которое вошло в обиход благодаря Троцкому. Уайт на слушаниях отверг все обвинения, блестяще, с юмором отвечая на вопросы, но через два дня после заседания умер от сердечного приступа. Хисс, выступивший 5 августа 1948 г., также категорически отрицал свою принадлежность к коммунистической партии, заявив, что не знает человека по имени Уиттакер Чемберс, и не признал его по фотографии. Он говорил уверенно, вызвав симпатии и даже аплодисменты слушателей и прессы. Дело так бы и закончилось, если бы к нему не проявил интерес неизвестный член комитета, 35-летний конгрессмен от Калифорнии Ричард Никсон, взявший инициативу в свои руки. Для него это был шанс показать себя и выдвинуться в политических кругах. Он поставил перед членами комитета вопрос: кто из двоих лжет – Хисс или Чемберс? Для расследования был создан субкомитет во главе с Никсоном. Он устроил закрытое заседание, где Чемберса расспрашивали о личной жизни Хисса, его привычках, чтобы проверить, действительно ли они были столь близки, как он утверждал. Из рассказа Чемберса и его книги Хисс предстает достойным человеком с твердым характером, уверенным в себе. Чемберс признался, что не питал к нему ненависти, более того, Хисс ему нравился и был его ближайшим другом по партии783. Хисс увлекался орнитологией, вел скромный образ жизни; в периода холодной войны (1944-1953 гг.) // Холодная война, 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива. М., 2003. С. 329. 783 HUAC 1948. Р. 1190-1191. кризисные 30-е годы он помог Чемберсу и его семье, когда те оказались в нужде: он позволил им пожить в своей старой квартире, дал свою старую машину. Бесплатная передача машины удивила конгрессменов: даже старый «Форд» в ту пору стоил дорого. В последнюю встречу, пишет Чемберс, Хисс передал для его маленькой дочери подарок к Рождеству. Для членов комитета решающим свидетельством тесных отношений между Хиссом и Чемберсом стало то, что Чемберс рассказал о восторге Хисса, сумевшего увидеть редкую птицу (лимонного ревуна), Хисс этот рассказ подтвердил784. Прочитав в газетах показания Чемберса, сообщает Хисс, он вспомнил, что действительно в 30-е гг. помог человеку, но по имени Джордж Кросли. Он попросил о личной встрече с этим Чемберсом, чтобы понять, почему тот предъявляет подобные обвинения, ведь для ненависти к нему не было никаких оснований785. Встреча состоялась 17 августа, и Хисс признал в Чемберсе своего знакомого Кросли. Полемика Никсона и Хисса на слушаниях представляла борьбу двух опытных адвокатов: один стремился поймать противника в ловушку, другой умело парировал. Никсон допытывался, знал ли Хисс, что Чемберс – коммунист, тот отвечал, что не задавал ему такие вопросы. «Тогда в Вашингтоне была совсем другая атмосфера, чем сейчас», – сказал Хисс786. Действительно, на президентских выборах 1932 г. радикально настроенные интеллектуалы, в том числе писатели Т. Драйзер, Э. Колдуэлл, Дж. Стейнбек, Ш. Андерсон, открыто заявили о своей поддержке кандидата коммунистической партии У. Фостера. Тогда многие американцы видели в СССР новое общество и надеялись, что Америка тоже скоро перейдет к нему. «Я предчувствую, – писал Т. Драйзер после поездки в советскую Россию в 784 Ibid. Р. 666. 785 Hiss A. In the Court of Public Opinion… Р. 12. 786 HUAC 1948. Р. 988. 1928 г., – что наша страна со временем советизируется, возможно, уже на моих глазах»787. Центральным событием расследования дела Хисса в комитете Конгресса по антиамериканской деятельности стали публичные слушания 25 августа. Хисс заявил, что попытки обвинения в коммунизме его, человека, 15 лет проработавшего в различных ветвях власти, «дискредитируют недавние достижения страны, в которых есть и его доля участия, и приведут к пересмотру всей американской внешней политики». Он обратил внимание на то, что обвинения исходят от человека, «признавшего себя лжецом, шпионом и предателем»788, тогда как его, Хисса, лояльность готовы подтвердить ведущие политики, в длинном списке которых он упомянул бывших госсекретарей К. Халла, Э. Стеттиниуса и Дж. Бирнса, а также Элеонору Рузвельт. «Оборотная сторона вопроса, – продолжал Хисс, – заключается в том, можно ли верить обвинениям, высказанным перед этим комитетом в виде не подтвержденных документами заявлений человеком, который называет себя Уиттакером Чемберсом. Является ли он человеком, внушающим доверие, правдивым человеком, человеком чести? Ясно, что нет. Он признает это, и комитет это знает. Является ли он хотя бы вменяемым человеком?»789. Хисс поставил под вопрос психическое здоровье обвинителя и спросил, не лежал ли Чемберс в психиатрической больнице. Сомнения были небезосновательны: бабка Чемберса сошла с ума, а брат покончил с собой. Но один из членов комитета заверил его: когда вызывают человека, особенно бывшего коммуниста, то спрашивают, не душевнобольной ли он, не пьяница ли790. Хисс предложил Чемберсу публично повторить свои обвинения; а 787 Dreiser Th. Dreiser Looks at Russia. N.Y., 1928. P. 10. 788 HUAC 1948. Р. 1162. 789 Ibid. Р. 1164. 790 Ibid. Р. 1166. когда тот сделал это в популярной радиопрограмме, предъявил ему иск за клевету на 75 тыс. долл. На слушаниях Чемберс вел себя неуверенно и непоследовательно, был подавлен. Выглядел он вообще непривлекательно (маленького роста, полный) в отличие от Хисса – высокого, подтянутого, свободно державшегося, элегантного аристократа-южанина с хорошими манерами, часто переходившего в наступление, как будто он был обвинителем, а не обвиняемым. Чемберс путался в датах своего членства в компартии, менял несколько раз показания, прибегал к лжесвидетельству. Когда на большом жюри 14 октября 1948 г. Чемберса спросили, знает ли он что-нибудь о советском шпионаже, он ответил отрицательно, но потом признал, что сказал неправду791. Сначала он обвинил Хисса только в принадлежности к компартии, а позднее заявил, что Хисс занимался шпионажем в пользу СССР. Чемберс, по сути, оказался трижды предателем: предал свою страну, вступив в компартию, призывавшую к свержению американской системы (об этом см. ниже); затем предал эту партию, выйдя из нее и рассказав о ее деятельности; наконец, предал своих друзей. Он оказался единственным обвинителем Хисса. Ни один из вызванных на слушания не подтвердил показания Чемберса относительно Хисса. Предательство, судя по его книге, доставляло Чемберсу душевные муки. Он стал религиозным, вошел в общину квакеров. В книге он постоянно оправдывается. Сообщает, что перед своим походом в Вашингтон в 1939 г. пытался отговорить своих товарищей, Хисса, Уайта и др., от участия в компартии, но получил решительный отказ. Заметил, что в разговоре с Берли упомянул Хисса последним. Во время слушаний «как человек, молился за 791 Большое жюри – коллегия присяжных, решающая вопрос о виновности лица и предании его суду; Chambers W. Ор. сit. Р. 725f. Хисса, чтобы тот не был пойман. Но в историческом смысле знал, что он должен быть пойман»792. После предъявления Хиссом иска Чемберс обвинил его в шпионаже, представив 17 ноября 1948 г. свое главное доказательство – спрятанные 10 лет назад копии секретных документов государственного департамента, напечатанные, как он утверждал, на машинке Хисса его женой Присциллой, тоже коммунисткой, а также материалы (докладные записки), написанные рукой Хисса и Уайта. Позднее (2 декабря) из пустой тыквы на его ферме был извлечен микрофильм с фотографиями документов. Перед принятием этого решения, пишет Чемберс, он долго сомневался, хотел даже уничтожить их, покончить с собой. Объяснил он свой поступок исключительно идейными мотивами – угрозой миру, исходящей от коммунизма793. Для своего оправдания Чемберс выбрал тот же аргумент, что и Хисс, самый убедительный для американцев, – национальные интересы. Когда Никсон на слушаниях спросил его, по каким мотивам он обвиняет того, кого сам же назвал своим «самым близким другом в компартии», Чемберс ответил: «Мы втянуты в трагедию истории. Мистер Хисс представляет скрытого врага, против которого мы все сражаемся. Я свидетельствую против него, испытывая угрызения совести и сожаление, но в момент, в котором находится нация, да поможет мне Бог, я не могу поступить иначе»794. «Это борьба не между двумя людьми, – писал Чемберс, – а <…> между двумя непримиримыми верами – коммунизмом и христианством»795. Он хотел назвать свою книгу «Трагедия истории», поскольку в центре ее стоит конфликт двух идеологий – коммунизма и свободы. Национальные 792 Chambers W. Ор. сit. Р. 466-469, 615. 793 Chambers W. Ор. сit. Р. 747. 794 HUAC 1948. Р. 1191. 795 Chambers W. Op. cit. Р. 699. интересы для Чемберса перевесили личные привязанности и судьбы друзей, хотя из его поведения видно, что он скорее спасал себя, пытаясь избежать наказания. В глазах американцев, отличающихся патриотизмом и искренней преданностью своей родине, такая позиция вполне понятна и уважаема. В наши дни американского двойного агента Эрла Питтса, работавшего на ФБР и российскую разведку, выдала его жена, тоже сотрудник ФБР. Интересы страны для нее оказались выше личных; позднее, правда, она заявила: «Моя жизнь кончена»796. Генри Люс, издатель журналов «Time», «Life» и «Fortune», заметил Чемберсу, своему подчиненному, перед его выступлением на слушаниях, что быть свидетелем – это «патриотический долг»797. Однако Чемберсу все-таки пришлось подать в отставку и лишиться престижного места редактора в «Time» с доходом в 30 тыс. долл. Позиция Хисса была тоже уязвима. Он долго не признавал знакомства с Чемберсом, не узнавал его по фотографии; не мог убедительно объяснить причину своей щедрости к его семье. После предъявления секретных документов госдепа встал вопрос о машинке, на которой они были напечатаны. ФБР установило ее принадлежность Хиссу; его утверждение, что он отдал ее своей служанке, выглядело неубедительным. В декабре 1948 г. большое жюри признало Хисса виновным. На первом судебном процессе, начавшемся 31 мая 1949 г., в качестве свидетелей на стороне Хисса выступили два члена Верховного суда (Ф. Франкфуртер и С. Рид), бывший кандидат в президенты от демократической партии Дж. Дэвис и будущий кандидат Э. Стивенсон. Хисс придерживался прежней позиции – категорически опроверг утверждения о членстве в компартии и сотрудничестве с советскими 796 New York Times, 20 December 1996. 797 Chambers W. Op. cit. Р. 531. спецслужбами. Защита настаивала на том, что Чемберсу – человеку с неустойчивой психикой, бывшему коммунисту и шпиону – доверять нельзя, что его рассказ противоречив, а документы сфальсифицированы. Поскольку мнения присяжных разделились (восемь выступили за осуждение, четверо – против), состоялся второй суд, признавший 25 января 1950 г. Хисса виновным, но не в шпионаже: по этому обвинению истек срок давности (прошло уже 10 лет). Он был признан виновным в лжесвидетельстве, т.к. утверждал, что не встречался с Чемберсом после января 1937 г. и ничего ему не передавал, хотя представленные документы относились к 1938 г. Хисс был осужден на 5 лет тюрьмы, из которых отсидел 44 месяца. В заключительном слове он категорически отверг все обвинения, заявив, что в будущем фальсификация Чемберса с машинкой непременно раскроется798. Но его апелляция была отклонена. Чемберс избежал суда за шпионскую деятельность и за лжесвидетельство, в котором не раз уличался. Дело Хисса называли «странным», «незавершенным», в нем осталось много невыясненных моментов. Так и не было установлено, являлся ли он советским агентом или нет. Сам он утверждал, что представленные Чемберсом документы – фальшивка, они могли быть напечатаны позднее799. В воспоминаниях Хисс оценил свое дело как политическое – как атаку не только на него лично, но на администрацию Рузвельта, представителем которой он являлся. Чемберса же охарактеризовал как психически неустойчивого человека и фантазера, чьим идеалом в литературе был Достоевский. Хисс видел в нем «пешку в руках других», прежде всего Никсона и ФБР, полагая, что обвинительный 798 Hiss A. In the Court of Public Opinion... Р. 284, 323. 799 Ibid. Р. 275. приговор способствовал избранию Никсона в президенты и усилению критики республиканцами «нового курса»800. Американское общество раскололось в оценке дела Хисса. Многие считали его предателем, а само дело – свидетельством проникновения коммунистов в правительство. Другие, хотя и признавали, что Хисс лгал, склонны были это ему простить, ибо его позиция объяснялась внешнеполитическими переменами – холодная война превратила Советский Союз во врага. Третьи видели в Хиссе энергичного деятеля «нового курса» и невинную жертву. Хисс стал символом борьбы демократов и республиканцев. Демократы называли его осуждение несправедливым, результатом интриг республиканцев, обсуждая вопрос, кто мог сфабриковать дело, и указывая, в первую очередь, на Никсона, чья дальнейшая деятельность, особенно Уотергейт, подтвердила возможность подобных предположений. Во время слушаний в комитете в августе 1948 г. президент Гарри Трумэн, отвечая на вопросы корреспондентов, назвал дело Хисса «копченой селедкой», т.е. отвлекающим маневром республиканцев с целью переключить внимание общества от своей политики в Конгрессе. Госсекретарь Дин Ачесон после обвинительного приговора заявил на пресс-конференции, что «не отвернется от Хисса»801. Политическая карьера Никсона пошла в гору: он был избран в 1950 г. сенатором, а через два года – вице-президентом при президенте Эйзенхауэре. Он сам признал, что дело Хисса «принесло ему национальную славу», но, добавил он, и большое число врагов, как среди коммунистов, так и среди интеллектуалов, представителей прессы. Никсон получил репутацию антикоммуниста, критиковал политику демократической партии, заявив, что дело Хисса «показало слепоту администрации 800 Hiss A. Recollections of Life... Р. 155, 160, 209, 211. 801 Chambers W. Op. cit. Р. 741. Трумэна и ее предшественников» в отношении к проблеме коммунизма802. Он превратился в героя республиканцев, которые намеревались победить на предстоявших президентских выборах демократов, находившихся у власти с 1933 г. Чемберс в своей книге заметил: «Тогда я был убежден, правда, ошибочно, что никто в правительстве не хочет знать истину о коммунизме в правительстве»803. Впрочем, ни ту, ни другую сторону не интересовала истина. Одни были заняты партийной борьбой (демократы защищали своих, стараясь оправдать политику Рузвельта; республиканцы стремились опорочить противника, чтобы прийти к власти); других, подобно Никсону, заботила личная карьера. Хотя Трумэн и Ачесон публично поддержали Хисса, в частной беседе они признавали его виновность. Читая после вынесения приговора похищенные бумаги, Трумэн, как передает свидетель, бормотал: «Почему же этот сукин сын предал свою страну?»804. Он полагал, что атака против Хисса – это атака против него. После дела Хисса началось восхождение другого республиканца – сенатора Джозефа Маккарти. 9 февраля 1950 г., через две недели после осуждения Хисса, он выступил в Западной Вирджинии со знаменитой речью, заявив, что у него в руках список из 205 коммунистов, работающих в государственном департаменте805. Америка вступила в период маккартизма, оголтелой кампании антикоммунизма, «охоты на ведьм», исковеркавшей судьбы многих людей. О нем до сих пор с ненавистью вспоминают многие американцы, называя то время одной из самых позорных страниц своей истории. 802 Nixon R. Six Crises. N.Y., 1962. Р. 69. 803 Chambers W. Op. cit. Р. 724 804 Nixon R. Op. cit. Р. 64 805 Schrecker E. Many are the Crimes: McCarthyism in America. Boston, N.Y., 1998. Р. 241. Расследование коммунистического подполья привело к тяжелым последствиям для подозреваемых: одни погибли, подобно Уайту и работнику госдепа Л. Дагэну, выбросившемуся из окна после допроса ФБР; других судили; многим пришлось уйти с государственной службы; некоторые избежали суда, отказавшись отвечать на вопросы, ссылаясь на Билль о правах (1 и 5 поправки к Конституции), подобно В. Перлоу. Жизнь обоих участников «дела Хисса» была разрушена. Тони, сын Хисса, рассказал, что семья в ту пору несла на себе груз проклятия, который, как в сказке, невозможно было снять806. О том же писал Чемберс своим детям в предисловии к книге: «…Пока вы будете живы, тень от дела Хисса будет преследовать вас. Каждый взгляд, брошенный на вас, напомнит вам об отце… Порой вам будет нелегко определить, что же труднее перенести: дружеское прощение или открытую ненависть»807. Если Чемберс потерял престижную работу, испытал душевные муки, то Хисс, помимо них, в 46 лет потерял все: безупречную репутацию, блестящую карьеру (его исключили из коллегии адвокатов), семью (разошелся с женой). Оставшуюся жизнь он посвятил восстановлению доброго имени, писал книги. Только в 1975 г. он был допущен к адвокатской практике; его коллеги сочли, что он демонстрирует «моральное и интеллектуальное соответствие», необходимое для адвоката. Он начал выступать с лекциями, женился после смерти первой жены. Чемберс умер от сердечного приступа в 60 лет; Хисс дожил до 92, пережив и своего обвинителя, и первую жену, и Никсона. Оба стали иконами, один – для левых, другой – для правых. Хисса почитали мучеником, «американским святым», одной из первых жертв начавшейся в стране антикоммунистической истерии. Чемберса республиканец Рейган в 1984 г. посмертно наградил медалью Свободы, а его ферма, где он прятал в 806 Scott J. Op. cit. 807 Chambers W. Op. cit. Р. 5. тыкве микрофильм с документами, в 1988 г. была объявлена национальной исторической достопримечательностью. Поскольку в деле Хисса многое оставалось неясным, исследования продолжались. В 1970 г. историк Аллен Уэйнстейн взялся доказать невиновность Хисса; тот ему помогал, дал несколько интервью, снабдил материалами. Однако историк неожиданно пришел к противоположному выводу, уличив Хисса, в частности, во лжи в истории с машинкой808. Сторонники Хисса упрекали историка в недостаточности доказательств. После краха СССР, в 1992 г., к Д. Волкогонову – историку и советнику президента Б. Ельцина по оборонным вопросам – обратились два американца, Хисс и Никсон, с просьбой найти документы с упоминанием фамилии Хисса и получили ответ, что таковых не найдено. Хисс ликовал. Но исследователи, в том числе Уэйнстейн, усомнились в тщательности поиска. Волкогонов вынужден был признать, что искал в архивах КГБ, тогда как Хисс был связан с военной разведкой, ГРУ809. В 1995 г. в США была рассекречена советская дипломатическая переписка 1930-40-х гг., расшифрованная еще в 1946 г. по проекту «Венона» (во время Второй мировой войны американцы не доверяли СССР, опасаясь заключения им сепаратного мира с фашистской Германией), которая оказалась секретной перепиской спецслужб. Она подтвердила существование в 1930-1940-е гг. широкой шпионской сети советской агентуры; в ней участвовало 349 коммунистов и сочувствующих 808 809 Weinstein А. Perjury: The Hiss-Chambers Case. N.Y., 1978. Ehrman J. A Half-Century of Controversy: The Alger Hiss Case: https://www.cia.gov/library/center-for-the-study-of-intelligence/kentcsi/vol44no5/html/v44i5a01p.htm из американцев и иммигрантов. Действовала сеть и во время войны, когда две страны были союзниками810. В телеграмме от 30 марта 1945 г. говорилось об американском агенте под кодовым именем «Алес» (ALES), который с 1935 г. работал на советскую военную разведку, участвовал в Ялтинской конференции, затем поехал в Москву, где высокопоставленный чиновник (предположительно А. Вышинский) поблагодарил его за работу. Ряд историков, в том числе Уэйнстейн и А. Васильев, полагает, что речь шла о Хиссе, ибо из всех американцев, входивших в делегацию США на Ялтинской конференции, только он вместе с госсекретарем Стеттиниусом ездил в Москву. Группа агентов была награждена советскими орденами; Алес получил орден Красного Знамени811. Однако исследователи К. Берд и С. Червонная выступили против отождествления Хисса с именем Алес, считая, что за этим именем скрывался другой агент. Ссылаясь на бывшего сотрудника КГБ, генераллейтенанта В. Павлова, работавшего в отделе иностранной разведки, они утверждают, что в расшифрованных телеграммах агент не мог упоминаться под собственной фамилией812. В 1994-1995 гг. Уэйнстейну и журналисту А. Васильеву, бывшему сотруднику КГБ, ныне живущему в Англии, представилась возможность поработать в архивах КГБ. В результате появилась книга о советском шпионаже в США в 1930–1940-е годы, названные ими «золотой эрой» агентуры СССР в Америке. Исследователи нашли несколько документов, связанных с Хиссом. В одном из них товарищ по партии Глассер 810 Haynes J.E., Klehr H. Venona: Decoding Soviet Espionage in America. New Haven; L., 2000. Р. 9. 811 Weinstein A., Vassiliev A. The Haunted Wood. N.Y., 1999. Р. 269. 812 Bird K., Chervonnaya S. The Mystery of Ales // American Scholar. Summer 2007: http://theamericanscholar.org/the-mystery-of-ales/ характеризует его как «сильного, непреклонного человека с твердым и решительным характером, который осознает, что он – коммунист со всеми вытекающими последствиями его нелегального статуса»813. Особенно важен доклад главы советской разведки в США во время войны Анатолия Горского от 23 декабря 1949 г. (фотокопия, сделанная Васильевым, опубликована в 2005 г.), где он сообщает о неудачах резидентуры в США за 1938-1948 гг. Среди большого списка потерянных агентов с кодовыми и настоящими именами одними из первых названы У. Чемберс (Карл) и О. Хисс (Ленарт), причем имя последнего написано кириллицей814. Новые подтверждения содержатся в книге “Шпионы: взлет и падение КГБ в Америке”, опубликованной в 2009 г. «Мы нашли сразу несколько “дымящихся пистолетов”, – заявил профессор истории университета Эмори в Атланте Харви Клэр, один из ее соавторов. – Васильев скопировал несколько документов, в которых упоминается Олджер Хисс под настоящим именем. В ряде других документов его называют кодовым именем, но из контекста явствует, что речь идет именно о нем. Я бы сказал, что одно из самых убедительных доказательств – это донесение КГБ от 1950 или 51 года, в котором говорится о ком-то под кодовым именем “Ленарт”. Сказано, что он агент ГРУ, военной разведки, и занимал должность руководителя одного из отделов Государственного департамента, и что в 1950-м он был осужден за действия, связанные со шпионажем. Единственное лицо, удовлетворяющее 813 Weinstein A., Vassiliev A. Op. cit. Р. 268. 814 Lowenthal D., Chervonnaya S. A. Gorsky Report: Dec 23, 1949 // History News Network (George Mason http://hnn.us/articles/11581.html University), May 2, 2005: всем критериям, – это Олджер Хисс. Так что мы считаем дело Хисса закрытым»815. Итак, история, длившаяся более 60 лет, завершена. К такому выводу склоняется теперь большинство исследователей. Хисс все-таки был коммунистом и советским агентом, а значит, информация Чемберса верна. Новые данные позволяют внимательнее отнестись и к сведениям из других источников. Бывший посол США во Франции У. Буллит в 1952 г. утверждал, выступая перед сенатским комитетом Маккарена, что в 1939 г. премьер-министр Э. Даладье сообщил ему информацию французской разведки: в госдепе действуют два советских агента по имени Хисс (вторым был младший брат Олджера Дональд)816. Бентли в 1945 г. среди названных имен упомянула некоего Юджина Хисса. Возможно, что слежка ФБР и прослушивание телефонных разговоров заставила Хисса перейти из государственного департамента в Фонд Карнеги. Впрочем, многим из команды Ф. Рузвельта после его смерти пришлось покинуть государственную службу. Пусть, как считают историки, дело закрыто, вопросы все-таки остаются: почему такой опытный политик, как Хисс, до конца был верен коммунистическим идеям даже после массовых репрессий в СССР и советско-германского пакта 1939 г.? Почему он так упорно доказывал свою невиновность, посвятив этому половину жизни? Наконец, почему обратился к Волкогонову, зная истину? Тут, вероятно, начинается сфера личной психологии, и возможны лишь предположения. В отличие от Чемберса, Хисс был человеком твердого 815 Haynes J.E., Klehr H., Vassiliev A. Spies: The Rise and Fall of the KGB in America. New Haven. 2009; Абаринов В. «Дело Хисса»: Юбилей шпионского процесса. 18.01.2010: http://www.svobodanews.ru/content/transcript/1933346.html 816 French in 1939 Called Hiss Red, Bullitt Says // Washington Post, April 9, 1952. характера, устойчивых взглядов и принципов, поэтому остался верен своим идеалам, ничего не рассказал о них ни на суде, ни в воспоминаниях, написанных незадолго до смерти, очень сухих и сдержанных. Он унес в могилу мотивы своих коммунистических убеждений, тогда как товарищ по Гарварду и компартии Дж. Эбт в 80-летнем возрасте все-таки признался в автобиографии, что был тайным членом КП США817. Скрытность, воспитанная с детства (семья скрывала самоубийство отца), позволила Хиссу до смерти вести двойную жизнь. Г. Люс выразил недоумение, как он, будучи коммунистом, не выдал своих взглядов в разговоре с разными людьми818. О подобной психологии рассказал на собственном опыте физик-теоретик Клаус Фукс, важнейший советский агент, семь лет передававший материалы о разработке атомной бомбы в США. Немецкий коммунист, бежавший из фашистской Германии в Англию, а затем в Америку, где работал в Манхэттенском проекте, признался, что выработал особый тип психологической стратегии, который позволил ему вести двойную жизнь, назвав его «контролируемой шизофренией»819. Немаловажно, что Хисс, снова в отличие от Чемберса, не хотел предать своих товарищей по компартии и коллег по администрации. Бороться до конца, возможно, заставляло его нежелание подводить администрацию Ф. Рузвельта и его «новый курс», делу которого он отдал пятнадцать лет жизни. Васильев после появления последней книги удивился бурной реакции в Америке на столь давние события820. Она объясняется не только тем, что у американцев все еще жива память о маккартизме, но и тем, что дело Хисса продолжает быть частью партийной борьбы. Современные сторонники Никсона, как прежде он сам, полагают, что либералы не 817 Haynes J.E., Klehr H. Venona… Р. 63. 818 Chambers W. Op. cit. P. 616. 819 Weinstein A., Vassiliev A. The Haunted Wood... Р. 324. 820 Абаринов В. «Дело Хисса»… простили ему дела Хисса, провалив на выборах президента в 1960 г. и губернатора Калифорнии и раздув скандал с Уотергейтом821. Был ли Хисс предателем? С точки зрения американских национальных интересов – да; он и другие советские агенты были врагами, пятой колонной в своей стране. Поскольку он ничего не рассказал о своих взглядах, попробуем реконструировать их. Хисс и его товарищи, как все американские прогрессисты начала ХХ в., хотели создать в своей стране более справедливое общество. Его контуры они увидели в идее коммунизма и в советской республике – разумеется, не зная ее реалий. Они стали коммунистами, чтобы приблизить приход этого нового общества. Компартия, как сказал один из них, Морис Коэн, приведет к установлению советской системы во всем мире, т.е. к «созданию лучшего общества для масс»822. Это понимал даже Никсон, заметивший, что Хисс вступил в компартию и стал шпионом, потому что «глубоко верил в коммунистическую теорию, коммунистические принципы и коммунистическое „видение“ идеального общества, которое скоро наступит»823. С этой целью он и его коллеги стремились усилить свое влияние в правительстве, помочь СССР, надеясь распространить коммунистические идеи в мире. Некоторые из них считали, что работают на Коминтерн и американскую компартию, а не на советские спецслужбы. Такие идейные агенты действовали не ради денег и личных интересов, поскольку были состоятельными людьми среднего класса, а исключительно по убеждению. 821 Лазарев А. Уотергейт: «Заговор» либералов против Никсона // Вестник. Русско-американский журнал. Мэриленд. № 15 (169), 3 июля 1997: http://www.vestnik.com/issues/97/0708/win/lazarev.htm 822 Klehr H., Haynes J.E., Firsov F.I. The Secret World of American Communism. New Haven; L., 1995. Р. 218. 823 Nixon R. Op. cit. P. 66. Когда полковник Борис Быков, глава советской военной разведки в США, спросил Чемберса, можно ли некоторых наградить деньгами, тот ответил отрицательно, ибо это восприняли бы как оскорбление. Таким был Хисс – потому он и дал бесплатно Чемберсу машину и квартиру. Но таковы же были и Г. Уайт, В. Перло, супруги Ю. и Э. Розенберги и др.; М. Стрейт, сын миллионера, близкого к семье Рузвельта, поддерживал коммунистов деньгами824. Клаус Фукс считал, что СССР как один из членов антигитлеровской коалиции тоже должен обладать секретом атомной бомбы, поэтому передавал ему материалы. Эти люди «как коммунисты, – полагает современный историк Э. Шрекер, – не разделяли традиционные формы патриотизма; они были интернационалистами, чья политическая лояльность переступала национальные границы. Они думали, что "строят <…> лучший мир для масс", а не предают свою страну»825. Молодые романтики-идеалисты из команды Рузвельта оказались мучениками, поверив в теорию коммунизма и советский социализм. Ради утопической идеи они жертвовали карьерой, семьей, а иногда и жизнью. В этом трагедия Хисса и его друзей. 824 Weinstein A., Vassiliev A. Op. cit. Р. 73, 75, 77. 825 Schrecker E. Op. cit. Р. 181. СКАЗАНИЕ ОБ ИУДЕ-ПРЕДАТЕЛЕ «Сказание Иеронима об Иуде-предателе» – один из оригинальных христианских апокрифов. Его создание относится ко временам раннего христианства, ссылка на этот текст содержится уже в трактате Оригена «Против Цельса» (1-я пол. III в.)826. В Средние века, после включения в XII в. в литературный сборник «Золотая легенда», «Сказание» стало популярно на латинском западе. Известны также его греческие версии827. Перевод на древнерусский язык появился в кон. XVI-XVII вв. и распространился в большом количестве списков828. Интерес читателей был, безусловно, вызван персоной Иуды, главного злодея Нового Завета. Повествования о похождениях персонажа-антигероя привлекают внимание читателей сегодня так же, как и в прежние времена. В Средневековье – эпоху, когда честь и верность являлись признанными ценностями, антигероем стал Иуда как величайший из предателей. «Грех есть беззаконие» (1 Ин. 3:4), то есть нарушение Божественного закона. Весь же Закон сводится, согласно Евангелию, к двум заповедям – любви к Богу и любви к ближним829. Предательство – это вероломство, то есть нарушение доверия и любви. Таким образом, всякий грех как нарушение закона Любви является предательством. И если, помня это, мы посмотрим на «Сказание», то сможем увидеть, что апокрифическая история Иуды – это цепь из 826 Соловьев С. Историко-литературные этюды. К легендам об Иуде- предателе. Вып. 1. Харьков, 1895. С. 60. 827 Публ. двух греческих текстов см.: Istrin V. Die griechische Version der Judas-Legende // Archiv für slavische Philologie. Berlin, 1898. Bd. 20. S. 605– 619. 828 Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2.Ч. 2: Л., 1989. С. 268. 829 Мф 22: 37-40; Мк. 12: 29-31; Лк. 10: 26-28. множества предательств и обманов, где предательство апостолом Иудой Иисуса Христа – лишь страшный итог. Повествование начинается с того, что от Иуды отказывается мать и пускает колыбель с ним по волнам. Таким образом, родная мать фактически предает Иуду. Усыновившая Иуду царица идет на обман, выдавая чужого ребенка за царского, также предавая своего мужа. Когда мальчик Иуда подрос, уже он предает свою приемную мать, обижая и затем убивая ее родного сына. Прибыв в Иерусалим, Иуда вновь совершает предательство, теперь уже своего народа, став слугой Пилата, наместника римлян-захватчиков. После этого Иуда убивает своего отца, тем самым предавая и его. Женитьба на матери также является предательством. Последнее, великое предательство – это предательство Иисуса Христа. Таким образом, в судьбе апокрифического Иуды есть предательство матерью сына, женой – мужа, братом – брата, сыном – матери, сыном – отца, учеником – учителя, человеком – Бога. Один из самых значимых эпизодов в «предательской биографии» Иуды – его противоестественный брак. В кровосмешении ярко проявляется родство предательства с извращением: ведь, по сути, предательство есть извращение любви. Именно эпизод с инцестом чаще всего привлекает внимание ученых к «Сказанию». Исследователи обычно связывают «Сказание» с мифом об Эдипе830. Так, В.Я. Пропп характеризует его как классический образец 830 Гудзий Н.К. К легендам об Иуде предателе и Андрее Критском // Русский филологический вестник. 1915. № 1. С. 1-4, 7-21, 31-22; Костомаров Н.И. Легенда о кровосмесителе // Н.И. Костомаров. Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 1. С. 313-315; Яцимирский А.И. К славянским легендам о кровосмешении // Пошана. Сборник Харьковского историкофилологического общества, изданный в честь проф. Н. Ф. Сумцова. Харьков, 1909. Т. 18. С. 404-411; Иностранную библиографию см. в: Соловьев С. Указ. соч. С. 157-159. одного из фольклорных кровосмешением не типов является «эдипова сюжета»831. уникальным для Сюжет с средневековой апокрифической традиции, он присутствует в легендах о св. папе Григории, св. Альбане, св. Андрее Критском. Самая древняя из них, о папе Григории, датируется XI в. Однако, несмотря на схожую фабулу, эти легенды не связаны со сказанием об Иуде. Важно то, что в них инцест всегда играет вполне определенную сюжетную роль: главный герой совершает этот тягчайший грех, но кается в нем, достигая после покаяния святости. Акцент делается на всесилии покаяния832. В «Сказании» же Иуда после покаяния становится апостолом Христа, но затем впадает в грех еще более ужасный: предательство самого противоестественным Бога браком из с сребролюбия. матерью Следовательно, греховность героя не исчерпывается. В этом отличие «Сказания» от мифа об Эдипе и вышеупомянутых легендах о святых. Пророческий сон матери также говорит не об инцесте, а о том, что сын «явится виною погибели всего рода нашего». Таким образом, нельзя сказать, что кровосмешение является величайшим грехом Иуды и кульминацией его греховной истории; «эдипов сюжет» для автора – лишь литературный прием, с помощью которого он стремится 831 Пропп В.Я. Фольклор и действительность (Исследования по фольклору и мифологии Востока). М.,1976. С. 260-261. 832 Соловьев С. Указ. соч. С. 156; Сказание об Иуде нашло отражение и в народном фольклоре, записанном в России в ХХ веке. В нем, в некоторых вариантах Сказания введен мотив всесильности покаяния, очищающий даже предателя Иуду. (см.: Сумцов Н.Ф. Очерки истории южнорусских апокрифических сказаний и песен. // Киевская старина, 1887, №9; Соколов Е. Религиозно-народные поверья и сказания // «Живая старина», 1899, вып. 3, с. 391; Про Юду Искариота // Етнографiчний збiрник. Львiв, 1902. Т.12; Об Юде предателе // Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. Пг., 1917. Вып.1; Юда Искариот // Северо-русские сказки в записях А.И. Никифорова. М.-Л., 1961. показать, что Иуда, до того как стал апостолом и предал Христа, уже совершал смертные грехи. Особо важны для понимания «Сказания» лежащие в его основе параллели с библейскими сюжетами, на которых построен весь текст апокрифа. Так, описание молодости Иуды перекликается с молодостью пророка Моисея, изложенной в Библии. В «Сказании» мать Иуды, не желая растить губителя своего народа, отправляет младенца-Иуду в «ковчежце» по морским волнам, его усыновляет бездетная царица. Иуда вырастает, убивает своего названного брата и бежит в Иудею, опасаясь наказания. В Ветхом Завете мать Моисея боится, что сына убьют египтяне, по приказу властей казнящие еврейских мальчиков, и спускает колыбель с сыном в Нил, затем его подбирает и усыновляет дочь фараона. Повзрослевший Моисей совершает убийство надсмотрщика, обижавшего еврея, и, опасаясь гнева фараона, бежит из страны. (Исх. 2:1-15) Видно, что сюжеты крайне схожи, Иуда уподобляется Моисею даже в деталях биографии, становясь «антиМоисеем», не спасающим, а губящим еврейский народ, ввергающим его в богоотступничество. Соперничество братьев, ситуация, когда неродной сын обижает родного, вызывает у читателей ассоциации со столкновением Исаака и Исмаила, сыновей законной жены Авраама Сарры и ее служанки Агари. В книге Бытия конфликт заканчивается изгнанием «незаконных» Исмаила и Агари в пустыню. (Быт. 21: 9-10). Тайное убийство Иудой своего брата является отсылкой к убийству Авеля Каином (Быт. 4:3-8). Эпизод с садом, яблок из которого страстно хочет Пилат, прямо соотносится с библейской историей о царе Ахаве, возжелавшем виноградник Навуфея (3Цар. 21:1-15). В обоих случаях перед нами нечестивые правители, желающие отобрать сад у простого подданного и получающие желаемое посредством убийства хозяина. Исследователи, говоря о «Сказании» как о своего рода переосмыслении мифа об Эдипе, подчеркивают идею фатума – неотвратимого рока – пронизывающую все произведение833. Мысль о бессилии человека перед злым роком характерна для античного мировоззрения. В то же время мотив неотвратимости судьбы известен во всех фольклорных историях о кровосмесителях, где он скорее является компонентом сюжета, чем мировоззренческим элементом834. Однако такое представление о причине предательства Иуды является нетипичным для христианской традиции835. В «Сказании» Иуда обречен на предательство еще до рождения: ему свыше суждено быть предателем и губителем своего народа, об этом повествует пророческий сон его матери. В Библии такое «негативное» пророчество относится только к Антихристу, более во всей библейской истории «предопределений ко злу» нет. Зато пророчество об Иуде из «Сказания» очень похоже на пророчество о рождении Иоанна Крестителя, в котором ангел говорит, что о сыне Захарии возрадуются люди, потому, что он обратит к Богу многих из сынов Израилевых (Лук.1:13-17). Однако пророчество из «Сказания» обратно по смыслу новозаветному: если Иоанн Предтеча готовит путь Христу и спасет многих единоплеменников, то Иуда – предтеча Антихриста и погубит Израиль. Сродство с Антихристом у Иуды в «Сказании» подчеркивает и то, что его отец, Рувим, происходит из колена Данова, к которому, по библейскому пророчеству, будет принадлежать и Антихрист. Ключом к пониманию текста может быть предположение С. Соловьева о том, что «Сказание» было написано в ходе полемики против секты каинитов. Эта гностическая секта была известна св. Иринею Лионскому, который в своем трактате «Против ересей» охарактеризовал их взгляды так: «Другие опять говорят, что Каин происходит от высшей силы, и Исава, Корея, Содомлян и всех таковых же признают своими родственниками, и 833 Соловьев С. Указ. соч. С. 185. 834 Там же. 835 О различных взглядах на связь предательства Иуды и Божественного Предопределения см.: Булгаков С., прот. Иуда Искариот – Апостол Предатель // Путь. 1931. №7. С. 5-10. поэтому они были гонимы Творцом, но ни один из них не потерпел вреда, ибо Премудрость взяла от них назад к себе самой свою собственность. И это, учат они, хорошо знал предатель Иуда, и так как он только знал истину, то и совершил тайну предания, и чрез него, говорят они, разрешено все земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя Евангелием Иуды»836. Так же, по замечанию св. Иринея, каиниты следовали учению гностика Карпократа о том, что освобождение духа от власти материи осуществляется через разврат и отказ от любых ограничений для тела. Из текста видно, что для христианского автора каиниты ассоциировались с тремя особенностями: положительным отношением к великим ветхозаветным грешникам, восприятием Иуды как спасителя мира и одобрением извращений. Некоторые черты учения каинитов прослеживаются и в образе Иуды из «Сказания». Иуда здесь действительно «великий человек», но его величие для автора апокрифа состоит лишь в величине его греховности. Иуда в «Сказании» предстает своего рода антимессией, ветхозаветным предтечей Антихриста. Автор добивается этого через использование литературных топосов, среди которых есть как прямые отсылки к грешникам (библейский Каин и мифологический Эдип), так и «перевернутые» сюжеты из жизнеописаний величайших праведников Ветхого и Нового Завета – пророка Моисея и Иоанна Крестителя. Апокрифическая биография Иуды состоит из различных безмерных злодеяний, величайшее из которых – предательство своего Учителя и своего Бога. Даже свою жизнь Иуда завершает противоестественным образом − самоубийством. Можно предположить, что автор «Сказания» создавал «биографию» Иуды согласно своим представлениям об учении каинитов, изображая Искариота как «первого каинита». Как бы то ни было, но к XIII в. этот замысел автора вряд ли улавливался читателями «Сказания»: полемика с гностиками уже была не актуальна. Аудиторию, скорее всего, привлекали возможность «заглянуть за кулисы» Евангельского повествования, а также созданный автором колоритный образ несчастного злодея, кровосмесителя и предателя. Алексей Крылов 836 Ириней Лионский. Против ересей. Кн. 1. Гл. XXXI // Против ересей. Доказательство апостольской проповеди. СПб., 2008. С. 112-113. Текст сказания приведен по двум рукописным спискам конца XVII в.: 1) РНБ. Соловецкое собрание. Д. 240. Лл. 238-240837. 2) РНБ, Q.XVII.192. Л. 39 об.- 52 об. Оба списка имеют незначительные разночтения, основные даны в тексте в скобках курсивом по рукописи Q.XVII.192. Состав рукописи 240 Соловецкого собрания: Л.1. Реестр или главы Божественныя книги сея. Лл. 3-43. Иже во святых отца нашего Иоанна архиепископа Константина града Златоустаго Слово о покаянии к Федору мниху испадшему. Лл. 46-52. Главы книги сия Великого Зерцала (266 глав). Лл. 54-197. Великое Зерцало. Лл. 198-237. Летописец киевский о начале древняго славянороссийского народа и о прозвище его. Лл. 238-240. Сказание неложное о Июде предателе. Лл. 188 об.-199. Каталог, сиесть сословие пап старого Рима, преведенный на славянский язык. В отличие от парадной рукописи в лист Соловецкого собрания, рукопись Q.XVII.192. в четверть листа представляет собой собрание множества небольших произведений самого разного характера и содержания, написанных разными почерками. Текст: Сказание неложное от мужа праведна и свята западниа церкве великаго учителя Иеронима (святаго) о Июде предатели бывшем Господа нашего Иисуса Христа списанное (с киевския печати), сице начинается: 837 См.: Соловецкие рукописи, находящихся в библиотеке Казанской духовной Академии. Часть 1. Казань, 1881. С. 553-557; Порфирьев И.Я. Апокрифические сказания о новозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки. СПб., 1890. С. 231-234. Бысть некий муж во Иерусалиме именем Рувим иже инако именовавшежеся Симон, от колена Данова, неции (же) глаголют от колена Исахарова. Сей Симон имеяше жену именем Цыборию. И беста (же) во едину ночь с собою, зачат Цыбория сына и уснувши сон виде и воспрянувши (же от сна), страхом велиим одержима (бысть) со воздыханием и сетованием мужу своему начат поведати глаголя: Видехся, рече, рождьши сына зело злаго, иже явися всему роду нашему виною погибели. К ней же муж рече: пустошная и слышанию недостоиная глаголеши, лукавый бо дух устраши тя. К нему же жена: аще, рече, немедлевши зачну во чреве и рожду сына, без всякого усомнения не лукавый дух устраши мя, но токмо есть откровение истинно. И абие в то время зачат во чреве. Приспевшу же времени рождения, родися им сын и бояхуся зело о нем. И что бы ему сотворили, мышляху в себе глаголюще: убили быхом сына наю ужасно есть, такожде и питати губителя рода своего и се не безбедно (небезделно) есть. Абие же написавши на хартии имя ему Июда купно с ним вложиша в ковчежец и на море пустиша. Сего волны морские на остров нарицаемый Искариот принесоша, и от сего острова Июда Искариотский наречеся. Сего острова жена царева не имеяше чад, сия в то время изыде к морю (на море) утешитися, и видех ковчежец влающися при брегу моря, повеле и взяти и отверзти, хотя видети бывшее. И обрете в нем отроча красно. И вздохнувши в себе рече: увы мне неплодней! хотела бых и аз таковое имети чадо, да не останет тще без наследия царство мое! И сего ради таи повеле отроча сие доити, и себе быти непраздну лестно рече, по сих и родити младенца солга. И во все ея царство слава велия изыде о сем, яко царица роди сына. Муж же ея царь, яко не знаяше о сем, в правду сие вменяше, радовашеся зело сына ради рождьшагося. И вси людие его с ним ликоваху. Сие отроча по чину царскому и благолепию питати царь повеле. Непомнозе же времени царица заченши вправду от семени мужа своего во время свое сына породи. Егда же оба младенца подрастоша, многажды бяху (всегда) играющие с собою и Июда сына царева многажды уничижающи бияше, и множицею плакати отроча творяще. Царица же, сие (всегда) видя, зело скорбяше на Июду, множицею (многажды) биюще его, знающе, яко несть сын ея. По времени же не мале не утаися неправде дело, но яве всем открыся, яко Июда несть сын царев, но на море обретеся. Сие же Июда ощутивши, устыдеся зело и брата своего мнимаго, сына царева, тай убив. Убоявшижеся надлежащия себе беды, да не и сам того ради убиен будет, гонзну убежати во Иерусалим с теми, иже дань отдаяти несоша. И прилепися к слугам Пилата, бывша в то время игемона Иерусалимляном. И понеже вещи подобны себе удоб смеситися могут, прииде к Пилату и угоден ему бысть. Пилат же, увиде Июду, яко нравом подобен ему, прият его в дом свой, не по мнозе же времени начат зело любити его. И сотвори и старейшину и строителя дому своему, и вси слуги от мала даже до велика послушаху его. Случи же ся во един от дней, Пилат взираше из дому своего на некий сад, не далече сущий сему от двора его, и виде в нем яблоки зело доброзрачны, от них же желаше ясти. Сей же сад бяше Рувима, отца Июдина. Июда же Рувима, такожде Июды Рувим не знаяше, яко сын ему бе. Но сие токмо мняше и всегда в сердце своем помышляше Рувим яко сын его с ковчежцем потопе в мори. И (Токажде) Иуда же, отноюд не знаяше, кто есть отец его, и мати родившая й, и где есть отечество его. Посем призвав й Пилат к себе и рече: сице желает душа моя плода вкусити от сада онаго, аще не снем от него, смертию умру. Июда же, слышав се слово, тече скоро в сад и нача угодныя ему яблоки урывати. По случаю же в то время прииде Рувим и, виде Июду в своем саде яблока порывающа, разгневася на нь зело. И друг другу начаша поношати и бранитися, по сих битися. Един единому одолевающи, последи же Июда взем камень и удари Рувима по выи и уби язвою смертною отца своего. Яблока же вземши, принесе к Пилату, и вся приключившаяся ему возвести. Егда же к вечеру бысть надшедши нощи, Рувим в саде своем обретеся мертвый, и вси глаголаху напрасно сиречь, смертию нечаемою сему умерети приключися. Некоему же времени минувшу, вдаст Пилат все имение Рувима и Циборию, жену его, матерь июдину, за жену Июде, возлюбленному отроку своему, отдаде. Во един же от дней Цыбория, тяжко сетующи, воздыхаше. Муж же ея, Иуда, что ей бысть, прилежно о сем испытоваше. Рече же к нему жена: увы мне! всех жен аз окаяннейша, ибо отроча, сына моего ввергох в море, мужа же моего, напрасно умерша, обретох. (Еще же) Пилат же приложи ми, люте уязвленной, слезы к слезам, тебе мя совокупив и многим насилием за жену предаде. И егда сия вся о детищи своем изрече Цыбория и Июда такожде приключившаяся ему возвести ей о всем. И тако обретеся Июда матерь свою, привед к себе во жену, и живяше с нею, и отца своего уби. Сего ради кающися по совету Цыбории, матере и жены своея, прииде к Господу нашему Иисус Христу, учащу в то время и вся недоужныя исцеляющу во всей Иудеи, и прощения от него о гресех своих сподобися. Сего (ради) Господь по недоведомых божественных судбах своих тако возлюби, яко и на апостольство себе избра, и попечение ему о себе и о прочих апостолех еже к требованию телесному испоручи. Он бо ковчежец имеяше и вметаемая Христова в милостию ( в милостыню) ношаша. Той же по сих бысть и предатель господови и владыце своему сей скорбяше и во время страсти Господни о мире838, яко могущее на трех сот пенязь продатися и датися нищим в требование : не продано бысть, но туне пролияно на главу Христову. Не яко бо о нищих печашеся, но яко тать бе по писанию святаго Иоанна Евангелиста в главе 12. Сего ради, шед продаде Господа Иисуса иудеом на 30 сребреницех, иже кождо в себе содержаше 10 пенязей. Пенязь же имеет в себе 10 грошей полских, и тако тещту мира трехсот пенязей наполни себе; или яко инии глаголют: иже всего того еже Христу приношашеся, от сих десятую часть всегда крадяше, и того ради за десятую часть, юже погуби в мире многоценном, сиречь за 30 сребренник, Иисуса продаде. Их же, по сем раскаявся, жидом паки вспят возврати. И повергши сребреники в церкви, шед, и на древе обесившися, удавися. И проседеся посреде, и излияся вся утроба его. Подобаше бо чреслом (его) раздратися и утробе всей излиятися, в ней же зачатися и родися ков и предателство на 838 Здесь имеется ввиду «мvро» (благовоние). Господа своего. Надлежаше же, и ужем срамотным завязатися гортани его, от ню (Июду) уже изыде сложение цены безценнаго Господа (нашего Иисуса Христа) и слово лукаво. Добре сеи на воздусе погибе, иже ангел и человек оскорби, от предел ангелских и человеческих изгнану, инде, токмо на воздусе с демоны сему водворятися и погибнути належаще. Нас же, чтущих и слышащих сие беззаконное его житие и деяние, от таковаго злаго нрава сохрани всех Христе Боже наш и сподоби небесному царствию твоему славимый со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь. Перевод: Сказание правдивое мужа праведного и святой западной церкви великого учителя Иеронима об Иуде, ставшем предателем Господа нашего Иисуса Христа. Был некий муж в Иерусалиме именем Рувим, его же еще именовали Симоном из колена Данова, некоторые же говорят, что он – из колена Иссахарова. Этот Симон имел жену именем Циборию. И были они одной ночью вместе. Зачала Цибория сына и, уснув, увидела сон, и проснулась от сильного страха, ее объявшего. Со вздохами и причитаниями начала она рассказывать своему мужу, говоря: «Привиделось мне, что рожу я сына очень злого, который станет причиной гибели роду нашему». А муж ей ответил: «Пустяки ты говоришь, которые и слушать ни к чему, это дьявольский дух устрашает тебя». А жена ему в ответ говорит: «Если зачну немедленно в чреве своем и рожу сына, то, без всякого сомнения, это не дьявольский дух устрашал меня, это было истинное откровение». И тотчас зачала во чреве. Когда пришло время рожать, родился у них сын, и они очень боялись его. И думали про себя, что бы такое с ним сделать, и говорили: «Убить сына – это ужасно, но и вскармливать губителя рода своего тоже опасно». Тотчас написали на пергамене его имя «Иуда» и вместе с ним вложили в ковчежец и по морю пустили. Его волны морские принесли на остров Искариот, и от этого острова он стал называться Иуда Искариотский. Жена царя этого острова не имела детей. Пошла она в то время к морю утешиться от печали, и увидела ковчежец, колыхающийся на волнах у морского берега; она повелела его взять и открыть, чтобы увидеть, что в нем. И нашла в нем красивого ребенка. И вздохнув, сказала себе: «Увы мне, бесплодной! Хотела бы и я такое иметь чадо, чтобы не осталось понапрасну царство мое без наследника!» И ради этого повелела младенца кормить грудью, а о себе обманным образом говорить, что беременна, а потом солгала, что родила младенца. И по всему ее царству слава великая пошла, что царица родила сына. Муж же ее, царь, так как не знал о том, принял все за правду и очень радовался рождению сына. И все его люди с ним ликовали. Этого ребенка царь повелел вскармливать по чину царскому и благолепию. Прошло немного времени, а царица и вправду забеременела от семени мужа своего и в положенное время родила сына. Когда же оба младенца подросли, часто были вместе, и Иуда царского сына множество раз бил, чтобы унизить, и отрок много от этого плакал. Царица же, видя это, очень озлобилась на Иуду и много его била, зная, что он – не ее сын. Прошло время, и утаить неправое дело не удалось, всем стало известно, что Иуда – не царский сын, что его нашли в море. Почувствовав это, Иуда был весьма уязвлен, и брата своего мнимого, царского сына, тайно убил. Испугавшись себе беды, что и сам он за это убит будет, решил убежать в Иерусалим с теми людьми, что за данью приходили. И пристал он к слугам Пилата, бывшего в то время игемоном Иерусалимским. И поскольку вещи, подобные друг другу, легко соединяются, пришел он к Пилату и стал ему угождать. Пилат же, увидев, что Иуда нравом подобен ему, принял его в дом свой и скоро очень его полюбил. И сделал его старостой и управляющим домом своим, и все слуги от мала до велика слушались его. Случилось же так в один из дней: Пилат смотрел из дома своего на некий сад, находящийся неподалеку от его дома, и видел в нем яблоки весьма хорошие на вид, и пожелал их попробовать. Сад этот был Рувима, отца Иуды. Иуда же Рувима не знал, что он его отец, также и Рувим не знал, что Иуда – его сын. Рувим так полагал и в душе считал, что сын его утонул в море. И Иуда тоже не знал, кто отец его и кто его родная мать, и где его отечество. Итак, вызвал его Пилат к себе и сказал: «Так желает душа моя вкусить плодов из сада этого, что если не съем их, то умру». Иуда же, услышав эти слова, побежал скорее в сад и начал желанные Пилату яблоки срывать. Случайно же в то время пришел Рувим и увидел Иуду в своем саду, рвущего яблоки, и очень на него разгневался. И начали они друг дружку поносить и браниться, а потом дело дошло и до драки. Одолевали друг друга поочередно, потом Иуда взял камень и ударил Рувима по шее и нанес смертельную рану отцу своему. Яблоки же взял и принес к Пилату, и о всем случившемся ему рассказал. Когда же вечер сменила ночь, Рувим в своем саду был найден мертвым, и все говорили, что он умер внезапною смертью. Когда минуло некоторое время, отдал Пилат Иуде все имение Рувима и Циборию, жену его, которая была матерью Иуды, в жены ему же, своему любимцу. В один из дней Цибория, тяжко вздыхая, сетовала на жизнь. Муж же ее Иуда стал прилежно допытываться, что с ней случилось. Сказала ему жена: «Увы мне! Из всех женщин я – несчастнейшая, ибо младенца, сына моего, ввергла в море, а мужа своего, безвременно умершего, потеряла. Пилат же добавил мне, и без того жестоко уязвленной, слезы к слезам, тебя со мной соединив и насильно в жены отдав». И Цибория рассказала ему о своем ребенке. Иуда также поведал ей свою историю. И так нашел Иуда мать свою, которую взял себе в жены и жил с ней, и отца своего убил. Из-за этого, раскаиваясь, по совету матери и жены своей Цибории, пришел к Господу нашему Иисусу Христу, учившему в то время и всех больных исцелявшему по всей Иудее, и прощение в грехах своих от него получил. Его Господь по неведомому своему божественному провидению так полюбил, что и на апостольство Свое избрал, и попечение ему о Себе и о прочих апостолах поручил в нуждах телесных: он носил ковчежец, в который Христу милостыню подавали. Он же уже тогда был и предатель был Господу нашему и своему владыке. У него во время страстей Господних находилось миро, которое можно было бы за триста монет продать и раздать их просящим подаяние нищим, оно же не продано было, но напрасно пролито на главу Христову. Не был Иуда заботящимся о нищих, а был как тать, по писанию святого Иоанна Евангелиста, в главе 12. И поэтому он пошел и передал Господа Иисуса иудеям за 30 серебряников, каждый из них содержал в себе 10 монет, а те монеты были равны 10 грошам польским. И так цену, которую давали за миро, триста монет, он восполнил себе, или, как другие говорят, он всегда крал десятую часть из того, что подавали Христу, и за эту десятую часть, которую он погубил в драгоценном мире, равную 30 серебряникам, Иисуса он и продал. Но потом раскаялся и евреям их назад возвратил, швырнул их в церкви, вышел и на дереве повесился. И лопнул он посередине, и вылилась вся утроба его. Следовало чреслам его разорваться и утробе всей вылиться, поскольку в ней зачались и родились его злой тайный умысел и предательство Господа своего. Следовало и срамным узлом завязаться гортани его, из нее же вышел расчет цены бесценного Господа и слово дьявольское. Хорошо, что он, в воздухе вися, погиб, поскольку и ангелов, и людей оскорбил, и из пределов ангельских и человеческих изгнан. Нигде, кроме как в воздухе, с демонами, ему находиться и погибнуть не надлежало. Нас же, читающих и слышащих это беззаконное его житие и деяния, от такого злого нрава сохрани всех Христе Боже наш, и сподоби небесному царствию твоему, славимый со Отцом и Святым Духом во веки. Аминь. Публикация и перевод О.Е. Кошелевой
