Монголо-Тибетская экспедиция П.К. Козлова (1923–1926 гг.)

А.И. Андреев, Т.И. Юсупова
П.К. Козлов и его Монголо-Тибетская экспедиция 1923–1926 гг.
Выдающийся путешественник Пётр Кузьмич Козлов (1863–1935) принадлежит к блестящей плеяде энтузиастов-исследователей Центральной Азии второй половины XIX – начала XX века. Ученик и последователь Н.М. Пржевальского, он целиком посвятил свою жизнь
научному освоению обширных территорий азиатского материка, малоизученных или совсем
неизвестных географической науке того времени.
П.К. Козлов родился в бедной малограмотной семье в г. Духовщина на Смоленщине.
Окончив городское шестиклассное училище, он собирался поступить в Виленский учительский институт, однако педагоги (среди которых был известный в будущем деятель просвещения В.П. Вахтеров) не смогли выхлопотать ему казенную стипендию. Петру Козлову пришлось устроиться работать в контору местного винокуренного завода в посёлке Слобода
(ныне г. Пржевальск, Смоленской обл.). Случайная встреча с Н.М. Пржевальским в 1882 г. в
Слободе, где находилось имение прославленного путешественника, круто изменила жизнь
деревенского юноши. Н.М. Пржевальский увидел в юном Петре Козлове родственную «душу
номада» и предложил участвовать в своей 4-ой Центральноазиатской (2-ой Тибетской) экспедиции. Для этого Козлову пришлось сдать экзамен за курс Смоленского реального училища и
поступить вольноопределяющимся в армию, поскольку Н.М. Пржевальский комплектовал
свои экспедиции исключительно из военнослужащих. «Пржевальский явился моим великим
отцом: он воспитывал, учил и руководил общей и частной подготовкой к путешествию», –
вспоминал позднее Козлов [1]. Под непосредственным руководством Н.М. Пржевальского
юноша приобрёл необходимые для дальних странствий знания и практические навыки, в
частности обучился искусству препаратора. В дальнейшем, работая рядом с
Н.М. Пржевальским, П.К. Козлов сформировался как профессиональный путешественникисследователь, овладел его экстенсивно-описательным методом «маршрутной рекогносцировки» и успешно использовал в своей исследовательской деятельности.
«Из этого двухлетнего, первого для меня путешествия, я возвратился иным человеком
– Центральная Азия стала для меня целью жизни», – писал Козлов в кратком биографическом
очерке. «Такое убеждение не поколебалось, наоборот ещё более укрепилось после тяжёлых
нравственных страданий, связанных с неожиданной смертью моего незабвенного учителя
<...>» [2]. Светлый образ Н.М. Пржевальского (Пшевы) вдохновлял Козлова всю его жизнь и
даже жену, Елизавету Владимировну Пушкареву, он называл ласковым именем Пшевик,
Пшевочка.
Другим столь же высокочтимым учителем и покровителем Козлова долгие годы был
знаменитый географ-путешественник, вице-председатель ИРГО П.П. Семёнов-Тян-Шанский,
немало
содействовавший
его
экспедиционной
деятельности
после
смерти
Н.М. Пржевальского.
С 1883 по 1926 гг. П.К. Козлов совершил шесть больших экспедиций в Монголию, Западный и Северный Китай и Восточный Тибет, три из которых возглавил лично 1. Особенно
П.К. Козлов участвовал в 4-й Центральноазиатской экспедиции Н.М. Пржевальского 1883–
1885 гг., Тибетской экспедиции М.В. Певцова 1889–1890 гг., Тибетской экспедиции
В.И. Роборовского 1893–1895 гг.; возглавлял: Монголо-Камскую экспедицию 1899–1901 гг.,
1
1
ярко его талант, как путешественника-натуралиста, проявился во время первой самостоятельной Монголо-Камской экспедиции 1899–1901 гг. Её научные результаты превзошли все ожидания – Козлов привёз в Санкт-Петербург огромную и необычайно разнообразную естественно-историческую коллекцию, интересные этнографические сведения о кочевых племенах Тибета, ценнейшие данные по зоогеографии совершенно неизученных областей Центральной
Азии. В результате этой экспедиции, прошедшей со съёмкою более 10000 км., были нанесены
на карту крупнейшие хребты в Восточном и Центральном Тибете (хребет Русского Географического Общества, хребет Водораздел (бассейнов Хуан-хэ и Янцзы), хребет Рокхилла и др.).
Исследования Козлова получили высокую оценку мирового научного сообщества. Снарядившее экспедицию ИРГО наградило путешественника за выдающийся вклад в изучение
Центральной Азии своей высшей наградой – Константиновской золотой медалью.
Следующая экспедиция Козлова – Монголо-Сычуанская (1907–1909) – прославила его
уникальными археологическими находками, сделанными при раскопках «мёртвого» города
Хара-хото на р. Эдзин-гол, в песках южной Гоби. В одной из культовых построек – субургане-реликварии, получившем название «знаменитый», П.К. Козлову посчастливилось найти
богатейшую коллекцию, содержащую тысячи книг и рукописей на тангутском, китайском,
тибетском и уйгурском языках, сотни скульптур и икон, святыни из буддийских храмов и
т. п. Материалы из «знаменитого» субургана позволили учёным восстановить историю забытого тангутского государства Си-Ся, просуществовавшего около 250 лет (982–1227 гг.) на
территории современного северного Китая.
Открытие и сенсационные раскопки Хара-хото получили большой резонанс в научном
мире, что принесло Козлову высшие награды Итальянского и Лондонского географических
обществ, премию им. П.А. Чихачева Французской Академии наук, а ИРГО и Венгерское географическое общество избрали его почётным членом, соответственно в 1910 и 1911 гг.
Монголо-Камская и Монголо-Сычуанская экспедиции Козлова обогатили российские
музеи многочисленными естественно-научными и художественными сокровищами и в то же
время существенно упрочили приоритет России в изучении центральноазиатского региона.
Ещё одно важное событие в жизни Козлова этого периода – знакомство с духовным и
светским правителем Тибета Далай-ламой ХIII. Их первая встреча произошла в 1905 г., в столице Внешней Монголии Урге, куда Далай-лама был вынужден бежать из-за вторжения в Тибет англичан. Капитан Козлов2 приветствовал тибетского первосвященника и поднёс ему подарки от имени ИРГО за гостеприимство, оказанное Монголо-Камской экспедиции в 1899–
1901 гг., а также, по поручению МИД и Главного штаба, обсуждал возможность предоставления Россией помощи Тибету. Встреча Козлова с Далай-ламой, происшедшая в столь драматический для Тибета момент, положила начало их тёплым дружеским отношениям, продолжавшимся долгие годы.
В 1909 г. путешественник нанёс новый визит правителю Тибета – на этот раз в буддийском монастыре Гумбум (в провинции Амдо, в Восточном Тибете). Завязывание близких
отношений с Далай-ламой и его приближёнными имело не только важное политическое знаМонголо-Сычуанскую экспедицию 1907–1909 гг. и Монголо-Тибетскую экспедицию 1923–
1926 гг.
Военная карьера П.К. Козлова была столь же удачной, как и исследовательская. Окончив
Санкт-Петербургское пехотное училище в 1888 г. он прошёл путь от подпоручика до генералмайора (последнее звание было присвоено в конце 1916 г.).
2
2
чение, с точки зрения укрепления русско-тибетских связей, но было весьма полезным и в
личном плане, поскольку открывало перед пытливым исследователем двери в запретную для
европейцев Лхасу.
Этим обстоятельством Козлов попытался воспользоваться в 1914 г., начав подготовку
к новому большому путешествию. Экспедиция проектировалась как Монголо-Тибетская. Её
целью должно было стать дополнительное исследование развалин Хара-хото и изучение Тибетского нагорья, главным образом бассейнов верхнего течения трёх великих рек Азии –
Янцзы, Меконга и Салуэна. В то же время Козлов втайне надеялся, что ему наконец-то удастся осуществить свою и своего учителя заветную мечту – побывать в Лхасе. Но в его планы
неожиданно вмешалась мировая война. В результате полковник Генштаба П.К. Козлов отправился на Юго-Западный фронт, где некоторое время исполнял должность коменданта городов Тарнов и Яссы. А затем в 1915 г. его командировали в Монголию во главе особой правительственной экспедиции («Монголэкс»), занимавшейся закупками скота для нужд действующей армии.
Октябрьскую революцию Козлов воспринял неоднозначно, но от сотрудничества с
большевиками не отказался. Не последнюю роль в этом сыграла его востребованность новой
властью. Уже в ноябре 1917 г., Российская академия наук назначает Козлова комиссаром в
знаменитый крымский акклиматизационный зоопарк-заповедник Аскания-Нова. Такое
назначение не было случайным: хорошо знакомый с самим зоопарком и его основателем
Ф.Э. Фальц-Фейном, Козлов ещё до войны энергично выступал за скорейшую национализацию этого уникального уголка природы. И в новых политических условиях он продолжил
борьбу за сохранение зоопарка от разграбления и уничтожения, итогом которой стал декрет
правительства советской Украины о «сбережении» Аскании-Нова в апреле 1919 г. [3].
С окончанием гражданской войны появилась надежда на возобновление исследовательской деятельности, на новое путешествие в любимую Центральную Азию. 22 августа
1922 г. Козлов выступил с докладом в Совете РГО, в котором поднял вопрос о возрождении
несостоявшейся Монголо-Тибетской экспедиции, «на тех же основаниях и с той же программой научных исследований, какая была предложена Обществу в 1914 году». Начальный этап
её деятельности предполагалось сосредоточить в низовьях Эдзин-гола, в Хара-хото. По окончании работ, один из его старших помощников (археолог) с двумя спутниками должны были
вернуться в Россию «с караваном научных ценностей», добытых во время раскопок. Тем временем, остальные участники во главе с Козловым перемещались в долину Цайдам, и в зависимости от времени года либо сразу же поднимались на Тибетское плоскогорье и держали
путь к югу, последовательно останавливаясь для обследования бассейнов Янцзы, Меконга и
Салуэна, либо оставались на зимовку в преддверии Тибета, в Цайдаме. Там намечалось
устроить склад и метеорологическую станцию и заняться изучением быта, обычаев и религии
кочевых племен верхних монголов и северных тибетцев, обитающих в районе хребта БурханБудда [4].
Руководство РГО (Ю.М. Шокальский, В.Л. Комаров) горячо поддержало планы Козлова, рассчитывая с помощью новой большой экспедиции поднять престиж Общества и возродить его былую славу главного организатора экспедиционных исследований внутри и за
пределами России. Сразу же после своего заседания (27 сентября) Совет РГО направил в
Совнарком РСФСР ходатайство о разрешении провести 2–3-х годичную экспедицию в Монголию и Тибет. В письме руководителей Общества эта экспедиция была представлена как нечто совершенно исключительное, «единственное в своём роде предприятие», «важнейший
3
географический подвиг». При этом подчеркивалось, что от неё ожидают не только «блестящих результатов в научном отношении» – экспедиция Козлова может, кроме того, иметь и
«немаловажные практические результаты, завязав новые, более тесные сношения с народностями Центральной Азии» [5].
Такое разрешение было получено без особого труда (благодаря протекции управделами СНК Н.П. Горбунова, старого друга семьи Козловых), и затем Наркомат иностранных дел
со своей стороны также одобрил планы Козлова. 26 января 1923 г. проект экспедиции был
рассмотрен Временным Комитетом науки при Госплане, который постановил «отпустить 50
тыс. рублей в серебряных ланах и 50 тыс. в золотом исчислении советскими знаками на оборудование экспедиции Козлова в Тибет» [6]. Возражал против такого решения лишь вицепрезидент АН академик В.А. Стеклов, назвавший проектируемую экспедицию «несвоевременной». Следует отметить, что, несмотря на тесные контакты с академическими учреждениями, Козлов не счёл нужным посвятить в свои планы Комиссию по экспедициям РАН, поэтому такое решение Комитета науки явилось неожиданным для академического сообщества. В
результате разразился скандал – руководство РАН в лице непременного секретаря
С.Ф. Ольденбурга и В.А. Стеклова было крайне обеспокоено ущемлением интересов РАН,
тем более, что отпущенные Госпланом на экспедицию РГО средства во много раз превышали
стоимость запланированных на 1923 г. академических исследований. Ещё одним поводом для
недовольства послужили научно-методологические соображения – метод маршрутных рекогносцировок в духе Н.М. Пржевальского, по мнению академиков, давно устарел; на современном этапе изучения Центральной Азии и развития естественных наук назрела необходимость планомерных специализированных стационарных исследований этого региона.
Однако у экспедиции Козлова имелся большой плюс – с самого начала она задумывалась как правительственная, что придавало ей значение важной политико-пропагандистской
акции. Поэтому 9 февраля 1923 г., несмотря на противодействие мощного академического
тандема В.А. Стеклов – С.Ф. Ольденбург, Малый Совнарком на своём заседании утвердил
решение Госплана об отпуске средств на организацию Монголо-Тибетской экспедиции. А 27
февраля уже Большой СНК постановил:
«1. Признать своевременной и целесообразной экспедицию РГО в Монголию и Тибет
под руководством путешественника П.К. Козлова сроком на 3 года;
2. Принять расходы экспедиции на средства Правительства.»[7]
Этот акт несколько притушил разногласия между РГО и Академией наук. На том же
заседании СНК также поручил Наркоминделу рассмотреть совместно с Козловым вопрос о
подарках Далай-ламе и его свите, для чего начальнику экспедиции правительство отпустило
из казны дополнительно 4 000 золотых рублей.
Снаряжение экспедиции заняло чуть более трёх месяцев. 1 июня 1923 г. Козлов выступил с большим докладом на Совете РГО, в котором уточнил маршрут, цели и задачи экспедиции, штат сотрудников. Маршрут предполагался следующий: Урга – Хара-хото – Ганьчжоу, горная система Наньшань – Цайдам, затем подъём на Тибетское плато и движение
вглубь горной страны к р. Мур-усу и оттуда к Лхасе. Предполагалось, что отряд будет состоять из 21 человека: начальник (П.К. Козлов), 2 старших помощника (ботаник Н.В. Павлов и
географ С.А. Глаголев), 4 младших (орнитолог Е.В. Козлова – жена Козлова, врач-энтомолог
Е.П. Горбунова – сестра Н.П. Горбунова, ботаник-коллектор А.Д. Симуков и геолог
Б.М. Овчинников), 3 препаратора (П.С. Савельев, В.А. Гусев, В.М. Канаев), 6 человек конвойных (П.М. Саранцев, К.К. Даниленко, Н.Н. Барсов, В.М. Худяков, Н.Ю. Касимов,
4
С.А. Кондратьев), 2 переводчика (Б. Мухарайн, Ш. Эрдынеев), 2 заведующих караваном
(А. Мадаев и А.У. Бохин), кинооператор (М.В. Налётный). Многих из присутствовавших
смутило то, что костяк отряда состоял из совсем молодых людей, не имеющих ни достаточной научной квалификации, ни экспедиционного опыта. Объяснялось это, тем, что на свою
экспедицию Козлов по-прежнему смотрел глазами Н.М. Пржевальского как на «научную рекогносцировку», для которой ему требовались, прежде всего, послушные и аккуратные исполнители его замыслов.
Экспедиция намеревалась выступить из Петрограда в конце июня 1923 г., однако,
неожиданно была задержана по распоряжению Москвы. Поводом послужил донос на Козлова
в ГПУ – довольно голословное обвинение его и других путешественников в «белогвардейских настроениях», что серьёзно насторожило советское руководство, поскольку район предполагаемых исследований находился в сфере британского влияния. В результате по инициативе начальника ИНО ГПУ В.Р. Менжинского у членов экспедиционного отряда были отобраны загранпаспорта, якобы для проверки, которая вскоре завершилась отчислением из его
состава двух младших сотрудников – Б.М. Овчинникова и Н.Н. Барсова. В то же время (25
июня) Ф.Э. Дзержинский обратился в Политбюро с письмом о необходимости создания особой комиссии для рассмотрения вопроса о «целесообразности посылки в настоящей момент
экспедиции в Монголию и Тибет». Такая комиссия была создана Политбюро 27 июня в составе четырёх человек (Л.Б. Каменев, Г.В. Чичерин, М.Н. Покровский и Ф.Э. Дзержинский).
Одновременно принимается и предложение И.В. Сталина – прикомандировать к отряду
П.К. Козлова политкомиссара – бурята-коммуниста Д.М. Убугунова, в прошлом сотрудника
Монголо-Тибетской секции Дальневосточного секретариата Исполкома Коминтерна [8].
Разрешение Центра на выезд экспедиции в Монголию последовало 17 июля, и уже через неделю Козлов вместе с 14 спутниками и экспедиционным багажом выступил в путь. На
границе с Монголией, в Кяхте и Троицкосавске, к отряду присоединились буряты
Б. Мухарайн (член Бурревкома в Чите*) и лама Ш. Эрдынеев, рекомендованные Козлову его
старым другом, «полномочным представителем Тибета в РСФСР» Агваном Доржиевым, а
также партийные «контроллеры» – Д.М. Убугунов и Л.Е. Помытов (переводчик бурятского и
монгольского языков).
В Ургу экспедиция прибыла 1 октября. Первоначально предполагалось, что она пробудет в столице Монголии недолгое время, необходимое для снаряжения каравана и получения из Пекинского МИДа, через советское полпредство, охранной грамоты и дорожных паспортов. Каких-либо трудностей с въездом в запретный для европейцев Тибет у Козлова, в отличие от других западных путешественников, не предвиделось, поскольку он имел специально посланный ему Далай-ламой в Ургу пропуск – случай почти беспрецедентный в практике
научных путешествий по Тибету.
И всё же, Козлову не удалось выступить из Урги в намеченный срок. Экспедиционный
караван уже был полностью снаряжен, однако Москва почему-то не давала разрешения на
выезд; в полпредстве путешественнику объяснили задержку неожиданно возникшими сложностями с получением китайских паспортов советским дипломатическим представителем в
Пекине (Л.М. Караханом). Тем временем, Политбюро ещё 27 сентября 1923 г. поручило
В.Р. Менжинскому и М.Я. Лапирову-Скобло пересмотреть состав экспедиции Козлова. Эта
новая «чистка» завершилась удалением из отряда, без какой-либо мотивировки, ещё трёх че*
Речь идёт о Бурят-Монгольском ревкоме автономной области Дальнего Востока.
5
ловек – старшего помощника С.А. Глаголева, препаратора П.С. Савельева и заведующего
транспортом П.М. Саранцева. «И ничего, ничего не выйдет толкового, путного из нашей экспедиции», – сокрушённо записывает Козлов в путевом дневнике 15 ноября 1923 г. «Как блестяще она началась и какие две раны – мучительные раны – она уже получила на своём пути:
одну ещё в Петрограде, когда навязали «украшение» учёной экспедиции, другую здесь, в Урге, когда вырвали из её среды самых нужных, толковых людей».
Козлов, однако, не торопится отправлять «забракованных» спутников назад, возлагая
надежды на заступничество своих высоких покровителей в Кремле – Н.П. Горбунова,
Л.Б. Каменева и А.И. Рыкова. Разворачивающаяся в Центре интрига вокруг его путешествия
остаётся неведомой ему. Развязка наступает 27 ноября, когда Козлов получает телеграмму из
СНК от Н.П. Горбунова, уведомляющую его о решении правительства – отложить Тибетскую
экспедицию на неопределённый срок «в связи с осложнением международных отношений».
Именно этой причиной биографы П.К. Козлова долгие годы объясняли вынужденный отказ
его от своих первоначальных планов, связанных с исследованием Тибетского нагорья. Так,
С.В. Житомирский утверждал, что «под давлением Великобритании Китай не разрешил экспедиции переход по своей территории», в результате чего «Козлову пришлось ограничиться
изучением Монголии» [9]. Знакомство с рядом документов из Архива Президента РФ,
РГАСПИ, ГАРФ [10] позволяет, однако, говорить о том, что поездка Козлова в Тибет в действительности была сорвана не Пекином, а Москвой, главным образом усилиями руководителей ГПУ и НКИД, Ф.Э. Дзержинского и Г.В. Чичерина.
Тибет привлёк к себе внимание советских вождей вскоре после Октябрьской революции по причине своей сопредельности с Британской Индией. Этот геостратегический фактор
приобрёл особенно большое значение в контексте острого идеологического противостояния
Советской России и Англии, в основе которого лежало возродившееся в послеоктябрьский
период традиционное англо-русское соперничество в Азии [11]. В 1921–1922 гг. Наркоминдел РСФСР совместно с Дальневосточным секретариатом ИККИ направляет в Лхасу разведывательную экспедицию во главе с калмыком В.А. Хомутниковым, которой предстояло завязать дружеские контакты с Далай-ламой и его правительством и подготовить почву для
дальнейшего сближения между двумя странами. Целью Тибетской политики Москвы было
утверждение советского влияния в этой стране и одновременно противодействие английской
экспансии на Тибет. Осенью 1922 г. (когда НКИД одобрил проект Козлова) в дипломатическом ведомстве уже полным ходом шла подготовка к новой собственной Тибетской экспедиции. Совершенно очевидно, что на тот момент планы путешественника, включая встречу в
Лхасе с «фокусом сил Тибета» – Далай-ламой, вполне согласовывались с планами Наркоминдела. Научная экспедиция в Тибет могла бы поднять престиж Советского государства в глазах наиболее влиятельных лидеров буддийского Востока и тем самым в известной степени
содействовать политическим целям большевиков. Ситуация, однако, резко изменилась летом
1923 г. после получения Ф.Э. Дзержинским доноса на Козлова. Тем более что 9 августа
1923 г. Политбюро приняло решение о посылке новой советской дипломатической миссии в
Лхасу («2-ой Тибетской экспедиции», как она именуется в официальных документах) во главе
с бывшим коминтерновским активистом, ныне сотрудником Восточного отдела НКИД
С.С. Борисовым.
В этих условиях экспедиция настроенного «по-белогвардейски» Козлова становилась
помехой для Г.В. Чичерина, ибо её «анти-советская агитация»» могла, по мнению наркома,
привести к срыву всей столь тщательно конструируемой им Тибетской политики. И, всё же,
6
советское руководство не решилось полностью ликвидировать научную экспедицию, позволив Козлову остаться с переформированным отрядом на зимовку в Урге. Между тем, невольный «конкурент» Козлова С.С. Борисов благополучно добрался со своей экспедицией до Лхасы уже летом 1924 г., несмотря на все «козни» англичан.
П.К. Козлов же, в ожидании улучшения международной обстановки, был вынужден
внести коррективы в свои планы и заняться изучением богатой и своеобразной природы Ургинского района. В то же время его внимание привлекают сообщения о многочисленных
предметах старины, находимых местными жителями в горах Ноин-ула, к северу от монгольской столицы. Здесь же в урочище Дзун-модо (Цзун-модо) ещё в 1912 г., техник золотопромышленной компании «Монголор» А. Баллод сделал весьма интересные археологические
находки, к которым учёные в то время отнеслись довольно равнодушно. В конце февраля
1924 г. Козлов отправляет на разведку в Дзун-модо «ученую экскурсию» во главе с
С.А. Кондратьевым и затем, обследовав курганы лично, решает приступить к раскопкам. И
вновь, как и в Хара-хото, путешественника ждала большая удача.
В древних курганах-могильниках «археологи» экспедиции обнаружили большое количество прекрасно сохранившихся предметов: ткани, войлочные ковры с изображениями мифических животных, женские косы, сёдла, изделия из бронзы, монеты, керамика и многое
другое. Впоследствии учёные установили, что погребения принадлежат хуннам (гуннам)
Ханьской эпохи 3-1 веков до н. э. О своих находках Козлов тотчас же сообщил в РГО
Ю.М. Шокальскому и в Главнауку, и одновременно отправил статью с рассказом о сделанном
открытии в газету «Известия» [12]. После её публикации (15 июля 1924 г.) Тибетская экспедиция вновь оказалась в центре всеобщего внимания.
В то же время руководство РАН, обеспокоенное тем, что отсутствие у Козлова профессиональных археологов не позволит правильно организовать раскопки, обратилось к правительству с предложением о командировании в помощь Монголо-Тибетской экспедиции
специалистов. В результате С.Ф. Ольденбургу удалось направить в Ургу (за счёт средств экспедиции) двух археологов С.А. Теплоухова и Г.И. Боровко, а также почвоведа Б.Б. Полынова
и минералога В.И. Крыжановского.
В конце 1924 г. Козлов оставляет свой отряд и экстренно выезжает в Москву и Ленинград для отчёта о проделанной работе и предварительной оценки ноин-улинских находок По
договорённости с главой Учкома Ц.Ж. Жамцарано монгольское правительство разрешило
Козлову вывезти на время для атрибуции памятники археологии, несмотря на принятый закон, запрещающий иностранным экспедициям вывоз научных коллекций из страны.
Огромный интерес к Монголо-Тибетской экспедиции в СССР и за рубежом побудил
СНК постановлением от 8 января 1925 г. создать особую правительственную комиссию для
рассмотрения её результатов под председательством Н.П. Горбунова. На своём первом заседании, состоявшемся 31 января 1925 г. в Ленинграде, в малом Конференц-зале Академии
наук, Комиссия заслушала доклады П.К. Козлова, Н.В. Павлова, В.И. Крыжановского,
Б.Б. Полынова, С.А. Теплоухова и Г.О. Боровко. В ходе их обсуждения завязалась бурная
дискуссия по поводу методов изучения данного региона. Большинство участников заседания
считало, что пришло время налаживания в Монголии стационарной исследовательской работы. Среди защитников старого метода научной рекогносцировки, кроме Ю.М. Шокальского и
В.Л. Комарова, оказался и присутствовавший на заседании Н.И. Вавилов, заявивший, что
«рекогносцировочный метод может дать не меньшие результаты», и что «стационарными исследованиями мы должны заниматься у себя, т. к. у нас есть области ещё совершенно неис-
7
следованные». Н.П. Горбунов, кроме того, отметил, что стационарная работа необходима и
«для закрепления связи, для проникновения в Монголию нашего политического влияния»
[13]. Итогом дискуссии стало признание необходимости стационарного способа исследования Монголии. С этим выводом, в конечном счёте, согласился и сам Козлов.
Сенсационность археологических раскопок в Ноин-Ула предопределила итог обсуждения. Комиссия полностью одобрила деятельность Монголо-Тибетской экспедиции, приняла решение об издании отчётов о результатах её работы, и, кроме того, о продолжении изучения Монголии другими экспедициями. С этой целью постановлением СНК от 31 марта
1925 г. при правительстве была образована постоянная Монгольская комиссия «для организации планомерного, систематического и всестороннего исследования Монголии» под председательством Н.П. Горбунова.
Находясь в Москве Козлов, после долгих и утомительных хождений по коридорам
власти, утверждает также план дальнейших работ экспедиции, главным пунктом которого попрежнему является исследование Тибетского нагорья, с организацией стационарной базы в
Цайдаме. В то же время при поддержке Н.П. Горбунова ему удается «сдвинуть тяжёлый камень дипломатии» – Г.В. Чичерин обещал, что поручит полпреду в Пекине убедить Китай
выдать пропуск экспедиции в ближайшее время. (Для ускорения решения этого вопроса Козлов сам отправится в Пекин в мае 1925 г.). Кроме этого власти разрешили учёному вернуть в
отряд С.А. Глаголева и взять ещё одного спутника на должность препаратора – юного Николая Пржевальского, внучатого племянника Н.М. Пржевальского.
В начале апреля 1925 г. Козлов возвращается в Монголию. Завершив к концу лета работы в окрестностях Урги, экспедиция разделилась на две партии – одна, под руководством
С.А. Глаголева, направилась в Монгольский Алтай и оттуда в Хара-хото для дополнительных
раскопок и снятия плана городища; другая, которой руководил он сам, выступила в направлении Южного Хангая. Вырвавшись наконец-то на «светлый научный простор Азии» Козлов
стремится наверстать упущенное – ведёт интенсивную археологическую разведку, занимается
маршрутной съёмкой, пополняет ботаническую и зоологическую коллекции. Около пяти месяцев его отряд находился в предгорьях Хангая, на юге Монголии. Здесь учёный затеял новые раскопки в урочище Олун-сумэ на месте развалин древнего монастыря, принесшие немало новых ценных находок. Заключительный этап экспедиции (весна-лето 1926 г.) – это палеонтологические раскопки вблизи реки Холт, орнитологические наблюдения на озере Орокнор, посещение Хара-хото на Эдзин-голе. Выполнить полностью намеченную программу исследований Козлову, однако, так и не удалось – основательно увязнув работой в Монголии,
экспедиция уже не смогла выступить в сторону «заветного юга», в Цайдам и Тибет, несмотря
на китайские паспорта, полученные из Пекина в ноябре 1925 г.
Подводя итоги трёхлетней деятельности Монголо-Тибетской экспедиции следует сказать, что своим научным достижениям она обязана не только П.К. Козлову, её организатору и
руководителю, но и его молодым, энергичным и, безусловно, талантливым спутникам. Особенно большой вклад в работу экспедиции внесли Е.В. Козлова, Н.В. Павлов и
С.А. Кондратьев. Первая исключительно плодотворно занималась орнитологическими исследованиями, которые были продолжены в последующие годы и завершились публикацией
сводного труда: Птицы Юго-западного Забайкалья, Северной Монголии и Гоби (Л., 1930).
Заслуживают упоминания и работы Н.В. Павлова, связанные с изучением флоры высокогорного Хангая. Наконец С.А. Кондратьев, руководивший раскопками первого ноин-улинского
кургана, принесшего наиболее ценные находки, и в то же время с большим успехом зани-
8
мавшийся собиранием и изучением музыкального монгольского фольклора. Эти оба направления в его исследовательской деятельности также оставили след в науке.
Экспедиция П.К. Козлова в Монголию в 1923–1926 гг. оказалась его последним центральноазиатским путешествием. Несмотря на громкий успех ноин-улинских раскопок, исследователь всё же испытывал немалое разочарование оттого, что не сумел выполнить своей
основной задачи, завещанной ему великим Н.М. Пржевальским – побывать в наиболее недоступных частях центрального Тибета, прежде всего в Лхасе. Вернувшись на Родину, он вскоре приступает к организации ещё одной Тибетской экспедиции (1927–1928) с использованием самых современных средств передвижения – автомобилей, самолётов и даже дирижабля.
Но повторяется прежняя история – против планов учёного вновь решительно выступают
ОГПУ и НКИД, ссылающиеся на неблагоприятную политическую обстановку в Китае и Центральной Азии вообще [14].
П.К. Козлов провёл в путешествиях в общей сложности почти 17 лет. Необычайно суровые климатические условия азиатских высокогорий и пустынь не могли не отразиться на
его здоровье. Физические силы были на исходе, но неутомимый исследователь продолжал
вести активный образ жизни – часто выступал с лекциями, писал статьи, участвовал в работе
РГО и Академии наук. В 1928 г. АН УССР избрала его своим действительным членом.
В начале 1930-х Козлов поселился в деревне Стречно, в 60 км от Старой Руссы, в глуши новгородских лесов. Здесь, вдали от суетной городской жизни, он мог спокойно работать
в тесном общении с природой. Часто ходил в лес, на охоту. В середине 1934 г., однако, его
состояние заметно ухудшилось в связи с серьёзным сердечным недугом. П.К. Козлов умер в
ночь с 26 на 27 сентября 1935 г., находясь в санатории в Старом Петергофе. Похоронили его
в Ленинграде на Смоленском лютеранском кладбище.
Научное наследие П.К. Козлова необычайно обширно и до сих пор ещё не освоено
полностью учёными. Оно включает в себя его экспедиционные отчёты, статьи и книги, путевые дневники и сохранившуюся огромную переписку с коллегами и друзьями, картографические и фотографические материалы. В то же время это и новые названия на географических
картах, и открытые учёным-путешественником новые виды представителей животного царства, а также уникальные богатейшие коллекции – археологические, этнографические, естественно-исторические и другие, хранящиеся ныне в лучших музейных собраниях СанктПетербурга – в Эрмитаже, в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамере), Зоологическом, Ботаническом музеях и Санкт-Петербургском филиале Института
Востоковедения РАН.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Цит. по: Житомирский С.В.. Исследователь Монголии и Тибета П.К. Козлов. М.., 1989.
С. 12.
2. Цит. по: Козлов П.К.. Русский путешественник в Центральной Азии. М., 1963. С. 25.
3. Борейко В.Е. П.К. Козлов. Малоизвестные факты природоохранительной деятельности (к
130-летию со дня рождения) // Известия РГО. Т. 125. Вып. 5. 1993. С. 64-66.
4. ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 37. Д. 9. Л. 302-304. Доклад П.К. Козлова Совету РГО, 22 августа 1922.
9
5. ГАРФ. Там же. Л. 305. Докладная записка Ю.М. Шокальского и В.Л. Комарова в СНК
РСФСР, 24 октября 1922.
6. РГАЭ. Ф. 4372. Оп. 1., Д. 126. Лл. 343, 366-367.
7. Архив РГО. Ф. 18. Оп. 2. Д. 107. Л. 13.
8. О доносе на П.К. Козлова и обстоятельствах задержания его экспедиции см.: Андреев А.И..
Почему русского путешественника не пустили в Лхасу / От Байкала до священной Лхасы.
Новые материалы о русских экспедициях в Центральную Азию в первой половине XX века.
С.-Петербург – Самара – Прага, 1997. С. 92-120; Андреев А.И., Юсупова Т.И. История не совсем обычного путешествия: Монголо-тибетская экспедиция П.К. Козлова (1923–1926 гг.) //
ВИЕТ. 2001. № 2. С. 51-74.
9. Житомирский С.В.. Исследователь Монголии и Тибета П.К. Козлов. М., 1989. С. 158.
10. Архив Президента Российской Федерации. Ф. 3. Оп. 65. Д. 739 (Китай – КНР – О Тибете,
1922–1962); ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 37. Д. 10, 11; РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 293; Ф. 17. Оп. 3.
Д. 362.
11. Более подробно о советско-тибетских отношениях см.: Андреев А.И. Большевики в борьбе за Тибет в кн. От Байкала ... С. 121-226.
12. П.К. Козлов о своих работах в Монголии // Известия. 1924. № 159 (2194). 15 июля.
13. ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 37. Д. 10. Лл. 66-110.
14. ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 37. Д. 11.
10